*3287. Скептицизм

[В.Ф. Асмус]

http://centant.spbu.ru/sno/lib/asmus/6.htm

Одним из первых таких течений стал античный скептицизм. Как и всякое значительное явление философской жизни и мысли, скептицизм возник не на пустом месте: он сложился на основе идей. которые были выработаны предшествующим ему развитием философии. Уже наивная диалектика первых ранних школ греческих физиков и материалистов выявила постоянную текучесть всех вещей и явлений, обнару-

405

жила ряд противоречий между чувственными впечатлениями и понятиями. Были открыты не только относительность всех явлений, воспринимаемых посредством чувств, но также и отсутствие оснований, которые сделали бы оправданным выбор между двумя противоречащими друг другу утверждениями, поскольку они опираются на свидетельства и данные чувств и чувственных восприятий. Элеаты установили противоречие между постигаемым посредством чувств изменением, движением и удостоверяемой умом неизменностью бытия.

Демокрит утверждал, что, например, мед ничуть не более сладок, чем горек, и т. д. Еще большее развитие эти идеи получили в разработанном софистами учении об относительности и текучести всех вещей и их качеств. Даже выступивший против софистов Платон, учивший об истинно-сущих «видах» («эйдосах»), или об «идеях» как о предмете истинного — разумного — знания, сохранил за вещами чувственного мира характеристику относительности, текучести и противоречивости их свойств.

Но как бы ни было велико значение всех этих идей для подготовки античного скептицизма, ни одно из этих учений не может быть охарактеризовано как скептическое в истинном и полном смысле понятия. Античный скептицизм — оригинальное учение, если иметь в виду понимание задачи философии и ее содержание.

Пиррон

Основателем скептицизма был Пиррон родом из Элиды на Пелопоннесе. Условно исчисляемый греческими хронографами «расцвет» деятельности Пиррона, т. е. сорокалетний возраст его, приходится или на самый конец 4, или на первое десятилетие 3 в. до н. э.; даты его жизни, согласно Диогену Лаэртскому, 365 — 275 гг. до н.. э. Элида, из которой происходил Пиррон, была ареной деятельности так называемых «элидских диалектиков». На философское развитие Пиррона кроме них имели влияние мегарские диалектики, но особенно учение Демокрита, усвоенное Пирроном как из первоисточника, так и от последователя Демокрита — Анаксарха. Сохранились сведения об участии Пиррона в азиатском походе Александра Македонского и о знакомстве его с индийскими аскетами и сектантами, образ жизни которых, быть может, способствовал в известной мере оформлению характерного для Пиррона этического

406

идеала ничем не возмущаемой безмятежности («атараксия»). Учительская деятельность Пиррона протекла в Элиде. Он не был писателем основанной им школы, ограничился устным изложением своего учения и не оставил после себя никаких сочинений.

Состав идей, образующих содержание пирронизма, не легко установить, так как последующая традиция скептицизма приписала Пиррону ряд положений, принадлежность которых ему вызывает сомнения и не может быть — за отсутствием сочинений самого философа — проверена. Название течения произошло от греческого глагола skeptomai, который в первоначальном и прямом смысле означает «озираться» или «осматриваться», а в производном — «взвешивать», «быть в нерешительности». Последнее значение и легло в основу наименования школы, так как для античного скептицизма характерно не прямое догматическое отрицание возможности познания, а лишь воздержание от решительных и окончательных высказываний, от решительного предпочтения одного из двух противоречащих друг другу, но, с точки зрения скептиков, равносильных суждений.

Исторические причины, породившие античный скептицизм и способствовавшие его последующему возобновлению через сто лет после его возникновения, определяются тем же социально-политическим и культурным упадком Греции, который был характерен для 4 и 3 вв. до н. э.

Интерес к теории, к теоретическому выяснению картины мира, природы действующего в нем человека, к космологии, физике, астрономии повсеместно падает. Философов интересует не столько вопрос о том, что есть и как существует мир, сколько вопрос о том, как надо жить в этом мире, чтобы избежать угрожающих со всех сторон бедствий и опасностей. Философ, который был ученым, исследователем, «созерцателем», становится теперь мудрецом, добытчиком не столько знания, сколько счастья, умельцем жизни. В философии он видит деятельность и строй мысли, освобождающей человека от бедствий, опасностей, от ненадежности, обманчивости, от страха и волнений, которыми так полна и испорчена жизнь.

По-видимому, именно Пиррону принадлежит характерная для всего последующего античного скептицизма формулировка философской проблемы. Философ, утвер-

407

ждал Пиррон, — тот, кто стремится к счастью. Но счастье состоит только в невозмутимости и в отсутствии страданий (apaqeia). Кто желает достигнуть понятого таким образом счастья, должен ответить на три вопроса: 1) из чего состоят вещи? 2) как должны мы относиться к этим вещам? 3) какой результат, какую выгоду получим мы из этого нашего к ним отношения? На первый вопрос мы, по Пиррону, не можем получить никакого ответа: всякая вещь, утверждал он, «есть это не в большей степени, чем то». Поэтому ничто не должно быть называемо ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым. Ни о чем нельзя сказать, что оно существует по истине, и никакой способ познания не может быть характеризуем ни как истинный, ни как ложный. Всякому нашему утверждению о любом предмете может быть с равным правом, с равной силой противопоставлено противоречащее ему утверждение.

Из невозможности никаких утверждений ни о каких предметах Пиррон выводил ответ на второй вопрос? единственный подобающий философу способ отношения к вещам может состоять только в воздержании (epoch) от каких бы то ни было суждений о них. Это воздержание, впрочем, не значит, будто для нас не существует ничего достоверного. Скептицизм. Пиррона не есть совершённый агностицизм: безусловно достоверными являются для нас, по Пиррону, наши чувственные восприятия или впечатления, поскольку мы рассматриваем их лишь как явления. Если, например, нечто кажется мне горьким или сладким, то мое суждение «Это кажется мне горьким или сладким» будет истинным. Заблуждение возникает лишь там, где высказывающий суждение пытается от кажущегося заключать к тому, что существует по истине, от явления — к его подлинной основе. Ошибку совершает лишь тот, кто утверждает, будто данная вещь не только кажется ему -горькой (или сладкой), но что она и по истине такова, какой она ему кажется.

Этим ответом на второй вопрос философии определяется, по Пиррону, и ответ на третий ее вопрос: результатом, или выгодой из обязательного для. скептика воздержания от всяких суждений об истинной природе вещей будет та самая невозмутимость (или безмятеж-

408

ность), в которой скептицизм видит высшую степень доступного философу счастья?

Однако воздержание от догматических суждений вовсе не означает полной практической бездеятельности философа: кто живет, тот должен действовать, и философ так же, как все. Но от всех прочих людей философ-скептик отличается тем, что, приняв к руководству образ жизни, согласующийся с обычаями и нравами страны, в которой он живет, он не придает своему образу мыслей и действиям значения безусловно истинных. Последующая античная литература сохранила немало рассказов и легенд о моральном облике Пиррона, о его глубокой убежденности в своей правоте, о поразительной стойкости характера и невозмутимости, проявленных им не раз в минуты опасностей и испытаний.

Тимон

Из учеников и последователей Пиррона, образовавших вокруг него небольшой круг, или общину, выделился Тимон, младший его современник (320 — 230). Тимон был первым по времени писателем скептической школы, автором многочисленных поэтических и прозаических сочинений. В памяти потомства Тимон сохранился как автор трех книг сатирических стихотворений — пародий особой формы — так называемых «силл», а также как автор многочисленных трагедий и комедий. Есть данные предполагать, что Тимон был связан с кругами ученых-медиков и что он сам был не только писателем, но и врачом, обучавшим своего сына медицине. Во всяком случае несомненно, что если не в лице Тймона, то по крайней мере в лице поздних деятелей пирроновской школы скептицизм становится философским учением, тесно связанным с медицинской наукой, с научным исследованием чувственных восприятии, чувственных состояний и обнаруживающихся в них противоположностей. Впоследствии Тимону приписывали сочинение «О чувственных восприятиях», а также сочинение «Против физиков». В «силлах» Тимон осмеял споры всех философских школ, — кроме Пиррона, выведенного в качестве авторитетнейшего судьи, Ксенофана, материалиста Демокрита и софиста Протагора.

Подобно Пиррону, и для Тимона наиболее животрепещущим, главным и высшим вопросом философии был вопрос практический — о поведении человека и о высшем доступном для него блаженстве. Уступая

409

Пиррону в величии характера и мощи духа, не будучи чужд некоторого практического цинизма и грубости, Тимон вошел в историю пирронизма как первый пропагандист его основ и, быть может, как один из первых его логиков, критиковавший правомерность гипотез и допущение делимости времени. В теории познания он развивал положения Пиррона, проводя различие между вещью, как она существует сама по себе, и способом,. посредством которого она открывается чувствам человека. Достоверную основу познания и деятельности Тимон видел только в непосредственной кажимости чувственного восприятия. Так же как и Пиррон, он признавал равносильность всех возможных суждений относительно вещей и их истинной природы, как бы эти суждения ни были противоположны. И так же как и Пиррон, он выводил из этой равносильности противоречащих высказываний о вещах заповедь «воздержания» от суждений о внутренней природе вещей и идеал совершенной невозмутимости.

После смерти Тимона и прекращения деятельности его учеников развитие школы скептицизма прерывается. Возможно, как думает, например, Гааз, что в течение этого столетия традиция скептицизма продолжала развиваться в Александрии. Но явным образом она возобновляется в деятельности учеников Птолемея — Сарпедона и Гераклита. Последний, быть может, был тот самый врач-эмпирик, свидетельство о котором прочно сохранилось у Галена.

Энесидем

Учеником этого загадочного Гераклита был крупный теоретик античного скептицизма Энесидем. Вопрос о времени жизни и деятельности Энесидема — один из неясных вопросов античной историографии. Противоречия в сообщениях античных и византийских авторов — Аристокла, Цицерона, Секста Эмпирика, патриарха Фотия и др. — приводят к еще большим противоречиям опирающихся на них новейших исследователей. Часть авторов относят время деятельности Энесидема к 1 в. до н. э., другая — к началу нашей эры. Заслуживающее некоторого внимания сообщение Фотия, согласно которому свой главный труд Энесидем посвятил другу Цицерона, римскому академику Туберону, плохо вяжется не только с полным умолчанием Цицерона об Энесидеме, но и с сохранившимися достаточно многочисленными суждениями Цицерона о

410

пирронизме, который в его. глазах есть учение уже мертвое, прекратившее свое развитие.

Энесидем происходил из Кносса на острове Крит, деятельность его протекала в Александрии. Кроме главного сочинения «Восемь книг пирроновых речей», известного нам по изложению в «Энциклопедии Фотия», источники называют сочинения Энесидема «О мудрости», «Об исследовании», а также «Пирроновские очерки».

