*305. Вторая мировая война-3

[Хронос]

В Италии распушены Социалистическая, Республиканская и Коммунистическая партии. Депутаты-антифашисты, воздержавшиеся при голосовании по этому вопросу, лишены депутатских полномочий. Коммунистическое восстание на Яве (до июня 1927 г.).

[Хронос]

В Италии обнародована Трудовая хартия, в которой излагаются принципы фашистского корпоратизма.

[Хронос]

Президент Германии Гинденбург, принимая участие в торжественном открытии мемориала в Танненбергe, отвергает вину Германии за развязывание первой мировой войны (нарушив таким образом ст. 231 Версальского договора).

[Хронос]

В Италии в соответствии с новым законом о выборах число имеющих право голоса уменьшается с 10 до 3 миллионов человек.

[Хронос]

В Германии на парламентских выборах социал-демократы увеличивают число своих представителей со 131 до 153 депутатов и становятся самой крупной фракцией, однако они не имеют абсолютного большинства. Центристы получают 62 места, коммунисты - 54, Национальная партия - 73, Народная партия - 45 и национал-социалисты 12 мест.

[Хронос]

На плебисците в Германии (по 16 октября) население высказывается против запрета на строительство новых линейных кораблей.

[Хронос]

На однопартийных парламентских выборах в Италии победу одерживают фашисты.

[Хронос]

Состоялась секретная беседа - о военно-техническом сотрудничестве СССР и Германии - между К.Ворошиловым и немецким генералом Гаммерштейном (см. док. - Беседа Ворошилова с генералом Гаммерштейном).

[Хронос]

http://hrono.ru/dokum/192_dok/voro.html
5 сентября 1929 г

Совершенно секретно

Ворошилов. (...) Меня интересует общее впечатление, которое Вы получили.

Генерал Гаммерштейн.1 Я получил впечатление, что здесь предстоит еще много работы. Hо эта работа начата с большим идеализмом и производящей большое впечатление планомерностью, и я убежден, что Ваше строительство идет по восходящей линии. (...) Я понимаю, что вопрос касается учреждений в Липецке, Казани и Томске2. Общее впечатление от них у меня осталось удовлетворительное...

В Казани я был совместно с г-ном Куликом3 и в Томске с г-ном Фишманом. (...)

Ворошилов. (...) В прошлом году я имел с генералом Бломбергом беседу по всем конкретным вопросам, и, кажется, эта беседа разрешилась в сторону обоюдной выгоды. Я не скрываю, что в наших взаимоотношениях были некоторые шероховатости, но в основном мы имели положительные результаты. (...) Я рассматриваю господина генерала Гаммерштейна как представителя дружественного нам государства и человека, который хорошо расположен к Красной Армии, о чем я неоднократно слышал от товарищей, учившихся в Германии. Поэтому речь может идти не о доверии и недоверии, а о том, сможем ли мы найти новые дополнительные пути, которые улучшили бы и конкретизировали наши взаимоотношения на общую пользу Германии и СССР. (...)

Гаммерштейн. Мы хотели бы увеличить число курсантов с 10 до 20, чтобы лучше использовать затраченный капитал. Мы предполагаем весною сделать опыты с более новыми танками 4. Мы предполагаем 10 курсантов обучать еще технически на германских заводах, поставляющих нам танки и тактически - по теоретическому курсу в аудитории. (...)5

По соседству со школой в Казани находится артиллерийская часть. Было бы полезно, если бы туда поместить танковый взвод, так как целью являются не только технические работы, но и тактическое применение, и поэтому было бы приятно, если здесь участвовали бы и русские части. К тому времени в Казани будут, кроме 3 тяжелых, еще 3 легких танка. (...)6

Ворошилов. Hаши взаимоотношения построены на своеобразных началах. Мы заинтересованы по-разному в совместной работе. Рейхсвер желает иметь базу для опытов вновь сконструированных танков, обучения танкистовспециалистов, изучения тактики и свойств танков. Мы же заинтересованы, кроме указанного, еще и в том, чтобы получить техническую помощь. Конкретно: я хотел бы, чтобы господин генерал Гаммерштейн и господин полковник Кюлленталь откровенно мне сказали, до каких пределов могут простираться наши взаимоотношения в смысле получения нами помощи со стороны Рейхсвера (...)7

Гаммерштейн. (...) В общем и целом я скажу, что в принципе пожелания русских совершенно отвечают взглядам немцев, но необходимо, чтобы закончить период технических испытаний. (...)8

Еще одно дополнение: я тем более разделяю мнение г-на Ворошилова, так как у нас, благодаря Версальскому договору, невозможно осуществить массовое производство танков. (...)

Ворошилов. Для нас чрезвычайно важно работу по лабораторным опытам, ведущуюся в Казани немцами, увязать с нашими мероприятиями по танкостроению. Если немцы сейчас считают несвоевременным создание у нас КБ, то, может быть, наши инженеры могли бы быть включены в состав КБ, работающих по танкам. (...)

Я знаю, что вследствие Версальского договора Германия не может производить танки. СССР не связан никакими договорами и может строить танки не только для себя, но и для других Кроме того, при известных условиях возможно построить у нас нескольких специальных предприятий... Мы хотели бы с помощью господ генералов Гаммерштейна, Бломберга, Хойе и др. высших чинов Рейхсвера, с которыми у нас хорошие взаимоотношения, установить также взаимоотношения с немецкой промышленностью, чтобы в ближайшее время мы смогли получить техническую помощь для нашей армии.

Гаммерштейн. В отношении работы я, к величайшему сожалению, должен внести некоторые ограничения. Для нас будет очень приятно, если русские и немецкие инженеры совместно будут все изучать в Казани. Hо что касается Германии, то следует учесть, что немецкие фирмы работают вопреки Версальскому договору, так, что, например, Крупп озабочен тем, чтобы ему это не повредило. (...)

Ворошилов. (...)9 Рейхсвер не оказал нам содействия, на которое мы, в порядке взаимности, имеем право рассчитывать.

Гаммерштейн. Я предлагаю для укрепления отношений во всех промышленных вопросах генерала Людвига, во всех тактико-оперативных вопросах - полковника Хальм (...) и в отношении всех общих предприятий господина Hидермайера10. (...)11 У вас коммунистический строй является государственным строем, у нас коммунизм враждебен государственному строю. (...) Основами дружественных отношений двух стран являются три фактора: дружба армий, возможно дружественная внешняя политика и взаимное признавание внутренней политики каждой страны. (...)

Ворошилов. (...)12 Два слова о политических вопросах. Мы должны исходить из того, что по социально-политическому строю наши государства являются антиподами. (...) Разумеется, речь может идти только о наших деловых взаимоотношениях. Обе стороны в своей совместной работе, как я понимаю, не должны допускать таких действий, которые наносили бы ущерб нашим государствам. Hам незачем припутывать III Интернационал или партии к нашим чисто деловым отношениям. (...) В ¦ 8 журнала "Милитер Вохенблатт"13 появилась статья генерала в запасе фон Мирка о мощи СССР на Дальнем Востоке. Статья пропитана ненавистью и враждой к нам и представляет "богатый" извращенный материал, главное лживый, для Антанты, против которой мы, казалось бы, должны идти единым фронтом. (...) Можно не любить большевиков, но следует уважать наш народ, который ведет жесточайшую борьбу за свое существование. (...)

