*1880. Иммануил Кант

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st112.shtml
Чтобы разобраться в оттенках рассматриваемого здесь интеллектуально-нравственного конфликта, нужно разъяснить смысл некоторых теоретических терминов и понятий, которые Кант употреблял уже в «Обосновании...» и которые он вводит с самого начала «Критики практического разума». Практические основоположения (т.е. основоположения чистого практического разума) суть, по Канту, "положения, содержащие в себе общее определение воли, которому подчинено много практических правил".

Практические правила делятся на субъективные правила или максимы; объективные практические законы, т.е. имеющие "силу для воли каждого разумного существа", предстают как императивы, т.е. правила, выражающие долженствование, объективное принуждение к поступку. Императивы в свою очередь делятся на гипотетические императивы ("предписания умения"); категорические императивы — те законы, которые должны обладать "объективной и всеобщей значимостью...".

Кант, начиная новый акт драмы разума, прямо и открыто раскрывает движущие им как "драматургом" цели, устремления, замыслы. Основа основ, точка отсчета — это свобода, причем взятая в качестве "совершенно независимой от естественного закона явлений в их взаимоотношении, а именно от закона причинности. Такая зависимость называется свободой в самом строгом, т.е. трансцендентальном смысле". И соответственно свободной Кант называет такую волю, которая ориентирована не на субъективность максимы, всегда конкретную и всегда изменчивую, а на ее чистую "законодательную форму". Следовательно, когда мы видим и понимаем, что при всей субъективности максим они заключают в себе общую форму морального ориентирования, мы уже начинаем действовать как полномочные представители свободной воли.

Кант ставит вопрос, важный и в теоретическом, и в Практическом отношении. Хотя нам уже теперь ясно, что "свобода и безусловный практический закон ссылаются друг на друга", все же остается невыясненным, "откуда начинается наше познание безусловно практического — со свободы или с практического закона". На чем мы, люди, можем основываться, считая и объявляя себя свободными существами? Просто со свободы, рассуждает Кант, нельзя начинать, если понимать начало эмпирически, т.е. надеяться вывести свободу из опыта. Философ склоняется к мысли, что начало начал — индикатор, первое доказательство свободной воли — сам моральный закон. Когда мы присматриваемся к тому, с какой необходимостью разум предписывает нам моральный закон, мы и нападаем на след свободы. Это звучит на первый взгляд парадоксально, необычно, но здесь и заключена сердцевина кантовского подхода: ярчайшим проявлением и доказательством свободы он считает способность человека добровольно, осознанно, разумно подчиняться принуждению морального закона, а значит, самостоятельное следование долгу. Сфера нравственно-должного — вот, по Канту, и сфера человеческой свободы! Потому и впервые ставший для нас ясным "след" необходимости, действенности самой формы закона есть опознавательный знак свободы. "Но и опыт, — добавляет Кант, — подтверждает... порядок понятий в нас".

И вот на сцену драмы вступает категорический императив. Его формулировка (в уточненном переводе): "Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла иметь также и силу принципа всеобщего законодательства". "Выход" категорического императива на сцену сразу же отмечен коллизией. Но Кант, впрочем, уже предрешает ее. Решение заключено и в самой формулировке категорического императива, морального закона, и в его выведении — обосновании, которое названо "дедукцией морального закона".

Нравственность, по Канту, должна быть не относительной, скованной частными интересами, а абсолютной, всеобщей, в противном случае ее вовсе нет. Иными словами, враг подлинной нравственности — релятивизм, относительность принципов, приспособление к ситуации. Вот тут приобретает особенно острую форму коллизия между абсолютным, строго необходимым, всеобщим нравственным законом, который отстаивает Кант, и всегда детерминированными обстоятельствами, поступками конкретных людей. Эта коллизия теперь и выступает на авансцену. Ведь конкретный человек не может жить и действовать иначе, чем ориентируясь на обстоятельства, строя свои, именно субъективные максимы поведения. Быть может, ему и нечего ориентироваться на всеобщую нравственность? И не становится ли всеобщий нравственный закон — категорический императив — всего лишь идеалом и химерой? Наступает черед нового, весьма интересного и остро драматического акта кантовского рассуждения. Категорический императив защищает свои права и притязания. Но делается это своеобразно: в союзники призываются как раз обыденное человеческое действие и поведение. Человеку предлагается присмотреться к самому себе и убедиться в том, какие сильные возможности движения к всеобщему нравственному закону в нем заключены.

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st113.shtml
Движение к всеобщему нравственному закону осуществляется не иначе, как через сознательное, разумное, истинно человеческое формирование максим. Тем, кого обескуражили резкие противоречия между эмпирически-относительными максимами и всеобщим нравственным законом, Кант как бы советует: не надо отчаиваться; в человеческом поведении для утверждения общечеловеческой нравственности есть нечто обнадеживающее. Не ожидайте, что Кант станет приводить в пример какие-нибудь высоконравственные, героические, самоотверженные поступки. Ничего подобного. Во всех таких случаях, рассуждает Кант, можно сомневаться в истинных мотивах. Можно усомниться: является ли поступок, который изображается добродетельным, действительно моральным? Не был ли он всего лишь легальным? Не стал ли человек героем добра и самоотверженности потому, что какие-то иные побуждения, а не чистый долг, руководили им? "Выставление разуму", как выражается Кант, нравственных примеров хотя и впечатляющее, но оно не становится стопроцентно убедительным. И значит, нужно идти другим путем, представляя повседневному действию силу и убедительность добра. Вспомните знаменитые слова Канта о двух вещах, которые наполняют его изумлением: "звездное небо надо мной" и "моральный закон во мне".

Обратим теперь внимание на второй момент: Кант будто просит всех нас раскопать в самих себе нечто такое, что как бы указывает на присутствие в нас, в нашей душе высокой нравственной силы. Он призывает, например, обратить внимание на "приговоры той удивительной способности в нас, которая называется совестью". Когда нам случается совершить нечто недостойное, сомнительное, тем более пагубное с нравственной точки зрения, мы успокаиваем совесть, говорим ей: я не виноват, мне пришлось так поступить... А она делает свое дело, продолжая взывать к другому началу в нашей душе, которое противится нравственному конформизму. "Приговоры", муки совести, в сущности, знает каждый человек, если только он не превратился в животное, лишенное самой способности рассуждения и самоанализа, если он не погряз в преступлениях и пороках. Но Кант настаивает на том, что даже людям, опустившимся на дно жизни, притом людям с неизощренными интеллектуальными, умственными способностями, знакомы муки и приговоры совести. "Есть что-то необычное в безгранично высокой оценке чистого, свободного от всякой выгоды морального закона в том виде, в каком практический разум представляет его нам для соблюдения; голос его заставляет даже самого смелого преступника трепетать и смущаться перед его взором... ".

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st114.shtml
Категорический императив, по замыслу Канта, — формулирование того, как должно поступать человеку, стремящемуся приобщиться к подлинно нравственному. Он непосредственно обращен к действующему человеку, к индивиду, совершающему определенные поступки: "Поступай так, чтобы..." Он советует человеку строго и настоятельно, внимательнейшим образом относиться к максимам своего поведения, т.е. к субъективным правилам практического разума. Что можно и нужно, согласно Канту, порекомендовать человеку, поколению, народу, человечеству, когда они обращаются к максимам? И можно ли вообще, отправляясь от этих всегда субъективных правил, выйти на дорогу общечеловеческой, на все времена действенной моральности, нравственности? Кант как бы приглашает читателя к совместному рассуждению.

Ты, обычный и конкретный индивид, совершаешь какой-то вполне определенный поступок. И ты должен четко и недвусмысленно сформулировать правило, максиму, на основе которой поступок совершен. Не увиливай, не лги самому себе, когда определяешь (до поступка или после его совершения) свою максиму. А после четкого и совершенно объективного определения правила задай себе вопрос: что было бы, если бы на основании твоей максимы действовали в подобных случаях другие люди? И если бы проводился некий конкурс максим на роль нравственных правил для всего человечества, притом значимых на все времена? Мог бы ты предложить правило своего действия в качестве основы всеобщего нравственного законодательства? Кант высказывает еще одну рекомендацию. Она основана на библейской мудрости. Если ты совершаешь поступок по отношению к другому человеку, задай себе вопрос: а хочешь ли ты, чтобы на основании такого же правила подобный же поступок был совершен по отношению к тебе?

Иначе говоря, если ты унижаешь какого-то человека, подумай: хочешь ли ты, чтобы он (или кто-то другой) унижал тебя? Совершая поступок и тем более формулируя нравственное правило, ты как бы ставишь себя на место, которое занимает сейчас другой человек, объект твоего поступка. И еще одно уточнение: Кант полагает, что в конкретных нравственных делах человек должен мыслью подниматься на самую высокую вершину, понимать, что каждый поступок, в который вовлечены определенные люди, вещи, обстоятельства, так или иначе отзовется на всем человечестве. Нужно, стало быть, "выбирать" в конкретном поступке долю, судьбу, достоинство человечества.

Все это, разумеется, разговор о нравственном идеале. В реальной практике вряд ли возможно найти таких людей, которые бы во всех случаях следовали кантовским рекомендациям. Да ведь и Кант вовсе не утверждает, что категорический императив с сегодня на завтра сделается действенным. Но он настаивает на том, что ничто другое не может быть названо нравственным в высшем смысле слова. Если ты не хочешь сознательно следовать высшему закону нравственности, знай, что ты не только удаляешься от истинно человеческой нравственности, но и наносишь ей ущерб. Но если ты возводишь в закон своих поступков долг перед человечеством — причем и как долг перед конкретным человеком, который для тебя есть часть человечества, и перед человечеством в целом, — вот тогда, и только тогда, ты поступаешь нравственно в высшем смысле слова.

И еще одна расшифровка категорического императива: нужно всячески избегать делать человека и человечество только средствами для достижения собственных целей. К сожалению, люди куда как часто делают это. Но там и тогда, где и когда это происходит, утверждает Кант, кончается нравственность. Поясняя суть категорического императива, Кант заключает: подлинно нравственным является такое действие, в котором человек и человечество выступают как абсолютные цели.

Начало и конец кантовской «Критики практического разума» — это принцип свободы, автономия нашей воли. Важно, кроме того, что у Канта все строится на утверждении нравственной вменяемости человека. Это значит: какими бы обстоятельствами, приведшими к тому или другому поступку, человек себя ни оправдывал, он свободен поступать так или иначе. Мы ниоткуда свободу не возьмем, если не решимся быть свободными. А поскольку у Канта моральный закон ссылается на свободу, а свобода — на моральный закон, поскольку они индуцируют друг друга, то быть нравственным — значит быть свободным. Без свободных нравственных решений и поступков, наших собственных и других людей, в мире не утвердятся и не сохранятся свобода и нравственность. Как человеческие, разумные существа мы вменяемы в отношении свободы и нравственности. Поэтому каждому из нас и всем нам вместе может быть предъявлен строгий нравственный иск. Да и сами мы не можем не вершить такой суд над собой.

Более поздняя этическая работа Канта — «Метафизика нравов в двух частях» (1797). В этой работе, из которой при жизни Канту удалось опубликовать лишь первую часть (столь жесткими были цензурные строгости), — она называлась «Метафизические начала учения о праве», — можно почерпнуть немало важного и полезного для нашего времени. Прежде всего, Кант тесно связывает право и нравы — проблема, которую нельзя не считать в высшей степени актуальной. Вторая часть — «Метафизические начала учения о добродетели» — содержит интересное, обращенное к человеку развитие этической концепции Канта. В чем состоит долг человека перед самим собой? Является ли долгом человека перед самим собой "увеличение своего морального совершенства"? В чем обязанность добродетели по отношению к другим людям? Каковы противоположные человеколюбию пороки человеконенавистничества? Эти и другие животрепещущие и сегодня вопросы поставлены, решены ярко, глубоко, зрело, гуманно.

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st115.shtml
Кантовская «Критика способности суждения» помещает в центр анализа понятие цели. Цель может быть субъективной, и тогда способность суждения выступает как эстетическая способность. Цель может быть и объективной, и тогда способность суждения становится телеологической.

В третьей «Критике», в отличие от первой, способность суждения выступает уже не просто как чистая познавательная способность. Здесь она также увязывается не только с понятием воли и свободы, как было во второй «Критике», но и с понятиями цели и прекрасного, а также художественного вкуса. При этом исследование телеологической способности суждения Кант мыслит как продолжение и завершение «Критики чистого разума». Связующим звеном служит понятие "идея разума" — в данном случае для анализа берется идея целесообразности. Анализ эстетической способности кроме того становится новой, третьей ступенью критической философии, объединяющей в единое целое все три «Критики».

Предмет исследования в случае эстетической способности суждения — прекрасное и возвышенное. Кант задается вопросом: "Что такое прекрасное?" и для ответа на него анализирует суждение вкуса "Это красиво (прекрасно)". Такое суждение Кант именует эстетическим (уже не в смысле трансцендентальной эстетики, науки о чувственности, а в более близком нашему времени понимании эстетики как учения о прекрасном). Суждение вкуса Кант отличает от такого созерцания, при котором человек, испытывая чувство наслаждения от чего-либо приятного или одобряя что-либо нравственно доброе, испытывает интерес к тому, чтобы предмет наслаждения реально существовал. В случае же эстетического суждения и соответственно наслаждения существование или несуществование объекта не столь важно: мы можем испытывать художественное наслаждение от предметов, которые существуют только в воображении. Прекрасное, таким образом, отличается от приятного тем, что речь в данном случае идет о чисто человеческой способности высказывать суждение о предмете незаинтересованного удовольствия.

Суждение вкуса (по своей количественной характеристике) является, по Канту, всеобщим: прекрасное прекрасно для меня и для других людей, ибо оно не связано ни с какой моей или других личностей частной заинтересованностью. Здесь как бы умолкают вожделение, стремление к обладанию предметом. Вместе с тем, суждение вкуса нельзя отождествлять с понятием, с понятийным познанием Наслаждение красотой не предполагает ни определенного понятия о предмете, ни какого-либо определенного его познания. Прекрасное, таким образом, обладает всеобщим качеством нравиться человеку, который может не опираться на понятие.

Будучи субъективным, суждение вкуса обладает, однако, субъективной необходимостью. Ибо, несмотря на отсутствие понятия и каких-либо всеобщих правил, при всей свободной игре познавательных способностей, в суждении вкуса есть всеобщий смысл, благодаря которому суждение "это — прекрасно" с необходимостью имеет место. Что касается возвышенного, то к сказанному о прекрасном присоединяется еще удивление и почтение, своего рода "негативное наслаждение". Иной раз возвышенное, в себе не будучи ужасным, представляется как внушающее страх и ужас. Кант разделяет возвышенное на математически- и динамически-возвышенное. В "математическом" смысле возвышенное есть нечто великое, грандиозное, аналогом чего служат большие величины математики. "В случае, когда природа рассматривается как власть, которая не учиняет над нами насилия, речь идет, согласно Канту, о динамически-возвышенном. Но в обоих случаях возвышенное заключается собственно не в вещах природы, но только в наших идеях о природе, следовательно, в нашей духовной настроенности, в которую мы повергаемся благодаря некоторым представлениям". Просто великим является бесконечное, и оно-то становится масштабом, как бы превосходящим все доступное чувствам. И когда какие-либо созерцания природы пробуждают в нас идею бесконечности, то природа предстает как нечто возвышенное. Так же обстоит дело с величием разума, с грандиозностью человечества и его истории, с высотой морального долга и моральной идеи.

"Искусство Кант определяет как создание какого-либо произведения благодаря свободе, и это значит, что произведение лишь тогда есть произведение искусства, когда оно придумано еще до своего осуществления. Искусство, которое имеет целью удовольствие, есть искусство эстетическое, а то, для которого удовольствие есть только рефлексия и которое есть всеобщее опосредование на пути к цели, есть искусство прекрасного". Искусство прекрасного — создание гения; гений же — такое врожденное устройство души художника, через которое природа дает правила искусству. И эти правила невыводимы из понятий. Поэтому художник, как правило, не в состоянии дать адекватное описание своего произведения и творческого процесса. Научное их познание также вряд ли возможно: процесс творчества необъяснимо спонтанен. Однако описание post factum произведений прекрасного возможно, и оно служит своего рода руководящей нитью для последователей и почитателей гениев искусства. В разделе «Диалектика эстетической силы суждения» Кант возвращается к вопросу о роли понятия в сфере прекрасного и формулирует антиномию как противостояние тезису: "Суждение вкуса не основывается на понятиях". В пределах антиномии тезис и антитезис равноправны.

