*8653. Мы и наша история

[Независимая газета Виталия Третьякова]

НЕЗАВИСИМАЯ ГАЗЕТА, 14 МАРТА 2001 года № ()
НЕПРЕДСКАЗУЕМОЕ ПРОШЛОЕ.
АЛГОРИТМЫ РЕКОНСТРУКЦИИ
История, которую мы потеряли,-или история, которая потеряла нас?
24 января 2001 года в Институте философии РАН состоялось очередное заседание клуба «Свободное слово», посвященное теме «Мы и история».
В дискуссии приняли участие: Валентин ТОЛСТЫХ-доктор философских наук, профессор, президент клуба «Свободное слово»; Владлен ЛОГИНОВ-доктор исторических наук, профессор (Горбачев-фонд); Виталий ТРЕТЬЯКОВ- главный редактор «Независимой газеты»; Людмила САРАСКИНА-литератор, доктор филологических наук; Владимир БУЛДАКОВ-доктор исторических наук; Владимир РЫЖКОВ-депутат Государственной Думы; Георгий ШАХНАЗАРОВ-член-корреспондент РАН; Оксана ГАМАН-ГОЛУТВИНА-доктор политических наук, профессор Российской академии государственной службы при президенте РФ; Вадим МЕЖУЕВ-доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН; Владимир ШЕВЧЕНКО-доктор философских наук, зав. Сектором Института философии РАН; Михаил ТИТАРЕНКО-член-корреспондент РАН, директор Института Дальнего Востока РАН; Виктор ДАНИЛОВ-ДАНИЛЬЯН-доктор экономических наук, профессор МГУ; Борис СЛАВИН-доктор философских наук, профессор кафедры политологии и социологии МГПУ; Валентина ФЕДОТОВА-доктор философских наук, руководитель центра Института философии РАН; Георгий ГАЧЕВ-культуролог; Владлен СИРОТКИН-доктор исторических наук, профессор Дипломатической академии.

[Валентин Толстых]

В качестве вступления к обсуждаемой теме я приведу сугубо биографический факт, имеющий к ней прямое отношение. 17 августа 1991 года-это была суббота и, заметьте, за два дня до пресловутого «путча»-ко мне на квартиру приехала сьемочная группа первого общесоюзного канала (нынешнее ОРТ). Тогда, если помните, по субботам сразу после программы «Время» 10-минутные монологи на свободную тему произносили самые разные люди.
Свой монолог я посвятил теме нашего отношения к собственному прошлому. Я был потрясен и возмущен массовым тогда зрелищем «духовного стриптиза», которому в те времена самозабвенно предавалась наши интеллегенция. Известный историк, ныне покойный, Михаил Гефтер назвал эту вакханалию «болезнью исторической невменяемости». Тему моего монолога телевизионный режиссер озаглавил последней фразой выступления «Я никому не отдам своей биографии». Никогда в жизни-ни раньше, ни позже-я не получал столько откликов, телефонных и письменных, со всех концов страны (даже в сравнении со статьей о Высоцком, которая когда-то нашла широкое общественное признание).
Этот факт получил продолжение. В 1995 году, накануне очередных президентских выборов, главный редактор международного журнала «Мегаполис» Григорий Водолазов попросил меня придать моему монологу (он его хорошо запомнил) письменную форму. И этот текст, восстановленный по черновикам, был под тем же названием опубликован в первом номере журнала за 1996 год. Вчера вечером я его вновь перечитал и мог бы, не изменив ни слова и ни одного знака препинания, произнести и воспроизвести и сегодня.
Я могу сказать, что тема и проблема нашего отношения к нашей истории давно нуждается в серьезном осмыслении и обсуждении. И пока мы этого не сделаем, то ли в форме покаяния, то ли интеллектуального очищения, свободного от всяких предвзятостей, ничего путного у нас не получится, не произойдет.
Говорят, что меняются времена и вместе с временами меняемся мы. В молодости на меня произвело сильное впечатление высказывание Белинского, почти афоризм,- «только дураки не меняют своих убеждений». Так Виссарион Григорьевич, видимо, хотел оправдать свой переход от гегельянства к идеям революционного демократизма. Но затем, а особенно в последние 10-15 лет, наблюдая, как стремительно меняются убеждения и позиции людей, я усомнился в мудрости данной формулы. Вчера коммунист, а сегодня-либерал, вчера ярый «почвенник», поклонник Аксакова и Хомякова, а сегодня-отпетый «западник», шагу не делающий, чтобы не сослаться на Хайека или Фридмана. Обьясните мне, консерватору, как подобное «прозрение», перевертывание, происходит. И почему, как правило, без признаков душевной или духовной драмы, как скажем, это когда-то испытал Александр Иванович Герцен.
Ведь история-это не только исток или цепь событий, фактов и казусов и не одни лишь закономерности, если таковые вообще существуют. Это еще и биографии целых поколений и отдельных людей, сотканные не только из череды случайностей. И мы как реальные……. Остроумно заметил, что у русских прошлое постоянно остается непредсказуемым. Вот и сейчас все как бы замерли в ожидании того, что сделает, предпримет Путин после того, как вернул музыку советского гимна. Никого не смущает, что остались двуглавый орел и трехцветный флаг, как будто все либералы и демократы смирились с тем, что от самодержавия нам далеко не уйти. И опять не понять, чего мы сами хотим, если целых десять лет разрушали все, что попадалось под руку, ничего путного и достойного подражания не создав….