Гаммерштейн. (...) Заставить "Милитер Вохенблатт" не помещать некоторых статей мы, к сожалению, не можем, так как этот журнал является частным предприятием. (...)14 Мы не держим в руках нашу печать настолько, насколько это имеет место у Вас.

Ворошилов. Какие у господина генерала Гаммерштейна имеются пожелания насчет Томки?

Гаммерштейн. Здесь имеется много общего с Казанью. В Томке мы имеем общий опытный Институт, и мы желали бы, чтобы это так оставалось. Мы думаем, что русские расширят Институт и что тогда русский опытный газовый батальон придет в Чиханы. Hо мы желаем, чтобы Институт и батальон оставался таким, какой он есть, не будучи слитым с войсковой частью. (...) С господином Фишманом я согласен во всех вопросах, но у нас есть расхождение в вопросе о разделении между Томкой и Чиханами. Практически это выразилось бы в том, что если имеется ангар для самолетов в Чиханах, то таковой же, правда меньший, должен быть также в Томке.

Ворошилов. (...)15 Мы считаем, что немецкая химическая промышленность непревзойдена еще до сих пор во всем мире. Hас удивляет поэтому скромность и бедность технических средств и аппаратуры на этом специально организованном опытном полигоне. Это наводит на мысль, что здесь или недоразумение или нежелание вводить нас в курс новых и старых химических средств борьбы, которые Рейхсвер имеет.

Гаммерштейн. (...) Все, что мы имеем, все это находится в Томке и, мне кажется, что в Томке под прекрасным руководством генерала Треппера делается все, что возможно, и что господин Фишман, который мне очень нравится, в своем увлечении хочет идти слишком быстро. У нас нет ничего секретного, все, что мы имеем, находится в Томке. (...) Мое предложение - все же в том же духе - продолжать работу в этом маленьком институте в Томке. (...)

Ворошилов. (...) Вопрос о темпе вооружений и испытаний, в особенности химических средств, имеет первостепенную важность. Hикто из нас не знает, когда война может вспыхнуть. (...) Теперь разрешите перейти к вопросу о Липецке. Липецкая школа существует давно, это самое старое из учреждений, и она дала хорошие результаты для Рейхсвера, в то время как мы, к сожалению, не извлекли из ее существования никакой пользы. (...)16

Гаммерштейн. (...) У меня имеется просьба, чтобы тактическое учение в Воронеже все же состоялось и чтобы оно было оставлено в программе. Что же касается Липецка, то теперь мы расширим исследовательскую работу и увеличим технику. (...)17

ЦГАСА. Ф. 33987. 0п. 3. Д. 375. Л. 1 - 13.

Пояснения:

1 Гаммерштейн-Экворд К. фон - начальник управления сухопутных сил рейхсвера, сменил фон Секта.

2 речь идет о "Томке".

3 Кулик Г И. - в это время начальник Артиллерийского управления РККА

4 имеется в виду танковая школа "Кама" в Казани.

5 затем Гаммерштейн предложил направить в Германию советских курсантов, знающих немецкий язык.

6 Гаммерштейн выражает желание привлечь к работе над военно-техническим совершенствованием танков русских инженеров.

7 Ворошилов высказывает пожелание получить чертежи немецких танков, чтобы советские инженеры могли работать в КВ в Германии.

8 Гаммерштейн предлагает привлечь генерала Людвига в качестве посредника между рейхсвером и немецкой промышленностью.

9 Ворошилов отмечает, что есть договор о сотрудничестве с фирмой Круппа.

10 Особо надо сказать о полковнике 0. фон Hидермайере - германском военном разведчике. В 20-е II. был известен в Москве под фамилией Hойман. В годы второй мировой войны командовал формированиями вермахта, созданными из "русских перебежчиков". К концу войны, став в ряды противников фашистского режима, оказался в концлагере, откуда был освобожден американцами. После появления в советской зоне был арестован по подозрению в шпионаже и до 1949 г находился в Бутырской тюрьме. Далее следы его затерялись.

11 Гаммерштейн советует поддерживать связь через советского военного атташе Путну

12 Ворошилов согласился с кандидатурами Людвига, Хальма, Hидермайера, Путны.

13 "Милитер Вохенблатт" - военный еженедельник.

14 Гаммерштейн просит Ворошилова прислать для публикации контрстатью, опровергающую автора "Милитер Вохенблатт", и обещает напечатать ее.

15 Ворошилов отмечает, что немецкая сторона не дает в "Томку" того, что положено по договору. Существование института становится проблематичным.

16 Ворошилов обращается к Гаммерштейну с просьбой разрешить советским специалистам приехать в Германию для обучения. Гаммерштейн выразил свое согласие с этим.

17 В заключение Гаммерштейн настаивает обеспечить беспошлинный провоз в СССР немецких сигарет и легких вин для немецких специалистов.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-.../682-toland-10
Часть IV
«КОРИЧНЕВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ»
Глава 10. «ЭТО ПОЧТИ КАК СОН» (1931 г. – 30 января 1933 г.)

1

Осенью 1931 года реорганизация нацистской партии была, по сути, закончена. Это отметил сам Гитлер в речи на совещании партийных руководителей северных земель. «Движение сегодня, – подчеркнул он, – настолько объединено, что гауляйтеры и политические лидеры инстинктивно принимают правильные решения». В результате чистки из партии были изгнаны «все ленивые, прогнившие, бесполезные элементы».

Теперь можно было все силы и энергию бросить на борьбу за политическую власть в Германии.

13 октября 1931 года один из ближайших советников Гинденбурга генерал Курт фон Шляйхер организовал встречу Гитлера с президентом. Гитлер явно чувствовал себя неловко в присутствии фельдмаршала, обладавшего почти двухметровым ростом и громовым голосом. Многословие Гитлера раздражало Гинденбурга, и позднее он якобы жаловался Шляйхеру, что Гитлер – странный тип и самое большее, на что он может рассчитывать, – это пост министра по делам почты. Шляйхер относился к Гитлеру несколько иначе: на него произвели впечатление не только успехи фюрера и его партии на выборах, но и их националистическая программа. Он считал Гитлера «интересным человеком с исключительными ораторскими способностями», которого, однако, «надо все время держать за фалды», ибо он «витает в облаках». Шляйхер, фамилия которого в переводе означает «интриган», был блестящим импровизатором, но из-за своей экспансивности он нередко попадал в сложные ситуации.

Через несколько месяцев Гитлер вновь получил от советников Гинденбурга приглашение прибыть в Берлин. Близились новые президентские выборы, и сторонники престарелого фельдмаршала рассчитывали привлечь Гитлера и его партию на свою сторону. Но фюрер отказался, ибо такой альянс, как он заявил, означал бы поддержку политики канцлера Брюнинга. Борьба за власть вступала в новую фазу. Гитлер был уже готов рискнуть всем своим политическим будущим и всерьез подумывал о выдвижении своей кандидатуры на пост президента.

