*285. УТОПИЯ-2012

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...ste-s-garantom
12.02.2017

Россия сегодня довольно быстро превращается в один большой Донбасс. Так выглядит будущее, основанное на путинских скрепах.

Владимир Путин редко высказывается о будущем. Тем важнее его слова, сказанные при вручении премий молодым ученым: «Фундаментальные основы, на которых стоит наша страна, имеют настолько глубокие, настолько прочные корни, что ее замечательное, прекрасное будущее неизбежно».

На первый взгляд это так же бессодержательно, как вся наша официальная риторика, включая государственные стихи Сергея Михалкова и последнее федеральное послание. Но мне кажется, президент приоткрыл истинное свое представление о будущем: оно прекрасно потому, что 1) опирается на прочные корни и 2) безальтернативно. В этом и есть, по Путину, основа счастья. Кроме того, в самом тоне высказывания заключен некий контрапункт: «неизбежно» – слово с мрачноватой, негативной модальностью. Неизбежна бывает смерть, старость, расплата. Так что Владимир Путин выступил в своей обычной мрачновато-насмешливой манере: прекрасное неизбежно, хоть вы рыпаетесь, хоть нет.

С одним можно согласиться сразу: будущее России действительно неизбежно, потому что вечно пребывать в настоящем, как бы этого ни хотелось нынешним лидерам, невозможно. Иной вопрос – насколько прекрасно будет это новое время? Совершенно очевидно одно: оно уже не будет опираться на корни. Российская власть поступила крайне нерасчетливо, подгребая к себе в союзники решительно всех, в диапазоне от попов до атеистов, от охранителей до разрушителей, от Пушкина до Победоносцева. При Владимире Путине и его идеологах ответственными за Донбасс и полное выжигание внутренней политики в равной степени оказались все корни и скрепы: Пушкин, Лермонтов, Ленин, далее везде. Поэтому если что и неизбежно, так это радикальная попытка пересмотреть корни, отделить петербургский проект Петра от засосавшей его азиатчины, разграничить церковь и поповщину, признать консерватизм нежизнеспособным. Впоследствии эта же операция предстоит и Европе, и Штатам, но мы, как всегда, будем первыми. Российское будущее – если оно вообще наступит для государства в том виде, каким мы его знаем, – будет очень непохоже на настоящее. И прекрасным окажется именно в той степени, в какой будет от него отличаться.

То, что у Владимира Путина нет никакой внятной концепции будущего, понятно. Он как раз всегда называл себя прагматиком: будущее, по его мысли, построится само, если вместо абстрактных теоретизирований по его поводу дело делать. Между тем никогда в России не делалось так мало дела, как при Путине, – именно потому, что для дела, особенно в нашем климате, нужна сильная мотивация. Некоторое время такой мотивацией была идея Русского мира, то есть Русской весны, то есть стремительного захвата Украины, а если повезет, то и Брюсселя. Многие и посейчас утверждают, что, если бы Путин дал тогда отмашку, сегодня мир был бы наш.

Однако Русский мир, каким он получился, – наиболее наглядно воплощенный в видеообращениях его героев, большей частью уже покойных, – выглядел как чудовищная смесь всего худшего в русском характере и всего наименее структурированного в русской истории; кто бы ни уничтожал сегодня его романтиков – нельзя не признать, что никакого будущего у этого мира как раз не было. И тут уже не важно, решилась бы Россия вводить войска в Украину и двигаться на Киев или ограничилась бы подвешиванием Донбасса в крайне странном положении: результат был бы один – катастрофа сразу или чуть позже.

Донбасс и есть в некотором смысле то будущее России, которое рисует себе Владимир Путин: полная идеологическая неопределенность, топорно изображенный враг, превращение всех соседей в лютых ненавистников, пробуждение в людях худших инстинктов под предлогом солидарности, ложь на каждом шагу и цугцванг в ближайшей перспективе. Какое будущее у Донбасса – никто не знает, но все видят. Приходится признать, что Новороссия и Крым – единственный проект Владимира Путина и его команды, который мы видели вообще; все остальное – либо запреты, либо демагогия. Сделали они только вот это; и неудивительно, что Россия, с триумфом гопничества на всех уровнях, сегодня довольно быстро превращается в один большой Донбасс. Так выглядит будущее, основанное на путинских скрепах. Насколько оно неизбежно – сказать трудно; пространство маневра сужается с каждым днем.

Наше будущее неизбежно и прекрасно, спору нет. В этой формуле вызывает вопрос только слово «наше». То есть будем ли мы нами, а Россия – Россией к тому моменту, как это будущее наступит. Либо настоящее – которое в исторической перспективе явно обречено – утащит его за собой туда, откуда не возвращаются.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...nal-pod-vybory
28.02.2017

Волна внезапных послаблений – освобождение Дадина, прокурорский протест на приговор Чудновец, разрешение марша памяти Немцова – говорит о начавшейся подготовке последних выборов Путина

Когда вы это читаете, Ильдар Дадин, вероятно, уже освобожден. И даже, скорее всего, уже собирается выехать за границу, как пообещала его жена Анастасия Зотова, потому что его как выпустили, так могут и взять, если понадобится.

Дадин именно даден, в порядке благодеяния. Такова схема всех благодеяний: сначала его незаконно сажают, потом бьют, потом грозят изнасилованием и помещают в карцер, а потом, после перевода из Сегежи в Рубцовск, внезапно милуют. И все предсказуемо говорят про оттепель.

Больше того – нам дадено сразу несколько сигналов о том, что убьют, может быть, не всех и не до конца; придушат носками, но не до полного задыхания. Вот и Евгения Чудновец, которая привлекла внимание к издевательствам над ребенком, окажется невиновна, потому что замгенпрокурора внес протест на ее приговор. И есть даже соблазн подумать, что это сделало гражданское общество!