Замечательной чертой учения Энесидема и его последователей было то, что все они, как указывает Секст, видели в скептицизме путь, ведущий к материалистической физике Гераклита. И действительно, положению Гераклита, будто противоположное существует в отношении того же самого, должно, согласно Сексту, предшествовать утверждение, что противоположное прежде всего кажется противоположным в отношении одного и того же. Именно такой способ мышления является, по Сексту, предпосылкой, общей всем людям, — общей «материей», которой пользуются не только скептики, но и другие философы и даже все неученые люди. Согласно Сексту, Энесидем примыкал к Гераклиту не только в этой общей предпосылке, но и в учении о природе души, об истине как о том, что является всем одинаково, о тождестве и различии целого и части, о видах движения, о сущности тел и делимости времени, о воздухе как о первичной стихии души.

Свидетельство Секста, сближающего учение Энесидема с физикой Гераклита, породило много попыток истолкования близости двух мыслителей. В попытках этих отражается тенденциозность буржуазных идеалистических исследователей. Так, Пауль Наторп, с одной стороны, извращает философию Гераклита, преувеличивая близость учения Гераклита к скептицизму; с другой же стороны, не желая согласиться с мыслью о тяготении Энесидема к материалистическим тезисам физики Гераклита, он утверждает, будто, выставляя эти тезисы, Энесидем предлагал их не в качестве достоверной истины, а в качестве всего лишь вероятной гипотезы, наподобие того как прославленный Парменид в учении о «мнении» изложил как наиболее правдоподобную свою гипотезу о происхождении вещей.

Другие исследователи пытаются объяснить связь Энесидема с гераклитизмом стадиальностью в развитии

411

учения Энесидема, предлагают либо переход Энесидема от гераклитизма к скепсису (Сессэ), либо, напротив, переход от пирроновского скепсиса к гераклитизму (Брошар и Гааз). Идеалистическая тенденциозность этих гипотез состоит в том, что они основываются, особенно гипотеза Сессэ, на характерном для идеалистов и неверном утверждении, будто всякий сенсуализм влечет за собой, как следствие из принципа, скептицизм.

Наконец, Герман Дильс и Эдуард Целлер попросту отвергают свидетельство Секста, как ошибочное, а Рауль Рихтер, не отрицая достоверности самого свидетельства, признает невозможным дать удовлетворительный ответ на возбуждаемые им вопросы.

Ко времени деятельности Энесидема скептицизм пресекается в прямой традиции пирронизма, но начинает господствовать в так называемой Новой Академии. Здесь он, опираясь на гносеологическое учение Платона о текучести и противоречивости чувственного познания, нашел влиятельных продолжателей в лице Арксесилая и Карнеада. Поэтому в. первой книге «Пирроновых речей» Энесидем рассматривает различие между той формой, которую скептицизм принял в Академии, и пирронизмом в собственном смысле этого понятия. То же различие исследует и анализирует поздний античный историк и теоретик скептицизма Секст, прозванный Секстом Эмпириком. Когда академические скептики обсуждают противоречащие друг другу оценки предметов, они высказывают эти оценки с убеждением, что, по всей вероятности, то, что они называют, например, хорошим или дурным, скорее является именно таким, чем противоположным. Напротив, скептики, говоря о вещи как о доброй или дурной, не стремятся подчеркнуть, какую из противоположных оценок они считают более вероятной, но, не высказывая своего мнения, «следуют жизни», чтобы не быть бездеятельными. В то время как академики признают что-нибудь в согласии с обычаем и обыкновенно в согласии с собственной сильной склонностью и желанием, скептики говорят лишь о простом «следовании», «без решительной склонности» и «без горячего отношения».

Вторая книга Энесидема посвящена выяснению известных уже элеатам противоречий, таящихся в понятиях движения, изменения, рождения и гибели. Третья книга рассматривает чувственное восприятие и мыш-

412

ление. Четвертая доказывает невозможность познания богов, познания природы, а также равносильность противоположных суждений, говорящих о восприятиях, которые означают нечто такое, вместе с чем они не воспринимаются никогда в одном и том же представлении. Пятая книга содержит критику понятия причинности. Под причиной обычно понимают то, благодаря чему, когда оно действует, происходит еще некоторое действие. Так, Солнце называют причиной растапливания или расплавления воска. Причины бывают: 1) «содержащие в себе», т. е. те, при наличии или при существовании которых действие налицо и с уничтожением. которых действие уничтожается. Так, затягивание веревкой есть причина задушения; 2) «сопричинные», т. е. те, что вносят для выполнения действия равную с другим сопричинением силу. Например, каждый из влекущих плуг быков есть в равной мере причина движения плуга; 3) «содействующие», т. е. те, что вносят с собой силу, слегка облегчающую осуществление действия. Так, облегчает его, например, третий человек, присоединивший свои усилия к усилиям двух, которые тащат вместе ношу.

Анализируя понятие причины во всех его видах, Энесидем приходит к скептическому выводу, согласно которому одинаково вероятно как и то, что причина существует, так и то, что она не существует. Причина существует, так как если бы ее не было, то все могло бы происходить из всего, и притом как попало лошади могли бы рождаться от мышей, слоны от муравьев, в египетских Фивах мог бы идти обильный снег и дождь, а южные области были бы лишены дождя и т. д. Если бы причины не существовали, то невозможно было бы понять, каким образом происходило бы увеличение, уменьшение, рождение и .гибель, вообще движение, каждое из физических и душевных действий, управление всем объемлющим нас миром и все остальное.

Тем не менее вероятным в такой же степени следует. признать и то, что причина не существует. Понятие причины заключает в себе явное противоречие, которое делает невозможной самую попытку мыслить причину. Чтобы мыслить причину, необходимо прежде воспринять ее действие как действие именно этой причины: мы тогда узнаем, что она — причина действия, когда будем воспринимать действие как действие. Но в

413

то же время мы не можем воспринять действие причины как ее действие, если не воспринимаем причины действия как его причины. Таким образом, чтобы мыслить причину, нужно раньше познать действие, а чтобы познать действие, нужно познать .причину. Из невозможности мыслить причину как причину и действие как действие следует немыслимость этих понятий. Но даже если бы кто-либо признал, что понятие причины может быть мыслимо, неизбежность разногласий при любой "попытке его мыслить доказывает его неосуществимость. Если бы причина могла существовать, то она должна была бы либо сосуществовать со своим действием, либо существовать раньше своего действия, либо существовать после него. Но ни один из этих мыслимых случаев невозможен, ибо каждый заключает в себе противоречие по отношению к понятию причины. Итак, если вероятны аргументы, по которым приходится признать существование причины, то столь же вероятны и те, по которым выходит, что причина невозможна. Поэтому философ должен воздерживаться от всякого суждения о существовании причины, одинаково признавая как то, что есть причина, так и то, что ее нет. Последние три книги «Пирроновых речей» — шестая, седьмая и восьмая — анализируют противоречия в основных понятиях и учениях этики.

По-видимому, Энесидему принадлежит формулировка первых десяти так называемых «тропов», т. е. «поворотов», или аргументов, направленных против всех суждений о реальности, которые основываются на непосредственных впечатлениях. Первый «троп» состоит в указании на разнообразие существ, на различия в их происхождении и в их телесном строении. В силу этих различий одинаковые вещи вызывают у них неодинаковые образы. Различия в главнейших частях тела и особенно в тех, которые даны природой для ощущения и суждения, могут производить сильную борьбу представлений. Не могут, например, получать одинаковые осязательные впечатления и черепахообразные животные, и животные, имеющие обнаженное мясо; и снабженные иглами, и оперенные, и чешуйчатые. Приятное для одних кажется неприятным и даже губительным для других. Муравьи, проглоченные человеком, причиняют ему боль и резь, а медведи, заболевши, лечатся тем, что проглатывают их. Но если одни и те же предметы

414

кажутся неодинаковыми в зависимости от различия между живыми существами, то мы можем говорить только о том, каким нам кажется предмет, и должны воздерживаться от суждений о том, каков он по своей природе. Второй «троп» основывается на различиях между людьми. Даже признав, что суждения людей достойны большего доверия, чем суждения неразумных животных, должно признать, что телесные и моральные различия, несомненно существующие между людьми, требуют и в этом случае воздержания от суждений о природе самих вещей. Одна и та же пища, принимаемая различными людьми, оказывает на них различное действие. В области психической главным доказательством всестороннего и даже безграничного различия в мыслительных способностях людей оказываются разногласия и споры, происходящие между философами» как вообще о вещах, так и особенно о том, что следует выбирать и что отклонять.

Третий «троп» основывается на различном — даже для одного и того же человека — устройстве органов чувственного восприятия. Есть люди, которые, соглашаясь с ненадежностью суждений других лиц, считают предпочтительными и достоверными свои собственные суждения о вещах. Однако даже собственные впечатления происходят от различных органов чувств, говорят различное об одной и той же вещи. Так, картина живописца порождает впечатление глубины и рельефа для глаза, но не для осязания, которому она представляется плоской и гладкой. Мед, сладкий на вкус, может быть неприятен своим видом и т. д. Поэтому даже собственные наши впечатления дают нам право говорить не о том, какова по своей природе каждая из воспринятых нами вещей, а лишь о том, какой она в каждом отдельном случае нам кажется. Четвертый «троп» исходит из различий в «распределении состояний». Одни и те же предметы воспринимаются по-разному — в зависимости от бодрствования и сна, от возраста, от движения или покоя, от ненависти или любви, от недоедания или сытости, от опьянения или трезвости, от храбрости или трусости. В зависимости от предшествующего состояния одно и то же вино кажется кислым тому, кто перед тем поел фиников или фиг, и сладким тому» кто ранее наелся орехов. Тепловатая передняя согревает тех, кто входит в дом с улицы, и кажется холодной

415

тому, кто замедлил бы, выходя через нее из дому. А так как каждый высказывающий суждение по всем этим вопросам непременно должен находиться в одном из этих или подобных состояний, то он сам необходимо будет «частью» разногласия и отнюдь не надежным судьей по вопросу о вне лежащих предметах. Кто предпочитает одно представление или впечатление другому, должен представить доказательство, которое оправдало бы оказанное ими предпочтение. Но такое доказательство невозможно, так как оно предполагает правильный критерий, на котором оно может быть обосновано; критерий же в свою очередь нуждается в доказательстве для того, чтобы он мог почитаться правильным критерием.

Впоследствии, классифицируя «тропы» ранних скептиков, Секст Эмпирик объединил четыре «тропа» как аргументирующие от субъекта суждения, ибо субъект это есть либо животное, либо человек, либо восприятие, и притом в известной окружающей обстановке.

Пятый «троп» исходит из зависимости суждений от положения, от расстояния и места. И здесь предпочитающий одно суждение другому не может обосновать это свое предпочтение, так как всякое явление созерцается на известном расстоянии, в известной среде и в известном положении, каждое из которых производит большие перемены в представлениях. Так, одно и то же весло кажется надломленным, если рассматривать его в воде, и кажется прямым, если рассматривать его на суше.

