*2725. Народный фронт и кризис политической лояльности

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/07/25/konkurent...iminalizatsii/
25.07.2016

Первый заместитель главы Администрации Президента РФ Вячеслав Володин 22 июля дал общую характеристику того, что можно было бы назвать новой российской политической системой. Именно эта система как бы тестируется на нынешних думских выборах. И покоится эта система, по мнению ее архитектора – человека, отвечающего за блок внутренней политики в президентской администрации – на пяти основополагающих принципах.

Перечислим их – это 1) декриминализация выборов и недопущение политической коррупции, 2) легитимность институтов власти, 3) прозрачность и постоянство демократических процедур, 4) доверие к результатам выборов, 5) справедливая и честная конкуренция между политическими силами, то есть равные условия для всех участников избирательного процесса

С одной стороны, заявленные принципы представляют собой базовые и фундаментальные основы демократии как таковой, и, по крайней мере, четыре из пяти перечисленных принципов могут служить своего рода теоретической экспликацией второго из семи признаков полиархического режима, как они были сформулированы покойным классиком американской политической науки Робертом Далем. Этот второй признак звучит так – «Свободные, честные и регулярно проводимые выборы, в которых имеет право участвовать каждый гражданин (как избиратель и как кандидат), в сочетании с непрерывным открытым политическим соперничеством между гражданами и их объединениями». Другие признаки полиархии касаются иных, не связанных с честностью выборов аспектов демократического устройства – в частности, равных гражданских прав для всех взрослых и вменяемых жителей страны. Так что, казалось бы, речь идет о чем-то вполне стандартном и не требующем проблематизации в отдельной колонке.

Все бы так, если бы не первый отмеченный Вячеславом Володиным принцип – а именно декриминализации и предотвращения политической коррупции. Этот принцип любопытным образом никак не учитывается в школьно-академической схеме Роберта Даля. Получается, по его системе, что если в результате справедливых выборов в ходе открытого избирательного процесса в представительные органы придут исключительно члены и ставленники разного рода региональных и общенациональных мафиозных картелей – это ни в коей степени не изменит статус системы. Она все равно – с нормативной точки зрения – останется демократической или, точнее, полиархической. Картели-то разные, и они честно борются между собой на выборах, исход которых не предрешен заранее. А уж ради чего они захватывают представительные органы, за это теория ответственности не несет.

На самом деле, тема совсем не пустая и для самих Соединенных Штатов, где роль частных, и в том числе грязных денег, на выборах стала чуть ли не самой острой в канун 2016 года. Тут тебе и Лас-Вегас, и миллионы Шелдона Адельсона, и Национальная стрелковая ассоциация, лоббирующая свои интересы, и многое чего другое. Однако, конечно, в России сюжет, связанный с опасностью криминализации демократического процесса, стал весьма актуален буквально с самого начала посткоммунистической эры, когда выяснилось насколько трудно любым общественным активистам соперничать с представителями местной братвы.

Из этого опасения, что совсем равная и честная конкуренция обернется тотальной властью регионального криминала, фактически и родилась так называемая старая система, которую обычно называют «управляемой демократией». Смысл ее состоял в том, чтобы противопоставить региональному криминалу одну господствующую партию, партию власти, через которой проходил бы элитный отбор. Это был бы своего рода электоральный инкубатор, отсеивающий хорошие зерна и отбраковывающий плохие. Не попал в поле зрения «Единой России», можно идти в другие партии, при этом понимая, что серьезных элитных высот тебе все равно не достичь. Конечно, это не совсем демократия, и с Робертом Далем возникают проблемы, но зато в Думе и региональных парламентах не будут заседать воры и убийцы.

Старая система не имела никакого противоядия от политической коррупции. Ибо если нет никакой реальной конкуренции элит, а есть соперничество неэлитных партий с одной элитной, тогда задача для сильных региональных тузов (не обязательно авторитетов, но чаще – больших начальников с хорошими деньгами) состоит в том, чтобы договориться о своем месте в списке партии власти. После этого, как говорится, дело в шляпе. А если плюнуть на претензии уважаемых людей и поставить в список кого-нибудь честного и нестатусного, то, как понимает читатель, из этого «большая обида будет», и еще неизвестно, как эта обида отразится на итогах выборов и, главное, на явке избирателей.

«Старая» система не прошла тест на политическую коррупцию и поэтому оказалась не вполне легитимной для избирателей многих регионов России. Отсюда родилась вот эта обкатываемая на нынешних выборах «новая» система, которая заключается в том, чтобы противопоставить «криминализации» реальную конкуренцию нескольких системных партий, каждая из которых имеет определенные обязательства перед верховной властью по недопущению представителей теневого бизнеса и ставленников теневых денег в свои ряды. Отсюда, собственно, и все остальные вытекающие из этого следствия – снижение роли политтехнологов (которые, разумеется, слетаются на большие деньги), сопротивление использованию административному ресурсу (подавляющему конкуренцию) и т. д.

Разумеется, система, которая хочет добиться двух приоритетов сразу – и декриминализации, и развития конкуренции, – она будет уязвима со стороны адептов какого-то одного из этих императивов. Сторонники «старой» системы будут говорить о том, что коммунисты и иные прежние парии «управляемой демократии» слишком распоясались, слишком много о себе возомнили, тогда как оппозиционеры несистемные станут указывать власти на то, что принцип конкуренции не выдержан до конца. А часто те и другие будут блокироваться вместе для общей атаки на «новую» систему, что, кстати, уже и происходит.

Тем не менее, кажется, альтернативы то особой у «новой» системы нет, если, конечно, Россия намерена развиваться как самостоятельное и демократическое государство.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/07/29/v-poiskah...-gubernatorov/
29.07.2016

В свое время родоначальник отечественного консерватизма Николай Карамзин произнес знаменитую фразу, что России нужны не новые хорошие законы, а 50 честных губернаторов. В том смысле, что какие бы хорошие институты ни создавались, какие бы конституции ни устанавливались, решают все люди, а среди этих людей очень мало тех, кто, придя к власти, не начнет немедленно решать собственные дела. На самом деле Карамзин был не совсем прав, законы также имеют большое значение, что, кстати, он сам и доказал отрицательным примером. Думаю, если бы все-таки оппонент Сперанский в начале XIX века ввел бы в какой-то форме народное представительство, история нашей страны пошла более эволюционным путем. Но тем не менее проблема, поставленная Карамзиным, сохраняет свое значение – как найти 50 честных губернаторов.

Проблема далеко не банальная. Любой человек, который приходит возглавить региональную власть, часто сваливается в одну из двух крайностей. На него начинает сразу же давит местная элита, пробуя его на зуб – силен или нет новый начальник, а это часто значит, может ли он сразу же сместить всех местных и привести своих людей, или же он начнет либеральничать, оставит всех на своих местах и позволит им обделывать свои делишки

Эффективность от этого либерализма, понятное дело, не увеличивается. Как сделать так, чтобы губернатор был и честен, и силен одновременно, чтобы он привел с собой сильную команду единомышленников, но при этом такую команду, которая бы не занялась немедленно извлечением дохода из всех местных ресурсов.

Карамзин был очень не доволен реформами Александра I по созданию того, чтобы мы сегодня назвали «рациональной бюрократией», такого исполнительного слоя чиновников, исполняющих чужие приказы и действующих в строго отведенных законом рамках. Смысл александровских реформ заключался в том, что все чиновники жестко распределялись по различным министерствам и двигались вверх по строго определенным линиям. Ежели ты прикреплен к военному министерству, то и будешь работать строго по этому ведомству, а вот если служишь в министерстве внутренних дел, тогда действительно в скором времени можешь оказаться в губернаторском кресле. Вроде бы такая система гарантирует наличие у чиновника, находящегося на определенной должности, нужных компетенций. Но при этом полностью парализует дух инициативы: даже если губернатор оказывается и силен, и честен, он все равно слишком много думает не столько о деле, сколько о том, как бы не совершить чего-то такого предосудительного, что не понравилось бы непосредственному министерскому начальству и помешало бы спокойному движению по службе, достойной отставке и заслуженной пенсии. Александровская система полностью убивала в государственных людях столь нужное им качество, как честолюбие.

Карамзин противопоставлял этой бюрократической системе систему Екатерины Великой, любимой им русской императрицы. При ее правлении каждый способный человек мог оказаться на любом месте: популярных военачальников и искусных царедворцев Екатерина отправляла поднимать и развивать новые области: граф Потемкин стал первым генерал-губернатором Крыма и Новороссии, а граф Румянцев-Задунайский – генерал-губернатором Малороссии. Успешных и честолюбивых государственных мужей императрица приближала и возвышала, а посредственных отдаляла. Каждый имел возможность проявить себя на своем посту, чтобы заслужить высочайшее одобрение повелительницы. О спокойной жизни и пенсии никто не думал, думали о победах и свершениях.