Конец преследования
Конец преследования

Верховный суд постановил прекратить производство по уголовному делу, освободить Ильдара Дадина и признать за ним право на реабилитацию

Но ведь те, кто давно тут живет, прекрасно знают: никакой судейский не внесет протеста, если не будет на то сигнала. Мы же понимаем, что к протестам прислушиваются тогда, когда в этом есть некий резон, массам до поры непонятный. И если вдруг заявителям разрешают без особенного даже спора провести марш памяти Немцова в центре – значит, им надо приготовиться к неким репрессиям постфактум, поскольку система не может позволить себе слабости. У нее две руки – левая и правая, два лица – улыбка Кириенко и оскал Володина; Навального нельзя сажать, но нельзя и допускать на выборы; можно провести марш памяти Немцова, но нельзя назвать заказчиков его убийства; можно выпустить Дадина и Чудновец, но нельзя наказать тех, кто их сажал и отправлял в карцер.

О чем свидетельствует эта волна внезапных послаблений? Вероятно, о том же, о чем говорит нам и синхронная публикация верховного слива: это последние выборы Путина, референдум о народном доверии к нему. Я, кстати, не склонен осуждать российскую прессу: отмерили ей новость из Кремля – и все кинулись ее распространять, и спасибо, потому что если информационная ценность новостей исчезает – возрастает их нравственная наглядность. Я склонен думать, что Владимир Путин действительно не пойдет на выборы 2024 года, подготовит преемника, для этого и ротирует губернаторский корпус; я склонен думать также, что это не имеет никакого значения, потому что сценарий российского будущего и так совершенно очевиден с 2014 года, и никакого хорошего выхода из ситуации нет. На всякое либеральное послабление придутся несколько показательных посадок среди чиновничества (вовсе не обязательно с кровожадным финалом: возможно, некоторым даже разрешат сидеть дома, как Улюкаеву, или после месяца жалоб лечь в тюремную больницу, как Белых). Владимир Путин победит на выборах 2018 года при отсутствии реальных соперников (если, конечно, до 2018 года не разразится техногенная либо военная катастрофа; социальной не будет, ибо большинство недовольных уберутся, а остальные радуются тому, что им дадено). До 2024 года либо в самом 2024 году к власти тем или иным путем придет сила, по сравнению с которой Владимир Путин будет вспоминаться как серый луч света в черном царстве.

На осадном положении
На осадном положении

Весь третий президентский срок Владимир Путин боролся с внутренними и внешними врагами

Эта сила оформилась, ее видно, и в этом есть своеобразный плюс. Она довольно быстро доведет страну до катастрофы – на этот раз, возможно, уже и социальной, поскольку действие равно противодействию, но скорее успеет ввергнуть ее в военную. Кто победит после этого – уже не важно, поскольку о России в прежнем смысле можно будет не вспоминать, да от нее, собственно, и так уже почти ничего не осталось – во всяком случае гораздо меньше, чем в 1917 и 1991 годах. Поистине, в огне кое-что уцелеет, но в болоте сгниет всё. Некоторые сегодня готовятся именно к этому моменту – когда черные загубят дело окончательно, потому что, кроме как убивать, ничего не умеют и не хотят; наверное, имеет смысл растить кадры для этого будущего, но полезно понимать, что эти кадры, по всей вероятности, будут руководить семинарами по изучению русской истории где-нибудь за границей. Интересующиеся, думаю, найдутся.

На этом фоне либеральные поступки вроде освобождения Дадина заставляют, конечно, горячо радоваться – потому что всегда хорошо, когда кого-то выпускают. А потом горько заплакать по поводу этой радости. Потому что вот какие у нас теперь послабления и вот какие праздники, а впереди еще и не такие. Как говорил мой старший товарищ, вспоминая отмечания 23 февраля в армии: «Прекрасный день! Праздник, компот дают. В другие-то дни не дают».

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...mya-dlya-vraga
22.04.2017

Новая «антигитлеровская» кампания Кремля против Навального не сработает. Сегодня власти не верят даже тогда, когда она случайно говорит правду. И все ее поражения – победы Навального.

Из Навального решили сделать Гитлера – идея, блестяще иллюстрирующая солженицынский тезис о предреволюционной воронке: каждый шаг все хуже. Этот план чудовищен по многим причинам. Во‑первых, он доказывает, что за тридцать лет постсоветской истории (почти двадцать из них путинские) не появилось новых побед и новых мифов. Да и в советской истории их почти не было. Разве что космос, но как сюда приткнешь Навального? Сколько можно скрести по дну, приплетая Победу?

Вторая проблема, однако, еще серьезней: любая сила, которая придет на смену Путину, вынуждена будет разгребать горы отложенных, запущенных, а то и попросту созданных на пустом месте проблем. Следующей российской власти придется говорить об этих проблемах вслух – а значит, разрушать моральный комфорт миллионов телезрителей. Правду сказать, телезрители и сами уже проснулись, потому что есть-то хочется, да и скучно смотреть одни и те же сны, вдобавок неизобретательно смонтированные и плохо озвученные. Но реальность может оказаться шоком даже для оппозиции – потому что все гораздо хуже, чем говорит Навальный. Нам из путинской России многого не видно, а со стороны открываются дивные картины: ни одна российская власть не привлекала к себе в союзники столько героев российской истории, в диапазоне от Суворова до Пушкина, и ни одна власть так не компрометировала их. Нам придется всю историю, культуру, мифологию отстраивать едва ли не с фундамента, и непонятно еще, что будет с религией; дай Бог, обойтись без разрушения храмов. То, что вся сегодняшняя российская катастрофа, уже осознаваемая большинством, пока не вызывает массового буйства, а только тихую депрессию, можно объяснить не столько пропагандой, сколько общей анемичностью нашего общества, уставшего от потрясений и отупевшего от страха. И Путин держится сегодня не на массовом энтузиазме, не на вставании с колен, не на вере в его удачливость или сверхъестествепнные способности (кампания против Навального как раз и показывает, что никакого интеллектуального ресурса у системы больше нет). Рейтинг Путина строится, так сказать, от противного: если не он – то опять девяностые. Если не его умеренный авторитаризм, то Гитлер, нацисты, радикалы, экстремисты, пятая колонна, братки с битами, бандиты с «калашниковыми», разруха, восемнадцатый год, военный коммунизм. В принципе это классическая риторика больного, который боится спасительной операции и надеется, что как-нибудь рассосется. На этом страхе и делают себе деньги разнообразные народные целители, которые пилят бюджет больного и нахваливают его могучий организм. Между тем вовсе не факт, что операция спасет – потому что ее откладывали слишком долго; когда еще можно было обойтись паллиативными мерами – швыряли в застенок тех, кто предлагал эти паллиативные меры во времена Болотной. Теперь любого, кто еще берется спасти положение, подставляясь под неизбежные упреки и колоссальную ответственность, объявляют врачом-убийцей: смотрите, у него и друзья неприятные, и жена сомнительная, и вообще он какой-то ариец с виду… Вот фильм про Навального и вся кампания против него – как раз из этого жанра:

