*1413. Русско-Японская война

[Историческая правда]

https://www.istpravda.ru/research/9483/

"Подлый предатель": Лев Толстой в британской прессе выступил против войны я Японией. Позиционные бои на перевалах - цифры потерь никому не известны. Японцы начинают информационную войну. "Историческая правда" реконструирует хронологию Русско-японской войны 1904 - 1905 гг.

16 ИЮНЯ 1904

Из газет: «Опять война. Опять никому не нужные, ничем не вызванные страдания, опять ложь, опять всеобщее одурение, озверение людей. Люди, десятками тысяч верст отделенные друг от друга, сотни тысяч таких людей, с одной стороны буддисты, закон которых запрещает убийство не только людей, но животных, с другой стороны христиане, исповедующие закон братства и любви, как дикие звери, на суше и на море ищут друг друга, чтобы убить, замучить, искалечить самым жестоким образом. [...] Но как же поступить теперь, сейчас? - скажут мне, - у нас в России в ту минуту, когда враги уже напали на нас, убивают наших, угрожают нам, - как поступить русскому солдату, офицеру, генералу, царю, частному человеку? Неужели предоставить врагам разорять наши владения, захватывать произведения наших трудов, захватывать пленных, убивать наших? Что делать теперь, когда дело начато? Но ведь прежде чем начато дело войны, кем бы оно не было начато, - должен ответить всякий одумавшийся человек, - прежде всего начато дело моей жизни. А дело моей жизни не имеет ничего общего с признанием прав на Порт-Артур китайцев, японцев или русских. Дело моей жизни в том, чтобы исполнять волю Того, кто послал меня в эту жизнь. И воля эта известна мне. Воля эта в том, чтобы я любил ближнего и служил ему. Для чего же я, следуя временным, случайным требованиям, неразумным и жестоким, отступлю от известного мне вечного и неизменного закона всей моей жизни? Если есть Бог, то Он не спросит меня, когда я умру (что может случиться всякую секунду), отстоял ли я Юнампо с его лесными складами, или Порт-Артур, или даже то сцепление, называемое русским государством, которое Он не поручал мне, а спросит у меня: что я сделал с той жизнью, которую Он дал в мое распоряжение, употребил ли я ее на то, что она была предназначена и под условием чего она была вверена мне? Исполнял ли я закон Его? Так что на вопрос о том, что делать теперь, когда начата война, мне, человеку, понимающему свое назначение, какое бы я ни занимал положение, не может быть другого ответа, как тот, что никакие обстоятельства, - начата или не начата война, убиты ли тысячи японцев или русских, отнят не только Порт-Артур, но Петербург и Москва, - я не могу поступить иначе как так, как того требует от меня Бог, и потому я, как человек, не могу ни прямо, ни косвенно, ни распоряжениями, ни помощью, ни возбуждением к ней, участвовать в войне, не могу, не хочу и не буду. Что будет сейчас или вскоре из того, что я перестану делать то, что противно воле Бога, я не знаю и не могу знать, но верю, что из исполнения воли Бога не может выйти ничего, кроме хорошего, для меня и для всех людей… Лев Толстой. («Times»)

Лев Толстой в Ясной поляне.

«Times», напечатала статью графа Л.Н.Толстого о войне, занявшей около 9 1/2 столбцов. Можно быть различных мнений о взглядах великого писателя земли русской на русско-японскую войну, в частности, и на войну вообще, но положительно нельзя быть русским и не гордится славой и уважением, какими знаменитый старец из Ясной Поляны пользуется заграницей, а особенно в англоговорящих странах. Уже одно то, что самая большая лондонская газета, которая по направлению стоит на противоположном полюсе от Толстого, сочла для себя возможным и даже выгодным (о появлении статьи "Times" объявлял заблаговременно) отвести ему столько места, показывает, какое огромное значение имеет его имя в Англии. Но еще более ярко выступило это значение, когда вышедшие в тот же день вечерние газеты, какого бы то ни было направления, решительно все выдвинули на своих уличных плакатах, именно статью Толстого. А сегодняшние утренние газеты, за исключением трех консервативных, которые по принципу никогда ничего не воспроизводят и других газет, посвятили статье Толстого и свои передовицы. Среди вихря лжи и лицемерного бряцания оружием, среди настоящего грохота пушек и действительных стонов раненых и умирающих - раздалось вещее слово любви и благоразумия, слово искреннего чувства и светлой мысли, исходящее из недр самой России - и все, и други и недруги ее, благоговейно преклонили главу перед величием этого слова, Россия победила! (Биржевая газета «Новости»)

«Наши читатели знают, что Л.Н.Толстой напечатал в "Times" большую статью по поводу русско-японской войны, под заглавием "Одумайтесь". Передавать содержание этой статьи и тем более приводить ее дословно - мы не будем. Это было бы неудобно и несвоевременно, как неудобно и несвоевременно находясь на корабле среди океана во время бури, завести речь с матросами, внимание которых всецело занято борьбой с разбушевавшейся стихией, о преимуществах мирной жизни на материке под кущами райских садов. [...] Сам "Times", напечатавший статью, раскритиковал ее, Это - говорит он в передовой статье, в одно и тоже время исповедание веры, политический манифест, картина страданий мужика-солдата, образчик идей, бродящих в голове у многих этих солдат и, наконец, любопытный и поучительный психологический этюд. В ней ярко проступает та большая пропасть, которая отделяет весь душевный строй европейца от умственного состояния великого славянского писателя, недостаточно полно усвоившего некоторые отрывочные фразы европейской мысли. "Daily News" зато встретил статью Толстого восторженными одобрениями. "Вчера Толстой - говорит газета, - выпустил одно из тех великих посланий к человечеству, которые возвращают нас к первым основным истинам, поражающих нас своей удивительной простотой. Толстой, этот великий актив человечества, за последние полвека никогда больше не заслужил благодарности людей, как за это слово свое". («Русский листокъ»)

"На днях в лондонской "Times" появилась большая в десять столбцов, статья графа Л.Н.Толстого посвященная вопросу нынешней войны. Мнение графа Толстого о войне вообще в России достаточно известно. Иностранная печать поместила только краткие извлечения из этой статьи без всяких примечаний. Только лондонский корреспондент "Journal des Debats" посвятил статье большую критическую заметку, причем одинаково строго отнесся и к "Times" и автору. [...] Что сказал бы "Times", если бы во время трансваальской войны какая-нибудь французская газета напечатала статью англичанина, который требовал бы, чтобы англичане положили оружие даже в том случае, если Кап и Дурбан, не говоря уже о Лондоне, попали бы во власть буров? "Times" протестовал бы и основательно. [...] Для чего же "Times" напечатала статью графа Толстого? Принимая во внимание направление газеты еще до войны, принимая во внимание, что Англия - союзница Японии - напечатание такой статьи в английской газете является более чем обыкновенным промахом или наивностью. Это, прежде всего действие достойное порицания». («Новое время»)

"Каждый понимает, что есть люди, ненавидящие войну, и есть люди, ее идеализирующие; между идущими на войну и геройски умирающими на поле битвы есть ненавидящие идею войны, но из любви к Отечеству и его Государю ставящие эту любовь превыше ненависти к идее войны; это и суть ученики Христовы настоящие, ибо, подражая Его примеру, ненавидят зло, но отдают ему свою жизнь во имя любви к своему отечеству. И вот, думал я, читая строки Толстого, в какую жалкую и мизерную личность съеживается этот носитель крупного гения, с комфортом, в своем кабинете Ясной Поляны, посылающий на войну своим друзьям и братьям по крови и по духу ядовитые слова возмущения и смущения, в минуты, когда, среди лишений и страданий, они геройски исполняют свой долг и умирают за что-то святое, и когда даже дети в многомиллионном народе понимают и чувствуют, что в эти минуты нужны каждому солдату, кроме пищи, оружия и крова, слова любовного ободрения, и что тот, кто, кто в это время смущает его словом, чтобы лишить его ободрения, тот злейший враг и палач этих героев». («Гражданин»)

"В начале настоящей войны известный французский писатель Жюль Кларти обратился к графу Толстому с "открытым письмом", напечатанным в свое время в газете "Tаmрs". Письмо это, написанное в изысканных выражениях должно было по наивному мнению автора, поставить гр. Толстого в весьма затруднительное и даже безвыходное положение. Французский писатель руководился такими соображениями: "Гр. Толстой безусловный противник войны, но вместе с тем он Русский. Какая, следовательно, должна происходить "буря под его черепом", когда он как философ, должен бороться против войны, а как сын России, должен стать за вооруженную борьбу с ее врагами". Всем, кто сколько-нибудь ближе знает гр. Толстого, должна броситься в глаза явная несообразность такого рассуждения, первая посылка которого настолько же верна, на сколько ошибочна вторая.

Да, гр. Толстой - противник войны; но он давно уже перестал быть Русским, с тех пор, приблизительно, как он перестал быть православным. А потому настоящая война не могла вызвать в нем никаких "коллизий чувств", и под его черепом не произошло никакой бури, ибо граф Толстой ныне совершенно чужд России, и для него совершенно безразлично, будут ли Японцы владеть Москвой, Петербургом и всей Россией, лишь бы Россия скорее подписала мир с Японией, на каких угодно, хотя бы самых унизительных и постыдных условиях. Так пошло и подло чувствовать, думать и высказываться не может ни один Русский человек, а потому считать Толстого Русским может разве только такой Французик, как Кларти, не имеющий ни малейшего понятия, ни о Русских, ни о России. Весьма понятно, поэтому, что "открытое письмо" французского писателя нисколько не задело гр. Толстого, который ничего на него и не ответил; зато теперь он выпустил за границей возмутительнейший памфлет против России, с которой он уже окончательно порывает всякие связи. («Московские Ведомости»)

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Целый день льет дождь. Туманно и сыро. Улицы обратились в сплошные реки. На душе смертельная тоска...

Воображаю, как скверно себя чувствуют наши солдатики, находящиеся на передовых позициях...»

***

Генерал Ян Гамильтон (крайний справа) с группой британских офицеров.

17 ИЮНЯ 1904

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: "Генерал Фуджии послал ко мне капитана О. с сообщением, что сражение благополучно произошло у Телиссу. Вторая армия встретила две русские дивизии, занимавшие позицию Дайбоши — Иошизан, и атаковала их на рассвете 15-го. В это же время 3-я дивизия (японская) двинулась вдоль железной дороги от Сукатана и приняла участие в сражении, между тем как в 9 ч. утра бригада 4-й дивизии от Ториако и к полудню кавалерия от Какатона оказали содействие обходу русских. В результате русские после жестокой борьбы были отброшены к северу. Много скорострельных орудий, знамен и др. попало в руки японцев. Потери японцев достигали 1000 чел., потери русских еще до сих пор неизвестны. Здесь не видно ни малейшего признака торжества. Известие о победе было принято всеми совершенно спокойно и как факт вполне естественный. Я должен заметить, что и мое нравственное настроение начинает совпадать с японским. Я не только чувствую, что японцы не будут кем бы то ни было побеждены в настоящее время, но и настойчиво стараюсь проводить эту мысль перед моим начальством и друзьями в моих рапортах и письмах на родину".

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Всю ночь свирепствовала ужасная гроза и дождь лил как из ведра. Я в первый раз в жизни слышал такие оглушительные раскаты грома и видел такой ослепительный, почти беспрерывный блеск молнии. Во время грозы на передовой позиции одной из рот 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка что-то почудилось. Часовой начал стрелять, а рота в панике, покинув палатки и траншеи, бросилась в бегство. Офицерам после долгих усилий едва удалось остановить и успокоить бегущих. Трудно описать те тяготы на передовых позициях, какие приходится переносить нашим войскам, да еще в такую погоду".

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Наконец, после одиннадцатидневного «мукденского карантина», я сегодня приехал в Ляоян.

Он, несомненно, оживлённее Мукдена.

Ежечасно в него прибывают войска и отсюда, как из центра, радиусами разливаются на театр войны, который, как известно, занял в настоящее время огромное пространство.

Здесь, если можно так выразиться, бьётся пульс войны. И это понятно! В Мукдене думают и обсуждают, здесь действуют, в Мукдене управляют, здесь бьются, в Мукдене политика, здесь война.

Кстати, между прочим, нахожу небезынтересным сообщить, как проводит день Наместник Дальнего Востока, адмирал Алексеев, живущий в настоящее время в особом поезде, состоящем из салон-вагона, вагона-кабинета. и спальни, вагона для прислуги и вагона-кухни. Для жительства наместника построен особый дом, но он предпочитает жить в вагонах.

Встаёт он ежедневно в пять часов утра и в половине шестого уже едет верхом в сопровождении приближённых лиц на прогулку в окрестности Мукдена. Одет он в это время обыкновенно в тужурке.

Его любимая лошадь — простая казацкая, которая ходит особым нравящимся ему аллюром.

Излюбленным местом утренних прогулок наместника являются могилы маньчжурских императоров, находящиеся действительно в тенистом, красивом и живописном саду.

Ровно с половины восьмого наместник возвращается к себе, делает свой вторичный туалет и начинает свой трудовой день. В десять часов сервируется утренний завтрак, после которого идут непрерывно до обеда, который подаётся в пять часов, доклады по различным частям управления и по дипломатической части, приёмы представляющихся и т. д.

После обеда снова занимается делами или едет осматривать те или другие учреждения. Затем сервируется чай и лёгкий ужин и в десять часов вечера наместник ложится спать. И так изо дня в день, минута в минуту. (…)

Николай Гейнце.

В последний вечер моего пребывания в Мукдене любопытная встреча на станции с девицей-разведчиком Елизаветой Смолка. Она говорит по-китайски, корейски и японски и одета в мужской костюм.

Говоря про себя, употребляет мужеский род. — Я пришёл, я узнал…

Жаждет получить Георгия и, по её словам, имеет свидетельство на право получения этого знака отличия военного ордена за успешно произведённую разведку. Интересная подробность. Отец Смолки в завещании отказывает ей 30.000 рублей под условием, чтобы она получила георгиевский крест.

— Я добьюсь этого знака отличия, и откажусь от наследства… — заявляет она.

Девица-разведчик производит своею скромностью приятное впечатление — в ней незаметно рисовки, она проста и естественна. По внешности она некрасива, но в глазах виден ум и железная воля.

* * *
18 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «В крепости тихо. Ужасная, гнетущая тоска. Скучающая публика слоняется или по бульвару, или по порту. У всех на языке один и тот же вопрос: «Ну, что нового?» Ходят самые невероятные слухи о каких-то столкновениях армии генерала Куропаткина с японцами».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Китайцы служат японцам, особенно хунхузы, которых они организовали в правильные шайки… Они шныряют повсюду, у деревни Саймадзы, например, их масса… Какою ворожбою успели влезть японцы в сердце китайцев — неизвестно…

Несомненно одно, что они, не тратя на них безумных денег, как мы, умеют с ними обращаться и достигают лучших результатов. Оно и понятно.

Тут главную роль, конечно, играет родственность рас.

Заговорив о организации, нельзя не отметит, что наряду с прекрасно поставленной в нынешнюю войну санитарной частью, о чём я уже писал, образцово организована и та часть, которая была «притчей во языцах» в минувшие войны — интендантская. Учреждённые не так давно в Петербурге интендантские курсы дали уже комплект знающих офицеров, и армия на театре русско-японской войны делают все закупки сама. Продовольствие армий обеспечено надолго вперёд.

Сегодня разговорился с офицером из отряда генерала Самсонова — очевидцем и участником боя под Сеньюченом 14 июня. Мой собеседник восторженно отзывается о командирах участвовавших в бою частей пограничной стражи и пехоты: полковнике Чевякинском, ротмистрах Вестермарке и Якимовском. Во время этого дела был убит штаб-ротмистр гродненского гусарского полка Третьяков, известный московский спортсмен, небезызвестный и в Петербурге.

Покойный вместе со своим вестовым отправился на разведку в близлежащую деревню и наткнулся, единственно по своей близорукости, на отряд японцев.

— Назад, ваше благородие, — крикнул вестовой, тоже гусар гродненского полка, прибывший вместе со своим офицером в действующую армию по их собственному желанию.

Они повернули, но японцы дали по ним залп. Вестовой был тяжело ранен, но усидел на седле, а Третьков упал, как утверждает вестовой, — поражённый насмерть. Вестовой его умер от ран, рассказавши подробности рокового случая со штаб-ротмистром".

* * *

Орудия под Порт-Артуром

19 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Объезжал наши передовые позиции. Войска на них поустроились. Везде видны висящие на солнце для просушки шинели, сюртуки, рубахи и прочая амуниция. Сегодня ночью хотели сделать вылазку в японское расположение, но о ней так много было разговоров, что слух мог легко достичь японцев. Ввиду этого вылазки отменили и поступили, по моему мнению, вполне правильно. Говорят, что японцы сделали сегодня в полдень, как раз во время нашего обеда, внезапное наступление на наш левый фланг, но были отбиты. Среди высшего нашего начальства, по слухам, все время идут большие нелады».

Из книги В.А. Апушкина «Русско-японская война 1904–1905 г.»: «19 июня один из наших разъездов обнаружил движение небольшого японского отряда по дороге от Тицао к Ляндясаню. Так как дорога эта выводила японцев к левому флангу позиции Восточного отряда, то обстоятельство это сильно встревожило начальника отряда графа Келлера. Он решил немедленно же усиленной рекогносцировкой раскрыть силы противника и его намерения. Задумана была она весьма оригинально. До сих пор ночным боем пользовались как хорошим, хотя и рискованным средством для достижения с наименьшими потерями наибольших, решительных результатов. На этот раз ночной бой должен был дать не победу, не захват неприятельской позиции, а только сведения о нем. Такое применение решительного средства к достижению частной цели должно было, конечно, обойтись нам недешево.

Сформированы были две колонны разной силы и разного назначения: левая, под командой полковника Лечицкого (вторые батальоны 10 и 24 восточносибирского стрелкового полка), должна была, собственно, разведать силы противника; правая — один батальон 22 восточносибирского стрелкового полка, под командой подполковника Гарницкого, должна была отвлекать на себя противника для облегчения действий первой колонны.

В ночь обе они были двинуты на Сяокалинский и Ошхайлинский перевалы, штыками сбили передовые части японцев, но продвинуться вперед не могли и утром уже отошли обратно к Тхавуану, потеряв 15 офицеров и 430 нижних чинов. Бой этот не достиг поставленной графом Келлером цели: японцы не обнаружили своей артиллерии, упорная же оборона ими перевалов создала представление об их значительных силах. Между тем неуспех этого боя должен быть объясняем прежде всего плохой организацией нападения, плохим знанием местности, поздним выступлением колонн, отсутствием общего плана атаки и резерва и, наконец, назначением в состав левой колонны батальонов разных полков, но с одноименными ротами, что привело к путанице в суматохе ночного боя, когда части и люди перемешались».


Японский военный плакат

* * *
20 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Чудный ясный день. Небо безоблачно. Ветра почти нет. Ночью, около 2 часов, один японский миноносец подходил почти до нашего бонного заграждения. Очевидно, он имел какие-нибудь замыслы против крейсера «Баян», который незадолго до этого был поставлен на наружном рейде за потопленным пароходом «Барри». Крейсер «Баян» должен был защищать наружный рейд от постоянных нападений японских миноносцев, дерзости которых за последнее время положительно нет границ. Сегодня вторично благополучно пришел из Инкоу наш миноносец «Лейтенант Бураков» под командой лейтенанта Долгобородова. Привезены новости, которые в значительно преувеличенном виде циркулируют в публике.

Так, сообщают, будто бы адмирал Скрыдлов в своем набеге на берега Японии одержал блестящие победы: потопил два японских транспорта, один с осадной артиллерией, другой — с японским наместником для Маньчжурии; два других парохода с углем взял в плен и привел во Владивосток.

Говорят еще, будто адмирал Скрыдлов расстрелял одного нашего морского офицера за неисполнение его приказаний.

Об армии генерала Куропаткина сообщают, что она находится в блестящем состоянии и насчитывает в своем составе до 120 батальонов.

В «Новом крае» объявлены следующие рыночные цены на продукты первой необходимости на 21 июня 1904 года: куры от 1 руб. 40 коп. до 1 руб. 60 коп. штука. Яйца куриные от 5 руб. 20 коп. до 5 руб. 50 коп. сотня. Масло коровье от 80 коп. до 1 руб. фунт. Маргарин от 50 коп. до 70 коп. фунт. Рыба свежая 25-30 коп. фунт. Макароны 30-35 коп. фунт. Томат-пюре 30 коп. фунт. Шпинат 6 коп. фунт. Лук зеленый 6 коп. фунт. Лук репчатый 20-30 коп. фунт. Бураки 6 коп. фунт. Морковь 4 коп. фунт. Картофель 18-20 коп. фунт. Крупа манная 25 коп. фунт. Перловая 25 коп. фунт. Мясо говяжье 25 коп. фунт. Свиное мясо 25 коп. фунт. Телятина и баранина 35 коп. фунт. Хлеб белый 14-15 коп. фунт. Черный хлеб 5-6 коп. фунт».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "20 июня, в 3 часа дня произошёл бой между конным отрядом генерала Самсонова, двинувшегося из Сямадзы к Баосидзаю, и передовыми отрядами японцев. Встреча произошла к северо-западу от Дуншхецзы.

Грозную картину представляла наша конная батарея, въехавшая галопом, в идеальном смотровом порядке, на позицию у Баосичжая.

Въезд батареи прикрывали спешенные драгуны и пограничники под огнём неприятельских пулемётов, т. е. прямо под свинцовым дождём. Но вот зарокотали наши орудия, и японцы быстро отчистили свои позиции и в беспорядке, почти в бегстве отступили к Сеньючену.

Генерал Самсонов приказал преследовать противника, что наша доблестная конница и исполнила на протяжении шести вёрст до позиции, оказавшейся сильно укреплённой. Эта позиция находится на север от Сеньючена.

В других пунктах расположения наших и японских войск происходили за это время незначительные стычки, причём наши потери сравнительно с потерями противника ничтожны. Любопытно, что потери японцев даже в незначительных стычках почти вдвое, а иногда и более превышают наши потери.

Тройная разведка, сделанная нами по направлению на Далинский перевал, а именно на Тоначау, Сяокушан и Ленафан дала хороший результат. Оказалось, что японцы под огнём охотничьей команды 5 стрелковой дивизии отступили с довольно значительными потерями. Кроме того охотники обнаружили с высоты Танваншина, что Далинский перевал противником укрепляется.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Сегодня вечером после обеда N пришел навестить меня. Я прогуливался взад и вперед по моему маленькому садику, а все остальные сидели внутри и работали. Он, видимо, выпил пива или сакэ и был очень разговорчив. Так как он обыкновенно молчалив, то его выходки очень удивили и рассмешили меня. Несмотря на то что мы были совершенно одни в маленьком садике, он держал себя совершенно так, будто мы находились в комнате, наполненной любопытным народом.

Он потащил меня за рукав сначала в один угол, затем в другой, все время шепча мне в ухо так тихо, что я ровно ничего не мог разобрать. Я все-таки с искренней готовностью принял участие в этой игре, шагая на цыпочках и подражая ему в приемах. Он потратил час на то, чтобы сообщить мне четыре или пять новостей, сообщить которые хватило бы одной минуты. Он сказал, что Первая армия с ее тремя дивизиями через два дня начнет движение на фронте в сорок миль.

Ренненкампф находится у Саймачи с пятью полками кавалерии, конной батареей и полком пехоты и выжидает, чтобы напасть на походе на правый фланг 12-й дивизии и, как только она достаточно далеко удалится, перерезать ее пути сообщения. Но для японской пехоты так трудно войти в тесное соприкосновение с русской кавалерией, что все в армии предполагают, что наше наступление послужит только ловушкой, дабы соблазнить Ренненкампфа на набег. С этой целью мы быстро отступим назад и поймаем его.

Потащив меня в другой угол сада, желая этим обозначить перемену театра операций, он заявил мне, что теперь у японцев против Куропаткина стоят четыре дивизии к югу от Кайпинга, две дивизии, осаждающие Порт-Артур, т.е. всего шесть дивизий, а с нашими — девять дивизий. Однако я не уверен, включил ли он в это число ту дивизию, которая, по слухам, недавно высадилась у Такушана (Takushan). Наконец, мой приятель, все держа меня за рукав, повлек меня из последнего угла садовой стены к центру под большое дерево. Со страхом озираясь кругом и убедись, что мы по-прежнему совершенно одни, он прошептал мне на ухо: «Разве вы не думаете, что мы, японцы, удивительный народ?» На что я вполне искренно ему ответил: «Да, действительно, я это думаю». Он продолжал: «Мы в состоянии сделать первоклассного солдата из мужика в три недели, тогда как немцы не могут этого сделать со своими тупоголовыми пахарями меньше чем в три года; что вы думаете об этом?» Я ответил: «Я думаю, что вы почти нравы». На это он закричал громким голосом в противоположность прежнему шепоту: «Это совершенно справедливо!»

Генерал Куропаткин.

* * *
21 ИЮНЯ 1904

Из дневника Василия Ниловича «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: "21 и 22 июня. Бой на правом фланге наших позиций с участием миноносцев и канонерских лодок. Много раненых и убитых солдат и офицеров. На «Бобре» носовое 9-дм орудие дало трещину вследствие перегиба дула".

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Японские миноносцы ночью опять побывали под крепостью. Береговые батареи по ним стреляли, но, кажется, без успеха. С утра слышны были раскаты артиллерийской канонады на правом фланге наших передовых позиций. Бой шел целый день. Принесено около 50 раненых. Результатов боя и подробностей пока никаких не знаю. Утром, во время боя на передовых позициях, я встретил генерала Стесселя, который ездил верхом по городу и осматривал его санитарное состояние. Около 6 часов дня пошел сильный дождь. Часть банковых деятелей уехала сегодня на шаланде в Чифу. Я сегодня тоже отправил восьмую шаланду с секретными бумагами и корреспонденцией к нашему консулу в Чифу, г-ну Тидеману.

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: «Интересно полученное в отряде генерала Мищенко письмо офицера, попавшего в плен японцам. Этот офицер, штабс-капитан Святополк-Мирский, прикомандированный к 1 читинскому казачьему полку, раненый в кисть левой руки во время японских событий, был послан генералом Мищенко, действующим в так называемом, восточном отряде, на разведки в тыл неприятеля с одним казаком.

Блестяще исполняя свою миссию и искусно лавируя среди японцев, сторожевое охранение которых устроено по последнему слову военной науки, в шахматном порядке, он всё же не избег плена, был окружён и принуждён сдаться.

Его привезли к генералу Куроки, главная квартира которого была в Фынхуанчене.

Японский генерал по длинной бороде Святополк-Мирского принял его, видимо, за «большого капитана», пригласил его к себе и стал расспрашивать, начав, по восточному обыкновению издалека, стараясь сказать побольше слов и поменьше дела, но при этом выпытать у собеседника всё, что ему надо.

Но Святополк-Мирский, по его словам, был настороже, и генералу Куроки немного пришлось услыхать от него правды.

Он передаёт в письме всё, что сказал ему японский командующий армией, но и в этих японских откровенностях, думается нам, не надо искать истины.

— Напрасно русские думают, — сказал Куроки, — что мы намерены идти вперёд, мы возьмём Порт-Артур, Инкоу, укрепим их, и тогда пусть они приходят сюда. Если Плевна им стоила ста тысяч жизней, то оба эти пункта будут стоить в пять раз более…

С Святополк-Мирским, по его словам, обращаются хорошо, но с пленными нижними чинами очень дурно. Ему очень скучно, и он просит, нельзя ли его выменять.

Из письма, в котором русский офицер подробно останавливается на военно-технических подробностях, видно, что в распоряжении генерала Куроки было в то время 29 полков. В том же отряде генерала Мищенко и в том же 1 читинском казачьем полку несёт разведочную службу кузен сербского короля Арсений Карагеоргиевич.

Он, видевший на своём веку много европейских армий, участвовавший во многих сражениях, подтверждает тщательность японских сторожевых охранений и их почти непроходимость. Сегодня в Ляоян привезли первый транспорт раненых под Хаяном, и много пленных японцев, среди которых есть и офицеры.

Самомнение и дерзость последних не имеют границ. Они заявляют, что намерены отбросить русских за Байкал, так как это по их мнению, единственная допустимая граница России в Азии, и то лишь в силу того, что русские уже 300 лет владеют Сибирью. Японцы, таким образом, снисходительно оставляют её за Россией.

«Азия для азиатов» — вот их девиз, и им, по их словам, определяется идея настоящей войны.

Бой под Хаяном, где наши войска выказали выдающееся мужество и храбрость и потеряли до 300 человек ранеными и убитыми, окончился однако отступлением от Хаяна, который и занят японцами. Как говорят, это сделано по стратегическим соображениям, входящим в общий план командующего армией.

Из Хаяна, отстоящего от Ляояна на расстоянии 58 вёрст, японцы двигаются на Ляоян. Здесь однако пока всё спокойно, несмотря на то, что Ляоян, так сказать, центр китайской вражды к России. Во время китайских беспорядков он был очагом восстания, здесь был казнён инженер Верховский, голова которого долго висела в клетке у западных ворот, как раз напротив которых находится кумирня, в которой помещается редакция «Вестник Маньчжурской Армии», и где в фанзах, в которых жили когда-то китайские бонзы, живём и мы. Здесь по улицам были развешены клетки с головами других казнённых русских людей, и много их в ожидании казни томилось в висячих тюрьмах клетках, где не было возможности ни стать, ни лечь. Теперь вместо русской крови ляоянские китайцы довольствуются русскими деньгами, но опытные люди утверждают, что и до сих пор Ляоян — место тайных заговоров против европейцем.

"Крестовая" батарея.

* * *
22 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "С раннего утра на правом фланге слышались раскаты орудийной канонады. Я поехал на Крестовую батарею, откуда была видна стрельба наших канонерок и крейсера «Новик», а также и разрывы шрапнели под горою Куинсаном.

Здесь я узнал, что мы атаковали позицию на Куинсане, которая недавно была нами потеряна. Теперь, ввиду выяснившегося большого ее значения, мы решили напрячь все свои силы, чтобы вернуть ее обратно.

Наша канонерка «Бобр», помогая нам в этом, энергично обстреливала японские позиции. Но скоро она попортила установку своего 9-дюймового орудия и поневоле должна была прекратить дальнейшую стрельбу. Японцы появились в море на 7 миноносках и 2 канонерках, но держались от крепости на расстоянии верст 12-14. К вечеру стали ходить слухи о больших наших потерях, до 400 человек, и о взятии нами у японцев 4 орудий и 2 пулеметов. Более же точных результатов сегодняшнего боя выяснить не удалось. Слыхал, что обостренное отношение между начальствующими лицами Порт-Артура все усиливается. Сегодня, после долгих розысков, мне удалось достать одну из прокламаций японцев, которые они во множестве разбрасывали, начиная с 7 июня, вблизи наших передовых постов у деревень Инчензы, Хоумучиньи, Цозысу и др.

ВОЗЗВАНИЕ К СОЛДАТАМ РУССКОЙ АРМИИ

Война, в которой вы принимаете участие, самое незаконное, а государство, которое вы принуждены защищать, самое дерзкое и безчеловечное. Русское правительство постоянно стремилось к захвату чужих владений и уничтожение соседних государств. Для достижения этой цели оно незадерживалось никаким средством: обман, насилие, грабеж, убийства, все это было и все находится в постоянном употреблении, с самого основания государства, правители России постоянно нападали на другие страны и возбуждали незаконные войны с их народом. Жертвы их ненасытной жадности многи они уничтожили самым жестоким образом независимость Польши, покорили Кавказ и истребили огромную часть его населения, оттягали самостоятельность Финляндии и среднеазиатским государствам. Лишили Персию, Турцию, Китай и Румынию их пограничных земель, жителей всех этих стран подвергли самому жестокому притеснению. Они посягнули не только на свободу, на собственность, на родной язык, но даже на вероисповедание, принуждая людей силой принуждать православие, против их совести. Эта политика грабежа не ведется в пользу русского народа: благодаря ей он обременен тяжелыми налогами и платит за нее своей кровью, проливаемой его сынами. В последнее время русское правительство снова протянуло дерзкую руку и захватило Маньчжурию, угрожая самостоятельности Кореи. Этот шаг сразу изменил положение дел на Дальнем Востоке и вызвал всеобщее беспокойство. Государство, которому этот шаг России угрожал, прежде всего Японии, во имя самозащиты и во имя человечества, объявила России войну и война эта, которая стала святой обязанностью японского народа с самого начала ведется нашими храбрыми войсками и согласно совсеми между народными законами. И не прошло много месяцев, а уже русская эскадра Тихого Океана почти уничтожена, а Царская армия в первых сражениях на суше совершенно разбита. В сражении на реке Ялу число убитых и раненых дошло до 3000 человек. С нами Бог. Он разберет, кто прав и кто виноват! Наша армия неустрашима: храбрый японский солдат охотно отдает жизнь за свое отечество. Где развернется знамя Восходящего солнца, там неприятельскую армию ожидает окончательное поражение. Как только известия появились в Европе и Америке везде раздались радостные голоса тех, которых неудовольствие и негодование долго было подавляемо. Вместе с тем сильнее стали революционные движения тех, которые давно стремятся к свободе и цивилизации, которым дорога будущность народа, притесняемого правителями России. В скором времени в самом центре России правительствую угрожает народное восстание. Солдаты русской армии! Ваша судьба несчастна. Оторванные насилием от ваших жен и детей, вы принуждены проливать кровь в борьбе против человечества, против цивилизации. Многие из ваших сдались уже в наши руки и судьба тех лучше вашей. Наша армия придерживается принципа человекалюбия и не причиняет вреда безоруженным. С теми которых в числе 500 сдались в сражении на реке Ялу, наши войска обращались любезно: они отправлены в Японию, где могут спокойно и безопасно отдыхать и занятся устройством своего будущаго. Наша окончательная победа несомненна. Все люди одинаково дети БОГА и одинаково находятся в Его попечении. Он наказывает виновных и покровительствует справедливым. Он всемогущий осудил уже ваше правительство и судьба его решена, ибо не правда в его делах, а кривда. И вам не боротся за его дело. Сообразите вышесказанное и сдавайтесь, бросив оружие. Таков наш сердечный совет, ибо ваша кровь нам не нужна».

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/9579/

Порт-Артур готовится к штурму. "Математическая война". Почему флот нельзя использовать для военных операций. Откровения генерал Фока. "Историческая правда" восстанавливает события давно минувшей Русско-японской войны.

23 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Утром с Крестовой горы наблюдал удивительно меткую стрельбу 22-й батареи по двум японским миноносцам, которые находились от батареи на расстоянии 2700 сажен. Снаряды ложились настолько близко от судов, что они принуждены были поспешно уйти в море. Прямого же попадания, к несчастью, не было.

Сегодня окончательно выяснилось, что все наши атаки на Куинсане были японцами отбиты. Оказывается, японцы не только окончательно укрепились на вершине Куинсана, но успели даже построить там «блокгауз». В самую решительную минуту наших атак японцы внезапно выкатывали из него несколько пулеметов и при помощи их легко отбивали наше наступление.
Только сегодня генерал Фок потребовал к себе через генерала Стесселя начальника инженеров крепости, военного инженера полковника Григоренко, и просил его дать ему инженера для постройки и у него тоже блокгаузов на вершинах некоторых гор, занятых его дивизией.

Понемногу учимся кое-чему у японцев... После известия о потоплении нашими владивостокскими крейсерами трех японских транспортов настроение духа у артурской публики значительно поднялось».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: " На южном фронте нашей армии с 21 до 26 июня произошли следующие военные действия.

К востоку от реки Ляохе все перевалы заняты противником, главные силы которого сосредоточены у Фандяпуцзы. Так показывают лазутчики.

Генерал Ренненкампф 21 июня выступил с 3 сотнями из Сяосыра к Саймацзы в тыл противника. Передовые части последнего были оттеснены и к полудню, 22 июня, наш отряд занял перевал Сычоулин.

После полудня противник получил подкрепление и перешёл в наступление, что заставило наш отряд отойти на север от перевала. У нас 3 казака ранены и один убит. Японцы оставили в наших руках много трупов убитых японцев и одного пленного. (…)

В военно-хозяйственных сферах заспешили с вопросом о «карманном мясе» д-ра Власевича. Об этом мясе я уже писал. Как слышно, он вскоре приступит к его заготовке в больших размерах.

В настоящее время солдат несёт на себе запас сухарей на несколько дней. Каждый поймёт, что сухари могут утолить голод в случае лишь крайности, но если питаться исключительно ими в течение более или менее продолжительного времени, то нетрудно, с одной стороны, нажить катар желудка и затем подорвать общее питание, а отсюда один шаг до тифов и всяких других заразных заболеваний. Ввиду этого обстоятельства весьма желательно снабдить его на более продолжительный срок здоровой и питательной пищей.

Раз есть возможность снабдить его мясом, то во избежание перегрузки, можно ему уменьшить количество полагающихся сухарей.

Из газет: «Русский посол князь Урусов подписал в Риме контракт о поставке 100 000 панцирей Бенедетти для нужд русской армии. Панцири защищают от ружейных пуль. Цена на каждый панцирь определена в 15 руб. Срок поставки - 2-го августа непосредственно на театр военных действий. (Газета La Tribuna, Италия)

"Л.В. Собинов, "душка Собинов" признан больным и ему дана отсрочка на год. Собинистки, кончено такому обороту дел рады. Люди менее экспансивные и считающие, что самый крупный талант, прежде всего гражданин, а затем уже талант - немного смущены... Тенор слишком слаб, чтобы сражаться с оружием в руках, но он, наверное, найдет в себе достаточно силы, чтобы дать несколько концертов на увеличение средств "Красного Креста", для облегчения участи раненых..." («Московский листок»)

* * *

Крейсер "Аскольд"
24 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Сегодня окончательно всем стало известно, что наша попытка отбить обратно Куинсан нам не удалась, и мы понесли очень значительные потери. Офицерство, особенно 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, вело себя выше всяких похвал. Особенно выделялись командир 12-й роты капитан и его субалтерн-офицер, поручик Левашов. Последний, будучи дважды ранен, все-таки продолжал вести атаку, но шальная пуля попала юному герою в голову и положила его на месте.

Около 4 часов ночи японская миноноска нахально подошла к Электрическому утесу и пустила мину в крейсер «Аскольд», который недавно сменил «Баяна» и стоял за потопленным пароходом «Барри».

Мина ударилась в берег Золотой горы и взорвалась.

Дав несколько выстрелов по прожектору Электрического утеса, японская миноноска ушла в море.

Крейсер «Аскольд», батареи Электрического утеса и «Лагерная» открыли по ней огонь, но безо всякого результата: миноноска успела благополучно уйти из-под выстрелов и скрыться в ночной темноте.

Надо отдать должное храбрости и предприимчивости японских моряков. Не проходит ни одной ночи, чтобы они не появились перед крепостью. После неудачного выхода 10 июня наша эскадра погрузилась в полное бездействие и теперь уже решительно ничем не обнаруживает своего существования. Около 8 часов вечера начался дождь, который шел целую ночь".

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: « Прибыл из Чифу на джонке китаец, привез бумаги. Провизии никакой. Говорит, что из Чифу ничего не пропускают. Консул Тидеман из Чифу сообщает, что у него нет секретаря, он так завален работой, что заниматься пересылкой частной корреспонденции он не имеет достаточно времени, а потому просит не утруждать его частными телеграммами. До боя 11 июня адмирал Витгефт получил бумагу, что генерал Десино из достоверных источников доносит, что в японском флоте громадные потери в судовом составе, что «Микаса», «Хацусе», «Сикисима» и «Ясима» погибли, «Фудзи» чинится в доке, половина броненосных крейсеров, и в том числе «Касуга», тоже погибли. Чтобы скрыть свои потери, японцы ставят на коммерческих судах деревянные башни, трубы, тараны и прочее и таким образом замаскированные корабли пускают дефилировать перед Артуром. Когда после 11 июня адмирал Витгефт послал донесение, что, выйдя в море, [78] встретил всю японскую эскадру, то в ответ получил разъяснение, что это была не эскадра, а маскированные корабли, и высказано удивление, где были глаза у адмиралов, командиров и всех офицеров, когда в расстоянии 63 кабельтовых никто не сумел отличить коммерческих пароходов от военных судов. Одна наша трусость заставила нас вернуться в Артур. Ведь генерал Десино наверное знает, что это были не броненосцы, а корабли, как же смеем мы утверждать противное. А в сущности, генералу Десино ничего бы не стоило из тех пароходов, которые он на бумаге купил и отправил в Артур с провизией и снарядами, составить эскадру, замаскировав пароходы «Суворовым», «Бородином», «Орлом» и прочими, и, приняв над ней командование, разбить японцев в Цусимском проливе.

Отношение к Артуру консулов и снабжение Красного Креста еще хорошо характеризуется следующим эпизодом. Главный хирург пришел однажды к командиру порта, заявил, что у него почти нет хирургических инструментов, и он просит их выписать из Чифу. Сейчас же была послана джонка к Тидеману, и через месяц привезли требуемое, но инструменты оказались такого низкого качества, что, по выражению того же хирурга, годились только на скотобойню, а никак не для производства сложных операций, после чего просил командира порта заказать в порту наиболее необходимые инструменты, и оказалось, что сделанные в порту были более пригодны, чем присланные из Чифу.

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "В долине реки Ляохе 24 июня против отряда генерала Ренненкампфа, занимавшего Сяосыр, японцы начали наступление незначительными силами.

Генерал Ренненкампф остался в Сяосыре для производства разведок сил и намерений противника.

24 июня против отряда полковника Мадритова 2 роты и один эскадрон японцев заняли Цзяолин. Наши охотничьи команды отошли на 10 вёрст к северу.

Произошёл ожесточённый бой в горах близ Дашичао. Наши войска вели себя изумительно, многие легкораненые офицеры и солдаты оставались в строю даже после вторичного поражения.

После боя, продолжавшегося несколько часов, японцы принуждены были отступить, потеряв убитыми и ранеными, как говорят, до 8.000 человек.

Мы тоже отошли к Дашичао, откуда все обозы уже отправлены в Хайчен, куда должны отойти наши войска и где ожидается решительное сражение, если только японцы пойдут далее; пока они укрепляются у Гайчжоу.

Наши потери ещё не приведены в известность, но тоже, как слышно, значительны, хотя, конечно, меньше японских.

Позиции у Хайчена, которые мы займём, представляют из себя равнину. Сопки и холмы оканчиваются у Дашичао. Нашим доблестным войскам, всё получающим и получающим подкрепления из России, будет где разгуляться и показать врагу силу русского оружия. Предстоит настоящее сражение, грудь с грудью, а не «математическая война», как остроумно назвал войну, которую с нами ведут японцы, один молодой генерал.

— Почему вы называете её «математической»? — спросил я.

— Как, разве вы не знаете, что они как свои пять пальцев знают местность, разделяют её на плане на квадраты, и жарят пулями и снарядами по прицелу на известное расстояние по этим квадратам. Математики, а не воины…

Действительно «математики», но видимо начинается поворот, и они скоро совершенно собьются в своих счётах и расчётах.

Из уст в уста передаётся «крылатое слово» командующего армией А. Н. Куропаткина. Прочитав в одной из иностранных газет, что японцы, находя, что война затягивается, надеются, что державы своим вмешательством принудят Россию заключить с ними, как с победителями, почётный мир, заметил, улыбаясь:

— Странно, а по моему мнению, война ещё не начиналась…

Если вдуматься глубоко в эти слова и сопоставить их с совершающимися событиями, то придётся признать их справедливость. Мы до сих пор, выражаясь языком Суворова, «заманиваем» японцев, и хотя бои под Тюренченом и Вафангоу окончились для нас значительными потерями, но ничего не изменили в заранее определённом плане компании, плане, где всё происшедшее являлось лишь прелюдией войны, а сама «война» должна начаться вскоре, но ещё, действительно, не начиналась".

* * *
25 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Парит. Душно. Небо покрыто тяжелыми облаками. Окончательно выяснилось, что потери наших при неудачных атаках Куинсана 20, 21 и 22 июня очень значительны, а именно: 74 убитых и 366 раненых нижних чинов, из них 50 % — легко.

Слыхал, что новый командир 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка подполковник Неведомский после боев заболел и лег в госпиталь; таким образом, в этом полку меняется, в течение непродолжительного времени, уже второй командир.