Надо признать, вот в этом аспекте империя Романовых советы Карамзина – держать в памяти кадровые принципы екатерининского царствования – проигнорировала: бюрократическая система так и осталась ригидной и неспособной к серьезным прорывам на региональном уровне

Однако последние кадровые перестановки Владимира Путина как будто основываются именно на этих рекомендациях русского консерватора. Способные чиновники из силовых и несиловых федеральных ведомств отправляются в сложные, проблемные со всех точек зрения регионы, вероятно, для того, чтобы набраться нужного опыта на местах, переломить экономическую ситуацию в регионе в положительную сторону и затем совершить рывок в своей политической карьере. Это и есть та самая ставка на честолюбие, но на честолюбие, которое должно подкрепляться умением работать в сложной ситуации, выпутываться из многочисленных проблем на местах.

Надо чуть поправить формулу Карамзина. Россию спасут, может быть, не 50 честных губернаторов, но 50 эффективных кризис-менеджеров, то есть не только честных и не только губернаторов. Почему же, однако, до сих пор эта новая управленческая элита не выступала вперед? Увы, слишком важным, действительно важным фактором был фактор лояльности. Распад СССР начинался с республик, с так называемого парада суверенитетов. Главная задача новой власти в 2000 году было удержать территориальную целостность страны, избежать очередного парада. Эффективность руководителя была вторичным фактором по отношению к его верности верховной власти и готовности играть по правилам, например, не выбивать из центра бюджетные или кадровые поблажки за счет поддержания определенного уровня политической нестабильности в регионе. Как это делали региональные начальники в СССР, смотревшие сквозь пальцы на шахтерские забастовки.

Масштабная перестановка 28 июля, похоже, означает начало кадровой революции Путина, смысл которой состоит в том, чтобы поставить эффективность на одно из лидирующих мест

В одном только случае – в случае перемен в Калининградской области – смена губернатора может быть объяснена соображениями безопасности. В иных случаях – и в Ярославле и особенно в Севастополе – в отставку или на другую должность отправлены руководители, не обеспечившие своему региону хозяйственного подъема. Возможно, перед Сергеем Меняйло и не стояла подобная задача, но понятно, что перед Дмитрием Овсянниковым она уже будет поставлена непосредственно. В любом случае видно, что в региональную власть идут вторые лица различных министерств, и надо полагать, что в том случае, если им удастся достигнуть впечатляющих результатов, возвратятся они в Москву уже в качестве первых лиц этих или иных организаций.

Итак, можно сказать, что спустя почти 250 лет после рождения первого русского консерватора, 205 лет с момента выхода его главного политического труда «Записка о древней и новой России» советы Карамзина наконец услышаны российской властью. Будем надеяться, что классик остался бы доволен.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/08/23/stroiteli-gorizontali/
23.08.2016

В начале 2012 года, в самый пик сезона массовых протестов в столице мы с моими коллегами написали статью «Государственный консерватизм в формате политической конкуренции». В этом тексте мы хотели сформулировать некую центристскую – не оппозиционную, но и не охранительскую – программу, которая, мы надеялись, могла бы примирить враждующие стороны, по крайней мере, наиболее разумных представителей этих сторон. Наша идея, собственно, заключалась в том, что, нравится это оппозиции или нет, но путинский курс на суверенное государственное строительство будет еще долгое время доминирующей политической программой, если, конечно, Россия хочет сохраниться как независимое государство. Но это, однако, не означает, что сторонники этого курса во всем стопроцентно правы, а его противники во всем ошибаются. Все три фланга оппозиции – и левые, и либералы, и националисты – имеют свои основания для критики статус-кво, указывают на реальные издержки проводимой политики и, конечно, рано или поздно они добьются того, чтобы их позиции – в разумной их части – были учтены теми, кто сейчас управляет страной.

Проще говоря, укрепившуюся за «нулевые годы» вертикаль следовало постепенно дополнить строительством политической горизонтали, то есть укреплением структур национального гражданского общества и развитием партийной конкуренции в регионах и на федеральном уровне

К моменту написания той статьи подобная задача уже была взята на вооружение как лидером страны, так и новым менеджментом в области управления внутренней политикой. «Строительство горизонтали» стало одной из важнейших аспектов программы третьего срока президентства Владимира Путина, и ближайшее время покажет, в какой степени усилия, на это положенные, себя оправдали.

Задача строительства национального гражданского общества выглядела совсем нетривиальной в контексте реалий 1990-х – политолог Вадим Цымбурский с полным основанием писал об «антинациональном гражданском обществе», как о сложившейся и абсолютной неотменяемой реальности. Все, что претендовало на независимость от власти, все в те годы так или иначе получало какую-то внешнюю подпитку, то ли от Сороса, то ли от Форда с Макартурами, то ли от бизнес-структур, также так или иначе вписанных в «открытое общество». К концу 1990-х годов альтернатива для гражданского общества выглядела примерно так: либо деньги от условного Сороса, либо деньги от коллективного Березовского. В «нулевые» появилась возможность прислониться к властной вертикали, участвуя в каких-то ее проектах.

Третий срок Путина стал временем, когда сама власть попыталась построить горизонталь. Главное достижение политической реформы «третьего» путинского срока – это введение системной оппозиции в реальную политическую игру

Это резко ослабило напряженность противостояния по линии: «Единая Россия» и все остальные партии. Все системные политические силы получили реальный шанс на управление тем или иным регионом страны. КПРФ провела 2 губернаторов, «Справедливая Россия» и ЛДПР по одному. Главное даже не в этом: в прежние годы если иная партия добивалась победы на региональных выборах, и ее представитель избирался мэром того или иного города, или же оказывался в кресле губернатора, то, как правило, вступал в правящую партию. Ни от иркутского, ни от орловского губернатора-коммуниста никто, как известно, этго не потребовал.

Собственно, политреформа на самом деле обнулила различие системной оппозиции и оппозиции несистемной: вместо него возникло разделение по линии «Крымнаш» и «Крымненаш». «Крымненашистов» от выборов никто не отлучил, при всей деликатности этого вопроса в связи с известными и часто цитируемыми по этому поводу статьями уголовного кодекса. Если не со всеми оппозиционерами, то с правозащитниками новой команде удалось выстроить неплохие отношения: Совет по правам человека при президенте РФ был значительно расширен в своем составе, в него вошли известные общественные деятели, в частности известный детский доктор Елизавета Глинка, которая стала вообще знаковой фигурой этого времени, своего рода олицетворением намечающегося сближения общества и власти. Впрочем, довольно неплохие контакты установились у нового политштаба и с другими правозащитными группами. Консервативный поворот третьего срока был поворотом в сторону снижения, а не усиления политических напряжений в обществе.

Серьезные усилия предпринимались володинским менеджментом и в направлении поддержки независимых структур гражданского общества: тут определенную роль играли и предоставляемые независимым и никак не вовлеченным в политику власти НКО президентские гранты, и, с другой стороны, превращение ОНФ в своего рода орган народного контроля, призванный следить за исполнением указов президента в регионах. В 2015 году по конкурсу президентских грантов НКО было выделено 4, 228 млрд. руб. Общественные организации получили возможность напрямую, а не через политические партии, участвовать в выборах депутатов и глав местного самоуправления в 11 регионах страны. Что касается ОНФ, то важное значение имела специализация отделений этой организации по тем или иным направлениям административной деятельности. В 2014 году была предпринята попытка – и в целом успешная – превратить Общественную палату из того, чем она была ранее: «пятым колесом» в системе бюрократического управления, в какой-то более демократический орган экспертного представительства. Были проведены интернет-выборы части палаты: на 42 места претендовали 266 кандидатов, в итоге, состав палаты был значительно обновлен.

Следует сказать также и о регионализации управления, что проявилось в первую очередь в виде введения в 75 регионах страны прямых выборах его руководителей, а также в установлении смешанной системы формирования Государственной думы, что, впрочем, пройдет апробацию в будущей легислатуре. Однако регионализация уже фактически проявилась в действующем составе Совета Федерации – для членов которого введен пятилетний ценз оседлости на той территории, от которой они должны идти в верхнюю палату. При этом фактически будущие члены СФ должны проходить косвенные выборы: кандидат в губернаторы при своем избрании обязан называть трех предлагаемых им кандидатов в сенаторы, а кандидатом от Законодательного собрания региона может быть только избранный депутат этого органа. Разумеется, вес представительных органов власти в этой новой системе значительно увеличился.