Шестой, «троп» указывает на зависимость суждений от «примесей»: если из предметов, подлежащих суждению, ни один не воспринимается обособленно, сам по себе, а всегда лишь в соединении с каким-нибудь другим, то даже при условии, если бы судящий мог сказать, какова будет смесь, составленная из этих предметов, он не будет вправе судить о том, .каким окажется в «чистом» виде предмет, входящий в эту смесь.

Седьмой «троп» рассматривает зависимость суждений от соотношений величин и от устройства предметов, подлежащих определению. Так, говоря о предметах, составленных из маленьких частиц, например о куче песка, чемерицы, вине и пище. мы можем обсуждать соотношение их с чем-нибудь, но никак не природу их саму по себе: песчинки, рассматриваемые каждая 9 отдельности, кажутся жесткими, собранные же в

416

большую песчаную кучу, они производят впечатление мягкости и т. д.

Восьмой «троп» базируется на относительности всех явлений. Невозможность суждения выводится в нем из того, что каждая вещь существует всегда по отношению к чему-нибудь и потому скорее кажется такою-то, нежели по природе есть такова, какой она нам представляется.

Девятый «троп» указывает на зависимость суждения от того, постоянно или редко встречается рассматриваемое явление. Одна и та же вещь признается ценной или не имеющей цены не на основании учета ее действительной природы, а в зависимости от своей распространенности. Так, Солнце по своей природе должно было бы поражать нас гораздо больше, чем, например, комета. Но редкость появления комет делает то, что комете приписывается значение небесного знамения. Солнце же никого не удивляет, кроме- как в случае, когда происходит затмение.

Десятый «троп» устанавливает зависимость суждения от поведения, обычаев, законов, баснословных верований и догматических предрассудков. «Троп» этот указывает на такой огромный разнобой в суждениях, определяемых нравственными и теоретическими различиями, что ввиду этого разнобоя очевидной становится наша обязанность ограничиваться в наших суждениях лишь указанием на то, каким является обсуждаемое представление по отношению к данному образу поведения, к данному закону, к данному обычаю и т. д. Суждение же о том, какова действительная природа обсуждаемых вещей, не должно быть высказываемо.

В позднейшей классификации Секста Эмпирика седьмой и десятый «тропы» Энесидема были объединены в одну, вторую по порядку, рубрику, как аргументирующие от предмета, «подлежащего суждению», и, наконец, пятый, шестой, восьмой и девятый — также в одну, третью по порядку, рубрику, как аргументирующие «от того и другого», или, по выражению Гегеля, имеющие предметом и то, что содержит в себе отношение между субъектом и объектом.

Агриппа

После Энесидема одним из наиболее значительных представителей античного скептицизма был Агриппа. Ни даты его жизни, ни обстоятельства его деятельности неизвестны.

417

Диоген сообщает только, что Агриппа присоединил к десяти энесидемовским «тропам» пять новых. Но эти позднейшие «тропы» очень важны, и впоследствии они всегда привлекали особое внимание историков скептицизма. Так, Гегель находил, что, в отличие от ранних энесидемовских, «тропы» Агриппы «обозначают совершенно другую точку зрения и ступень культуры философской мысли», ибо они больше уже не являются, подобно энесидемовским, продуктом мыслящей рефлексии, а «содержат в себе ту диалектику, которую определенное понятие имеет в самом себе».

Первый из добавленных Агриппой «тропов» выводит необходимость воздержания из понятия о противоречии. Согласно этому тропу мы признаем существование неразрешимого спора о каждой обсуждаемой вещи как в жизни, так и среди философов, а следовательно, и возможность выбрать или отвергнуть какое-нибудь одно из противоречащих суждений.

Второй «троп» Агриппы доказывает, что попытка суждения о природе вещей необходимо ведет к бесконечному регрессу. Посредством этого «тропа» Агриппа выводит, что все приводимое в доказательство обсуждаемой вещи требует другого доказательства, это второе — в свою очередь другого и так до бесконечности.

Третий «троп» Агриппы заново выдвигает относительность всех представлений. В силу этой относительности вещь, подлежащая суждению, всегда лишь кажется той или иной — отчасти в зависимости от отношения ее к субъекту, отчасти от отношения ее к другим вещам, отсюда Агриппа выводит необходимость воздержания от суждения об ее безотносительной природе.

Четвертый «троп» Агриппы посвящен критике «предположения». Под «предположением» Агриппа разумеет предпосылку, принимаемую без всяких доказательств, на веру, в тех случаях, когда попытки доказательства суждения приводят к явному регрессу в бесконечность. Такое «предположение» не может быть основанием для достоверного вывода: если автор «предположения» заслуживает доверия, то не в меньшей степени заслуживает его и скептик, предполагающий обратное. Даже в случае, если предполагающий предполагает нечто истинное, он делает это истинное подозрительным, поскольку высказывает его лишь в виде «предположения».

418

Наконец, пятый «троп» Агриппы исходит из взаимной доказуемости, т. е. из тех случаев, когда положение, которое должно было бы служить подтверждением исследуемого утверждения, нуждается во взаимном от него подкреплении и когда — ввиду этой взаимности доказательств — остается только признать, что ни одно из них не может быть взято для обоснования другого и что и здесь надо воздержаться от суждения.

Секст Эмпирик

В лице позднейших руководителей скептицизма — Менодота, Феода, Секста и Сатурнина — школа философского скепсиса сливается со школой врачей-эмпириков. По-видимому, первым мыслителем, объединившим оба течения, был Менодот. Его эмпирические исследования использовал Гален в своем изложении принципов эмпирической медицинской школы. Однако позднее Секст отрицал тождество учения скептицизма с учением врачей-эмпириков. Согласно Сексту, медицинская эмпирическая школа категорически утверждает недоступность для познания того, что невидимо нашему восприятию, и потому впадает в не свойственный скептикам догматизм. Однако утверждение Секста должно быть объясняемо не столько существованием действительно серьезных различий между скептиками и врачами-эмпириками, сколько стремлением Секста тщательно отделить скептицизм от всех, в том числе и от самых близких к нему, течений. По-видимому, правы те ученые, которые, как, например, Брошар, не находят никаких существенных различий между скептиками и эмпириками этого времени. Подобно тому как скептики еще со времен Пиррона и Тимона отказывались от исследования природы самих вещей и ограничивали свои высказывания областью одних лишь явлений, так и врачи-эмпирики уклонялись от установления не доступных восприятию скрытых причин болезней и занимались изучением одних лишь чувственно обнаруживающихся признаков, или симптомов, болезни. Впоследствии параллельно со школой врачей- эмпириков возникает и развивается, соперничая с нею, школа врачей-«методиков».

Одним из наиболее осведомленных и обстоятельных писателей позднего скептицизма был Секст, младший современник Галена, живший приблизительно во II в. н. э. В «Трех книгах Пирроновых положений» Секст от-

419

метил черты медицинского учения «методиков», которые казались ему близкими к собственному его скептицизму. В «методическом» течении Секст видел «единственное из медицинских учений», которое, как он думал, «не торопится чрезмерно с суждением о неочевидном», не заявляет гордо о том, что воспринимаемо и что невоспринимаемо, но «следует явлению и берет от него то, что кажется помогающим, по способу скептиков».

Эта оценка «методиков» породила один из запутаннейших вопросов истории скептицизма — вопрос об отношении Секста к обеим существовавшим в его время школам врачей. Согласно прозвищу, данному Сексту Диогеном, а также согласно сообщению псевдо-Галена, Секст принадлежал к школе «эмпириков». Согласно приведенным выше разъяснениям самого Секста, наиболее близкими к скептицизму следует считать не «эмпириков», а именно «методиков». Эти противоречия в свидетельствах античных авторов отразились в историко-философской литературе. Так, Эдуард Целлер, Брошар, Пауль Наторп и Сессэ причисляют Секста к эмпирикам. Некоторые авторы, например Паппенгейм, считают Секста «методиком». Наконец, Филиппсон, опираясь на некоторые, впрочем достаточно двусмысленные, выражения Секста, находит, будто Секст был ближе к «эмпирикам» — в своем опровержении логиков и к «методикам» — в своих «Пирроновых положениях». Все эти гипотезы встречают трудности в недостаточности наших сведений о действительных различиях между обеими медицинскими школами.

Сочинения Секста

Сексту принадлежат, кроме «Пирроновых положении», пять книг «Против догматических философов» и шесть книг «Против ученых» (а не «против математиков», как переводят некоторые). Последнее сочинение развивало критику основных понятий не только математики (т. е. арифметики и геометрии), но и всех остальных наук того времени: грамматики, риторики, астрономии и музыки.

Три черты характерны для работ Секста: 1) тесная связь его скептических аргументов с данными современной ему медицинской науки; 2) стремление представить скептицизм как совершенно беспрецедентное и оригинальное философское учение, не допускающее не только смешения, но и сближения с другими философскими учениями; 3) обстоятельность изложения, пред-

420

ставляющего своего рода энциклопедию античного скептицизма, или, как выразился Брошар, «общий итог всего скептицизма»: «la somme de tout le scepticisme».

В огромном множестве наблюдения и факты, из которых Секст выводит постулат скептического «воздержания», принадлежат к наблюдениям и фактам медицины, физики, физиологии и зоологии; менее часты наблюдения, почерпнутые из метеорологии и минералогии. Впрочем, как бы ни решался вопрос об отношении Секста к «эмпирикам» и «методикам» (в специально медицинском значении этих понятий), не подлежит сомнению, что в целом его учение основывается на обработке большого эмпирического материала. Не только в поздней античности, но и в новое время философы, стремившиеся доказать противоречивость, относительность и недостоверность чувственных восприятий, представлений и образов воображения, постоянно черпали свои аргументы и примеры из книг Секста. Ссылки Декарта на недостоверность чувственного восприятия, показывающего весло преломленным, когда оно погружено в воду, и прямым, когда оно вынуто из воды, или же башню круглой, когда ее рассматривают издалека, и квадратной — с близкого расстояния, заимствованы им из аргументов того же Секста.

Попытки Секста отмежевать скептицизм от других учений

С большой настойчивостью пытается Секст установить специфические особенности скептицизма, делающие недопустимым смешение скептицизма с другими учениями. Так, согласно Сексту, скептицизм должен быть строго отличаем от учения Гераклита о противоположностях: в отличие от Гераклита, скептики высказывают общее у них с гераклитовцами утверждение, будто «противоположное кажется в отношении одного и того же» не догматически,, а как утверждение, составляющее общую предпосылку чувственного опыта всех людей. Не менее резко отличие скептицизма и от учения Демокрита: хотя Демокрит, по-видимому, приближается к скептикам, говоря, будто мед сладок «ничуть не больше», чем горек, от скептицизма его учение отличается тем, что он догматически отрицает бытие обоих этих качеств, в то время как скептик отказывается от ответа на вопрос, существует ли на деле или нет то или другое качество. От киренаиков, сводящих, наподобие скептиков, все

421

представления к человеческим состояниям, скептицизм отличается целью: в то время как для киренаиков цель — наслаждение, для скептиков она состоит в невозмутимости. .От Протагора, по-видимому, признающего «троп» относительности, скептицизм отличается тем, что, принимая тезис текучести и относительности явлений, их соотносительность с человеком, скептицизм воздерживается от имеющегося у Протагора догматического сведения этой текучести к природе текучей материи. Наконец, от философских учений Академии, в особенности Новой, во многом, по-видимому, близких к скептицизму, скептиков также отличает немалое. Для академиков характерна догматическая решительность, с которой они утверждают, будто «все невоспринимаемо», в то время как скептик воздерживается от подобных утверждений и не теряет надежды на то, что, пожалуй, нечто, может быть и воспринято. Особенно подробно Секст останавливается на разборе воззрений академика Аркесилая. Секст не отрицает большой близости взглядов Аркесилая, главы средней Академии, к скептицизму: подобно скептикам, Аркесилай отказывается от суждений о существовании или несуществовании, от предпочтительного выбора, того или другого из противоположных суждений. Но весь этот близкий к скептицизму метод мышления был в руках Аркесилая — так утверждает Секст — не действительным убеждением скептика, а только испытующим приемом, имевшим целью проверить пригодность и подготовленность учеников к усвоению догматических положений учения Платона.