«Потерпи, может, обойдется», как говорил герой Шварца, пока его жену душили заговорщики.

Сработает ли эта кампания? Не сработает, и тоже по двум причинам. Во‑первых, сегодня нет такого креатива, который мог бы перешибить Навального. И не потому, что у Навального такие блестящие креативщики, а потому, что всякая борьба с ним теперь автоматически взвинчивает его рейтинг. У Навального есть не только идейная ненависть к этой власти, но из-за того, что делают с Олегом Навальным, глубокий личный мотив. Я уж не говорю о том, что антинавальная пропаганда повышает его узнаваемость и, в сущности, помогает ему распространять собственные взгляды. А во‑вторых, не надо было заниматься такой бездарной и безвкусной пропагандой в последние три года. Сегодня властям перестали верить даже тогда, когда они случайно говорят правду. В вину им сегодня ставят все провалы, включая снегопады в апреле. Тут уж, что называется, «Бирнамский лес пошел на вас». Все поражения власти – победы Навального. А чтобы поражения начались у Навального, ему надо сначала дать власть, иначе оппозиция так и будет на коне всякий раз, как конь под властью спотыкается.

А спотыкается он часто. Он устал.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...satye-ladoshki
30.04.2017

Не стоит смеяться над заявлением Елены Мизулиной о вреде порнографии. Она по-своему права: либо смотреть порнографию, либо в ней жить.

Елена Мизулина выступила с заявлением о вреде порнографии и о том, что каждый третий ребенок, в детстве смотревший порно, в зрелости страдает бесплодием. Издеваться над Мизулиной бессмысленно, она наговорила уже много всего, а между тем возглавляла в Думе шестого созыва комитет по вопросам семьи и брака, является доктором юридических наук и сохраняет статус народного депутата вот уже больше двадцати лет.

Уроженка города Буй и сама является в некотором смысле буем современной российской политики – такая же непотопляемая, так же бескомпромиссно обозначающая фарватер. Не измываться над ней надо – время смеяться в России вообще прошло. Мизулину надо анализировать, ведь, если подойти к вопросу непредвзято, нельзя не признать, что ее высказывание по крайней мере репрезентативно. Оно из тех же недоказуемых, но интуитивно принимаемых на веру утверждений, что и тезис о росте волос на ладонях вследствие онанизма. Сексуальное наслаждение тесно связано с чувством вины, и это не только российская особенность, хотя все, что приносит наслаждение, у нас тут особенно подозрительно.

Не сказать, чтобы между физиологическим бесплодием и детским любопытством к порнографии наблюдалась такая уж прямая связь, но, видимо, Мизулина – по обычной для депутатов стыдливости – имела в виду импотенцию, просто это слово кажется ей неприличным. Подростки, которые много смотрят всяких неприличностей, естественно, быстрей избавляются от болезненного интереса к тайнам природы, потому что им все уже понятно; соответственно фаза сексуальной усталости и разочарования наступает у них раньше, и после, допустим, сорока они уже не могут с прежней энергией размножаться. А именно интенсивное размножение является залогом нашей обороноспособности, поскольку легендарного тезиса «Бабы новых нарожают» никто не отменял. Чтобы экстенсивно воевать, народу должно быть как можно больше; чтобы рождались новые солдаты, население должно как можно чаще совокупляться; чтобы сексуальный аппетит в условиях постоянной экономической неопределенности и телевизионной невротизации не пропадал, порнуху смотреть не надо. Такова логическая цепочка, и по-своему она безупречна.

Проблема в ином: в аскетической традиции есть свои минусы. Помню теоретическую дискуссию между покойным Гейдаром Джемалем и Эдуардом Лимоновым: Джемаль осуждал Лимонова за его «утопию сексуального комфорта», Лимонов же утверждал, что все революции – кроме разве иранской – совершаются на волне сексуального раскрепощения, а не наоборот. Воздержание, мучительный страх перед мастурбацией и ее последствиями, отказ от порно, запрет на голое тело вплоть до введения паранджи – все это не ново и в плане сексуального возбуждения перспективно. Иной вопрос, что состояние хронической сексуальной неудовлетворенности канализируется в другие, совсем не безобидные желания – например, в садическое желание изощренно мучить друг друга. Сексуальная фрустрация плодит фанатиков. Именно фрустрированные общества порождают культ запрета, разнообразные репрессии, инквизицию, цензуру и прочие виды взаимного мучительства. Разумеется, Елене Мизулиной такое общество должно скорее нравиться, поскольку героическая смерть за Родину там представляется не столько подвигом, сколько избавлением; вообще чем хуже население живет, тем охотней оно умирает, поскольку других форм побега не предвидится. Иными словами, либо смотреть порнографию, либо в ней жить.