Опять же, «строительство горизонтали» – это не «вся власть Советам» в духе недоброй памяти 1990 года. Стоит только призвать Заксобрания по всей стране брать власть в свои руки – и мы получим полный развал государства, поскольку несложно представить себе, какого рода люди обязательно прорвутся к власти в регионах в случае обвальной либерализации, и в каких целях они попытаются свою власть использовать

Но, тем не менее, важное условие любой подлинно консервативной политреформы – это расширение «пространства доверия» в обществе. Это пространство невозможно установить декретом, но тем не менее его нужно создавать и расширять, в ином случае рано или поздно бюрократические механизмы начнут работать вхолостую или даже во вред стране. И тут очень важен ценностный фактор – фактор сплочения общества или, точнее, всех инициативных групп общества вокруг его базовых ценностей.

Не следует доверять тем, кого нужно, скорее, проверять. Но нельзя не доверять тем, кто рисковал жизнью, свободой и имуществом ради блага своей Родины. Потому что если уж не верить им, в таком случае нужно признаться самим себе, что нельзя верить никому. А в этом случае, какая уж там горизонталь, в этом случае у нас в арсенале окажется один Победоносцев с его хрестоматийной «ледяной пустыней», по которой вечно будет разгуливать «лихой человек».

Поэтому политика доверия – это особая консервативная политика, освященная великими именами Карамзина, Хомякова и Аксаковых, которая и должна служить руководящим принципом при любой последовательной политической реформе. Разумеется, заслужить аплодисменты либеральной общественности, следуя этой политике, будет невозможно. Либеральная общественность знает только одну политику – политику проталкивания во власть представителей собственного клана, желательно авторитарными методами. Как только людей либерального клана сменяют люди других взглядов, они даже не успевают внимательно познакомиться с их биографией и воззрениями и немедленно начинают истошный крик о «реакции» и «мракобесии». Никакая политреформа этим людям не нужна, если в результате этой реформы они не окажутся у руля и у кормушки. Собственно эта установка просвещенной общественности и губила все предшествовавшие попытки либерализации в истории России – от «весны» Святополка-Мирского и реформ Витте вплоть до горбачевской «перестройки».

Сегодня впервые за два века, кажется, появился впервые хороший шанс у российской государственности пройти между Сциллой и Харибдой – между застоем и смутой – и вырулить к созданию полноценных политических институтов, основанных – по заветам русских консерваторов – на взаимном доверии власти и общества. Если это произойдет, думаю, все остальное, в том числе экономическое возрождение, культурные и спортивные успехи, даже международный престиж, все это приложится. Главное сейчас – не сбиться с пути.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/09/02/po-puti-k-pyatoj-respublike/
02.09.2016

В 2011 году было понятно, что оппозиционные либералы никогда не примут путинского режима, если тот совершит чудесное превращение – и из супер-президентского станет супер-парламентским, наподобие того, что существует сейчас в ФРГ.

Чисто технически в 2011 году, казалось, это было сделать не сложно – меняется конституция, фактическим первым лицом режима становится премьер-министр, ему подчиняются не только экономические, но и силовые министерства, «Единая Россия» с Путиным во главе становится партией парламентского большинства еще на долгие годы, благо популярность национального лидера настолько велика, что ни одно другое лицо пока не способно реально составить ему конкуренцию.

Я лично весь 2011 год был убежденным сторонником именно этого варианта развития событий. В чем я видел преимущества этого пути?

Самое главное – Россия обрела бы свою внятную политическую форму и избавилась раз и навсегда от обвинений в том, что она представляет собой персоналистский режим

«Единая Россия» стала бы не просто партией Путина, но партией путинистов, то есть людей, разделяющих вместе с лидером страны приоритет государственного суверенитета и территориальной целостности над иными – левыми, националистическими или же либерально-прозападными – ценностными ориентирами.

Увы, вскоре стало ясно, что либералы ходорковского толка весь этот замечательный проект никогда не примут. По вполне понятной причине – этот проект не позволял им достичь желанной цели – смены государственного курса, то есть избавления от путинизма. Именно по этой, кстати, причине в 2011 году началась в тот момент жесткая кампания против конкретно «Единой России», которая изображалась представителями всех оппозиционных лагерей как воплощение всего самого реакционного, что есть в российском обществе. Пока на политической сцене действовал не просто один Путин как успешный и популярный государственный муж, но вот именно путинистская партия как партия большинства, – любая конституционная реформа для оппозиционных либералов была лишена всякого смысла.

Но, разумеется, и сторонников Путина в этот момент было сложно убедить в преимуществах парламентского строя – большая их часть хотели только сильной и нераздельной президентской власти. Искать общественного консенсуса на путях конституционной реформы было в этот момент несколько наивно.

И в этой ситуации примечательно, что, вернувшись на пост главы государства в 2012 году, Путин не прекратил процесс политического реформирования супер-президентской системы, а, можно сказать, его запустил. Для меня это обстоятельство было решающим аргументом в пользу поддержки этой системы, а не ее оппонентов: несмотря на все понятные обстоятельства, она упорно искала пути к собственному развитию. Под «обстоятельствами» я имею в виду господствующие умонастроения в лояльном сегменте общественного мнения. В этих средах в 2012–2013 годах было принято выражать удивление, зачем вернувшемуся на Капитолийский холм Цезарю вообще нужен этот демократический Форум, почему Цезарь вообще должен где-то и как-то избираться, зачем ему вообще надо продолжать держаться демократических процедур легитимации, хотя гораздо проще отменить народное представительство и ввести прямую диктатуру по образцу правления последних римских императоров.

Двигаясь во многом против настроений собственных многочисленных сторонников, Путин и поддерживающая его команда политического менеджмента настойчиво проводила в жизнь целостную программу реформ, которые в совокупности должны были создать основы новой российской республики. Назовем эту программу условно проектом Пятой республики. Будем считать Первой республикой ту, что родилась в марте 1917 года и завершилась Октябрьским переворотом, Второй республикой – Советскую Россию и СССР, Третьей – тот переходный строй, что существовал в суверенной России в период от 1991 до октября 1993 года, и, наконец, Четвертой – то, что мы имеем сегодня.

Весь смысл политической реформы мне сегодня видится именно в том, чтобы эволюционным поступательным путем достичь нового политического состояния – Пятой республики. Как и Пятая республика, созданная Де Голлем во Франции, она должна сочетать сильную президентскую власть с сильным и влиятельным народным представительством

Германский путь реформирования институтов – превращение России в парламентскую республику с одной сильной, временно доминирующей партией – уже невозможен. Более того, сегодня этот путь создавал бы серьезные препятствия для эффективного развития, блокируя электоральную ротацию экономических команд внутри исполнительной власти. В случае движения по германскому пути было бы очень трудно сохранить посткрымский консенсус в области национально–государственной стратегии про обозначившихся и неотменяемых различиях по вопросам социально-экономической политики. Поэтому вероятный ориентир для нашей предвидимой еще Михаилом Булгаковым Великой Эволюции – это все-таки Франция, а не Германия. То есть, перефразируя одно известное высказывание Камилло Кавура, «сильное представительство при сильной президентской власти».

Детали того, как все это будет конкретно выглядеть, наверное, придется обсуждать все последующие пять лет, вплоть до 2021 года. Пока же ограничимся некоторыми принципами, которыми, как мне кажется, будут руководствоваться наши политические реформаторы.

Во-первых, полагаю, что Пятая русская республика, в отличие от Пятой французской, обойдется без серьезных конституционных нововведений. Переход может осуществиться за счет неформальных договоренностей внутри общественных групп и политических элит. Президент в этом случае сохранит свое право назначать главой кабинета отнюдь не лидера парламентского большинства, но любого приемлемого для Думы государственного деятеля, однако не будет пользоваться этим правом. Английскую королеву ведь тоже закон не обязывает принимать в качестве главы кабинета представителя парламентского большинства, однако, уже два века своими «спящими» полномочиями она сознательно не пользуется. Система держится не на воспетом Локком и Монтескье «разделении властей», но, скорее, на взаимном доверии общества и верховной власти, том самом ценном свойстве английской политики, которым русская система не обладала в 1917 году, и что она фактически обрела только сейчас – в посткрымский период.