[Владлен Логинов]

Состояние различных наук в России можно свести к трем ситуациям. Одни, требующие крупных вложений,-к примеру физика,-тихо чахнут, сдавая позиции, завоеванные ранее. В других-как в медицине-сложились как бы две параллельные ветви: собственно медицинская наука и всякого рода шарлатанство. В-третьих,-как в истории-в связи с расцветом специфической публицистики шарлатанство стало явно подменять науку.
Историческая наука никогда не имела своего «золотого века». Она всегда испытывала на себе давление со стороны продажных политиков, алчных временщиков, властолюбивых правителей и фанатичных апологетов различных учений. Почитайте знатока русских летописей Шахматова: политическое и моральное воздействие, а то и просто физическое насилие над летописцами, полчистки, целые фрагменты, переписанные заново,-подобных фактов в российской истории множество. То же происходило и в других странах, где летописная запись рассматривалась чуть ли не как юридический документ, подтверждающий чьи-то привилегии. Об ошибках и фальсификациях, которые содержатся в трудах советских историков написано столько, что иной раз бывает даже не совсем удобно говорить об истории как о науке. Но самое печальное состоит в том, что на смену старым мифам пришли новые, а вместо прежних фальсификаций-еще более вульгарные.
В декабре 1999 года в МГУ прошла конференция «Мифы «новой хронологии» Николая Фоменко». Собрались крупнейшие историки, математики, астрономы, филологи. Сошлись на том, что «новая хронология»-это не только миф. Это опасно, ибо разрушает историческое сознание как таковое. Вспомнили, что с аналогичной концепцией в 1907 году выступал шлиссельбуржец Николай Морозов.
И тогда же ученые ответили ему. Кто знает об этом сегодня? Материалы конференции в МГУ напечатал журнал «Новая и новейшая история». Но разве его двухтысячный тираж может соперничать с гигантскими тиражами творцов «новой хронологии» и рекламой телевидения и прочих СМИ?
Наша телевизионная историческая журналистика давно уже полностью отделилась от исторической науки. Вы, вероятно, недавно «независимое расследование» Николаева по поводу того, кто стрелял в Ленина в 1918 году. К «поиску истины» привлекли массу народа. Девушка с игрушечным пистолетом инсценировала покушение, выступали эксперты-криминалисты. Присутствовал там и историк Сергей Журавлев. Его показали в фас и в профиль, оставили какую-то реплику, а остальное вырезали. Почему? Да потому что развалилась бы вся передача, ибо Журавлев на основе анализа неизвестных ранее документов давно «поставил точку»-,да стреляла Фанни Каплан. И проблемы для нового «расследования» и столь страстных дебатов просто не существует….
Или вспомните излюбленную телевидением тему Мавзолея. Я не хочу касаться фильма Лобкова-он за рамками минимального приличия. Но возьмите популярную передачу «Процесс» Гордона и Соловьева. При обсуждении этого сюжета человек в церковном облачении, распаляясь от ярости, кричал на всю страну, что эту «мумию» преданную Православной Церковью анафеме, нельзя хоронить даже на деревенском погосте. Место ей-за кладбищенской оградой, там, где закапытывают нечистую скотину…..
Между тем после смерти Ленина к патриарху Тихону, немало претерпевшему от советской власти, стали обращаться священнослужители и прихожане с вопросом: можно ли служить панихиду по усопшему? Вот ответ патриарха, опубликованный 25 января 1924 года: «По каномам Православной Церкви возбраняется служить панихиду и поминать в церковном служении умершего, который был при жизни отлучен от Церкви… Но Владимир Ильич Ленин не отлучен от Православной Церкви Высшей церковной властью, и потому всякий верующий имеет право и возможность поминать его. Идейно мы с Владимиром Ильичем Лениным, конечно, расходились, но я имею сведения о нем, как о человеке добрейшей и поистине христианской души».
Я за терпимость, за уважение чужих взглядов и позиций. Но в подобных случаях всегда хочется спросить: почему ваша позиция обязательно сопряжена с неправдой? И почему эта неправда всегда связана с сюжетами, которые особенно дороги миллионам людей?
Милейшая Светлана Сорокина сделала телефильм о Великой Отечественной войне. На протяжении всей ленты зрителя убеждают в том, что победа над фашистами была одержана лишь ценой совершенно несопоставимых жертв. Что мы буквально завалили противника трупами своих солдат. Видимо, многим приходилось не раз слышать и утверждение о том, что наши бездарные генералы никогда не щадили своих воинов для того, чтобы захватить никому не нужную высотку или занять какой-то городишко по случаю очередного пролетарского праздника.
А ведь задолго до этого были опубликованы расчеты не только советских ученых, но и зарубежных демографов, доказывающие, что фронтовые потери с обеих сторон были примерно равными. В 1993 году вышло официальное издание «Гриф секретности снят…», которое сообщило, что анализ всей совокупности документов позволяет установить, что из общего числа жертв 1941-1945 годов 26.6 миллиона человек «безвозвратные потери советской армии», то есть убитые, умершие, пропавшие без вести и не вернувшиеся из плена, составили 8.668 400 человек. Безвозвратные потери Германии и ее союзников за тот же период равны 8 649 500 (в том числе немцев-6 923 700). А вот почемуу гражданские потери Советского Союза (около 18 миллионов человек)-особенно на территориях, оккупированных немцами,-многократно превышали гражданские потери Германии и ее союзников-это уже совсем иная проблема….
