*305. Вторая мировая война-3

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-iyunskaya-deportaciya

22.05.1941 - 20.06.1941 ЭстонияЭстония,
СССР

Депортация, проведенная 14 июня 1941 г. советскими властями депортацию, в ходе которой из Эстонии было принудительно вывезено в Россию около 10 000 человек.

Операция одновременно проходила на аннексированных СССР в 1939-1940 гг. территориях: в Эстонии, Латвии, Литве, в Украине, в Белоруссии и Молдавии. Это была политическая репрессия, направленная против жителей этих регионов и имевшая цель устранить «враждебные» советской власти категории людей.

Подготовка к депортации началась в ноябре 1940 г., когда НКВД стал проводить учет «контрреволюционных элементов» в Украине, в Белоруссии, Молдавии, Карелии, Литве, Латвии и Эстонии. В мае 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР совместным постановлением определили, что депортации подлежат «антисоветские, криминальные и социально опасные элементы», к которым были отнесены, например, члены бывших «буржуазных» партий, полицейские, офицеры армии и Кайтселийта и многие другие. Этих людей надлежало отправить в заключение, причем аресту и отправке на спецпоселение подлежали и члены их семей. Имущество арестованных конфисковалось.

4 июня 1941 г. для фактического проведения акции был сформирован оперативный штаб ЭССР, который координировал работу комиссий, состоящих из трех членов (троек), готовивших депортацию в уездах и крупных городах. Как правило, в тройки входили руководители местных органов НКВД и НКГБ и один из их заместителей. Руководил оперативным штабом заместитель народного комиссара госбезопасности ЭССР Вениамин Гулст.

Согласно плану, утвержденному народным комиссаром внутренних дел СССР Лаврентием Берией, из Эстонии высылке подлежал 14 471 человек. Из них 9 115 (члены семей) подлежали высылке на спецпоселение, 4 665 глав семей и 691 уголовный преступник – аресту и отправке в лагеря.

Операция проводилась в ночь на 14 июня 1941 г. Высылаемым разрешалось взять с собой хозяйственные принадлежности весом до 100 килограммов на человека. Хуторяне могли взять и «небольшой сельскохозяйственный инвентарь»: топоры, пилы и пр. При депортации каждой семье было отведено до двух часов на сборы вещей и размещение на транспортное средство депортируемых. В действительности же не соблюдались распоряжения ни об инвентаре, ни о времени – многих высылаемых уводили из дома в спешке в летней одежде, с собой брались случайные вещи. 1-3 июля с эстонских островов были дополнительно депортированы еще 1200 человек.

Точное количество депортированных уже нельзя определить задним числом. Известно, что оно колеблется в промежутке от 10 000 до 11 000 человек. По оценкам, примерно половина из них были казнены или погибли вследствие плохих условий жизни.

Позже советский режим объяснил депортацию необходимостью «обезопасить тыл» – через неделю началась война между Германией и СССР. С военной точки зрения, т.н. опасной пятой колонной можно было считать прежде всего боеспособных мужчин в возрасте 20-49 лет, а также бывших эстонских политических и военных лидеров. Первых среди депортированных было чуть больше пятой части (2158 человек). Примерно 80% высланных были т.н. «членами семей виновных», которые вряд ли могли причинить Советской власти серьезный вред. Военное значение имел лишь попутный арест эстонских офицеров, чья лояльность к советскому строю вызывала сомнения.

Ссылка на источник: http://www.estonica.org/ru/%D0%98%D1...6%D0%B8%D1%8F/

Свернуть
Читайте также
Топ революционных открытий XXI века в области науки, которые изменили нашу жизнь
Топ революционных открытий XXI века в области науки, которые изменили нашу жизнь

Мне бы в небо: Лучшие авиакомпании, победившие в Travelers Choice 2017
Мне бы в небо: Лучшие авиакомпании, победившие в Travelers Choice 2017

Как улучшить зрение: топ-5 реальных методов
Как улучшить зрение: топ-5 реальных методов

Идеальная жена для успешного мужчины
Идеальная жена для успешного мужчины

7 фактов о Наполеоне Бонапарте, о которых нам не рассказывали на уроках истории
7 фактов о Наполеоне Бонапарте, о которых нам не рассказывали на уроках истории

[ChronTime]

https://chrontime.com/sobytiya-sraje...atskom-prolive
24 мая 1941 Атлантичесский океанАтлантичесский океан,
Атлантический океан, Датский пролив

В мае 1941 года флагман германского флота линкор «Бисмарк», под прикрытием крейсера «Принц Ойген» предпринял попытку пройти через Датский пролив, с целью выхода в Атлантику. Британский линкор «Принц Уэльский и крейсер «Худ» контролировали проход через пролив и, убедившись в намерениях немецких кораблей, открыли огонь по головному судну, предполагая, что это «Бисмарк». Свою ошибку, английские моряки поняли слишком поздно. И, если немецкий крейсер, в результате обстрела был значительно поврежден, то линкор, при первом же залпе своих орудий, сумел устроить на «Худе» пожар. Спустя всего несколько минут британский крейсер взорвался и ушел под воду вместе с полуторатысячным экипажем. В это время «Принц» удачно атаковал «Бисмарк», пробив его корпус ниже ватерлинии.

Оставшись в одиночестве «Принц Уэльский» попытался продолжить бой, но удача от него окончательно отвернулась, и ему пришлось спасаться от вражеских кораблей под прикрытием дымовой завесы. Таким образом, немецкие военные суда, хоть и с большими повреждениями, но всё же прорвались в Атлантику.
Сражение в Датском проливе — морское сражение Второй мировой войны между кораблями Королевского флота Великобритании и Кригсмарине (военно-морских сил Третьего рейха). Британский линкор «Принц Уэльский» и линейный крейсер «Худ» пытались воспрепятствовать германскому линкору «Бисмарк» и тяжёлому крейсеру «Принц Ойген» прорваться через Датский пролив в Северную Атлантику. В результате линейный крейсер «Худ» был утоплен вместе с адмиралом Ланселотом Холландом и 1415 членами экипажа.

18 мая 1941 года германский линкор Бисмарк в сопровождении крейсера Принц Ойген вышел из Гдыни, дабы прорваться в Атлантику и начать атаковать торговые конвои. Кораблями командовал адмирал Гюнтер Лютьенс. Королевский флот отслеживал Бисмарка и Ойгена до побережья Норвегии, после чего 22 мая они исчезли. Ещё 22 мая адмирал Джон Тови отправил линейный крейсер «Худ» и линкор «Принц Уэльский» с эсминцами к юго-западному побережью Исландии, в тот же день выйдя из Скапа-Флоу с линкором «Кинг Джордж V», авианосцем «Викториес» и кораблями охранения, взяв курс к северо-западу Шотландии, дабы встретить там Бисмарка и Ойгена. Кроме того Тови отправил крейсер Саффолк в Датский пролив, дабы он присоединился к крейсеру Норфолк, уже патрулирующему данный пролив. Вечером 23 мая эти два крейсера обнаружили Бисмарка и Ойгена и, передав данные о местоположении кораблей, ушли в туман, продолжая следовать за противником на расстоянии 10-14 миль.

Рано утром 24 мая Худ и Принц Уэльский обнаружили Бисмарка и Принца Ойгена и в 5:52 утра открыли по ним огонь, находясь на расстоянии 22 километра от противника. Первоначально вице-адмирал Холланд приказал открыть огонь по первому кораблю немцев, приняв его за Бисмарка, однако это оказался Принц Ойген - Бисмарк шёл позади него. На Принце Уэльском поняли ошибку и открыли огонь по Бисмарку. Немцы некоторое время не отвечали, ибо не имели приказа стрелять по кораблям, не входящим в состав конвоев. Однако вскоре капитан Ойгена Линдеман сказал, что не позволит безнаказанно палить по Ойгену, после чего оба немецких корабля открыли огонь по британцам. После этого Холланд понял свою ошибку и приказал открыть огонь по Бисмарку, а не по Ойгену, но, судя по всему, его приказ не дошёл до управления огнём. В 5:56 снаряды Принца Уэльского наконец таки попали в Бисмарк, повредив топливные цистерны и вызвав утечку топлива и поступление воды в цистерны. Однако уже минуту спустя Принц Ойген и Бисмарк одновременно попали по носу Худа, вызвав начала пожара. Бисмарк же получил попадание от Принца Уэльского ниже ватерлинии, но уже минуту спустя Худ взлетел на воздух из-за попадания хранилище боезапаса. Худ затонул за считанные минуты. Погибло 1415 человек вместе с адмиралом Холландом. Спаслись всего лишь три человека. Принц Уэльский, однако, продолжил бой, но крайне неудачно: он вынужден был сблизиться к немцами до расстояния 14 километров, дабы избежать столкновения с тонущим Худом. К тому же орудия орудия носовой четырёхорудийной башни заклинили, в результате чего линкор был вынужден выйти из боя под дымовой завесой, получив семь попаданий. Капитан Линдеман предложил начать погоню и потопить «Принца Уэльского», однако адмирал Лютьенс принял решение продолжать поход.

Ссылка на источник: http://wiki.wargaming.net/ru/Navy:%D...B8%D0%B2%D0%B5

[Википедия]

https://ru.wikipedia.org/wiki/Операция_«Морской_лев»
Материал из Википедии — свободной энциклопедии


План операции
Операция «Морской лев» (нем. Unternehmen Seelöwe) — кодовое название планировавшейся Гитлером десантной операции по высадке на Британские острова. План учреждён 16 июля 1940 года. Согласно ему, немецкие войска должны были форсировать Ла-Манш, высадиться между Дувром и Портсмутом в составе около 25 (позднее 40) дивизий, а затем наступать с целью отрезать Лондон. Фронт предполагалось растянуть от Фолкстона до Богнора. Военное командование было поручено фельдмаршалу Рундштедту.

Нацистами был составлен подробный справочник по Великобритании со списком из 2820 лиц, которые подлежали немедленному аресту после нацистской оккупации Великобритании[1].

Дата начала операции постоянно откладывалась. 9 января 1941 года, после поражения в битве за Британию, Гитлер отдал приказ об отмене высадки на Британию. 13 февраля 1942 года командующий кригсмарине адмирал Редер в последний раз беседовал с Гитлером об операции «Морской лев» и убедил его дать согласие на прекращение какой-либо подготовки в этом направлении.

Когда после войны генерала Йодля спросили об этих планах, он ответил: «Наши планы в значительной степени напоминали планы Юлия Цезаря».


Содержание
1 См. также
2 Источник
3 Примечания
4 Литература
См. также
Гвардия метрополии (Великобритания)
Нормандское завоевание Англии
План наполеоновского вторжения в Англию
Источник
Морской лев на Хроносе
Примечания
Вторжение 1940, 2005, с. 171.
Литература
Шелленберг В. Вторжение 1940. Нацистский план оккупации Великобритании. — М: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2005. — 504 с. — ISBN 5-94849-771-2.
Комплеев А. В. Германский военно-морской флот и зарождение плана вторжения на Британские острова в 1939 г.

[Doc20vek.ru]

http://www.doc20vek.ru/node/3989
«МОРСКОЙ ЛЕВ» (Seelöwe) - условное название плана вторжения немецко-фашистских вооруженных сил на Британские острова в 1940 году. Согласно директиве Гитлера No 16 от 16 июля 1940 года целью десантной операции являлось устранение британской метрополии как базы для продолжения войны против Германии и, если потребуется, полная ее оккупация. Сущность плана сводилась к внезапному форсированию Ла-Манша и высадке на южное побережье Англии 25 дивизий. Условием проведения операции было завоевание господства в воздухе и максимальное ослабление английского военно-морского флота. На первом этапе воздушной битвы за Англию германская авиация в августе 1940 года силами 1200 бомбардировщиков и 1000 истребителей наносила удары по английским военным кораблям, военно-морским базам, радиолокационным станциям и аэродромам, но вывести из строя английский флот, разгромить английскую авиацию и завоевать господство в воздухе не смогла. 21 июля Гитлер отдал устное распоряжение о разработке плана войны против СССР. В сентябре - октябре 1940 года было принято окончательное решение о войне с СССР и началось осуществление конкретных мероприятий по подготовке к ней. В этих условиях проведение десантной операции против Англии практически отпадало, тем более что погода не благоприятствовала десанту (ее проведение было перенесено с сентября на октябрь 1940 года, а затем директивой от 12 октября - на весну - лето 1941 года). Факт сосредоточения немецких войск на побережье Бельгии и Северной Франции (группа армий "А" - 16-я и 9-я армии и группа армий "Б" - 6-я армия), предназначавшихся в первоначальном варианте плана для вторжения в Англию, использовался гитлеровским командованием в качестве средства стратегической маскировки подготовки нападения на Советский Союз.

Советская историческая энциклопедия. В 16 томах. — М.: Советская энциклопедия. 1973—1982. Том 9. МАЛЬТА - НАХИМОВ. 1966.

Литература:

История Вел. Отечеств. войны Сов. Союза 1941-1945, т. 1, М., 1960.

Tags:
План
Страна и регион:
ГерманияАнглия
Дата:
16 июля, 1940 г.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...-v-polshu-1939
Глава 20



«БЕДСТВИЕ, КАКОГО НЕ ЗНАЛА ИСТОРИЯ» (24 августа – 3 сентября 1939 г.)



1



Когда мир проснулся 24 августа, сообщение о заключении германо-советского пакта ошеломило не только простых людей, но и дипломатов. «Я предвижу ультиматум Польше, – сообщал Гендерсон из Берлина. – И очень сомневаюсь, принесет ли пользу попытка польского правительства восстановить контакт с немцами. Но считаю это последней надеждой на мир».

Для поляков пакт оказался настоящим ударом, несмотря на попытки прессы преподнести его как признак германской слабости. Правительство Польши выражало уверенность, что в случае войны с Гитлером стране будет оказана помощь со стороны Англии и Франции. Французские коммунисты, по-видимому, разрывались между верностью своей стране и коммунистической России. Разброд был еще более велик среди их американских коллег. Без особых угрызений совести большинство крайне левых «прогрессивных» деятелей послушно приняли новую линию партии: соглашение с Гитлером необходимо для того, чтобы Россия могла подготовиться к конечной битве с фашизмом. Президент Рузвельт послал Гитлеру очередную телеграмму с призывом «воздержаться от каких-либо актов враждебности», но, как и прежние послания, она осталась без ответа.

В Москве Сталин поздравлял самого себя. Убежденный в том, что англичане пойдут на компромисс, он считал, что добыча достанется ему без крови. Другие союзники Гитлера не были настроены так оптимистично. Итальянцы, признавая, что Гитлер нанес «мастерский удар», нервничали, а японцы опасались, что пакт поощрит Сталина усилить давление на Маньчжурию. Премьер-министр Хиранума был настолько потрясен, что вместе с кабинетом ушел в отставку.

Немцы, однако, были довольны: благодаря фюреру угроза окружения и войны на два фронта была снята.

Гитлер вылетел в Берлин на встречу с героем дня Риббентропом и провел вечер в рейхсканцелярии, слушая восторженный рассказ министра о хозяевах Кремля, которые заставили его чувствовать себя так, «будто он находился среди старых партийных товарищей». Гитлер не прерывал Риббентропа, но его больше занимали сделанные Хофманом фотографии. Особенно интересовали фюрера уши советского лидера: не еврейские ли они? Рассмотрев внимательно профиль Сталина, он успокоился: его товарищ по оружию, судя по всему, не был евреем.

Но дойдя до снимков церемонии подписания, Гитлер укоризненно покачал головой. На них Сталин был с трубкой во рту. «Подписание пакта – торжественный акт», – проворчал он и дал указание фотографу заретушировать трубку, прежде чем передавать снимки прессе.

Следующий день, 25 августа, был очень напряженным. Гитлер направил письмо Муссолини. Заверив дуче в том, что договор лишь укрепляет «ось», он выразил надежду, что тот поймет, почему Германия вынуждена пойти на такой шаг. Затем Гитлер попросил Шмидта перевести важные места речи Чемберлена в палате общин. Он внимательно выслушал признание Чемберлена о том, что пакт с Москвой оказался «сюрпризом очень неприятного свойства», и его предупреждение, что если немцы считают, будто англичане и французы не выполнят своих обязательств перед Польшей, они предаются опасным иллюзиям. Эти слова, как вспоминал Шмидт, заставили Гитлера задуматься. Нападение на Польшу было намечено на раннее утро следующего дня, но фюрера начали одолевать сомнения, и около полудня он распорядился пока не отдавать приказ о вторжении. Затем Гитлер пригласил в рейхсканцелярию английского посла.

Гендерсон прибыл в 13.30. Фюрер был настроен внешне миролюбиво и заявил, что готов «сделать шаг навстречу Англии, такой же решительный, как и договор с Россией». Но когда Гитлер заговорил о Польше, он распалился, гневно осуждая мнимые прегрешения поляков. Проблема Данцига и «польского коридора», подчеркнул фюрер, должна быть решена немедленно. Последняя речь Чемберлена может привести к «кровавой и непредсказуемой войне между Германией и Англией», но на этот раз Германии не придется воевать на два фронта. «Россия и Германия больше никогда не станут воевать друг с другом!» – патетически воскликнул Гитлер. Когда Гендерсон повторил, что Англия не может нарушить свое слово Польше, его собеседник сбавил тон. Как только будет решен польский вопрос, он будет готов уважать статус Британской империи. Но если англичане отвергнут его предложение, зловеще сказал Гитлер в заключение, «будет война».

Через полчаса, в 15.02, он подтвердил приказ о нападении на Польшу на рассвете. А в Риме его посол Ганс Георг фон Макензен в этот момент вручил письмо Муссолини, составленное Гитлером утром. Пакт с Россией произвел сильное впечатление на дуче, который, как все политики, достойно оценил этот неожиданный ход. Но он был реалистом и видел, что его армия, не очень проявившая себя в Албании, не обладала ни достаточно высоким моральным духом, ни подготовкой, ни искусством ведения настоящей войны. Макензену он об этом не сказал, лишь заявил о поддержке фюрера и пакта, подписанного в Москве, хотя и остается «непоколебимым антикоммунистом». Но как только германский посол ушел, Муссолини, по словам Чиано, посоветовавшись с зятем, написал письмо Гитлеру, в котором признал, что Италия к войне не готова, и может принять в ней участие лишь при условии, если Германия поддержит союзницу в случае нападения на нее французов и англичан.

Примерно в это же время Гитлеру принесли сообщение, что Англия и Польша заключили договор о взаимопомощи. Известие явно обеспокоило фюрера. Подписание договора постоянно откладывалось по разным причинам, и вот стороны пришли к соглашению, причем через несколько часов после того, как он сделал англичанам свое «последнее» предложение. Это не простое совпадение. Гарантия военной помощи, хотя и не будет выполнена, может настолько взбодрить поляков, что они откажутся вести переговоры с Германией.

В 17.30 Гитлер принял французского посла Кулондра. Позлословив по адресу несговорчивых поляков, фюрер выразил сожаление в связи с возможной войной между Францией и Германией. Он встал, дав понять, что беседа закончена. Но Кулондр не мог уйти без ответа и твердо сказал: «В такой критической ситуации, как эта, недоразумения особенно опасны. Я хочу внести в это дело полную ясность. Даю слово чести французского офицера, что если на Польшу будет совершено нападение, французская армия будет сражаться на ее стороне». Затем он заверил фюрера, что его правительство готово сделать все для сохранения мира до конца. «Почему же вы тогда выдали Польше карт-бланш? – сердито воскликнул Гитлер. – Мне больно начинать войну с Францией, но решение зависит не от меня», – закончил он и, махнув рукой, отпустил посла.

Через минуту, в 18.00, вошел итальянский посол Аттолико с письмом от Муссолини, которое Чиано продиктовал ему по телефону. Сообщение, что Италия не готова к войне, сразу после англо-польского пакта и твердого заявления Кулондра, произвело на фюрера впечатление разорвавшейся бомбы. Такого решения от союзника он не ожидал.

