*3658. Публикации Василия Селюнина

[Василий Селюнин]

http://soveticus5.narod.ru/zhurn/zn88071.htm
Навстречу XIX Всесоюзной партконференции
УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА

ГЛУБОКАЯ РЕФОРМА ИЛИ РЕВАНШ БЮРОКРАТИИ?

В июле 1979 года вышло постановление со столь длинным и вычурным названием, что выговорить его одним духом, без перекура, пожалуй что и нельзя. В деловом мире краткости ради его именовали 695-м постановлением, а иной раз и 695-м механизмом, поскольку директива обрисовывала хозяйственный механизм, который предстояло ввести в практику управления. Документ этот мог появиться только в атмосфере, насыщенной густыми застойными миазмами. То была, если совсем уж в двух словах, контрреформа в пику остаткам экономических реформ, начатых в 1965 году и вскоре успешно проваленных.

Легко показывать ум задним числом, однако думающие экономисты (думающие о судьбах страны, а не только о собственной карьере) мгновенно поняли, что ничего хорошего сей механизм не сулит. Ваш покорный слуга сделал тогда для личного потребления анализ этого бюрократического опуса - получилась рукопись в сотню страниц на машинке. Я беспечно давал ее читать друзьям - кончилось тем, что она попала в самиздат и продавалась на черном книжном рынке. Санкций, впрочем, не последовало, однако опубликовать рукопись и думать было нечего. Тем часом печать напропалую превозносила 695-е постановление, отыскивая в нем все новые красоты и умопомрачительные глубины мысли. Я служил тогда экономическим обозревателем в большой центральной газете и мог лишь одно - не писать панегириков мертворожденному дитяти административной системы. Такая позиция сколько-то тешила самолюбие, а на жизнь ничуть не влияла.

Без малого четыре года продолжались заведомо обреченные попытки подогнать хозяйство под унылую управленческую схему, и если мы сегодня говорим, что времени на раскачку с перестройкой нету, что запас времени исчерпан, беспутно промотан в прошлом, то по справедливости к прошлому надо отнести и эти четыре потерянных года. Где бы мы уже были сегодня, начнись перемены в ту пору... После смерти Брежнева «695-й механизм» тихо скончался сам по себе, и теперь только авторы его по привычке нахваливают показатель нормативной чистой продукции и еще кое-какие частности из того отмененного жизнью постановления.

Этот эпизод из недавней истории наглядно показывает связь... нет, не связь даже, а нерасторжимое единство двух сторон перестройки - гласности и глубоких экономических реформ. Единство хотя бы уже потому, что выработать нужный хозяйственный механизм мыслимо лишь в обстановке свободного обсуждения его смысла и особенностей. А дальше опять нужна свобода, чтобы прилюдно сверять с жизнью каждый шаг - туда ли идем, то ли делаем, не пора ли внести поправки.

События развиваются стремительно, и, полагаю, приспело время обсудить эти вопросы. Перестройка оказалась сложнее, чем предполагалось. Первоначально ее рассматривали как первый этап ускорения: мол, проведем экономические реформы, изменим способы управления хозяйством, а следом начнется собственно ускорение, то есть более быстрое развитие экономики.

Можно, пожалуй, сказать, что в основу этой концепции лег несложный расчет, опубликованный академиком А. Г. Аганбегяном и сразу ставший знаменитым. Вот он в теперешних цифрах. За год мы используем примерно 600 миллиардов рублей национального дохода. Три четверти этой суммы идет на потребление (проще сказать, на прожитье), четверть - в накопление. При росте дохода на один процент в год прибавка составит 6 миллиардов рублей. Стало быть, фонд потребления возрастет на 4,5 миллиарда. В этом случае потребление благ в расчете на душу населения останется, однако, на прежнем уровне - ведь и население прибавляется. Чтобы жить богаче, надо получать более значительные прибавки. Второй и третий проценты прироста дохода скорее всего уйдут на то, чтобы заткнуть дыры, которых в большом хозяйстве предостаточно, - желательно, например, поднять минимальные пенсии. Для ощутимого повышения жизненного уровня общий доход страны надо увеличивать на четыре, а еще лучше на пять процентов ежегодно.

Это рассуждение потом многократно повторяли экономисты и политики. На меня лично простые выкладки академика произвели ошеломляющее впечатление. Ведь что выходит? Сейчас годовой прирост дохода - около трех, в удачные годы - до четырех процентов. Допустим, в результате перестройки мы «вырвем» в будущем пятый процент. К тому времени он будет повесомее, но все равно, как показывают несложные расчеты, денежная прибавка составит около полутора рублей в месяц на человека с самостоятельным доходом. В последнее время среднемесячная зарплата рабочих и служащих увеличивается примерно на пятерку ежегодно, а в условиях состоявшегося ускорения ее можно будет поднимать на шесть рублей с полтиной. Нелучезарно, не правда ли? Вряд ли мы станем выкладываться на работе ради такой цели.

Здравый смысл подсказывает: что-то тут не так. Как ни считай - хоть общепринятыми способами, хоть по более осторожным методикам, - трудами поколений у нас создана могучая экономика, вторая, ну пусть третья по мощи в мире. Но получается, даже в будущем, при больших скоростях развития она не способна обеспечить заметное повышение жизненного уровня народа. Да быть того не может!

Поставим для начала простой вопрос: действительно ли ускорение развития - единственный источник роста благосостояния? Можно ведь действовать и иначе: побольше «проедать» из произведенного дохода и поменьше пускать в накопление. На первый взгляд резервы тут невелики. Четверть национального дохода в накопление - по меркам развитых стран это многовато, но доля все же не чудовищная. Однако откуда взялась эта цифра? Фонд потребления и фонд накопления наша милая статистика измеряет разными рублями - в одном случае стоимость товаров исчислена в розничных ценах, в другом - в оптовых. Это все равно, что пользоваться резиновой рулеткой. Разница между теми и другими ценами падает в основном на так называемый налог с оборота. А он составил в 1985 году 97,7 миллиарда рублей, в 1986-м - 91,5 миллиарда. Исключив эти суммы из расчетов, мы убедимся: при измерении в оптовых ценах доля фонда потребления в использованном национальном доходе равна 68—69 процентам.

Дальше выясняется, что оптовые рубли не одинаковы. В 1986 году с каждого рубля производственных фондов работники легкой промышленности «сняли» 23,5 копейки прибыли, а, к примеру, электроэнергетики - лишь 6,6 копейки. Никогда не поверю, будто при круглосуточной эксплуатации электростанций их персонал (люди высокой квалификации) работает чуть ли не в четыре раза менее эффективно, нежели швейники или обувщики. Рентабельность всей тяжелой промышленности вдвое ниже, чем легкой. Объяснение может быть только одно: оптовые цены на продукцию легкой индустрии завышены относительно цен на изделия тяжелой промышленности.

Полезно далее приглядеться, какие товары, поставляемые тяжелой индустрией, особенно прибыльны. Вот лесная отрасль. Считается, что лесоруб работает семь часов в день (там шестидневная рабочая неделя). Но если учесть время на дорогу до делянки и обратно (а это зачастую сотни километров), фактически человек занят десять, а то и двенадцать часов в сутки. Трудится он в нелегких условиях: зимой мороз, осенью и весной грязь до пупка. Лесоруб имеет дело с великолепным естественным полимером - деревом, припасенным самой природой. Казалось бы, при такой раскладке лесозаготовки должны быть очень прибыльными. А на деле они сплошь и рядом малорентабельны и даже убыточны. Но представим, лесоруб перешел на мебельную фабрику, где тепло, светло и мухи не кусают - его труд сразу станет приносить большую прибыль.

Отчего так? Да все очень просто: на древесину установлены низкие оптовые цены, на мебель, напротив того, высокие. Но древесина - это продукция производственного назначения, мебель же - предмет потребления. Сходным образом расслоены цены и во многих других отраслях тяжелой индустрии. А это означает, что в официальных расчетах завышена доля фонда потребления, исчисленного не только в розничных, но и в оптовых ценах.

Есть и другие искажения в цифрах. Если измерить обе части использованного национального дохода в ценах одного уровня (а как же иначе?), то фонд накопления поглотит отнюдь не четверть, а гораздо большую долю дохода. Именно сдвиг в сторону потребления, а не обязательно вздувание темпов роста таит главные резервы повышения жизненного уровня.

Между тем официальная наука настраивает умы на темпы. Ускорение понимается как взвинчивание скоростей развития экономики: мол, в период застоя прирост дохода упал ниже трех процентов в год, этого мало, кровь из носу, а давай больше - тогда и жить станем богаче. Станем ли? С чего это ученые взяли, будто достаточно поднять доход на лишний процент, как в общем нашем кармане появятся дополнительные миллиарды на личное потребление? Дело обстоит не так, что мы сочли доход за год, а потом разложили на две кучки - это проедим, а это пустим на строительство предприятий, жилья, дворцов, словом, в накопление. В жизни национальный доход каждую минуту создается и каждую минуту расходуется. Деньги есть лишь символическое отображение натуральных благ, и если за стоимостными прибавками - станки, комбайны, ракеты, то их не пустишь ведь в личное потребление. Большая неправда абстрактного научного расчета состоит в том, что в нем проигнорировано вещественное, натуральное наполнение вновь созданной стоимости.

Нельзя этого делать. В течение многих десятилетий неуклонно снижается доля предметов потребления в общем выпуске продукции. Ограничим наши расчеты промышленностью. В 1928 году 60,5 процента всей продукции составляли предметы потребления (группа Б). В 1940 году эта доля упала до 39 процентов. Ладно, то был предгрозовой год, тут не до жиру, быть бы живу. Но как объяснить Дальнейшее развитие событий: к 1980 году удельный вес группы Б понизился до 26,2 процента? В 1981—1985 годах промышленное производство прирастало в среднем за год на 3,7 процента. Эта цифра складывалась из 3,6 процента в группе А и 3,9 процента в группе Б. В 1986 году общий темп поднялся до 4,9 процента, в том числе прирост в группе А - 5,3, в группе Б -. 3,9. Как видим, все ускорение достигнуто за счет производства средств производства, в производстве же предметов потребления темп нисколько не возрос. А сравнительно с ближайшими предшествующими годами он даже упал: в 1983—1985 годах прибавки в группе Б составили 4,3—4,1 процента ежегодно против 3,9 процента в 1986 году.

В итоге произошло дальнейшее сокращение доли группы Б в общем объеме производства - с 26,2 процента в 1980 году до 24,7 в 1986-м. Если бы соотношение групп А и Б сохранилось на уровне 1980 года, то в 1986 году промышленность дала бы на 12,6 миллиарда рублей потребительских товаров больше, чем фактически произведено. (Укажу для сравнения: общая прибавка фонда потребления, созданная всей экономикой и истраченная не только на личное потребление, составила в 1986 году лишь 9,2 миллиарда рублей.) А если считать по предвоенной «норме» (1940 года), недобор потребительских товаров вследствие сокращения доли группы Б равен почти 120 миллиардам рублей, или около 425 рублей на душу населения. Это в оптовых ценах. В розничных потери много больше.

Колоссальные, поистине тектонические сдвижки в сторону производства средств производства (в сторону первого подразделения) подвели нас к такой парадоксальной ситуации, когда ускорение темпов развития, более быстрый рост национального дохода очень слабо влияют на уровень жизни. Экономика во все большей степени работает не на человека, а на самое себя. При теперешней ее структуре она неумолимо воспроизводит совершенно неприемлемую для мирного времени пропорцию между первым и вторым подразделениями общественного производства, причем воспроизводит в ухудшенном варианте: в каждом следующем цикле доля производства предметов потребления ниже, чем в предыдущем.

Эта опасность пока не осознана. Стратегический замысел нынешней пятилетки заключается в том, чтобы перевооружить машиностроение - тогда в следующие периоды эта обновленная и окрепшая отрасль станет в достатке обеспечивать современными орудиями труда все народное хозяйство. Ясно, что гонка в машиностроении потребует подтягивания сырьевых и базовых отраслей, что и запланировано. Но это лишь первый виток развития, снова ориентированного на производство средств производства. За ним непременно последуют другие. Построим простую экономическую модель. Допустим, машиностроительный завод способен за год изготовить оборудование для двух предприятий неважно каких отраслей. За десять лет он оснастит двадцать новостроек. В одиннадцатом году картина, однако, изменится: устареет оборудование на первом и втором предприятии, наш поставщик обязан его заменить. Следом подойдет очередь третьего и четвертого предприятия... Теперь изготовитель оборудования навечно привязан к двадцати заводам, созданным с его помощью. И если мы затеваем еще одну новостройку, прежде надо создать новые мощности в машиностроении. Для этого опять понадобятся металл, энергия, сырье — машиностроение делает новые заказы смежникам. И так до бесконечности.

Фронт капитальных вложений растягивается сверх всякой меры. Сейчас у нас не меньше 350 тысяч строек производственного назначения. Ресурсы размазаны - на один объект в среднем приходится, например, не более 12 строителей. Завершить в разумный срок такое количество строек немыслимо, и при хронической нехватке мощностей приходится сохранять в работе устаревшие предприятия. В итоге безбрежно разрастаются основные производственные фонды. В нынешней пятилетке пришлось пойти на крайнюю меру - впервые за длительный период увеличена доля накопления в национальном доходе. Однако никаких средств не хватает для того, чтобы поддерживать в нормальном состоянии действующие производства и одновременно строить новые. По данным экономистов, владеющих счетом, вводы мощностей сейчас едва покрывают явное и скрытое их выбытие из-за устаревания. Иначе говоря, разбухающий фонд накопления более не накопляет богатств.

Можно, конечно, оспаривать приведенные выше расчеты касательно того, какая доля национального дохода в действительности идет в накопление. Но вот специалисты из Экономического института Госплана СССР сделали сходные расчеты совсем другими способами - общепринятыми в мире. У них получилось, что в 1985 году удельный вес инвестиций в валовом национальном продукте в СССР был в 1,7 раза больше, чем в США, и в 1,5 раза больше, нежели в Западной Европе. Однако эффективность инвестиций у нас вдвое ниже, чем, к примеру, в США. Неслыханное омертвление средств в незавершенном строительстве, растущие расходы на ремонт и восстановление устаревших производственных фондов приходится компенсировать накачкой капитальными вложениями.

В таких условиях дефицит орудий и предметов труда может лишь обостриться. Наша страна далеко обогнала всех по производству металла, тракторов, комбайнов, по добыче топлива, по численности станочного парка, да всего и не перечислишь, и тем не менее не хватает всего-всего и еще чего-то. Где предел этому безудержному росту? В товарной экономике существует естественное ограничение - платежеспособный спрос. Производство не имеет там ни малейшей ценности, если товар не нашел покупателя. В этом смысле даже кризисы перепроизводства небесполезны: они служат сигналом того, что при достигнутом уровне потребления нельзя увеличивать выпуск продукции. Упразднение рынка снимает этот тормоз. Но если ограничения по спросу больше нет, чем лимитировано развитие экономики? Только наличными ресурсами, больше нечем.

А они истощаются неравномерно. У нас первыми кончились трудовые ресурсы - отныне нет прибавок рабочих сил. Собственно, одна из главных целей ускорения - компенсировать нехватку рабочих рук повышением производительности труда. Отсюда, кстати, и приоритет, отданный машиностроению: новая техника поднимет производительность, что в свой черед даст новый импульс росту экономики. До этой цели пока далеко. Но предположим, она достигнута. Тогда все в порядке? Вряд ли. При более продуктивном труде экономика, лишенная тормозов, с новой силой начнет перемалывать другие ресурсы, в том числе и невозобновляемые.

Это не домысел, а вывод из практики. Сейчас модно бранить период застоя. Однако в базовых и сырьевых отраслях никакого застоя не наблюдалось. Обратимся к энергобалансам народного хозяйства. В них все энергетические ресурсы (топливо, электричество с гидравлических и атомных станций) приведены к общему знаменателю - тоннам условного топлива. В 1951 —1970 годах среднегодовое поступление увеличивалось на 51 миллион тонн, в 1971—1985 годах - на 69 миллионов. В 1984 году израсходовано энергоносителей на миллиард с лишним тонн больше, нежели в 1970-м. Одна эта прибавка почти равна всему производству энергоресурсов в 1965 году. За те же 15 лет из недр добыто примерно столько топлива, сколько за всю предыдущую историю страны. Если это застой, то что же такое стремительный рост?

Мне довелось поездить по Западной Сибири, когда там начинали поднимать нефтяную целину. Тогда казалось, что запасов хватит внукам и правнукам. Но мы умудрились, посрамляя нефтяных шейхов, при жизни одного поколения вычерпать эту природную кладовую. В 1960 году было добыто менее полутораста миллионов тонн нефти, сейчас вместе с конденсатом берем по 600 с лишним миллионов ежегодно, и все равно топлива не хватает — случается, не летают самолеты, не ходят грузовики. Еще быстрее растет добыча газа - на горизонте маячит триллион кубов в год. Понимающие люди честно предупреждают: «Не станет ли этот «скороспелый» триллион тревожным признаком в экономике?» («Правда» за 17 ноября 1987 года).

Может стать, ох, может! Нет, как хотите, а исправному хозяйственному механизму и тормоза нужны - иначе мы оставим после себя пустыню, так и не насладившись плодами своих трудов праведных. Самоедская экономика навряд ли снизойдет когда-нибудь до человека, до наших с вами нужд.

Мы приближаемся к той последней черте, за которой высокие темпы при сложившейся структуре отраслей вообще невозможны. Да, покамест упор на машиностроение приводил к более быстрому росту национального дохода. Но приглядимся повнимательнее не к стоимостным, а к натуральным показателям ускорения. По статистическим справочникам легко сопоставить количество тракторов и комбайнов в колхозах и совхозах с численностью механизаторов. Если бы цифры совпали, это был бы уже экономический разврат. Действительно, за свою жизнь комбайн убирает семь-восемь урожаев, то есть в работе находится максимум полгода. Как же можно допустить, чтобы в страду его использовали в одну, пусть в удлиненную смену? Точно так же расточительно выдавать каждому механизатору персональный трактор. На деле ситуация еще хуже: в 1986 году 452 тысячи тракторов и комбайнов были «бесхозными», не укомплектованы кадрами.

Не подумайте, будто брошены устаревшие агрегаты: средний срок службы трактора 7 лет, комбайна - 7,5 года. Зарубежный фермер таких сроков обновления парка себе не позволяет. А тем часом выпуск комбайнов нарастает, и сейчас по крайней мере три новые машины из каждых десяти колхозы и совхозы отказываются покупать. И это при условии, что покупатель платит за комбайн меньше половины цены — остальное изготовителю доплачивает казна. Могучий «Дон» продается дешевле легковушки «Волга» и все одно, выходит, не нужен. Сотни тысяч тракторов бездействуют, а, шутка сказать, затеяно строительство громадного тракторного завода в Елабуге.

Кого не убеждают отдельные примеры, тем советуем обратиться к расчетам, которые опубликовал недавно известный экономист И. Мамлыгин. По его выкладкам, 45 процентов рабочих мест в основных цехах машиностроительных заводов излишни, для них нет рабочих. В основных цехах всей промышленности таких мест более четверти. Известно, что многими миллиардами рублей измеряется стоимость неустановленного оборудования. К полутриллиону рублей приближаются запасы товарно-материальных ценностей в народном хозяйстве, причем в отдельные годы прибавки национального дохода даже не покрывали роста материальных запасов.

Нам толкуют: нужно снижать расход ресурсов на единицу продукции, уменьшать вес машин, выпускать более совершенные изделия. Но, полагаю, в сложившейся ситуации взвинчивать объемы производства — значит еще энергичнее изводить понапрасну труд, сырье, топливо и прочее добро.

Достигнутое ускорение иллюзорно. Лишние, неиспользуемые машины и оборудование зачтены, разумеется, в национальный доход, как положено. А поскольку эти товары в отличие от сырья дороги, темп развития на короткое время подскочил. Вместе с тем помянутые, например, «бесхозные» трактора и комбайны не создают новой продукции, а стало быть, и национального дохода, потому что бездействуют. Чтобы поддержать темпы, в очередном году предстоит выпускать для счета еще больше машин, которые опять не будут производить продукции. Когда нет естественного роста, экономику приходится подгонять, подхлестывать. Тщетно! Перегруженная лошадь в гору вскачь не побежит.

Есть еще одна капитальная причина, по которой ускорение выдыхается. При росте номинальной зарплаты и одновременном сокращении удельного веса производства предметов потребления в общем объеме производства стремительно увеличиваются денежные сбережения - выплаты нечем отоварить. Вклады в сберкассах к началу 1988 года перевалили за 260 миллиардов рублей. Сколько хранится в чулках, мы не знаем, но, несомненно, общая сумма сбережений близка уже к годовому денежному доходу населения, если не превысила его.

Это буквально подрезает крылья перестройке. Кому не понятно, поясню. За хорошую работу надо бы и платить много, а чем платить, когда и розданные на руки деньги не отоварены? Об этот камень споткнулся в свое время знаменитый щекинский метод. Суть его проста: где работали, скажем, четверо, там стали управляться трое, поделив меж собой ставку высвобожденного. Прибавка зарплаты с лихвой компенсировалась выпуском дополнительной продукции на каждого работника. Но какой продукции? Щекинский комбинат, например, выпускает удобрения, а они населению почти не продаются. На руки раздавали рубли, под которые требовались совсем другие товары, а их-то и не прибавлялось. Тогдашнему Госкомитету по труду не оставалось ничего другого, как пресекать неконтролируемый рост зарплаты у последователей щекинской инициативы. Прекрасное новшество было загублено.

Чтобы и с перестройкой такого не произошло, требуются глубокие структурные сдвиги в экономике: ее надо развернуть от работы на самое себя - к человеку, к его нуждам. Человек - конечная цель экономики, то Солнце, вокруг которого она должна вертеться.

Давно назревшая структурная перестройка несовместима с дутыми темпами. Прекращение выпуска излишних, не используемых средств производства уже поведет к уменьшению суммарных приростов (но одновременно - к экономии ресурсов; я так думаю, что и к неисполнению наметок нынешней пятилетки надо отнестись спокойно - будем считать, что сберегли ресурсы вместо того, чтобы истратить их на выпуск ненужного). Расчеты показывают далее, что разворот в сторону производства предметов потребления займет довольно длительный период, в течение которого общий темп развития будет минимальным, а возможно, и минусовым. Однако другого решения нет. Или ускорение, понимаемое как взвинчивание объемов производства, или перестройка структуры экономики. Третьего не дано, так что выбирать все равно придется.

Читатель, несомненно, заметил, что эти выводы противоположны рекомендациям официальной науки. Делающие погоду ученые советуют ускорить развитие народного хозяйства, не правильнее ли считать, что неизбежно и даже желательно снижение темпов ради структурных сдвигов, что предпочтение следует дать производству потребительских товаров. В нынешней пятилетке доля накопления в используемом национальном доходе увеличена, на наш взгляд, она и без того чрезмерна. Понимаю, что мысли эти вызовут протест справа, слева, сверху, снизу и вовсе сбоку. Все мы привыкли гордиться высокими темпами, бескризисным, ничем не ограниченным развитием экономики, в нашу плоть и кровь вошла убежденность в том, что производство средств производства безусловно приоритетно - и вдруг эти вроде бы аксиомы поставлены под вопрос. Поставлены, однако, не мною, а ее величеством жизнью. Так будем же послушны жизни, а не схемам.

Предположение о неизбежном замедлении темпов я сделал, не имея еще статистического отчета за 1987 год. Теперь он есть. Прогноз, к сожалению, подтвердился: прирост национального дохода в 1987 году равен лишь 2,3 процента (годом раньше он составил 4,1 процента), промышленное производство увеличилось на 3,8 процента против 4,9 в предшествующем году. Собственная правота меня, конечно, не радует, но и паниковать нет причин: темпы - еще не все, у экономики есть более значимые параметры.

Начиная с 1983 года ускорение достигалось за счет использования ближайших резервов. На первых порах хорошую службу сослужило наведение элементарной дисциплины и порядка на производстве. Затем положительно сказалась на темпах развития борьба с пьянством (немалое и вполне реальное достижение периода перестройки! Каждая невыпитая рюмка - благо само по себе). Но такого рода факторы можно использовать единожды.