Существует истины: непорядочность не только безнравственна, она просто непрактична, потому что в истории, видимо, существует нечто вроде «закона возмездия». Во всяком случае, вера в победу добра над злом всегда присутствовала в народном сознании. Для исторической науки мысль о «непрактичности» лжи тем более справедлива, что она невыгодна даже тем, кто ее заказывает и оплачивает.
«История ничему не учит,-говорил Ключевский.-История наказывает за невыученные уроки». И если уж искать какие-то исторические уроки, то я обратился бы к нашей «столапиниане», также относящейся к новой мифологии. Параллелей тут хоть отбавляй. Причем касаются они и самого Столыпина, и его реформ…
В-первых, он появился как бы «ниоткуда», из российской глубинке, а не из дворцовой камарильи и дискредитировавших себя прежних политических деятелей. Во-вторых, он был молод-44 года. Как писал Крыжановский: «Он первый внес молодость в верхи управления, которые до сих пор были, казалось, уделом отживших свой век стариков». В-третьих, он производил впечатление сильной личности, способной навести «порядок». И в-четвертых, он умел лапидарно излагать свои мысли, что в эпоху «публичной политики» имело особую цену. Если изречения и теперь с восторгом повторяют наши государственные деятели.
Позднее выяснилось, что многие из этих характеристик оказались спорными. И вовсе не из «ниоткуда» появился он, ибо связи Столыпина с «семьей» Государя были достаточно прочны. И совсем не был он столь бескомпромиссным. Но наличие политической воли и сильной власти в его руках-несомненно. Точно так же, как несомненно и наличие обоснованной программы.
И все-таки одного элемента не хватало-учета того, что думает по этому поводу сам «обьект реформирования», то есть крестьянство России. Сегодня отношение к народу как к «быдлу» перестало быть признаком неинтеллегентности. Во-всяком случае, при обсуждении вопроса о Гимне многие наши интеллегенты писали об этом не стесняясь. Между тем крестьяне, вне зависимости от агитации левых партий, имели свое представление о желаемых переменах. И связывалось оно с ликвидацией помещьичьей собственности. Но мнение «быдла» решили игнорировать. Поэтому насилие и стало составным элементом реформ.
Но что же получилось из аграрной реформы?
Во-первых, реформа приняла иное направление, нежели это задумывалось ее творцами. Не выделение «сильных и трезвых», «крепких хозяев», которые стали бы опорой режима, а исход из общины прежде всего «пьяных и слабых». Из 15 миллионов крестьянских дворов общины вышло 26% хозяев, т.е. четверть. Но принадлежало им лишь 16% надельной земли. 40% этой земли сразу продали, а 2.5 миллионов хозяев лишь формально вышли из общины, то есть укрепили свои наделы, но в составе общинных земель. Иными словами, с точки зрения тех задач, которые ставились перед нею, реформа провалилась.
Во-вторых, оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы-все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А ощущение бессилия против несправедливости-по всем законам социальной психологии-рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь всеобщее озлобление. Это и стало одной из причин глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.
Летом 1913 года Государственную Думу буквально сотрясали речи о необходимости усиления борьбы с «хулиганством». Вполне лояльный журнал «Нива» по этому поводу писал: «Несомненно, во всероссийском разливе хулиганства, быстро затопляющего мутными, грязными волнами и наши столицы, и тихие деревни, приходится видеть начало какого-то болезненного перерождения русской народной души, глубокийразрушительный процесс, охватывающий всю национальную психику. Великий полуторастамиллионный народ, живший целые столетия определенным строем религиозно политических понятий и верований, как бы усомнился в своих богах, изверился в своих верованиях и остался без всякого духовного устоя, без всякой гравственной опоры. Прежние морально-религиозные устои, на которых держалась и личная, и гражданская жизнь, чем-то подорваны….
Широкий и бурный кризис хулиганства служит внешним показателем внутреннего кризиса народной души».
И третье. Реформы, как известно, бывают разные. Одни предотвращают революционный взрыв. Другие-наоборот, лишь ускоряют революционный процесс. Аграрная реформа сделала то, чего не смогла сделать революция. Ибо даже в моменты ее наивысшего подьема оставались регионы и социальные слои, стоявшие как бы вне движения. Реформа внесла вопрос о собственности в каждый крестьянский дом. Смута вошла в каждую семью. А главное-опыт восьми лет реформы показал крестьянам, что ждать решение аграрного вопроса от власти-бесмысленно.
Один из основоположников в западной социологии Питирим Сорокин формулируя отличия реформ…. Поставил следующий признак: реформа должна соответствовать разовым «базовым инстинктам народа», его представлениям о добре и зле. Если реформа не соответствует данному условию, мирный выход из кризиса маловероятен.
Сегодня, когда обсуждают назревшие, перезревшие и все-таки нерешаемые проблемы народной жизни, чаще всего оасаются «новой диктатуры». Не этого надо бояться. Нежелание считаться с настроениями и волей народа-это прямой путь к широкомасштабным социальным потрясениям. Как говаривал «первый тенор» Партии народной свободы Федор Родичев: «Предупреждайте счет, который народ предьявляет власти. Платите по нему вперед. Он будет вам стоить дешевле».

