*3281. Публикации Андрея Мовчана

[Андрей Мовчан]

http://carnegie.ru/commentary/2016/03/04/ru-62952/iuue
04.03.2016

Cанкции США и ЕС, а также контрсанкции не оказывают существенного влияния на российскую экономику. Самое же большое негативное влияние оказывает непредсказуемое и непоследовательное враждебное поведение России в отношении иностранных экономических институтов

К важным внешнеполитическим факторам, влияющим на экономику России, можно отнести, пожалуй, только санкции (и контрсанкции). Во всем, что не касается санкционных режимов, внешнеполитическая ситуация для российских экономических агентов вполне благоприятна. Россия входит в ВТО и другие международные экономические организации; свои резервы Россия размещает в наиболее ликвидных инструментах и валютах; валютные и внешнеторговые операции Россия проводит без ограничений; доходности по суверенным долгам России находятся на низких уровнях; количество враждебных экономических действий по отношению к России и российским компаниям (защита рынка, антидемпинговые пошлины, ограничение свободы торговли и прочее) сегодня не выше, чем обычно и чем по отношению к другим странам, включая развитые.

Да и санкции, наложенные США и ЕС, также сегодня не оказывают существенного влияния на российскую экономику. Важно точно понимать суть наложенных санкций: они запрещают заимствование на международных рынках ограниченному числу российских коммерческих организаций, запрещают владение активами в ряде стран и закрывают въезд в ряд стран небольшому кругу российских граждан и, наконец, запрещают передачу России узкого перечня технологий, в основном связанных с эффективной разработкой недр и созданием военной техники.

Ограничения на заимствования (даже если не учитывать узость круга запрещенных заемщиков) вряд ли могут оказать влияние на страну, которая уже несколько лет последовательно сокращает свой внешний долг, превосходящий сегодня уже менее чем в два раза золотовалютные резервы (и существенно меньший суммы ЗВР и частных активов в валюте, в ЗВР не учтенных). Россия сегодня не нуждается в масштабных заимствованиях – большинство агентов экономики сокращают балансы, не инвестируют в развитие, уменьшают обороты.

Безусловно, финансовые санкции, если они распространятся на значительный круг эмитентов и заемщиков и включат в себя суверенные долги, через 3–5 лет, когда Россия исчерпает запасы капитала и будет вынуждена привлекать средства в больших объемах, могут оказать убийственное влияние на экономику. Но пока нет такого масштаба санкций, да и ситуация за 3–5 лет может кардинально измениться.

Конечно, ограничения на передачу технологий в долгосрочной перспективе будут негативно влиять на состояние экономики России. Ограничение в технологиях разведки и добычи (с учетом того, что в России таких технологий нет и базы для их создания тоже нет) через 5–7 лет негативно скажется на уровнях добычи нефти и газа и ее себестоимости. Но на сегодняшний день эффект от такого ограничения равен нулю. То же самое можно сказать о военных технологиях – сегодня Россия активно наращивает производство вооружений и удерживает их экспорт на существенном уровне (более $10 млрд в год), и данные ограничения ни на что не влияют.

Однако в перспективе нескольких лет невозможность использовать мировые достижения в развитии технологий двойного назначения приведет к усилению отставания уровня российских вооружений от ближайших конкурентов – США, ЕС, Израиля и, скорее всего, Китая. Уже сегодня позиции России на международном рынке вооружений становятся слабее: похоже, Россия потеряет рынок Индии (прежде всего военные самолеты); Китай, все еще покупающий российские системы ПВО, уже ориентируется в области авиации на свои разработки и, скорее всего, через 10–15 лет, когда фокус в области вооружений переместится на системы 6-го поколения у развитых стран (и соответственно 5-го – у развивающихся), России нечего будет предложить на рынке.

Контрсанкции, то есть самоограничительные меры, касающиеся импорта в Россию продовольствия, введенные сперва против ряда стран (прежде всего ЕС) и впоследствии против Турции, также не слишком сильно влияют на экономику. Импортозамещения запрещенных позиций (то есть пропорционального роста отечественного производства точных аналогов) не произошло как минимум потому, что потребление в результате девальвации рубля сократилось много больше, чем составил объем запрещенного импорта. Стоимость товаров, аналоги которых были запрещены к импорту, выросла существенно выше, чем составил в среднем рост цен на товары каждодневного спроса (рост цен на продовольствие из санкционного списка составил от 30% до 100% за последние 18 месяцев). Однако упавший спрос, переключение на квазианалоги и существенное снижение качества отечественных аналогов (переход на суррогатные ингредиенты, отказ от выдерживания технологии и прочее с целью снизить себестоимость и ускорить производственный процесс) не позволили сложиться дисбалансу – ни излишков производства, ни дефицита не появилось ни по одной статье.

Пожалуй, самое большое негативное влияние на российскую экономику оказывает непредсказуемое и непоследовательное враждебное поведение России в отношении иностранных экономических институтов. Попытка автономизации страны в жизненно важных областях (телекоммуникации, платежные системы, транспортные системы, IT, навигация, спонсирование деятельности некоммерческих и благотворительных организаций и другие), которая в большом количестве случаев (но, конечно, не всегда) является результатом лоббистских усилий местных игроков низкого качества и масштаба оперирования в совокупности с коррумпированными или недальновидными чиновниками, часто приводит к существенным затратам средств, получению продукта, который нельзя полноценно использовать в качестве замены современным технологиям, и иногда – к болезненному отказу от испытанной международной технологии. Это действительно ставит под угрозу безопасность России, но только не в связи с вымышленной внешней угрозой, а в связи с реальной угрозой нефункциональности продукта-заменителя.

[Андрей Мовчан]

http://worldcrisis.ru/crisis/2301344?COMEFROM=SUBSCR
06 Апр 15:43

В современной России, где власть неинституционализирована, в ней отсутствует критическая оценка решений и конкуренция мнений, а общественное мнение искажено пропагандой, есть высокий риск очень дорогого и неисправимого нерационального решения, которое вызовет резкое изменение ситуации и приведет к крайне негативным экономическим последствиям.

Хотя такая ситуация и не является очень вероятной, нельзя сбрасывать со счетов возможность потери стабильности российской экономикой.

В рамках нашего базового сценария российская экономика сокращается пропорционально в течение 3–4 лет, после чего в ней начинают превалировать процессы социализации: возникает ценовое и валютное регулирование, монополизируется внешняя торговля, начинается масштабная национализация, вводятся регулируемые уровни зарплат и гарантированное потребление и прочее. В итоге экономика получает возможность сокращаться дальше, но не разваливаться еще несколько лет – вероятно, более десяти.

Однако этот процесс могут прервать серьезные события, следствием которых будет неконтролируемо быстрый разрыв внутренних хозяйственных связей, натурализация хозяйства, резкая долларизации экономики и потеря рычагов валютного управления, обвальное сокращение поступлений в бюджет, тотальные дефициты и формирование больших групп населения, неспособных себя обеспечить.

Все это приведет к всплеску преступности, автономизации практически всех регионов (и доноров, которые не захотят делиться, и иждивенцев, которые будут искать варианты выживания в условиях прекращения дотаций), вплоть до активных, и, возможно, удачных попыток отделения, к локальным вооруженным конфликтам, в первую очередь к возврату вооруженной напряженности на Северном Кавказе, и, скорее всего, к череде попыток смены власти по типу дворцового переворота. Дальше с большой вероятностью просматривается длительный период политической нестабильности и, возможно, даже распад страны по модели СССР или через куда более кровавые процессы.

Вряд ли какое бы то ни было изолированное событие может в ближайшие годы привести к таким последствиям. Однако комбинация из двух-трех нижеописанных событий вполне может послужить достаточным условием для катастрофы.

Банковский кризис, не компенсированный государственными вливаниями и докапитализацией. Если масштабный банковский кризис не будет потушен предоставлением ликвидности до того, как плательщики начнут испытывать трудности с проведением платежей, а среди вкладчиков начнется паника, то возможно одномоментное обезвоживание банковской системы, попытка массового вывода сбережений в наличную валюту (даже при прямом запрете) и в материальные активы, моментальный скачок инфляции и курса валюты и потеря рублем функции меры стоимости. Ситуация будет схожа с ситуацией в Германии в середине 20-х годов, когда инфляция и запредельные расчетные риски подорвали экономические стимулы ведения бизнеса и экономика ответила быстрым падением.

Выход из строя или существенное снижение работоспособности значительного числа объектов инфраструктуры в связи с естественной амортизацией, снижением качества обслуживания и запасных частей, перебоями в энергоснабжении. Такая ситуация возможна в рамках общего сокращения бюджетных ассигнований и остановки инвестиций в модернизацию оборудования. При определенных условиях аварии на ключевых объектах инфраструктуры, даже обходящиеся без жертв и ущерба другим объектам, могут существенно негативно повлиять на экономику страны. Особенно опасными являются в этом смысле системы коммунального сервиса (водо- и газоснабжение, бытовое снабжение электроэнергией), проблемы с которыми могут возникнуть на фоне возможного из-за недофинансирования и локального коллапса систем обслуживания ЖКХ.

Резкое падение добычи углеводородов на фоне сохранения низких цен на них на внешнем рынке. Мы точно знаем, что используемые сегодня методы добычи нефти в России являются крайне неэффективными с точки зрения коэффициента добываемости. Известно, что предельно возможная добыча в России будет падать в будущем и, по оценкам, к 2035 году сократится в два раза. Однако мы до конца не знаем уровня негативного эффекта от ускоренной добычи со снижением коэффициента добываемости. Вполне возможно, что добыча будет существенно падать уже в ближайшие 3–4 года, а отсутствие у России современных технологий разведки и экономной добычи не позволит ее увеличить. Как это происходит, мы можем видеть по Венесуэле, которая потеряла почти две трети возможной добычи за 10 лет и уже закупает нефть за рубежом. Аналогичный эффект может иметь введение против России эмбарго на закупку нефти и газа странами Европейского союза. Теоретически ЕС в течение 3–4 лет будет готов отказаться от российской нефти при необходимости; однако пока ни причин для этого, ни таких намерений ЕС не оглашал публично.

Коллапс крупных индустрий. В связи с падением покупательной способности в России в ближайшие годы будет происходить существенное изменение спроса на различные услуги и товары, в первую очередь – длительного пользования. Под угрозой целый ряд индустрий – от такой массовой, как малые предприятия индивидуального сервиса (большинство парикмахерских, салонов красоты, спортивных клубов, кафе используют импортное сырье и ингредиенты, что сегодня резко увеличивает себестоимость на фоне падающего платежеспособного спроса – в индустрии индивидуального сервиса занято более 3 млн человек), до такой значительной, как строительная индустрия.

Себестоимость строительства квадратного метра в России рухнула за последние годы на 20%, до уровня 2002 года, но и цены на рынке упали до уровня 2001 года (все в реальных рублях). В таких ценовых параметрах спроса и предложения в 2002 году объем строительства составлял 49 млн квадратных метров в год, а не 138 млн, как в 2014 году, а количество задействованных в индустрии людей было не 5,7 млн человек, как сегодня, а не более 1,5 млн. Можно предположить, что объемы строительства (в отсутствие глобального субсидирования, а размер рынка превышает $200 млрд с маржой 8%, для существенного увеличения спроса субсидировать придется десятки миллиардов долларов в год) будут стремиться к тем самым 50 млн квадратных метров в год или даже ниже, а безработными только в этой индустрии станут от 3 до 4 млн человек.

К списку можно добавить банковскую отрасль, бизнес перевозок, туриндустрию, гостиничный и ресторанный бизнес, импортную торговлю. Есть вероятность, что произойдет одномоментный и взаимоиндуцирующий обвал нескольких индустрий с ростом безработицы на 5–10 млн человек (8–12%), до 13–18% от трудовых ресурсов. Ни государству, ни бизнесу нечего предложить высвобождающимся работникам – инвестиционная активность практически нулевая, индустрии, которые 12–15 лет назад (когда строительство было значительно меньше, как и индивидуальные сервисы) давали этим людям работу, сильно сократились или вымерли.

Внутренний конфликт среди групп влияния является маловероятной, но возможной ситуацией. Маловероятна она потому, что интересы групп влияния достаточно хорошо поделены, арбитрирование между ними налажено, и похоже, что сохранение мира между группами выглядит для всех предпочтительным. С другой стороны, опыт многих стран показывает, что такой конфликт, несмотря на высокий уровень организации сдержек и противовесов, возникает очень часто, когда доля ренты в ВВП падает ниже 10–12% и распределяемых потоков начинает не хватать, а подушевой ВВП низок – ниже $6000. В России доля ренты в ВВП лишь немногим выше (около 16–17%) и медленно снижается, подушевой ВВП составляет, по прогнозу на 2016 год, около $8000.

По опыту других стран мы знаем, что такой конфликт, если он напрямую не перерастает в войну между кланами, все равно влечет за собой существенную дестабилизацию экономики из-за значительных кадровых перестановок (вплоть до отставки первых лиц), принятия конъюнктурных и крайне вредных для экономики решений, резкого роста рисков в связи с переносом борьбы кланов в правовую плоскость (использованием масштабных уголовных дел) и прочее. Такая же ситуация зачастую складывается даже в стабильных и хорошо организованных элитах в случае выбывания из строя ключевого лица (или лиц), ответственных за баланс интересов. В России сегодня такое лицо одно, и хотя его возраст и здоровье делают вероятность внезапного прекращения эффективного исполнения своей функции арбитра и контролера интересов различных групп низкой, она все же не равна нулю.

Наконец, в ситуации современной России, где власть неинституционализирована, в ней отсутствуют системы критической оценки решений и конкуренция мнений, а общественное мнение существенно искажено пропагандой и отвлечено ложными повестками, есть высокий риск очень дорогого и неисправимого нерационального решения, которое вызовет резкое изменение ситуации и приведет к крайне негативным экономическим последствиям.

Сложно предсказать, что может оказаться таким решением: это может быть повышение налоговой нагрузки, которое вызовет обвальное снижение бизнес-активности; это может быть эскалация или начало новых военных или гибридных действий, стоимость которых в итоге подорвет экономику или приведет к санкциям совершенно другого уровня (например, эмбарго на покупку нефти или на продажу России комплектующих к импортным самолетам, машинам, оборудованию; запрет на продажу кормов и прочее); это может быть решение по введению жесткого регулирования цен, капитальных операций или курса валюты.

[Андрей Мовчан]

http://worldcrisis.ru/crisis/2301356?COMEFROM=SUBSCR
06 Апр 16:01

Расследование ни в какой степени не может претендовать на компромат против президента и его друзей. Зато открывает глаза на важнейшую проблему российской экономики - мы имеем дело с системой, использовать которую легально боятся даже самые привилегированные участники.
Сложные цепочки используются для унылого получения совершенно законных кредитов, хранения полученных средств, в значительной части – обратного кредитования бизнеса в России.

В психологии есть понятие вытеснения – устойчивого отказа индивидуума признать очевидную истину. Чаще всего такой блок возникает или из-за непереносимого стыда (так, алкоголик отказывается признавать, что виной семейных проблем является его алкоголизм, и винит во всем жену), или из-за противоречия между реальностью и устойчивыми стереотипами, важными для самооценки и даже самоидентификации индивидуума (например, красный директор никогда не признает, что его соперник, внедривший у себя новые системы мотивации и пригласивший талантливых менеджеров, выигрывает конкуренцию просто за счет эффективного управления, – скорее он будет жаловаться на «случай», «нечестную конкуренцию» и «переманивание лучших»).

Использование офшоров российскими предпринимателями, инвесторами и менеджерами сопровождалось все последние десятилетия именно таким вытеснением со стороны российской власти, неготовой признать, что именно из-за ее политики бизнес в стране утекал в офшор, как если бы Россия была отсталой страной Центральной Африки. Много лет официальная позиция в отношении офшорных операций была «разрешать, но осуждать». Возможность вывода титула владения и активов на офшорную компанию справедливо воспринималась как неизбежный побочный эффект открытости рынка для иностранных инвестиций и свободы движения капитала – отсюда было «разрешать».

Однако вывод в офшор всегда официально воспринимался как попытка уйти от налогов или скрыть нелегальные доходы, то есть как признак противозаконного деяния. Отсюда росли требования сложной (и противоречивой) отчетности по офшорным активам, не подкрепленные ни возможностью проверки, ни системой учета. Отсюда бесконечно возвращающаяся идея налоговой амнистии, которая, по мнению апологетов, должна вернуть активы в Россию.

Спор о том, что именно побуждало и побуждает всех за малым исключением российских экономических агентов работать через офшоры, можно вести вечно: и потому, что опроса среди них толком не проведешь, и потому, что, несомненно, в офшорах есть какой-то процент черных денег – полученных взятками, выведенных из-под налогов, отмытых с наркотрафика. Availability bias будет всегда подсказывать: раз вот этот конкретный знакомый чиновник складирует взятки на офшоре в Белизе, значит, все офшоры – помойки с черными деньгами.

В то же время мой опыт работы с офшорами (в силу своих менеджерских позиций в инвестиционном бизнесе я за 25 лет столкнулся с тысячами офшорных компаний и десятками тысяч сделок с их участием) показывает, что в российском варианте в подавляющем большинстве случаев офшоры используются для совершенно чистых денег и активов и не в целях ухода от налогов. Хотя часто среди целей оказывается в том числе оптимизация налогообложения, что во всех развитых странах считается совершенно законным правом предпринимателя, если только сделки не носят фиктивный характер.

Компромат на десятки тысяч

Однако мое мнение менее интересно, чем свидетельства, собранные большой группой журналистов и касающиеся использования офшоров крупными российскими бизнесменами, в том числе теми, кого пресса относит к условной категории «друзей президента России». Само по себе опубликованное на днях расследование (судя по косвенным признакам, видным опытному глазу вашего покорного слуги) проведено вполне добросовестно, да и не требовало героизма или гениальности – в сущности (и это важно понимать), данные по движениям денег по офшорам и по их бенефициарам уже давно не тайна. Надо просто захотеть, и узнать можно все. Тем более что бенефициары, описанные в расследовании, и не собирались прятаться – нет никаких многослойных структур типа трастов, никаких сложно учрежденных фондов, никаких компаний из действительно черных юрисдикций типа Белиза или Конго. Мне как получавшему инвестиционную лицензию на Британских Виргинских островах и создававшему фонды на Кайманах, можно не рассказывать, что Карибские острова – черная территория. Это на сто процентов неправда: регулирование там очень жесткое.