А дальше? Приведем простенький расчетец. Годовой фонд рабочего времени трудящегося - около двух тысяч часов. Легко понять, что одна сотая часть годового результата производится за 20 часов. Чтобы обеспечить годовой прирост на 4 процента, надо как-то выкроить 80 часов рабочего времени. Иначе говоря, за 1920 часов работник должен произвести столько продукции либо дохода, сколько получено за весь предыдущий год, - тогда оставшиеся 80 часов он будет работать на прирост. Это удавалось не в последнюю очередь благодаря помянутым разовым факторам.

Но если резервы, лежащие на поверхности, мы слизнули, как дальше поддерживать высокий темп? Какой еще резерв в нашем загашнике? Хотя соответствующие статистические данные пока не публикуются, по живым наблюдениям смею утверждать: в 1986—1987 годах прибавки производства во многом объяснялись вульгарными переработками, то есть сверхурочным трудом. «Черные субботы» вошли в наш быт. А из только что приведенного расчета видно: достаточно сделать десять суббот в году рабочими, как мы получим добавочно 80 часов, потребные для хорошего прироста. Но тогда, чтобы поддержать темпы, в очередном году надо работать еще десять лишних суббот, а всего уже двадцать. Так долго продолжаться не может - будет падать почасовая выработка, поскольку без нормального отдыха человеку трудно восстанавливать силы. Да ведь и вообще переработки - не наша социальная политика.

Нужно включать постоянно действующие факторы высокопроизводительного труда - экономические интересы, внутренние позывы к спорой и доброкачественной работе. Эту цель и преследуют начавшиеся в стране экономические реформы. На январском и июньском (1987 года) Пленумах ЦК КПСС определены контуры нового хозяйственного механизма. В государственном секторе нам предстоит ввести пять крупных новшеств - сделав это, мы сможем сказать: радикальная реформа состоялась.

Первое - планирование производства снизу, по заказам потребителей, как оно и происходит в добротно работающих экономиках мира. Нужна заказчику та или иная продукция — ищи, кто ее изготовит, заключай договор. Сумма договоров (портфель заказов) и станет программой производства, никакого другого плана не нужно. Из принятых к исполнению заказов в натуре просто и логично выводятся стоимостные, трудовые и прочие обобщающие показатели. Перемножьте цены на число изделий, суммируйте по всем заказам - получится выручка. Вычтите из стоимостного объема себестоимость - вы имеете цифру будущей прибыли. Поделите ее на стоимость производственных фондов - выйдет уровень рентабельности. И так далее. Значит, не только натуру, но и обобщающие показатели сверху планировать незачем.
11. «Знамя» № 7.
В договорах конкретно указано, кому предназначена продукция. Следовательно, сверху делить ее между потребителями больше не требуется. На экономическом жаргоне это называется переходом от распределения продукции по фондам к свободной оптовой торговле. Таково второе новшество.

Третье - самофинансирование, или, что то же, полный хозрасчет. Хозрасчет - это когда доходы больше расходов. До сих пор при сопоставлении учитывались текущие производственные расходы, теперь в расчет берутся и затраты на расширенное воспроизводство. Проще говоря, казна, как правило, впредь не будет выделять денег на строительство новых цехов, на обновление оборудования - такие средства коллектив обязан заработать сам.

Четвертое - оптовые цены на продукцию в основном не назначаются, а устанавливаются по согласованию между изготовителем и потребителем.

Наконец, пятое - что работник будет иметь от всех новшеств? Рассчитались с казной за платные ресурсы, внесли налог на общие нужды - остальное ваше, решайте в коллективе сами, как им распорядиться. Свобода выбора тут и впредь будет ограничена, но не запретами, а объективными условиями. Раз производство не останавливается, первым делом надо наполнить фонд возмещения. Далее. Пожадничали, не выделили средств на развитие и обновление производства - через считанные месяцы вашу дорогую и устаревшую продукцию, быть может, вообще не купят. Тогда и зарплату неоткуда взять. Нужно, таким образом, предоставить коллективам самостоятельность в использовании хозрасчетного дохода.

Такой механизм не чьи-то фантазии. Все пять основополагающих принципов прямо названы в новом Законе «О государственном предприятии (объединении)», принятом в июне 1987 года. Незадача, однако, в том, что эти прекрасные правила снабжены оговорками, отменяющими или по крайней мере ограничивающими их действие.

Естественно, Закон вообще не мог работать без коренных изменений в сфере хозяйственного управления. Поэтому следом был принят целый пакет постановлений о перестройке экономических ведомств (Госплана, Госснаба, Минфина, Госкомитета по ценам и других), а также министерств. Вкупе с Законом о предприятии эти документы и составили новый хозяйственный механизм. С января 1988 года он введен на предприятиях, выпускающих 60 процентов всей промышленной продукции.

Понятно, лучше бы погодить с оценками, дождаться первых результатов работы по-новому, только нет у нас с вами времени ждать - его и без того потеряно слишком много. Достаточно, впрочем, проанализировать тексты новых хозяйственных правил, чтобы предсказать: особого эффекта они не дадут.

Раньше всего мы не обнаруживаем существенных перемен в планировании. Разумеется, в духе времени в документах немало сказано о самостоятельности предприятий при верстке производственных программ, о заказах потребителей как основе плана. Но тут же вводится институция государственных заказов, обязательных для исполнителей. Вообще говоря, без госзаказов не обойтись. Тонкость, однако, в том, что в директивном порядке следовало бы планировать продукцию, потребную не хозрасчетным предприятиям, а лишь бюджетным организациям (школам, больницам, армии и т. п.)

В самом деле, допустим, что на одну и ту же продукцию претендуют завод и профтехучилище. Завод надбавит цену и перехватит ее, училище же, средства которого жестко ограниченны, останется ни с чем. Торговаться ч тут можно - пусть бюджетное учреждение ищет, кто на приемлемых условиях исполнит его заказ. А уж не нашли, не сторговались - тогда договор в приказном порядке. В этом случае государство могло бы так или иначе возмещать убытки, понесенные исполнителем. Экономисты давно посчитали: на первых порах под обязательные заказы достаточно отвести примерно четверть мощностей промышленности, а в дальнейшем их доля в программе станет еще меньше.

[Василий Селюнин]

Однако эта доля в новых правилах не оговорена, и на подавляющем большинстве предприятий почти вся программа, заданная на 1988 год, состоит из государственных заказов. Выходит, производство в натуре как планировали сверху, так и планируют. Если кое-где и есть пока мизерный резерв под «вольную» продукцию, то я готов поставить ящик коньяку против бутылки боржоми: через год-два ни одного квадратного метра заводских площадей не останется для исполнения договорных заказов.

Такое уже было. По условиям реформы 1965 года продукция тоже делилась на две категории: важнейшую номенклатуру планировали директивно, а второстепенную - по прямым договорам. И вот, скажем, для новой электростанции изготовлены турбины, генераторы, трансформаторы, словом, все важное, а «второстепенные» приборы, без которых объект не пустишь, не сделаны. Дальнейшее ясно: этого впредь мы допустить не можем, приборы тоже надо возвести в ранг важнейшей номенклатуры.

Так было, так будет, тем более что и сами предприятия не больно-то заинтересованы в самостоятельной верстке программы. Вспомним историю с лишними комбайнами. Обяжи сейчас комбайностроителей самостоятельно искать потребителя, они, вероятно, не загрузили бы и половины заводских мощностей. Худо ли им, когда Госагропром разом, на весь год выдает гигантский обязательный заказ. Куда потом деть ненужные машины? А это уж изготовителя не касается: заказали — платите. Аппарат агропрома сам денег не зарабатывает. Он может нажимать на колхозы и совхозы: оплачивайте технику, не в переплавку же ее отправлять. Если у потребителя средств нет, ему автоматически дадут кредит. Скорее всего это будет долг без отдачи - когда-нибудь его спишут. И тоже правильно: покупателю ведь буквально навязали ненужный товар. Словом, все правы, в виноватых выходит одна казна.

Когда производство в натуре жестко задано сверху, тем самым предрешены все обобщающие показатели плана. Не успокоившись на том, сфера управления и в новых условиях будет доводить до предприятий (и уже доводит!) контрольные цифры по объему производства в рублях, по прибыли, производительности труда и еще по четырем показателям. Разумеется, оговорено, что эти цифры вроде бы и не директивные. Моей фантазии, однако, не хватает, чтобы представить себе такую картину: по собственному варианту плана завод не вышел на контрольные цифры, а родимое министерство и местные власти с тем смирились. В жизни так не бывает.

Отчего все-таки сохранен прежний порядок планирования? Писать, так уж правду, всю правду, ничего, кроме правды. Думается, в разработке реформы нет полной определенности, как далеко мы готовы пойти в перестройке. В статье 2 Закона о государственном предприятии сказано: государственный план экономического и социального развития является важнейшим инструментом реализации экономической политики Коммунистической партии и Советского государства. Но государственный план - не пожелание, а закон, то есть приказной, административный прием управления экономикой. Если он служит важнейшим инструментом, то какова роль экономических методов воздействия на производство, которым вроде бы отдается предпочтение? В пакете постановлений из этих конкурирующих принципов определенно выбран первый. Мы толковали уже о производстве излишней продукции, о распылении ресурсов по бесконечному числу строек, об искажениях экономических пропорций. Все это, как известно, сделано по плану. И если плановое управление есть наше важнейшее преимущество, то невольно напрашивается мысль: значит, плановики дурно им распорядились, они никудышные работники. Однако я знаю многих не первый год и могу засвидетельствовать: пожалуй, большинство их - первоклассные знатоки своего дела, в конкретной экономике тайн для них нет.

Нам бы надо быть поосторожнее в суждениях о преимуществах. В работе «Экономические проблемы социализма в СССР» Сталин объяснил, например, мол, зарубежные монополисты скупают изобретения и кладут их под сукно (им невыгодно переналаживать производство), у нас же это немыслимо.

Бывали такие случаи? Бесспорно. Но теперь мы знаем, что не все новинки
там консервируют, кое-какую мелочишку все-таки и применяют. У нас, как теперь признано, темпы технического прогресса ниже, чем в развитых странах. Опять выходит, будто наши конкуренты лучше использовали весьма ограниченные шансы, нежели мы свои безграничные возможности. Каковы тогда качества наших администраторов?

Или вот предполагалось, что в условиях социализма, когда человек работает в конечном счете сам на себя, а не ради интересов предпринимателя, он будет трудиться много старательнее. Предвкушали уже благословенное время, когда труд станет первой жизненной потребностью, приятной игрой физических и духовных сил. А тем часом дело не шло так, что год от году мы работали все лучше и лучше. Скорее наоборот: долгие десятилетия воспитывался самый настоящий наплевизм, небрежение трудом. Будем честны: сегодня мы не лучшие работники в мире. Скажем, в США ежедневно не выходят на работу 1,8 миллиона человек, у нас - 4 миллиона.

Будь предположение о безграничном рвении к труду справедливо, согласитесь, не очень-то красиво выглядела бы наша государственная администрация: в ее распоряжении массы жаждущих отдать все свои силы на общее благо, а вот нет умения использовать эту ситуацию. Увы, представление о всеобщем трудовом порыве существует разве что в трактатах философов.

Надо четко различать, что в жизни произойдет обязательно, какие события только вероятны, а чего не будет никогда, сколько бы мер ни предпринималось. Уверен, например: труд - вещь дьявольски серьезная, никогда он не станет игрой. Настало время инвентаризировать, в чем мы действительно имеем преимущества перед конкурирующим общественным устройством, а в чем, если позволительно так выразиться, недоимущества. Жить среди мифов, может, и уютно для души, да как-то некомфортно в других отношениях.

В идее, в потенции социализм действительно более подходящ для централизованного управления экономикой, и оно совершенно необходимо, тут и вопроса нет. Но централизм удобнее обеспечить не тотальным директивным планированием, а иначе - косвенными, по преимуществу экономическими приемами. Их широко используют в мире. Приведу пример. Япония первая среди развитых держав приблизилась к экологической катастрофе, Это ведь одна из самых перенаселенных стран, стремительно растущая экономика буквально сживала людей со свету. Дошло до того, что в больших городах полицейские стояли на перекрестках в кислородных масках, случались массовые отравления отходами производства. Сегодня, как утверждают и наши туристы, ничего такого нет. Так что же, население вдруг сговорилось и стало беречь среду обитания? Нет, тут государство взяло дело в свои руки. Допустил предприниматель вредные выбросы - уплатит такие деньги, за которые найдутся охотники убирать грязь. Государство ввело жесткие стандарты на выхлопы из автомобилей.и объявило: через пять лет эти нормы вступят в действие. Автостроительные корпорации, хочешь не хочешь, переходят на выпуск машин, отвечающих таким стандартам. Знакомый журналист, побывавший недавно в Японии, говорил: наш «Москвич» там и квартала не проехал бы.

Это и есть централизм управления на деле. А мы все директивы пишем, планы составляем, как спасти Байкал и Ладогу.

В любом случае, хоть у нас, хоть у них, государство является распорядителем огромных средств, полученных в виде налогов или иных поступлений. Оперируя ими, удастся направлять развитие экономики в желательную сторону. Можно на определенный срок уменьшить и даже отменить налоги в казну с предприятий, исполняющих те программы, которые государство поддерживает. Можно давать им более дешевый кредит. Не исключены безвозвратные дотации. Да мало ли примеров централизованного регулирования? Благодаря им в США, Японии, Западной Европе в управлении хозяйством больше реального централизма, чем у нас. При формальной диктатуре плана отечественная экономика развивается, в сущности, анархично. Напомню, что последней исполненной пятилеткой была восьмая, все следующие оказались неудачными, причем степень невыполнения планов нарастала вплоть до двенадцатой пятилетки. Фактически мы потеряли контроль над событиями.

Не так давно наделала шуму небольшая статья Л. Попковой «Где пышнее пироги?», напечатанная в журнале «Новый мир». Автор доказывает, что план и рынок несовместимы, надо выбирать либо то, либо другое (нельзя, мол, быть немножко беременной). Но суть-то дела не в том. Как мне представляется, вопрос поставлен некорректно, автор сам себя загоняет в угол, предлагая выбор между планом и рынком. В действительности альтернатива иная: совместимо ли централизованное управление экономикой с рыночными регуляторами? Тогда ответ очевиден: весь мировой опыт учит, что эти вещи превосходно совмещаются и наибольших успехов достигают те экономики, где найдена верная мера этого совмещения, где применены способы, обеспечивающие реальный централизм.

В новом хозяйственном механизме ни такой меры, ни таких способов, на мой взгляд, пока не содержится. Тем самым предрешены и другие его изъяны. Когда всю программу производства в натуре по-прежнему задают сверху, изготовители продукции вправе потребовать: раз вы указали, что конкретно надо выпускать, так назовите, кому мы обязаны поставить изделия, с кого получим деньги за них. Тогда сохраняется в неприкосновенности система фондового распределения продукции, для свободной оптовой торговли просто не остается места, сколько бы слов в похвалу торговле ни содержал пакет документов о перестройке экономики.

Впрочем, о перестройке Госснаба в пакете постановлений сказано прямо: «Превратить... планы распределения продукции в главный инструмент организации материально-технического обеспечения в новых условиях хозяйствования». Тут уж ни убавить, ни прибавить — каждое слово будто на граните высечено.

В духе старого доброго времени облюбованы практические приемы, которыми предполагается пресекать расточительство ресурсов. Административной сфере и предприятиям предписано «при разработке планов производства применение научно обоснованных норм расхода материальных ресурсов...». Задача не нова: печально известное постановление № 695 (как уже поминалось, оно принято в 1979 году) тоже требовало разработки таких расходных норм. Из этой затеи ничего не вышло, да и не могло выйти.

Вспоминаю выступление одного из руководителей Красноярского главснаба на коллегии союзного Госснаба. В ту пору начинали освоение Канско-Ачинского энергетического комплекса. Две тысячи специалистов из тамошних строительных организаций готовили заявки на материалы под программу следующего года, и, как заявил снабженец, «все две тысячи хотят нас обмануть - завышают заявки, чтобы потом не бедствовать». В Красноярске не могли даже проверить, насколько точны заказы. Как проверишь - ведь по каждой заявке надо в полном объеме повторить расчеты строителей, а таких штатов в снабженческом главке нет. Приходилось принимать явно завышенные расчеты на веру.

Снабженец просил ускорить разработку научных расходных норм. Следом на коллегии выступил директор научного института Госснаба и доложил: за пять лет удалось составить несколько тысяч таких норм. Это все, чем мог похвастаться Госснаб. Между тем в стране выпускается около 25 миллионов видов продукции и на большинство их идет не один вид материалов. Нужны, следовательно, сотни миллионов расходных норм.

История повторяется: опять понадобились научные нормы. Нереальность замысла еще и в том, что их придется ежегодно пересматривать, ужесточать, чтобы уменьшить расход ресурсов. Но больше всего поражает даже не утопичность затеи, а косность мышления: предполагается, будто люди станут бережливо хозяйствовать не в расчете на собственную выгоду, а потому, что экономить приказано. Трудно себе представить, чтобы, например, правительство Франции предписывало государственным заводам Рено, сколько никеля позволительно расходовать на один бампер автомашины. Да хоть платину используйте, только вот рынок не признает этих затрат общественно необходимыми. А у нас? В конце концов неудачи нас учат чему-то или не учат? Верим мы в экономические приемы управления или нет?

Но если в новой системе опять нет места для оптовой торговли, то автоматически отменяется и следующий принцип реформы — самофинансирование. Мало ли что предприятие заработало деньги на развитие производства и социальной сферы. Деньги - это цифра на банковском счету. Под них нужны цемент, металл, кирпич, оборудование и многое другое, а в вольной продаже ничего этого нет и, как мы убедились, не будет. Опять надо ждать, пока неведомо кто и неизвестно когда выделит фонды под заводские деньги. Получится самофинансирование по особому разрешению чиновников в каждом отдельном случае.

Источником самофинансирования служит прибыль предприятия. Но, к примеру, угольная промышленность сегодня убыточна в целом и потому путь к новой системе хозяйствования ей вообще заказан. Неужто в этой отрасли трудятся сплошь недотепы, вгоняющие казну в убытки? Да нет же! Когда оптовые цены назначаются директивно, одним отраслям на роду написано быть убыточными, другим — высокорентабельными. Раз в пятнадцать - двадцать лет происходит пересмотр оптовых цен, выравнивающий уровень рентабельности отраслей. Цены на топливо, металл, древесину, электричество до очередного пересмотра остаются неизменными, тогда как техника быстро дорожает (по нашим расчетам, примерно на 30 процентов за пятилетие), что опять ведет к расслоению отраслей на убыточные и прибыльные.

В пакете постановлений предусмотрен внеочередной пересмотр оптовых цен в 1990 и 1991 годах - иначе перевод множества предприятий на новые условия работы в принципе невозможен. Однако польза от этой меры будет кратковременной - года через два-три предприятия снова окажутся в неравных условиях.

Законы экономики суровы: или работай, как надо, или разоряйся. Но покамест успех или неудача коллектива зависят не столько от того, хорошо или дурно люди хозяйствовали, а от другого: выгодная или невыгодная цена назначена на их продукцию. Единственный надежный способ определения цены - рынок, ничего лучше человечество не изобрело. Речь не идет, конечно, о гигантски увеличенном Тишинском рынке - имеется в виду установление цены на основную массу товаров по согласованию между изготовителем и потребителем. Между тем в новом хозяйственном механизме предусмотрено обратное - «усиление централизованных начал в управлении всем процессом ценообразования». Тогда конец хозрасчету. Сейчас много говорят об использовании закона стоимости, о переходе к товарному производству. Но в товарной модели столько, так сказать, товарности, сколько в ней свободы ценообразования.

Наконец, о последнем, пятом фундаментальном принципе глубоких реформ - об экономических интересах работника. Предприятие, добросовестно рассчитавшееся с казной, отнюдь не получает права самостоятельно распоряжаться оставшимся доходом. На какие цели и сколько направить средств - это по-прежнему определяют свыше через уйму нормативов. Стало быть, заработки опять-таки будут зависеть не от результатов труда, а от того, выгодные или невыгодные нормативы удалось выхлопотать, выклянчить в верхах.

Таким образом, мы не обнаруживаем серьезных изменений в производственных отношениях. Нет их и в практических приемах управления производством, во взаимоотношениях министерств и предприятий. Да, самостоятельность предприятий прокламирована, права их оговорены законом. Но это материя тонкая, деликатная, малейшая непоследовательность законодателя способна превратить закон в пустую бумаженцию.

Сделаем небольшой экскурс в историю. На сентябрьском (1965 года) Пленуме ЦК КПСС, как известно, решались, два вопроса: об экономических реформах и о воссоздании министерств вместо совнархозов. На мой взгляд, не была счастливой сама идея одновременно проводить эти меры: внедрить экономические методы управления и тут же возрождать министерства, то есть органы, предназначенные для чисто административного, приказного руководства. Должно было победить что-то одно: или реформа вытеснит чиновников, или чиновники свернут шею реформе.

Коллизия проявилась уже в ходе Пленума. А. Н. Косыгин обрисовал довольно стройную новую систему хозяйствования. В ней содержались изъяны, я бы даже сказал, смертоносные гены, но для начала она была совсем неплоха, а там жизнь подсказала бы, что и как нужно поправить. Выступивший следом Л. И. Брежнев больше надеялся на министерства - они, мол, наведут порядок в народном хозяйстве. Ключевой тезис его речи таков: министерства несут всю полноту ответственности за обеспечение народного хозяйства продукцией по закрепленной за ними номенклатуре.

Но раньше, чем обеспечивать продукцией, ее надо изготовить. У себя в кабинетах администраторы товаров не делают. По логике вещей министерства отвечали и за производство, то есть за использование живого труда, материалов, оборудования, за качество изделий, короче говоря, за все сколько-нибудь значимые стороны производственной жизни. Ответственности без прав не бывает. Естественно, министерствам объективно понадобилась и вся сумма прав, отпущенных отрасли. Взять их можно было только у предприятий - больше неоткуда. Так и произошло. Принятое в ту пору Положение о предприятии (формально оно давало «низам» немалые права) так и осталось бумагой. Иначе и быть не могло. Ведь если одно и то же право дано и директору завода, и министру, то вопрос решается принципиально: кто выше по должности, тот и прав.

Сегодня мы буква в букву повторяем старую ошибку. В пакете документов главной задачей министерств и ведомств названо «удовлетворение потребностей народного хозяйства и населения в высококачественной продукции, работах и услугах». И того чище: министерства «несут полную ответственность за безусловное удовлетворение требований потребителя по поставке необходимой для него продукции». Тогда предприятие ни за что уже не отвечает. Одних этих коротких формулировок вполне достаточно, чтобы отменить новый хозяйственный механизм вместе с Законом о предприятии. Бюрократы заложили в механизм мину, которая непременно взорвется.

Им бы ограничиться этим подвигом, да только чиновники - люди основательные. Они предусмотрели ответственность министерств за научно-техническую политику, качество продукции, уровень технологии производства, сроки создания новой техники, экономию ресурсов, использование вторичных ресурсов (мыслимо ли доверить предприятиям свалки?), за незавышение цен и себестоимости, за использование основных фондов и оборотных средств, за сроки строительства объектов и ввод их в действие... Во всем остальном предприятия свободны, как птицы.

Нынешняя сфера хозяйственного руководства в перестройку не вписывается, ее просто невозможно приспособить к новым условиям. Вопрос стоит так: или немощное всевластие администраторов и неизбежный развал экономики - или перестройка с хорошими шансами на спасение.

Боюсь, что опыт внедрения негодного хозяйственного механизма даст козырь в руки противников перестройки. Я говорил уже, что в 1988 году скорости развития могут упасть: разовые резервы ускорения исчерпаны, а постоянно действующие факторы новым механизмом включены не будут. Возникнет, однако, видимость неудачи с перестройкой: мол, худо-бедно, а в лучшие последние годы приросты в промышленности приближались к пяти процентам, но вот начали реформы, - пожалуйста, получили спад. Реформы тут ни при чем - новый механизм не хуже и не лучше старого, он просто старый, и в этом качестве нейтрален к ускорению.