Во-вторых, если движение к Пятой республике действительно является стратегической задачей правящего режима, мы уже сейчас, в 2016 году, после выборов и начала работы новой легислатуры увидим шаги к дальнейшему усилению института народного представительства, обеих палат Федерального собрания, а также Законодательных собраний в регионах страны. Реализации той же задачи служит в настоящий момент и сохранение премьера Дмитрия Медведева на позиции первого лица правящей партии, которая, конечно, должна будет обеспечить себе поддержку большинства на этих выборах. Государственная дума в этом случае очень быстро станет не столько даже местом для дискуссий, чем она уже является на сегодняшний день, но местом согласования элитных интересов и выработки оптимальных экспертных рекомендаций, чем она пока не является. Администрация Президента тогда сможет постепенно эволюционировать в тот институт, которым она и являлась изначально, в орган, обеспечивающий полномочия главы государства по согласованному функционированию и, по выстраиванию, в установленном Конституцией Российской Федерации порядке меры по охране суверенитета Российской Федерации, ее независимости и государственной целостности, обеспечивая согласованное функционирование и взаимодействие органов государственной власти, и выстраивая политику центра в регионах.

В-третьих, если я прав, то будет наконец предпринята – в том числе усилиями власти – попытка сформировать внятную систему ротации исполнительной власти в лице ответственных политических партий, понимающих все приоритеты государственной политики, но при этом способных выдвинуть и взять ответственность за тот или иной экономический курс – в центре или в регионах. В этом плане, если я все же не ошибаюсь, период 2016–2021 годов станет временем разнообразных региональных хозяйственных экспериментов, тем более, что теперь, с 2015 года, губернаторы несут ответственность не только за политическую стабильность, но и за успешность своей хозяйственной и управленческой деятельности. Соответственно, настоящая внятная «вторая партия» может сформироваться к 2021 году как электоральная коалиция эффективных и грамотных (сознательно употребляю это мотто 1999 года) региональных начальников. Если, скажем, в трех регионах состоится хозяйственное чудо, всем сразу станет ясно, где искать кадры для нового партийного строительства.

Итак, выделим три принципа нашего пути к Пятой республике – принцип взаимного доверия, принцип усиления роли народного представительства и принцип кадровой ротации за счет успешных региональных руководителей

Если все эти три принципа будут задействованы в нашей новой эпохе, состоится очередной поступательный этап булгаковской Великой Эволюции.

Особенно символичным станет то обстоятельство, что Великая Эволюция окажется запущена накануне столетия Великого Революционного обвала. Мы еще долго будем спорить об историческом наследии событий столетней давности, однако, полагаю, что задача российских консерваторов будет состоять в том, чтобы их не повторить. Россия потратила сто лет для того, чтобы выйти второй раз в истории на путь Великой Эволюции; будем надеяться, что с этого единственно спасительного пути она более не сойдет. Во всяком случае, свои усилия для этого мы приложим.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/09/20/tihoe-bolshinstvo/
20.09.2016

Мы очень быстро забываем реалии вчерашних дней, и это бы еще ладно. Хуже то, что вместе с ними мы забываем также и наши собственные страхи дней вчерашних. Как говорят теоретики журналистики, в «слепом пятне» нашего восприятия остается все, что так раздражало нас и пять, и девять лет тому назад.

В те годы, когда «Единая Россия» с шумом, гамом и фейерверками прорывалась в Государственную думу, отталкивая всех конкурентов своими мощными локтями.

В 2007 году не было в либеральной среде более обсуждаемого сюжета, как выступление на съезде «Единой России» ивановской ткачихи Елены Лапшиной, которая попросила собравшихся начать уговаривать президента Владимира Путина остаться на третий срок. Какой ушат презрения был немедленно вылит на ту злосчастную ткачиху? Разумеется, либеральные наблюдатели немедленно нарекли ее «знатной дояркой» и в один голос констатировали возвращение советских тоталитарных порядков, когда весь народ, как один, в едином порыве призвал ну и т. д. Я в эти дождливые октябрьские дни находился с деловым визитом в Псковской области и имел счастье познакомиться с будущим кумиром либеральной интеллигенции Львом Шлосбергом, который, как помнится, вошел в ресторан с требованием всем собравшимся выпить за смерть российской демократии. «Смерть» была связана, кажется, с этим неожиданно воспроизведенным феноменом проклятого прошлого – появлением на сцене представительницы простого народа и ее открытым выражением преданности и любви национальному лидеру.

В 2011 году на сентябрьском съезде «Единой России» ткачих и доярок уже не было, но их успешно заменял актер Владимир Машков, который несколько раз кричал в микрофон что-то очень проникновенное и пафосное: я не могу не быть с вами, потому что именно здесь и сейчас решается судьба моей страны… Его даже тогда немного одернул кинорежиссер Федор Бондарчук.

В общем, две предшествующие избирательные кампании «Единая Россия» набирала большинство – квалифицированное или простое – за счет максимального задействования фактора пропаганды и довольно мощного информационно-агитационного воздействия на массовое сознание

Избирателя пугали или соблазняли неким таинственным «планом Путина», его отчаянно стращали «противниками Путина», от него требовали обязательно прийти на участок, чтобы выразить свою волю, его укоряли, на него давили…

И, конечно, все это сопровождалось криками либеральной интеллигенции, что вот, наконец, он наступил – то ли неза-бываемый 1937-ой, то ли неподражаемый 1982-ой.

Но между тем наступил 2016-ый.

Такой избирательной кампании в пользу правящей партии мы еще не видели. Никаких фейерверков, никаких шумных съездов, никаких ярких лозунгов – и в то же время ни соблазнительных посулов, ни плохо замаскированных угроз избирателю. Ни умоляющих ткачих, ни восторженных артистов. Ничего вообще. Вместо этого – хождение кандидатов-одномандатников по дворам своих избирателей, беседы с жителями этих дворов об их бытовых проблемах и трудностях, включенность в набор самых повседневных вопросов.

Вячеслав Володин на встрече с политологами, по слухам, даже произнес: «Двор – единица политического пространства», в том смысле, что избиратели сегодня голосуют не столько сердцем, столько глазами, а эти глаза видят в первую очередь неубранные мусорные кучи в своих дворах, или же, напротив, очищенные от мусора детские площадки.

Ведущий французский журнал El Figaro поместил на своих страницах статью, посвященную Вячеславу Володину, в которой обратил внимание на этот его новый политический мем, уже второй после 2014 года – «Нет Путина, нет России». Автор статьи соглашается с теми, кто видит в Володине человека, стремящегося изменить политическую систему России.

Между тем, в далеком и хорошо забытом 2007 годом никто бы не мог предположить, что вот такое «тихое» объединение, без аккомпанемента знаменитых музыкантов и артистов, сможет завоевать конституционное большинство

А между тем оно возникло без всякого задействования квазитоталитарной эстетики. Кажется, впервые избирательная кампания прошла без сопровождения гитарных рифов и истерических декламаций. В итоге, впервые в России дало о себе знать «тихое большинство», большинство, рожденное чем только угодно, но явно не средствами массовой агитации, задействование которых так смущало в прежние времена либеральных интеллигентов. Возникло и в самом деле что-то новое, что-то гораздо более европейское по способам своего рекрутирования и нечто явно более устойчивое.

Никаких «крымнашей», никакого сплочения во имя противостояния, никаких «пятиминуток ненависти» – вообще никакой негативной энергетики, она вся ушла Мальцеву, Митволю и Коротченко. Один региональный позитив – ну что ж снова верх берут локалы, новые дворяне, возведенные в дворянство жителями своих дворов.

По большому счету, это и есть в зародыше демократическая модель сегодняшней Европы, где избирательные кампании касаются всех аспектов политики, кроме тех, что связаны с обще-цивилизационным выбором. Не исключаю, что в России есть и те, кому хочется для своей страны чего-то большего, чем Европа, для которых Европа – это что-угодно, но только не авангард демократии. Но поскольку таких пост-европейцев у нас заведомый минимум, стоит порадоваться за то, что мы, кажется, нагнали наших западных соседей наконец на каком-то неожиданном повороте истории. И, кажется, никогда в своем постсоветском прошлом Россия не была так далека от большевизма и в целом тоталитаризма, как сегодня, день спустя после думских выборов, самых «тихих» в ее истории.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/10/05/razdelenie-kremlya/
05.10.2016

Серия давно ожидаемых и заранее объявленных назначений 5 октября 2016 года породила целую волну интерпретаций. Помимо вполне лояльных и нейтральных комментариев, заметны отклики именитых представителей либеральной журналистики: назначение спикером нижней палаты Федерального собрания первого заместителя главы Администрации Президента РФ, согласно их мнению, знаменует окончательное превращение представительной власти в России в департамент исполнительной власти.