В приемной обменивались домыслами и слухами. Война казалась неизбежной. А в своем кабинете Гитлер кричал Кейтелю: «Остановите все немедленно. Найдите Браухича. Мне нужно время для переговоров». Кейтель выскочил в приемную. «Приказ о выступлении должен быть отсрочен», – приказал он адъютанту. Все вздохнули с облегчением: фюрер снова идет на переговоры! Но главный адъютант Гитлера Рудольф Шмидт мрачно сказал Варлимонту: «Не радуйтесь, это лишь отсрочка». Его поддержал армейский адъютант майор Энгель. Никогда еще он не видел фюрера таким растерянным.

Геринг был убежден, что англичане готовы поддержать Польшу в ее кофликте с Германией, и вел тайные переговоры о мире. Будучи человеком действия, он уже вступил в контакт с Англией без консультации с Риббентропом, которому не доверял, но намеревался держать фюрера в курсе дела. Его стремление к мирному урегулированию конфликта отнюдь не было продиктовано альтруистическими соображениями. Любитель роскоши с повадками громилы, он стремился наслаждаться радостями жизни и, используя свое привилегированное положение, сколотил значительное состояние. Война могла положить конец его сибаритскому существованию. Гитлер же руководствовался принципами, какими бы извращенными они ни были, и подкупить его было невозможно. Фюрер мог пойти на компромисс только во имя достижения главной цели. Понимая все это, Геринг вел свою линию очень осторожно. В качестве посредника он выбрал богатого шведского предпринимателя Биргера Далеруса, имевшего интересы в рейхе и разделявшего желание Геринга предотвратить войну между Германией и Англией. К тому же у шведа были влиятельные английские друзья.

После совещания в Бергхофе 22 августа Геринг позвонил Далерусу в Стокгольм и сказал, что положение осложнилось и шансы на мирное решение назревающего конфликта стремительно уменьшаются. Он убедил шведа немедленно вылететь в Англию с неофициальным посланием Чемберлену, которому предлагалось начать переговоры между Германией и Англией.

Утром 25 августа Далерус вылетел в Лондон и в тот же день встретился с Галифаксом. Поскольку министр иностранных дел был настроен весьма оптимистично, узнав, что Гитлер отсрочил нападение на Польшу, он не счел необходимым воспользоваться услугами посредника из нейтральной страны. Далерус позвонил Герингу и спросил, что делать. Ответ рейхсмаршала был тревожным: «Война может разразиться в любой момент». Утром следующего дня Далерус повторил эти слова Галифаксу и предложил передать Герингу личное послание, в котором содержалось бы уверение в возможности компромисса. Посоветовавшись с Чемберленом, Галифакс написал письмо, с которым Далерус поспешил в аэропорт.

Тем временем итальянский посол Аттолико прибыл в рейхсканцелярию с очередным посланием от Муссолини, где содержалась просьба поставить в Италию определенное количество материалов, необходимых для участия в войне: шесть миллионов тонн угля, семь миллионов тонн нефти, два миллиона тонн стали и множество другого стратегического сырья. Так как Аттолико был против войны, он умышленно сделал условия Муссолини невыполнимыми. На изумленный вопрос Риббентропа, когда должно быть поставлено такое громадное количество материалов, посол ответил: «Конечно, сразу, до начала военных действий». Это было явно невыполнимое требование, но Гитлер сумел сдержать себя, и в 15.06 по телефону был передан его ответ Муссолини, в котором фюрер в целом согласился удовлетворить просьбу дуче и выразил сожаление, что по техническим причинам выполнить ее до начала войны невозможно. Гитлер выразил понимание позиции дуче и попросил его просто отвлекать англо-французские войска активной пропагандой и военными демонстрациями. Несмотря на пакт со Сталиным, сказал Гитлер в заключение, он «не уклонится от решения восточного вопроса, даже рискуя осложнить свои отношения с Западом».

Это не было простой угрозой. Вермахт был готов вступить в бой 1 сентября и лишь ждал приказа фюрера. В этот субботний день в Берлине стояла жара, и, несмотря на газетные заголовки типа «В «польском коридоре» пылают дома немецких крестьян» и «Польские солдаты движутся к германской границе», многие берлинцы наслаждались отдыхом на берегах близлежащих озер.

В тот же день из Рима поступила новая телефонограмма. Муссолини извинялся, что посол неверно истолковал его просьбу, – имелись в виду поставки в течение годового периода. Дуче выражал сожаление, что в такой критический час не в состоянии оказать союзнику более весомую помощь, и неожиданно призвал к мирному разрешению конфликта. Гитлеру стало ясно, что этот союзник его покидает. Тем не менее фюрер сумел сохранить хладнокровие и дал дуче примирительный ответ.

Разочарованный и уставший рейхсканцлер ушел отдыхать раньше обычного, но после полуночи его разбудил Геринг, сказав, что прибыл шведский посредник с посланием от Галифакса. В 0.30 27 августа Далеруса ввели в кабинет Гитлера. Геринг стоял с самодовольным видом, фюрер пристально уставился на нейтрала-миротворца. Он пространно заговорил о своем желании достичь понимания с Англией, упомянул о своих последних предложениях Гендерсону и, размахивая руками, хвастался военным превосходством вермахта. Далерус заметил, что Англия и Франция тоже усилили свою военную мощь и могут подвергнуть Германию блокаде. Гитлер ничего не ответил, начал шагать взад-вперед и, как вспоминал Далерус, заговорил, словно впадая в транс: «Если начнется война, я буду строить подлодки, строить подлодки, строить подлодки. Я буду строить самолеты, самолеты, я уничтожу своих врагов!»

Далерус в ужасе смотрел на человека, способного взорвать мир в Европе. «Война меня не пугает, – продолжал Гитлер. – Окружить Германию невозможно, мой народ весь пойдет за мной». Его глаза стали стеклянными. «Если не будет масла, я первый не стану его есть. Если враг продержится несколько лет, я со своей властью над немецким народом продержусь на,год дольше. Я знаю, что я сильнее всех». Вдруг, словно очнувшись, фюрер поинтересовался, почему англичане не хотят прийти к соглашению с ним.

Далерус ответил, что они с недоверием относятся к германскому руководству. Гитлер ударил себя в грудь. «Идиоты!– закричал фюрер. – Разве я лгал когда-нибудь в своей жизни?» Он снова начал возбужденно ходить из угла в угол. Внезапно остановившись перед Далерусом, рейхсканцлер велел ему срочно возвращаться в Англию и передать его слова Чемберлену. «Не думаю, что Гендерсон понял меня, я действительно хочу взаимопонимания». Далерус возразил, что он всего лишь частное лицо и отправится в Англию только в том случае, если этого пожелает английское правительство. Но сначала нужно прояснить важнейшие пункты, по которым можно достичь согласия. Например, какой точно «коридор» к Данцигу нужен Гитлеру. Тот улыбнулся. «Гендерсон меня об этом не спрашивал», – сказал он, повернувшись к Герингу. Тот вырвал из атласа страницу и красным карандашом очертил требуемую Германией территорию.

Затем началось уточнение вопросов, затронутых в предложениях Гитлера Гендерсону. Германия добивается договора, который устранит все спорные политические и экономические проблемы; Англия должна помочь Германии вернуть Данциг; взамен Германия гарантирует сохранение Польши в прежних границах и разрешит ей иметь выход к балтийскому побережью; немецкое меньшинство в Польше должно быть защищено; наконец, Германия в случае необходимости окажет военную помощь Англии.

Далерус не был профессиональным дипломатом, но искренне желал мира и обладал удивительной настойчивостью. По возвращении в отель он заказал телефонный разговор с Англией и вскоре услышал, что правительство готово его принять. Рано утром в этот воскресный день он вылетел из аэропорта Темпельгоф в Лондон.

В это воскресенье Гитлер работал, как в будний день. Он отменил намеченные торжества в Нюрнберге, которые планировалось провести под лозунгом «Съезд партии ради мира», ввел рационирование продовольствия и одежды, вооруженные силы были приведены в состояние боевой готовности.

В такой предгрозовой атмосфере в тайный контакт с одним из высокопоставленных чиновников германского МИДа Петером Кляйстом вошли два польских дипломата. Они дали понять, что министр иностранных дел Бек вынужден занимать воинственную позицию в отношении Германии, чтобы удовлетворить непримиримую группу польских патриотов, и что ему лишь нужно время, чтобы улеглись страсти. Кляйст доложил об этом Риббентропу и вскоре был вызван к Гитлеру. Фюрер нетерпеливо выслушал его и с раздражением заметил, что если Бек не может утвердить себя даже в Польше, нечего ему помогать. Фюрер приказал Кляйсту прекратить какие-либо неофициальные контакты с поляками. Тот понял, что будет война.

В этот день Гитлер дал ответ французскому премьеру Даладье, который в своем недавнем послании призывал германского рейхсканцлера найти мирное решение конфликта. «Как старый фронтовик я испытал на себе все ужасы войны», – писал фюрер. Между Германией и Францией нет больше спорных вопросов, главный интриган – это Англия, которая развязала «разнузданную кампанию в прессе против Германии» вместо того, чтобы убедить поляков проявить благоразумие. Гитлер просил Даладье поставить себя на его место. Что если бы в результате поражения в войне, например, Марсель был оторван от Франции, в результате чего живущих там французов преследовали и зверски убивали? Гитлер утверждал, что он не может бросить на произвол судьбы два миллиона своих соотечественников. Данциг и «коридор» должны быть возвращены Германии.

Вскоре после обеда самолет с Далерусом прибыл в Лондон. В аэропорту было пусто, так как воздушное сообщение между Англией и континентом было прервано. В Лондоне витрины магазинов были крест-накрест заклеены полосками бумаги, была приведена в действие система противовоздушной обороны, Далеруса привезли на Даунинг-стрит. Там его ждали Чемберлен, Галифакс и Кадоган. Далерус рассказал им о своей встрече с Гитлером и почувствовал скептическое отношение слушателей. Чемберлен явно потерял доверие к фюреру. Он спросил Далеруса, какое впечатление на него произвел Гитлер. Тот ответил: «Я бы не хотел быть его деловым партнером». Чемберлен улыбнулся – единственный раз за всю беседу. Англичане выразили сомнение в том, что швед правильно понял Гитлера. Далерус предложил позволить ему вернуться в Берлин и сообщить о реакции англичан. Чемберлен ответил, что находящийся в Лондоне посол Гендерсон должен вылететь в Берлин с ответом на предложения Гитлера. Далерус предложил задержать вылет посла на один день, а он тем временем сообщит англичанам о реакции Гитлера, прежде чем Лондон даст отрицательный ответ на основании оценок Гендерсона. Он также вызвался позвонить Герингу и спросить, согласны ли немцы подождать еще день до официального ответа Гендерсона.

Чемберлен согласился, и Далерус тут же позвонил Герингу. Тот сказал, что должен посоветоваться с фюрером. Через полчаса Далерус позвонил снова. На этот раз Геринг сообщил, что Гитлер принимает план «при условии, если он подлинный».

В 23.00 швед был уже у Геринга. Заверив его в своей убежденности, что англичане искренне стремятся к миру, Далерус передал рейхсмаршалу ответ Лондона на предложения Гитлера. Геринг выразил сомнение в том, что фюрер положительно воспримет этот документ, и снова отправился консультироваться с Гитлером. Далерус нервно ждал в номере отеля. В 1.30 ночи Геринг наконец позвонил Далерусу и сообщил, что Гитлер приветствует желание англичан достичь мирного соглашения. Он также с пониманием относится к позиции Лондона в германо-польском конфликте. Далерус был особенно доволен последней уступкой, так как она означала, что Гитлер отложил в долгий ящик свои планы в отношении Польши.



2



Часто дипломаты-любители портят все дело, но на этот раз Далерус преуспел. К тому времени, когда в 21.00 самолет Гендерсона приземлился в Берлине, появился проблеск надежды. Посол прибыл с официальным текстом предложений, которые Далерус уже передал неофициально. В ноте также содержался пункт о согласии Бека немедленно вступить в прямые переговоры с Германией.

Английский посол ехал по темным улицам – в Берлине была объявлена светомаскировка. Он чувствовал себя опустошенным: у него обнаружили рак, операция не помогла. Но старый дипломат держался мужественно и продолжал работать как обычно. Не успел Гендерсон сесть за ужин, как позвонили из рейхсканцелярии: Гитлер хочет видеть его немедленно. Гендерсон тотчас же выехал из посольства.

Гитлер прочитал перевод английской ноты спокойно, хотя она завершалась в стиле самого фюрера – и обещанием согласия, и угрозой: справедливое урегулирование между Германией и Польшей откроет путь к миру; если этого не произойдет, между Германией и Англией вспыхнет конфликт, который втянет мир в войну. Такой исход будет бедствием, какого не знала история.

Гитлер молча передал текст ноты Риббентропу, что удивило присутствовавших на церемонии чиновников германского МИДа. Но Гендерсон удивил их еще больше: посол был резок как никогда. Гендерсон заявил, что Англия дала слово чести и никогда его не нарушит. Британский посол привел цитату из обращения фельдмаршала фон Блюхера к своим войскам с призывом поспешить на помощь Веллингтону в битве при Ватерлоо: «Вперед, дети мои, я дал слово своему брату Веллингтону и не могу его нарушить». Гитлер заметил, что сто двадцать пять лет назад ситуация была совсем иной, и еще раз подтвердил свою готовность урегулировать разногласия с Польшей на разумной основе. Но поляки продолжают политику дискриминации по отношению к живущим там немцам, а англичане относятся к этому безразлично.

Гендерсон резко ответил, что сделал все для предотвращения войны и кровопролития. Герр Гитлер, сказал он, должен сделать выбор между дружбой с Англией и чрезмерными претензиями к Польше, выбор между войной и миром. Сохраняя спокойствие, Гитлер заметил, что это неверная оценка ситуации. Его выбор – либо защищать права немецкого народа, либо поступиться ими ради соглашения сАнглией. И его выбор ясен – защищать права немцев. В конце беседы Гитлер снова выразил желание достичь соглашения с Англией. Это придало Гендерсону оптимизма.

Но в рейхсканцелярии царил пессимизм. Как записал в своем дневнике один из ее сотрудников, «фюрер, раздраженный, резкий и сердитый», не принимал никаких советов от военных по вопросам войны и мира.

Атмосфера депрессии и нервозности несколько усилилась, когда дневные газеты сообщили, что в Польше убито несколько немцев. Трудно сказать, было ли это сообщение верным, но Гитлер пришел в ярость. И когда Гендерсон снова появился вечером, настроение в приемной и коридорах рейхсканцелярии было подавленным: теперь только чудо могло предотвратить войну. Посол все же надеялся на лучшее. Под пристальными взглядами Гитлера и Риббентропа он начал читать немецкую ноту. Начало было обнадеживающим: немцы соглашались на английское посредничество в урегулировании конфликта; Гитлер выразил готовность принять польского эмиссара с полномочиями вести переговоры. Но последующие слова были совершенно неприемлемыми: «Польский представитель должен прибыть в среду 30 августа 1939 года».

«Это похоже на ультиматум, – возразил Гендерсон. – Вы даете полякам лишь двадцать четыре часа». Однако фюрер отклонил этот протест. «Времени осталось мало, – объяснил он, – потому что есть опасность, что новые провокации приведут к конфликту». Гендерсон не был в этом уверен, продолжая настаивать на смягчении условий, предъявляемых польской строке. Гитлер уверял, что на него оказывает давление генеральный штаб. «Мои солдаты требуют определенности: да или нет, – отрезал фюрер, давая понять, что разговор окончен. – Вермахт готов к началу операции, а командиры считают, что мы и так потеряли целую неделю...»

Но посол не уступал, и Гитлер наконец потерял самообладание. Он закричал, что Гендерсону и его правительству наплевать, сколько немцев убьют в Польше. Гендерсон резко ответил, что не желает выслушивать грубости ни от Гитлера, ни от кого-либо еще. Казалось, посол тоже потерял самообладание, но в своем сообщении в Лондон он писал, что это был трюк: он просто решил отплатить нацистскому диктатору той же монетой. Глядя оппоненту в глаза, он прокричал, что если Гитлер хочет войны, он ее получит. Англия к войне готова и может продержаться «немножко дольше, чем Германия». Гитлер воспринял этот необычный для английского дипломата выпад довольно спокойно и, как только Гендерсон закончил, подтвердил желание наладить дружбу с Англией, уважение к империи и вообще к англичанам. Но при всем при том Гендерсону было ясно, что переговоры зашли в тупик, и, выходя из рейхсканцелярии, он был полон «дурных предчувствий».

Поздно вечером Геринг пригласил Далеруса и сообщил, что фюрер готовит «великодушное предложение» Польше, в частности прочное и справедливое решение вопроса о «коридоре» путем плебисцита. Снова Геринг вырвал лист из атласа и зеленым карандашом обвел территорию, судьба которой будет решена с участием немецкого населения Польши, а красным – территорию, по мнению Гитлера, исконно польскую. Геринг попросил Далеруса немедленно вылететь в Лондон и там сделать упор на решимость Германии вести переговоры и «конфиденциально намекнуть», что Гитлер намерен сделать полякам щедрое предложение, которое они просто не смогут отвергнуть.

Утро следующего дня осветилось проблеском надежды для Чемберлена.

Английский премьер был настолько преисполнен решимости дать отпор Гитлеру, что даже не спросил поляков, уступят ли они германскому шантажу, и когда Далерус прибыл на Даунинг-стрит, переговоры казались невозможными. Чемберлен, Уилсон и Кадоган выслушали шведа, но сочли, что «великодушное предложение» Гитлера – пустая болтовня, попытка выиграть время. «Почему же тогда не позвонить Герингу и не предложить ему изложить это предложение в письменном виде?» – спросил Далерус. Через несколько минут он уже говорил с рейхсмаршалом, который заверил его, что нота Польше уже готова и что ее условия «щедрее», чем предполагалось.

Воодушевленный Далерус делал все, чтобы рассеять подозрения англичан, показав им карту, размеченную Герингом. Англичане сочли все это разумным, но их беспокоило выдвинутое перед поляками условие прибыть в Берлин 30 августа, т.е. в этот же день. Кроме того, Чемберлен и его коллеги возражали против места переговоров. «Вы что, не знаете, что случилось в Берлине с Тисо и Гахой?»– последовал вопрос Далерусу.

Швед позвонил Герингу и предложил провести переговоры с Польшей не в Берлине, а в нейтральной стране. «Чепуха, – раздраженно отрезал Геринг. – Переговоры должны состояться в Берлине, где у фюрера штаб-квартира, и я не вижу оснований, почему поляки не могут послать своих эмиссаров в Берлин». Несмотря на этот отпор, англичане решили держать двери открытыми. Они предложили Далерусу вернуться в Берлин и заверить фюрера, что Англия готова к переговорам. Галифакс послал телеграмму в Варшаву, советуя полякам не поддаваться на провокации и прекратить поджигательские передачи по радио.

Поляки ответили приказом о всеобщей мобилизации. Гитлер негодовал, тем более что его министерство иностранных дел целый день занималось подготовкой документа, который должен был хотя бы для видимости смягчить ультиматум Польше. Помимо предложения о плебисците, полякам разрешалось проложить международную автомагистраль и железнодорожный путь через территорию, которая должна была стать немецкой. Несмотря на свой гнев по поводу польской мобилизации, Гитлер приказал Браухичу и Кейтелю отложить нападение еще на сутки. «Это последняя отсрочка», – добавил фюрер. Если Варшава не примет его требований, вторжение начнется в 4.30 1 сентября. К ночи известий из Варшавы не было, из Лондона поступило сообщение, что здесь внимательно изучают последнюю ноту Гитлера и к концу дня пришлют ответ. В то же время англичане посоветовали полковнику Беку «незамедлительно» вступить в переговоры с немцами. Это звучало издевательски после их собственных проволочек. Возможно, что спешка англичан была вызвана тем, что в этот день они получили от связанного с вермахтом Эвальда фон Клейста ряд военных секретов, а также информацию о том, что Гитлера поразил нервный паралич и военные собираются захватить власть.