Всем нам надо осознать разумом и пережить болью сердца пороки испытываемого варианта хозяйственных правил. Если мы сделаем это быстро, у нас останется еще небольшой запас времени - 1989 и 1990 годы, - чтобы провести глубокую экономическую реформу. Тогда в тринадцатую пятилетку мы вступим, располагая работоспособным хозяйственным механизмом. Пятилетний план и способы его реализации связаны между собою намертво. Опоздаем с переменами - еще пятилетие будет потеряно для перестройки. Не исключено, что при таком развитии событий реформы не понадобятся.

А какие реформы нужны - это мы знаем. Надо решаться на перемены - время, отпущенное нам историей, истекает, счетчик включен.

[Василий Селюнин]

«ЗНАМЯ» Июнь 1990

Как известно, научные вопросы не решаются голосованием. Они решаются на митингах. Доказательство тому-события вокруг недавней Всесоюзной научно-практической конференции по вопросам экономической реформы. У Колонного зала, где происходила конференция, выстроились пикеты, организованные Обьединенным фронтом трудящихся. Многие из нас успели прочесть с экранов телевизоров лозунги, поднятые пикетчиками: «Прекратим абалкинизацию страны!», «Семь раз отмерь, но Шмелеву не верь!», «Социализм и частная собственность несовместимы!», «Экономисты-западники! Россия-не полигон для ваших испытаний!», «Нет распродаже Родины!».
И это еще не главные лозунги. Летописец ОФТ Анатолий Салуцкий (он прославился еще и тем, что нашел истинную причину гибели российской деревни-оказывается погубила ее социолог Т.И. Заславская) повествует: «Но главное требование пикетчиков состояло в том, что бы трибуну конференции предоставили профессору Сергееву-ведущему экономисту реальной школы»
(«Литературная Россия» №49,1989). Что же это за школа? Салуцкий обьясняет «Ныне в экономической науке оформились два мощных течения…Одно течение можно назвать академическим, поскольку в него входят прежде всего специалисты из академических институтов и оно консолидируется вокруг академического журнала «Вопросы экономики». Другое течение представлено экономистами так называемой реальной школы, в основном вузовской, университетской наукой. «Реалисты» сплотились вокруг научно-теоритического журнала «Экономические науки». Если академическое направление парит где-то вблизи вершин власти, оказывая сильнейшее влияние на формирование экономической политики перестройки, то их оппоненты не имеют доступа к главным источникам гласности, изолированы от круга экономических советников правиельства».
Сторонников первого направления автор называет поименно: Л.Абалкин, Г.Попов, П.Бунич, А.Аганбегян, Н.Шмелев, Т. Заславская, Г.Лисичкин, Н. Петраков. Что ж, имена почтенные, репутация устоявшаяся. Сколь ни различны экономические возрения этих людей, все они выступают за глубокие экономические рефомы. Собственно, не просто выступают-они готовили эти реформы задолго до перестройки. Альтернативное направление представлено в публикации одним именем: заведующий кафедрой политэкономии высшей школы профдвижения Алексей Алексеевич Сергеев-тот самый, за кого сражались пикетчики. Впрочем из рассказов Салуцкого можно понять, что особой нужды в заступничестве митингующих не было: профессора Сергеева и без того пригласили на конференцию, но как-то не так пригласили, недостаточно почтительно.
Дальше события развивались следующим образом: «профессору Сергееву удалось пробиться-именно пробиться!-на трибуну Колонного зала. И его выступление завершилось долгой овацией», «впервые за годы перестройки официально, с высокой трибуны прозвучал голос экономиста альтернативной школы!», «…если бы не блестящее выступление профессора Сергеева, устроители конференции просто-напросто утаили бы и от общественности, и от политического руководства наличие альтернативных точек зрения, создали бы видимость показного единодушия», «….заканчивая свое триумфальное выступление в Колонном зале, профессоре Сергеев обратился к представителям академической школы с просьбой хотя бы на полстула подвинуться на экранах телевизоров, в средствах массовой информации, что бы общественность могла познакомиться с альтернативой». Увы, средства массовой информации, «испугавшись триумфального выхода Сергеева на высокую трибуну, принялись срочно наклевать на его конценцию замудрылые ярлыки, свидетельствующие об одном-о теоритическом бессилии самих «наклейщиков».
Что же такого сообщил высокому собранию изгой науки, простой профессор, самый обыкновенный на первый взгляд доктор экономических наук, вроде бы непритязательной зафкафедрой политэкономии?
Пожалуем на пир мысли.
Выступление профессора и впрямь сильно отличалось от речей других участников конференции. Иные-прочие «замудро» ломали голову над тем, как приостановить распад потребительского рынка. События идут пока в неблагоприятную сторону. Есть у экономистов такое понятие: горячие деньги. Это те сбережения, которые жгут руки,-дай товар, и люди в миг истратят накопленное.
К началу 1989 года сумма горячих денег оценивалась в 70-100 миллиардов рублей, к нынешнему январю их стало никак не меньше 165 миллиардов. Общие сбережения-около 500 миллиардов, что примерно равно годовым денежным доходам населения: среднестатистическая душа может год не работать, деньги на прожитье есть. И вся эта астрономическая сумма горячеет, накапливается: когда товары дорожают, исчезают из продажи, мы с вами готовы покупать что попало,-иначе как бы потом не пришлось оклеивать купюрами стены. В таких условиях возрастет ли выпуск товаров внутри страны, приобретут ли ширпотреб за границей-все проваливается в ажиотажный спрос, как в черную дыру. Дело идет к тому, что все 500 миллиардов сбережений хлынут на потребительский рынок. Тогда катастрофа-придется закрыть магазины за ненадобностью. А куда станем девать получку, чем жить?
Для профессора Сергеева тут проблемы нет: надо просто отнять деньги у богатых. Прилагается и механизм экспроприации. До десяти тысяч рублей на душу старые деньги беспрепятственно обмениваются на новые рубль на рубль, а сверх этой суммы-только если докажешь честное происхождение накоплений. По словам профессора, «совбуры» (советские буржуи), подпольные миллионеры располагают капиталом минимум в 500 миллиардов. Происхождение этой цифры неизвестно. Впрочем, один расчет профессор обнародовал: всего лишь три процента вкладчиков сконцентрировали в своих руках 80 процентов вкладов в Сбербанке, средняя величина их вкладов 25-30 тысяч рублей. Этот расчет теперь то и дело оглашают на митингах, на него неоднократно ссылался один из вдохновителей Ленинградского обьединенного фронта трудящихся Б. Гидаспов. Но ведь цифры нетрудно проверить. Статистика определенно указывает: на вклады величиной свыше 25 тысяч рублей падает лишь 0,6, а не 80 процентов сбережений. Обьявленная А. Сергеевым цифра подпольных капиталов (500 миллиардов) подозрительно точно совпадает с общими сбережениями населения, которые, как уже сказано, «горячеют» и дезорганизируют рынок. Намек ясен: пошерстим миллионеров-и ситуация в торговле сразу стабилизируется. Шариковский лозунг «Грабь награбленное» на крутых поворотах истории действует безотказно, это мы проходили.
Строго говоря, чрезвычайной нужды в обмене денег нет-денежная реформа уже происходит, только не так, как учит нас профессор, а ползучим способом. За два последних года номинальные доходы населения выросли на 105 миллиардов, или примерно по тысяче на семью из трех человек, товаров же практически не прибавилось, кроме разве что водки. А в оборот поступают новые мешки купюр-Гознак вдвое сократил производство орденов, сильно уменьшил выпуск партбилетов и переключил мощности на печатание денег. Если и дальше дело пойдет так, нынешние, да и будущие сбережения обратятся в труху, - это уже бывало в истории.
Тогда отмена старых денег и введение новых станет чисто формальным и бесболезненным фактом.
И вот при денежном половодье профессор предложил…что бы вы думали? Не повышать в ближайшие годы норм выработки и не снижать расценок на предприятиях. Иными словами, быстро и постоянно увеличивать зарплату всему рабочему классу без какого-либо прироста продукции в расчете на рубль заработка. Что же это будут за выплаты, что на них купишь? Ведь цены на товары неизбежно начнут галопировать. Нет, этого профессор не желает. Он вносит предложение снижать цены, для чего, по его мнению, достаточно доводить до предприятий-товаропроизводителей строжайшее задания на сей счет.
По поводу этой «наработки» ОФТ известный экономист В. Гуревич рассудительно заметил в печати: если бы в нормальной стране кто-то сказал, будто ему известен механизм снижения цен в условиях всеобщего дефицита, то из вежливости его попросили бы приоткрыть великую тайну; а услышав, что надо, мол, спускать предприятиям вместо показателя прибыли показатель снижения цен, при всем плюрализме, такого мыслителя лишили бы слова навсегда. Ибо стой не стой в пикетах, никаких показателей в тех странах предприятиям спускать не станут. Триумфальное, блестящее и какое там еще выступление А. Сергеева, по честной оценке, есть эклектический набор нереальных, бессмысленных, но весьма привлекательных и поэтому беспроигрышно популярных мер. А уж что из них выйдет, не его забота-за последнюю пусть отвечают те, кто «парит где-то близ вершин власти».
Конечно, выступление на конференции еще не научный труд, многое поневоле приходится излагать тезисно. Однако я не поленился прочесть обьемистые статьи А. Сергеева в журнале «Экономические науки» и его беседу с тем же восторженным поклонником А. Салуцким, напечатанную в журнале «Наш современник» (1989, №10). Хоть поверьте, хоть проверьте-чего-либо нового сравнительно с речью в Колонном зале там не содержится, кроме разве что обычных ныне нападок на кооператоров да экспрессивных призывов к восстановлению централисткого управления хозяйством (автор проектирует создание целого «стратегического эшелона, функционируещего в особом планово-централизованном режиме»; эшелон расписывал бы, кто и что должен производить, делил бы ресурсы, контролировал бы через сеть информаторов исполнение директив центра).
Профессор не одинок в подобных суждениях и рекомендациях. Действительно, в последнее время сложилась целая школа экономистов и обществоведов, по всем значимым пунктам противостоящая перестройке народного хозяйства, переменам в обществе. Салуцкий назвал ее реальной в отличие от академической. Пусть будет так, дело не в имени. Однако совершенно несновательно сетовать, будто «реалисты» не имеют доступа к главным источникам гласности. Помимо журнала «Экономические науки», в их полном распоряжении такие массовые издания, как «Литературная Россия», «Советская Россия», «Наш современник», «Молодая гвардия». «Реалистов» не спутаешь ни с кем-они узнаются уже по манере письма: крайняя агрессивность, нетерпимость к инакомыслящим, предельная простота и решительность в подходе к проблема жизни.
Как мне представляется, руководящую экономическую концепцию этой школы четче и последовательнее других изложил экономист Владимир Якушев в статье «Нужна ли ВЧК перестройке!» (Молодая гвардия», 1989, №7). Вникнем в ход его рассуждений-они того заслуживают.
Развитие экономики, по мысли автора, во все времена и в любом обществе проходит один и тот же ряд последовательных этапов: натуральное хозяйство-простое товарное производство-капиталическое товарное производство-товарное производство периода империализма, когда свободный рынок уже не действует, - и, наконец, непосредственное общественное, то есть социалистическое производство. Если отбросить первый этап (натуральное хозяйство, которого давно нет), то получается однонаправленный исторический процесс: движение от товарных отношений к нетоварным, когда хозяйство регулируется уже не рынком, а планом.
Автор рассматривает этот процесс как безусловно положительный, открывающий простор для развития производительных сил. Но тогда встает коварный вопрос: судьей теории служит практика, а она вроде бы не подтвердила особых достоинств нетоварной, плановой модели? В. Якушев не уходит от ответа: «Действительно, существующая хозяйственная система работает плохо. Причины этому может быть две: либо она имеет изначальные пороки в конструкции, делающие ее непригодной, либо она по каким-то причинам испортилась, скажем, засорилась чем-то». Нет, конструкция хороша, и пока ее не трогали, дела шли как надо: «Компас марксистко-ленинской теории указывал на необходимость двигаться в направлении уменьшения роли товарно-денежных отношений. До 1958 года этот курс выдерживался. Шаг за шагом были вытеснены из экономики такие системные признаки товарного производства, как рынок, конкуренция, свободное ценообразование, торговля средствами производства, ориентация производителей на прибыль». Случались, правда, и ошибки, вроде нэпа, но с этим чужеродным явлением в ту пору «сравнительно быстро разобрались».
Итак, все хорошо.
Тогда почему все плохо?
В послесталинский период, как рыжий в цирке, выскочили экономисты-товарники и начали крушить замечательную конструкцию. Они подготовили реформу 1965 года, с которой и начались все беды: дефицит товаров, рост цен, растранжиривание труда, торможение научно-технического процесса, ведомственность, ухудшение планирования. «..Все эти «цветы» произрастают из одного корня-из решения усвоить роль товарно-денежных отношений в то время, когда материальные основы для них уже исчезли.
Поставив во главу угла стоимостные показатели, реформа тем самым создала ложные ориентиры в деятельости предприятий. Эти показатели, собственно, и явились теми «чужеродными телами», которые как клин были вбиты в основание системы централизованного управления экономикой. Система не смогла их полностью отторгнуть, и они создали постоянно действующий фактор дезорганизации экономики»
Что всего вреднее-уже в наши дни рыночники задают тон в науке и практике (В. Якушев называет ту же обойму имен). Они пролезли в печать, на радио, телевидение со своими предложениями. «Суть их сводится к тому, что бы клин из «чужеродных тел», уже вбитый в централизованную систему управления, пробить до конца, «рассыпать» систему и построить отношения между «атомизированными» экономически самостоятельными предприятиями на рыночной основе».
Ладно, чего не надо делать, теперь ясно. А что надо? Ну как вы не понимаете-вернуться к старой доброй системе, вытравив из нее присутствовавшие прежде стоимостные показатели, чтоб не смущали душу. Предприятиям следует задавать планы прямо в натуре-в парах обуви, тоннах металла, метрах ткани и т.д. У чет произведенного пойдет уже не в рублях, а сразу в часх рабочего времени. За свой труд люди поимеют расписки, квитанции, по которым и получат от общества все, что надобно для жизни. Лишь по традиции эти расписки будут называться деньгами. Распределять евитанции (трудовые деньги) автор предлагает так: одна часть оплаты труда гарантированна, другая, большая, зависит от успехов в социалистическом соревновании.
Вот, собственно, и все. Остается лишь добавить, что в своих логических построениях и рекомендациях автор ни на миллиметр не отклонился от экономической теории основоположников «единственно верного учения». Если бы на сей счет понадобилось зачем-то еще и мое подтверждение, охотно свидетельствую, концепция классиков обьяснена абсолютно верно, цитаты из них, оснастившие статью, точны и уместны. Кто сомневается, пусть прочтет хотя бы несколько работ основоположников-особенно идут «Анити-Дюринг», «Нищета философии», «Критика Готской программы». Один к одному со статьей В. Якушева! В этом смысле наш теоретик-реалист выгодно отличается отмногих экономистов-перестройщиков, которые желают как-то так усовершенствовать, осовременить идейных учителей, что бы те благославили из могил сегодняшние поиски путей в будущее. Пустая затея!
В спор с современными утопистами ничего и ввязываться-вы никогда не уличите их в логических противоречиях, подобно тому как самый искусный патентовед, случается, не в силах найти изьяны в хитроумном проекте вечного двигателя (а заявки на такие изобретения до сих пор поступают десятками). К несчастью для страны, лучший из всех мыслимых проектов, так сказать, вечного двигателя экономики был принят у нас к исполнению, утопия пришла к власти и растрачивает силы одного поколения за другим на построение механизма, призванного облагодетельствовать человечество. Сколько бы ни случилось неудач, обьяснение наготове: мы не так строили, отклонились от чертежей (или, напротив того, слишком буквально поняли проект, тогда как в нем содержалось иносказание). Вот тот же В. Якушев в согласии с классиками предлагает планировать производство в натуре, в так называемых потребительских стоимостях. Спрося его, откуда планировщики загодя узнают, сколько людям понадобятся в рублях в синий горошек, колготок с обезьянами, садовых тракторов, оконных блоков и еще 25 миллионов видов продукции,-теоретик научно ответит: «Переход к показателям учета и оценке результатов труда на основе потребительной стоимости рассматривается в теории марксизма в качестве одного из основных условий социалистического преобразования общества».
Не возразишь-и впрямь рассматривается. Но даже если допустить на минутку, что технически это возможно, то сколько же плановиков и контролеров за планами понадобится? А сколько надо, столько и будет: «Это те люди, которые, что называется, «крутят колеса», и перестань они делать свое дело-машина встанет». Пусть так, но на Западе вручную административные колеса не крутят, а вроде бы живут не тужат? Как же, много вы понимаете: Рыночный механизм может эффективно обслуживать только слаборазвитые призводительные силы…. На первый взгляд это утверждение опровергается опытом развитых капиталистических стран. Но..там повсеместно идет замена координации административной, и она, по оценкам западных специалистов, является многократно более эффективной, чем рыночная. Вот так! В то время как мы пытаемся из административной системы сделать рыночную, в развитых капиталистических странах поступают наоборот». А что? Не постеснялся же известный писатель заявить, будто настоящий социализм построен не у нас, а как раз на Западе. Теперь мы знаем, как они там исхитрились свершить такое: всего-навсего буквально следовали Карлу Марксу и Владимиру Якушеву. Вот-вот начнут делать все это среди бестолковых американцев и американок по талончикам, квитанциям, в крайнем случае по «трудовым деньгам» (там их будут называть, очевидно, трудодолларами).
Но пошутили-и будет. Если дискутировать с «реалистами» можно не раньше, чем сушамши пуд гороху, если бесполезно тыкать им в нос цифры, факты, доказывающие, что плановая экономика никогда, ни в одной стране не была эффективной (они не услышат вас, на всю оставшуюся жизнь верные ортодоксальной теории), то отнюдь не бесполезно выявить, где оппоненты действительно правы, в чем их критика академической школы и верна, и глубока.
В той борьбе, которая сотрясает наше общество до глубинных основ, зачинщики перестройки сознательно занимают центристкую позицию. Сам М.С. Горбачев при каждом очередном конфликте старательно дистанцируется как от консервативных сил, так и от радикальных. Позиция удобная и в общем-то практичная. Во всяком случае, она позволяла великому мастеру компромисса М.С. Горбачеву владеть событиями, упреждать открытые схватки противоборствующих сил с непредсказуемыми последствиями. А что такое вообще политика, как не искусство компромисса? Однако это еще мудрый Гете предупреждал: «Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема…» И она, эта проблема, сегодня в том, что общество стремительно поляризуется, происходит размежевание масс, который вчера еще были всего лишь обьектом истории.
В самом деле, чем силен Горбачев? Наступали правые-он смещался влево, поддерживал своим огромным авторитетом теснимых радикалов. И наоборот. Всякий раз восстанавливалось некоторое хрупкое равновесие, относительное спокойствие, желательное для проведения неспешных реформ. Социальной базой центристов служат слабополитизированные слои населения-их умелый может повести за собой и туда, и сюда. С поляризацией общества, сжимается, скукоживается пространство для маневра. Нам толкуют: все мы в одной лодке, и не надо ее раскачивать. Но смахивает на то, нет у нас больше никакой лодки, а есть доска, поставленная на ребро. На ней долго не побалансируешь, центристам нужно спешно определяться-иначе они станут получать удары справа и слева, как оно и бывает в драке. Девиз кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно»- больше не подходит.
Бездарность центризма проявилась в экономических преобразования, пожалуй, раньше, нежели в иных сферах бытия. Перестройку начинали люди не с улицы, а из высших эшелонов власти. За десятилетия практики они лучше других постигли, сколь неэффективна планово-административная система. Однако им была еще более чужда западная рыночная модель..-да что там темнить, назовем вещи своими именами: современная капиталистическая организация производства, в основе которой лежит рынок, хотя бы и ругулируемый государством. Вот и был сконструирован умозрительный кентавр, именуемый социалистическим рынком. В принципе он устраивал всех. Одни считали: раз рынок, значит прогресс. Другие подчеркивали слово «социалистический»-не надо, мол, паниковать, потрясения основ не предвидится.
Все дело в том, возможен ли такой кентавр, не является ли он лишь химерным уродцем блудливой мысли? Короче, совместимы лм план и рынок? Единственное (но немалое!) достижение «реальной школы» я вижу в том, что она поставила вопросы и выдала верный ответ. Послушаем В. Якушева: «…в теории утвердилась и продолжает доминировать точка зрения, что планомерность и товарность противостоят друг другу, как полагали классики, а дополняют. Эта точка зрения импонировала здравому смыслу, склонному искать истину посередине, и большинство теоретиков поспешило устроиться в «золотой середине», где удобно себя чувствуют и поныне». Другой «реалист» чеканит: «Непосредственно общественные отношения и отношения опосредованные рынком, деньгами,противоположны, несовместимы, отрицают друг от друга. Всякие попытки их как-то соединисть, сочетать, дополнить одну другой есть эклектизм в теории, беспринципное шараханье в практике» («Экономические науки», 1987, №8, стр. 51).
Раз одно с другим несовместимо, надо делать выбор. Свой выбор «реалисты» обьявили: никакого рынка, только возрождение и усиление плановой командно-административной системы. Иначе говоря, эти экономисты заняли позицию справа от центра. Они противники перестройки в принципе и в таком качестве обслуживают консервативный, ретроградный стан, набирающий силу буквально на глазах.
Однако фантом социалистического рынка можно отвергать и слева, с позиций последовательно рыночных. Так поступают радикалы, илиЮ по более выразительной терминологии, «экстремисты». Они известны мне и лично, и по печатным трудам, но называть имена, пожалуй не стоит: гласность гласностью, а при случае шарахнут такого начальнической цитатой по голове-не вдруг очухаешься. Приведу поэтому мнения людей, недоступных карающей деснице. Венгерский реформатор М. Пулаи назвал попытки изобрести особый «социалистический рынок» детской болезнью. В его стране пришли к вывод: надобно сменить и экономическую модель, и политическую систему. А вот заявление Председателя правительства Чехословакии Мариана Чалфы: «Долгосрочной экономической целью правительства национального согласия является подготовка перехода к рыночной экономике, потому что только та способна создавать рациональное народное хозяйство, повысить жизненный уровень народа и разумно использовать природные ресурсы. Мы не можем позволить себе экспериментировать с какой-то до сих пор никем не проверенной экономической моделью, основанной на комбинации принципов, сама совместимость которых нигде не была доказана. Рыночную экономику мы должны принимать со всеми ее достоинствами и недостатками" ("Правда", 12 января 1990 г.). Вот это мужской разговор.
Раньше чем сделать выбор, давайте наконец разберемся, вокруг чего ломаются копья, что это за штука такая-рынок, отчего одни его на дух не принимают, а другие склонны бы допустить, но в особой, нашенской форме. На первый взгляд дело проще пареной репы: производителя материальных благ-по директиве сверху, а сами, на свой риск и страх, определяют, какую продукцию изготовлять. Естественно, ту, в которой нуждается покупатель и которую можно продать подороже. Между продавцами возникает конкуренция, борьба за покупателя, богатеет и процветает тот, кто предложил товар дефицитный, лучшего качества и по доступной цене.
Так что тут дурного? Нам, покупателям, того и надо. И что злыдни эти "реалисты", как они смеют препятствовать очевидным нашим выгодам? Однако не все так просто. Под собирательным понятием "рынок" действует разом не один, а целых три рынка: рынок товаров (мы его только что описали), рынок капитала и рынок труда. Подобно божественной троице, они единосущны, то есть поодиночке невозможны. Глубокое творческое заблуждение облегченных властью экономистов академической школы заключается на мой взгляд, как раз в том, что, по их определенно выраженному мнению, мыслимо выхватить из этой троицы одну, самую привлекательную ипостась, а именно товарный рынок, который через конкуренцию производителей насытит торговлю, удовлетворит нужды и капризы потребителей. В действительности этот рынок есть лишь заключительный этап товарного производства. Он, так сказать, оборудует ту витрину западного способа производства, перед которой любят стоять разинув рты наши туристы. Но блеску витрин супермаркетов предшествует будничная, внешне не приметная работа, исполняемая двумя другими рынками-капитала труда. Глянем на них.
В недавней поездке по ФРГ я побывал на фондовой бирже в Штугарте. Это и есть рынок капитала. Голосистые маклеры, расположившись на кафедрах, выкрикивают, по какой цене они готовы купить или продать те или иные акции. Если партнер сыскался, оба идут в кабинку за трибунами и оформляют сделку. Но, боюсь, читатель мало чего понял из этого описания. Привычные для Запада слова "маклер", "акция", "дивидент" у нас прочно забыты за ненадобностью, так что давайте-ка с самого начала и попроще. Допустим, у вас есть свободные деньги. Можно хранить их в чулке, если происходит инфляция, то есть обесценивание денег. Разумнее положить деньги в банк, где на них будут начислять процент. Велик ли процент? А это смотря в каком банке, там их в каждом крупном городе десятки, а может, и сотни. Есть государственные, есть частные с вековой историей и, значит, с солидной репутацией. Такие обычно не платят вкладчикам рекордного процента, но зато вы можете быть уверены в сохранности вклада. Где процент выше, там и риску больше.
Само собой, банкиры собирают деньги не для того, что бы, подобно скупому рыцарю, любоваться ими на досуге ("Хочу сегодня пир себе устроить: Зажгу свечу пред каждым сундуком. И все их отопру, и стану сам средь них глядеть на блещущие груды. Я царствую! Какой волшебный блеск!"). Нет, банки пускают чужие деньги в оборот. Например, финансируют такие производства, которые принесут больший доход, нежели плата вкладчикам по процентам. Как остроумно выразился крупный американский финансист, банк есть предприятие, которое производит особую продукцию-деньги. Механика проста: банк покупает через посредников (маклеров) акции-ценные бумаги, удостоверяющие, что их владелец приобрел пай в стоимости данного предприятия. Теперь он вправе получать доход (дивидент) с каждой акции. Любой вкладчик может поручить банку купить на его имя акции определенного предприятия.
На бирже в Штутгарте мне подарили курсовой бюллетень, в котором указана стоимость акций тысяч и тысяч предприятий. Цена различается многократно. Отчего так? Вот тут-то и заключена движущая пружина рыночного хозяйства. Допустим, мы с вами купили по одинаковой цене ( по сто немецких марок) акции двух разных фирм. Через год моя принесла обычный средний доход, скажем, 10 процентов (10 марок), а ваша-вдвое больше, то есть 20 марок.
На первый взгляд тут происходит чисто спекулятивные операции: вот же паразиты-не работают, а богатеют. Что ж, можно и так, рыночная модель обеспечивает не справедливость, а всего лишь эффективность экономики. Фирмы, чьи акции дорожают, непрерывно подпитываются капиталом. Они имеют возможность быстрее других обновлять и расширять производство у себя, приобретать чужие предприятия, что бы организовать там дело по современному. Происходит как бы естественный отбор наиболее жизнеспособных фирм. Это решающий стимул технического и организационного прогресса: отстал-разорился. И не надо горевать о неудачниках-видно, не за свое дело взялись.
Сейчас вот, например, теснит конкурентов японский капитал. Ученый-экономист, у которого я жил под Кельном, купил японскую автомашину. Как он рассказал, соседи пристыдили его: не патриот, мол, раз не поддерживаешь немецких промышленников. Патриотизм-дело хорошее, но больно уж велик соблазн. Японцы первыми оснастили новые модели машин катализаторами-устройствами для поглощения выхлопных газов. По законам ФРГ, владельцы таких машин на пять лет освобождаются от экологического налога, а это 600 марок в год (средняя недельная зарплата!). Кроме того, японские фильмы первыми ввели бесплатное техобслуживание машин в течении двух лет.
Теперь, надеюсь, понятно взаимодействие рынка капитала и рынка товаров. Товарный рынок, как сверхчувствительный прибор, отслеживает, вынюхивает неутоленный спрос и посылает сигналы рынку капитала, то есть фондовым биржам: дефицит там-то и там-то, на покрытии его можно хорошо заработать. Товарный рынок угадывает едва обозначившиеся, а то еще и вовсе неведомые потребности покупателя-в видеомагнитофонах, переносных телефонах без проводов, автоматических фотоаппаратах, автомобилях с бортовым компьтером, думающих роботах, а фондовые биржи воспринимают импульсы, поступающие из торговли, весьма наглядно: в виде повышения курса акций тех предприятий, которые готовы заполнить бреши дефицита, или, напротив, падения цен акций, если каким-либо товаром рынок перенасыщен. Перемещение, перелив капитала из одних отраслей и производств в другие-вот движитель саморазвития, самонастройки рыночной экономики.
И нам бы так. Да вот беда: капитал не бывает ничьим. Покупая акцию, человек приобретает не просто красивую бумагу с водяными знаками, а часть предприятия. Он становится собственником этой доли и вправе распорядиться ею, как того пожелает,-продать, подарить, передать по наследству. Иначе говоря, на рынке товаров могут конкурировать только собственники средств производства. Да, на поверхности явлений рынок есть постоянный и добровольный обмен между собственником денег и собственником товара. Однако в последнем счете, в крайнем звене цепочки обменов собственником товара выступает собственник средств производства, на которых этот товар изготовлен. И если мы желаем в какой-то перспективе иметь по западному насыщенный рынок жизненных благ, нам безнадежно мало обьявленный ныне свободной конкуренции товаропроизводителей-требуется приватизация средств производства. товарный рынок существует, там, где, когда и поскольку действует рынок капитала, на которой собственность переходит из рук в руки.
Вот здесь все мы, сверху донизу, и повязаны иделогическим догмами. Как сказано в "Коммунистическом манифесте", "...коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности..". Экономика императивно требует утверждения частной собственности, идеология-ее уничтожения. Часто говорят: страна на краю пропасти. Продолжим этот образ: на узком мостике над пропастью сошлись экономика и идеология, уперлись лоб в лоб, той и другой обратного хода нет-не развернешься. Кому-то лететь в бездну. Компромисс исключен, он означал бы просто бездействие-авось, мол противостояние как-то само собой разрешится. Этого не будет.
Уже сегодня фантом особого, социалистического рынка мало кого вдохновляет. В сущности, это попытка совместить привлекательный товарный рынок с государственной собственностью на средства производства. "Далеко не всегда,-утверждает ненавистный "реалистам" академик Л. Абалкин,-для того, что бы быть хозяином, надо быть собственником, хотя такое понимание довольно широко сегодня укоренилось и распространилось в общественном мнении. Совершенно ясно, что за государством остается практически исключительное положение в формировании производственной и социальной инфраструктуры, обеспечивающей целостность народного хозяйства...." Но что такое в этом тексте "исключительное положение" государства, как не исключение самой мысли о рынке капитала, недопущение даже намека на неподконтрольный аппарат перелив средств в производство нужных рынку товаров?
Раз рыночный регулятор отвергнут, государство и впредь оставляет за собою обязанность перемещения, переброски капиталов из отрасли в отрасль, из одного производства в другое. Делается это через так называемые приоритеты: производства, обьявленные предпочтительными, получают льготы и финансировании расширенного производства, в обеспечении ресурсами, на их продукцию назначаются выгодные цены, работникам-повышенная зарплата и т.п. Вспомним приоритет тяжелой промышленности, пятилетку химии, пятилетку машиностроения, теперешние приоритеты сельского хозяйства и потребительского сектора экономики. Но предпочтение одним-это всегда, если можно так выразиться , недопочтение другим. Покамест государство стягивает ресурсы в приоритетные отрасли, другие приходят в упадок, их в свой черед приходится обьявлять ударными. Мы получили в итоге неизбывные дефициты, скособоченную экономику, работающую на самое себя и неспособную обслуживать человека.
Теперь нам сулят: отныне станем планировать правильно, выберем приоритеты истинные, распределим капиталы по-научному. Как по-научному? Этот секрет нам раскрыл министра В.Павлов. Оказывается, прежние планы никуда не годились по той причине, что составляли их в неверных ценах. На одни товары назначили такие цены, что изготовители без особых усилий получали сверхприбыль, тогда как другие не вылезали из убытков, хоть пупок порви от усердия. Государство вынуждено было выравнивать условия посредством повышенных нормативных отчислений в бюджет от прибыли предприятий-счастливчиков и дотаций неудачникам. Индивидуальные нормативы-это чистый произвол. Стало быть, нужен единый норматив. А он возможен, по мнению министра, если действует правило "Равная прибыль на равный капитал". С этим расчетом и следует установить цену, а уж тогда, при научных ценах, легко будет сверстать правильную, научную пятилетку (и, добавим от себя, провалить ее по всем правилам в тридцатый раз).
Таково последнее слово реформаторов из академической школы, теоретиков социалистического рынка. Читатель, даже на следующий в тонкостях экономики, давно, полагаю, сообразил: нормальная экономика, вся без остатка, держится как раз на том, что производители получают разную прибыль на равный капитал. Разную, а не равную. Деньги вложенные в перспективное, хорошо поставленное дело, приносят и повышенный дивиденд. В противном случае собственникам денег было бы совершенно безразлично, какие акции покупать-любая приносит один и тот же доход. Тогда переливов капитала не происходило бы, на равных финансировались бы предприятия как закрывающие дефицит, так и выпускающие ненужную продукцию. А это летаргия, затем смерть экономики.