Россия, отметив 23-ю годовщину трагических октябрьских событий, продолжает двигаться в русле авторитарного суперпрезидентского режима с минимальной самостоятельностью любых институтов, призванных доносить до власти голос независимой общественности. У этой точки зрения есть определенные основания, но именно имеющиеся у нее резоны в конечном итоге работают против нее. Действительно, возникает парадоксальная ситуация: пожалуй, самый лояльный из всех лояльных лично Президенту политиков России, автор знаменитого мема «Нет Путина, нет России», по предложению самого Президента, становится спикером Государственной Думы.

Фактически в Охотный ряд переезжает часть Кремля

С другой стороны, в кремлевские кабинеты перемещается человек, все эти годы хранивший безусловную личную лояльность Путину, но, тем не менее, возглавлявший в недавнем прошлом либеральную партию, которую, учитывая политическую траекторию иных ее лидеров, можно было бы назвать полуоппозиционной.

Оба назначения – и Володина, и Кириенко – произведены в один день, и завтрашние заголовки газет наверняка будут пестреть именами обоих государственных деятелей. Скорее всего, журналисты начнут упрямо разыскивать какие-то глубинные различия в их послужном списке и мировоззрении. И, признаемся, накопают они немного. Слова «либерал» и «консерватор» не слишком помогут обозревателям: Володин несколько раз называл себя экономическим либералом, проводимая им политическая реформа явно была нацелена на либерализацию российской системы, на освобождение от жесткого административного диктата, тогда как Кириенко, кажется, никогда не был склонен использовать слово «либерал» для самообозначения.

Тем не менее, очевидно, оба политика имеют разную историю: они состояли в политических партиях, столкнувшихся в 1999 году. Володин – из ОВР, Кириенко – из СПС. В 1999 году это были отнюдь не враждебные партии: Примаков с уважением отзывался и о Кириенко, и о Чубайсе, одно время даже казалось, что у обеих партий есть общий противник. Тем не менее, именно Сергей Кириенко был главным конкурентом Юрия Лужкова на выборах мэра Москвы, так что все-таки возглавляемые ими партии стали как бы двумя головами возникшего в следующем году нового политического режима, сумевшего интегрировать в себя и примирить недавних противников.

Думаю, что перестановки 5 октября в какой-то превращенной форме воскресили те старые линии противостояния.

России, безусловно, нужна системная двухпартийность, нужна открытая и честная конкуренция различных сил, представляющих разные стратегии развития страны, но, тем не менее, единых в видении стоящих перед ней вызовов и угроз

Такая реальная двухпартийность не могла родиться из конкуренции пропутинских сил с либеральной оппозицией: последняя вполне сознательно выбрала для себя заведомо маргинальный путь оппонирования власти по самим основам государственного курса. С другой стороны, не вызывала большого оптимизма и перспектива превращения КПРФ во вторую системную партию. Объединившийся в 2000 году Кремль должен был разделиться по внутренним линиям размежевания, чтобы режим из моноцентрического превратился в конкурентный.

Думаю, заявка на это внутреннее «разделение Кремля», на институциональное размежевание различных его так называемых башен и была представлена нам 5 октября. Одной башне Кремля предписано создать из нижней палаты новый, особый и самостоятельный, полюс власти, способный жестко оппонировать и правительству, и Администрации. С другой стороны, в Кремле и на Старой площади возникает иной, более технократический, менее социально ориентированный полюс, и те, кто будет на него ориентироваться, явно меньше будут говорить о единстве и больше – о «развитии».

Самое главное в этой новой ситуации, чтобы в ближайшее время наши вероятные адепты «развития» не осуществляли его бюрократическим давлением за счет прерогатив представительства, как это произошло в начале 1990-х. Чтобы не был немедленно врублен агрессивный антидепутатский пиар, чтобы общенациональные СМИ не превратились в то, что представляли собой в начале 1990-х «Куранты» и «Московский комсомолец». А либеральные «властители дум», немного ожившие после катастрофических для них итогов выборов, снова не стали кричать о Конституции как «рулоне туалетной бумаги» и величать парламент изысканными пежоративами типа «Госдуры» или же «взбесившегося принтера».

Потому что я уже слышу новые монологи Владимира Познера или Михаила Леонтьева с их обличениями «народного представительства» как консервативного отстойника или же либерального излишества.

В России очень легко сотворить авторитарный консенсус из поклонников опричнины и любителей пиночетовщины

Гораздо труднее добиться того, к чему стремились политические реформаторы – от Сперанского до Столыпина, – а именно, добиться «разделения власти», обеспечения жизненно необходимой политической конкуренции разных экономических и социально-культурных стратегий при сохранении единства по вопросам государственной идентичности и основ внешней политики.

На языке политологии подобная конструкция называется «устойчивой демократией». Возможно, продвижение к этому строю и станет важнейшей целью 7-ой Государственной думы.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/10/17/privet-berlin/
17.10.2016

Президент РФ Владимир Путин отменил свой визит в Париж, который он должен был посетить 18 октября для открытия российского культурного центра. Причиной отмены визита стали расхождения с руководством Франции по вопросу о Сирии, и обусловленный этим расхождением отказ президента Франции Франсуа Олланда от личной встречи с Путиным для обсуждения всех проблем и взаимных разногласий. Между тем, пресс-секретарь российского главы государства Дмитрий Песков сообщил, что визит в Берлин на встречу «нормандской четверки» не отменен. Личная встреча с канцлером Ангелой Меркель вполне возможна.

После тех колоссальных надежд, которые возлагались на Германию и лично Меркель в 2013 и 2014 года, что лидер ФРГ сможет стать своего рода посредником между Россией и Западом, донести до лидеров всевозможных ЕвроАтлантических структур озабоченность Москвы неуклонным продвижением на Восток: НАТО, «Восточного партнерства», всех этих разнообразных Евроассоциаций, надежд, оказавшихся абсолютно мнимыми – ждать что-то хорошего от Германии и ее главы почти не приходится.

Германия сейчас для нас – это символ крупного разочарования. В общем и целом, пока ничем не компенсированная. Вера в евроскептиков, которые в один прекрасный момент перевернут Европу и заставят сердца ее элит биться в унисон с нашими сердцами, пока наталкивается на то неприятное обстоятельство, что те из скептиков, кто все-таки пробивается к власти, сразу поворачивается спиной к России. Наиболее удачливый евроскептик этого года, министр иностранных дел Великобритании Борис Джонсон смог нарушить заговор молчания вокруг своей персоны только призывом к общественности Лондона пикетировать российское посольство с лозунгами в защиту населения Алеппо.

Так что как Париж стоил мессы для родоначальника династии Бурбонов, точно так же для всех европейских руководителей столицы их стран явно стоят необходимого участия в ритуально совершаемой русофобии. Думаю, если бы Дональд Трамп смог бы наступить на горло собственной песне и говорил бы почаще о своей нелюбви к Путину, истеблишмент не спустил бы против него вереницу разгневанных женщин, решивших вспомнить по прошествии лет, как кандидат в президенты некогда бесцеремонно ощупывал их прекрасные формы. Но Трамп решил нарушить общий этикет, который требует от каждого карьерно ориентированного политика ругать Россию, и нарвался за запоздалые обвинения в харассменте. Может быть, ему следовало бы призвать пикетировать российское посольство в солидарность с британским коллегой по антиглобализму, и тогда оскорбленные женщины простили бы ему его альфа-самцовые склонности.

Короче говоря, Берлин – это не только воспоминание о наших разочарованиях, но и память о нашем реализме. Два прошлых года те из нас, для кого словосочетание Русская весна была не пустым звуком, пребывали в некоторых иллюзиях – казалось, гнусный глобальный миропорядок исчезнет как мираж. Увы, реальность – признаем, гнусная и отвратительная, достойная пера Свифта и Пелевина, – пока требует относиться к ней как к реальности. То же самое, впрочем, можно сказать и по поводу наших западных «партнеров»: они тоже пребывали в иллюзии, что как дурной сон исчезнет путинская Россия. И на ее месте возникнет что-то очень слабое и рыхлое.

Это были два года взаимных иллюзий. Время возвращаться в Берлин. Время возвращаться к реальности. Ни Европа, ни Россия, ни США никуда не исчезнут. Не исчезнет и глобализм со своими постоянно растущими щупальцами в виде НАТО, ЕС, ТТП, ТАИП и пр. Придется находить с этой реальностью какой-то общий язык. Как и ей с нами.

Мне кажется, у нас сейчас, собственно, две задачи.

Первая – это все-таки разграничение сфер влияния в Ближнем Зарубежье. Здесь опять же кодовое слово и своего рода пароль – это «реализм». Если Запад опять нырнет в мир иллюзий, в частности, иллюзий о победном шествии демократии по постсоветскому пространству, он может не него вынырнуть живым. Если мы будем грезить о восстановлении СССР, то можем натолкнуться на дружное и сплоченное противодействие лимитрофных государств.