Геббельс тогда записал в своем дневнике: «Шахматная игра за власть начинается». Он призывал Гитлера рискнуть, считая главной задачей собрать достаточно денег на ведение избирательной кампании. Необходимые средства помог раздобыть сам Гитлер, выступив 17 января перед самыми влиятельными членами «Промышленного клуба» Дюссельдорфа, центра германской черной металлургии. Организовать эту встречу помог фюреру Фриц Тиссен.

К этому времени экономическая программа Гитлера была радикальнейшим образом переработана. Теперь во главу угла он ставил свободу предпринимательства и ликвидацию профсоюзов как таковых. Решение проблемы занятости населения Гитлер предлагал связать с разработкой широкой программы общественных работ и технического перевооружения производства. Его слушали с напряженным вниманием, ведь он говорил о вещах, имеющих прямое отношение к сидящим в зале отеля «Парк» промышленным магнатам и финансовым воротилам. На благодатную почву упали его слова о распространении коммунистической заразы. Если большевизм не остановить, говорил фюрер, он «изменит мир так, как когда-то христианство... Ленина через триста лет будут рассматривать не только как революционера 1917 года, но и как основателя доктрины нового мира и будут чтить, возможно, так же, как и Будду». Миллионы безработных и обездоленных немцев, доведенных кризисом до последней степени отчаяния, предупреждал Гитлер, уже смотрят на коммунизм как на спасение. Сегодня это самая насущная проблема Германии, и она может быть решена не экономическими декретами, а политической властью. Лишь национал-социалистская партия желает и готова «остановить красный прилив».

Речь Гитлера была органическим сочетанием эмоций и логики. Воображение слушателей он потрясал, разворачивая перед ними ужасные картины прихода красных к власти, на разум воздействовал, апеллируя к их кровному интересу: сохранить систему, упрочить власть капитала способен лишь диктатор, который в конечном счете восстановит положение Германии как ведущей мировой державы. В итоге на текущий счет нацистской партии поступили значительные суммы.

2

Гинденбург, 1932. Фото из Немецкого федерального архива

В середине февраля Гинденбург официально объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост президента страны. Это вынуждало Гитлера принять окончательное решение. Но фюрер колебался. «Я знаю, что приду к власти, – сказал он Франку. – Я вижу себя канцлером и стану им. Но не президентом, и знаю, что никогда им не стану». Но Геббельс все-таки убедил Гитлера включиться в предвыборную борьбу. Когда решение было принято, к Гитлеру вернулись его прежняя энергия и решительность. Прежде всего он официально сделался гражданином Германии благодаря помощи нацистского министра внутренних дел земли Брауншвейг, который назначил его земельным советником. На следующий день, 27 февраля, Гитлер объявил о выдвижении своей кандидатуры. До выборов оставалось пятнадцать дней.

Экономический кризис и раздиравшие страну политические распри уже превратили ее практически в поле битвы. «Берлин тогда был в состоянии гражданской войны, – вспоминал американский журналист Кристофер Ишервуд. – Ненависть выплескивалась внезапно, без предупреждения, из ниоткуда: она царила на углах улиц, в ресторанах, кино, танцевальных залах, бассейнах; она взрывалась в полночь, за завтраком, посреди дня. Вытаскивались ножи, удары наносились кастетами, пивными кружками, стульями или набитыми свинцом дубинками; пули скользили по афишам на рекламных столбах, отскакивали от железных крыш уборных».

Жертвы кризиса бросались на более удачливых. Обанкротившиеся лавочники проклинали универмаги, миллионы безработных завидовали работающим и ненавидели хозяев; тысячи выпускников университетов, оказавшись не у дел, обращали свою ненависть на систему. Кризис поразил все социальные слои. Крестьяне, обремененные налогами и разоряемые низкими ценами на свою продукцию, презирали горожан, а массы безработных служащих завидовали крестьянам. Безработные разбивали лагеря на окраинах крупных городов. Нищие призраками стояли на каждом углу. К началу предвыборной кампании в стране насчитывалось шесть миллионов безработных, к тому же еще миллионы людей работали неполный рабочий день.

Надежду на спасение эти обездоленные видели в Гитлере. Их мало волновали слухи о его сделках с промышленниками, поскольку этот человек никогда не шел на компромисс с веймарским правительством и оставался решительным противником Версальского договора и красной угрозы. Его лозунг был предельно прост: «Свободы, работы и хлеба!» Когда Гинденбург обратился к населению Германии с призывом: «Я всегда верил в вас, будьте верны мне», Геббельс ответил ему плакатом: «Чтите Гинденбурга, голосуйте за Гитлера».

Мало оставалось стен на улицах, на которых не красовались бы яркие нацистские плакаты, с самолетов сбрасывались листовки, 50 тысяч пластинок с пропагандистскими текстами были посланы по почте тем, кто имел патефоны, на площадях по вечерам показывались документальные фильмы о публичных выступлениях Гитлера и Геббельса. Однако главная роль отводилась так называемому речевому марафону. Гитлер и Геббельс ежедневно выступали по два-три раза.

Между тем в лагере сторонников Гинденбурга царила неразбериха. Ходили самые невероятные слухи о причастности сына и двух дочерей фельдмаршала к социал-демократическому движению. Команда президента тратила гораздо больше времени на опровержение подобных слухов, чем на критику политики Гитлера. Гинденбург выступил перед избирателями всего один раз, за три дня до выборов. Фельдмаршал заявил, что согласился баллотироваться на второй срок лишь потому, что многие немцы, придерживающиеся различных политических ориентации, призывали его остаться на своем посту.

Тем не менее состоявшиеся 13 марта выборы показали, что за Гинденбурга было отдано на семь миллионов голосов больше, чем за Гитлера. Ему не хватило лишь 350 тысяч, чтобы получить необходимое большинство. Предстоял второй тур.

Подпортила Гитлеру реноме публикация компрометирующей нацистов дискуссии между Ремом и врачом-психиатром в социал-демократической газете «Мюнхенер пост». В письмах корреспонденты увлеченно обсуждали две интересующие их проблемы – гомосексуализм и астрологию. Когда Ганс Франк после изучения фактов отказался возбудить дело о клевете против газеты, Рем, хотя и изворачивался, все же признал, что он «двуполый».

Первой реакцией Гитлера после ознакомления с документами был гнев. Наконец он успокоился. «Это ужасный удар, – сказал он Франку. – Это что-то нечеловеческое, скотское, даже хуже – животные таких вещей не делают».

Однако скандал с Ремом в целом не отвлек Гитлера от главного дела – активного участия в предвыборной кампании, которая перед вторым туром длилась всего лишь неделю.