Я готов допустить, что в таком социуме, где плохо знают биологию и отвергают сексуальную культуру, размножение поставлено лучше, чем на гнилом Западе: люди элементарно не умеют предохраняться. Но ни целеполагание, ни забота о будущем в таком обществе тоже почему-то не приживаются; рискну сказать, что оно по-своему тоже бесплодно, и это бесплодие страшней, масштабней биологического. Андрей Кураев справедливо заметил, что изуверская секта – именно в силу числа запретов и их неуклонного роста – обречена на вырождение уже во втором поколении. Скажу больше: неудовлетворенное желание, запреты и отсутствие гармонии порождают маньяков, как о том и рассказывают нам сотни триллеров, от «Психо» до «Змеиного источника»: маньяки, как правило, – дети жестоких матерей, и горе, если в функции такой матери выступает Родина. Возможно, люди, воспитанные в условиях хотя бы относительной свободы, меньше рожают. Но они же меньше убивают, и тут есть над чем призадуматься.

А вы смеетесь. Да не смешно это, если такие, как она, учат вас жить. Ни фига не смешно.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...d-sivoj-kobyly
31.05.2017

Главным российским продуктом, выдерживающим мировую конкуренцию, давно стали не автомат Калашникова, не спутники и не балалайки. Наше главное ноу-хау– обыск, именно специалистов в этой области Россия должна поставлять всему миру

Во время Петербургского экономического форума, вызывающего все меньше энтузиазма за границей и все больше внутри, одна из панелей будет посвящена поиску русского национального бренда. Что может быть нашим главным продуктом, исправно выдерживающим мировую конкуренцию? Разумеется, то, о чем больше всего говорят: вспомним, какие инфоповоды дает Россия в последнее время. Мы давно уже производим в промышленных количествах не космос и не автомат Калашникова, не спутники и не балалайки, и даже водку насобачились делать везде, а пить и подавно; наше главное ноу-хау в последнее время – обыск, именно специалистов в этой области мы должны поставлять всему миру, именно этим опытом должны обмениваться.

Кто сказал, что брендом обязательно должен быть товар, то, что можно надеть, съесть или, на худой конец, посмотреть? Российский обыск – главный инструмент управления страной, способ власти общаться с подчиненными, универсальный метод расстановки моральных и эстетических акцентов. Он заменяет в России публичную политику: не обязательно компрометировать оппонента и тем паче искать аргументы для публичной полемики. Достаточно обыскать.

Серьезнейшее преимущество обыска – его, так сказать, обратимость. Он не означает ареста, хотя нередко к нему ведет; более того, в традиционной сюжетной структуре он как бы и есть пролог к аресту, сопровождающийся тем, что в обширной литературе о русском терроре называется «пытка надеждой». Обыск прекрасен тем, что ищут всегда Неизвестно Чего: ясно же, что предполагаемый растратчик бюджетных средств, будь то Серебренников или высокопоставленный чиновник, не хранит их дома. Но наизнанку выворачивается вся его подноготная – особенно если дело происходит, как водится, в шесть утра: можно найти не бюджетные миллионы, их всяко не вернешь, но любовника (цу), пакетик гашиша, остатки вчерашнего пиршества, детские рисунки, интимный дневник, любимый гаджет, приготовленное для стирки белье. Выворачивание наизнанку всей частной жизни подозреваемого в присутствии корреспондента допущенного канала, будь то НТВ или «Лайф», способно размягчить и каменное сердце: клиент сам не заметит, как начнет давать признательные показания. А если все потенциальные жертвы, то есть культовые режиссеры и среднее чиновничество, перестанут что-либо хранить дома, жизнь их еще быстрей превратится в ад, чего и требовалось достичь.

После обыска, однако, не обязательно сажать: вполне можно отправить под домашний арест или просто оставить в статусе свидетеля. Важно добиться чувства, что ты на крючке. Возникает дым, а дыма без огня нет; теперь любые твои инициативы – уже с душком этого дымка. Это подгорает твоя репутация. Вы спросите: а почему же не репутация следствия? А потому, что его репутация давно сгорела. Никто не ждет от следствия, что они найдут правду. Правда – объект самой удобной манипуляции: если ты истратил бюджетные средства не на то, что надо, а, скажем, на антирелигиозный или либеральный спектакль, ты их, считай, похитил. Обыск ведь не следствие установления истины – это всего лишь способ обозначить потенциального врага. Кроме того, обыск позволяет задеть широчайший спектр потенциальных жертв: так, громкая акция в Гоголь-центре означает, что насторожиться следует в том числе и Владиславу Суркову, чью прозу Серебренников инсценировал. При этом последствия обыска могут проявляться сколь угодно долго или не наступить вообще: дел много, клиентов полно, напугали одного – идем дальше.

Вы скажете: да кому это там нужно? А я скажу: представьте себе Америку, в которой произвели выемку документов и обыск квартиры Майкла Флинна! Или вообразите Джорджа Буша-jr, инициирующего обыск у Майкла Мура после фильма «Фаренгейт 9/11»! Трамп заявляет, что он самый травимый президент Америки, – так пара-тройка обысков у ведущих критиков мигом превратила бы его в неприкосновенного.

Конечно, наверху от обысков принято отмежевываться. Дмитрий Медведев в свое время сказал: козлы. Владимир Путин, как более деликатный, сказал Евгению Миронову (так, чтобы слышал Андрей Колесников): дураки. Но это так, снисходительное, уменьшительно-ласкательное: можете не сомневаться, более суровой критики не воспоследует. Потому что чрезмерность в дознании либо пытке в России никого не смущает. Недопугать – слабость, пересолить простительно: художнику бояться даже и полезно, не нарисует лишнего, а остальные давно уже сидят, просто не все еще заметили.