Вторая часть обсуждаемой работы Канта называется «Критика телеологической способности суждения». Исходным пунктом ее является понятие органического, или живого, которому Кант дает новое философское определение. Для Канта понятие "организм" тождественно понятию "природная цель". Существенную роль играет также понимание соотношения целого и части в органических существах. В качестве примера Кант приводит дерево: рост каждой его части зависит от роста других частей и дерева в целом. Части организма можно понимать только из их отношения к целому. Организм отличается от машины тем, что он обладает внутренней силой, которая может воздействовать на материю, "организуя" ее. Человеческий разум, замечает Кант в § 77 «Критики способности суждения», должен оставить всякую надежду понять существование и развитие даже мельчайшей травинки исходя только из механических причин. Ухватить связь и взаимодействие частей целого можно только на основании понятия цели. Это, во-первых, внутренняя цель всякого организма, а во-вторых, общая цель всей природы как единства. Но, предположив целесообразность природы, мы, по Канту, приходим к идее конечного целеполагающего существа, т.е. Бога. Телеология (т.е. учение о "телосе", цели) перерастает в теологию (т.е. учение о Боге) при условии, что она дополняется "моральной теологией" практического разума, объявляющей человека как моральное существо высшей целью творения. В противном случае телеология, которая ограничилась бы только толкованием природы, оказалась бы замкнутой областью, и ее результатом могла бы стать разве что демонология («Критики способности суждения»).

Цель, целеполагание принадлежат, согласно Канту, к миру идей — разумеется, в кантонском толковании. Это значит, что при непосредственном созерцании или наблюдении природных организмов мы вряд ли можем обнаружить цель или "план" их создания. Мы видим только каузальную, т.е. причинную, детерминацию. И только в человеческих действиях цели выступают на первый план. Но, когда мы переходим на уровень рассмотрения природы как целого, ее наиболее общих взаимосвязей, нам не обойтись без понятия цели как регулятивной идеи. Трудность, однако, состоит в том, что мир и его организм чаще всего предстают перед нами в ставшем, завершенном (уже "сотворенном") виде. И мы не знаем, как и в соответствии с каким "планом" они возникли. Но тут, по Канту, помогает обращение к идее Бога, к некоему не дискурсивному, а интуитивному рассудку-разуму, особенность которого в том, что он начинает с плана, цели, с интуиции целого и уж затем "схватывает" части, подчиняя их "плану" целого. Такой изначальный интуитивный интеллект не имеет ничего общего с человеческим интеллектом. Самое большее, до чего может доработаться человек, подражая божественному интеллекту, — это анализ цели именно как регулятивной идеи разума, которая учит рассматривать каждый организм и природу в целом, "как если бы" они были подчинены целям, целесообразному "плану" творения.

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st116.shtml
Восприятие, развитие и преодоление идей Канта великими мыслителями немецкой философии Фихте, Шеллингом, Гегелем (процесс, о котором впоследствии пойдет речь) — лишь один, хотя и наиболее важный спектр тех споров, которые были порождены кантовскими идеями. Еще раньше образовался круг сторонников, почитателей Канта, а также и круг его противников. Философы, выступавшие против Канта, — М. Мендельсон, Хр. Гарве, И.Г. Гердер, К.Ф. Николаи, Эберхард, Платнер. На некоторые их возражения отвечал сам Кант. Так, свою прекрасную работу «Может, это верно в теории, но не годится для практики» (1793) Кант написал в ответ на критику лейпцигского профессора Хр. Гарве (1742-1798) — критику, выдержанную в духе английской утилитаристской моральной философии. Статья Канта в свою очередь вызвала новую волну полемики.

В статье «Что значит ориентироваться в мышлении?» (1786), написанной в связи с дискуссией между М. Мендельсоном и Ф.Г. Якоби о постижении Бога, Кант отмежевывался от позиций обоих философов и отвечал на их критику в адрес своей философии. Работа Канта «Предполагаемое начало человеческой истории» (1786) связана с другой линией спора. Кант вступил в острую полемику с И.Г. Гердером по поводу книги последнего «Идеи к философии истории человечества» (четыре части которой вышли в 1784-1791 гг.; пятая часть, задуманная Гердером, так и не была написана). Иоганн Готфрид Гердер (1744-1803) в 1762-1764 гг. изучал теологию в Кенигсбергском университете, где, в частности, слушал лекции Канта и Гамана. О лекциях и личности Канта он оставил восторженные отзывы. 1764-1769 гг. прошли в Риге, где Гердер был учителем и священником; затем после длительного путешествия Гердер стал придворным пастором в Бюккенбурге. Кроме названной работы по философии истории из-под пера Гердера вышел ряд произведений, посвященных философии языка («О происхождении языка», 1772 г.; русский перевод — «Трактат о происхождении языка», 1956 г.) и философии истории — («Еще один опыт философии истории для воспитания человечества», 1774 г.).

В упомянутой работе «Идеи к философии истории человечества» Гердер отстаивал мысль о том, что существует закон исторического прогресса, соответствующий закону природного прогресса. История, согласно Гердеру, есть восходящее движение в сторону гуманизма, в чем проявляются сила и разум Бога. Гердеру было свойственно стремление как можно конкретнее прорисовать линии связи между природой и человеком. Восхваление природы и усмотрение в ней некоего "телеологизма любви", ведущего к человеку, к высшей гуманности, — центральная идея гердеровской философии истории- В фундаментальной работе Гердера приведено множество эмпирических данных, претендующих на статус исторических фактов.

Кант в своей рецензии на первую часть труда Гердера обратил внимание на засилье эмпирии и чисто гипотетический характер теоретической конструкции автора. Хотя рецензия появилась без подписи, Гердер узнал "руку" Канта. С тех пор началась вражда, приведшая к тому, что Гердер вознамерился "сокрушить" «Критику чистого разума». (В полемику ввязался молодой К. Л. Рейнгольд, выступивший со своей рецензией на стороне Гердера. Впоследствии Рейнгольд станет одним из самых правоверных кантианцев.) Кант продолжал полемику, написав рецензию и на вторую часть гердеровских «Идей...». Но потом спор то и дело возобновлял Гердер. В 1779 г. он написал работу «Рассудок и разум. Разум и язык; метакритика к «Критике чистого разума» Канта». Гердер отвергал основные принципы «Критики чистого разума» — в частности, априоризм, настаивая на том, что понятия пространства и времени выведены из опыта. Опираясь на естественные науки, он пытался развить "физиологию человеческих способностей", а не рассуждать о них абстрактно-метафизически, как это делал Кант. Гердера не устраивала и кантовская концепция о путях достижения мира на земле, а именно идея Канта о том, что лишь перед лицом катаклизмов и катастроф, перед лицом вражды и кровопролитий люди — скорее по необходимости, чем по доброй воле — придут к идее мира на земле. Гердер же считал, что прочный мир возможен только тогда, когда люди проникнутся идеями гуманизма и придут к миру не из страха, а по доброй воле.

Затянувшийся спор с Кантом не способствовал популярности Гердера: пасторские и философские проповеди человеколюбия противоречили той ненависти к Канту, которая заполняла его душу. Верные последователи Канта со своей стороны способствовали принижению роли Гердера в немецкой философии. Между тем эта роль была значительной. Гёте, откликнувшись в 1828 г. на появление французского перевода «Идей...», писал: "Это произведение, возникшее пятьдесят лет тому назад в Германии, оказало большое влияние на воспитание всей нации; исполнив свое назначение, оно было почти вовсе забыто. Но теперь оно признано достойным того, чтобы также воздействовать на другую, в известном смысле уже высокообразованную нацию и осуществить самое человеческое влияние на массу людей, стремящихся к высшему познанию". Кроме грандиозного полотна философии истории, где была предпринята так не понравившаяся Канту, но в принципе перспективная попытка привлечь к философско-историческому анализу огромный массив фактов, Гердер внес существенный вклад в эстетику, теорию познания. Так, еще в начале своей творческой деятельности, поддерживая свободолюбивые идеи немецкой литературы, её демократизм, он написал «Фрагменты о новейшей немецкой литературе» (1766-1768), «Критические леса» (1769), а в 1773 г. опубликовал сборник «О немецком характере в искусстве». Гердер много занимался проблемами фольклора, составил обширный сборник народных песен («Голоса народа в песнях»), ему принадлежала особая роль в приобщении широкой публики к южнославянской литературе и фольклору. И, собственно, славистика как особая дисциплина на немецкой земле ведет свое происхождение от Гердера. Он занимался исследованием немецкой поэзии и поэзии других народов. Так, в 1782 г. им была опубликована работа «О духе еврейской поэзии». Вместе с произведениями о происхождении языка эстетические и литературоведческие работы составили целый блок гердеровских произведений, сохранивших свое значение и в наше время.

В теории познания (например, в работе «Познание и ощущение человеческой души», 1774 г.) Гердер привлек внимание к начальным стадиям чувственного познания, в частности, к ощущениям, о которых у Канта говорилось лишь очень бегло. Гердер пытался опереться на естественнонаучные исследования раздражимости и считал необходимым "вывести" философию познания из физиологии нервной системы. На этом пути он надеялся преодолеть дуализм философии Канта, ее идеализм, проследить генезис интеллекта, т.е. затронуть проблему, которую Кант оставил в тени. Гуманистические идеи Гердера также стали важнейшим достоянием философии. В его наследии в центр внимания поставлена культура в ее широком понимании — в связи с созидательной деятельностью человечества. Так, в Заключительном замечании «Идей к философии истории человечества» Гердер писал: "Какими путями пришла Европа к культуре, как обрела она то достоинство, каким отмечена перед всеми другими народами? Время, место, потребности, условия, обстоятельства, поток событий — все шло в одном направлении, но обретенное достоинство в первую очередь было результатом бесчисленных совместных, солидарных усилий, плодом собственного трудолюбия и прилежания". Труд заканчивается превосходными, и сегодня актуальными словами: новая культура Европы "могла стать только культурой людей, какими они были и какими желали стать, культурой, порождаемой деловитостью, науками и искусствами. Кто презирал труд, науку, искусство, кто не испытывал в них потребности, кто извращал и искажал их, оставался тем, кем был прежде; чтобы культура равномерно и всеохватно пронизывала и воспитание, и законы, и жизненный уклад всех стран — всех сословий и народов — об этом в средние века еще нельзя было и подумать, а когда же придет пора думать об этом? Между тем разум человеческий, умноженная солидная деятельность людей неудержимо, неуклонно идут вперед и видят в этом добрый знак, если даже лучшие плоды и не созревают до времени".

Критика Гердера и других авторов в адрес кантианства мобилизовала к полемике не только самого Канта, но и его сторонников, среди которых наиболее значительными философами были И. Шульце и Карл Леонард Рейнгольд. В центре полемики с конца 80-х годов XVIII в. оказался вопрос о соотношении кантовских понятий "вещь сама по себе" и "предмет". Главный пункт спора (и упрек ряда критиков) состоял в следующем: Кант "преобразовал целиком и полностью понятие предмета познания, заменив (или, скорее, подменив) его понятием и проблемой условий познания, в которых только и возможно, по Канту, достижение объективности. Эта точка зрения известна: только в определенных условиях, т.е. присущих самому познанию формах пространства и времени, количества и качества, отношений и модальностей может осуществиться то, что мы именуем "объективностью", предметом познания. Однако в таком случае условия возможности опыта противопоставляются вещам самим по себе как совокупности реальных предметов вне человеческого сознания, и "предмет познания" оказывается чем-то принципиально противоположным вещи самой по себе, предмету как он существует сам по себе. А следовательно, познание лишается основы в чем-либо объективном, вне сознания существующем, и логическим выводом отсюда оказывается глубокий скептицизм. Как восстановить эту основу объективности, не утратив в то же время результатов кантовской "революции"? — таков по существу общий вопрос кантианцев, с одной стороны, противников Канта из раз личных школ — с другой. В этом объединяются К. Рейнгольд и Ф. Якоби, И.Г. Гаман и С. Бек, Г.Э. Шульце-Энезидем и С. Маймон".

Карл Леонард Рейнгольд (1758-1823 ) родился в Вене, где за кончил гимназию. Он сначала учился в коллегии иезуитов, но к ордену иезуитов не примкнул; затем еще шесть лет изучал теологию и философию. С 1789 г. был преподавателем философии Рейнгольд стал масоном; в конце концов из-за преследований он был вынужден покинуть Австрию. Последовали годы изучения философии в Германии — в Лейпциге, Веймаре, где он подружился с известным тогда литературоведом, философом, теоретиком античности К.М. Виландом (потом стал и его зятем). Увлекшись Кантом, Рейнгольд издал анонимно восемь «Писем о кантовской философии» (1786). Правда, свое авторство Рейнгольд не держал в тайне, ибо с помощью этой работы он рассчитывал получить, и действительно получил, профессуру в Йене. Кроме того, Рейнгольду было важно знать мнение Канта о своем сочинении. Канту оно понравилось — возможно, потому, что было в основном кантианским произведением. Следующим важным шагом было опубликование в 1789 г. «Опыта новой теории человеческой способности представления», которая была замыслена Рейнгольдом и как своего рода путеводная нить к «Критике чистого разума» и как "критическая элементарная философия". В 1790—1794 гг. он издал «Очерки к исправлению прежних заблуждений философии» в двух частях. Первая часть носила название «Новое изображение главных моментов элементарной философии». К ней тесно примыкало сочинение «О фундаменте философского знания» (1791).

В 1793 г. Рейнгольд стал профессором в Киле. Его место в Йене занял Фихте. С этого времени начиналось увлечение Рейнгольда философией Фихте, которое продлилось до 1800 г., когда пришло новое увлечение — философией Бардили, что привело к разрыву с Фихте. Рейнгольд с готовностью обсуждал смену своих позиций: "революция в немецкой философии", писал он, оказалась иной, чем это казалось ее первопроходцам и друзьям, чем казалось ему самому в «Письмах о кантовской философии» и в работах о способности представления, а также в фихтеанских сочинениях. Переход на позиции Бардили привел к утрате прежнего влияния Рейнгольда на публику, интересующуюся философией. Поддержку ему оказывал лишь Якоби, которому Рейнгольд посвятил свое сочинение «Основоположение синонимики для всеобщего употребления языка в философских науках» (1812). В последующих сочинениях Рейнгольд пытался, примыкая к этой работе, развить новую теорию языка, а также высказаться по проблемам истины и откровения (сочинение «Старый вопрос: что есть истина? — в непосредственном применении к новым спорам о божественном откровении и человеческом разуме», 1820 г.).

Каковы отличительные особенности философии Рейнгольда? О нем справедливо писали, например, историк философии Э. Целлер, что Рейнгольд обладал даром четко излагать взгляды других мыслителей. Но следует добавить, что изложения Рейнгольда по большей части носили критический характер. Именно критицизм заставлял Рейнгольда менять свои философские позиции.

Рейнгольд проделал сложный путь от критики Канта к горячей защите его взглядов. В философии Канта его сначала особенно привлекали концепция нравственности, ориентация на математику и естествознание, попытка великого философа преодолеть крайности эмпиризма и рационализма, предотвратить опасности материализма и скептицизма. Вместе с тем Рейнгольд осознавал, что в учении Канта есть серьезные недостатки и пробелы. Он сделал упор на дальнейшее развитие теории чувственного познания, ибо считал, что именно она, в принципе долженствующая стать фундаментом философии, не была выстроена Кантом с необходимыми добротностью и последовательностью.