Мяса в крепости нет. Три раза в неделю солдатикам приходится поститься, то есть не получать вовсе мясных порций, которые и так уже уменьшены до 1/4 фунта».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «Полтава», крейсера, лодки и миноносцы выходили в море для обстреливания правого фланга. Выход этот был вызван требованием генерала Стесселя. Адмирал Витгефт ответил, что он пошлет отряд достаточной силы, но, во избежание недоразумения и обстреливания своих вместо неприятеля, просит прислать в его распоряжение офицера Генерального штаба, хорошо знакомого с местностью и расположением наших и противника. Такой офицер был прислан на «Полтаву», но оказалось, что он только может обозначить на карте место расположения наших и неприятеля, идти же по минам и взлетать на воздух, как «Петропавловск», он не имеет никакого желания. Стрельба «Полтавы» была чрезвычайно удачной, японцы бежали, и, говорят, одним 12-дм снарядом вершина, где стояла пушка, превращена в плоскогорье.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: "Я должен сознаться, что русские и японцы гораздо более нравственны по отношению к чужим свиньям и курам, чем были наши войска в Южной Африке. Несмотря на многочисленные газетные известия о русском варварстве. Это факт, что московиты не унесли с собой яйца, даже несмотря на их деморализацию во время отступления. В то же время я могу засвидетельствовать, что японцы платят безропотно, что бы с них китаец ни запросил. Несомненно, что в интересах обеих сторон быть в хороших отношениях с населением. Я был крайне удивлен, что война, захватив собой эту область, была, более чем когда-либо прежде, самым счастливым событием для бедного или богатого жилища на всем театре военных действий. Британское общество настолько склонно к тому убеждению, что война приносит с собой несчастье для всех, кто с ней соприкасается, что в Лондоне, вероятно, напишут для него несколько специальных по этому поводу историй. Спрос вызывает предложение.

* * *

Генерал Фок.
26 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Крейсера «Баян», «Паллада» и «Диана» и броненосец «Полтава» обстреливали с моря японские позиции против правого нашего фланга.

Сегодня я достал копию записки генерала Фока, которую он недавно подал в штаб Укрепленного района. Цель этой записки у генерала Фока была, во-первых, «снять с себя обвинение» в сдаче Цзиньчжоусской позиции и объяснить, почему защитники ее не могли оказать более упорного сопротивления; во-вторых, указать назначение флота для обороны крепости и, наконец, в-третьих, подвергнуть критике действия многих лиц, которым на время обороны было вверено начальство над отдельными частями крепости и особенно флота. Записка, по моему мнению, очень интересна и отлично характеризует генерала Фока. Вот ее подлинный текст.

Копия

ЗАПИСКА ГЕНЕРАЛА ФОКА

Перед Артуром из II-й армии находятся три дивизии действующих и одна резервная, по последним сведениям из III-й армии ко дню штурма Цзиньчжоу подошло еще две дивизии, что отчасти подтверждается тем, что на убитом вчера японце был на погоне № 22. 22-й полк находится в составе одиннадцатой дивизии 3-го корпуса. Итого перед Артуром 5 дивизий и одна резервная.

Слабая, а может быть, сильная сторона этой позиции то, что она опирается обоими флангами в море.

Позиция эта, при условии, что море нейтрально, сама по себе ЧРЕЗВЫЧАЙНО СИЛЬНАЯ. Фронт позиции всего три версты, правый фланг опирается в высоту 129, которая совместно с высотами 139 и 113 фланкируют подступы к позиции, чем уменьшает фронт наступления почти на две версты — в море. Линия фронта позиции идет от моря в том месте, где к нему подходит д. Уанкиятырль и затем по скату высоты, где развалина башни, на высоты 49 и 51 (на карте высота 51 неточна). Эта линия дает ЧУДНЫЙ ОРУДИЙНЫЙ ОБСТРЕЛ всей впереди лежащей местности до деревень Туншиомар, Вукиятань и Шикиясань, а дальним шрапнельным огнем можно обстреливать почти до Инчензы. Условия местности на самой позиции дают возможность артиллерии стрелять по невидимой цели, что дает возможность полевой артиллерии уклоняться от борьбы с осадной, не оставляя позиций для действия по пехоте. Многочисленная полевая артиллерия может развернуться только на равнине, вправо от железной дороги; на линии Куокия до моря — не может, так как высоты в наших руках. Но так занимать позицию возможно только при уверенности, что позиция не будет обстреливаться с моря, так как батареи на высотах 49 и 51 берутся с моря в тыл, а на прочих высотах — во фланг. 28 числа миноносцы, обстреливающие позицию, став на линию островов Эритаор и Хантоар, показали, что только батареи, поставленные на Мандаринской дороге, на скате высоты, где развалины башни неуязвимы от огня с моря, таких батарей можно поставить всего три, но от такого расположения они будут терпеть много от батарей с фронта. Возможность огня с моря заставит оттянуть позиции назад: левый фланг к развалинам у самой башни, а правый на высоту, что к северу от д. Усукиятунь. Огонь с батарей благодаря чрезвычайно пересеченной местности сведется к нулю, и весь бой ляжет исключительно на пехоту, но что особенно опасно, что высота 139 и 113, которые при прежней позиции как бы составляли продолжение позиции, теперь будет как бы на отлете. Сильная сторона этой позиции та, что если море в руках обороняющего, то постройка осадных батарей на равнине у д. Инчензы невозможна, а равно выкатить всю полевую артиллерию на линию Туншиомара — Куокиятан для подготовки атаки тем более невозможно: огонь с судов, с фланга и тыла сметут батареи наступающего, а огонь 56 орудий нашей отличной полевой артиллерии разделается с пехотой. Следовательно, «АТАКА» по Мандаринской дороге будет «НЕВОЗМОЖНА» (? ). Остается наступающему одно — идти по средней дороге, атаковать в лоб, почти без содействия артиллерии, перевалы; рассчитывать на успех при этих условиях рискованно (?).

СЛЕДОВАТЕЛЬНО, УЧАСТЬ АРТУРА ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ ЗАВИСИТ ОТ ФЛОТА (?), А ПОТОМУ Я НЕ МОГУ СОГЛАСИТЬСЯ С ТЕМИ, КОТОРЫЕ ДУМАЮТ, ЧТО НАШ ФЛОТ ДОЛЖЕН ВЫЙТИ И ИСКАТЬ БОЯ, — БОЙ ВЕЩЬ РИСКОВАННАЯ, А ПОТОМУ НА НЕГО МОГУТ НАПРАШИВАТЬСЯ ТОЛЬКО ГЕНИИ (?). Начало кампании чрезвычайно неблагоприятно сложилось для нашего флота, а потому мне кажется несколько рискованно смотреть на него, как на флот ЭСКАДРЕННЫЙ, не вернее ли на него смотреть, как на флот БЕРЕГОВОЙ ОБОРОНЫ, в самом УЗКОМ СМЫСЛЕ ЭТОГО СЛОВА. Флот наш должен находиться в Артуре, на внутреннем рейде (?), днем он может для практики (?) выходить на внешний рейд (?).

В ТЕ ДНИ, КОГДА БЫЛО ТИХО И НАКАНУНЕ НЕ БЫЛО БУРИ И НА ГОРИЗОНТЕ НЕ ВИДНО ЯПОНСКИХ СУДОВ (?), МОЖНО РАЗРЕШАТЬ ЕМУ ВЫХОДИТЬ С ВНЕШНЕГО РЕЙДА, НО НЕ ДАЛЬШЕ БУХТЫ ЛУНВАНТАНА (?) и западной бухты Инченза, в крайности и до восточной бухты Инченза, доходить же до бухты Цзиньчжоу ни в каком случае не разрешать. В этой скромной роли он СОСЛУЖИТ СЛУЖБУ: ИЗБАВИТ АРТУР ОТ ОСАДЫ (?), сохранит себя до прихода Петербургской эскадры, чем даст явный перевес нашему флоту и ТЕМ РЕШИТ УЧАСТЬ ВОЙНЫ В НАШУ ПОЛЬЗУ (?).

Вероятный образ действия противника, если флот уйдет или почему-либо будет не в состоянии выйти.

Предполагаю, что тогда главный натиск будет направлен по Мандаринской дороге. Укрепившись в высотах Лизысан и Мазасан и возведя на них сильные батареи, противник под прикрытием их овладеет полуостровом Инчензы, с нашей стороны он не встретит серьезного сопротивления, так как выдвинутые части на линию Унчиятун, Инченза, Шисанчуэн имеют назначение не пропускать одиночных людей и мелкие партии к позиции у Суанцайгоу. С занятием полуострова Инчензы ему будет невозможно приступить к овладению позиции у Суанцайгоу, которая ключ к Волчьим горам. Для овладения позицией он возведет ряды осадных батарей на линии Ханкитэн — Инченза — Шикиясаны. Под прикрытием этих батарей выдвинет всю свою многочисленную артиллерию на линию д. Куокиятан для подготовки атаки огнем. Мы на нашей узкой позиции по дороге более 16 — много 20 — орудий выставить не можем. При таких условиях нашей артиллерии придется прекратить огонь, отвести прислугу в овраги и ждать, когда противник пойдет в атаку.

Пехоте тоже придется укрыться в оврагах и ждать того момента, когда противник пойдет в атаку. Если рукопашный бой кончится не в нашу пользу, то отряд пойдет не на Волчьи горы, где нет никаких батарей, а на горы Угловую и Высокую, чтобы, УДЕРЖИВАЯ ИХ, ДАТЬ ФЛОТУ УЙТИ ВО ВЛАДИВОСТОК ИЛИ КИОЧАУ, ГДЕ И РАЗОРУЖИТЬСЯ (?). ГОРЫ УГЛОВАЯ И ВЫСОКАЯ ПРИ НЫНЕШНЕМ ИХ ВООРУЖЕНИИ БОЛЬШОГО ЗНАЧЕНИЯ ДЛЯ ОБЩЕЙ ОБОРОНЫ КРЕПОСТИ НЕ ИМЕЮТ. Для флота эти высоты имеют значение, так как с занятием их противник может потопить небронированные суда, а с бронированных судов сбить все трубы и тем лишить их возможности выйти в море.

С уходом флота мы уйдем в главную крепостную ограду, где будем отсиживаться, пока будет сухарь. Так представляю я себе ход обороны, если флот не решится оставить рейд во время борьбы гарнизона на перевалах. При нынешнем положении дел нельзя и думать, чтобы флот наш решился появиться в бухте Инченза, как ни близок локоть, но его не укусишь.

Небольшой отряд миноносцев почти каждую ночь является с шаландами и забрасывает рейд минами; японские миноносцы так изловчились, что даже днем стали появляться в водах Артура без дядек и только тогда утекают, когда увидят наших миноносцев с дядькою «Новиком». Следовательно, есть и о чем подумать нашим броненосцам. Даже прежде чем появиться броненосцам в бухту Голубиную, а ведь с марса «Севастополя» в нее плюнуть можно (?), им приходится решать гамлетовский вопрос: «Быть или не быть».

Но мне кажется, что дело пока далеко не пойдет, достаточно флоту броненосному выйти на рейд вместе, чтобы удержать японцев от дальнейших покушений против Артура.

Итак, ПОЛОЖЕНИЕ АРТУРА И ФЛОТА ВОВСЕ НЕ ТАК БЕЗНАДЕЖНО, ЧТОБЫ ОНИ НЕ ПРОДЕРЖАЛИСЬ ДО ОКТЯБРЯ (?), то есть до прихода Петербургской эскадры (?); скажу еще больше, что если гарнизон с флотом будет действовать совместно и согласно, то положение их может быть и хорошее. Как это ни ясно и ни просто, осуществить это не так-то легко, ДАЖЕ В ТАКОМ ГОСУДАРСТВЕ, КАК НАШЕ (?), ЕСЛИ НЕТ ОДНОГО ОТВЕТСТВЕННОГО ЛИЦА.

При настоящих условиях мало того, чтобы во ГЛАВЕ СУХОПУТНЫХ И МОРСКИХ СИЛ стояли люди по своим нравственным (?) качествам достойные своего великого положения, надо еще, чтобы ОНИ УВАЖАЛИ И ДОВЕРЯЛИ ДРУГ ДРУГУ.

Но чтобы доверять, надо знать друг друга и понимать обстановку, в которой приходится действовать.

Флот должен знать крепость, чтобы не возлагать на нее радужные надежды, и знать, чем и как помочь ей. Флот должен знать и армию, чтобы знать, при какой обстановке, что от нее можно требовать.

ГЕНЕРАЛ МОЖЕТ НЕ ЗНАТЬ ТАКТИКУ БОЯ ФЛОТА, НО АДМИРАЛ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ И ТАКТИКУ, И СТРАТЕГИЮ СУХОПУТНЫХ ВОЙСК. Пехота залпами не решит морского сражения, а броненосец, как грозная батарея, может решить участь и сухопутного боя. НИ ФЛОТ, НИ АРМИЯ КРЕПОСТИ АРТУРА НЕ ЗНАЮТ, да, я позволяю себе усомниться, ЕСТЬ ЛИ ХОТЬ ОДНО ЛИЦО, КОТОРОЕ ЗНАЛО БЫ КРЕПОСТЬ, т. е. ВСЮ ЕЕ НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ, ПРО ИНЖЕНЕРОВ И ГОВОРИТЬ НЕ СТОИТ, ЭТО НЕ ТОЛЬКО ЛЮДИ БЕЗДАРНЫЕ, НО И КРУГЛЫЕ НЕВЕЖДЫ. Артур по своим сухопутным укреплениям немного лучше бывших временных укреплений Цзиньчжоусской позиции.

Если артиллерия Артура окажет несколько более сопротивления, то этим она будет обязана не укреплениям, а топографическому положению. О Цзинъчжоусской позиции прокричали на всю Россию, когда там еще не было ни одной пушки, ни одной траншеи. Генералу Линевичу она была известна тоже только понаслышке, а потому он приказал оборонять (ее) упорно. Я описал положение этой позиции и ее вооружение. Генерал Линевич отменил свое приказание и разрешил бросить ее.

Генерал-адъютант Куропаткин знал эту позицию не понаслышке, а сам лично ее рассматривал, а потому несколько раз писал генералу Стесселю, чтобы упорно ее не оборонять. После боя 3 мая генерал Куропаткин приказал позицию оставить без боя, а орудия увезти. Следовательно, генерал Стессель мог приказать мне снять пушки с Цзиньчжоу и отойти к Артуру сейчас же после 3 мая. Тогда 13 мая не было бы боя, японцы не имели бы трофей, я явился бы в Артур 5 мая с пушками и с лишней тысячей людей и со всяким скарбом 5-го полка. Японцев это не удивило бы, китайцы их к этому приучили. Генерал Стессель решил принять бой, и я ему за это глубоко благодарен. Решиться на это мог человек, у которого душа римлянина, венчавшего после КАНН ТЕРЕНЦИЯ ВАРРОНА. Явись я в Артур с цзиньчжоусскими пушками, я не дал бы, правда, кинуть лишнего упрека русской армии капитану броненосца «Цесаревич», но он кинул ей эти упреки и за битву под Тюреченом, но зато я и вся дивизия может смело смотреть каждому в глаза. Дай Бог, чтобы мое мнение об артурских укреплениях не оправдалось бы, как оно оправдалось о Цзинъчжоусской позиции. Но чем больше (я) знакомлюсь с крепостью, тем больше убеждаюсь, что она осады не выдержит, хотя бы ей надо продержаться всего четыре месяца. Была бы моя власть, я весь бы гарнизон вывел на перевалы, тогда, может, и без флота отстояли бы их; о чем теперь и нельзя думать, у нас тут флот всё.

Однажды за обедом я сказал генералу Алексееву, что мне не нравится Артур тем, что здесь моряки правая рука. Когда я говорил это, я не понимал, насколько я был прав, и теперь это меня особенно раздражает, без флота мы ничто, какой позор.

Повторяю, никто артурских укреплений не знает, не то было в Севастополе. Генералы Севастополя не знали, но зато знаменитые адмиралы, начиная с Лазарева, знали каждый его камень. Адмирал Корнилов потопил с горечью в сердце свой адмиральский корабль, по велению шута князя, водрузил его флаг на бастионе, и началась знаменитая оборона. Землебоязнью он не страдал, на суше он чувствовал себя таким же хозяином, как и на море, пожалуй, еще больше, он, сойдя со стопушечного, перешел на тысячепушечный корабль. Марсель, Тулон, Пирей им более известны, чем Кронштадт, Владивосток, Севастополь, Артур. Вот при этих условиях возможно ли какое-либо совместное и согласное действие армии и флота, а от этого зависит, «быть или не быть».

Генерал-майор Фок".

Из этой записки читатель, я думаю, сам составит правильную оценку, насколько генерал Фок знал флот, его задачи, знал крепость, инженерное дело и, наконец, насколько он вообще знал военное дело, как начальник дивизии, а впоследствии даже и как начальник сухопутной обороны крепости...».

* * *

27 ИЮНЯ 1904

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: " Хорунжий уральского казачьего полка Н. С. Аничкин отправился на разведку с одиннадцатью казаками.

Прошли рассыпавшись деревню, проникли в ущелье, а вышедши из него, снова наткнулись на деревню.

Хорунжий Аничкин, в видах осторожности, так как казаки спешились, решил послать двух лазутчиков. Два казака отправились к деревне и, подойдя уже к земляной ограде, которыми окружены все китайские посёлки, вдруг увидели штыки и оказались лицом к лицу с двумя батальонами японцев. Последние, видимо, смутились неожиданным появлением русских, а наши казаки давай Бог ноги к своим.

Бросились к лошадям, вскочили на них, и быстро отправились назад. Опомнившиеся японцы послали им вдогонку град пуль. Одна лошадь была убита наповал, один казак легко ранен.

У хорунжего Аничкина одна пуля сбила рукоятку кинжала, а другая попала в сумку с картой и сильно порвала её. Он не был ранен каким-то чудом.

Двое казаков не успели вскочить на лошадей, которые ускакали. Оба были сочтены пропавшими без вести, но один явился к отряду на другой день, а второй на третий, оба в китайском платье. Оказалось, что китайцы их накормили и одели.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Пройдя несколько миль, мы встретили русского раненого, которого несли на носилках два китайца. Это был очень красивый молодой человек лет около двадцати. Одна нога у него была сломана и почти повернута кругом, другая нога тоже была опасно раздроблена. Он был ранен в деле под Цуенпу, но так как он упал среди кустов, то его не заметили, и он пролежал там более пятидесяти четырех часов, пока его случайно не нашел японский унтер-офицер. Он казался умирающим, бедный малый, или был очень близок к этому. Как раз когда мы подъехали, носилки были опущены на землю, и к ним сбежались посмотреть на раненого несколько японских кули. Они не были грубыми, но не казались печальными. Один из них вытащил маленькую ладанку, которая была надета на цепочке вокруг шеи раненого, и, смеясь, показывал ее всем. Какое грустное впечатление производила эта небольшая сцена у дороги! Невольно угадываешь все храбрые помыслы бедного молодого человека, когда он отправлялся сражаться за свою родину; наверно, эту святыню, которая заключалась в ладанке, дала ему его невеста; наконец, вспоминалось, что, по всему вероятию, его веселая, молодая жизнь была теперь близка к одинокому концу среди азиатов. По прибытии в Линчатай, где два дня тому назад стоял русский кавалерийский полк, мне сообщили, что Куроки приглашает меня к завтраку. Я последовал за ординарцем и увидел пять раскинутых палаток со всем штабом, усердно уничтожавшим рис, соленые сливы и чай. Куроки, принц Куни и Фуджии, находившиеся в одной из палаток, с смутившей меня любезностью встали со своих мест и, удалив штабных офицеров в другую палатку, предложили мне сесть за стол. Я был этим опечален, ибо знал, что это не могло нравиться офицерам, однако, к их чести, следует упомянуть, что они сохранили самое приятное выражение лиц. Когда я наглотался рису, подобно лягушке, проглотившей вола, Фуджии послал за мной. Я нашел его спрятанным за его палаткой с видом многозначительной таинственности. Перед ним лежала раскрытая карта. Он прошептал мне, что путем расспроса пленных и благодаря найденной у пленного штабного офицера записной книжки вне всякого сомнения выяснилось, что Куропаткин был введен в заблуждение донесениями офицерских разъездов, будто бы главные силы Первой армии двигались по левой дороге в направлении Сиуен — Хайченг; в действительности же мы двигались по дороге на Саймачи. Ко времени первых дней занятия японцами Фенгхуангченга русские сосредоточились у Ляояна, ожидая быстрого наступления Куроки вдоль Пекинской дороги, по которой мы двигаемся в настоящее время. В пяти милях от Ляояна у Чузана была превосходная позиция, где можно было бы задержать наступление с юга японских армий; также и у Бунсуиреи, в нескольких переходах впереди нас, имелась хорошая позиция, преграждавшая наступление Куроки от Фенгхуангченга. Куропаткин намеревался удерживать обе эти позиции. Внезапно и очень кстати для японцев русские планы изменились. Войска, находившиеся у Ляояна, были направлены по железной дороге и пешком к югу против четырех японских дивизий и пожали плоды подобного безумия. Фуджии думает, что это безумное наступление должно быть приписано штатскому вмешательству, потому что он не считает Куропаткина способным на подобную бестолковость. После неизбежного поражения двух русских дивизий у Телиссу позади отрядов, занимавших Бунсуиреи, Лиеншанкуан и Мотиёнлинг, оставалось так мало войск, что теперь они отступают без серьезного сопротивления, и один офицерский разъезд уже вошел в Лиеншанкуан у подножия Мотиенлинга. «Против наших трех дивизий у русских только одна дивизия и полк, и естественно, что они должны уступить. Одна бригада с шестнадцатью орудиями отступает перед Императорской гвардией; другая бригада отступает перед нами, а перед 12-й дивизией на левом фланге находится только один полк. Таким образом мы скоро займем без боя Мотиёнлинг и другие перевалы среди этой серьезной горной преграды» — вот что сказал генерал Фуджии. Большое преимущество для японцев, но для меня большое разочарование. Русские, полив керосином склады у Лиеншанкуана и Мотиенлинга, зажгли их. Это, конечно, пустяки для людей, предки которых сожгли Москву, но все-таки не очень-то веселое развлечение, даже в таком небольшом размере.

* * *
28 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Ночью японские миноноски опять шныряли перед крепостью. Опять гремели выстрелы наших приморских батарей. Пальба продолжалась около часу. Днем на горизонте были видны 6 крейсеров, 5 канонерок и до 20 миноносцев. Ввиду частых нападений японских миноносок на наши тралящие суда они охраняются теперь во время работы канонерками и несколькими миноносцами.

О каком-либо выходе флота или хотя бы об усиленной рекогносцировке одними миноносцами в сторону Дальнего ничего не слышно. А между тем японцы там совершенно безнаказанно производят высадку десантов и выгрузку артиллерии. Вообще деятельность флота заснула.

Публика так к этому привыкла, что за последнее время даже перестала и возмущаться этим».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: «В обществе и в печати не раз указывалось будто бы на превосходство японской артиллерии перед нашей. Оказывается, что это далеко не справедливо.

Я имел по этому поводу беседу с одним из офицеров восточного отряда графа Келлера.

— Я был на самых передовых позициях, — сказал он мне, — и даже к тылу у японцев и наблюдал за действиями нашей артиллерии. Могу сказать положительно, что она не только не уступает японской, но и превосходит её. Меткость наших выстрелов поразительна… По третьему прицелу снаряд всегда попадает. Но очень часто попадание совершаются по второму и первому… Японцы между тем, должны пристреляться, чтобы их артиллерия действовала разрушительно… Вся беда в том, что наша артиллерия постоянно занимает одну и ту же позицию, к которой легко пристреляться, а между тем японская быстро переходит с места на место, да и снарядов японцы тратят массы, а у нас в этом случае соблюдается разумная экономия.

— Вы говорите «разумная».

— Непременно, ведь большинство выпускаемых японцами снарядов, несмотря на их пресловутую «математическую» стрельбу, тратятся непроизводительно. Тоже следует сказать и о их ружейном огне. Они не жалеют патронов и во время похода осыпают огнём каждую показавшуюся им подозрительной сопку, каждый кустик, стреляют залпами по одиноким всадникам и пешим, не говоря уже о разъездах в два-три человека, которых буквально засыпают пулями. Надо быть безумцами или иметь неистощимый запас патронов, чтобы делать это.

В ляоянском саду интересная встреча с штабс-капитаном Россовым. Это знаменитость. Он прекрасно знает китайский и английский язык, объехал и обошёл весь Китай, был в Японии, где его застала война. Он стал выдавать себя за корреспондента датских газет и успел в конце концов благополучно вернуться в ряды русских войск. Это очень скромный, почти застенчивый офицер, о себе не говорит ничего. Как я ни старался навести разговор на его любопытные приключения, все мои попытки оказались безрезультатными, как большинство японских выстрелов.

— Вы знаете, — сказал мне познакомивший меня с ним д-р Власевич, — его в Японии заставляли петь датский гимн, и он пел… В Ляояне несколько японских пленных. Все они рассказывают, что с большим страхом ожидали своей участи после того как попались в плен.

— Почему же это?

— Нам начальство объявило, что русские — жестокие дикари, которые всех пленных предают мучительной смерти, а потому нам не советовали отдаваться им живым в плен, а предпочитать смерть.

— Ну, а теперь что вы об этом думаете…

— Что дальше будет — не знаем, а теперь нам лучше не надо, — отвечают, конечно, через переводчика японцы. По их довольным, улыбающимся лицам можно и без всякого переводчика заключить, что «им лучше не надо».

* * *
29 ИЮНЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Погода прекрасная. Утром был туман, но скоро рассеялся. Ночью японцы, по обыкновению, хозяйничали у нас на внешнем рейде.

Утром на горизонте видны были 5 неприятельских крейсеров, 3 канонерки и до 8 миноносцев. Четыре крейсера целый день стояли на горизонте, очевидно наблюдая за Артуром.

На рейде вытралили 8 мин, а около 5 мин по неизвестной причине взорвались совершенно самостоятельно.

С одной из вершин на передовых позициях, где устроен у нас наблюдательный пункт, снабженный хорошей подзорной трубой, отлично видно, как японцы на моле г. Дальнего высаживают свои войска и выгружают боевые припасы. Странно как-то смотреть на эту картину и в то же время видеть полную бездеятельность нашей эскадры.

Сегодня слыхал приятную новость, что все «сборные команды» 7-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, наконец, расформированы и заменяются определенными тактическими единицами: ротами, батальонами и т. д. Болезней в гарнизоне пока нет. Мяса нельзя нигде достать уже четвертый день, остального же продовольствия пока достаточно. Убойного скота осталось 400 голов, кроме коз. Ежедневно для гарнизона бьют 40 голов. Начинает чувствоваться недостаток в фураже".

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "29 июня, в 18 верстах от Дашичао, были уничтожены три батальона японцев. Их подпустили близко и окружили нашими войсками, силою из двенадцати эскадронов и двух полков.

Наши потери, сравнительно, незначительны.

Японцы, вообще, терпят огромные потери. По расчёту, в стычках с нашими многочисленными разъездами, которые доходят до Кореи, они теряют ежедневно до 500 человек. Наши же силы всё прибывают и прибывают.

Вчера и сегодня начали прибывать кавказские полки.

Горцы — молодец к молодцу. Главная квартира командующего маньчжурской армией переносится в Хайчен, пока же сам командующий, с частью своего штаба, находился в Дашичао. Японцы двигаются на Мукден, где, впрочем, сосредоточено достаточно войска, чтобы дать им должный отпор. Заслоном Мукдену стоит между Сяосиром и Мадзи большой отряд генерала Ренненкампфа.

Кстати, только что получено известие, что последний ранен в ногу при занятии Сяосира. Врачи советовали ему ехать лечиться в Ляоян, но доблестный генерал пожелал остаться во главе своего отряда».

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/9772/


Кольцо вокруг Порт-Артура сжимается. За два дня у нас выбыло из строя совершенно даром пять миноносцев. Наши солдаты проявляют изумительное мужество и стойкость, но все время отступают. В России началась лихорадка шпиономании: все хватают "японских шпионов". "Историческая правда" продолжает следить за событиями Русско-японской войны.

7 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Целую ночь шел проливной дождь и бушевал сильный ветер, который к утру развел в море большую волну. На улицах непролазная грязь. В такую погоду всякий раз невольно вспомнишь и от души пожалеешь войска, находящиеся на передовых позициях. Слыхал, что японцы починили нашу железную дорогу и начали перевозить по ней свои войска на север.

В городе упорно держится слух, что генерал Куропаткин разбил японцев и, преследуя, нанес им тяжелое поражение. Рассказывают, что позиция на Куинсане была нами сдана японцам почти без боя, так что рота, занимавшая эту позицию, потеряла всего только трех человек. Командира этой роты, говорят, теперь отдали под суд. Оказывается, что такая важная позиция, как Куинсан, своевременно не была почему-то укреплена. Между тем попытка взять Куинсан обратно обошлась нам очень дорого, так как японцы не повторили нашей ошибки, а тотчас, заняв покинутую нами позицию, постарались ее сделать почти недоступной. Не знаю, виноват ли здесь ротный командир или кто-нибудь «повыше»? Между блокирующими нас японскими судами мы теперь постоянно видим старый броненосец «Чин-Иен», принадлежавший раньше китайцам».

Из газет: «Внимая ужасам войны, обыватель стал ловить японцев-шпионов.

Охотнее этому занятию отдаются на наших окраинах и в дачных местностях. С открытием дачного сезона добровольцы из публики уже наловили такое количество шпионов, что заглазно хватило бы и на две Японии.

Третьего дня был пойман еще один японский шпион.

Вчера мы посетили Новую Деревню, опросили некоторых очевидцев поимки "японца" и побывали в Рогожском участке. Никто не видел, чтобы японец что-нибудь срисовывал.

- Просто, - говорили нам, - глаза припухшие, сам весь желтый, - ну, значит, и японец.

По-русски, оказывается, говорит очень недурно, вовсе не признавался в том, что он японец, а наоборот, определенно указывал на то, что он кореец и давно живет в России, и зовут его Че-Хун-Со.

В Рогожском участке была удостоверена личность Че-Хун-Со; ни больших денег, ни карт и вообще ничего, что могло позволить счесть его шпионом, при нем найдено не было. В виду того, что Че-Хун-Со проживал в районе 1-го Тверского участка - он служил в прачечном заведении Сахарова на Волхонке - "японца" отправили в этот участок.<...>

Мы посетили прачечное заведение Сахарова. Объяснение давал хозяин.

- Че-Хун-Со поступил на службу ко мне 12-го марта. Он кореец, что было видно из представленного им вида на жительство, выданного курским губернатором.

Инциденты, подобные вчерашнему, с ним случались уже не раз. Его задерживали, и личность его мне приходилось удостоверять».
(«Русское слово»)

* * *
8 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Ночью шел дождь. Туман. Сыро. Запасы мяса в крепости кончились. Начали есть коз. Вестей никаких».

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «На днях 12-я дивизия выслала фуражиров в Каншио; по прибытии туда фуражиры обнаружили, что русские отступили, оставив позади себя свои продовольственные магазины. Начальник фуражиров нанял пятьдесят подвод и увез все запасы с собою в Саймачи, где в них в то время очень нуждались. Как только фуражиры удалились на безопасное расстояние от Каншио, начальник русского отряда вернулся обратно и нашел магазины пустыми. Он вышел из себя от гнева и арестовал двадцать китайцев, над которыми был учинен полевой суд, результатом которого была казнь двух из них. Нескольким из них удалось бежать, и, придя в Саймачи, они стали умолять японцев послать свои войска опять обратно и прогнать русских. Японцы так бы и поступили, но дело заключалось в следующем: русский начальник отдал определенные приказания, чтобы запасы продовольствия были сожжены после его отступления. Китайцы же, однако, побоялись, как бы горящие магазины не произвели пожара в соседних домах и в стогах гаоляна. Ввиду этого собрали некоторую сумму денег и преподнесли ее как взятку русскому интенданту, который был оставлен при магазине, чтобы сжечь его. Он принял деньги и пощадил запасы. Я пришел к тому заключению, что и в Ляояне ведутся переговоры по этому поводу, и возможно, что русские магазины там тоже избегнут огня после отступления русской армии.

Только что пришел из Японии отчет о произведенном испытании захваченных русских орудий. Они вполне удовлетворительны, исключая чрезмерно большой вес и слишком большой разрывной заряд шрапнели. Поэтому происходит большое рассеивание пуль, а глубина поражаемого пространства получается недостаточная. Дистанционные трубки нехороши и весьма часто сгорают преждевременно. Если японцы воспользуются этими орудиями, им придется изготовить специально для них взрывчатые снаряды».

* * *
9 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Слыхал, что в Большую Голубиную бухту прибывает из Чифу масса шаланд с рисом и чумизой. Мяса не привозят. К несчастью, покупка провизии от китайцев плохо организована. Часто китаец-купец получает вместо денег ассигновку, с которой ему приходится долго возиться, пока он не получит наличных. Эти хлопоты часто отбивают у китайцев всякую охоту заниматься доставкой провизии.

В городе трагическое происшествие: после основательно отпразднованных своих именин застрелился артиллерийский чиновник Васильев, но очень неудачно. Несчастный попал вместо рта себе в подбородок. Пуля раздробила челюсть и застряла в шее. Васильев умер только на другой день в страшных мучениях.

Причины самоубийства совершенно неизвестны. Не объясняет этого и записка, оставленная покойным на столе, следующего содержания: «Был не пьян, лучше не жить».

Сегодня узнал о приезде из Мукдена штабс-капитана Кватунской крепостной артиллерии Кичеева. Оказывается, штабс-капитан Кичеев с другим стрелковым офицером и с одним стрелком в виду Артура пересели с французского парохода, взявшего их в Инкоу, на шлюпку и отправились к берегу на веслах. Проплыв немало верст и счастливо избежав опасности быть захваченными японцами, эти три героя, после страшных усилий ввиду бывшего на море сильного волнения, благополучно достигли берега и высадились у нас в Голубиной бухте. Штабс-капитан Кичеев между прочим привез с собой 2000 вытяжных трубок для артиллерии, которых так не хватало в крепости, а также и письма.

В крепости, по обыкновению, циркулирует масса слухов. Передам вкратце главнейшие из них. Говорят, что генерал Куропаткин находится в Дашичао и имеет теперь в своем распоряжении только 150 батальонов. Войско прибывает мало, хотя железная дорога работает совершенно исправно. Пока прибыли только 10-й корпус, часть 17-го и один из полков бригады генерала Арбилиани. Киевский же осадный парк еще находится в пути.

Из штаба наместника сообщает нам, что общественное мнение в Японии требует взятия Артура во что бы то ни стало и что для этой цели формируется отдельная армия. Японская армия во главе с Куроки, как говорят, начала наступательное движение на Ляоян. Все эти известия крайне неутешительны и заставляют думать, что освобождение осажденного Порт-Артура затянется на неопределенное время».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «С 10 до 10 часов 45 минут вечера, при чистом небе и светлой лунной ночи, была отчаянная боевая стрельба с береговых батарей и сторожевой канонерки по показавшейся на рейде барже. К утру баржа приткнулась к берегу, оказалась китайской джонкой без людей; в ней найден пакет с письмами и телеграммами, только что отправленными из Артура. Оригинально то, что, несмотря на отчаянную стрельбу, в ней, кроме нескольких дырок в парусах, не оказалось ни одной пробоины.

Каждую ночь приходили на рейд неприятельские миноносцы и ставили мины. Траление рейда поручено адмиралу Рейценштейну («Аскольд»). Для ловли неприятельских миноносцев сделано следующее: крейсера дежурят по очереди, по три дня, для чего их выводят на рейд и ставят под Золотой горой между вторыми брандерами и затопленным «Эдуардом Бари». На рейде расставлены рыбацкие сети и разбросаны перлини с поплавками и длинными хвостиками, назначение которых — запутываться в винты. В бухте Тахэ, откуда обыкновенно появляются миноносцы, стоят по три или четыре миноносца (только на ночь). Много говорили о вреде и опасности стоянки там миноносцев, но, пока все обходилось благополучно, они посылались туда каждую ночь. Несколько раз своим неожиданным появлением они прогоняли неприятеля, но наконец он, сообразив в чем дело, решился сделать на них облаву».

* * *
10 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «В ночь на 10 июля наши морские батареи два раза открывали огонь. Первый раз, как оказалось потом, по небольшой шаланде, пушенной японцами по ветру на парусах с закрепленным рулем и Андреевским флагом. Эта шаланда затонула только днем недалеко от Плоского мыса, получив три пробоины. В шаланде найден белый флаг и масса нераспечатанных писем, которые, очевидно, пересылались на ней из Артура в Чифу.

Другой раз огонь был открыт около 2 часов ночи по минному заградителю. Стрельба была удачная, и несколько попавших снарядов заставили неприятеля поспешно удалиться. Особенно усердствовал в стрельбе крейсер «Диана». Всего по этим двум целям было выпущено до 380 снарядов, что, думаю, было далеко не экономично.

Два миноносца, стоявшие на дежурстве в бухте Тахэ, пытались несколько раз выйти и атаковать японский минный транспорт. Несколько раз они давали об этом сигналы на батарею 22, но дело кончилось тем, что один миноносец ударил другого носом. Результат: у одного сворочен нос, а у другого пробит бок. Опять надо чиниться и занимать место в доке, в то время как в него только что хотели ввести крейсер «Баян». Теперь ему опять придется ждать очереди».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Командующий маньчжурской армии А. Н. Куропаткин, произнёсший перед отъездом в действующую армию слова: «Терпенье, терпенье, терпенье», которые несомненно станут историческими, показал этим мудрое предвидение совершающихся в настоящее время перед нашими глазами событий.

Видимо он весьма основательно не разделял того высокомерного взгляда, который до начала войны, и частью после её начала был господствующим не только в общественных сферах, но и в военных кругах, на японцев как на совершенно неопасных врагов, на численность их войск и на боевое их качество.

Он хорошо знал и тогда, как знают теперь все, что борьба с японцами будет упорна и продолжительна, что они, находясь поблизости к своей базе — морю, уже этим одним имеют над нами преимущество численности, которой мы противопоставить свою численность можем лишь через очень большой срок времени.

Он хорошо понимал, что японцы взяли последнее слово военной науки и техники, что к этому они прибавили чисто азиатскую хитрость и поразительную наблюдательность, и таким образом, в общей сложности, представляют из себя более чем серьёзного противника.

Он принял тоже во внимание условия местности, хорошо знакомой и привычной для японцев, а для нас представляющий почти непреодолимые трудности. Всё это легло в основу созданного им плана кампании, который до сих пор блестяще выполняется, — выманить японцев из гор на равнину, где и дать им решительное сражение.

Где будет сражение ещё неизвестно, но японцы, увлёкшиеся лёгкостью, с которой русские оставляют свои позиции, уже достаточно зашли вперёд, чтобы в самом непродолжительном времени дать возможность развернуться и нашей кавалерии, нашей железной пехоте и уже достаточно грозной артиллерии.

Следует ли признать таким сражением бой на южном фронте, начавшийся с рассвета 10 июля и продолжавшийся до 12 июля?..

Я думаю, что нет, и это не моё единичное мнение, а многих представителей генерального штаба, с которыми мне пришлось беседовать по этому поводу, почти в виду шедшего боя, при громе артиллерийских снарядов, при свисте пуль, многие из которых перелетали на далёкое пространство, но бессильно падали на землю, даже не зарываясь, как камешки.

— Это не решительный бой, — говорили они, — вы увидите, что воюющие останутся на своих позициях… Мы снова отступим…

— Снова отступим? — тревожно спросил я.

— Почему вас это так пугает? — улыбаясь сказал мне симпатичный полковник генерального штаба, фамилия которого ускользнула из моей памяти.

— Это так и следует…

Так и произошло.

С рассветом 10 июля наши казаки выдвинулись вперёд, спешились и, открыв огонь, стали подходить к позиции японцев. Последние, следуя своему обыкновению, подпустили их, а затем открыли убийственный огонь и выслали пехоту. На поддержку казакам выехала батарея, дала несколько выстрелов, снялась и укрылась в другом месте.

Японцы стали осыпать градом снарядов то место, откуда наша батарея дала первые выстрелы — это была довольно высокая сопка, которая вся была изрыта артиллерийскими снарядами.

Японцы стреляли с комической, если можно только, при таких обстоятельствах, употребить это слово, настойчивостью.

Между тем наша батарея из прикрытия стала обстреливать японские колонны, которые казались, даже в бинокль, тёмной вьющейся лентой.

Это был только местный эпизод боя, разыгравшегося на огромном пространстве между Ньючжуаном и Дашичао.

К семи часам вечера 10 июля бой утих. Потери наши были в этом месте ничтожны.

Я вернулся в Дашичао, где весь день слышал непрерывную канонаду. От прибывших на станцию офицеров я узнал, что у командующего южным отрядом генерала барона Штакельберга было 20 батальонов пехоты, бригада артиллерии и дивизия казаков, и что он стягивает свои силы вокруг японцев. Позиция последних положительно засыпана русскими артиллерийскими снарядами, но вследствие высоты позиций ими не было причинено много вреда".

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Фуджии сообщил мне много интересного, в особенности о сражении, которое только что произошло между Второй армией и русскими у Ташичао. Вот что он сказал: «В течение целого дня 250 орудий японской артиллерии вели безрезультатную борьбу с восемнадцатью батареями противника. На этот раз русские орудия уже не торчали открыто на вершинах гор, а были так хорошо укрыты, что, несмотря на численное превосходство нашей артиллерии, ей так и не удалось привести их к молчанию. Наоборот, в некоторых случаях русским удалось заставить замолчать наши орудия. До тех пор пока было светло, наша пехота не была в состоянии достигнуть какого-нибудь успеха, но в 10 ч. вечера наш правый фланг, состоявший из 5-й дивизии, овладел первой линией неприятельских окопов, и затем в 2 ч. дня развил свой успех, достигнув второй русской позиции на высотах к северу.

С наступлением рассвета все силы находились в полной готовности встретить атаку противника. Но далекие от этого русские уже начали отступление. Вслед за этим 5-я дивизия храбро бросилась их преследовать, сопровождаемая всей Второй армией. Судя по нашим потерям, весьма несерьезным, противник не должен был оказать очень упорного сопротивления, в особенности потому, что Сеисекисан (Seisekisan), или Чингшисан (Chingshisan), в 7 ч. утра пал без всякой борьбы.

Противник, которого только что разбила 2-я дивизия, состоял из пяти дивизий, а другие полторы дивизии все еще стоят против Четвертой армии у Такубокуджо (Takubokujo). Одна из этих шести с половиной дивизий — резервная и не может стоить много более одного полка. Четвертая армия начала наступление в одно время со Второй и атаковала Такубокуджо. Как только они достигли валов города, русские очистили его и заняли позицию, казавшуюся очень сильной, на высоте к северо-западу. Но неважно, насколько сильна их позиция, потому что Вторая армия может отделить теперь отряд против их правого фланга, и они тогда неизбежно должны будут отступить.

Третья армия должна наступать сегодня и попытаться овладеть крутой и высокой грядой холмов как раз против Порт-Артура, удерживаемой четырнадцатью русскими батальонами. Я хорошо знаю эту местность, и если генерал Ноги овладеет этими холмами, то он будет в состоянии через несколько дней штурмовать самый Порт-Артур».

Миноносец "Лейтенант Бураков"

* * *
11 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Давно уже очень многих удивляло распоряжение адмирала Витгефта и его штаба посылать наши миноносцы на ночные дежурства в бухты. Пользы это до сих пор никакой не принесло, а разных несчастий произошло уже достаточно. Но самое худшее случилось сегодня ночью, и предсказания многих сбылись. Три наших миноносца, «Лейтенант Бураков», «Боевой» и «Грозовой», были высланы на ночное дежурство в бухту Тахэ.

Около 3 часов ночи три маленьких японских минных катера, пользуясь туманом и беспечностью наших моряков, подошли к нашим миноносцам и, разделив, очевидно, между собой цели, пустили в них три мины.

Все три мины были удачны, и все наши миноносцы получили повреждения. Двоих из них кое-как удалось довести до порта, а «Лейтенант Бураков» сел на камень и переломился надвое. В городе усиленно рассказывают о веселом времяпрепровождении и о беспечности наших моряков, бывших на этих миноносцах, но я думаю, что это сплетни...

Сегодня я лично осматривал затопленный миноносец «Лейтенант Бураков» и, между прочим, удивлялся нераспорядительности нашего порта, приславшего только под вечер на место катастрофы одну шлюпку, которая и начала сгружать артиллерию с погибшего миноносца. На «Лейтенанте Буракове» во время катастрофы погибли два матроса в машинном отделении. Таким образом, за два дня у нас выбыло из строя совершенно даром пять миноносцев».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «Миноносцы «Боевой», «Лейтенант Бураков» и «Грозовой» стояли ночью в бухте Тахэ. Около 2 часов ночи к ним подошло около 10 миноносцев и начали их обстреливать. Батарея № 22 поддерживала миноносцы, и неприятель стал уже удаляться, но в то время, как наши были отвлечены боем, со стороны берега к ним подкрались две миноноски и пустили в них мины. Миноносец «Лейтенант Бураков» получил минную пробоину в машине и не мог более двигаться. Миноносец «Боевой» получил мину ближе к носу, против носового котла с левой стороны. Котел сдвинулся с места, переборки выдержали напор воды, но так как другой котел был тоже неисправен, то он тоже сдвинуться с места не мог.

«Грозовой», увидев позади себя какой-то темный предмет, пустил в него мину и хотя взрыва не последовало, но уверял, что неприятель, вероятно, был потоплен. Каково было его удивление, когда на другой день утром вместо утопленного миноносца оказался торчащий из воды камень и около него помятая мина с «Грозового», причем чека ударника из нее оказалась не вынутой, отчего взрыва и не последовало.