Что же выявило расследование? Виден ли за офшорами след взяток, воровства, торговли оружием, наркотиками, ухода от налогов? Удивительно, но – нет. Сложные цепочки используются для унылого получения совершенно законных кредитов, хранения полученных средств, в значительной части – обратного кредитования бизнеса в России.

Слова «необеспеченные кредиты», «крайне высокие проценты», «секретное владение» в документах расследования призваны нарастить интригу, но с финансово-юридической точки зрения не несут никакой нагрузки. Да, ВТБ выдавал необеспеченные кредиты офшору. ВТБ вообще выдавал множество необеспеченных кредитов. Это отражалось у него в балансе резервом 100% против капитала. Это его право принимать такие решения. Кредиты выдавались компании, тесно связанной с господином Ковальчуком, миллиардером и человеком, вхожим в круг президента России. Что может быть лучшим обеспечением?

Да, кредиты в Россию от офшорных компаний выдавались под высокие проценты (кстати, не всегда – в расследовании есть ссылки и на кредиты под низкие проценты). Интересно, а какой предприниматель стал бы искусственно завышать налогооблагаемую базу в России, выдавая себе со своего офшора кредит под заниженные проценты?

«Секретное владение» – это вообще миф: в России, как и в большинстве стран мира, владение акциями публичных компаний требует раскрытия конечного бенефициара хотя бы один раз – банку, который покупает для тебя акции.

В каком-то смысле в результате расследования мы увидели «окружение президента России» с хорошей стороны: сотни журналистов из многих стран, изучив миллионы документов, не смогли найти против него ничего, кроме банального «да они такие же, как все!». Они тоже выводят активы в офшоры, тоже прогоняют кредиты через офшор, тоже пользуются знакомствами и связями. Расследование ни в какой степени не может претендовать на «компромат против президента и его друзей»: такой компромат можно без труда найти на десятки тысяч предпринимателей в России, и не только.

Недоверие своих

Я совершенно не хочу обесценить отлично известный и без расследования факт, что Россия – страна феодальная, здесь все делается по протекции, связи важнее таланта, а власть сращена с бизнесом так, что редко можно понять, где начинается одно и заканчивается другое. Мы все знаем, что в России можно получить льготный кредит и не погасить; выбить огромный подряд у государства по заоблачным расценкам, даже если ты не обладаешь ни опытом работы, ни капиталом, ни сотрудниками, да еще и не выполнить его, и не вернуть деньги; протащить знаковое внешнеполитическое решение, существенно ухудшающее положение страны, но дающее тебе монопольные возможности по поставке импорта. Для этого всего лишь надо принадлежать к ограниченному кругу избранных. Но, строго говоря, при чем тут Панама?

Да, запах от панамских сделок, мягко говоря, не очень. Там весь букет проблем нашей бюрократии: неграмотные юристы, некрасивые операции, ошибки, исправляемые задним числом, переусложнения, нарушения правил и даже законов (правда, мелкие) там, где они вовсе не требовались. Надо перебросить средства? Зачем делать вложения в капитал или займы – сделаем уступку за 1 доллар, а потом решим все переиграть и сделаем уступку еще дальше. Надоело делать цессию? Переведем средства фиктивными сделками с акциями – организуем прибыль за счет транзакции туда-сюда по разным ценам или отказа со штрафом. К сожалению, есть у нас в России традиция – толком не уметь. В этом смысле «панамские друзья» ничем не отличаются от прочих. Так что и это не разоблачение, а всего лишь грустная констатация.

И тем не менее расследование открывает глаза на крайне важную, возможно, важнейшую проблему современной российской экономики. При прочтении материала возникает навязчивый вопрос: зачем? Ну правда, зачем таким людям – близким друзьям президента, миллиардерам, владельцам крупнейших банков и компаний – проводить операции через офшоры, причем даже не прятать там деньги, не уходить от налогов, не финансировать незаконные операции (ничего этого, повторю в который раз, в «разоблачении» нет), а просто вести рутинные, пусть и основанные на протекционизме и фаворитизме бизнесы?

Ответ на этот вопрос тот же, что и ответ на вопрос, почему в России так плохо развивается экономика, такое слабое предпринимательское сообщество, так неэффективно производство, так высок отток капитала и интеллекта. Он прост: России как экономическому пространству, как зоне российского права, как политической системе никто не доверяет. Никто – вплоть до личных друзей президента. Возможно, они, знающие про эту систему и это пространство лучше других, не доверяют в самой большой степени.

Самовытеснение в офшор

На тему, что надо было сделать власти для достижения такого ошеломительного результата, как это последовательно делалось и продолжает делаться, можно писать книги и говорить часами. Нам важен конечный факт. Мы имеем дело с системой, использовать которую легально боятся даже самые привилегированные участники. Боятся настолько, что совершенно законный бизнес предпочитают делать вне отечественной системы, даже ценой сложных ухищрений, расходов на гонорары юристов и мелких нарушений духа и буквы законодательства, типа наигрывания прибыли за счет сделок с ценными бумагами.

С 1991 года мы строили новую, рыночную экономику, которая должна была стать существенно более эффективной средой для предпринимательства, основой для развития страны и роста благосостояния граждан. Мы понимали и принимали возможные издержки рынка, через которые проходили все молодые капиталистические государства, в том числе приватизацию своим, появление олигархов и приближенных бизнесменов, сращивание бизнеса и власти (Томас Гарди и Теодор Драйзер хорошо описали эти явления). Эффективное законодательство, растущая конкуренция, формирующееся гражданское общество должны были постепенно ограничить и свести к минимуму эти негативные явления.

Но на практике мы за 25 лет создали токсичную среду, в которой господствуют беспрецедентное засилье бюрократии и катастрофическое несовершенство законодательства, правоприменение по звонку и диктат силовых органов в решении гражданских вопросов, произвол монополий и активно развиваемая в том числе центральной властью культура пренебрежения к закону, презрения к предпринимателю и инвестору и примата классовой справедливости (то есть сиюминутной личной выгоды) над честностью.

В этой среде не только обычные предприниматели (не говоря уже об иностранных) не могут нормально работать – в нее те самые свои, приближенные выходят как в открытый космос, только чтобы взять кредит и увести в офшор, чтобы купить бизнес и положить акции на панамскую компанию, чтобы доставить товар и рассчитаться тоже в офшоре – по британскому праву, под неусыпным оком compliance, под боком у налагающих на них санкции американцев, под страхом быть найденными группой журналистов и раскрытыми The Guardian, – где угодно, но только не в России.

Расследование, конечно, ничем не грозит его российским фигурантам; тут воинам компроматного фронта, вызывателям гнева народного и международного можно расслабиться. Но есть слабая надежда, что оно откроет глаза десятку реальных правителей России, равно как и тысячам средних и мелких бенефициаров существующей системы, на то, в какую ситуацию они сами себя загнали – фактически полновластно распоряжаясь страной, они боятся в ней существовать и работать.

Вдруг вытеснение рухнет, и вместо бесконечного построения неработающих паллиативов типа заливания проблем необеспеченными деньгами или жарких дебатов о процентной ставке они решат направить свои усилия на кардинальное изменение ситуации с системой права и правоприменением, уровнем бюрократического давления, произволом силовых структур. В конечном счете, как мы видим, это будет выгодно в первую очередь им самим. И даже если заявленной ценой такого изменения политики будет безусловная амнистия нынешних фигурантов подобных расследований вместе со всеми их панамскими капиталами – страна от этого только выиграет.

[Андрей Мовчан]

http://carnegie.ru/2016/04/26/ru-63431/ixjx
Рабочие материалы 26 апреля 2016

Вал заблуждений и суеверий привел к предельному упрощению взгляда на российскую экономику, социум и истоки политических решений как внутри страны, так и за ее пределами. Реальная картина намного сложнее, и увидеть ее можно, только разобравшись в базовых аспектах российской экономической ситуации.

Последние 25 лет состояние российской экономики и связь между экономическими факторами и политическими решениями были предметом большого количества спекуляций и поверхностных суждений. Эта «война заблуждений» стала одной из причин того, что Россия не только упустила 25 лет и несколько уникальных возможностей для экономического и технологического прорыва, но и по своему политическому и экономическому укладу вернулась на сто лет назад. Вал заблуждений и суеверий привел к предельному упрощению взгляда на российскую экономику, социум и истоки политических решений как внутри страны, так и за ее пределами. Реальная картина намного сложнее, и увидеть ее можно, только разобравшись в базовых аспектах российской экономической ситуации.
Особенности российской экономики последних 25 лет

Андрей Мовчан — директор программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги. Он является одним из самых известных финансовых менеджеров России.
Андрей Мовчан
Директор программы
Московского Центра
Программа «Экономическая политика»
Другие материалы эксперта…
Кудрин не сможет изменить ситуацию
Добрый полицейский. Кому адресована статья главы СК
Экономический FAQ. Как поменять ситуацию в российской экономике?

К концу 80-х годов XX века экономика СССР окончательно потеряла управление — из-за внутреннего дисбаланса и негибкости плановых методов хозяйствования в условиях социалистической системы собственности.

Система функционирования экономики в 90-е годы менялась, но демократические институты и конкурентная среда при этом не были сформированы.

В XXI веке Россия пережила классическую «голландскую болезнь», усугубленную централизацией власти и собственности и отсутствием демократических институтов. Однако за то время, пока цены на углеводородное сырье были высокими, Россия сумела накопить достаточно резервов, чтобы сегодняшнее падение цен на нефть и относительная международная изоляция страны не стали причиной немедленного экономического краха.

Все основные экономические факторы и даже имеющиеся ресурсы управления сегодня либо негативно влияют на экономику, либо не могут обеспечить ее рост.

Внешнеполитические факторы, прежде всего санкции, вторичны, малозначимы и не оказывают на экономику существенного негативного влияния, несмотря на то что власть в России активно использует их как оправдание экономических проблем.

Основные выводы и прогнозы

Экономика России не уникальна — голландская болезнь, пережитая ею, имеет вполне типичные симптомы и последствия. Россия пока далека от экономического краха, но медленно движется в его сторону. В то же время в экономике существуют точки катастрофического риска. Наиболее вероятным развитием событий будет увеличение налогового бремени и ограничений в экономике до 2018 года, с переходом к масштабной эмиссии, жесткому регулированию экономики и закрытию рынков капитала после 2018 года. При этом показатели страны будут медленно снижаться, но коллапс в обозримой перспективе маловероятен.

В 2016 и, скорее всего, в 2017 году не стоит ожидать от российской экономики существенных сюрпризов — как негативных, так и позитивных. В базовом сценарии не просматривается ни катастрофических экономических, ни радикальных социальных процессов.

Самым слабым звеном в ближайшие годы будет российская банковская сфера.

Существуют и другие «слабые места», в которых могут произойти изменения катастрофического характера, но скорее позже, чем раньше.

Ответить на экономические вызовы правительство России решило не попыткой реформирования экономики, а курсом на поддержание уровня доходов бюджета в краткосрочной перспективе, в том числе за счет перспективы долгосрочной. Меры в основном направлены на рост налоговой нагрузки и инфляционное сокращение обязательств бюджета. Эта стратегия находится только в начале своего естественного пути развития, 2016 и 2017 годы, скорее всего, будут ознаменованы масштабным ростом налогов и сборов и финансовыми ограничениями.

Весьма вероятно, что правительство постепенно пойдет на широкую эмиссионную программу с последующим закрытием трансграничного движения капитала, ограничением валютных операций и контролем за ценами. Однако вряд ли это примет масштабный характер до президентских выборов 2018 года.

Что произошло с экономикой России в XXI веке?

Экономика России за последние 15–16 лет пережила классический ресурсный цикл и голландскую болезнь — явления банальные и хорошо изученные. Повышение цен на нефть в начале века создало эффект быстрого роста бюджетных доходов и позволило власти отказаться от стимулирования процесса расширения налоговой базы. Более того, благодаря возможности контролировать нефтяные потоки власть консолидировала непрямой контроль за углеводородной индустрией, банковским бизнесом и через них — за всей экономической и политической жизнью страны. Это оказало негативное влияние на развитие любого ненефтяного бизнеса и на эффективность экономических и бюджетных решений.

Фактически к 2008 году бюджет России на 65–70% состоял (прямо или косвенно) из доходов от экспорта углеводородов, а корреляция темпов роста ВВП, доходов федерального бюджета и размеров резервов с изменениями цены на нефть достигла 90–95% 1. На этом фоне рубль за счет массивного притока нефтедолларов оказался значительно переоценен — в 2006–2007 годах его рыночный курс превышал расчетный инфляционный на 35%. Таким образом, на экономическое развитие России оказывали влияние три негативных фактора:

Власть в своем стремлении к контролю за финансовыми потоками сознательно ухудшала инвестиционный климат, отказываясь от защиты прав инвесторов и предпринимателей и даже дискриминируя их. Это привело к сокращению потока инвестиций, удорожанию денег, снижению предпринимательской активности и постоянно растущим потерям финансового и человеческого капитала — из России было выведено более $1 трлн, лучшие бизнесмены и профессионалы уезжали из страны.

Стерилизация дополнительных прибылей в резервы увеличивала стоимость денег, как следствие — привлекательность инвестирования снижалась, а развитие капиталоемких или медленно развивающихся областей становилось невозможным.

Переоцененный рубль и популистские меры правительства, направленные на необоснованный рост зарплат, вместе с высокими налогами резко завышали себестоимость продукции, делая внутреннее производство нерентабельным.

На фоне общего роста доходов за счет экспорта углеводородов и даже опережающего роста потребления Россия деградировала практически во всех областях экономики, так и не создав конкурентной производительной сферы. В российском ВВП до 20% заняла добыча углеводородов, до 30% (в два раза больше, чем в среднем по развитым странам) — резко гипертрофированная из-за огромных потоков импорта (за счет нефтедолларов) торговля, около 15% — внутренний рынок энергии и инфраструктура, еще 15% пришлось на государственные проекты, 9% составила доля банковской сферы. И наконец, не более 10% ВВП относится к сфере независимых услуг и нересурсному производству 2.

На это наложилась неразумная социальная политика: рост доходов населения опережал рост ВВП даже с учетом нефтяной составляющей; бюджет стал работодателем почти для 30% трудоспособного населения напрямую и еще почти для 8% 3 — косвенно, приняв на себя непомерную нагрузку; пенсионная реформа провалилась из-за нерешительности власти. Вдобавок бюджет был перегружен амбициозными неэффективными проектами и гипертрофированными затратами на оборону и безопасность, а расходы бюджета сильно увеличивались не только потому, что деньги тратились неэффективно, но и из-за высокого уровня коррупции.

В конечном итоге, после падения цен на нефть, Россия осталась с недиверсифицированной, квазимонополизированной экономикой, в которой отсутствуют как факторы, так и ресурсы для роста.

Можно ли говорить о том, что Россия терпит экономический крах?

Если ситуация не изменится, Россия может еще как минимум три года не опасаться масштабного кризиса в экономике.

Нет, пока нельзя. За годы высокой стоимости нефти Россия накопила достаточные запасы 4: золотовалютные резервы в три раза превышают ожидаемый объем импорта 2016 года 5; предприятия создали достаточное количество основных фондов; население накопило более $250 млрд в банках и, возможно, не меньше — наличными, сформировало запас товаров долгосрочного пользования, средняя жилая площадь на человека увеличилась более чем в два раза. Падение доходов домохозяйств, безусловно, является беспрецедентным, но и оно при нефти в $35 за баррель возвращает нас к уровню 2004–2005 года — временам небогатым, но вполне стабильным. В целом подушевой ВВП в России в 2016 году составит, по пессимистическим прогнозам 6, около $7,5 тыс. — в списке стран это конец 7-го десятка, рядом с Туркменией, чуть ниже Китая (а ВВП по ППС, видимо, около $13–14 тыс. — в списке где-то в 9-м десятке, вместе с Алжиром, Доминиканской Республикой, Таиландом, Колумбией, Сербией, ЮАР). Эти показатели скромны, но еще далеки от катастрофических (зона «цветных революций» начинается на отметке около $6 тыс. подушевого номинального ВВП и $9–10 тыс. по ППС). Если ситуация не изменится (нефть не выше $35 за баррель, никаких реформ не происходит), Россия может еще как минимум года три не опасаться масштабного кризиса в экономике — при условии, что выдержит банковская система.
Какие факторы сегодня влияют на состояние российской экономики?

К сожалению, большинство факторов, влияющих на российскую экономику, в настоящий момент не способствуют ее развитию.

В области производственных ресурсов Россия, исторически недоинвестировавшая в основной капитал, даже сегодня сталкивается с почти 85%-ным заполнением производственных мощностей. Это притом, что существенная часть (по некоторым оценкам — более 40%) производственных мощностей в России устарела технологически и физически и не может производить конкурентоспособную и потребляемую рынком продукцию. Для адекватной оценки можно вспомнить, что за десять лет станочный парк в России сократился почти в два раза — и редко когда это сокращение можно объяснить выбыванием старых, маломощных станков и вводом в строй новых, более высокой мощности. Так что для роста экономики необходимо ускоренно капитализировать производство, создавать новые мощности. На это у государства нет средств (дефицит бюджета и так превысит 3% ВВП, скорее всего, будет около 5% 7, у государственных компаний нет свободных ресурсов, частные и иностранные компании не готовы инвестировать в Россию сегодня из-за кризиса доверия).

В области эффективности Россия сильно отстала от мировых конкурентов: речь идет и об энергетической эффективности (мы потребляем в четыре раза больше энергии на $1 ВВП, чем Япония), и об эффективности логистической — себестоимость перевозки грузов, хранения, таможенной очистки у нас существенно выше, чем в развивающихся странах и даже чем во многих развитых. Соответственно, снижается конкурентоспособность производимых товаров, а это барьер на пути к увеличению производства и рынков сбыта.

В области производительных сил Россия все больше страдает от нехватки трудовых ресурсов — они сокращаются в силу естественных демографических причин на 0,5% в год 8. При этом большая часть трудовых ресурсов задействована в сферах с нулевым или очень низким уровнем добавленной стоимости — на государственной службе, в силовых структурах, в частной охране, в торговле, в крайне неэффективной банковской сфере. Оставшаяся часть не покрывает потребностей государства — катастрофически не хватает, даже при сегодняшнем уровне развития производства и сервиса, инженерных и технологических кадров, квалифицированных рабочих и одновременно — эффективных менеджеров, специалистов по управлению. Российское коммунальное хозяйство фактически держалось на полузаконной эксплуатации труда миллионов мигрантов, в том числе нелегальных. До недавнего времени remittances (денежные переводы «домой») из России были статьей государственного дохода №1 в Киргизии и №2 в Таджикистане, существенными для Украины, Узбекистана, Молдавии, Белоруссии. Сегодня, в связи с резким падением как стоимости рубля, так и покупательной способности населения, в России количество трудовых мигрантов резко сокращается: дефицит рабочей силы начинают испытывать как коммунальные службы, так и все бизнесы, которые задействуют большое количество неквалифицированных работников, — вплоть до сетевых ретейлеров.