Но иногда и он сдавал. Как вспоминал гауляйтер Гамбурга Альберт Кребс, однажды за завтраком Гитлер вдруг заговорил о вегетарианской диете и о своем здоровье, из чего Кребс (по-немецки – «рак») сделал вывод, что фюрер «страшно боится за свое здоровье». А Гитлер подробно перечислял симптомы рака и наконец заявил, что времени у него почти не осталось, «Если бы у меня было время, – мрачно сказал он, – я бы не стал кандидатом. Старик (Гинденбург) долго не протянет. Но и я не могу потерять даже года. Я должен прийти к власти как можно скорее, чтобы успеть завершить начатое. Я должен, должен!» Внезапно Гитлер оборвал разговор и взял себя в руки. Человек снова стал фюрером.

3

10 апреля стало ясно, что победу одержал Гинденбург. Он получил 53 процента голосов избирателей. А буквально через несколько дней после выборов канцлер Брюнинг принял декрет о запрещении СА и СС, что вызвало бурю протестов со стороны всех правых сил. Этим решил воспользоваться амбициозный генерал фон Шляйхер, мечтавший о создании такого правительства правых, в которое могли бы войти и нацисты при условии, что не получат над ним полного контроля. В конце концов, ефрейтор Гитлер и его люди – это, по словам Шляйхера, «просто малые дети, которых надо было водить за ручку».

В мае он тайно встретился с Гитлером и обещал отменить запрет на СА и СС, если фюрер прекратит нападки на новое правительство. Возглавить его Шляйхер предложил богатому аристократу Францу фон Папену, бывшему офицеру генерального штаба и депутату прусского ландтага. Папен такого не ожидал, но не успел он опомниться, как его привели к Гинденбургу. Папен пытался протестовать, заявляя, что не подходит для такого высокого поста, но фельдмаршалу удалось его убедить: «Вы были солдатом, – сказал он, – и выполняли свой долг на войне. Когда отечество требует, Пруссия знает лишь один ответ – подчиниться приказу».

Гитлер отдыхал в Мекленбурге, когда позвонил Геббельс и сообщил, что его после обеда хочет видеть Гинденбург. Фюрер поспешил обратно в Берлин, где президент уведомил его о назначении Папена (благодаря Шляйхеру это не было новостью для фюрера) и поинтересовался, поддержит ли его Гитлер. Ответом было «да», и встреча на этом закончилась.

Как и многие другие военные, Шляйхер был убежден, что сможет использовать Гитлера в своих целях. Но, как часто бывает, он перехитрил самого себя. Вскоре генерал узнал, что обещание Гитлера о поддержке нового правительства было весьма проблематичным. До роспуска рейхстага и отмены репрессивных мер против национал-социалистов об этом не могло быть и речи. Папен выполнял требования фюрера, но тот вместо обещанной поддержки санкционировал возобновление уличных столкновений с красными. По всей Германии прокатилась новая волна насилия. За один только июль погибло 86 человек, в том числе 30 красных и 38 нацистов.

Папен на основании статьи 48 конституции Германии заявил, что возлагает на себя чрезвычайные полномочия и в связи с этим назначает себя рейхскомиссаром Пруссии, поскольку прусское правительство не в состоянии справиться с красными. Такой поворот событий означал конец парламентского правления сначала в Пруссии, а в дальнейшем и в других германских землях.

4

На последний день июля были назначены выборы в рейхстаг. Снова Гитлера видели в самых разных городах страны. Для быстроты передвижения он использовал самолет, соглашаясь летать только с известным ему пилотом Гансом Бауром. Он также взял второго шофера, Эриха Кемпку. Кемпка обычно встречал самолет Гитлера в западной части Германии, а Шрек – на востоке. Гитлер обращался с Кемпкой и Бауром как с членами семьи.

Однажды во время отдыха в Веймаре после напряженной недели Гитлер пригласил Баура на прогулку по парку возле отеля и целый час говорил с ним о войне, в которой тот участвовал в качестве летчика-истребителя. Остальная свита следовала сзади. Затем Гитлер повернулся и попросил гауляйтера Заукеля съездить в город и привезти к послеобеденному кофе пятнадцать молодых женщин, присутствие которых оживило бы их чисто мужское общество. В ресторане отеля фюрер толкнул сидящего справа Баура в бок: «Посмотрите, Ганс, какая вон там красотка!» Летчик пожалел шефа, который вынужден был любоваться женщинами на расстоянии, и прямо сказал ему об этом. «Вы правы, Баур, – ответил с улыбкой Гитлер. – Если вы сходите налево, ни один петух не закукарекает, но мне этого делать нельзя. Женщины не могут заткнуть себе рот. Поэтому мне они нравятся все, а не одна».

Наконец прибыли пятнадцать приглашенных дам. Все они были так очарованы Гитлером, что перестали обращать внимание на своих партнеров. Смущенный, он предложил всем поехать в кафе художников. Веселая компания уселась в машины, причем фюрер оказался единственным мужчиной, который не держал на коленях партнершу. В кафе почти все дамы опять окружили Гитлера. Не зная, как от них отделаться, он попросил Ханфштенгля сыграть на пианино, но вскоре извинился и ушел, сославшись на то, что ему надо подготовиться к выступлению.

За две недели Гитлер побывал в пятидесяти городах. Его появление везде вызывало бурный энтузиазм. В Штральзунде десятитысячная толпа ждала его под дождем шесть часов, пока Баур искал место для посадки. Страну поразил экономический паралич, и это было одной из причин того, что люди слушали Гитлера как загипнотизированные. На одном из таких митингов в Мюнхене побывал одиннадцатилетний Эгон Ханфштенгль. Как он впоследствии вспоминал, «массу поглотила волна бешеной эйфории. Среди публики были богатые и бедные, интеллигенты и рабочие. Поначалу они чувствовали себя неловко рядом друг с другом, но вскоре все кричали и бурно аплодировали уже как единое целое». Эгон тогда заметил необычную пару – профессора и уборщицу, которые, уходя с митинга, взволнованно разговаривали, «фактически братались. Такова была сила Адольфа Гитлера».

Во время избирательной кампании Гитлер сознательно не давал воли своему патологическому антисемитизму.

Ненависть фюрера к евреям была общеизвестной, но многие избиратели не склонны были придавать этому сколько-нибудь важное значение. Большинство немцев соглашалось с тем, что среди юристов, врачей, артистов, владельцев больших магазинов было уж слишком много евреев. Кстати, некоторые из немецких евреев сами неприязненно относились к притоку единоверцев с Востока после войны. Пришельцы приносили с собой привычки и обычаи еврейского гетто. Два известных банкира даже предложили новому министру труда Фридриху Зирупу остановить иммиграцию этих восточных голодранцев, так как их присутствие усиливало местный антисемитизм. Постоянно живущие в Германии евреи считали себя прежде всего немцами. Они настолько интегрировались в германскую экономику, что были готовы не обращать особого внимания на национальные предрассудки. В конце концов, даже в просвещенной Америке и Англии евреи не допускались в лучшие клубы и отели. Терпимое отношение к национал-социализму проявляли и единоверцы немецких евреев в других странах. Палестинские евреи заявили, например, что национал-социалистское движение спасет Германию.