Обстоятельное и энциклопедическое изложение Секста охватывало весь круг теоретических и практических вопросов и проблем скептицизма. Разрабатывая свои сочинения, Секст широко использовал работы своих предшественников, особенно Тимона и Энесидема. В изложении Секста все факты ранней истории скептицизма вливаются в один общий поток идей школы без надлежащей исторической дифференциации. При этом Секст, однако, прекрасно освещает проблематику, метод исследования и эмпирический фундамент крупнейших ее представителей.

Последним — впрочем, незначительным — руководителем школы скептицизма был Сатурнин, живший, по-видимому, в начале III в. н. э.

422

Оценка античного скептицизма Гегелем

В развитии скептической точки зрения античному скептицизму принадлежит особое место. Гегель правильно отметил преимущество античного скептицизма по сравнению со скептицизмом нового времени: только первый «носит подлинный, глубокий характер» [19, т. X, с. 409]. В то время как другие философские учения либо утверждают, что они уже нашли истину, либо с порога отвергают возможность установления, античные скептики ищут истину, и их философия есть ищущая, испытующая, исследующая. Как философское учение скептицизм «направлен против рассудочного мышления, которое признает отдельные различия- последними, сущими различиями» [19, т. X, с. 408]. Скептические «тропы», особенно пять поздних, добавленных Агриппой, представляют, согласно оценке Гегеля, «основательное оружие против рассудочной философии» [там же, с. 438], имеют предметом своего опровержения «самую сущность определенности», а само развитое скептиками опровержение определенного Гегель называет «исчерпывающим». По словам Гегеля, «требовалась удивительная сила отчетливой абстракции, чтобы во всяком конкретном материале, во всем мыслимом познать эти определения отрицательного или противоположения и в этом же определенном находить его же границу» [там же, с. 440]. По Гегелю, утверждение скептицизма, будто все лишь кажется, не является субъективным идеализмом, так как в утверждении этом, поскольку оно «вскрывает противоречие в одном и том же предмете», содержится объективная сторона [там же, с. 420]. Поскольку скептицизм относительно всякого содержания, будь то ощущаемое или мыслимое содержание, доказывает, что оно лишь кажется и что ему противостоит противоположное ему содержание, он «является, — утверждал Гегель, — моментом самой философии» [там же, с. 420].

[Δημόκριτος]

http://www.bm-info.ru/pages/77.htm

Школа Пиррона была основана ещё несколько ранее, чем стоическая и эпикурейская школы; она стоит близко к последним по своим практическим задачам, но цель жизни она пытается найти не через посредство какого-либо определённого научного убеждения, а, напротив, через отказ от всякого такого убеждения.

Пиррон из Элиды, вероятно, был уже знаком с учением элидо-мегарской школы, когда он вместе с Анаксархом участвовал в походе Александра в восточные страны; через него он, быть может, ознакомился и с сомнениями Метродора. Позднее на своей родине, где он жил очень бедно, но пользуясь всеобщим уважением, он основал собственную школу, которая, однако, не получила большого распространения. Он дожил до 90 лет и умер, по-видимому, около 275 года до P. X. Он не оставил никаких сочинений; его учение уже древние знали лишь из сочинений его ученика Тимона из Флиунта, который позднее жил в Афинах и умер здесь, также в возрасте около 90 лет, после 241 г. до P. X.

Чтобы счастливо жить, нужно, по мнению Тимона, уяснить себе троякое: каковы свойства вещей, как мы должны относиться к ним и какую пользу может принести нам это отношение к вещам.

Однако, на первые два вопроса можно только ответить, что свойства вещей нам совершенно неизвестны, так как восприятия показывают их нам не какие они есть, а лишь какими они нам кажутся, а наши мнения совершенно субъективны; поэтому мы никогда не можем ничего утверждать, никогда не имеем права говорить: «это — таково», а должны всегда лишь говорить: «это кажется мне таковым»; и, таким образом, воздержание от суждения есть единственное правильное отношение к вещам.

Но если мы будем соблюдать это отношение, то, как полагает Тимон, непроизвольным результатом его явится атараксия или апатия. Ибо кто отказывается что-либо знать о свойствах вещей, тот не может приписывать какой-либо вещи большую ценность, чем иной. Он не будет думать, что нечто само по себе хорошо или дурно, а будет выводить эти понятия из закона и обычаев; он будет равнодушен ко всему остальному, будет искать только правильного душевного настроения или добродетели, и вместе с душевным спокойствием найдёт и блаженство.

Поскольку же он вынужден действовать, он будет следовать вероятности, природе и традициям. Но при научном обосновании этих учений Пиррон, по-видимому, не исследовал более глубоко отдельных представляющихся здесь проблем: десять скептических тропов, которые приписывают ему позднейшие писатели, принадлежат несомненно лишь Энесидему. Нам сообщают имена некоторых учеников Тимона, и один из них имел в свою очередь ученика; но то были последние осколки пирроновского скептицизма; его заменил, начиная с середины третьего века, академический скептицизм.

[Михаил Ломоносов]

http://www.bm-info.ru/pages/78.htm
По этому новому пути повёл Академию Аркесилай из Питаны в Эолии (315/4—241/0 до P. X.), преемник Кратета. Мы лишь неполно знаем его учение, и так как он ничего не писал, го уже древние знали его учение лишь из третьих рук. Он отрицал, как говорит Цицерон, возможность познавать что-либо через чувства или разум (sensibus aut animo); но главным предметом его нападок служило учение Зенона о постигнутом представлении.

Наряду с некоторыми более формальными сомнениями, он противопоставлял ему то главное возражение, что нет представлений, которые носили бы в себе верный признак своей истинности, и он 1ытался доказать это самыми многообразными аргументами. По-видимому, он оспаривал также стоическую физику и теологию. Таким образом, он утверждал, вслед за Пирроном, что нам остаётся только полнейшее воздержание от суждения. Он сам настолько строго придерживался этой точки зрения, что не хотел выдавать даже самый этот принцип за знание. Но он не признавал, чтобы вместе с знанием уничтожалась и возможность действования; ибо представление приводит в движение волю и тогда, когда не считаешь его знанием; и чтобы действовать разумно, достаточно следовать вероятности, которая образует высший критерий для практической жизни.

После Аркесилая его кафедру занял Лакид из Кирены. Последний ещё до своей смерти передал (в 224/2 году) управление школой фокеянам Телеклу и Евандру, за которыми следовал Гегесин (Климент Александрийский называет его Гегесилаем). Однако об этих лицах, как и о других академиках, которые упоминаются в эту эпоху, нам известно только одно: что они не уклонялись от направления, намеченного Аркесилаем. Тем большее значение имеет Карнеад, которого поэтому называют также основателем третьей, или новой Академии, тогда как Аркесилай считается основателем второй или средней Академии, а Филон и Антиох — основателями четвёртой и пятой.

Этот проницательный и учёный человек, отличавшийся также увлекательным красноречием, родился в 224/2 году до P. X. в Кирене, стал главой школы, вероятно, до 155 года, когда он прибыл в Рим в составе философского посольства, и стоял во главе академии до 137 года, когда он передал свою должность своему одноимённому родственнику; он умер в 129/8 г. до P. X. Он не оставил сочинений; изложение его учений было делом его учеников, главным образом Клитомаха.

Учебная деятельность Карнеада есть высшая точка в развитии академического скепсиса. Аркесилай направлял свои нападки, главным образом, против стоического учения о критерии истины; Карнеад также считал стоиков, этих виднейших догматиков того времени, своими главными противниками; но он исследовал вопрос о возможности знания в более общей форме и подверг воззрения различных философов более обстоятельной, глубокой и детальной критике, чем его предшественники; вместе с тем он точнее определил степени и условия вероятности.

Он прежде всего ставил принципиальный вопрос: возможно ли вообще знание? Он считал себя вправе дать отрицательный ответ на него, так как (это он подробно доказывал) нет ни одного рода убеждения, который бы не обманывал нас, ни одного истинного представления, с которым не было бы до неразличимости сходно ложное представление; следовательно, нет критерия истины в смысле стоического «постигнутого представления». Он отрицал также возможность доказательства, во-первых, потому, что эта возможность сама должна быт! доказуема, что ведёт к petitio principii, и во-вторых, потому, что посылки доказательства сами должны быть доказываемы, и так далее до бесконечности.

Далее, он подробно исследовал содержание философских систем, и в особенности со всех сторон оспаривал стоическую теологию. Если стоики доказывали существование Бога из целесообразного устройства мира, то Карнеад оспаривал одинаково как допустимость этого умозаключения, так и правильность его посылки, которой он противопоставлял множество зла в мире. Он нападал также на само понятие Бога: насколько нам известно, он первый пытался остроумно доказать, что нельзя мыслить божество как живое и разумное существо, не приписывая ему качеств и состояний, которые противоречат его вечности и совершенству; лишь мимоходом упомянем мы здесь о его критике политеизма и о его нападках на стоическую веру в прорицания, с чем была связана и его полемика против стоического детерминизма.

Ещё большее впечатление, по-видимому, производила его критика нравственных понятий, образцом которой служили его две лекции в Риме, в защиту справедливости и против неё; для этой критики он пользовался, по примеру софистов, главным образом противоположностью между положительным и естественным правом. Впрочем, мы недостаточно осведомлены об этой критике, и вообще имеющиеся у нас сведения о Карнеаде не дают нам исчерпывающей картины его научной деятельности. Общий итог его скептических рассуждений сводился, разумеется, к давно уже высказанному результату: к абсолютной невозможности знания и к требованию безусловного воздержания от суждения.

Но если уже прежние скептики признали, по крайней мере, вероятность, как норму для нашего практического поведения, то Карнеад развивает далее эту мысль. А именно, он различал три степени вероятности; и чем важнее какой-либо вопрос для нашего блаженства, тем более мы должны стараться достигать в нем высшей степени вероятности. Из вероятных представлений, говорил он, одни вероятны сами по себе, у других их вероятность усиливается вероятностью всех связанных с ними представлений, а в третьем классе представлений исследование подтверждает это впечатление вероятности и относительно всех представлений, связанных с данным «вероятное представление», «вероятное и лишённое противоречий представление», и «представление вероятное, лишённое противоречий и проверенное»).