Непоследовательная и нелогичная политика в области законотворчества и правоприменения (особенно в отношении прав собственности), а также в области экономики и предпринимательства продемонстрировала инвестиционному и бизнес-сообществу, как внутри, так и за пределами России, что власть ненадежна, настроена враждебно по отношению к предпринимателям, поддерживает высокий уровень коррупции, склонна к приоритезации государственных интересов, программ и бизнесов в ущерб частным. Естественной реакцией стал отказ от инвестиций в Россию — сперва в долгосрочные, а потом и в любые проекты — и отъезд местных предпринимателей и инвесторов. За 16 лет суммарный отток капитала превысил совокупную выручку от продажи углеводородов 9. Доля частного бизнеса (без учета «квази-» — тех частных компаний, которые на самом деле подконтрольны государству) в ВВП сократилась до 30–35% 10. Объем внешнего долга упал до уровня ниже 50% ВВП из-за стагнации инвестирования 11. Частный бизнес в России сегодня генерирует ВВП в размере менее чем $3 тыс. в год на человека — это уровень тех стран, что находятся в рейтинге в начале второй сотни. Доля малого и среднего бизнеса в ВВП не превышает 20–22% 12, притом что у развитых стран этот показатель находится на уровне от 40 до 55%. Сегодня более $1 трлн составляют пассивные вложения российских граждан в банках Швейцарии и других стран Европы, Гонконга, Сингапура. Россию каждый год покидают около 20–30 тыс. представителей профессионального и бизнес-классов общества: в США эмигрантов первого и второго поколения из России минимум 6 млн человек, из которых не менее 3 млн человек сами заявляют о себе как о русских, Израиле — минимум 1,5 млн, Великобритании — несколько сотен тысяч, в остальных странах Европы — минимум 1 млн. Это говорит о том, что Россия потеряла примерно 10 млн человек (около 7% населения), которые могли бы стать основой среднего класса (сегодня в России средний класс составляет не более тех же 10 млн 13). Это, по сути дела, тотальный кризис доверия капитала, предпринимателей и профессионалов к стране. Таким образом, можно считать, что у российской экономики инвестиционный и предпринимательский ресурсы отсутствуют, — как минимум до тех пор, пока не произойдет радикальная смена управленческой парадигмы.

Россию каждый год покидают около 20–30 тыс. представителей профессионального и бизнес-классов общества.

Не слишком велик в России и девальвационный ресурс. Безусловно, девальвация сыграла позитивную роль в поддержке экспортеров, бюджета и сглаживании проблем «жесткой посадки» экономики. Однако сложно ожидать от нее позитивного эффекта в части роста ВВП. Во-первых, потенциальный рост ВВП в России завязан практически полностью на внутренний спрос (для роста экспорта нужны капиталовложения, которых нет, и технологии, которых тоже нет), то есть измеряется в рублях и практически не растет. Во-вторых, почти 100% российского производства в большей или меньшей степени завязано на импорт сырья, комплектующих или оборудования (эта зависимость варьируется от 15 до 70–80%), и в связи с девальвацией рублевая себестоимость производимых товаров и даже услуг повышается существенно быстрее роста платежеспособного спроса.
Какова роль внешнеполитических факторов в нынешних экономических проблемах России?

К важным внешнеполитическим факторам, влияющим на экономику России, можно отнести, пожалуй, только санкции (и контрсанкции). Во всем, что не касается санкционных режимов, внешнеполитическая ситуация для российских экономических агентов вполне благоприятна — Россия является членом ВТО и других международных экономических организаций, свои резервы размещает в наиболее ликвидных инструментах и валютах, валютные и внешнеторговые операции проводит без ограничений, доходности по суверенным долгам находятся на низких уровнях, при этом враждебных экономических действий по отношению к России и российским компаниям (защиты рынка, антидемпинговые пошлины, ограничения свободы торговли и пр.) сегодня не больше, чем обычно, и не больше, чем по отношению к другим странам, в том числе развитым.

Да и санкции, наложенные США и ЕС, сегодня не оказывают существенного влияния на российскую экономику. Важно понимать, в чем суть наложенных санкций: они запрещают заимствование на международных рынках ограниченному числу российских коммерческих организаций, запрещают владение активами в ряде стран, въезд узкому кругу российских граждан и, наконец, запрещают передачу России узкого перечня технологий, в основном связанных с эффективной разработкой недр и созданием военной техники.

Ограничения на заимствования (даже если забыть, что круг подпавших под них очень узок) вряд ли могут оказать влияние на страну, которая уже несколько лет последовательно сокращает свой внешний долг. Сегодня он уже менее чем в два раза превосходит золотовалютные резервы (и существенно меньше суммы ЗВР и частных активов в валюте, в ЗВР не учтенных). Россия сегодня не нуждается в масштабных заимствованиях — большинство агентов экономики сокращают балансы, не инвестируют в развитие, уменьшают обороты. Безусловно, финансовые санкции, если они распространятся на более широкий круг эмитентов и заемщиков и включат в себя суверенные долги, через 3–5 лет, когда Россия исчерпает запасы капитала и будет вынуждена привлекать средства в больших объемах, могут оказать убийственное влияние на экономику. Но пока масштаб санкций не таков, да и ситуация за 3–5 лет может кардинально измениться.

Санкции, наложенные США и ЕС, а также контрсанкции сегодня не оказывают существенного влияния на российскую экономику.

Конечно, ограничения на передачу технологий в долгосрочной перспективе будут отрицательно влиять на состояние экономики России. Ограничение в технологиях разведки и добычи (с учетом того, что в России таких технологий нет и базы для их создания тоже нет) через 5–7 лет негативно скажется на уровнях добычи нефти и газа и ее себестоимости. Но на сегодняшний день эффект от такого ограничения равен нулю. То же можно сказать о военных технологиях — сегодня Россия активно наращивает производство вооружений и удерживает их экспорт на высоком уровне (более $10 млрд в год 14), и ограничения пока ни на что не влияют. Однако в перспективе невозможность использовать мировые достижения в развитии технологий двойного назначения приведет к тому, что российское вооружение начнет отставать от ближайших конкурентов — США, ЕС, Израиля и, скорее всего, Китая. Уже сегодня позиции России на международном рынке вооружений слабеют — похоже, она потеряет рынок Индии (прежде всего — военные самолеты), Китай, все еще покупающий российские системы ПВО, уже ориентируется в области авиации на свои разработки. Скорее всего, через 10–15 лет, когда фокус в этой области переместится на системы шестого поколения у развитых стран (и, соответственно, пятого — у развивающихся), России нечего будет предложить на рынке.

Контрсанкции, то есть меры самоограничения, касающиеся импорта продовольствия, которые были введены сперва против ряда стран (прежде всего ЕС) и впоследствии против Турции, также не слишком сильно влияют на экономику. «Импортозамещения» запрещенных позиций (то есть пропорционального роста производства точных их аналогов в России) не произошло как минимум потому, что в результате девальвации рубля существенно сократилось потребление — потеря объема запрещенного импорта оказалась по сравнению с этим незначительной. Товары «импортозамещения» подорожали сильнее, чем в среднем товары каждодневного спроса (рост цен на продукты из «санкционного» списка составил от 30 до 100% за последние 18 месяцев 15). Однако из-за упавшего спроса и тотального снижения качества отечественных аналогов (переход на суррогатные ингредиенты, отказ от выдерживания технологии и пр. с целью снизить себестоимость и ускорить производственный процесс) не появилось ни излишков производства, ни дефицита.

Пожалуй, наибольшее негативное влияние на российскую экономику оказывает непредсказуемое и непоследовательное враждебное поведение России по отношению к иностранным экономическим институтам. Попытка «автономизации» страны в жизненно важных областях (телекоммуникации, платежные системы, транспортные системы, IT, навигация, спонсирование деятельности некоммерческих и благотворительных организаций и другие) часто (но, конечно, не всегда) является результатом лоббистских усилий местных игроков, которые оперируют не очень умело и в ограниченном масштабе, и коррумпированных или недальновидных чиновников. Эта попытка приводит к существенным затратам средств, к тому, что получается продукт, который нельзя полноценно использовать в качестве замены современным технологиям, а иногда — к болезненному отказу от испытанной международной технологии. Это действительно ставит под угрозу безопасность России, но только не из-за вымышленной внешней угрозы, а из-за реальной — нефункциональности продукта-заменителя.
Что принесет российской экономике 2016 год?

В 2016 году российской экономике не стоит ожидать больших новостей. По крайней мере, рынок биржевых товаров обещает быть более стабильным, нефть не должна упасть в цене более чем до $25 за баррель, и вряд ли она будет дороже $40–45. С другой стороны, правительство России демонстрирует упорство в отказе от проведения каких бы то ни было реформ, предпочитая не вмешиваться в ситуацию — разве что для того, чтобы точечной эмиссией и небольшим увеличением налогового бремени попытаться закрыть наиболее проблемные места в бюджете и не допустить критического роста безработицы.

Разумно ожидать от 2016 года постепенного и плавного падения основных экономических показателей: инфляция составит от 8–10 до 15–16% в зависимости от того, насколько жесткой будет монетарная политика власти и насколько низкой будет стоимость нефти. Курс доллара будет следить за нефтью и инфляцией. При условии, что нефть к концу года немного поднимется, курс рубля вряд ли опустится ниже 90 рублей за доллар, но и, конечно, вряд ли поднимется выше 65–70 рублей за доллар. ВВП снизится на 1–4% в сопоставимых рублях и, соответственно, на 9–20% в долларах США, достигнув подушевого уровня примерно в $7,5 тыс. Падение основных инвестиционных показателей, скорее всего, окажется в пределах 10–20%, в то время как долгосрочные инвестиции (в том числе капитальное строительство) упадут сильнее — по некоторым прогнозам, капитальное и особенно жилищное строительство может сократиться до 50%.

Разумно ожидать от 2016 года постепенного и плавного падения основных экономических показателей. Инфляция составит от 8–10% до 15–16%.

Российский бюджет благодаря гибкому курсу рубля будет сведен с разумным дефицитом. Правительство полагает, что он не превысит 3% ВВП ($25 млрд) 16, однако предельная величина дефицита при нефти не дороже $25 за баррель и низкой инфляции составляет около $60 млрд (7% ВВП). И та и другая суммы легко могут быть покрыты за счет комбинации необеспеченной эмиссии, увеличения объема долга и использования золотовалютных резервов, в первую очередь — резервных фондов. Но это формальная сторона вопроса. В реальности же бюджетные ассигнования, на что бы они ни были выделены (а они выделяются, по сути дела, на текущие закупки, на зарплаты и на инвестиции), будут в существенной части (примерно от 30 до 70%, в зависимости от направления) тратиться на приобретение импортных товаров или услуг. Таким образом, девальвация рубля существенно снижает абсолютную покупательную способность тех, кто получает бюджетные средства. О точном распределении судить крайне сложно, весьма приблизительные прикидки показывают, что покупательная способность российского бюджета упадет по сравнению с 2015 годом на 15%, а по сравнению с 2014 годом — на 25–30%.

В 2016 году будет расти налоговая нагрузка на коммерческие предприятия и граждан. Это произойдет через маржинальный рост ставок существующих сборов и налогов, расширение базы и появление новых, прямых и косвенных, выплат, идущих в бюджеты разного уровня. Параллельно вырастет количество финансовых схем, которые обслуживают интересы тех или иных бизнесов, обладающих исключительными лоббистскими возможностями и имеющих форму обеспечения расчета и взимания того или иного сбора. Платные парковки и «Платон» (системы, в которых львиная доля дохода достается частному агенту и лишь остатки, не окупающие даже затрат, попадают в бюджет) — это только первые проверки нового способа обеспечения бизнесом и заработком приближенных бизнесменов в условиях, когда привычные каналы исчерпаны. Централизованные минеральные ресурсы теряют свой потенциал, так что формирование дохода близких к власти людей и структур все больше будет ориентироваться на прямой сбор средств с широких масс населения по средневековому типу откупа.

Рост налоговой нагрузки в широком смысле будет способствовать дальнейшему сокращению бизнес-активности и уходу в тень все большей доли среднего и малого бизнеса. При этом, поскольку торговля значительно легче уходит в тень, чем производство, она будет сокращаться опережающими темпами, уступая рынок низкокачественному серому импорту. На фоне общего падения объемов производства, с возможным ростом лишь в некоторых областях, заточенных на экспорт (в силу снижения себестоимости) и на внутренний спрос (в силу потери доступного импорта и сокращения покупательной способности), в 2016 году в России следует ожидать дальнейшего быстрого падения качества продукции в широком спектре индустрий и роста доли контрафакта и фальсификата — как в ингредиентах, так и в конечном продукте не только из-за того, что производителям придется сокращать издержки, но и из-за слабого контроля со стороны регуляторов и высокого уровня регуляторной коррупции.
Что произойдет в российской банковской сфере в 2016 году?

Реальный капитал российской банковской системы неизвестен — в течение многих лет Центральный банк России делал все, чтобы коммерческие и государственные банки скрывали реальное положение дел в балансах и искусственно завышали свой капитал за счет внесения в него переоцененных активов, специальных «кольцевых» схем и неправильной оценки рисков по кредитам и инвестициям. Эффективность банковской системы в России (даже оцененная в размерах активов на одного работника) в разы ниже, чем в США и ЕС, масштабы существенно меньше, а риски кредитования на порядок выше, и в 2016 году эти риски будут расти едва ли не экспоненциально: уже за 2015 год просрочка по потребительским кредитам выросла на 30% 17, а по коммерческим кредитам мы даже не понимаем картины — она любыми способами ретушируется. С другой стороны, количество банков в России сокращается примерно на 10% в год, сегодня их число уже ниже 700. При этом концентрация активов очень высока, на топ-5 банков приходится около 55% активов всей банковской системы, на топ-50 — 87% 18. Таким образом, для того, чтобы система существовала, необходимо сохранить немногим более 50 банков, даже банкротство всех остальных банков не окажет существенного влияния (кроме, быть может, позитивного эффекта некоторой очистки системы и стерилизации средств неудачливых вкладчиков, погнавшихся за более высоким процентом). Совокупный капитал банковской системы сегодня формально не превышает 9 трлн рублей. Теоретически даже полная рекапитализация системы сегодня России по плечу, а скорее всего, в 2016 году банкам не потребуется больше чем 1–1,5 трлн рублей на докапитализацию. Конечно, 41 трлн рублей выданных кредитов, притом что мы можем ожидать резкого роста просроченной задолженности и невозвратов, это объем, который государство не сможет компенсировать. Однако в балансах банков ему противостоят 44 трлн вкладов организаций и частных лиц, а у государства есть в арсенале стабилизационных мер такие эффективные средства, как, например, принудительная конвертация депозитов и вкладов в валюте в рубли по низкому курсу, заморозка депозитов с переводом их частично в капитал банков, частично — в долгосрочные государственные обязательства и пр. Но это — крайние меры, и в 2016 году мы их, скорее всего, не увидим. Другое дело год 2018-й — к концу которого не только пройдут выборы (если они состоятся), но и в основном исчерпаются резервы прочности банковской системы даже при нефти в $50 за баррель.
Каков запас прочности (стабильности) российской экономики?

Российская экономика, безусловно, находится в процессе кризисного сокращения, архаизации и потери конкурентоспособности. Однако это не значит, что она близка к краху. На конец 2015 года показатели подушевого ВВП в России соответствуют в реальных ценах уровню 2006 года, уровень средней зарплаты — 2007 году 19. При ожидаемых показателях экономики за 2016 год эти показатели отступят на 1 год — к уровням 2005 года и 2006 года соответственно. Эти годы не характеризовались существенными проблемами в экономике. В таком темпе у России есть куда отступать: на пике падения в 1999 году, когда казалось, что еще шаг — и экономика развалится, подушевой ВВП был на 21%, а средняя зарплата на 40% ниже уровней 2016 года 20.

Другое дело, что в России есть правительство и государственный бюджет, который (его расходная часть) сегодня в реальных ценах также находится на уровне 2007 года, но почти в два раза превышает (по уровню расходов) бюджет 1999–2000 годов 21. И если разброс по средней зарплате или доходам домохозяйств довольно большой и люди будут приспосабливаться к негативным изменениям, то сокращение доходов бюджета существенно уменьшает возможности заработка для групп влияния, которые привыкли к неэффективным расходам и постоянно растущим посредническим и коррупционным доходам. Группы влияния будут бороться за сохранение своего заработка, не давая бюджету сокращаться. Этот процесс уже заметен — с пика расходы консолидированного бюджета упали в реальном выражении менее чем на 20% 22. Такая тенденция приведет к гипертрофии бюджетных расходов и росту налоговой нагрузки в России в ближайшие годы, а та, в свою очередь, замедлит экономическую активность в стране. Группы влияния будут стремиться восполнить потери от сокращающихся бюджетных потоков за счет увеличения своего контроля над государственными и негосударственными бизнесами, за счет повышения ренты, состоящей из взяток, навязанного долевого участия, нерыночных продаж товаров и услуг и получения нерыночных преимуществ в конкуренции. Чтобы не потерять одобрение групп влияния, власть будет вынуждена поддерживать их действия, что еще больше затормозит экономику. Поэтому в ближайшие годы мы можем ожидать ускорения падения экономики и опережающего (с учетом того, что налоги, собираемые от добычи и экспорта углеводородов, будут сокращаться вместе с объемами добычи и экспорта) сокращения бюджетных поступлений. Эта закрученная вниз спираль с большой вероятностью приведет страну к экономическому коллапсу. Но будет это не ранее чем через 3–4 года — именно столько времени нужно, чтобы добраться до уровня 1999 года.

Почему текущий экономический кризис не вызывает социальной нестабильности и падения популярности нынешней власти?

Причин у этого феномена несколько.

Во-первых, с точки зрения подавляющего большинства граждан России, текущий кризис наступил после длительного периода экономического роста. В общественном сознании тот факт, что ситуация сегодня все еще лучше, чем 15 лет назад, перевешивает ощущение, что ситуация ухудшилась. Для того чтобы возникло массовое недовольство, уровень доходов населения, скорее всего, должен опуститься еще примерно на 30–40%, в район показателей 1999–2000 годов.