[Василий Селюнин]

Между прочим, теория рыночного социализма нисколько не нова. Еще в тридцатые годы ее выдвинул западный экономист Оскар Ланге, причем его модель предусматривала в точности то же, что предлагает нам сегодня академическая школа: некое центральное плановое бюро устанавливает правильные цены, которые предопределяют правильное поведение предприятий. Обсуждение этого проекта светилами мировой экономической мысли получило тогда название Великой Дискуссии. Теоретики показали несостоятельность проекта, а много позже практика реформ в социалистических странах убедила, что ничего, кроме бюрократизации экономики, из этой затеи не выходит. Всемирно известный венгерский ученый Я. Корнаи ехидно заметил: "Модель Ланге базируется на ошибочных допущениях, касающихся природы "плановиков". Служащие его Центрального планового бюро являют живое воплощение платоновых философов, олицетворение единства, бескорыстия и мудрости.. Такое не от мира сего чиновничество никогда не существовало и существовать не будет".
А главное, у чиновников нет управленческого инструментария, сравнимого с рыночными регуляторами. Достоинство рынка капитала заключантся еще и в том, что он настраивает производство с изумительной точностью-нужны не просто легковые автомобили, а с катализаторами, особо прибыльно изготовление не всяких телевизоров, а с повышенной четкостью изображения и с дистанционным управлением без проводов. Плановая настройка хозяйства много грубее исходно, в принципе. В самом деле, к чему толкает экономику баланс, справедливо считающийся сегодня самым важным,-между денежными доходами населения и их товарным покрытием? Единственно к насыщению платежеспособного спроса в валовке, в стоимостном выражении. Если цифры доходов и товарного вала сошлись, то вроде бы все в порядке. Но чем, каким товаром наполнены рубли валовки? Ведь нехватку мыла не покроешь изобилием ковров, электродрели не заменят мяса. Последующие плановые расшифровки общего задания на товарные группы (столько-то пар обуви, столько-то магнитофонов) не спасают положения-на душу населения можно нашлепать обуви больше всех в мире, а на ноги...сами знаете. Ситуация сродни той, что описал Чехов в "Жалобной книге": "Проезжая через станцию и будучи голоден в рассуждении чего бы покушать я не мог найти постной пищи. Дьякон Духов". "Лопай, что дают".
Лопаем, куда денешься. И это еще не худший из вариантов. За четыре года пятилетки, выпуск потребительских товаров возрос на 68 миллиардов рублей, а ныне запланировали прибавить 66 миллиардов-почти столько, сколько за весь предыдущий период. Можно не сомневаться: будет произведена увеличенная цифра, не более того. Предприятия станут еще нахальнее вздувать цены, что бы исполнить неподьемные планы, а государство в очередной раз закроет глаза на эти маленькие хитрости. Других способов сколько-то соблюсти баланс доходов и расходов населения все равно нет. Независимо от намерений начальства планирование год за годом, десятилетия за десятилетием демонстрирует полную неспособность рационализировать структуру отраслей, заставить экономику работать на человека. Эту задачу способен решить только раскрепощенный, выпущенный на волю капитал. Различия в норме прибыли безошибочно указывают, куда он должен переместиться в интересах покпателей и общества в целом.
Прокламированный ныне товарный рынок без рынка капитала создает конкуренцию особого рода: предприятия и отрасли улещают не покупателя, но государство, казну, соревнуясь, кто больше оттяпает лимитов, дотаций, денег в долг без отдачи, инвестиций, кто изловчится выцыганить план помене, льгот поболе, цены пожирнее. Реформаторы подменили право собственности на средства производства вздорным понятием самостоятельности трудовых коллективов. Это поистине безумие: сохранить средства производства за государством и в то же время дать людям самостоятельность в их использовании-как хочешь, так и распоряжайся чужим добром.
Результаты не заставили себя ждать. Даже официальная статистика сигнализирует о затухании прироста производственного потенциала страны. В 1970 году ввод основных производственных фондов составил 10,5 процента от их наличия, выбытие-2.3 процента. Разница между этими величинами (8,2 процента) характеризует чистую прибавку фондов. В 1965 году эта прибавка снизилась до 5,4, в 1988-м-до 4,6 процента. Из анализа плана на 1990 год видно, что средства, расходуемые на расширенное воспроизводство, ныне сократятся в 1,2 раза сравнительно с 1988 годом.
Это по официальным данным. В действительности положение гораздо хуже. По нашим расчетам, стоимость строительства возрастает как минимум на 30 процентов каждую пятилетку, а в последние два года цены на инвестиционные товары будто с цепи сорвались. Между тем новые фонды засчитываются в баланс по их номинальной стоимости и приплюсовываются к действующим фондам, оцененным в свое время другими, более весомыми рублями. Если пересчитывать все добро и сопостовимые рубли (в так называемую восстановительную стоимость) да сверх того учесть скрытое выбытие (фонды еще не списаны, но устарели и не приносят должной отдачи), то станет очевидно: вводы фондов далеко не покрывают их выбытия, мы промытываем главное материальное богатство страны-ведем себя как перед концом Света.
Казенное, бесхозное-да кто его станет беречь и приумножать? Урвать побольше заработка с казенного завода, урвать немедля, пока хозяин не застукал,-вот это славно, это по-нашенски, по-люмпенски, однова живем. Сейчас государство-собственник спохватилось и отменило выборность директора-их снова будут назначать. Станет ли лучше? Навряд ли. Нам все не впрок, пока собственность казенная. Действительно, за рубежом на акционерных предприятиях работники руководителей не выбирают. Наблюдательный совет подбирает, нанимает таких директоров, которые не приведут производство к упадку-иначе акции быстро обратятся в мукулатуру.
Но вот я вспоминаю прелестный рассказ Бориса Шергмна "Ничтожный срок". Дело было в старину на артельной верфи в архангелогородском Поморье. Корабельные мастера и работные люди от пяти берегов Двинской губы собрались выслушать отчет о своих выборных. Один доложил: "Я удоволил анбары дорогим припасом, красным лесом. Хватит на два года при большом расходе". Службу эту он управил за девять месяцев. Собрание поблагодарило его-и только. Другой за этот же срок обеспечил верфь инстументом. И ему сказали: "Что ж, ты исполнил свою должность. Но ничего восхитительного тут нет". Третий начал с вопроса: "Известен ли вам художественный мастер и мореходец Маркел Ушаков?" Собрание отвечает: "Ты бы еще спросил, известны ли нам отцы наши и матери! Мореходные судостроительные чертежи Маркела Ушакова друг у друга отымаем.", Тогда докладчик обьявил: "Я уговорил Маркела Ушакова принять в свое смотрительное руководство наше Лисестровскую верфь. Придет сюда на постоянное житье. Но, что бы расположить Маркела, мне понадобился долгий срок." "Сколь долгий?"-спрашивает собрание. "Девять лет..." Триста человек как один всплеснули руками, встали, закричали: "Мало, совсем мало времени потратил ты, Панкрат Падиногин! Для столь полезного успеха девять лет ничтожный срок". Так вот как это назвать-выборы, назначение, приглашение? В том ли суть? Можно поступать так и эдак, смотря по обстоятельствам. Важно, кто назначает или выбирает-собственники или поденщики. И что? Назначенцы будут смотреть в рот вышестоящим, служить партийно-государственному аппарату, а он так и не доказал за семьдесят лет своих способностей сносно распорядиться казенным имуществом.
Нет уж, без приватизации средств производства, как ни крути не наладить нам здорового хозяйства. Такая перспектива для "реалистов" невыносима. "Мы перестанем быть сами собой, если поступимся нашими социалистическими ценностями, позволим яростным псевдодемократам дурачить людей сладенькими сказками о "народном капитализме", безграничной демократии и беспартийной гласности",-дает установку руководитель ленинградских коммунистов Б.Гидаспов ("Ленинградская правда", 8 декабря 1989). " В ослеплении мы не видим, что уже на крючке. Еще движение-и мы окажемся на раскаленной сковородке: наши заводы и земли, банки, школы лечебные учреждения и прочее станут добычей грабителей-толстосумов"-нагнетает эмоции отечественный партработник из Белоруссии Э. Скобелев ("Литературная Россия", №45, 1989). "Наши "товарищи-экстремисты" рвут и мечут, доказывая необходимость всеоблемющего рынка, хотя осуществление их рекомендаций грозит полным развалом советской экономики",-доносит М. Антонов и по законам жанра называет главного экстремиста-академика Л. Абалкина ("Наш современник", 1989, №8).
Да будет шуметь то по пустякам! Спешу успокоить тех, кто держал перед Колонным залом плакатик "Прекратить албаканизацию страны!". Академик сто раз клялся, что у него и в мыслях нет приватизировать сколько-то значимые средства производства, допустить рынок капитала. А без этого и товарный рынок невозможен. Стало быть все останется по старому, по-вашему.
Согласие скандальных "реалистов" с умеренными и аккуратными реформистами царит и в вопросе о рынке рабочей силы. Понимающий газетчик спросил Л. Абалкина: "Значит, не может быть речи о наемном труде?" "Наемный труд,-отрезал академик,-не расхожий термин, а строго научное понятие, парное понятию капитала. Поэтому считаю, что наемный труд и социализм несовместимы". Как видите, и с этой стороны угроз нашему строю не предвидится. Вопреки мнению радикально настроенных законодателей и как раз по настоянию Л. Абалкина в первую же статью нового Закона о собственности СССР включена такая запись: "Использование любой формы собственности должно исключить...эксплуатацию человека человеком".
Разберемся, что к чему. В чеканной формулировке Закона исключена, заметьте, не вообще эксплуатация человека, а только другим человеком. Государством-это пожалуйста, в том греха нет. Эксплуатация означает, все равно на Западе или у нас, безвозмедное присвоение кем-то части продукта, созданного работником. Остроумна, но теоритически несостоятельна притча о том, как побеседовали японец и наш советский. " Я работаю шесть часов,-обьявил первый.-Два часа на себя, два часа на хозяина и два часа на Японию". Собеседник ответил: "А я работаю два часа, только на себя. Хозяина у меня нет, а зачем мне работать на Японию?". Будь так, за счет чего страна содержала бы армию, милицию, школы, больницы? На какие шиши мы строили бы жилье и заводы? В этом смысле эксплуатация работника-эксплуатация работника-обязательное условие жизнеспособности общества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ведется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у производителя, что бы насытить потребности общества. Но чем ниже продуктивность труда, чем расточительнее ведется хозяйство, тем большую долю продукта приходится отнимать у производителя, что бы насытить потребности общества. Тем выше, стало быть, степень эксплуатации. В рыночных экономиках от 60 до 80 процентов времени трудится на себя и только 20-40 процентов рабочего дня-на общество. У нас пропорция обратная: примерно две трети созданного чистого продукта непосредственно производителю не оплачивается и поступает в распоряжение государства.
Тамошний работник находится в предпочтительном положении не потму, что хозяева предприятий добры и сострадательны. Рабочая сила там такой же товар, как и всякий другой. Она имеет свою цену, которая в развитых странах, по нашим понятиям, баснословно высока (что выгодно, между прочим, и сообществу предпринимателей-иначе кому бы они продавали автомобили, квартиры, бытовую технику?). Человек имеет возможность продавать на рынке труда свою рабочую силу, будучи ее собственником. Дарованная природой и умноженная обучением рабочая сила-важнейший вид собственности.
Однако едва государство забирает в свои руки средства производства, как оно фактически экспропририрует и собственников рабочей силы, то есть все трудоспособное население. Человек теперь не может прокормиться иначе, как войдя в наем к государству. Оно становится монопольным покупателем рабочей силы и как всякий монополист произвольно назначает на этот важнейший товар цену, какую пожелает (через оклады, тарифные ставки, расценки, нормативы и т.п.). Рынок труда упраздняется, торговаться о цене товара больше не с кем-монополист скупает всю рабочую силу.
Теперь представьте себе, что рядом с единственным покупателем появляется конкурент и начинает набивать цену на этот товар. В прошлом году среднемесячная зарплата в народном хозяйстве составила 240 рублей, а в кооперативах-500 рублей. Предлагая двойную цену, кооператоры перехватывают у государства работников. Зарождается рынок труда.Потерпит ли государство, привыкшее распоряжаться по своему усмотрению всеми ресурсами труда, рядом с собою конкурента, пусть пока и слабенького, но такого настырного? Ответ каждодневно дает жизнь-кооператоров только что в ступе не толкут.
Такова суть дела. Она затуманена, затушевана словесами об эксплуатации. Действительно эксплуатация человека человеком звучит некрасиво. Выразим то же самое спокойнее, как это сделал академик Л. Абалкин в помянутом интервью: речь идет о запрещении наемного труда, и ни о чем больше. Наконец, определим смысл понятия третьим способом: государство запрещает нам, естественным собственникам своей рабочей силы, продавать ее кому ни было, кроме как ему государству. Вот теперь сказано как надо. В этих условиях рыночная экономика снова невозможна. Есть такая восточная легенда. Падишах велел архитектору построить дворец. Зная порядки в том царстве, зодчий попросил письменный указ и с фирманом под мышкой пошел покупать стройматериалы. Стража схватила его: нарушаешь, мол. Тот показывает шахскую бумагу-нет, не годится, тебе велено строить, вот и строй, а про кирпич и мрамор ничего не сказано. Ладно, выправил мастер еще бумагу, купил, что надо, и стал нанимать строителей. А стража опять тут как тут: пройдемте, гражданин. Зодчий опять к шаху, мол, ваше величество, напиши ты мне такой фирман чтобы я в своей работе был полный шах. Повелитель подумал и отказал: бог с ним, с дворцом,-если каждый в своем деле, будет шахом, тогда зачем я шах?
Правда, хорошо? Мы толковали уже о движущей пружине рыночной экономики-о перемещении капиталов из одних производств в другие, более полезные и выгодные. Но рынок капитала гроша ломаного не стоит, если нельзя свободно купить рабочую силу для растущих и процветающих производств, если вся она мнополизирована шахом или, в нашем случае, государством.
Возможность товарного рынка без рынков капитала и труда-в лучшем случае теоритическое заблуждение, а в худшем-сознательный обман ради успокоения общества, выпускания пара из клокочущего котла.
Прав Л. Абалкин: существующий у нас строй и наемный труд несовместимы. Но ведь то же самое пишут и "реалисты". Иделог реальной школы В. Якушев с предельной точностью называют условия, при которых только и может действовать рыночная модель: "Это наличие обособленных частных товаропроизводителей, ориентированных на прибыль, конкуренции, свободного ценообразования, рынка средств производства и предметов потребления и, наконец, рынка труда и безработицы." Эти условия "реалисты" считают для нас неприемлимыми столь же определенно, как и реформист №1 академик Л. Абалкин, как его школа экономистов. Общий знаменатель той и другой школы-сохранение и укрепление существующей системы хозяйства. Разногласия лишь в частностях. Сегодня модно призывать к гражданскому миру. Широко известный "реалист" Александр Проханов рекомендует даже "устроить братание и великое целование" ("Литературная Россия" №1,1990). Вот и подходящий случай для такого лобызания. Конечно, академическая школа не едина. В обойму имен, составленную ее противниками, довольно-таки произвольно включены мыслители, весьма различные по взглядам. Но даже тех, с кем я решительно не согласен, как-то не хочется ставить на одну доску с их оппонентами хотя бы уже потому, что одни-широко образованные интиллегенты, другие компенсируют нехватку знаний агрессивностью в полемике. Однако, как говаривали в старину, Платон ты мне друг, но истина дороже.