«Бураков» и «Боевой» держались на воде, неприятель удалился, и их можно было бы прибуксировать в Артур, потребовав помощи, однако командир «Грозового» распорядился иначе: он отбуксировал «Буракова» на мелкое место, посадил его так на камень, как раз против пробоины, что ничего не оставалось, как взорвать его на другой же день. «Боевого» ему все же удалось прибуксировать в Артур».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: «В Харбине ходят упорные слухи, что мы очистили Дашичао и Инкоу, но японцы не заняли ещё ни того, ни другого.

Слухи эти подтверждаются тем, что А. Н. Куропаткин, побывав в Анпине в восточном отряде графа Келлера, где также, как слышно, происходил бой, перенёс свою главную квартиру в Хайчен.

Японцы видимо идут на Ляоян кольцом и хотят окружить его. Под Ляояном и произойдёт вероятно решительное сражение. Таково мнение здешних высших военных сфер. (…)

Я как-то уже имел случай заметить, что современные битвы лишены поэзии. Поэтому и художникам здесь делать нечего — они могут интересовать лишь орудийных техников. Личная храбрость, удаль, смётка, сила, выносливость — качества, отличающие русского солдата и вызывавший удивление великих полководцев всего мира, теряют всякое своё значение под свинцовым дождём артиллерийских снарядов, Бог весть откуда осыпающих людей, так как неприятель даже не виден невооружённому биноклем глазу, или же в лучшем случае видны только какие-то тёмные движущиеся массы.

Так было и при Дашичао.

Я воспользовался любезностью одного капитана генерального штаба, предложившего мне свою вторую лошадь, и доехал в шестом часу утра от станции Дашичао по направлению слышавшейся канонады. Отъехав около 7 вёрст, мы приблизились к деревне Чангацзы, откуда начинались наши позиции.

— Эта деревня, — сказал мне мой спутник, — замечательна недавним подвигом нашего невооружённого солдатика, который, войдя в одну из фанз, застал в ней двух японских солдат и китайца в мирной беседе. Винтовки были положены в стороне. Солдатик не растерялся и бросился на японца, схватившего было винтовку, другой убежал в окно, позабыв свою. Японец с винтовкой не успел опомниться, как солдатик отнял у него винтовку, повалил на землю и припёр коленом в грудь. Держа отнятую винтовку в левой руке, он правой схватил остолбеневшего от неожиданности хозяина-китайца за косу, обмотал ею руку и взявши этой же рукой за шиворот японца, доставил своих пленников на пост.

— Как звали нашего солдатика?

— Этого не сумею вам сказать.

Мы приблизились к нашим позициям. Артиллерийский огонь с обеих сторон был страшно силён. При этом я заметил, что наши орудия дают при выстреле лёгкий дымок, между тем как японские не дают ни малейшего, виден только огонь, что указывает на посланную в вас шрапнель.

Я посмотрел в бинокль и различил двигающуюся между сопками чёрную ленту японской пехоты, которую обстреливали наши стрелки. Наши батареи — говорят, что у нас действовало более ста орудий — направили свои выстрелы против неприятельских батарей.

Этих батарей не было видно даже в мой, довольно сильный бинокль. Их расположение можно было только определить по мелькавшим огонькам.

Едва видимая пехота, в свою очередь, отстреливалась от нашей. В воздухе стоял какой-то треск и гул, заглушавший свист пуль и шип шрапнелей, которые были слышны лишь во время небольших перерывов между выстрелами. Пули долетали до нас, но не причиняли нам вреда, ввиду слишком далёкого расстояния. Они падали, как мелкие камушки. Поэтому меня крайне удивило, когда один солдатик, стоявший вблизи от меня, вдруг упал как подкошенный.

— Он убит! — воскликнул я.

— Солнцем…

— Как так?

— С ним солнечный удар.

Несчастного солдатика понесли в подвижной лазарет.

— Часты случаи солнечных ударов?

— Нельзя сказать, чтоб часты, но бывают… Ведь солнце-то жжёт как бешеное.

Действительно, воздух казался накалённым, трудно было дышать и даже тонкая чечунчевая сорочка и шаровары составляют страшную тяжесть.

Я не отрывался от бинокля. Мне ясно была видна одна из наших батарей, все шесть орудий которой действовали прекрасно и, видимо, приносили сильный ущерб неприятельской. Японские батареи сосредоточили на ней свой убийственный огонь, но долго безрезультатно. Их снаряды или не долетали, или перелетали и рвались сзади. Кстати мне по поводу перелёта снарядов говорил один артиллерист.

— Самое худшее, когда граната упадёт сзади и шипит… Впереди её по крайней мере видишь, а тут только слышишь, и повернуться жутко… Неприятное чувство… Шрапнель — та лучше, разрывается в воздухе, а граната брякается на землю и начнёт крутить и шипеть, кажется, целую вечность…

Но я прервал нить моего рассказа.

После довольно продолжительной безрезультатной бомбардировки нашей батареи вдруг я увидел, как одно из орудий, как живое, подпрыгнуло и затем склонилось.

— Подбили таки одно орудие… — раздался возле меня голос моего соседа, тоже смотревшего в бинокль. — Теперь пойдут крошить по прицелу… Надо переменить место…

Батарея вскоре действительно исчезла из поля моего зрения. Она переменила позицию. Канонада и стрельба продолжалась, но между противниками расстояние не уменьшалось.

— Почему же наши стрелки не переходят в наступление и не бросятся в штыки? — вырвалось у меня.

— Это невозможно! Японцы не принимают штыкового удара.

— А какое нам дело, что не принимают, ударить, да и только…

— Они быстро расступятся, впустят в середину и откроют ружейный огонь с боков… Штыковая работа с ними может быть только ночью.

Совершенно разбитый, оглушённый, с подавленными нервами я поехал назад на станцию Дашичао, откуда поздним вечером должен был отходить поезд в Харбин, но он отошёл только утром. В момент отправления поезда бой продолжался.

Как я узнал впоследствии, он окончился в 11 часов вечера и возобновился на другой день.

Настоящая война отличается продолжительностью боя. Японцы имеют над нами преимущество количеством выпускаемых снарядов, но вместе с тем этим объясняется и медленность их движения. Это мнение высказал мне подполковник генерального штаба Д. Э. Конге.

— Почему?

— Это типичная, характерная десантная, операция. База у них море. Подвоз снарядов близок… Они выпускают их без счёта, а затем останавливаются, укрепляются и только с подвозом новых идут далее.

Уже по дороге в Харбин я узнал, что бой происходил на другой день в течении четырнадцати часов с большими потерями с обеих сторон, но мы не могли удержать нашу позицию и отошли в полном порядке к Хайчену в 50 верстах от Ляояна. По общим отзывам, наши солдаты проявили изумительное мужество и стойкость".

* * *

12 ИЮЛЯ 1904
Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня выяснилось, что миноносец «Грозовой» можно починить довольно легко, а с «Боевым» дело обстоит сложнее. На его исправление, как говорят, требуется три или четыре месяца. Сегодня получена на одной шаланде большая почта, из которой я получил пять писем».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: «Японцы, как известно, заняли Инкоу. Они вошли в город около пяти часов дня 12 июля и поставили посты.

Китайские городские власти вышли им навстречу, милиция перешла на их сторону.

Наш гарнизон до этого времени, конечно, успел оставить город, увезя все интендантские запасы.

К вечеру в город вступил отряд японской пехоты, состоящей из совершенно молодых солдат. Оставшиеся русские подданные находятся под покровительством французского консульства, и на их домах развеваются французские флаги.

Сотник Чариков провёл памятную для русских жителей этого последнего города ночь на 12 июля, когда они принуждены были поспешно очистить город, в Инкоу.

Вот как он рассказывал мне об этом: «Я приехал в Инкоу для закупки подков и другого провианта для отряда 11 июля и остановился в гостинице „Маньчжурия“. Это английская, самая комфортабельная гостиница, с прекрасным табль-д’отом[21], с великолепно обставленными, в смысле удобств, номерами. Со мной, по счастью, было шесть казаков. Закупив провиант и заказав подковы, я с аппетитом поужинал в гостинице и с наслаждением растянулся на мягкой постели. Вы вероятно, испытали это отрадное чувство здесь, в Харбине, после ваших скитаний по Ляояну, Хайчену, Дашичао и бивакам передовых позиций… Но вы не истомлялись на десятую долю так, как мы, казаки, бессменно находившиеся на передовых позициях, нос с носом с неприятелем, всегда начеку, лишённые удобств, а подчас и возможности, вследствие постоянных передвижений, утолить свой голод… Да и Харбин не может сравняться с Инкоу… Поэтому вы должны удесятерить, по крайней мере, моё наслаждение… И так я лёг в свежую мягкую постель, и сладкую истому вскоре сменил крепкий сон… Вдруг — страшный стук заставил меня вскочил с постели… Спросонок я с трудом понял, что стучат мою дверь… Отворяю — передо мной стоит один из моих казаков…

— Чего тебе? — Так что, ваше благородие, уходить надо…

— Почему?

— Так что идут японцы…

Я быстро оделся, сдал казаку свой небольшой багаж и вышел на улицу…

Там уже всё было в тревоге… Русские бежали к катеру, который должен был перевезти их на станцию железной дороги, понукая китайцев, нёсших за ними их багаж и всякий домашний скарб… Много в этой трагической обстановке было и комического. Слышался плач жён, воркотня мужей. Особенно комичны были фигуры одного чиновника и чиновницы, затеявших на улице семейную сцену… Я нашёл моих казаков около почты, где тоже была суета, складывались тюки корреспонденций, посылок, служебных книг и бумаг… Казаков я отправил в отряд, а сам поспешил на катер… В толпе я наткнулся на что-то ногой, нагнулся посмотреть и выронил из наружного бокового кармана моей рубашки портсигар… Мне стало жаль потерять его, начал искать, нашёл, но это промедление было для меня роковым… Катер ушёл. Можно было, конечно, добраться до станции по берегу излучины реки Ляохе, но это очень далеко и при том в городе не было ни одного свободного рикши. В это время показался приближающий к берегу катер… Надежда добраться на нём до станции мелькнула в душе, но ненадолго. Катер, оказалось, прибыл за градоначальником и его канцелярией…

— Долго, как вы думаете, удержатся там японцы?..

— Трудно ответить на этот вопрос! Вся русская администрация Инкоу живёт в настоящее время в Харбине в вагонах, готовая вернуться тотчас по взятии Инкоу обратно, но во-первых, наши военные операции отодвинулись теперь дальше на север между Хайченом и Айсазаном, а во-вторых, японцы, конечно, постараются удержать за собою Инкоу, сделав из него базу для доставления продовольствия… Недаром они проводят дорогу от Гайджоу к морю… Устье реки Ляохе для них драгоценно…

— А какая судьба постигла канонерскую лодку «Сивуч»? Ведь он стоял в устье Ляохе?..

— Этого я не знаю! Я её не видал в Инкоу и когда спросил, где она, мне сказали, что «Сивуч» ушёл за двадцать вёрст вверх по течению… Быть может он направился к Хайчену… Река Ляохе на всём этом пространстве судоходна для мелких морских судов.

После рассказа об очищении Инкоу, сотник Чариков перешёл к отдельным эпизодам из жизни южного отряда генерала Самсонова: «Кавалерия в настоящую войну, — начал он, — несёт тяжёлую службу… Она везде на передовых позициях и в силу этого ежедневно терпит, хотя и незначительную, но постоянную убыль в людях убитыми или ранеными… Она же подвергается всевозможным ухищрениям японцев… Не так давно был, например, следующий случай. Стоит на посту ночью казак и видит близ него кто-то ползёт…

— Кто идёт?

— Свой…

— Кто свой?

— Раненый, ползу…

На этот разговор подошёл унтер-офицер и начал продолжать допрос:

— Ты чей?

Это на казацком языке значит, какого полка. Но ползущий, как оказалось потом, японец, не понял этой формы речи, или же лексикон выученных им русских слов истощился, только он повернул обратно и, пригнувшись, побежал, за ним побежало ещё несколько человек, но пуля часового положила „своего раненого“ на месте».

— Многие японцы выучились говорить по-русски и этим пользуются для введения русских в заблуждение… Наглы они ужасно…

Но и русские уже приноровились к ним и не остаются у них в долгу. Четыре японских кавалериста, с целью рассмотреть расположение нашего отряда, пробрались с фланга на горку, засеянную гаоляном… Но в гаоляне был наш разъезд из четырёх казаков… Увидя непрошеных и бесцеремонных гостей, наши притаились в гаоляне и стали ждать… Впереди ехал один японский драгун, а сзади трое… Им показывали дорогу несколько китайцев… Как только первый японец поравнялся с залёгшим в гаоляне нашим казаком, последний вскочил и за ноги стащил его с седла на землю… Тот не успел выхватить сабли, как уже был скручен нашим казаком. Остальные японцы бросились наутёк. Нашим казакам достались только проводники-китайцы, да стащенный с седла японский драгун. Первых они привязали косами друг к другу и доставили всех своих пленников живьём в штаб отряда.

— Чем вы объясняете эту смелость японцев?

— Пьянством! Их положительно спаивают «ханшином».

От пленных, раненых и убитых так и несёт отвратительным запахом этой китайской водки. Ханшин — ведь это такое снадобье, что стоит, напившись с вечера, выпить на другой день воды, как человек делается снова пьяным…

* * *
13 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Прохладный, ветреный день. Как мы и ожидали, японцы перешли сегодня в наступление, открыв сильный огонь со всех своих тщательно укрытых батарей.

Бой начался с 5 часов утра. Все свои усилия японцы направили главным образом на наш правый фланг. Некоторые его укрепленные пункты они буквально засыпали шрапнелью, которая рвалась над этими местами по 26 штук в минуту. Наша артиллерия работала отлично и успешно отбивала одну за другой бешеные атаки японцев.

Флот поддерживал в течение всего боя своим огнем наш правый фланг, действуя одновременно и против сухопутных японских батарей, и против их судов. Очень удачно стрелял крейсер «Новик». Я лично видел, как один из его снарядов попал в неприятельскую канонерскую лодку, которую японцы успели, однако, быстро увести на буксире в море. На горизонте в это время были видны 35 японских миноносцев, не считая больших судов. Около полудня недалеко от одного японского судна взорвалась мина, но, кажется, не причинила ему вреда. Настроение в городе весьма тревожное.

Наступил вечер. Бой понемногу стал стихать, и все наши позиции остались за нами.

Вот что пишет «Новый край». «Для поддержки операций наших на берегу, выслан был отряд в составе крейсеров „Баян“ (брейд-вымпел капитана 1-го ранга Рейценштейна), „Аскольд“, „Паллада“ и „Новик“, лодок „Отважный“, „Гиляк“ и „Гремящий“ (адмирал Лощинский), а также миноносцы.

Наши суда вступили в перестрелку с отрядом неприятельских судов и обстреливали береговые позиции неприятеля. Удачными выстрелами с лодки «Гиляк» и крейсера «Новик» побита одна японская канонерская лодка, с крейсера «Баян» снарядами нанесено повреждение броненосному крейсеру 2-го ранга типа «Итцухушима», а крейсер «Чиода» наскочил на наше минное заграждение. Крейсер остался на плаву, но сильно поврежденный с креном ушел в Талиенван. В 7 часов вечера наш отряд вернулся в гавань».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «Мне сегодня не удастся попасть в порт, потому что мы приготовили пушки к действию, а на рейде бродит всякая гадость вроде «Чин-Иена». У нас вчера распространился слух, что мы перехватили японскую телеграмму, где говорилось, что маршал Ояма взбирался на самую высокую гору, откуда видно Артур и Дальний, и назначил начало штурма на 13 июля — ведь это их счастливый день, 13-е и 26-е.

Действительно, 13-го начался штурм правого фланга. Крейсера и лодки поддержали наш правый фланг огнем своих пушек, стоя в бухте Тахэ; по требованию сухопутного начальства в бухту Тахэ были высланы крейсера, канонерские лодки и броненосец «Ретвизан». Несмотря на просьбу адмирала Витгефта — прислать сухопутного офицера для указания цели, — желающих опять не нашлось, и вновь ограничились указанием места на карте. Говорят, что один из миноносцев стрелял по нашим окопам. Японский флот показался на горизонте, начался бой на дальней дистанции, но наши суда успели благополучно вернуться на рейд{157}. Повреждений никаких. Китайцы говорят, что японцы решились на сильнейший штурм и в три дня хотят взять Артур. У них много потерь. У нас 800 человек раненых.

В седьмом часу вечера суда, выходившие в Тахэ, входили в гавань, и тут у самого входа взорвался на мине «Баян». Док был свободен, и сейчас же ввели его в док. Пробоина оказалась 12x12 футов = 144 квадратных фута. В тот же день на мине же на рейде взорвался пароход тралящего каравана, весь нос до середины длины ушел в воду, и его за корму прибуксировали в гавань».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: «В Харбине мне удалось видеть два интересных документа. Один из них письмо на французском языке некоего Гофонга из Чуфу. В нём он рассказывает одному офицеру, что обращался к японским властям с просьбою разрешить его жене выехать из Порт-Артура, но получил категорический отказ.

«Впрочем — замечает он — сюда, в Чифу, очень часто приезжают из Порт-Артура русские, которые сообщают, что в крепости жизнь идёт своим чередом, спокойно и даже весело, поэтому он, Гофонг, не особенно тревожится за свою жену».

Другой документ — это два письма раненого и взятого в плен японского офицера Хоа-ио-ди, адресованные в Японию в город Иоко-Кен, некоему Ито, а другое — ротмистру кавалерии Сазаки. Письма писаны, конечно, по-японски, но к ним присоединён сделанный здесь перевод. Автор писем не нахвалится обращением с ним русских властей, офицеров и солдат и замечает, между прочим что на его здесь положении всецело оправдывается японская пословица: «С ружьём — враг, без ружья — приятель».

Из газет: «На днях приехали из Порт-Артура 92 семьи: это последняя партия, которую японцы выпустили, заявив, что последующие шаланды будут уничтожаемы. На одной из них они обрубили паруса, отпустив ее в море. Теперь всех будут считать военно-пленными». («Новости дня»)

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/9801/

В бой идут сибиряки. Сражение на Волчьих горах. Потери японцев огромны, да иначе и быть не может. Убит генерал Келлер! Начинается осада Порт-Артура. «Историческая правда» продолжает следить за событиями Русско-Японской войны.

14 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Оправившись после вчерашней неудачи, японцы около 4 часов утра энергично возобновили свое наступление по всему фронту. Я целый день следил за боем.

Японцы, как и вчера, засыпали наши позиции шрапнелью. Но, направляя свой натиск опять преимущественно на наш правый фланг, они сегодня обратили внимание и на некоторые пункты нашего левого фланга. Знаменитая гора Юпилаза была атакована ими десять раз подряд, но все атаки были нами отбиты, трупы тысячами покрывали ее склоны.

Генерал Стессель обещал выхлопотать всем офицерам, бывшим на Юпилазе, Георгиевский крест, если они удержат этот важный пункт за нами.

К несчастью, блиндажи, построенные штабс-капитаном Сахаровым (бывшим главным инженером г. Дальнего), оказались весьма слабыми и скоро были совершенно разбиты. К вечеру японцы усилили огонь по Юпилазе, и в это время на ней был убит комендант ее укрепления, подполковник Гусаков, прозванный «князем горы Юпилаза», человек в высшей степени симпатичный. Несмотря на это, Юпилаза продолжала стойко держаться. Такая же неудача постигла японцев и на «Скалистом редуте», куда они бросили очень большой отряд, который почти весь был расстрелян частями 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

Наши солдатики в этом пункте особенно лихо отбивали все отчаянные атаки японцев. Кроме штыков были пушены в дело приклады, бревна и камни.

Атака японцев на перевале у дороги также была отбита огнем батареи подполковника Доброва. Наши крейсера «Новик», «Баян», «Аскольд» и броненосец «Ретвизан» обстреливали японские позиции, помогая нашему правому флангу. Я лично видел, как одна мелинитовая 12-дюймовая бомба попала в гору Куисан; ясно было видно, как японцы, бывшие там, кинулись бежать в разные стороны.

К вечеру крейсер «Баян» наткнулся на поставленную японцами мину и, получив пробоину, с креном ушел в порт. Кроме того, мне лично удалось увидеть, как взорвалась одна тралящая на рейде паровая землечерпалка (грязнуха) и, полузатонув, с помощью паровых катеров введена была в порт.

С наступлением сумерек, в 8 часов вечера, бой стал стихать. Все позиции опять остались в наших руках; все атаки японцев на протяжении 22 верст были отбиты с громадными для них потерями. Если японцы не возобновят завтра наступление, то мы смело можем торжествовать «первую победу».

Как уверяли меня участники боя, большинство японских солдат сильно пьяны, это явление наблюдалось и у японских матросов, находившихся на брандерах».

Из газет: «Сын нашего знаменитого писателя гр. А.Л. Толстой отправляется на Дальний Восток вольноопределяющимся 217-го Кромского пехотного полка, отбывающего в составе 6-го сибирского корпуса». («Новости дня»)

«По моск.-казанской жел. дороге в 9-м часу вечера, с сызранским поездом привезены в Москву с Дальнего Востока 13 душевно-больных офицеров и 8 нижних чинов. Транспорт сопровождал московский доктор Розенквист, который принял их из Челябинска». («Русское слово»)

* * *

Пушки на Волчьих горах
15 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Рано утром я узнал, что до ночи вчерашнего дня мы удерживали все наши позиции. Вечером, после того как стрельба почти везде прекратилась и японцы, как будто окончательно отбитые, отошли по всей линии, наши войска прокричали «ура», а оркестры проиграли «Боже, Царя храни». Прошло немного времени, как вдруг японцы совершенно неожиданно для нас перешли в новое решительное наступление. Войска наши, утомленные двухсуточным боем, не имея резервов и ввиду страшно растянутой линии обороны, не выдержали отчаянного натиска, сдали и начали отступать.

Первым начал отступление правый фланг, а вслед за ним, после совещания генерала Стесселя и Фока, и левый.

Войска последнего отступали в редком порядке. До слез было трогательно смотреть, как части 4-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии, утомленные двухдневным боем, полуголодные, в изорванной амуниции и одежде, часто без сапог, задыхаясь от страшной пыли, под палящими лучами июльского солнца, отбивали ногу и бодро шли под звуки полкового марша. Генерал Стессель благодарил проходивших мимо него героев за их отличную службу. Японцы опять нас не преследовали, и это позволило нам завершить отступление в полном порядке.

К вечеру, однако, стало совершенно очевидно, что японцы идут по направлению к Артуру. Их колонны были уже видны на перевале Шининцзы.

В 5 часов 20 минут грянул «первый» выстрел с Армстронговской батареи капитана Высоких 1-го по японской кавалерии, переходившей перевал.

Это был первый выстрел, раздавшийся с сухопутного фронта оборонительной линии крепости, и я его записал...

Вот что писал «Новый край»: «15 июля, 7 часов утра (по телефону). Перемена позиций, попросту прямо отступление на правом фланге, согласно приказанию начальника 7-й дивизии, генерал-майора Кондратенко, была начата в 4 часа 30 минут утра. Этот боевой маневр, благодаря прекрасной организации, совершен в полном порядке. Все части отряда правого фланга передвигались под прикрытием батареи Скрыдлова, взводы которой расположены на различных, высотах, и под прикрытием прибывшего свежего батальона. Потери у нас сравнительно ничтожны.

Части отходили, останавливая залповым огнем слабо наседавшего неприятеля.

Войска, утомленные 48-часовым боем, под звуки оркестров занимали вновь указанные позиции в бодром состоянии духа.

Несмотря на усталость, войска в отличном состоянии.

Вчера в 9 часов вечера, когда по всей линии смолкла пальба, в общем резерве полковника Семенова, в Лунвантанской долине, был исполнен народный гимн, покрытый восторженным «ура».

В это время противник прорвался в центр и занял одну из высот Зеленых, гор. Удар был настолько сильным, что наши войска подались, но прибывший генерал Кондратенко в сопутствии полковника Семенова повели их вновь в атаку, и, несмотря на значительное численное превосходство противника, высота была взята обратно. Перемена позиции на левом фланге была произведена в том же порядке под начальством генерал-майора Фока. Переход войск на новые позиции был произведен вследствие приказания и под общим руководством генерал-лейтенанта Стесселя».

Укрепления под Порт-Артуром.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Фуджии обедал один со мной и говорил, по-видимому, без всякой сдержанности. Он сообщил мне, что под Порт-Артуром имеются почти четыре дивизии с 350 орудиями и что раз Ноги возьмется как следует за дело, то он должен преодолеть какое бы то ни было сопротивление и взять крепость большим штурмом. Все кажется возможным для этих маленьких людей, да кроме того, американские добровольцы под начальством Пеппереля сделали с французами в Луисбурге в 1745 г. нечто подобное. Однако это трудное предприятие против современного вооружения, в особенности если русские вполне используют электрические прожекторы и проволочные заграждения.

Далее мой приятель сообщил мне, что Вторая армия, стоящая напротив русских у Кайпинга, почти что равна по численности армии Куропаткина, главные силы которой, по самым достоверным сведениям, все еще стоят к югу от Хайченга. В этом частном случае всякое сравнение, основанное только на числах, было бы крайне ошибочным. В армии Куропаткина были две резервные дивизии, которые многого не стоили. По мнению Фуджии, при самой даже высокой оценке, они не стоили больше одной полевой дивизии. В составе русской армии были также две дивизии, потерпевшие уже серьезное поражение, и их Фуджии приравнивает не больше как к дивизии с полком. Приняв эти соображения за основание своих расчетов, Фуджии приходит к высшей степени благоприятному выводу, что Вторая японская армия обладает значительным превосходством в силах».

* * *

Батарея на Волчьих горах

16 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «3-й и 7-й запасные батальоны и 13-й и 14-й Восточно-Сибирские стрелковые полки заняли позиции на Волчьих горах. Настроение в городе вследствие последних неудач подавленное.

Потери наши в последних боях на перевалах, насколько я мог собрать о них сведения, состояли из 300 убитых и до 1225 раненых. Потери же японцев, по всем опросам моим, надо было считать от 8 до 10 тысяч.

Десять неудачных атак горы Юпилаза обошлись им в несколько тысяч человек, больших потерь им стоила также атака «Скалистого редута» на левом фланге наших передовых позиций. Здесь надо добавить, что японцы в составе своей артиллерии имели две 6-дюймовые бризантные батареи, которые обстреливали главным образом левый фланг нашей растянутой на 22 версты позиции.

Сегодня я посетил одного из моих корпусных товарищей 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка капитана Ушакова, который, при взрыве лиддитовой бризантной бомбы в его окопе, получил 14 ран осколками.

Все госпитали переполнены ранеными.

Поведение наших войск в последних боях было, безусловно, выше всяких похвал. Вот что говорит об этом сегодняшний приказ генерала Стесселя.

ПРИКАЗ
по войскам Квантунского укрепленного района Июля 16-го дня 1904 года. Крепость Порт-Артур
№ 437
13-го числа, с 6 час. утра японцы начали сильно обстреливать наши позиции по всему фронту, особенно сильно обстреливали на правом фланге Зеленой горы, в центре перевала Шининзы, высоты 163 и гору Юпилаза. Одновременно с обстреливанием японцы повели атаки, но, несмотря на очень сильную подготовку огнем, атаки им не удались: везде они были отбиты. Последние выстрелы были уже в темноте, в 8 час. 45 мин. вечера, итого бой длился 14 часов. Потери наши за этот день: убитыми: офицеров — 1 и нижних чинов — 98, потери японцев очень велики.

14-го числа с 5 час. неприятель вновь начал сильную канонаду, выдвинув против нашего левого фланга, у Инчензы, новых 70-80 орудий, а сзади уступов у Анзысана до 20 орудий большого калибра. Из этих-то больших орудий такие же стояли и в центре, он начал буквально забрасывать Юпилазу и высоту 139 у Таленгоу. Мелинитовые бомбы производили разрушение, будучи первым случаем в военной истории, чтобы против полевых позиций были выдвинуты 6-дюймовые пушки.

Атаки противника против Зеленых гор, высоты 163, отряда капитана Ташкевича, Юпилазы и других не имели успеха, хотя противник подходил в упор и его отбивали даже камнями; в этот славный день атаки окончились к 7 часам, т. е. продолжались 14 часов. Несколько орудий нашей славной артиллерии были подбиты и пришли в негодность, часть пулеметов разбита. Комендант Юпилазы подполковник Гусаков убит. Наши потери за 14 часов: офицеров 3 и нижних чинов 100. Потери противника громадны, да иначе и быть не может. Нас укрывали отлично построенные блиндажи; противник хотя пользовался закрытиями, но все-таки должен был двигаться открыто. Появление большого числа орудий крупного калибра сильно ухудшило наше положение, но все-таки после совещания с главными начальствующими лицами я отдал приказание держать позиции. На третий день ночью противник против левого фланга орудия свои продвинул вперед и, разумеется, тем приобрел новое преимущество бить наши отличные крытые блиндажи; хотя инженером штабс-капитаном Сахаровым за ночь и было исправлено все на Юпилазе, но такое исправление под огнем дело трудное. Ночью около 11 часов противник атаковал Зеленые горы и на некоторое время удержал их, затем был отброшен и вновь атаковал, занял некоторые участки этих гор. Частям 7-й дивизии приказано было перейти на другой берег Лунквантана. Появление большого числа орудий крупного калибра против наших полевых заставило подумать, чтобы и нам недостаток этот восполнить. Занятие Волчьих гор давало возможность принять участие и орудиям крепости и флота, и я в 4 часа утра приказал отойти на Волчьи горы; отход среди дня при теперешнем оружии равен поражению, но мы его совершили блестяще, с малыми потерями: убито офицеров 1 и нижних чинов 50. 16 июля будет днем нашей славы и полного конфуза противника, который, потеряв за трехдневный бой массу народа, потерял и дух, и, видя, что наши войска среди дня переходят на его глазах да еще под музыку на Волчьи горы, не осмелился преследовать и поражать нас. Только Господь Бог Его Великим промыслом оградил своих православных воинов. Слава начальникам, слава войскам, совершившим геройские подвиги в трехдневном бою 13-го, 14-го и 15 июля.

Душевная и искренняя благодарность генералам Фок, Кондратенко, как главным вожакам боев; Никитину, Надеину, всем гг. командирам полков, бригад артиллерии, начальникам штабов и адъютантам; батарейным, батальонным и ротным командирам. Всем гг. офицерам, начальникам славных охотничьих команд, инженерам, врачам и всем прочим лицам, выполнившим свято свой долг.

Перед вами кланяюсь, герои охотники, стрелки, артиллеристы, саперы, пограничники, морские команды и дружинники, соревновались одни перед другими. Спасибо вам, герои! Благодарю гг. докторов, как сухопутного ведомства, так и морского, за их самоотверженную помощь, все было образцово.

Дни 13-го, 14-го и 15-го составят славу наших войск. Ура!

Положившим живот свой за Веру, Царя и Родину вечная память...

Генерал-лейтенант Стессель

* * *

Схема укреплений вокруг Порт-Артура
17 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Все надежды на то, что японцы не перейдут скоро в дальнейшее наступление, однако, не оправдались.

Японцы, не дав нам времени устроиться и укрепиться на Волчьих горах, перешли сегодня утром в наступление большими массами. Войска наши принуждены были поспешно очистить укрепления Волчьих гор, которые были устроены весьма своеобразно и даже оригинально по личным указаниям генерала Фока.

Так, например, генерал Фок велел рыть окопы не по вершинам и склонам гор, а внизу, у подошвы. Результатам этого было то, что войска, принужденные оставить эти окопы, должны были при отступлении всходить на свои же горы, под страшным огнем неприятеля. Этим главным образом и можно объяснить большие наши потери за этот день. Все войска вошли сегодня в крепость.

Солдаты, дравшиеся почти без отдыха в течение 4 дней, имеют измученный вид. Но, несмотря на страшное утомление и целый ряд неудач, настроение в гарнизоне бодрое».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «Наши войска окончательно отступили от Волчьих гор, Зеленых, Дагушана и Сайгушана и вошли в линию фортов. Теперь сдавать уже больше нечего, и началась оборона самой крепости. К этому времени фортов наших положительно нельзя было узнать. Везде стояли пушки, устроили рвы, брустверы, внутренние ходы, блиндажи для гарнизона, бомбовые и патронные погреба, вокруг фортов были расставлены белые камешки, расстояния до которых были точно известны. Так как наши пушки с судов стояли решительно на всех фортах и батареях, то туда всюду были назначены наши же морские офицеры и прислуга к пушкам были матросы. Командир порта имел общее заведование морскими пушками, по распорядительной части его помощником был капитан 2-го ранга Клюпфель, а по материальной части капитан 2-го ранга Скорупо на правом фланге и Подушкин на левом. Для снабжения боевыми припасами, провизией, заведования и замены людей, исправления повреждений и прочих надобностей вся линия укреплений была разбита на сектора, и все батареи, вошедшие в один сектор, были поручены в заведование судам эскадры. Артиллерийские офицеры этих кораблей назначены заведующими технической частью. На долю «Пересвета» достался сектор недалеко от левого фланга, ближе к центру, состоящий из Угловой, Высокой, Фальшивой, Длинной и Плоской гор, Голубиной горки и Триангуляционной горки, форта № 5, временного укрепления № 5, батареи литера «Д» и Тыловой батареи, а затем Чайный редут и Рыжая горка (после падения Высокой). На всех вышеозначенных горах никаких решительно укреплений не было, а так, уже ради приличия скорее, привезли по две-три 37-мм пушки».

Из книги Г. Глухих и К. Гук «История русско-японской войны 1904-1905»: «Волчьи горы, находящиеся на расстоянии 7–8 км от крепости и огибающие ее дугой между бухтой Десяти Кораблей и горами Дагу-шань и Сяогушань, не были укреплены. Более того, подступы к ним были покрыты густыми зарослями гаоляна, под прикрытием которых противник мог незаметно подойти к позициям русских. Только вечером 15 июля заросли стали вырубать, а на их месте рыть окопы. Справа от высоты 179 (гора Поворотная) занял позицию 14-й полк 4-й дивизии, усиленный отрядом добровольцев и 32 орудиями. Слева от него находились отряды 2-й бригады из 4-й стрелковой дивизии и три отряда добровольцев. У них на вооружении было только восемь орудий, а дивизия Кондратенко располагалась в районах гор Дагушань и Сяогушань.

Вечером 16 июля отряды Ноги через заросли гаоляна подошли к позициям русских на 300–400 метров и утром следующего дня при ураганном артиллерийском огне атаковали Поворотную и позиции 14-го стрелкового полка.

Корабли в Порт- Артуре были впервые обстреляны осадной артиллерией японцев. Адмирал Витгефт ранен. Броненосцы "Победа", "Пересвет", "Ретвизан", "Ослябя" вели контрбатарейный огонь по японцам.

На следующий день в результате ожесточенных боев японские войска выбили русские войска с высоты Дагушань, северо-восточнее Порт-Артура.

Русский отряд кораблей: крейсер "Новик", "Бобр" и истребители "Бесшумный", "Бесстрашный", "Беспощадный", "Бдительный", "Безупречный", "Бодрый", - вышли из Порт-Артура в бухту Тахэ - в 4 милях северо-восточнее гавани. По прибытии открыли артиллерийский огонь по левому приморскому флагу японских войск, причинив им большие потери.

Наступление продолжилось и на следующий день - японцы взяли высоту Сяогушань, однако дальнейшее их продвижение было остановлено русской обороной, поддерживаемой с моря огнем с русских кораблей. За пять дней боев русские потеряли 1840 человек убитыми и ранеными (в том числе 39 офицеров), 84 человека попали в плен. Японцы потеряли не менее 6000 человек (в том числе 2500 ранеными). То, что 17 июля русские войска отступили в район укреплений крепости, означало начало ее блокады со стороны суши».

Телеграмма командующего Манчжурской Армией ген. А. Куропаткина: ««Три японские армии возобновили наступательные действия на южном фронте. Арьергарды упорно оборонялись, пока противник не проявил значительно превосходных сил. Отряд у Симучена, по сведениям до 3-х часов пополудни, с успехом удерживал наступление противника и нанес японцам большие потери. Главный удар дагушанской армии генерала Оку сего числа направлялся в разрез между Симученской и Хайченской группами. На восточном фронте с утра сего числа началось наступление японцев против Тхавуанской позиции, причем группировка главных сил противника обнаружилась против правого её фланга и в обход его. По сведениям, в Инкоу производится высадка значительного количества японских войск под прикрытием нескольких военных судов…

На восточном фронте мы сохранили все наши позиции. По окончании боя выяснилось, что против 18-ти батальонов действовало не менее двух японских дивизий и подавляющее количество батарей. При таких условиях я не признал уместным продолжать бой на следующий день и решил отойти к северу. Отход с позиции был совершен в величайшем порядке.

Потери еще не выяснены; но можно предполагать, что из строя выбыло около 20-ти офицеров и шестисот нижних чинов. В числе офицеров тяжело ранен командир Томского полка, полковник Успенский.

По долгу службы свидетельствую о выдающейся стойкости всех подчиненных мне войск. В этом тяжелом 15-ти часовом бою в особенности выразилась несокрушимая стойкость сибирских полков, на которые обрушился главный удар японцев. Ни одна пядь на позициях не была уступлена, несмотря на огромное численное превосходство и повторные атаки на центр, где дело четыре раза доходило до штыкового боя, которого японцы не выдерживали. Перечень чинов, заслуживающих награды в этом славном бою, будет представлен. Потери японцев цифрой выразить не могу, но смело докладываю, что они были значительнее наших».

На карте хорошо видно, как отступала к Порт-Артуру русская армия.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Предполагалось, что у русских не было настоящего генерала и что потому они были неподвижны и неспособны к маневрированию и контратакам. План состоял в следующем: пять батальонов гвардии должны удерживать правый фланг противника, а в это время три батальона совершат кружное обходное движение вокруг этого же фланга.

Хотя план и был хорош, но все-таки скорее был похож на военную авантюру.

Левая колонна, состоявшая из одной полевой батареи, двух с половиной эскадронов кавалерии и трех батальонов Императорской гвардии, двигаясь целую ночь и вплоть до полудня 31-го числа, эта колонна своим направлением очертила круг и оказалась у пункта в двух с половиной милях по воздушной линии к северо-западу от Ханчапутзу. Здесь японцы встретили четыре неприятельских батальона, ожидавших их на крутом и скалистом хребте.

Было вполне ясно, что сибирские стрелки не намерены были обращать ни малейшего внимания на Императорскую гвардию и решили, что если японцам так хочется овладеть их позицией, то пусть они возьмут ее острием штыков. Полковник Юм рассказывал мне, что в самый разгар боя один из солдат обратился к своему ротному командиру с замечанием, что эти люди напротив такие хорошие стрелки и так храбро высовываются из-за закрытий, что, по его мнению, это, должно быть, японцы, а не русские. Офицер ответил ему, что если это его мнение, то пусть он развернет свой маленький флаг с восходящим солнцем и воткнет его на вершину своей позиции. Солдат исполнил это и убедился, что люди на противоположной стороне, видимо, не были большими почитателями его национальной эмблемы, ибо флаг был немедленно прострелен в трех местах.

21-й Восточно-Сибирский стрелковый полк — один из немногих хорошо стреляющих полков, с которыми японцам пришлось до сих пор встречаться. На таком близком расстоянии высунуться из-за хребта возвышенности более чем на секунду означало верную смерть. Нет более трудного испытания для солдата, как приказать ему опять повторить атаку после первой неудачи. Его волнение улеглось, и он имел достаточно времени, чтобы уяснить себе, что первый поднявшийся с земли человек будет подстрелен как кролик. Японцы не сделали этой попытки и своим слабым огнем как бы признали, что весь их пыл к атаке сам собой охладел.

Теперь стало ясно, что план Куроки потерпел неудачу.

В 5 ч. 30 мин., во время самого возбужденного настроения штаба армии, было замечено, как один из японских солдат, цепляясь руками и ногами, взобрался по крутому скату возвышенности и укрепил свой флаг, эмблему восходящего солнца, на верхушке древней Тованской башни. Он сам и другие его два или три товарища, присоединившиеся к нему, очевидно, находились под огнем, потому что видно было, как они прятались за башню. В 5 ч. 45 мин. наблюдаемое нами, ничем не задержанное наступление японских войск и характерные одиночные выстрелы, указывающие на окончание сражения, дали нам ясно понять, что русские против фронта 2-й дивизии решили оставить поле сражения.

Почему они так поступили, сказать невозможно до тех пор, пока не будут даны объяснения этому с русской стороны. Может быть, по случаю смерти храброго генерала Келлера. Может быть, потому, что до них дошли сведения о постигшей их неудаче на северном, удаленном участке сражения. Какова бы она ни была, эта причина, однако отступили, несомненно, не потому, что войска Куроки нанесли поражение войскам Келлера».

Сибирские стрелки.

* * *
18 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня, по каким-то для меня необъяснимым причинам, был выпушен с гауптвахты еврей Серебряник, которого я и встретил свободно разгуливающим по крепости, хотя против него не оказалось «прямых» улик в шпионстве, но зато «косвенных» доказательств было слишком достаточно. Будь на месте нас, русских, немцы, англичане или американцы, конечно, этот подозрительный еврей был бы давно уже повешен. Настроение в городе тоскливое, в особенности среди интеллигенции.

ПРИКАЗ
коменданта крепости Порт-Артур 18 июля 1904 года
№ 490

Доблестные защитники Порт-Артура! Настал час, когда все мы соединились для защиты той пяди Русской земли, которая именуется крепостью Порт-Артур. Наш Великий Царь и наша общая мать родина Россия ожидает от нас беззаветного исполнения нашего святого долга — защиты сей крепости от врага. Пусть каждый из нас вспомнит слова святой присяги и утвердится в мысли, что нет ему иного места, кроме назначенного на верках крепости. Как наши предки, мы не поступимся ни одним шагом Русской земли, постоим за себя и накажем врага за его дерзкое нападение на нас. С нами Бог, разумейте языцы!

Приказ этот прочесть во всех ротах, батареях и командах.

Комендант крепости генерал-лейтенант Смирнов»

Телеграмма командующего Манчжурской Армией ген. А. Куропаткина: "На Янзелинском перевале начальник восточного отряда, генерал граф Келлер, избрав для наблюдения за боем наиболее обстреливаемую батарею, в 3 часа дня был смертельно ранен и через 20 минут скончался. На направлении Саймацзы-Ляоян японцы сосредоточили, по-видимому, большие силы. Потери в бывшем здесь 18 июля бою еще не приведены в известность. Войска наши удержались на своих позициях».

* * *
19 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Ночью на 19 июля шел дождь. Массу хлопот и затруднений нашим войсковым частям, находящимся на передовых позициях, доставляют гаолян и другие злаки.

Согласно приказам генерала Стесселя за № 344 и № 361 (от 4 июня), как войскам, так и мирному населению воспрещалась косьба китайского хлеба, даже и за деньги.

Теперь же наши солдатики выбиваются из сил, чтобы в кратчайший срок повалить гаолян, достигший местами высоты человеческого роста.

В нескольких местах против правого фланга нашей крепости попытки скосить его окончились неудачей, так как японцы открывали по гаоляну сильную стрельбу и даже устраивали в нем засады всякий раз, как солдаты наши выходили на работы. Вблизи же наших укреплений весь гаолян и чумизу удалось скосить сравнительно благополучно.

Насколько можно заметить, японцы сильно торопятся скорее окончить свои осадные работы и постройку своих батарей. Сегодня в 5 час. дня батарея Лит. Б открыла стрельбу по работающим японцам и своими удачным выстрелами причинила им, по-видимому, значительные потери».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Убит генерал граф Келлер! Эта печальная весть облетела Харбин ещё 19 июля вечером.

Большая утрата для русской армии!

Я ещё не особенно давно был в восточном отряде, которым начальствовал покойный, и видел симпатичного генерала.

Как живой стоит он и теперь передо мной. Он встретил меня у своей более чем скромной палатки рядом с одним из своих любимых разведчиков, поручиком Ланг.

Глубокий, в душу западающий взгляд его глаз как-то странно ясно представляется мне именно теперь, когда эти глаза сомкнулись навеки.

Он погиб в славном деле у Далинского перевала, где наши три корпуса, перейдя в наступление, оттеснили японцев до Симучена. Этот-то успех нашего оружия запечатлён смертью доблестного генерала.

Наместник Его Императорского Величества на Дальнем Востоке генерал-адъютант Е. И. Алексеев, только что 19 июля утром прибывший в Харбин и предполагавший посвятить осмотру харбинских учреждений два дня, в тот же день вечером выехал обратно в Мукден. Его высокопревосходительство посетил только братскую могилу, где похоронены вольные дружинники, павшие в бою с хунхузами, осаждавшими Харбин 13 июля 1900 года, лагерь артиллерии и отделение конского запаса, лазарет Дворянского отряда, Иверскую и Елизаветинскую общины Красного Креста, 1 свободный госпиталь, казармы 17 стрелкового полка и склад Государыни Императрицы Александры Фёдоровны".