Во-вторых, рост благосостояния в 2000–2012 годах, как и последующая стагнация и падение в 2014–2015 годах, были крайне неравномерно распределены в обществе. Существенные изменения почувствовала лишь небольшая социальная группа. Действительно, в России в 2015 году лишь у 24% немосквичей были загранпаспорта, при этом лишь 7% россиян в последние годы выезжали за границу один раз в год и чаще. Медианная зарплата отличается от средней по России почти на 40% (то есть доходы подавляющего большинства населения смещены в область очень низких зарплат 23, у менее чем 20% населения есть вклады в банках, а количество владельцев валютных вкладов не превышает 4% населения 24. Индекс Джини, который в конце XX века в России составлял около 8, сегодня превышает 18. Центры концентрации роста благосостояния в России — Москва и несколько других крупных городов. В Москве к 2014 году подушевой ВВП составлял около $35 тыс. в год, к 2016 году он упал до примерно $20 тыс. 25, но и этот уровень еще достаточно высок для того, чтобы произошел социальный взрыв. А подавляющее большинство населения страны за прошедшие 15 лет стало жить всего лишь чуть лучше, а в последние годы — всего лишь чуть хуже. Изменения не настолько значительны, чтобы вызвать резкий рост протестных настроений.

В-третьих (и только в-третьих), в отличие от западных демократий, в России нет публичной конкуренции элит за власть, сопровождающейся активной критикой правящей группы через независимые СМИ и другие каналы, той конкуренции, которая финансируется и организуется оппозиционными группами элиты. Фактически информационное пространство идеологически монополизировано (максимальная аудитория независимых СМИ — менее 10% населения 26). И если в развитых демократиях СМИ, как правило, преувеличивают экономические проблемы в пропагандистских целях, а оппозиционные силы имеют возможность координировать социальные выступления через информационные источники, в России сегодня они преуменьшают проблемы, снимают с власти ответственность, перенося ее на внешние факторы, а оппозиция лишена доступа к капиталу и возможности координации протестов.
Каких действий можно ожидать от правительства России?

Правительство России будет озабочено поиском способов улучшить качество администрирования — чтобы обеспечить наполнение бюджета и удовлетворить денежные аппетиты групп влияния. При этом никакие меры, условно называемые реформами, не могут решить задачу немедленного балансирования бюджета. Напротив, реформы скорее приведут к тому, что в ближайшие 3–5 лет средств нужно будет тратить больше, на время появится дисбаланс в экономике и кризис усугубится. Сегодняшняя российская власть, которая своей миссией считает самосохранение на фоне стабильности общества, таких экспериментов просто не может себе позволить. Реальное доверие к власти в России очень невысоко (менее 18% населения признают, что верят заявлениям высших чиновников 27), в стране набирают силу левые настроения (ограничение внешней торговли и рыночных механизмов, масштабная эмиссия, национализация, государственные инвестиции в инфраструктуру все активнее продвигаются в качестве идей и находят поддержку в обществе) — в этих условиях у власти нет мандата на реформы и поддержание status quo остается ее единственной возможностью.

Ожидаемые административные меры с точки зрения экономической теории будут направлены на увеличение доходов бюджета без изменения самой экономики или взаимоотношений в обществе и могут быть шести типов:

Расширение количества налогов и сборов. С учетом депрессии в экономике власть не может пойти на кардинальный рост налоговой нагрузки, особенно в случае чувствительных к ней бизнесов. Поэтому рост налоговой нагрузки будет происходить либо в области бюджетного круговорота (будут расти налоги на бюджетные организации, в том числе на фонд зарплат и имущество, чтобы при видимости сохранения и даже увеличения финансирования возвращать в бюджет большую долю выплат); либо в области неизбегаемой базы (рост коммунальных платежей и введение их новых типов, реквизиция поступлений специализированных платежей в централизованные фонды и пр., введение налогов на доходы от депозитов и от курсовых разниц, налога на обмен валюты и т.д.); либо в области чрезвычайно широкой базы, с тем чтобы очень малое увеличение дало существенные прибавки к поступлениям (налог на имущество, сборы за проезд и парковки, акцизы на широко потребляемые импортные и отечественные товары, введение/увеличение сборов за детский сад, школу и пр.). Предпочтение будет отдаваться тем методам, которые позволят ставить между бюджетом и плательщиками агентов, получающих свою комиссию — она будет доходить до 100% сборов.

[Андрей Мовчан]

Расширение налоговой базы. Будет сокращаться количество льгот, по существующим льготам будет дано указание на неприменение, суды будут поддерживать налоговые органы.

Дискриминация. В отношении меньшинства населения, непосредственно не влияющего на стабильность системы, могут быть приняты дискриминационные законы, которые обеспечат пополнение бюджета. В частности, могут быть введены экспоненциальные ставки налогов на недвижимость, автомобили, предметы искусства (с соответствующими формальными способами их избежать для близких к власти представителей групп влияния); могут быть объявлены существенные сборы за наличие заграничного паспорта, ограничены по размерам и обложены налогом расходы за границей (это легко сделать через запрет на вывоз наличных и контроль движений по картам с взиманием налога с банка, проводящего списание); введена очень высокая ставка подоходного налога для высоких заработков «верхних» 3–5% населения. Проживание в центре города, проживание в отдельном доме, наличие автономных коммунальных систем могут быть обложены постоянными налогами; приобретение hi-end-оборудования, украшений, дорогих предметов одежды — разовыми.

Сокращение базы бюджетополучателей. Мы неминуемо придем к повышению пенсионного возраста; расходы на образование и здравоохранение будут недофинансироваться и зачастую уходить в непрозрачных направлениях; всем производителям закупаемых бюджетом товаров и услуг будут даны жесткие указания сократить стоимость поставляемых товаров, в том числе за счет качества, проверки качества будут окончательно формализованы. В областях неочевидных для широкой публики сократится перечень финансируемых позиций и объемы — в первую очередь пострадают, например, квоты на медицинские манипуляции, объемы и качество лекарств, поставляемых в больницы; сократится (едва ли не до нуля) финансирование «побочных» и не связанных с интересами групп влияния социальных институтов — например, музыкальных школ или учреждений внешкольного образования. Подобные институты будут частично переходить на платную основу, частично передаваться организациям, желающим распространить свое влияние и лояльным власти, в частности РПЦ. Элитам регионов (а таких несколько), доверие которых сегодня покупается щедрым финансированием из центра, будет предложено существенно урезать аппетиты. В случае несогласия всегда есть возможность применить жесткие силовые меры, а если они окажутся неудачными, затратными или приведут к большим жертвам, будет на что свалить экономические проблемы и использовать ситуацию для отвлечения общества от проблем с экономикой.

Реквизиции. Вполне возможны реквизиционные действия в отношении банковских вкладов (их только у населения сегодня более чем на $250 млрд 28) — в число таких действий входит и массовое банкротство банков с передачей государству активов, и принудительный обмен валютных вкладов на рубли по низкому курсу, и принудительный обмен рублевых вкладов на долгосрочные обязательства государства и акции самих банков (особенно — государственных). Реквизиция капитала за границей — например, полный запрет на собственность за рубежом для резидентов России с требованием ввода денег в Россию и последующим обменом валюты. Реквизиция бизнесов — частично для увеличения доходов бюджета, частично в пользу крупных (и мелких местных) агентов групп влияния для удовлетворения их аппетитов, в качестве замены прямым поступлениям из бюджета. Возможно, в какой-то момент заработает судебная конфискация имущества: государство будет «по закону» забирать собственность ставших неугодными или просто более слабых владельцев активов и продавать ее за очень небольшие деньги сильным и лояльным агентам влияния — бюджет будет получать прибыль, а расходы на поддержку лояльности можно будет снизить.

Экономическое обусловливание. Множество публичных сервисов, которые сегодня государство предоставляет бесплатно или за символическую плату, оно может использовать для сокращения своих расходов, в частности на оплату труда. Обязательная отработка в государственном секторе для студентов в течение нескольких лет после окончания вуза на заниженной зарплате может стать условием бесплатного обучения; обязательная служба в армии или на альтернативной хозяйственной службе (в условиях оттока мигрантов обязательная 3–4-летняя хозяйственная служба, в том числе для девушек, с выполнением неквалифицированных работ — перспективное экономическое нововведение) вне зависимости от поступления в вуз может стать условием бесплатного обучения в школе.

Объявленную приватизацию вряд ли можно включить в перечень мер, которые правительство принимает с целью улучшить ситуацию и пополнить бюджет. Стоимость активов в России сегодня так низка, а желающих их покупать так мало, что в лучшем случае приватизация обернется реквизицией капитала у неугодных олигархов (но этого капитала не хватит для решения проблем), перераспределением наличности (например, от «Сургутнефтегаза» «Роснефти») или стерилизацией вкладов в банках и средств в негосударственных пенсионных фондах (если банкам, особенно государственным, будет разрешено вносить приватизируемые предприятия в свой капитал по цене сильно выше цены сделки).

Однако все эти меры в силу реактивности экономики будут приводить к дальнейшему сокращению возможностей для получения доходов бюджетом и (или) носят невоспроизводимый, разовый характер. В течение 3–4 лет их потенциал также будет исчерпан, а давление «слева» будет только усиливаться. Можно ожидать, что по мере того, как «левые» партии — КПРФ, ЛДПР, готовая примкнуть к ним в случае роста их влияния «Справедливая Россия» — начнут понимать, что власть теряет поддержку, а они являются единственными, кто может ее получить, они будут увеличивать свою независимость от власти и давить на нее: требовать популистских (а на самом деле — коммерчески выгодных лидерам этих партий и широкому кругу «бенефициаров левого курса») шагов, шантажировать власть отказом в поддержке и началом независимой игры. Власть будет вынуждена идти на все большие компромиссы: увеличивать объем регулирования цен и бизнеса, наращивать необеспеченную эмиссию, закрывать внутренний рынок, производить де-факто национализацию целых отраслей промышленности и конфискацию сбережений и собственности, дальнейшее ограничение трансграничных операций. Россия втянется в многолетний период так называемой перонистской экономической политики. По опыту других стран, такие периоды могут длиться более 10 лет, а их последствия (в том числе социальные) прослеживаются гораздо дольше.
Как может выглядеть потеря российской экономикой стабильности?

Несмотря на то что такая вероятность невелика, сбрасывать ее со счетов не стоит.

В рамках нашего базового сценария российская экономика сокращается пропорционально в течение 3–4 лет, после чего в ней начинают превалировать процессы социализации: возникают ценовое и валютное регулирование, монополизируется внешняя торговля, начинается масштабная национализация, вводятся регулируемые уровни зарплат и гарантированное потребление и пр. — и в конечном итоге экономика получает возможность сокращаться дальше, но не разваливается еще несколько лет, возможно — более 10. Однако этот процесс может быть прерван серьезными событиями, в результате которых ситуация начнет неконтролируемо быстро развиваться в сторону разрыва внутренних хозяйственных связей, натурализации хозяйства, быстрой долларизации экономики и потери рычагов валютного управления, обвального сокращения поступлений в бюджет, возникновения тотальных дефицитов и формирования больших групп населения, не способных себя обеспечить.

В свою очередь, за этими явлениями последуют резкий рост преступности; автономизация практически всех регионов (и доноров, которые не захотят больше делиться, и иждивенцев, которые будут искать варианты выживания в условиях прекращения дотаций) вплоть до активных и, возможно, удачных попыток отделения; возникновение локальных вооруженных конфликтов, в первую очередь возврат напряженности на Северном Кавказе, — и, скорее всего, череда попыток смены власти по типу дворцового переворота. Затем, скорее всего, наступит длительный период политической нестабильности и, возможно, даже распад страны — по модели СССР или в результате куда более кровавых процессов.

Вряд ли какое бы то ни было изолированное событие может в ближайшие годы привести к описанному сценарию. Однако комбинация двух-трех факторов, рассмотренных ниже, вполне может послужить достаточным условием для начала катастрофы.

Банковский кризис, не компенсированный государственными вливаниями и докапитализацией. В случае если масштабный банковский кризис не будет потушен предоставлением ликвидности до того, как плательщики начнут испытывать трудности с проведением платежей, а среди вкладчиков начнется паника, возможно одномоментное обезвоживание банковской системы, попытка массового вывода сбережений в наличную валюту (даже при прямом запрете) и в материальные активы, моментальный скачок инфляции и курса валюты и потеря рублем функции меры стоимости. Похожая ситуация была в Германии в середине 1920-х годов, когда инфляция и запредельные расчетные риски быстро лишили бизнес стимулов развития — и экономика ответила резким падением.

Выход из строя или существенное снижение работоспособности значительного числа объектов инфраструктуры в результате естественной амортизации, падения качества обслуживания, перебоев в снабжении запасными частями и электроэнергией. Такая ситуация возможна, если произойдет общее сокращение бюджетных ассигнований и остановятся инвестиции в модернизацию оборудования. При определенных условиях аварии на ключевых объектах инфраструктуры, даже если они обойдутся без жертв и ущерба другим объектам, могут существенно повлиять на экономику страны. Особенно опасны в этом смысле коммунальные системы (водоснабжение, газоснабжение, бытовое снабжение электроэнергией), проблемы с которыми могут возникнуть из-за недофинансирования и локального коллапса систем обслуживания ЖКХ.

Резкое падение добычи углеводородов на фоне сохранения низких цен на них на внешнем рынке. Мы точно знаем, что используемые сегодня методы добычи нефти в России являются крайне неэффективными с точки зрения коэффициента добываемости. Известно, что предельно возможная добыча в России будет падать в будущем и, по оценкам, к 2035 году сократится в два раза. Однако мы до конца не знаем уровня негативного эффекта от ускоренной добычи со снижением коэффициента добываемости. Вполне возможно, что добыча будет существенно падать уже в ближайшие 3–4 года, а отсутствие у России современных технологий разведки и экономной добычи не позволит ее увеличить. Как это происходит, мы можем видеть на примере Венесуэлы, которая потеряла почти 2/3 возможной добычи за 10 лет и уже закупает нефть за рубежом. Аналогичный эффект может иметь ввод против России эмбарго на закупку нефти и газа странами Европейского союза. Теоретически ЕС в течение 3–4 лет будет готов отказаться от российской нефти; однако пока ни причин для этого, ни таких намерений ЕС публично не оглашал.

Коллапс крупных индустрий. В связи с падением покупательной способности в России в ближайшие годы существенно изменится спрос на различные услуги и товары, в первую очередь — товары длительного пользования. Под угрозой целый ряд индустрий — от такой массовой, как малые предприятия индивидуального сервиса (большинство парикмахерских, салонов красоты, спортивных клубов, кафе используют импортное сырье и ингредиенты, что сегодня резко увеличивает себестоимость на фоне падающего платежеспособного спроса; в индустрии индивидуального сервиса занято более 3 млн человек 29) до такой значительной, как строительная индустрия. Себестоимость строительства квадратного метра в России рухнула за последние годы на 20% 30, до уровня 2002 года, но и цены на рынке упали до уровня 2001 года (все в реальных рублях). В таких ценовых параметрах спроса и предложения в 2002 году объем строительства составлял 49 млн кв. м в год, а не 138, как в 2014 году, задействованы в индустрии были не 5,7 млн человек, как сегодня, а не более 1,5 млн 31. Можно предположить, что объемы строительства (в отсутствие глобального субсидирования, а размер рынка превышает $200 млрд с маржой 8% 32, то есть для существенного увеличения спроса субсидировать придется десятки миллиардов долларов в год) будут стремиться к тем самым 50 млн кв. м в год или даже окажутся ниже, а безработными только в этой индустрии станут от 3 до 4 млн человек. К списку можно добавить банковскую индустрию, бизнес перевозок, туристический бизнес, гостиничный и ресторанный бизнес, импортную торговлю и пр. Есть вероятность, что произойдет одномоментный и взаимоиндуцирующий обвал нескольких индустрий с ростом безработицы на 5–10 млн человек (8–12%), до 13–18% от трудовых ресурсов. Ни государству, ни бизнесу нечего предложить этим работникам — инвестиционная активность практически нулевая, индустрии, которые 12–15 лет назад (когда строительство было значительно меньше, как и индивидуальные сервисы) давали этим людям работу, сильно сократились или вымерли.

Внутренний конфликт среди групп влияния является маловероятной, но возможной ситуацией. Маловероятна она потому, что интересы групп влияния достаточно хорошо поделены, арбитрирование между ними налажено, и похоже, что все группы стремятся к сохранению мира. С другой стороны, опыт многих стран показывает, что конфликт, несмотря на высокий уровень организации сдержек и противовесов, часто возникает, если доля ренты в ВВП падает ниже 10–12% и распределяемых потоков начинает не хватать, а подушевой ВВП низок — ниже $6 тыс. В России доля ренты в ВВП лишь немногим выше (около 16–17%) и медленно снижается, подушевой ВВП составляет, по прогнозу на 2016 год, около $8,5 тыс.33 Опять же по опыту других стран мы знаем, что конфликт между группами влияния, если даже он напрямую не перерастает в войну кланов, все равно влечет за собой существенную дестабилизацию экономики — из-за значительных кадровых перестановок (вплоть до отставки первых лиц), принятия конъюнктурных, но крайне вредных для экономики решений, резкого роста рисков в связи с переносом борьбы кланов в правовую плоскость (использование масштабных уголовных дел) и пр. Такая же ситуация зачастую складывается даже в стабильных и хорошо организованных элитах в случае, если из строя выбывает ключевое лицо (или лица), ответственное за баланс интересов. В России сегодня такое лицо одно, и, хотя вероятность того, что оно внезапно перестанет эффективно исполнять функции арбитра и контролера интересов, низка, она все же не равна нулю.

Наконец, в современной России, где власть неинституционализирована, в ней отсутствуют конкуренция и системы критической оценки решений и действий, а общественное мнение существенно искажено пропагандой и отвлечено ложными повестками, есть высокий риск очень дорогого, непоправимого и нерационального решения, которое вызовет резкое изменение ситуации и приведет к крайне негативным экономическим последствиям. Сложно предсказать, что это будет за решение: может быть, повышение налоговой нагрузки, которое вызовет обвальное снижение бизнес-активности; может быть, эскалация или начало новых военных или гибридных действий, стоимость которых в итоге подорвет экономику или приведет к санкциям совершенно другого уровня (например, эмбарго на покупку нефти или (и) на продажу России комплектующих к импортным самолетам, машинам, оборудованию; запрет на продажу кормов и пр.); может быть, и решение по введению жесткого регулирования цен, капитальных операций или курса валюты.