Кому бы как не Германии понимать, насколько кардинально важна задача демилитаризации Восточной Европы, поскольку первый шаг в сторону Второй мировой Гитлер произвел 7 марта 1936 года, когда немецкие войска вступили на территорию Рейнской демилитаризованной зоны. Шаг, который можно с полным основанием, приравнять к решению администрации Клинтона, продвинуть НАТО на Восток. Ибо согласно, к сожалению, никак не оформленному письменно, обещанию данному Михаилу Горбачеву Джеймсом Бейкером, территория от бывшей ГДР до границ СССР должна была оставаться нейтральной.

Так что аналогия между 1936 и 1999 годом, когда в НАТО вступили Польша, Венгрия и Чехия, вполне уместна.

Вторая задача – это, конечно, добиться стабилизации на Ближнем Востоке. Тут ясности гораздо меньше – ибо отношение к Сирии у членов ведомой США коалиции – это отношение Шер-Хана к Маугли, то есть как к добыче, которая по непонятным причинам постоянно уплывает из рук. Чтобы убедить в чем-то западных «партнеров», мало указывать на исламский терроризм как на общую опасность и совершенно бессмысленно взывать к морали – там просто такая компания волков и тигров собралась под американским зонтиком, что Америка, похоже, может их формально удержать под собственным покровительством, только непрерывно кидая им куски мяса. И это также часть отвратительной, но реальности, с которой приходится считаться. Здесь тоже, вероятно, можно удержаться от Армагеддона, лишь указав на иную – неприятную для Запада – реальность, с которой придется считаться. Иными словами, как и в Восточной Европе, придется разграничивать сферы влияния, без демократических сантиментов.

Итак, вывод на сегодня один. Либо мировая политическая элита примет язык «цивилизационного реализма», либо не будет ни мира, ни самой элиты. За последнее время мы столько раз слышали от представителей академических кругов, что XXI век отвергнул язык «реальной политики», что впору задаться вопрос, не была ли вместе с этим языком отвергнута сама реальность. В общем, пора вернуться к этой реальности, а для этого нужно вернуться в Берлин, откуда в какой-то степени этот современный, беспечный, «оглохший от счастья», мир во многом и произошел.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/11/08/navstrech...u-belovezh-yu/
08.11.2016

Как бы ни завершились президентские выборы в США 2016 года, их главный итог уже очевиден: политическая сцена западного общества изменилась кардинально и, по видимому, бесповоротно. Одна бинарная оппозиция сменила другую: из общественной жизни уходит привычное с XIX века разделение на правых и левых. Его сменяет новый раскол – на так наз. популистов и глобалистов. Вариант – националистов и глобалистов.

Разделение на правых и левых в последнее время сводилось к одному главному вопросу – вопросу о налогообложении. Правые – за низкие налоги, левые – за высокие. Соответственно, правые – за малое государство, левые – за большое. Сегодня на смену этому коренному вопросу идет другой – вопрос о квотах на иммиграцию.

«Синие воротнички» во всех странах мира, разумеется, предпочитали голосовать за более левые партии, понимая, что именно они настроены в пользу социальных программ и пособиям по безработице

В США роль системной левой партии традиционно исполняла партия Демократическая, и, надо признать, что со времен президента Рузвельта она таковой и являлась.

Однако примерно с 1976 года Демократическая партия начала дрейфовать вправо: тогда ее возглавил мало кому известный до времен избирательной кампании губернатор штата Джорджия Джимми Картер. За спиной Картера маячила организованная кланом Рокфеллеров Трехсторонняя Комиссия, из членов которой Картер в основном и сформировал свою Администрацию. Трехсторонняя комиссия была первой видимой попыткой образовать наднациональное мировое правительство, точнее, правительство объединенного Запада, трех его голов: США, Европы и Японии.

Картер начал политику по дерегулированию финансовой сферы, что необходимо было сделать, поскольку экономика страны страдала от стагфляции. Проще говоря, предложение значительно превышало спрос, а цены не снижались. Картер сдвинулся вправо, что немедленно вызвало левый бунт в его партии, который возглавил сенатор Тед Кеннеди, решивший сам выдвигаться в президенты. Бунт был подавлен, но тем не менее демократы Белый дом потеряли, и в 1980 году в него торжественно въехал лидер консервативного движения, бывший губернатор Калифорнии Рональд Рейган. Наступила эпоха длинных восьмидесятых, которая завершится только в 1992 году, когда президентом станет, молодой губернатор Арканзаса Билл Клинтон.

Американская экономика в этот момент найдет прекрасный способ решения текущих проблем – уже при Клинтоне он получит имя «глобализации»

Смысл этого процесса будет состоять в снижении для производства издержек за счет выноса предприятий в регионы с дешевой рабочей силой. При этом в руках США должен оставаться центр финансового управления мировой экономикой и лидерство в области производства технологических инноваций. Другие регионы мира, которые будут включаться в глобальную экономику, будут вынуждены искать для себя приемлемое в ней место, не возмущаясь самой системой и не бунтуя против нее.

Клинтоны, которые пришли в Белый дом как левые политики, с ностальгическими воспоминаниями об эпохе Кеннеди и открывшихся тогда «новых горизонтах», после неожиданного поражения от правых в 1994 году, сумевших впервые за долгие годы захватить большинство в нижней палате Конгресса, – принимают «глобализацию», видя в ней панацею от всех бед. Открывшийся тогда простор для финансовых спекуляций и мировой взлет IBM снимал на время все больные вопросы: однако уже в те безмятежные 1990-е в стране постепенно вызревало антиглобалистское подполье, которое впервые дало о себе знать в 1999 году во время массовых выступлений в Сиэтле.

У тогдашних антиглобалистов еще не было языка для выражения всех своих тревог и забот. Еще сохраняло свое общественное влияние поколение бэби-бумеров со всех их разнообразным культурным наследием, рожденным в боях против Никсона и вьетнамской войны. Часть этого поколения приняла новые правила игры и стало яростными адептами глобализации, для многих леваков 1960-х виртуальный мир Интернета даже заменил «легкие наркотики». Но какая-то часть левых сохраняла свой критический настрой против истеблишмента и одно время казалось, что эти люди могут вновь сдвинуть Демократическую партию влево. Последней надеждой на это «полевение» стала победа молодого интеллектуала из Чикаго Барака Обамы, сумевшего в 2008 году одолеть на праймериз ставленницу истеблишмента Хиллари Клинтон.

Но как только Обама стал президентом и начал формировать свою собственную команду, выяснилось, что он собирается продолжать ту же самую глобалистскую политику, лишь немного смягчая ее наиболее неприятные последствия типа полного произвола финансовых спекулянтов

Обама попытался создать глобализм с человеческим лицом. Он явно не хотел начинать новых войн типа иракской, с другой стороны – он реально попытался спасти остатки американской промышленности, в основном за счет государственных субсидий. Однако никакие принципы глобализации пересматривать он не собирался: благополучие мирового порядка для него, как в общем-то и для всей политической элиты Запада, оставалось более важным приоритетом, чем судьба среднего класса его собственной страны.

Думаю, что Барак Обама был в той же самой степени первым и последним Председателем Земного Шара, в какой Михаил Горбачев оказался первым и последним Президентом СССР. Обама даже попытался довести до конца принципы Трехсторонней комиссии и создал новый глобальный институт – Большую двадцатку, которая призвана была – по мере ее развития – стать подлинным мировым правительством. Все входившие в G-20 страны должны были согласиться считать президента США своим королем Артуром, а сами бы предпочли оставаться рыцарями Круглого стола, верными слугами своего повелителя. Думаю, ровно так же Горбачев представлял себе Содружество суверенных государств. Между тем, разумеется, в Большой двадцатке, равно как и в Ново-Огаревской резиденции, сидели отнюдь не рыцари Круглого стола, а трезвые и прагматичные политики со своим часто абсолютно эгоистическим пониманием национальных интересов. И как Горбачев оказался в ситуации развилки между Ельциным и ГКЧП, также и Обама понял, что выбирать ему придется между теми, кто отстаивает принцип «Америка прежде всего» (своего рода вариант суверенитета РСФСР), и теми, кто полагает, что спасти глобальную гегемонию можно лишь за счет использования силы против тех, кто этой гегемонии сопротивляется.