Только в 22.00 Гендерсон получил указание вручить немцам меморандум английского правительства. Он позвонил Риббентропу и предложил встретиться в полночь. Назначенное время совпадало с окончанием срока, определенного для прибытия в Берлин польского представителя, и Риббентроп решил, что это сделано умышленно. Но умышленного в этом ничего не было – просто требовалось время для расшифровки ответа из Лондона, но тем не менее атмосфера для беседы сложилась неблагоприятная. После того как Гендерсон предложил, чтобы немцы в соответствии с обычной процедурой передали свои предложения через польское посольство в Берлине, Риббентроп вскочил с места. «После того, что случилось, об этом не может быть и речи!– закричал он, потеряв самообладание. – Мы требуем, чтобы их полномочный представитель для ведения переговоров прибыл в Берлин!»

Гендерсон побагровел. Лондон просил его сохранять спокойствие, и руки посла дрожали, когда он зачитывал официальный ответ на последний меморандум Гитлера. Риббентроп был в гневе. Несомненно, он знал содержание ответа, так как телефонные разговоры из английского посольства прослушивались немецкой разведкой. Сама нота, хотя и примирительная по тону, не содержала ничего принципиально нового по сравнению с предыдущими посланиями.

«Это просто неслыханно!» – гневно воскликнул Риббентроп, имея в виду предложение о том, чтобы в период переговоров не совершалось никаких агрессивных военных действий. Воинственно скрестив руки на груди, он вызывающе уставился на Гендерсона: «Что у вас еще?» Англичанин ответил, что у его правительства есть сведения о том, что немцы совершают в Польше диверсионные акты. На этот раз Риббентроп дал волю своему гневу. «Это подлая ложь польского правительства!– закричал он. – Могу лишь сказать вам, герр Гендерсон, что положение чертовски серьезное». Английский посол привстал и тоже повысил голос: «Вы сказали: «чертовски»? Такое слово не подобает произносить государственному деятелю в столь опасной ситуации», – и даже укоризненно погрозил собеседнику пальцем.

Риббентроп опешил, словно ему в лицо плеснули холодной водой. Выслушивать выговор от высокомерного англичанина! Он вскочил с места. «Что вы сказали?!» Гендерсон тоже был на ногах, и оба исподлобья смотрели друг на друга, как бойцовые петухи. «По дипломатическим обычаям, – вспоминал переводчик Шмидт, – мне тоже надо было встать. Но, честно говоря, я не знал, как себя вести переводчику, когда собеседники переходят от слов к действиям, а я действительно опасался, что на этот раз они подерутся».

Беседа возобновилась сравнительно спокойно. Потом Риббентроп вынул из кармана бумагу. Это было предложение Гитлера Польше, которое удивило Шмидта.

Министр иностранных дел начал зачитывать все шестнадцать пунктов документа. Как позднее сетовал Гендерсон, ему было трудно разобрать немецкую скороговорку Риббентропа, и он попросил текст документа, чтобы передать его своему правительству. Это была обычная дипломатическая процедура, но Риббентроп ответил, что дать текст не может. Он не пояснил, что фюрер запретил передавать документ кому-либо. Удивленный Гендерсон повторил свою просьбу, и снова Риббентроп отказался выполнить ее. «В любом случае он уже устарел, таю как польский представитель не прибыл», – объяснил он.

Переводчик понял, что Гитлер ведет двойную игру, опасаясь, что поляки могут принять немецкие предложения, если их передадут англичане. Шмидт не мог вмешаться, но устремил на Гендерсона красноречивый взгляд, надеясь, что тот догадается попросить английский перевод. Риббентроп вряд ли откажется, и тогда Шмидт будет медленно переводить с тем, чтобы посол все записал. Но Гендерсон не понял его взгляда. Тем и закончилась эта бурная беседа. Несмотря на поздний час, Риббенроп отправился к Гитлеру сообщить о встрече с Гендерсоном. Он предложил дать англичанам немецкие предложения в письменном виде, но фюрер отказался.



3



Рано утром Гендерсон позвонил секретарю польского посольства и предупредил его, что согласно достоверной информации разразится война, если в ближайшие два-три часа Польша не попытается ее предотвратить. Каждое слово записывалось немецкими агентами. Было также прослушано сообщение Гендерсона в Лондон, в котором содержалась та же информация с комментарием, что это скорее всего не блеф. Хотя немцы не имели английских шифров, неосторожность Гендерсона в пользовании телефоном облегчала им работу. (Кстати, безопасность в английском посольстве в Риме была еще менее надежной. Сейф посла, лорда Перта, регулярно вскрывался профессиональным медвежатником, нанятым итальянской разведкой. С секретных материалов снимались копии, а однажды вор даже прихватил диадему супруги посла. Но даже этот случай не очень встревожил англичан. К счастью для Англии, Муссолини не пришло в голову поделиться с союзником секретом английских шифров.)

Далерус получил разрешение от Гендерсона позвонить в Лондон и сразу после полудня сообщил сэру Хорасу Уилсону, что предложения Гитлера «весьма разумные». Сославшись на Геринга, он сообщил, что фюрер сделал их с единственной целью – показать англичанам, что он стремится к взаимопониманию. Заподозрив, что их подслушивают, Уилсон попросил Далеруса передать свою информацию Гендерсону, но швед не понял намёка и продолжал говорить. Раздражённый Уилсон молча положил трубку.

Пока профессиональные дипломаты и дилетанты лихорадочно искали пути к мирному решению конфликта, подготовка к войне продолжалась. В полдень Гитлер отдал приказ о вторжении в Польшу. По словам помощника рейхсканцлера по связям с прессой Берндта, это решение ускорила грубая фальшивка. Берндт посчитал, что число убитых поляками немцев очень мало и добавил ноль. Гитлер посчитал эту цифру сомнительной, но когда Берндт ответил, что она, возможно, преувеличена, но всё равно в Польше совершаются чудовищные преступления против немцев, Гитлер воскликнул: «Они заплатят за это! Никто не помешает мне преподать этим негодяям урок, который они никогда не забудут! Я не позволю убивать немцев, как скот!» Фюрер тут же подошёл к телефону и в присутствии Берндта приказал Кейтелю привести в действие директиву номер один.

В директиве говорилось: «Поскольку ситуация на восточной границе Германии стала нетерпимой и все политические возможности мирного урегулирования исчерпаны, я принял решение применить силу». Нападение на Польшу должно было произойти на следующий день, в пятницу, 1 сентября, и со стороны Запада никаких действий не предвиделось. Директива была передана посыльным всем командующим, которые в свою очередь с соблюдением строжайшей секретности передали приказ по армии. В 16.00 он был подтверждён, и войска начали выдвигаться на исходные рубежи. Одновременно начальник службы безопасности Гейдрих отдал приказ специальному подразделению у польской границы о проведении «операции», целью которой было создать предлог для начала военных действий против Польши. Подразделения СД, переодетые в польскую военную форму, должны были разрушить таможенный пост и радиостанцию в приграничном немецком городке Глейвице. Прокричав по микрофону антигерманские лозунги, «поляки» должны были вернуться на свою территорию, оставив несколько трупов как доказательство того, что здесь шёл бой. О «трупах» позаботились заранее: Гейдрих уже подобрал жертвы – их называли «консервами» – в концлагерях.

В Берлине польский посол Липский, которого немцы заставили ждать пять с половиной часов, наконец в 18.30 попал к Риббентропу. Усталый и взвинченный Липский зачитал короткое сообщение о том, что его правительство «в благоприятном духе» изучает английские предложения о прямых переговорах между Германией и Польшей и даст официальный ответ по этому вопросу «в ближайшие несколько часов». Посол упрекнул Риббентропа в том, что встречи с ним пришлось ждать с часу дня. Тот холодно поинтересовался, имеет ли посол полномочия вести переговоры. Липский ответил, что пока лишь получил указание передать только что зачитанное им послание. «Но есть ли у вас полномочия вести с нами переговоры по немецким предложениям?» – настаивал министр. Липский ответил отрицательно. «Ну, тогда нет смысла продолжать беседу», – оборвал поляка Риббентроп.

Так закончилась одна из самых коротких бесед в переводческой практике Шмидта. Посол следовал указанию своего правительства «не вступать в переговоры по конкретным вопросам». Очевидно, поляки были настолько уверены, что с помощью союзников смогут одолеть немцев, что не проявили интереса к предложению Гитлера. В свою очередь, Англия и Франция старались убедить поляков вступить в переговоры. Когда Липский вернулся в посольство, он попытался позвонить в Варшаву. Но связи не было, немцы её отключили. Им и так всё было ясно.

В 19.00 Гитлер принял итальянского посла Аттолико, который предложил посредничество дуче в мирных переговорах по «польскому вопросу». Не согласится ли фюрер на посредничество дуче? «Сначала надо посмотреть, как будут развиваться события», – ответил Гитлер. А они развивались по сценарию, разработанному в германском генштабе. Произошло запланированное Гейдрихом «польское» нападение на радиостанцию в Глейвице. Через час все немецкие радиостанции прервали свои обычные программы и передали официальное сообщение о «миролюбивом» предложении фюрера, направленном на урегулирование отношений с Польшей. Многим иностранным наблюдателям оно показалось вполне приемлемым.

Но поляки и не думали принимать ультиматум Гитлера. Им стоило бы настоять на возобновлении переговоров и тем самым сбить немцев с толку. Но они предпочли действовать непримиримо, и в 23.00 по радио зазвучали призывы к разоблачению немецкой политики: «Слова больше не могут скрыть агрессивных целей новых гуннов. Германия стремится к господству в Европе и с беспрецедентным цинизмом попирает права народов. Это наглое предложение ясно показывает, насколько были своевременны мобилизационные меры, предпринятые польским правительством».

Риббентроп направился в рейхсканцелярию, чтобы узнать о реакции Гитлера на польскую радиопередачу. Ничего уже нельзя поделать, сказал Гитлер, машина пущена в ход. Он был спокоен. После недель волнений и сомнений курс наконец намечен. Он ушел слать убежденный в том, что Англия и Франция не предпримут никаких решительных мер. Возможно, фюрера больше всего успокоило (он недавно сказал военным, что его договор со Сталиным – это «пакт с сатаной») короткое сообщение из Москвы, что Верховный Совет СССР после «блестящей» речи Молотова ратифицировал договор с Германией,

Вторжение в Польшу Гитлер считал не войной, а ударом с целью «освобождения исконно немецких земель». Это была локальная акция, которую Англия иФранция после словесных протестов в конце концов примут как свершившийся факт. Снова и снова его адъютанты слышали за обеденным столом: «Англичане бросят поляков, как в свое время чехов».

Хотя разведывательные донесения ясно показывали, что в случае германо-польской войны Англия и Франция, вполне возможно, вступят в нее, Гитлер не мог этому поверить, так как, по словам его личного адъютанта Шауба, это «не укладывалось в рамки его интуиции». Он предпочитал больше полагаться на личное убеждение в том, что ни Англия, ни Франция не ввяжутся в военный конфликт. «Англия блефует, – сказал он своему фотографу, – и я тоже». Геринг получил известие о начале боевых действий, находясь в своем личном поезде. Разгневанный, он позвонил Риббентропу. «Ну что, добились наконец своей проклятой войны? Это все из-за вас!» – крикнул он и положил трубку. Упрек рейхсмаршала был явно не по адресу: никто так часто не предупреждал фюрера, как Риббентроп, что Англия будет драться, если ее загонят в угол.



4



В 4.45 утра в пятницу 1 сентября прибывший накануне в Данциг с «визитом вежливости» немецкий крейсер «Шлезвиг-Гольштейн» открыл огонь по маленькому полуострову, на котором Польша содержала военный склад и восемьдесят восемь солдат. Одновременно артиллерия открыла огонь на протяжении всей германо-польской границы, затем на восток устремились немецкая пехота и танки. Официального объявления войны не было, но через час Гитлер обратился по радио к войскам. Фюрер заявил, что у него нет иного выбора, кроме как «ответить ударом на удар».

В Риме дуче был внешне спокоен. Несколькими часами ранее он принял мудрое, но неприятное для немцев решение: Италия будет соблюдать нейтралитет. Муссолини позвонил Аттолико и поручил своему послу в Берлине попросить Гитлера прислать ему телеграмму, освобождающую дуче от союзнических обязанностей. Гитлер быстро составил ответ, едва скрывая свой гнев: «Я убежден, что мы можем выполнить возложенную на нас задачу военными силами Германии». Тем не менее фюрер поблагодарил Муссолини за все, что тот может сделать в будущем «ради общего дела фашизма и нацизма». Рейхсканцлер подписал этот документ в 9.40, затем поехал в оперный театр, чтобы выступить перед рейхстагом. На сцену он вышел в серой полевой военной форме. Гитлер выразил сожаление по поводу того, что западные державы сочли затронутыми свои интересы: «Я неоднократно предлагал Англии нашу дружбу и, если нужно, тесное сотрудничество. Любовь, однако, предполагает взаимность». Сидящая в зале Ева Браун повернулась к сестре и прошептала: «Ильза, это же война, если он уйдет, что станет со мной?»

Гитлер обещал не вовлекать в боевые действия мирное население и заявил, что польские солдаты начали стрелять первыми, вынудив вермахт ответить ударом на удар. «Они попытались нас ужалить, но мы вырвем это ядовитое жало, – угрожал фюрер с трибуны. – Кто игнорирует правила войны, того ждет возмездие. Я готов продолжать борьбу, пока не будут обеспечены безопасность рейха и его права. С этого момента вся моя жизнь принадлежит народу. Я хочу быть лишь первым солдатом германского рейха. Поэтому я снова надел этот мундир, который не сниму до самой победы».

Зал встретил эти слова бурей оваций, однако Ева Браун плакала, закрыв лицо. «Если с ним что-то случится, – сказала она сестре, – я тоже умру». А Гитлер объявил, что в случае гибели его преемником будет Геринг. А если и рейхсмаршал падет, его место займет Гесс. Это было одностороннее решение, сделанное под влиянием момента. Оно свидетельствовало о том, что в действительности германского правительства как такового не было. Вся власть принадлежала фюреру.

Ликование в оперном театре не выплеснулось на улицы города. Люди были молчаливы и озабочены. Все выглядело иначе, чем в тот августовский день двадцать пять лет назад, когда кайзер объявил войну. Немцы словно предчувствовали, что эта война будет трагедией для Германии.

Когда расстроенная Ева Браун выходила из театра, доктор Брандт попытался ее приободрить: «Не беспокойтесь, фройляйн Браун. Фюрер мне сказал, что через три недели воцарится мир». Она заставила себя улыбнуться.

Гендерсон сообщил в Лондон, что сразу после выступления Гитлер вернулся в рейхсканцелярию и заявил генералам, что политические усилия оказались бесполезными и теперь будут говорить только пушки. После обеда он пригласил к себе Далеруса и поблагодарил его за работу, возложив на Англию вину за то, что усилия посредника оказались безуспешными. Какой-либо надежды на соглашение больше нет. Затем фюрер разразился антипольской филиппикой, заявив, что уничтожит Польшу как государство. Но если Англия намерена вести переговоры, он готов к компромиссу. Затем начал кричать, размахивая руками: «Если Англия хочет воевать год, я буду драться два. Если понадобится, я буду драться десять лет!»

Когда Гитлер снова появился в приемной рейхсканцелярии, он был в приподнятом настроении. Фюрер ликующим тоном сказал Риббентропу, что успехи немецких войск просто потрясающие. Вся кампания закончится раньше, чем Запад успеет составить ноты протеста. Эксперт по Франции Отто Абец заметил, что, по его мнению, Франция выступит на стороне Польши. Повернувшись к Риббентропу, Гитлер с деланным ужасом поднял руки. «Пожалуйста, избавьте меня от прогнозов ваших экспертов», – воскликнул он и начал высмеивать немецких дипломатов, которые получают самую высокую зарплату, имеют самые современные средства связи, однако всегда дают нелепые советы. Они предсказывали войну из-за присоединения Рейнской области, аншлюса Австрии, судетского кризиса и оккупации Праги. У военных атташе мозги, видимо, тоже не работают «из-за сидения в креслах, или их не устраивает моя политика, и они дают фальшивую картину ситуации и ставят помехи на моем пути, – продолжал Гитлер. – Вы должны понять, Риббентроп, что я решил не считаться с мнением людей, которые десятки раз вводили меня в заблуждение. Отныне я намерен полагаться на собственный ум, который во всех этих случаях оказывался лучшим советчиком, чем ваши так называемые компетентные эксперты».

В Лондоне польский посол Эдвард Рачинский по своей инициативе посетил лорда Галифакса и заявил, что его правительство квалифицирует германское вторжение как неприкрытую агрессию.

«Я в этом не сомневаюсь», – ответил Галифакс. Когда они вышли в зал, появились министры, собравшиеся на чрезвычайное заседание кабинета. Министр финансов Джон Саймон схватил Рачинского за руку и сказал: «Мы все в одной лодке. Англия не имеет привычки бросать в беде своих друзей». На заседании кабинета Чемберлен предложил объявить Гитлеру последнее предупреждение: если он не прекратит враждебных действий, Англия выполнит свои обязательства перед Польшей. Послание, указал он, следует сформулировать осторожно, чтобы оно не выглядело ультиматумом. Иначе немцы начнут топить английские суда.

Мир был потрясен внезапным нападением на Польшу, хотя оно и ожидалось. Из Ватикана через кардинала Глонда оказывалось давление на польское правительство с целью заставить его начать переговоры с Гитлером. Президент Рузвельт обратился к воюющим сторонам с призывом не подвергать бомбардировке гражданские цели и неукрепленные города. Заявление Рузвельта вызвало у Гитлера раздражение. Фюрер расценил его как враждебный акт американских евреев, контролирующих прессу и окруживших президента Розенфельда, как нацистская пропаганда окрестила Рузвельта. Тут же было издано распоряжение о запрещении евреям как врагам государства выходить из своих домов после 20.00 зимой и 21.00 летом, им предписывалось также немедленно сдать радиоприемники.

К концу дня Гендерсон получил из Лондона ноту с указанием немедленно вручить ее Риббентропу. Вместе с французским послом, который получил от своего правительства такое же предписание, он поздно вечером явился в министерство иностранных дел. Но Риббентроп отказался принять их вместе. Вначале он принял английского посла и был с ним очень вежлив. Министр заявил, что поляки спровоцировали Германию на применение силы, и возложил на них всю ответственность за военный конфликт. Французскому послу Риббентроп повторил свои обвинения по адресу Польши и обещал передать ноту Гитлеру.

В Лондоне Чемберлен сообщил об этой ноте в палате общин. Он заявил,что ссора Англии с Германией сводится лишь к тому, что немцы позволили управлять собой нацистскому правительству. «Пока это правительство существует и пользуется методами, которым оно так упорно следовало последние два года, в Европе не будет мира, – продолжал английский премьер. – Мы просто будем идти от одного кризиса к другому и наблюдать, как одна страна за другой подвергается нападению... Мы преисполнены решимости положить этому конец». Речь премьера была встречена одобрительными возгласами.