В ранних работах Рейнгольд сделал опорным пунктом защиты кантианства и его дальнейшего развития понятие "представление". Он считал, что философию надо последовательно развить из одного принципа. Суть этого фундаментального положения, или принципа сознания (Satz des Bewuptseins), Рейнгольд усматривал в следующем. Сознание, с одной стороны, наделено способностью отличать представление от того, что представляют (от представляемого), и от того, кто осуществляет представление (от представляющего субъекта). С другой стороны, сознание связывает эти моменты, поскольку они внутренне едины, ибо существуют только в представлении. Стремление раннего Рейнгольда, стало быть, состояло в том, чтобы сохранить кантовский трансцендентализм, тезис о первичной роли сознания, но в то же время с помощью новых аргументов и исследований преодолеть роковой для всех кантианцев разрыв между вещью самой по себе и сознанием, творящим собственные "предметы". Сосредоточив внимание на теме представления, восприятия, лишь кратко рассмотренной Кантом в разделе о чувственности, Рейнгольд справедливо усмотрел уже в них единство чувственности и рассудка, объективного и субъективного. Сознание, отмечает Рейнгольд, невозможно без представления. Но и представление невозможно без сознания, ибо "природа представления, собственно, состоит в отношении друг к другу субъекта и объекта через посредство объединяющихся в представлении материи и формы".

Попытка Рейнгольда критически дополнить кантовскую философию определялась и рядом других соображений. Кант, по мнению Рейнгольда, оставил понятие "сознания" (Bewustsein) непроясненным. Это замечание вполне справедливо: Кант действительно в «Критике чистого разума» употребляет это понятие довольно редко и не проясняет его смысл. Верны и критические высказывания Рейнгольда о том, что в докантовской философии тоже не было сколько-нибудь ясного понятия сознания. Различение субъекта и объекта представления, а также их самих и представления как акта по существу отсутствовало. Правда, исследователи не без основания отмечают, что, желая исправить Канта, Рейнгольд нередко лишь обозначает другими категориями известные кантовские понятия. Так, Рейнгольд говорит о "способности представления" так, что она напоминает кантовскую силу воображения; "только представление" (blope Vorstellung) у Рейнгольда, в сущности, совпадает с кантовской трансцендентальной схемой; "сознание вообще" — не что иное, как трансцендентальное единство апперцепции.

Кроме учения Канта, на духовное развитие Рейнгольда повлияли идеи главы шотландской школы философии Томаса Рида и философия Ф.Г. Якоби. Вышедшая в 1785 г. книга Т. Рида «Очерки об интеллектуальных силах человека» укрепила Рейнгольда в мысли, что он не одинок в борьбе против "интеллектуализма" предшествующей философии и в стремлении предпослать учению об интеллектуальных операциях рассудка развитую концепцию чувственного познания. Рейнгольд считал также, что кантовская критика чистого разума должна быть дополнена критикой языка. Это было блестящим предвосхищением более поздних идей западной мысли. Язык, согласно Рейнгольду, служит не столько раскрытию, сколько сокрытию мысли, почему его амбивалентность, двойственность — существующая также и в случаях, когда сознательно стремятся к ясным, отчетливым понятиям, — должна быть подвергнута критике и исправлению. Так, понятия теории познания "ощущение", "созерцание" и т.д. настолько неопределенны по значению и смыслу, что считаться общепринятыми, само собой разумеющимися они никак не могут. Между тем их привычно, часто без разъяснений употребляют разные авторы, пишущие о проблемах теории познания.

Особая страница истории мысли — отношение Рейнгольда к философии Фихте. Фихте высоко оценивал в Рейнгольде "чистую любовь к истине", "теплый интерес ко всему, что важно для человечества", остроту и ясность ума. Однако он не одобрял той критической горячности, с которой Рейнгольд, специализировавшийся на резких рецензиях, отозвался на «Философский словарь» С. Маймона. О последнем следует сказать особо. Затем мы снова возвратимся к Рейнгольду.

Соломон Маймон (1753-1800) с детских лет занимался изучением талмуда и комментированием сочинений М. Маймонида. Изучив немецкий язык и увлекшись сначала медицинскими книгами, которые оказались под рукой, Маймон отправился учиться в Берлин, где он, однако, заболел и был вынужден сначала жить на подаяния, а потом и покинуть этот город. Через несколько лет он вернулся в Берлин. Некоторое время Маймон дружил с М. Мендельсоном, который опекал молодого философа. Затем отношения друзей разладились. Несколько лет Маймону пришлось как бы снова сидеть за школьной партой — он учился латыни и математике. Снова пытался учиться медицине, но скоро охладел к ней. Все эти годы Маймон много занимался философией. Правда, «Критику чистого разума» Канта он прочел только в тридцатитрехлетнем возрасте. При чтении Маймон делал заметки и критические замечания, которые он затем передал Канту через Марка Герца. Комментарии встретили у Канта в целом благосклонный прием. Кант заметил, что из всех его противников Маймон наилучшим образом понял его философию. После этого Маймон опубликовал свои критические материалы в работе «Опыт трансцендентальной философии, вместе с Приложением о символическом познании» (1790).

Маймон много занимался прояснением философских понятий. Он писал емкие статьи о философах и философских сочинениях. Отсюда и выросла первая часть своего рода философского словаря «Освещение важнейших тем (Gegenstande) философии в алфавитном порядке» (1791), который как раз и был весьма придирчиво оценен Рейнгольдом. Маймон ответил сочинением «Раздоры в области философии» (1793), где была опубликована и его переписка с Рейнгольдом.

Перу Маймона принадлежат сочинения «Категории Аристотеля» (1794) — книга историко-философская и одновременно претендующая на создание новой теории мышления, «Попытка новой логики, или Теория мышления» (1794) — работа, о которой одобрительно отозвался Фихте, и последнее, самое значительное сочинение «Критические исследования о человеческом духе, или высшая способность познания и воли» (1797).

В согласии с Рейнгольдом Маймон не считал кантовскую философию, при всем уважении к ней, ни единственно возможной, ни лучшей философией. Вместе с Рейнгольдом он оспаривал кантовское разделение чувственности и рассудка на два обособленных ответвления человеческого познания, так как они, напротив, должны быть выведены из общего им источника.

В согласии с Г. Шульце, автором направленной против Канта и Рейнгольда книги «Энезидем» (1792), Маймон не только оспаривал возможность применять категорию причинности или отношение причины и действия к якобы скрывающейся за явлениями "вещи самой по себе", но вообще отрицал существование таковой вне наших познавательных способностей: "Ведь о таковой вещи нельзя составить никакого понятия, и она становится некоей воображаемой величиной или нелепостью (Undinge)".

Так в полемике против Канта, возникшей еще при жизни великого философа, формулировались возражения и аргументы, которым была суждена долгая жизнь. Еще и сегодня к ним прибегают критики Канта (не всегда, впрочем, вспоминая о тех, кто высказал их впервые). Надо заметить, что гегелевская критика в адрес Канта была отчасти опосредована более ранними дискуссиями.

Теперь вернемся к Рейнгольду, к вопросу об отношениях между ним и Фихте. Когда Фихте впервые написал Рейнгольду, он уже прекрасно понимал, что между философией Рейнгольда и его собственной формирующейся системой имеются существенные различия. И все же эти мыслители обменялись первыми письмами. Фихте надеялся на дружбу с Рейнгольдом. В марте 1794 г. он писал Рейнгольду: "Ваше превосходное сочинение о фундаменте философского знания я прочитал несколько раз, и всегда считал его образцом среди образцов". Фихте высоко оценивал идею Рейнгольда об "основоположении", т.е. само стремление вывести философию из одного-единственного основания. Но после появления фихтевского «Наукоучения» (1794) на первый план выдвинулись расхождения между двумя философами. Фихте не был согласен с тем, что основоположением должен стать тезис, касающийся представления и способности представления. В этом случае, что было важно для Фихте, исходят "не из свободы, не из практического императива", а склоняются к "эмпирическому фатализму". Со своей стороны, Рейнгольд не принимал фихтеанского принципа "чистого Я". Но вскоре он увлекся «Наукоучением» Фихте. Это произошло в 1795-1796 гг. Однако, как отмечают исследователи, по своим принципиальным убеждениям Рейнгольд все же не стал правоверным фихтеанцем. Сочинение «О парадоксах новейшей философии» (1799), как и рецензии того времени на фихтевские работы, еще носят на себе следы увлеченности наукоучением Фихте.

В 1797-1799 гг. в духовной жизни Рейнгольда было, однако, и еще одно сильное влияние — со стороны философии Якоби. Оно означало довольно существенный поворот от "чистой" философии, теории познания к учению о вере и религии, а также к критике наукоучения.

В конце XVIII - начале XIX вв. работы Рейнгольда о новейшей философии имели большой резонанс. Достаточно сказать, что раннее сочинение Гегеля «Различия между философскими системами Фихте и Шеллинга» (1801) имело подзаголовок, показывающий, что работа, написана в связи с появлением произведения Рейнгольда «Очерки для облегчения обзора состояния философии к началу XIX века» (1801).

Вместе с Якоби Рейнгольд стал критиковать наукоучение Фихте. Главное обвинение состояло в том, что фихтевское наукоучение пронизано субъективизмом. Рейнгольд подчеркнул, что у Фихте "непосредственная субъективность", "просто субъективность" человека (blosse Subjektivitat) отодвигается в сторону и что центром философии оказывается "абсолютная субъективность", которая становится первоистиной и источником всякой достоверности. Далее Рейнгольд доказывал, что эта фихтеанская субъективность есть лишь мыслимое, лишь логическое. Зная убеждение Рейнгольда, что основополагающим в философии должно стать представление, мы можем предугадать характер дальнейшей критики в адрес Фихте. Последний, согласно Рейнгольду, углубил и довел до предельного завершения трансцендентальный идеализм кантовской философии, потому что у него "объективирующая деятельность трансцендентальной субъективности" стала принципом не только практической, но и всей философии. Фихте отвечал на обвинения Рейнгольда, в свою очередь подвергая критике его философию. "С Вашей точки зрения человек есть лишь созерцающее, а (не свободно полагающее) существо; его жизнь — это всего лишь способствование тому, чтобы с помощью образов следовать ритму природы и быть рядом с нею". Рейнгольд, как уже говорилось, прошел также и через увлечение философией Бардили.

Христоф Готфрид Бардили (1761-1801) в 80-х годах XVIII в. был преподавателем в Теологическом институте Тюбингена, с 1790 г. — профессором в Карлсруэ, затем учителем гимназии в Штутгарте. Первые работы Бардили были посвящены историкофилософскому исследованию понятий и категорий философии («Эпохи главнейших философских понятий», 1788 г.; «О происхождении понятия свободы воли», 1796 г.). Увлечение кантовской философией отразилось в сочинении «Sophylus, или О нравственности и природе как фундаменте мировой мудрости» (1794), написанном в форме диалога, а также в работе «Всеобщая практическая философия» (1796). Затем начался отход от кантианства — в определенной степени под влиянием идей Рейнгольда. В работе «Письма о происхождении метафизики» (1797) Бардили защищал популярную в конце XVIII в. идею о необходимости построить "чистую философию" на фундаменте, созданию которого Кант уделил так мало внимания, — на фундаменте детально разработанного учения о чувствах, чувственном опыте. Работа «Основные положения первой логики» (1800) содержала уже прямые и резкие выпады против Канта. Бардили вознамерился, о чем сообщал подзаголовок работы, представить логику, очищенную от заблуждений прежних логических учений вообще, Кантовой логики в особенности и способную стать некоей "медициной ума" для "больной философии".

Под влиянием кантовской диалектики, рассуждал Бардили, разум превратился в свою противоположность (Unvernunft). Кант пытался, но так и не сумел соединить лейбницевские и локковские идеи. Противоречия, пронизывающие кантовскую философию, по мнению Бардили, разъедают ее подобно раковой опухоли. Что же предлагал Бардили взамен "больной" кантовской философии? Черпая некоторые идеи у Фихте и предвосхищая раннего Шеллинга, он попытался развить "систему рационального реализма", "онтологическую диалектику" — в противовес трансцендентальному идеализму и гносеологизму кантианства. Философия Бардили тоже представляла собой идеалистическую систему, но иного рода. Ее основой было понятие "абсолютного тождества" (absolute Identitat). В одном из писем Рейнгольду Бардили писал: "Каждый должен принять в качестве постулата: все, что действительно, прежде должно быть возможным. Однако понятие действительности каждый имеет прежде, нежели понятие возможности... Но даже и эта действительность не была бы ему знакомой, когда бы ей не предшествовало чувственное раздражение. Здесь становится очевидным, что возможность, которая есть предпосылка для всякой действительности, следует искать в природе мышления. При этом в человеке есть нечто, что виртуально является первым, а в порядке сознания — последним, но что в порядке бытия предшествует обоим — как понятию, так и (чувственному) раздражению... Мысль есть основа всего".

Закон мышления диктует: Одно, Неизменное как Мысль не терпит никакого ущерба, не может быть негативным, а только позитивным. "Его основной закон при этом и есть закон тождества; оно вовсе не поддается различиям с точки зрения качества и модальности, но есть Всеобщее и Необходимое". Мышление как бы пронизывает собой Вселенную. Не растворяясь в материи, мышление образует ее форму. Организм — монада, сформированная мышлением из материи. Если простой организм есть молчащая монада, то человек становится монадой, способной к представлению и мечте. Человек — это существо, в котором мышление приходит к сознанию. И существо, способное на "откровение" Бога, который есть Вселенная. Итак, концепция Бардили образует своего рода мост между трансцендентальным идеализмом Канта и абсолютным идеализмом, философией тождества Гегеля и (раннего) Шеллинга. Рейнгольд (в третьей части своих «Очерков») заметил, что принцип тождества заимствован Шеллингом у Бардили. Шеллинг в своем ответе (опубликованном в томе I «Критического журнала философии», который он издавал вместе с Гегелем) категорически отвел это обвинение. Скорее всего, он был прав. Идея "абсолютного идеализма", пришедшая на смену кантовской трансцендентальной идее, что называется носилась в воздухе тогдашней философии. И к ней разные мыслители приходили самостоятельно — конечно, в споре, размежевании друг с другом. Движение Бардили в сторону "рационального реализма", ставшего одним из звеньев в цепи новых по сравнению с кантианством концепций, как раз и повлияло на Рейнгольда. Речь уже шла об увлечении Рейнгольда идеями Якоби. Якоби, как и Рейнгольд, был заметной звездой второй величины в тогдашней немецкой философии.

Фридрих Генрих Якоби (1743-1819) вырос в семье торговца, который стремился дать сыну хорошее образование, вместе с тем рассчитывая, что тот пойдет по его стопам. И сначала эти ожидания оправдывались. Якоби учился во Франкфурте-на-Майне, в Женеве (где его наставником был выдающийся математик Лесаж); он основательно ознакомился с сочинениями энциклопедистов. В 1764 г. Якоби стал заниматься делами фирмы. Его любимыми занятиями в свободное время были наука и искусство. Дом Якоби в Пемпельхофе близ Дюссельдорфа стал интеллектуальным центром — там бывали Гёте, братья Гумбольдты, Дидро и многие другие видные ученые и философы Европы. Между тем успехи Якоби на хозяйственном поприще были высоко оценены: он стал референтом Баварского министерства внутренних дел по экономическим и таможенным вопросам. Но вскоре Якоби выступил в печати с либеральными идеями, защищал свободу торговли; из-за недовольства, выраженного начальством, он вынужден был оставить государственную службу.

Это дало новый толчок к занятиям литературой и философией, которыми он увлекался со студенческих лет. Влияние творчества Гёте отразилось в написанном Якоби в подражание «Вертеру» философском романе в письмах «Из писем Эдварда Алльвиля» (1775-1776) и в романе «Вольдемар» (1779), которые понравились публике, хотя встретили прохладный прием у некоторых критиков. Следующая важная страница жизни и творчества Якоби — спор с М. Мендельсоном о философии Лессинга. Собственно, спор состоял в выяснении вопроса о том, в какой мере Лессинг был и оставался спинозистом. Этому вопросу посвящена переписка Якоби с Мендельсоном. Часть её Якоби опубликовал, не спросив разрешения у Мендельсона («Об учении Спинозы — в письмах к г-ну Моисею Мендельсону», 1785). Мендельсон ответил сочинением «Моисей Мендельсон к друзьям Лессинга», где он защищал Лессинга от обвинений в спинозизме. Якоби опубликовал реплику «Против обвинений Мендельсона», чем навлек на себя критику кружка берлинских просветителей. Им Якоби ответил в работе «Дэвид Юм о вере, или Идеализм и реализм» (1786).