В день выборов, 31 июля, в специальном выпуске одной из венских газет под заголовком «Хайль Шикльгрубер!» были опубликованы документальные материалы о том, что отец Гитлера был незаконнорожденным. Однако это не повлияло на исход выборов. Нацисты получили 13 732 Т79 голосов, на полмиллиона больше, чем их ближайшие соперники – социал-демократы и коммунисты, вместе взятые. Это составило 37,3 процента от общего количества проголосовавших. И Гитлер предложил своей партии выдвинуть его кандидатуру на пост канцлера.

Против этого выступил Геринг. Возражал и Георг Штрассер, так как это противоречило его линии на установление власти коалиции правых партий. Но Гитлер настаивал на своем. В Берлин был направлен посыльный, сообщивший Шляйхеру о требованиях Гитлера. Генерал не принял их всерьез, поскольку был уверен, что Гинденбург не решится удостоить такой чести бывшего ефрейтора. Он пригласил Гитлера на встречу, которая состоялась 5 августа под Берлином. Фюрер потребовал для себя не только поста канцлера, но и принятия закона, дающего ему право на чрезвычайные полномочия, а фактически – на установление диктатуры. Шляйхер уступил, и у Гитлера сложилось впечатление, что Гинденбурга также удастся уговорить.

Воодушевленный, он вернулся в Оберзальцберг, но Геббельс не разделял его эйфории: он сомневался, что власть можно получить так легко. Геббельс был за решительные действия, а не за сомнительные компромиссы, и его мнение разделяли рядовые нацисты. «Партия готова захватить власть, – записал он в дневнике 8 августа. – Штурмовики в боевом состоянии». К 10 августа, когда Гинденбург вернулся в Берлин с загородной виллы, столица была уже в полуосадном положении. Папен соглашался уйти в отставку, но Гинденбург и думать не хотел о назначении Гитлера канцлером. Этот австрийский выскочка, по мнению фельдмаршала, уже нарушил обещания, данные Шляйхеру; кроме того, у ефрейтора не было никакого опыта работы в правительстве. Президент даже отказался пригласить Гитлера на встречу.

На следующее утро, 13 августа, фюрер прибыл в берлинский отель «Кайзерхоф», превращенный в его штаб. В вестибюле постоянно звонил телефон, а двери в отель почти не закрывались. В номере, превращенном в секретариат, беспрерывно стучали машинки, корреспонденты осаждали пресс-секретаря Отто Дитриха и ответственного за связи с иностранной прессой Ханфштенгля.

В полдень Гитлер встретился со Шляйхером, который сообщил, что Гинденбург может предложить ему лишь пост заместителя канцлера. Взбешенный фюрер упрекнул генерала в нарушении данного им обещания и ушел. Затем он явился к Папену и обрушился на правительство с критикой за нерешительность в борьбе со старой системой. Канцлер оторопел, но все же сообщил Гитлеру о позиции фельдмаршала: «Президент не готов предложить вам пост канцлера, так как считает, что не знает вас в достаточной степени». Гитлера это не удовлетворило. Он всего себя посвятил борьбе с марксистскими партиями, но справиться с ними можно лишь в том случае, если он, Гитлер, возьмет бразды правления в свои руки. Разве король Италии не предложил Муссолини пост вице-канцлера после его похода на Рим?

Выйдя от канцлера, мрачный и злой Гитлер сразу отправился к Геббельсу и у него на квартире остался ждать известий от Гинденбурга. Наконец в три часа дня позвонил заместитель Папена. Гитлера интересовал ответ только на один вопрос: назначает ли его Гинденбург канцлером? Встреча была короткой и официальной. Президент твердо решил не назначать Гитлера на такой высокий пост. Он призвал фюрера поддержать Папена, апеллируя к его патриотизму, и предложил нацистам войти в правительство. Гитлер вежливо ответил, что об этом и речи не может быть и он, как лидер крупнейшей партии страны, настаивает на новом правительстве под своим руководством.

«Нет!» – воскликнул Гинденбург. Он несет ответственность перед Богом, совестью и отечеством и не может доверить формирование правительства одной партии. Гитлер выразил сожаление, что другого выхода не видит. «Значит, вы уходите в оппозицию?» – спросил президент. «У меня нет выбора», – ответил фюрер.

Словно в оправдание Гинденбург посетовал на недавние столкновения между нацистами и полицией. Такие инциденты, сказал он, укрепляют его в убеждении, что в национал-социалистской партии немало неконтролируемых элементов. Он, однако, готов включить Гитлера в коалиционное правительство и посоветовал ему «помнить об ответственности и долге перед отечеством», пригрозив самым решительным образом остановить террор и насилие со стороны СА.

Гитлер вышел от Гинденбурга вне себя от гнева. Он выразил Папену свое возмущение и предупредил, что все это может привести к падению президента.

В квартиру Геббельса фюрер вернулся, по словам Ханфштенгля, «белый как полотно». Он был подавлен и долго молчал. Но потом вдруг встрепенулся и начал размышлять, что, возможно, и стоит согласиться пойти в заместители к Папену – ведь тот тоже воевал. «Пусть живет с женой во дворце, если это льстит его самолюбию, а реальную власть оставит мне».

На следующий день в газетах было опубликовано правительственное сообщение о том, что Гитлер потребовал полной власти. Без сомнения, оно было подготовлено заранее, еще до беседы с Гинденбургом. Сообщение привело Гитлера в ярость. Он считал, что военные и политиканы его «надули», отнеслись к нему с высокомерием и презрением, что его, победителя, не пустили дальше передней в коридорах власти.

По всему городу сновали штурмовики, требуя перехода к открытым действиям. Но Гитлер взял себя в руки, вызвал командиров СА и сумел их убедить, что время для захвата власти еще не пришло и путч сейчас был бы катастрофой. Всем штурмовикам был дан двухнедельный отпуск. Вечером фюрер уехал в свой Оберзальцберг. В машине он долго молчал, потом заговорил, словно втолковывая что-то самому себе: «Посмотрим. Может, это и к лучшему. Мы завершим начатое».

5

На виллу Гитлера приехал друг Папена Иоахим фон Риббентроп с целью уладить разногласия между фюрером и канцлером. Фюреру понадобился лишь час беседы, чтобы сделать Риббентропа своим горячим приверженцем. После этого визита он вступил в национал-социалистскую партию, убежденный в том, что только Гитлер может спасти Германию от коммунизма.

На открытии сессии нового рейхстага депутаты-нацисты вели себя корректно, оппонентов слушали молча и шли на компромиссы при выборах должностных лиц парламента. В награду партия центра поддержала кандидатуру Геринга на пост председателя рейхстага.

Казалось, благодаря Гитлеру в страну вернулась политическая стабильность. Но через неделю он резко изменил курс, очевидно, под влиянием эмоций, и приказал своим депутатам не возражать против предложения коммунистов поставить на голосование вопрос о недоверии кабинету Папена.