5



Несмотря на все признаки того, что Гитлер был против посредничества Муссолини в организации переговоров по урегулированию конфликта, дуче предложил утром следующего дня провести встречу представителей великих держав на Вильгельмштрассе. Но фюрер отнесся к этой идее без особого восторга, в то время как Англия и Франция колебались. Германский посол позвонил из Лондона и сказал: «Есть лишь один шанс – немедленно уйти из Польши и предложить выплатить компенсацию за ущерб. Если Гитлер сделает это, появится один шанс из миллиона, что катастрофы удастся избежать». Через два часа последовал новый звонок, на этот раз трубку взял сам Риббентроп. «Немедленно идите к своему другу (он имел в виду Уилсона) и передайте ему следующее: фюрер готов уйти из Польши и выплатить компенсацию при условии, если мы получим Данциг с «коридором» и если Англия будет действовать как посредник в германо-польском конфликте. Фюрер дает вам полномочия представить это предложение английскому кабинету и начать немедленно переговоры».

Хессе был ошарашен. Неужели в последний момент фюрер наконец осознал грозящую ему опасность? Или же это просто розыгрыш, чтобы посмотреть, как далеко англичане могут пойти в уступках под нависшим над ними мечом войны? Хессе позвонил на Даунинг-стрит, но Уилсона на месте не оказалось. В 19.44 Чемберлен сделал заявление в палате общин. От него ожидали решительного тона, но премьер, заверив депутатов в том, что правительство считает себя обязанным действовать, если Гитлер не выведет войска из Польши, ошарашил их утверждением, что соглашение об этом вернет ситуацию к состоянию, существовавшему до 1 сентября. Тем самым будет открыт путь к переговорам между Германией и Польшей по спорным вопросам «при том понимании, что урегулирование обеспечит жизненные интересы Польши и будет закреплено международными гарантиями». Иными словами, Чемберлен все еще колебался. (Позднее, по словам американского посла Кеннеди, британский премьер сказал, что «американцы и евреи мира втянули его в эту войну».) Послышались возгласы возмущения. Выступивший следующим лидер лейбористской партии Артур Гринвуд заявил: «Сколько же времени мы будем колебаться в то время, как в опасности Англия и все, за что она стоит?»

Назревал бунт в парламенте, многие требовали немедленно, не дожидаясь реакции Франции, предъявить Гитлеру ультиматум. Но Чемберлен настоял на согласовании действий с Францией. В 21.50 он позвонил Даладье и предложил компромисс. Даладье уклонился от прямого ответа: его кабинет настаивает на том, чтобы потребовать от Гитлера вывода войск из Польши до завтрашнего полудня.

Уилсон положительно отнесся к новому предложению Гитлера об уходе из Польши, но не решился передать его кабинету. Ситуация, сказал он, коренным образом изменилась после их последней встречи: Рузвельт тайно обещал помогать Чемберлену, если тот объявит войну, а Россия определенно не станет воевать на стороне Германии.

Германский посол настаивал на своем, заявив, что это предложение дает единственный шанс избежать войны и свидетельствует о том, что Гитлер признал свою ошибку. Уилсон не мог поверить в это и потребовал, чтобы Гитлер принес публичные извинения за акты насилия. Хессе возразил, что такое предложение – психологическая ошибка. Ведь Гитлер считает, что ответственность за этот кризис ложится не только на него. «Если это предложение провалится только потому, что Гитлер не извинится, – сказал Хессе в отчаянии, – то мир сочтет, что Чемберлен хочет войны, так как он упустил шанс избежать ее».

Уилсон подумал и согласился довести предложение до сведения кабинета. Вошедший в это время чиновник подал Уилсону записку, которую тот прочитал и тут же сжег. «Я не могу передать ваше предложение кабинету», – сказал он Хессе. В записке, вероятно, сообщалось, что Чемберлен решил действовать. В 23.30 собрался кабинет, и премьер заявил, что хочет завтра в полдень выступить с обращением к народу. «Я предлагаю, – сказал он, – поручить сэру Невилу Гендерсону посетить завтра утром в 9 часов герра фон Риббентропа и заявить, что если до полудня не будет получен ответ, с этого часа между Англией и Германией возникает состояние войны». Возможно, добавил он, этот шаг поторопит и французов. Все с этим согласились, и заседание закончилось. В этот момент за окнами прогремел гром...

Фюрер провел этот вечер в рейхсканцелярии, спокойно обсуждая ход польской кампании. Но прочитав донесение Хессе о встрече с Уилсоном – это было в два часа ночи, – он вспылил и обрушился на Риббентропа за отказ Италии вступить в войну. Неприятности для министра иностранных дел на этом не закончились. Примерно в 4.00 позвонили из английского посольства и сообщили, что английский посол хотел бы видеть Риббентропа в 9 часов утра, чтобы передать важное сообщение. Понимая, что скорее всего речь идет об ультиматуме, Риббентроп перепоручил прием Гендерсона одному из своих сотрудников.



6



Воскресенье 3 сентября выдалось солнечным и теплым. Обычно такие дни берлинцы проводили за городом. Но сегодня они были подавлены, оказавшись на пороге войны.

Утром со Шмидтом случилась неприятность – он проспал. Поймав такси, он подъехал к зданию министерства иностранных дел и заметил входящего в подъезд британского посла, которого он должен был принимать. Промчавшись через служебный вход, Шмидт вбежал в кабинет Риббентропа, тут часы ударили девять и появился Гендерсон. Посол поздоровался со Шмидтом за руку, но сесть отказался. «Я сожалею, что по указанию моего правительства, – сказал он, пытаясь справиться с волнением, – вынужден вручить вам ультиматум для передачи германскому правительству». Он зачитал заявление, в котором Германии объявлялась война, если ее правительство не даст заверений, что все войска будут выведены из Польши к одиннадцати часам по британскому летнему времени. Гендерсон протянул бумагу. «Я искренне сожалею, – повторил он, – что должен вручить такой документ вам, так как вы лично всегда были готовы нам помочь».

Через несколько минут Шмидт был в рейхсканцелярии, проталкиваясь через толпу в приемной к кабинету Гитлера. Тот сидел за столом, Риббентроп стоял у окна. Оба выжидательно смотрели на вошедшего. Шмидт стал медленно переводить английский ультиматум. «Что теперь?» – спросил Гитлер Риббентропа, когда документ был дочитан до конца. «Думаю, в течение часа французы тоже предъявят такой же ультиматум», – последовал ответ.

В приемной на Шмидта обрушился град вопросов. Но как только он сообщил, что через два часа Англия объявит войну, наступило гробовое молчание. Наконец Геринг произнес: «Если мы проиграем эту войну, тогда спаси нас Бог!» У всех были серьезные лица. Даже обычно жизнерадостный Геббельс стоял в углу мрачный и задумчивый.

Но один человек не потерял надежды. Далерус нашел Геринга в его личном поезде. Почему бы рейхсмаршалу не вылететь в Лондон и не вступить в переговоры с англичанами? Швед уговорил Геринга позвонить Гитлеру. Радостным тоном тот сообщил, что фюреру идея понравилась, но сначала англичане должны дать на это свое согласие. Далерус позвонил советнику английского посольства, который ответил, что немцы сначала должны принять ультиматум. Но и это не остановило Далеруса: он позвонил в английское министерство иностранных дел, однако получил тот же ответ. Тогда он отправился к Герингу и попросил его еще раз побеспокоить Гитлера, предложив послать англичанам примирительный ответ. Далерус ждал у поезда, нервно прохаживаясь, пока Геринг говорил с фюрером. Наконец Геринг вышел из вагона, и по его разочарованному лицу Далерус понял, что фюрер отказался от предложенного варианта. Так завершились упорные, хотя и безуспешные усилия Далеруса в его попытке остановить войну.

В 11.15 посол Гендерсон получил срочный вызов от Риббентропа. Через пятнадцать минут ему был передан ответ Германии на ультиматум – категорический отказ. Прочитав документ, посол заметил, что «история рассудит, кто в этом виноват». Риббентроп ответил, что «никто так упорно не стремился к миру и хорошим отношениям с Англией, как герр Гитлер», и пожелал английскому послу личного благополучия.

В полдень громкоговорители на берлинских улицах объявили ошеломленным слушателям новость о войне с Англией.

В Лондоне стояла по-летнему теплая погода. Было 11 часов, и Чемберлен готовился к выступлению по радио с обращением к народу. Через пятнадцать минут он объявил, что Англия находится в состоянии войны с Германией. Английское правительство, сказал премьер-министр, сделало все для сохранения мира, и совесть его чиста. «А теперь да благословит вас Господь Бог и да защитит он правое дело», – закончил он.

Примерно в это же время французский посол вручил Риббентропу ультиматум своего правительства. Германский министр заявил, что Франция является агрессором. Но гнев Гитлера был направлен прежде всего на Англию. Ведь он вроде бы распознал английскую слабость, но совершенно недооценил ее силу. Локальная война из-за этого просчета перерастала в мировую. Это был просчет, рожденный первой фатальной ошибкой фюрера – решением захватить всю Чехословакию. Если бы он этого не сделал и подождал, пока она сама не упадет к нему в руки, сомнительно, чтобы англичане так отреагировали на угрозу Польше.

Для Кремля решение Англии оказалось неожиданностью. Как сообщал московский корреспондент лондонской «Дейли телеграф», «новость о войне удивила русских. Они ожидали компромисса». Советы не проявили желания присоединиться к нападению на Польшу, и Риббентроп в телеграмме послу Шуленбургу предложил им сделать это. «По нашей оценке, – писал Риббентроп, – это отвечало бы смыслу московских соглашений, а также советским интересам».

Гитлер со свитой собирался выехать в специальном поезде на фронт. За девять минут до отъезда из Берлина он направил послание Муссолини, который не поддержал его в самый критический момент. Послание изобиловало высокопарными фразами о «борьбе не на жизнь, а на смерть», о «сознательном выборе» и «вере, твердой как сталь». Однако когда поезд точно в 21.00 тронулся, лицо фюрера не излучало особого оптимизма. Секретарша Герда Дарановски заметила, что он тих, бледен, задумчив, никогда таким она его раньше не видела. Другая секретарша, Криста Шредер, слышала, как Гитлер сказал Гессу: «Все мое дело рушится, напрасно я писал свою книгу».

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...-mirovoj-vojny
Часть 7



СИЛОЙ ОРУЖИЯ



Глава 21



Победа на Западе (3 сентября 1939 – 25 июня 1940 г.)



1



Наступление в Польше развивалось стремительно. Польские кавалеристы с длинными пиками не могли противостоять немецким танкам, и оборона поляков вскоре рухнула под массированными ударами вермахта. Постоянно подвергаясь воздушным налетам, польские сухопутные силы таяли под давлением полуторамиллионной армии, поддерживаемой мобильной артиллерией. Особенно эффективными оказались танки. Они рассекали оборону и опустошали тыл. Для иностранных наблюдателей блицкриг – молниеносная война – был почти таким же ужасающим, как и для его жертв, ибо он знаменовал поворотный пункт в истории военного искусства. К утру 5 сентября польская авиация была уничтожена, а два дня спустя почти все из тридцати пяти польских дивизий были либо разгромлены, либо окружены.

Гитлер следил за ходом военных действий из специального поезда, названного ставкой фюрера. Как только он надел военную форму, коренным образом изменился его образ жизни. Вернувшись к старой роли солдата-фронтовика, он внедрил в своей ставке казарменный режим. «Войска должны знать, что командир делит с ними все лишения». Каждое утро, продиктовав секретарше очередной приказ, Гитлер отправлялся в ближайшее расположение войск. При хорошей погоде он ездил в открытой машине, чтобы его узнавали солдаты, которым адъютанты разбрасывали пачки сигарет. Фюрер вникал в мельчайшие детали операций, часами осматривал полевые кухни и столовые, тиранически навязывал офицерам солдатский паек. Вскоре такая мелкая опека прекратилась, но его интерес к боевым делам не уменьшился – за одним характерным исключением: фюрер отклонил просьбу одного из своих приближенных поговорить с ранеными в санитарном поезде. «Я не выношу чужих страданий», – признался он.

Гитлера тяготило нежелание Советского Союза присоединиться к вермахту для совместных действий по «разделу» Польши. Вероятно, Сталин решил ждать до последнего, чтобы свести к минимуму потери Красной Армии. Лишь в 2 часа ночи 17 сентября Сталин лично сообщил германскому послу в Москве, что через несколько часов Красная Армия перейдет польскую границу. На рассвете она это сделала. В одном месте польские пограничники вдруг увидели, как из утреннего тумана показались конные фуры с солдатами. «Не стреляйте!– кричали красноармейцы. – Мы пришли защитить вас от немцев». На передних повозках были вывешены белые флаги. Защитники были настолько сбиты с толку, что красные прошли во многих местах без какого-либо отпора.

В первый же день между союзниками возник спор о содержании совместного коммюнике с оправданием захвата Польши. Сталин высказал замечания по немецкому проекту («в нем факты представлены слишком откровенно») и собственноручно написал новый вариант. Не успел Гитлер согласиться с этим изменением, как Сталин внес новое предложение – о полном разделе добычи даже без видимости сохранения польской государственности. Внешне русское предложение было для Германии выгодным, но подозрительность Гитлера была так сильна, что только через четыре дня он уполномочил Риббентропа объявить Москве о своем согласии со сталинским вариантом.

Министр иностранных дел прибыл в советскую столицу 27 сентября для заключения нового договора. Момент был выбран удачно: только что капитулировала Варшава. Правда, после прибытия Риббентроп получил предупреждение из Берлина о намерении Советов присоединить к СССР сопредельные прибалтийские государства. Поэтому он поздно вечером направлялся в Кремль с некоторыми опасениями. Риббентроп уже знал, что Сталин сделает ему соблазнительное предложение, но боялся, что тот запросит слишком высокую цену. Встреча началась в 22.00. Как и ожидалось, Сталин официально предложил Германии в полное владение территорию Польши восточнее Вислы. Взамен он потребовал Литву. Через три часа встреча закончилась. Риббентроп по телефону передал информацию Гитлеру. Предложение Сталина, подчеркивал он, имеет одну очень привлекательную сторону, а именно: контролируя основную часть населения Польши, «Германия сможет решить польскую национальную проблему по своему усмотрению».

Помимо того, что он нуждался в хороших отношениях с Советами, фюрер хотел завладеть этим «рассадником еврейства». Он уполномочил Риббентропа подписать договор и преподнес Сталину последнее прибалтийское государство. Это была высокая цена за сохранение безопасности тыла на Востоке, чтобы собрать силы для нанесения удара по Западу. Внешне это выглядело как явная уступка Москве. Но Гитлер был настолько уверен в слабости Красной Армии, что, должно быть, считал возвращение отданного лишь делом времени. На следующий день Советы предложили Риббентропу позвонить Гитлеру, чтобы получить от него одобрение всех пунктов договора. Гитлер ответил согласием, хотя Риббентроп уловил в голосе фюрера нотки сомнения. «Я хочу установить по-настоящему прочные и тесные отношения», – сказал фюрер, и когда Риббентроп повторил эти слова Сталину, тот лаконично ответил: «Гитлер знает, о чем говорит».

Сталин сиял, глядя на Молотова и Риббентропа, когда они в 5 часов утра 29 сентября подписали договор. Однако замечание Риббентропа о том, что русские и немцы никогда не должны воевать друг с другом, было встречено неловким молчанием. Наконец Сталин прервал затянувшуюся паузу: «Так должно быть». Холодность его тона и необычная формулировка вынудили Риббентропа попросить переводчика повторить ее. Второе замечание Сталина было столь же туманным. Когда Риббентроп спросил, готовы ли Советы пойти дальше договора о дружбе и заключить союз для предстоящих схваток с Западом, ответом было: «Я никогда не допущу ослабления Германии». Эти слова были произнесены так непосредственно, что Риббентропу даже не пришло в голову усомниться в их искренности.

Пока Сталин готовился захватить балтийские государства и Восточную Польшу, Гитлер превращал остальную часть этой страны в гигантскую бойню. Он приказал вывезти всех евреев из рейха в польские города, имеющие железнодорожное сообщение. Как разъяснил Гейдрих командованию СС 21 сентября, целью является «окончательное решение еврейского вопроса, что потребует некоторого времени». Он имел в виду физическое уничтожение евреев, что уже не было секретом для многих высокопоставленных деятелей партии.

Эти зловещие замыслы были дополнены «чисткой» среди польской интеллигенции, духовенства и аристократии, чем занимались пять истребительных подразделений, именуемые «айнзацгруппен» («специальные группы»). Ненависть к полякам появилась у Гитлера сравнительно недавно, под влиянием сообщений о зверствах, якобы совершаемых в Польше по отношению к немецкому меньшинству. «Десятки тысяч были выселены, подвергнуты издевательствам и убиты самым зверским образом, – говорил он на митинге в Данциге 19 сентября. – Эти садисты выплеснули наружу извращенные инстинкты, а демократический, религиозный мир смотрел на это с преступным безразличием». Однако, добавил он, «всемогущий Бог теперь благословил наше оружие». К середине осени были ликвидированы три с половиной тысячи представителей польской интеллигенции, которых Гитлер считал «разносчиками польского национализма». «Только таким путем, – утверждал он, – мы можем заполучить необходимую нам территорию. В конце концов, кто сейчас помнит об истреблении армян?» Террор сопровождался безжалостным выселением более чем миллиона простых поляков с их земель и размещением там немцев из других частей Польши и Прибалтики. Это проходило зимой, и при переселении от холода погибло больше поляков, чем в результате казней.



2



Захватив основную часть Польши, Гитлер попытался так или иначе закончить войну с Францией и Англией. Прежде всего он начал наступление в прессе и по радио, одновременно пробуя разыграть английскую карту по неофициальным каналам – через Хессе, Геринга и Далеруса.

В конце сентября Гитлер предложил шведу совершить очередную поездку в Лондон, заверив его, что хочет заключить мир с англичанами как можно скорее. Но в тот же день на встрече с высшим генералитетом он объявил о своем решении перейти в решительное наступление на Западе, «так как англо-французская армия еще не готова», и назначил дату: 12 ноября. По словам полковника Варлимонта, все были «явно ошарашены», в том числе Геринг. Фюрер заявил, что не собирается повторять план Шлиффена времен первой мировой войны и совершит вторжение через Бельгию и Люксембург в северо-западном направлении, чтобы перекрыть Ла-Манш. Гитлеру никто не возразил.

Далерус, получив свободу передвижения, 28 сентября был уже в Лондоне и встретился с Кадоганом, но тот не проявил особого интереса к его рассказу. В своем дневнике Кадоган записал, что швед «не сказал ничего существенного. Он как оса на пикнике – никак его не отгонишь». Столь же холодный прием ожидал Далеруса и у главы английского правительства.

Но Гитлер не унимался. 6 октября он в очередной раз выступил с призывами к миру. «Судьба польского государства – это дело России и Германии, а не Запада, – сказал он. – Не лучше ли решать спорные проблемы за столом переговоров, а не жертвовать миллионами человеческих жизней и уничтожением богатств?» Затем Гитлер перешел к мрачным прогнозам: «Судьба решит, кто прав. Одно лишь можно сказать точно. В ходе мировой истории никогда не было двух победителей, а очень часто – лишь побежденные». Он молит Бога указать правильный путь рейху и другим странам. «Однако если победят мнения господина Черчилля и его последователей, это мое заявление будет последним, – заверил он. – Тогда мы будем драться. Повторения ноября 1918 года в немецкой истории не будет!»

Гитлер, очевидно, не рассчитывал добиться постоянного мира с двумя великими державами, способными угрожать безопасности рейха. Он надеялся на перемирие хотя бы с одной из них, чтобы внести раскол между Францией и Англией и таким образом одолеть их поодиночке. Немцы реагировали на призыв фюрера к миру с чувством облегчения. Правда, на следующий день Даладье заявил, что Франция никогда не сложит оружие, пока не будут обеспечены «подлинный мир и всеобщая безопасность». Но англичане молчали, и это вселяло надежду в сторонников перемирия. Фюрер, однако, готовился к худшему. 9 октября он издал директиву номер шесть, в которой был изложен план вторжения через Люксембург, Бельгию и Голландию.