Политические беспорядки на Рейне, вызванные Французской революцией, заставили Якоби покинуть родные места. В последние годы XVIII и первые годы XIX вв. его сочинения, как и прежде, носили полемический характер. В связи со "спором об атеизме" Фихте Якоби опубликовал «Письмо к Фихте» (1799). К началу XIX в. относятся его выступления против Канта. Став в 1805 г. членом, а в 1807 г. президентом Баварской академии наук, Якоби начал свою атаку на философию другого члена этой Академии — Шеллинга (в сочинении «О божественных вещах и их откровении», 1811). Еще при жизни, в 1812 г., Якоби начал издавать Собрание своих сочинений, публикация которых была закончена уже после его смерти. Философия Якоби не была самостоятельной и развитой системой, а существовала в виде фрагментов, возникавших из его полемики с другими авторами. В предисловии к тому IV Собрания сочинений Якоби писал: "Создание системы для образования (философской) школы никогда не было моей целью. Мои произведения рождались из глубин моей душевной жизни; они следовали историческому движению...". Поэтому идеи Якоби — это, выражаясь современным языком, идеи дискурса, интеллектуальных размежеваний мыслителя с выдающимися философами прошлого и с его знаменитыми современниками.

В центре размежевания Якоби со Спинозой, как и вообще в центре философии Якоби, — понятие Бога. При этом вопреки Спинозе Якоби отстаивает, несомненно в связи с защитой христианства, понятие о личном Боге. Представление о Боге, которое включено в рамки спинозовского пантеизма, неприемлемо для Якоби прежде всего из-за гипертрофированного рационализма Спинозы, который видит в разуме высшее достояние человека, в полноте понятий — его блаженство, а потому не в состоянии постигнуть недоступную понятийному схватыванию бесконечность. Вместе с тем некоторые идеи Спинозы близки Якоби. Так, он поддерживал спинозовское рассуждение о достоверности: когда я обладаю какой-либо идеей, я в точности знаю, что имею ее. В этом и состоит "интеллектуальное созерцание".

В свою философию Якоби вводит в качестве центрального понятие "Gefiihl". Буквально это значит "чувство", но имеется в виду чувство особое. "Сознание вещи мы называем ее понятием, и это понятие может быть только непосредственным понятием. — Непосредственное. понятие, рассмотренное в себе и для себя, без представления — это Gefiihl, чувство". Якоби разъяснял, что лучше, чем немецкие слова Bewuptsein и Gefiihl, его мысли передает французское le sentiment de 1'etre, т.е. чувство бытия. Слово же "сознание" подразумевает нечто родственное представлению и рефлексии, и ассоциировать с ними свое "чувство бытия" Якоби не хотел бы. Благодаря Gefiihl человек уверен в существовании внешнего мира, а также души и Бога. Эта достоверность делает излишними так характерные для теологии и философии доказательства бытия Бога.

Другая важная для нас сторона философии Якоби — его полемика с Кантом. Ф.Г. Якоби указал на фундаментальное, по его мнению, противоречие кантовской философии. С одной стороны, вещи сами по себе аффицируют чувственность, т.е. возбуждают в душе представления. С другой стороны, основополагающий принцип причинности творится субъектом. Необходимо, согласно Якоби, преодолеть это противоречие на пути спекулятивного идеализма. (См. приложение «О трансцендентальном идеализме», «Uber den transzendentalen Idealismus» к диалогу «Дэвид Юм о вере, или Идеализм и реализм», «David Hume uber den Glauben, oder Idealismus und Realismus».)

Другой упрек, адресуемый Канту: несмотря на критику догматизма, учение Канта пронизано им. Утверждение Канта об автономии чистого разума, по оценке Якоби, догматично. Догматизм проявляется и в том, что упомянутые вещи сами по себе приняты в качестве начала философии без надлежащего обоснования, именно в качестве догмы. Кант был прав в том, рассуждал Якоби, что сверхчувственные истины, например идеи, касающиеся Бога, не могут быть доказаны ни рассудком, ни разумом. Но Кант не учел, какую силу и мощь таит в себе непосредственное овладение сверхчувственным. Солидаризируясь с Рейнгольдом, Якоби высказал идею о том, что существуют "факты сознания", которые непосредственно очевидны и не требуют дальнейшего доказательства. "Искать и находить Бога — это для Якоби цель и замысел истинной науки, причем следует отправляться от Gefiihl и от чувственного созерцания, ибо не существует никакого спекулятивного пути к принятию в себя Бога, но есть только непосредственное в сознании духа и Бога... Последняя цель для него — то, что не поддается объяснению: Простое, Непосредственное, Неразложимое".

[Filosof.historic.ru]

http://filosof.historic.ru/books/ite...05/st117.shtml
Выступления против критической философии таких серьезных авторов, как Гердер, Рейнгольд и Якоби, в конце концов заставили Канта (некоторое время считавшего, что "причуды Якоби" с его "напускной мечтательностью" едва ли заслуживают опровержения — см. письмо Марку Герцу от 4 апреля 1786 г.) включиться в полемику. Она ведется в ряде его статей. Так, статья конца 1785 г. «Предполагаемое начало человеческой истории» как бы подводит итог его спору с Гердером и Рейнгольдом, о котором ранее уже шла речь. Как и в других работах, поводом к написанию которых послужили выступления его критиков, Кант уделяет относительно мало места разбору отдельных критических аргументов и полемических выпадов. Он высказывается по существу дела и явно пользуется полемикой, чтобы прояснить, углубить свое понимание. Главное в указанной статье — попытка Канта рационально-логически реконструировать первоначальные этапы человеческой истории, не прибегая к сомнительной "фактографии" в духе Гердера и опираясь только на Первую книгу Ветхого Завета. "Из этого изображения человеческой истории следует: выход человека из рая, предоставленного ему разумом в качестве первого убежища его рода, есть не что иное, как переход от состояния дикости, присущего чисто животным тварям, к [состоянию] человечности, от подчинения инстинкту к руководствованию разумом, — одним словом, из-под опеки природы в состояние свободы. Вопрос о том, выиграл или проиграл человек от этого изменения, не может больше стоять, если принять во внимание назначение его рода, заключающееся не в чем ином, как в поступательном шествии к совершенствованию, как бы ни были ошибочны сами по себе первые, в длинном ряде поколений следующие друг за другом попытки достижения этой цели. — Между тем это движение, которое для рода является прогрессом, [переходом] от худшего к лучшему, не является таковым для индивида". "И вот результат попытки философского [понимания] древнейшей истории человечества: необходимо примириться с Провидением и ходом человеческих дел в целом, направленным не от добра ко злу, но постепенно развивающимся от худшего к лучшему, и каждый со своей стороны и по мере сил своих самой природой призван содействовать такому прогрессу". Эти выводы кантовской философии истории довольно близки философским идеям Гердера, чего не хотели замечать захваченные полемикой противники. Весьма резким и определенным был спор вокруг понятия разума и вокруг рационализма, в который с немалой страстью включился Кант. Его статья «Что значит ориентироваться в мышлении», опубликованная в 1786 г., имела своим поводом упомянутый выше спор между Мендельсоном и Якоби о способах постижения Бога, а также о понимании Спинозы и спинозизма. Кант не забывает о том, что между собой полемизировали его критики. Он указывает на противоречия философии Мендельсона. С одной стороны, последний "без колебаний и с оправданным рвением" признавал "чистый, человеческий разум в собственном смысле слова", позволяющий "ориентироваться с помощью некоего направляющего средства, именуемого у Мендельсона то здравым смыслом («Утренние часы»), то здравым разумом, то простым здравым рассудком («К друзьям Лессинга»)". Кто же мог предположить, продолжает Кант, что всеобщий здравый разум послужит "основоположением для мечтательности и для полного развенчания разума?". И тем не менее это, по мнению Канта, произошло в споре между Мендельсоном и Якоби. В связи с пониманием разума как "ориентирующего" мышления Кант сосредоточивает свои усилия на понимании этой способности чистого теоретического разума. В связи с нею снова разъясняется потребность разума как в теоретическом, так и в практическом применении мыслить Бога. Далее, проясняется понятие "чистой веры разума". Она отличается от веры во что-то, принимаемое за истину (например, в случае положения "Я верю, что существует (город) Рим"), — такая вера легко может превратиться в знание. "Итак, чистая вера разума есть указатель пути, или компас, с помощью которого спекулятивный мыслитель, идя тропами разума, ориентируется в сфере сверхчувственных предметов, а человек с обыденным, но (морально) здоровым разумом может предначертать свой путь как в теоретическом, так и практическом отношении в полном соответствии со всеми целями, отвечающими его назначению, и эта вера разума должна быть также положена в основу любой другой веры и даже всякого откровения".

Понятие Бога и даже убежденность в его наличном бытии могут быть найдены исключительно в разуме, лишь на основе его, и изначально она не может войти в нас "ни благодаря интуиции, ни в качестве послания, исходящего от какого-либо еще более высокого авторитета". Тем самым Кант — в противовес критикам — снова утверждает понимание религии и Бога "в пределах только разума" и на основе его. Попытки критиков противопоставить свою трактовку Бога, обретаемого с помощью чувств, созерцания, откровения, встречают резкое противодействие Канта. Он не отрицает значимости чувств и даже опыта откровения, но утверждает: "Всему должна предшествовать вера разума". Кант делает вывод: "Если, таким образом, оспаривается присущее разуму преимущественное право говорить о вещах, которые касаются таких сверхчувственных предметов, как наличное бытие Бога и будущий мир, то широко открываются двери всякого рода мечтательности, суеверию и даже самому атеизму. Представляется, однако, что в споре Якоби и Мендельсона все нацелено на такое ниспровержение — право же, не знаю, только ли проницательности разума и знания «(благодаря мнимому усилению спекуляции), или даже веры разума; ей вопреки ставится цель учредить такую веру, которую каждый может создавать себе сам по своей прихоти. Трудно не прийти к такому результату, если спинозовское понятие Бога рассматривается как единственно соответствующее всем основоположениям разума и вместе с тем как опровержимое", — пишет Кант. И в связи с этим он отводит упрек Якоби в том, что в «Критике чистого разума» есть уклон в спинозизм.

Кант призывает своих критиков задуматься над последствиями их идей. "Мужи духа и широких убеждений! Я чту Ваши таланты и с любовью отношусь к вашему человеческому чувству (Menschengefuhl — намек на категорию Gefiihl у Якоби — Авт.). Но хорошо ли Вы обдумали, что делаете и куда целите, совершая ваши нападки на разум? Вы, без сомнения, желаете, чтобы свобода мысли сохранялась в неприкосновенности; ибо без нее даже свободному полету вашего гения пришел бы конец". Но, предостерегает Кант, отказ от власти разума имеет непременным следствием не только разгул неразумия, но и подавление свобод. "...Если разум не хочет подчиняться законам, которые он себе дает, то он должен сгибаться под гнетом законов, которые ему дает кто-то другой; ибо без какого-либо закона ничто, даже величайшая бессмыслица, не может длиться сколько-нибудь долго. Стало быть, неизбежным следствием объявленного беззакония в мышлении (освобождения от ограничений со стороны разума) является следующее: в конце концов приходится поплатиться свободой мыслить; ибо не несчастье, а настоящее высокомерие виной тому, что свободу утрачивают, и в буквальном смысле слова утрачивают по легкомыслию". Мудрые предостережения Канта не устарели и сегодня. В XX в., когда атаки на разум стали особенно сильными, их реальным следствием нередко становится именно утрата свободы.

[Вanauka.ru]

http://banauka.ru/4231.html

Родоначальник немецкой классической философии был Іммануіл Кант /1724-1804 гг./. Его теоретическая деятельность делится на два периода. Первый период истекает 60-ми годами XIV века. В настоящее время Кант, занимался преимущественно естественными проблемами, среди которых наиболее известной в науке является его гипотеза, о возникновении солнечной системы с огромной газовой туманности*. В общей форме он утверждал диалектическую мнение о том, что природа имеет свою историю во времени, отвергал идею первого толчка, то есть в этот период в философии Канта преобладали материалистические позиции.
С 70-х годов начинается второй так называемый "критический" период, когда в философии Канта мы найдем и дуализм, и агностицизм, и идеализм. Основные произведения этого периода: "Критика чистого разума" /1781/, "Пролегомены" /1783/, "Критика практического разума" /1788/.
В центре философии Канта стоят проблемы теории познания. Основное, чем отличается подход Канта к решению этих проблем, сравнивая с предыдущими представителями различных философских систем, заключается в том, что он осуществил переход от метафизики субстанции к теории субъекта Главное, за Кантом, не изучение вещей самих по себе, а исследования самой познавательной деятельности человека. Прежде чем познавать мир, считает Кант, нужно познать свое познание, установить его границы и возможности. Это был великий поворот к философии человека.
Кант считает, что человеческий разум познает не "вещи в себе", а явления вещей, результат их воздействия на органы чувств человека. "Вещи в себе" становятся явлением благодаря априорным формам созерцания /пространство-время/ и априорным формам мышления /качество, количество, причинность, реальность и др. /т.е. таким формам которые имеют позадосвідне происхождения/. Следующая ступень познания - это ум, который, за Кантом, завершает мышления и при этом, не создавая ничего нового он запутывается в неразрешимых противоречиях в т. с. "антиноміях" чистого разума. Кант считает, что таких антиномий четыре, но решить их невозможно, поскольку каждую из тезисов, которые составляют антиномии, можно одинаково логически доказать или опровергнуть. В своем учении об антиномиях человеческого разума Кант вплотную подошел к разработке диалектической логики, где противоречия выступают как необходимое условие развития знания.
Внимательное изучение учебников, дополнительной литературы должно подвести студента к пониманию того, что в философии Канта причудливым образом сочетаются материализм /признание объективного существования "вещей в себе"/ и идеализм /утверждение о априорные формы созерцания и разумение/ с агностицизмом /возражения познания объективной действительности/. Это своеобразный компромисс между материализмом и идеализмом.
Очень глубокие мысли высказывает Кант и в других сферах, в частности в области этики. Он много пишет о человеке как часть природы, о человеке как конечную цель познания, а не как средство для любых целей, то есть признает самоценность человека. Кант ставил вопрос о соотношении понятий человек и личность. Известный Кант и как создатель учения о наде сторичну, независимую от условий жизни, общую для всех людей мораль. Он создал учение о так называемом категорический императив /закон, повеление/, что существует в сознании людей, как Вечный идеал поведения. Наличие такого императива предоставляет человеку свободу и, вместе с тем, в совокупности создает всеобщий нравственный закон для общества.

[CALEND.RU]

http://www.calend.ru/person/2615/
Иммануил Кант немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии
22 апреля 1724
293 года назад
— 12 февраля 1804
213 лет назад

Иммануил Кант
Иммануил Кант родился 22 апреля 1724 года в Кенигсберге (ныне Калининград). Четвертый ребенок в небогатой семье шорника, он учился сначала в гимназии, затем в университете Кенигсберга. Из-за сложного материального положения в результате смерти отца оставляет учебу, занимается преподавательской деятельностью. В течение девяти лет Кант жил и работал домашним учителем в аристократических семьях, что давало материальные средства для занятий философскими исследованиями. Первый труд Канта (космогоническая гипотеза) был разработан с 1747 по 1755 год. В 1755 году получил звание приват-доцента университета. Следующие пятнадцать лет, в ожидании профессуры, служил в Кенигсбергской дворцовой библиотеке в должности помощника библиотекаря. После получения степени доктора наук преподавал в течение 40 лет. В 1770 году получил должность профессора логики и метафизики в родном университете.
Кант работал над решением четырех задач: метафизики, морали, религии, антропологии. Главными работами в области гносеологии, этики, эстетики, благодаря которым идеи Канта широко распространились, были «Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждения». В теории познания Кант выделил категории: количества, качества, отношения, модальности. Этика в биографии Канта рассматривалась с двух позиций: человека, как явления и вещи в себе. В эстетике великого философа выделяются идеи прекрасного, возвышенного (динамического, математического). Скончался Иммануил Кант 12 февраля 1804 года в Кенигсберге.