[Василий Селюнин]

НОВЫЙ МИР
№10
1989 год
Развал торговли-несомненно самая характерная и опасная черта времени. Ни одна живая душа не знает, какой товар исчезнет с прилавков завтра или на следующей неделе. Вот я побывал у родственников в Кировской области. Земляки хлопотливо запасаются солью и спичками, как перед войной. Областная газета раскритиковала, что добра этого на складах полно, а будет еще больше. Статью зачитали по радио. В селе Филиппово около автобусной станции я приметил страшенцию с кошелкой соли. Спрашиваю: Зачем столько? Собеседница, видно, приняла меня за какого-нибудь начальника, готового отобрать ее добычу, и понесла вздор насчет того, что солью она кормит корову. Вмешался прохожий: "Чего вяжешься к человеку? Радио надо слушать-тебе же русским языком сказали, что в магазинах ничего не будет". Если и дальше так, пожалуй, не дивом станет встретить на дорогах отечества одинокого путника с пудовой гирей, приобретенной про запас. Чтобы овладеть ситуацией, в запасе у нас разве месяцы. Когда эти строчки прейдут на восхитительный типографский лист, многое успеет проясниться. Дай-то бог, что бы я попал с прогнозом пальцем в небо, но покамест события идут вразнос-усугубляется пропасть между денежной и товарной массой на потребительском рынке.
Роковым в этом смысле стал 1988 год. Среднемесячную зарплату рабочих и служащих планировали увеличить на 4 рубля, а фактически она поднялась на 14 рублей. умножьте прибавку на двенадцать месяцев, умножьте результат на 117, 5 миллиона работников-вот вам уже без малого 20 миллиардов добавочных рублей. Кроме того, почти в 4 раз быстрее, чем намечалось, росла среднемесячная оплата труда колхозников, увеличились другие выплаты. На потребительский рынок хлынула лавина денег.
На первый взгляд он достойно выдержал натиск: в 1988 году населению продано товаров на 25 миллиардов рублей больше, нежели годом раньше. Еще бы! З 1986 и 1987 годы, вместе взятые, выручка от продажи товаров поднялась на 17,3 миллиарда, а тут сразу на 25 миллиардов, или по 300 с лишним рублей на семью из четырех человек. При такой раскладке жизнь должна была заметно улучшиться, однако мы потребители, этого не ощутили. Значит, тут что-то не так.
Выясним для начала, за счет чего рос товарооборот. Публицисту по привычке пишут, что наша легкая промышленность взяла моду производить немодное. Обуви на душу в избытке, а на ноги не подберешь, одежды напасено горы, а покупатель ищет заграничные джинсы и платит за них столько, сколько за приличный транзистор. Успокойтесь, такого больше не наблюдается, с этой болячкой мы успешно справились. С магазинных полок, как корова языком, слизывает все-залежалое, модное, дорогое, дешевое.
За три последних года запасы товаров в торговле сократились примерно на 17 миллиардов, и сегодня по многим изделиям они ниже норматива. Хорошего мало,когда торговля работает с колес-сегодня кастрюльки выбросили, завтра пиджаки.
Все же распродажей запасов можно обьяснить лишь меньшую часть прибавки товарооборота. Неиссякаемым источником увеличения выручки стал рост розничных цен. Приглядимся к этому явлению. В прошлом году продажа мяса и мясопродуктов в государственной и кооперативной торговле поднялась на 5 процентов. Прекрасно, не правда ли? Но увеличение исчислено не в килограммах, а в рублях выручки. Между тем средняя цена покупки выросла на 4 процента. Выходит, что количество проданного продукта увеличилось лишь на процент. А поскольку на тот же процент прибавилось населения, продажа на душу сохранилась на прежнем уровне, с той лишь разницей, что мы с вами стали больше платить. Механизм этой маленькой хитрости прост: достаточно передать колбасу, например, из государственных магазинов в кооперативные, как цена ее подскочит вдвое. Впрочем, с мясопродуктами хоть то хорошо, что продажа их не сократилась. С другими товарами ситуация менее благополучна.
Возьмем одежду, белье, ткани. Средние цены покупок на этой товарной группе выросли за год на 100 процентов. Если бы товаров продали в точности столько, сколько годом раньше, выручка тоже увеличилась бы на 10 процентов. А она поднялась лишь на 4 процента. Следовательно, продажа одежды и белья в штуках, тканей а метрах упала за год примерно на 6 процентов. Обувь подорожала на 8 процентов, благодаря чему удалось увеличить выручку при сокращении продажи в натуре на 4 процента. В 1988 году холодильников произведено на 268 тысяч больше, чем в 1980-м, а продано на 313 тысяч меньше. Эти приборы продавали за рубеж, а дома подняли цену-и выручка увеличилась. Продажа сахара, маргарина, картофеля, фруктов, фотоаппаратов, мотоциклов, легковых автомобилей, лесоматериалов сократилась в прошлом году настолько, что потерю выручки не удалось перкерыть даже ростом цен. В целом три четверти годовой прибавки товарооборота обьясняются повышением средних розничных цен.
Чего действительно на прилавках прибавилось, так это водки. При утверждении бюджета на 1988 год планировали сократить выручку от продажи спиртного в 11, 5 миллиарда рублей, на деле она на 3 миллиарда выросла. В первом квартале нынешнего года во славу непросыхающего бюджета продажа водяры увеличилась почти в 1, 4 разв! Историки экономики когда-нибудь, вероятно, включат в хрестоматию описание этого гениального маневра. Под предлогом борьбы с пьянством цену на водку удвоили и одновременно сократили продажу спиртного. Образовались дикие очереди, невиданный размах приобрела спекуляция. Когда недовольство достигло пика, власти пошли навстречу интересам широких пьющих масс: довольно, мол, унижать достоинство советского человека очередями. В восторге мы с вами: пей-не хочу. В восторге финансисты: поступления в казну от водки удвоятся сравнительно с теми, которые были до повышения цен. По потреблению крепких напитков мы уже занимаем с большим отрывом первое место среди 28 развитых стран, расходы на них поглощают 13 процентов семейного бюджета, а в США, например,-1,5 процента. Борьба с пьянством свелась в конечном счете к меньшему потреблению закусок. Не стану утверждать, что так все и задумывалось, но в экономике важны ведь не намерения, а результаты.
Как видим, рекордный рост товарооборота в 1988 году имел своим источниками нездоровые факторы: распродажу запасов, галопирование цен и спаивание покупателей. Однако даже этими крутыми мерами не удалось выкачать розданные населению деньги. Одержан еще один рекорд. В 70-е годы вклады в сберкассы прирастали ежегодно в среднем на 11 миллиардов рублей, в первой половине 80-х-на 13 миллиардов рублей, а потом как с цепи сорвались: за один прошлый год они подскочили на 30,6 миллиарда. Попробуем опять проанализировать эти цифры. К экономическому явлению полезно подходить как к незнакомому человеку: взглянем на него по хорошему, по доброму, а уж не выйдет, тогда по плохому. Может оно и недурно, что сбережения растут, - как воспето в рекламе: кучу денег накопил, все, что надо, накупил? Да нет, не получается так при всем желании.
Чем обеспечены вклады? В 1960 году на книжках лежало 10, 9 миллиардов рублей, а запасы в торговле оценивались в 24, 5 миллиарда. Если бы вкладчики разом пустили в оборот отложенные деньги, товаров не только не хватило бы на всех, а был бы еще и выбор. Спустя десятилетие сумма вкладов и стоимость запасов сравнялись, стало быть, все же наблюдалась, но однократная. К исходу прошлого года вклады выросли почти до 300 миллиардов, тогда как товарные запасы упали до 81 миллиарда рублей. Легко подсчитать: лишь немногим более четверти учтенных сбережений обеспечены каким ни на есть товаром, остальные три четверти подкреплены честным благородным словом государства и ничем больше.
Сноска
ЭКОНОМИСТ В.Н. БОГАЧЕВ В СТАТЬЕ "Еще не поздно" ("Коммунист",1989 №3) обратил внимание на такой факт:начиная с 1966 года неуклонно растет та часть прибавок денежных доходов, которую население не имеет возможности истратить и вынуждена складывать на сберкнижки. По его расчетам в 1976-1979 годах, а затем с 1984 года и по сей день вклады увеличиваются на большую сумму, чем весь прирост денежных доходов. Нисколько не оспаривая коренную мысль ученого, рискну высказать сомнение в точности расчетов. Если на книжки поступала вся денежная прибавка, то чем оплачивался прирост товарооборота? А он, как мы убедились, исчисляется десятками миллиардов. Здесь не имеет значения, возрастал ли товарооборот за счет реальных продаж или вследствие повышения розничных цен,-в любом случае товар оплачен наличными. Разве что пущены в оборот деньги из чулка? Вместе с тем и по моим расчетам главным источником прибавок товарооборота служило повышение, цен так что можно согласиться с автором, когда он остроумно замечает: "Благосостояние росло лишь в абстрактной денежной форме".
Таким образом, годовой прибавки денежных доходов оказалось достаточно для двух рекордов разом: для оплаты неслыханного фиктивного прироста товарооборота и для небывалого увеличения пустых вкладов в сбербанки. Это сколько же денег надо было напечатать, что бы их хватило и туда и сюда! Темпы эмиссии потрясают воображение: в 1988 году бумажных денег выпущено в 2 раза больше, чем в 1987-м, и в 4 раза больше, нежели печатали в среднем за год в прошлой пятилетке. Такой порчи рубля не наблюдалось с военных времен.
Ныне на потребительский рынок обрушился новый денежный вал. За прошлый год средняя месячная зарплата рабочих и служащих увеличилась с 203 до 217 рублей, что, как уже сказано, прибавкой товарной массы не подкреплялось. В первом квартале нынешнего года средняя зарплата подскочила до 234 рублей. Она растет в 10,4 раза быстрее, чем предусмотрено планом на год, а оплата труда колхозников увеличивается в 5 раз быстрее. Понятно, средние цифры они и есть средние. Хуже всех тем, кто на окладе, пенсионерам и прочим лицам с фиксированным доходом: денег у них почти не прибавляется, а покупательная сила рубля иссякает.
По всему видно, что прежние рекорды будут далеко превзойдены: даже если процессы не станут ускоряться, товарооборот фиктивно возрастет как минимум на 31 миллиард рублей, вклады в сбербанки-на 43 миллиарда. "Продолжается неуправляемый рост доходов населения. Вновь пришлось прибегнуть к эмиссии денег", меланхолично заявил министр финансов.
Розничные цены выросли в прошлом году процентов на 8. Некоторые американские советологи поднимают эту цифру до 15-20 процентов. Непонятно, что и говорить, но не тут главная беда. В конце концов есть страны, где инфляция исчисляется десятками процентов-и ничего, живут. У нас инфляционные процессы приняли самую грозную форму. Катастрофически пустеют магазины, товар зачастую невозможно купить за любые деньги.
На карту поставлено все. Костлявая рука товарного голода вполне способна задушить перестройку, а с нею и наши надежды на лучшую долю. Нам, потребителям, уже не какой-то там отпетый ретроград, а сама житейская повседневность прозрачно намекает: вы хотели перестройки? вот и хлебайте ее ложками того размера, какими они будут при поном коммунизме, с пустых прилавков. Ученые люди тоже не могут не замечать связи между преобразованиями в экономике и товарно-денежной несбалансированностью. Отсюда идея: если прежние условия хозяйствования при всех их минусах таких последствий не приносили, то не вернуться ли к ним? На время, конечно, на время! Наш ведущий экономист академик Л. Абалкин разработал на сей счет обстоятельный план: отложить на три-четыре года реформы в экономике, за этот срок посредством чрезвычайных мер овладеть ситуацией, оздоровить финансы, а потом в благоприятных условиях постепенно совершенствовать хозяйственный механизм, имея в виду завершить эту работу примерно к 2000 году. В газете "Правительственный вестник" (1989, №3) академик так и пишет:"Ситуация толкает к тому, чтобы вернуться назад, к командной системе".
Идея пришлась ко двору. Другой академик, В. Семенихин, весьма похвалив коллегу, развивает его мысль:"На переходном этапе, в условиях несбалансированной промышленности и экономики в целом, только путем централизованного номенклатурного планирования, но не волевого и , естественно, не в "сталинской" и не в брежневской "трактовке", возможно в наиболее короткие сроки выправить экономику...". Автор предлагает планировать производство не только конечной продукции по госзаказам, но и "поставки всех необходимых материалов". Тут уже в пору говорить не о возврате к командной-административной системе, а о дальнейшем ее углублении, универсализации. Именно в таком духе в последние месяцы приняты важные директивы (о них речь впереди).
Спрашивается, способна ли командная система стабилизировать положение в экономике, решить самую неотложную сегодняшнюю задачу-оздоровить финансы? Не будем гадать, обратимся к истории. Как ни странно, ответ на эти вопросы будет положительным. Нынешнее плановое управление в наиболее существенных чертах сложилось в 30-е годы. Тогда на потребительском рынке действовали две противоположные тенденции: ситуация с денежной массой должна была развиваться в одну сторону, с массой товаров-в обратную. То был период индустриализации. Как ясно уже из самого этого слова, ускоренно, приоритетно развивалась индустрия, ресурсы для нее черпали в сельском хозяйстве. В самой индустрии упор сделали на тяжелую промышленность в ущерб отраслям, работающим непосредственно на человека. В итоге в общем обьеме стремительно падала доля предметов потребления, важнейших товаров выпускали все меньше и меньше. Потребительский рынок скукоживался.
А что тем часом происходило с деньгами? Десятки миллионов человек перемещались из сельского хозяйства в промышленность, строительство, на транспорт. В 1932 году сравнительно с 1929-м численность рабочих и служащих удвоилась. Эти люди стали жить на зарплату. Масс наличных денег должна была многократно возрасти. Последствия известны: гонка цен, очереди, рационирование потребления. Все это было, однако инфляционные процессы оказались не столь катастрофичными, как следовало ожидать. Финансовая система обязана была просто рухнуть, подобно тому как она развалилась в период "военного коммунизма"(в ту пору масса денег исчислялась квадрильонами, миллионные купюры печатались едва ли не на оберточной бумаге). Историки давно заметили сходство экономических моделей "военного коммунизма" и 30-х годов. Однако в одном случае финансовый крах произошел, в другом-нет. Различие принципиальное: развал финансов всегда означает и распад экономики, поскольку состояние денежного обращения точно отображает состояние хозяйства. Финансовая система периода индустриализации все-таки выдержала проверку.
Этот феномен требует обьяснения. Спасло финансы, а стало быть, и экономику величайшее открытие режима: нищета масс может быть источником могущества державы. Подобно тому как потребление на душу населения мыслимо поднять либо приростом жизненных благ, либо сокращением числа душ, так и для товарно-денежной сбалансированности необязательно расширять производство товаров. Той же цели мы достигнем, не раздавая на руки денег.
Государство широко практиковало бесплатный труд. В классической форме-это лагеря. Несомненно, лагерники состовляли большинство в составе строителей, золотодобытчиков, огромную долю среди углекопов, лесорубов...Зарплату они не получали, а стало быть, и не предьявляли ее к отовариванию. Конечно, расходы были и на них, но воспроизводство рабочей силы обходилось тем дешевле, что и требовалось длительный срок поддерживать ее в нормальном состоянии-достаточно было исчерпать ресурсы человеческого организма, дарованного природой. Когда телесные резервы кончались, естественным образом прекращались и расходы казны на содержание человека. Взамен тех, кто выбыл в лучший мир, поступали новые спецконтингенты-по правилам расширенного воспроизводства рабочей силы.
Свыше двух третей населения составляли тогда сельские жители. Работая в колхозах "за палочки", труженики села практически тоже не получали денег-им позволили кормиться за счет труда в свободное время на приусадебных участках. Более того, что бы уплатить денежные налоги, крестьяне вынуждены были продавать часть продукции личного хозяйства на базарах. Они отсасывали изрядную сумму зарплаты горожан и сдавали ее в казну. Таким образом, громадное большинство населения страны (крестьяне плюс зеки) не имело нахальства давить денежными доходами на потребительский рынок по той основательной причине, что давить было нечем. Вот почему финансовая система выдержала суровое испытание.
Из нашего анализа следует, между прочим: сама по себе товарно-денежная сбалансированность необязательно благо для человека. Сегодня ее нет, а живем все же лучше, чем до войны, когда товари и деньги более или менее уравновешивались.
Если перевести эти гуманитарные рассуждения в финансово-экономические категории, то картина будет такова. Созданный в сфере материального производства национальный доход включает в себя зарплату, припек (прибыль и ренту). Замечено, что доля зарплаты в большинстве стран весьма устойчива и колеблется в пределах 60-80 процентов от всего дохода. Так было и у нас до начала ускоренной индустриализации. В промышленности, например, в 1928 году зарплата занимала свыше 58 процентов суммы национального дохода, произведенного в индустрии. В дальнейшем эта доля быстро падала и к закату сталинской эры, в 1950 году, снизилась до 33,4 процента. Иначе говоря, лишь треть рабочего времени человек трудился непосредственно на себя. В тот же период, подобно шагреневой коже, сокращалась и доля предметов потребления в общем обьеме производства. Процессы взаимно уравновешивались, что и обеспечивало относительную устойчивость денежной системы.
Разумеется, ситуация не была одинаковой шестьдесят лет подряд. Наблюдались перепады-от развала денежного обращения в военные годы(что вполне обьяснимо) до заметного оздоровления финансов (лучшим периодом в этом смысле были 50-е годы). Однако общин тенденции развития сохранились вплоть до нынешнего распада рынка. Итак, исторический опыт учит: да, командная система способна поддерживать стабильные финансы, способна упреждать разнотык между денежной и товарной массой, но исключительно за счет директивного планирования нищенского уровня жизни. Неизбежная при ее господстве крайняя неэффективность экономики не очень препятствует достижению амбициозных целей государства, претензиям на мировое лидерство по той причине, что растраченное при дурном хозяйствовании удавалось (по крайней мере до последнего времени) возмещать сокращением пая трудящихся в произведенном продукте.
Нам, правда, толкуют: верно, денежные доходы населения пока невысоки, но ведь и цены на жизненно необходимые товары поддерживаются на низком уровне благодаря государственным дотациям. А в развитых странах такой статьи расходов у казны практически не существует, и там продукты, например, дороже, чем у нас. Но что это вообще означает: дорого, дешево? Сравнительно с чем? В политэкономическом смысле одно и тоже-сказать ли, что зарплата мала или что цены высоки. Честный способ определить дешевизну или дороговизну-это подсчитать, сколько времени надо работать, что бы купить тот или иной товар (если он, конечно, есть в продаже). По такой мерке мясо нашему работнику обходится дороже, чем, скажем, аиериканцу, в 10-12, птица-в 18-20, масло-в 7, яйца-в 10-15, хлеб-в 2-8 раза и т.д. Даже плата за равноценное жилье у нас много выше.
Есть и такое суеверие: да, непосредственно на себя человек трудится лишь треть рабочего времени, но это ни о чем еще не говорит-весьма крупная часть изьятого возвращается трудящимся через общественные фонды потребления. А они у нас велики не в пример другим странам-вспомните бесплатное образование, здравоохранение, пенсионное обеспечение и прочие льготы. Но вот недавно экономист А.Зайченко опубликовал расчеты: в США и большинстве стран Западной Европы в общественные фонды потребления поступает более весомая доля национального дохода, чем у нас. Заметьте, доля. Абсолютные же суммы просто несопоставимы. Так, Америка при меньшей численности населения в 1985 году расходовала на образование 178, 6 миллиарда долларов, мы-37, 9 миллиарда рублей, на здравоохранение соответственно 174, 8 и 20, на социальное обеспечение и страхование-458, 3 и 61,1.
Такова практика командной экономики. А кто зовет нас вернуться к ней ради оздоровления финансов, тот, в сущности, предлагает упредить развал за счет трудящихся, ибо других способов плановая система не знала, не знает и знать не будет. И если даже предположить, что нынешние трудности вызваны отказом от нее, все равно позади спасения нет. По всей вероятности, мы как-то не так отказались от старого, в самом процессе перестройки сделали что-то не то, допустили где-то роковые просчеты. Эти ошибки надо непременно найти-тогда, исправив их, можно будет пойти вперед, а не назад. Но тут мне надо вернуться к началу перестройки.
В апреле 1985 года к руководству страной пришли новые люди. Они знали болячки экономики и в отличие от предшественников прямо и честно сказали об истинном положении вещей. Оценим по достоинству их мужество. Сложнее обстояло дело с положительной программой, с ответом на извечный вопрос: что делать? На первых порах перестройка не выдвинула принциапиально новых конструктивных идей. Начальный ее этап я бы назвал периодом технологического романтизма.
Ход мысли прост. Мы отстали в главном-в научно-техническом прогрессе. Революции в этой сфере идут вал за валом. В развитых странах активную часть основных производственных фондов обновляют раз в семь-десять лет-выжимают их техники все, пускают ее в переплавку, а взамен устанавливают новое поколение оборудования. Мы делаем это раз в двадцать-двадцать пять лет, причем новая техника зачастую мало отличается от старой. На таком оборудовании получить современную продукцию нельзя. Значит ключевой вопрос-перевооружение народного хозяйства.
Подлость жизни состояла, однако, в том, что нечего было и думать за короткий срок, за какие-нибудь пять лет, перевооружить все отрасли. Довольно таки жалкое существование влачила та ветвь индустрии, которая и дает орудия труда, то есть машиностроение. Поэтому решено было отнести целую пятилетку перевооружению и ускоренному развитию машиностроения, с тем что бы в последующие периоды эта обновленная и окрепшая отрасль в достатке обеспечивала все народное хозяйство современной техникой. "Словом, задача подьема советского машиностроения-это магистральное направление нашего развития,и его надо твердо выдерживать сейчас и в будущем", обьявил М.С.Горбачев в июне 1985 года. Наметки в этом смысле приняли весьма размашистые. Предстояло спрессовать в короткий временный отрезок целую эпоху развития отечественного машиностроения. Но дело не только в количестве-наметили, что 90 процентов продукции, выпускаемой отраслью, в 1990 году должно соответствовать мировому уровню. Вся вновь осваимая техника по производительности и надежности обязана в 1,6-2 раза превосходить выпускавшуюся тогда продукцию. Таких прорывов мировая практика не знала.
Но и это далеко не все. На июньском пленуме Пленуме ЦК КПСС в 1986 году М.С.Горбачев так очертил предстоящую работу:"В последнее время мы приняли крупные меры по кардинальным вопросам развития экономики. Имеются в виду постановления по коренной реконструкции, дальнейшей химизации народного хозяйства..." В докладе Н.И. Рыжкова на XXVII сьезде сказано:"...особое внимание будет уделено топливно энергетическому комплексу". А там еще аграрный сектор, лесная промышленность, транспорт-и все безотлагательно.
Под эту программу понадобились коллосальные деньги. "Где их взять?-размышлял М.С. Горбачев на представительном совещании в июне 1985 года.-Принципиальный ответ таков: намеченные меры по ускорению научно-технического прогресса должны сами себя окупить. Они для этого и проводятся, что бы поднять производительность труда, а значит, ускорить и рост национального дохода. Но для этого потребуется определенное время, а средства нужны немедленно. И здесь не обойтись без маневра ресурсами, концентрации их на ключевых направлениях". Капитальные вложения в машиностроение решили почти удвоить, а общая их сумма во всем народном хозяйстве определилась в триллион рублей. Чтобы выйти на эту цифру, пришлось прибегнуть к крайней мере-увеличить и без того неподьемную долю накопления в использованном национальном доходе, сократив соответственно долю потребления. Решение тяжелое, но в обшем-то, для нас довольно привычное. Да и вся манера мышления была традиционной. Более трех десятилетий по долгу службы я наблюдаю, как рождаются наши хозяйственные планы, и участвую в скромном качестве газетчика в их обсуждении. При подготовке очередной пятилетке повторяется одна и та же история. Авторитетные плановики фиксируют наше отставание в ключевых отраслях хозяйства и делают вроде бы логичный вывод: так мы превратимся в третьеразрядную державу, в какую-нибудь Верхнюю Вольту с ракетами; давайте поднапряжемся, затянем потуже пояса, подравняемся в приоритетной отрасли с передовыми странами-словом, проскочим неприятный период, а уж потом, в следующих пятилетках, у нас будут отличные возможности для повышения уровня жизни. Так оно и шло. Менялись лишь приоритеты. Сперва считалось, что главное-догнать и перегнать всех на свете по производству металла, добыче топлива. Достигли-а экономика все равно отсталая. Потом Н.С. Хрущев корил плановиков: они, мол, надели стальные шоры, а того не видят, что никто уже в мире не меряет развитие страны по металлу-меряют по химии. Значит, давай химизацию. Теперь вот, оказывается, машиностроение приоритетно-оно быстренько вытащит нас из грязи в князи. Иначе говоря, в лучших традициях старины новое руководство вычленило ключевое звено, ухватившись за которое можно вытащить народное хозяйство из застойного болота.