* * *
20 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Чудный питомник, находившийся вблизи 5-го временного укрепления, по приказанию начальства был сегодня весь вырублен войсками. Грустно было смотреть на безжалостное опустошение этого «единственного» в городе уголка, где было так много зелени, ласкавшей взоры жителей Порт-Артура. Ничего не поделаешь — война!

В городе сегодня говорили, что японцы уже исправили док в Дальнем и теперь производят там починки своих миноносцев. Нечего сказать, хорошую услугу оказал нам г. Дальний и все те, которые так горячо ратовали за его постройку!»

21-й Восточно-Сибирский стрелковый полк в обороне.

Из книги Яна Гамильтона «Записная книжка штабного офицера во время русско-японской войны»: «Вечером Инуйэ приказал генерал-майору Кигоши атаковать позицию у Юшулинга полной бригадой из шести батальонов пехоты при четырех батареях горной артиллерии и одной полевой. В это же самое время генерал-майору Сасаки было приказано двинуться к Пенлину и атаковать там русских бригадой из пяти батальонов….

Правый батальон вскарабкался на холмы северной стороны долины и, двигаясь вдоль них к западу, с рассветом наскочил на слабую русскую заставу. Эта застава расположилась на крутой и высокой возвышенности приблизительно в 300 ярдах к востоку от Макураямской седловины. Застава эта была захвачена врасплох, раньше чем ее люди успели приготовиться к обороне. На том месте, где застали заставу, было найдено чучело часового, сделанное из соломы и одетое в изодранный русский мундир. Каждый, небрежно поверяющий линию сторожевого охранения с соседней высоты к западу от Макураямы, должен был заключить, видя подобные чучела часовых, что войска охраняются очень тщательно. Этот соломенный человек произвел на меня сильное впечатление, будучи очень эмблематичной персоной. В трехстах ярдах к западу от наступавших японцев находилась высота Макураямской седловины, а в 250 ярдах позади нее (хотя японцы об этом и не знали) располагались два русских батальона, которым была поручена оборона этой части русской позиции. Оба эти батальона погружены были в глубокий сон. Если бы даже японцы были всеведущими, то они не могли бы действовать с большой быстротой. Не теряя ни одной минуты, они, как стая собак, отчаянно пустились преследовать убегавшую к Макураямской седловине заставу.

Звук выстрелов по русской заставе произвел тревогу по ту сторону седловины. Беспорядочной толпой, полураздетые, полупроснувшиеся русские взбирались поспешно с запада на седловину. Даже в такой критический момент дело во многом зависело от случая. Как обыкновенно, счастье оказалось на стороне японцев, и они достигли вершины ранее русских. Взобравшись на седловину, японцы, к своему крайнему удивлению, очутились лицом к лицу с полураздетой беспорядочной толпой русских, задыхавшихся от бега и, видимо, без офицеров. В одно мгновение японцы спустились вниз и начали стрелять в открыто стоявшую массу людей, находившуюся чуть ли не прямо под дулами их ружей. Хотя русских было в два раза больше, но, казалось, все слагалось против них. Их люди были в замешательстве, среди них не было всем известного начальника, который мог бы отдать приказания. Нижние чины не могли уяснить, что такое происходит кругом, и с ними не было их ротных офицеров. Японцы же, наоборот, были в полном порядке, бодры и отлично знали, что им делать. То обстоятельство, что при подобных условиях у русских все-таки не было паники, нужно отнести к большой их чести. Они энергично, по меньшей мере в продолжение получаса, боролись за седловину. Японцы, не принимавшие участия в борьбе на седловине, свободно обстреливали неприятельский бивак, открыто лежавший под ними на расстоянии меньше 300 ярдов. По счастью для русских, японцы не такие хорошие стрелки, как буры, а то от них осталось бы очень немного.

Штаб армии подтвердил историю, рассказанную мне Жардайном, что японские солдаты разражались взрывами смеха и кричали друг другу точно толпа школьников:

«Вон там, друзья, стреляйте в старого офицера, который натягивает свои штаны!», «Нет! Нет! Нет! Вон там, толстый майор надевает свою саблю!», «Лошадь! Лошадь! Стреляйте скорее в лошадь!».

Такие крики слышались вдоль всей седловины. Я должен добавить, что русские, очутившиеся в таком злополучном затруднении, обнаружили в большинстве случаев похвальное хладнокровие. Видно было, как один молодой офицер спокойно умывался и старательно причесывал свои волосы в то время, когда воздух был наполнен свистом пуль. (…)

Как только Макураяма была взята, маленьким горным орудиям пришлось продвинуться дальше на расстояние действительного выстрела от второй русской позиции на хребте Шизан и на холмах к западу, куда они собрались с Макураямы. Шесть полевых и шесть горных орудий немедленно открыли огонь с юга от японских окопов, а одновременно с ними также открыла огонь горная батарея с севера этих окопов.

Артиллерийский и ружейный огонь с Шизанского хребта так чисто сметал все с ровной скалистой поверхности Макураямского плато, что японцы были вынуждены сползти за восточный хребет и стрелять оттуда очень торопливо и неточно. Если бы русские имели пару больших пятидюймовых орудий на горе на полдороге к Пенчихо, они причинили бы японцам на Макураяме большие затруднения. К следующему дню все это могло измениться, ибо японцы стали рыть окопы и рыли их целую ночь…

Одно обстоятельство подало японцам большие надежды. Оно заключалось в том, что Сасаки и Окасаки одержали большую победу у Пенлина. И на следующее утро русские покинули позицию, и причиной их отступления, несомненно, были плохие вести из Пенлина. Это лишило русских последней надежды вновь овладеть Макураямой и заставило опасаться за свои собственные сообщения.

У Сасаки было пять батальонов пехоты, одна горная батарея и эскадрон кавалерии. Он знал, что Окасаки с пятью батальонами северян должен был скоро присоединиться к нему, но южане предпочитали полагаться только на свою собственную храбрость. Сасаки немедленно начал приготовления к атаке неведомого противника на другой стороне долины. Четыре батальона начали наступление медленно и осторожно в очень широком по фронту боевом порядке. В 8 ч. утра они привлекли на себя огонь противника, и в то же самое время японская горная батарея открыла огонь по противоположному горному хребту, стреляя через головы своей пехоты. Большим облегчением для всех служило то обстоятельство, что у противника не было артиллерии.

Но все-таки в течение продолжительного времени нельзя было намного продвинуться вперед. Параллельно русской позиции и на небольшом от нее расстоянии проходила углубленная дорога. Отсюда велся очень чувствительный огонь, который перекрещивался с огнем других двух русских рот, расположившихся на высоте у левого фланга главной неприятельской позиции. Этот огонь временно делал невозможным дальнейшее наступление на этом участке. Между тем русские удлинили свой правый фланг и сделали очень угрожающую попытку обойти японский левый фланг. К счастью для Сасаки, его войскам удалось изменить к лучшему обстановку на другом фланге прежде, чем обходное движение сделалось настолько угрожающим, что заставило бы его остановить наступление. Внимательно следивший за всем командир шести маленьких орудий наконец определил благодаря счастливому случаю место столь зловредной углубленной дороги. Рота неприятельской пехоты, неумело направляемая, показалась на хребте возвышенности в сомкнутом строю и немедленно была осыпана шрапнелью… Как только углубленная дорога замолчала, горсть японцев, Жардайн говорит, что семь человек, пробралась вокруг русского крайнего левого фланга и заняла такую позицию, с которой можно было продольно обстреливать две русские роты на этом фланге.

Эффект, достигнутый стрельбой этих нескольких людей, служит первым практическим воплощением той моей идеи, которую я имел смелость долгое время открыто высказывать. Дело заключалось в том, что сила современного магазинного огня настолько могущественна против всего подверженного его действию, что даже полдюжины людей, скрытно пробравшись, могут продольно обстреливать позицию, занимаемую армией, и причинить в данном месте столько потерь и беспорядка, что этим будет облегчена фронтальная атака.

Русские недолго держались под этим огнем. Небольшая группа людей, обстреливая их сомкнутые ряды из-за укрытия с 300 ярдов, не могла быть легко обнаружена; люди начали колебаться, и под конец атакующие с фронта войска, воспользовавшись этим случаем, пошли в штыки и быстро сбросили эти две роты с холма.

Таким образом, русский левый фланг был совершенно разбит, и теперь настала очередь их правого фланга. На некоторое время этот фланг перестал теснить японский левый. Многие офицеры заметили, что русские беспрестанно оглядывались назад через правые плечи, как будто они ожидали каждое мгновение появления чего-то с юго-востока.

Солдаты, оглядывающиеся назад, перестают быть грозными, и вскоре вся их линия начала отступать через хребет, который служил им первой позицией. Скоро стала ясной причина их озабоченности. Окасаки оказался так близко от Сасаки, что через час мог бы уже присоединиться к его левому флангу и вполне обеспечить этим обход русской позиции. Со всей уверенностью, которой должен отличаться хороший генерал, действующий совокупно с другим, Окасаки предпочел достигнуть большего. Будучи уверен, что если Сасаки и не нанес самостоятельного поражения русским, то во всяком случае будет в состоянии удержаться на своей собственной позиции, Окасаки двинулся дальше к западу и, прогнав несколько слабых русских застав, занял высокую гору, господствующую над узким проходом, через который пролегал путь отступления русских. В полдень показалась отступающая русская колонна, пробиравшаяся по извилистому дну дефиле, такому узкому, что в некоторых местах люди могли идти только фронтом по четыре человека. В эту-то длинную, извивающуюся массу людей японцы, расположенные вдоль южных обрывистых скал, стреляли с такой же безнаказанностью, с какой спортсмен стреляет на индийских охотах по загнанному тигру. Русские не могли взобраться на отвесные стены дефиле, а японцы стреляли с краев скал по ним.

Так эта злополучная колонна продолжала движение, как бы прогоняемая сквозь строй и корчась от боли в наиболее опасных местах, как раненая змея, пока наконец агония. не кончилась. Русские выслали парламентера с белым флагом с целью узнать, могут ли перевязочные пункты сразу начать свою работу, подбирая раненых, что и было своевременно разрешено. Впоследствии между японскими офицерами было много разговоров о том, имели ли русские право при подобных обстоятельствах унести с собою ружья и патроны. Японцы считают, что русские при прохождении через дефиле потеряли убитыми по меньшей мере 500 человек, и никто не может сказать, сколько их было там ранено…

Один офицер, посетивший это дефиле несколько дней спустя, говорил мне, что на протяжении 400 ярдов вся дорога представляла собой сплошную массу окровавленных перевязок и тряпок. Сражение у Пенлина кончилось этим ужасным побоищем, которое хотя и представляет очень грустное событие для всякого русского, но все же с известной оговоркой было славным делом для всех участвовавших в нем, ибо только немногие пленные были не ранены. Я знаю много начальников, которые, попав в подобное положение, сразу положили бы оружие. Может быть, они правы, а может, и нет; но, несомненно, что русская манера смотреть на эти вещи более существенно указывает на их патриотическое чувство.

Хотя русские солдаты храбро сражались и умирали со славой, но я думаю, что даже самые горячие петербургские или московские патриоты должны признать, что при Юшулинге и Пенлине управление войсками заставляло желать очень многого и очевидно, что это плохое управление войсками не было возмещено автоматической деятельностью ни одним хорошо подготовленным полком или бригадой. Я вполне сознаю, что британский генерал проводил свою жизнь под стеклянным колпаком. Общество довольствуется мыслью, что причина того, что многое у нас в армии делается кое-как, наудачу, заключается в свойствах самой армии. Обществу бесполезно доказывать, что та глубокая вера в самого себя, которая заставляет армию думать, что для нее излишни разные предварительные хлопоты, есть свойство, присущее нации, а не характеристика армии. Но я никогда не мог усмотреть в действиях человека с бревном в глазу, вынимающего у своего ближнего из глаза спицу, ничего другого, кроме любезного поступка. Поэтому я осмелюсь сказать, что, как бы велико ни было бревно в моем собственном глазу, это не должно мне помешать вполне ясно видеть, что действия русских у горы Макураяма отличались удивительно случайным характером, а их распоряжения, казалось, только содействовали катастрофе».

Телеграмма командующего Манчжурской Армией ген. А. Куропаткина: «Сего 20 июля войска наши отошли от Хайченапо дороге к Аньшаньчжану. Несмотря на крайне знойный день, движение совершено в порядке, неприятель не тревожил; приняты все меры к облегчению ноши пехотинца: в каждую роту выдано несколько подвод для перевозки шинелей или вещевых мешков; зной, однако, так велик, что несмотря на принятие указанной меры, число пораженных солнечными ударами довольно значительно.

От войск, расположенных на восточном фронте, никаких серьезных известий сегодня не получено».

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/9676/

Начало осады Порт-Артура. Крестный ход о мире закончился обстрелом. Гарнизон решил стоять насмерть . Жестокие бои в окружении. «Россия слишком сильна, чтобы справляться о силах врага». Эскадра Порт-Артура готовится к последнему походу. «Историческая правда» продолжает рассказ о забытой Русско-японской войне.

21 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Жаркий до духоты день. Войска, под палящими лучами солнца, устраиваются и приводятся в порядок на новых своих позициях.
Ряд последних боев на передовых позициях обнаружил массу недостатков в устройстве обороны крепости. Ввиду этого в ней теперь спешно выполняются наиболее неотложные работы. Сегодня узнал, что еврей Серебряник, выпущенный с гауптвахты, уехал в Чифу на шаланде, очевидно с целью сообщить кое-что японцам о нашей крепости, так как последние дни своего пребывания в Артуре он пользовался полной свободой и мог собрать массу ценных для японцев сведений. Странные у нас порядки!..»

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Ещё в мае пронёсся слух о созыве сибирского ополчения, которому будет поручена охрана железнодорожного пути, причём ныне охраняющие его войска будут двинуты на театр военных действий.

Теперь это ополчение уже созвано.

Почти на каждой станции сибирской железной дороги можно видеть отряды ополченцев, отправляющихся по тому или другому назначению.

Костюм — суконный чёрный кафтан или серая рубашка с погонами красного сукна и жёлтым кантом, фуражка военного образца с красным околышем, на тулье которой пришит, вместо кокарды, металлический ополченский крест, а на околыше номер из жёлтого сукна; такой же номер и на погонах.

Ополченцы, всё молодец к молодцу, выглядывают бодро и весело. Сибирь, для которой настоящая война и исход её имеет огромное экономическое значение, выслав своих сынов в ряды ополчения, напрягла этим все свои силы».

Схема укреплений Порт-Артура

Из газет: «Японские газеты сообщают, что порт-артурский гарнизон на предложение сдаться ответил отказом. Между прочим, их этого же ответа видно, что в Порт-Артуре убеждены в гибели маршала Ойяма со всем штабом на транспортах "Хитачимару" и "Садомару". Гарнизон безусловно не верит в какие-либо неудачи русского оружия. («Русское слово»).

«При занятии Инкоу японцы захватили четырех случайно оставшихся наших солдат. Японский генерал, говорят - Оку, беседовал с ними по-русски и, дав им по три рубля; отпуская, велел передать, что японцы никогда не добивают раненных. К чести генерала надо добавить, что трехрублевки оказались не поддельные». («Русь»)

* * *

Порт-Артур
22 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Жарко. Войска продолжают усиленно косить гаолян. О действиях японцев на суше нового ничего не слышно. Кое-где только появляются неожиданно новые траншеи, которые японцы незаметно возводят по ночам. Сегодня японские суда расстреляли в виду Ляотешаня две шаланды, которые только что вышли из порта и направлялись в Чифу.

Между тем только дня два тому назад они очень любезно вернули обратно одну нашу шаланду, на которой хотели уехать в Чифу несколько наших коммерсантов.

Вообще после падения наших позиций на перевалах из крепости началось бегство европейцев и китайцев, которые целыми массами отплывали на шаландах в Чифу. Но это продолжалось всего несколько дней. В настоящее время бегство почти прекратилось.

Сегодня генерал Стессель получил печальное известие от генерала Флуга, что Инкоу занят японцами. Это был единственный пункт, через который доходили к нам немногие и редкие известия из внешнего мира. С его переходом в руки японцев всякое сообщение крепости с армией генерала Куропаткина неминуемо должно почти прекратиться».

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "Азиатская натура японцев проявляется на войне во всей своей отвратительной откровенности. Мне рассказывал уполномоченный воронежского отдела Красного Креста В. И. Стемпковский со слов раненых, находившихся в лазарете, расположенном в Тьелине, что раненые японцы по окончании сражения стараются подползти к раненым русским и стреляют по ним.

— В меня желтолицый выстрелил, да промахнулся, — говорил один из раненых, — ну да я его ошарашил так, что было моих сил, шанцевым инструментом…

Какое зверское остервенение!»

* * *
23 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «В расположении у японцев каких-либо особых перемен незаметно. Но в кажущемся затишье все время кипит работа. Незаметно для глаз постороннего наблюдателя японцы с лихорадочной быстротой по ночам возводят новые укрепления и роют новые траншеи. Скрытность их сказывается во всем. Так, несмотря на все наши усилия, нам до сих пор не удалось определить точного местоположения их батарей, так как они их помещают за обратными скатами гор.

Среди наших войск я замечал двоякое отношение к своему делу: некоторые части выполняют все оборонительные работы на своих позициях с редкой энергией и быстротой. Другие — наоборот, относятся к ним совершенно равнодушно и ведут их с удивительной неохотой. По моему мнению, это различное отношение солдат к своим обязанностям зависит исключительно от командующего ими офицера».


* * *
24 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня узнал, что в числе прочих лиц, уехавших из Артура на шаландах, были и большинство служащих Русско-Китайского банка. В настоящее время всеми делами этого банка заведуют только четыре человека: г-да Мамонов, Буренин, Рихтер и Дроздов.

Первые два из них, как прапорщики запаса, несут, кроме того, службу на батареях. Господин Рихтер служит в одной из вольных дружин, а господин Дроздов поступил охотником в Квантунскую крепостную артиллерию и состоит в штате Зубчатой батареи.

Все эти лица с редкой энергией и добросовестностью несли во все время обороны крепости тяжелую службу в войсках и в то же время успевали заведовать всеми делами банка. Единственно благодаря их трудам дела банка все время были в полном порядке, и это дало возможность многим из жителей Порт-Артура сохранить в целости свои небольшие сбережения».

* * *

Японцы готовятся к обстрелу Порт-Артура.
25 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Жара и духота небывалые. По случаю начала осады из нашей церкви с 10 утра начался крестный ход. Громадная толпа народа шла за церковной процессией. Тут были и масса рабочих из порта и служащих из магазинов, и местные обыватели, множество женщин и, наконец, свободные от службы офицеры и солдаты.

Это была торжественная и трогательная картина. Жители осажденного города в гробовом молчании, с серьезными лицами, без шапок, под палящими лучами июльского солнца медленно двигались по его узким улицам. Около 11 часов утра посреди базарной площади был отслужен молебен о даровании победы. Все присутствовавшие, чувствуя себя оторванными от всего остального мира, вдали от родины, близких и родных, особенно горячо молились в эти тяжелые для каждого минуты.

Но торжественное молчание скоро было нарушено самым неожиданным образом.

В 11 часов 15 минут с неприятельской стороны раздался выстрел и «первая» граната со свистом прошипела и пронеслась как раз над головами молящихся. Она упала в порт, где и разорвалась. Вскоре вслед за первой просвистели вторая и третья...

Молящаяся толпа дрогнула, кое-кто не выдержал и бросился спасаться бегством, но громадное большинство осталось и продолжало молиться. Как-то странно и жутко было смотреть на эту массу спокойно молящихся людей, над головами которых одна за другой, со зловещим свистом и воем пролетали неприятельские гранаты.

Японцы сделали в этот день с одной из своих, искусно укрытых, батарей около 30 выстрелов бризантными снарядами.

Все они легли в порт. Это была «первая» бомбардировка Порт-Артура с сухопутного фронта. Причиненные ею потери и повреждения были довольно незначительны, а именно: один нижний чин убит и один ранен; во дворе фирмы «Кунст-Альберс» ранен в ногу индус-сторож; одна граната попала в броненосец «Цесаревич», и ранило несколько человек. Одному из них, как говорят, оторвало ногу. Кроме того, легкую рану получил адмирал Витгефт.

Около 3 часов дня японцы начали усиленно обстреливать наши передовые позиции Дагу-Шань и Согу-Шань, а к вечеру их пехота перешла в наступление. В это время полил такой страшный дождь, что принудил японцев приостановить движение. Ружейный огонь и кудахтанье пулеметов продолжались, однако, всю ночь. Ночь была удивительно темная. Не видно было ни зги. Лил дождь.

Густой мрак ночи прорезывали только яркие лучи наших прожекторов да вспышки ракет, которые пускались нашими солдатами для освещения местности

Вряд ли кому спалось в эту зловещую тревожную ночь...»

Вид на Порт-Артур на стороны горы Высокая.

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «Воскресенье, жаркий солнечный день. Утром назначен молебен о даровании победы с крестным ходом. Вдруг в одиннадцать с половиной часов утра послышался какой-то страшный свист и вслед за ним взрыв где-то в порту, все вскочили, но никто не мог понять в чем дело. Через пять минут вновь услышали такой же свист и тут только поняли, что это неприятель, подошедший теперь к городу на расстояние пушечного выстрела, начинает обстреливать порт. Снаряды ложились очень близко к дому командира порта, адмиральской пристани и стоящим у пристани «Цесаревичу» и «Новику». С разрешения командира я послал паровой катер в порт за женой, жившей на квартире командира порта, но оказалось, что офицеры «Севастополя» успели уже пригласить ее к себе. Пока она шла из дому до «Севастополя», два снаряда разорвались около нее и один осколок упал у ее ног. Она нагнулась, чтобы подобрать его, но он оказался совершенно раскаленным. Когда катер пришел на «Севастополь», то там уже собралось большое общество дам, так как командир всегда предупреждал всех, что если начнется бомбардировка, то он приглашает дам за броню «Севастополя». В промежуток между двумя выстрелами катер благополучно проскочил в проход и пришел на «Пересвет», стоявший в Западном бассейне. В этот день рядом с домом командира порта разорвалась масса снарядов, а один разбил каменный забор в саду. По измеренному донышку оказалось, что это 120-мм.

Один снаряд попал в «Цесаревич», в телеграфную рубку, где оторвал ногу дежурному телеграфисту. На правом фланге сильная орудийная и пулеметная стрельба. Броненосцы отвечали перекидной стрельбой».

* * *
26 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня японцы с утра начали обстреливать наш порт 120-миллиметровыми снарядами. Около 10 часов утра один из их снарядов зажег под Золотой горой склад масла и керосина, принадлежавший Морскому ведомству. Скоро все склады были объяты пламенем. Пожарище было ужасное. Клубы черного дыма застилали почти всю гору. Огненные языки, взрывавшиеся при взрыве бочек с керосином, достигали десяти сажен высоты.

Для тушения пожара были вызваны команды матросов и пожарных, которым с трудом удалось его прекратить только к 12 часам дня.

К счастью для тушивших команд, японцы почему-то не обстреливали места пожара, а то, наверное, не обошлось бы без крупных жертв.

Сегодня наши батареи приморского флота и часть морских орудий открыли перекидную стрельбу по квадратам.

Около часу дня японцы прекратили стрельбу по порту и перенесли весь свой огонь на подошву Перепелиной горы. Снаряды их начали падать вблизи зданий 3-й батареи.

Почти одновременно с этим японцы снова повели наступление на Дагу-Шань. Обе укрепленные нами вершины были буквально засыпаны японской шрапнелью.

В то же время часть японской пехоты подошла к подошве этих гор и залегла в долине, в мертвом их пространстве.

Тогда генерал Смирнов попросил адмирала Витгефта обстрелять с моря долину перед Дагу и Согу-Шанем. Для этой цели тотчас были посланы крейсер «Новик» и одна канонерка с несколькими миноносцами, которые некоторое время и обстреливали усиленно указанную долину. Результаты этой стрельбы, однако, нельзя было определить ввиду пересеченной местности.

Около часу дня всякая стрельба на нашем правом фланге прекратилась и бой на время затих. Но около 8 часов вечера он возобновился с новой силой. Японцы буквально засыпали Дагу и Согу-Шань своей шрапнелью, которая целыми тучами проносилась в воздухе, неся смерть и разрушение. Под зашитой своей артиллерии японцы большими массами снова повели атаку на Дагу-Шань. Наша пехота, совершенно засыпанная и забитая в своих окопах и блиндажах японской шрапнелью, не успела даже вовремя открыть огонь по атакующим колоннам. Японцы с непостижимой быстротой взошли по почти отвесным склонам и заставили защитников Дагу-Шаня поспешно очистить их позиции и отступить. Увидев, что Дагу-Шань в руках японцев, наши войска, оборонявшие Согу-Шань, покинули свои позиции без боя. Во время своей атаки японские колонны несли огромные потери от огня нашей крепостной артиллерии, но остановить их натиск невозможно было никакими усилиями.

О наших потерях нет пока никаких точных сведений. Знаю только, что в числе других убит шрапнелью в голову один из самых дельных офицеров Квантунской саперной роты штабс-капитан Эслингер.

Во время сегодняшнего боя особенной стойкостью отличались две роты пограничной стражи. «Новый край» писал о сегодняшнем дне:

«26 июля, в 8 часов вечера, последняя незначительная часть войск правого фланга после упорного двухдневного боя отошла за верки крепости. Противник стремительно, целыми массами, вел несколько атак, подвергаясь сильнейшему артиллерийскому огню всего нашего восточного фронта и части береговых батарей. Когда неприятелю удалось, наконец (вернее, когда нашим приказано было отойти, во избежание лишних потерь), занять Дагу-Шань и Согу-Шань с огромными потерями, численность которых определить очень трудно, с целью, конечно, установить за ночь батареи, — наша артиллерия по приказанию генерал-лейтенанта Смирнова развила настолько сильный огонь по квадратам и прицелу, что не только возводить какие бы то ни было сооружения, но даже далеко кругом не было никакой возможности держаться. Наутро все склоны Дагу-Шаня были изрыты. Снаряды огненным ливнем всю ночь омывали Аагу-Шань».

Из воспоминаний Бенджамена Норригаард "Великая осада (Порт-Артур и его падение)": «Наступление на оборонительные линии русских началось 26 июля. Японская 1-я дивизия — на правом, 11-я — на левом фланге, в центре — 9-я дивизия. Было пасмурное утро. Густой туман окутал верхушки высот, скрывая из вида русские позиции. Около 9 ч прояснилось и японская артиллерия открыла огонь, неоднократно прекращавшийся, вследствие дождя, шедшего с перерывами, благодаря которому трудно было видеть неприятельские укрепления. К вечеру пехота перешла в наступление и заняла подножье высоты с небольшими возвышенностями. С наступлением ночи по всей линии начался общий штурм, отбитый повсюду».

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: «С утра возобновилась бомбардировка порта, причем им удалось зажечь «Масляный Буян» — склад масла, керосина, олифы и пакли. Столб дыма был громадный, и огонь угрожал не только уничтожить все эти запасы, но и весь наш запас угля. Со всех судов были посланы пожарные партии и санитарный отряд для уборки раненых, и, несмотря на усилившийся огонь неприятеля, пожар скоро удалось потушить. Люди работали как звери. В это время корабли были заняты нащупыванием неприятеля. Решительно ни с одного наблюдательного пункта не могли точно указать, где именно была расположена эта противная батарея, — ее абсолютно не было видно. Китайцы из впереди лежащих деревень докладывали, что пушка стоит за горой, а какой-то японский капитан, весь обвязанный травой, ходит по гаоляну. Вскоре одному наблюдателю удалось найти по дымку и месторасположение пушки, и мы открыли сильный и частый огонь по указанному квадрату. История о «травяном капитане» всем очень понравилась, и когда эта невидимая батарея начинала стрелять, все говорили, что это делает «травяной капитан». В ответ на нашу стрельбу и японцы начали отвечать нам. Бросив порт, они стали стрелять по судам, стоявшим в Западном бассейне. В «Пересвет» попало два снаряда: один, пронизав задний мостик и верхнюю палубу, разорвался в верхней батарее, убив вестового Дудника и ранив двух матросов, а другой, пробив верхнюю палубу и борт, разорвался в командирской каюте и осколками пробил следующую палубу в каюте священника, сильно напугав последнего. В «Ретвизан» попало четыре снаряда, и, на несчастье, все в подводную часть, отчего «Ретвизан» принял более 500 тонн воды».

"Новик"

Из воспоминаний лейтенанта А.П. Штера «На крейсере «Новик»: «В конце июля японцы установили несколько 120-мм осадных орудий на Волчьих Горах и начали бомбардировать город и рейд. Бомбардировки производились только днем, чтобы не выдавать своего места; все попытки наших фортов и укреплений открыть этот пункт были тщетны.

Аккуратно в 7 часов утра японцы делали первый выстрел и прекращали стрельбу к заходу солнца; не было, кажется, места в Артуре, куда они не могли кидать снаряды, так что настроение первые дни было очень подавленное.

Главное внимание японцы обратили на Восточный бассейн, где были расположены мастерские, порт и запасы угля.

Так как постоянным местом стоянки «Новика» был именно Восточный бассейн, мы целый день находились под обстрелом, не имея возможности ни укрыться, ни отвечать. Непосредственно рядом с нами находился уголь, который японцы непременно хотели зажечь; снаряды падали так близко от нас и в таком изобилии, что адмирал приказал нам наконец избрать более безопасное место. Не успели мы перетянуться, как снаряд попал в стенку, у которой мы только что стояли, и выбил большую брешь.

Как-то во время завтрака, на который было приглашено много гостей, вошел в кают-компанию вахтенный и трагическим голосом доложил старшему офицеру: «Ваше высокоблагородие, над крейсером снаряды рвутся!» Оставалось только воскликнуть: «That is a very good ocasion to drink» и, придравшись к случаю, выпить лишнюю рюмку водки, так как все равно никаких мер принять было нельзя. Гораздо спокойнее было в это время на рейде, куда снаряды не долетали и где хотя и были еще более опасные мины, но зато не слышно было над самым ухом отвратительных звуков рвущихся снарядов и топкого жужжания разлетающихся осколков. Посылки на рейд или в море в эти дни были для нас облегчением, но несколько минут выхода из гавани являлись критическими, так как это было самое опасное место. Как я уже говорил, японцы посылали снаряды правильными рядами по направлению к угольным складам, что давало возможность заранее знать, в какое приблизительно место упадет следующий снаряд; в то время, как крейсер находился еще в проходе и занимал всю длину его, видно было падение первого снаряда в городе, затем следующий ложился перед домом командира порта, третий — на пристани, наконец, четвертый должен был упасть и самом проходе, а корма еще не вышла из этой линии смерти. Все дело в нескольких секундах, но тянутся они страшно долго, в ожидании, что сейчас где-нибудь рядом должен, наверное, упасть снаряд.

Наконец «Новик» вышел из гавани, а на том месте, где только что находилась корма, с сухим треском разорвался снаряд; команда подбодрилась, ввиду миновавшей опасности, и начала глумиться как над снарядом, так и над пославшими его японцами.

В июле адмирал Витгефт снова начал получать строгие предписания наместника во что бы то ни стало принять бой с японской эскадрой, причем давались самые невозможные сведения о состоянии японского флота. Большинство судов, по этим сведениям, было уничтожено или настолько повреждено, что в Японии будто не хватало доков, чтобы их чинить, орудия совершенно расстелены и лишены поэтому меткости, люди устали от непрерывной блокады. Одним словом, по уверениям наместника, выходило так, что достаточно нам было выйти в море, чтобы обратить в бегство расстроенные силы противника. Между тем, благодаря непосредственным наблюдениям, мы отлично знали состояние японского флота. Те суда, которые были указаны наместником как погибшие или стоящие в доках, мы ежедневно видели перед Артуром. Действительно, нескольких судов, потонувших от взрыва наших мин, не хватало, как, например, броненосцев «Ясима» и «Хацусе», крейсера «Миако» и некоторых канонерских лодок, но этого было слишком мало, чтобы сравнять силы, тем более, что наша эскадра была отчасти разоружена снятием некоторых 6-дюймовых и 75-мм орудий, а также всей мелкой артиллерии; кроме того, крейсер «Баян», получивший пробоину от японской мины, стоял в доке.

Приказания наместника были настолько категоричны, что адмирал Витгефт, хотя и послал в ответ донесение о плачевном состоянии нашего флота, но собрал тем не менее военный совет с участием всех начальников отдельных частей, как морских, так и сухопутных. На совете этом я не присутствовал, но из рассказов очевидцев видно, что в составленном протоколе было решено флоту из Артура не уходить, так как он необходим для обороны крепости как своими орудиями и запасами, так и людьми, которых можно было выставить в десант около 7 тысяч.

Протокол этот подписали все присутствующие; за исключением двух офицеров, которые находили, что флот должен выполнить свое прямое назначение — выйти в море и принять решительный бой. Один из них был командир броненосца «Севастополь» капитан 1 ранга фон Эссен, бывший командир «Новика», а второй — командир канонерской лодки «Отважный», капитан 2 ранга Лазарев, бывший старший офицер «Новика»; оба они остались при особом мнении, которое проводили до конца осады Артура. Если проследить дальнейшие действия флота, то случай этот невольно наводит на самые печальные размышления. Как известно, из всех судов эскадры только два успели выйти в море до потопления в гавани японскими 11-дюймовыми мортирами — суда эти были «Севастополь» и «Отважный»; если командиры этих судов, оставшись при отдельном мнении, сумели в решительную минуту спасти свои корабли от бесполезного уничтожения, вышли в море и в течение долгого промежутка времени боролись с непрерывными минными атаками, то невольно приходит в голову мысль, не является ли гибель наших броненосцев в гавани заранее обдуманным преступлением? Действительно ли командиры этих броненосцев и крейсеров не могли выйти из гавани, или же они не хотели этого сделать, предпочитая скрываться по блиндажам? Офицеры «Севастополя» рассказывали, будто командиру мешали выходить, не давая средств для этого, что заставило его чуть не силой захватить буксирные пароходы и вывести свой броненосец на рейд».

* * *

Японцы под стенами Порт-Артура
27 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Сегодня окончательно выяснилось, что Дагу-Шань и Согу-Шань заняты японцами. Наша артиллерия целую ночь на 27 июля обстреливала оба эти пункта, но без особого успеха. Крейсер «Новик», канонерки «Гиляк» и «Отважный» и часть миноносцев выходили в море и тоже стреляли по японским позициям, но с приближением к бухте Тахэ нескольких японских судов принуждены были отойти под Золотую гору, где и простояли весь день. Утром я поехал на Опасную гору и случайно был свидетелем удивительно интересного зрелища, а именно нашей попытки захватить обратно отданный накануне Дагу-Шань. К сожалению, эта попытка окончилась полной неудачей.

День был ясный и безветренный. Воздух был чист и прозрачен. Я любовался с вершины Опасной впереди лежащей цепью гор, за которыми скрывалась вся японская армия. Японцы ничем не обнаруживали своего присутствия. Изредка только мелькали кое-где отдельные фигуры людей. Вообще же вся местность казалась вымершей и как-то трудно было себе представить, что сейчас же за этой цепью гор стоит целая армия в несколько тысяч человек с несколькими сотнями орудий.

Около 11 часов на Опасную гору приехал один из моих товарищей и сообщил, что по приказанию генерала Смирнова на Дагу-Шань посланы отряд охотников и две роты с целью атаковать его и попытаться отбить четыре наших орудия, оставленных вчера нашими войсками при их поспешном отступлении.

Мы с особенным вниманием стали следить за вершиной Дагу-Шаня. Японцев на ней по-прежнему не было видно.

Вдруг я ясно различил 12 или 15 наших стрелков, поднимающихся редкой цепью по склонам этой горы. Стрелки, укрываясь от глаз неприятеля за огромными глыбами камней, быстро приближались к вершине.

дновременно с этим одна из рот 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка вышла из линии наших окопов, очевидно, на подмогу нашим стрелкам.

Командир роты тотчас же сделал непростительную ошибку, рассыпав цепь на совершенно открытом месте на вершине какого-то бугра. Совершенно было необъяснимо, почему он не воспользовался пересеченной местностью и не постарался возможно лучше укрыть свою роту. Рота залегла, унтер-офицеры стали на колени. Все делалось с соблюдением всех правил, совсем как на параде, но, к несчастью, совершенно были забыты и условия окружающей местности, и сами задачи всего предприятия...

Рота находилась от вершины Дагу-Шаня шагах в 3000.

Между тем наши охотники успели взойти на вершину и залегли за камнями. Вскоре на горе послышались одиночные выстрелы и началась перестрелка между нашими охотниками и японцами, залегшими где-то на другой вершине.

Вдруг, неожиданно для всех, я ясно увидел группу японцев, которые бежали нижней траншеей, намереваясь обойти наших охотников. Так и хотелось крикнуть им и предупредить о грозящей опасности. К несчастью, они не могли, конечно, нас услышать, да и к тому же они были в это время заняты перестрелкой с несколькими японцами, наступавшими на них с фронта. Но вот наши стрелки сами заметили обход и бросились бежать с горы. Японцы выскочили из окопов и открыли по ним огонь пачками.

В то время как наши охотники под огнем неприятеля спускались с Дагу-Шаня, рота 28-го стрелкового полка, рассыпанная на бугре, почему-то дрогнула и, хотя не находилась в сфере огня, побежала назад.

Я не успел еще опомниться, как на месте ротной цепи увидел не более 30 человек с совершенно растерявшимся офицером.

Все это произошло так быстро, что наша артиллерия только минут через пять спохватилась и открыла огонь по японцам, которые тотчас же рассыпались и укрылись в свои траншеи. К счастью, все обошлось без потерь: японцы ранили у нас только одного охотника. Так окончился наш неудачный контрштурм.

Сегодня, во время перекидной стрельбы японцев по порту, несколько их снарядов попали в наши броненосцы: «Ретвизан», «Пересвет» и «Победу».

Из воспоминаний Бенджамена Норригаард «Великая осада (Порт-Артур и его падение)»: «Рано утром 27 июля при отличной погоде возобновился сильнейший артиллерийский бой; японцы сосредоточили почти весь огонь на русских позициях на Ойкесане. Около полудня японская пехота перешла в наступление и к 15 ч русские вынуждены были очистить нижние окопы. Последние были быстро заняты японцами и здесь началось одно из самых замечательных сражений новейшей истории. Вершина высоты была настолько крута, что взобраться на нее человеку почти невозможно, однако японцы неустрашимо лезли наверх. Большая [21] крутость склонов горы была в известном отношении даже выгодна, так как повсюду имелись мертвые пространства, где можно было остановиться на короткое время и перевести дух. Мало по малу японцам удалось вплотную подойти к верхним окопам, хотя и с большими потерями. В некоторых местах японцы находились от укреплений на расстоянии не более 5 или 6 ярдов, но это расстояние надо считать по вертикальному, а не горизонтальному направлению. Как ни коротко было расстояние, пройти его без помощи лестниц не было возможности. Японцы, прислонившись к скале, стреляли вверх, русские, нагнувшись над пропастью, стреляли вниз по наступавшим. В одном месте русский солдат пытался поймать японца арканом; он спустил веревку и удачно накинул ее на шею японца, но последний схватился обеими руками за петлю, прежде чем она была затянута. Наступила страшная борьба за существование. Русский, видя, что не может втащить японца, сразу выпустил веревку из рук. Японец потерял равновесие, слетел в пропасть и разбился, лишив, таким образом, русского солдата удовольствия повесить себя. В других местах японцы успешно достигли укреплений и вступили в жестокий рукопашный бой с неприятелем; тем не менее они повсюду были отбиты и отступили, понеся тяжелые потери.

Ночью на левом фланге 11-я дивизия произвела две отдельных атаки, но безуспешно. Позже были двинуты две роты для новой атаки и на этот раз им удалось выполнить свое намерение. Прорвавшись через линию русских японцы быстро воспользовались выгодным положением и двинули войска через образовавшуюся брешь».

Броненосец "Пересвет"

Из дневника Василия Черкасова «Записки артиллерийского офицера броненосца «Пересвет»: "Вечером сигнал: «Приготовиться к походу». Уже давно шли разговоры о предстоящем нашем выходе в море. По этому поводу было много заседаний командиров и адмиралов и крупная переписка с высшим начальством. Насколько доходили до нас сведения об этом, мы знали следующее. Сперва было приказано с наличными силами исправных судов прорваться во Владивосток. Говорят, что последствием этого приказания и был наш выход 10 июня. Потом последовало вторичное приказание выйти из Артура, причем указывалось, что встреченные нами корабли не броненосцы, как мы думали, а замаскированные пароходы. Адмирал Витгефт ответил, что он не рискует выйти в открытый бой. Приказание вновь было повторено, причем указывалось, что крепость может не выдержать натиска противника и тогда флоту придется сдаться, стоя в гавани. Адмирал Витгефт собрал военный совет, на котором был составлен такой протокол: эскадра может выйти в море только в полном своем составе и при том условии, что корабли будут вооружены так, как им полагается быть вооруженными, то есть снявши с береговых фортов все пушки и поставив их вновь на суда флота. Адмирал и командиры верят своим глазам больше, чем донесениям генерала Десино, и удивляются тем, кто смотрит иначе на это дело. Прорвать блокаду у Артура, если даже соберется вся японская эскадра, наш флот, пожалуй, и сумеет, хотя, конечно, мы много слабее неприятеля, но дойти до Владивостока ему ни в коем случае не удастся, во-первых потому, что поврежденные корабли после первого боя, раньше чем пускаться в длинное и опасное путешествие, требуют захода в гавань для поправления главнейших повреждений (это следует из примеров военно-морской истории и упоминается во всех тактиках); во-вторых, если на «Севастополе» и «Полтаве» хватает угля в мирное время только для того, чтобы дойти кратчайшим путем экономическим ходом из Артура во Владивосток, то имеемого запаса в боевой обстановке им не хватит и на полпути. «Новику» и миноносцам придется грузить уголь в море с судов эскадры. В-третьих, при эскадре слишком мало, сравнительно с противником, контрминоносцев. В-четвертых, ослабленной первым боем эскадре придется трое или четверо суток идти и днем и ночью вдоль неприятельских корейских и японских берегов и островов, вероятно связанных семафором и телеграфом, и, следовательно, место, курс, скорость и состав нашей эскадры будет всегда известен неприятелю, который, обладая подавляющим количеством судов, миноносцев и кораблей береговой обороны, а также преимуществом хода, может устраивать нам засады там, где он пожелает. Что же касается до Артура, то он, по общему мнению, при существующих обстоятельствах продержится по крайней мере до ноября месяца, а за эти три-четыре месяца, если Артур не будет освобожден с суши, Балтийская эскадра, даже в том случае, если она еще не вышла (а мы были уверены, что она давно вышла), успеет подойти к китайским водам, и тогда было бы много целесообразнее нам идти не во Владивосток по опасному пути, а прорваться на соединение с новой эскадрой. Если даже прорыв и не удастся, то все же неизбежным боем мы, безусловно, на некоторый промежуток времени или навсегда выведем из строя японского флота столько же кораблей, сколько и сами потеряем, и тем самым дадим возможность балтийскому резерву, также не обладающему достаточной силой для открытого боя с неприятелем, пройти в Артур не рискуя встречей, и тогда уже соединенный флот будет в состоянии приобрести обладание морем.

Таково приблизительно было содержание протокола военного совета. Для нас, стоявших очень и очень близко ко всему этому, содержание протокола было ясно и жило в наших сердцах, но, видимо, тот, кто не рисковал собственной шкурой, не так глубоко вдумался в содержание дерзкой бумажки, подписанной единогласно всеми адмиралами и командирами артурской эскадры. Быть может, теперь, после боя 28 июля и Цусимского боя, те, кто не верил тому, что было изложено в этом протоколе, убедились, что не чувство трусости заставило адмирала Витгефта ответить вышеприведенным протоколом на категорическое приказание, а любовь к родине и флоту и сознание значения порученной ему эскадры. Прошло несколько дней после отправки с китайцем означенного протокола, как было получено извещение, что протокол дошел до назначения и «с некоторыми комментариями» представлен на усмотрение государя императора. Глубоко убежден, что если бы протокол был представлен государю императору в подлиннике, без «комментариев», то и распоряжения, полученные нами, более соответствовали бы положению. К сожалению, нам неизвестно, в чем заключались комментарии, но кончилось тем, что 26 или 27 июля было получено категорическое приказание: «По приказанию государя императора, избегая боя с неприятелем, идти во Владивосток, дать знать о дне выхода». Такому распоряжению оставалось только подчиниться. Исправными оказались «Цесаревич», «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Полтава», «Аскольд», «Диана», «Паллада», «Новик» и восемь миноносцев. «Баян» стоял в доке, с него сейчас же сняли всю артиллерию и в один день переставили на прочие суда эскадры.

В то время как 27 июля баржа с двумя 6-дм пушками с «Баяна» стояла у борта «Ретвизана» и тот начал грузить пушки, неприятельский снаряд попал в баржу и утопил ее. Поэтому к «Пересвету» подвели баржу с пушками только вечером и там всю ночь устанавливали четыре пушки. На «Победу» тоже дали несколько пушек, но, конечно, до полного вооружения мы были далеки. На «Победе» установили одну пушку с приморской батареи (крепостной артиллерии), и, конечно, оказалось, что она не входит в обойму, пришлось растачивать обойму в порту на станке.