© Calend.ru

[Открытая реальность]

http://openreality.ru/school/philoso...nclassic/Kant/
Иммануил Кант (1724–1804) всю жизнь провел в Кенигсберге. Происходил из простой семьи: отец его был мастером одного из цехов. Получил обычное гимназическое образование, потом окончил университет. Долгие годы работал библиотекарем, преподавал в университете. Профессором он стал лишь в возрасте 46 лет — как раз тогда, когда наступил переломный момент в его философском творчестве. Потом стал деканом одного из факультетов, ректором Кенигсбергского университета. В старости он отошел от преподавательской деятельности.

С детства Кант отличался слабым здоровьем и впоследствии сам разработал для себя распорядок дня. Как гласит легенда, жители города по Канту, шедшему на лекции в университет, сверяли часы. Лишь дважды он опоздал: первый раз он зачитался работой Руссо «Эмиль, или О воспитании», а второй раз его вывело из равновесия сообщение о взятии Бастилии восставшим французским народом. Вся биография Канта укладывается в один абзац. Поэтому жизнь Канта является жизнью духовной, творческой, именно здесь гораздо больше событий.

Источники кантовской философии. Творчество Канта обычно делят на два периода: докритический и критический (соответственно названиям трех его основных работ):

«Критика чистого разума»
«Критика практического разума»
«Критика способности суждения»

Первую работу Кант написал в 47 лет. До этого возраста (докритический период) он преподавал метафизику по учебнику Баумгартена — ученика Вольфа (ученика Лейбница), то есть был, что называется, школьным метафизиком лейбницианского направления. Интересовался научными проблемами — в основном космологией и астрономией, разработал свою теорию возникновения мира, которая до сих пор входит в различные энциклопедии. Затем, как пишет сам Кант, чтение работ Давида Юма пробудило его от догматической дремоты. Это чтение показало, что проблема познания не так проста.

Юм показал, что если исходить из того, что знания поступают посредством чувств, то оказывается, что никакого знания о внешнем мире нет. Научное знание — это знание о причинно-следственных связях, но знание о причинности, по уверению Юма, существует только как привычка человека, как некая вера. О самой по себе причинности в природе мы ничего не можем знать. Но возникает парадокс. Существуют такие науки, как математика, естествознание (главным образом физика), которые явно оперируют понятиями причинно-следственных связей, открывают истину, но, тем не менее, разум неумолимо жестко указывает, что такие связи непознаваемы.

Осознание этого парадокса пробудило Канта от догматического сна, и он решает подвергнуть сам разум критическому исследованию, чего до него никто никогда не предпринимал. Он пишет первую работу — «Критика чистого разума», во Введении к которой говорит о том, что он имеет в виду не критику различных философских школ и систем, а критику самого разума, самой познавательной способности человека. Разум же имеется в виду чистый, т.е. не наполненный эмпирическим содержанием, разум как таковой, как способность к познанию.

Здесь явно видно влияние лейбницевской школы, поскольку, как мы помним еще из спора Лейбница с Локком о теории врожденных идей, на аргумент Локка, что нет ничего в уме, чего первоначально не было бы в чувствах, Лейбниц добавил: «кроме самого ума». То есть ум, как некоторая способность мыслить, все-таки не зависит от чувств. Это разделение на разум как способность мышления, как некоторая форма мышления, и чувственный материал как содержание этого мышления, то, что приходит из опыта, — это разделение Кант переносит в свою критическую философию из докритического периода. Поэтому нельзя резко противопоставлять докритического и критического Канта.

Из других философов, которые повлияли на Канта, стоит отметить Жан-Жака Руссо, но он повлиял уже на написание второй работы — «Критика практического разума», где Кант исследует вопросы происхождения морали. В третьей работе («Критика способности суждения») Кант пытается объединить идеи, высказанные в «Критике чистого разума», исследующей начала науки, и «Критики практического разума», исследующей начала нравственности», соединить их при помощи анализа целеполагающей деятельности. Человек всегда действует посредством целеполагания, оно имеется в форме и нравственной, и научной деятельности, и в природе самой по себе.

Поэтому эта работа является заключительной из трех «Критик». Кроме того, следует отметить еще одну работу позднего Канта — «Религия в пределах только разума». Кант еще в начале «Критики чистого разума» пишет, что он предпринял этот труд, чтобы освободить веру, указав пределы разума.

Есть у Канта еще одна работа — «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей возникнуть в смысле науки» (или просто «Пролегомены»), написанная после «Критики чистого разума» и являющаяся ее авторским конспектом. Поэтому прежде всего я рекомендую читать «Пролегомены» — она более краткая и, что самое главное, содержит в себе практически все мысли, изложенные в «Критике чистого разума», но в схематичной форме, без доказательств.

«Критика чистого разума». Работа состоит из Введения и из двух книг («Трансцендентальное учение о началах» и «Трансцендентальное учение о методе»). Первая книга делится на два больших раздела: «Трансцендентальная эстетика» и «Трансцендентальная логика». «Трансцендентальная логика» также делится на два раздела: «Трансцендентальная аналитика» и «Трансцендентальная диалектика».

В этих двух разделах («Эстетике» и «Логике») Кант исследует соответственно две человеческие способности познания: чувственность и разум. «Эстетика» не имеет никакого отношения к искусству, этот термин Кант берет в чисто этимологическом смысле, производном от греческого слова «айстесис» («ощущение»). Поэтому «Трансцендентальная эстетика» есть раздел «Критики чистого разума», объясняющий механизм чувственного познания, а «Трансцендентальная логика» объясняет, каким образом возможно познание разумное.

Разум может применяться человеком по-разному: во-первых, строго по правилам, продиктованным самим разумом (в рамках формальной логики, научного познания — это будет собственно рассудочное познание, к которому привыкли люди, и эта способность дает нам научное знание, не претендующее на познание мира вещей в себе); во-вторых, разум (Кант не делает сущностного различия между рассудком и разумом, как это будет делать впоследствии Гегель или как это делали Плотин, Николай Кузанский или Спиноза.

По Канту рассудок и разум есть одна познавательная способность, просто рассудок опирается на опыт, а разум пытается выйти за пределы опыта) может делать попытку проникнуть в мир вещей в себе или охватить некую целостность, которая не дается нам в опыте. Такой рассудок, такой разум следует подвергнуть особому исследованию, поскольку тенденция имеется, есть склонность изучать, исследовать мир вещей в себе и подвергать исследованию некоторые общие целостности, чем и занимается философия, понимаемая как метафизика. Именно это стремление разума проникать в мир вещей в себе Кант и исследует в «Трансцендентальной диалектике».

Для того чтобы подвергнуть критическому анализу познавательные способности человека, Кант проводит сначала классификацию всех суждений. Он утверждает, что, с одной стороны, все суждения могут быть или априорными, или апостериорными (апостериорными — т.е. выводящимися из опыта; например, как пишет Кант, суждение «дом стоит на пригорке» явно вытекает из опыта). Суждения априорные не зависят ни от какого опыта (к таковым относятся все врожденные, как утверждали сторонники теории врожденных истин, суждения типа: «часть больше целого» или закон тождества, закон не противоречия). Они появляются в нашем уме независимо от всякого опыта.

С другой стороны, что очень важно для Канта, суждения бывают аналитическими и синтетическими. Аналитические — это те суждения, в которых все содержание вывода имеется уже в посылках, т.е. это суждения, в которых нет прироста знания. Синтетические суждения — те, в которых содержание вывода больше того содержания, которое находится в посылках. Понятно, что любое научное суждение ценно именно своей синтетичностью, т.е. тем, что дает прирост знания.

Аналитическое суждение — то, при помощи которого поясняют что-нибудь известное, делают его более удобным и ясным. Это как раз те суждения, которые критиковали еще Ф.Бэкон и Р.Декарт, т.е. составляющие метод схоластической логики, неспособной привести к научным открытиям, а лишь растолковывающей то, что и без того всем давно известно.

Апостериорные суждения, будучи индуктивными, не абсолютно истинны, поэтому научными, дающими совершенные, истинные знания, могут быть только априорные суждения. С другой стороны, научными суждениями могут быть только синтетические суждения, которые дают прирост знания. Поэтому Кант ставит вопрос: как возможны синтетические суждения априори? Ответ на вопрос о том, какова природа научного (в данном случае это означает: истинного) знания, кроется в ответе на вопрос: как возможны синтетические суждения априори?

Все апостериорные суждения — явно синтетические, поскольку данные опыта всегда дают нашему уму какую-нибудь новую информацию. Когда я смотрю вокруг себя, я всегда вижу что-то новое. Поэтому суждения типа: «этот дом стоит на пригорке» — это суждение и синтетическое, и апостериорное, но не собственно научное.

Кант, как и его предшественники, в том числе Платон, не подвергает сомнению, что истинное знание существует. Вопрос лишь в том, как возможно это знание. То, что истинное знание существует в некоторых науках, для Канта также очевидно. Примером являются математика и естествознание. Математические суждения, по Канту, всегда синтетичны и априорны; любая математика оперирует числами, не возникающими из чувственных восприятий, поэтому и числа, и геометрические понятия — точки, прямой, окружности — являются данными нашего ума и, следовательно, априорны. Любое математическое высказывание (кроме нескольких аксиом) всегда синтетично.

Кант приводит пример: 7 + 5 = 12, и это синтетическое суждение, поскольку 12 не содержится ни в 7, ни в 5. И сколько бы мы ни рассматривали каждое слагаемое этого равенства, мы не найдем ни в одном из них той суммы, которая в конце концов получается. Поэтому математические суждения синтетичны и априорны.

Естествознание также включает в себя некоторые синтетические априорные суждения. Суждения, являющиеся принципами, законами естествознания, являются синтетическими и априорными. Например, как указывает Кант, это закон сохранения материи, а также закон, согласно которому всякому действию существует противодействие, равное ему по величине (третий закон Ньютона). Такие суждения являются синтетическими (они дают новые знания) и априорными, поскольку они не вытекают из частного конкретного опыта.

Если метафизика претендует на то, чтобы быть наукой, т.е. давать истинное знание и прирост знания, она также должна включать в себя синтетические априорные суждения. Поэтому, по Канту, ответ на вопрос: возможна ли метафизика — также сводится к ответу на вопрос: имеются ли в метафизике такие суждения, которые могут быть названы синтетическими и априорными? Поэтому истинная задача чистого разума заключается в ответе на следующий вопрос: как возможны априорные синтетические суждения? Неопределенность и шаткость метафизики до сих пор, как уверяет Кант, состояла в том, что философы не различали аналитические и синтетические суждения.

Структура «Критики чистого разума» сводится к четырем вопросам:

Как возможна чистая математика?
Как возможно чистое естествознание?
Как возможна метафизика как природная склонность?
Возможна ли метафизика как наука?

Прежде чем перейти к ответу на эти вопросы, Кант дает несколько определений. Понятиями, весьма важными для понимания «Критики чистого разума», являются понятия «вещи в себе» и «явления», а также часто используемые Кантом понятия «трансцендентальный» и «трансцендентный».

Кант пишет: «Я называю трансцендентальным всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможно априори». То есть трансцендентальным является познание не опытное, не эмпирическое, а то познание, которое оперирует только априорными данными. Трансцендентальное познание — это познание, занимающееся видами нашего знания постольку, поскольку это знание возможно априори. Собственно, вся кантовская философия, изложенная в «Критике чистого разума», есть трансцендентальная философия.

Слово «трансцендентный», которое Кант также использует, означает «превосходящий все наши способности познания». В данном случае можно сказать, что это пара понятий: трансцендентальное познание — это чистое познание, лишенной всякой эмпирической данности, а трансцендентный — это то, что превосходит пределы нашего познания. Нельзя сказать: «трансцендентное познание» — это нонсенс, «горячий лед».

Другая пара понятий — «явление» и «вещь в себе». Одна из целей кантовской философии — попытаться доказать реальность существования внешнего мира. Ведь если мы будем считать, что все существующее во внешнем материальном мире дается познанию посредством наших органов чувств, то оказывается, что знание о мире — это знание о восприятиях, и поэтому нет разницы между внешним миром и восприятием.

Следовательно, от внешнего мира можно спокойно отказаться. Это путь, по которому шла философия сенсуализма, вытекавшая из локковских принципов и доведенная до логического конца в учениях Беркли и Юма. Поэтому, логично рассуждает Кант, если мы уверены в существовании внешнего мира, мы должны сделать вывод и о том, что не все, что есть во внешнем мире, существует в качестве явлений, т.е. в качестве того, что является нашим органам чувств, а также иным познавательным способностям человека.

Это то, что Кант назвал «вещью в себе»: некоторая объективная реальность, существующая независимо от человека и никоим образом не могущая быть им познанной — ни посредством его разумной, или рассудочной, способности, ни посредством чувственных восприятий. Если бы это было возможно, мы могли бы сказать, что это лишь явление и потому сводится к данным органов чувств, а отсюда лишь один шаг до солипсизма (признания единственной реальностью только своего «я»).

Человек в познавательной деятельности всегда имеет дело с явлениями. Но явления существуют постольку, поскольку существуют вещи в себе; явления обусловлены вещами в себе. Без вещей в себе явлений не существует. Но познать вещи в себе, сказать о них ничего нельзя, поскольку они есть именно вещи в себе. Казалось бы, это очевидно, но почему-то всегда возникает непонимание: почему нельзя познать вещь в себе? По определению. Если мы ее познаем, она уже становится явлением, а не вещью в себе. А если познал, значит, вещи в себе уже нет, а есть явление; значит, внешнего мира нет. Мы опять попадаем в ситуацию скандала в философии.

Вторая проблема, которую Кант стремится решить — это проблема, которую поднял Юм, что причинно-следственные связи непознаваемы. То есть то, что познают науки, то, что человек познает всю свою жизнь, оказывается в принципе непознаваемым. Юм строил свою критику причинно-следственных связей на основе сенсуализма Локка и Беркли. Поэтому естественно, что ответ на вопрос о том, каким образом все же возможно познание каузальных связей, для Канта возможен только при посредстве использования дихотомии «вещь в себе» и «явление».

Ответ на вопрос, как возможна чистая математика, дается Кантом в «Трансцендентальной эстетике», исследующей чистые чувственные созерцания; на вопрос, как возможно чистое естествознание, дается в «Трансцендентальной аналитике», исследующей чистый рассудок без примеси чувственных данных. Существование метафизики в качестве природной склонности и возможность ее существования в качестве науки исследуется Кантом в разделе «Трансцендентальная диалектика», имеющем своим предметом разум как некую рассудочную способность познания, пытающуюся выйти за пределы явлений.

«Трансцендентальная эстетика», как и все остальные разделы, начинается с определений. Кант, следуя терминам, восходящим к аристотелевской традиции, разделяет то, что нам дается в явлении, на два типа: с одной стороны, в каждом явлении есть его материя — то, что именно является в данном явлении, что соответствует ощущениям, а с другой стороны — форма явления, т.е. то, что это явление в нашей чувственной познавательной способности неким образом упорядочивается.

Понятно, что материя всегда соответствует апостериорному познанию, а форма дает знание априорное, ибо она есть то, что упорядочивает данную материю. Поэтому ответ на вопрос о том, как возможны синтетические априорные восприятия, о том, как возможно вообще восприятие внешнего мира упорядоченным образом, сводится именно к исследованию формы явления. Кант изолирует чувственность, изолирует материю, изолирует конкретное содержание чувственности и исследует только форму явления.

Отсекая, таким образом, последовательно все содержание материальных явлений, отсекая любую данность явлений (то, что может быть названо материей), Кант утверждает, что после такой операции отсечения остаются только две чистые формы чувственного созерцания как принципы априорного знания: пространство и время. Материя есть все многообразие материального мира, которое дается нам в явлениях, а формы только две — пространство и время. Благодаря этим формам и достигается упорядочивание мира явлений. Благодаря форме пространства мы видим предметы отделенными друг от друга, а благодаря форме времени мы видим предметы следующими друг за другом.