Разумеется, мы экономисты, сразу оценили и масштабы и неимоверную сложность принятой программы. Ну, допустим, затянем пояса еще на одну дырочку и таким способом наскребем триллион рублей капитальных вложений на пятилетку, как задано в плане. Сумма астрономическая, но достаточна ли она для финансирования проектировок? Да, формально она на 19 процентов больше, чем истратили в предыдущем пятилетии. Однако расчеты, выполненные разными экономистами, все время давали примерно одинаковую цифру: стоимость строительства растет на 5 с лишним процентов в год, или примерно на 30 процентов за пятилетку. Значит, по покупательной способности помянутый триллион рублей не превзойдет сумму, израсходованную в пятилетке предыдущей, а планы приняты более грандиозные. Поэтому не удастся профинансировать многие проекты (не забудем: когда выделяют средства на какой-то обьект, делят не деньги, а те ресурсы труда, материалов, оборудования, которые лишь символически обозначаются рублями). Вот и мы с известным экономистом Г. Ханиным при обсуждении проекта пятилетки способились предупредить через газету: то, что строили четверть века назад за миллион рублей, ныне требует трех миллионов, а это в планах не учтено. К сожалению, мы тогда не были услышаны. Таким образом, в саму материю плана были заложены грядущие финансовые дисбалансы.
Положительная программа, выдвинутая новым руководством, была традиционной еще в одном отношении. Спрашивается: какая сила заставит работника исполнить исключительно напряженные проектировки? На этот непростой вопрос М.С. Горбачев в июне 1985 года ответил так:"...главная установка сегодня-осуществить всеми мерами перелом в умах и настроениях кадров сверху донизу, сконцентрировав их внимание на самом важном-в настроениях кадров сверху донизу, сконцентрировав их внимание на самом важном-научно-техническом прогрессе. Требовательность и еще раз требовательность-вот главное, что диктует нам, коммунистам, сложившиеся ситуация". Что ж тут нового? Мы, неразумные, своей пользы, конечно, не понимаем. Нам бы щи погуще, а интересы страны властно диктуют совсем другой приоритет. Начальники это за нас выяснили. Будут они решительнее требовать, строже спрашивать-мы все, как надо, и сделаем.
Эта увлекательная программа вошла в историю как очередная обреченная попытка единым махом выскочить из отсталости, если бы не одно обстоятельство: переменилась политическая ситуация в стране. Обстановка гласности позволяла обсудить предложенный проект и выдвинуть альтернативный вариант. Вот его суть. Человек рождается не для того, что бы произвести много хороших машин. Перестройка никому не нужна, если она не обеспечит работнику достойной жизни. Между тем отечественная экономика в принципе не способна работать на человека-она обслуживает самое себя и только. Эта ее особенность видна из динамического ряда цифр хотя бы по промышленности. В 1928 году 60, 5 процента всей промышленной продукции составляли предметы потребления и лишь остальные 39, 5 процента-средства производства, то есть все "несьедобное". Соотношение по мировым меркам нормальное,можно сказать, почти классическое. В 1940 году эти цифры поменялись местами: 39 процентов продукции индустрии представляли собою потребительские товары и 61 процент-средства производства. Столь жесткую пропорцию можно как-то оправдать особенностями момента: страна стояла на пороге войны. Однако и в дальнейшем доля потребительского сектора сжималась. К 1985 году уже менее четверти промышленной продукции составляли товары для народа,свыше трех четвертей - "несьедобное".
В этих условиях провозглашенное ускорение развития теряло смысл. Да, в застойные времена прибавки национального дохода упали даже по официальному счету до 2-3 процентов. Решили поднять их до 5-6 процентов или того больше. Но чем будут наполнены цифры прироста? Опять металлом, танками, ракетами, тракторами, станками? Этого добра и так вдоволь. А мы с вами от ускорения мало что выгадаем. Повисали в воздухе и великие планы. Ведь отнюдь не только в силу традиционного мышления инструментом реализации пятилетки провозгласили "требовательность и еще раз требовательность". Иного способа не оставалось: при сложившейся самоедской структуре экономики нельзя было задействовать материальные, денежные стимулы-чем прикажете стимулировать? Хуже того, новые планы с приоритетом машиностроения предрешали дальнейшее сокращение потребительского сектора, а значит, и возможностей стимулирования работников. Но тогда обьективно, помимо желания плановиков требуется более энергичный административный нажим на людей винтиков, другими приемами воздействия новая власть не располагает. Разве что в очередной раз призвать к энтузиазму, а это горючее израсходовали к той поре едва ли не последней капли.
Так возник конкурирующий вариант действий, в главнейших пунктах противоположный официальной программе. Прежде всего приоритет предлагалось отдать не машиностроению, а потребительскому сектору хозяйства, иначе говоря, развернуть экономику от самообслуживания к человеку, к его нуждам. Этой цели мыслимо достичь лишь при перестройке структуры хозяйства, иначе говоря, развернуть экономику от самообслуживания к человеку, к его нуждам. Этой цели мыслимо достичь лишь при перестройке структуры хозяйства в пользу производства предметов потребления, на что нужно время. В период структурной сдвижки темпы развития неизбежно замедлятся и могут стать даже минусовыми. Ну бог с ними, с темпами, с процентами роста, не в них счастье.
На сей раз мы были услышаны, по крайней мере наполовину-в ходе пятилетки потребительский сектор хотя бы в замыслах был признан предпочтительным наряду с машиностроением. По здравому смыслу навешивать на экономику, пораженную глубоким кризисом, одновременно два приоритета немножко многовато, она и без того работала с перегревом, особенно в инвестиционном секторе. Но больно уж замысел обнадеживал-все тут с другим ладно стыковалось. Раз машиностроение станет давать современную технику, с помощью ее каждый работник сможет производить больше продукции. А теперь у него появится еще интерес к тому: хорошие заработки будет чем отваривать, поскольку производство предметов потребления тоже пропускалось вперед.
На первый взгляд события так и развивались, набирая инерцию движения. Если за 1986-1987 годы национальный доход вырос на 21 миллиард рублей, то за один 1988-й-на 25 миллиардов. Вроде бы денег должно было хватить на все-и на колоссальную программу развития машиностроения, и на увеличение производства потребительских товаров, и на прочие нужды. Общий доход страны увеличился за 1988 год на 4,4 процента. Таких темпов мы давно не знали. Так что же, выходит, концепция ускорения не столь уж вздорна? Может, большие скачки приводят к развалу хозяйства в Китае или еще где-то, а у нас все иначе? Вдруг плановая экономика явмла наконец свое могущество? Вот же цифры...
Проверим их, воспользовавшись новыми приемами анализа. Этими способами мы с экономистом Г. Ханиным пересчитали не так давно темпы развития экономики за длительный период. Получилось, что с 1928 по 1985 год национальный доход увеличился примерно в 7, а не в 86 раз, как утверждает официальная статистика. После того как мы опублтковали расчеты, работники Гомкомстата и лично председатель М. Королев опровергают нас и настаивают на своей цифре. Хотя методики счета напечатаны в научных изданиях, оппоненты не упускают случая попрекнуть, будто мы держим их в секрете. Назову здесь одну из них-пусть читатель решает сам, насколько она достоверна, а уж там пусть оценит, что же происходит в сегодняшней экономике.
В статистике существуют устойчивые зависимости между величинами. Их, эти зависимости, необязательно даже обьяснять себе, достаточно заметить, и тогда по цифре безусловно верной мы легко уточним другую, в которой почему-либо сомневаемся. Обьяснюсь примером. В 1982 году у нас было произведено 5 миллиардов киловатт-часов электроэнергии, в 1985 году-в 308 раз больше. Учет электричества поставлен строго, ошибки исключены. За этот же период согласно официальной статистике национальный доход вырос в 86 раз. Эту цифру экономисты не раз подвергали сомнению. Но какова она в действительности?А не надо гадать. Возьмем за аналог США. В 1982 году энергетики начинали там примерно с той же базы (6 миллиардов киловатт-часов). В 1972 году выработка электричества увеличилась в те же 308 раз. Соответственно национальный доход поднялся в США при сопоставимом счете в 7 раз. Совершенно невероятно, что бы при одинаковом росте производства электроэнергии практически в одном и том же диапазоне у них доход вырос в 7 раз, у нас-в 86. Резонно предположить, что и у нас он поднялся раз в 7.
Нетрудно, впрочем, заметить, что как по официальному, так и по нашему способу счета национальный доход растет медленее, нежели выработка электроэнергии. Разумеется, соотношения этих величин не строго постоянны. В ответ на мировой энергетический кризис в США, например, за последнее десятилетие произошла подвижка в сторону менее энергоемких производств, и с итоге скорости роста дохода и выработки электричества сблизились. У нас, судя по отчетам, случилось нечто необьяснимое. В 1987 году производство электроэнергии поднялось на 4,1 процента, национальный доход-на 2,3. Соотношение, в общем-то нормальное, привычное. И вдруг в следующем, в 1988 году эти величины, можно сказать, поменялись местами: прибавка электричества-2, дохода-4,4 процента. Таких скачков не отмечено даже в экономиках гораздо менее инерционных, чем наша.
Чудес не бывает. Отчетная прибавка дохода явно завышена. Проверка другими способами подтверждает: в 1988 году мы скорее всего "сыграли по нулям"-не было ни прироста, ни убыли национального дохода. По отчету он вырос с 600 до 625 миллиардов рублей. Что же представляет собою прибавка? А ничего не представляет, за нею не стоят реальные потребительские стоимости, изделия в натуре. В сущности, мы произвели увеличенную цифру, не более тогог.
Попробуем выяснить происхождение этого статистического фантома.
4
История перестройки в экономике сводится к медленному продвижению мысли от технологического романтизма к идее рыночного, товарного производства. Обьявив о революционном характере перемен, сами реформаторы, как мне представляется, не вполне осознали еще, сколь радикальной должна быть эта революция сверху. Вдумаемся в новые постулаты, прорекламированные вроде бы спроста.
У нас устарели орудия производства, ненормальна структура отраслей, низко качество рабочей силы. Другими словами, нас не устраивают производительные силы общества, запланировано их преобразовать. Не раз подчеркивалось, что и производственные отношения никуда не годятся, они сковывают развитие производительных сил. Наконец, мы имеем не тот тип государства, какой нужен,-предстоит создать новое, правовое государство. Но по теории производительные силы в единстве с производственными отношениями образуют способ производства, а производственные отношения (базис) вкупе с государством и прочими надстройками составляют общественно-экономическую формацию, или, что то же самое, социальный строй, ни более ни менее. Это не обьявлено, но это следует из тех теорий, которых придерживаются реформаторы.
Однако что на что менять? Нельзя же поступить по-армейски: махнемся не глядя. Ученый и общественный деятель Ю. Афанасьев недавно высказал в печати мнение: то что у нас построено, не является социализмом, его еще надо создать в будущем. В таком случае цель общества, перспектива развития понятна:от несоциализма к социализму. Что же, однако, построено у нас за семь десятилетий? Неужто, как пушкинская царица, мы породили не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку? О. Лацис и другие ученые энергично возразили: нет, при всех деформациях и негативных наслоениях наш общественный строй остался социалистическим. Если это так, то на что прикажете его менять? Ведь одназначно предписано: от социалистических идеалов отступать никому не дозволят. Тогда и речи не может быть о революционных преобразованиях, достаточно совершенствовать нынешнюю систему.
В самом деле, базисом общества служат производственные отношения. А это отношения собственности-проще сказать, кому принадлежат либо не принадлежат средства производства. Главный довод в пользу того мнения, что у нас построено не что иное, как социализм, именно таков: средства производства являются не частной, а общей пусть пока государственной собственностью. Значит, как ни крути, какие оговорки не делай, создание единоличных хозяйств на земле(или, по принятому у нас деликатному выражению, семейных ферм), институция акционерной собственности и иные радикальные преобразования в этом духе означали бы отступление от базисных основ общества. Вынужденное, оправданное обстоятельствами, но все-таки отступление, нечто вроде передышки на пути в коммунистический рай, где собственности, товарного производства, денежных интересов определенно не предусматривается.
Теоретики быстренько свернули дискуссию, почувствовав очевидно, каким нежелательным фундаментальным выводам она может привести. Общество этих выводов не приняло бы. Для одних они свлишком радикальны-и по меньшему поводу звучали решительные голоса: "Не могу не поступиться принципами". Другие, в их числе и ваш покорный слуга, опасаются теоретиков новой волны пуще, нежели консерваторов, по иной причине-семь десятилетий страну мяли, ломали, топтали, толкали в рай, а теперь либеральные мыслители обьявляют: ее как-то не так толкали, мы, мол, покажем, как это надо делать по настоящему, и создадим желанный строй с человеческим лицом. Не покажут ли нам новую кузькину мать, вот вопрос.
А пока мыслители спорили, жизнь требовала безотлагательных действий. У всех на памяти законы, принятые вопреки отчаянному сопротивлению административного аппарата. Этими актами провозглашены новые хозяйственные правила: формирование заводских планов по заказам покупателей, переход к оптовой торговле средствами производства, самофинансирование, определенная свобода ценообразования и, наконец, самостоятельность в использовании дохода, оставшегося после расчета с казной. Проиграем для наглядности эти правила на примере одной небольшой отрасли.
Наша страна производит в 14 раз больше зерноуборочных комбайнов, чем США. Только неисправных машин столько, сколько американская промышленность способна выпустить за семьдесят лет. Ясно, что производство этой техники у нас избыточно. В согласии с новыми правилами следовало поступить так: а ну-ка, товарищи с Ростсельмаша, с Красноярского завода, пробегитесь с шапкой по стране, соберите реальные заказы хозяйств, готовых оплатить вашу продукции собственными деньгами (именно собственными-раз самофинансирование, то казенных на эти цели не будет). На то смахивает, что предприятия не набрали бы и четверти нынешней производственной программы.
Что же им делать? А вот это государства не касается. Экономика не собес. Можем дать не директиву, а всего лишь добрый совет. За три последних года населению роздано более 4 млн садовых участков. Попробуйте выпускать мини-тракторы. Если они будут приличными по качеству и доступными по цене, их, вероятно, станут расхватывать, как горячие пирожки. Не пойдет это дело-ищите другое. И обрящете-в конце концов, у нас ненасытный рынок, колоссальный неудовлетворенный спрос едва ли не на все товары.
Какими же растяпами надо быть, что бы бедствовать с заказами!
В такой ситуации кто хорошо работает, тот пусть много и получает. Заработки автоматически подкреплены реальным товаром, оплаченным покупателем. Больно уж просто? Это как посмотреть. На Ростсельмаше сегодня заняты десятки тысяч человек, на него работают еще два десятка предприятий в разных районах. И вот представьте, прибывают люди на смену, а им говорят: отправляйтесь по домам, сегодня работы не будет-нет заказов, за получкой тоже не трудитесь приходить. Но еще бы ничего, когда бы после таких речей рабочий люд вывез свою дирекцию на тачках на проходную. Боюсь,по пути разнесут учреждение по важнее. Принято считать, будто коллективы предприятий жаждут самостоятельности, да вот административный аппарат узурпирует права в свою пользу. Бросьте, мало кому нужна самостоятельность. Это штука жестокая, беспощадная. Лишь умелыми работящим она обеспечивает достаток и достойную жизнь, остальных сурово учит уму-разуму.
Худо ли сегодня тем же комбайностроителям? Протянул одну руку-вот тебе план, вот тебе госзаказы. Казна все покупает-выделит колхозам кредиты под оплату машин, потом долг спишет, и ладно. Протянул другую руку-изволь получить под план фонды на продукцию, которая тебе потребуется в производстве. Недодадут чего-то по фондам-и с тебя не спросят за план. А искать на оптовом рынке товары, налаживать связи с поставщиками-занятие хлопотное, рисковое.
Радикальных, тем более революционных перемен, которые не ущемляли бы ничьих интересов не бывает. Уже первое и относительно простое новое правило, а именно-составление заводских программ по заказам покупателей, лишало легкой жизни да, скажем прямо куска хлеба тех, кто планирует, и многих из тех, кто планы худо ли, хорошо исполняет. И реформаторы отступили. Нет, провозглашенные принципы формально не отменены, однако на практике производство по-прежнему планируют директивами сверху.
Но реформа отброшена не целиком. Одно чрезвычайно важное правило продолжает действовать: предприятия имеют право увеличивать денежные выплаты работникам, если растет стоимостный обьем производства. Им задают определенный норматив-допустим, с каждого рубля товарной продукции тридцать копеек поступает в фонд оплаты труда. Чем больше нашлепал продукции, тем больше накапает по этому нормативу денег для раздачи на руки. Нужны изделия покупателю или нет, значения не имеет: раз они изготовлены по плану, оплата гарантирована. Фонды стимулирования тоже привязаны к стоимостным обьемам производства, причем источником наполнения этих фондов служит прибыль. Интерес предприятий очевиден: вздувай производство в рублях и увеличивай прибыль.
Как это сделать? Коль скоро директивные планы сохранены, предприятию фактически запрещено искать более выгодные заказы-делай, делай что велят. В этих условиях самый легкий и доступный путь к благополучию-поднимать цены на изделия. Тогда разом решаются все проблемы: ведь обьем производства-это цена, умноженная на количество изделий, прибыль есть разница между ценой и себестоимостью. В рыночном хозяйстве производитель тоже, конечно, стремится продать свой товар дороже, но там существует ограничитель цен-платежеспособный спрос. У нас цены по-прежнему назначаются в приказном порядке. Опыт показывает, что совсем нетрудно обойти декретированную цифру. Достаточно, например, присобачить к изделию буквы М (модернизированное)-усовершенствования на копейку, а цена удвоится. А при рыночном ценообразовании в этом случае покупатель просто отказался бы приобретать товар и все труды пропали бы.
Продолжим пример с комбайнами. Машины "Дон" еще недавно продавали по 18 тысяч рублей, сегодня они стоят 56 тысяч за штуку. И, представьте расходятся-не было еще случая, что бы комбайн отправили в переплавку с конвейера. Вот откуда обьявленные статистикой рекордные приросты обьемов производства и национального дохода. Успехи свелись к ценовым намазкам, которые всего лишь изображали прибавку конченого продукта.
Вклад предприятий в произведенный национальный доход страны представляет собою сумму зарплаты и прибыли. О стремительном росте зарплаты я уже говорил. А что с прибылью? В прошлом году ее планировали поднять по народному хозяйству на 6,2 процента, по отчету она увеличилась на 10,3. Фантастическое повышение эффективности экономики не правда ли? Только в жизни этого никто не заметил. Часть прибыли роздана работникам предприятий на руки в виде выплат из фонда материального поощрения. По плану этот фонд должен вырасти на 6,1 процента, фактически увеличился...ну-ка кто смелее предложит? На 33,7 процента!
Обесценение и необеспеченность наличных денег в обращении отражают тот фундаментальный факт, что в сфере производства не происходило приращения вновь созданной стоимости. На потребительский рынок, где товаров не прибавилось, хлынула лавина фантомных денег и раздавила его. Вот где корень зла. Ошибка наша не в том, что мы затеяли экономические реформы. Причина развала хозяйства прямо противоположная: мы не провели перестройку в экономике. Из всего пакета реформ мы выхватили и задействовали самую простую позицию: поспешили дать предприятиям право увеличивать зарплату до того, как введена прямая и необратимая ответственность товаропроизводителя перед покупателем. Не перед планом, не перед государством с его заказами, а перед Его Величеством потребителем, который либо признает своим кровным рублем полезность чужого труда, либо отвергает товар, начисто обесценивая старания изготовителя. Иначе говоря, мы попытались вырвать из рыночной модели лакомую дольку (кто производит больше новой стоимости. тот и богатеет), хитроумно отвергнув менее приятные детали сурового, но и единственно эффективного товарного производства. Между тем нельзя пользоваться благами рыночного хозяйства, не введя его в полном обьеме, вот ведь незадача.
5
Отчего, однако, продажа товаров сокращается абсолютно? Вроде бы стагнация и кризис должны были поразить потребительский сектор экономики в последнюю очередь-ему твердо отдали приоритет наряду с машиностроением. В развитие этих отраслей решили вкладывать больше средств, и сейчас, на четвертом году пятилетки, резултат мог бы уже сказаться. Пусть реальных прибавок национального дохода и не наблюдалось, пусть сумма капитальных вложений, исчисленная в неизменных ценах, не росла-все равно приоритетные отрасли должны были развиваться быстрее, чем прежде, за счет перераспределения инвестируемой части национального дохода в их пользу. А возможности к тому у нас исключительные. Около 60 процентов всех капитальных вложений в промышленность поглощают сырьевые отрасли. Естественно, у них и планировали отнять инвестиции для предпочтительных отраслей.
Посмотрим, какие структурные подвижки произошли в действительности. В застойном 1970 году в развитие производства потребительских товаров (в группу Б промышленности) направили 5,3 рубля из каждой сотни капитальных вложений по стране. Эта и без того мизерная доля в дальнейшем еще падала и в 1985 году составила 4,4 рубля. Что ж, иного в брежневскую эпоху ждать не приходилось. Молва приписывает Леониду Ильичу бессмертную максиму: "Партия приняла решение обеспечить всем необходимым советского человека, и вы, товарищи, знаете этого человека". Но вот пришли другие времена, взошли другие имена. И что? За 1986-87 годы пай группы Б уменьшился с 4,4 до 4,1 рубля из сотни. Когда в беседах с иностранными экономистами я называю эту цифру, меня всякий раз переспрашивают: не ошибся ли? Нет, так оно и есть.
До столь низкой отметки этот индекс не падал никогда. Даже в предвоенном в 1940 году группа Б получила 5,8 рубля из каждой сотни инвестиций. Норма тощая, но действуй она сейчас, в 1986-1087 годах в расширенное воспроизводство потребительских товаров вложили бы дополнительно почти 7 миллиардов рублей. За такие деньги можно построить завод для выпуска миллиона легковых автомобилей в год. Сегодняшние капитальные вложения-это завтрашние мощности для производства жизненных благ. Откуда же взяться товарам при такой раскладке? Как говорится, пошли по шерсть-вернулись стриженными.
А что тем часом происходило с другим приоритетом? После страстных речей, планов и постановлений о пятилетке машиностроения доля этой отрасли в каждой сотне инвестиций упала с 8,9 в 1985 году до 4,6 рубля в 1988-м. Сокращение почти в 2 раза! Не люблю восклицательных знаков, но тут поставил бы три разом. И что самое удивительное, при такой бедности машиностроение бьет все рекорды по темпам роста производства. В 1988 году оно обскакало промышленность в целом в 1,6 раза. Загадки в этом нет: темп исчисляется по прибавкам производства в рублях, а машиностроение- рекордсмен по части вздувания оптовых цен. Выпуск же продукции в натуре (в полезном эффекте техники), по нашим расчетам, заметно упал. Однако снова парадокс: нехватки машин, в общем-то, не ощущалось. Напротив того, приходилось навязывать потребителям тракторы, роботы, комбайны, станки с числовым программным управлением и много другое. В запасах лежит невостребованное оборудование стоимостью свыше 14 миллиардов рублей. Как видите, не техники нам не достает. Ума.