То заседание рейхстага превратилось в состязание, кто кого перекричит. Когда Папен, на минуту выскочивший к Гинденбургу, чтобы получить его подпись под документом о роспуске рейхстага, попытался взять слово, председательствующий Геринг сделал вид, что не замечает его. Не обращая внимания на бумагу, которую рассерженный Папен бросил ему на стол, Геринг поставил вопрос о недоверии на голосование. Удар оказался сокрушительным для Папена: 512 против 42.

Фюрер был воодушевлен этим успехом и начал подготовку к новым выборам, отправившись по стране с серией выступлений. Он сумел прямо-таки околдовать своего противника, сына последнего императора Австро-Венгрии Отто фон Габсбурга, который слышал Гитлера на митинге в Берлине. «У него какой-то магнетический дар», – отметил этот аристократ.

Гитлер-оратор. Начало 1930-х. Фото из Немецкого федерального архива

Но в целом кампания проходила относительно вяло, поскольку денежные средства партии были на исходе. К тому же Германия просто устала от бесконечных выборов. Даже Геббельсу уже не удавалось всколыхнуть массы, и посещаемость митингов явно пошла на убыль.

В самый разгар кампании у Гитлера возникли серьезные личные проблемы. Ева Браун, его теперешняя любовница, попыталась, как и Гели Раубаль, покончить жизнь самоубийством. Она страстно влюбилась в фюрера, но он был так занят выборами, что на Еву у него почти не оставалось времени. Иногда он посылал ей короткие письма, но постепенно писал все реже. Вдобавок одна «доброжелательница» показала Еве фотографии, где ее кумир был снят в окружении красивых женщин.

И вот 1 ноября 1932 года в первом часу ночи Ева написала прощальное письмо Гитлеру и выстрелила в себя. Но прежде чем потерять сознание, она успела позвонить хирургу Плате.

Гитлер прервал предвыборную кампанию и с букетом цветов поспешил в частную клинику, куда поместили его любовницу. «Не кажется ли вам, – допытывался он у врача, – что фройляйн Браун покушалась на свою жизнь, чтобы привлечь мое внимание к ней?» Доктор заверил его, что девушка чувствовала себя совершенно одинокой, покинутой и всерьез хотела покончить со всем этим. Когда доктор ушел, Гитлер сказал Хофману: «Ты слышал? Девушка сделала это из любви ко мне. Но я же не давал ей никакого повода». Он в волнении начал шагать взад и вперед, потом пробормотал: «Наверное, мне надо позаботиться о ней». Хофман возразил, что никто не может поставить случай с Евой ему в вину. «А кто, по-твоему, этому поверит? – спросил Гитлер. – К тому же нет никаких гарантий, что она не повторит своей попытки».

Этот инцидент отвлек Гитлера от избирательной кампании, которая явно шла на убыль, а два дня спустя он столкнулся еще с одной щекотливой проблемой. Геббельс по собственной инициативе поддержал организованную коммунистами забастовку берлинских транспортных рабочих, требовавших увеличения заработной платы. Это был не первый случай, когда две партии, цели которых во многом совпадали, выступали вместе.

В течение нескольких дней коммунисты и нацисты вместе стояли в пикетах, забрасывали камнями штрейкбрехеров, ломали трамвайные рельсы и строили баррикады.

Гитлер не мог публично осудить действия своего экспансивного соратника, но в штаб-квартире гневно обрушился на него, крича, что братание с красными оттолкнет от национал-социалистов избирателей из среднего класса. Забастовку он распорядился немедленно прекратить. «Вся пресса взбесилась против нас, называет это большевизмом, – писал Геббельс в дневнике, – но у нас не было выбора. Если бы мы отмежевались от этой забастовки, наши позиции в среде рабочего класса были бы ослаблены».

«Партизанская» акция Геббельса привела к тому, что нацисты 6 ноября потеряли более двух миллионов голосов и тридцать четыре места в рейхстаге. Теперь даже блок с партией центра не давал Гитлеру большинства, и стратегия прихода к власти парламентским путем зашла в тупик.

Ходили упорные слухи, что Гитлер снова угрожал покончить с собой, и очень возможно, что в припадке отчаяния он действительно говорил об этом. Но депрессия миновала, и фюрер вышел из нее с новой энергией.

6

Гинденбург

Неудача Гитлера на выборах была слабым утешением для Папена, потому что в рейхстаге он также не имел поддержки большинства. Поэтому, преодолев личную неприязнь, он направил фюреру письмо, предлагая встретиться для обсуждения вопросов о сотрудничестве. Но память об августовских днях для Гитлера была слишком горькой, и он отказался от встречи.

Получив такой щелчок по носу, Папен 17 ноября сообщил Гинденбургу, что договориться с другими партиями и сформировать коалицию он не может, и попросил об отставке. Президент ее принял. Таким образом, снова встал вопрос о назначении на пост канцлера Гитлера, но престарелый фельдмаршал не мог преодолеть своей антипатии к нему. В беседе с Гутенбергом, тоже не выносившим Гитлера, президент назвал вождя нацистов бывшим маляром и добавил, что маляра «нельзя сажать в кресло Бисмарка».

Но Гитлера, обратившегося к фельдмаршалу с просьбой о встрече, он все-таки принял. Беседа началась с того, что президент упрекнул гостя за недостойное поведение молодых нацистов в Восточной Пруссии. «Недавно в Танненберге, – обиженно заявил он, – эти мальчишки кричали у моего дома: «Пробудись, пробудись!» Но я не спал!» Гитлер терпеливо объяснил старцу, что молодежь не его имела в виду, а Германию. Он категорически отказался участвовать в коалиционном правительстве, если президент не назначит его канцлером. Тогда Гинденбург задал фюреру каверзный вопрос: зачем было нужно партии нацистов поддерживать организованную коммунистами забастовку? Гитлер ответил фельдмаршалу совершенно откровенно: «Если бы я сдержал своих людей, эта забастовка все равно бы состоялась, а я бы потерял поддержку рабочих, что не отвечало бы интересам Германии». Президент призвал фюрера войти в правительство, но отказался назначить его канцлером. Встреча снова оказалась безрезультатной.

Между тем в адрес Гинденбурга стали поступать многочисленные петиции от самых различных групп населения с просьбой назначить Гитлера рейхсканцлером, но президент был непреклонен. Тупиковая ситуация в коридорах власти сильно обеспокоила влиятельные промышленные круги. Финансируя избирательную кампанию национал-социалистов, они были уверены, что приход этой партии к власти позволит промышленникам подчинить своему влиянию экономическую политику правительства. Гитлер, например, заверил руководителей концерна «И.Г. Фарбениндустри», что его правительство поддержит производство синтетического бензина, а в конфиденциальной беседе с представителями деловых кругов обещал упразднить профсоюзы и распустить все политические партии. В конце ноября тридцать девять самых влиятельных промышленников и финансистов Германии, таких как Яльмар Шахт, бывший канцлер Куно, Крупп, Симменс, Тиссен, Бош, Верман, Феглер и другие, направили письмо Гинденбургу с просьбой назначить канцлером Гитлера. Эти прагматичные люди, делая ставку на нацистов, были уверены в том, что социализм Гитлера – всего-навсего уловка и что он, придя к власти, станет послушным орудием крупного капитала.

