*164. Владимир Ленин

[Николай Платошкин]

https://www.youtube.com/watch?v=ns3gckoiEkY

[Егор Яковлев]

https://web.archive.org/web/20000930...at/exped.shtml
Сюжет для ненаписанной пьесы


Фото РЕЙТЕР

Из событий 1924 года большинство экспертов и читателей выбрали смерть основателя Советского государства Владимира Ленина.






Сообщение Советского правительства:

«Вчера, 21 января, в 6 часов 50 минут вечера, в Горках близ Москвы скоропостижно скончался Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ничто не указывало на близость смертельного исхода. За последнее время в состоянии здоровья Владимира Ильича наступило значительное улучшение...»



УЛУЧШЕНИЯ не было и быть не могло – в этом убеждают результаты вскрытия. Ложь, не прекращавшаяся на протяжении болезни Ленина, сопутствовала ему и после смерти...

Николай Робертович Эрдман как-то сказал мне: «Если дождусь свободы в России, напишу пьесу, равной которой по трагизму мир не знает. Кончина Ленина. Понимает, в какую пучину бед вторгает людей созданная им система, но уже изменить что-либо ему не дано...»

Когда человек уходит от нас навсегда, переступая порог вечного, многое, происходящее в конце его жизни, – последние строки, встречи, слова – приобретают особый, а когда и роковой смысл. И здесь всегда возникает ловушка для историка: факт не рассматривается таким, каким был в свое время, а как бы высвечивается зорями последующих лет. Нечто подобное случилось и с восприятием последних писем, статей Ленина. Им придавали особое, можно сказать, чрезвычайное значение не только современники Владимира Ильича, но и мы – люди последующих поколений. Казалось, успей Ленин огласить свое завещание, нам бы удалось избежать многих бед. Однако сегодня, оказавшись в эпилоге столетия, имея за спиной опыт самого кровавого века в истории человечества, многое представляется иначе.

В восемнадцатом году, после ранения, когда врачи старались и не могли нащупать у Ленина пульс, он спрашивал: «Скоро ли конец? Если скоро, то скажите мне прямо, чтобы кое-какие делишки не оставить». То же, очевидно, владело им и в самом конце жизни, когда уже прикованный к кровати – парализованы рука и нога, периодически затруднена речь, – Ленин диктует статьи и письма. Начал 22 декабря 1922 года и продолжал вплоть до того часа, когда очередной удар лишил возможности общения с окружающими. Важнейший среди этих документов – конечно же, «Письмо к съезду». Размышление над ним лишает Ленина сна, он требует разрешить ему диктовать, угрожая в ином случае отказаться от лечения. И начинается письмо с весьма многообещающего заявления: «Я советовал бы очень предпринять на этом съезде (XII съезд РКП(б). – Е.Я.) ряд перемен в нашем политическом строе».

Однако представление о «нашем политическом строе» ассоциируется для Ленина с абсолютным господством созданной им партии. А необходимость изменений диктуется опасениями ее раскола. Во избежание этого Ленин советует многократно увеличить ЦК партии, ввести в него рабочих – тех, кто не проходил советскую школу бюрократизма и таким образом сохранились в первородной чистоте. Есть и другие советы, как сохранить устойчивость, сегодня мы бы сказали – стабильность, ЦК. Именно это больше всего занимает Ленина в последние дни его сознательной жизни.



Свободы в России Эрдман так и не дождался. И замысел пьесы остался не реализованным. Но прав ли был драматург, полагая, что в самом конце жизни Ленин осознал, какие беды несет людям сложившаяся после октябрьского переворота тоталитарная система? Скорее всего нет: раскаяние или покаяние – это не ленинские амплуа. Источник будущих бед он видит не в диктатуре партии. Нет! Во взаимоотношениях «двух выдающихся вождей современного ЦК» – Сталина и Троцкого.

«Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами коммунистами (?! – Е.Я.), становится нетерпимым в должности генсека». Троцкий же хоть и «самый способный человек в настоящем ЦК, но и черезмерно хватающий самоуверенностью и черезмерным увлечением чисто административной стороной дела».