[Василий Селюнин]

Если пай машиностроения и потребительского сектора в инвестициях уменьшился, то чья доля возросла? В чью пользу перераспределены ресурсы? А снова в пользу сырьевых отраслей. Один лишь топливно-энергетический комплекс поглотил в 1985 году 14,7 рубля из каждой инвестируемой статьи, в дальнейшем эта доля нарастала и достигла 21 рубля. В 1988-м произошло нечто, лежащее за пределами постижимого человеческим разумом: помянутый комплекс истратил на развитие 45,1 миллиарда рублей, или в 1,5 раза больше, чем годом раньше. Скушал и не поперхнулся. Только годовая прибавка инвестиций (15 миллиардов) почти равноа всем вложениям в группу Б на два года пятилетки.
А ведь в канун пятилетки вроде бы твердо договаривались о другом: мы давно вышли на первое место в мире по добыче топлива, выплавке металла, производству удобрений, заготовке древесины, так давайте впредь не будем ускорять развитие этих отраслей; разумнее сокращать расход сырья на единицу конечной продукции, тем более что по расточительству ресурсов мы всех опередили. Официальная статистика сигнализирует об успехе этого замысла. В сырьевых отраслях производство выросло в 1988 году примерно на 2 процента, тогда как национальный доход увеличился, судя по сводке Гомкомстата, гораздо значительнее-на 4,4 процента. Значит, на единичку конечной продукции (на рубль дохода) мы стали тратить меньше всякого добра.

В сводке так и сказано: материалоемкость национального дохода снизилась на 1,5, металлоемкость-на 3,1, энергоемкость-на 2,5 процента. Вывод: "Продолжался процесс перехода от экстенсивного пути развития к интенсивному". В таких условиях лишь дурость плановиков можно обьсянить ускоренное накачивание сырьевых отраслей капитальными вложениями. Если же, как исчислили мы, в прошлом году прироста дохода не было, а сырья произведено и в самом деле больше (натуральным показателям отчета в отличие от стоимостных можно доверять), тогда на сопоставимый рубль национального дохода затраты добра увеличились, и, следовательно, народное хозяйство продолжало развиваться экстенсивным способом. Экономика ускорила движение по тупиковой дорожке: расточительство сырья компенсируется увеличением его производства.
Специалисты Гомкостата могут опровергать нас до посинения, но поскольку топят все-таки не цифрой, а горючими ископаемыми, их добычу приходилось наращивать вопреки прекраснодушным замыслам и радостным рапортам.
В прошлом году план по топливу перевыполнен аж на 39 миллионов тонн (в пересчете на стандартный уголь). Это, кажется, единственная процветающая отрасль, если, конечно, не считать производство бумажных денег. А запросы вырастут. Ныне сверх задания пятилетки запланировали добыть 44 миллиона топлива. Одно это превышение первоначальной проектировки равно уже состоявшемуся двухгодичному приросту добычи. «И мы надеемся,-отважно заявил председатель Госплана Ю. Маслюков, что эти крайне трудные задачи окажутся под силу топливно-энегетическому комплексу». (Между прочим, надеяться и вообще-то надо безмолвно, в душевном трепете, а уж в данном случае прямой резон промолчать-в том же выступлении Ю. Маслюков похвалялся заметным сдвигом в эффективности общественного производства. Тогда на кой ляд такие прибавки топлива?)
Ясно, что под эту увеличенную программу опять понадобятся громадные капитальные вложения. Сырьевой комплекс-самая настоящая черная дыра, способная вобрать в себя все инвестиционные ресурсы народного хозяйства. А коль скоро общий доход страны растет лишь в воображении статистиков, добавочные средства для развития сырьевых отраслей можно изыскать, только обездоливая и впредь другие сектора экономики, включая потребительский.
Тут меня так и подмывает сьязвить: как выдите, риторика о человеческом факторе-одно, реальная инвестиционная политика-совсем другое. Однако положа руку на сердце не решусь упрекнуть большое начальство в развешивании лапши на уши. Нет, оно искренне желает, добра, да вот экономика наша как наладилась двигаться шесть десятилетий назад, как попала в предназначенную колею, так и ползет по инерции куда ей надо, а нам не надо. Вокруг этой бесформенной громады суется планировщики, предписывают ей новые пути, размечают желательные траектории. Тщетно! С тем же успехом можно пихать в сторону медлительный оползень.
Если мы чему-то способны учиться в жизни, то важнейший урок прожитых нами четырех лет перестройки в следующем: Она не в силах обеспечить даже количественный рост производства, а ведь это относительно простая задачка. По обьему валового национального продукта мы занимаем в лучшем случае седьмое место в мире-впереди нас США, Япония, ФРГ, Франция, Англия и Италия, за спиною дышат Испания и Канада. Вот так-в 1913 году были на пятом месте в мире, теперь откатились на седьмое, отдав на заклание плана стоко жертв. По уровню жизни (по так называемой потребительской корзине) мы скатились к сорок пятому-пятидесятому месту в мире. Тем менее плановая система может обеспечивать структурные подвижки в народном хозяйстве, переход к интенсивным способам развития, товарно-денежную сбалансированность, достойный уровень жизни. Планируем одни пропорции, на деле получаем другие. Сбываются лишь те планы, которые ратифицируют, одобряют самопроизвольные экономические процессы, развивающиеся, как правило, в гибельном направлении. Это иллюзия управления-события и без плана шли туда же.
Отсюда следует: бессмысленно стимулировать исполнение самого лучшего, самого прогрессивного плана. По цифрам успех, возможно, и наступит, но более глубокий анализ всякий раз обнаруживает обратное. Само слово «стимулирование» говорит о многом. Стимул-это, как известно, палка, которой древний грек погонял быка. Молчаливо предполагается, что кто-то наверху выберет дорогу, а потом стимулировать кнутом ли, пряником ли тягловую силу экономики, то есть работника. Многие так понимают модные ныне экономические приемы управления: давайте больше платить тем, кто неукоснительно следует предначертаниям. В действительности это лжеэкономические методы. По существу, они призваны дополнить, а следовательно усилить приказное управление. Они подобны наркомовской чарке водки бойцам, штурмующим план.
Сбалансированное народное хозяйство, нормальные пропорции отраслями достижимы только в рыночной модели. Отказ от директивного планирования, будучи первым шагом к рынку, сразу начал бы оздоровлять ситуацию. Нет спроса на машины-производство их автоматически прекращается, общество избавляет себя от оплаты бесполезного труда, сберегает металл, топливо, электричество. Вошедший в притчу Минводхоз ежегодно тратит 12 миллиардов рублей. Два миллиона человек кормятся по преимуществу тем, что портят землю-кормилицу. Не надо запретов! Продолжайте свое черное дело, если найдете заказчиков, готовых оплатить его собственными денежками. При таком порядке отпали бы сотни и тысячи безумных проектов, плановая реализация которых высасывает из страны последние соки. Опять говорю: решение тяжело, зарплаты лишатся на какой-то срок десятки миллионов людей. Но тогда дефицитными станут деньги, а не товары, что является непременным условием, в сущности, синонимом оздоровления финансов.
Выражаясь научно, стране нужен дефляционный шок (дефляция-понятие, обратное инфляции). Решиться на него непросто. Командная система воспитала социального иждивенца. Начиная с первой пятилетки ввели планирование фонда зарплаты и средней заработной платы. Это и был инструмент, посредством которого государство целенаправленно снижало долю зарплаты в произведенном национальном доходе. Увеличивать свой доход работник практически не мог, но зато казна не давала помереть с голоду тем, кто лучше б вовсе не приходил на службу. С тех пор в нашу плоть и кровь вошло убеждение, будто казна обязана содержать нас: произвожу я нужную или лишнюю продукцию, добротные изделия или скверно замаскированный брак-зарплату ты мне обеспечь, а иначе что за социализм, когда нет социальной защищенности? Отступление от такого правила означало бы, что власть вступает в конфликт с большими, самим процессом производства организованными коллективами, которые по приказу той же власти приставлены к выпуску ненужных, не находящих спроса товаров. Противостояние опасное. Куда как легче запустить печатный станок и удовлетворить спрос на деньги. Для каждого отдельного человека прибавка зарплаты не совсем пустая, и потому эмиссией удается сбить недовольство конкретных коллективов за счет снижения покупательской способности рубля у всех, кто получает доход. С выпуском очередного мешка фальшивых денег казначейство как бы отщипывает дольку от каждого рубля-и накопленного в сбережениях, и выдаваемого в день получки. Беда размазанная на двести миллионов лиц, получающих доходы, сию минуту не столь заметна, как снятие с казенного кошта отдельного коллектива. Однако беспорядочная эмиссия, наблюдавшаяся с весны 1988 года, развалила потребительский рынок всего лишь за год и сегодня довершает его разрушение.
Считайте сами. Ныне за четыре месяца прибавка номинальных доходов населения достигла 20 миллиардов рублей. Что бы выкачать эти деньги, в продажу надо выбросить ...ну скажем, два миллиона автомобилей, что равно годовой программе трех таких заводов, как ВАЗ. Если каждые пять лет строить по ВАЗу, понадобится три пятилетки, что бы отоварить лишь четырех месячную дополнительную раздачу рублей населению. А для обеспечения предположительной годовой прибавки доходов пришлось бы почти сравняться по производству с Америкой. Да кто же поверит в такие чудеса?
В рамках плановой системы решения проблемы нет. На Первом Сьезде народных депутатов нам, экономистам-товарникам, был брошен упрек: вот, мол, годами высиживали идеи и не нашли ничего лучшего как вернуться к рыночному хозяйству. Но экономист не должен в угоду кому то ни было утешать общество, так сказать прописывать касторку при туберкулезе. Его обязанность-поставить верный диагноз экономике и назначить исцеляющее лечение. Да, дефицит денег, дефляционный шок, отказ от содержания работников за счет казны-лекарство горькое, но что же поделаешь, когда другого нет.
Разумеется, я набросал лишь общую схему. Пока предприятие подлаживается к спросу, придется платить людям, продукта еще не производящим. Государство отнюдь не устраняется от регулирования хозяйственных пропорций, а напротив тогокосенными по преимуществу приемами направляет экономику в желательную сторону, как оно и происходит во всем мире. При всем том директивный план и рынок несовместимы, перестройка в хозяйстве откладывается ровно на тот срок, пока мы не осознаем эту истину, не извлечем из нее практических выводов.
Четыре года неудач доказали, что нельзя делать два дела разом: выполнять план и проводить экономические реформы. По счастливому выражению члена Политбюро А.Н. Яковлева, "пятилетний план-это лобовая броня механизма торможения. За этой броней и надеются отсидеться наиболее умные противники перестройки". Гвоздь вопроса, однако, в том, что лобовую броню соорудили сами инициаторы перестройки. По их команде сверстан наподьемный план на 1986-1990 годы. Государство не только не сняло каких-либо амбиций, а, наоборот, ввело новые дорогостоящие приоритеты. Ресурсов, которыми располагала экономика, не могло хватить даже на исполнение проектировок, финансируемых из казны. И вдруг правительство открывает второй шлюз для утечки скудеющих источников-обьявляет в рамках перестройки самофинансирование предприятий. За счет вздувания оптовых цен производственные коллективы резко увеличили свои накопления в фонде соцкультбыта и в "ферапонте" (так острословы обозвали фонд развития производства и новой техники). Когда пустые деньги обрушились на безналичный оптовый рынок, они раздавили его в точности так же, как фальшивые бумажные ассигнации похоронили под собою рынок потребительский...
Щедринский градоначальник, желая изобразить набожность, постился оригинальным способом: ко всем скоромным блюдам добавлял рыбу тюрбо. Подобно этому государство к умноженным плановым "блюдам" повелело подать самофинансирование. Последствия такой "разблюдовки" не заставили себя ждать: не исполнены ни план, ни заводские программы. Только неиспользованных денег на заводских счетах в прошлом году осталось 11 миллиардов рублей-под них не случилось цемента, кирпича, проката, оборудования.
Анализ снова подвел нас к выводу: распад экономики произошел не оттого, что мы ввязались в перестройку, а как раз от задержки с реформами. В компромиссе между планом и рынком планового начала оказалось достаточно, что бы заблокировать зачатки рыночных реформ, и одновременно выпятилась, обострилась беспомощность плана, имманентно ему присущая.
Опасны не поражения и провалы-от них никто не застрахован. Гибельно неумение либо нежелание учиться на ошибках, косность мышления. Обреченность двенадцатой пятилетки, сверстанной в худших застойных традициях, ясна была экономистам еще до ее начала. И тем не менее план, сковывающий реформацию хозяйства, так и не отброшен. Более того, выводы из горького опыта сделаны с точностью до наоборот: в перечне чрезвычайных мер, призванных оздоровить финансы, на первом месте стоит ужесточение планирования, усиление плановой дисциплины. За первые три года пятилетки при всех ухищрениях с розничными ценами план по выпуску потребительских товаров недовыполнен на 43 миллиарда рублей, впредь предписано сильно перекрывать задания. За прожитые годы пятилетки производство непродовольственных товаров прирастало в среднем на 10 миллиардов рублей в год, а на один будущий год намечена прибавка в обьеме 45-50 миллиардов. Можно, спрашивается, провести в жизнь сногшибательные планы? Отчего бы нет. Передо мной репортерский отчет о совещании у заместителя председателя Совмина СССР В.Гусева. На ковер вызваны министры-решается, сколько товаров дадут их отрасли в будущем году. Министерство минеральных удобрений, мобилизовав резервы, готово увеличить производство ширпотреба с теперешних 600 миллионов рублей до 665. Министр Н.Ольшанский оглашает эти гордые цифры и ждет заслуженной похвалы-для отрасли эта продукция не по профилю, а смотрите какой прирост. Ведущий, однако, не спешит с изьявлением восторга: "Ну а если хорошо подумать, поискать, семьсот миллионов можете?" Помявшись, повздыхав, министр соглашается: 700 так 700. А что? Сделает.
Есть притча о новаторе. Пришел он на ферму и сообщил, что есть у него изобретение, благодаря которому удои от коровы повысятся с ведра до полутора ведер в день. Его спросили: а нельзя ли два ведра? "Нет,-отверг автор.-Это будет одна вода". В нашем случае "вода" роста цен-торг-то шел о приросте, исчисленном в миллионах рублей, а мы уже видели, что такие приросты бесхлопотно достигаются при сокращении производства и продажи товаров в натуре. Простенький расчет показывает: даже если удастся выполнить план 1989 года по ширпотребу хотя бы игрою цен, потребительский рынок не оздоровить-прибавки денежных доходов ныне опять сильно опередят рост товарооборота.
На план нынешнего года навешено множество других неподьемных заданий. В 1,3 раза растут бюджетные ассигнования в машиностроение. Продолжается финансирование гигантской программы модернизации той ветви промышленности, которая будет хранить, перерабатывать, расфосовывать и упаковывать будущее изобилие сельскохозяйственной продукции. Общая стоимость программы-77 миллиардов рублей. По затратам это примерно 5 БАМов, так что дефицита упаковки в обозримой перспективе не предвидится.
Начато строительство строительство колоссального нефтегазохимического комплекса в Тюменской области. Это еще шесть-семь БАМов. В секрете от народа ведомства заключили сделки с иностранными фирмами о поставках оборудования. Тайна, однако, просочилась, и общественность энергично выступила против проекта. Много писано о возможных экономических бедах от новостройки. До всякого разбирательства надо немедленно вычеркивать обьект из плана-у страны нет таких денег, другие соображения уже неинтересны.
Мы прожили одиннадцать пятилеток и по натуральным показателям (а в них смысл планирования) не исполнили ни одной, успешно проваливаем двеннадцатую. Какое чудо произойдет, что в виде исключения будут реализованы фантастические задания на нынешний год? Простите за плохой каламбур, но в этой материи мы обнаруживаем прореху. На сессии Верховного Совета СССР, принявший план на нынешний год, тогдашний министр финансов Б. Гостев сделал поразительное сообщение: "В связи с тем, что разработка бюджета осуществлялась, исходя из плановых показателей экономического и социального развития на 1989 год, а темпы роста национального дохода несколько не достигают заданий пятилетки, будет получено меньше, чем намечалось, и денежных накоплений".
Понятно или не очень? Разьясняю. Когда верстают пятилетку, сразу делают и ее разбивку, то есть определяют задания на каждый год. По ходу выясняется, что достичь немеченного невозможно. Раньше в таких случаях поступали просто: план на очередной год сокращали сравнительно с первоначальной разбивкой (к чему планировать недостижимое?). Если уменьшенное задание не исполняли, план корректировали задним числом, подгоняя его под результат. Выходило, будто все годовые планы успешно реализованы, а значит, и пятилетка в целом. Окончательные итоги имели мало общего с исходной программой, но кто станет сличать цифры пятилетней давности с отчетом? С началом перестройки твердо обьявили: этого обмана больше не будет, план на каждый год останется таким, каков он по первоначальной разбивке-и баста. Именно так поступили при верстке плана нынешнего года, о чем и сообщил министр финансов. То есть, не считаясь ни с чем, депутаты проголосовали за прежние и даже увеличенные цифры, а теперь ты, Борис Иванович, профинансируй нам этот план. Ему бы возразить: раз национальный доход "несколько не достигнет", нет у меня таких денег, а на нет и суда нет. Как быть? А меня это не колышет-жить надо по средствам. Вон в Англии какие баталии в парламенте, когда утрясают бюджет. Спорьте и вы, где расходы поджать, какие проекты исключить, на то вы законодатели. Да только наш министр финансов-человек послушный, коль надо, вот вам бюджет с прорехой: "В результате недостаток финансовых ресурсов складывается в 36,3 миллиарда рублей". Ни одно живое существо не ведает, откуда взять эту сумму. Впрочем, с цифрой министр чуток слукавил. Что бы дыра в бюджете выглядела сколько-то прилично, ее предварительно замаскировали: в доходы перевели 63 миллиарда рублей из ссудного фонда. Что это за фонд? Продукция печатного станка, других резервов у казны давно нет. Не считать же кредитным фондом 300 с лишним миллиардов на сберкнижках-те деньги влачат жалкое номинальное существование. Каждая пятая проектировка, заложенная в план, обеспечена лишь воздухом, из коего сподручно фабриковать разве что воздушные замки.
Но и это еще не весь дефицит. Я уже говорил, что рекордная прошлогодняя прибавка национального дохода есть (25 миллиардов) есть миф. Между тем плановики и финансисты делили те миллиарды как настоящие: столько-то сталеварам, столько-то пивоварам. Распределяли ли то они дым, или, лучше сказать, прилаживали на экономику новое платье короля, с комичной серьезностью обьясняя публике, где какая складка ляжет. На нынешний год намечен новый рекорд: общий доход страны должен вырости примерно на 40 миллиардов. Эти деньги считают реальными и опять поделены в основном для финансирования плановых мероприятий. А ну как прибавка дохода снова окажется дутой, чисто ценовой? Для такого прогноза ныне больше оснований, чем прежде. Если в прошлом году по нашему счету доход не возрос, но и не снизился, то в первом квартале нынешнего, по моим прикидкам, он упал процента на 2-3, хотя официальная статистика отважно обьявила о его прибавке на 4 процента. Каким будет дефицит бюджета при таком развитии событий?
В конечном счете расстыковка между доходом и расходом перерастает в катастрофическую. Можно ли при такой раскладке выполнить план? Инвестиционный его раздел, разумеется, нет-это опереточная программа. Лишь в виде исключения будет завершено строительство некоторых обьектов из числа обязательных к вводу. Ккаких конкретно? События нетрудно предвидить. Раз денег на все плановые стройки не хватит, какие-то надо обесдолить, а какие-то финансировать сполна. Кто получит предпочтение? Можно не сомневаться: если дело ведет крепкая строительная организация, если успех обозначился и есть шансы закончить обьект к исходу года, финансирование пойдет по потребности. Не худо будет и с проектами, опекаемыми важными начальниками, "свои" стройки они оголить не позволят. Таким образом, случайные факторы (ширина начальнического горла, сила подрядчика в данном регионе и т. п.) становятся решающими в инвестиционной политике. Вступят в действие не те мощности, которые были нужны народному хозяйству, а совсем другие. Система сработает случайным образом, с уверенностью можно сказать одно: задания по поводу мощностей опять будут провалены, обьемы незавершенного строительства еще увеличатся. В нынешней пятилетке незавершенка подскочила на 30 миллиардов рублей и достигла астрономической суммы-150 миллиардов рублей.
Это же проклятье божье: чуть завелась у страны копейка-строители в согласии с планом хватают ее и срочно закапывают в землю, омертвляют в котлованах, фундаментах, стенах. Да разве так мы когда-нибудь будем жить богаче? Нельзя этого делать, убейте меня, нельзя, и все.
Обьективности ради отмечу, что в перечне чрезвычайных оздоровительных мер значится и такая: сократить безмерно растянутый фронт строительства. Замысел не нов. Помню, в свое время Н.С. Хрущев поставил перед плановиками ультиматум: если те не прекратят распылять капитальные вложения, то лично он руководитель государства, будет включать в титул каждую новостройку, без него не смей. И что? В ту пору было 100 тысяч строек производственного назначения, сегодня-больше 300 тысяч, причем на один обьект в среднем приходится 13 строителей. В прошлом году действительно законсервировали приказом обьекты стоимостью 24,2 миллиарда рублей, но другой рукой начали новостройки ценою в 59,1 миллиарда.
Инвестиционный сектор экономики перегрет, однако плановой указкой, грозной директивой его не охладишь. Нужно снижать инвестиционную активность, спрос на капитальные вложения. Как этого достичь, экономистам надоело писать, публике читать: желаешь строиться-на казенный каравай рот не разевай, заработай денежки сам. Но самофинансирование, как мы сто раз предупреждали, да кто нас слушает (гласность какая-никакая есть, со слышностью пока швах),-самофинансирование немыслимо вести изолированно, вне полного пакета экономических реформ. Если вы продолжаете планировать, какую продукцию предприятие обязано изготовить, тогда будьте любезны указать, кому ее отдать, с кого деньги получить. Значит, сохраняется дележка ресурсов по фондам. И пошло-поехало: нет свободной оптовой торговли предметами производственного назначения-нет и самофинансирования.
Мало ли что предприятие заработало деньги-на них не купишь без фондов, карточек, жди, пока тебе выделят металл, цемент, крипичи, оборудование. Получается самофинансирование по особому разрешению чиновников в каждом отдельном случае.
В этих условиях самофинансирование даже вредно, ибо к бесчисленным казенным стройкам добавляются заводские (та самя щедринская рыба тюрго). В 1986-1988 годах министерства и предприятия аж на 31 процент увеличили количество строек, планы по которым они утверждают самостоятельно. Задумано одно, жизнь идет в обратную сторону.
Того же свойства и другие чрезвычайные меры, которые предстоит провести до реформ. На содержание 9 тысяч убыточных предприятий в прошлом году казна выложила 5 миллиардов рублей. "Правительство,-заявил Н.И. Рыжков,-придерживается твердой позиции, что 1990 год должен быть последним для такого недопустимого .... явления". Это возможно, но надолго ли?Разберемся. Далеко не всегда убытки свидетельствуют о малом усердии работников. В командной системе зачастую одним коллективам на роду написано, убытки, другие, так сказать, обречены на высокую прибыльность. Сейчас убыточны либо низкорентабельны сырьевые отрасли. Никто, однако, не доказал, что шахтеры, металлурги, лесозаготовители работают хуже всех-просто цены на их продукцию назначены такие, что едва покрывают затраты. С января 1991 года цены на сырье и топливо резко повысят, и, скажем, добывать уголь станет столь же выгодно, как производить машины для угля. Убыточных шахт действительно не будет, однако надо же понимать, что успех окажется чисто счетным, цифровым. Дальнейший ход дела я знаю в точности. До следующего пересмотра оптовых цен (а он происходит раз в десять-пятнадцать лет) стоимость угля не изменится-цена записана в прейскурант,дороже никто не заплатит. Технику, конечно, тоже будут продавать по новым назначенным ценам, не дороже. Но разница в том, что под флагом обновления продукции изготовители снимут с производства теперешние машины-они останутся только в прейскурантах. Взамен предприятия станут выпускать якобы усовершенствованную технику,а на нее цена новая. По нашим расчетам, ползучий рост цен на продукцию машиностроения-не менее 30 процентов за пятилетку. Уголь же вы не усовершенствуете, значит, и цену на него не поднимите. Но если топливо долгте годы в одной цене,а машины для его добычи стремительно дорожают,то ясно, что уже на втором и третьем году тотального пересмотра оптовых цен шахты опять будут низкорентабельны, а затем и убыточными при самой лучшей работе коллективов. Так что, прикрыть их? А чем топить?
Если уж на то пошло, закрывать надо не убыточные, а рентабельные заводы. Производство комабайнов, тракторов, металлорежущих станков очень даже прибыльно. Изготовители разорят страну, но их то и ставят в образец иным-прочим. И еще парадокс: производство сырья убыточно, однако именно туда, как мы убедились, перетекают капитальные вложения из приоритетных отраслей. Поистине вывихнутая экономика!
Стабильность оптовых цен-это легенда. На деле мы более или менее успешно поддерживаем бросовые цены на сырье, давно потеряв контроль над ценами в обрабатывающих отраслях, где номенклатура продукции быстро меняется. Этот порок не искореним, пока мы не перейдем к установлению цен по согласию между товаропроизводителями и покупателями. Лучшего, инструмента, чем рынок, человечество не изобрело-товар стоит не столько, сколько насчитали чиновники, а сколько за него готов выложить покупатель. Тогда не понадобится приказом закрывать убыточные предприятия, они сами закроются, будучи неконкурентными на рынке. Нужен, следовательно не очередной пересмотр цен сверху, а изменение самого принципа их определения, то есть глубокая реформа ценообразования. Это ключевой пункт перестройки. Без такой реформы мы ни шагу не отступим в экономических преобразованиях, обьявленное снятие с казенного кошта убыточных предприятий останется благим пожеланием либо бухгалтерской операцией, создающей видимость успеха.
Баланса между деньгами и товаром мыслимо достичь и без роста производства-товаров-достаточно сократить денежные доходы населения. В нынешней чрезвычайной обстановке правительство предписало покончить с выплатой незаработанных денег. Четыре наших экономических ведомства направили на сей счет предприятиям директиву, остроумно названную одним из делегатов недавнего Сьезда народных депутатов письмом "банды четырех": отныне зарплата не может расти быстрее, чем производительность труда. Вроде бы ограничение справедливое, однако в плановой, нетоварной экономике связь между этими величинами примерно такая же, как между огородной бузиной и киевской дядькой.
Допустим, те, кто делает ракеты, перекрывает Енисей, выпускает станки, поднимут производительность труда на 10 процентов, а среднюю зарплату-только на 5. Соотношение замечательное-любой скажет, что тут-то розданы честно заработанные рубли. Но чем, каким товаром подкреплена скромная пятипроцентная прибавка зарплаты? Дополнительными ракетами, станками, перекрытым Енисеем, то есть продукцией, которая в магазины не поступает, на внешний рынок, где ее можно было бы обменять на потребительские товары, она не пробивается. Заслуженная прибавка к жалованью останется голенькими деньгами, ибо масса потребительских товаров не приросла. С другой стороны, в швейной, например, промышленности, где зарплата занимает всего-навсего 5 процентов в стоимости товара, смело можно бы увеличивать заработки в обгон производительности труда, лишь бы это стимулировало увеличение производства,-ведь здесь создается продукция, необходимая для покрытия розданных населению рублей.
Как видим, строжайший контроль за ложным соотношением ни на шаг не приблизит нас к утолению товарного голодв. К тому же запреты совсем просто обойти. Производительность труда измеряют у нас по выпуску продукции в рублях в расчете на одного работника. Поднимите цен на продукцию-производительность при тех же затратах труда подскочит, что послужит законным основанием для повышения зарплаты. Фактически письмо четырех ведомств ввело еще один стимул к гонке цен.
Жизнь не обманешь. С увеличенной получкой работник приходит на потребительский рынок и видит, что цены там поднялись, товары исчезают из продажи. Что бы прокормиться, он найдет способы вырвать новую прибавку к зарплате, с которой явится на еще более дорогой и скудный рынок. Действует знаменитая инфляционная спираль. Введенное ограничение зарплаты означает попытку переложить тяготы инфляции и товарного голода на плечи трудящихся. Из финансовых трудностей нам предлагают выйти за счет снижения жизненного уровня. Не надо быть семей пяди во лбу, что бы понять, что только в этом смысле и реалистична вся обьявленная правительством программа оздоровления экономики.
7
Между тем под предположительный эффект планово-административных оздоровительных мер твердо обещано: роста розничных цен больше не будет. О том издали специальное постановление. Намерения, конечно, благородны, но еще персонаж драматурга Островского называл благородным такие замыслы, в которых очень много благородства и очень мало шансов на успех. Во времена получше нынешних и то не удавалось держать цены стабильными: рубль образца 1985 года покупательной способностью соответствовал 54 копейкам начала 60-х годов. Сейчас потребительский рынок разрегулирован как давно не бывало. Мы уже проскочили тот момент, когда еще можно было провести компенсированное повышение цен на продукцию животноводства. Одной из капитальных целей той несостоявшейся реформы была сдвижка спроса в сторону промтоваров, менее дефицитных, чем продукты питания. Сегодня сдвигать спрос некуда-все дефицитно. Варианта, при котором и цены стабильны и товар есть в продаже, более не существует. И если вопреки экономическому императиву избран все-таки этот вариант, то стабильными будут не цены, а ценники-бирочки на муляжах товаров. Так, знаете ли, не бывает, что бы развал финансов, тяжелые недуги хозяйства не задели потребителя. Всем нам предстоит платить и за десятилетия застоя, и за четыре года разговоров о перестройке при блистательном отсутствии дел, и за коренные ошибки при обновлении хозяйственного механизма.
Жизнь неумолимо нас поворачивает к тяжелому выбору из трех альтернатив. Первая: стабильные цены и пустые прилавки. Вторая: быстро растущие цены-и товар в продаже. Третья: и цены стабильны и товары есть, но по карточкам. В годы перестройки мы наблюдаем вычурную комбинацию всех этих трех вариантов, а в последние месяцы отчетлива видна экспансия карточного распределения в зону свободной торговли.
Психологически население более подготовлено к карточной системе, к распределительной справедливости, нежели к гонке цен. Вопрос этот имеет почтенную историю. В знаменитом сборнике "Вехи"(1909) один из авторов, С. Франк, размышлял: "Социализм и есть мировозрение, в котором идея производства вытеснена идеей распределения. Правда, в качестве социально-политической программы социализм предполагает реорганизацию всх сторон хозяйственной жизни; он протестует против мнения, что его желания сводятся лишь к тому, что бы отнять богатство у имущих и отдать его неимущим. Такое мнение действительно содержит искаженное упрощение социализма как социологической или экономической теории; тем не менее оно совершенно точно передает морально-общественный дух социализма. Теория хозяйственной организации есть лишь техника социализма; душа социализма есть идеал распределения, и его конечное стремление действительно сводится к тому, что бы отнять блага у одних и отдать их другим. Моральный пафос социализма сосредоточен на идее распределительной справедливости и исчерпываются ею".
Трудно оспаривать автора, если мы вспомним, что именно с тотального перераспределения жизненных благ и начиналось новое общество: под дулом пулемета отнимали хлеб, произведенный крестьянами, и распределяли по справедливости".
Соблазнительно было бы оправдать эти меры чрезвычайной обстановкой тех лет, да только против такого обьяснения протестует сам Ленин: «....мы сделали ошибку, что решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам,-и выйдет у нас коммунистическое производство и распределение»2. Да, Ленин называет эту практику ошибкой, но ошибка-то была отнюдь не тактического свойства: в согласии с теорией мыслилось посредством внетоварной дележки благ шагнуть прямехонько в коммунизм.
В нашей экономической истории идея «справедливого» распределения занимает едва ли не главенствующее место и охватывает все стороны жизни-от фондового снабжения предприятий до периодического введения карточек на продукты, от потолка зарплаты до печально известной особой секции ГУМа, от дележки мяса из обще союзного фонда по градам и весям до бесплатной раздачи квартир, от первой заповеди колхозов до рэкета в отношении кооператоров, от талончиков на мыло до спецпайков. Результатом стало отчуждение производителя от плодов его труда-создают богатства одни, распоряжаются ими другие. И если эта мертвая идея все еще держится, значит, кому то она выгодна.
Помянутый выше автор статьи в «Вехах»упрекал ту старую, бескорыстную еще интеллегенцию: она хлопочет не о создании, а лишь о распределении богатства и, как выражантся мыслитель, «в метафизическом смысле….ведет паразитическое существование на народном теле». Совсем в духе перестройки он призывает: пора, мол, «сократить число…администраторов и распределителей всякого рода».
Оно бы как и пора, да вот распределители всякого рода, не заглядывая в «Вехи», уяснили для себя простую вещь: «Производство благ во всех областях жизни ценится ниже, чем их распределение». Ценится не в каком-то там метафизическом смысле, а при дележе пирогов, пышек и должностей для шишек. Администраторы и распределители стали не только хозяевами продуктов чужого труда, но и коллективным собственником производительных сил. По теории социализм есть строй, при котором собственность принадлежит всем вместе и никому в отдельности. Но я глубочайше убежден, что ничейной собственности не существует-экономическая природа не терпит пустоты. Место экспроприированных частных лиц занимает, так сказать, коллективный рябушинский-с той, однако, разницей, что прежний собственник хозяйствовал рисково и нес экономическую ответственность за свои действия, тогда как его мультиплицированный преемник в принципе не способен вести дело толково. Ведь конкурентов, готовых воспользоваться его промахами, у него нет. Впрочем, беда невелика: потери в производстве всегда можно возместить приобретениями в процессе распределения.
Люди не одинаковы. Были, есть и всегда будут одни богаче, другие беднее. А раз это неискоренимо, надо так устроить общество, что бы личное богатство можно было нажить не экспроприациями и воровством, но прибыльным производством товаров, добротных и доступных по цене. Товаропроизводитель стремится всего-навсего к прибыли. Да вот извлечь ее может, лишь удовлетворяя за деньги чужие потребности. Эту диалектику описал еще Адам Смит. А кому не люб отец классический, или, по определению словарей, буржуазной, политэкономии (она такая же буржуазная, как физика Ньютона), тот пусть заглянет в XI Ленинский сборник и вникнет в замечания Ленина на полях книги Бухарина «Экономика переходного периода». В согласии с бородатыми основоположниками, Бухарин пишет: «Производство при господстве капитала есть производство прибавочной стоимости, производство ради прибыли. Производство при господстве пролетариата есть производство для покрытия общественных потребностей». Ленин энергично возражает: «Не вышло. Прибыль тоже удовлетворят «общественные потребности». Совершенно очевидно, что здесь имеется в виду прибыль частных собственников. Теперь мы знаем, что она делает это лучше, чем водится у нас.
Учимся по маленьку выговаривать слова «рыночное хозяйство». Но что есть рынок? Это добровольный и постоянный обмен между собственниками денег. Если вся собственность монополизирована государством, кто с кем будет торговать? Рынок станет игрушкой, плохо замаскированной формой распределения.
Рынок-дело такое: он либо есть, либо его нет, и не бывает он социалистическим, капиталистическим или серо-буро-малиновым. И вот в бедовые наши головушки заглядывает мысль о демонополизации собственности. Мы пугливо открещиваемся: свят-свят, но соблазн слишком велик, и, как нашкодившие монахи, мы успокаиваем тех, кто не может поступиться принципами: мол, не противоречит это Священному писанию. Уж не всегда бравые вояки вырывают из рук митингующих и втаптывают в грязь почти что забытые лозунги «Земля-крестьянам!», «Фабрики рабочим!». Но ведь раньше ту землю, где фабрики надо у кого-то отнять. Начинаем туго соображать:у кого бы это ? Кого на сей раз предстоит экспроприировать? Скажите мы готовы. Батюшки, да ведь целый класс-собственников народился, пока мы внимали речам про общенародное государство. Что-то, помнится, и Карл Маркс по этому поводу толковал во младости: государство может быть частной собственностью бюрократии....
Работник останется инвентарем государства, и никакой писаный закон не сделает его вольным человеком, пока у него нет собственности, хотя бы она и состояла всего лишь из пары работящих рук. Именно здесь глубинная связб между экономическими и политическими реформами, здесь в последнем счете наш путь в сообщество процветающих цивилизованных стран. Так пусть на равных конкурируют все формы собственности-частная, кооперативная, государственная.
На селе скорее всего будет преобладать единоличное хозяйство, или, как деликатно называют, семейная ферма. Оно и везде так: в других отраслях-концентрация вплоть до межнациональных кампаний с сотнями тысяч работников, а основой сельскохозяйственного производства как были, так и остались семейные предприятия. Значит, есть в этой таинственной сфере нечто такое, что делает выгодной простую комбинацию: самая прочная ячейка общества, семья, одновременно является и производственной единицей, устойчивой, живучей, конкурентноспособной. Будь иначе, тамошние капитаны экономики давно прибрали бы их к рукам и слили в гигантские предприятия. Земля может остаться национализированной, это и на Западе бывает, но непременно поступает в бессрочное владением семьи (владелец не имеет права или испортить землю-не его собственность). Но это вопрос спорный, а вот прочие средства производства, нажитые семьей,-ее полная собственность, тут двух мнений быть не должно.
Именно так порешили китайцы в своих реформах-раздали мужикам землю и за год накормили миллиардное население. Мы же люди, которые вечно опаздывают. Страна на краю пропасти, а мы все рассусоливаем на тот предмет, что не худо бы семейную аренду испытать. Да разве в марте надо проводить пленум по сельскому хозяйству? Самое позднее-в ноябре, что бы успеть до сева разделить землю: весной посеял, осенью жди результата. Теперь год пропал, а его еще прожить надо.
Да ведь и не решили ничего на том пленуме. Как дошло до дела, докладчик сказал будто отрезал: «...было бы неправомерно делать вывод о неэффективноси колхозного строя. Нет, в природе коллективного хозяйства заложены огромные потенциальные возможности...» Видно, они тогда раскроются, когда нефть до капли выкачаем, обменяем на хлеб Аризонщины и Канзасстана, наших аграрных придатков. А пока лежачим хозяйствам опять дана отсрочка. Много ли их, лежащих? А треть хозяйств дает 80 процентов сельхозпродукции, остальные две трети-20 процентов. Теперь им списывают долги-начинайте по новому разорять страну. Не справитесь-в отдельных, как сказано, случаях придется передать земли "крепким колхозам, совхозам, другим предприятиям, коллективным и семейным арендаторам". Но это когда еще будет...
И будет ли ? Председатель созданного на Первом Сьезде народных депутатов Комитета по аграрным вопросам А. Вепрев позвал меня на заседание этого нового органа и предложил высказать соображения касательно будущего закона о земле. Законодатели весьма дружно отвергли мои мысли о муниципальной собственности на землю, о порядке выхода из колхозов: кто же пожелает наделять фермеров средствами производства из артельных неделимых фондов? Нет, по их мнению, крестьянин может арендовать землю только у колхоза, сеять по колхозному плану. Видно новый закон этим людям не нужен, для них и старый недурен. Оно и понятно: в большинстве своем члены комитета-руководители передовых хозяйств, плохих в народные депутаты не выбирут. Они жизнь положили, что бы доказать, что и артельное может работать прекрасно. И противоестественно было бы ждать, что бы они поступились делом своей жизни. Но сколько их, передовиков, в стране? Мудрый Акакий Филимонович невесело пошутил "А почти все здесь, в этом зале".
Навряд ли они дадут мужику вольную. На самом Сьезде знаменитый председатель В. Стародубцев, выступая от имени 400 с лишним депутатов-аграрников, стращал: «Что можно сегодня сказать противникам колхозов? Вы хотите нанести последний удар по крестьянину и таким образом на долгие годы оставить народ на полуголодном пайке». Тут же оратор в драматических тонах сообщил: «Госплан СССР 5 мая этого года постановлением №25 по оздоровлению экономики страны (какое кощунственное слово!) на 1989 год снимает с Агропрома 20 тысяч тракторов, 10 тысяч грузовых автомобилей, 1100 экскаваторов, 1677 бульдозеров с последующей передачей Центросоюзу для продажи частному сектору.
Товарищи руководители сельского хозяйства, сидящие здесь! Мы годами мечтаем о тракторе, о бульдозере-получить их не можем. Теперь, видимо, не получим вовсе».
Даю справку: ежегодно село получает 330-350 тысяч тракторов, 300-330 тысяч грузовиков. Около 600 тысяч тракторов и комбайнов не укомплектовано кадрами механизаторов даже для работы в одну смену. Выходит, пусть техника лучше ржавеет без дела, а частнику, семейному фермеру –кукиш. Таково равноправие форм собственности в понимании законодателей. Мощное аграрное лобби, сложившееся на сьезде, требует финансового допинга одряхлевшим секторам экономики.
Теперь о собственности кооперативной. Признаться, не без душевного смятения решаюсь написать, что она в высшей степени перспективна во всех отраслях хозяйства. Вот я недавно ездил по Кубани, встречался с моими читателями. И в любой аудитории, хоть в колхозной, хоть в университетской, злые, как собака, вопросы: когда же накрнец бандитов-кооператоров прихлопнут? Они извели все мясо на шашлыки, скупили всю ткань. Часами ходил по базарам, просто по людным местам-может, мне как-то особенно не везло, но ни одного шашлычника так и не приметил. Да и кто рискует? Отвинтят голову и скажут: так и было.
В судебном процессе над Бухариным зафиксирован любопытный эпизод: бывшего любимца партии обвинили в том, что он сыпал битое стекло в масло. Поистине чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят: откуда взяться маслу в магазинах, когда его нарочно перепортили? На то смахивает, что в общественном сознании обязанности врагов народа исполняют сегодня кооператоры: они то и растащили товары, все сломали, а нам ничего не оставили.
Можно, конечно, доказать, что шашлычник, заработавший большие тысячи, тем самым благотворно повлиял на состояние рынка. Каков бы ни был его доход, не сьест он за день пуд мяса и не напялит два пиджака разом. Лишние деньги он отложит в сбережения, то есть на какой-то срок выключит их из обращения. А вот люди, живущие от получки до получки, не издержи они денежек на шашлыки, обязательно предьявили бы рубли государственной торговле и тем обострили товарный голод. Можно вспомнить, что за прошлый год новые кооператоры произвели на миллиард рублей потребительских товаров. Неужто это лишнее в нынешней ситуации? Можно привести другие доводы. Однако зачем? Хуже глухого не желающий слушать, сильнее разума зависть, или, как говорят китайцы, болезнь красных глаз: пусть мне плохо, но что бы и соседу было не лучше. «Где справедливость, если кооператор получает больше министра?»-вопрошает человек, который десять минут назад поливал того министра и его аппарат предпоследними словами как тормоз, перестройки. Поносил министерские привилегии.
Мне кажется, высшие власти превосходно понимают, какое необыкновенное рвение к труду может разбудить и уже будит кооперативное движение. По их инициативе принят закон о кооперации, несомненно лучший правовой документ во всем пакете новых хозяйственных правил. Но реформаторы вынуждены считаться с настроением людей. Писаный закон вообще не может сильно опережать состояние общественного мнения. К примеру, юристам профессионалам ясно, что надо бы отменять смертную казнь, а закон такой ввести нельзя-общество его не поймет. Так и тут. Помню, сидели мы на телевидении за «круглым столом», обсуждали только что вышедший закон о кооперации, хвалили его, выискивали какие то изьяны. В конце встречи поднялся заместитель министра финансов и пояснил: утверждена шкала налогов, по которой кооператоры обязаны сдавать в казну до 90 процентов прибыли. Он мог сказать проще: о чем вы тут трепались, забыть и наплевать, решаем то мы. В этот раз пресса дружно осудила самоуправство финансистов, кооперативы удалось отстоять. Но это было, когда общество видело в будущих кооператорах рыцарей без страха и упрека. Дальше истребление предприимчивых людей пошло веселее. Специальным постановлением запретили кооперативы по изготовлению оружия и наркотиков. Само собой, таких коллективных предприятий и не было зарегистрировано-старые законы не дозволяли их. Запрет, однако, не бессмысленный: тем же документом попутно разогнали лечебные, издательские и еще некоторые кооперативы-в непочтенном соседстве с наркобизнесом они худо гляделись.
Затем кооператоров пристегнули к казенным предприятиям-пусть работают по их заказам и под присмотром. Только приспособились-новая напасть. Я говорил уже, что теперешний хозяйственный механизм создает идеальные условия для того, что бы коллективы предприятий взвинчивали заработки, не увеличивая выпуск продукции. Я говорил уже, что теперешний хозяйственный механизм создает идеальные условия для того, что бы коллективы предприятий взвинчивали заработки, не увеличивая выпуск продукции. Собственно, заводчан интересует лишь фонд материального поощрения-его раздают на руки. К двум другим фондам (соцкультбыта и развития производства) работники достаточно равнодушны-там деньги безналичные, заработка они не прибавляют, да и потратить их некуда, раз на оптовом рынке пустота. Тут-то и появились кооперативы на заводах. Расходы на исполнение заказов, включая и зарплату, им возмещали как раз из фондов развития производства. Таким образом, безналичные деньги превращались в наличные.
Госкомтруд быстренько спохватился и пресек это дело: желаете нанимать кооператоров-рассчитывайтесь с ними из фонда оплаты труда. И теперь если кооператоры заработают хоть на десятку больше, чем штатные заводчане, средняя зарплата на предприятии увеличится и может опередить прибавку производительности труда. Тогда по новейшей инструкции (письмо «банды четырех») будут заморожены выплаты всему коллективу. Легко представить себе ненависть штатного рабочего к кооператору: мало ли что я сачковал, а ты выкладывался-свою лишнюю десятку ты отнял не у общества в целом, а у меня лично, сукин сын. Надо быть очень наивным человеком, что бы предположить, будто в Госкомтруде загодя не просчитали столь очевидного эффекта своей акции. Если каждый получает, сколько заработал, зачем тогда комитет? А перессорить меж собой различные слои общества-это же до второго пришествия понадобятся согласования и регулирования. Чиновники опять при деле.