Почему-то мне кажется, что эта секция будет самой интересной. И технологии будут закупаться с ажиотажным спросом.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...mpts-politsiya
04.06.2017

Не только в отношении полиции следует ввести презумпцию доверия, как предложил полицейский чин. В конституции нужно прописать презумпцию правоты относительно любых действий любых представителей власти.

Заместитель министра внутренних дел России Игорь Зубов выступил на заседании Комитета Совфеда по обороне и безопасности и предложил ввести презумпцию доверия к сотрудникам полиции. То есть, когда вам не нравятся действия полиции, оправдываться предстоит не ей, а вам. На вас лежит бремя доказывания ее неправоты, а ей выписан вотум всенародного доверия. Пока это еще не претворилось в закон, но претворится, я в нас верю.

Ничего не имею против, скажу больше – сотрудники полиции нуждаются в компенсации своей опасной работы, невыезда за границу, частых экстремальных ситуаций и т. д. Проблема только в том, что в трудных условиях работает у нас не только полиция, а очернить вообще норовят каждого второго. И разве не нуждаются в такой защите все остальные профессионалы?

Сейчас уже ввели особую ответственность для пациентов, нападающих на врачей; но разве меньшей опасности подвергается учитель? Известны случаи, когда великовозрастные представители школоты нападали на педагогов, хамили директорам, пытающимся оградить их от митингов Навального и прочих; педагогам еще нужней презумпция правоты, потому что контингент у них поистине взрывоопасный. Или возьмем продавца. Нервная, напряженная работа, особенно в условиях непрерывного роста цен; что это еще за либеральное правило «Клиент всегда прав»? Презумпция правоты клиента – это что-то из западной практики, где продавец обязан унижаться перед каждым финансовым воротилой; у нас всегда прав продавец, потому что всех много, а он один!

Мне непонятно, почему аналогичной презумпцией до сих пор не защищена российская армия. Пора признать, что все ее действия изначально правильны и заслуживают доверия, потому что, если эта армия куда-либо вторглась либо поехала немного повоевать, будучи в отпуске, значит, она просто не могла иначе. Неужели весь опыт российских войн в последнее столетие еще не доказал миру, что у нашей армии есть право на любые презумпции? Разве мы вторглись в Ирак и устроили там бардак, разве мы бомбили Сербию и свергали гуманную, законную власть в Ливии? Тот, кто критикует действия своей армии, обречен кормить чужую. И разве не защищены такой презумпцией действия всех заокеанских силовиков? Разве гибель нескольких чернокожих, застреленных в последние годы в Нью-Йорке или Атланте, привела к наказанию хоть одного виновного? Так, побузили, помаршировали, леваки чего-то потребовали, но действия расстрельщиков и душителей были признаны правомерными, потому что они, видите ли, действовали по инструкции. Чем мы хуже? Осталось написать такую инструкцию, чтобы в ней прямым текстом было указано: мочи, не оглядывайся.

Я уже молчу о презумпции правоты относительно действий власти. Этот иммунитет от любого преследования стоило бы уже прописать в Конституции, чтобы избавить население от хлопот по согласованию всякого рода протестных акций. Какие протестные акции? Нет власти, аще не от Бога, а Бог поругаем не бывает. Всякая критика власти есть не просто экстремизм, но оскорбление чувств верующих. Кем надо быть, чтобы усомниться в правоте и абсолютной законности действий человека, который правит уже 18 лет? У кого не только в России, а в мире есть аналогичный опыт? Кто смеет судить об истинных мотивах власти, надежно защищающей свой и наш суверенитет?

Где, наконец, критерий?

Не могу не замолвить слово и за творческую интеллигенцию, писателей, журналистов, кинематографистов. Не совсем понятно, почему судить о творчестве Никиты Михалкова берутся те, кто не снял ни одного фильма, а о творчестве Никаса Сафронова – те, кто не написал ни одной картины. Сегодня многие берутся учить журналистов писать и разговаривать, забывая о том, что если бы у критиков хватало ума, то слушали и обсуждали бы мы их, а не нас. Профессия нервная, существовать ей практически негде, платят ничтожно мало, пенсия вообще проблематична. Девизом страны в целом пора сделать универсальное «Лопай, что дают».

Если так пойдет дальше, презумпция правоты постепенно защитит все население России, потому что кому сейчас легко? Особенность российской жизни в том, что пожарные, следователи, учителя, правительство и губернаторы – особенно губернаторы! – рискуют ежесекундно, а наградой им – только ругань некомпетентных людей да редкие взятки, пока не поймают. Осталось добиться, чтобы и на Страшном суде действовала та же презумпция,  но с этим как раз проблем не будет. Если бы Господь не желал для России такой полиции, он бы создал другую Россию – и другую полицию.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...skaya-prisyaga
Автор
писатель, публицист

11.06.2017

Присяга, приносимая при вступлении в гражданство России, должна быть лирична, слезлива, патетична – с упоминанием главных патриотических ценностей, с намеком на великую культуру и полет в космос, с обязательным упоминанием главной духовной скрепы – Победы.

В предложении Владимира Путина обязать всех иностранцев, получающих российское гражданство, присягнуть на верность новой Родине,  нет ничего принципиально нового: в конце концов, проклятые пиндосы требуют того же самого. Больше того – в американской присяге прописан отказ от прежнего гражданства и работы на любое другое государство; там декларируется готовность защищать США с оружием в руках или на нестроевой службе, или на любой гражданской должности. Вполне себе мобилизационная присяга.