Исследуя последовательно пространство и время как принципы априорного знания, Кант утверждает, что пространство не есть эмпирическое понятие, выводимое из внешнего опыта, поскольку сам внешний опыт становится возможным благодаря представлению о пространстве. Поэтому пространство есть необходимое представление и при этом представление априорное, поскольку оно невыводимо из опыта и лежит в основе всех внешних созерцаний. Пространство упорядочивает только явления, оно есть априорная форма нашего созерцания, поэтому пространство не относится к миру вещей в себе.

Пространство есть лишь свойство нашего сознания, т.е. не что иное, как форма всех явлений внешних чувств, субъективное условие чувственности. Само восприятие внешнего мира как упорядоченного многообразия явлений и предметов становится возможным лишь потому, что пространство как форма созерцания уже имеется в нашем сознании. Пространство не есть явление. Наоборот, любое явление становится явлением постольку, поскольку существует в пространстве.

Наука, основывающаяся на этом априорном принципе, на пространстве как априорной форме чувственности, есть геометрия. Поэтому геометрия и есть наука, что она имеет в своей основе некую априорную форму, при помощи которой и достигается возможность точного научного знания. Фраза: «Все вещи как внешние явления находятся друг подле друга в пространстве» общезначима и является выражением некоего закона тождества.

То же самое Кант пишет о времени. Время также не есть эмпирическое понятие, выводимое из опыта, ибо в основе нашего познания также лежит априорное представление о времени. Время тоже есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний. Все явления могут исчезнуть, но само время устранить нельзя. Попытайтесь закрыть глаза и представить себя в некоем нематериальном мире — время, тем не менее, будет существовать. Поэтому время существует априорно, только, в отличие от пространства, время есть внутренняя, а не внешняя априорная форма чувственности (вспоминаем деление Локком опыта на два вида — внешний и внутренний).

Время априорно, поскольку его нельзя получить из опыта. Скажем, положение, что время имеет одно измерение, невозможно получить из опыта — это есть свойство, уже заданное нашему сознанию. Поэтому мы можем судить о движении в мире постольку, поскольку уже имеем в сознании некое представление о времени. Время, как и пространство, не есть свойство вещей в себе. Если бы оно было присуще вещам в себе, оно не было бы предметом познания, поэтому время есть не что иное, как форма внутреннего чувства, априорная форма созерцания.

Таким образом, существуют только два источника чувственного познания, делающие это познание истинным и необходимым: пространство и время. Только из этих двух источников можно априори почерпнуть синтетическое знание. На основе этих форм и строится математика: на основе внешней формы чувственности — пространства — основывается геометрия; на основе времени как априорной внутренней формы чувственности основывается арифметика. Это две науки, являющиеся основными, на их основе строятся все остальные многочисленные математические науки.

По Канту, вытекает вывод: пространство и время не есть свойства объективного мира, не есть свойство вещей в себе, а есть свойство человеческого сознания. Подобные рассуждения по поводу времени мы уже видели у Августина. Но Августин говорил о времени как о «протяженности души» и «протяженности духа» (имеется в виду, возможно, Дух Святой). То есть время для Августина — это и субъективная, и объективная категория, но не материальная.

У Канта же никакого перехода ко времени и пространству как объективным категориям нет. В отличие от Августина и Плотина (в действительности, впервые концепция пространства и времени как объективных форм чувственности встречается именно у Плотина), Кант пытается следовать только по научному пути, сознательно избегая всякой религиозной проблематики, хотя он не считал себя человеком неверующим. Тем не менее, в своей философии он пытался рассуждать с точки зрения ученого как беспристрастного исследователя истины. Оказывается, что разум нам говорит одно: пространство и время в мире объективно не существуют, они есть субъективные формы нашей чувственности.

Следующий раздел кантовской «Критики чистого разума» — «Трансцендентальная логика». Первым делом в «Трансцендентальной аналитике» Кант исследует проблему рассудка. Кант сразу утверждает, что чистого рассудка и чистого разума в природе нет; любое знание всегда начинается с опыта, и знание без опыта пусто, знание всегда имеет в себе некую материю.

Но чтобы исследовать то, каким образом это знание в нас существует и формируется в виде суждений и умозаключений, нужно, тем не менее, постараться абстрагироваться от материи познания и сосредоточиться только на чистом рассудке, т.е. на форме рассудка — так же, как в первой части Кант сосредоточился на формах созерцания. Метод, к которому прибегает Кант в «Трансцендентальной эстетике», применяется им и в «Трансцендентальной аналитике», только в более детальном виде.

Кант отвлекается от всяких частностей, от материи познания и имеет дело только с формой мышления. Форма мышления выражается в чистых понятиях, которые существуют не сами по себе, а всегда связываются в суждения. Поэтому любая операция рассудка есть операция по формулированию некоторых суждений. Следовательно, все действия рассудка можно свести к суждениям. «Рассудок есть способность составлять суждения».

Но рассудок не просто составляет суждения, но составляет их, пользуясь некоторым принципом, находящимся в нем самом, благодаря которому все многообразие данных, поступающих в рассудок от органов чувств, этой функцией рассудка приводится в некое единство. Существует огромное многообразие внешних предметов, это многообразие через чувственность поступает в рассудок, и рассудок делает некое суждение.

Эта операция рассудка есть некоторая функция, вытекающая не из данных органов чувств, а основанная на том, что в рассудке имеется некоторая способность, подводящая все различные впечатления и представления под одно общее представление. То есть рассудок — это некоторая функция, способность соединять, приводить в единство все чувственные восприятия.

Далее Кант рассуждает следующим образом. Поскольку вся унифицирующая, объединяющая деятельность рассудка сводится к формулированию суждений, то чтобы исследовать априорные формы рассудка, нужно исследовать все виды суждений. Поэтому Кант разбивает все суждения на четыре вида: суждения о количестве, суждения о качестве, суждения отношения и модальности.

В каждом из этих видов есть три типа суждений, поэтому все суждения сводятся к одному из 12 типов. Соответственно двенадцати типам суждений Кант выводит двенадцать категорий, группируемых по четырем типам: категории количества, категории качества, категории отношения и модальности.

Категории количества:

единство
множественность
целокупность

Категории качества:

реальность
отрицание
ограничение

Категории отношения:

субстанция и акциденция
причина и действие
общение (или взаимодействие между причиной и действием)

Категории модальности:

возможность — невозможность
существование — несуществование
необходимость — случайность

Кант утверждает, что именно эти 12 категорий объемлют собою все возможные формы рассудка, при помощи которых возможен синтез многообразного в познании. То есть эти категории и есть искомые априорные формы рассудка. Категории не даются в качестве материи познания, они не познаются опытным путем — наоборот, все наше рассудочное познание возможно только потому, что в сознании имеется понятие, скажем, о субстанции, о единстве, о множественности и т.д. Это есть априорные формы нашего рассудка. Каким образом эти категории выполняют функцию рассудка, каким образом они участвуют в функции приведения в единство материальных данных нашего познания?

Кант утверждает, что в человеческом сознании имеются две формы, которые приводят в единство наши рассудочные и чувственные знания, два принципа, обеспечивающие возможность знания: принципы синтетического единства апперцепции и трансцендентального единства апперцепции. Принцип синтетического единства апперцепции, попросту говоря, показывает один очевидный факт — факт единства познающего субъекта. То есть субъект есть некое единое целое, «я», и познание в этом «я» приводится в единство (синтетическое единство апперцепции). Это «я» априорно и никоим образом не выводится из опыта.

По Канту получается, что научное знание, т.е. знание, основывающееся на синтетических суждениях априори, также существует постольку, поскольку в человеческом сознании существуют априорные формы рассудка и существует сам субъект познания. Из «Трансцендентальной аналитики» Канта также вытекает парадоксальный, на первый взгляд, вывод о том, что законы природы существуют не как законы объективного мира (мира вещей в себе), а как законы нашего рассудка.

Человеческий рассудок оказывается законодателем природы. Не сами по себе вещи вступают во взаимодействие, которое определяется некими законами природы. Об этом ничего сказать нельзя. Законы природы существуют постольку, поскольку существует субъект познания этого мира.

Какой вывод мы можем сделать из этих положений «Трансцендентальной эстетики» и «Трансцендентальной аналитики»?

Казалось бы, Кант противоречит самым обыденным представлениям о мире: о том, что пространство и время не есть свойства вещей, о том, что законы мира также не есть свойства этого мира, а все это — и пространство, и время, и законы — суть свойства разума и показывают конституирующую способность рассудка, т.е. именно разум создает, предписывает миру законы, которые мы познаем в качестве якобы законов этого мира. Но в действительности то, к чему Кант пришел, является серьезным и большим открытием в области философии.

Кант не ставит своей целью исследование религии — он поступает как строгий ученый, исследуя те данные, которые даются нам в опыте. Опыт, по Канту, существует только как некий источник, материальное содержание научного знания. Для Канта опыт есть источник существования научного (т.е. абсолютно достоверного) знания. И если бы Кант включил в «Критику чистого разума» религиозный опыт, следствие было бы неизбежным: он создал бы религию как науку, т.е. науку о Боге, как есть наука о числах, о природе — математика и естествознание.

Но для любого человека очевидно, что наука о Боге невозможна. Невозможна наука об абсолютно свободном и абсолютно независимом Существе, обнимающем Собою все, — это парадоксальное и противоречащее самому себе утверждение. Чувственность оперирует созерцаниями, единство этих созерцаний обеспечивается некоторыми априорными формами чувственности; рассудок оперирует категориями, и категории являются априорными формами рассудка. Но разум может оперировать и идеями. Именно идея есть понятие, являющееся ключевым для «Трансцендентальной диалектики».

По Канту, идея пока еще имеет в себе больше вопросов, чем ответов. Здесь Кант приступает к наиболее трудному для него исследованию. Если в первых двух разделах ответ как бы стоял у него перед глазами, он знал, что математика как наука существует и нужно просто исследовать, благодаря каким способностям она существует (то же было и в «Трансцендентальной аналитике»), то в «Трансцендентальной диалектике» Кант пускается в свободное плавание исследователя: он не знает, каков будет ответ (возможна метафизика как наука или невозможна?). Поэтому и понятие идеи не столь ясно с самого начала, как понятие созерцания и понятие рассудка.

Для Канта ясно одно: метафизические идеи есть идеи целокупности — идеи, в которых разум пытается выйти за пределы опыта (а в опыте всегда дается некоторая частность). Идея оперирует всегда целокупностью. Философа-метафизика не интересует конкретный предмет — его интересует душа, мир в целом, бытие Бога. Эти три проблемы, по Канту, и составляют единственно истинное общее содержание любой метафизики -проблема души, проблема мира и проблема Бога.

Таким образом, существуют три метафизические идеи, сводящиеся к трем идеям единства: единство нашего внутреннего опыта; мир как единство, т.е. идея, содержащая в себе абсолютное единство всех внешних явлений; и Бог как идея, обеспечивающая единство всех явлений вообще — внутренних и внешних. Поскольку метафизика пытается посредством разума ответить на вопрос о том, каковы условия единства внутренней жизни человека (т.е. осветить идею души), единства внешних явлений и всеобщего единства, то предметом рассмотрения в «Трансцендентальной диалектике» являются рациональная психология, рациональная космология и рациональная теология.

Кант приходит к выводу, что все три идеи чистого разума — онтологическая, космологическая и телеологическая, — оказывается, не имеют под собой научной основы. То есть метафизика в качестве науки существовать не может. Метафизика если и может существовать, то только в качестве критики чистого разума — именно того, чем Кант и занимался в одноименной работе.

В «Критике чистого разума» Кант разрушил всю метафизику, однако, в следующей работе он, можно сказать, пытается воссоздать то, что он с таким усердием разрушал. Кант не создает метафизики, но если в «Критике чистого разума» он утверждал непознаваемость вещей в себе, то в «Критике практического разума» он утверждает, что о мире вещей в себе кое-что можно сказать. Если в «Критике чистого разума» Кант утверждал, что бытие Бога нельзя доказать, то в «Критике практического разума» он выдвигает собственные доказательства бытия Бога.

Практический разум, по Канту, есть разум деятельный, относящийся к деятельности человека как свободного нравственного существа. То есть практическое есть все то, что возможно благодаря свободе. У человека есть только две способности познания — чувственность и разум. Разум можно по-разному применять: по отношению к познанию истины, а можно применять по отношению к практической деятельности людей, к этике.

Такой разум, направленный на нравственный предмет, называется практическим разумом — это тот же самый разум, о котором шла речь в «Критике чистого разума», просто направленность его несколько иная. Поскольку разум тот же самый, то и задачи исследования практического разума остаются теми же самыми, как и способы и методы исследования. «Критика практического разума» состоит из двух частей: «Трансцендентальной аналитики» и «Трансцендентальной диалектики».

Кант утверждает, что человек свободен. Этот факт есть некое противоречие с тем, что доказывалось в «Трансцендентальной аналитике»: все, что в мире делается, делается по принципам законодательства самого же разума. Но оказывается, что сам человек свободен, и именно исследование человека как свободного существа есть предмет исследования практического разума.

Понятие свободы есть опора всего здания практического разума. Разум мы знаем априори, значит, и понятие свободы мы также знаем априори, поэтому разум является условием морального закона. Поскольку моральный закон коренится в самом разуме, а не постигается при помощи органов чувств, то в «Критике практического разума» отсутствует «Трансцендентальная эстетика». Все законодательство практического разума исходит из самого же разума.

Конечно, есть некоторые данные о мире, которые входят в нас через органы чувств, и эти факты могут каким-то образом способствовать нашим поступкам, которые можно оценивать с точки зрения нравственности или безнравственности, и это также может быть названо моралью, но эта мораль, эта этика не есть собственно этика.

Кант различает два вида этики: этика автономная и этика гетерономная. Собственно этика есть этика автономная, самостоятельная — этика, в которой разум сам диктует себе законы. Этика гетерономная — это этика, зависящая от чего-либо другого, в данном случае от каких-либо внешних обстоятельств. Понятно, что внешние обстоятельства могут на нас воздействовать, мы можем под влиянием этих обстоятельств совершать поступки, но легко понять, что этот поступок будет оцениваться как нравственный или безнравственный с точки зрения автономного разума, автономной этики.

Этика ориентируется всегда не на то, что существует, а на должное — на то, что человек должен делать. Поэтому понятие долга в этике Канта, в его «Критике практического разума» является одним из основных понятий. Мы все понимаем долг как некое принуждение, некую неприятную, обременительную обязанность. Человек должен что-то сделать, но ему не хочется, и он всех ругает, клянет судьбу, но вынужден, скажем, утром делать зарядку, чистить зубы, помогать ближним — и все это ему страшно надоело.

Долг в понимании Канта есть нечто совсем другое — а именно законодательство разума. Долг для практического разума — то же самое, что закон для разума чистого. Нравится мне это или нет, но закон всемирного тяготения действует, являясь, по Канту, свойством не природы, не вещей в себе, а самого моего разума. Долженствование разума в области этики тоже есть закон разума — только разума практического.

Кант здесь выступает как строгий последовательный ученый: есть факты существования разума, свободы и нравственности. Мы должны исследовать эти факты. Остальное — существование Бога, загробное воздаяние — нам не известно и мы не можем на них основывать никакую науку (науку, а не учение о нравственности и не нравственное богословие), тем более науку о нравственности.

Есть некоторое правило, которое характеризует наше долженствование, вынуждающее объективное принуждение к поступку. Есть долг, т.е. нравственный закон в нас, который выступает в качестве некоторого правила, которое мы можем выразить при помощи языка, формализовать. Это правило Кант называет императивом. Этот императив объективен, поскольку не зависит от человека и тем самым отличается от максимы (т.е. субъективного правила — правила, которому может следовать каждый отдельный человек).

Императив объективен, он есть свойство самого разума. Объективен не в том смысле, что существует вне человека — разум объективен постольку, поскольку он не зависит от человека; человек рождается с разумом. Императив определяет только волю, а не сам поступок, поэтому он категорический. Я могу повиноваться этому императиву или не повиноваться, но он определяет мою волю. Поэтому императив всегда будет категорическим.