Раненные в Порт-Артуре

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»: "К пассажирскому поезду прицеплен маленький товарный вагон, украшенный красным крестом. Этот вагон почти незаметен в составе поезда. А между тем он несёт в Россию первую крупную жертву сухопутной русско-японской войны — тело убитого 18 июля генерала графа Фёдора Эдуардовича Келлера, в самом начале войны сменившего генерала Засулича в командовании «восточным отрядом».

«Восточный отряд» представлял из себя одну из крупных частей русской армии, которой выпало на долю сдерживать наступление главных сил армии японской, после перехода последней через Ялу и битвы под Тюренченом.

И покойный генерал с честью, успехом и несомненным стратегическим талантом вплоть до своей трагической кончины впереди своих войск исполнил эту задачу.

18 июля его не стало!

Вагончик с красным крестом более чем скромно уносит его прах на дальнюю родину к осиротевшей вдове, графине М. А. Келлер. Его сопровождает его единственный сын, едущий в купе I класса, бывший корнет-кавалергард, а ныне нежинского драгунского полка, стоящего на южном фронте под командой генерала Бильдерлинга, у которого молодой граф Александр Фёдорович Келлер состоит ординарцем.

Я ранее ещё познакомился с графом в Харбине. Крайне неловко было при первом знакомстве расспрашивать подробности постигшего его тяжёлого горя. Но совместная дорога сближает, и встретившись снова с графом на станции Маньчжурия и совершая оттуда путь в одном вагоне, мы сошлись и разговорились.

— Вы провожаете тело вашего батюшки до самого имения Сенницы в Рязанской губернии? — спросил я.

— Нет, только до Иркутска…

— А оттуда?

— Оттуда вагон останется на попечении двух денщиков моего отца, которые едут со мною… Кроме того я телеграфировал, чтобы гроб встретили в Челябинске некоторые из родственников. — А вы возвратитесь на войну? — Конечно! Мой отец перевернулся бы в гробу, если бы я поступил иначе…

— А ваша матушка? Разве вы не думаете, что потеряв мужа, её горе усугубится мыслью, что и её единственный сын находится в постоянной опасности?

— Всё это я понимаю, но это неизбежно, раз мой отец находился на военной службе, а я состою на ней, это был его долг, а теперь это долг мой…

— Всё это так, но жена и мать…

— Жена и мать солдата должна быть готова к этому… Я думаю даже, что мимолётное свиданье со мною и новая разлука для матушки будет тяжелее…

— Это-то конечно, но я думаю, что ввиду постигшего несчастья, вы могли бы совсем не возвращаться на войну…

— На это я никогда не соглашусь.

— Скажите, граф, у вас есть желание отомстить японцам за смерть вашего отца? — спросил я.

— Вообразите, этого чувства во мне нет и следа, да я думаю, что появление его было бы нелогично… Если бы мой отец был убит кем-либо не во время войны, по чувству злобы или с корыстною и иною целью, конечно я бы мог желать отомстить убийце, но на войне японцы лишь исполняли свой долг, и отец точно также, если не сам убивал, то это делалось по его распоряжению… Мне думается, что если, бы судьба впоследствии столкнула меня с человеком, по приказанию которого стреляли в моего отца, я не мог питать и не питал бы к нему ни малейшей злобы… Я не скажу, чтобы я не хотел иметь случай убить японского офицера, или генерала, я это сделал бы с удовольствием, исполняя этим свой долг солдата… Чувство мести к японцам у меня вызывает не смерть моего отца, страшно меня поразившая, а их зверство с ранеными, их глумление и надругание… Вот за что я готов мстить им, а смерть отца — это такой естественный факт войны… И я думаю, что не один я так чувствую… У меня есть для этого поразительный пример, это случай с моим родственником князем Радзивиллом. Он во время англо-бурской компании сражался добровольцем в рядах англичан, и во время одного из сражений один бур выстрелил в него на столь близком расстоянии, что князь Радзивилл запечатлел в своей памяти лицо своего врага. Князь был ранен в бок, и рана была настолько опасна, что он пролежал несколько месяцев… После войны судьба столкнула князя Радзивилла с этим буром, стрелявшим в него, заграницей… Они познакомились и даже дружески позавтракали вместе в ресторане… Война порождает между людьми иные счёты!..

— Куда был ранен ваш отец?

— Спросите лучше, куда он не был ранен? В него попала шрапнель, причём он был ранен тридцатью шестью пулями, в грудь, в живот, в обе руки и обе ноги, а дистанционная трубка снаряда врезалась ему в левую сторону груди. Из висевших у него на шее на золотой цепочке образков, пять были повреждены пулями, а на одном оттиснулся отпечаток золотой цепочки.

— В официальном сообщении было сказано, что он жил двадцать минут…

— Это ошибка… Он был убит на месте… Рядом с ним стоял на верху сопки — это было у Ляндинсяна — начальник его штаба полковник Ароновский. Силою взрыва шрапнели он был отброшен далеко от отца… В это время поднимался на сопку ординарец отца, сотник Нарышкин, и вдруг увидел столб пыли и падение двух офицеров. Полковник Ароновский, по счастью, не раненый и не контуженный, вскочил и крикнул: «Генерал убит, носилки!..»

— На войска это известие, вероятно, произвело страшное впечатление? — спросил я.

— Да, солдаты отца очень любили, и его смерть действительно, поразила их… Мне рассказывали любопытную подробность. У отца как будто было какое-то тяжёлое предчувствие… Когда он вместе с полковником Ароновским подошёл к подножию сопки, на которой ему суждено было найти смерть, он остановился как бы в раздумье, но затем махнул стеком — английским каучуковым хлыстом — и стал подниматься…

— Где вы получили известие о смерти вашего отца?

— Я был в это время в Ляояне… Мне сообщили, что отец тяжело ранен… Я поскакал к Ляндинсяну и сделал этот путь в шесть часов… На месте я узнал роковую истину… Тело отца пришлось положить в тяжёлый деревянный китайский гроб. На крышку его положили шашку, шапку и ордена, и понесли на руках до этапа. Начальник этапа хотел для дальнейшей перевозки тела дать лафет, но ввиду того, что бой продолжался, и каждое орудие могло пригодиться, гроб поставили на артиллерийскую фуру и повезли в Ляоян.

Торжественна и умилительна была картина, когда печальный кортеж проезжал мимо 2 бригады 35 дивизии. Все солдаты обнажили головы и перекрестились как один человек. Выражение этих простых русских лиц красноречиво говорило о состоянии их души, и той печали, которую они испытывают. Гробу были отданы воинские почести. По прибытии в Ляоян мне с трудом удалось достать цинковый ящик, в который поставить гроб. Цинковый ящик, в свою очередь, поставлен в деревянный, и в таком виде гроб поставлен в вагон и препровождается в Россию.

Разговор перешёл на другие, менее печальные темы. Я никогда не встречал среди представителей нашей гвардии более симпатичного, более милого, более привлекательного человека, и вместе с тем увлекательного рассказчика, как граф Александр Фёдорович Келлер.

Несмотря на его офицерские эполеты, он не достиг ещё гражданского совершеннолетия — ему нет двадцати одного года, но вместе с тем всестороннее образование его прямо поразительно — он не только свободно говорит и читает на трёх языках: французском, немецком и английском, но успел прочесть на них очень много, знаком с русской и иностранной литературой, со всеобщей историей, философскими учениями и естественными науками, увлекается химией, физикой и оккультными знаниями, ища между ними связи, в существовании которой он убеждён.

Наряду с этим он любит свой полк, с одушевлением говорит о полковой жизни, о праздниках и попойках. Словом, он не рисуется своими знаниями, столь разнообразными и редкими для молодого офицера — приобретение их было для него, видимо, не трудом, а удовольствием. Беседа коснулась обнаруженного нами в настоящей войне незнания сил противника.

— Мне по этому поводу, — сказал молодой граф, — припоминается рассказ моего покойного отца, относящийся ко времени русско-турецкой войны. Он был тогда молодым капитаном генерального штаба, участвовал перед объявлением войны России Турции в сербско-турецкой войне вместе с М. Г. Черняевым, а ко времени объявления войны находился в Кишинёве. Раз в обществе нескольких генералов, среди которых был и М. И. Драгомиров, зашла речь о предстоящей войне. Генералы заявляли, что победить турок для русских войск пустое дело. «Какие они солдаты! Побегут после первого серьёзного натиска!» Мой отец решился возразить против этого мнения, сказав, что турки, насколько он успел с ними ознакомиться, очень хорошие солдаты и притом прекрасно вооружены. «Что вы там говорите?» «Это на вас с братушками турки могли нагнать страху, а не на наши войска!» — обрушились на отца генералы. Он, как младший в чине, принуждён был замолчать. Русско-турецкая война доказала, что отец был прав.

Таким образом незнание сил противника для русских людей не новость.

Россия слишком сильна, чтобы справляться о силах врага».

Александр Федорович Келлер (1883 - 1946). Прошел Русско-японскую войну, в Первую мировую стал полковником, во время гражданской войны воевал на стороне Белой армии, в 1920 году эмигрировал во Францию. Похоронен в Париже на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/9995/

Катастрофа! Позорный день русского флота, запертого в бухте Порт-Артура. Гибель "Новика". Для японцев Порт-Артур являлся не только лишь сильной крепостью, нет, он был символом — символом владычества Европы.

28 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня, неожиданно для всех, наша эскадра снялась с якоря, вышла в море и в 8 3/4 часов утра, взяв курс вправо вдоль берегов Тигрового полуострова, пошла во Владивосток. Я только случайно вчера поздно вечером узнал о назначенном на сегодня ее выходе и благодаря этому имел возможность наблюдать за ним с вершины Электрического утеса.

Все присутствующие артурцы провожали наших моряков искренними пожеланиями полной удачи. Как ни было неожиданно отплытие эскадры, однако наши моряки не забыли прихватить с собой и кое-кого из своих дам.

Таким образом, с уходом эскадры у нас уменьшилось и количество прекрасного пола. В 11 часов утра, 5 часов дня и ночью, около 12, с моря доносились отдаленные звуки канонады. Все заставляло предполагать, что неожиданный выход нашей эскадры застал японцев совершенно врасплох.

В девятом часу вечера миноносец «Решительный» ушел в Чифу, очевидно, с донесением в С.-Петербург о выходе эскадры для прорыва во Владивосток. На том же миноносце уехали из Артура артиллерийский подполковник Меллер и корабельный инженер Беженцев. Оба они получили за свою деятельность в Артуре Владимирские кресты и, вероятно, сочли свое присутствие в крепости, после ухода эскадры, совершенно лишним. Сегодня, во время перекидной стрельбы японцев, мне случайно довелось быть очевидцем тяжелой картины: один из неприятельских снарядов упал на шоссе близ Пушкинской школы как раз в то время, когда по дороге шли четыре солдатика, возвращавшиеся со смены караула. Все четверо пострадали. Из них двое были ранены смертельно, у одного оторвало ногу, а последний счастливо отделался небольшой сравнительно раной. Пострадавших отнесли в ближайший госпиталь.

Их жалобные стоны звучали у меня в ушах целую ночь».

Из воспоминаний Капитана 1 ранга В. Семенова: "Ночь на 29-ое июля была тихая, жаркая, но не душная, благодаря слабому ветерку, тянувшему с севера. Закончив необходимые приготовления к выходу в море, все крепко спали, набираясь сил на завтрашний день.

С каким чувством встретили на эскадре зарю 28-го июля — не знаю и не берусь догадываться, так как за последние дни суда почти не имели сообщения между собою. Что касается настроения, господствовавшего на «Диане», — затрудняюсь точно его формулировать. Не было ни того задора, который характеризовал собою кратковременный «Макаровский» период, ни жажды мести, охватившей всех в первый момент после гибели «Петропавловска», ни азарта, вызванного опьянением негаданной удачей 2-го мая, ни радостной решимости, с которой 10 июня был встречен сигнал о выходе в море, — всё это уж было однажды пережито и, хотя оставило в душе каждого глубокий след, повториться не могло...

Эти хорошо обстрелянные люди, десятки раз видевшие смерть лицом к лицу, готовились к бою, как к тяжелой ответственной работе.

«Итак, решено: завтра утром идем в море. Смертный бой. Благослови, Господи! — О себе, кажется, мало думают. Надо послужить». Ээти строки я занес в свой дневник, уже ложась спать, накануне выхода.

Был еще оттенок в настроении личного состава, о котором умолчать не могу, это — чувство удовлетворения, сознание глухого разлада, существовавшего между «начальством» с его намерениями, и массами с их желаниями и надеждами.

За последние три дня бомбардировки с суши не раз приходилось слышать почти злорадные замечания:

— Небось теперь поймут, что артурские бассейны — могилы для эскадры!

— Могила еще ничего! — подавали реплику наиболее озлобленные. — А вот, если кратковременная смерть, а затем радостное воскресение под японским флагом!

— Вот это уж хуже!

Известие о предстоящем выходе в море вызвало не энтузиазм, а... вздох облегчения. Необходимость этого выхода была до такой степени очевидна, массы были так проникнуты этим сознанием, что упорство «начальства» порождало среди наиболее горячих голов самые ужасные подозрения... Иногда казалось, подобно тому, как рассказывали про первые моменты после внезапной атаки 26 января, что вот-вот по эскадре пронесется зловещий крик — «Измена! Начальство нас продало!» А что было бы дальше?..

Чуть забрезжил свет, начался выход эскадры. «Диана», стоявшая на сторожевом посту, пропустив всех мимо себя, тронулась последняя в 8 час. 30 мин. утра. «Совсем тихо — и погода, и на позициях», — записано в моем дневнике.

На востоке, в утренней дымке, смутно виднелись «Сикисима», «Касуга», «Ниссин» и отряд старых крейсеров («Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате»), который начал спешно отходить к 0.

В 8 час. 50 м. утра с «Цесаревича» сигнал — «Приготовиться к бою», — а в 9 час. новый: — «Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток».

Этот сигнал был встречен у нас с нескрываемым одобрением.

— Давно бы так! Молодчина Витгефт! Нет отступления!..

Чтобы по мере возможности, ввести неприятеля в заблуждение, тралящий караван, очищавший нам дорогу в течение предшествовавших дней, проложил ее по новому направлению, не имевшему ничего общего с нашим курсом 10 июня. Теперь прямо с рейда, мы пошли почти вдоль восточного берега Ляотишаня и вышли на чистую воду через собственные минные заграждения, окружавшие мыс с маяком.

В 10 ч. 30 м. отпустили тралящий караван, который пошел в Артур под охраной канонерок и второго отряда миноносцев. Командовавший ими младший флагман поднял сигнал, к сожалению, у меня не записанный. Сколько помнится — «Бог в помощь! Прощайте!». Когда «Отважный» с этим сигналом проходил мимо нас, все высыпали наверх, махали фуражками... У каждого на сердце была та же мысль: «Прощайте!»... Разве не было бы дерзостью сказать: «До свиданья?»...

Шли в боевом порядке: впереди «Новик» с первым отрядом миноносцев, затем броненосцы с «Цесаревичем» в голове, наконец, крейсера, среди которых (увы!) не хватало «Баяна».

Только что отпустили тралящий караван, как, по-видимому, что-то приключилось с машинами «Цесаревича» так как оттуда был сигнал: «Иметь 8 узлов хода». (Там в этом отношении всегда было неладно. Завод сам признал свою ошибку в проектировании машин, сделал и выслал в Артур новые эксцентрики для броненосца, но, к несчастью, началась война, и посылка успела добраться только до Шанхая, где и застряла.), Это — при прорыве блокады!.. В виду неприятеля!..

Погода благоприятствовала. С востока и с северо-востока находил легкий, низовой туман. Артур вовсе скрылся из виду; ближний берег чуть обрисовывался во мгле.

В 11 ч. 5 м. «Диана», поворотом которой (в качестве концевого корабля) заканчивался поворот всей эскадры, легла на курс SO 50°, в кильватер головному. Туман стлался вдоль берега, а в сторону открытого моря видимость была довольно сносная.

В 11 ч. 30 м. утра несколько правее нашего курса, очень далеко, обрисовались силуэты 1 броненосного и 3 легких крейсеров, а левее какие-то большие корабли, предшествуемые отрядами миноносцев.

В 11 ч. 35 м. правые уходят на SW, а те, что были влево, как будто идут на соединение с ними.

Наши, по-видимому, увеличили ход, так как мы, чтобы не отставать, должны были держать 10 узлов.

В 11 ч. 50 м. на «Цесаревиче» подняли флаг К, что означает — «Не могу управляться» — явно опять какое-то повреждение. Все застопорили машины. Ждали, когда исправят...

Тем временем японские отряды спешили выполнить свой маневр соединения.

В 12 ч. дня (наконец-то!) сигнал: «Иметь 13 узлов»...
Пошли, но ненадолго: в 12 ч. 20 м. «Победа», подняв флаг К, вышла из строя...

Опять задержка... А неприятель уже соединился, построился, ив 12 ч. 22 м. раздались первые выстрелы с наших головных броненосцев, двигавшихся черепашьим ходом.

— Боевая эскадра! Цвет русского флота!.. — сжимая кулаки, задыхаясь от бешенства, не говорил, а рычал мой сосед на мостике «Дианы»...

И смел ли я остановить его? Сказать ему: «Молчите! Ваше дело — исполнить свой долг!..» А если бы он ответил мне: «Те, кто создали эту эскадру, исполнили свой долг?..»

Да, нет!.. Что говорить! — У меня и в мыслях не было его останавливать... У меня, у самого, к горлу подступали слезы бессильной ярости...

В 12 ч. 30 м. «Цесаревич», последнее время всё более и более склонявшийся к востоку, вдруг круто на 4 R повернул направо. Оказывается, неприятельские миноносцы, сновавшие туда и сюда, далеко впереди на курсе эскадры, возбудили его подозрение, и, как выяснилось, не напрасно. Не брезгая никаким, хотя бы самым малым шансом, они набрасывали нам по дороге плавающие мины заграждения (без якорей).

Поворот «Цесаревича» избавил эскадру от опасности непосредственного прохождения через эту плавучую минную банку, но мы всё же прошли от нее довольно близко, почти вплотную.

С «Новика» (очевидно, по приказанию адмирала), державшегося на месте и пропускавшего мимо себя всю колонну, беспрерывно семафорили: «Остерегайтесь плавающих мин!»

— Две такие прошли у нас по левому борту, невдалеке. (Вернее, — мы прошли мимо них).

Обогнув минную банку, снова легли на старый курс.

В 12 ч. 50 м. главные силы неприятеля («Миказа», «Сикисима», «Фудзи», «Асахи», «Кассуга» и «Ниссин»), которые около 20 минут держали курс параллельно нашим, ведя редкую перестрелку на дальней дистанции (до 50 каб.), повернули все вдруг на 16 R и, сблизившись до 30 каб., разошлись с нами на контргалсах.

Это был горячий момент! Особенно, когда японская колонна круто повернула «под хвост» нашей и, недостижимая для пушек наших броненосцев, всю силу своего огня обрушила продольно на три концевых крейсера.

Морской устав не указывает старшему офицеру определенного места в бою, по смыслу же выходит, что он должен быть везде, где его присутствие потребуется. На «Диане», применительно к местным условиям, решено было, что я буду находиться на верхнем переднем мостике, где меня можно увидеть с любого пункта верхней палубы, а значит, и позвать меня, в случае надобности, и оттуда сам я буду видеть почти весь крейсер, каждое попадание в него неприятельского снаряда, а значит, даже без зова могу поспешить к месту, потерпевшему поражение. Нельзя не признать, что обсервационный пункт был выбран удачно. Я видел всё... Вокруг концевых крейсеров море словно кипело. Мы, конечно, бешено отстреливались. Беспрерывный гул выстрелов собственных орудий, лязг рвущихся снарядов неприятеля, столбы дыма, гигантские взметы водяных брызг... Какой беспорядок! Какой хаос! И вместе с тем, какая... дух захватывающая красота стихийной мощи! Даже крик — «носилки», даже кровь, струившаяся по палубе, — не в силах были нарушить этих чар, казалось неизбежной подробностью... Как поразительно ясно работает мысль в такие минуты! Как всё и все понимают с полуслова, по одному намеку, по жесту!

На «Аскольде» только мелькнули флаги Б и Л (Б — большой ход, Л — держать левее), а крейсера тотчас же дали самый полный ход и веером рассыпались влево, сразу уйдя со своей невыгодной позиции под расстрелом и, получив возможность действовать почти всем бортом.

Хотел бы я видеть, сколько сложных сигналов потребовалось бы сделать в мирное время, на маневрах, для выполнения такого перестроения, сколько бы времени оно заняло, и какая каша получилась бы в результате.

Счастье благоприятствовало, или японцы плохо стреляли, но в общем нам повезло: «Диана», шедшая концевой, вовсе не получила ни одного снаряда полностью и, даже, хотя борт, шлюпки, разные надстройки, вентиляторы, трубы, мачты были испещрены мелкими пробоинами от осколков, — раненых у нас было только двое; правда, я видел, как на «Аскольде» добрый снаряд угодил в переднюю дымовую трубу, а на «Палладе» в гребной катер правого борта, но и там (как сейчас же выяснилось дружескими справками по семафору) серьезных потерь и повреждений не было.

По-видимому, эта первая схватка закончилась в нашу пользу. Японцы, пройдя у нас «под хвостом», опять повернули к югу и шли правее и сзади нас, поддерживая редкий огонь с дальней дистанции, на который могли отвечать только броненосцы.

В 1 ч. 30 м. у нас пробили «дробь» и команде разрешено было пить послеполуденный чай, не отходя от орудий.
На палубе стоял оживленный говор, смех, шутки, «крылатые слова». Но не без некоторого особого оттенка.

— Заснуть, что ли, пока не застукали? — острил молодой матрос, примащиваясь поудобнее и прикрываясь брезентом от палящих лучей солнца.

— А ты не болтай зря! «Она» всё слышит! — сурово оборвал его старший товарищ.

Маленькая, но характерная подробность: обходя батареи, я поздравил с Георгием комендора 15 орудия, Малахова, который, будучи ранен, после перевязки немедленно вернулся к своей пушке и продолжал исполнять свои обязанности.

Странно было видеть, как этот человек, только что смело глядевший в лицо смерти, вдруг потупил вспыхнувшие радостью глаза, и не то смущенно, не то недоверчиво, промолвил:

— Это... уж как начальство...

Я даже рассердился.

— Какое начальство? Пойми ты, рыбья голова, что по статуту заслужил! Тут ни командир, ни я — ничего не смеем! Начальство не даст, до самого царя дойти можешь. По закону требовать...

Кругом все примолкли, поглядывая не то с любопытством, не то с недоверием... Кажется, они впервые услышали, что закон выше воли начальства... Я поспешно прошел дальше, сам недоумевая, что сделал неожиданно вырвавшейся фразой: поддержал или подорвал дисциплину?

В начале четвертого часа пополудни стрельба прекратилась вовсе. Главные силы японцев, держась позади нашего правого траверза, удалились на такую дистанцию, что над горизонтом были видны только их трубы, мостики и возвышенные надстройки. Что это значило? Может быть, они исправляли повреждения?.. Во всяком случае, мы, при 12-13 узлах, заметно уходили вперед. Дорога была свободна. Если бы только наши броненосцы могли развить на деле ту скорость, которая значилась за ними по данным справочной книжки.

По сигналу с «Цесаревича» команде дали ужинать.

Наша колонна сблизилась с колонной броненосцев. Начались переговоры флажками (ручной семафор). Спрашивали соседей и приятелей: что и как? Ответы получались утешительные.

— Кажется, посчастливилось! — не удержался было один из самых молодых.

Но его сейчас же резко остановили: моряки еще суевернее охотников и пуще всего боятся «сглазу». Между тем японцы, оправившись и сделав свои дела (какие? — кто их знает) опять начали нагонять нас.

В 4 ч. 15 м. расстояние было 51 каб.

В 4 ч. 40 м. — 47 каб.

В 4 ч. 45 м. вновь завязался бой.

Так как крейсера оказались в области перелетов, им было приказано отойти от броненосцев на прежнюю дистанцию — 20 каб. Мы повернули все вдруг на 4 К, а затем, удалившись на указанное расстояние, опять легли на эскадренный курс, и в течение 11/2 часов были только свидетелями боя, не принимая в нем непосредственного участия.

Японские крейсера, не только старые, но и три «собачки» («Иосино» к этому времени уже не существовало) и два броненосца (как оказалось — «Асама» и «Якумо») тоже держались в стороне, словно ожидая исхода поединка главных сил. Старые с «Чин-Иеном» во главе, смутно виднелись на N, а остальные на SW.

По-моему, за весь день это был промежуток времени самый тяжелый: сложа руки смотреть, как другие дерутся !

Надо заметить, что японские снаряды при разрыве давали целые облака дыму — зеленовато-бурого или черного. Каждое их попадание было не только отчетливо видно, но в первый момент производило впечатление какой-то катастрофы. Наоборот — только в бинокль, да и то с большим трудом, можно было различить легкое прозрачное облачко, которым сопровождался разрыв нашего, удачно попавшего, снаряда, снаряженного пироксилином или бездымным порохом.

Это обстоятельство особенно удручающе действовало на массу команды, мало знакомой с техникой артиллерийского дела.

— Наших-то как жарят!.. А им хочь бы што! Словно заговоренные! Отступилась Царица Небесная!.. — то тут, то там слышались скорбные замечания.

Все бинокли, все подзорные трубы были пущены в оборот: всем наблюдателям было приказано о всяком замеченном попадании наших снарядов в японские корабли сообщать громко во всеуслышание.

— Нечего на своих-то глаза таращить! Без потерь нельзя! На то и война! Ты на «него» смотри! «Ему» тоже круто приходится! Чья возьмет — воля Божия! — говорил я, обходя батареи.

Однако, настроение становилось всё более и более мрачным. Не скажу, чтобы оно грозило паникой. Нет, до этого было далеко. Люди были хорошо обстреляны, полны решимости драться до последнего. Чувствовалось только, что все они поглощены тревожной думой: «Выдержат ли наши?» — Сомнение... А в бою сомнение — это уже нехорошо.

Между тем, непрерывно наблюдая за боем в бинокль Цейса, оценивая достоинство стрельбы по перелетам и недолетам, я не мог не признать, что наши комендоры действовали во всяком случае не хуже японских. Мне казалось даже, что наша стрельба выдержаннее и строже корректируется, а при таких условиях, особенно принимая во внимание возможность возобновления боя на завтра, — на нашей стороне было преимущество в сохранении боевых припасов. Мне казалось, что иногда японцы слишком горячатся, что они просто «зря бросают снаряды».

По мере развития боя, сопровождавшегося уменьшением дистанции, конечно, не могло не сказаться одно весьма важное преимущество неприятеля — полное наличие его средней и мелкой артиллерии, тогда как у нас добрая треть 6-дюймовок, 75-миллиметровых и вся мелочь остались на сухопутном фронте Порт-Артура.

Еще, чего нельзя отрицать, — счастье, удача — были на их стороне. Наибольшую силу своего огня они, разумеется, сосредоточили на флагманских броненосцах. Не мало снарядов угодило в трубы «Цесаревича» (эти попадания были особенно хорошо видны).

В 5 ч. 5 м. у «Пересвета» была сбита грот-стеньга почти на половине высоты, а в 5 ч. 8 м. у него же сбита верхушка фор-стеньги (Читатели увидят впоследствии, какую роковую роль сыграли эти сбитые стеньги, лишившие «Пересвет» возможности давать сигналы.).

Повреждение ничтожное, но всем видимое. Снаряд, сбивший верхушку стеньги, это был, конечно, чудовищный перелет, совсем плохой выстрел. Плохой, но счастливый.

Около того же времени на «Полтаве» перебило найтовы стоймя поставленной между трубами стрелы для подъема шлюпок, и она с грохотом рухнула на левый борт. Тоже пустяки. Даже повреждением назвать нельзя, так как при подъеме шлюпок стрела нарочно ставится в такое положение. А со стороны — впечатление громадное.

В 5 ч. 50 м. вечера «Цесаревич» неожиданно круто бросился влево и так накренился, что по крейсеру пронесся крик, напомнивший мне момент гибели «Петропавловска». Казалось, он переворачивается (Крен получился оттого, что японский снаряд, удачно попавший в самую боевую рубку, всё в ней разрушил, всех перебил, при чем никем не управляемый и к тому же поврежденный рулевой привод положил руль «на-борт», а от внезапного положения руля «на-борт» броненосец получил крен до 12°.)...

По счастью, это только казалось. На несколько мгновений я, да, кажется, и все окружающие, забыли о себе, и о «Диане». Вся жизнь, все силы души перешли в зрение, были прикованы к наблюдению за тем, что происходило в среде броненосного отряда.

«Ретвизан», первоначально последовавший за «Цесаревичем, тотчас же увидел, что это случайный выход из строя из-за повреждения, и повернул обратно не только на старый курс, но даже на сближение с японцами. Казалось, он хочет таранить неприятеля.

«Победа» осталась на прежнем курсе. «Цесаревич», описывая крутую циркуляцию влево, прорезал строй между «Пересветом» и «Севастополем», словно разделяя последнее намерение «Ретвизана» и собираясь таранить. «Севастополь», избегая столкновения с ним, также повернул к югу. К югу же повернул и «Пересвет», видимо еще не решивший, как действует флагманский корабль — сознательно, или лишившись способности управляться? «Полтава» шла старым курсом.

Одно время казалось, что готовится решительный удар. В моей книжке записано: «6 ч. 5 м. Наши броненосцы строем фронта идут на неприятеля»... но зачеркнуто и дальше: «Нет. — Кажется, ложатся старым курсом и строем. Порядок — «Ретвизан», «Победа», «Пересвет», «Севастополь», «Цесаревич», «Полтава»... тоже зачеркнуто и поперек написано: «Ошибка. Никакого строя. В беспорядке».

Первая запись соответствовала обстоятельствам, сопровождавшим внезапный выход «Цесаревича» из строя; вторая — тому моменту, когда он, управляясь машинами, пытался занять место в строе между «Севасто-полем» и «Полтавой», которая шла концевой и сильно оттянула; а третья — моменту полного расстройства, когда никто не знал, кто командует эскадрой и куда ведет ее.

Затем броненосцы начали разновременно и беспорядочно ворочать на обратный курс. У меня записано:

«6 ч. 10м. наши броненосцы идут на N.

6 ч. 20 м. идем нестройно куда-то на W. Разобрали сигнал «Цесаревича» — «Адмирал передает начальство». Никаких других сигналов мы не видели (Из-за сбитых стеньг, контр-адмирал кн. Ухтомский вынужден был поднять сигнал — «Следовать за мной» — на поручне мостика. Даже ближайшие соседи не сразу его заметили, что и было главной причиной замешательства.), совершенно терялись в догадках о том, что предполагается предпринять, а главное — кто принял начальство.

Несомненным являлось только то, что адмирал В. К. Витгефт и его непосредственный заместитель в бою — начальник штаба контр-адмирал Матусевич — оба выведены из строя но жив ли следующий по старшинству, контр-адмирал кн. Ухтомский? Правда, на «Пересвете» стеньги были сбиты, но разве нельзя было поднять адмиральский флаг на их обломках, на марсах, на трубе, вообще на каком-нибудь приметном месте? Если нет флага — вероятно, нет и флагмана. А тогда командующим эскадрой оказывается начальник отряда крейсеров, контр-адмирал Рейценштейн, тогда броненосцы идут либо без всякого начальства, либо их ведет временно, до соединения с крейсерами, старший из командиров.

Прошу читателей извинить несвязность моего изложения. Я хочу держаться возможно ближе к тексту тех отрывочных заметок, которые я заносил в записную книжку в самый момент совершавшихся событий. Эти заметки кажутся мне особенно ценными тем, что они — не воспоминания, а как бы моментальные снимки действительности.

Когда «Цесаревич» неожиданно бросился влево, «Аскольд» (флагманский крейсер) тоже круто повернул к северу, но, как только выяснилось, что это не маневр, а выход из строя, как только стало очевидным, что броненосный отряд пришел в расстройство, которым может воспользоваться неприятель, — контр-адмирал Рейценштейн решительно повел свои крейсера на соединение с броненосцами. Мы все сразу поняли его мысль: принять непосредственное участие в бою, хотя бы и слабыми, но свежими силами поддержать броненосцы, дать им время оправиться. Они шли куда-то на NW нестройной кучей обгоняя друг друга, отстреливаясь так беспорядочно, что иные снаряды ложились близ нас, спешивших к ним на выручку.

А под кормой у них проходили, склоняясь к NО, главные силы неприятеля — кильватерная колонна из шести броненосных кораблей, на тесных ровных интервалах, словно не в бою, а на маневрах.

«Так ли? Не обманывает ли расстояние? Может быть, они потерпели не меньше наших? Может быть, двух-трех удачных выстрелов с нашей стороны было бы достаточно, чтобы их привести в расстройство, их заставить покинуть поле сражения? Почему они уходят? Почему не пробуют добить, разгромить отступающего врага? Не могут? Не смеют?» Эти отрывочные мысли назойливо лезли в голову, но я гнал их... упорно гнал. Какой-то туман стоял перед глазами, и сердце было полно одним желанием — скорее подойти, скорее открыть огонь, чтобы грохотом собственных орудий заглушить это ужасное сознание, в горячке боя забыть это страшное слово — разбиты, отступаем.

Тяжело вспоминать, — но надо говорить по порядку. Ведь тогда я же записывал всё с указанием часов и минут...

Около 7 час. вечера мы примкнули справа к броненосному отряду, который как будто пытался выстроиться в линию кильватера. Головным шел «Ретвизан». Опять тот же вопрос: «Кто ведет? Кто командует эскадрой. На «Аскольде» был поднят сигнал: «Быть в строе кильватера» — без позывных. К кому относился этот сигнал? — к нам ли только (крейсерам), или же, нигде не видя флага, наш флагман вступал в командование всей эскадрой и делал сигнал общий?

Судя по тому, что «Аскольд», не ожидая, пока примкнут к нему два другие крейсера, дал полный ход и обгонял эскадру, как бы желая выйти под нос «Ретвизану» и стать головным — скорее можно было предположить последнее. Вероятно, так же думал и командир «Паллады», которая не только не увеличила хода, чтобы следовать за «Аскольдом», но даже уменьшила его с явным намерением пропустить эскадру мимо себя и вступить на свое место по диспозиции — в кильватер концевому броненосцу. Наше место в строе было — в кильватер «Палладе». С нетерпением ждали дальнейших распоряжений.

Выйдя под нос «Ретвизану», «Аскольд» опять без позывных, сделал сигнал — «Следовать за мной» — и начал круто ворочать влево. Мы поняли этот сигнал и этот маневр, как намерение повернуть эскадру в море, снова повести ее на неприятеля, видимо уже не искавшего боя. На мостике «Дианы» послышались радостные восклицания, приветствовавшие смелое решение, но радость была непродолжительна, и тотчас же сменилась недоумением и тревогой. «Ретвизан» продолжал идти прежним курсом; броненосцы не последовали за «Аскольдом», а сам он, работая полным ходом, с тем же сигналом на мачте, словно летучий голландец, пронесся мимо, расходясь с эскадрой на контргалсах и направляясь к югу.

— Значит, не он командует эскадрой ! — воскликнул командир. — Но мы-то должны идти за ним!

Обогнать броненосцы и повернуть у них под носом, как это сделал «Аскольд», нам с нашей скоростью, было бы слишком долго, а потому командир, ни минуты не колеблясь, решил прорезать их нестройную толпу. Несмотря на тяжесть переживаемого момента, я не мог не любоваться спокойствием и уверенностью, с которыми он выполнил этот рискованный маневр. Однако, первый момент недоумения, когда броненосцы не пошли за «Аскольдом», затем прорезывание строя, — всё это заняло время, добрых 10-15 минут, и, выйдя на чистую воду, мы увидели нашего флагмана далеко на юге, скрывающегося за горизонтом в перестрелке с неприятельскими крейсерами...

Командир сохранял по внешности полную невозмутимость и только нервно пощипывал бородку.

— Ну, как я буду «следовать за ним» с нашими 17 узлами! — проговорил он сквозь зубы и, вдруг, махнув рукой, резко скомандовал: — Право руля!

«Диана» круто повернула влево и вступила в кильватер «Палладе», которая даже и не попыталась следовать за «Аскольдом» (Придя в Шанхай, контр-адмирал Рейценштейн доносил по телеграфу, что, сделав сигнал «следовать за мной», развил скорость 20, а затем 22 узла, и с тех пор «Паллады» и «Дианы» не видал... Немудрено.).

В 7 ч. 20 м. мы были атакованы с севера отрядом — «Чиен-Иен», «Мацусима», «Ицукусима» и «Хасидате»; с востока подошли отделившиеся от главных сил «Касуга» и «Ниссин», а с юга насели «собачки». Добить нас им не удалось, и после короткого жаркого боя в дистанции не свыше 20 кабельтовых, неприятель поспешно ретировался. В этой схватке «Диане» не посчастливилось.

Я стоял на моем обсервационном пункте, на верхнем мостике, когда увидел поднявшийся на правом шкафуте гигантский столб черного дыма и тотчас же поспешил к месту происшествия. Оказалось, что снаряд угодил в стрелу Темперлея, лежавшую на дымовом кожухе, разбил ее, изрешетил осколками ближайшие вентиляторы, дымовую трубу, самый кожух, палубу, перебил отросток трубы пожарной помпы (это было на пользу) и вывел из строя 17 человек — 5 убитых на месте (в том числе мичман Кондратьев) и 12 раненых (На другой день среди обломков мы нашли донышко этого снаряда с маркой 18. Очевидно, был получен с «Касуги» или «Ниссин», которые одни имели такую артиллерию.).

Не могу при этом случае не похвастать постановкой службы на крейсере. Несмотря на всю поспешность, с которой я спускался с верхнего мостика и бежал по палубе, к моменту моего прибытия всё уже было сделано. Я увидел только последние, скрывающиеся в офицерский люк, носилки; убылые номера орудийной прислуги уже были заменены людьми с левого (не стрелявшего) борта; пушки, счастливо не получившие никаких повреждений, поддерживали энергичный огонь, а мичман Щ., за смертью Кондратьева вступивший в командование сред-ней батареей, сердито размахивал грязной щеткой для подметания палубы и этим грозным оружием гнал на левый борт, под прикрытие от осколков, излишних добровольцев, стремившихся заменить убитых и раненых, чтобы принять личное участие в бою.

— Лишние прочь! — скомандовал я, бросаясь к нему на помощь. И перед окриком «старшего» наши молодцы, только что добивавшиеся права стать со смертью лицом к лицу, поспешно и послушно разошлись по своим местам. Мне ничего не пришлось ни указывать, ни при-казывать, а только одобрить то, что уже было сделано, после чего я пошел в боевую рубку доложить командиру о результатах попадания, но едва ступил на нижний мостик, где помещалась броневая рубка, как из нее до меня долетели слова доклада (кажется, говорил мичман С.) — «...подводная... под лазаретом»... и резкий голос командира: — «Доложите старшему офицеру! Скорей!».

— Есть! Слышу! — крикнул я что было мочи, в просвет между броней и крышей рубки и почти скатившись с трапа, побежал на ют.

— Палубный дивизион (По старой терминологии «палубным дивизионом» называлось небольшое число людей с боцманом во главе, находившихся в распоряжении старшего офицера, и во время боя занимавшихся тушением мелких пожаров, исправлением незначительных повреждений. В Порт-Артуре при Макарове эти «дивизионы» были значительно усилены, снабжены всеми необходимыми средствами для заделки пробоин и специально обучались этому делу. В состав их входили наиболее опытные и расторопные люди, как-то: боцмана, лучшие унтер-офицеры и марсовые, а также специалисты и мастеровые — водолазы, плотники, парусники, слесаря, кузнецы и т. под. Название осталось старое.), за мной!

— Здесь! Здесь! Все — тут! — отозвался старший боцман.

Чтобы не утруждать читателей передачей различных догадок и предположений, которые во время боя и тотчас после него высказывались по поводу характера и размеров подводной пробоины, полученной «Дианой», — позволю себе забежать вперед и вкратце изложить то, что выяснилось после ввода крейсера в док для исправления.

10-дюймовый снаряд попал в подводную часть крейсера с правой стороны под очень острым углом в направлении от носа к корме и сверху вниз, как раз в пространстве между скатом броневой палубы и обыкновенной железной палубой, служившей полом аптеки, лазарета и судовой канцелярии. Снаряд как бы разорвал борт продольной щелью, длина которой была около 18 фут, а наибольшая высота достигла 6 фут. Благодаря тому, что удар пришелся продольно, вся сила его израсходовалась на разрушение борта. Броневая палуба дала только небольшую течь, а главное — не была разрушена легкая железная палуба, находившаяся выше броневой. Эта палуба спасла крейсер, воспрепятствовав воде немедленно хлынуть во внутренние его помещения. Правда, палуба не могла бы долгое время сопротивляться напору извне; ее тотчас же начало выпучивать, рвать по швам... Но это был выигрыш драгоценных минут, в течение которых мы успели ее подкрепить, зажать подпорами, словом — локализировать вторжение в недра корабля самого грозного его врага — забортной воды.

Первое, что я увидел, сбежав вниз, это — раненых и больных, которых доктор, фельдшера и санитары выносили и выводили из угрожаемых помещений. Опасность была слишком очевидна. Метлахские плитки, которыми была выстлана палуба в лазарете и в аптеке, с треском отскакивали со своих мест, а из-под них с шипом и свистом вырывались струйки воды. Каждое мгновение швы могли окончательно разойтись и палуба вскрыться. Трюмный старшина, заведывавший кормовым отсеком, и его подручные тотчас вслед за ударом снаряда начали ставить подпоры. Им помогали некоторые из числа раненых. С прибытием дивизиона работа закипела.

Надо ли говорить о том, как работали? С каким искусством, с какой силой сыпались удары тяжелых молотов на клинья, которыми крепились подпоры? Ведь эти клинья, зажимавшие расходившиеся швы палубы, удерживали само море, мощному напору которого не могли противостоять надорванные железные заклепки. Двери в непроницаемых переборках были задраены; выхода наверх не было; победи море — мы были бы первыми его жертвами. Сильно мешала правая кормовая 6-дюймовка, находившаяся прямо над нами.

От ее выстрелов палубы так сильно вибрировали, что клинья сдвигались со своих мест, часто самые подпоры грозили рухнуть, и их приходилось поддерживать с боков раскосинами. А чуть где ослабевало крепление — тотчас же появлялась вода. «Хоть бы подбили эту проклятую пушку!» — мелькнуло в голове преступное желание...

И вдруг она замолкла. Дело пошло быстрее. Мы одолели.

— Теперь уж не пустим! — торжествующе воскликнул трюмный старшина, топая ногой по палубе. — Наша взяла! — подтвердил боцман.

— Ну, вы не сглазьте! — остановил я их ликование. — Еще накликаете, чего доброго!

Сколько времени мы работали? Под первым впечатлением мне показалось, несколько секунд, но, оглянувшись на выполненную работу, припомнив различные ее эпизоды, я впал в другую крайность и решил, что прошло не менее получаса, а то и больше. Посмотрел на часы, — они подмокли и остановились.

Лазарет, ванна, аптека, судовая канцелярия представляли собой какую-то фантастическую колоннаду. Под ногами была железная палуба, плитки, ее покрывавшие, частью сами отскочившие, частью сорванные при работе обнажения швов, лежали беспорядочными кучами.

Вода стояла по щиколотку, но прибыль ее успешно откачивали такими примитивными средствами, как ведра и брандсбойты. Она только просачивалась через швы покоробленных листов, да через заклепки, частью надорванные, частью вовсе вылетевшие из гнезд. Такие дыры, если они были одиночны, просто заколачивали деревянными пробками, там же, где их был целый ряд, — клали подушку или матрас, сверху доску, а затем ставили подпору и зажимали, подгоняя клинья. Это уже были мелочи: не борьба с пробоиной, а прекращение течи. Поручив эту работу трюмному механику, приказав ему же затопить соответственные коффердамы левого борта для уничтожения крена, оглядев соседние отделения и опросив — всё ли благополучно? — я пошел наверх с докла-дом к командиру.

Выйдя на палубу, я случайно оказался как раз у правой кормовой 6-дюймовки и сразу понял, почему она так своевременно перестала стрелять: ее разряжали с дула, пытаясь вытолкнуть обратно снаряд, в горячке боя особенно энергично посланный на место и крепко севший в нарезы.

— Что такое?

— Некалиброванный попался, ваше высокоблагородие! — почти со слезами выкрикнул комендор.

«Нет худа без добра, — думал я, отходя прочь. — Не случись этой дряни, вряд ли бы мы внизу справились». Мой доклад командиру, которого я нашел в боевой рубке, весь полный технических терминов и определений, был бы не только не интересен, но и непонятен большинству читателей, а потому я его опускаю.