На следующий день в 11.00 фюрер вызвал в рейхсканцелярию семерых командующих войсковыми соединениями. Перед тем как ознакомить их с новой директивой, Гитлер зачитал составленный им меморандум, который свидетельствовал о том, что он потратил немало времени на изучение военной и политической истории фатерланда. Германия и Запад, писал фюрер, были врагами со времени первого рейха в 1648 году, и эту борьбу надо довести до конца. Он не возражает против немедленного прекращения войны при условии, если будут признаны завоевания в Польше. Он созвал военных, чтобы разъяснить цель Германии в войне: «уничтожение мощи и способности западных держав когда-либо снова противостоять государственному укреплению и дальнейшему развитию немецкого народа в Европе».

Гитлер соглашался с тем, что нельзя допустить поспешности при подготовке наступления. Но время работает на противника. Благодаря договору с Россией и великой победе в Польше Германия наконец впервые за многие годы получила возможность воевать на одном фронте. Вермахт теперь может все свои силы бросить против Англии и Франции. Такая ситуация не вечна. «Никаким договором или пактом нейтралитет Советской России не может быть надежно обеспечен». Самая прочная гарантия против советского нападения – это эффектная демонстрация германской мощи». Кроме того, надежда на поддержку Италии зависит прежде всего от того, как долго будет оставаться у власти Муссолини. Ситуация в Риме может измениться мгновенно. Бельгия, Голландия и Соединенные Штаты могут отказаться от своего нейтралитета. Время работает против Германии. В настоящее время она обладает военным превосходством, но Англия и Франция преодолевают отставание, так как их военная промышленность использует ресурсы почти со всего мира. Длительная война представляет большую опасность. Рейх располагает ограниченными продовольственными и сырьевыми ресурсами, а центр военного производства – Рур уязвим для атак авиации и дальнобойной артиллерии.

Затем Гитлер перешел к чисто военным вопросам. Наш козырь, сказал он, – новая тактика массированного применения танков и авиации, проверенная в Польше. Фюрер призвал военачальников проявлять инициативу, максимально использовать возможность прорыва слабых мест обороны противника.

Это была блестящая лекция, но почти все командующие были убеждены, что вермахт еще не готов к войне с Западом. Однако никто не высказал ни единого возражения, даже когда фюрер объявил, что наступление начнется этой осенью.

Тем временем в Лондоне Чемберлен все еще размышлял над ответом на последнее предложение Гитлера о мире. Английский премьер считал, что в нем нет ничего принципиально нового. На заседании кабинета он высказал мнение, что ответ должен быть «жестким». Министры согласились, но решили повременить с ответом еще два дня.

Утром 11 ноября в Берлине прошел слух, что правительство Чемберлена пало и скоро будет заключено перемирие. Как сообщал из Берлина один американский корреспондент, уличные торговки овощами на радостях бросали вверх кочаны капусты. Однако вскоре берлинское радио опровергло эти домыслы.

На следующий день, после почти недельного молчания, Чемберлен наконец ответил Гитлеру. Он заявил в палате общин, что немецкие предложения отвергаются как «туманные и неопределенные». За уверениями Гитлера в его миролюбии «должны последовать дела», он должен представить «убедительные доказательства» того, что действительно стремится к миру.

Ответ разочаровал фюрера, но не был для него неожиданным. Он вызвал Геринга и двух военных, связанных с авиационной промышленностью, – фельдмаршала Эрхарда Мильха и генерал-полковника Эрнста Удета – и заявил им: «Мои попытки заключить мир с Западом не удались. Война продолжается. Теперь мы можем и должны производить бомбы».



3



Когда политика Гитлера привела к войне, различные группы Сопротивления в Германии начали составлять планы захвата власти. Одни предлагали убить фюрера, другие – похитить его и передать власть военным либо демократическому правительству. Составлялись списки министров, проводился зондаж в Соединенных Штатах и других нейтральных государствах. Самая серьезная группа заговорщиков сложилась в самом ОКВ («оберкоммандо дер вермахт» – верховном командовании вооруженных сил). Вдохновителем заговора был импульсивный кавалерийский офицер полковник Ганс Остер, помощник начальника абвера (военной разведки) адмирала Канариса. У него были широкие связи в вермахте, министерстве иностранных дел и даже в СС.

Остер нашел ценного помощника в лице мюнхенского юриста Йозефа Мюллера, ярого противника Гитлера. Мюллер, набожный католик, в начале октября совершил поездку в Рим, чтобы выяснить, согласятся ли англичане заключить мир с антинацистским режимом. Он встретился с папой Пием XII, который согласился оказать заговорщикам посреднические услуги. Папскому секретарю удалось вызвать на откровенность английского посланника, который дал понять, что Англия не против «мягкого мира» с антигитлеровской Германией.

Эта новость вдохновила группу Остера. Он попытался привлечь к участию в заговоре главнокомандующего сухопутными войсками Браухича, но тот колебался, считая, что народ «за фюрера». Однако заговорщикам удалось убедить генерала Гальдера в случае необходимости возглавить путч. Они надеялись, что и Браухич со временем примкнет к антигитлеровской коалиции.

5 ноября – в день, когда войска должны были выдвинуться на передовые рубежи в западном направлении, – Браухич в беседе с фюрером высказал мнение, что в осеннюю распутицу организовать массированное наступление невозможно. «А что, на противника дождь не льет?»– съязвил Гитлер. В отчаянии Браухич признался, что польская кампания выявила недостаточный боевой дух немецкой пехоты, были даже случаи неподчинения солдат приказам командиров. Это вывело Гитлера из себя. «В каких частях это было? Где? Какие меры были приняты к виновным? Сколько было вынесено смертных приговоров?»– кричал фюрер, обвиняя армию в трусости, а генералов – в саботаже. Свой приказ о выдвижении войск в западном направлении Гитлер не отменил, подтвердив, что наступление начнется 12 ноября в 7.15 утра.

Браухич был в состоянии шока и долго не мог прийти в себя. В подавленном состоянии были, и другие армейские заговорщики. Никто не подал сигнала к мятежу. Вместо этого генералы сожгли все компрометирующие материалы. Лишь Остер не запаниковал. Через одного из своих друзей он даже предупредил бельгийскую и нидерландскую миссии о готовящемся наступлении германских войск на рассвете 12ноября.

Но вскоре Гитлер согласился перенести начало боевых действий на более поздний срок. Авиации требовалось по крайней мере пять дней хорошей погоды для уничтожения французских ВВС, а метеорологический прогноз, начиная с 7 ноября, был неблагоприятным для полетов.

Хотя Гитлер ничего не знал о военном заговоре, Геринг предупредил его насчет Браухича и Гальдера, посоветовав фюреру избавиться от этих «черных птиц». Более определенное предупреждение поступило от швейцарского астролога Карла Эрнста Крафта, которого наняла служба Гиммлера. Он составил прогноз, согласно которому в период с 7 по 10 ноября на Гитлера будет организовано покушение. Однако документ был упрятан в архив, потому что астрологические прогнозы в отношении фюрера были запрещены.

Когда утром 8 ноября Гитлер прибыл в Мюнхен на ежегодную встречу «старых борцов», архитектор фрау Троост на правах давнего друга упрекнула фюрера в легкомысленном отношении к мерам безопасности: в ее студию он пришел лишь с двумя охранниками. Гитлер, прижав руку к сердцу, сказал: «Надо слушать внутренний голос и верить в свою судьбу. Я знаю, что судьба выбрала меня для блага немецкого народа. Пока я нужен людям и отвечаю за жизнь рейха, я буду жить».

Потом Гитлер посетил в больнице свою старую знакомую, английскую журналистку Юнити Митфорд, которая, услышав об объявлении войны между Германией и Англией, выстрелила себе в висок и теперь лежала в больнице с застрявшей в голове пулей. К этому времени она уже пришла в сознание и попросила фюрера отправить ее домой. Гитлер тут же распорядился транспортировать раненую журналистку, как только она достаточно окрепнет, специальным поездом в Швейцарию.

Затем он засел за текст речи с очередными нападками на Англию для предстоящего выступления в пивном зале «Бюргербройкеллер»,

Тем временем здесь кипела подготовительная работа: развешивались флаги и пропагандистские лозунги, проверялись микрофоны. Во время приготовлений в зал вошел низенький бледный мужчина с большим лбом и ясными глазами. Это был мастер-умелец Георг Эльзер, недавно освобожденный из концлагеря в Дахау, где сидел за сочувствие коммунистам. Он пришел убить Гитлера. В коробке, которую Эльзер сжимал в руках, был часовой механизм, соединенный с динамитными шашками. Пока организаторы занимались своими делами, Эльзер незаметно поднялся на галерку, где спрятался за колонной, возвышающейся над сценой. Еще несколько дней назад он сделал здесь тайник для взрывного устройства.

Наконец свет потушили, дверь закрыли. Эльзер подождал еще полчаса, потом заложил бомбу в тайник и поставил взрыватель на 23.20. Фюрер должен был начать свою речь в 22 часа, и взрыв был рассчитан примерно на ее середину. (Кстати, это было не первое покушение на Гитлера. Одно из первых было предпринято еще в 1929 году, когда чем-то обозленный на фюрера охранник-эсэсовец подложил бомбу под трибуну перед выступлением своего хозяина во Дворце спорта в Берлине. Во. время речи Гитлера эсэсовцу вдруг срочно понадобилось выскочить в туалет. Кто-то случайно запер дверь, и незадачливый организатор покушения не смог привести в действие взрывное устройство. «Это была шутка века, – вспоминал позднее один из друзей охранника. – Если бы ему не приспичило в туалет, ход мировой истории мог бы пойти по иному руслу».)

Перед началом выступления Гитлер вызвал адъютанта Макса Вюнше и спросил, можно ли выехать из Мюнхена раньше запланированного времени. Адъютант тут же распорядился подготовить к отправке один из двух спецпоездов, обслуживающих рейхсканцлера.

В «Бюргербройкеллере» фюрера встретили таким бурным ликованием, что он начал свою речь только в 22.10. Аудитория часто аплодировала, и Вюнше поглядывал на часы, опасаясь, как бы фюрер не опоздал на поезд. В 23.07 он вдруг закончил свою тираду, насыщенную язвительными выпадами против англичан. На расстоянии нескольких метров, внутри колонны, тикали часы Эльзера. Через тринадцать минут бомба должна была взорваться. Обычно после речи Гитлер еще оставался поболтать с товарищами по путчу. Однако сегодня в сопровождении Гесса и нескольких адъютантов он быстро вышел из зала и сел в ожидавшую его машину. По дороге Вюнше услышал отдаленный взрыв.

В «Бюргербройкеллере» тем временем царил переполох – ревели сирены полицейских машин и «скорой помощи», слышались стоны раненых. Бомба убила семерых и ранила шестьдесят три человека, в том числе отца Евы Браун. А его дочь с подругой Гертой Шнайдер приехала на вокзал, когда поезд Гитлера тронулся. О взрыве никто не знал.

В Нюрнберге Геббельс вышел из вагона, чтобы отправить несколько писем и узнать новости. Вернувшись в купе фюрера, он дрожащим голосом сообщил о взрыве. Гитлер помрачнел и произнес: «Все ясно. То, что я ушел из «Бюргербройкеллера» раньше, чем предполагалось, лишь подтверждает волю провидения, которое благоволит мне в достижении цели». Получив информацию о раненых, фюрер поручил одному из своих адъютантов оказать им помощь, затем начал строить догадки о возможных заговорщиках. Гитлер почти не сомневался в том, что это дело рук двух английских агентов – Беста и Стивенса, которые вели тайные переговоры с агентами Гейдриха, выдающими себя за участников антинацистского заговора. Услужливый Гиммлер сошел с поезда и по телефону дал распоряжение схватить двух англичан в Голландии.

На следующий день они были взяты и переправлены в Германию. Через несколько часов у швейцарской границы был арестован и доставлен в Мюнхен подлинный организатор покушения. На допросе в гестапо Эльзер признался, что он действовал в одиночку, без сообщников, и сделал это, чтобы покончить с войной. Прочитав донесение гестапо, Гитлер пришел в негодование: «Что за идиот вел допрос?» Он не мог поверить, что Эльзер действовал один, – вне всякого сомнения, это был широкий заговор его злейших врагов: англичан, евреев, масонов и Отто Штрассера. Гиммлер лично попытался выбить «правду» из заключенного. Дико ругаясь, он пинал ногами узника, скованного наручниками, хлестал его плетью. Но тот упрямо стоял на своем. Не помог и гипноз. Это убедило Гейдриха в том, что у Эльзера действительно не было сообщников. Но Гитлер был недоволен результатами расследования, резко упрекая Гиммлера за то, что тот не нашел подлинных преступников. Возможно, поэтому шеф СС на всякий случай сохранил Эльзеру жизнь, поместив его в концлагерь. Эльзер был объявлен «коммунистическим прихвостнем, ставшим орудием английской секретной службы».



4



Ни Гитлер, ни Муссолини не знали, что англичане серьезно рассматривают возможность объявления войны СССР из-за вторжения в Финляндию – в значительной мере под давлением различных религиозных групп и общественных организаций, которые считали, что действительный враг мировой цивилизации – красная Россия, а не Германия.

Между тем боевые действия союзников против Гитлера были войной только по названию. Они принимали такой странный характер, что когда кто-то из военных предложил подвергнуть бомбардировке лесные районы Юго-Западной Германии, британский министр авиации воскликнул: «Ну что вы, это же частная собственность. Эдак вы предложите бомбить Рур!»

В первые же дни «странной войны» Геббельс развернул широкую пропагандистскую кампанию против французов с целью поссорить их с англичанами. Шеф нацистской пропаганды совершал регулярные поездки к Западному валу, чтобы на месте определить, что испытывает французский солдат за линией Мажино. Он пришел к выводу: французы настолько устали и испытывают такие лишения, что их сопротивление нетрудно будет сломить. «Геббельс был уверен, – вспоминал его секретарь Вернер Науман, – что простой французский солдат мечтает лишь о возможности провести время с хорошенькой женщиной в теплой постели». Поэтому министр пропаганды дал указание немецким солдатам вести «окопный диалог» с французами. По громкоговорителям агитационные команды вели передачи, направленные на то, чтобы доказать, что Франция и Германия на самом деле не являются врагами. По вечерам звучали сентиментальные французские песни, а в завершение передачи диктор говорил примерно следующее: «Спокойной ночи, дорогой противник, нам эта война не нравится, как и вам. Кто ее начал? Не ты и не я. Так зачем стрелять друг в друга? Закончился еще один день, и мы хорошо отдохнем ночью». После этого звучала колыбельная. В дневное время французов забрасывали листовками, на которых, к примеру, изображались дрожащий от холода французский солдат на фронте и его жена в постели с английским солдатом.

К гражданскому населению Франции подход был другой. По тайному радиопередатчику людям твердили о коррупции в правительстве, произволе евреев и несокрушимости вермахта. В ходу была подготовленная нацистскими специалистами по дезинформации листовка о якобы предсказанном Нострадамусом завоевании Франции соседями-германцами.

Английские солдаты относились к измышлениям подобного рода довольно равнодушно. Война в какой-то степени превратилась в пародию. Ее называли «сидячей» и «странной». В парламенте во время зачитывания Чемберленом еженедельных сообщений о ходе военных действий многие депутаты дремали.

Тем временем Гитлер с нетерпением ожидал летной погоды. Геринг находился в затруднительном положении. Шеф авиации должен был создать впечатление, что рвется в бой, и в то же время втайне молил Бога о продолжении нелетной погоды, так как опасался, что его люфтваффе еще не готовы вести настоящую войну. Пока военно-воздушные силы Германии сохраняли превосходство в воздухе, но оно сокращалось по мере поступления в Англию и Францию самолетов из США.

10 января 1940 года нетерпеливый Гитлер установил новую дату наступления: ровно через неделю, за пятнадцать минут до рассвета. Но этот план провалился из-за нелепой случайности. В приграничной полосе сбился с курса и совершил вынужденную посадку в Бельгии немецкий самолет. На его борту находился майор Хельмут Райнбергер с портфелем оперативных планов воздушного десанта на территорию Бельгии. Когда майор сжигал бумаги, его схватили бельгийские солдаты. Правда, из германского посольства в Брюсселе пленник сообщил в штаб люфтваффе, что ему удалось почти все уничтожить, остались лишь «мелкие обрывки». Но Гитлер все равно встревожился и отменил приказ о наступлении, предполагая, что противник мог разгадать план. Он оказался прав. Бельгийцы передали полученную информацию в Лондон, но там ее восприняли скептически. Генеральный штаб решил, что это провокация. Тем более, что англичане уже начали подготовку к высадке экспедиционного корпуса в Норвегии. Новый военно-морской министр Черчилль активно отстаивал эту операцию и добился одобрения ее кабинетом.

Гитлер тоже готовил вторжение в Норвегию, хотя и не сразу пришел к этому решению: в конце концов, норвежцы – нордический народ, и можно полагаться на их нейтралитет, проверенный в годы первой мировой войны. Но, напав на Финляндию, Сталин расстроил его планы. Гитлер опасался, что союзники используют финскую войну как предлог для ввода войск в Норвегию и таким образом «нависнут» над Германией с фланга. В конце февраля, после получения тревожных сообщений о предстоящей высадке англичан в Скандинавии, фюрер забеспокоился: эта акция перекроет Балтику для немецких подводных лодок. Кроме того, важную роль играли и экономические соображения: свыше половины железной руды Германия получала из Норвегии и Швеции, и прекращение ее поставок парализовало бы военное производство. Поэтому 1 марта 1940 года Гитлер подписал директиву, предусматривающую одновременный захват Дании и Норвегии. Как говорилось в документе, предстоящая акция должна иметь «характер мирной оккупации, направленной на защиту силой оружия нейтралитета северных стран», однако сопротивление будет «подавлено всеми средствами». Фюрер решил провести эту операцию до наступления на Западе и назначил ее начало на 15 марта.

Одновременно Гитлер был обеспокоен ухудшением отношений с союзниками. Трудно стало разговаривать с Россией. Вскоре после завоевания Польши начались переговоры о советско-германском торговом соглашении. За поездкой экономической делегации в составе 37 человек в Москву последовал ответный визит еще более многочисленной советской делегации, которая привезла с собой список заказов на промышленное и военное оборудование на сумму свыше полутора миллиардов марок. Немцы пришли в ужас: выполнить эти заказы можно было лишь за счет ограничения собственных военных нужд. Затяжные и резкие переговоры до предела обострил Сталин. Он сварливо заявил, что если немцы не уступят, «соглашение не будет заключено»,

Этого Гитлер допустить не мог и в начале февраля дал указание Риббентропу послать Сталину личное письмо с настоятельной просьбой пересмотреть свою позицию. Вероятно, Сталин, успевший вырвать значительные уступки, понял, что зашел слишком далеко, и внезапно прекратил пререкания. Он согласился увеличить сроки германских поставок до двадцати семи месяцев, пообещав советские поставки осуществить за восемнадцать месяцев. Все трудности были устранены, и через три дня торговые переговоры успешно завершились. Немецкая делегация была в восторге. «Соглашение, – сообщил ее глава, – означает для нас широко открытые двери на Восток».

Остался доволен и Гитлер. Его все больше интриговал кремлевский партнер. Сталин был единственным мировым лидером, о котором фюрер хотел знать все. Нацистский диктатор расспрашивал вернувшихся из России представителей о мельчайших подробностях, характеризующих его нового «союзника». Как вспоминала Криста Шредер, он иногда перебивал собеседника, хлопая себя по колену: «Этот Сталин – скот, но вы должны признать, что он – выдающийся человек».