Мы всегда киваем на Америку. Тот факт, что у них принимают присягу, причем весьма гордую и воинственную,  теперь тоже не дает нам покоя. Владимир Путин всегда испытывал близость к американским консерваторам: с Джорджем Бушем-младшим он почти дружил, а недавно признался Оливеру Стоуну в симпатии к Маккейну. (Кстати, Стоун создал, бесспорно, один из самых выдающихся своих фильмов. Каковы были его намерения, не важно: важно, что он раскрыл незаурядного героя. Когда Стоуну будут давать гражданство, я бы освободил его от присяги – он ее, по сути, уже принес). Ястребы традиционно близки российским консерваторам, они одинаково смотрят на мир, не допуская ни в ком добрых чувств, одну сплошную конкуренцию; в этом смысле психология и эстетика Трампа близка нашим властям, и нет ничего странного в том, что идея присяги явилась именно сегодня, в момент наибольшей стилистической близости.

Я вот только не очень себе представляю, как эту присягу изложить, на что она должна быть похожа. В американском варианте характер страны явлен пусть не на теоретическом уровне, но хотя бы стилистически: нечто очень масштабное, императивное, настоятельно исключающее верность другой Родине. Для России такая деловитость так же нехарактерна, как сухопарая поджарость генералитета. Наш генерал телесно обилен, как у Гроссмана в единственном, кажется, смешном диалоге «Жизни и судьбы»: «Ты чего тяжело дышишь? Бежал?» – «Никак нет, позавтракал!».

Потому и присяга наша должна быть лирична, слезлива, патетична – с непременным добавлением «не щадя крови и самой жизни», с упоминанием главных патриотических ценностей вроде пейзажей, с намеком на великую культуру и полет в космос, с обязательным упоминанием главной духовной скрепы – Победы. Само собой, Россия занята сейчас своим духовным оформлением, потому что не над содержанием же ей работать? Все проблемы решены, осталось утвердить новый гимн (или запустить дискуссию по этому поводу), похоронить Ленина (полагаю, этот сюрприз готовится к 2018 году или даже к 2024-му, то есть к столетию смерти вождя) и принять присягу для новых граждан.

Кому поручить сочинение текста, я пока не очень себе представляю; лично я бы не взялся, потому что здесь нужна уникальная стилистика – сочетание грозности и сентиментальности, официальности и народности. Самая развесистая клятва в русской поэзии получилась у Пушкина в «Подражаниях Корану»: «Клянусь четой и нечетой, клянусь мечом и правой битвой, клянуся утренней звездой, клянусь вечернею молитвой…». Но здесь слишком уж персидский колорит, не говоря о террористических подтекстах. Чем может поклясться современный россиянин, когда у него осталась одна, прописью, святыня, и та еще неизвестно, пойдет ли на выборы? Клянусь матерью? Слишком по-кавказски. Клянусь детьми? Слишком по-детски, да и не у всех они есть. Клянусь Богом? Но каким? Ведь в российское гражданство будут проситься и мусульмане. Клянусь жизнью? Но чего стоит жизнь в стране, гражданство которой ты принимаешь? Клянусь честью? Но не факт, что она у тебя есть. Можно попробовать клясться суверенитетом как единственной безусловной ценностью, но некоторым персонажам, принимающим российское гражданство, непросто будет выговорить это слово да и понять, что оно значит. Ведь только в России суверенитет обозначает на деле право игнорировать любые международные нормы и вести себя как заблагорассудится. Других абсолютных ценностей сегодня не наблюдается. Разве что уж обязать всех принимающих гражданство заодно и креститься – мы ведь уже знаем от патриотических публицистов, что России нет без православия, и наоборот.

Вообще же без долгих клятв я рекомендовал бы принимающим российское гражданство просто целовать конную статую Александра III работы Паоло Трубецкого – ту самую статую, которую Василий Розанов назвал лучшим символом России. А куда целовать? Да не все ли равно, куда. Мне кажется, что лучше бы всего – в то самое место, которое Розанову казалось лучшим символом российской основательности. После такого поцелуя, воля ваша, изменить уже невозможно.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...-ugolok-durova
03.07.2017

Чем больше представители нынешней системы будут запрещать и перекрывать сегодня, тем активнее примутся жрать самих себя завтра

Дуров загнан в угол и согласился на условия Роскомнадзора – так заявляют оптимисты из числа сторонников и сотрудников Александра Жарова; Дуров вышел сухим из воды, по мнению пользователей Telegram, и сохранил лицо. Кто тут прав – не совсем понятно, да и неинтересно. Куда интересней одно из последствий общественной дискуссии: в Госдуме появилась инициатива строго проверить все русскоязычные СМИ, зарегистрированные за границей. Больше того: проверка на иностранное финансирование может грозить любому из российских СМИ. Пессимисты напуганы, оптимистов не видно. Хочется выступить в качестве как раз такого оптимиста, потому что полное блокирование оппозиционной или хотя бы объективной прессы, которое грозит нам ближе к выборам, может стать основанием для раскола именно в стане лоялистов – сейчас объясню, как.

При Сталине, как мы знаем, оппозиции не было вообще – по крайней мере с 1934 года, – но режим это не спасло. В любой государственной системе, если она хочет хоть минимальной устойчивости, обязаны быть несогласные или как минимум сомневающиеся. И если окончательно перекрыть доступ критике извне, равно как и запретить дискуссии, функцию оппозиционеров или сомневающихся против собственного желания возьмут на себя системные и даже лояльные политики. Мы все-таки не совсем Северная Корея, традиция политической борьбы – пусть даже как шоу – в нашем обществе заложена.