Можно ли изменить ситуацию в российской экономике за счет государственного инвестирования в инфраструктуру, как это предлагают некоторые экономисты?

Несмотря на то что существуют подтверждения прямой связи между объемом государственных инвестиций в инфраструктуру и ростом экономики, необходимо понимать, что связь эта работает далеко не всегда и не везде.

Любые инвестиционные действия — то есть фактически предложение рынку новых возможностей — должны соответствовать спросу, который либо уже существует, либо еще только может сформироваться. В противном случае они обречены на экономическую бессмысленность. Известные нам случаи подстегивания экономики за счет инвестиций в инфраструктуру происходили в ситуации, когда спрос на инфраструктуру со стороны бизнеса значительно превышал предложение. Мы наблюдаем это явление в африканских странах, где не хватало инфраструктуры даже для базового развития торговых и производственных отношений, а иностранные компании были готовы вкладываться в экономику и местное население было готово включаться в экономические отношения современного типа. Мы помним примеры новых территорий в США, Канаде, Мексике, других странах, где именно расширяющийся бизнес толкал государство на инвестиции (к слову, далеко не все инвестиции в инфраструктуру были государственными). То есть эффективнее всего эта модель работает там, где уровень инфраструктуры крайне низок, а запрос на развитие высок. В странах со средним уровнем инфраструктуры, как у России, эффект обычно значительно меньше. Настолько, что возникает вопрос — в случаях, которые можно считать «успешными», не было ли начало государственного инвестирования в инфраструктуру реакцией на рост экономической активности?

В сегодняшней России депрессия экономического развития не связана с инфраструктурным потолком, а высокая себестоимость транспортировки, связи и логистики влияет на увеличение стоимости продукта не так сильно, как факторы риска (отсутствие адекватного правоприменения и защиты прав инвесторов и предпринимателей, политические риски, коррупция и пр.). Вдобавок в России не хватает капитала и трудовых ресурсов для обеспечения бурного роста. В этих условиях масштабные инвестиции в инфраструктуру со стороны государства, скорее всего, столкнутся со следующей серией проблем:

Планирование. Будут выбраны не нужные направления инвестирования, а направления, выгодные наиболее мощным лоббистам. (Остров Русский, Сочи, программа кардиоцентров, инвестиции в «Нитол», проект «Сила Сибири» — лишь малая часть реальных примеров.)

Финансирование. У проектов будет масштабная изначальная переоценка, до 50% и более будет потрачено сверх реальной стоимости, большая часть уйдет в офшор, снижая курс рубля.

Выполнение. Будет идти медленно, без соблюдения стандартов качества, часть объектов окажется в итоге малопригодна или непригодна для эффективного использования.

Использование. Объекты будут недооснащены, не укомплектованы штатом, спрос на их использование — под вопросом. Дополнительные инвестиции на содержание и адаптацию не будут выделены, и многие объекты будут обречены на простой.

Влияние на общий спрос. Средства на инфраструктурные инвестиции будут получены эмиссионным путем, их пролиферация в экономику приведет к росту инфляции, общий объем платежеспособного спроса только сократится, и спрос на эти объекты еще сильнее уменьшится.

Влияние на бизнес-климат. Переключение ресурсов на государственные инвестиции снизит бизнес-активность и повысит себестоимость для независимых бизнесов: в условиях низких объемов производства и нехватки трудовых ресурсов государственные инвестиции будут оттягивать на себя и сырье, и работников, поднимая и цены, и зарплаты. Использование потоков денег для прямого импорта (сырье, материалы, оборудование) и для косвенного (товары для продажи работающим на проектах) временно увеличит импорт и создаст дополнительное давление на курс рубля и социальную сферу.

Влияние на внутреннюю политику. Эмиссионный характер трат даст временный заработок связанной с властью элите, что ослабит ее потребность в реальных реформах для сохранения своих доходов. Таким образом, реформы в очередной раз отодвинутся, а страна откатится еще дальше «вниз» по уровню развития, отставание от конкурентов станет еще большим.

Влияние на внешнюю политику. Сочетание внутренних источников и усугубляющихся экономических проблем потребует переключения внимания населения и для поддержания рейтинга сделает внешнюю политику еще более агрессивной. Что сократит вероятность как привлечения иностранных инвестиций, так и встраивания в мировые технологические процессы.

Но даже если предположить, что в стране существует запрос на инфраструктуру и всех вышеупомянутых проблем удастся избежать, объемы государственных инвестиций для раскачивания экономики, которая уже находится на российском уровне подушевого ВВП и инфраструктурного развития, должны быть колоссальными. По статистике, если страна со средним доходом и устойчивым уровнем государственных инвестиций в ВВП в пределах 3–4% увеличивает инвестиции в инфраструктуру на 1%, это дает разовый прирост ВВП на 0,08% с 75%-ным затуханием за год. Для того чтобы достичь роста ВВП в 3% в год, России надо начать с увеличения государственных инвестиций на 36%, в следующем году увеличить их еще на 18%, потом на 9%, потом на 4,5% и так далее. Всего инвестиции государства должны вырасти в 3,7 раза (а если учитывать, что у нас 50% разойдется по коррупционным схемам и на неэффективность — то в 7 раз). По самым скромным оценкам, Россия должна будет вкладывать в инфраструктуру 15% ВВП в течение многих лет. Для сравнения: Мексика расходует на инфраструктуру 5% ВВП, Индия — 10%, Индонезия — меньше 7%, Китай — от 6% до 11%.
Что надо сделать, чтобы ситуация в российской экономике изменилась?

У российской экономики две базовые проблемы: риски, несоразмерные возможностям получения дохода, и зарегулированность.

Самая примитивная (но очень верная) модель экономики говорит, что рост происходит там, где предприниматели и инвесторы видят позитивную разницу между уровнем ожидаемых доходов и уровнем ожидаемых рисков от вложений или старта проектов (мы оставляем в стороне модель государственной экономики, развитие которой идет вне зависимости от доходов и рисков, просто потому, что мы знаем на практике: государственная экономика ни при каких условиях не может обеспечить устойчивого сбалансированного роста).

Таким образом, для роста экономики необходимо, чтобы либо потенциальные доходы были достаточно высоки (как происходит в очень бедных странах, там с низкой базы рост бывает очень быстрым, поскольку высок неудовлетворенный спрос — так происходило и в России нулевых, потому что потоки нефтедолларов приносили высокие доходы и сохранялась иллюзия скорой либерализации экономики), либо риски ведения бизнеса существенно снизились. В этих условиях капитал сам начинает идти в страну и предприниматели осваивают новые инвестиции, при этом рынок с минимальной помощью государства в виде разумного регулирования способен идентифицировать точки роста.

В России сегодня нет областей, в которых можно ожидать сверхприбылей (кроме, конечно, преступной деятельности, коррупционных схем и участия в государственных подрядах — последнее зачастую является комбинацией и того и другого). Россия — страна, достаточно жестко изолировавшая себя от международной кооперации и со сравнительно небольшим для изолированного рынка населением (всего 2% от всей Земли), этого недостаточно для выхода бизнеса на уровень конкурентных цен и качества в мировом масштабе. Россия — страна среднего дохода, здесь фактически не осталось ниш для высокомаржинального бизнеса, особенно сегодня, когда доходы жителей падают. Россия — страна квазимонополистических конгломератов, оказывающих жизненно необходимые бизнесу услуги (поставка энергии, перевозки и пр.) по завышенным ценам. Россия в высокой степени зависит от импорта, то есть сырье российские компании закупают по высоким ценам — и оно облагается повышенными налогами.

В этой ситуации единственный способ увеличить экономический потенциал страны — снизить риски. В развитых странах, таких как государства Северной Европы, США, Канада и пр., пространство для получения сверхдоходов также ограниченно, если вообще оно есть, — в первую очередь из-за высокой конкуренции, высоких налогов и медленного роста потребления. Но тем не менее средняя скорость роста подушевого ВВП в этих странах превышает $1000 в год (что для России составляло бы 13% годовых!) — этот результат достигнут за счет крайне низких рисков ведения бизнеса.

Базовые риски, с которых надо начинать, это риски, связанные с владением собственностью (даже мэр Москвы называет свидетельства о собственности уничижительно «бумажками») и правоприменением — как в спорах с государством (в лице регулирующих, силовых и фискальных органов), так и между хозяйствующими субъектами. К сожалению, кратко изложить последовательные и детальные предложения по коренной перестройке системы с целью минимизации рисков правоприменения невозможно, однако стоит обозначить направление движения. Необходимы масштабные изменения законодательства, направленные на защиту предпринимателей и инвесторов; гарантии примата международных судов и прáва; презумпция невиновности в делах против государства; запрет на возбуждение уголовных дел при отсутствии поддерживающего решения и даже прямой передачи дела в гражданском процессе; повсеместное внедрение суда присяжных; программа защиты бизнеса при обвинении владельцев или топ-менеджеров; независимая всеобщая выборность судей начиная с низшего звена; система защиты добросовестного приобретателя и снятие всякой ответственности с держателя прав в случае, если права были действительно выданы государством, вне зависимости от допущенных государством при этом нарушений; 100%-ная амнистия собственности и т.д. Все это должно привести к тому, что предприниматели и инвесторы пересмотрят оценки рисков и произойдет переход от сегодняшней феодально-коррупционной модели правоприменения к модели, основанной на состязании сторон и соблюдении закона.

Наконец, очень важная часть системы снижения рисков — комплекс законодательных мер для защиты инвесторов и предпринимателей от изменений законодательства, решений и действий (не только противоправных) государственных органов и прочих действий или бездействия со стороны государства или любых должностных лиц в любых формах, которые влекут за собой убытки или упущенную выгоду. В частности, такие законодательные акты должны защищать инвесторов и предпринимателей от тех изменений законодательства и решений органов власти, которые существенно ухудшают условия ведения бизнеса, — в случае если бизнес создавался или развивался в разумном расчете на прежние условия и (или) если государство в той или иной форме давало гарантии или заверения (в том числе устные), что условия останутся прежними. И конечно, массовые иски и защита в международных судах должны допускаться без каких-либо оговорок.

Примечания

1 Мовчан А. А. Из каких ожиданий рассчитывался российский бюджет-2016.— Carnegie.ru. — 2015. — 9 ноября // http://carnegie.ru/commentary/2015/11/09/ru-61908/ilb1

2 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tics/accounts/).

3 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...ulation/level/).

4 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tics/accounts/).

5 Собственные расчеты автора. Источник данных: Банк России (http://www.cbr.ru/hd_base/?PrtId=mrrf_7d).

6 Собственные расчеты автора. Источник данных: Никитина А. Прогноз российской экономики Всемирного банка резкий рост уровня бедности. — Нефтегазовая вертикаль. — 2015. — 23 октября // http://www.ngv.ru/news/prognoz_rossi...ase_id=2680501.

7 Собственные расчеты автора. Источник данных: Министерство финансов РФ (http://minfin.ru/ru/statistics/fedbud/index.php#).

8 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...on/demography/)

9 Собственные расчеты автора. Источник данных: Федеральная таможенная служба РФ (http://www.customs.ru/index.php?opti...51&Itemid=1977).

10 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...rprise/reform/).

11 Собственные расчеты автора. Источник данных: Банк России (http://www.cbr.ru/statistics/?PrtId=svs).

12 Собственные расчеты автора. Источник данных: Банк России (http://www.cbr.ru/statistics/?PrtId=svs).

13 Средний класс в России составляет около 7% населения. — Сайт Института современного развития (ИНСОР) // http://www.insor-russia.ru/ru/news/about_insor/377

14 Гордеев В. Под санкциями Россия нарастила объем экспортных заказов на оружие. — РБК. — 2015. — 8 ноября // http://www.rbc.ru/politics/08/11/201...947484a611039; Россия в 2015 году экспортировала оружие более чем на $15 млрд. — РИА «Новости». — 2015. — 30 декабря // http://ria.ru/defense_safety/2015123...#ixzz3vnTJYWoV

15 Прошкин М. ФАС обязала «Русское море» объяснить рост цен на лосось. — Новая газета. — 2014. — 12 августа // http://www.novayagazeta.ru/news/1685792.html.

16 Федеральный закон N 359-ФЗ «О федеральном бюджете на 2016 год» // http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_190535/

17 Собственные расчеты автора. Источник данных: Банк России (http://www.cbr.ru/statistics/?PrtId=sors).

18 Собственные расчеты автора. Источник данных: РИА «Рейтинг» (http://www.riarating.ru/banks_rankin...630007654.html).

19 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tics/accounts/).

20 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tics/accounts/).

21 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...stics/finance/).

22 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...stics/finance/).

23 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tistics/wages/).

24 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...ulation/level/).

25 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...tics/accounts/).

26 Волков Д. Социология: Родина вне критики. — Ведомости. — № 4036. —2016. —18 марта (https://www.vedomosti.ru/opinion/art...rodina-kritiki).

27 Борусяк Л., Левинсон А. Жить не по лжи: доверяют ли россияне правительству и друг другу. — РБК. — 2015. — 5 августа // http://www.rbc.ru/opinions/society/0...794739aa440386

28 Собственные расчеты автора. Источник данных: Банк России (http://www.cbr.ru/statistics/?PrtId=sors).

29 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...rprise/reform/).

30 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...rise/building/).

31 Собственные расчеты автора. Источник данных: Росстат (http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/ro...rise/building/).

32 Экономические показатели отрасли в РФ. — Строительство. — Википедия // https://ru.wikipedia.org/wiki/Строит...2_.D0.A0.D0.A4.

33 Список стран по ВВП (номинал) на душу населения. — Википедия // https://ru.wikipedia.org/wiki/Список...душу_населения.

[Андрей Мовчан]

http://carnegie.ru/2016/05/19/ru-63639/iyj0
Андрей Мовчан, Лина Вискушенко
Cтатья / интервью 19 мая 2016

Если оценивать состояние экономики, то у нас - структурная рецессия, экономика постепенно сжимается, ситуация стабильная. Так в больницах говорят, состояние средней тяжести, стабильное, можно с этим жить, но и работать человек тоже не может.

Действительно кризис подходит к концу? Верить ли таким оптимистичным прогнозам? На эти и другие вопросы «Актуальные комментарии» попросили ответить директора программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги Андрея Мовчана.

"Раз всё равно в этом году будет падение ВВП и в следующем тоже, то все-таки надо понимать, что дно находится там, где падение закончилось, а не там, где падение стало медленнее. Тем более, что исключительный фактор, который повлиял на изменение прогнозов – это изменение цен на нефть, больше ничего. Мы по-прежнему абсолютно привязаны к ценам на нефть, если завтра цены на «черное золото» вдруг упадут на десять долларов, например, то те же самые организации прогноз пересмотрят в худшую сторону. Поэтому я бы вообще не стал говорить об этом событии как о знаковом.
Андрей Мовчан — директор программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги. Он является одним из самых известных финансовых менеджеров России.
Андрей Мовчан
Директор программы
Московского Центра
Программа «Экономическая политика»
Другие материалы эксперта…

Приговор для России на десятки лет
Коротко о главном: российская экономика в XXI веке
Кудрин не сможет изменить ситуацию


Если оценивать состояние экономики, то у нас - структурная рецессия, экономика постепенно сжимается, ситуация стабильная. Так в больницах говорят, состояние средней тяжести, стабильное, можно с этим жить, но и работать человек тоже не может.

С кризисом у нас на самом деле никто не борется. Не сделано ничего в этом направлении, и я бы это оценил со знаком плюс, потому что если у нас начинают чего-то предпринимать, то получается обычно со знаком минус. Очень хорошо, что ничего не сделали, по крайней мере дали экономике самой как-то стабилизироваться.

Но ситуация по-прежнему нестабильная. Полагаю, в среднесрочной перспективе цены будут повыше, я бы сказал, долларов 55 – 60 за баррель. Но в перспективе долгосрочной, в перспективе на 10 лет, они будут ниже, чем сейчас: я думаю, что мы уйдём к отметке в тридцать долларов за баррель.

Многие возлагают надежды на то, что в ближайшее время начнутся глобальные реформы в экономике и связывают этот процесс с возвращением Кудрина во власть.

Но не надо забывать, что он был министром финансов и вице-премьером, и разве мы видели какие-то реформы? Ждать сейчас от Кудрина больше реформ, чем он делал, когда был вице-премьером и министром финансов, не стоит. У него была своя понятная политика, которая очень положительно отражается сейчас на экономике России, у нас есть резервы, мы удерживаем ситуацию, она стабильна. Только я не помню, чтобы Кудрин предложил хотя бы одну продуктивную реформу. Не из числа косметики или социальных и пенсионных реформ, которые одна за другой проводятся и ни к чему не приводят, а что-то более серьёзное.

Предложения по реформам, которые вели бы к диверсификации экономики, её развитию, я что-то не помню, чтобы кто-то предлагал. Я к Кудрину очень хорошо отношусь, считаю его одним из самых трезвых наших экономистов, но революционные программы программы по преобразованию экономики он не представлял".

[Андрей Мовчан]

https://slon.ru/posts/69016
6 июня, 08:26

В колониальной Индии в свое время (лет сто назад) англичане крайне озаботились опасностью, которую представляли для местных жителей змеи. Количество смертельных случаев показалось английским колонизаторам недопустимым. Надежды на самоорганизацию жителей не было, разве что на жадность, и британская администрация объявила о готовности платить за каждую убитую змею. Индусы немедленно начали сдавать мертвых пресмыкающихся в промышленных масштабах – к удовольствию белых сахибов. Шли годы. Сдача убитых змей била рекорды, по логике их уже давно не должно было остаться в природе, а количество укушенных змеей и умерших от укуса не убывало. В конце концов высокая комиссия учинила разбирательство этого загадочного явления и быстро выяснила, что сообразительные и алчные местные жители стали разводить ядовитых змей специально, чтобы потом сдавать их трупы за деньги, дикие же змеи фактически не страдали.

Эта поучительная история – наглядный пример того, насколько бессмысленно лезть с киркой и лопатой административных мер в тонкую ткань экономики – экономические агенты никогда не слушаются указов, а уровень их изобретательности по части минимизации своих рисков и максимизации доходов настолько же высок, насколько низок уровень общественной сознательности.

Особенно печально бывает наблюдать за слоном государства в посудной лавке рынка в ситуациях, когда мотивации государства выглядят в целом гуманитарно и направлены на улучшение жизни или защиту граждан. Область применения «благих намерений» ничем не ограничена – это может быть спасение от змей или, например, защита вкладов граждан в банках.