Здесь я справился о времени. Было 7 ч. 40 м. вечера. Справился о курсе — NW 30°. Вышел на крыло мостика и огляделся. Шли нестройно. Не то — кильватер, не то — две колонны. Головным «Ретвизан», мы — концевыми, а впереди нас — «Паллада». «Ретвизан» и еще кто-то, шедший за ним (не «Победа» ли?) провожали редким огнем неприятельские крейсера, поспешно уходившие на северо-восток.

Я вынул памятную книжку и при свете зари начал записывать.

— Окончательно! теперь уж — окончательно! — раздался неподалеку голос, звеневший негодованием. Я обернулся. На мостике стояла группа офицеров.

— Что такое? Что — «окончательно»? — спросил я.

— Окончательно возвращаемся в Порт-Артур! Торжественно шествуем на погребение эскадры!

— Тише! Команда слушает! — проговорил я вполголоса и затем громко:

— Почему? Что за вздор. Пополним запасы, исправим повреждения и снова пойдем в море. Разве не видите, как нерешительно действует неприятель? Им попало наверно не меньше нашего. Нам до Артура — 100 миль, а им до Сасебе — 500 с лишним. (Надо ли сознаваться, что я сам не верил тому, что говорил и что это возвращение самому мне представлялось похоронной процессией?).

— Полноте! Полноте! — заговорили все вокруг, перебивая один другого. — Если повреждения незначительны — нечего возвращаться, а если значительны, то где же их исправить в Артуре, да еще при бомбардировках с суши, когда что ни день, то новые повреждения? Да и дойдут ли еще? — Миноносцы так и лезут! — Что миноносцы! — ведь идут напрямик и через наши и через японские минные банки. Не каждый раз Бог пронесет, как 10 июня. Всё на Николу Угодника! Запасы? — да нам их не только не дадут, а еще и наши остатки отберут для крепости. — Нас-то уж ни в коем случае чинить не станут. Просто перепишут всех в морскую пехоту. Пушки снимут на батареи, а самый крейсер... Крейсер — в виде бесплатной премии японцам при сдаче крепости. Еще поплавает под японским флагом.

— Ха-ха-ха-ха!

Смеялись нервно, говорили громко и резко, с явным намерением, чтобы слышал командир... Он вышел из боевой рубки на крыло мостика. Вид, как всегда, невозмутимый, почти беспечный. Всё стихло. Кругом воцарилось напряженное безмолвие. — Покойный адмирал, — заговорил он, словно читая по книге, — показал сигналом, что государь император приказал идти во Владивосток, а наш флагман ушел на юг с сигналом «следовать за мной». Как только стемнеет, мы отделимся от эскадры и пойдем во Владивосток, если можем это сделать. Надо — маршрут, и надо спросить механиков, хватит ли угля.

Никто не посмел громко высказать свое одобрение, но оно чувствовалось. Маршрут был сейчас же намечен: обогнуть Кельпарт с юга; располагать скоростью так, чтобы к восточной его оконечности подойти к закату солнца; тут дать самый полный ход и за ночь кратчайшим путем проскочить Корейский пролив; если удастся — к рассвету будем в Японском море, вне вида берегов, как Кореи, так и Цусимы; дальше идти во Владивосток, как Бог даст. Старший механик удостоверил, что на 12 часов самого полного хода и на остальной путь экономическим (10 уз-лов) ходом у него угля хватит, даже с запасом, на всякий случай.

Из воспоминаний лейтенанта А.П. Штера «На крейсере «Новик»: "27 июля в Артур была доставлена телеграмма, гласившая: «Государь Император приказал флоту выйти в море и идти во Владивосток». Дальнейших разговоров быль не могло, флот начал готовиться к походу. Всю ночь грузили уголь, а на рассвете 28 июля эскадра потянулась из гавани.
Не имея точных данных, которые погибли у меня в каюте на «Новике», я не имею возможности вдаваться в подробный разбор этого боя с военной точки зрения, а могу лишь вспомнить отдельные эпизоды его, которых все-таки достаточно, чтобы представить положение дела совсем в ином свете, чем это представлялось большей части общества, имевшего возможность составлять свои мнения только по отрывочным газетным известиям.

Затруднительность выхода из Артура, как и 10 июня, имела большое влияние на результаты этого дня.

В 4 часа утра «Новик» вышел первым на рейд, чтобы поддерживать тралящий караван, подготовлявший безопасный фарватер для флота. Несмотря на все приложенные усилия, эскадра собралась на рейде только через 5 часов после нашего выхода, а за 5 часов японцы успели приготовиться к встрече.

Наш бы флот мог разом выйти в море в 4 часа утра, он был бы уже далеко от Артура, пока японцы успели бы собрать свои силы.

Когда миноносцы и пароходы с тралами еще шли впереди эскадры, японцы начали производить на них атаки миноносцами, что заставило командира «Новика», не дожидаясь приказания, выйти из строя и, минуя тралы, отогнать назойливого врага. С нашей стороны вышли в море 10 судов, считая «Новик», который, как я уже упоминал, эскадренного боевого значения не имел по слабости своей артиллерии.

Из них «Цесаревич», «Ретвизан», «Пересвет» и «Победа» были главною силой эскадры как новейшего типа броненосцы с хорошим ходом; «Севастополь» и «Полтава» как броненосцы были устаревшего типа и имели к тому же только 12 узлов ходу, что все время тормозило эскадру. Если бы эти два броненосца были оставлены в Артуре, ход мог быть доведем до 16–17 узлов, что позволило бы уйти от преследования; при 12 же узлах японцы становились по отношению к нам в какое угодно положение; затем, крейсер «Аскольд», хотя и не бронированный, но хорошо вооруженный, был существенным подспорьем; крейсера же «Паллада» и «Диана», построенные для русского флота по какому-то несчастному недоразумению, не имели ни артиллерии, ни брони, ни достаточного для современных крейсеров хода, так что могли служить в эскадре только мишенью для неприятеля. Надо еще добавить, что на этих крейсерах некоторые 6-дюймовые пушки были оставлены в Артуре на батареях, а на броненосце «Севастополь» вместо 12-дюймового орудия, установка которого сломалась, была поставлена деревянная, крашеная модель.

Крейсер «Баян», как я говорил, стоял в это время в доке и, к сожалению, участвовать в походе не мог.

Адмирал Витгефт, будучи убежден, что флоту не дойти до Владивостока, составил по этому поводу донесение государю и одновременно с выходом эскадры послал его на миноносце в Чифу; в штабе своем он говорил, что предчувствует свою смерть и совершенно не рассчитывает на победу.

Настроение начальника, естественно, передается подчиненным, так что флот наш выходил в море в полном убеждении ожидающего его поражения, что, несомненно, не могло не иметь громадного влияния на дальнейшие действия командиров. Японцы выставили 23 судна и более 50 миноносцев, число которых достигло 100 к заходу солнца. Уже одно сопоставление числа судов достаточно показывает, насколько силы были не равны.

В половине первого эскадры, в кильватерных колоннах, постепенно сближаясь, вступили в бой, продолжавшийся безрезультатно, с небольшим перерывом до 3 часов. За это время, насколько я мог судить, флот наш существенных повреждений не получил и продолжал медленно подвигаться на юго-восток, изредка уменьшая ход, чтобы подождать отстававшие «Севастополь» и «Полтаву». Крейсера были отделены от броненосцев и во вторую половину боя шли отдельным отрядом, почти не принимая участия в бою.

Японцы начали бой, имея 12 судов в кильватерной колонне, а затем к ним постепенно присоединились отряды крейсеров 2 класса с юга, в то время как броненосец «Чин-Иен» с тремя крейсерами подходил с севера.

Около 4 часов японцы начали сближаться, и бой снова завязался с большим Ожесточением; попадания стали чаще, на броненосцах наших видны были сломанные мачты и поврежденные трубы, попаданий в корпус мы не могли видеть, так как находились с противоположной стороны от неприятеля. Около 5 часов «Цесаревич» неожиданно, без всякого сигнала, стал поворачивать влево; броненосцы последовали за ним, предполагая какой-нибудь маневр, но оказалось, что «Цесаревич» получил серьезные повреждения и не может управляться. Одновременно флот был извещен, что начальник эскадры убит и командование переходит к контр-адмиралу князю Ухтомскому.

Броненосцы, ошибочно принявшие невольный выход из строя «Цесаревича» за преднамеренный поворот, сбились вокруг него в кучу, не зная, что следует дальше предпринимать; по обыкновению, случай этот не был своевременно предусмотрен и командиры не имели точных инструкций; следуя движению «Ретвизана», они повернулись носами к приближавшемуся неприятелю и встретили его огнем своих носовых башен, прикрывая «Цесаревича». Японцы, воспользовавшись замешательством и кучностью нашей эскадры, усилили огонь и положительно засыпали броненосцы снарядами.

Наконец был разобран сигнал на «Пересвете», поднятый за неимением мачт чуть ли не на поручнях, предлагавший эскадре повернуть в Артур.

Получив другое приказание от своего непосредственного начальника, мы не могли следовать за броненосцами, так что дальнейшие события мне не известны; в наступавших сумерках, быстро удаляясь от броненосцев в другую сторону, нам пришлось наблюдать героическое поведение броненосца «Ретвизан». Остановившись бортом к неприятелю, он принял на себя огонь всего японского флота, давая время «Цесаревичу» оправиться и выровнять крен; несколько минут стоял он, окруженный дымом и пламенем рвущихся японских снарядов, а затем, догнав эскадру, стал на свое место.

[Историческая правда]

Разбирать вопрос, прав ли был князь Ухтомский, возвратившись в Артур, я не могу, так как не знаю, в каком состоянии были наши суда к этому времени. Могу только достоверно сказать, что, прорываясь сквозь неприятельский флот, мы не заметили ни одного серьезно поврежденного судна и что эскадра наша была буквально окружена противником, причем главные японские силы находились впереди, на пути во Владивосток, что совершенно не согласуется с ложными газетными сведениями, которые уверяли, будто эскадра наша имела свободный путь перед собой и была близка к победе.

Наоборот, повторяю, эскадра была окружена во много раз сильнейшим противником и на нее со всех сторон надвигались тучи миноносцев; может быть, другой более мужественный и талантливый начальник продолжал бы путь, несмотря на все препятствия, но требовать этого от такой посредственности, каким был князь Ухтомский, никто не может. Не нужно было его делать адмиралом, это верно; ну, а раз назначили флотоводцем, так принимайте, каков есть. Еще спасибо, что он ушел в Артур, а не сдался, как Небогатов.

В то время, как броненосцы, после неудачного боя 28 июля, повернули в Артур, нами был замечен сигнал на крейсере I ранга «Аскольд», гласивший: «Следовать за мной». Принадлежа к крейсерскому отряду, мы тотчас же вступили в кильватер «Аскольду», совершенно не зная его намерений. Обойдя кругом нашей эскадры, «Аскольд» дал полный ход и бросился по направлению к японским миноносцам, которые в громадном количестве начинали стягиваться к месту боя, как хищные птицы, почуявшие падаль. При нашем приближении миноносцы кинулись врассыпную, но на их место спешили японские крейсера. Насколько мне помнится, справа от нас находился один крейсер I ранга, а слева 5 или 6 крейсеров разных типов, — вот между ними «Аскольд» и выбрал дорогу.

Солнце садилось, темнота наступала довольно быстро, что, конечно, способствовало прорыву, но силы были слишком неравные, чтобы можно было надеяться на благополучный исход.

Крейсера «Диана» и «Паллада» пытались следовать за нами, но обладая гораздо меньшим ходом, очень быстро отстали. Удачный залп «Аскольда» заставил отойти находившийся справа крейсер I ранга, который тогда же прекратил преследование, остальные же крейсера гнались за нами до полного наступления темноты, все время осыпая наш путь снарядами. Обычное счастье продолжало нам сопутствовать: ни один снаряд не нанес нам серьезных повреждений, хотя расстояние до неприятеля было чрезвычайно мало. Осколками разорвавшегося снаряда убило двух матросов и ранило доктора, который из любопытства вышел на мостик полюбоваться на это редкое состязание в скорости, продолжавшееся около часа.

С облегчением стали мы, наконец, замечать, что японские крейсера не в состоянии следовать за нами, и что расстояние, хотя и медленно, но увеличивается, а затем наступившая темнота окончательно скрыла нас от погони.

Прорыв этот был, так сказать, лебединого песней «Новика».

Надо сказать, что сложные современные котлы требуют очень внимательного ухода, постоянной тщательной чистки, а кроме того, имеют определенный срок службы, сравнительно очень небольшой, по окончании которого необходимо менять в котлах трубки, а их считают тысячами. На крейсере «Новик» котлы к началу войны уже кончали свой срок службы и требовали существенного ремонта...

Чтобы продолжать путь к Владивостоку, нам необходимо было зайти куда-нибудь принять уголь.

Эта необходимость многих приводила в недоумение, и мне часто задавали вопрос, как могло случиться, что на «Новике» оказалось мало угля, когда он только что вышел из Артура; кто-то обвинял даже командира в непредусмотрительности, а между тем объясняется это очень просто.

В Артуре, перед выходом в море, был погружен полный запас угля, что составляет 500 тонн; запаса этого хватает с небольшим на одни сутки полного хода; с момента выхода из Артура прошло более 15 часов, из которых половину надо считать на долю полного хода. Отсюда нетрудно вывести, что угля у нас оставалось недостаточно, чтобы идти во Владивосток. Для среднего (экономического) хода, при котором расход угля в 10–12 раз меньше, его бы, может быть, и хватило, но мы должны были рассчитывать встретить неприятеля, в каковом случае понадобилось бы снова давать большой ход.

Итак, необходимо было принять уголь; командир решил зайти к ближайшим соседям — немцам, у которых мы могли встретить радушный прием. Подошли мы к Киао-Чао к вечеру и по исполнении необходимых формальностей приступили к погрузке; грузили уголь всю ночь, но все-таки полного запаса принять не успели, так как нам надо было до восхода солнца выбраться в открытое море.

На рассвете мы были уже далеко от Киао-Чао, направляясь кругом Японии во Владивосток, так как Корейский пролив был занят японскими судами, переговоры которых по беспроволочному телеграфу мы долго принимали на свой аппарат.

Переход этот был самым неприятным воспоминанием за всю войну: десять дней неизвестности и ожидания, десять дней полной готовности и днем и ночью вступить в бой при сознании, что угля может не хватить до наших берегов и что придется, может быть, остаться в беспомощном положении среди океана или выбрасываться на японский берег.

Странной может показаться эта неизвестность. Казалось бы, на военном корабле должно быть точно известно, сколько может быть израсходованного угля, сколько его осталось и какое расстояние можно пройти с имеемым запасом. Все это так, но после 6–7 месяцев постоянного напряжения механизмов и котлов все данные настолько изменились, что определить свое положение точно стало совершенно невозможным. Для примера скажу, что при произведенных испытаниях крейсера «Новик», в начале его службы, было определено, что при среднем экономическом ходе расходуется около 30 тонн угля в сутки; при таком расчете, идя 10-узловым ходом, угля должно было за глаза хватить до Владивостока. Можно себе представить наше неприятное изумление когда в первые сутки было истрачено 50 тонн, на вторые — 55, на третьи — 58; при таком расходе мы должны были оказаться без угля, подходя к северным японским берегам.

Я не берусь точно объяснить причину такого явления, но по отзывам нашего механика понял, что расход угля увеличился в зависимости от увеличения расхода пара, что, в свою очередь, произошло от изношенности механизмов и котлов. Исправить это в море было немыслимо, и вот мы 10 дней находились под дамокловым мечом: дойдем или не дойдем? Приняты были все меры, чтобы уменьшить расход угля: прекратили действия всяких вспомогательных механизмов, вентиляторов, динамо-машин и т. п., жгли в топках мусор, смешивая его с масляного краской, паклю с маслом, различные деревянные части, одним словом, изобретали всевозможные способы довести крейсер до русских берегов. Кто-то предложил даже высадить десант на остров Чезо-Мицмай и нарубить дров. Вначале явилась злость на изменившую нам фортуну, потом ее сменила полная апатия — все валялись по разным углам, терпеливо ожидая своей участи, вся работа ложилась только на механиков.

Для сокращения пути держались возможно ближе к берегам Японии; прошли в виду Токио, ожидая, что нас заметят и вышлют погоню, встречались с коммерческими пароходами, но останавливать их, дабы отнять уголь, под самым берегом Японии было бы безрассудно. Это было возможно, пройдя Сангарский пролив, но там мы уже ни одного парохода не встретили.

Забыл я упомянуть про нашу встречу в океане с крейсером «Диана», который шел с миноносцем, пробираясь из Артура.

Увидав в море два дыма, мы приготовились к бою, но затем, узнав свой миноносец, пошли к нему навстречу. Командир наш приказал передать на «Диану», что мы идем во Владивосток, и предложить идти совместно, но на это предложение ответа мы не дождались — «Диана» вместе с миноносцем скрылись на юг. Не могу не вспомнить по этому поводу статьи в одной из южных газет некоего господина Парфенова, который обвинял командира «Новика» за то, что тот «посмел» идти во Владивосток на таком слабом крейсере, а не укрылся, подобно некоторым судам, в одном из иностранных портов для того, чтобы разоружиться. Мы имели полную возможность остаться в Киао-Чао, под защитой немцев, но подобный исход не только командиру, но и никому из нас даже в голову не приходил, потому что мы считали позорным прятаться от врага, как цыплята под крылышко матери, даже больше, считали подобный поступок нисколько не лучше сдачи, так как в большинстве случаев сдаются врагу при очевидной невозможности бороться; тут же то же признание своего бессилия, та же сдача, только не лицом к лицу с неприятелем в открытом море, а в спокойном и тихом порту нейтральной державы. Адмирала Небогатова будут судить за сдачу эскадры, а, по-моему, первыми надо судить тех, кто позорно бежал от сражения и спрятался где-то на Маниле. Мы все искренне возмущались, как повернулся язык у господина Парфенова обвинять командира «Новика» за то, что он не пошел на такой компромисс, а решил честно выполнить приказание государя императора — идти во Владивосток.

Дойти нам не было суждено.

Судьба, покровительствовавшая «Новику» в течение семи месяцев, по-видимому, отвернулась, но совесть у командира и экипажа чиста: было сделано все возможное. На подходе к Курильским островам выяснилось, что угля может хватить только до поста Корсаковского (на юге Сахалина), где придется пополнить запас. Утром мы должны были проходить мимо японского маяка на одном из Курильских острововПроходить мимо него при дневном освещении было очень рискованно, так как маяк соединен телеграфом со всей Японией; ожидать же в море наступления темноты не было возможности все из-за того же угля. Поневоле надо было выбирать первое; маяк был покрыт густым туманом, но когда мы подошли к нему ближе — туман сразу рассеялся и мы очутились на виду, как на ладони. Понятно, с маяка сообщили о нашем проходе куда следует, и за нами была выслана погоня.

В Корсаковске немедленно приступили к погрузке угля; приготовленного, конечно, не было; приходилось подвозить его на пристань в телегах, нагружать на баржи, а затем снова перегружать уже на судно; я был послан руководить погрузкой на берегу. Не могу описать достаточно ярко то радостное чувство, которое охватило меня при съезде на берег; после 10-дненного томительного перехода очутиться на берегу, на своем, русском, берегу с сознанием, что большая часть задачи уже выполнена, с надеждой, что через несколько часов мы будем на пути к Владивостоку уже без опасения быть запертыми, все это наполнило меня каким-то детским восторгом. Роскошная природа южного Сахалина еще больше способствовала этому настроению; команда, видимо, испытывала те же ощущения, потому что все энергично и весело принялись за грязную работу погрузки угля.

Работа близилась к концу, оставалось дослать только две баржи, как вдруг доложили мне, что с крейсера по семафору получено приказание немедленно прекратить работы и возвращаться на судно, так как аппарат беспроволочного телеграфа принимает японские депеши; сразу точно что-то оборвалось внутри, мелькнуло сознание чего-то безвыходного, и настроение, надо сознаться, круто переменилось из радостного в высшей степени угнетенное. Очень не хотелось покинута этот уютный и веселый на вид уголок, чтобы пускаться в такое сомнительное предприятие, как бой с неизвестным пока противником. Если слышны японские телеграммы, то ясно, что неприятель не один, тогда ему не с кем было бы разговаривать, а сколько и кто именно? Все японские крейсера даже в одиночку сильнее «Новика», а тут еще полного хода дать нельзя, так как в двух котлах лопнули трубки. Залив Бенива, в глубине которого расположен Корсаковск, имеет вид мешка: из него очень трудно благополучно выскочить. Несомненно, близилась развязка.

Пока такие невеселые думы бродили в голове, команда уселась на барказ и через несколько минут мы были уже на крейсере, который тотчас же снялся с якоря и пошел навстречу дымку, показавшемуся на горизонте.

Тяжелое ощущение решительной минуты, видимо, подействовало на всех: не слышно было обычных шуток, все сосредоточенно делали последние приготовления к бою и напряженно всматривались в приближавшегося неприятеля, стараясь определить, какого противника нам придется иметь. В скором времени удалось уже настолько рассмотреть его, чтобы определить тип; оказался один из крейсеров «Нийтака» или «Цусима», на котором по 6 орудий в 6 дюймов и 10 по 75-мм, тогда как у нас было всего 6 орудий по 4,7 дюйма, что составляло довольно невыгодное для нас соотношение, в особенности при сознании, что в Лаперузовом проливе стоит еще один крейсер, если не больше. Дали возможно больший ход и быстро стали сближаться: уже хорошо стал виден весь крейсер, видны были простым глазом надстройки, в бинокль можно было рассмотреть людей; японский крейсер повернул и пошел на пересечку — блеснул огонек, на который мы разом ответили всем бортом, — завязался бой. (Согласно вахтенному журналу события развивались так:

Погрузка угля продолжалась с 9 ч 30 мин до 15 ч 15 мин. после чего крейсер снялся с якоря и двинулся навстречу неприятелю со скоростью 20–22 уз.

Огонь был открыт в 17 ч 10 мин с 40 каб., после уменьшения дистанции до 35 каб. противники легли на параллельные курсы.

В 17 ч 20 мин была получена пробоина в рулевом отделении.

В 17 ч 30 мин — одним снарядом снесен кормовой мостик, другим — командирская и штурманская рубки, вызван пожар ящика с картами (потушен за 5 мин).

Через 5 мин снаряд попал в рулевое отделение, корма села на 2,5–3 фута (75–90 см). Пробоина в сухарном отделении.

В 17 ч 40 мин вода затопила офицерские каюты, дошла до кормового Патронного погреба. Получена новая подводная пробоина.

В 17 ч 50 мин «Новик» взял курс на Корсаковск. К этому времени корма села уже на 6 фут. (1,8 м).

17 ч 55 мин — пробоина у ватерлинии у каюты старшего офицера. Неприятельский крейсер остановился.

Через 15 мин руль крейсера окончательно перестал действовать, я еще через 5 мин обе стороны прекратили огонь.

В ходе боя крейсер получил 3 подводных пробоины (принято 250 т воды), 1 — чуть выше ватерлинии и около десятка надводных попаданий. Разбит мачтовый прожектор, железный и № 1 вельботы, а также шестерка. Убито 2, смертельно ранено 2, ранено 11 матросов и лейтенант А. П. Штер.)

В начале, как всегда, были перелеты; затем а снаряды стали ложиться ближе и наконец раздался первый тревожный крик: «Пробоина в каюте старшего офицера!». Назначенные люди с инструментами бросились заделывать, насколько возможно, повреждение, но в это время уже неслись возгласы: «Пробоина в жилой палубе! Пробоина в кают-компании!». Людей разделили в разные места, орудия между тем продолжали действовать безостановочно, и снаряды наши ложились достаточно правильно. Уже нами было получено несколько пробоин, но не в жизненных частях, жертв еще не было, когда из машины передали неприятное известие, что еще в двух котлах лопнули трубки, ход сразу уменьшился; невольно в груди закипала бессильная злоба, подкатывалась клубком к горлу и разражалась грубыми ругательствами.

Против кого была эта злоба, отчета я себе не отдавал, но старался излить ее на противника. Небольшого калибра снаряд упал на корму, убил комендора ютового орудия, разорвал его почти пополам и тяжело ранил двух человек из прислуги.

«Началось! — пронеслось в голове. — Сейчас будет моя очередь. А между тем язык по привычке продолжал отдавать необходимые приказания. Комендор орудия противоположного борта сам прибежал заменить убитого и, расставив ноги над его трупом, хладнокровно посылал один снаряд за другим, стараясь отомстить за смерть товарища.

За спиной у меня раздался страшный взрыв; в ту же секунду я почувствовал удар в голову и сильнейшую боль в боку, дыхание захватило и первое впечатление было, что у меня вырвало кусок бока, так что я начал осматриваться, куда удобнее будет падать; через несколько времени дыхание возвратилось и только тогда я заметил, что ранен в голову, а бок только контужен; кругом меня лежали убитые и стонали раненые; барабанщик рядом, держась за голову, плачевным голосом доложил: «Ваше высокоблагородие, у Вас мозги вылезли». Это меня заставило даже рассмеяться: вряд ли бы я мог стоять, если бы у меня мозги полезли; на всякий случай пощупал рукой; попал, действительно, во что-то теплое и мягкое, должно быть, сгусток крови, но так как особенной боли не чувствовал, то перетянул голову платком и начал подбирать раненых. Этот снаряд сразу выхватил десять человек.

В это время сообщили, что получена серьезная пробоина в рулевом отделении; крейсер сильно сел на корму и накренился; механик прислал сказать, что еще два котла выведено; итого уже шесть котлов были приведены в бездействие, ход уменьшился больше чем на половину. Становилось ясным, что уйти не удастся, а тут еще из рулевого отделения передали, что вода быстро прибывает и рулевая машина не может действовать. Без руля же крейсер не только что сражаться, но и ходить не может.

На корме почти все снесло, кормового мостика точно не существовало, его окончательно разметало. Только орудия, по счастью, не были тронуты и продолжали по-прежнему поддерживать быстрый огонь; из кормовой прислуги остались целыми всего два или три человека, так что заменять приходилось первыми попавшимися под руку. К удивлению нашему, заметили, что неприятель, вместо того, чтобы еще упорнее поддерживать бой, видя наше не совсем исправное состояние, начал быстро уходить в море и прекратил огонь; послали ему вдогонку еще несколько снарядов и, управляясь одними машинами, повернули обратно в Корсаковск, чтобы осмотреться.

Вода быстро наполняла кормовые отсеки и появилась уже в кают-компании. Мы настолько не были уверены, что дойдем с нашими повреждениями до Корсаковска, что держались возможно ближе к берегу, чтобы легче было спасать команду.

В Корсаковске стали на якорь, осмотрели повреждения и пришли к заключению, что спасти крейсер нет никакой возможности. Пробоины были настолько велики и многочисленны, что за ночь их не только что зачинить не поспеешь, но даже воду из отсеков не удастся откачать, тем более, что в Корсаковске нет для этого никаких средств, а свои или затоплены, или повреждены.

Напомню, что в Артуре одну пробоину, полученную нами 27 января, чинили в доке, при спешной работе мастеровыми, десять дней. В таком виде вступать в бой не было возможности, уйти также, тем более, что в проходе сторожили японцы со свежими силами. Свет их прожекторов мы видели всю ночь. Оставался один исход: затопить крейсер, вернее, носовую часть, так как кормовая была почти под водой.

Погрузили крейсер на дно, на мелком месте, потому что мы находились в нашем, русском, порту и думали, потребовав средства из Владивостока, поднять его впоследствии и исправить. Не могли же мы предполагать, что по Портсмутскому договору южная часть Сахалина, вместе с «Новиком», будет передана японцам!

К утру команда была свезена на берег, а от крейсера видны были только трубы и верхние надстройки.

Жаль было видеть «Новик» в таком беспомощном положении, но что делать: потерял «Новик» свой ход в непрестанной работе — укатали Сивку крутые горки.

* * *
9 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Рано утром меня разбудил мой вестовой со словами:

— Ваше Высокоблагородие, «Ретвизан» вернулся.

Я не выдержал и выругал его за донесение, показавшееся мне совершенно нелепым.

— Откуда ты это узнал? — спрашиваю.

— Своими глазами видел, он теперь уже входит в порт, — отвечает вестовой. Охваченный неописуемым волнением, я вскочил с постели, оделся и поспешно поехал на Двурогий холм.

Увы! Оказалось, что мой вестовой не ошибся...

Я увидел печальную картину. Наша эскадра, в полном беспорядке, не соблюдая строя, тихо приближалась к Артуру. Броненосец «Ретвизан» входил уже в гавань. У некоторых судов видны были повреждения, у броненосца «Пересвет» были сбиты обе мачты. Очевидно, эскадре пришлось вынести жаркий бой с неприятелем. В рядах ее не хватало крейсеров «Диана», «Новик», «Аскольд», броненосца «Цесаревич» и шести миноносцев.

Все вернувшиеся суда около 12 часов вошли в гавань.

Печальное возвращение нашей эскадры произвело самое удручающее и тяжелое впечатление на весь гарнизон, тем более что никто не имел ни малейшего представления об истинном положении дел.

Только вечером я имел возможность расспросить некоторых из морских офицеров об обстоятельствах встречи нашей эскадры с японцами. Но и от них мне не удалось добыть каких-либо точных сведений, так как все их рассказы были крайне разноречивы.

В общих же чертах сражение 28 июля представлялось в следующем виде. После выхода нашей эскадры японцы в течение целого дня тщательно следили за ней. Между тем весь их флот сосредоточился у берегов Шантунга.

Завидев издали наши приближающиеся суда, японцы взяли параллельный нам курс и открыли огонь по нашему головному флагманскому броненосцу «Цесаревич».

Нашей эскадре тоже было отдано с «Цесаревича» приказание сосредоточить весь огонь на головном неприятельском броненосце. Однако этот сигнал почему-то не был принят нашей эскадрой, и приказание командира не было исполнено. Не имея общего руководительства, эскадра наша вела стрельбу совершенно бестолково, без общих целей и задач. Каждый броненосец действовал самостоятельно, без определенного плана. Так, броненосец «Ретвизан» вышел почему-то из общей линии и пошел навстречу японской эскадре на таран.

Темнота надвигающейся ночи внесла еще больший беспорядок и путаницу в действия как нашей, так и японской эскадры.

Стало совершенно невозможным отличать свои суда от неприятельских. Некоторые моряки меня уверяли впоследствии, что некоторые наши суда стреляли в своих же. То же самое я слыхал и от матросов.

У нас особенно сильно пострадал броненосец «Цесаревич», на котором с самого начала боя был сосредоточен весь огонь неприятельской эскадры. У него оказался испорченным рулевой аппарат, вследствие чего он потерял всякую способность управляться и начал кружить на одном месте. Вскоре на нем был поднят сигнал: «Передаю командование эскадрой старшему». Старшим был адмирал князь Ухтомский, который немедленно принял командование. Одни рассказывают, что Ухтомский тотчас же поднял сигнал: «Идти в Артур». Другие, наоборот, уверяют, что суда начали поворачивать в Артур совершенно самостоятельно.

Так или иначе, но наша эскадра, оставив на произвол судьбы свое «флагманское» судно с адмиралом Витгефтом, вместо того чтобы защищать его и твердо продолжать свой путь на Владивосток, повернула назад и врассыпную, в страшном беспорядке, пошла к Артуру. Это была страшная ошибка, имевшая самые ужасные последствия.

Японцы в этом сражении понесли, очевидно, тяжелые потери, и флот их был сильно ослаблен. Ясным доказательством этому служит то, что они не только не преследовали нашу отступавшую эскадру, но даже не предприняли против нее ни одной минной атаки.

Благодаря этому суда наши поодиночке могли благополучно дойти до берегов Артура, встречаясь «неожиданно» друг с другом только у самой гавани, так как во время поспешного отступления каждый думал только о себе. О судьбе невернувшихся наши моряки ничего не знали, и мы их считали погибшими во время боя, кроме быстроходных крейсеров «Новик» и «Аскольд», которым, по общему мнению, удалось прорваться во Владивосток.

Потери в нашей вернувшейся эскадре были незначительные, если принять во внимание продолжительность боя.

Из офицеров убит один и ранено восемь. Матросов убито и ранено до 150 человек. Из судов особенно сильно пострадал броненосец «Пересвет». С него сегодня свезли на берег полуживых от пережитых ужасов дам, которых любезный капитан 1-го ранга Бойсман взял на свой броненосец для веселой и приятной прогулки во Владивосток.

«Новый край» в своем морском отделе написал о бое 28 июля следующие немногие строки: «Флот наш, вышедший, как известно, вчера в море, имел весьма жаркий бой с неприятелем (в составе 4 броненосцев, 3 бронированных крейсеров и 3 крейсеров 2-го класса при 30 миноносцах).

Бой этот покрыл неувядаемой славой наших героев, моряков». Не знаю, что именно хотел выразить в последних своих словах господин редактор. Предоставляю решить этот вопрос самому читателю. Перекидная стрельба японцев по городу велась сегодня, не умолкая, и днем, и вечером».

Из воспоминаний лейтенанта А.П. Штера «На крейсере «Новик»: Высадившись в посту Корсаковском после гибели «Новика», команду разместили по казармам и частным домам, офицеры же довольно удобно устроились в квартире одного из обывателей.

Всех раненых немедленно отвезли в местный военный лазарет, где двоим нужно было сделать серьезные операции. Доктор, хирург, приехавший из села Владимировки, исполнил все, что от него зависело, но оба оперированные умерли от заражения крови, так как лазарет вовсе не был приспособлен для операций и оказался страшно запущенным.

Молодой, очень симпатичный военный доктор местного гарнизона больше, кажется, занимался обучением нижних чинов музыке, чем лазаретом. Наш судовой врач Н. В. Лисицын был ранен в руку во время прорыва из Артура, а потому не мог принимать участия в оперировании. Пришлось, дожидаясь своей очереди, перевязываться, помогать хирургу одновременно отрезать руку и ногу, и то время как кругом раздавались стоны и жалобы остальных раненых.

Если не ошибаюсь, на следующий же день была получена телеграмма от адмирала Скрыдлова, спешно вызывавшая командира «Новика» во Владивосток, чтобы принять в командование крейсер I ранга «Громобой», а остальным офицерам с командой предлагалось выступить походным порядком в Александровск. Путешествие предстояло длинное и нелегкое, так как до Александровска считается больше 600 верст. Надо было серьезно обдумать вопрос о довольствии, в виду того, что дорога большею частью идет по глухой, необитаемой местности, на много верст углубляясь в непроходимую, болотистую тайгу, переходя постепенно из почтового тракта в едва заметную таежную просеку, на которой можно встретить разве только лесного бродягу беглого каторжника.

Про Корсаковск и его обитателей можно было бы рассказать много интересного и поучительного, но мне не хочется обижать людей, которые весьма сочувственно отнеслись к нам и делали все возможное, чтобы угодить.

Не называя имен, скажу только, что вообще чиновники на Сахалине, более чем где-либо, легкомысленно относятся к интересам казны, не говоря уже о процветании края.

Как один из примеров подобного отношения можно привести операции с рыбными промыслами. Дело в том, что японцы не имели права, а если имели, то в ограниченном числе, заводить рыбалки по берегу Сахалина; так вот японец, желавший, но не имевший этого права, покупал у местного чиновника имя и под этим именем спокойно собирал деньги и рыбу, которые увозились в Японию. Вся северная Япония кормилась нашею сахалинскою рыбой, а государству не было от этого никакой прибыли, не говоря уже про край, который безжалостно разорялся с каждым годом.

Наших же, русских предпринимателей, которые действительно бы занялись этими, богатейшими в мире, рыбными промыслами, почти не было. Являлись какие-то авантюристы, вроде господина Крамаренко, которым правительство давало субсидию, но и те находили для себя удобнее и выгоднее передать все дело в руки японцев, а самим проживать за границей, скупая чуть не даром, при посредстве своих приказчиков, соболей у инородцев за табак и водку и продавая их за большую цену скупщикам-иностранцам.

В бытность мою в Александровске мне пришлось говорить с губернатором Сахалина по поводу различных злоупотреблений; разговор этот ему, видимо, не понравился, так как он скоро переменил тему, сознавшись, однако, что сахалинские чиновники ввели злоупотребление в традицию, и для того чтобы искоренить ее, следовало бы принять какие-нибудь экстра-радикальные меры; например, на одном пароходе увезти весь штат служащих, а на другом привезти новых, так, чтобы они друг с другом не разговаривали, иначе зараза останется и все пойдет по-старому.

На другой день, утром, после нашей высадки к Корсаковску подошел второй японский крейсер, стороживший нас в Лаперузовом проливе; увидав останки «Новика», он открыл по ним совершенно бесцельную стрельбу, разбив окончательно уже и без того поврежденные трубы и надстройки; затем, под видом нечаянных перелетов, он начал бомбардировать беззащитный поселок, что совершенно противно международному праву. Перелеты были настолько велики, что сомневаться в намерениях японского крейсера было невозможно; снаряды выпускались даже по отдельным матросам, бродившим по берегу с вещами.

* * *
30 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Стрельба японцев, по обыкновению, продолжается весь день и не смолкает и вечером.

До сих пор, несмотря на все страдания, не удается определить местоположение японской 120-миллиметровой батареи, с которой главным образом и ведется перекидная стрельба. Вечером в Новом Городе снарядами убиты три лошади. Несколько других снарядов попали в нашу церковь и в магазины « Кунст-Альберс» и Кандакова.

Встревоженные зрители начинают покидать Старый Город и переселяются в Новый. Сегодня же японцы некоторое время бомбардировали 3-е временное укрепление и Курганскую батарею фугасными бомбами, но не причинили никаких разрушений и потерь. Я думаю, что это была только пристрелка».

Из мемуаров Бенджамена Норригарда «Великая осада. (Порт-Артур и его падение)»: «30 июля русские, оставив свои последние передовые позиции, укрылись за линией постоянных укреплений вокруг Порт-Артура. В тот же день японцы заняли покинутые позиции и, после почти десятидневного боя, они увидели наконец знаменитую русскую твердыню, которая была уже однажды взята ими в честном бою и в течение нескольких месяцев оставалась в их владении, пока не перешла к русским, благодаря их козням. Представьте себе чувства, которые испытывали японцы! Здесь, по ту сторону долины, на расстоянии, которое можно пройти пешком в один час, находился Порт-Артур, наполнявший все их мысли, владевший их умами в течение месяцев и годов, дорогу к которому они проложили, сражаясь по целым неделям, даже месяцам и который они теперь должны были, приложив все усилия, вырвать из рук неприятеля и возвратить своей родине. Всякий поймет те возвышенные чувства, которыми полны были их сердца и те перспективы чести и славы, открывавшиеся перед ними, когда, наконец, цель их стремлений была так близка и очевидно в их власти.

Солдаты, бывшие здесь и пристально глядевшие в направлении Порт-Артура, знали в каком напряженном ожидании находится родной народ и как сильно надеется он на взятие крепости; так сложилось в их уме понятие о необходимости взятия Порт-Артура, в нем они видели венец всей славной кампании. С гордостью выслушивали на родине вести о многих победах храброй армии и флота, а когда бюллетени о войне распространялись по всему городу проворными разносчиками, громко выкрикивавшими о новых битвах и победах, о подвигах храбрости и отваги, тогда устраивались шествия с факелами, повсюду слышались крики «банзай» и раздавалось пение. Но энтузиазм свой они сдерживали до того дня, когда весть о падении Порт-Артура разнесется по всей стране и будет зажжена, как греческий огонь? иллюминация во всех городах и деревнях. Какое тогда будет настроение! Все от мала до велика, мужчины, женщины и дети возьмут свои фонари и миллионные толпы сольются в сплошном крике «банзай», который пронесется по всей Японии, как буря с грозой. Уже заранее шли приготовления к великому дню: правительство взяло это дело в свои руки. Каждый знал, где сойтись и что делать, к какой процессии присоединиться, какой фонарь или ярко расписанный транспарант нести, какой надеть костюм. Повсюду собирались устраивать большие обеды и ужины, все рестораны и чайные домики будут переполнены, здесь будет пир и радостный праздник всей великой нации, каких еще не видел мир.

Битва на Ялу, истребление русского флота, поражение целой армии А. Н. Куропаткина, конечно все это были великие вести, наполнявшие сердце народа радостью и весельем, но пока Порт-Артур находился в руках неприятеля, казалось, еще ничего не сделано. Для народа Порт-Артур являлся не только лишь сильной крепостью, нет, он для него был символом — символом владычества. Нация, владеющая Порт-Артуром, представляется преобладающей на Дальнем Востоке. Вот что было истинной целью японских вожделений и, пока русский флаг развивался над крепостью, честолюбие оставалось неудовлетворенным.

Японские офицеры и простые солдаты, впервые увидевшие перед собой этот загадочный, почти мифический Порт-Артур, знали все, знали, что будущий ход дела не оправдает ожиданий, а между тем, там, на родине, народ и даже военные власти были уверены, что Порт-Артур падет в скором времени; они понимали, что задача, которую они должны выполнить: взять штурмом неимоверно сильную крепость — дело, которое не сделаешь в один день или в неделю; они спокойно взирали на будущее и я думаю, не было солдата, который не поклялся бы в душе нанести решительный удар неприятелю и разбить его; каждый был готов пожертвовать своей жизнью и пролить кровь, чтобы помочь возвратить своей родине утраченную крепость».

* * *
31 ИЮЛЯ 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Пасмурный день. Моросит мелкий дождь. Угнетенное настроение в публике после неудачного выхода эскадры начинает понемногу рассеиваться.

Вчера, как я узнал, японцы выпустили по 3-му временному укреплению тридцать два 120-миллиметровых снаряда. Несмотря на это, повреждения в форту самые незначительные. Сегодня они опять открыли стрельбу по 3-му форту и по 3-му временному укреплению и дали до 150 выстрелов.

Кроме фугасных снарядов, они стреляли по фортам и шрапнелью, но без всяких результатов. Ни разрушений, ни потерь людьми не было.

Получены сведения, что против Артура действует армия в шесть дивизий, то есть до 70 тысяч. Японцы, по-видимому, намерены в ближайшем будущем атаковать наш первый сектор крепости, то есть наш правый фланг.

Флот начал чиниться. Машины оказались все в полной исправности. Вообще никаких, кажется, серьезных повреждений нет. Теперь почти все моряки единогласно утверждают, что во время боя и японские, и наши суда после сигнала адмирала князя Ухтомского почти одновременно отступили в разные стороны. Рассказывают, что наш броненосец «Ретвизан» своим метким огнем снес мостик на японском флагманском судне «Миказа» и заклинил у него одну башню, так что «Миказа» должен был стрелять только двумя 12-дюймовыми орудиями.

«Ретвизан» хотел его даже таранить и приблизился уже к нему на 12 кабельтовых, но броненосцу «Миказа» удалось ускользнуть.

Из всех этих и многих других рассказов о подвигах наших моряков можно заключить, что броненосец «Ретвизан» действительно дрался храбро и отчаянно.

Печально только одно, что, вероятно, наша эскадра имела полную возможность прорваться во Владивосток, но почему-то ею не воспользовалась».

* * *
1 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Дождливый, туманный день. Рано утром узнал, что японцы начали обход нашей Угловой горы. К 9 часам утра я приехал на 4-й форт. Со стороны Угловой слышалась сильная артиллерийская канонада. Бой был в полном разгаре, и целый град шрапнели и лиддитовых бризантных снарядов осыпал наши позиции. От взрывов снарядов то тут, то там поднимались клубы черного дыма. Японцы уже четыре раза атаковали Угловую гору, но пока все их атаки были отбиты. За обратным скатом одного из холмов стояла наша скорострельная батарея. Время от времени наши солдатики быстро выскакивали из блиндажей и, произведя несколько выстрелов, снова спешили укрыться от шрапнели, которой японцы все время обсыпали нашу батарею. Было странно сознавать, что в эти минуты любуешься и наблюдаешь не за простой картиной, а за боем, жестоким боем, в котором гибнут десятки, а может быть, и сотни человеческих жизней. Вдруг, около 11 часов утра, как раз над нашими головами прошипел снаряд и, пролетев над 4-м фортом, упал в овраг.

Все бросились в бетонные казематы.

Вскоре послышалось еще несколько выстрелов по нашему форту, но все были перелеты. Около часу, когда я уже уезжал с форта, к нему подъехал генерал Фок, начальник резервов в крепости. Генерал неистово ругал кого-то за то, что ему вовремя не доносят о необходимости двинуть куда надо его резервы. Вслед за этим он быстро прошел в казематы форта, а я поехал в Старый Город.

Канонада между тем продолжалась и не смолкала в течение целого дня. О результатах наступления японцев ничего достоверного я узнать сегодня не мог».

* * *
2 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Идет сильный дождь. На улицах непролазная грязь. Еще с раннего утра японцы снова начали усиленно бомбардировать Угловую гору. Около полудня они повели на нее энергичную атаку, но были отбиты. Это была, кажется, пятая по счету атака Угловой горы.