Вспомним, что происходило во времена зрелого, закосневшего Сталина. Тогда стало неизбежным «Ленинградское дело», во время которого погибли отнюдь не враги и даже не оппоненты. Больше того, Николай Вознесенский, председатель Госплана, один из лучших советских экономистов, если не единственный серьезный экономист вообще, рассматривался Сталиным как один из преемников. И если уж говорить всю правду, вовсе не желая обелять Сталина, хочу заметить, что участь преемника всегда трагична, вне зависимости от личной воли вождя. Иван Грозный, может, и не убивал своего сына, но легенда в истории всегда торжествует. Преемник – это приговор, по крайней мере в тоталитарной логике; его сожрет если не сам тиран, то верное окружение. Радзинский прав – Коба искренне жалел своих друзей, но раз уж он построил такую пирамиду, друзья были обречены. И Кузнецов, любимец Сталина, и Вознесенский, и Попков – все погибли ровно потому, что после истребления всех реально сомневающихся, от Бухарина до Троцкого, надо было истреблять выдуманную оппозицию. На волне реабилитации Хрущев старался представить Вознесенского и других чуть ли не антисталинистами, пытавшимися избавить экономику от командных методов, но ведь и сам Хрущев никаким антисталинистом не был. Даже Берия не был, хотя над трупом Сталина первым сказал: тиран умер! Никто из них и не помышлял о перевороте, а если помышлял, то ночью, под одеялом. Однако ротация в аппарате не прекращалась, и если бы Господу все это не надоело, Сталин добрался бы сначала до Большого Мингрела, а там и до Молотова. Впрочем, до них все равно добрались.

Когда у системы не останется внешних врагов, она примется сама за себя; когда интернет в России – представим невозможное – станет полностью подконтролен, они начнут бороться с Киселевым и Соловьевым, у которых обнаружится много интересного. Мне кажется, эти процессы уже идут полным ходом, и выражаются они отнюдь не в чистке губернаторского корпуса. Мне кажется, что приготовиться следовало бы Владиславу Суркову, поскольку главной мишенью дела о «Гоголь-центре» является отнюдь не Кирилл Серебренников. Сурков рискует по тем же причинам, что и Кольцов. У Кольцова в свое время не получилось в Испании, у Суркова – в Новороссии; типологическое сходство по многим параметрам налицо, только Кольцов писал талантливее! Думаю, что и перспективы Рамзана Кадырова на очередном путинском сроке неясны. Относительно других потенциальных жертв гадать не станем, очевидно лишь, что при полном уничтожении системной оппозиции, в основном фальшивой и слабой, формируется оппозиция настоящая. Она-то и проводит десталинизацию, по масштабам сравнимую с революцией; она-то и выносит Сталина из Мавзолея – не тогда, когда вскрываются новые его преступления, а тогда, когда ей надо отвести от себя народный гнев.

Так что чем больше они будут запрещать и перекрывать сегодня, тем активнее примутся жрать самих себя завтра; чем азартнее загоняют в уголок живущего за границей Дурова, тем теснее набьются в этот уголок сами.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...chij-pamyatnik
30.07.2017

Отвергнутый Александровым и временно поставленный в Москве памятник Ивану Грозному следует и впредь перевозить из города в город. Это могло бы стать символом государева недовольства. Ведь во все проблемные регионы президент лично наездиться не может.

Памятник Ивану Грозному в Москве все-таки появился - это скульптура работы Василия Селиванова. Установлена она (по крайней мере на год) в Аллее правителей России посреди Китай-города, по инициативе Российского военно-исторического общества. Чтобы утешить тех, кому Иван Грозный не кажется идеальным правителем, туда же поместят бюст Бориса Ельцина (всех правителей насчитали 33). Изначально предполагалось, что стоять там будут исключительно бюсты работы Церетели, но тут царя отвергли в городе Александрове Владимирской области, в так называемой Александровской слободе, где по поводу памятника, переданного в дар городу от скульптора, возникла общественная дискуссия. Ладно, не хотите в Александрове -- будет стоять в Москве, но не в статусе памятника, что особо подчеркнуто Военно-историческим обществом, а в качестве экспоната. Стоят же в парке Музеон памятники разным советским деятелям, включая Сталина, но именно в качестве экспонатов.

Это вообще очень удобный эвфемизм. Очень многие российские общественные и политические деятели, если вам не нравится считать их представителями элиты или власти, тоже могут рассматриваться в качестве экспонатов для всего остального мира, да и собственного населения. Россия - идеальный объект для изучения истории, в ней все повторяется, ничего не надо специально изучать или придумывать: хочешь общественную истерику по случаю патриотического сплочения вокруг государя, против внешнего врага, - 1877 и 1914 годы всегда к твоим услугам. Хочешь оттепель - да хоть каждые пятьдесят лет. Хочешь заморозок - практически во все остальное время. Все мы тут экспонаты, - потому что до памятников, конечно, не дотягиваем.

Интересно другое: вот он установлен там на год, а дальше что? Комиссия Мосгордумы считает, что царь установлен на московской земле незаконно, без соблюдения процедуры; Военно-историческое общество отвечает, что правила писаны для памятников, а у него другой статус, и земля, на которой он стоит, - не московская, а федеральная. Так что никто его ни демонтировать, ни перевозить не будет. Но скульптура передана Военно-историческому обществу на ответственное хранение всего на год. После этого договор может быть расторгнут или продлен. Конечно, за год может много чего измениться, и Грозный, скажем, вполне может занять место в родном для него Кремле, а может - на месте князя Владимира, да мало ли в Москве торжественных площадок; а может случиться и так, что его отправят на переплавку. Но чтобы избежать слишком радикальных сценариев, я бы предложил сделать памятник кочующим, странствующим - благо это устойчивый литературный архетип, вспомним «Каменного гостя» или шагающую статую из «Путешествия Нильса». Ожившая статуя - устойчивый мотив у Пушкина; периодически оживающего Грозного мы, кажется, наблюдаем не впервые, сценарий опричнины - то есть натравливание одной половины народа на другую - неизменен; в этом смысле бесконечный перевоз Грозного по России может быть оптимальным сценарием существования для этого памятника. Это не так дорого, но очень эффектно. Вообразите - в каком-то из российских городов начинается смута. Этих смут нам в ближайшие годы обещают множество - там зарплату не выдают, там чиновник обнаглел, там больницу закрыли... А прямая линия только раз в году, как день рождения, всем одновременно водопровод не починишь. И тогда в очередной центр массового недовольства приезжает Иван Грозный, благо памятник с православным крестом во весь живот и указующим перстом - «Цыц, холопы! Ниц, холопы!» - выглядит поистине грозно. Не наездишься же лично каждый раз, да и Росгвардию везде не разошлешь - она элитная, а элиты не должно быть слишком много. Переезд статуи Грозного мог бы выглядеть черной меткой, напоминанием о судьбе Новгорода, символом государева недовольства. Ни один город России, кроме, может быть, Грозного, в котором Грозный все-таки никогда не бывал, не согласится принять Ивана IV навсегда; но в качестве гостя он может странствовать по всему Отечеству, в каждой вновь избранной точке давая гастроль небольшого судного дня. Возможны также кровавые жертвы перед идолищем - в жертву можно приносить заворовавшихся чиновников, зарвавшихся оппозиционеров и даже отдельных губернаторов. По-моему, публичные казни в присутствии Грозного, хотя бы и бронзового, обещают стать зрелищным мероприятием и будут исправно отвлекать народ от продовольственных проблем - как в России всегда и делается.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...taraya-rossiya
23.07.2017