Карнеад, по-видимому, подробно исследовал в отдельности признаки, по которым должна быть оцениваема вероятность. Мы не можем точно установить, как он с этой точки зрения обсуждал вопросы этики; вероятнее всего, что он (конечно, с оговоркой относительно скептического воздержания) удержал староакадемический принцип естественной жизни и находил добродетель именно в стремлении к естественным благам.

После младшего Карнеада в течение короткого времени академией заведывал Кратет из Тарса. За ним в 129/8 году следовал замечательный ученик великого Карнеада, карфагенянин Клитомах, который родился в 187/6 году и умер в 110/9 году.

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...96/st026.shtml
Еще одним значительным философским направлением античного Рима был скептицизм. Его главный представитель Энесидем из Кносса (ок. I в. до н. э.) в своих взглядах близок к философии Пиррона. О влиянии, которое имел греческий скептицизм на формирование мыслей Энесидема, свидетельствует то, что свое главное произведение он посвятил интерпретации учения Пиррона («Восемь книг Пирроновых рассуждений»).

Энесидем видел в скептицизме путь к преодолению догматизма всех существующих философских направлений. Большое внимание он уделял анализу противоречий в учениях других философов. Выводом из его скептических воззрений является то, что о реальности невозможно делать никаких суждений, основанных на непосредственных ощущениях. Для обоснования этого вывода ему служат формулировки так называемых тропов, о которых уже говорилось.

Следующие пять тропов, которые прибавил продолжатель Энесидема Агриппа, еще более усиливали сомнения в правильности представлений других философских направлений.

Наиболее выдающимся представителем так называемого младшего скептицизма был Секст Эмпирик. Его учение также исходит из греческого скептицизма. Об этом свидетельствует и название одного из его трудов — «Основы пирронизма». В других работах — «Против догматиков», «Против математиков» — он излагает методологию скептического сомнения, основанную на критической оценке основных понятий тогдашнего знания. Критическая оценка направлена не только против философских понятий, но и против понятий математики, риторики, астрономии, грамматики и т. д. Его скептического подхода не миновал и вопрос о существовании богов, что привело его к атеизму.

В своих произведениях он стремится доказать, что скептицизм является оригинальной философией, которая не допускает смешения с другими философскими направлениями. Секст Эмпирик показывает, что скептицизм отличается от всех других философских течений, каждое из которых признает одни сущности и исключает другие, тем, что одновременно подвергает сомнению и допускает все сущности.

Римский скептицизм был специфическим выражением прогрессирующего кризиса римского общества. Поиски и исследования противоречий между утверждениями предшествующих философских систем ведут скептиков к широкому изучению истории философии. И хотя именно в этом направлении скептицизм создает много ценного, в целом он уже является философией, утратившей ту духовную силу, которая вознесла античное мышление на его вершины. В сущности скептицизм содержит больше прямого отказа, чем методологической критики.

[В.П. Лега]

http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/..._IstAnt_08.php
Философия античного скептицизма просуществовала довольно долгое время и была наиболее влиятельным течением в философии на протяжении многих и многих веков — с 4 века до Р.Х. по 3-4 века после Р.Х. Основателем античного скептицизма по традиции считается философ Пиррон вместе со своим учеником Тимоном. В дальнейшем скептицизм пирроновского типа несколько угасает, и появляется в платоновской Академии т.н. академический скептицизм с такими представителями, как Карнеад и Аркесилай — это 2 век до Р.Х. Возрождается пирроновский скептицизм, то, что в дальнейшем получило название пирронизма, у Энесидема и Агриппы (до наших дней работы этих философов не дошли). Представителем позднего античного скептицизма является философ и врач Секст Эмпирик, живший во 2 веке после Р.Х. В 3-4 веках школа еще существует, и элементы скептицизма можно найти у врача Галена.

Несколько слов о жизни основателя античного скептицизма — Пиррона. Он родился в 270 г. до Р.Х., прожил 90 лет. Пиррон относится к тем философам, которые не писали философских трактатов, как Сократ, своей жизнью показывая философию, которую он развивал. О нем мы знаем из книги Диогена Лаэртского. Глава о Пирроне в ней является основным источником информации о пирронизме. Из нее мы узнаем, что он воздерживался от любых суждений, т.е. у него были сомнения в познаваемости мира. И Пиррон, будучи последовательным философом, стремился во всей своей жизни быть сторонником этого учения. Как указывает Диоген Лаэртский, Пиррон ни от чего не удалялся, ничего не сторонился, подвергался любой опасности, будь то телега, куча, или собака, ни в чем не подвергаясь ощущению опасности; его уберегали следовавшие за ним друзья. Это довольно-таки смелое высказывание, потому что оно противоречит сути скептической философии. Далее Диоген сообщает, что вначале Пиррон занимался живописью, сохранилась картина, писанная довольно посредственно. Жил в уединении, редко показываясь даже домашним. Жители Элиды его уважали за ум и избрали его верховным жрецом, Это вызывает некоторые раздумья. Опять же непонятно, как человек, будучи экстравагантным и убежденным скептиком, мог стать верховным жрецом. Более того, ради него постановили освободить от податей всех философов. Не раз он уходил из дому, никому не сказав, и бродил с кем попало. Однажды его друг Анаксарх попал в болото, Пиррон прошел мимо не подав руки. Все его бранили, но Анаксарх восхвалял. Он жил со своей сестрой, повивальной бабкой, носил на базар продавать кур и поросят.

Знаменитый случай упоминает Диоген Лаэртский: когда Пиррон плыл на корабле и вместе со своими спутниками попал в бурю, то все стали паниковать, лишь один Пиррон, указав на корабельную свинью, которая безмятежно хлебала из своего корыта, сказал, что именно так надо вести себя истинному философу.

Об ученике Пиррона Тимоне мало известно, только то, что он был поэтом и свое мировозрение излагал в форме силл. В дальнейшем скептические идеи стали развиваться в платоновской Академии. Ученики Платона по-своему развили учение Платона. Карнеад и Аркесилай, считая себя истинными платониками, стали развивать тему критики сенсуализма и пришли к выводу, что истина непознаваема. От Карнеада и Аркесилая до нас тоже ничего не дошло. Сторонником академического скепсиса является древнеримский оратор и философ Цицерон. У него есть ряд работ, где он излагает свою точку зрения на академических скептиков. Также с академическим скептицизмом мы можем ознакомиться в работе блаж. Августина "Против академиков", где он критикует их учение.

В дальнейшем пирронизм возрождается у Энесидема и Агриппы и затем уже у Секста Эмпирика, систематизатора и, возможно, наиболее талантливого представителя пирронизма.

Рекомендую почитать сочинения Секстра Эмпирика в 2-х томах, изд. 1976 г. Он написал 2 работы: одна из них — "Три книги Пирроновых положений", другая — "Против ученых". Античный скептицизм, как вся эллинистическая философия, ставила прежде всего этические вопросы, считая главным решение проблемы, как жить в этом мире, как добиться счастливой жизни. Обычно считают, что скептицизм — это прежде всего сомнение в познаваемости истины, и сводят скептицизм только лишь к теории познания. Однако в отношении пирронизма это совсем не так. Секст Эмпирик делит все философские школы на 2 класса: догматические и скептические. Догматиков он также делит на собственно догматиков и академиков. Догматики и академики считают, что вопрос об истине они уже решили: догматики, т.е. последователи Аристотеля, Эпикура, стоиков и др., утверждают, что они истину нашли, а академики утверждают (тоже догматически), что истину найти невозможно. Ищут же истину только скептики. Отсюда, как говорит Секст Эмпирик, существуют три главнейших рода философии: догматическая, академическая и скептическая. Диоген Лаэртский пишет, что кроме названия "скептики" — от слова "высматривать", их еще называли апоретиками (от слова "апория"), дзетиками (от слова "искать") и эфектиками (т.е. сомневающимися).

Как указывал Секст Эмпирик, суть скептической философии сводится к следующему. "Скептическая способность есть та, которая противопоставляет каким-только возможным способом явление мыслимому, отсюда вследствие равносильности в противоположных вещах и речах приходим сначала к воздержанию от суждения, а потом к невозмутимости". Отмечаю, что Секст говорит о скептической способности, и ни разу — о догматической, показывая, что быть скептиком естественно для человека, догматиком же — противоестественно. Вначале скептики стараются рассмотреть все явления и все мыслимое, выясняют, что эти явления и понятия могут быть воспринимаемы разным способом, в том числе и противоположным, доказывают, что таким образом все будут друг другу противоречить, так что одно суждение будет уравновешивать другое суждение. Вследствие равносильности суждений в противоположных вещах и речах скептик принимает решение о воздержании от суждения о чем угодно, а затем скептик приходит к невозмутимости — аттарксии, т.е. к тому, что искали стоики. И каждый их этих этапов у скептиков был тщательнейшим образом разработан. Воздержание от суждений называют еще термином "эпохе".

Итак, первой задачей пирроника является противопоставление всего друг другу каким-только возможным способом. Поэтому скептик противопоставляет все: явление — явлению, явление — мыслимому, мыслимое — мыслимому. Для этих целей Энесидем разработал 10 тропов, а Агриппа еще пять. Часто этими тропами ограничивают рассмотрение скептицизма, и этому есть серьезные причины. Здесь, действительно, заключены основы античного пирронизма. Но прежде чем рассмотреть тропы, попытаемся понять, действительно ли возможно жить, следуя философии античного скептицизма?

Спор об этой философии возник при жизни самих скептиков, их упрекали в том, что философия их нежизнеспособна, что у нее нет жизненного ориентира. Потому что для того, чтобы жить, надо что-то принимать за истину. Если будешь во всем сомневаться, то, как говорил Аристотель, человек, идущий в Мегару, никогда до нее не дойдет, потому что хотя бы надо быть уверенным в том, что Мегара есть.

Упрекали скептицизм в такого рода грехах Паскаль, Арно, Николь, Юм и др. философы нового времени. Однако Секст Эмпирик пишет нечто совершенно противоположное — что скептик принимает свою философию для того, чтобы не остаться бездеятельным, ведь именно догматическая философия приводит человека к бездеятельности, только скептицизм может служить ориентиром в жизни и деятельности. Скептик ориентируется прежде всего на явления, отказывается от познания сущности вещей, ибо он в этом не уверен, он это ищет. То, что для него несомненно, — это явление. Как говорил Пиррон: то, что мед кажется мне сладким, — в этом я уверен, но от суждении о том, что он сладок по природе, я воздерживаюсь.

Догматик же, наоборот, утверждает некоторые положения о сущности вещей, а очевидно, что они могут быть и ошибочными, что показывает различие догматических школ. И что получится, если человек начинает действовать в соответствии с ошибочной философией? Это приведет к печальным последствиям. Если же опираться в своей философии только на явления, только на то, что мы несомненно знаем, то вся наша деятельность будет иметь прочную основу.