В идеальной экономической модели банки являются мостом между непрофессиональными инвесторами и заемщиками из бизнеса. Банки абсорбируют риск невозврата кредита, гарантируя вкладчикам возвратность и доход, и выдают кредиты из средств вкладчиков под более высокую ставку. В реальной жизни все, конечно, намного сложнее – банками владеют акционеры, у которых есть свой интерес; управляют менеджеры, и у них есть свой интерес; конкуренция заставляет банки принимать на себя далеко не только кредитные риски – в частности, риски ликвидности (для вложений используются и средства со счетов до востребования, отток которых может сделать банк неплатежеспособным); центральные банки, уверенные в своей способности регулировать рынок финансовых услуг, навязывают банкам свои правила оценки рисков и давят их расходами на сдачу гор отчетности; наконец, точный просчет рисков просто невозможен, и банки часто ошибаются. Поэтому вложения в банки также являются рискованными. Этот факт (опять же в теории) отражается в процентной ставке, которую предлагают банки по вкладам. В современных банковских системах (все в той же теории) отчетность банков достаточно прозрачна, и вкладчики могут сделать свои выводы о рисках депозитов, поэтому вложения в более рискованные банки приносят больший доход – в ряду других рискованных вложений.

На практике банки научаются обманывать вкладчиков и регуляторов быстрее, чем регулятор научается раскрывать обманы, а рыночные реалии меняются быстрее, чем политика банков. Поэтому то тут, то там банки неожиданно разоряются. И, поскольку вклады в банки – наиболее доступная форма инвестиций, в которую вовлечены широкие массы избирателей, практически все государства мира в последние годы озаботились защитой интересов вкладчиков. Неудивительно, что в последние 30 лет в условиях бюрократизации власти в большинстве стран практически все правительства избрали не путь рыночного балансирования проблемы, а путь административного регулирования, введя системы государственного гарантирования возврата вкладов в банках. Поскольку избираемые большинством правительства волнуют большинство избирателей (а меньшинство волнуют в значительно меньшей степени), то и гарантирование вкладов покрыло вклады большинства, то есть только сравнительно небольшие по размеру. На конец 2013 года в мире было 112 стран, которые ввели систему государственного гарантирования вкладов (на 2003 год их было 84). На рост сильно повлиял кризис 2008 года – Международный валютный фонд активно рекомендовал эту меру и даже делал ее условием помощи странам, пострадавшим от кризиса. Тем не менее не все успешные страны имеют такую систему – ярким исключением является Израиль.

Практически все схемы защиты клиентов банков работают по принципу нерыночного страхования вкладов через государственную структуру: банки, являющиеся частью системы, отчисляют в фонд страхования некоторые суммы (как правило, фиксированную долю депозитов, одинаковую для каждого банка), которые затем идут на компенсации вкладчикам банкротящихся банков. Почти 90% таких схем предполагают взносы, никак не зависящие от реальных банкротств, но около 10% стран собирают взносы конкретно на покрытие расходов такого фонда при банкротстве банка. Среди стран, придерживающихся последней модели, – Чили, Нидерланды, Великобритания, Швейцария, Австрия – страны со стабильной и эффективной банковской системой. Примерно в трети стран фонды в полном соответствии с теорией развития бюрократических систем, раз создавшись, разрослись и захватили смежные функции – вплоть до лицензирования банков, расчета рисков и т.п.

Мировая теория

Мы не можем точно оценить эффект от такого тотального вмешательства в рыночные отношения – финансовые рынки слишком многофакторны. Тем не менее мы легко можем предположить последствия в теории и посмотреть, насколько на практике заметны теоретически полученные явления.

Гарантирование депозитов за счет отчислений банков должно прежде всего увеличивать стоимость денег для добросовестных банков и существенно снижать риски для вкладчиков. Оба эти эффекта должны вести к снижению ставок депозита в добросовестных банках, без снижения стоимости кредита. Теоретически ставка депозита должна упасть почти на уровень безрисковой ставки. Следствием этого должен стать отток средств частных клиентов из добросовестных банков. Ушедшие средства пойдут на рынок капитала (где клиенты ничем не защищены), но не только – очевидно, найдутся недобросовестные банки, которые будут привлекать клиентов повышенными ставками, а клиенты, зная, что их депозиты застрахованы, будут нести им деньги в надежде успеть получить и высокие проценты, и компенсацию основной суммы от государства. Добросовестные банки же будут искать способы альтернативного привлечения и встретятся с теми же вкладчиками, но уже на рынках капитала. Доля банковского сектора на рынке облигаций должна существенно вырасти. На рынках капитала появление большего числа неквалифицированных частных инвесторов, слишком эмоционально реагирующих на новости и не делающих различий между разными инструментами, должно вызывать рост волатильности. Рост количества банков-мошенников должен приводить как к росту количества банкротств, так и к активному вмешательству государства в проблемы разоряющихся банков тогда, когда средств фонда будет не хватать (не хватать не только на частных вкладчиков – корпоративные вкладчики будут лоббировать и свое спасение). Мы должны увидеть нарастающий объем выкупов (bailouts) за счет бюджетов государств, то есть за счет налогов, которые платят те же вкладчики.

Практика нас не подводит. По данным Bankrate, средние банковские процентные ставки в США в последние 30 лет вели себя следующим образом.

Bankrate.com

Вряд ли теперь нас удивит и тот факт, что с 1985 года неуклонно снижалась доля банковских кредитов в общем долговом финансировании экономик – с 48% в 1985 году до 24% в 2010 году – банкам стало просто неоткуда брать деньги, вкладчики пошли на рынки капитала прямиком.

Доля банковских займов в общей задолженности компаний

C того же 1985 года волатильность Nikkei 225 выросла примерно в два раза, волатильность FTSE All выросла в два раза к 2010 году, но, правда, потом сократилась примерно на треть, волатильность NASDAQ претерпевала сильные колебания, но в целом выросла с 1985 года – если до 1989 года она была почти всегда ниже 10%, то после почти всегда выше 10%. Правда, волатильность S&P выросла с 1985 года незначительно.

Интересно также, как менялось количество крупных банковских банкротств в тех же США. За 10 лет в семидесятые годы в США обанкротились два крупных банка. За следующие 10 лет таких было уже семь, столько же и за 90-е годы. В нулевые США потеряли 35 крупных банков, а за последние пять лет – еще 28. И эти цифры не учитывают спасенные от банкротства банки, в то время как практика спасения банков появилась только в конце прошлого века и стала массовой в последние годы! Аналогичная ситуация сейчас и в Европе, с той разницей, что в Европе вся банковская система выглядит ненадежной – обусловленные облигации даже такого гранда индустрии, как Deutsche Bank (условие списания – падение капитала ниже 5% активов), торгуются на уровне облигаций Армении или Намибии.

Российская практика

За частным опытом можно обратиться к истории страхования вкладов в России. АСВ была создана в 2004 году – когда кризис 1998 года уже прошел, банковская система стабилизировалась, а российский рынок развивался достаточно активно. Сайт АСВ говорит о 332 страховых случаях с 2004 года. Из системы страхования за этот период было исключено 175 банков, то есть их последующее банкротство не учтено в статистике. На сегодня в АСВ всего 832 участника, из них только 573 пока кажутся здоровыми, 252 уже находятся в процессе ликвидации. Всего же в России сегодня действует 654 банка, то есть в АСВ не входят только около 80 работающих банков (а всего в России более 950 зарегистрированных банков, но почти 300 – трупы, лежачие больные без лицензии или мертворожденные организации).

Несмотря на такую печальную статистику (более 40% банков, когда-либо участвовавших в АСВ, не смогли выполнить обязательства перед вкладчиками), самое интересное в истории АСВ только начинается – в системе явно катастрофически не хватает средств, а увеличение взносов грозит остановить банковскую систему – себестоимость денег, и так немаленькая, будет слишком высока. На сегодня в России вклады частных лиц составляют почти 24 трлн рублей. В банках в Москве сосредоточено 75% этих вкладов. Даже по Москве отношение застрахованных объемов к общим объемам депозитов составляет 64%, в регионах – в среднем больше, полный объем ответственности АСВ, таким образом, – 15,4 трлн рублей – больше годового бюджета РФ. Для учета всех факторов, конечно, надо вспомнить, что в десятке крупнейших банков, которые вроде бы меньше рискуют оказаться банкротами, сосредоточено около 55% всех депозитов. Но даже 7 трлн рублей – огромная сумма; кроме того, кто сказал, что в десятке крупнейших банков нет ни одного потенциального банкрота – «Банк Москвы» в десятку входил. Ресурсы же у АСВ несравнимо скромнее: объем фонда страхования вкладов – 40 млрд рублей (0,26% от застрахованной суммы) + 110 млрд рублей – это кредитная линия ЦБ (то есть заранее аллоцированные средства на bailout за счет налогов). Пока АСВ были произведены выплаты на сумму 0,9 трлн рублей, еще около 100 млрд рублей – это требования в процессе исполнения, но нет сомнений, что процесс банкротств продолжится – разные расчеты и прогнозы (основанные на рейтингах банков и безусловно спекулятивные по сути, но с ходу отвергать их не стоит) говорят об ожидаемом дефолте примерно 15% всей банковской системы, сокращении количества банков в ближайшие годы еще на 200–250 и высокой вероятности необходимости спасения (или банкротства) до трети банков из первой сотни и каждого пятого – из первой двадцатки. Если последнее верно, то только на компенсации вкладчикам этих неназванных четырех банков потребуется не менее 600 млрд рублей.

Разные расчеты и прогнозы говорят об ожидаемом дефолте примерно 15% всей банковской системы

С другой стороны, мы отлично знаем, какой эффект имело страхование вкладов в России. Оно было среди главных факторов неуспеха инвестиционного ритейл-рынка (наряду с нулевым налогом на проценты по депозитам). Несомненно, если бы не было АСВ, судьба большинства банков, которые сегодня санируют или ликвидируют, была бы иной. Без гарантий вкладов мелкие и неуспешные банки не получали бы от вкладчиков деньги даже под большие проценты и им пришлось бы уже давно продаться более сильным и удачливым коллегам или закрыться. Консолидация прошла бы намного менее болезненно (без таких потерь для корпоративных клиентов и рынков, без таких скандалов и уголовных дел).

А создание АСВ принесло не столько облегчение добросовестным вкладчикам (которые без АСВ просто были бы осторожнее), сколько потерю ощущения риска у инвесторов и возможности для зарабатывания нечестными способами у банкиров. Совсем как в индийской истории, страхование вкладов вызвало к жизни не только банальное дробление больших вкладов на части (увеличение бумажной работы для банков и траты времени для клиентов), но и бизнес «серийного вкладчика» – тысячи людей стали искать банки, заведомо готовящиеся к банкротству и предлагающие неадекватно высокие ставки, получать их в период до банкротства, а затем возвращать свой вклад из средств АСВ, тут же перекладывая деньги в новый полубанкротный банк. Владельцы и менеджеры умирающих банков тоже повели себя адекватно щедрому предложению государства – они стали набирать депозиты, выводить активы и убегать с ними. Есть подозрение, что уже появилась и схема сговора – богатый клиент через подставных лиц вкладывает в банк десятки (если не сотни) депозитов максимально защищенного размера под высокий процент. Владельцы банка выводят средства и исчезают, в офшоре делясь с клиентом частью средств. Клиент же в России получает компенсацию и делится уже с подставными вкладчиками.

Государство вынуждено вступать в игру и спасать банки. И дело не только в необходимости отвечать по взятым обязательствам и не разочаровывать избирателей. Есть еще и мощное лобби банков-санаторов. Банки-санаторы сделали из естественных последствий схемы по гарантированию вкладов (и требования корпоративных клиентов спасать по возможности и их тоже) выгоднейший бизнес: они заведомо получают больше средств, чем требуется для спасения.

Но возможности государства по взятию на себя рисков банковской системы не безграничны, а главное – государство не любит платить. Уже сейчас видно, что АСВ начинает действовать в стиле страховой компании – старается найти причины и предлоги не платить компенсации. Пока это происходит только «с помощью» банков-банкротов: у тех обнаруживаются неточности в оформлении документов (а точнее, массовое мошенничество со средствами вкладчиков, неоформление вкладов, поддельные документы о выдаче вкладов наличными и пр.), и АСВ отказывает в выплатах во всех спорных случаях. Но наверняка и требования АСВ к предъявляемым документам будут ужесточаться (а большинство банков не дает, а вкладчики не просят полного комплекта удостоверяющих документов, особенно если вклады сделаны переводом, пополнялись и пр.). Более того, уже вовсю идет разговор об отказе в выплатах в случае обоснованного подозрения в том, что вкладчик намеренно разбивал средства на несколько депозитов; о возможности заявить, что вкладчик сознательно рассчитывал на банкротство банка и последующую компенсацию (очевидно, любой вкладчик банка, дававшего высокие проценты, может быть обвинен в такой тактике). На поверхности это противозаконно, так как вкладчик ничего не нарушал. Но в рамках российской манеры трактовки законов уже появилась версия, что действия такого вкладчика – это фактически сговор с банком с целью хищения государственного имущества.

Экстренная мера

Очевидно, что, несмотря на понятную социальную функцию и поддержку действующих правительств голосами благодарного большинства, гарантирование вкладов несет в себе в основном негативные экономические последствия, в том числе для вкладчиков. Такие гарантии могут быть хороши для коротких периодов кризиса, как это было в США во времена Рузвельта, когда введение системы защиты вкладов поддерживает доверие к банкам и на фоне недоверия к остальным инвестициям дает банкам возможность избежать иссушения баланса. Но как постоянная мера такая защита вкладчиков нарушает естественный рыночный баланс – в конечном итоге в пользу мошенников банковского рынка и рискованных инвестиций депрессивно действуя на банковский сектор.

Вместо гарантий вкладчикам мировым надзорным органам стоило бы сосредоточиться на совершенствовании функции банковского надзора (особенно это касается России, где ЦБ показал себя совершенно не способным выявлять проблемы у банков) и создании частной системы страхования вкладов за счет самих вкладчиков, с дифференцированным размером премии для разных банков, устанавливаемым самим рынком. Как и в других областях экономики, гармоничное развитие банковской сферы и реальная защита интересов инвесторов возможны только при условии отказа государства от вмешательства в ценообразование и структуру рисков, и ограничения его роли разработкой правил и контролем за их исполнением.

[Анастасия Миткевич]

http://hbr-russia.ru/biznes-i-obshch...#ixzz4DjqhrGbq
Общественные институты
07.07.2016

О том, почему Россия — это скорее Мексика, чем Аргентина, о печальном отсутствии реформаторов-экономистов в нашей стране и о том, где лучше укрыться бизнесу в тяжелые времена, рассказывает руководитель экономической программы Московского центра Карнеги Андрей Мовчан.

Торговлю с СССР Запад всегда обставлял множеством ограничений. А нынешние экономические санкции против России похожи на те? Долго ли они могут продлиться?

Я вижу слишком мало параллелей: Советский Союз был замкнутым государством, оно практически полностью ориентировалось на ресурсы стран соцблока, не вступая в прямую экономическую конкуренцию или кооперацию, а советская элита не рассматривала никаких других вариантов развития событий, тем более инвестирования за пределами Варшавского блока. Сегодняшняя Россия зависима от международной кооперации даже больше, чем любая другая развитая страна, российская элита держит на Западе семьи, активы, а зачастую и бизнес, то есть, по сути, является практически колониальной. Мы как государство формируем резервы в американской валюте. Советский Союз был активным политическим противником Запада, конкурировал за влияние на третьи страны и ставил своей целью изменение самих западных стран в политическом смысле. Россия, в отличие от СССР, не собирается менять политический строй других государств.

Санкции времен СССР были скорее стратегическими ограничениями на сотрудничество, сегодняшние выглядят как административные штрафные меры, имеющие скорее политический смысл, чем экономический. Другое дело, что связаны нынешние санкции с совершенно необратимой ситуацией — ни вернуть Крым, ни добиться признания его аннексии Россия не может. И в этом смысле ожидать полной отмены санкций в обозримом будущем я бы не стал, хотя не исключено, что частичное их ослабление и возможно — в связи, скажем, с прогрессом по ситуации в ЛНР-ДНР, отказом России от поддержки сепаратистов, развитием мирного процесса.

Если все же представить, что санкции сняли, что произойдет с экономикой России?

Ничего существенно не изменится, потому что санкции на экономику России практически не влияют. Санкции очень избирательные и мягкие — например, в финансовом секторе они запрещают некоторым компаниям и банкам брать деньги за рубежом. При этом никто не запрещает им брать деньги у других игроков внутри России, которые в свою очередь могут совершенно свободно пользоваться зарубежными кредитами. Технологические санкции на нашу экономику практически не влияют, поскольку касаются технологий двойного назначения. Военный экспорт может понести потери из-за запрета на поставки важных комплектующих и технологий, но весь его объем не превышает $12—15 млрд в год — это очень мало, если взглянуть на нашу экономику в целом. Повторюсь, санкции носят политический характер. Это наказание для страны, ей не больно, но обидно. Ситуация даже выгодна власти в России, которая таким образом находит отличное объяснение проблемам в экономике.

А для российских компаний что-то изменится? Например, в продовольственной отрасли?

Продовольственные санкции мы сами на себя наложили, и отменить их можем в любой момент, как это только что произошло с Турцией. Это вносит крайне неприятный для бизнеса элемент неопределенности. Когда все понимают, что пересмотр санкций против ЕС или других стран может произойти в любой момент, но при этом не знают, каких решений можно ждать от нашего правительства завтра, никто не будет запускать новые мощности, интегрировать производство, вкладывать деньги. Реальный спрос на, скажем, отечественные молочные продукты вырос в связи с санкциями, но это рассматривается предпринимателями как повод работать на полную мощность, увеличить отпускные цены и параллельно снизить качество (конкурентов-то нет!), но не инвестировать в новое производство. В итоге идет разбавление молока, в сыр добавляются растительные масла.

Как бизнесу выжить в этих условиях?

Я думаю, под «условиями» надо понимать не столько санкции, сколько общую депрессию в экономике, суровый предпринимательский климат и непредсказуемые высокие риски, исходящие от государства. Реальность, к сожалению, отличается от голливудского кино тем, что не всегда главный герой побеждает. Поэтому вполне вероятно, что на ваш вопрос правильный ответ — никак. Аральское море недавно ушло на 100 км от бывших рыболовецких баз, и местным рыбакам бессмысленно спрашивать, как там выжить. Но, конечно, бизнес есть практически везде на Земле, даже в странах с очень низким ВВП на душу населения и очень плохими условиями для предпринимателей — безусловно, и в России будет сохраняться какая-то бизнес-активность.