[Виталий Третьяков]

Я рад вновь оказаться в этом собрании, настаиваю на том, что оно одно из самых интересных в Москве, во всяком случае для меня; а я живу довольно активной публичной жизнью, и есть возможность сравнивать.
В последнее время я очень много думаю над тем, что действительно есть наша история, история нашей страны, России. Меня это интересует в двух планах. Прежде всего-эти постоянные исторические параллели, которые проводятся в текущей политике, публицистике, подталкивают к размышлениям об истории. И второе-это то, что мы сами, и я в том числе, прожили пятнадцать лет, когда история явно двигалась, а не стояла. И вот, осмысливая эти пятнадцать лет, даже опираясь на унивеситетское, в пределах журфака, изучение истории, видишь повторяемость, цикличность событий. Начинаешь задумываться, почему так происхоодит, что это за закономерности, к чему они ведут? Ведут они, на мой взгляд, в общем-то к очевидному историческому фатализму. Бог ли это, судьба, рок или естественные законы природы, я не знаю-но я всебольше убеждаюсь в том, что действительно очень многое предопределено в самом ходе истории. Один человек может сколько угодно и что угодно доказывать, переламывать, быть Бонапартом, но если в обществе что-то не созрело, никакой Бонапарт, никакой Сталин никуда ничего не перевернет. Но тем не менее определенная свобода наших действий есть. И вот в рамках этой свободы насколько мы свободны переоценивать историю и ее искажать? Здесь дела обстоят, на мой взгляд, печально. Я не знаю, как искажали русскую историю в ХVIII и ХIХ веках, тем более раньше, но то, что в ХХ веке ее искажали чудовищно, вижу, а то, что искажали и в последние 15 лет чудовищно, знаю. Потому что если искажают то, что вчера происходило, то что уж нам говорить о Столыпине! То, что вчера случилось, завтра в газетах описывается прямо противоположно, а через полгода выходит учебник, книга, монография на тему-с теми же искажениями. Тут я пришел к совсем печальному выводу. Большинством людей, даже тех, кто относится с некоей симпатией к русской истории, даже ура-патриотами, российская история воспринимается с негативным знаком. Может быть, эта история не всегда плохая, не всегда бесполезная, но в целом неудачная. Короче, Россия потерпела историческое поражение. Так перфразируя Достоевского, мы приходим к ужасной вещи: если история в позитивном смысле не существует, то значит все позволено в настоящем. Если реформаторы, в утрированном смысле этого слова, негативно оценвают всю прошедшую историю России, советскую безусловно, имперскую, царскую-в значительной степени, то действительно все позволено. Раз там было все плохо, то мы и делаем что хотим, как хотим,-все равно будет лучше, чем было. Отсюда, естественно, и ужасные результаты. Это первый печальный-и самый фундаментальный-вывод, к которому я пришел. И он конечно, как сами понимаете, не вдохновляет, потому что-а зачем тогда дальше идти? А если это безумие овладело политическим классом на 90%, массами людей на 60-70%, какая перспектива? Никакой.
Следующее, о чем я хотел бы сказать…. Все-таки нельзя отрицать, что в нашей новейшей истории было много ужасного. Но ведь сказать, что все настолько ужасно, абсолютно неправильно. Я не в первый раз в этой аудитории, о многих симпатиях к Советскому Союзу в целом и к советской истории здесь присутствующие, некоторые по крайней мере слышали. Я не пойму, почему говорят только одно: Сталин-ужасный, народ-быдло. Это постоянная оценка советской истории политическим классом. О себе представители этого класса тоже иногда говорят плохо, но о народе говорят всегда плохо всегда, всегда. Кроме тех моментов, например, при начале каких-то реформ, когда нужно тогда вспоминают о народе. И, естественно, в кризисный период, когда тебя завтра повесят,-к кому тогда обращаются? К народу. Вспоминают, что он хороший, говорят ему-народ, какой ты хороший, ты вновь спасешь великую Россию. Говорят те же самые, кто до этого десять, пятнадцать, двадцать раз говорили, что народ всегда губил великую Россию.
Советская история по-своему, конечно, ужасна, но все-таки значительную часть я в ней просто прожил, в Москве, в средоточии этой истории, хотя, конечно, столица-это не вся страна, но в России она в каком-то смысле даже больше, чем половина страны. И жил в общем-то нормально и интересно. Мне кажется, что все-таки искусственность нашей истории советского периода состоит прежде всего в том, что коммунизм, большевизм в значительной степени действительно был романтическим, идеалистическим учением, которое попыталось идеальную схему наложить на реальную жизнь. Скрежет пошел страшный. Естественно, реальная жизнь реальных людей совершенно под идеалы не походила, начались трагедии как личностного, так и общественного характера. Человек не вел себя так, как он должен вести по марксисткой науке. И в этом смысле «большевизм» как чрезмерное насилие над естественным состоянием общества, конечно же, пронизывает всю российскую историю ХХ века и коммунистами, безусловно, не заканчивается. Коммунисты просто больше других экспериментировали в этом смысле.
Очень схожее происходит с религией. Религия тоже пытается загнать людей в идеальное поведение, в идеальную схему. Но религия-более гибкая мировозренческая система, поэтому она, наверное, выжила все эти тысячелетия. Религия тоже пытается загнать человека в идеальную схему, но ей как-то удается разводить жизнь с догмой. Я сколько ни думал, не могу понять, в чем отличие…

[Владлен Логинов]

В покаянии.