Трампизм буквально смял все различие между левым и правым сегментами политического спектра, выступив против основ самой глобальной системы: аутсорсинга рабочих мест за рубеж, массовой иммиграции и практики гуманитарных интервенций

Понятно, почему нанести удар системе оказалось проще справа, чем слева, в целом понятно: в отличие от того, что думали Маркс, Энгельс и Ленин, у пролетариев все-таки обнаружилось Отечество, и оказалось, что им есть что терять, кроме своих цепей. Представление о рабочем классе как денационализированной, культурно обезличенной прослойке общества со стершейся в индустриальном мире идентичностью не выдержало проверки реальностью. Рабочий класс, эти самые «синие воротнички» оказались людьми, остро чувствующими свою этничность, хотя бы в столкновениях на улицах с представителями иммигрантских диаспор и в борьбе за достойное существование с теми, кто готов за меньшую плату подменить их на работе.

А вот к чему пролетариат оказался действительно глух – так это к теме однополых браков и дальнейшей либерализации сексуальной морали. «Марксизм без пролетариата» явился на поверку бесполезным для политики марксизмом, революционной идеологией с постоянно отменяемой революцией.

Подлинные социальные интересы гибнущего в волнах глобализации рабочего класса удалось понять и использовать лишь правым, причем правым, не отягощенным никакими идеологическими установками – религиозными, либертарианскими, неоконсервативными. Трамп достиг своего избирателя в разнородном республиканском электорате, примерно как бормашина находит в зубе воспаленный нерв.

И этот открытый больной нерв теперь невозможно ни удалить, ни вылечить окончательно. Он и дальше будет продолжать болеть, и эта боль не позволит спокойно спать в Белом доме никому из его новых обитателей

Им обязательно придется что-то придумывать, находить какое-то объяснение, почему следует приносить в жертву, скажем, дружбе с Китаем интересы собственного разоряющегося избирателя. Почему отношения с Мексикой столь важны для Америки, что нельзя выслать на родину сотни тысяч нелегальных мигрантов? Почему Америка должна оплачивать жизнями своих солдат и деньгами налогоплательщиков нефтяные интересы шейхов Саудовской Аравии. Обама полагал, что глобализм с человеческим лицом будет радостно принят всем человечеством, в итоге, мы все услышали визг американских бомбардировщиков в Ливии и веселый хохот Хиллари Клинтон при известии об убийстве Каддафи.

Если моя аналогия судьбы СССР и сегодняшней участи Pax Americanа верна, то в настоящий момент мы переживаем своего рода американский аналог 1991 года – и по существу неважно, кто победит на этих выборах. Поскольку в далекой перспективе будущее все равно не за теми, кто требует введения чрезвычайного положения ради спасения империи, но за теми, кто говорит все более и более настойчиво о том, что «Америка прежде всего».

Иллюстрация: The Telegraph

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/11/23/new-language/
23.11.2016

Ведущие американские политические эксперты уже вовсю обсуждают возможные параметры ожидаемого российско-американского сближения. Уже в общем всем ясно, что Трамп в ходе своей избирательной кампании не шутил, не играл на публику: он не просто набирал предвыборные очки, его желание наладить отношения с Путиным, обратить российского президента из соперника в союзники вполне искренне. Ко многим недавним записным врагам России сегодня неожиданно вернулось как будто утерянное ранее понимание реальности.

Они теперь увидели, что Путин отнюдь не враждебный Западу агрессор, совсем не реваншист и уж точно не экстремист, а все его действия 2014 года можно объяснить защитной реакцией на ничем доселе не остановимое движение НАТО на восток

Ранее из именитых экспертов это позволяли себе говорить немногие смельчаки, сегодня для американской кремленологии данное предположение – уже общее место.

Так что аналитически почва для будущего сближения немного разрыхляется. Кто-то этим, впрочем, оказывается не доволен, но, надо признать, степень этого недовольства значительно ниже того градуса антироссийской истерики, который держался последние три года и достиг апогея во время президентской кампании, когда, казалось, что пройдет еще немного времени, и члены предвыборного штаба госпожи Клинтон начнут бросаться из окон небоскребов с криками «Русские идут!» Но кампания завершилась, и, похоже, вместе с ней завершилась сага о том, как Владимир Путин с помощью хакеров, пиар-технологов и RT пытался сменить власть в Вашингтоне. Теперь главная тема не «кровавая рука Москвы» – а то, как и на чем Трамп и Путин смогут договориться. Прежде всего, по Сирии, а затем – по Украине и Восточной Европе в целом.

Прямо скажем, в российской печати на эти темы говорят значительно меньше, потому что у нас все пока продолжают ломать голову над ответом на вопрос «Who is Mr. Trump?»

Либералы и скептики пугают доверчивых россиян «бешеным псом» генералом Мэтиссом, которого Трамп якобы собирается пригласить возглавить Пентагон, а многие белые патриоты, кажется, уже готовы вместе с лидерами альтернативных правых в Америке кричать «Хайль Трамп!» Между тем, разумным людям сейчас как никогда нужно спокойствие и способность внятно рассудить, что нам действительно нужно для того, чтобы Америка из вечно вредящего нам соперника стала полноценным партнером.

В отношении сирийской проблемы все кажется более-менее понятно – у нас и американцев на Ближнем Востоке общий противник, давайте для начала уничтожим его совместными усилиями, а потом поглядим, как мы поделим плоды победы. Предполагаю, в конце концов, поступим так же, как союзники в 1945, когда они разделили поверженную Германию: и сейчас в оборот политической аналитики уже входит выражение «кантонизация Сирии и Ирака». Думаю, реально сойдемся на этой кантонизации.

С Украиной с внешней стороны тоже все более-менее понятно. Как написал в недавней статье популярный геополитик и прогнозист Джордж Фридман, нет риска военного столкновения между Западом и Россией в том случае, если Россия не попытается вернуться к Карпатским горам, а Штаты не станут продвигаться к востоку от реки Днестр.

Проще говоря, эскалации конфликта можно избежать, если территория от Днестра до Днепра, а еще точнее, от западных границ Молдовы до восточных границ Украины окажется зафиксирована в качестве нейтрального буфера, разделяющего Россию и мир Евро-Атлантики

Тут сразу же возникает много с первого раза вроде бы чисто абстрактных, а на самом деле вполне конкретных вопросов. А, собственно говоря, как надо будет понимать вот это гипотетическое соглашение о границах? Кто и на каком основании будет его подписывать? Очевидно, сама постановка этого вопроса резко поменяет весь так наз. нормандский формат.

Во-первых, в этом случае придется в этот новый формат переговоров каким-то образом включать США, которые сейчас маячат где-то за кулисами минского процесса. Фридман даже не стесняется называть вещи своими именами и не заменяет США эвфемизмами типа НАТО или Запад: он так и говорит, Штаты не должны продвигаться к востоку от Днестра. Таким образом, вслед за лидером Стратфора придется отбросить игры в суверенитет европейских народов и прямо обозначить тот очевидный факт, что Штаты являются цивилизационным лидером объединенной Европы и всего Запада. Разумеется, многим, очень многим это может не понравится.

Во-вторых, серьезно менять свой образ политической действительности, а вместе с ним и весь язык ее описания, придется и российской дипломатии. Минские соглашения по большому счету представляют собой косвенное признание Россией того, что она и в самом деле повела себя не совсем последовательно. В ином случае невозможно объяснить, почему Крым имеет право на самоопределение, а Донбасс или Приднестровье нет. Единственная логичная интерпретация заключается в том, что Россия была вынуждена пойти на присоединение Крыма, ну примерно по той же причине, по какой американцы не могли, по их собственному мнению, не прибегнуть к атомной бомбардировке японских городов. То есть, согласно логике нашей дипломатии, это была мера в той обстановке верная и необходимая, но, конечно, не оптимальная – это то самое исключение, которое ни в коем случае не должно стать правилом.

Хочу подчеркнуть, в том нет ничьей вины, дипломаты и не могут думать иначе, проблема в том, что подобно тому как войну опасно отдавать на откуп генералам, мир столь же рискованно оставлять исключительно в ведение дипломатов

Между тем, если сделка с американцами по формуле Фридмана все же состоится, России просто необходимо будет отбросить юридическую стыдливость и заявить: то, что сделала Россия в Крыму, как раз является правилом, а правило в данном случае состоит в том, что любое посягательство на нейтралитет буферных территорий с любой стороны, равно как и готовность соответствующей территории пересмотреть вмененный ей нейтральный статус, поставит под угрозу ее суверенитет и территориальную целостность. Звучит жестко, звучит не совсем политкорректно, но другого выхода у человечества нет. Пока существует Россия, разумеется.