Этот императив отвечает всем требованиям, которые Кант предъявлял к синтетическим суждениям априори; императив всеобщ (ибо он априорен и потому есть свойство самого разума), он формален, т.е. есть форма, а не зависит от содержания (этим объясняется, что этика автономна, а не гетерономна).

Категорический императив, т.е. основной закон чистого практического разума (чистого разума, т.е. оперирующего только формами мысли, без материи) гласит: поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства. Проще говоря, поступай так, чтобы причина, повод, по которому ты совершаешь тот или иной поступок, могли быть объявлены всеобщим нравственным принципом. Если я уверен, что мой поступок вызван именно этим правилом, значит, это и есть категорический императив.

Категорический императив не есть некоторый долг, который вынуждает нас как-то действовать: поступайте так, чтобы вам не было стыдно за бесцельно прожитые годы... и т.д. Это не есть некоторое воспитательное правило — это закон, который вложен в нас, мы живем с этим законом. Это внутреннее законодательство нашего практического разума. Мы можем его не слушаться, можем забыть или постараться залить его вином, но совесть, которая есть проявление категорического императива, подсказывает нам, что мы поступаем нехорошо.

У Канта есть другая формулировка этого же принципа, которая гласит: поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился к нему только как к средству. Долг, резюмирует Кант, велит нам собственное совершенство и чужое счастье.

В этике Канта воля не зависит от эмпирических условий, от знаний о внешнем мире — это чистая воля, которая определяется только формой самого закона. Поэтому моральный закон есть императив, он повелевает категорически, т.е. это ничем не обусловленный закон. Наша воля зависит от этого закона и принуждается им посредством разума, поэтому моральный закон проявляется как долг.

Кант выводит важный принцип о святости воли: святость есть неспособность к максимам, противоречащим нравственному закону. Воля святая — это воля, которая имеет такую же максиму, как и категорический императив, в которой повод поступка и долг совпадают. Это воля, которая осуществила категорический императив.

Итак, поскольку разум подчиняется только категорическому императиву, то, следовательно, разум не зависит от мира внешнего, от мира явлений (этика автономна, а не гетерономна) — значит, разум свободен. Наличие в нас категорического императива показывает, что разум свободен, как бы ни казалось некоторым противоречием, что разум подчиняется долгу и одновременно свободен.

Кант говорит - поскольку в нас есть категорический императив и он не зависит от внешнего мира, следовательно, наш разум свободен, потому что он свободен и в положительном смысле — имеет свое собственное законодательство. Ведь кто может считаться свободным? Тот, кто сам себе господин. Наш разум — сам себе господин, т.е. имеет в себе самом свое собственное законодательство. Он свободен и в отрицательном смысле, т.е. не зависит от внешнего мира.

Поскольку разум свободен, то основой этики не может быть принцип счастья, ибо счастье всегда есть некоторая эмпирическая данность. Принцип счастья, исходящий из максимы себялюбия и благоразумия, может лишь советовать, как нам поступить, а нравственный закон, категорический императив повелевает. Поэтому наше отношение к моральному закону есть долг и обязанность: долг в качестве закона и обязанность в качестве нашего понимания этого закона. К примеру, закон всемирного тяготения действует (это долг), а наша обязанность — не прыгать с десятого этажа, поскольку мы можем разбиться.

Категорический императив, по Канту, не противоречит христианскому нравственному законодательству, поскольку заповеди «возлюби Бога больше всего» и «возлюби ближнего, как самого себя» совпадают с категорическим императивом, ведь «возлюби ближнего своего» есть выражение второго варианта категорического императива, а любовь к Богу не может быть объектом опыта, поэтому не может относиться к гетерономной этике, а может относиться только к миру вещей в себе, т.е. к области автономной этики.

Поэтому любовь к Богу есть не принцип гетерономии, а принцип автономии, и он не нарушает законодательства чистого рассудка. На этом этапе «Критики практического разума» Кант констатирует, что его максима совпадает с максимой евангельской.

Обычный человек имеет не святую, а обычную волю, поэтому обычное моральное состояние человека — это состояние добродетели, а не святости. Добродетель — это состояние борьбы со своими желаниями и помыслами за выполнение категорического императива, а святость — это уже обладание состоянием. В христианстве святой человек — не тот, кто имеет святую волю и победил все страсти, а тот, кто может овладевать страстями и стремится к этому. Кант же дает чисто философское определение, хотя очевидно и влияние идей протестантизма.

Нравственный закон не зависит от мира явлений. В мире явлений царствует полный детерминизм. Следовательно, нравственный закон относится к миру вещей в себе. Тем самым Кант переходит ту грань, которую он наметил в «Критике чистого разума», и указывает, что мир вещей в себе можно познать через осознание человека как свободного существа. То есть миру явлений свойственна необходимость, а миру вещей в себе свойственна свобода (вывод, сделанный еще в третьей антиномии чистого разума).

Человек есть существо, принадлежащее и внешнему, материальному, и нравственному миру. Здесь-то и возникает основное противоречие его как существа, принадлежащего к обоим мирам. С одной стороны, человек как существо физическое подчиняется всем законам материального мира, а с другой — человек как существо нравственное абсолютно свободен, и свобода его гарантируется нравственным долгом. Нравственный закон, долг, автономен, не зависит от внешнего мира. Поэтому человек есть одновременно и явление (явление мира чувственного, материального), и вещь в себе (как существо свободное и имеющее автономную волю).

Категорический императив (т.е. императив, заставляющий человека действовать не просто в интеллигибельном, духовном мире, но в мире чувственном, материальном) есть также синтетическое суждение априори, ибо к воле, т.е. к форме чувства, присовокупляются впечатления, идущие из внешнего мира. Человек эти впечатления внешнего мира формирует в соответствии со своей чистой, автономной волей, и, таким образом, нравственное поведение человека, поведение этическое, есть поведение, основанное на создании синтетических априорных суждений.

Свобода у человека возможна потому, что человек есть вещь в себе, а вещь в себе, как следует из «Трансцендентальной эстетики», не подчиняется времени и пространству. Причинно-следственные связи, природный детерминизм всегда действует во времени и пространстве, иначе причинно-следственные связи действовать не могут. Поэтому и человек духовный как вещь в себе действует не в пространстве и не во времени и потому не подчиняется детерминации природного мира, а значит, есть существо свободное.

Каким образом реализуется категорический императив, как он действует в реальных жизненных условиях и что является гарантом его осуществления, Кант пишет во 2-м разделе своей «Критики практического разума», которая называется «Диалектика чистого практического разума».

Аналогично «Диалектике чистого разума» «Диалектика практического разума» начинается с того, что Кант выдвигает некую идею целокупности. Подобно тому, как в чистом разуме Кант рассматривал три идеи целокупности (идея души, идея мира и идея Бога — психологическая, космологическая и теологическая идеи), так же и в «Диалектике чистого практического разума» Кант указывает, что существует некая идея безусловной целокупности предмета чистого практического разума, и эта безусловная целокупность имеет имя высшего блага.

Во все времена философы и мудрецы искали некое высшее благо. Поэтому вопрос «Диалектики практического разума» сводится к тому, каким образом возможно познание и существование этого высшего блага. Высшее благо есть такое благо, в котором добродетель и человеческое счастье необходимо соединяются. Что в данном случае первично: счастье есть основа добродетели или добродетель есть основа счастья?

Кант решает, что желание счастья не может быть побудительной причиной максимы добродетели. Это возможно только в случае гетерономной, а не автономной этики; в автономной этике ничто, в том числе и желание счастья, не может возбуждать нашу нравственность, быть побудительным источником категорического императива; категорический императив автономен.

Положение, что максима добродетели должна быть действующей причиной счастья, ложно только в том случае, если мы постулируем существование лишь чувственного мира. В чувственном мире, существующем отдельно от мира духовного, действительно добродетель не может считаться автономной, независимой от мира. Все в этом мире должно быть подчинено причинно-следственным связям, поэтому из существования только материального мира вытекает только гетерономная этика.

Но если мы признаем, что кроме материального существует и мир духовный (кроме мира явлений — мир вещей в себе), то тогда антитезис не оказывается ложным. Поэтому основная антиномия практического разума разрешается только в том случае, если мы постулируем существование нематериального мира. Таким образом, Кант вводит три постулата чистого практического разума.

Первый — постулат свободы воли, т.е. автономии человеческой воли. Не может быть разговора о нравственности, если нет свободной воли. Свободная воля — это воля, которая подчиняется только нравственным законам. Применительно к данному случаю Кант формулирует свой знаменитый афоризм: «Ты должен — значит ты можешь». Понятно, что можно трактовать этот афоризм и расширительно, но в понимании Канта это означает, что если в человеческом мире действует долг как нравственный закон, значит, человек может выполнить этот нравственный закон.

Второй постулат практического разума — постулат, который вытекает из необходимости и возможности решения антиномии практического разума и который предполагает существование духовного мира. Это постулат бессмертия души. Высшее благо возможно только в том случае, если в высшем благе будет полное соответствие убеждений человека с моральным законом — то, что мы вслед за Кантом называем святостью. В высшем благе невозможна такая ситуация, когда воля человека противоречит категорическому императиву (все желания человека соответствуют категорическому императиву).

Но святость, по Канту, может быть достигнута не реально, а лишь в бесконечном приближении, а поскольку высшее благо существует, то должна существовать и святость воли, которая, будучи реализуема в бесконечном приближении, выводит за собой постулат бессмертия души. Таким образом, должно существовать бессмертное бесконечное существование души, иначе просто невозможно вести речь о высшем благе. Бесконечной перспективой достигается соответствие добродетели и счастья.

Третий постулат: достижение счастья в бесконечной перспективе возможно лишь при условии бытия Бога. Это Кант объясняет посредством того, что счастье, которое достигается человеком в этой бесконечной перспективе, есть такое состояние разумного существа в мире, когда все его существование происходит согласно его воле и желанию. «Мораль, собственно говоря, — пишет Кант, — есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а о том, как мы должны стать достойными счастья.

Только в том случае, если к ней присоединяется религия, появляется надежда когда-нибудь достигнуть счастья». Поэтому конечной целью Бога, по Канту, является не счастье людей, а высшее благо, которое к счастью людей добавляет еще одно условие — быть достойными счастья, т.е. быть нравственными. А поскольку человек должен стремиться к высшему благу и содействовать ему, то должна быть постулирована и некая высшая причина всей природы, в которой есть полное соответствие счастья и нравственности.

Условие достижения счастья, таким образом, есть существование Бога. Бог есть гарант разума и этики, следовательно, Он является источником этических законов. Исследование разума и воли предполагают бытие Высшего Существа, являющегося Источником и разума и воли, т.е. Творца (понятно, что Творец есть Существо личное, т.е. имеющее волю и создающее мир по некоему разумному плану, т.е. имеющее разум).

Возможно, здесь сказывается протестантизм Канта, желание доказать абсолютную свободу человека, независимость его от Бога (в том числе и от Церкви), возможность самостоятельного спасения человека.

[Т.Г. Румянцева]