[Виталий Третьяков]

Но в СССР существовали партсобрания, где тоже можно было покаяться. В конце концов на тебя накладывали партвыговор, то есть ту же епимитью, но это не снимало проблему. Сейчас коммунизм исчез как официальная доктрина, может, он возродится, но это отдельная история. Итак, религия как-то сумела решить эту проблему, а большевикам ее решить не удалось.
Относительно оценки советского этапа истории существует еще одна очень большая проблема. Для меня отчасти решаемая, поскольку я не отождествляю коммунизм с фашизмом. Но для тех, кто отождествляют,-это проблема большая. Но и я думаю: а если все-таки коммунизм раве фашизму, то тогда что? Тогда все-таки наша история-вычеркнутая история? Это реально плохая история?А если нет, то значит, ты оправдываешь фашизм хотя бы как естественное состояние какого-то общества на каком-то этапе.
Судя по всему, так, поскольку элементы фашисткой идеологии и фашисткой политической системы-это нечто абсолютно новое, по частям они содержатся в разных идеологиях, в разных политических структурах, в разных режимах. Раз так сложилось в Германии в тот период и, видимо, складывалось когда-то в каких-то других обществах в другие периоды, то, судя по всему, сколь ни циничен этот вывод, фашизм тоже естественен в том смысле, что это, конечно, некое извращение, аномалия, но аномалия естественного пути развития человечества. Но даже если это и так, то все равно, отждествляя советский коммунизм с фашизмом, оказываешься в тупике.
Владлен Терентьевич приводил здесь примеры многочисленных искажений данных о масштабах репрессий. Эти искажения не случайны. Если ты не уверен, в правоте того, что говоришь, уверен, что коммунизм тождественен фашизму, то зачем врать в цифрах, да еще на порядки? А если ты не уверен, хотя бы внутренне, тогда ты начинаешь придумывать эти цифры, чтобы убедить-раз убили в десять, в двадцать раз больше людей, значит действительно сходится схема, а если не убили в десять раз больше, тогда не сходится. А потому и признать реальные цифры нельзя.
С одной стороны, писанная история во многом мифологична, это уже доказывать никому не нужно. Вопрос в том, насколько мифологична и как эту «дельту» убрать и насколько она значима. На мой взгляд, «дельту» нужно измерять по своей собственной истории, по истории того отрезка времени, в который ты живешь, и пытаться постоянно прикладывать к истории писанной, к истории классической. Приведу один, но весьма значимый пример из современной нам истории, который многое переворачивает в оценке событий, например, сентября-октября 1993 года. Переосмысление этих событий, безусловно, происходит уже сейчас…. Даже те люди, которые в 93-м году писали письма о том, что надо эту самую гадину раздавить, они уже делают некие оговорки, что все-таки это парламент был, хоть и плохой, но легитимный…. Аналогичный пересмотр недавней истории происходил у Владимира Александровича Гусинского и Игоря Малашенко: они уже сказали, что ошиблись в 1996 году, раскручивая Ельцина…. Но вернемся к 1993 году. А с какой стороны все-таки были снайперы в октябре 1993 года? Уже все обвинения сняты, выпущены все по амнистии, все опять подружились. А вопрос-с какой стороны были снайперы?-остался. Это разве не меняет категорически отношения к этому событию? Я уже не говорю о знании собственно хода истории. При том, что событие все равно случилось. При том, что все равно октябрь 1993 года, этот ельцинский переворот, классический государственный переворот, безусловно, имел и позитивные последствия. Но это событие должно восприниматься одним образом, если снайперы были со стороны Белого дома, и ным, но прямо противоположным образом, если они были со стороны Кремля. И это было почти вчера-но правды мы не знаем. А сколько таких снайперов было в русской истории?....
Очевидно, что в истории остается тот,-Столыпин или кто-то другой,-кто что-то делает, неважно, положительное или отрицательное. И те, кто разрушает страну, остаются также часто, как те, кто ее строит. Даже еще чаще, потому что процесс разрушения ярче, почему и военачальники остаются, кстати как победители, так и побежденные. В каждой битве остаются два героя-тот, кто нанес сокрушительное поражения, и тот, кто его потерпел. А того, кто просто тихо выиграл какую-то значимую битву, после которой не рухнуло само государство,-его никто, никто, кроме узких специалистов, не знает.
Еще совершенно очевидное искажение-тот, кто ярче говорит, тот больше и трактует историю. Какую бы ахинею не нес человек, но если он умеет выражать ее в форме афоризмов, это сразу же дает ему шанс переврать очень многое. Марксисткая аксиома относительно того, что когда идея овладевает массами (а история тоже есть некая идея), она становится материальной силой,-не лишена смысла.. И если взять историю за длительный период, то со временем эта «дельта» становится незначительной-во всяком случае, если говорить о больших исторических событиях.
И последнее. Очень плохо в истории проиграть. Почему искажена советская история? Потому что Советский Союз развалился. Если бы он не развалился, то, конечно же, этого не было. Почему все шестидесятники и прочие прогрессивные люди, которые плачут над орденами, иногда даже своими и своих отцов, и по-прежнему говорят о победе в Великой Отечественной войне как о некоем позитивном факте, почему тем не менее они падки на эти цифры-погибли 30 миллионов, 60 миллионов? Потому что в советское время, пока Советский Союз существовал, победа над фашизмом была финальной победой, апофеозом развития страны, а потому не могла ставиться под сомнение по определению. Но когда рухнул Советский Союз, под сомнение была поставлена и сама эта победа. Финальное поражение опрокидывает историю. Очень важно не проигрывать. Тот, кто выигрывает, то и пишет историю. А вот как нам быть этими выигрывающими-я не знаю. И как быть обьективным историком, если ты знаешь, что люди вообще много лгут? Кроме того, в России по-прежнему существует ситуация, когда историю трактует вождь, как бы он не назывался. Был Ельцин-вся догматика передвинулась, пришел Путин-по отношению к Ельцину где на 180 градусов, где на 90 опять догматика перевернулась. И те же самые люди начинают свои же собственные утверждения корректировать. Это удивительно!