А теперь посудите сами: каковы должны быть демократические традиции партии, атмосфера в ней, допустимый уровень инакомыслия, если судьба всего и вся зависит от взаимоотношений двух партийных боссов. И здесь создатель «партии нового типа» делает очередной и неминуемый шаг: от диктатуры партии к диктатуре ее вождей. Противопоставить же этому Ленин может лишь одно – советует товарищам «обдумать способ перемещения Сталина...».

К слову, в роли генсека Ленин наблюдал Сталина всего лишь 74 дня – между двумя приступами болезни. Но и этого оказалось достаточным, чтобы прийти к выводу: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». И ни слова об условиях, способствующих Сталину прибрать к рукам необъятную власть, ни звука о возможностях, позволяющих ему недостаточно осторожно пользоваться этой властью.

Впрочем, справедливо ли во всем упрекать Владимира Ильича? Через три с лишним десятилетия после его смерти Никита Хрущев с трибуны XX съезда КПСС разоблачал культ личности Сталина, сумев при этом ни разу не обмолвиться о системе, которая вымостила дорогу культу. Совет же Ленина – изыскать способ перемещения Сталина – был исполнен. Его переместили из мавзолея Ленина в могилу у Кремлевской стены, перестав считать отцом и учителем всех времен и народов...

Но вернемся на грешную землю, которую Владимир Ильич, по большей части, не покидал. Зная нравы своей партии, он потребовал, чтобы «Письмо к съезду» сохранялось в тайне: пометить на запечатанном конверте, что вскрыть его может только Владимир Ильич, а после его смерти лишь Крупская. Так распорядился Ленин в 9 часов вечера 23 декабря 1922 года. И тогда же, расшифровав стенограмму, Володичева, по совету Фотиевой, отправилась домой к Сталину, показала ему «Письмо к съезду». Сталин распорядился его сжечь. Володичева так и сделала, но в сейфе оставались еще 4 экземпляра. Они будут скрываться многие годы. Получив решение пленума ЦК – «на т. Сталина возложить персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича...», – Сталин примется осуществлять это с присущей ему непоколебимостью. Так старался, что как-то в Горках Ленин обронил: «Если бы я был на свободе...» И тогда же стал категорически отказываться принимать лекарства, потребовал освободить его от присутствия врачей.

...История никогда не обходится без повторений – они неминуемы и на редкость знаменательны. Тридцать лет спустя академик Виноградов осматривал Сталина. Доктор сделал заключение: пациента надо немедленно отстранить от дел. Узнав об этом, Сталин пришел в ярость. Виноградов тут же оказался за решеткой. Нет, не выветрилось у Сталина из памяти, как он обеспечивал «изоляцию» Ленина...

XII съезд партии состоялся в положенное время. Открывая его, Каменев сообщил, что Ленин о съезде ничего не знает. О последних диктовках Владимира Ильича предпочитали не говорить. Кое-кто из делегатов были знакомы с завещанием, но никто из них не мог представить ожидающий их финал... Нависает над Троцким альпийский топорик; выводят на расстрел Каменева и Зиновьева; прощается с жизнью, приставив к виску пистолет, Орджоникидзе; в камере диктует жене обращение к вождям Бухарин...

Ленина не стало. Один из призывов, принятых партией в дни его похорон, гласил: «Могила Ленина – колыбель свободы всего человечества». Эта колыбель возвышается на Красной площади. И который уже год ведутся споры, как поступить с мумией Владимира Ильича. Ельцин, почти с религиозным остервенением, пытается совершить христианский обряд, предав земле то, что осталось. Коммунисты клянутся, что к мумии пройдут лишь через их трупы. А телевидение, используя безымянных покойников, демонстрирует, как надо замачивать тела перед бальзамированием.

Копья же до сих пор ломаются совсем по другому поводу. Когда из мавзолея благополучно извлекли Сталина, никто не мог возражать: велика и серьезно настроена была лавина людей, чудом вернувшихся из ГУЛАГа, да и о нынешней свободе не помышляли. Теперь мы ее дождались. И останки Ленина делаются картой в игре тех, кто, следуя его заветам, надеются вернуть диктатуру партии и ее вождей. Не здесь ли сюжет для пьесы, ненаписанной Эрдманом?