Я в ответ на этот вопрос обычно шучу, что в условиях и так очень высоких рисков лучше всего вести криминальный бизнес — по рискам он сравним с законным, а по доходности — значительно выше. Эта шутка горькая — в России очевидно растет криминализация экономики (и не только), к сожалению, уже и так с высокого уровня. Законы экономики отменить невозможно, и только существенное снижение рисков обычного предпринимательства может сократить объемы криминального бизнеса.

Ну а чтобы приспособиться без нарушения законов, надо помнить несколько важных истин. Во-первых, надо понимать, что риски очень высокие, поэтому все действия, которые их снижают, хороши. Это может быть любой прочный контракт с властью — например, подкрепленный родственными связями; это может быть «крыша» крупной, желательно — государственной компании; это может быть вынос важнейших центров бизнеса (финансового, технологического) за границу; это может быть физический переезд за границу с сохранением бизнеса в России.

Во-вторых, лучше всего вести бизнес, который имеет минимум фиксированных издержек и основных материальных активов, чтобы легче было перевести его в другой регион и чтобы это не выглядело как большой бизнес, который можно отобрать. Нелицензируемый бизнес лучше лицензируемого, имеющий дело с таможней — хуже не имеющего, вообще чем меньше столкновений с государством, тем лучше — кроме «крыши» и льготного кредитования.

Надо стремиться на мировые рынки, производить востребованный там товар, потому что по себестоимости отечественные товары все более конкурентоспособны по мере падения рубля и зарплат на рынке.

Всегда будут прибыльны бизнесы, связанные с такими природными ресурсами, как нефть, лес, газ, руда — но туда в России вход разрешен только некоторым.

И еще надо обратить внимание на сферу услуг. Сейчас наступает время сервисного фаст-фуда. Если вам удалось построить не очень качественный сервис за малые деньги, то вы будете существовать и работать. Дешевые парикмахерские и рестораны-столовые всегда будут востребованы. Недавний проект «Гинзы» и «Чайхоны №1» — «Обед Буфет» на Новом Арбате — вкусная дешевая столовая с чипированными подносами, позволяющими автоматически формировать чек — яркий пример такого бизнеса.

Из-за низких доходов у нас будет низкий уровень внутреннего спроса. Значит, нужно делать что-то, что имеет высокое конкурентное преимущество, либо дает высокую маржу (например, потому что имеет очень низкую себестоимость). Также нужно использовать тот факт, что с падением экономики труд становится дешевле. Значит, надо предлагать услуги международного аутсорсинга — учитывая, что в крупных городах у нас население достаточно образованное. Например, сейчас многие англоязычные колл-центры находятся в Индии, потому что там дешевая рабочая сила. Россия тоже может и должна пойти по этому пути. Во многих областях, от инженерных работ до офшорного программирования и дизайна, можно работать на Запад на аутсорсинге.

Как вы думаете, возможен ли в России аргентинский сценарий?

В России уже давно аргентинский сценарий. Страна напоминает Аргентину в ее худшие моменты XX века с точки зрения экономики и в лучшие — с точки зрения политики. В начале прошлого века Аргентина являлась одним из главных экономических игроков мира, ВВП на душу населения был выше, чем у Италии и Франции, а сейчас ее скорее надо сравнивать с Мексикой, а Мексику с Россией. За 100 лет доля Аргентины в мировом ВВП сократилась в 2 раза.

Не могли бы вы привести исторические аналогии нынешней ситуации в России?

Ситуация начала 2000-х годов в Венесуэле похожа на нашу ситуацию, но будет ли Путин или его преемник Уго Чавесом — сказать сложно. Уго Чавес пошел на крайний левый поворот, в результате совсем разрушив страну. Путин же на него не идет, хотя все время угрожает сделать шаг в ту сторону — видимо, чтобы его реальные действия выглядели «центристскими». Украина перед Януковичем была в похожей ситуации, когда президент был лидером, который, несмотря на свое прошлое, казался способным ситуацию изменить, консолидировать, создать даже некоторое правое движение. Казахстан два-три года назад выглядел похоже, сейчас страна идет в правую сторону, пытается быть открытой, работать с Китаем, Россией, но непонятно, что будет дальше, поскольку там много проблем, связанных с конструкцией власти.

Можно говорить и об Индонезии, и о Мексике, которая преодолела свои левые тенденции и сейчас отлично развивается. Мексика похожа на Россию, это нефтяная держава, которая пережила голландскую болезнь вместе с нами. Она экономически зависима от США так же, как мы от Евросоюза. Тем не менее она устойчиво растет, и уже сегодня ее ВВП сравним с российским. Еще 20 лет назад мы были похожи на Польшу, но она продвинулась намного дальше и по пути интеграции в мировую экономику, и по пути либеральных экономических реформ, и теперь у нее ВВП на душу населения в 1,5 раза больше нашего.

На что должны быть направлены реформы, которые смогут изменить ситуацию к лучшему?

Важно перестать постоянно реформировать и менять законы, а остановиться на чем-то разумном и уже не отступать от этого — постоянные скачки существенно увеличивают неопределенность. Пора изменить судебную систему и систему правоприменения, чтобы люди спокойно работали, были защищены и от произвола, и от противоречивых норм, которые сложно не нарушить. Добиться низкой инфляции — пусть не 4%, а все 8%, но надо дать рынку ощущение ее предсказуемости. Люди должны знать, что ЦБ проводит определенную финансовую политику (такую, например, как нынешняя), и что если она и изменится, то не вдруг. С точки зрения расширения рынков, конечно, нужно дружить с миром и находить возможности поддерживать экспорт, в том числе экспорт услуг.

Чтобы снизить себестоимость товаров и услуг, надо резко снижать налоги в отдельных областях. Стоит снизить социальный налог, дав людям возможность самим решать, как накапливать на пенсию, как финансировать страховую медицину. Нужно снизить налоги на малое и индивидуальное предпринимательство: в казну они приносят мало, а бьют по бизнесу очень сильно.

Наконец, все нововведения стоит разрабатывать не абстрактно, а в контексте конкретного мандата на действие — в противном случае все разработки будут опять положены в стол.

Есть ли реальная польза от таких организаций, как Агентство стратегических инициатив, Столыпинский клуб и других?

Эти организации работают как раз в стол по определению, потому что они не имеют глобальных внедренческих полномочий. Каждый, кто работает в них, рассматривает свою деятельность как академическую, а не управленческую, что приводит к трем неприятным эффектам. Первый — это шапкозакидательство, упрощение проблем, декларативность. Второй — излишнее творчество в работе, ведь придумать можно что угодно, все равно реализовывать не будут. Третий — продвижение интересов конкретных групп и людей в надежде, что отдельные меры будут приняты и принесут материальную выгоду заказчикам.

Человек несет ответственность, если понимает, что его позиция в обществе, мандат на власть, авторитет зависит от конечного результата, а не от того, что он заявил с трибуны. Без объединения системы разработки и системы внедрения мы будем продолжать наблюдать изолированных друг от друга мудрецов с неосуществимыми предложениями и управленцев со своей программой, в основном сводящейся к поддержанию status quo.

Кого из российских реформаторов вы могли бы назвать самыми эффективными?

Россия никогда не проходила полномасштабных правых либеральных реформ, все реформы в той или иной степени были лево-государственническими с точки зрения политики и экономики. Реформы Александров II и III были чуть более успешными, поскольку были менее «левыми», чем прочие. В основе реформ Гайдара (они были бы правыми, если бы не выродились в удовлетворение интересов крупных групп) лежало распределение советской собственности, которая должна была заработать на капитализм, однако получившие ренту собственники стали фактически феодалами и консолидировали власть и капитал. В полной мере успешными их назвать нельзя, они создали экономическую устойчивость — и она нам в 2008 и 2014 годах очень пригодилась, но не создали базы для роста.

Очень часто говорят про реформы Столыпина, но у меня они не вызывают энтузиазма применительно к сегодняшнему дню. Столыпин совершил много ошибок, его реформы были частью движения к катастрофе, которая и случилась в процессе Первой мировой войны. И уж точно они не имеют никакого отношения к предложениям Столыпинского клуба. Политик требовал, чтобы бюджет был профицитным, инфляция — низкой, экономические агенты работали в прибыль. Сегодняшний Столыпинский клуб, наоборот, предлагает мягкую монетарную политику и высокий плановый дефицит бюджета.

В России таких качественных экономических реформ, как реформы Рейгана в Америке, Бальцеровича в Польше или Тэтчер в Англии, никто не делал.

Кто, на ваш взгляд, мог бы их провести?

За 15 лет количество ярких, знающих и одновременно готовых действовать в интересах страны людей кардинально сократилось — причем по всему политическому спектру. У нас нет лидеров ни с оппозиционной стороны, ни со стороны власти, которые могли бы провести реформы. Разумеется, есть люди, которые хорошо понимают, что происходит, — например, Алексей Кудрин, Андрей Илларионов, Константин Сонин, но понимания недостаточно.

Выйдет ли Россия на свой прежний уровень?

Нам не нужно на прежний уровень, он был и невысок, и неустойчив. Россия демонстрировала экономический рост за счет продажи огромного количества нефти и газа с большой маржой. Выручка от продажи углеводородов не только формировала ВВП напрямую, но и, «протекая» в другие отрасли хозяйства и наполняя бюджет, катализировала экономику во всех секторах. Сейчас такой маржи уже не будет, а источников, которые могли бы заменить нефть и газ в этом смысле, у нас нет. Экономика обезвожена, и, конечно, первой реакцией на проблему было бы искусственно закачать в нее деньги вместо «нефтяных». Но, во-первых, их негде взять, поскольку эмиссионная закачка моментально отразится на инфляции, и ее эффект будет нивелирован, а реальные инвестиции никто не хочет вкладывать из-за высоких рисков и архаичности экономической структуры; во-вторых, опыт 2012—2013 годов показал, что даже при высоких ценах на нефть и потоке долларов российская экономика впала в стагнацию — ухудшение инвестиционного и предпринимательского климата в стране за последние годы свело на нет даже эффект нефтяных денег, так что и вливания не помогут.

А еще можно было бы провести масштабные реформы, поменять отношение к бизнесу и инвесторам и запустить механизм «роста снизу» — за счет инициативы бизнеса. И это, конечно, сработает — но эффект будет очень ограниченным, потому что Россия страшно опаздывает, критически отстает в своем технологическом укладе, а также в способности генерировать высокомаржинальный продукт. Структура мирового ВВП сильно меняется, за последние 20—30 лет кардинально выросла доля высоких технологий и упала доля промышленности. Чтобы вернуться в число значимых экономик мира, России придется не только дать возможность бизнесу развиваться, а инвесторам инвестировать — нам будет необходимо масштабное привлечение западного технологического знания, научной школы, системы управления высокомаржинальной экономикой.

Россия по-прежнему остается огромным государством с большим количеством ресурсов и ядерным оружием. Но с экономической точки зрения мы — страна третьего мира. И если не начать реформы сегодня, через 15—20 лет будем страной четвертого мира. Важно, однако, понимать, что, даже проведя реформы, мы лишь сможем сохранить за собой позицию в третьем мире. Вместе с ними надо принять курс на максимальную международную открытость, интеграцию в мировую экономику, свободный обмен трудовыми ресурсами и технологиями. Если в смысле законодательства или правоприменения нам нужно пойти по пути развитых стран, то в области технологий нам придется копировать корейские и китайские модели поведения — учиться, заимствовать, включаться в мировые производственные цепочки — и постепенно развивать свое. Комбинация этих двух стратегий совершила экономическое чудо во многих странах, а значит, и у нас есть такой шанс.

[Московский центр КАРНЕГИ]

http://carnegie.ru/2016/10/06/ru-pub-64812
Андрей Мовчан, Елена Скворцова

Cтатья / интервью06 октября 2016Собеседник

Краткое резюме:
Государство может получать деньги только от реальных людей, которые работают, создают продукт. Именно поэтому в условиях дефицита бюджета правительство главным образом увеличивает налоговую нагрузку на граждан.

Экономическая политика

Экономический кризис

Откуда, как не от нас?

— Сколько можно тянуть из народа? Неужели нет других источников?

— А других источников просто не существует. Есть живые реальные люди, они работают, создают продукт. И есть фиктивное образование под названием государство... И оно должно откуда-то получать деньги для своего функционирования — в том числе и для того, чтобы перераспределять средства среди населения. Так откуда, кроме как от людей, государство может получить деньги? Оно и получает их от граждан — в основном через налоги. Еще — в малой части — государство получает средства от того имущества, которое оно у этих людей некогда забрало и которым теперь пользуется. Поэтому, когда мы с вами пытаемся понять, откуда государству взять денег, мы должны помнить, что на земле, кроме людей, никого не существует. И только у них и можно брать деньги.
Андрей Мовчан — директор программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги. Он является одним из самых известных финансовых менеджеров России.
Андрей Мовчан

Директор программы
Московского Центра
Программа «Экономическая политика»
Другие материалы эксперта…

Мы — европа вековой давности
Я знаю два бизнеса, где «крутятся» такие деньги – контрабанда и обналичка
Антон Силуанов идет по стандартному пути взаимодействия с должником

— Слишком уж мрачно. Но, насколько я знаю, у вас есть конкретные предложения, как это сделать максимально безболезненно.

— Безболезненно — значит без ущерба для экономики, стабильности общества и без жестких последствий для всех групп граждан. Но забирать деньги, никого не ущемив, невозможно. Поэтому начинать надо с вопроса, так ли уж нужно искать новые средства.

В нашем бюджете есть спорные статьи расходов. Скажем, надо ли в полном объеме финансировать те же военные расходы? Скоро они будут составлять все 5% от ВВП. Мы находимся на 4-м месте по объему военных расходов, проигрывая только США, Китаю и Саудовской Аравии. Если сейчас сократить военные расходы на 1% ВВП, то весь наш ожидаемый дефицит бюджета в 4% от ВВП сократится на четверть. Видите, мы уже нашли 25% от требуемой суммы.

Есть еще целый ряд программ, в том числе внутриминистерских, которые легко сокращаются — это просто избыточные бюрократические аппетиты. По нашим прикидкам там можно «найти» еще процентов 10 бюджета.
У кого занять

— Минфин вроде как планирует в 2017-м внутренние займы. Это тоже в копилку?

— Не в копилку, а на расходы. Минфин вряд ли выйдет с масштабной программой внутренних займов, пока не исчерпались фонды, а потом — конечно будет занимать. Не думаю, что он пока пойдет напрямую занимать в ЦБ, хотя это самый простой вариант (придется, конечно, закон о ЦБ подправить, но с нашей Думой это не сложно). При таких займах ЦБ фактически печатает новые деньги, это увеличивает денежную массу, и в России, с низкой инфляцией и денежной массой, это для экономики пока не страшно — даже займ в размере всего дефицита (у нас после сокращения расходов осталось менее 3% ВВП) не увеличит инфляцию больше чем на 5–6%. Другое дело люди — инфляция это налог на всех, потеря лишних 6% покупательной способности в год — это серьезный ущерб для домохозяйств. Но, повторюсь, пока есть более безопасный способ занимать.

— Например?

— Собирать лишнюю ликвидность с рынка. Сейчас на рынке много денег, из-за крайне высоких рисков в российском бизнесе люди просто не знают, куда их инвестировать. Банки тоже не знают, что делать с деньгами, кредитовать не хотят из-за тех же рисков. Так вот, можно внутренний займ делать не у ЦБ, через эмиссию, а собирать деньги прямо на рынке. Думаю, $50 млрд в год под низкий процент мы не соберем, но $15–20 млрд в год вполне можно будет собирать в ближайшие годы — вот и еще 30–40% дефицита.

Этот внутренний долг, правда, придется оплачивать по ставке не меньше 5% годовых в рублях. Но при увеличении долга на $20 млрд в год это всего лишь рост расходов на 0,1% ВВП. Такую долговую нагрузку можно легко себе позволить 5–6 лет подряд…

Можно также снова начать выпускать облигации государственного внутреннего выигрышного займа — долг в валюте будет покупаться еще более охотно, ставки будут еще ниже, его можно сделать очень длинным и бескупонным, чтобы отнести бремя выплат на будущие поколения. Можно снова запустить механизм выигрышных облигаций и выплачивать бюджетникам часть зарплаты такими облигациями, вообще не несущими процентов или имеющими минимальные проценты. Мы все это уже проходили, все работало. Лучше от этого никому не становится, но проблемы временно решаются.
Кому ужаться

— А что значит «кого-то ущемить»? Налог на богатство?

— Нет, я имею в виду — если дальше давить на нефтегазовую отрасль, к примеру. Нефтяники и газовики говорят: если увеличивать им налоги, они не смогут инвестировать в добычу. Пока это неправда. У нас себестоимость нефти все еще в два-три раза ниже, чем ее рыночная цена. В таком бизнесе можно любые налоги собирать и, конечно, они будут инвестировать в добычу и дальше, так как у них маржинальная прибыль будет положительной. Еще порядка $5 млрд выдавить из нефтянки можно.

Вот так в сущности мы с вами уже нашли 75% дефицита бюджета на ближайшие годы. Еще 25% можно покрыть внешними займами — как видите, не надо повышать другие налоги (там к тому же очень высок риск, что от повышения налогов бизнес уйдет повально в тень и на самом деле налоговые сборы только упадут), не надо провоцировать инфляцию эмиссией, не надо сворачивать социальные программы.

— В прошлом, кажется, году Путин на большой пресс-конференции сказал: вот поскребли по сусекам одной из частных крупных компаний, и нашлось 3 млрд. Как заставить бизнес делиться?

— Я не могу отвечать за слова Путина. Тем более что сусеки не экономический термин. И я не понимаю, что такое эта «социальная ответственность бизнеса», которая должна заставить его с кем-то делиться. Бизнес должен делать хорошие товары и получать прибыль, платить законные налоги, настолько мало, насколько возможно — и все. В нормальном обществе «скрести по сусекам» в частном бизнесе называется словом «грабеж». А любой дополнительный налог или сбор — под те же социальные обязательства или «на войну» — приведет лишь к сокращению мотивации бизнеса работать в стране. А это значит, что у нас будет меньше товаров и меньше зарплат.

— А налог на роскошь?

— Его можно ввести, но по факту вы опять рискуете получить меньше налогов, и не только — вы получите падение потребления и меньше зарплат для простых людей. Богатые будут активнее переезжать, их роскошь будет находиться по другим адресам. Они продадут свои дома, закроют свои предприятия здесь и откроют их на Кипре, в Великобритании, в Болгарии... Вы не можете просто увеличивать налоги на успешных людей — они мобильны и предприимчивы, они не будут терпеть. Хотите больше налогов — дайте что-то взамен: больше прав, ниже риски, лучше условия, гарантии возможности безопасно делать бизнес. Не хотите ничего давать — лучше не пробовать повышать налоги.