[Людмила Сараскина]

В двух докладах сошлись две темы. Одна тема-это история как процесс, он трагичен, он многообразен, многолик и прочее. И вторая тема-это история как наука, как тарктовка этого процесса. Я хотела бы как-то свести эти темы воедино и сказать о том, что история как наука формировалась в России с самого начала как государственный заказ. Можно считать, что начало истории как науки-это указ Екатерины II о том, чтобы в монастырских библиотеках отыскали древние летописи, и вот начался процесс поиска документов для писаной истории. Кому повезло первому? Тому, кто стоял в это время у кормила власти, обер-прокурору синода, и им был блистательный вельможа, богач и, к счастью для русской истории и литературы, коллекционер, тот самый Мусин-Пущин. Оон был блестящий знаток этих всех древностей, ему Россия и русская мировая культура благодарна за «Слово о полку Игореве», потому что он сразу понял, что это такое, и издал в 1800 году. А самое-то главное, что как обер-прокурор синода он все это мог взять в свою коллекцию. Вот откуда пошла писаная история.
И второе. «История Государства Российского» Карамзина писалась, когда еще не было документов. В ней огромное количество ошибок, неточностей, просто искажений. Это был государственный заказ с самого начала, история строилась именно так. С самого начала писаная история как наука была наукой сервилльной. И когда время было сравнительно вольное, при Екатерине, допустим, что эта история могла дышать, могла дышать, могла более или менее что-то отражать. Как только государственный заказ становился более строгим и более прямолинейным, история мгновенно реагировала на это обстоятельство.
Поэтому, Валентин Иванович, отвечая на ваш вопрос: как же так-вот бы либерал, коммунист, потом стал рыночником… Потому что меняется государственнный заказ.
Вывод мой такой. Есть история, которую трактуют газеты, телевидение и т.д. Это трактованная история 17-го разряда, самая низкая, самая вульгарная, самого низшего качества. История как наука… Извините, я беру новейшую историю, серьезные академические журналы 60-х, 70-х, 80-х,-их невозможно читать, на на одну тему невозможно положиться. Я занимаюсь Спешневым, мне нужно было знать, как обращались с петрашевцами на Нерчинской каторге в 1850 году. Я прочитала столько муры! Потом я купила за свои деньги иркутский архив, перевела его с французского языка на русский и обнаружила, что тачку они не таскали, привязаны не были, не жили в казарамах, они работали учителями! И Петрашевский, и Спешнев, и Львов, и Григорьев. А у всех историков, которые с 60-х по 80-е об этом писали,-там были тачки, они у них шли пешком от Петербурга до Тобольска. Но пройти вот этот путь от Петербурга до Тобольска за две недели пешком зимой,-это безумие просто, это бред сумасшедшего. Они ехали с фельдегерем на лошадях, запряженных тройкой. Бред в научной истории, причем под грифом Академии наук.
Стало быть, есть история как процесс, она трагична в рамках христианской истории, вообще человеческая история трагична. Есть история как наука, которая врет бесконечно, потому что она сервильна, она обслуживает политический строй, режим, как угодно. И есть документы. Документ-вот что предмет правды. И то нужно сличать, сопоставлять. Вот, собственно, все, что остается.

[Владимир Булдаков]

Перефразируя известное изречение, хочется сказать: мы имеем ту историю, которой достойны.
В школьном возрасте я имел неосторожность прочитать «Краткий курс». Впечатление было ошеломляющим: я признал себя и окружающих наивными существами, не подозревающими, что история населена оборотнями. Лишь со временем стало ясно, что Сталин, вписывая во вполне ординарный текст заклятья в адрес «врагов народа», добивался именно такого эффекта.
Главный советский учебник истории и жизни был нацелен на то, чтобы каждый почувствовал себя ребенком, заблудившимся в темном лесу. Мало того, в «Кратком курсе» легко найти отголоски манихейства, эсхатологизма, мессианизма, хилиазма и так далее. Но дело вовсе не в том, что сверху была «спущена» прикрытая фиговым листком марксизма «сверхрелигия». Последняя была изоморфна примитивно-синкритичному сознанию вчерашнего крестьянина.
Для последнего единственно понятной социальной величиной была община, любое противоправное действие в ее защиту считалось доблестью. Внутри общины суд и расправу творил глава большой семьи-его, между прочим, зачастую избирали, сознавая, что вручают неограниченные полномочия деспоту. В «официальный» суд крестьяне ходить не любили, но охотно стучали на выдвинувшихся соседей, приписывая им религиозную «ересь». Знакомо? Вот по этой схеме и был выстроен «Краткий курс», на этих же основаниях строилась вся жизнь страны «победившего социализма».
У нас таких обьяснений возникновения нынешних представлений об отечественной истории ХХ века, увы, не принимают. Куда проще рассуждать о «навязанной истории». На деле мы сами были готовы к отчуждению от дореволлюционного прошлого-это был способ идеализации настоящего ради выживания в нем.
Сталинская коллективизация, сломав барьеры общинной самоизоляции, распространила ее психологию на всех советских людей. Большинство ощутило себя столь же лично зависимыми от «вождя народов», как крепостной от помещика. И это не удивительно. Кто не усвоил, что после социально-политических потрясений архаика моментально пропитывает собой «высокую» культуру, тот и сегодня окажется у разбитого корыта наукообразного мифа.
Существует лишь два реальных субьекта истории: информационное пространство и социальная энергетика. Маркс исказил их соотношение в угоду своей эпохе. В России его «теорию» приняли, ибо она агрессивно соединяла логику и веру. Сегодня «всеобьясняющей» теории нет, зато осталась паразитическая привычка к умозрительности, скрываемой за частоколом причинно-следственных связей-часто надуманных.
Положение усугубляется тем, что «книжники и фарисеи» советской эпохи обрели более высокий статус. Десятки тысяч жрецов «истроии КПСС» и «научного коммунизма» теперь уверенно именуют себя «политологами», «культурологами» и тому подобное. На протяжении «застойных» лет они пытались наукообразить «Краткий курс», выплясывая вокруг него, как шаманы возле костра. Между тем сталинский миф-как, кстати сказать, и гимн-нельзя перелицевать. Миф либо существует, либо превращается в пародию на самого себя. При этом он распадается-вовсе не на мини-мифы, а на дичайшие предрассудки. Мы все еще являемся вольными и невольными участниками и наблюдателями этого процесса.
На этом фоне наивно смотрится позитивисткая апелляция к «актам». Вся советская история состояла из дутых цифр и «облагораживающих» приписок-в соответствии со все той же мифологией. Между тем любая макроистория имеет право на существование лишь в том случае, если базируется на фундаменте микроистории. До последней «унижаться» у нас не хотят-бал правят все те же верхогляды.
А что касается нашего совеременного сознания, то оно, по-моему, таким же примитивным и осталось. Вот, допустим, вопрос о Мавзолее. Одни говорят-вытащить Ленина, а другие оставить. Мне хочется сказать одним: ради Бога, откройте пеошире двери, если уж вам так хочется какое-то символическое действие произвести, повесьте табличку «вот что осталось от коммунизма», к примеру. А другим можно сказать: ради Бога, возьмите Мавзолей, приватизируйте, сделайте собственностью партии, делайте все что угодно, это ваше частное дело. Нет, надо обязательно, чтобы это был какой-то государственный символ-либо он есть, либо его нет.
Вот на этой ноте я хотел бы закончить, еще раз подчеркнув, что мы имеем действительно ту самую историю, которую заслужили. То есть наша история-это сгусток наших суеверий, от этого никуда не денешься.