Сегодняшняя Россия зависла вне времени, не развивается и не умирает, попав в пространство между жизнью и смертью.

Две трети россиян не возражают против установления памятных знаков Сталину – статуй, мемориальных досок – в общественных местах. Это само по себе не повод к речи. Потом три четверти россиян будут возражать, и это будут те же самые россияне; досадно только, что все новости связаны со старостями, что все новостные поводы глубоко укоренены в нашей истории. Какой тут образ будущего, никак не строящийся у президентской команды, если даже настоящего уже нет! Россия живет исключительно прошлым, образ которого, кстати, тоже довольно скучен – Иван Грозный, Сталин, Жуков, Гагарин, Никулин-Вицин-Моргунов.

Сегодня Россия – страна стариков, если не по возрастной структуре, то по психическому складу. Это ведь стариковские черты – страх перемен, цепляние за прошлое и повышенный интерес к нему, когда не помнишь, что было вчера, но легко расскажешь, что и как было пятьдесят лет назад; старческое скопидомство – даже диагноз такой есть, когда ничего не выбрасываешь, все подгребаешь в кучку. Ненависть к молодым – посмотрите, как все озлоблены на политизированную «школоту». Словом, весь набор классической старости, и старости бедной, неухоженной.

Недавно у меня случился разговор с коллегами-писателями, людьми, кстати, моего поколения и помладше: почему нет романов о современности? Есть редкие антиутопии о будущем (утопии практически отсутствуют), многочисленные исторические романы – о Грозном, Петре, даже о Ленине, но ни одной книги о российском настоящем. Почему? Потому что не о чем их писать: страна зависла вне времени, не развивается, не умирает, а попала, как охотник Гракх у Кафки, в пространство между жизнью и смертью. Так можно существовать сколь угодно долго – при осыпающейся провинции, раскопанной Москве и курортной Турции, которую большая часть россиян упорно воспринимает как часть нашей территории. Но назвать это жизнью – увольте. Особенно если учесть, что консервация даже этого убогого состояния требует потоков государственного вранья, систематического воровства, а также внешней агрессии, без которой не удержишь вертикаль и не сплотишь население. Я уж не говорю о том, что делается в это время с медициной, образованием, занятостью и зарплатами. О перспективах личностного роста лучше не вспоминать вообще. Единственная область, в которой наблюдается ротация, вертикальная мобильность и появление новых имен, – производство сериалов, качество которых не эволюционирует, но количество растет. Здесь появляются молодые, свежие лица (но не имена – ибо лица, как и сюжеты, стандартизованы). В остальном – посмотрите на программу любого праздничного концерта, на афишу, даже на список выступающих на прогремевшей судейской свадьбе: Кобзон и Басков кажутся одинаковыми анахронизмами, хотя между ними есть некоторая поколенческая разница. Главной певицей остается Пугачева, главной антагонисткой Пугачевой – Земфира, хотя обе давно не производят новых хитов и тоже фактически уравнялись в статусе. Последняя свежая рок-новость (кроме фестиваля «Нашествие», на котором главной героиней оказалась засосавшая всех грязь) – новая песня от Бориса Гребенщикова, не содержащая, впрочем, никаких откровений по сравнению с «Древнерусской тоской».

Нам старательно внушают, что сегодняшняя Россия безальтернативна и что единственной гарантией ее продленного существования – так сказать, псевдобытия – является ее 65‑летний лидер, окруженный людьми своего поколения. При Брежневе существовал хотя бы такой инструмент карьерного роста, как комсомол, и было кому создавать в России бизнес и новое телевидение; сегодняшним молодым остается офисная имитация работы либо уличный протест – отсюда и мода на сетевые клубы самоубийц. Самым молодым и перспективным сегодняшним россиянам – вокруг пятидесяти, самая насущная тема их споров – СССР, не существующий уже четверть века. Пусть не пытаются увидеть в этом тексте неуважение к старости или презрение к пенсионерам. «Я уважаю старость, но не в вареном и не в жареном виде», – говаривал Портос; я тоже уважаю старость – но не в качестве идеологического и морального авторитета. И молодые, и старики должны знать свое место: старикам везде у нас почет, но определять судьбу страны должны, выразимся осторожно, не только они. «Россия молодая» – роман Юрия Германа о петровских преобразованиях; идеальным романом о современности была бы «Старая Россия» – роман о нищей, униженной, озлобленной старости, у которой в самом деле не просматривается никаких альтернатив. Кроме одной, думать о которой даже не хочется.

Или уже хочется?