Это положение Секста Эмпирика имеет и другие корни. В I веке после Р.Х. в Греции существовало три медицинские школы: методическая, догматическая и эмпирическая. Врач Секст принадлежал к школе эмпириков, отсюда и его имя "Эмпирик". К этой же школе принадлежал врач Гален. Эти врачи утверждали, что не надо заниматься поисками первоначал болезней, не нужно определять, чего больше в человеке: земли или огня, не нужно приводить в согласие все четыре элемента. А нужно смотреть симптомы и избавлять больного от этих симптомов. При лечении больных этот метод давал хорошие результатов, но врачи-эмпирики желали лечить не только тело, но и душу. Главными болезнями души являются догматизм и академизм, ибо они мешают человеку достичь счастья, и от догматизма надо лечить. Человека надо лечить от того, в чем он заблуждается, а заблуждается он в том, что можно познать суть вещей. Надо показать ему, что это ошибочно, показать, что истина ищется путем доверия явлению. В главе "Почему скептик выдвигает слабые аргументы?" Секст Эмпирик пишет об этом. Мы, действительно, читая его работы, видим часто слабые аргументы, даже иногда смешные. Сам Секст Эмпирик это знает и говорит, что скептики сознательно это делают — мол, одного можно убедить слабым аргументом, для другого надо строить основательную философскую систему. Главное — цель, достижение счастья. Однако ради справедливости надо сказать, что слабых аргументов у скептиков очень мало.

Итак, рассмотрим те скептические аргументы, которые выдвигает Секст Эмпирик. Вначале о тропах Энисидема. Их десять, они в основном захватывают чувственную сторону познания, а пять тропов Агриппы — рассудочную область.

Первый троп основывается на разнообразии живых существ и гласит следующее. Философы утверждают, что критерием истины является человек, т.е. он мера всех вещей (Протагор) и он один может познать истину. Скептик справедливо спрашивает, а почему, собственно, человек? Ведь человек познает окружающий мир благодаря органам чувств. Но разнообразие животного мира показывает, что у животных также имеются органы чувств и они отличаются от человеческих. Почему мы считаем, что человеческие органы чувств дают более истинную картину мира, чем чувства других животных? Как могут одинаково слышать те, у кого слуховой орган узок и у кого он широк, те, у кого уши волосатые и те, у кого они гладкие? И себя считать критерием истины мы не имеем права. Поэтому мы должны воздерживаться от суждений, т.к. не знаем, чьим органам чувств можно доверять.

Второй троп: философ делает предположение (сужая вопрос): допустим, человек является критерием истины. Но людей много и они разные. Существуют скифы, греки, индийцы. Они по-разному переносят холод и жару, пища для одних полезная, для других — вредная. Люди разнообразны, и поэтому нельзя сказать, какой именно человек является критерием истины.

Третий троп еще больше сужает область исследования. Скептик предполагает, что мы нашли человека, который является критерием истины. Но у него много органов чувств, которые могут по-разному давать картину окружающего мира: мед сладкий на вкус, но неприятный на вид, дождевая вода полезна для глаз, а дыхательные пути грубеют от нее и т.д. — отсюда также вытекает воздержание суждений об окружающем.

Четвертый троп — об обстоятельствах. Допустим, есть орган чувств, которому мы можем доверять больше всех, но всегда есть какие-то обстоятельства: в глазах есть слезы, которые больше или меньше влияют на представление о видимом предмете, неровное состояние духа: для влюбленного женщина кажется красивой, для другого — ничего особенного. Вино кажется кислым, если перед этим поесть фиников, а если орехов или гороху, то — сладким и т.д. Отсюда также вытекает воздержание от суждения.

Пятый троп — о зависимости от положения, расстояний и мест. Например, башня издали кажется малой, а вблизи — большой. Одно и то же пламя светильника тусклое на солнце и яркое в темноте. Коралл в море мягкий, а на воздухе — твердый. Факты опять же вынуждают нас, чтобы мы воздерживались от суждений о том, каков предмет по своей сути.

Шестой троп находится в зависимости от примесей, пишет Секст. Мы никогда не воспринимаем какое-либо явление само по себе, а лишь в совокупности с чем-то. Всегда это воздух или вода или какая-то другая среда. Один и тот же звук разный в редком воздухе или в густом, ароматы опьяняют в бане сильнее, чем в обыкновенном воздухе и т.д. Тот же вывод, что и раньше.

Седьмой троп касается величины и устройства подлежащих предметов. Один и тот же предмет может выглядеть по-разному в зависимости от того, большой он или маленький, разбит он на составные части или является целым. Например, опилки серебра сами по себе кажутся черными, а вместе в целом — белыми; вино, употребленное в меру, укрепляет нас, а с излишком расслабляет тело и т.д.

Восьмой троп — об отношении к чему-нибудь. Он перекликается с шестым. Скептик утверждает, что раз все существует по отношению к чему-нибудь, то мы удержимся говорить, каково оно обособленно по своей природе.

Девятый троп касается постоянно или редко встречающегося. Солнце должно поражать нас, конечно же, больше, пишет Секст Эмпирик, но т.к. его мы видим постоянно, а комету редко, то мы поражаемся комете так, что считаем ее божественным знамением, а солнцу не удивляемся совсем. То, что встречается реже, нас поражает, даже если по сути своей событие весьма обыденное.

Десятый троп связан с вопросом нравственности и находится в зависимости от верований и догматических положений разных народов, их обычаев. Секст приводит примеры, где показывает, что у разных народов свои представления о добре и зле. Некоторые эфиопы татуируют маленьких детей, мы же — нет. Персы считают приличным носить длинную разноцветную одежду, а здесь — нет и т.д.

Далее излагаются тропы Агриппы. Первый троп — о разноречивости. Он свидетельствует о том, что существует огромное разнообразие философских систем, люди не могут договориться и найти истину, отсюда следует, что если до сих пор нет согласия, то нужно пока воздерживаться от суждения.

Второй троп — об удалении в бесконечность. На основании его скептик утверждает, что чтобы доказать что-нибудь, нужно базироваться на утверждении, которое должно быть также доказано, оно должно быть доказано на основе опять какого-нибудь утверждения, которое в свою очередь также должно быть доказано и т.д. — уходим в бесконечность, т.е. мы не знаем, откуда начать обоснование; воздерживаемся от суждения.

Третий троп называется "относительно чего", при котором подлежащая вещь кажется нам той или иной по отношению к судящему и созерцающему предмет. Судящий о предмете является в одно и то же время субъектом и объектом познания. Когда мы о чем-нибудь судим, то вмешиваемся в процесс познания, поэтому мы не можем судить о предмете самом по себе, т.к. он сам по себе не существует, а существует только лишь для нас.

Четвертый троп — о предположении. Если философ желает избежать удаления в бесконечность, то он догматически предполагает, что некоторое положение является истинным само по себе. Но скептик не соглашается на такую уступку, считая, что это именно уступка, положение принимается без доказательства и поэтому не может претендовать на истину.

Пятый троп — взаимодоказуемости, который гласит, что чтобы избежать бесконечности в доказательстве, философы часто впадают в ошибки взаимодоказуемости. Одно положение обосновывают при помощи другого, которое, в свою очередь, обосновывается при помощи первого.

Все эти тропы скептики применяют при рассмотрении любого философского вопроса. Скептики спорили со своими современниками, основными оппонентами для них являлись стоики. В книгах Секста Эмпирика есть возражения против этиков, риторов, геометров, астрологов (аргументы из этой книги будут встречаться в работах отцов Церкви). Вот, например, проблема причинности. В частности, Секст Эмпирик рассматривает вопрос, существует ли причина или не существует? В начале он доказывает, что причина существует, ибо трудно предположить, что существует какое-нибудь действие без его причины, тогда все было бы в полном беспорядке. Но и с не меньшей убедительностью он доказывает, что никакой причины нет. Ибо прежде чем помыслить какое-нибудь действие, мы должны знать, что есть причина, которая порождает это действие, а для того, что бы знать, что это причина, мы должны знать, что она есть причина некоего действия, т.е. мы не можем ни причину, ни действие помыслить отдельно, т.е. они соотносительны друг с другом. Поэтому чтобы помыслить причину, нужно раньше познать действие, а чтобы познать действие, нужно раньше познать причину. Из этой взаимодоказуемости выходит, что мы не можем знать ни причину, ни действие.

Несколько слов о том, как античный скептицизм взаимодействовал с зарождающимся христианством. Можем ли мы сказать, что скептицизм мешал или способствовал распространению христианства? Большинство историков философии считают, что античный скептицизм подготовил почву для того, чтобы семя христианства благодаря проповеди апостолов упало на благоприятную почву. Скептические взгляды в первые года после Р.Х. настолько были распространены среди античных мыслителей, что любое высказывание могло восприниматься как вполне достоверное и достойное. И скептицизм подготовил античный мир к тому, чтобы сказать: "Верую, ибо абсурдно". Поэтому можно сказать, что скептицизм играл подготовительную роль для распространения христианства в Европе.

Скептицизм получил развитие в работах Лактанция, который считал скептицизм хорошим введением в христианство. Ведь скептицизм показывает тщетность и слабость нашего разума, он доказывает, что разум не может своими силами познать истину, для этого необходимо откровение. С другой стороны, блаж. Августин показывает другой способ отношения христианина к скептицизму — путь его преодоления. В своих работах он доказывает, что скептицизм не является истинной философией. Согласно Августину, скептицизм разрушает веру в истину, а поскольку Бог есть истина, то скептицизм ведет к атеизму. Поэтому любой христианин должен вести непримиримую борьбу со скептицизмом.

[Реале Дж., Антисери Д.]

http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/...Antica/_06.php
5.1. Пиррон и моральный скепсис

Еще до Эпикура и Зенона, начиная с 323 г. до н.э. Пиррон в своем городе Элиде основал движение "скептиков" со своим строем мысли и поведения, и особой судьбой в западной культуре.

Пиррон родился в Элиде около 360 г. до н.э. Вместе с атомистом Анасархом из Абдер, он принял участие в походе Александра на Восток. Собственными глазами он увидел, как рушится то, что обещало быть нерушимым, обнаруживая при этом, что убеждения греков, возможно, не имеют столь прочного основания, как это казалось. На востоке Пиррон познакомился с гимнософистами, от которых он воспринял идею о суетности всего. Один из гимнософистов по имени Калан добровольно принял смерть через самосожжение, оставаясь бесстрастным среди языков пламени. После 323 г. Пиррон вернулся в Элиду, где преподавал и умер в 275/270 г. до н.э., не написав ни слова.

Пиррон не имел своей школы в полном смысле слова, с учениками же был связан нетрадиционными узами. Когда речь идет об учениках, то подразумеваются почитатели, обожатели или имитаторы. Ученики ищут в своем маэстро новую модель жизни, экзистенциальную парадигму, надежное доказательство достижимости счастья и душевного покоя даже в условиях крушения традиционных ценностей, однако, сами не умеют создать новую систему.