[Владимир Рыжков]

Здесь прозвучал тезис, что история в России всегда обслуживала власть. Но есть и обратная зависимость. Я вижу, как сейчас власть подвергается воздействию истории. Приведу примеры. Наш новый президент, когда еще готовился к своей коронации, к выборам, поручил написать справки о де Голле, о том, что он делал во Франции в 1958 году. Справки были написаны в установленный срок. А мы с вами хорошо знаем, что дела де Голль в 1958 году. И если вы посмотрите на реальный политический контекст 2000 года, то без труда обнаружите интересные параллели, совпадения, и не только с де Голлем-интерес проявляется и к Наполеону. Не случайно одним из первых шагов Путина было создание семи округов: Наполеон ведь начал ровно с того же, с префектур, и там тоже у префектов главным был квартирный вопрос. Они полгода не могли решить, где расселиться, в каких дворцах. Так что здесь есть и обратное воздействие.
С другой стороны, иногда бывает заимствование бессознательное. Вот, например, Путин создал Госсовет. Это очень интересно с точки зрения историка. И я подозреваю, что при этом не вполне просчитали исторический аспект, потому что Госсовет был в России, был в разных видах с разной судьбой. Или еще пример: Явлинский говорит о том, что надо весной провести демократическое совещание. Для историка слова «демократическое совещание» тоже очень много говорят. Причем говорят много такого, что лучше бы Явлинскому не упоминать. Знает ли экономист Григорий Алексеевич этот термин в историческом контексте? Понимает ли, какие это вызовет ассоциации у исторически мыслящей общественности?
Так что история, сознательно или несознательно заимствованная, оказывает прямое воздействие на практическую политику. Исторические аргументы внимательно выслушиваются, исторические аргументы воспринимаются, политики так или иначе апеллируют к каким-то образцам. Одни к одним образцам, другие к другим, а сейчас у нас культ Петра I. Культ Петра в России среди чиновников, среди высших чиновников в том числе. Что такое Петр в России, в нашей истории тоже вопрос для историков не скажу, что ясный, но по крайней мере проблематика ясна. И если сейчас у нас культ Петра, то что это означает для нашей практической жизни и для наших перспектив? Что это империя? Государство, построенное на иеархии, на насилии, на принуждении, на бюрократии? Мне кажется, что есть не только воздействие вождей на историю, но есть и воздействие истории на вождей. Воздействие тех мифов, которые сложились в истории, и тех образцов, которые воспринимают вожди.
Теперь о самой науке. Все-таки, по-моему, русская историческая наука не всегда была сервильна, были периоды в ее развитии, когда появились выдающиеся образцы исторического знания, и прежде всего вторая половина ХIХ века-начало ХХ века. И здесь призыв идти к документам я полностью поддерживаю. Но от трактовок мы все равно никуда не уйдем. Вот, например, изучали наши историки во второй половине ХIХ Псков и Новгород. Для одних Псков и Новгород-это ганзейские города, которые все время косили газом на Литву и, еще хуже, на Германию, а значит Иван III и Иван Грозный совершенно закономерным образом привели их в чувство и вернули их в лоно родной земли. С либеральной же точки зрения это была историческая развилка: если бы Россия восприняла опыт купеческих республик Новгорода и Пскова, может быть все пошло бы другим путем. Так что сами документы без каких-то предикатов, без каких-то предпосылок, без какой-то аксиоматике историков, которые к ним обращаются, тоже ничего не дают. Мне кажется, что чрезвычайное значение имело бы сейчас, если бы кто-то написал книгу об истории гражданского общества в России. Попытался бы проследить, как общественные институты возникли и уничтожались, вновь возникали и опять уничтожались на всем протяжении истории и что это значит для нашей страны.
И последнее. О реальной истории. Журнал «Итоги» опубликовал выполненный ВЦИОМом анализ общественного мнения за ноябрь-декабрь. Там просто удивительные цифры. Например, на вопрос, считаете ли вы, что русские люди по культуре, цивилизованности выше, чем все остальные народы мира, 70% отвечают да. И так далее. Понимете? И на этои идет манипуляция, идет игра, выстраивается определенная модель. Мне кажется, это вещи весьма небезобидные. Европа имела две мировые войны в ХХ веке на одной только идее национального суверинитета и его верховенства над всеми остальными государственными ценностями, представлениями и так далее. Для нас сейчас национальный суверинитет-это тоже официальное государственное божество, на которое надо молиться. Он не может быть ограничен, он не может быть никому делегирован, это то, ради чего можно пожертвовать всем. А на самом деле это вопрос. Или, например, такая проблема: произошло ли в России формирование нации? Или мы атомизированное общество, не имеющее никаких ясных представлений ни о чем вообще? А если нация у нас сформируется, то на какой платформе это произойдет? И если она сформируется на платформе очередного шовинизма, империализма, национализма и так далее, что это может значить для нашего народа, для нашей страны в будущем? Это тоже вопрос к историкам.
Поэтому мое глубокое убеждение-я сам по образованию историк-заключается в том, что история имеет критическое значение для практической политики, для практического развития общества. И в этом смысле мне кажется, что историки должны писать как можно больше думать, и предлагать трактовки. Сейчас достаточно свободная либеральная среда для размышлений и для этой работы. Я очень надеюсь, что это действительно произойдет.