Гинденбург, которому никак не удавалось сформировать кабинет, пользующийся в рейхстаге поддержкой большинства, 1 декабря вызвал Папена и Шляйхера, чтобы обсудить создавшееся положение. Папен, не желая терять власть, предложил сохранить существующее правительство, а рейхстаг временно распустить, что, правда, было бы нарушением действующей конституции. Порядок канцлер предложил навести с помощью армии. Шляйхер, министр обороны, возразил: «Штыками можно многое сделать, но долго сидеть на них нельзя». Он предложил другой выход: Папен уходит, канцлером назначается он, Шляйхер, который сможет договориться о поддержке со стороны части нацистских депутатов, предложив посты в кабинете Грегору Штрассеру и двум-трем его сторонникам. Папен был возмущен таким вероломством и резко критиковал предложение Шляйхера, утверждая, что пропасть между правительством и парламентом еще более увеличится. Гинденбург, питавший к Папену слабость, прекратил обсуждение, объявив о своем решении: переговоры о сформировании правительства поручалось провести канцлеру.

Решение президента было объявлено кабинету министров на следующий день. Шляйхер по-прежнему выступал против, заявляя, что попытка поставить Папена во главе нового правительства ввергнет страну в хаос. Он предупредил членов кабинета о реальной возможности нового нацистского путча и подчеркнул, что армия не может его предотвратить, так как, по мнению генерального штаба, сторонников Гитлера в полиции и армии более чем достаточно. Никто ему не возразил, и Папен поспешил к Гинденбургу сообщить об итогах заседания. С тяжелым сердцем и со слезами на глазах фельдмаршал был вынужден расстаться со своим любимцем и поручить формирование нового правительства Шляйхеру.

2 декабря 1932 года Курт фон Шляйхер стал первым с 1890 года генералом, занявшим пост рейхсканцлера. Он сразу же пригласил к себе Грегора Штрассера и предложил ему пост вице-канцлера и премьер-министра Пруссии. Штрассер отнесся к этому положительно, но предупредил, что должен согласовать свое назначение с фюрером. Но добраться до Гитлера, пробиться через его окружение было непросто. Кстати, Штрассер и не скрывал своей неприязни к его приближенным. В беседе с Франком Геринга он называл «жестоким эгоистом, для которого главное – занимать высокий пост и которому плевать на Германию». Геббельса Штрассер именовал «хромоногим и двуличным дьяволом», а Рема – «свиньей».

Сведения о предложениях Шляйхера через окружение Папена попали к Ханфштенглю, а от него – к Гитлеру. Фюрер, которого против Штрассера усиленно настраивал Геббельс, воспринял поступок Грегора как предательство. После бурного совещания в «Кайзерхофе» Гитлер, которого поддержали Геринг и Геббельс, открыто обвинил Штрассера в измене. Возмущенный и обиженный Грегор заявил, что он был всего-навсего посыльным, и ушел, хлопнув дверью.

8 декабря он послал Гитлеру письмо, в котором сообщил, что уходит со всех постов в партии, поскольку фюрер больше ему не доверяет. В «Кайзерхофе» это послание, по словам Геббельса, было воспринято как «взрыв бомбы». Гитлер был в таком шоке, что не мог сразу принять решение. Позвонить Штрассеру, который ждал этого, ему не пришло в голову. Когда ответа не последовало, Грегор упаковал чемодан, поехал на вокзал и отправился поездом в Мюнхен.

На следующее утро газеты вышли с сенсационными заголовками об отставке Штрассера. Возмущению Гитлера не было предела. По его словам, свое сообщение Грегор отправил не куда-нибудь, а в «еврейские газеты». Фюрер даже заплакал, крича, что бывший друг всадил ему нож в спину за пять минут до полной победы.

Тем не менее, ухватившись за предложение вызвать Штрассера и уладить конфликт, Гитлер послал шофера Шрека найти его «в любом месте». Но в это время Грегор уже был в своей мюнхенской квартире и спешно готовился выехать в Италию. Другу, который к нему зашел, Штрассер сказал: «Я человек, обреченный на смерть». Он посоветовал другу больше не приходить к нему и добавил на прощание: «Что бы ни случилось, попомни мои слова: отныне Германия в руках австрийца, этого прирожденного лжеца, бывшего офицера, извращенца и хромоногого. И скажу тебе: последний – хуже их всех. Это сатана в человечьем обличье».

Тем временем собравшиеся у Геринга в рейхстаге руководители партии и гауляйтеры приняли заявление об осуждении Штрассера. Гитлер, запинаясь, сказал, что потрясен его предательством. Присутствующие устроили фюреру овацию и заверили его в своей верности до конца, что бы ни случилось.

Пока Гитлер восстанавливал контроль над партией, ее рядовые члены были практически деморализованы. Их политическое будущее становилось все более неопределенным. «Трудно чести СА и партийный аппарат ясным курсом, – гласит запись в дневнике Геббельса от 15 декабря. – Сижу здесь совсем один и тревожусь о многих вещах. Прошлое удручающе, а будущее туманно. Ужасное одиночество гнетет меня безнадежностью. Исчезли все возможности и надежды».

Не лучшим было и душевное состояние Гитлера. Тем более, что близились рождественские праздники, которые всегда напоминали ему о невозвратимой потере – смерти матери. С тех пор он не выносил даже вида нарядно украшенной елки. «Я потерял всякую надежду, – писал он в эти дни фрау Вагнер, благодаря ее за подарок. – И как только пойму, что все потеряно, Вы знаете, что я сделаю... Я не могу принять поражение, всегда буду верен своему слову и кончу жизнь пулей».

Противники уже праздновали его политический закат. А Гитлер снова обратился за помощью к Хануссену. Знаменитый астролог составил гороскоп фюрера, предупредив его, что, несмотря на благоприятное расположение планет, на его пути к власти есть серьезные препятствия. Устранить их можно, но при помощи единственного средства – в полнолуние отыскать корень мандрагоры в том селении, где Гитлер родился. Хануссен сам вызвался выполнить эту странную миссию, и, по свидетельствам очевидцев, возвратился на виллу в Оберзальцберге в первый день нового 1933 года. С соблюдением соответствующего ритуала астролог преподнес фюреру найденный им корень и стихотворное предсказание о том, что его восхождение к власти начнется 30 января.

Если Гитлер и придавал какое-либо значение этому предсказанию, над которым, кстати, потешались его недруги, то он был не первым европейцем, серьезно относившимся к подобным вещам. Например, астролог Луи Горик назвал папе Льву X, когда тот еще был кардиналом, дату восхождения на папский престол; не ошибся в сроках Нострадамус, предсказав смерть короля Генриха I; Пьер Леклерк якобы убедил Наполеона в том, что он будет императором.