201

Новизна Пиррона, отличающая его от предшественников и современников, состояла именно в том убеждении, что можно жить искусно и вполне счастливо, даже в отсутствии истины и ценностей, по крайней мере, таких как в прошлом.

Как же Пиррон пришел к такому нетипичному для греческого рационализма убеждению? Как можно вывести правило жизни, отказавшись от бытия и истины, предположив, что все суета сует?

Ответ Пиррона мы находим у перипатетика Аристокла со ссылкой на Тимона, ученика Пиррона: кто хочет быть счастливым, должен иметь в виду три вопроса: 1) каковы вещи по природе, 2) каково должно быть наше отношение к ним, 3) каковы они будут и как надо себя вести. Пиррон полагает, что 1) все вещи одинаковы, неразличимы и непостоянны, 2) значит, нельзя питать к ним ни малейшего доверия, но нужно жить без мнений, ни склоняясь к чему-то, ни отвращаясь ни от чего, ибо любая вещь "есть не больше, чем не есть", или "есть и не есть", или "не есть, но и не не есть". 3) А при таком положении дел уместны лишь апатия, а еще непоколебимость.

1) Из трех основоположений пирронизма сложнее всего интерпретировать первое. Пиррон хочет сказать, что вещи сами по себе безразличны, несоизмеримы, или же они не таковы для себя, какими представляются нам. Безразличность вещей объективна или же субъективна? Большая часть интерпретаторов (особенно под влиянием последующего скептицизма) соглашалась в том, что это проблема людей, не имеющих адекватных инструментов, чтобы разглядеть различия и особые приметы вещей. Однако, текст заставляет думать иначе. Не говорится, что вещи для нас неразличимы, но, напротив, сами вещи неотделимы, несоизмеримы в себе, и как следствие этого, чувства и разум не в состоянии определить истину и ложь, но не наоборот. Пиррон потому и отрицал бытие и принципы бытия, что все представляется видимостью. Свидетельствует Тимон: "Тотально господствует видимость". Эта видимость последующими скептиками была названа "феноменом" , т.е. являемостью того, что находится за ее пределами ("вещи в себе").

Позиция Пиррона более сложная, как это следует из фрагмента в передаче Тимона: "вечность - природа божественного и блага, от которых только и может человек обресть жизнь равную им". Вещи - чистая кажимость не в свете дуалистической предпосылки, а в свете, скорее, контраста с "природой божественного и блага".

Если же это так, то нельзя отрицать прямо-таки религиозного фона пирронизма. Образ пропасти, разделяющей мир божественного и мир вещей, почти мистичен и крайне суров к последним, лишенным автономного значения. Эта интерпретация позволяет объяснить, почему Цицерон не считал Пиррона скептиком, а, скорее, моралистом, проповедывавшим экстремистскую доктрину, что есть единственное благо - добродетель, все прочее не стоит и упоминания (не зря Цицерон ставит Пиррона вместе с Аристоном, самым ригористичным из стоиков). Нумений, один из последователей Пиррона, говорил, что учитель умел отстаивать некоторые свои догмы.

202

2) Если вещи несоизмеримы, и ни разум ни чувства не могут видеть в них ни ложное, ни истинное, то, не доверяя им, человек не может не оставаться "адоксастос", "adoxastos", т.е. быть без мнения, значит, он должен воздерживаться от суждения ("эпохэ" [134], epoche).

Эта "остановка в суждении" - стоического происхождения. Как недавно обнаружено исследователями, еще Зенон считал неизбежным для мудреца ни с чем не соглашаться, тормозить себя в суждении перед лицом непонятного. Архелай и Карнеад в полемике со стоиками утверждали необходимость воздержания от суждения, ибо ничто не очевидно.

3) Аристотель неоднократно утверждал в "Метафизике", что тот, кто отрицает высший принцип бытия, должен молчать, чтобы быть согласным со своим отрицанием. Именно такое состояние Пиррон называет "афасией" (aphasia) . Афазия близка к "атараксии" ataraxia [53], и подразумевает внутренний покой, "жизнь себе равную".

Пиррон личным примером показал, что такое "всеобщий индифферентизм".

Лишь дважды, как рассказывают, ему изменила невозмутимость. Один раз, когда на него напала собака; в ответ на упрек в потере равновесия он сказал: "это не просто человеку - совсем раздеться". В этой реплике ясно проступает тот смысл, что цель не в том, чтобы аннигилироваться, т.е. погрузиться в абсолютное небытие, но в обнажении истинной природы человека, которая божественна и потому подлинна, ибо лишена веса вещей, т.е. всего безразличного и незначащего.

Успех Пиррона обнаруживает совсем не случайный характер такого восточного влияния, напротив, ясно, что в его лице мы имеем новую модель жизни, новую интерпретацию идеалов своей эпохи.

Эпикур восхищался образом жизни Пиррона и нередко интересовался новостями о нем у Навсифана. У себя на родине он был в таком почете, что Тимон называл Пиррона "подобным богам", а сограждане избрали его в сонм жрецов.

Заслуга Тимона (325/320-235/230 гг. до н.э.) состояла в том, что он записал, систематизировал и пустил в оборот сочинения учителя, без него, возможно, история скептицизма была бы иной.

5.2. Академия скептиков Аркесилая

Пока Тимон обрабатывал сочинения маэстро, в Платоновской Академии при Аркесилае (315-240 гг. до н.э.) наступила новая фаза в развитии школы. Иронический метод Сократа и Платона он использовал в новом скептическом духе, для массированной и неуступчивой атаки на стоиков, особенно, на Зенона. Задумка состояла в том, чтобы

203

разоружить их собственными руками, завести в тупик молчания. Мы помним, что критерий истины философы Портика видели в "каталептическом представлении". Смысл их критики был таков: согласия в принятии представления не существует, ибо 1) согласие есть акт разума, это суждение, а не представление, 2) не существует такого истинного представления, которое исключило бы ложное. Стало быть, когда мы даем согласие, то всегда рискуем согласиться с тем, что ложно. Ясно, что то что рождается в согласии, никогда не может быть определенно истинным, а может быть только мнением. Из двух одно: либо мудрец-стоик должен согласиться, что владеет лишь мнениями, либо, если дано, лишь мудрец знает истину, он должен быть "акаталептиком", т.е. несогласным, и значит, скептиком. Если стоик рекомендовал "остановку в суждении" только в случаях недостатка очевидности, Арке-силай обобщает: "ничто не имеет абсолютной очевидности".

Термин "epoche" был, скорее всего, открыт Аркесилаем, а не Пир-роном, именно в пылу антистоической полемики. Пиррон, впрочем, уже говорил об "adoxia", т.е. о неучастии в суждении. Ясно, что стоики должны были живо реагировать на попытку Аркесилая радикально поколебать понятие "согласия", без которого невозможно решение экзистенциальных проблем, невозможно и действие. На это Аркесилай отвечал аргументом "eulogon", или рассудительности. - Неверно, что в результате воздержания от суждения моральное действие становится невозможным. В самом деле, и стоики, объясняя общепринятые действия, говорили о "долге", имеющем собственное основание. И скептики говорят, что выполнение долга вполне уместно и без абсолютной уверенности в истине. Более того, кто способен разумно действовать, тот и счастлив, а счастье есть частный случай мудрости (phronesis). Так выходит, что стоицизм изнутри самого себя приведен к признанию абсурдности претензий на моральное превосходство.

Аркесилаю приписывают "эзотерический догматизм" рядом с "экзотерическим скептицизмом", т.е. скептиком он был для публики, но догматиком - для учеников и доверенных лиц, в стенах Академии. Однако наши источники позволяют нам лишь предполагать.

5.3. Развитие скептицизма в Академии с Карнеадом

Новый импульс к развитию скептицизма в Академии сообщил Карнеад, человек, наделенный незаурядными способностями к диалектике и риторике. Ничего не написав, он доверился всецело слову.

Что касается критерия истины, то, возражая сразу всем, он говорил, что абсолютного критерия вообще нет: ни в мышлении, ни в ощущении, ни в представлении, ни в чем-либо еще: все вещи обманывают. Исчезает сама возможность найти какую бы то ни было истину, но не исчезает необходимость действовать. Отсюда известная доктрина "возможного".

204

1) Представление относительно объекта, есть или истинно, или ложно; относительно же субъекта, - кажется истинным или ложным. Поскольку объективная истина скрывается от человека, ничего не остается как довольствоваться "похожим на истинное", т.е. "pithanon", вероятным.

2) Поскольку представления всегда между собой связаны, то большей степенью вероятности обладают те из них, которые связаны непротиворечивым образом.

3) Наконец, еще большим уровнем вероятности обладает представление непротиворечивое и апробированное во всех своих частях.

Такая доктрина получила название "карнеадовского пробабилизма". Это дорога посредине между скептицизмом и догматизмом. Опрокидывая догматизм стоиков, Карнеад показал, что, как и все люди, стоик может и должен принять регулятивный принцип поведения вероятного, хотя и не объективный, но единственно осознанный.

[Реале Дж., Антисери Д.]

Об истории скептицизма после Энезидема мы знаем не слишком много; знаем о Сексте Эмпирике, жившем двумя веками позже. До него был некий Агриппа (жил во второй пол. I в. н.э.), известный своей более радикальной "таблицей тропов", где он пытался показать не только относительность восприятий, но и рассуждений. Тот, кто пытается доказать нечто, фатально впадает в одну из трех ошибок: 1) либо он теряется в бесконечности, 2) либо впадает в порочный круг, когда для объяснения одного прибегают к тому, что само должно быть объяснено, 3) или же принимаются чисто гипотетические исходные посылки.

Менодот из Никомедии, живший, возможно, в первой половине II в. н.э., прославился тем, что соединил скептицизм с эмпирической медициной. Возможно, именно он ввел различие между "знаками указывающими" и "знаками напоминающими" (как следствие, имеем признание законности последних), чего не было у Энезидема. Говоря современным языком, "напоминающий знак" - это мнемотическая комбинация между двумя или более феноменами, достигнутая в опыте путем повторения, которая позволяет при наличии одного из них (например, дыма), выводить существование других (огонь, свет, тепло). Ясно, что наряду с негативным моментом пирроновского толка Менодот внедрил и позитивный, связанный с использованием эмпирического метода.

Секст Эмпирик (жил во второй половине II в. н.э.) написал немало сочинений, среди которых "Три книги Пирроновых положений" "Против математиков" в 6 книгах, "Против ученых" в 5 книгах, и еще около 12 книг. Феноменализм Секста формулируется уже в отчетливо дуалистических терминах: феномен становится впечатлением, или аффектом субъекта, и как таковой он противопоставлен объекту, как чему-то внешнему, это становится причиной чувственного аффекта самого субъекта. Мы можем утверждать, что, если феноменализм Пиррона и Энезидема имел форму абсолютного и метафизического (вспомним, как Пиррон выразительно говорил о "божественной природе и благе", в соответствии с вечной природой которой человеку даруется жизнь равная; Энезидем же приближался к гераклитову видению реального), то феноменализм Секста Эмпирика имеет характер исключительно эмпирический и антиметафизический: феномен как чистый аффект субъекта не впускает в себя всю реальность, но оставляет вне себя "внешний объект", непознаваемый если не в принципе, то фактически, как минимум.