Другой заботой фюрера была Италия. Муссолини раздражал Гитлера: вечно этот напыщенный дуче лезет с непрошеными советами... Однако запоздалый ответ с оправданием своих действий надо было вручить как можно более торжественно. Гитлер поручил это Риббентропу, и 9 марта тот выехал из Берлина с большой свитой, в которую входили советники, секретари, парикмахеры, врач, инструктор по гимнастике и массажист. На вопрос Риббентропа, примет ли Италия участие в войне, Муссолини ответил утвердительно, добавив, однако, что время для этого он выберет сам. Риббентроп пытался получить более конкретный ответ, но дуче уклонился от него, сославшись на необходимость встречи с Гитлером для принятия окончательного решения.

18 марта оба диктатора встретились в охотничьем домике на одном из альпийских перевалов. Гитлер, по его словам, приехал с намерением «просто объяснить ситуацию», чтобы дуче мог принять собственное решение. Муссолини заявил, что непременно вступит в войну и ждет лишь подходящего момента. Оба расстались дружески. Однако Гитлер распорядился не давать итальянцам запись беседы: «Никто не знает, кто будет читать этот документ». Со своей стороны, Муссолини, казалось, усомнился в собственной клятве вступить в войну. Глядя на падающий снег, он заметил, что итальянцы станут воинами не раньше, чем снежный сугроб достигнет Этны... Раздраженный тем, что почти все время говорил фюрер, Муссолини был, однако, убежден: Гитлер не решится начать массированные боевые действия против объединенных сил Англии и Франции.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...-norvegii-1940

Часть 7



СИЛОЙ ОРУЖИЯ



Глава 21



Победа на Западе (3 сентября 1939 – 25 июня 1940 г.)



5



Как-то, зайдя в библиотеку рейхсканцелярии, глава «гитлерюгенд» Бальдур фон Ширах и его жена застали там своего кумира, который читал книгу, водрузив на нос очки; Фюрер поспешно снял их (Хофману он запретил фотографировать его в очках) и протер глаза. «Вы видите, – сознался Гитлер, – мне уже нужны очки. Я старею, поэтому предпочитаю вести войну в пятьдесят, а не в шестьдесят лет». Кстати, секретарши Гитлера печатали на машинке со специальным крупным шрифтом, чтобы фюрер мог публично выступать без очков.

Гитлер решил опередить противника, заняв Норвегию первым, и 2 апреля приказал начать вторжение ровно через неделю в 5.15 утра. Участники заговора против Гитлера хотели помешать этому. Гальдер обещал помочь, но теперь колебался, и, чтобы убедить генерала, ему показали записку Мюллера об участии папы римского в тайных мирных переговорах с англичанами. Начальник генерального штаба был потрясен и даже заплакал. Его совесть, оправдывался старый служака, не позволяет ему действовать против рейха.

Но это не смутило неутомимого полковника Остера. В начале апреля он тайно сообщил голландскому военному атташе о предстоящем нападении на Норвегию. Информация была передана сотруднику норвежской миссии в Берлине, который почему-то не счел нужным переслать ее в Осло. Англичане тоже не верили подобным сообщениям, полагая, что Гитлер дезинформирует их, чтобы спутать карты противника. На Даунинг-стрит царила атмосфера самоуспокоенности.

Утром 7 апреля немецкая флотилия отплыла к норвежским берегам. В трех портах – Нарвике, Тронхейме и Ставангере – ее ждали немецкие торговые суда, в трюмах которых прятались солдаты. Готовясь к вторжению, английские корабли устанавливали мины в норвежских водах ниже Нарвика, и один из них заметил два немецких эсминца. В Лондоне сочли, что это часть ограниченных сил, намеревающихся захватить Нарвик. И только утром 8 апреля кабинет узнал, что вражеские корабли подходят еще по крайней мере к трем норвежским портам. Англичане были ошеломлены, но помешать Гитлеру было уже невозможно.

9 апреля Нарвик был захвачен двумя батальонами специальных горнострелковых войск под командованием генерал-майора Эдуарда Дитля, старого приятеля фюрера со времен «пивного путча». К полудню пали еще четыре важных порта, но нападавшие были задержаны защитниками древней крепости Оскарберг, что позволило королевской семье, правительству и членам парламента выехать из Осло специальным поездом, а также вывезти на двадцати трех грузовиках золотой запас страны и секретные документы.

В Дании немцы почти не встретили серьезного отпора, и операция проходила точно по плану. К полудню все было кончено. Король капитулировал, приказав прекратить всякое сопротивление. Он заверил начальника штаба немецкого соединения, что сделает все для поддержания мира и порядка в стране. Глава государства, в течение одного дня утратившего свою независимость, униженно преподнес оккупантам комплимент: «Вы, немцы, снова совершили невероятное. Нужно признать, это великолепная работа».

К концу дня казалось, что и в Норвегии Гитлер одержал полную победу. Однако внезапно вступил в действие английский флот. 10 апреля пять эсминцев прорвались к Нарвику и потопили два немецких эсминца и несколько транспортных судов. Через три дня подошли другие корабли и пустили ко дну остальные немецкие суда.

Эта новость привела Гитлера в ярость. На совещании 17 апреля он просто бушевал, распекая военных. Вечером генерал-майор Дитль получил приказ фюрера: «Держитесь как можно дольше». 19-го наступил новый кризис. Из своего убежища на севере страны король Хокон VII, единственный монарх, избранный на трон всеобщим голосованием, отказался назначить правительство во главе с Квислингом, лидером норвежской фашистской партии и последователем Розенберга.

К этому времени англичане высадили у Нарвика и Тронхейма две бригады численностью 13 тысяч человек. Они перешли в наступление, получая подкрепления, и к концу недели немцы были в отчаянном положении. На помощь подоспел Мильх, лично возглавивший операции люфтваффе. Он послал в Нарвик два больших гидросамолета с горными войсками, затем организовал бомбардировки, ослабившие сопротивление англичан и норвежцев в центральной части страны. К 28 апреля англичане были вынуждены эвакуировать основную часть своих войск. На следующий день король Хокон и члены правительства на английском крейсере перебрались в Тромсе, заполярный город, который стал временной столицей.

Теперь основная часть Норвегии была под немецким контролем, кроме Нарвика, где шеститысячный гарнизон генерала Дитля отчаянно отбивался от 20-тысячного британского корпуса. В последний день апреля Гитлеру доложили, что наземная связь между Осло и Тронхеймом восстановлена. За обедом фюрер был вне себя от радости и осыпал похвалами Дитля и Мильха, которые тут же получили более высокие звания. Особенно восторгался он Мильхом, подчеркнув его роль в организации авиационной поддержки, когда все, казалось, был» потеряно. «А почему? – вопрошал фюрер и сам же отвечал: – Потому что нашелся такой человек, как я, который не знает слова «невозможно».

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...kampaniya-1940
Часть 7



СИЛОЙ ОРУЖИЯ



Глава 21



Победа на Западе (3 сентября 1939 – 25 июня 1940 г.)



Обезопасив свой северный фланг, Гитлер снова переключил внимание на Запад. Ему не нравился первоначальный замысел нападения, который был разновидностью плана, использованного в первой мировой войне, а именно – наступление через Северную Францию и Бельгию.

«Этот старый план Шлиффена, – заявил он Кейтелю и Йодлю, – предлагает затяжную войну», а он, фюрер, поклялся, что никогда не позволит нынешнему поколению страдать так, как четверть века назад немцы страдали во Фландрии. Гитлер замыслил смелый удар в южном направлении через Арденны, с внезапным бронетанковым прорывом у Седана и броском к Ла-Маншу. Главные силы затем повернут на север – в отличие от плана Шлиффена – для удара в тыл отступающей англо-французской армии. Вечерами он сидел над специальной рельефной картой и выверял свой план.

В этом же направлении работал, возможно, самый блестящий стратег вермахта генерал-полковник Фриц Эрих фон Манштейн. Он представил свой план Браухичу, но тот отверг его, сочтя слишком рискованным. Фюрер прослышал об этом и пригласил к себе Манштейна. К удивлению генерала, его стратегические идеи привели Гитлера в восторг. Этот план не только подтвердил собственный замысел фюрера, но и содержал ряд существенных дополнений. Верховному командованию уточненный план Гитлера понравился не больше, чем версия Манштейна. Военные единодушно возражали, но фюрер отмахнулся от них, назвав оппонентов «поклонниками Шлиффена», застрявшими в «закоснелой» стратегии.

План Гитлера – Манштейна был формально принят в конце февраля, и сразу же после окончания битвы за Норвегию к Западному фронту были переброшены 136 дивизий, готовых к бою. Ждали лишь хорошей погоды. Гитлер назначил дату вторжения на 5 мая, потом перенес ее на 7-е, затем на 8-е. Геринг просил еще больше времени, но поступили тревожные сведения из Голландии: офицерам отменены отпуска, происходит эвакуация населения из приграничных районов, появились дорожные заграждения. Взволнованный Гитлер согласился на очередную отсрочку до 10 мая, «но ни на день позже». «Удержать готовых к атаке два миллиона человек на фронте, – сказал он, – становится все труднее».

Он решил действовать, не дожидаясь устойчивой погоды, – ожидание ее стоило трех месяцев промедления. Он всецело полагался на оправдавшую себя в прошлом интуицию. Утром 9 мая командир корпуса в районе Ахена доложил о густом тумане, который, согласно прогнозу, должен был скоро рассеяться. Гитлер приказал готовить свой поезд и держал в строгом секрете цель и место поездки, скрывая их даже от собственной свиты. Поезд остановился неподалеку от Ганновера, где предстояло получить последнюю метеосводку. Главный метеоролог Дизинг – позднее он получил в награду золотые часы – предсказал на завтрашний день хорошую погоду. Гитлер подтвердил приказ о наступлении и рано ушел спать.

Однако более непредсказуемой, чем погода, оказалась его собственная разведывательная служба. Из тех немногих, кому фюрер доверил информацию о начале наступления, был адмирал Канарис, который сообщил об этом своему помощнику Остеру. После обеда тот заехал в штаб ОКБ и узнал, что отсрочки не будет. «Свинья отправляется на Западный фронт», – сказал он голландскому атташе, который сообщил об этом бельгийскому коллеге, а затем по телефону дал шифровку в Гаагу: «Завтра на рассвете. Держитесь!»

В 4.25 утра 10 мая поезд фюрера прибыл на станцию назначения – в городок Ойскирхен близ границы с Бельгией и Голландией, и Гитлер отправился в свою новую ставку «Фельзеннест» («Горное гнездо»). Светало. Взглянув на часы, Гитлер был неприятно удивлен: рассвет наступил на пятнадцать минут раньше ожидаемого.

А в сорока километрах к западу его войска устремились вперед через бельгийскую, голландскую и люксембургскую границы. Небо потемнело от бомбардировщиков люфтваффе: для воздушной атаки было собрано 2500 самолетов – намного больше, чем У союзников. Волна за волной, они летели на запад бомбить более семидесяти аэродромов противника. Воздушно-десантные войска захватили ключевые пункты в Голландии, а для внезапного захвата бельгийских крепостей были пущены планеры. Фюрера особенно интересовал форт Эбен-Эмель. Он лично дал указания участникам планерной операции и с нетерпением ждал сведений из района боевых действий. К полудню 11 мая эта считавшаяся неприступной крепость и мост через реку Маас были в руках немцев. Узнав об этом, Гитлер был вне себя от радости. Позднее поступили еще более важные сведения: противник наносит ответные удары. «Когда я получил донесение, что противник выдвигается по всему фронту, – вспоминал Гитлер, – я был готов плакать от радости. Они попали в ловушку! Они поверили, что мы остались верны старому плану Шлиффена».



6



Французская кампания 1940

Французская кампания 1940
10 мая Англия и Франция были застигнуты врасплох: их генеральные штабы проигнорировали предупреждения из Брюсселя и Гааги и донесения собственных разведывательных служб. Еще в 1938 году английская «Интеллидженс сервис» купила у польского математика секрет немецкой шифровальной машины, названной «Энигма» («Загадка»). Ему заплатили 10 тысяч фунтов, дали английский паспорт и разрешили жить с женой во Франции. Он воспроизвел чертежи главных частей машины и в своей парижской квартире собрал рабочую модель «Энигмы», которая была установлена в особняке Блечли-парк, в шестидесяти километрах севернее Лондона. Когда Англия в 1939 году объявила войну, машина под кодовым названием «Ультра» уже действовала. Это позволило предупредить английский генеральный штаб о гитлеровском плане вторжения на Запад.

Чемберлен подал в отставку и предложил назначить премьер-министром Галифакса. Но было ясно, что только Черчилль пользуется доверием страны, и вскоре король пригласил его во дворец. Гитлер считал Черчилля своим злейшим врагом, орудием английских евреев, сорвавших англо-германский союз. Эта ненависть к Черчиллю как-то странно сочеталась с восхищением, которое фюрер испытывал по отношению к Сталину.

Пока немецкие войска и танки продвигались в глубь Голландии и Бельгии, Геббельс стремительно раскручивал колесо своей пропагандистской машины. На совещании сотрудников своего министерства 11 мая он говорил, что надо опровергать все неверное в материалах противника или «даже верное, но опасное для нас. Нет никакой необходимости проверять, верны факты или нет – главное, чтобы они были полезны для нас». Еще более важно – это твердить и твердить французам и англичанам, что во всем виноваты их правительства: «Они сами навлекли на себя войну и являются агрессорами».

Наступление в Западной Бельгии было наиболее успешным. Этот маневр отвлек внимание противника от главного удара через Арденны. К 13 мая войска на этом направлении перешли в нескольких местах реку Маас и подошли к Седану, где Гитлер надеялся прорваться через слабое звено в укрепленной линии Мажино.

Наряду с успешным продвижением на севере, наступающие немецкие части встретили упорное сопротивление голландских войск. Утром 14 мая фюрер отдал приказ преодолеть это сопротивление. Самолеты люфтваффе поднялись с бельгийских аэродромов и сбросили 98 тонн бомб на Роттердам. Бомбы обрушились на центр города, убив 814 мирных жителей. В демократической прессе факты подавались в гипертрофированном виде: число убитых возросло до 30 тысяч. Западные газеты также не сообщили, что негласное соглашение обеих сторон ограничить объекты бомбардировок военными целями впервые было нарушено англичанами. За три дня до этого события, несмотря на возражение французов, 35 английских бомбардировщиков совершили налет на промышленный город в Рейнской области. В результате налета погибли четыре мирных жителя, в том числе одна англичанка. Несмотря на ужасное возмездие Гитлера в Голландии, он отверг предложения о бомбардировке самого Лондона. Нацистский диктатор пока не решался заходить так далеко.

Роттердамская трагедия сломила сопротивление голландцев. Через несколько часов главнокомандующий вооруженными силами Голландии приказал сложить оружие. В тот же день немецкие танки прорвали французскую оборону в районе Седана. При поддержке пикирующих бомбардировщиков три длинные колонны танков двинулись в направлении Ла-Манша.

На следующее утро Черчилля разбудил телефонный звонок из Парижа. «Мы разгромлены!»– сообщил премьер-министр Рейно. Черчилль не мог этому поверить. Не могли представить этого и его генералы: Франция – не Польша, там нечем было сдержать немецкие танки, но французы имели мощную линию обороны!..

Ужас, охвативший Францию, подогревался Геббельсом. 17 мая он заявил своим сотрудникам: «Отныне задача секретной радиостанции – использовать все средства для создания во Франции паники. Надо намекать на опасность «пятой колонны», в которую входят все немецкие беженцы. Надо утверждать, что в нынешней ситуации даже евреи из Германии – просто немецкие агенты».

Утром этого дня Гитлер выехал в Арденны. «Весь мир смотрит на нас!»– торжествующе заявил он. Фюрер посетил штаб группы армий, возглавляемой генералом Гердом фон Рундштедтом, чтобы обсудить ход продвижения к Ла-Маншу.

Германия ликовала. В непогрешимость Гитлера поверили даже те, кто боялся, что фюрер затеял чересчур рискованную игру...

К утру 19 мая несколько бронетанковых дивизий были уже в восьмидесяти километрах от Ла-Манша, а вечером следующего дня 2-я дивизия вступила в Абвиль в устье Соммы. Ловушка захлопнулась, и в ее гигантских сетях оказались бельгийцы, все английские экспедиционные силы и три французские армии. Когда Браухич сообщил фюреру, Гитлер был так обрадован, что едва не потерял дар речи.

Обстановка складывалась так, как он хотел. Через три днянемецкие танки повернули на север в направлении портов Кале и Дюнкерк, захват которых лишал англичан возможности эвакуации. Услышав это сообщение, Геринг изо всей силы хватил своим увесистым кулаком по столу. «Это отличная работа для люфтваффе!– воскликнул он. – Я должен поговорить с фюрером. Соедините меня с ним!» Он заверил Гитлера, что люфтваффе под силу без участия сухопутных войск уничтожить попавшего в западню врага. Единственное, что просил рейхсмаршал авиации, – это отвести немецкие танки, чтобы не поразить своих. Гитлер дал согласие Герингу на то, чтобы обрушиться на врага с воздуха.

«Мы добились своего!– удовлетворенно сказал Геринг Мильху, вернувшись в штаб ВВС. – Мы прикончим англичан на пляжах. Я уговорил фюрера остановить армию». Но Мильх не разделял его энтузиазма и возразил, что бомбы перед взрывом слишком глубоко зароются в песок. Кроме того, люфтваффе не готовы к столь ответственной операции. «Оставьте это мне, – отрезал Геринг. – Армия всегда хочет воевать по-джентльменски. Эти сухопутные крысы собираются взять англичан в плен живыми и невредимыми. Но фюрер преподаст им урок, который они вряд ли забудут».

Утром 24 мая Гитлер отправился в штаб группы армий под командованием Рундштедта. В приподнятом настроении фюрер предсказал, что война закончится через шесть недель, после чего откроется путь к соглашению с англичанами. Все, что нужно Германии от них, – это признание ее доминирующего положения на континенте. Рундштедт не возражал против использования авиации для полного разгрома противника под Дюнкерком. Он предложил остановить танки южнее осажденного города. Гитлер согласился, заметив, что танки надо сохранить для операций против французов. В 12.45 от имени фюрера был отдан приказ 4-й армии остановить наступление.

Вечером четыре бронетанковые дивизии были остановлены у незначительной водной преграды. Танкисты были в недоумении. Огня по ним не вели, впереди виднелся тихий Дюнкерк. Что там, в штабе, с ума сошли? Командиры дивизий знали, что могут взять Дюнкерк без особых проблем, так как англичане были все еще втянуты в тяжелые бои у Лилля. Почему им не разрешают захватить этот последний порт, откуда противник может бежать?

Они повторили свою просьбу двинуть на Дюнкерк танки и пехоту, но Гитлер и слушать об этом не хотел. Только 26 мая, после получения донесения о большом скоплении судов в Ла-Манше (неужели англичане готовятся эвакуировать свои войска?), фюрер нехотя согласился на продвижение к Дюнкерку с запада. Но в тот же день Геринг заверил его, что люфтваффе уничтожили дюнкеркскую гавань.

Когда английские и другие союзные войска попали в котел, из английских портов устремилась к континентальному побережью странная флотилия. В ней было почти 900 судов: военные корабли и парусники, катера, прогулочные яхты с экипажами из моряков и любителей водного спорта. Так началась операция «Динамо» по эвакуации 45 тысяч осажденных бойцов английского экспедиционного корпуса за два дня. Разношерстная группа любителей и профессионалов блестяще справилась с задачей. К 30 мая в Англию вернулись 126 606 человек.

Когда немецкое командование наконец осознало масштабы эвакуации, начались массированные бомбардировки. Но на помощь англичанам пришел туман, опустившийся на Дюнкерк и на немецкие аэродромы.

Пикирующие бомбардировщики 8-го воздушного корпуса не причинили ущерба флотилии малых судов, а сброшенные на пляжи бомбы зарывались перед взрывом так глубоко в песок, что поражающий эффект был невелик. Сюрпризом для немцев оказались также новые английские истребители «Спитфайр», которые наносили большой урон истребителям Геринга.