Видя, что все усилия их тщетны, японцы решили на время оставить Угловую в наших руках, а пока занять лишь маленькую горку, лежащую впереди только что названной позиции. Ее обороняла одна из наших охотничьих команд. На эту-то маленькую вершину и обрушился весь огонь японской артиллерии. Вся она была буквально засыпана шрапнелью. Я, следя по часам, насчитал до 50 разрывов шрапнели в минуту над этим несчастным укреплением, как оказалось впоследствии не имевшим даже блиндажей.

Потеряв почти половину своего состава, наши охотники принуждены были бросить окопы и отступить. Их место тотчас заняла японская пехота, овладевшая нашей позицией почти без единого ружейного выстрела: все было сделано одним артиллерийским огнем. Но теперь японцы, в свою очередь, подверглись сосредоточенному огню нашей артиллерии. Несмотря на это, им удалось удержать эту позицию в своих руках, так как контрштурма мы не предприняли.

Весь день на Угловой стояли рев орудий и трескотня ружейной перестрелки. По порту японцы в течение дня открывали стрельбу три раза. Настроение в гарнизоне крайне нервное».

* * *

3 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Сегодня выяснилось, что наши потери за 1 августа достигают 150 человек, а за 2-е — до 200. За эти же дни, как я узнал, ранены Генерального штаба подполковник Толшин в обе ноги и руку и охотничьей команды 5-го Восточно-Сибирского стрелкового полка подпоручик Андреев, у которого оторвало осколком четыре пальца.

Несмотря на отчаянные усилия японцев, они за два дня штурма ничего не смогли сделать, и все их атаки на Угловую гору были отбиты. Сегодня японцы наступления не предпринимают. Весьма вероятно, что причиной этому служит отчасти ужасное состояние почвы: всю ночь лил сильнейший дождь и грязь стоит невероятная.

В деле 2 августа на Угловых горах принимал деятельное участие один из флотских экипажей, который состоял исключительно из новобранцев, обученных пехотными офицерами. Под их командой роты этого экипажа несколько раз ходили в контратаку и вели себя выше похвал. К несчастью, в одной из атак они попали под сильный огонь японцев и понесли громадные потери до 88 человек.

В крепость сегодня приезжал японский парламентер, но цель его приезда пока никому не известна.

Часть орудий флота и Золотой горы стреляли сегодня по японским позициям.

Мяса в городе нет. Кур очень мало, на базаре было только два цыпленка, за которых просили по 2 рубля за штуку. Белый хлеб приходит к концу, и достать его очень трудно.

Солдатам начали давать конину. В магазинах остались только рыбные консервы».

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/10117/

Ультиматум японского генерала. Штурм начался! Бойня на Угловой горе. "В Японии много молодежи, зачем ее жалеть?!" "Историческая правда" продолжает следить за событиями русско-японской войны 1904 - 1905 гг.

4 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Ночью шел дождь. Погода пасмурная. Японцы в течение ночи два раза пробовали атаковать Угловую гору, но оба раза были отбиты. Флот исправляет свои повреждения.

Японский парламентер, как оказалось, привозил вчера два очень любезных письма: одно — коменданту крепости, а другое — командиру эскадры с предложением сдаться. Генерал Стессель ответил японцам любезным отказом.

Гарнизону же был отдан такой приказ.

"По войскам Квантунского укрепленного района
4 августа 1904 года
№ 496
Славные защитники Артура! Сегодня дерзкий враг через парламентера, майора Мооки, прислал письмо с предложением сдать крепость. Вы, разумеется, знаете, как могли ответить русские адмиралы и генералы, коим вверена часть России; предложение отвергнуто. Я уверен в вас, мои храбрые соратники, готовьтесь драться за Веру и своего обожаемого Царя. Ура!
Бог всесильный поможет нам.
Генерал-лейтенант Стессель"

Сегодня три еврея 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка дезертировали к японцам. Это пока первый случай".

* * *
5 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: «Жаркий день. Небо совершенно безоблачно. В 1 час и 4 часа дня японцы вели по городу перекидную стрельбу. Два снаряда упали недалеко от сводного госпиталя. Повреждений никаких нет».

Из мемуаров Бенджамена Норригарда «Великая осада. (Порт-Артур и его падение)»: Из бесед с офицерами японского штаба я убедился, что генерал Ноги лично склонялся в пользу проекта взятия Порт-Артура штурмом, что также одобрял каждый офицер и солдат его армии, но несомненно, что помимо этого было получено и решительное приказание из Токио. Иностранные критики порицали японцев и русских за столь настойчивую осаду и оборону, благодаря чему здесь было задержано много войск, которые могли быть использованы с большим успехом на главном театре военных действий. Я не берусь разрешить этот очень трудный и спорный вопрос, тем более, что он выходит из рамок моей задачи. Я просто обращаю внимание на то, что японцы несомненно были уверены, что овладеют Порт-Артуром в очень короткое время после взятия Наншана, и что после этого армия Ноги сможет двинуться на север и помочь разбить армию А. Н. Куропаткина до того момента, когда она достигнет значительной численности.

Генерал Ноги (в центре) с офицерами штаба.

Теперь, ознакомившись с данными о могуществе крепости, можно прийти к заключению, что овладеть ею в такой короткий срок не было надежды и всякая попытка в этом смысле кажется невероятной. Приходится удивляться, каким образом обыкновенно отлично осведомленный японский разведывательный отдел не сумел оценить неизмеримо сильные ресурсы крепости и не предупредил такой рискованный шаг.

В этом отношении японцы сделали одну из немногих ошибок в своем вообще превосходно разработанном и удивительно выполненном плане кампании. В операциях против Порт-Артура, как и повсюду, каждый шаг и каждое движение были заранее обдуманы до мельчайших подробностей, рассчитан каждый день, час и солдат. Когда наступал соответствующий момент стоило генералу сказать одно слово, как весь огромный, сложный, но превосходно устроенный механизм начинал действовать: вертелись колеса, двигались зубчатые колеса, а большие валы приступали к своему разрушительному процессу. Единственно по отношению к Порт-Артуру японцы сделали ошибочный расчет крепости и твердости материала, который они собирались раздавить. Валы были сдавлены и напряжение некоторых частей механизма было слишком сильным. Сдавлено было и зубчатое колесо, его ось сломалась, все пришло в бездействие, машина остановилась и нужно было ее исправить заново, чтобы достигнуть хотя бы в дальнейшем какого-нибудь успеха.

Но предполагая, что ошибочный расчет может быть поставлен в вину, главным образом, японскому разведывательному отделу и что донесения генерала Ноги были неправильными и неточными, надо, однако, признать, что он имел большое основание решиться на взятие крепости штурмом, помимо стратегических соображений, которые также были им приняты во внимание. Сражаясь долгое время с русскими, Ноги отлично знал цену им и своим войскам. Он сознавал, что обе стороны сражались храбро и упорно, благодаря чему в значительной степени замедлялось достижение японскими войсками успеха, и они понесли тяжелые потери. Хотя русские заняли чрезвычайно сильные позиции, их все-таки можно было выбить и оттеснить за линию обороны, где у них в тылу будет уже море, по которому они не могли ускользнуть без помощи, и где японский флот вполне господствовал.

Позиции, занятые русскими теперь, были, конечно, сильнее тех передовых позиций, которые они занимали ранее, но, насколько Ноги мог судить, они были далеки от совершенства. Все те же недостатки: как и прежде форты отчетливо обрисовывались на фоне неба или на заднем плане, даже пушки, высунувшись из брустверов, были видны издалека. Поэтому для Ноги вопрос сводился просто к численности потерь. Он отбросил уже раз эти самые войска, которые стояли перед ним, с их укрепленных позиций на Кензан и Ойкесан, более грозных, чем большинство фортов, лежавших напротив. Это ему стоило многих тысяч людей, но он готов был потерять столько же, даже больше, думал он, в пять или десять раз больше, тогда можно надеяться на счастливый исход. В Японии много молодежи, что ее жалеть, скорее слишком много ее, а терять время и массу денег на продолжительную осаду государство было не в состоянии».

* * *

Карта обороны Порт-Артура.
6 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: Сегодня японцы опять возобновили свои атаки на Угловую гору. Еще с утра они начали ее обстреливать усиленным артиллерийским огнем. Вся вершина Угловой дымилась, как вулкан, от бесчисленных разрывов лиддитовых снарядов и шрапнели.

Подготовив, таким образом, себе наступление, японцы перешли в атаку. Девять раз они шли приступом на наши укрепления, но каждый раз со страшными потерями должны были отступить перед геройской стойкостью наших войск. Одновременно с этим японцы вели еще усиленную стрельбу по некоторым другим пунктам, в том числе и по городу. Около 3 часов дня я услыхал страшный рев орудий в нашем центре. Мне показалось, что японцы хотят прорваться в крепость по Мандаринской дороге. Но предположения мои не оправдались. Около 6 часов вечера, при закате солнца, я следил за боем с одной из вершин вблизи 5-го временного укрепления. Потрясающая картина, которая представилась моим глазам, нескоро изгладится из моей памяти.

Старый и Новый Город весь был в огне. Орудия батарей и флота ревели неистово.

На Угловой горе шла страшная ружейная трескотня. Батареи Золотой горы. Электрического утеса, Двурогого холма стреляли по Волчьим горам, со стороны Голубиной бухты две японские канонерки тоже обстреливали несчастную Угловую гору.

В самом центре крепости, недалеко от Перепелки, горел арсенал. Ясно были слышны взрывы патронов и снарядов, красные языки пламени своими вспышками прорезывали клубы черного дыма. Пожарище было грандиозное. И вот в эти страшные минуты, при виде этой ужасной картины войны, с редута Лесной горки неожиданно раздались звуки хорошенького вальса, исполняемого полковым оркестром...

Какой странный и мрачный контраст: тут картина беспощадной войны, смерти, разрушения — а там веселые звуки музыки, переносящие вас совершенно в иную обстановку!..

Только темнота наступившей ночи положила конец всем ужасам этого дня. Крепость не спала. Всю ночь то тут, то там раздавались одиночные выстрелы, а иногда даже целые залпы. Только поздно ночью я узнал, что все атаки японцев снова отбиты. Все остальное за нами! Днем слыхал, что наша канонерка «Гремящий» наскочила на мину и затонула. Все спасены, за исключением восьми человек машинной команды.

Вся тяжесть отбития атак на Угловую легла опять на геройский 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк. Самое деятельное участие в этих боях принимали полковники Ирман и Третьяков".


Из воспоминаний полковника П. В. Ефимовича: «Подойдя к крепости, японцы решили взять ее открытой силой, но ряд атак на наши позиции центра был неудачен. 3-го августа генерал Ноги прислал парламентера с предложением сдать крепость, но собранный генералом Стесселем совет отклонил это предложение, а 6-го августа японцы начали артиллерийскую подготовку штурма и в тот же день перешли в наступление, направив после ряда демонстративных атак нашего западного фронта, главный свой удар в центр наших по-зиций, против Орлиного Гнезда. Начался первый штурм Порт-Артура.

Первые дни японцы наступали густыми колоннами, думая массой задавить защитников крепости.

Строгая дисциплина, суровый военный закон, фанатизм и личная доблесть японцев приводили к тому, что японские батальоны, неся невероятные потери, всё же доходили до цели своих атак, хотя бы в составе нескольких человек и схватывались с нашими в штыки.

В моем кратком обзоре невозможно описать всё то, что творилось под Орлиным Гнездом в дни с 6 по 11 августа включительно, дни сплошного, беспрерывного боя. Скажу одно, что доблесть была проявлена как с одной, так и с другой стороны».

Из воспоминаний генерал-лейтенанта А.В. фон Шварца: «С утра 6-го августа на форт посыпался дождь снарядов среднего и мелкого калибра и не прекращался до вечера. То же происходило и в следующие дни. Мы провели этот день и следующие дни в наших убежищах. Помню, что в один из этих дней на форту произошел следующий случай.

Весь гарнизон находился в убежище, на валах стояли только часовой и подчасок, наблюдавшие за местностью впереди фронта; около полудня огонь противника достиг большого напряжения: снаряды падали на валы, на батарею и на двор форта без перерыва; я находился в убежище для гвардии, где был также и комендант форта капитан Булгаков. Вдруг прибежал подчасок и доложил коменданту, что часовой на валу убит. Нужно было немедленно назначить другого.

Начали жаловаться, я понимал и объяснял, обратился к солдатам с воззванием: «Кто хочет идти?» На вызов никто, однако, не ответил. Комендант повторил его второй и еще третий раз, и все молчали. И вдруг из толпы раздался голос: «Я, ваше высокоблагородие». Из толпы протискался вперед и стал перед Булгаковым солдат. Он был еврей».

* * *

7 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "В 6 часов утра японцы перешли в решительное наступление на Водопроводный редут. Благодаря своевременно подоспевшему резерву в две роты, все отчаянные атаки японцев были отбиты с большим для них уроном. Трупы их наполняли весь ров редута и покрывали всю ближайшую окрестность.

Особенную храбрость и решительность при отбитии штурма проявил капитан Кириленко, который на бруствере редута лично рубился с атаковавшими его японцами.

Наши потери по 7 августа составляют убитыми и ранеными: до 627 нижних чинов и до 19 офицеров. Японцы с утра ведут усиленную бомбардировку 3-го форта. Можно ожидать, что они предпримут атаку на промежуток между 2-м и 3-м фортом.

Днем японцы, после неудачных атак Водопроводного редута, заняли деревню Шуйшиинь. Тогда все наши батареи Приморского фронта сосредоточили свой огонь на этой деревне и нанесли японцам громадные потери.

Вечером неприятель сосредоточил свою стрельбу на батарее Лит. Б, где тяжело ранен осколками командир ее, капитан Вахнеев. Кроме того, при взрыве порохового погреба получил тяжелые повреждения капитан Высоких 1-й, один из выдающихся артиллеристов.

Вечером японцы усиленно обстреливали город перекидным огнем. Около 6 часов вечера одна из наших чугунных бомб, пущенных батареей Золотой горы, преждевременно лопнула в воздухе, причем одна из ее половин упала около штаба укрепленного района, а другая — вблизи инженерного городка.

Сегодня к берегам Артура прибыл небольшой французский пароход с консервами и письмом от нашего военного агента в Пекине, полковника Огородникова. Большую часть провизии взял магазин экономического общества.

К несчастью, пароход почему-то совсем не привез мясных, самых необходимых консервов, а консервов спаржи, наоборот, привезено очень много. Настроение в гарнизоне тревожное и нервное».

* * *
8 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Целую ночь японцы вели по городу перекидную стрельбу. Регулярно через каждые 10 минут раздавался выстрел, слышалось шипение гранат, а затем их взрыв. С раннего утра японцы опять открыли ожесточенный артиллерийский огонь, который продолжался целый день. Выстрелы наших и японских орудий сливались в один общий рев. К 12 часам дня было приказано выдвинуть к правому флангу крепости все резервы. Одиннадцать вольных дружин, а также команды из писарей, денщиков и нестроевых были направлены на центральную ограду.

Гул артиллерийской канонады то утихал, то разгорался с новой силой. Разобраться во всем, что происходило, не было никакой возможности. Слыхал только, что все осталось за нами, кроме Угловой, которая будто бы отдана японцам. Насколько это верно, не знаю.

Настроение в гарнизоне нервное. Начальство злое и не в меру раздражительное. На лицах солдат видны серьезность и сосредоточенность.

* * *

9 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "В ночь на 9 августа японцы пробовали атаковать промежуток между 2-м и 3-м фортом, но потерпели неудачу. Все их атаки были отбиты. Для производства контратаки здесь впервые были пущены в дело морские десанты, которые, несмотря на страшные потери от огня неприятеля, лихо пошли в штыки. Рано утром японцы повели атаку на правый фланг Длинной горы.

Наша артиллерия развила страшный огонь. Я слышал трескотню нескольких наших пулеметов, которые без перерыва плавно и хорошо работали в течение целых 45 минут. Ленты, очевидно, проходили не заедая, и бесчисленный град пуль осыпал штурмующих неприятелей. Около 12 часов дня стало известно, что все атаки японцев на Длинную гору также отбиты со страшными для них потерями.

Около полудня японцы, чтобы подготовить себе атаку 1-го и 2-го редутов, открыли огонь по Зубчатой батарее, которая сильно мешала их наступлению. Направив на нее целый град шрапнели и фугасных бомб, они заставили ее защитников прекратить огонь и попрятаться в бетонные казематы и ближайшие блиндажи.
Воспользовавшись этим, японцы передвинули свои полевые батареи ближе к восточному фронту и подтянули к нему свою пехоту.

Развив потом невероятный огонь по 1-му и 2-му редутам и достаточно подготовив себе атаку, японцы густыми массами перешли в наступление. При первом же натиске они захватили 1-й редут, но тотчас были оттуда выбиты нашими стрелками и десантными командами. Заняв снова потерянную было нами позицию, наши люди тотчас попали под сосредоточенный огонь японской артиллерии и понесли страшные потери, так как блиндажи почти все были разрушены и укрыться было решительно некуда. В этих атаках редкой распорядительностью и отвагой выделился мичман Бок с командой своих комендоров.

Между тем японцы, поддержанные своими резервами, снова перешли в атаку. Завязался ожесточенный бой. 1-й редут несколько раз переходил из рук в руки. Около 2 часов дня японцы бросили сюда большие силы и снова повели наступление сразу громадными массами. В редутах завязался ужасный рукопашный бой, на жизнь и смерть... Штыки, приклады, банники — все было пущено в дело. Упорство противника было необычайным.

Наконец, потеряв около 75 % в людях, под напором целой лавы свежих японских сил, мы должны были отступить и оставить 1-й и 2-й редуты в руках неприятеля.

Из 200 человек 5-й роты 25-го Восточно-Сибирского стрелкового полка осталось в живых 40 человек...

Комендант, генерал-лейтенант Смирнов, наблюдал за боем с Большой горы.

Японцы же еще с утра подняли у себя воздушный привязной шар, с которого во все время боя вели свои наблюдения. День был тихий и безветренный, и шар плавно покачивался в воздухе. Днем, после усиленного обстреливания Саперной батареи, на ней произошел взрыв порохового погреба, а на форту был сильный пожар.

Около полудня я встретил у Саперных казарм 5-ю роту 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, возвращавшуюся после отбития ею японской атаки на так называемую Мертвую сопку. Оставшиеся в живых люди (их осталось не более 25 %) нервно шагали, делясь друг с другом недавно пережитыми впечатлениями. Многие солдатики шли с перевязанными руками и ногами. Помню ефрейтора Захарова, которому японец ударом байонета отсек мизинец левой руки. Захаров перевязал кисть руки какой-то тряпкой и не захотел покинуть роты. Впереди роты в разорванной и страшно окровавленной рубахе, с повязкой на шее, шел командир ее, поручик Стариков.

Он был ранен в голову еще в боях на Зеленых горах, но не пожелал лечь в госпиталь, а остался при роте и только недавно снял свою повязку.

В контратаке на Мертвую сопку поручик Стариков повел лихое наступление, выбил японцев и в штыковой схватке был ранен пулей в шею навылет. Кроме того, одна шрапнельная пуля попала ему в живот. К счастью, у него в этот момент висела через плечо фляжка с водой. Пуля пробила ее и, ослабев, застряла в ней, оставив на теле поручика Старикова лишь громадный синяк. Скромный, никогда не говоривший о своих подвигах, поручик Стариков пользовался в полку всеобщим уважением и любовью, как среди своих товарищей-офицеров, так и среди подчиненных ему солдат, которые его обожали. Вообще Стариков, как редко лихой и храбрый офицер, симпатичный товарищ и сердечный начальник, служил лучшим украшением 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка.

Теперь этот скромный герой с редкой простотой рассказывал о деле своей роты и только после долгих убеждений решился пойти на лечение в госпиталь.

Японская канонерка целый день стояла за скалой у Голубиной бухты и стреляла по нашим позициям. Два ее снаряда упали в 5-е временное укрепление и разрушили блиндаж. Несчастий с людьми не было.

Так окончился 4-й день целого ряда усиленных штурмов японцев».

* * *

10 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: После пятидневного обстреливания японцами и нами 1-го и 2-го редутов оба эти укрепления представляют теперь сплошные груды развалин. Вся местность около редутов, а также около Куропаткинского люнета усеяна нашими, а главным образом японскими трупами. В некоторых местах, говорят, лежат горы тел.

Начальнику жандармской крепостной команды, ротмистру князю Микеладзе, и ротмистру Познанскому отдано уже приказание начать, с помощью китайцев и санитаров, уборку этих трупов с ближайших укреплений.

Японцы сегодня обстреливали только город перекидным огнем, по позициям же стрельбы почти не было.

Батареи Золотой горы, Перепелки и Двурогого холма днем несколько раз открывали огонь и обстреливали 1-й и 2-й редуты и другие места японского расположения. Японский воздушный шар продолжает летать над крепостью на громадной высоте. Броненосец «Севастополь» ходил в бухту Тахэ и расстрелял там одну мину, которую вовремя заметил в нескольких саженях от себя. Но несколько минут спустя он налетел на другую мину и получил, как говорят, большую подводную пробоину. Печально! Теперь не до починок...

Говорят, будто наши потери за все эти дни достигают в обшей сложности громадной цифры — 3500 человек. Особенно велики потери среди офицеров.

Сегодня умер от ран капитан Высоких 1-й.

В крепостной артиллерии убиты подпоручики Дударов и Мостинский.

Если считать, что у японцев, как у атакующих, потери должны быть приблизительно втрое больше наших, то у них выбыло из строя до 10 тысяч человек. Точных данных пока нет. К вечеру по всей линии обороны наступило полное затишье.

Из газет: «Из Чифу сегодня прибыли еще 2 джонки с русскими и китайскими выходцами, рассказывающими, что Стессель, отказавшись сдать Порт-Артур, издал прокламацию, в которой призывает всех мужественно противостоять неприятелю или пасть с орудием в руках. (...) Японцы выражают беспредельное удивление по поводу решимости Стесселя держаться до последней крайности. Выражая ему участие, они в тоже время глубоко сожалеют, что он не видит бесполезности дальнейшего сопротивления». (Агентство Reuters, Великобритания)

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/10299/

Осажденный Порт-Артур задыхается от зловония – вокруг города брошены тысячи трупов японских солдат. Японцы, не ожидавшие, что русские будут драться, решили разрушить крепость артиллерией. Где наша армия?! Последний поход русских моряков погибшего крейсера – через остров Сахалин. «Историческая правда» вспоминает события Русско-японской войны.


11 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Ночью японцы произвели сильную и энергичную атаку по направлению 1-го и 2-го редутов, дошли до Орлиного Гнезда и даже были на Заредутной батарее. Но утвердиться нигде они не смогли и должны были отступить. Один очевидец, капитан Линдер, уверял, что при наступлении японцы играли наши сигналы и этим вводили в заблуждение наших солдат. Только отчаянные крики офицеров заставили их не прекращать стрельбу.

Самое деятельное участие в отбитии штурма принимала 12-я рота 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, командир которой, капитан Малевич, был убит почти в самом начале штурма. Дальнейшее командование перешло к зауряд-прапоршику из вольноопределяющихся Зеленевскому.

Последний, услышав ночью какой-то шум со стороны японцев, пополз на гребень горы, чтобы выяснить положение дел. По другому склону навстречу ему полз японский офицер. И вот два врага совершенно неожиданно встретились друг с другом лицом к лицу на гребне горы. К счастью, зауряд-прапорщик Зеленевский успел выхватить шашку, убил японца, вызвал роту и начал отбивать наступление неприятеля. Он же со своей ротой помог артиллеристам отбить атаку на Заредутную батарею, на которую уже успели забраться несколько японцев.

Здоровенные крепостные артиллеристы работали здесь не только штыками и прикладами, но даже кирками, которые были им выданы для саперных работ.

Впоследствии я лично видел трупы японцев с черепами, пробитыми, очевидно, кирками или мотыгами.

Генерал-майор Горбатовский, начальник обороны этого сектора, получивший несколько донесений о наступлении японцев, сначала этому не поверил. Чтобы лично убедиться, он подъехал к Заредутной батарее и, остановившись внизу на дороге, приказал принести ему хотя бы один труп японца. Зауряд-прапорщик Зеленевский исполнил это странное приказание и положил перед генералом труп японского унтер-офицера.

Только после этого генерал уверовал и прислал резервы.

12-я рота 27-го Восточно-Сибирского стрелкового полка в течение ночи три раза бросалась в штыки для отбития атак. Наутро оказалось, что в ней из 200 человек выбыло: 19 убитыми, 87 раненых ушли в госпиталь и 16 пожелали остаться в строю.

За эти дни штурма на наших батареях были приведены в негодность несколько орудий. Так, на батарее Лит. Б подбиты три 6-дюймовые пушки в 190 пудов, на Заредутной батарее — две, на Саперной — одна, на Орлином Гнезде испорчены обе пушки Канэ.

Об остальных батареях точных сведений пока не имею.

В течение ночи японцы освещали наши позиции удивительным по силе света прожектором. В сравнении с ним наши прожектора, взятые с военных судов, казались просто игрушками. От 2 до 3 часов ночи японцы перекидным огнем обстреливали город. Флот и береговые батареи отвечали также перекидной стрельбой по японскому расположению.

Сегодня встретил раненного в голову штабс-капитана 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Мельникова, который, несмотря на жар и лихорадочное состояние, уехал на позицию к своей роте.

Два наших миноносца наткнулись сегодня в бухте Тахэ на мины. Миноносец «Внушительный» переломлен взрывом пополам и затонул, а другой получил повреждение и приведен в порт на буксире”.

Из мемуаров Бенджамена Норригарда «Великая осада. (Порт-Артур и его падение)»: «В течение первых нескольких дней после неудавшейся атаки японцы, казалось, были смущены. Они были уверены, что войдут в Порт-Артур к этому времени и все их планы будущей кампании основывались на этом предположении. Они не могли выполнить того, чего от них с нетерпением ожидали на родине, скорбь угнетала их сердца и повергала в глубочайшую печаль. Они сознавали, что должны теперь приступить к правильной осаде и понимали, насколько трудны операции против крепости, линия фортов которой растянулась на расстоянии более 12 миль; много времени нужно на это потратить, много понести потерь, а между тем результат военных действий на севере был в сильной зависимости от того, как долго они здесь будут задержаны. Они потеряли свыше 15 000 людей в течение последних шести дней и 3000 или 4000 — при оттеснении неприятельских аванпостов у Дагушана и на высотах к западу, близ бухты Луизы — словом, почти столько, сколько считали они будет стоить им взятие всей крепости».

Миноносец «Внушительный».
* * *
12 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Сегодня окончательно выяснилось, что редуты 1-й и 2-й заняты японцами. Таким образом, на правом фланге крепости у нас остался только старый, плохо приспособленный китайский вал, который один должен служить защитой против дальнейших наступлений японцев. Я лично еще днем ездил осматривать эту часть оборонительной линии, а ночью ознакомился с ней уже более подробно.

По моему мнению, со стороны японцев была сделана крупная ошибка, заключающаяся в том, что они не продолжали своего наступления именно в этом пункте. Брось они сюда 9 августа свежую дивизию или даже бригаду, и прорыв был бы вполне возможен. Крайняя слабость оборонительной линии, утомление нашего гарнизона и небольшое расстояние, отделяющее китайский вал от 1-го и 2-го редутов, давали, по моему мнению, много шансов на возможность успеха. Очевидно, японцы и на этот раз поступили со своей обычной осторожностью. Не будучи точно осведомлены о состоянии нашей оборонительной линии и неся в этих пунктах громадные потери, они прекратили свои дальнейшие штурмы и, отступив, решили заняться правильной осадой крепости.

Еще днем я слыхал от наших солдатиков, что убитых японцев перед 1-ми 2-м редутом лежат целые тысячи. Хотя в воздухе действительно уже чувствовался запах гниющих тел, я все еще не мог поверить, что потери японцев до такой степени велики. Однако вскоре мне пришлось убедиться в этом собственными глазами. Ночью, посетив Заредутную батарею и обойдя часть китайского вала, я осмотрел поле битвы.

Картина, представившаяся моим глазам, была поистине ужасная. Груды человеческих тел лежали нагроможденные друг на друга в три, а в некоторых местах даже в четыре ряда...

Близ Заредутной батареи, в каких-нибудь 10-20 шагах, масса японцев лежала на скалах головами вниз. Большинство из них было с пробитыми черепами... Трупы уже почернели; ременные пояса с подсумками врезались в распухшие животы и страшно безобразили тела. Часть трупов лопнули... При дуновении ветра со стороны редутов к нам на позицию доносился невыносимый запах тысячи гниющих тел. Куда только хватало глаз, повсюду представлялось одно и то же: трупы, трупы и трупы...

Весь 1-й редут был разбит вдребезги. Колеса орудий, доски, бревна, оружие, снаряжение этого укрепления.

Одно из орудий, кажется 57-миллиметровая пушка, было каким-то шутником повернуто в нашу сторону.

Солдатики сообщили мне, что где-то здесь должен находиться труп одного офицера, который был убит во время штурма и оставлен при отступлении в редуте. Несмотря на все мои старания, я его разыскать не мог в этом хаосе разрушений.

Вдруг, вблизи первого укрепления, я заметил какое-то движение. Солдатики заявили, что это, по всей вероятности, ходят японские санитары. Но все увеличивающееся количество их начинало всех нас сильно тревожить. Я хотел даже послать за ротным командиром, но в это время один стрелок, обладавший чрезвычайно острым зрением, рассмотрел движущиеся фигуры и доложил: «Так что, Ваше Высокоблагородие, это наши стрелки обыскивают трупы японцев».

Действительно, это были наши солдатики, которые, пользуясь временным затишьем, повылезли из своих окопов и преспокойно обшаривали убитых японцев. Главной приманкой для них служили часы с компасом на ручном ременном браслете. Впоследствии почти у каждого солдатика на этой линии укреплений можно было найти такую принадлежность японского снаряжения, которую они носили с большой охотой. У кого был штык, у кого ружье или баклага для воды и т. п.

В эту же самую ночь крепостной артиллерии подпоручик Дьяконов тоже ходил между убитыми японцами и напоил нескольких раненых водой. Но вместо благодарности один из них выстрелил в этого сердобольного офицера и ранил его в руку.

Начальство этой позиции находится в самом нервном и напряженном настроении. Завтра роковое 13-е число и поэтому есть большое вероятие штурма.

Однако это не помешало одному штаб-офицеру, командиру отдельной части, напиться пьяным и после изрядной перебранки заснуть в самом растерзанном виде под скалой и проспать там до самого наступления дня.

Настроение солдатиков серьезное и сосредоточенное. Никто почти не спит. Одни работают, другие внимательно следят за впереди лежащей местностью и напрягают свое зрение, чтобы проникнуть в ночную тьму и рассмотреть, что делается у неприятеля.

Помню, что при дальнейшем обходе позиций я наткнулся на разбитый наблюдательный пункт. Японский снаряд случайно попал как раз в переднюю его часть и почти завалил внутреннее его помещение.

Когда я взошел, то почувствовал под ногами что-то мягкое. Зажгли спичку. Туча мух поднялась с пола. Между обломками досок, бревен и земли мы увидели сапоги и часть шинели...

Очевидно, наш солдатик, наблюдавший за неприятелем с этого пункта, был убит случайно попавшим снарядом и завален его обломками.

Японцы в течение всей ночи редким огнем обстреливали нашу позицию. Гранаты пролетали главным образом над Заредутной батареей. Весь передний склон следующей за ней горы был изрыт, вернее, вспахан разрывами попадающих туда гранат.

Сама же Заредутная была совершенно разрушена. Два ее орудия были подбиты, бруствер сильно испорчен, часть блиндажей разбита.

Я с любопытством и уважением рассматривал здешних артиллеристов, которые так геройски отбили японскую атаку

Около 3 часов ночи я зашел на перевязочный пункт и встретил там штабс-капитана Смирнова, который только каким-то чудом избежал смерти. Пуля пробила козырек его фуражки, в котором видно было входное и выходное ее отверстие. Штабс-капитан Смирнов отделался только легкой царапиной на лбу. Вот вам и счастье!.

Днем японцы усиленно обстреливали Старый и Новый Город".

* * *
13 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Ясный, солнечный день. Днем японцы, по обыкновению, обстреливали порт и город. Ночью пришлось опять побывать на Заредутной батарее.

По распоряжению начальства решено было принять наступление на 1-й и 2-й редуты. Однако около часа ночи это распоряжение неожиданно было отменено.

Около 3 часов ночи разразился страшный ливень, а вскоре поднялась сильная стрельба около Заредутной батареи. Я сперва подумал, что нас опять штурмуют, но оказалось, что произошло недоразумение: нервно настроенным солдатикам что-то померещилось, и они открыли огонь пачками.

Не обошлось и без несчастья. Один наш солдатик из заставы, отступая, попал под наш пулемет и был убит чуть ли не 20 пулями".

Из мемуаров Бенджамена Норригарда «Великая осада. (Порт-Артур и его падение)»: «В ночь, по распоряжению японского главного медицинского инспектора, солдаты-санитары вышли по обыкновению попарно, со своими носилками. Так как было неизвестно, как русские отнесутся к этим отрядам, то были вызваны охотники и двадцать самых сильных и храбрых выбраны для этого опасного дела. Они выступили, продвигаясь вперед без особых предосторожностей; с русских позиций по ним открыли огонь и в этом небольшом отряде три человека были убиты и десять ранены. В следующую ночь санитары были опять высланы попарно, но без носилок, и продвигались с большими предосторожностями, но были скоро открыты неумолимыми лучами прожекторов и вновь подверглись расстрелу. Таким образом, пришлось оставить этот способ и с этого времени каждый санитар действовал в одиночку. Он полз к раненому, пользуясь каждой малейшей складкой местности, каждым камнем и кустиком, которые могли служить прикрытием, хватал раненого за ногу, за руку, или даже за ворот одежды и полз обратно тем же путем, волоча несчастного страдальца по земле с толчками и сотрясениями до ближайшего безопасного места, где имелся перевязочный пункт. Страдания раненых, выносимых при таких условиях, были ужасны. Несчастным должно было казаться верхом жестокости то, что их волочат таким образом по неровной земле, после того как они пролежали длинный, бесконечный день под палящими лучами солнца. Для многих это мучение начиналось как раз в то время, когда ночная прохлада начинала приносить им облегчение страданий. Но их положение было прекрасно в сравнении с теми, которые, по необходимости, оставались гнить на склонах холмов.

Я не осуждаю русских. Прежде всего им не всегда было легко узнать, с какими намерениями японцы двигались по направлению к ним; кроме того им на опыте пришлось видеть японских солдат, которые притворялись мертвыми, чтобы потом перерезать их проволочные заграждения".

Японская пропаганда: в госпитале оказывают помощь не только японским солдатам, но и русским.

* * *
14 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Старый Город подвергся сегодня со стороны японцев особенно злому обстреливанию. Стрельба в течение дня открывалась три раза: в 8 часов утра, в 12 часов дня и в 4 часа пополудни.

Вечером я уехал на позицию вблизи Заредутной батареи и пробыл там всю ночь.

Здесь я познакомился с молодецкою охотничьею командой 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Командир ее, подпоручик Немченко, был очень толковый, дельный и заботливый начальник и вместе с тем в высшей степени скромный и симпатичный человек. Я любовался простыми и, видимо, сердечными отношениями между плечистыми, а иногда прямо атлетами-стрелками и худеньким, скромным, но энергичным их командиром.

— Ну, как ты смотришь на японцев? — спрашиваю старшего унтер-офицера.

— Противник подходящий, офицеры у них хороши, ну да и наш командир в обиду себя на даст, дай Бог ему здоровья, отец, а не командир, — отвечал мне серьезный и плотный унтер-офицер в расстегнутой рубашке.

Японцы опять целую ночь освещали наши позиции сильным прожектором и время от времени пускали по нашим саперам или шрапнель, или бризантный снаряд.

Наши полевые мортиры тоже обстреливали 1-й редут. К несчастью, чугунные снаряды часто лопались в воздухе, не долетев до неприятеля. При мне был ранен наш солдатик у нас же на позиции. Рана была легкая, но раненый страшно вопил, конечно, больше от испуга, чем от испытываемой боли.

Подполковник Кириков выругал его, и он притих. Я пошел с ним на перевязочный пункт.

«Вот, Ваше Высокоблагородие, — жаловался мне раненый, — пять раз ходил в атаку, и Бог хранил, а тут от своей же артиллерии ранен. Ей-богу, обидно».

Гарнизоны укреплений не спали всю ночь.

По всей оборонительной линии шла легкая ружейная перестрелка. Часть людей усиленно работали на позициях, восстанавливали то, что было разрушено за день.

Между тем китайцы и санитары под надзором жандармов деятельно занимались уборкой тел, лежавших грудами впереди наших укреплений.

Ввиду сильной жары зловоние от гниющих тел до такой степени усилилось, что временами я чувствовал приступы тошноты.

Из газет:

"Государь Император в воздаяние доблести и мужества порт-артурского гарнизона Высочайше повелеть соизволил считать службу всех чинов военного ведомства защищающих Порт-Артур, по расчету месяц за год, начиная с 1-го мая сего года до конца осады.

"Государь Император Всемилостивейше соизволил пожаловать орден св. Великомученника и Победоносца Георгия 3-й степени командиру 3-го сибирского армейского корпуса генерал-адъютанту генерал-лейтенанту Анатолию Стесселю в воздаяние мужеств и храбрости, оказанных при защите крепости Порт-Артура". («Правительственный Вестник»)

«Передают из Шанхая, что японцы требуют, чтобы экипажи "Аскольда" и "Грозового" были задержаны на китайской территории. Эскадра японцев будет стоять у Шанхая, пока не будут выполнены их условия». (Агентство Reuters, Великобритания)

* * *
15 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Чудный, ясный день. Тихо. Японцы особенно усиленно обстреливали город около 4 часов дня. Ночь провел опять на Заредутной батарее. Оборонительные работы подвигаются слабо, хотя главные повреждения почти все исправлены.

Около 11 часов ночи предположено было сделать наступление на 2-й редут одновременно и с фронта, и с тыла. Для этого надо было сделать обход со стороны Водопроводного редута. Однако эта вылазка не удалась, так как рота, вышедшая от Водопроводного редута, была замечена японцами и встречена сильным огнем. Целую ночь японская артиллерия обстреливала наши редуты. Несколько лиддитовых снарядов попало в передний склон Большого Орлиного Гнезда. Изредка японцы открывали ружейную пальбу. Наши цепи не отвечали".

Из газет:

«Вся деятельность японцев сосредоточена в Порт-Артуре. Сведения оттуда рисуют изумительный героизм доблестной осажденной, блокируемой, бомбардируемой ежедневно и многократно атакуемой армии, отбивающейся огнем, штыками, рукопашным боем.

Из Берлина телеграфируют: По сведениям из японских источников, после падения Порт-Артура японцы намерены занять Сахалин и превратить его в морской операционный базис». (Газета «Русское Слово»)

Фирмой Н.В.Терещенко и Волжско-камским банком постановлено, относительно служащих уже призванных и могущих быть призванными на военную службу, что в течение срока военной службы их семьи будут получать обычный оклад, а по возвращении с военной службы за ними решено восстановить прежние должности. Нельзя не пожелать, чтобы этот пример вызвал как можно более подражателей. (Газета «Новости дня»)

«Комитетом С.С.Треповой получена телеграмма от начальника санитарной части манчжурской армии ген.-лейт. Трепова с уведомлением, что на Дальнем Востоке ощущается потребность в сладостях. Пожертвования означенными предметами комитетом С.С.Треповой будут с благодарностью приниматься ежедневно от 10 часов утра до 4 часов дня». (Газета «Новости дня»)

* * *
16 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "Ночью опять был на позиции у Заредутной батареи, где на моих глазах произошел следующий случай. Во время работ несколько солдат хотели поднять и перенести бревно. В этот самый момент как раз над ними разрывается шрапнель. В результате — двое убитых и четверо раненых... От шальной пули, видно, нигде не убережешься. Отсюда около 2 часов ночи я зашел на перевязочный пункт поболтать с докторами. Этот перевязочный пункт был расположен за Скалистым кряжем и представлял собой небольшое блиндированное помещение. Войдя туда, я увидел, что весь потолок и стены были черны от миллионов сидевших на них мух.

Простой стол для первых перевязок, тут же нары для докторов и фельдшеров составляли его скромное убранство.

Служебный персонал с редкой добросовестностью нес свои обязанности при самых тяжелых условиях работы и жизни.

«Здравствуйте, жаль, что приехали поздно, а то бы полюбовались героем, у которого в спине 8 шрапнелей, только что отправили в госпиталь, — говорил мне доктор, встречая меня на пороге своей землянки. — Представьте, я ему делаю перевязку, а он губу закусил и ни звука не проронил, а раны тяжелые, пожалуй, не выживет... „Больно?“ — спрашиваю, а он мне так отрезал, что я не знал, что и ответить. „А вы думаете, доктор, что не больно? Только не в таком полку я службу свою нес, где раненые плачут. У нас раненые смеются, а не плачут“. „В каком же ты полку служил?“ — спрашиваю. „В 12-м Восточно-Сибирском стрелковом, я по запасу попал в 14-й полк“, — отвечал мне этот герой. Как я потом ни старался, никак не мог узнать его фамилии. Знаю только, что это был запасный младший унтер-офицер».

12-й полк может гордиться, что воспитал у себя таких героев, которые с 8 шрапнелями в спине... и ни звука страданий... и такие бессмертные слова: «У нас раненые смеются, а не плачут».

Около полуночи по приказанию высшего начальства одна рота от нас должна была атаковать 2-й редут, занятый японцами, в лоб, другая же рота от 26-го Восточно-Сибирского стрелкового полка должна была зайти от Водопроводного редута в тыл японцам.

От нас атаковать японцев, уже успевших укрепиться в бывших наших редутах, было поручено подпоручику Немченко и его охотничьей команде. Получив подробные наставления от энергичного толкового подполковника Раздольского, подпоручик Немченко со своей охотничьей командой вышел за линию укреплений и повел наступление.

Я сел у офицерской ставки.

Часть офицеров спали. Вдруг раздался ружейный выстрел, за ним другой, а потом дождь пуль посыпался и защелкал по нашему утесу. На сердце у меня была какая-то тоска. Я вполне сознавал бессмысленность такого частичного наступления мелкими отрядами.

Вдруг мимо меня пробежал один раненый, за ним другой, пробежали с носилками санитары. Вот опять раненый, еще и еще...

Стрельба стихла.

Я подбежал к одному раненому, который упал и не мог дальше двигаться. Кровь фонтаном била у него из затылка. Несчастный просил носилки. С трудом отыскав санитаров, мы уложили раненого на носилки и понесли.

С тяжелым чувством я поехал домой...

На душе была тоска и вместе с тем тупое озлобление на петербургских карьеристов, на корейских лесопромышленников, на всех тех, которым так сладко жилось вдали от этих мест, где из-за них теперь лилась ручьями народная русская кровь..."

* * *
17 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье: "С утра до полудня шел сильный дождь. Вечерняя вылазка на 2-й редут потерпела неудачу. Рота от Водопроводного редута запоздала, и охотничья команда подпоручика Немченко совершенно напрасно потеряла 23 человека убитыми и ранеными. Мои предчувствия оправдались...
Вообще очень рискованно давать малым отрядам такие ответственные и сложные задачи. Успех таких предприятий всецело зависит от одновременности и внезапности нападения, а это бывает очень трудно выполнить, в особенности ночью, да еще в такой пересеченной местности, какая была в данном случае.

Сегодня пришло известие о рождении Наследника.

За оборону Артура генерал-лейтенант Стессель получил генерал-адъютантство.

Ночью опять был на Заредутной. При свете нашего прожектора с 3-го форта ясно было видно, как на 1-м редуте группа японцев укладывала бойницы из белых мешков.

Очевидно, они решили обстоятельно укрепиться в этих пунктах.

Ночью опять один из снарядов нашей полевой мортирной батареи разорвался как раз под Заредутной. К счастью, никто не был ранен.

Ночь прохладная.

Зловоние от трупов еще усилилось.

Прошел слух, что генерал Куропаткин разбил где-то японцев.

Из воспоминаний лейтенанта А.П. Штера «На крейсере «Новик»: "В Корсаковске (посоле гибели крейсера «Новик») провели 10 дней, чтобы приготовиться к походу; заготовили вьючные седла, переметные сумы, снарядили лошадей для вьюков, запасли сухарей и консервов и 17 август, в составе 8 офицеров и 270 человек команды, выступили с музыкой по почтовой дороге; музыканты ни за что не хотели оставить своих инструментов и всю дорогу тащили их на себе.

Человек 45, главным образом специалистов, оставили в Корсаковске, чтобы снять с «Новика» орудия и спасти, что будет возможно из запасов. Людям этим дана была инструкция в случае нападения взорвать крейсер окончательно, что и было ими исполнено перед высадкой японцев на Сахалин.

В 9 верстах, в поселке Соловьевка, мы расстались с корсаковскими обывателями, устроившими здесь проводы.

Первый же ночлег привел нас всех в полное отчаяние: такого количества блох и клопов, как на Сахалине, в поселках я никогда себе не представлял; положительно весь Сахалин можно назвать сплошным клоповником. Спутники мои первое время брезгливо сбрасывали с себя всю эту нечисть, но в конце концов привыкни и прекрасно спали в самом многочисленном сообществе. Я, кажется, оказался единственным, обладающим настолько чувствительной кожей, что сначала буквально весь распухал от укусов, а затем решил, что лучше спать на открытом воздухе, у костра, чем всю ночь мучиться.