[Георгий Шахназаров]

На мой взгляд, в России неплохо обстоит дело с историческими исследованиями на отечественную и мировую тематику. Хуже-с историософией. Раньше у нас была собственная позиция на этот счет. Теперь ее нет. Только отбиваемся от зарубежных выдумок, от того, что скажет Хантигтон или Бжезинский, а вот создать свою концепцию, которая отвечала бы духу времени, мы, отказавшись от марксизма, оказались не в состоянии.
Хочу привлечь внимание к двум тревожным обстоятельствам. Первое касается недопустимого у4ровня искажения истории. Именно недопустимого, потому что история сама по себе никогда не обходилась без этой или иной меры искажения. Лучше всего сказал об этом Бальзак: «История подделывается в тот момент, когда она делается». Действительно, едва ли не у каждого участника событий есть своя версия того, что случилось, а уж у летописцев, пишущих со слов свидетелей,-тем более.
Вот, к примеру, перестройка и постперестройка. Всего-то 15 лет, а сколько уже наворочено выдумок, как нарочито запутаны и перевраны многие эпизоды, беспарданно перераспределены свет и тень между теми, кому довелось сыграть более или менее заметную роль в этой исторической драме.
Но все это пустяки по сравнению с тем надругательством над историей, которое с полным основанием может рассматриваться в качестве органической составной части ельцинского режима. Тут речь идет не о частной инициативе ученых, решивших воспользоваться свободой слова, чтобы исправить грехи советской истриографии, восстановить в полных правах истину. Нет, маятник качнулся в протвоположную крайность, одну тенденциозность заменили другой, покрыв одной черной краской весь советский период. Вместе с Советами старались похоронить, выветрить из памяти народа все, что было создано им за три четверти века после Октября. Замалчивали, а если упоминали, то с негативным комментарием, такие бесспорные достижения того времени, как всебщая грамотность, ход на передовые научные рубежи, выдающиеся достижения в культуре. В учебниках ухитрялись излагать все это на одной-двух страницах в полном соответствии с идиотским тезисом, будто в годы существования Советского Союза страна «находилась вне истории». Пожалуй, единственное, о чем можно было отзываться одобрительно,-это победа в Отечественной войне. Да и ее постарались всячески принизить, если так можно выразиться, ошельмовать, переложив вину за развязывание войны с Германии на СССР или утверждя, будто мы победили «мясом».
Идеологи пересмотра или, скажем так, нового прочтения истории в последние годы немало потрудились, чтобы внушить обществу, в особенности молодым поколениям, мысль об ущербности российской цивилизации, ее неспособности освоить демократические принципы, шагать в сторону с прогрессом, призывали каяться за всевозможные грехи. В этом, собственно говоря, живой нерв отношения народа к своей истории-презирать ее, стыдиться или, напротив, гордиться, любить. Нет нужды говорить, что от этого в немалой мере зависит миросозерцание, ощущение своего места на Земле, способность к масштабным делам. Что ж, исчерпывающим образом решил эту проблему Пушкин, воскликнувший в раздражении: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом», а в другой раз, в умиротворенном состоянии духа, признавшийся проникновенно, что ни за что на свете не хотел иметь другой истории, кроме истории своего Отечества.
Ну и несколько слов о еще одном тревожном явлении, связанным с отношением к истории. В свое время Олвин Тоффлер обратил внимание на то, что накатывающиеся на мир волна перемен, в особенности технологических инноваций, может вызвать потрясение от встречи с будущим. Мне думается, хуже то, что мир с чрезмерным, недопустимым ускорением порывает с прошлым. Рastshock намного опасней, чем futureshock. Слишком быстрый и резкий разрыв с прошлым, пренебрежение его уроками, легкомысленное отношение к опыту предшествующих поколений могут обойтись крайне дорого. Это, впрочем, мировая проблема, заслуживающего отдельного разговора.