— То есть такие способы поискать деньги — путь в никуда?

— Конечно. Надо искать деньги, создавая условия для их производства, а не пытаться отнять у тех, у кого они есть.

— А как вы оцените призывы ограничить зарплаты менеджеров госкорпораций, «золотые парашюты» и тому подобные излишества?

— Ограничение зарплаты госслужащего — это пример абсолютно непрофессионального подхода к управлению. Зарплата должна быть не ниже или выше — она должна быть рыночной: если вы нанимаете человека на работу и он получает ниже рынка, это значит, что он либо мошенник и вас обкрадывает, либо дурак и вам не нужен.

— Зарплата, например, Сечина соответствует рыночной?

— Я не знаю, какая она. Да и некорректно это — обсуждать чужую зарплату. Но у меня есть общее впечатление, что эффективность наших госкорпораций намного ниже рыночной. Так что не очень понятно, за что люди вообще получают деньги. Я бы сократил количество и менеджеров, и госкорпораций — приватизировав их (или вообще закрыв) и передав все это в частные руки. И пусть частный совет директоров, скажем, в той же «Роснефти» решал бы — какую зарплату платить Сечину или кому другому. Может, Сечин и недополучает и надо ему добавить, а то уйдет к конкурентам? А госбюджету было бы от этого намного легче.
Внешние долги и другие «находки»

— А вот еще возможная статья дохода — наши внешние долги. Россия их традиционно прощает, оставляя странам-должникам символические выплаты: недавно практически полностью списали долг Венесуэле... Там, правда, маленькие суммы — миллионы долларов. Но все же.

— Прощать или нет — не в нашей власти решать. Если все равно не отдают, какие варианты? Мы очень хорошо знаем, что Венесуэла не собирается никому отдавать никакие долги. Тут вопрос в другом: зачем давать еще и еще? Его надо ставить, в частности, когда мы, гордясь нашим экспортом вооружений, 20% поставок отправляем в Венесуэлу в кредит, который назад не получим. И все это для того, чтобы некие люди смогли отчитаться президенту: мы продали много нашего оружия. А фактически выбросили наши деньги на помойку.

— А конфискованное имущество?

— Это крохи.

— Ну вот: 9 млрд рублей у Захарченко, несколько миллионов долларов у Хорошавина, нехилые суммы у Гайзера... А сколько еще менее громких дел.

— Это все не масштаб дефицита бюджета ($50 млрд). Даже если мы будем конфисковывать по $500 млн в год, все равно это всего лишь 1% от дефицита. Кроме того, деньги того же Захарченко пока не конфискованы (они взяты под охрану) — это можно сделать только по решению суда, и то если удастся доказать, что они получены преступным путем.
Работа для премьера

— А расходы на обслуживание министерств, ведомств, чиновников — их реально оптимизировать?

— Там, конечно, много неэффективности, какие-то дикие программы... Типа «разработка концепции оптимизации» чего-нибудь, которая может стоить десятки миллиардов рублей. Но бюрократическая машина огромна, и все равно чиновники будут находить лазейки, проводить суммы... Им же важно списывать побольше на себя. Оптимизацию российской бюрократии никто проводить не собирается. Пока никто даже рот не открывал на эту тему.

— А кто бы мог провести такую работу?

— По большому счету это работа премьер-министра. Мог бы это сделать и президент... В любом случае — это работа первых лиц государства. К сожалению, сегодня в России нет лидера, способного бросить вызов коррумпированной бюрократии и выиграть с ней борьбу — такой способ сокращения бюджета можно не рассматривать.

[Андрей Мовчан]

13.10.2016

http://carnegie.ru/commentary/?fa=64844
Экономический кризис

В экономическом анализе как нигде отчетливо проявляется когнитивный эффект confirmation bias, свойственный психологии человека. В потоке цифр, значение которых плохо определено и часто непонятно, легко найти подтверждение именно тех теорий, которые кажутся более приятными. Поэтому «все нормально» и «все пропало» еще долго будут в России превалирующими идеями в отношении экономической ситуации

Вокруг состояния российской экономики идет активная дискуссия. Маргинальные оптимисты утверждают, что кризис успешно пройден и скоро экономика начнет расти. Они уверены в предстоящем росте цен на нефть, измеряют ВВП России по паритету покупательной способности, ссылаются на позитивный баланс счета внешнеторговых и финансовых операций и растущие золотовалютные резервы. Маргинальные пессимисты отвечают, что экономика находится в состоянии неуправляемого пике и скорая катастрофа неизбежна. Они указывают на сокращение номинального ВВП в долларах на 40% по сравнению с пиком, быстрое исчерпание фондов правительства, значительный дефицит бюджета, двузначное падение доходов населения и продолжающееся сокращение инвестиций.

Истина, как обычно, где-то посередине. Но прежде чем говорить о правильных выводах, неплохо исследовать вопрос качества вводных, которыми мы располагаем. Увы, это качество (применительно как к цифрам, так и к методикам) оставляет желать лучшего.

Неучтенное и переучтенное

Вопрос количественной оценки показателей российской экономики упирается в условность систем измерения различных параметров и точность данных, которыми мы располагаем. Данные до 1991 года вообще сложно признать значимыми, так как статистика времен СССР формировалась по совершенно отличным от современных принципам, вела измерения в искусственно оцениваемой валюте и в экономике регулируемых цен, а результаты даже для внутреннего пользования активно корректировались – общеизвестное «хлопковое дело» было ярким примером таких корректировок. После 1991 года статистика стала более адекватной, но существенные вопросы к ней все равно остались.

Основным вопросом оценки ВВП России всегда была доля теневой экономики, причем не только в прямой форме (неучтенные официально заработки и прибыли). Серьезное влияние всегда оказывала практика искусственного ценообразования, в том числе завышения цен на государственные поставки и подряды. По строительным подрядам завышение цен, по разным данным, составляло и составляет от 20% до 50%, по поставкам сложного технологического и потребительского оборудования, как выяснилось в ходе «дела о томографах», – до 200% от реальной цены.

Очень распространена была и практика частного искажения цен. Искажались цены на ввозимые товары – для снижения пошлин (в 2014 году разница в оценке объемов экспорта Китая в Россию и импорта России из Китая составила около $10 млрд, или 0,5% ВВП России), на оказанные услуги – для снижения НДС и даже на вывозимые товары для снижения выручки и налога на прибыль. В России немало субсидируемых производств (в основном в сельском хозяйстве) и социальных выплат из бюджета, а оценка деятельности региональной власти и выделение регионам средств во многом зависит от их отчетности по экономическому состоянию региона. Интересы региональной власти и производителей в этом редком случае совпадают – и тем и другим выгодно завышать показатели, что они аккуратно, но делают.

Но все вышеуказанное – легальная часть экономики. Доля неформальной экономики в России, которая в 1990-х годах, по некоторым оценкам, превышала весь размер официально зарегистрированного бизнеса, к 2013–2014 годам, по официальным же данным, сократилась до 10%. Ответ на вопрос, как проводились официальные измерения неофициального бизнеса (частным образом оплачиваемые услуги, открытые рынки, вклад личных хозяйств, нелегальное потребление энергии и других ресурсов), неизвестен. Зато в 2014 году Росстат сообщил, что существенно пересмотрел методику и значительно увеличил долю неформального бизнеса в ВВП. Благодаря этому, а также включению экономики Крыма в расчет, ВВП 2014 года, по официальным данным, даже вырос, правда менее чем на 1%.

Наконец, в ВВП попадают товары и услуги, произведенные честно, но по той или иной причине утраченные. Яркий пример – экспорт, поставленный покупателям в кредит, который те потом не возвращают. Только по статье «Экспорт вооружений» и только за 2015 год около $4 млрд (0,35% ВВП страны) было поставлено Россией в обмен на заведомо невозвратные кредиты. Всего за последние годы мы списали только кредитов государственного уровня примерно на 5% сегодняшнего ВВП. Но никакая статистика не учитывает этих списаний при расчете экономических показателей, хотя, наверное, надо было бы вернуться к времени их выдачи и уменьшить ВВП на их объемы.

Пятна ВВП

Сам по себе ВВП, даже очищенный от приписок и увеличенный на неучтенные части, не является вполне корректным показателем качества, стабильности и роста экономики. Знаменитое «строим мост – это ВВП, разрушаем мост – тоже ВВП» не является преувеличением. В рамках расчетов ВВП невозможно отделить создание новой стоимости от ее перераспределения и даже от ее ликвидации. Например, недострой, остающийся навсегда непригодным к эксплуатации, на практике предствляет собой комбинацию перераспределения средств от инвесторов к подрядчикам и рабочим и уничтожения материальных ресурсов, но с точки зрения ВВП он ничем не отличается от достроенного и переданного в эксплуатацию объекта (несколько меньшего масштаба).

Также сложно ассоциировать с развитием страны долю ВВП, приходящуюся на торговлю. Когда доля торговли в ВВП растет (в силу, например, роста market power торговых систем по сравнению с производителями), ВВП может не меняться, в то время как объем создаваемой стоимости будет сокращаться. Все эти условности в России приводят, например, к тому, что на фоне инвестиций в сочинскую Олимпиаду, провальных мегапроектов и роста доли торговли в ВВП сам показатель ВВП в 2013 году рос, а производство, инвестиции и экспорт уже значительно сокращались.

Составляющие ВВП также сильно отличаются по своему влиянию на будущее экономики – так называемому мультипликативному эффекту. Созданный станок дает больший мультипликативный эффект, чем произведенный товар потребительского спроса. С помощью станка создадут новый ВВП, а товар принесет «всего лишь» деньги производителю и удовлетворение потребности потребителю. Но и то и другое имеет позитивный эффект – производитель инвестирует деньги, полученные за товар, в новое производство, потребитель, удовлетворенный товаром, будет дальше работать и дальше потреблять. А вот расходы на вооружение, например, имеют очень низкий мультипликативный эффект – произведенные танки будут ржаветь, созданные военные технологии в других областях применяются крайне ограниченно. В этом смысле наши 4,5% ВВП, идущие на оборону, и среднемировые 2,9% существенно отличаются.

Инновационная диагностика строительства

Помимо ВВП, в России сложно судить о таких показателях, как средние доходы домохозяйств (в целом и по отраслям или регионам). Из-за запретительно высоких сборов с фонда заработной платы и налогообложения зарплат и доходов начиная с нулевого уровня, большая часть выплат маскируется под другие формы финансовых операций либо производится из неучтенной наличности. Доля наличного оборота в розничной торговле в России в 2014 году превышала 80%, 30% жителей не имели банковских карт, а количество наличных рублей в обращении за последние 14 лет выросло более чем в 45 раз.

На оценку среднего дохода домохозяйств и равномерности его распределения (да и уровня безработицы) влияет и фиктивное трудоустройство граждан. В основном это муниципальные службы и жилищно-коммунальные комплексы, но похожая практика есть во многих федеральных и региональных бюджетных организациях: безработные граждане из депрессивных районов, где невозможно найти работу, за небольшую плату наличными оформляются на работу, но не работают, а большую часть их заработной платы получают чиновники, контролирующие соответствующие учреждения.

Непросто оценивать в России и распределение расходов бюджета – более 30% этих расходов засекречено. Традиционно считается, что засекреченные статьи бюджета используются на финансирование оборонно-промышленного комплекса и других силовых ведомств, но есть косвенные свидетельства, что диапазон их использования существенно шире.

Да и в открытых статьях все непросто – зачастую внутрь статей и подстатей прячутся расходы, имеющие мало отношения к теме статьи. Вот, например, подстатья «Создание объектов социального и производственного комплексов, в том числе объектов общегражданского назначения, жилья, инфраструктуры и иных объектов» в рамках подпрограммы «Развитие и внедрение инновационных методов диагностики, профилактики и лечения, а также основ персонализированной медицины» государственной программы Российской Федерации «Развитие здравоохранения». Ну казалось бы, какая связь между инновационными методами диагностики и строительством жилья? Тем не менее на эту статью в 2015 году было выделено 7 млрд рублей, и они вполне могли пойти на строительство жилья.

Даже резервы, сформированные правительством, бывает непросто оценить: несмотря на то что их состав публикуется, многие его статьи непрозрачны, а некоторые (как, например, деньги, переданные Внешэкономбанку, ВТБ, ГПБ, вложенные в другие банки в обмен на привилегированные бумаги; общая сумма таких вложений составляет примерно $23 млрд), с большой вероятностью, представляют собой невозвратные кредиты.

Сложности представляет и оценка единиц измерения: за период с 2000 и по 2015 год рыночный курс доллара США к рублю колебался относительно расчетно-инфляционного курса в диапазоне примерно от плюс 140% до минус 60%. Если бы ВВП России, например за 2013 год, был пересчитан в доллары не по рыночному курсу, а по расчетно-инфляционному, сумма $2,1 трлн превратилась бы в $1,4 трлн. Последовательный взгляд на развитие российской экономики с учетом такой волатильности рубля относительно своей справедливой стоимости должен скорее говорить не о падении ВВП России в 2015–2016 годах, а о неадекватном его завышении в период 2005–2013 годов из-за переоценки рубля.

ППС Киргизии

Еще большая проблема возникает с применением коэффициента паритета покупательной способности к экономическим показателям в России. Проблема системная – даже методика, используемая странами ОЭСР с их уровнем взаимной прозрачности, изложенная вкратце на 408 страницах, включает в себя список оговорок и ограничений применимости этого параметра. Сама по себе методика позволяет странам-участникам самостоятельно выбирать товары для сравнения, целый ряд услуг и товаров часто не попадают в рассмотрение (даже в ОЭСР некоторые страны не включают в ценовую часть анализа образование или, например, недвижимость). Для вычисления коэффициента одни страны используют цены реальных транзакций, другие – заявленные цены продавцов. Многие страны используют цены в столице, многие – средние по территории. Цены определяются одними странами в одном конкретном месяце года, другими – в среднем по году.

Проблема с ППС носит и временной характер – на сегодня на сайте ОЭСР размещена информация по предлагаемым значениям коэффициента ППС для стран, не входящих в ОЭСР, только по состоянию на 2011 год. Очевидно, в России с 2011 года произошли кардинальные изменения в стоимости товаров и услуг.

В России ситуация с ППС еще сложнее – у нас существенно искажены цены на коммунальные услуги, разница в цене на одни и те же товары и услуги в разных регионах достигает сотен процентов, потребительские корзины для разных слоев населения в силу высокого расслоения имеют совершенно разный состав. Официально принятый для расчета уровень ППС России, превышающий 320%, вряд ли может адекватно отражать сравнительные уровни цен в России и США – достаточно вспомнить, что более половины потребления россиян составляет импорт, что цены на топливо в России и США сегодня примерно одинаковы, что цены на недвижимость сопоставимы, а по целому ряду продуктов потребительского спроса (продукты питания, одежда, предметы быта, бытовая техника, автомобили и прочее) цены в России по отдельным позициям оказываются выше, чем в США. Еще более наглядно выглядит сравнение ППС России и других стран: в Китае официальный ППС равен примерно 180%, в Киргизии – 330%. Сложно поверить, что в Китае жизнь в два раза дороже, чем в России, а в Киргизии – так же дорога.

Но даже если бы мы научились адекватно описывать и оценивать соотношения цен, некорректно применять один коэффициент ППС к двум таким разным вещам, как, например, ВВП и доходы домохозяйств. И дело не в том, что ВВП состоит из доходов домохозяйств только примерно на 50%, а остальное – налоги и корпоративные прибыли. Дело в том, что продуктовая композиция ВВП никак не соответствует потребительской корзине. В российском ВВП 18% составляют углеводороды и 3% – продукция агропрома. В потребительской корзине среднего россиянина продукты составляют более 50%, а топливо – менее 10%.

Остальная статистика, даже если она касается, казалось бы, совершенно очевидных вещей, тоже неоднозначна. Чего стоит, например, сделанное Росстатом заявление о сокращении количества малых предприятий на 70 тысяч – почти на 30%, причем только за последний год? Немногого – в этой статистике предприятия никак не разделены на реально функционировавшие и открытые в свое время про запас. Нет никаких данных о количестве предприятий, перешедших в разряд «микропредприятий» из-за изменений в методологии классификации по решению правительства в 2015 году. Более того, подсчет количества предприятий делает не только Росстат, но и ФНС: данные подсчетов этих двух организаций расходятся на сегодня на 28 тысяч предприятий, и неизвестно, как далеки они оба от реальности.

Уровень шума

Все эти издержки количественных методов нам придется учитывать, анализируя экономику России. Необходимо помнить, что результаты анализа будут точны лишь настолько, насколько это позволяют данные. Каждую группу данных приходится тщательно анализировать и на достоверность, и на применимость к исследуемому вопросу. В первую очередь приходится избавляться от соблазна оценивать и комментировать малые движения и короткие временные интервалы – например, не имеют никакой аналитической ценности данные о месячных изменениях экономических параметров.

Надо помнить, что значения роста/падения ВВП, доходов или объемов операций менее 2–3% неинформативны, так как остаются в пределах ошибки вычисления или уровня шума, вызываемого проблемами единиц измерения. Точно так же с большой осмотрительностью стоит сравнивать данные по экономикам разных стран, особенно за разные периоды времени. Более или менее безопасно анализировать прозрачные объемы торговли в физическом выражении (часто они косвенно отвечают на вопрос об изменении доходов и настроений на рынках), а также финансовые показатели высокого уровня, такие как баланс внешнего счета страны, баланс финансовой системы и прочее.

В экономическом анализе как нигде отчетливо проявляется когнитивный эффект confirmation bias, свойственный психологии человека. В потоке цифр, значение которых плохо определено и часто непонятно, любой человек легко находит себе подтверждение именно тех теорий, которые кажутся ему более приятными.

Возможно, поэтому человечество, которое научилось сажать космические зонды на астероиды за миллионы километров от Земли, делая это на скорости тысячи метров в секунду с точностью до нескольких сантиметров, не только не смогло выработать единой модели успешной экономики, но и до сих пор не знает, как предотвращать регулярные кризисы. Поэтому «все нормально» и «все пропало» еще долго будут превалирующими идеями в обществе в отношении экономической ситуации. Но этот факт не должен останавливать нас от попыток анализа, тем более что даже и без количественных исследований мы сегодня знаем – в экономике России далеко не все нормально, и проблемы нарастают.