Сегодня мы слишком много внимания при размышлении о политике наших стран уделяем фактору личных симпатий или антипатий наших лидеров, не обращая внимания на язык, на котором им предстоит разговаривать. Язык будущей разрядки. Ясно, ни лексикон чистого национального эгоизма, ни рассуждения в духе общности наших постиндустриальных судеб для дела не годятся. Для пакетной сделки нужно использовать словарь цивилизационной геополитики: пока же этот словарь продолжает пылиться на верхней полке, и в него редко кто заглядывает. Но если и сформируется новый язык новой российско-американской «разрядки», он будет лишь одним из действующих в современном мире языков, и едва ли ему суждено будет доминировать во всех медиа-средах. Надо быть готовым к тому, что критиков этой разрядки окажется много больше, чем искренних сторонников. Чтобы победить, последние должны превосходить своих противников если не числом, то сплоченностью.

[Борис Межуев]

https://um.plus/2016/12/01/losev/
01.12.2016

Владимир Путин не изменил своей традиции приводить в Ежегодном Послании Федеральному Собранию цитату из русской философской классики: в этот раз для цитирования было выбрано совершенно неожиданное произведение – фрагмент из прозаического произведения последнего корифея отечественного идеализма Алексея Федоровича Лосева, из его повести «Жизнь», написанной в 1941 году. В это время Лосев – недавний узник Беломорлага, вернувшийся из заточения усилиями Е.П. Пешковой, – пережил еще одну катастрофу в своей жизни: на дом, где он жил в Москве, упала фашистская бомба. Сгорел архив, погиб перевод «Эннеад» Плотина, итог многолетних трудов. Жизнь как будто в очередной раз была перечеркнута трагическим зигзагом истории.

Тем не менее, Лосев в незаконченной повести произносит свой вдохновенный панегирик Родине, причастность к судьбе которой, согласно мыслителю, наделяет жизнь надличностным смыслом. «Мы знаем весь тернистый путь нашей страны, – говорит герой Лосева, – мы знаем многие и томительные годы борьбы, недостатка, страданий. Но для сына своей Родины все это свое, неотъемлемое свое, родное…». Повесть Лосева – концентрированное выражение всей его философии, от которой он никогда не отрекался: главный грех истории человечества – это индивидуализм, противопоставление индивида роду, борьба с надличностным началом в истории.

В канун столетия Февраля и Октября Президент России должен был найти какие-то слова, которыми он мог бы выразить свое отношение к российской революции, к тому, что случилось со страной, когда буржуазная элита в союзе с городским плебсом смела историческую власть в России только для того, чтобы стать жертвой грандиозного исторического эксперимента по созданию бесклассового общества. Эксперимента, оказавшегося в итоге неудачным

Президент, как и все мы, прекрасно понимает, что наше общество, ценностно интегрированное по поводу проблем настоящего, непоправимо расколото в отношении прошлого. Даже в стане твердых «крымнашистов», солидарных в отношении к событиям 2014 года, нет согласия относительно произошедшего сто лет назад. Кто-то видит в Николае II святого и мученика, кто-то – виновника всех российских бед; кто-то считает, что Ленину не место на Красной площади, для кого-то Мавзолей по-прежнему имеет сакральный смысл. Президент не мог в этой ситуации привести цитату своего любимого Ивана Ильина, поскольку этот философ из всех мыслителей русского Зарубежья занимал наиболее белогвардейские позиции, и его отношение к Советской власти оставалось всегда крайне враждебным. Не мог он и цитировать «Русскую идею» Николая Бердяева – слишком просоветского, слишком «розового» мыслителя, надеявшегося на внутреннее перерождение большевизма и категорически осуждавшего все планы по свержению Советской власти с помощью внешней интервенции. В итоге выбор пал на философа, оставшегося в России и пережившего большевизм, испытавшего все тяготы прошлого режима, но, тем не менее, не отказавшегося от своей страны и своего народа. Человека, для которого причастность общему как ценностная установка всегда была важнее свободы частного. Для которого слово «род» всегда значило больше, чем слово «индивид».

В русской религиозной философии, конечно, отчетливо распознаваем этот анти-индивидуалистический элемент. Владимир Соловьев в статье об Огюсте Конте 1898 года писал о том, что человек как часть менее значим, менее значителен, чем человечество как объемлющее его целое. Лев Карсавин говорил, что человек должен, по существу, символически умереть, раствориться в «симфонической личности» своего народа.

Главная идея философии Лосева – это идея онтологической ущербности индивидуализма, тот есть любого противопоставления себя целому, всякого возвышения человека над родом

Вслед за отцом Павлом Флоренским Лосев превозносил Средневековье и осуждал Ренессанс, осуждал то миросозерцание, которое, как он считал, в конечном итоге и обрекло Россию на «тернистый путь» революции. В том же 1978 году, когда в Москве вышла лосевская «Эстетика Возрождения», издательство «Наука» выпустило в свет «Итальянских гуманистов» Леонида Баткина, мыслителя и политического деятеля, скончавшегося за два дня до оглашения последнего президентского послания. Если Лосев писал о «титанизме Возрождения» как предпосылке моральной катастрофы XVI века, как о той идеологии, которая сделала возможным не только меценатство Медичи, но и все преступления семейства Борджиа, то Баткин доказывал, что гуманисты Италии были первым свободными интеллектуалами Европы и именно от них и следует отсчитывать начало прогрессивной истории современного Запада. То что для Лосева шло под знаком «минус», для Баткина несомненно выступало исключительно под знаком «плюс».

Заочный спор между Лосевым и Баткиным как бы пронизывает всю непростую историю советской интеллигенции. Причем, все выдающиеся деятели культуры позднесоветского времени являются объектом полемики двух сторон. Как оценивать «Доктор Живаго»: как апологию интеллигента-отщепенца, не желающего участвовать в борьбе белой и красной орд и, подобно пушкинскому Евгению, требующего только права на личное счастье, или как пророчество о будущей воскресшей России, в которой интеллигент сможет искупить свой грех революционного отступничества? Как понимать «Андрея Рублева» Тарковского – как призыв к соборному воссоединению с народом, либо как утверждение жесткого антагонизма интеллигента и зверообразной массы? Лосев в этом споре – внятный консервативный полюс, требующий единства и сопричастности в противоположность автономии приватности.

Любопытно, что Послание 2016 года, в социально-экономическом плане утверждающее приоритет частного и приватного, настаивающее на защите приватного пространства и поощрении частной инициативы, в плане культурном недвусмысленно встает на точку зрения Лосева

По большому счету, лосевское разделение, конечно, наиболее фундаментально: интеллектуальный класс России сегодня делится на два сегмента – на тех, кто не отделяет свое личное благо от блага Родины, и на тех, кто способен обрести личное счастье в условиях гибнущего Отечества. На тех, кто не может не испытывать боль при страдании своего Отечества, и на тех, кто готов спокойно пировать во время Чумы. Это разделение между нами произошло в 1991 году – тогда для одних из нас наступила эпоха новых возможностей, новых культурных горизонтов, быстрого и легкого обогащения, а для других – наступила великая ночь великого цивилизационного опустошения. После 1991 года мы все, как в саге Сергея Лукьяненко, разделились на две расы – на тех, кто питается энергией «общего дела», и на тех, кто мыслит только категориями «личного блага». В какой-то степени миссия Путина состояла и продолжает состоять в том, чтобы дать нам понять, что мы, какими бы разными ни были, как бы не поделила нас история, – мы все принадлежим к единой нации, и задачи у нас общие: при том, что у кого-то словосочетание «общее дело» вызывает изжогу, а кому-то оно же учащает сердцебиение. Кто-то из нас питается светлой энергией причастности к роду, а кто-то – темной энергией культивирования своего видового отличия.

Однако в этом пронизывающем нашу общественную жизнь подспудном конфликте умное имя Лосева – это именно наше имя, это вода, льющаяся именно на нашу – условно говоря, консервативную – мельницу

То есть на тот образ мыслей, согласно которому, индивид, предоставленный самому себе, в отрыве от целого, становится либо ницшеанским злодеем, либо мелким обывателем, и только тот, кто надеется, что его устами говорит целое, что-то много большее, чем он сам, только он способен восстанавливать разорванную связь времен.

Наверное, Алексей Федорович Лосев – последний немаркистский мыслитель в стране победившего марксизма, узник ГУЛАГа, монах в миру и скромный труженик науки, не мог даже подумать, что именно его имя будет произнесено главой его страны накануне столетия революции, той революции, что превратила его во внутреннего эмигранта и почти что смешала с лагерной пылью. И тем не менее, случилось именно это, что выдает не только усмешку истории, но и ее глубинную Мудрость, смиренным рыцарем которой всегда оставался этот человек, разделившей вместе с русской историей весь ее «тернистый путь».
Иллюстрация: Алексей Лосев. Рисунок А. Власова. 2000