Странно, но английская эвакуация, казалось, не очень встревожила Гитлера. На совещаниях в эти дни нервозность проявлял не он, а генералы. Обычно в таких случаях фюрер стучал кулаком по столу, угрожал, призывал к срочным мерам, а сейчас был удивительно спокоен...

Зыбкая линия обороны Дюнкерка держалась до 4 июня, но к этому времени в Англию была перевезена треть миллиона английских и союзных солдат. По обе стороны Ла-Манша строили догадки о странном поведении Гитлера. Почему он дал Герингу санкцию бомбить окруженную армию, а потом фактически содействовал ее бегству? Борману Гитлер признался, что умышленно пощадил англичан. «Черчилль, – сетовал он, – был неспособен оценить мой джентльменский жест. Я не хотел углублять пропасть между нами и англичанами».

Военные не очень-то верили этой версии. «То, что фюрер умышленно дал англичанам сбежать, – сказка», – позже утверждал Путткамер, один из адъютантов Гитлера. Другие же близкие к Гитлеру люди, наоборот, были уверены, что он питал уважение к Англии и поэтому пожалел англичан. Фюрер, например, говорил фрау Троост, жене своего давнего приятеля-архитектора: «Кровь каждого англичанина слишком ценна, чтобы ее проливать. Наши два народа традиционно и в расовом отношении очень похожи. Их сближение всегда было моей целью, даже если наши генералы не могут этого понять». Компетентные иностранные наблюдатели считают эту теорию правдоподобной. Например, бывший французский посол в Германии Франсуа-Понсэ был убежден, что Гитлер на самом деле не хотел войны с Англией, он хотел лишь нейтрализовать могущественного соперника.

Возможно, поэтому Гитлер отправил Юнити Митфорд домой специальным поездом через Цюрих. Он признался своему адъютанту Энгелю, что глубоко сожалел о ее судьбе: «Она растерялась – и это как раз в тот момент, когда впервые ямог бы использовать наше знакомство». Бывшая журналистка вернулась на родину, которая враждебно встретила фаворитку нацистского диктатора. Муж ее сестры Освальд Мосли вместе с другими лидерами Британского союза фашистов был заключен в тюрьму через три дня после вторжения Гитлера в Бельгию. И это несмотря на то, что Мосли призывал своих чернорубашечников оставаться верными родине. Его позиция заключалась в словах: «Я до конца жизни буду бороться за дружбу Англии с Германией и предотвращение войны между ними. Но в тот момент, когда будет объявлена война, я отправлюсь воевать за свою страну». По приказу своего родственника премьер-министра леди Диана Мосли вскоре последовала за мужем в тюрьму, хотя у нее на руках были двое малолетних детей: старшему исполнилось всего полтора года, а младшему не было и трех месяцев. По закону мать могла взять с собой только одного ребенка, но она не захотела их разлучать. Узников поместили в сырой камере, где не было даже кровати. Когда Мосли через три года серьезно заболел, его с женой освободили из-под стражи. А Юнити Митфорд умерла восемь лет спустя в состоянии глубокой депрессии.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...ya-morskoj-lev
Глава 22



«И ПОБЕДИТЕЛЕЙ ГУБИТ ПОБЕДА» (июнь – октябрь 1940 г.)



1



Этим летом Гитлер дал ясно понять, чтоего больше интересуют переговоры, чем сражения. Он разыгрывал роль великодушного победителя: «Я не хочу, чтобы мои солдаты вели себя во Франции, как французы в Рейнской области после первой войны!» Хофману он сказал, что любой солдат, уличенный в мародерстве, будет расстрелян на месте.

Войска, вступившие в Париж, не занимались грабежом и насилием. Немцы честно платили за каждую покупку и в открытых кафе Елисейских полей наслаждались июньским солнцем бок о бок с французами. Это было неловкое, часто молчаливое и безразличное соседство, но страх постепенно покидал парижан, ожидавших, что их женщин будут насиловать, а их магазины и банки грабить. Все знали, что вермахт действительно помогает беженцам, возвращающимся в Париж, и нельзя считать большим преувеличением расклеенный по всему городу плакат, изображающий ребенка на руках улыбающегося немца, с надписью: «Французы! Доверяйте немецкому солдату!»

Немецкие солдаты и офицеры были опрятны и вежливы. Они останавливались, сняв фуражки, у могилы Неизвестного солдата, вооруженные только фотоаппаратами. Они вели себя как туристы и уж никак не походили на завоевателей. Это была умная реклама, часть программы, рассчитанной на то, чтобы превратить Францию в послушного и продуктивного вассала.

Сам Гитлер в сопровождении своих адъютантов два дня ездил по полям былых сражений. Это доставляло фюреру удовольствие. Он показывал спутникам места битв во Фландрии, где когда-то был сущий ад. Но фюрер не смотрел на траншеи скорбно и торжественно, а беспрерывно говорил, объясняя в мельчайших подробностях, что происходило здесь в первую мировую. Когда он проезжал через Лилль, который запечатлел на своей акварели, одна женщина узнала его. «Дьявол!» – в ужасе закричала она. Это развеселило Гитлера, но минуту спустя он помрачнел и поклялся, что сотрет этот образ из умов побежденных.

Сентиментальное путешествие закончилось 26 июня, и мысли фюрера обратились к неприятной задаче – покорению Англии. Это нелегкая миссия, говорил он адъютантам, потому что война с Англией – это война братьев, и уничтожение Британской империи причинит боль Германии. Поэтому он не испытывает особого желания воевать с Англией. «Я не хочу ее завоевывать, – повторил фюрер. – Я хочу с ней договориться».

У Гитлера еще не было определенных планов вторжения на Британские острова. Казалось, он ждал, что Англия сама сделает шаг к примирению. Но эти ожидания рассеялись 3 июля, когда английские корабли в отместку за перемирие, заключенное бывшими союзниками с гитлеровской Германией, внезапно атаковали французскую флотилию, стоящую на якоре в алжирском порту Мерс-эль-Кебир. За тридцать минут был потоплен линкор «Бретань», при этом погибло 977 французских моряков, серьезно повреждены еще три корабля. Остальной части флота удалось выйти из-под огня.

Этот инцидент укрепил позиции тех, кто считал, что сотрудничество с Гитлером – единственный путь к спасению Франции. По условиям перемирия страна была разделена на две зоны: оккупированную на севере и неоккупированную на юге с правительством в Виши во главе с маршалом Петэном. Акция англичан затруднила его попытки помешать своему премьер-министру Лавалю идти на более тесное сотрудничество с Гитлером и упростила задачу Жана Жироду и фашиствующих интеллектуалов. Как писал Альфред Фабр-Люс, «за один день Англия погубила больше французских моряков, чем Германия за всю войну». Инцидент также сокрушил надежды Гитлера на возможное урегулирование отношений с Англией и одновременно подчеркнул его неспособность контролировать французский флот и нейтрализовать английский.

Гитлер мучительно колебался между переговорами и применением силы. «Я не должен отступаться, – сказал он Путткамеру. – В конечном счете англичане пойдут на соглашение». Но когда 13 июля в Бергхоф прибыли Браухич и, Гальдер, фюрер с готовностью одобрил их план вторжения в Англию. Однако тут же заявил, что война «лишь привлечет шакалов, жаждущих разделить добычу». «Почему же Англия не хочет идти на мир? – спрашивал он себя и находил единственный ответ: – Англия все еще питает какие-то надежды на вмешательство России».

Три дня спустя Гитлер издал директиву о подготовке вторжения на Британские острова. Операция получила название «Морской лев». В своем выступлении 19 июля фюрер подверг резким нападкам Черчилля, пригрозив, что война приведет к уничтожению Англии, и завершил речь туманной фразой: «Я не вижу никаких оснований для продолжения войны». Через час по лондонскому радио выступил Сефтон Делмер, долго работавший в Берлине и не раз встречавшийся с фюрером. Он заявил, что англичане «швыряют обратно» предложение Гитлера, «прямо в его дурно пахнущий рот».

План операции
План операции "Морской лев"



Показное миролюбие нацистского диктатора не произвело впечатления и на президента Рузвельта. Выступая по случаю своего согласия баллотироваться в президенты на очередной срок, он заявил, что есть только один путь вести дела с тоталитарной страной – отпор, а не умиротворение. Как сообщал в Берлин посол Дикхоф, эта речь с предельной ясностью продемонстрировала «соучастие» США в войне на стороне Англии.

Но официального отказа из Лондона не поступило, и когда Гитлер 21 июля вызвал на совещание своих военачальников, он казался больше озадаченным, чем воинственным. «Положение Англии безнадежное, – начал фюрер. – Войну мы выиграли». Потом впал в раздумье, но вдруг встрепенулся и потребовал «быстрого прекращения войны». «Морской лев» – самый эффективный путь к этому. Однако тут же самоуверенность фюрера или видимость ее начала ослабевать. Он говорил о трудностях форсирования Ла-Манша, где безраздельно господствует противник. Это не Норвегия, заявил Гитлер, элемента внезапности не будет. А как решить проблему снабжения войск? Адмирал Редер, делавший записи, молча со всем соглашался. Фюрер продолжал доказывать, что очень важно добиться полного превосходства в воздухе, высадку надо произвести не позже середины сентября, пока погода благоприятствует люфтваффе. Он повернулся к Редеру. Когда завершится подготовки к вторжению? Когда флот установит береговую артиллерию? Как защитить войска при форсировании канала? Смущенный адмирал думал о других проблемах: придется перевозить большую часть войск на речных баржах, которые предстоит доставить из рейха. А как его ослабевший германский флот сможет противостоять английскому? После потерь в Норвегии боеспособность сохранили всего лишь 48 подводных лодок, 1 тяжелый крейсер, 4 эсминца и 3 торпедных катера. Редер ответил, что надеется сообщить о технических деталях через несколько дней. Но нельзя начать практическую подготовку к вторжению, пока не будет достигнуто превосходство над противником в воздухе. Заместитель Геринга заявил, что ждет лишь приказа о массированных воздушных налетах. Ничего на это не сказав, Гитлер приказал Редеру представить доклад как можно скорее: «Если подготовка не будет завершена без гарантий на успех к началу сентября, надо будет рассмотреть другие планы».

Оставшись наедине с Браухичем, Гитлер сказал ему: «Сталин флиртует с Англией, чтобы та продолжала войну и связала нам руки. Он хочет выиграть время».

Хотя Гитлер одержал на Западе стремительную победу, она не принесла ему политической стабильности, необходимой для начала войны против Советского Союза. Его удары по Англии лишь делали эту упрямую страну более упрямой, а попытки привлечь к крестовому походу вишистскую Францию одобрялись на словах, но на деле саботировались.

Несмотря на эти неудачи, Гитлер все же сохранял уверенность, что может помешать перерастанию конфликта в мировую войну. Он был убежден, что Англия на грани капитуляции, и приказал развернуть усиленную пропагандистскую кампанию против нее. Геббельс тут же распорядился передавать по радио на английском языке «прогнозы» Нострадамуса, которые якобы предрекали уничтожение Лондона в 1940 году...

В ситуации мучительной неопределенности Гитлер выбрал время для очередной встречи со своим старым другом Кубичеком, которому он послал билеты на Вагнеровский фестиваль 1940 года. Они встретились 23 июля на оперном спектакле «Гибель богов». Тепло поздоровавшись с другом, Гитлер посетовал, что война помешала его планам реконструкции германских городов. «У меня столько дел, а я вынужден вести войну, тратить на нее свои лучшие годы, – жаловался фюрер. – Да, стареем мы, Кубичек, и мало времени остается на то, чтобы завершить все дела».

Отношения Гитлера с Евой Браун все больше походили на супружеские. Война, чувство постоянной опасности сблизили их. Все больше времени фюрер проводил в Бергхофе. Потеряли смысл изощренные попытки убедить всех, что они просто друзья. Обслуживающий персонал относился к любовнице диктатора с уважением, между собой называя ее «хозяйкой». Ева открыто обращалась к Гитлеру на «ты», и он отвечал ей тем же, иногда называя ее «крошкой». На глазах у других фюрер иногда гладил любовницу по руке и выказывал другие знаки симпатии. Их сексуальные отношения были умеренными. Гитлеру было уже за пятьдесят, и он был поглощен работой. Став общепризнанной хозяйкой Бергхофа, Ева избавилась от прежней скованности. Какой бы трудной ни была жизнь, осознание того, что у нее больше нет соперниц, служило достаточным утешением.

Этим летом Гитлер пришел к выводу, что наступило время для расширения жизненного пространства и уничтожения большевизма. Он дал указание генеральному штабу провести подготовительную работу, и 29 июля 1940 года начальник оперативного управления Йодль решил обсудить этот вопрос с начальником отдела планирования операций вермахта полковником Варлимонтом. Ожидая начальство в вагоне-ресторане, Варлимонт и еще три офицера полагали, что генерал собирается вручить им награды. Каково же было их удивление, когда вошедший Йодль прежде всего проверил, закрыты ли все двери и окна, а потом сухим тоном объявил, что Гитлер «раз и навсегда» решил избавить мир от большевизма. К маю 1941 года будет совершено внезапное нападение на Советский Союз. «Эффект его слов был ошеломителен», – вспоминал Варлимонт, который в тот момент, по его словам, судорожно вцепился в стул, не веря своим ушам. «Это невозможно!– воскликнул полковник Лосберг. – Как может фюрер воевать с Россией до разгрома Англии?» Йодль ответил: «Фюрер опасается, что настроение народа после победы над Англией вряд ли позволит ему начать новую войну, на этот раз против России». Присутствующие едва сдерживали свое недоумение. Это же будет война на два фронта, которая привела к поражению Германии в первой мировой войне. И зачем этот внезапный поворот после Московского пакта? Разве Сталин нарушил свои обещания поставлять сырье и продовольствие? Йодль коротко ответил на все возражения: столкновение с большевизмом неизбежно; лучше напасть сейчас, когда германская военная мощь способна сокрушить любого врага. Ответы не убедили Варлимонта, но Йодль, который высказывал точно такие же возражения Кейтелю, прервал прения. «Господа, – сказал он, – этот вопрос не для дискуссий, это решение фюрера!» Он приказал Варлимонту подготовить соответствующие документы под кодовым названием «Пролог – Восток».

В последний день июля фюрер вызвал военачальников в Бергхоф на совещание, официально посвященное операции «Морской лев». Первым выступил адмирал Редер. Он доложил, что подготовка в полном разгаре, материальная часть доставляется по плану, переоборудование барж будет завершено к концу августа. С другой стороны, положение с торговым флотом неблагополучное в результате потерь в Норвегии. Началось траление мин, но этому препятствует авиация противника. Поэтому, сказал в заключение адмирал, лучше отложить вторжение до мая следующего года.

Гитлер не согласился. Такая отсрочка, сказал он, даст возможность Англии усилить свою военную мощь и получить крупные поставки из Америки, а возможно, и из России. Поэтому он назначил начало операции на 15 сентября. Но тут же обусловил этот срок тем, что сначала люфтваффе должны нанести существенный ущерб английской авиации, флоту и портовым сооружениям на юге Англии. «В противном случае операция будет отложена до 15 мая 1941 года».

Это устраивало адмирала Редера, поскольку бремя ответственности возлагалось на люфтваффе. Как только Редер и военно-морской адъютант Путткамер вышли, Гитлер критически отозвался о шансах «Морского льва». «Наш маленький флот, – вздохнул он, – это только пятнадцать процентов тоннажа противника. А Ла-Манш – более грозная преграда, чем она выглядит на карте».

Временами фюрер был близок к тому, чтобы отказаться от вторжения в Англию. «России стоит только намекнуть, что она не хочет сильной Германии, и англичане воспрянут, – говорил Гитлер. – Но если уничтожить Россию, последняя надежда Англии рухнет. Тогда Германия станет хозяином Европы и Балкан. Поэтому решение таково: Россия должна быть уничтожена весной 1941 года». Колебания окончились. Снова это был прежний фюрер, человек судьбы. «Чем скорее мы уничтожим Россию, тем лучше, – продолжал он. – Операция имеет смысл, если мы поразим сердце большевистской империи одним ударом. Простого завоевания территории будет недостаточно». Наступление должно быть проведено как единая, непрерывная операция. Он не повторит ошибки Наполеона и не попадет в русскую зиму. «Мы подождем до мая, – сказал он. – На подготовку остается пять месяцев».

План увлек его. «Цель – уничтожение жизненна важных центров России», – с воодушевлением подчеркнул Гитлер, обрисовывая направления сокрушительных ударов: во-первых, поход на Киев, во-вторых, бросок через Прибалтику на Москву, наконец, соединение сил с севера и юга и операция по захвату Бакинского нефтяного района...



2



Через сутки Гитлер издал две директивы: одна требовала скорейшей оккупации Англии, другая выражала сомнение в успехе операции. Первая начиналась самоуверенно: «С целью создания необходимых условий для окончательного подчинения Англии я намерен усилить воздушную и морскую войну против этой страны». Люфтваффе должны были как можно быстрее уничтожить английскую авиацию и подключиться к операции «Морской лев». «Я оставляю за собой право, – подчеркивал фюрер, – принять решение о налетах возмездия в качестве ответных мер».

Вторая директива, подписанная Кейтелем от имени фюрера, предусматривала завершение приготовлений к операции «Морской лев» к середине сентября. «Через 8–14 дней после начала воздушного наступления на Англию, намеченного на 5 августа, – говорилось в ней, – фюрер решит, состоится ли вторжение в этом году или нет. Это решение будет в значительной мере зависеть от исхода воздушного наступления».

Кейтель вспоминал, что когда речь заходила об операции «Морской лев», Гитлера охватывали сомнения в ее осуществимости, и он не отказывался от мысли уладить конфликт с Англией дипломатическими средствами. Кейтелю, очевидно, не приходила в голову мысль, что дело не только в колебаниях фюрера: операция «Морской лев» была просто маскировкой для подготовки нападения на Россию.

А Гитлеру было невдомек, что суть двух его директив от 1 августа была расшифрована английской секретной службой. А вскоре был расшифрован и приказ Геринга о начале 13 августа операции «Орел» – массированных воздушных бомбардировок Англии»

Воздушное наступление началось по расписанию, но из-за плохой погоды в нем приняла участие только одна 3-я воздушная армия. Было сделано почти 500 вылетов, но ущерб оказался невелик, а потери люфтваффе серьезные: 45 против 13 английских истребителей. Следующий день был снова неудачным для Геринга. 15-го он бросил на англичан все свои три воздушные армии. На этот раз английская контрразведка точно установила, какие силы Геринг введет в действие и где примерно они нанесут удары. С этой информацией королевские воздушные силы сумели послать в воздух свои истребители куда надо и на нужных высотах. Волны немецких самолетов каждый раз встречали сильное сопротивление. В этом самом крупном воздушном сражении англичане сбили 75 самолетов, потеряв 34. Операция «Орел» развивалась неудачно: 17-го счет был 70:27. Немцам пришлось вывести из боя свои тихоходные пикирующие бомбардировщики «Штука», которые совсем недавно хозяйничали в небе над Францией. Здесь они просто ничего не могли поделать со скоростными «Спитфайрами».

Четыре дня – с 19 по 22 августа – погода была нелетная, и бомбардировщики люфтваффе оставались на аэродромах. Воспользовавшись затишьем, Геринг созвал своих командиров. Рейхсмаршал авиации объявил, что отныне налеты на стратегические цели будут совершаться только по ночам.