В первом большом селе — Владимировке — нам устроили торжественную встречу, о чем нас предупреждали заранее. Приблизительно за версту мы остановили наш авангард, состоявший из любителей-ходоков, далеко опередивших обоз, и ружейную команду, построили приличную колонну и с музыкой вошли в триумфальную арку, украшенную зеленью, с надписью: «Привет морякам» или Героям «Новика». Точно не помню, что там было написано, так как по дороге нас везде встречали триумфальными арками с различными лестными надписями. Население поднесло хлеб-соль, говорились речи с той и другой стороны, а затем команду отвели на площадь, где от обывателей ей был приготовлен обед.

Интеллигенция Владимировки чествовала и развлекала офицеров всеми возможными способами, так что на другой день утром мы с тяжелою головой выступили в дальнейший путь, все более и более отдаляясь от цивилизованных мест.

Движение по почтовой дороге отличалось крайним однообразием; рано утром выступали и, если предполагалось пройти не больше 25 верст, то шли в один прием; если же переход превышал 25 верст, то его делили пополам и вторую половину доканчивали под вечер. Обыкновенно я выезжал с командой и офицерской кухней вперед с вечера, чтобы утром начинать готовить обед; такое путешествие ночью иногда выдавалось очень тяжелое, когда случалось идти под дождем. Дорога идет по тайге, проложена довольно прилично, сделаны канавы, но в дождь глинистая почва растворяется и движение становится положительно невозможным; лошади скользят, возы завязают, в непроглядной темноте рискуешь ежеминутно свалиться в придорожную глубокую канаву.

Следующая ночевка пришлась на водяной мельнице, в очень красивой долине, по которой протекает быстрая лесная речка. Накануне на этой мельнице было совершено убийство: рабочий из ревности убил 13-летнюю девочку; это говорит все и достаточно обрисовывает нравы и обычаи; пришлось ночевать в соседстве с этим трупом, который не трогали до приезда судебных властей.

На этой же мельнице нас догнал начальник Корсаковского округа З., под предлогом осмотра подведомственных поселений удравший из Корсаковска, напуганный бомбардировкой. Говорят, что он никуда прежде не ездил; с появлением же японцев устремился в глухую тайгу, где, кажется, высидел очень долгое время.

На следующий день достали два «кунгаса» (большие рыболовные японские лодки), нагрузили их запасною провизией и, посадив более слабых людей, отравили морем; кунгасы эти должны были выбрасывать в пунктах наших будущих остановок консервы и сухари.

Подводы, которые до сих пор везли припасы, мы должны были частью оставить, так как дорога окончательно делалась непроходимою. Хотя она и называется почтовой, но благодаря бдительному надзору и честному отношению к казенным деньгам, ассигнуемым на поддержание путей сообщения, превратилась в едва заметную пешеходную тропинку… Я предпочел вести команду берегом, но, на мое несчастье, только что мы двинулись, как пошел дождь и немедленно вымочил меня насквозь; вышел я в одном кителе, рассчитывая на хорошую погоду, и в конце концов не только вымок, но и промере от холодного морского ветра. Пришли мы гораздо раньше вьючных лошадей, на которых наши вещи медленно двигались по тайге, и не знаю, что бы я делал, если бы шедший с нами бродяга, бывший каторжник, увязавшийся до Александровска, не уступил мне своего арестантского халата.

Развести костры стоило немалого труда; дрова, намокшие от дождя, не хотели загораться, а если и вспыхивал огонек, то его немедленно заливало; более или менее сухое место, выбранное для ночевки, обратилось в сплошное болото, в которое нам пришлось лечь, накрывшись ветками и травой, мало спасавших нас от дождя. Наконец кое-как удалось сварить обед команде, оказавшийся все-таки недоваренным и жидким от прибавки дождевой воды, но мокрая и утомленная команда, пройдя 25 верст по невылазной грязи, в почти непроходимом лесу, забыла про обед и, наскоро закусив, завалилась спать, как была, мокрая, в болото, чтобы утром, так и не просохнув, под нескончаемым дождем двинуться дальше по тайге, по которой предстояло пройти еще 30 верст до первого жилого места.

Половину этого перехода, как я говорил, мне удалось сделать по берегу моря относительно хорошо, намяв себе только ноги на острых камнях, остальные же 30 верст я имел возможность вполне насладиться прелестями Сахалинской тайги осенью, пройти которую достаточно один раз в жизни, чтобы никогда ее не забыть.

Сначала попробовал ехать верхом, но лошадь с места увязла в трясине по брюхо и, может быть, окончательно бы утонула, если бы я не успел вовремя соскочить, провалившись, в свою очередь, по пояс; после этого, жалея лошадь, я все время шел пешком.

Чтобы представить себе эту дорогу, достаточно сказать, что на протяжении 30 верст мы перешли вброд реки и речки 147 раз; берега этих речек глинисты и обрывисты, так что лошади и люди скользят, падают, портят себе ноги, а выбравшись на берег, попадают снова в болото, где идут по колено в тине, а сверху в это время льет и льет без конца.

Картина кругом самая унылая: голый, громадный лес на грязно-буром болоте, серая сетка дождя и мутные потоки горных речек.

На ночлег останавливались в тайге, выбирая сухие места; из веток строили себе шалаши, а на пороге разводили костер, так как по ночам начались заморозки; пока горел костер, спали прекрасно, но под утро невольно просыпались от холода и согревались рубкой дров. У меня было с собой одеяло, на команду же положительно жалко было смотреть: жмутся кругом костра, причем один бок припекает, а другой продувает холодный осенний ветер и садится замерзающая роса; тем не менее работали все дружно и весело, понимая, что задержаться по дороге было равносильно голодной смерти (…)

В Александровске, куда мы прибыли 1 октября, в нашу честь устроили торжественный обед и бал в декорированном зале общественного собрания, а город поднес блюдо с хлебом-солью. Последние переходы перед Александровском мы уже делали в зимней обстановке; выпал снег, и холодный, морозный ветер подгонял отстававших. Несколько дней промедления могли обойтись нам очень дорого, тем более что транспорт «Тунгуз», долженствовавший перевезти нас на материк, уже стоял на рейде, нетерпеливо ожидая нашей посадки, и каждую минуту готов был сняться с якоря, предполагая свежую погода которая очень опасна в Татарском проливе у туманных Сахалинских берегов.

Через несколько дней, уже без всяких неожиданностей, высадились в Николаевске-на-Амуре; на пароходе «Цесаревич» поднялись до Хабаровска а оттуда по железной дороге выехали во Владивосток, куда прибыли 10 октября, пройда, таким образом, 600 с лишним верст по Сахалину в 45 дней".

Такой представляли себе самураи Японскую империю.

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/10315/

"Историческая правда" свидетельствует: японцев можно было бы разгромить уже в 1904 году, если бы не ошибочный и преступный приказ генерала Куропаткина об отступлении. Не зная точной численности японских войск, Куропаткин так и не смог понять, что русские солдаты на самом деле выиграли сражение при Ляояне в августе 1904 года. Желая сохранить армию, генерал велел уходить с укрепленных позиций, и в итоге спас японцев от позорного поражения.

18 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье:

«Ночью к нашим берегам опять подходили японские миноноски. Днем японцы по городу не стреляли, ночью же город обстреливался с сухопутного фронта редким, методическим артиллерийским огнем. Наши оборонительные работы сильно подвинулись вперед.

Моряки охотно отдают свою артиллерию, главным образом мелкую, для установки ее в разных местах.

На 1-м и 2-м редутах японцы поставили проволочные сети. Последнее отбитие штурма сильно ободрило и приподняло настроение гарнизона. Явилась уверенность, что мы сможем отстоять крепость до прихода выручки. Часть легко раненных вернулась в строй».

Из книги В. Апушкина «Русско-Японская война 1904 – 1905 г.»:

"Донесение Стесселя о том, что Порт-Артур устоял против первого жестокого многодневного штурма, дошло до Маньчжурской армии в дни не менее жестоких испытаний для нее самой на передовых Ляоянских позициях. Генерал Куропаткин тотчас же объявил эту радостную весть армии, «чтобы поднять ее дух». Но армия в этом не нуждалась.

Без опасения быть обвиненным в преувеличении, в риторичности, можно сказать, что с самого начала войны все в армии ждали решительного генерального сражения под Ляояном как праздника, как награды за «терпение», за ряд бесплодных жертв и напрасных героических усилий. Если что и поддерживало еще этот угасаемый ряд отступлений, так это именно сближение с Ляояном, ожидание боя под ним и вера в победу, после которой мы пойдем вперед. Если чего и страшились войска, так это чтобы и Ляоян, выросший в сознании армии в ее военную столицу, «не отдали без боя», из боязни обхода нас слева, проявленной под Дашичао и Хайченом.

На этот раз, казалось, этого не случится. В Ляояне сосредоточивали огромные боевые и продовольственные запасы, спешно доканчивали укрепления, впереди позиций снимали выросший за лето гаолян. И, наконец, вокруг Ляояна закипел желанный бой.

Как известно, после боя 18 июля войска Маньчжурской армии заняли: 1, 2 и 4-й сибирские корпуса (южная группа) — Айсандзянскую позицию; 3-й сибирский корпус, командование которым вместо убитого графа Келлера вверено было генерал-лейтенанту Иванову, — Ляндясанскую и 10-й армейский корпус — Анпилинскую. Заняв Хайчен, японские армии успели продвинуться вперед на один лишь переход. Военные действия были приостановлены двухнедельными тропическими дождями. Когда они стали утихать, генерал-адъютант Алексеев вновь возбудил вопрос о необходимости помочь Артуру. 1 августа он сообщил генерал-адъютанту Куропаткину, что Стессель просит содействия Маньчжурской армии, так как положение крепости после занятия японцами Волчьих гор и Дагушаня значительно ухудшилось, а непрерывные бои ослабили силы гарнизона. И потому нельзя ли, в виду ослабления противника на нашем южном фронте, перейти хотя бы в демонстративное наступление к Хайчену.

Генерал Куропаткин ответил на это главнокомандующему, что просьбы Стесселя о помощи он приписывает только нервному его состоянию; «повторять Вафангоу нам нежелательно, а оно легко повторится, если мы двинем отряд на юг даже до Хайчена», движение это никакой действительной пользы Порт-Артуру не принесет. К тому же, по словам Куропаткина, замечалось усиленное передвижение японских войск к правому их флангу; армия Куроки была значительно сильнее того, что мы о ней знали. Видимо, готовился удар на Ляоян или даже на Мукден. При таких условиях движение на юг, по мнению генерала Куропаткина, представляло большую опасность.

На этот раз генерал Куропаткин был прав: демонстративное движение на юг отряда не могло ни помочь осажденной крепости, ни улучшить положение Маньчжурской армии. Другое дело, если бы не в демонстративное, но решительное наступление перешла вся армия. Но для этого генералу Куропаткину она все еще казалась недостаточно сильной. Поэтому «для перехода с надеждой на успех в наступление», он просит 2 августа генерал-адъютанта Алексеева назначить в состав Маньчжурской армии, кроме 5 сибирского корпуса, еще и 1-й армейский корпус, двигавшийся на театр вслед за 17-м армейским корпусом, и ходатайствовать о присылке из Европейской России еще 2 корпусов. Главнокомандующий уважил эту просьбу: 1-й армейский корпус был включен в состав Маньчжурской армии; в то время большая часть 6 сибирского корпуса, по желанию генерала Куропаткина, была расположена у Мукдена для обеспечения этого пункта со стороны средней Ляохе и верхней Тайцзыхе.

Японцы также использовали перерыв в военных действиях для укомплектования армии и к тому же 11 августа имели 128 батальонов, 576 орудий и 49 эскадронов, всего также около 200 тыс. человек.

Первоначальный план генерала Куропаткина заключался в том, чтобы арьергардными боями выиграть время для окончания укрепления Ляояна и подхода подкреплений (1 армейского корпуса), а затем отойти на передовые Ляоянские позиции и, опираясь на укрепления Ляояна, принять решительный бой.

И вдруг 11 августа генерал Куропаткин меняет этот план и принимает решение дать на этих позициях упорный решительный бой всеми силами армии и в случае его успеха перейти в наступление. Предполагают, что это изменение плана действий вызвано было успешным сосредоточением в районе Мукден — Шахе 5 сибирского корпуса и прибытием первых эшелонов 1-го армейского корпуса.

Однако это увеличение численности армии не искупало недостатков позиций, занятых для арьергардных боев, а не для генерального сражения.

11 и 12 августа правая колонна армии Нодзу и левая колонна армии Куроки теснят наши передовые отряды. А в ночь на 13 августа все японские армии переходят в наступление по всему фронту. План Ойямы заключается в том, чтобы, прорвав наш фронт между южной и восточной группами, отбросить первую на запад от ж. д., а вторую — на восток от нее и, таким образом, открыть себе дорогу на Ляоян.

Для этого армия Оку, силою около 70 тыс. человек при 252 орудиях, наступает двумя колоннами против южной группы генерал-лейтенанта Зарубаева (70 тыс. человек при 152 орудиях): левая должна атаковать ее с фронта, правая зайти ей в тыл долиной реки Шахе; армия Нодзу одной колонной должна атаковать правый фланг 3 сибирского корпуса, а другой — зайти в тыл восточной группе.

Происходит ряд боев. 3-й сибирский корпус сохраняет свои позиции, но 10-й сбит на своем левом фланге у Пегоу; противник угрожает его пути отступления, а вздувшаяся от дождей река Танхе в тылу корпуса грозит разобщить его с остальными частями армии. Одновременно обнаруживается обход значительными силами армии Оку левого фланга Айсандзянской позиции. Авангарды 2 сибирского корпуса сбиты противником со своих позиций и отходят к Кусанцзы.

И ночью 13 августа генерал Куропаткин отдает приказание всей армии отходить на передовые Ляоянские позиции. Войска отходят с боем 14 и 15 августа по отвратительным дорогам, размытым дождями, теряют орудия на переправах через вздувшиеся горные реки и в пучинах грязи и 16 августа утром занимают позиции, на которых спешно, утомленные, и устраиваются. Противник идет по пятам.

И едва мутные лучи серого, пасмурного утра прорезали тьму ночи, как два японских эскадрона и полк пехоты из армии Нодзу атаковали передовые части 3 сибирского корпуса (команду охотников и батальон 23 восточносибирского стрелкового полка), занимавшие сопки у деревни Кудяза. Японская артиллерия поддержала эту атаку сильнейшим огнем, а густые цепи японской пехоты, прикрываясь гаоляном, двинулись на поддержку своих передовых атакующих частей.

Сражение началось. В то время как Нодзу напрягал все усилия сломить правый фланг расположения 3 сибирского корпуса, чтобы прорваться в 3-верстный промежуток между Дофантуньским и Маетунским участками, артиллерия Оку три часа громила позиции 1 сибирского корпуса. Но мы и тут, и там устояли.

Тогда, около 9 часов утра, пехота Оку, в свою очередь, повела энергичное наступление на левый фланг 1 корпуса все с тою же целью прорвать наш фронт на этом промежутке. Но для прикрытия его частью сил, взятых из резерва армии, уже была занята позиция у Падяканцзы. И все попытки японцев прорваться в этот промежуток были отбиты. Мы устояли.

Тогда волна японских атак, направлявшаяся в этот промежуток, как в русло, встретив здесь преграду, стала разливаться все более по фронту обоих корпусов и к полудню докатилась до того корпуса, правый фланг которого у Мындяфанскаго ущелья также был атакован бригадою из армии Куроки.

Но мы и тут устояли. Потерпев неудачу прорвать тут или там наш стратегический фронт, Ойяма ставит себе целью дальнейших действий окружить нашу армию.

Две дивизии из армии Оку пытаются обойти наш правый фланг. Мы противопоставляем им части 4 сибирского корпуса, которые огнем и штыками отбивают все атаки японцев.

С наступлением темноты, когда Оку и Нодзу прекратили атаки, на наших позициях ясно всеми чувствовалось, что энергия противника надломлена, уверенность его была поколеблена, а его силы и средства борьбы сильно уже истощены.

Это еще более подняло дух нашей армии, и без того бодрый и героистический. Сообщая штабу соседнего 10 корпуса о результатах боя за день — о том, что передовая высота, взятая утром японцами, ими очищена, что корпусом отбиты все атаки, — командир 3 сибирского корпуса генерал-лейтенант Иванов прибавлял: «Потери огромные, но и бодрость духа еще огромна. Все убеждены, что никогда не отступим».

Идея наступления, атаки обессиленного противника была в уме и сердце каждого пережившего первый день Ляоянского сражения и после благополучно проведенной ночи бодро и радостно смотревшего в лицо второго дня. Она носилась в этом чистом, свежем воздухе раннего утра 18 августа. Поэтому, когда выяснилось, что за ночь перед фронтом 10 корпуса японцы отступили (вернее — ушли за Тайцзыхе), начальник левофлангового участка позиции генерал Васильев стал просить разрешить ему перейти в наступление. Командир корпуса генерал-лейтенант Случевский не решился самостоятельно дать ему это разрешение и запросил командующего армией. Генерал Куропаткин отказал.

Но еще до получения этого отказа генерал Васильев продвинулся вперед, занял две деревни, прогнал японцев артиллерийским огнем из третьей и намеревался гнать их дальше, донося, что это «отнюдь не рискованно». Фактом своего успеха он, видимо, хотел сломить колебание корпусного командира. Но было уже поздно. Васильеву ответили, что задуманное им движение вперед нежелательно: это ослабляет силы корпуса и удлиняет его позицию, а чтобы лишить энергичного генерала возможности действовать самостоятельно, ему от имени командующего армией предложили отделить в резерв по возможности более войск. «Это нужно, — утешали генерала Васильева, — для предстоящих активных действий».

Их все и ждали.

Теперь армия Куроки переправлялась уже при свете белого дня, на глазах всего нашего 17 корпуса, стоявшего на высотах севернее деревни Сыквантун, а переправившись, двигалась на север и укреплялась на высотах у Канквантуня.

В то же время войска Оку и Нодзу, всю ночь тревожившие наши 1-й и 3-й сибирские корпуса нечаянными нападениями, дабы убедиться, что они не ушли с позиции, возобновили свои яростные атаки, на этот раз не столько для того, чтобы сбить их, сколько для того, чтобы удержать их на месте до окончания обходного движения Куроки.

Опять полился на головы доблестных сибирских стрелков, стоявших в полевых окопах, дождь свинца и стали, и воздух загудел от несмолкающего грохота выстрелов, жужжания летящих снарядов, треска их разрывов, трескотни пулеметов, скорострельных винтовок, криков атакующих и стонов раненых. Веденные энергично, демонстративные атаки японцев встречали с нашей стороны столь же энергичный отпор.

— Мы устояли. Мы устоим, — говорили на позициях все: генералы, офицеры, солдаты. И уверенность в победе росла и крепла в них тем сильнее, чем тише становилось на фронте 3 и 10 корпусов. Введенный в дело прямо из вагонов 85-й пехотный выборгский полк еще более укреплял надежду, что в решительную минуту перехода в наступление мы окажемся численно сильнее противника и при том с запасом свежих сил в лице 1 армейского корпуса; о том, что делалось в 17-м армейском и 5-м сибирском корпусах на южном и восточном фронтах не знали, но твердо верили, что и они отразят обходящую наш левый фланг армию Куроки. Уже летал из уст в уста слух, что целая дивизия его загнана в реку и затоплена.

В действительности этого не случилось, хотя слух легко мог стать тогда фактом. Против переправившихся за ночь полутора дивизий армии Куроки, не имевших при себе артиллерии, на высотах Сыквантуна и у деревни Санванцзы стоял весь 17-й корпус. Но он узнал о переправе японцев только утром 18 августа и не попытался сбросить их в реку энергичным переходом в наступление.

По признанию одного из начальников дивизии этого корпуса, штабом последнего ему были «категорически воспрещены наступательные действия, чтобы преждевременными боями не нарушить планов командующего армией».

Для последнего же обходное движение Куроки, по-видимому, не представляло неожиданности. Что возможность его предусматривалась еще до боя, видно из сосредоточения на правом берегу Тайцзыхе к этому пункту войск 17 армейского и 5 сибирского корпусов. Затем, когда в первый день боя под Ляояном, 17 августа, армия Куроки так вяло действовала против 10 корпуса, предположения эти еще более окрепли. И все-таки о переправе Куроки в штабе нашей армии узнали вполне определенно только к полудню 18 числа, а, узнав, не сделали никаких распоряжений о противодействии обходу. Очевидно, как и перед Тюренческим боем, предпочитали, чтобы «японцы все вылезли на берег, дабы всех их сразу сбросить в реку».

И японцы «вылезли». Беспрепятственно, под слабым огнем нашей артиллерии, навели они в течение дня 18 августа понтонный мост, перевели по нему артиллерию, заняли позицию на Канквантунских высотах, спешно на них окопались — и к вечеру 18 августа положение Куроки, столь рискованное еще утром, стало совершенно прочным. И тогда пред генералом Куропаткиным возникла дилемма: или, оставив против армии Куроки заслон, перейти в наступление в южном направлении против армии Нодзу и Оку, или отойти на главную Ляоянскую позицию и, оставив для ее обороны минимум войск, ударить возможно большими силами на Куроки и попытаться разбить его, прижав к Тайцзыхе, проходимой в то время в брод лишь в нескольких пунктах.

Какой же из этих двух планов выберет генерал Куропаткин?...

* * *

19 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье:

"Тихо. Погода прекрасная. Японцы деятельно работают и укрепляются в 1-м и 2-м редутах. Гарнизон усиленно работает на позициях. Японцы продолжают обстреливать город только по ночам".

Из мемуаров генерала А.Н. Куропаткина «Русско-японская война, 1904-1905: Итоги войны»:

"За эти три месяца японцы, пользуясь нашей малочисленностью и, главное, бездействием нашего флота, высадили три армии на Ляодунском полуострове и на Квантуне, продвинули первую армию Куроки из Кореи в Южную Маньчжурию и одержали три победы на суше: под Тюренченом, на Цзинчждунском перешейке и у Вафангоу. Имей мы железную дорогу, подготовленную к началу военных действий хотя бы на 6 воинских поездов, мы под Вафангоу могли бы иметь не один 1-й Сибирский корпус, а три корпуса: 1-й и 4-й Сибирские и 10-й армейский. Исход боя был бы иной, что несомненно отразилось бы и на ходе всей кампании, ибо инициативу действий мы могли бы взять в руки. (…)

Если бы мы располагали с начала военных действий хотя бы одним воинским поездом более, мы ко времени боев под Ляояном успели бы сосредоточить к этому пункту 1-й армейский и 6-й Сибирский корпуса, а располагая лишними 60 батальонами, разбили бы японцев.

Но слабость железной дороги отражалась роковым образом и в другом отношении: усиливая нашу армию новыми частями войск, мы не могли в то же время своевременно подвозить укомплектования для передовых войск, несших большие потери убитыми, ранеными и больными».

* * *

20 АВГУСТА 1904

Из мемуаров генерала А.Н. Куропаткина «Русско-японская война, 1904-1905: Итоги войны»:

«20 августа генерал-майор Орлов с 13 батальонами занимал прочную и важную позицию у Янтайских копей. В этом направлении двигался и генерал-лейтенант барон Штакельберг с 1-м Сибирским корпусом. Получил от начальника 35-й дивизии генерал-лейтенанта Добржинского просьбу о помощи (эта просьба о помощи была послана, когда генерал-лейтенант Добржинский еще не начинал боя). Генерал-майор Орлов, не войдя в связь с генерал-лейтенантом Штакельбергом, оставил преждевременно высоты и двинулся гаоляном к левому флангу 17-го корпуса. Попав в море гаоляна, части колонны генерал-майора Орлова, встреченные огнем с фронта и фланга, смешались, подверглись панике и в беспорядке отступили. Некоторые части безостановочно двигались до самой ст. Янтай.

Из книги В. Апушкина «Русско-Японская война 1904 – 1905 г.»:

«Куроки, конечно, не стал ждать, пока мы развернем против него всю армию, сделаем захождение ее левым плечом и возьмем во фланг его позицию. На рассвете 19 августа он сам перешел в наступление, оттеснил передовые части 17 корпуса и, выждав, когда переправится через Тайцзыхе гвардейская резервная бригада, двинутая им на Янтайские копи, вечером атаковал Нежинскую сопку и деревню Сыквантун. После упорного боя эта важная высота, составлявшая левый фланг позиции 17 корпуса, осталась в руках японцев, вследствие чего начальник 35-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Добржинский на рассвете 20 августа, отвел с этого участка все войска к деревне Сахутун. Таким образом, Сыквантунская позиция, предназначенная служить осью захождения армии, была потеряна. Весь план действий был нарушен. Вместо развертывания армии и захождения ее плечом 20 августа предстояло взять эту позицию-ось обратно от японцев. Для достижения этой цели в распоряжение генерала Бильдерлинга предоставлено было 44 батальона, а в резерв к ним предназначался весь 3-й сибирский корпус. Способствовать успеху действий генерала Бильдерлинга должны были отряд генерал-майора Орлова (54-я пехотная дивизия) и 1-й сибирский корпус.

Однако, несмотря на то, что к 1 часу дня 20 августа мы имели у Сыквантуна тройной перевес в силах против Куроки, а общее положение последнего было критическое, мы отложили атаку занятых японцами Нежинской сопки и деревни Сыквантун до 5 часов вечера, в целях подготовки ее артиллерией, а за это время обстановка резко изменилась, и не в нашу пользу.

Отряд генерала Орлова, наступавший к югу от Янтайских копей для содействия 17-му корпусу к атаке Сыквантунской позиции, наткнулся около деревни Фаншин на превосходные силы противника (12-я дивизия с резервной бригадой), который сам перешел в наступление с фронта и левого фланга. Не будучи в силах сдержать его, генерал Орлов приказал отряду отступать к станции Янтай. Идти приходилось по необозримому гаоляновому полю, в котором отдельные роты скоро потеряли взаимную связь. Выстрелы невидимого противника гремели отовсюду. Отступление стало беспорядочным. Когда стало известно, что к полю сражения подходит 1-й сибирский корпус, генерал Орлов решил затянуть бой. Вместе с командиром бригады своей дивизии генералом Фоминым он повернул назад один батальон, сохранивший более других порядок, и, став во главе его, повел его вперед, на японцев. Последние, скрытые гаоляном, оказались совсем близко, и враги заметили друг друга в расстоянии всего лишь 20 шагов. Команда «ура» — с нашей стороны, и залп — с другой. Генерал Фомин был убит, генерал Орлов тяжко ранен, и батальон повернул обратно. Отступление стало общим и паническим. Тогда на пути движения японцев в тыл нашей армии и к Мукдену стали конные отряды генерал-майора Самсонова и генерал-майора Мищенко. Спешенные казаки и две конные батареи своим огнем до 6 часов вечера сдерживали напор противника, надеясь, что развязку боя на этом участке примет на себя 1-й сибирский корпус. Но генерал Штакельберг медлил движением, сосредоточиваясь и развертываясь у Сяоталиенгоу, а затем, донеся командующему армией о численной слабости корпуса и об утомлении людей, вовсе отошел назад, к деревне Лилиенгоу. Тогда последовательно отступили и конные отряды Мищенко и Самсонова, угрожаемые обходом с левого фланга.

Почти одновременно с тем, как у Янтайских копей завершались все эти события, у Сыквантуна начинались еще только атаки этой деревни и Нежинской сопки, занятых японцами. В 6 часов вечера мы завладели деревней, а потом и высотой. Но японцы осыпали наши войска, занимавшие их, таким жестоким огнем, что, когда почти все офицеры были перебиты, и большинством рот командовали фельдфебеля, стрелки не выдержали и в 2 часа ночи на 21-е августа очистили Нежинскую сопку. Тогда генерал Добржинский, как и накануне, снова очистил весь участок и отвел войска еще на 3 версты назад, к Эрдагоу.

Таким образом, 20 августа мы потеряли обе позиции (Сыквантунскую и Янтайскую), которые, по плану генерала Куропаткина, должны были служить опорными точками для задуманного им маневра против Куроки, и теперь не мы уже грозили прижать его к реке, а он грозил нашему пути отступления на Мукден, вися на левом фланге. Вероятность этой угрозы еще более усилилась, когда отряд генерала Любавина, охранявший наш крайний левый фланг, отошел назад, к городу Фындяпу под давлением противника, двигавшегося от Бенсиху в направлении на Мукден. Силы последнего выяснить здесь не удалось, и они были приняты за главные силы армии Куроки

При таких обстоятельствах естественно возникал вопрос: продолжать ли осуществление задуманного плана и вести бой за удержание линии Тайцзыхе, продолжая оборону Ляояна, или, очистив последний, отвести армию к Мукдену, на укрепленную позицию по левому берегу Хунхе.

Ляоян оборонялся стойко. Его укрепления составляли 8 сильных фортов, 8 редутов и 21 батарея на 208 орудий — в первой линии; 2 форта, 4 редута, 5 люнетов и 3 батареи на 19 орудий — во второй; 2 форта, 2 люнета и 5 батарей на 36 орудий — в третьей. Промежутки между фортами, люнетами, редутами и батареями были заняты окопами.

Армии Оку и Нодзу атаковали их 19 августа. Утром они заняли оставленные нами передовые позиции и стали переделывать их укрепления фронтом к Ляояну; около полудня они начали жестокую бомбардировку города из осадных орудий лидитными снарядами, произведшими в нем сильные пожары, а из полевых стали обстреливать форты и редуты; ночью обрекогносцировали подступы к ним, и на рассвете 20 августа повели атаку вдоль полотна ж. д. на участок от редута Д до редута Г. Она была отбита залпами. В 10 часов вечера японцы повторили ее по всему фронту левого участка, от ж. д. до Тайцзыхе. В 2 часа ночи на 21-е августа и эта жестокая атака была всюду отбита нами огнем и взрывом фугасов, заложенных на пути наступления противника к нашим укреплениям.

Волчьи ямы, выкопанные перед нами, оказались утром до верху набитыми японскими трупами.

Печальным эпизодом этого славного дня была вылазка, произведенная утром по приказанию командующего армией четырьмя сибирскими пехотными полками (Барнаульским, Енисейским, Семипалатинским и Тобольским) и стоившая нам свыше тысячи человек убитыми и ранеными. Вызвана она была слухами, будто часть армии Оку переправилась ниже Ляояна на правый берег Тайцзыхе и двигается в тыл нашим укреплениям. Целью вылазки поставлено было выяснить группировку противника на участке армии Оку. Предположение о переправе японцев оказалось вздорным.

Но участь Ляояна все равно уже была решена генералом Куропаткиным, который решил очистить его и отвести армию к Мукдену".

Генерал Куропаткин на карикатуре японского художника Кобаяси Киётика.

* * *

21 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье:

"Сегодня японцы обстреливали город утром, днем и в течение целой ночи. Наши работы на укреплениях сильно подвинулись вперед. Часть их почти закончены.

Каждую ночь провожу на позиции у Заредутной батареи и до сих пор, кроме военного инженера полковника Григоренко и подполковников Раздольского и Кирикова, я никого из высших начальников не видел.

На этих важнейших для крепости позициях генералитет совершенно не показывается и знает о положении здешних дел только по докладам.

Говорят, что только генералы Смирнов и Кондратенко заезжали сюда раза два днем. Ночью я никого из генералов здесь не видел.

Из мемуаров генерала А.Н. Куропаткина «Русско-японская война, 1904-1905: Итоги войны»:

"Выбранная на левом берегу р. Тайцзыхе в августе позиция в с. Сыквантун не была, несмотря на достаточное время, должным образом укреплена. Не был очищен даже гаолян для образования обстрела. Японцы ночным нападением в ночь на 21 августа сбили занимавший эту позицию Нежинский полк. 21 августа генералу барону Бильдерлингу поручено было обратное овладение Сыквантунской позицией и дано в распоряжение 44 батальона. Действия наши в течение 21 августа были чрезмерно медленны. Артиллерийская подготовка велась неумело. Руководство боем не было организовано. Части перемешались. Тем не менее с наступлением темноты после горячего боя мы овладели Сыквантунской позицией, но не сумели отстоять ее. Ночью японцы вновь атаковали наши войска и сбили их. Вместо движения вперед командир 17-го армейского корпуса отвел вверенные его командованию войска назад на три версты, на высоту с. Эрдагоу".

Из книги В. Апушкина «Русско-Японская война 1904 – 1905 г.»:

«В 9 часов утра 21 августа главный начальник обороны Ляояна генерал Зарубаев получил приказ начать очищение фортов только в сумерки. Легко понять, с каким чувством в сознании бесполезности своих жертв, бесплодности своих героических усилий должны были отстаивать войска укрепления, обреченные на оставление их противнику. Это было жестокое испытание их чувства долга — и они выдержали его блестяще. Все атаки японцев и в этот день, как и в предыдущие, были отбиты. А их на форты 3-й и 4-й произведено было в течение дня пять! Японцы подходили к ним на 400 шагов, а часть их (человек 60) прорвалась даже за линию наших укреплений, но была переколота штыками. В отбитии штурмов принимали участие даже раненые, помогавшие тем, что подносили патроны и воду и набивали ленты пулеметов. Огонь наших стрелков был так силен и беспрерывен, что деревянные части винтовок у ствола (накладки) тлели и загорались, а сами стволы накалялись до такой степени, что их приходилось поливать водой, чтобы иметь возможность держать ружье в руках. Кроме фортов 3 и 4, жестокой бомбардировке и затем атаке подвергался в этот день и редут Д, но и к нему японцев подпустили только на 600 шагов.

В начале 8 часа вечера огонь японцев стал стихать, и атаки их прекратились. Тогда в 7 1/2 часов войска наши, по приказанию генерала Зарубаева, стали очищать укрепления и отходить на 2-ю линию, а с последней — в 11 часов вечера и за Тайцзыхе. Противник, видимо, не ожидал столь неожиданного прекращения упорной трехдневной обороны и только лишь в полночь завязал перестрелку с прикрывавшими отход главных сил охотничьими командами. Все раненые, орудия и обозы были увезены, противнику не оставлено никаких трофеев, деревянные мосты чрез Тайцзыхе сожжены, а железнодорожный мост подорван.

Этот день красноречиво засвидетельствовал самоотверженную преданность войск долгу. Драться так геройски не для победы, а для отступления способна не всякая армия…"


* * *

22 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье:

"Погода отличная. По городу японцы днем не стреляли, но зато фланкировали шрапнельным огнем долину, лежащую сзади Заредутной батареи, выбирая как раз те моменты, когда в ней появлялись наши двуколки. Ввиду этого доставка материалов и пиши для этой части позиции сделалась очень затруднительной.

Сегодня на Заредутной батарее тяжело ранен лучший ее наводчик.

Комендант генерал Смирнов заболел дизентерией.

От китайцев слыхал, что к японцам прибыли подкрепления и подвезены 18 больших орудий. Штурма ожидают около 26 августа".

Из книги В. Апушкина «Русско-Японская война 1904 – 1905 г.»:

«Отступление к Мукдену началось 22 августа и было выполнено войсками «с неимоверными трудностями по продвиганию артиллерии и обозов», как доносил генерал Куропаткин. Наблюдавший его германский военный агент при нашей армии подполковник фон Лауэнштейн признал, что «оно было исполнено образцово». «Мы, германцы, — говорил он, — не смогли бы так сделать». «Лауэнштейн был поражен спокойствием и терпением нашей пехоты, которая по два часа стояла у мостов, пропуская обозы и артиллерию». «Наши германские солдаты, — признавался он, — спокойно простояли бы минут двадцать, потом стали бы ворчать, потом — ругаться, а потом — самовольно пошли бы, спутав порядок движения».

Противник не преследовал. Он был так утомлен и расстроен упорным боем с нами, в котором победа его столько раз казалось ему невероятной, что теперь ему было не до преследования израненного отступающего льва.

В сражениях под Ляояном мы потеряли 516 офицеров и 15 374 нижних чинов, японцы — 600 офицеров и 16 939 нижних чинов.

Разбирать подробно, почему Ляоянское сражение превратилось для нас из победы в поражение, мы не будем. Генерал Куропаткин указывает, что главной причиной отвода им армии от Ляояна к Мукдену было очищение войсками 17 корпуса не только Сыквантунской сопки, но и позади лежащих высот. Мы не можем, однако, придавать этому частному эпизоду, как он ни значителен сам по себе, столь важной, решающей роли. Зародыш нашего поражения лежал в пассивности образа наших действий, и он все рос от той осторожности, медлительности и недоверия к своим войскам, которые являлись характерными чертами полководнической личности Куропаткина. Они были столь рельефны, что их подметил даже иностранец, тот лее подполковник фон Лауэнштейн: факт отступления от Ляояна он объясняет именно, с одной стороны, недоверием Куропаткина к запасу нравственных сил своей армии, а с другой — страхом перед призраком больших сил Куроки».

* * *

23 АВГУСТА 1904

Из «Дневника осады Порт-Артура» полковника М.И. Лилье:

Тихо. Погода чудная. Днем стрельбы по городу не было.

Гарнизон деятельно готовится к отражению ожидаемого на днях штурма. Японцы начали вести на Водопроводный редут правильную постепенную атаку. В настоящее время они его почти окружили своей сапой.

На 1-ми 2-м редутах японцы уже сильно укрепились, хотя все еще несут большие потери от огня нашей артиллерии. Ночи прохладные.

* * *

24 АВГУСТА 1904

Из воспоминаний Н.Э. Гейнце «В действующей армии»:

"Ожесточённый бой на ляоянских позициях снова приковывает к этому городу внимание всего мира.

Движение японцев на Ляоян не явилось неожиданностью. Его ожидало ещё в начале июня, когда из Ляояна начали массами уходить китайцы, игравшие в данном случае роль мышей на кораблях, которым предстоит опасность.

Молва, как всегда, преувеличивала страхи. Говорили о намерении японцев окружить Ляоян и создать таким образом второй Седан.

Всё это, конечно, относилось к области «вранья на войне», которое как известно, достигает геркулесовых столпов. Но люди с натянутыми до невозможности нервами всему этому верят.

Я помню тревожную ночь на 9 июля, перед которой был возбуждён даже вопрос о переезде редакции «Вестника Маньчжурской Армии», помещавшейся в кумирне бога войны у западных ворот Ляояна, и типографии, находившейся в товарном вагоне в Тьелин. Наутро оказалось, что опасения были несколько преждевременны.

Хорошим барометром служил в данном случае русско-китайский банк, который продолжал существовать в Ляояне. Но и он был с первых чисел июля наготове. В конце июля и редакция, и типография, и банк переехали в Тьелин, туда же стали вывозить все тяжести и запас, и там же искал себе помещения лазарет Красного Креста.

Словом, Ляоян уже давно приготовился к встрече врага на позициях, которые, по отзывам знатоков фортификационного дела, представляют из себя последнее слово военной обороны.

Тут имеются и окопы, и рвы, и волчьи ямы, и проволочные заграждения, и подземные мины и фугасы. Словом, не забыто ничего для встречи «жданных гостей», но…

Об этом роковом «но» говорил мне один артиллерийский полковник, выдержавший четыре компании — русско-турецкую, ахалтекинскую, китайскую и нынешнюю — русско-японскую.

— Но, — сказал он, — увы, все эти «последние слова обороны» теряют своё значение при современных дальнобойных орудиях и «математической стрельбе», которая практикуется японцами… Они разделяют обстреливаемую местность на квадраты и засыпают эти квадраты массою снарядов…

Так действуют, несомненно, японцы и у Ляояна.

Противопоставить силе их артиллерии необходимо ту же орудийную силу. Бой под Дашичао показал, что наша артиллерия находится на должной высоте своего признания. Таким образом под Ляояном встретились равные силы.

Но это далеко не значит, чтобы бой под Ляояном имел какое-либо решающее значение и чтобы оставление русскими войсками этого города что-либо изменяло в плане кампании.

Ляоян — одна из позиций, прекрасная позиция, но и только!..
Кроме того она также страдает общим недостатком маньчжурских позиций — она обходима.

Ляоян, собственно говоря, не особенно значительный китайский город, получивший европейскую известность со времён «китайских событий» ввиду проявленного его китайскими властями особого зверства над русскими. Тут был замучен инженер Верховский, голова которого долгое время висела в железной клетке у западных ворот города.

Тут изрезанные ножами умирали заживо съедаемые червями, под лучами палящего солнца, русские мученики — маньчжурские пионеры.

Во время настоящей русско-японской войны Ляояну снова пришлось играть выдающуюся роль, но уже в другом смысле. В нём находилась главная квартира командующего Маньчжурской армией А. Н. Куропаткина.

Сам китайский город представляет из себя одну большую улицу, тянущуюся на протяжении двух вёрст от западных до восточных ворот, всю состоящую из лавок со скрытыми за ними фанзами для жилья. Есть несколько узких и тёмных переулков и боковых улиц.

Обрусение города выражается в двух русских убогих магазинах и двух-трёх гостиницах, носящих громкие названия «Интернациональной», «Европейской» и т. п., ютящихся в плохо вычищенных китайских фанзах.

У западных ворот находится кумирня бога-войны — Ляо-Мяо, — несколько кумирен есть и в других местах города — а за ней идёт предместье. В последнем убогие фанзы-мазанки, где снова проявляется «русский дух» в виде приютившихся в тех фанзах гостиниц-притонов, если впрочем их содержателей, в большинстве оборотистых греков и армян, можно считать за носителей даже этого «русского духа».

Всё это предместье идёт по берегу оврага, на дне которого протекает не то грязная речонка, не то большая проточная лужа.

Совершенным особняком стоит русский посёлок, расположенный вокруг станции железной дороги. Он состоит из однообразных деревянных и каменных домиков, построенных по ранжиру. Во главе их надо назвать дом командующего войсками, отличающийся и более изящной архитектурой и шпицем, на котором во время пребывания А. Н. Куропаткина в Ляояне развевается флаг. Тут же все учреждения, почта, телеграф, разведочное отделение.

На запасных железнодорожных путях стоят вагоны, тоже служащие, лучше сказать, служившие для жилья.

Под особым деревянным навесом во время пребывания А. Н. Куропаткина стоял его поезд.

Местом прогулки и развлечения для жителей Ляояна был прекрасный тенистый сад, разросшийся вокруг древней и замечательной по своей архитектуре корейской башни. Этот редкий живописный уголок ляоянской природы был испорчен скверным рестораном.

Нечего и говорить, что ни в городе, ни в посёлке нет ни одной мощёной улицы и во время дождей грязь стоит невылазная.

Ляоян теперь горит!

Он подожжён залетевшими в него снарядами.

Железнодорожная станция разрушена.

Мне жаль этой станции, по ещё совершенно свежим недавним воспоминаниям! Довольно широкая и длинная деревянная платформа шла около невысокого и тоже длинного строения самой станции, большая часть которого отведена была под буфетную залу. Рядом помещалась товарная касса. вход в которую был слева в пролёте, ведущем к выходу.

Справа находилось почтовое отделение и телеграф, а затем в особой деревянной же пристройке — багажная касса. Над зданием станции возвышалась традиционная деревянная башенка со шпицем, на котором развевался флаг.

У платформы громыхали приходящие, отходящие и маневрирующие поезда.

И теперь ничего этого нет.

А между тем не более месяца тому назад здесь кипела чисто-военная жизнь, в которой и я принимал участие.

Тут в буфетной зале с утра до позднего вечера толпились офицеры всех чинов от генерала до безусого подпоручика и полуштатского прапорщика, призванного из запаса. Все столики, как в зале, так, в хорошую погоду, и на платформе перед залой был заняты.

Гудел военный улей.

Передавались рассказы об эпизодах войны, об удачных и неудачных разведках, о подвигах отдельных лиц и целых частей, слышались шутки, остроты, словом, кипела жизнь по соседству со смертью, со всё приближавшимися к Ляояну передовыми позициями.

Каждый день с этих позиций появлялись здесь приехавшие офицеры. Одни из них вследствие той или другой хозяйственно-войсковой командировки, другие легкораненые и отправленные, часто против их воли, в ляоянский госпиталь для излечения. Рассказываются новости, сообщаются впечатления…

И так до позднего вечера, когда вся эта меняющаяся каждый час толпа людей, живущих сегодняшним днём, так как завтра их быть может ожидает могила, перекочёвывает в сад Гамартели под Корейской башней, угрюмо поднимающейся к небу и как бы сообщающей ему свои вековые воспоминания о других более ранних кровавых распрях людей.

И здесь, за столиками, отвратительно сервированными, с салфетками, напоминающими плохо выстиранные солдатские онучи, снова льются горячие речи, вместе с замороженным вином, продаваемым за баснословную цену. И всего этого уже теперь нет!

Мне жаль Ляояна!

Это сожаление, конечно, чисто штатское и, пожалуй, немного сентиментальное. С военной точки зрения, как я уже имел случай говорить, отступление от Ляояна предвиделось заранее и ничего не изменяет в общем плане компании.