230

Секст допускает возможность согласия для скептика с некоторыми вещами, т.е. если аффекты связаны с сенсорными представлениями. И это будет согласие и принятие чисто эмпирическое, а потому не догматическое. "Те, кто говорят, что скептики выхолащивают феномены, не слышали того, что мы не оспариваем. То, что ведет к принятию, в соответствии с аффектом, без участия воли, влечет к чувственному представлению".

Секст создает нечто вроде этики здравого смысла, элементарной и даже примитивной. "Мы не только не противоречим жизни, - говорит он, - но защищаем ее, соглашаясь с тем, что ею подтверждено, но возражая изобретениям догматиков, их измышлениям".

Жить в соответствии с опытом и общими привычками возможно, по Сексту, придерживаясь четырех регулярных правил: 1) следовать указаниям природы, 2) следовать импульсам наших аффектов, которые требуют, например, есть - при ощущении голода, пить - в состоянии жажды, 3) уважать законы и обычаи собственной страны, как практически необходимые, принимать снисхождение как благо, а жестокость как зло; 4) не оставаться инертным, но упражняться в умениях.

Эмпирический скептицизм предписывает не апатию, но "метриопатию", т.е. модерацию, соразмерность аффектов. И скептик страдает от глада и хлада, но не судит о них как о зле по природе, а потому сдерживает возмущение по их поводу. То, что скептик должен быть абсолютно невозмутим, Секст уже берет в расчет, ибо опыт реабилитирован. Восстановленная в правах категория здравого смысла влечет за собой признание полезного. Цель, согласно с которой культивируются искусства (четвертое предписание этики), указана ясно - жизненная польза.

Наконец, необходимо отметить, что достижение атараксии, невозмутимости, Секст представляет как результат отказа от суждений по поводу истины. Вот как он иллюстрирует этот эффект: " Тот, кто сомневается, благо или зло та или иная вещь, тот ничего не преследует с жаром и нетерпением, потому он бесстрастен". Со скептиком случается то, что случилось, как рассказывают, с художником Апеллесом. Говорят, рисуя коня, ему взбрело в голову писать его взмыленным. Однако, не справившись с задачей, он в отчаянии швырнул в картину губку, окрашенную разными цветами, которая оставила за собой след, похожий на пену. Также и скептики, преследуя бесстрастность и невозмутимость, игнорируя разницу между данными чувств и данными разума, не умея остановить рациональный дискурс в его движении, потерпели неудачу, и эта неудача потянула за хвост бесстрастие, как тень их преследовала раздраженность.

231
3.3. Конец античного скептицизма

Скептицизм в лице Секста Эмпирика переходит из триумфальной фазы в декадентскую. По этому поводу сам Секст пишет: "Если верно понимать скептические выражения, необходимо отдавать себе отчет в том, что, если нечто, как мы говорим, отрицает само себя, то, отрицает и то, о чем говорится; так в медицине слабительное, изгоняя жидкости, гонит вместе с ним и себя как действующее средство".

В главной своей задаче, показывая невозможность доказательства, скептицизм разрушает сам себя. "Даже если это (показ невозможности доказательства), - подтверждает Секст, - компрометирует самое себя, из этого не следует обратное, что доказательство существует. Как часто нечто делает с собой то же, что с другими. Огонь, пожирая дерево, разрушает сам себя и затухает; слабительное вместе с гонимым из плоти, гонит прочь себя, так и аргументация против доказательства сама за компанию выброшена за борт как любая другая аргументация".

В этом ярком образе мы видим главную историческую функцию античного скептицизма - катарсическую, или освобождающую. Это философское течение не разрушает философию вообще, но атакует определенную догматическую ментальносгь, которая была порождена великими эллинистическими системами, в особенности, стоицизмом, синхронно с которым скептицизм расцветал и умирал.

[Новая философская энциклопедия]

http://iphras.ru/elib/2749.html
СКЕПТИЦИЗМ (греч. σκεπτικός – ищущий, рассматривающий, исследующий) – философское направление, созданное в 4 в. до н.э. Пирроном из Элиды (ок. 360–270 до н.э.). Пиррон практиковал воздержание от суждения (ἐποχή), «ничего не называл ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым и вообще полагал, что истинно ничего не существует.., ничто не есть в большей степени одно, чем другое»; «на всякое слово есть и обратное» (Диоген Лаэртий, IX, 61, 74). Античные скептики доказывали, что притязания различных философских школ на абсолютную истинность неправомерны, а истинность всех знаний относительна. Представитель Второй Академии – другой линии скептицизма – Аркесилай (ок. 315–240 до н. э) выступал против учения стоиков о «согласии», которое не гарантирует истины, и призывал к воздержанию от суждений. В Третьей (Новой) Академии Карнеад из Кирены (ок. 214–129 до н.э.) считал всякое знание недостоверным: чувства вводят нас в заблуждение, мы можем воспринимать несуществующее – галлюцинации, сны, иллюзии; обманывает и разум, неспособный разрешить апории; необходимо воздерживаться от притязаний на «абсолютную истину», тогда как разной степени правдоподобные или «вероятностные» (έύλογον) высказывания имеют право на существование. Позднейший пирронизм представлен Энесидемом (ок. 1 в. до н.э.), сформулировавшим десять скептических «тропов» («Пирроновы речи» (ок. 43 до н.э.), Агриппой и Секстом Эмпириком (2 – начало 3 в. н.э.), автором единственных дошедших от античного скептицизма сочинений («Три книги Пирроновых положений» и «Против ученых»). Секст восстановливает в своих правах опыт и здравый смысл, а невозмутимость (атараксия) предстает у него как результат воздержания от догматических суждений. Скептицизм возрождается в 16–17 вв. как обращение к трудам античных философов, прежде всего Секста Эмпирика, и как дальнейшее развитие их идей («новый пирронизм»). Новоевропейский скептицизм связан прежде всего с критикой схоластических методов, догматизма, т.н. общепризнанных мнений, ориентирующихся на авторитеты (Эразм Роттердамский), с высокой оценкой опыта античного скептицизма. В трактате «Ничего не известно» (1581) французского философа и врача португальского происхождения Фр.Санчеса (1552–1632) критикуются схоластические методы, эксперимент и критика признаются единственными критериями науки, указываются основные препятствия к постижению истины – несовершенство органов чувств, отмечаются границы человеческого восприятия. Особое место занимает M.Монтень, для которого философствовать – значит сомневаться. Скептическая позиция Монтеня была воспринята его другом П.Шардоном, оказавшим большое внияние на П.Гассенди. Высоко оценивал идеи Секста Эмпирика П.Бейль, сочетавший скептический принцип воздержания от суждений и тезис о равносильных аргументах за и против с признанием «естественного света» всеобщего разума и абсолютной истинности самоочевидных аксиом математики и логики. Бейль критически относился к системам Декарта, Спинозы, Лейбница. Сомнения в достоверности человеческого познания определили гносеологическую концепцию Д.Юма, ставшую исходным пунктом новоевропейского агностицизма (Кант, позитивизм).

Л.А.Микешина

[Открытая реальность]

http://openreality.ru/school/philoso...ic/skepticism/

Как и всякое значительное явление философской жизни и мысли, скептицизм возник не на пустом месте: он сложился на основе идей, которые были выработаны предшествующим ему развитием философии. Название течения произошло от греческого глагола skeptomai, который в первоначальном и прямом смысле означает «озираться» или «осматриваться», а в производном — «взвешивать», «быть в нерешительности».

Последнее значение и легло в основу наименования школы, так как для античного скептицизма характерно не прямое догматическое отрицание возможности познания, а лишь воздержание от решительных и окончательных высказываний, от решительного предпочтения одного из двух противоречащих друг другу, но, с точки зрения скептиков, равносильных суждений.

[Открытая реальность]

http://openreality.ru/school/philoso...ic/skepticism/

Основателем скептицизма был Пиррон родом из Элиды на Пелопоннесе. Условно исчисляемый греческими хронографами «расцвет» деятельности Пиррона, т. е. сорокалетний возраст его, приходится или на самый конец 4, или на первое десятилетие 3 в. до н. э.; даты его жизни, согласно Диогену Лаэртскому, 365 — 275 гг. до н. э. Элида, из которой происходил Пиррон, была ареной деятельности так называемых «элидских диалектиков».

Пиррон не был писателем основанной им школы, ограничился устным изложением своего учения и не оставил после себя никаких сочинений. Состав идей, образующих содержание пирронизма, не легко установить, так как последующая традиция скептицизма приписала Пиррону ряд положений, принадлежность которых ему вызывает сомнения и не может быть — за отсутствием сочинений самого философа — проверена.

Согласно Пиррону, Философ - тот, кто стремится к счастью. Но счастье состоит только в невозмутимости и в отсутствии страданий (apaqeia). Кто желает достигнуть понятого таким образом счастья, должен ответить на три вопроса:

Из чего состоят вещи?
Как должны мы относиться к этим вещам?
Какой результат, какую выгоду получим мы из этого нашего к ним отношения?

Всякая вещь, утверждал Пиррон, отвечая на первый вопрос, «есть это не в большей степени, чем то». Поэтому ничто не должно быть называемо ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым. Ни о чем нельзя сказать, что оно существует по истине, и никакой способ познания не может быть характеризуем ни как истинный, ни как ложный. Всякому нашему утверждению о любом предмете может быть с равным правом, с равной силой противопоставлено противоречащее ему утверждение.

Из невозможности никаких утверждений ни о каких предметах Пиррон выводил ответ на второй вопрос - единственный подобающий философу способ отношения к вещам может состоять только в воздержании (epoch) от каких бы то ни было суждений о них. Это воздержание не значит, будто для нас не существует ничего достоверного. Скептицизм Пиррона не есть совершённый агностицизм: безусловно достоверными являются для нас, по Пиррону, наши чувственные восприятия или впечатления, поскольку мы рассматриваем их лишь как явления.

Если, например, нечто кажется мне горьким или сладким, то мое суждение «Это кажется мне горьким или сладким» будет истинным. Заблуждение возникает лишь там, где высказывающий суждение пытается от кажущегося заключать к тому, что существует по истине, от явления — к его подлинной основе. Ошибку совершает лишь тот, кто утверждает, будто данная вещь не только кажется ему - горькой (или сладкой), но что она и по истине такова, какой она ему кажется.

Результатом, или выгодой из обязательного для скептика воздержания от всяких суждений об истинной природе вещей будет та самая невозмутимость (или безмятежность), в которой скептицизм видит высшую степень доступного философу счастья. Однако воздержание от догматических суждений вовсе не означает полной практической бездеятельности философа: кто живет, тот должен действовать, и философ так же, как все. Но от всех прочих людей философ-скептик отличается тем, что, приняв к руководству образ жизни, согласующийся с обычаями и нравами страны, в которой он живет, он не придает своему образу мыслей и действиям значения безусловно истинных.