Первый из них состоялся в ночь на 23 августа. Одна эскадрилья из двенадцати самолетов сбилась с курса и вместо авиазаводов и нефтехранилищ на окраине Лондона сбросила бомбы на город. Погибло девять мирных жителей, и английская авиация, решив, что это сделано преднамеренно, ответила на следующую ночь бомбежкой Берлина. Ущерба было причинено мало, но берлинцы были потрясены. Ведь Геринг заверял их, что они могут спать спокойно. Через три ночи английские бомбардировщики вернулись снова: на этот раз 10 жителей были убиты и 29 ранены. Гитлер был в ярости, так как немецкий налет на Лондон был следствием навигационной ошибки. Но фюрер все еще не решался дать санкцию на бомбардировку Лондона. А на Берлин было совершено еще два налета. На этот раз Гитлер решил действовать. 4 сентября он выступил во Дворце спорта на конференции медсестер и пригрозил Англии суровым возмездием. Под одобрительные возгласы слушателей фюрер заявил: «В то время как они грозятся усилить налеты на наши города, мы сотрем их города с лица земли. С божьей помощью дадим отпор этим воздушным пиратам! Наступит час, когда кто-то из соперников падет, но это не будет национал-социалистская Германия!» Ответом было оглушительное: «Никогда! Никогда!»



3



Через два дня адмирал Редер но время очередного доклада Гитлеру осмелился задать вопрос: «Каковы будут политические и военные директивы фюрера в случае, если операция «Морской лев» не состоится?» Гитлер воспринял этот вопрос спокойно, и Редер с удовлетворением сообщил своим коллегам: «Решение фюрера о высадке в Англии ни в коем случае не окончательное... Вместе с тем операция остается в силе как средство победоносного окончания войны. Однако фюрер не помышляет о проведении высадки, если риск окажется слишком велик». Было очевидно, что Гитлер не мог допустить провала операции «Морской лев», – это резко повысило бы престиж Великобритании. Он хотел мгновенной победы, но без риска. Фюрера особенно удручало сообщение Путткамера, присутствовавшего на маневрах у побережья Франции, где десантные баржи во время прилива чуть не перевернулись. По мнению Путткамера, морской десант может закончиться катастрофой.

Если нельзя гарантировать успех вторжения, решил Гитлер, остается воздушная война. 7 сентября фюрер санкционировал массированные налеты на Лондон. Бомбардировщики, волна за волной, устремились к берегам Англии. В конце дня армада из 320 бомбардировщиков под прикрытием большого количества истребителей прошла над Ла-Маншем и обрушила свой смертоносный груз на оружейные склады, электростанцию и доки на Темзе. Как только Геринг получил донесение, что город охвачен «морем огня», он поспешил к микрофону и, захлебываясь от восторга, заверил радиослушателей, что Лондон вот-вот будет уничтожен. Сокрушительные налеты продолжались до рассвета и возобновились к вечеру. За эти два дня погибли 842 лондонца. Исполняя угрозу «стереть с лица земли их города», Гитлер санкционировал еще один массированный налет на Лондон.

Британская контрразведка предупредила об этом Черчилля, и за четыре дня до налета он обратился по радио к стране: «Несомненно, герр Гитлер не щадит свою авиацию, и если это продлится еще несколько недель, он погубит свои военно-воздушные силы». В то же время Черчилль предупредил, что немцы со всей тщательностью и методичностью готовят широкомасштабное вторжение. «Поэтому -мы должны рассматривать следующую неделю как самый ответственный период в нашей истории», –заключил премьер-министр свое выступление, укрепившее боевой дух англичан.

Публично Гитлер выражал полную уверенность в победе, но на совещании с военными 14 сентября фюрер не смог скрыть тревогу. Похвалив люфтваффе за «потрясающий» эффект операции «Орел», он тем не менее признал, что предпосылки для операции «Морской лев» «еще не созрели». Из-за плохой погоды авиация не добилась господства в небе. Однако вторжение не отменялось. Военные эксперты считали, что налеты ужасающе действуют на английские нервы, и через 10–12 дней разразится массовая истерия. Заместитель Геринга воспользовался случаем, чтобы протолкнуть свой проект воздушного террора по отношению к гражданскому населению. Редер, который с радостью поддерживал любые предложения, если они не предусматривали нападения с моря, с похвалой отозвался об этом проекте, но Гитлер настоял, чтобы люфтваффе ограничивались жизненно важными военными целями. «Бомбардировки с целью вызвать массовую панику должны быть последним средством», – заявил он.

Было решено начать операцию «Морской лев» 17 сентября. К этому времени потери немцев стали весьма ощутимыми. Только за один день 15 сентября англичане сбили 60 самолетов. И 17 сентября Гитлер был вынужден признать, что бомбардировки, вероятно, никогда не поставят англичан на колени. Он сделал заявление в узком кругу: учитывая, что добиться воздушного превосходства не удалось, операция «Морской лев» откладывается на неопределенный срок... Британская контрразведка и английские летчики нанесли Адольфу Гитлеру первое военное поражение. Англия была спасена.

После принятия этого решения Гитлер сказал Путткамеру: «Мы завоевали Францию ценой 30 тысяч жизней. За одну ночь при попытке форсировать Ла-Манш мы можем потерять во много раз больше». По мнению военно-морского адъютанта, Гитлер был доволен, что операция «Морской лев» положена в долгий ящик.

В тот же день английская контрразведка установила, что Гитлер распорядился демонтировать десантное оборудование на всех голландских аэродромах. Вечером Черчилль созвал начальников штабов. Начальник штаба ВВС сообщил, что Гитлер отменил проведение операции «Морской лев», по крайней мере, в этом году. Черчилль широко улыбнулся, зажигая свою массивную сигару, и предложил всем выйти подышать свежим воздухом...

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/toland-...mussolini-1940

Глава 22



«И ПОБЕДИТЕЛЕЙ ГУБИТ ПОБЕДА» (июнь – октябрь 1940 г.)



4



Франсиско Франко

Франсиско Франко
Гитлер все еще надеялся побудить Англию к переговорам если не воздушными налетами и высадкой с моря, то путем захвата ее важного стратегического пункта – Гибралтара. Это отрезало бы английскому флоту путь в Средиземное море, позволив немцам оккупировать Северную Африку и Ближний Восток.

В то время в Берлине находился испанский министр внутренних дел Рамон Серрано Суньер, женатый на свояченице генералиссимуса Франко. Ему предстояло оговорить вступление Испании в войну и, в частности, возможное нападение на Гибралтар. Направляясь в рейхсканцелярию, Суньер был в тревожном настроении. Вчерашняя встреча с Риббентропом оставила у него неприятный осадок: тот вел себя слишком высокомерно.

Испанец был приятно удивлен вежливостью и уважительным отношением к нему Гитлера. Европа, заявил фюрер, должна быть объединена в континентальную политическую систему путем установления собственной «доктрины Монро» и протектората над Африкой. Однако его намеки на возможность участия Испании в войне были «косвенны и туманны». Но когда гость сказал, что Испания нуждается в немецкой помощи, чтобы усилить свою артиллерию в районе Гибралтара, Гитлер заговорил более конкретно. Оперируя цифрами, он доказывал, что там более эффективной была бы авиация, особенно пикирующие бомбардировщики, и заверил Суньера, пораженного техническими познаниями фюрера, что Германия сделает все для укрепления Испании.

Испанский министр уехал, довольный столь дружеским приемом. Он советовал Франко принять предложение Гитлера о встрече двух глав государств на испанской границе для более детальных переговоров. Со своей стороны, Гитлер направил Франко личное послание, в котором выразил пожелание о вступлении Испании в войну на стороне держав «оси», и предложил приурочить ее к захвату Гибралтара. В этом случае Германия окажет Испании военную и экономическую помощь. В своем ответе от 22 сентября Франко, казалось, согласился с предложением Гитлера, но на состоявшейся через два дня встрече Серрано Суньера с Риббентропом обнаружились противоречия: Испания вежливо, но твердо отклонила претензии Германии на несколько стратегически важных островов у побережья Африки.

Если Риббентропа огорчил родственник Франко, то спустя несколько дней и он имел все основания для торжества: в Берлине состоялось подписание трехстороннего пакта между Германией, Японией и Италией, по которому Япония признавала руководящую роль Германии и Италии в Европе, а те соглашались с ее господством в Азии. Три державы обещали «оказывать друг другу помощь всеми политическими, экономическими и военными средствами».

Для англичан и американцев это было еще одним свидетельством того, что Япония не лучше нацистской Германии и фашистской Италии и что три государства-агрессора объединили силы для завоевания мира. Советский Союз выразил беспокойство по этому поводу, но Риббентроп заверил Молотова, что договор направлен исключительно против засилья американцев. «Почему бы не сделать пакт четырехсторонним?»– предложил он и написал пространное письмо Сталину, в котором выразил мнение, что исторической миссией четырех держав – Советского Союза, Японии, Италии и Германии – является выработка совместной долгосрочной политики и разграничение интересов и сфер влияния в различных регионах мира.

Весь октябрь Гитлер посвятил дипломатии. В начале месяца он встретился с Муссолини. «Война выиграна! Остальное – вопрос времени», – заявил фюрер. Признав, что германская авиация пока не добилась превосходства в воздухе, он утверждал, что потери английских ВВС втрое превышают германские. По непонятной причине англичане продолжают упорствовать, хотя положение их безнадежно. Гитлер спросил: «Почему же они держатся?» И сам ответил: «Они надеются на американскую и русскую помощь».

Но это, по его словам, было иллюзией. Трехсторонний пакт уже «отрезвляюще подействовал» на трусливых американских лидеров, а сорок немецких дивизий на Восточном фронте способны отбить у русских охоту вмешаться. Поэтому пришла пора нанести новый удар по Британской империи – захватить Гибралтар. Затем последовала тирада против испанцев, которые потребовали 400 тысяч тонн зерна и значительное количество бензина. А когда, посетовал Гитлер, он поднял вопрос об оплате, Франко имел наглость заявить, что «не надо путать идеализм с материализмом». Вне себя от гнева Гитлер воскликнул, что его представляют «каким-то жалким евреем, который торгуется, когда речь идет о самых святых вещах».

Два диктатора тепло расстались, и Гитлер удалился в Бергхоф. У него созрело решение «прозондировать» французов перед встречей с Франко.

Его специальный поезд, имевший странное название «Америка», отправился из Германии 22 октября и вечером остановился в Монтуаре, в Центральной Франции. Вице-премьер вишистской Франции Лаваль нанес Гитлеру визит для обсуждения вопросов, которые должны были стать предметом переговоров фюрера с Петэном. Гитлер был намерен сделать маршала активным союзником в войне с Англией. Разговор с Лавалем убедил фюрера, что это возможно, и в приподнятом настроении он отправился на встречу с Франко.

Им предстояло встретиться на следующий день у маленького пограничного французского городка Андей в курортном районе Юго-Западной Франции.

Гитлер был убежден, что сумеет обработать Франко, как это было с Чемберленом и Лавалем. Разве мог бы генералиссимус прийти к власти без немецкой помощи?

Наконец показался испанский поезд. Он опоздал на час, и, как оказалось, опоздание было умышленным. «Это самая важная встреча в моей жизни, – сказал Франко одному из своих приближенных. – Я готов использовать любой трюк, и это – один из них. Если я заставлю Гитлера ждать, у меня с самого начала будет психологическое преимущество». Низкорослый и тучный каудильо с темными, пронзительными глазами очень походил на Санчо Панса. К власти он пришел по воле случая. Будучи выходцем из провинции Галисия, жители которой славятся своей деловитостью, он смотрел на жизнь как трезвый и хитрый прагматик.

Несмотря на неприятные воспоминания о недавней поездке в Берлин, Серрано Суньер, только что ставший министром иностранных дел, был убежден в непобедимости Германии и считал, что Испания должна быть на ее стороне. Однако Франко оставался скептиком. «Англичане никогда не сдадутся, – сказал он своим генералам. – Они будут воевать и воевать, а если их вытеснят с острова, они привлекут на свою сторону Америку. Германия еще не выиграла войну». В то же время он не хотел испытывать терпение Гитлера и содействовать тому, чтобы Испания разделила судьбу Чехословакии и других малых стран, вставших на пути фюрера.

Франко понимал, что его стране лучше держаться подальше от конфликта в Европе. Гражданская война разорила экономику Испании, а прошлогодний урожай был низкий, и народу угрожал голод. Но позволит ли Гитлер испанцам сохранять нейтралитет? Если ответить ему категорическим отказом, что может удержать Германию от вторжения в Испанию? Единственный способ удержаться у власти – это создать впечатление, что он готов присоединиться к «оси», и в то же время уклониться от активного участия в агрессивном союзе.

На встрече с Гитлером Франко произнес речь, полную комплиментов и словесных обещаний. Каудильо утверждал, что Испания всегда была «духовно единой с немецким народом» и вместе с государствами «оси» с радостью будет сражаться на стороне Германии. Но есть трудности, хорошо известные фюреру. Поэтому Испания, подчеркнул генералиссимус, должна действовать осмотрительно. В ответ Гитлер заявил, что в случае присоединения Испании к войне Германия позволит ей заполучить Гибралтар, а также некоторые колониальные территории в Африке.

Франко сидел с невозмутимым видом, а затем заговорил о нуждах Испании. Его стране, утверждал каудильо, нужно несколько сотен тысяч тонн зерна – и немедленно. Готова ли Германия поставить это количество? А как насчет тяжелой артиллерии, которая нужна Испании для защиты побережья от английского флота? Он также сказал, что не может принять Гибралтар как чужеземный подарок, эта крепость должна быть взята самими испанцами. В довершение ко всему каудильо выразил сомнение в способности фюрера покорить Англию.

Гитлер был явно раздражен и, едва сдерживая себя, пытался заставить Франко подписать договор. Но тот продолжал настаивать на выполнении своих условий. Переговоры были прерваны.

Вечером немцы устроили прием в честь испанцев в вагоне-ресторане. Франко был в приподнятом настроении, и Гитлер попробовал еще раз уговорить каудильо принять его предложения. Тот улыбался, но по-прежнему уклонялся от прямого ответа. Фюрер ушел с банкета мрачный, как туча. В разговоре с адъютантом он сказал, что в Германии этот испанский генералиссимус не продвинулся бы выше сержанта. Ничего не получилось и у Риббентропа с Серрано Суньером. Соглашение так и не было подписано. Риббентроп рвал и метал, называя Франко «неблагодарным трусом».

После неудачных переговоров с Франко Гитлер поехал в Монтуар на встречу с Петэном, который незадолго до этого возвысил себя в сан «главы государства». Престарелый маршал в сопровождении Лаваля прибыл в вагон Гитлера. Как и в беседе с Франко, Гитлер заявил, что война выиграна, Англия разбита и рано или поздно признает это. Но, многозначительно добавил он, кто-то должен платить за проигранную войну. «Это будет либо Франция, либо Англия. Если Англия покроет расходы, Франция займет подобающее ей место в Европе и может полностью сохранить свое положение колониальной державы». Для этого ей надо защищать свою империю от агрессии, а также отвоевать территории, которые перешли к де Голлю. И тут он спросил, что намеревается сделать Петэн, если англичане будут продолжать атаковать французский флот, как это было в Мерс-эль-Кебире и недавно в Дакаре.

Петен и Гитлер
Петэн и Гитлер в Монтуар-сюр-ле-Луар 24.10.1940. Справа, германский министр иностранных дел Риббентроп

Фото из немецкого федерального архива



Признав, что эти нападения возмутили большинство французов, маршал ответил, что Франция не в состоянии вести еще одну войну. Он выразил желание заключить мирный договор «с тем, чтобы Франция была уверена в своем будущем и чтобы два миллиона французских военнопленных как можно скорее вернулись в свои семьи». Гитлер этот вопрос обошел, а Петэн, в спою очередь, не отреагировал на его намек о вступлении Франции в войну.

Настроение в поезде фюрера было мрачным: Гитлер ничего не добился ни от Испании, ни от Франции. Вскоре наступило новое разочарование: фюреру доставили письмо Муссолини, в котором тот резко отзывался о французах; считая, что о сотрудничестве с ними не может быть и речи. Опасаясь, как бы боевое настроение дуче не поставило под угрозу его планы вовлечения правительства Виши в крестовый поход, Гитлер дал указание Риббентропу организовать встречу с Муссолини 28 октября во Флоренции.

Накануне отъезда в Италию фюрера ожидал новый сюрприз: поступило сообщение от германского военного атташе в Риме, что на рассвете следующего дня Италия нападет на Грецию. Гитлер был вне себя. Риббентроп заметил за ужином: «Итальянцы ничего не добьются в Греции: впереди дождливая осень и снежная зима... Последствия войны на Балканах совершенно непредсказуемы. Фюрер намерен любой ценой остановить эту безумную затею дуче». Однако Гитлер отказался подписать проект ответа итальянскому диктатору с осуждением его агрессивных планов.

Утром 28 октября в 10.00, когда «Америка» проезжала через Болонью, Гитлер узнал, что войска дуче только что вступили в Грецию. Он резко обрушился на итальянцев за их двуличие. «Это месть за Норвегию и Францию!»– воскликнул фюрер и посетовал, что «каждый второй итальянец либо предатель, либо шпион». Успокоившись, он начал более трезво анализировать ситуацию. Дуче, полагал Гитлер, пошел на Грецию, чтобы противодействовать растущему экономическому влиянию Германии на Балканах. «Меня это сильно беспокоит», – сказал он и выразил опасение, что нападение итальянцев даст англичанам повод создать на Балканах военно-воздушную базу.

Но на встрече с Муссолини во Флоренции фюрер сдержал свои эмоции, решив, что дело сделано и протестовать бесполезно. Дуче был в хорошем настроении. Чувство вины, которое он, возможно, испытывал за свои действия, уравновешивалось его собственным раздражением в связи с недавним вводом Гитлером войск в Румынию. И это несмотря на то, что на последней встрече на Бреннерском перевале они обещали друг другу сохранить мир на Балканах. «Гитлер всегда ставит меня перед свершившимся фактом, – жаловался дуче своему министру иностранных дел Чиано. – На этот раз я отвечу ему той же монетой. Он прочитает в газетах, что я оккупировал Грецию. Таким образом, равновесие будет восстановлено».

Вероятно, Муссолини это удалось. Гитлер не стал упрекать его за военную авантюру в Греции. Он остановился на итогах своих переговоров с Франко и Петэном, признав, что беседы с каудильо были мукой. В следующий раз, добавил фюрер, он «предпочтет вырвать три-четыре зуба», чем пройти через такое испытание. Франко, жаловался Гитлер, говорил «очень туманно» о вступлении в войну. По всему видно, что каудильо стал главой Испании по недоразумению.

Муссолини
Бенито Муссолини



Гитлер повторил свое обещание, данное на Бреннерском перевале, что не пойдет на заключение мирного договора с Францией, «если не будут полностью удовлетворены претензии Италии». Однако в поезде он снова обрушился на новую авантюру дуче, которая неизбежно закончится катастрофой. Какого черта, бушевал он, Муссолини не напал на Мальту или Крит? Война с Англией на Средиземном море была бы несомненно полезна, особенно учитывая тяжелое положение итальянских войск в Северной Африке. Ведь они даже просили послать на помощь немецкую бронетанковую дивизию...

Возвращение домой было для фюрера невеселым. За шесть с небольшим месяцев он завоевал пол-Европы. У его ног были Норвегия, Дания, Люксембург, Бельгия, Голландия, Франция. Фюреру казалось, что он превзошел Александра Македонского и Наполеона. Но за цепью побед последовали неудачи в Андее, Монтуаре и Флоренции. Какой-то жалкий правитель второстепенной страны и глава побежденного государства не желают присоединиться к крестовому походу против Англии, а его самый надежный союзник оголил средиземноморский фланг «оси» из-за тщеславного желания захватить Грецию. И, вдобавок ко всему, воздушное наступление с целью побудить Англию сесть за стол переговоров явно провалилось, причем с тяжелыми потерями для германской авиации...

Не в состоянии скрыть свое раздражение, Гитлер обрушился на «обманщиков-союзников» и на неблагодарных, ненадежных друзей. Каудильо надо было втянуть в войну, ведь захват Гибралтара означал бы крах Британской империи и развязал бы фюреру руки для крестового похода на Восток.