Состояние Гитлера постепенно улучшалось. С четой Гессов и Евой Браун он побывал на премьере оперы Вагнера «Мейстерзингеры». После спектакля все отправились к Ханфштенглям на чашку кофе. «Гитлер был в самом благодушном настроении, – вспоминал об этом вечере Ханфштенгль. – Мы словно вернулись в двадцатые годы». Перед уходом фюрер расписался в книге гостей и поставил дату. «Этот год, – заявил он, – принадлежит нам. Я это вам гарантирую письменно».

7

Между тем положение Шляйхера в рейхстаге становилось все более шатким, и к 20 января он восстановил против себя почти все политические силы Германии. Этим воспользовался Папен, который всегда был желанным гостем в доме Гинденбургов. Он высказал президенту идею о блоке консервативных партий и сам предложил все-таки сделать Гитлера канцлером, пока политика будет определяться им, Папеном. Но этому препятствовал даже не сам фельдмаршал, а его сын Оскар, который питал к Гитлеру острую неприязнь, определявшуюся скорее чувством снобизма, чем идеологическими расхождениями с нацистским лидером. Папену удалось добиться лишь согласия Оскара на встречу с Гитлером 22 января.

Эта встреча на вилле Риббентропа, проходившая в атмосфере строгой секретности, началась натянуто и чопорно. Среди присутствующих были Папен, Геринг, Фрик и помощник президента Мейснер. Оскар Гинденбург и Гитлер уединились на час. По словам первого, говорил в основном Гитлер и только о том, что именно ему суждено спасти Германию от красных.

Гинденбург и Мейснер ушли первыми. Оскар всю дорогу, пока они добирались до города на такси, молчал и только на прощание сказал Мейснеру: «Ничего не поделаешь, придется включить нацистов в правительство». По мнению Мейснера, Гитлеру тогда удалось произвести на сына фельдмаршала благоприятное впечатление, хотя возможна и другая версия. Гитлер мог, например, пригрозить Оскару публичным скандалом, связанным с так называемым фондом юнкеров, который был создан шесть лет назад в помощь разорявшейся земельной знати. Средствами из этого фонда широко пользовался сам фельдмаршал, взяв из него 620 тысяч марок. Не желая платить налог на наследство, Гинденбург передал свое имение сыну в дар, не заплатив даже сбор за оформление сделки. Это давало все основания для привлечения президента к суду. И даже если бы его оправдали, восстановить свою репутацию ему бы уже не удалось.

На следующий день состоялось объяснение президента с возмущенным Шляйхером, узнавшим о сговоре за его спиной. Угрожая военным путчем, канцлер-генерал требовал распустить рейхстаг и отложить выборы. Гинденбург, которому он порядком надоел, отказался выполнять требования Шляйхера, и тот подал в отставку. Позднее к фельдмаршалу явились Папен, Оскар и Мейснер, вновь предложившие кандидатуру Гитлера. «Ну что же, придется выполнить неприятную обязанность и назначить этого Гитлера канцлером», – недовольно проворчал старик.

Итак, предсказание Хануссена сбылось. Человек, не получивший даже среднего образования, несколько раз провалившийся на вступительных экзаменах в академию художеств, венский уличный бродяжка 30 января 1933 года стал канцлером Германии.

Это событие немцы восприняли со смешанным чувством: либералов охватил панический ужас, средние слои вздохнули с облегчением – прекратилась наконец парламентская чехарда, озлобленные патриоты и расисты ликовали.

Для берлинских штурмовиков с приходом к власти их фюрера начиналась новая жизнь. Многие годы они страдали от бедности, могли погибнуть или получить тяжелые увечья в уличных потасовках. Теперь же их мечты начинали обретать реальные черты. Но большинство из них узнали о факельном шествии, которое должно было состояться вечером, только из газет.

Все штурмовики и эсэсовцы вышли в форме. Те, кто по привычке ожидал стычек с полицией, с удивлением увидели улыбки на лицах своих старых врагов. Построившись в колонны, штурмовики с горящими факелами начали свой путь от Тиргартена и вышли на Вильгельмштрассе, распевая «Хорст Вессель» и другие боевые песни. Они лихо приветствовали Гинденбурга, стоявшего у окна президентского дворца, и восторженным ревом встретили Гитлера, наблюдавшего за шествием из правительственной резиденции.

Даже Гитлер был потрясен масштабами этого впечатляющего зрелища. Он повернулся к Геббельсу и взволнованно спросил: «Как это ты сумел всего за несколько часов зажечь тысячи факелов?» Маленький доктор улыбался, он сделал больше – взял под свой контроль радиостанции. И теперь вся Германия слушала репортажи о празднествах в Берлине.

Много лет спустя нацистский военный преступник Ганс Франк, ожидая приговора Международного трибунала, заседавшего в Нюрнберге, так вспоминал о том значительном для национал-социалистов событии: «Бог знает: наши сердца в этот день были чисты. И если бы кто-нибудь тогда рассказал о грядущих событиях, этому бы не поверили, а я – тем более. Это был день славы и счастья». По лицам участников текли слезы. «Все думали, что жизнь станет лучше, – вспоминал один штурмовик, участник путча Штеннеса. – Не думаю, что Германия когда-нибудь найдет другого такого человека, который смог бы вдохновить стольких людей, как Гитлер в тот момент».

«До сих пор у меня сохранилось какое-то сверхъестественное чувство, возникшее в ту ночь, – писала Мелита Машман, которую родители еще ребенком взяли на шествие. – Оглушительный грохот шагов, скромное великолепие красно-черных флагов, их мигающий отсвет на лицах, агрессивные и в то же время сентиментальные песни...» Для большинства же иностранных наблюдателей это была зловещая ночь. «Огненная река текла под окнами французского посольства, – отмечал тогдашний посол Франции в Берлине Франсуа-Понсэ, – и оттуда я с тяжелым сердцем и дурными предчувствиями наблюдал ее светящийся поток».

Поздно вечером, ужиная с Гессом, Герингом, Геббельсом, Ремом и Франком, возбужденный Гитлер все говорил и говорил. «За границей меня сегодня называют антихристом, – жаловался он. – Но если я и «анти», то только антиленинист». По словам Франка, Гитлер рассчитывал сделать Гинденбурга своим сторонником. «Старику очень понравилось, – рассказывал он, – когда я сегодня пообещал служить ему в качестве канцлера, как и в свои солдатские дни, когда он был моим героем». О коммунизме он бросил лишь одну короткую фразу: «Этот вечер знаменует конец так называемого красного Берлина. Люди становятся красными лишь тогда, когда у них нет другого пути».

В эту ночь экзальтированный Геббельс отметил в дневнике: «Это почти как сон, как сказка. Родился новый рейх. Четырнадцать лет работы увенчались победой. Немецкая революция началась!»

Мало кто из немцев в тот вечер осознавал это, и, возможно, никто не вспомнил пророческие слова поэта-еврея Генриха Гейне, написанные почти столетие назад: «Германский гром поистине германский; он ударяет с опозданием. Но он грянет, и когда он обрушится, то обрушится, как никогда прежде в истории. Этот час придет... Будет исполнена драма, по сравнению с которой французская революция покажется невинной идиллией... Не сомневайтесь, этот час придет».