https://www.gumer.info/bogoslov_Buks...l_dict/321.php
КАНТ (Kant) Иммануил (1724-1804)
немецкий философ и естествоиспытатель, с работ которого начинается немецкая трансцендентально-критическая философия. Вся жизнь К. была связана с Кенигсбергом, где он родился, закончил университет (1745), стал доцентом (1755-1770), профессором (1770-1796) и где был похоронен. В его интеллектуальной биографии традиционно различают два периода. Первый из них - "докритический" - охватывает время с 1746 - даты написания первой работы (трактат "Мысли об истинной оценке живых сил") - до конца 1760-х. В сочинениях этого периода еще не выработан характерный для последующего времени принцип критики. В центре философских интересов К. находятся вопросы философии природы и особенно космологии - происхождение и развитие солнечной системы, история Земли, перспективы ее развития и т.д. Сочинения этого периода (главным из них является "Всеобщая естественная история и теория неба", 1755) пронизаны гносеологическим оптимизмом, уверенностью в способность постигнуть то, что обычно представлялось недоступным познанию. Эпиграфом к творчеству этого периода могли бы стать слова самого же К.: "Дайте мне материю, и я построю из нее мир...". Философия второго, так называемого "критического периода", обычно датируется годом написания К. диссертации на тему: "О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира" (1770). Она состоит из трех основных частей: гносеологии, этики и эстетики (объединенной с учением о целесообразности в природе). Каждой из трех частей соответствует одна из трех фундаментальных работ К. - "Критика чистого разума", "Критика практического разума", "Критика способности суждения". Этот период потому и называется критическим, что во всех сочинениях К. исходит из требования о том, что любое философское исследование должно базироваться на критике или критическом исследовании познавательных способностей человека и тех границ, до которых простирается само знание. Т.е., разработке непосредственно философской проблематики - онтологии, философии морали и т.д. должна предшествовать гносеология, или критическое исследование познавательных способностей, на которые опираются любые отрасли знания. Этой проблематике и посвящена центральная работа К. - "Критика чистого разума" ("Kritik der reinen Vernunft", Riga, 1781), оказавшая системоформирующее воздействие на развитие последующей трансцендентально-идеалистической традиции в немецкой философии (Фихте, Шеллинг, К.Л.Рейнгольд и др.), а также на неокантианство, особенно в его марбургской версии (см. Марбургская школа неокантианства). По структуре "Критика чистого разума" состоит из предисловий к первому и второму изданиям, введения, "трансцендентального учения о началах" как главной в содержательном отношении части текста, и "трансцендентального учения о методе" - фрагменте, указывающем путь к построению всей системы трансцендентального идеализма, своего рода пропедевтикой к которой и задумывалась "Критика чистого разума". В свою очередь трансцендентальное учение о началах (или "элементах" в переводе Н.О. Лосского) подразделяется на две части - трансцендентальную эстетику и трансцендентальную логику, членимую затем на два отдела - трансцендентальную аналитику и трансцендентальную диалектику. Развивая свою концепцию научного знания, К. не оспаривает традиционный тезис тогдашнего эмпиризма о том, что всякое знание начинается с опыта и передается органами чувств; однако он считает необходимым дополнить познание формально-логическим или априорным моментом, который только и придает ему вид настоящего научного, т.е. всеобщего и необходимого, знания. Согласно К., воздействуя на нас, вещи не только дают нам многообразие ощущений - то, что составляет содержание познания, - но одновременно пробуждают нашу внутреннюю активность, которая и придает знанию организованный, оформленный характер. Эта независимая от всякого опыта познавательная активность и делает возможным познание опыта, придает ему всеобщий, необходимый и аподиктически достоверный характер. Важный для К. вопрос о том, как возможно новое знание, он формулирует следующим образом: как возможны априорные синтетические суждения, т.е. суждения, которые расширяют наше знание и в то же время обладают искомым статусом общезначимости. Будучи идеалом всякого знания, такие суждения, по К., не могут быть получены из опыта, а только - из чистого разума, априори (см. Априори). Целью теоретической философии и становится получение ответа на вопрос: благодаря чему и в какой мере можно достичь познания предметов посредством чистого разума? Этот вопрос становится тождественным вопросу об основании синтеза, ибо при "синтетическом суждении я должен иметь еще нечто другое (X), кроме субъекта, на что опирается рассудок, чтобы обнаружить предикат, который не заключен в субъекте". "Критика чистого разума" и построена таким образом, "чтобы распознать возможности чистых синтезов в соответствии с их источниками". При этом К. последовательно отвечает на вопрос о возможности априорных синтетических суждений в каждом из трех видов знания - в математике, теоретическом естествознании и метафизике (философии). Одновременно он исследует общие всем людям познавательные способности с точки зрения их априорных форм - чувственность (трансцендентальная эстетика), рассудок (трансцендентальная аналитика) и разум (трансцендентальная диалектика). В трансцендентальной эстетике К. обнаруживает априорные формы чувственности - чистые созерцания, с помощью которых разрозненные и не всегда отчетливые восприятия приобретают всеобще объективное значение. Трансцендентальное истолкование чувственности и ее форм позволяет ему показать, как возможны априорные синтетические суждения в математике. Именно априорные формы - пространство и время - придают, по К., объективную значимость идеальным математическим конструкциям. В трансцендентальной аналитике К. исследует рассудок и его синтез с чувственностью и одновременно отвечает на вопрос об условиях возможности априорных синтетических суждений в естествознании; демонстрирует, как осуществляется синтез уже организованной априорными формами (пространством и временем) чувственности с рассудочными предпосылками, которые сам рассудок обязательно присоединяет к чувственному материалу. Эти предпосылки К. называл чистыми понятиями рассудка или категориями, которые и представляют собой формы единства, прибавляемые к многообразию чувственности. К. насчитывает 12 таких категорий и объединяет их в 4 класса: количества, качества, отношения и модальности. В трансцендентальной диалектике он исследует такую познавательную способность, как разум и в то же время отвечает на вопрос о возможности априорных синтетических суждений в метафизике (или решает проблему о том, как возможна метафизика как наука). В отличие от рассудка и его категорий, применимых лишь в границах опыта, разум восходит за его пределы и начинает, по К., рассуждать о мире в целом, о природе как бесконечности, о свободе и Боге, доводя синтез опыта до безусловной, тотальной законченности. К. вводит здесь понятие "идей разума", которые и соответствуют потребности последнего восходить к безусловному и которым, как оказывается, нет адекватных предметов - аналогов опыта, т.к. мыслимое в них безусловное единство никогда не может быть найдено в границах этого опыта. К. настаивает тем не менее на важной роли этих идей как необходимых идеалов познания, регулятивов, направляющих познавательную и практическую деятельность человека. Однако в случае, если разум начинает делать свои идеи предметом непосредственного исследования, он впадает в противоречия с самим собой, которые выступают у К. как антиномии чистого разума. Старая метафизика и пыталась подвести идеи разума под реальные опытные предметы, демонстрируя тем самым свою полную несостоятельность. Вопрос о том, как возможна метафизика как наука, и становится по сути главным вопросом всей теоретической философии К. Следует отметить, что уже задолго до "Критики чистого разума", в своих ранних работах он много размышлял над проблемами метафизики и метафизического метода, о соотношении последнего с методами математики и опытного знания; о способности мышления (в виде чистого логического понятия и умозаключения) выразить структуру действительности и т.п., что свидетельствовало о новой ориентации в его философском развитии. Так в "Грезах духовидца, поясненных грезами метафизика" (1766) К. настойчиво проводил мысль о необходимости интеллектуальной проверки метафизики и ее основных положений и, более того, в резко сатирической форме обыгрывал все ее традиционалистские понятия, дефиниции и цепи логических умозаключений. Творчество шведского мистика Сведенборга было для него карикатурой на поиски "метафизики сверхчувственного мира", которой он и вынес свой обвинительный вердикт, призывая людей науки полагаться исключительно на опыт. В письмах к Мендельсону (8 апреля 1766) и Ламберту (2 сентября 1770) К. много рассуждал о необходимости нового определения метода метафизики, о необходимости превращения ее в действительную науку, которой должна предшествовать особая, чисто негативная наука, определяющая значимость и границы принципов чувственности, дабы предотвратить их воздействие на суждения о предметах чистого разума. Это и составило предмет глубочайшей и напряженнейшей работы кантовской мысли в течение более чем десятилетия, когда пропедевтика метафизического мышления была доведена им до истинной "подробности и очевидности". Исследуя уже в "Критике чистого разума" само понятие метафизики и те судьбы, которые она испытала при смене времен, К. отмечал ее значительные претензии на роль "царицы наук" и высшей инстанции для решения проблемы "бытия" и "истины". Однако на его взгляд, метафизика так и не достигла внутри себя требуемой нормы достоверности, и в этом смысле, с точки зрения самой ее истории, она невозможна как наука. Лишь в качестве необходимой "природной склонности", она, согласно К., не дает нам возможности отказаться от своих "проклятых" вопросов, и потому за ней должен быть сохранен статус науки, но уже не как дисциплины о вещах сверхчувственного мира, а как науки о границах человеческого разума. Тем самым К. радикально изменил представление о самом предмете, сути и назначении метафизики: она не должна была больше оставаться онтологией, т.е. рассуждать о бытии вообще, переходя от него к бытию отдельных конкретных вещей. В противовес всем предшествующим представлениям он предложил собственное видение философии, концентрирующееся вокруг теории познания. (Данный проект более тщательного изучения того, что мы можем знать и как мы можем знать путем изучения способа работы нашего ума, принято называть "эпистемологическим".) В предисловии ко второму изданию К. четко зафиксировал свою точку зрения, назвав ее "революцией образа мышления" и, более того, "коперниканским переворотом", утвердившим в качестве исходного пункта не предмет познания, а специфическую закономерность самого познания, к которому и должна быть сведена определенная форма предметности. В контексте понимания К. сути "коперниканского переворота" становится эксплицитно-проясненным и понятие трансцендентального, которое он использовал в качестве квалификационной метки своей философии и под которым он понимал каждое познание, которое занимается не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным априори. Трансцендентальным К. полагал лишь знание, вообще не имеющее эмпирического происхождения, но в то же время определенным образом относящееся к предметам опыта. Таким образом из "царицы наук" метафизика, благодаря К., превратилась в понятие "наиболее базисной дисциплины - дисциплины оснований" (Рорти), став "первичной" уже не в смысле "наивысочайшей", а в смысле "лежащей в основе". У нее не осталось ни особой области исследования, ни особого круга содержаний и предметов, которые бы имманентно принадлежали ей одной. И все же этот новый предмет, который отошел к философии, - предмет, недоступный, по К., больше ни одной из наук, - был образован в виде оснований познания и, соответственно, направленная на них дисциплина - теория познания - приобрела еще более незыблемый по сравнению с предшествующей метафизикой статус всеобъемлющей дисциплины, способной к открытию "формальных" характеристик любой области человеческой жизни. Более того, именно благодаря ей все другие дисциплины стали приобретать свою легитимность. Во второй половине 20 в. тот статус философии, который она во многом приобрела благодаря "Критике чистого разума", подвергся многочисленным атакам (начиная с Хайдеггера и заканчивая Рорти - одним из проповедников лозунга о "смерти эпистемологии"). В контексте главного вопроса "Критики чистого разума" - о возможности метафизики как науки, К. в заключительных разделах работы ответил на него резко отрицательно: метафизика невозможна как наука и не является ею в том виде, в котором она тогда существовала. Критика им рациональной психологии, рациональной космологии и рациональной теологии, составлявших в совокупности существо прежней метафизики, показала научную несостоятельность последней в силу невозможности конститутивного применения трансцендентальных идей. До сегодняшнего дня философами обсуждается вопрос о вкладе К. в развитие метафизики: высказал ли он свой приговор в ее адрес (навсегда "похоронив ее"), либо же сделал все, чтобы преобразовать метафизику и сделать ее наконец подлинной наукой, основанной на познании "чистых принципов" самого разума? Многие современники К. восприняли его теоретическую философию как практически полное разрушение метафизики, поскольку, во-первых, она оказалась крайне критической как по форме (построению метафизики предшествовала критика самих ее возможностей), так и по содержанию. Будучи ядром всего кантовского учения, его критика очень специфически повлияла на многие кантовские основополагающие тезисы и выводы, придав им чисто отрицательное звучание. Имеются в виду и непознаваемость вещи в себе, и невозможность применения к ней понятий чистого рассудка, и невозможность конститутивного использования трансцендентальных идей, и исключительно негативный смысл, вкладываемый К. в понятие диалектики как только "логики видимости", и противопоставление "вещи в себе" - явлению, теоретического разума - практическому, невозможность рациональной психологии, космологии и теологии и т.д. и т.п. В самих своих результатах теоретическая философия К. оказалась по преимуществу критической. Во-вторых, К. в значительной мере лишил метафизику многих испокон веков присущих ей тем и вопросов, сузив тем самым ее содержание. Многие исследователи вполне справедливо поэтому считают, что сама идея критики означала уже "смерть метафизики". И тем не менее как это ни парадоксально, кантовская критическая философия открыла возможности для дальнейшего, более плодотворного развития метафизики. Отвергнув ее старую версию, К. сохранит ее в качестве конечной цели всей философии. Обсуждая вопрос о возможности метафизики, он по сути развивает саму ее систему, отводя "Критике чистого разума" место пропедевтики к этой науке. Однако на деле данная пропедевтика оказалась скорее мощным фундаментом, нежели робким введением, составив достаточно внушительную часть нового здания метафизики. Сам К. полагал, что его критика представляет "архитектонику", т.е. исходящий из базисных принципов полный план, с "ручательством за полноту и надежность всех частей этого здания" - систему всех "принципов чистого разума" (метафизика, по К., и есть также "знание из чистого разума в систематической связи"). Более того, он полагал, что критика чистого разума включает в себя все, что в конечном счете составляет содержание метафизики: "она есть полная идея трансцендентальной философии". Метафизика у К. должна была охватить вполне определенную область познания, границы которой никогда уже не будут подвержены каким-либо колебаниям. Он совершенно искренне был убежден в том, что благодаря его реформе метафизика сможет за короткое время "достигнуть такого успеха, что потомству останется только все согласовывать со своими целями - на дидактический манер, без малейшего расширения содержания". Источником познания здесь уже будут являться не предметы внешнего мира, а сам разум с его принципами. В результате после изложения основных законов последнего будут уже невозможны какие-либо новые открытия и метафизика будет приведена в неизменное состояние. По словам Фишера "такого безопасного и хорошо определенного положения метафизика никогда не имела до Канта". Очевидно, конечно, что само понятие метафизики благодаря кантовской критике предстало совсем не в том виде, в каком оно понималось в эпоху Просвещения. Критическое обоснование придало ей абсолютно новый характер. Поставив в центр философии теорию познания и превратив "метафизику" в нечто такое, что возникает именно из эпистемологии (а не наоборот, как это представлялось до него), К. перенес тем самым центр тяжести из системы в метод. "Эта критика, - писал он, - есть трактат о методе. А он - система самой науки". Вот почему решающей по значению, да и наиболее объемной частью всей его философии стало не доктринальное изложение, а основательное, систематически разработанное в плане архитектоники критическое введение в нее. В этом смысле между программными замыслами К. и их действительным воплощением в жизнь заметен значительный и отнюдь не случайный дисбаланс. Его программа была весьма внушительной и предполагала разработку полного очерка метафизической системы в совокупности пропедевтики, "метафизики природы" и "метафизики нравственности". В реальности же все оказалось иначе: основную ее часть составила развитая в трех грандиозных трудах пропедевтика, рядом с которой очень скромно выглядят те фрагменты, которые должны были выступить основными ее содержательными блоками. Очень схематичны по форме и уж совсем не обоснованы и декларативны кантовские рассуждения (в третьей главе трансцендентального учения о методе) под названием "архитектоника чистого разума". В ней еще и еще раз К. излагает свой проспект метафизики. Последняя в данном случае рассматривается им в качестве необходимого завершения всей культуры человеческого разума, - как нечто, лежащее в основе самой возможности некоторых наук (ибо она рассматривает разум со стороны его элементов и высших максим). Вновь К. акцентировал ее скорее негативный, предупреждающий заблуждения, характер, ее роль своеобразной цензуры, обеспечивающей общий порядок и согласие в мире науки. В этом смысле он навсегда лишил метафизику того положения, на которое она так решительно претендовала во все предшествующие периоды своей истории. Все слова К. о метафизике как о мировой мудрости, от которой человеческий дух никогда не сможет отказаться, звучат малоубедительно. Скорее они отдают последнюю дань огромной эпохе в истории духа - эпохе, которая так и не вернулась, ибо К. нанес ей смертельный удар. Этику К. следует рассматривать и как результат, и одновременно как исходный пункт его теоретической философии, т.к. именно проблема человека и его свободы явились побудительным мотивом всего философского творчества мыслителя. Замысел так называемой метафизики нравственности возник у К. еще в 1760-е. Написав "Критику чистого разума", он вновь возвращается к этике, которой посвятил "Основы метафизики нравственности" (1785), "Критику практического разума" (1788), "Метафизику нравов" (1797). В этике, как и в гносеологии, К. был занят поисками общезначимых, необходимых, вневременных, т.е. независимых от смены общественных состояний, прогресса и т.д., законов человеческого существования, определяющих те или иные поступки людей. В роли главного такого закона К. формулирует так называемый категорический императив или правило, определяющее форму морального поступка: поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом. Нравственно человек поступает лишь тогда, когда возводит в закон своих поступков долг перед человеком и человечеством, и в этом смысле ничто другое, по К., быть нравственным просто не может. При этом К. стремился строго отделить сознание нравственного долга от всех чувств, эмпирических склонностей к выполнению этого закона: поступок будет нравственным, если он совершен исключительно из уважения к этому закону. Главным в этике для К. было, т.обр., найти всеобщую форму нравственного поведения людей, исключающую саму возможность безнравственных поступков, зла и несправедливостей. Эстетика изложена в первой части его "Критики способности суждения". Согласно К., прекрасное есть то, что с необходимостью нравится всем без всякого утилитарного интереса, а только своей чистой формой, т.е. это "незаинтересованное удовольствие", доставляемое созерцанием формы предмета. Прекрасное у К. во многом субъективно, и его оценка не может быть доказана, однако эстетическое суждение высказывается так, как если бы выражаемая в нем оценка имела всеобщее и необходимое значение. Высшим видом искусства К. объявляет поэзию, т.к. она возвышается до изображения идеала. В своей философии истории К. отказывается от теологического понимания истории и рассуждает в духе традиционных просветительских идей, объясняющих ее исключительно естественными причинами. Большую роль в историческом процессе он отводит естественным потребностям людей, а также конфликтам между ними, которые, по К., и являются источником исторического движения человечества к своей великой цели - всеобщему правовому гражданскому обществу. Важное место в социально-исторической философии К. занимали также проблемы войны и мира, а также установления состояния "вечного мира" между государствами. В трактате "К вечному миру" (1795) он подробно анализирует и формулирует главные средства достижения и сохранения мира. Учение К. представляет собой исходное звено в преемственном ряду систем философского идеализма, обозначаемых общим термином немецкая трансцендентально-критическая философия (хотя само оно последовательно идеалистическим не являлось). Значение творчества К. следует оценивать, имея в виду те достижения, которыми немецкая философия обогатила развитие человеческой мысли. В то же время следует отметить и личный вклад К. в это развитие: 1. К. впервые в истории философии обосновал творческий, конструктивный характер человеческого познания, мышления и деятельности, показав в предисловии ко второму изданию "Критики чистого разума", что сами предметы в процессе человеческой деятельности вынуждены сообразовываться с человеческим познанием и его результатами, а не наоборот. К. гносеологически обосновал человеческую свободу, доказав, что человек в принципе способен производить новое - и в теоретической и практической деятельности. Т.обр., чисто теоретическая проблема о возможности нового знания оказалась проникнута у К. глубоко гуманистическим пафосом. 2. Разделяя в целом многие идеалы просветительского новоевропейского рационализма, К., вместе с тем, впервые четко обозначил проблему границ и условий человеческого познания, "решительно отвергнув, по словам Ницше, притязания науки на универсальное значение и универсальные цели". Эта тенденция получит затем мощный импульс к развитию в различных философских системах 20 в. ("философия жизни", феноменология, экзистенциализм.) 3. Создав глубоко противоречивое, дуалистическое учение об источниках познания, К. дал мощный толчок для дальнейшего развития философской мысли, попытавшейся в принципе по-разному устранить эту половинчатость. Дальнейшее развитие немецкой философии было связано, главным образом, с попытками создать целостный, полный идеализм совершенно чистой, в себе и через себя существующей философии. Этот идеализм в специфической форме обогатил человеческую мысль грандиозными достижениями и оказал колоссальное воздействие на развитие новейшей философии и всей духовной культуры и истории 20 ст. (См. также Антиномии чистого разума, "Вещь в себе", Доказательства бытия Бога, Категорический императив, Трансцендентальное единство апперцепции.)