[Василий Селюнин]

Можно перечислять и перечислять подножки кооператорам (чего стоит, например, передача налогообложения местным властям! Они покажут, почем сотня гребешков), Указав на «совершенно отрицательные устремления отдельных категорий кооператоров», докладчик прояснил: «Это наносит непоправимый вред самой природе кооперации, которая не приемлет таких элементов, как рвачество, нажива, личное обогащение, корысть, игнорирование интересов граждан. К сожалению, все это есть в нашем кооперативном движении, вызывает гнев трудящихся. Они требуют навести порядок». Заметьте, до чего экспрессивно названа здесь самая надежная мотивация к труду-материальный, денежный интересе: личное обогащение, нажива, корысть, рвачество. Мне по невежеству неизвестно, где расположены инкубаторы, в коих разводят бескорыстных предпринимателей. Или уже найден метод выращивать в колбах-ретортах идеальных гомункулюсов взамен традиционного размножения порочных людских особей? На мой вкус, и старый способ, в сущности, хорош.
Как хотите, а мы наблюдаем беспорядочное отступление реформаторов с генерального направления-с перестройки отношений собственности. Лишенный корысти, презирающий личное обогащение, не владеющий какой-либо собственностью-это же не работник и не гражданин. Это люмпен, равнодушный к себе, к семье, к обществу. Он требует хлеба и зрелищ от перестройки, хотя на ее знаменах написано: не полагайся на милость казны, будь кузнецом своего счастья, в труде обретешь ты право свое. На люмпенской социальной базе перестройка не устоит. Ее и начинать не стоило, если дрожат коленки перед "гневом трудящихся" к расторопным, удачливым, работящим. Кто перепугался-отойди от греха подальше, не мешай, схватка идет нешуточная. А там будет видно, кто кого. Выиграют предприимчивые-тогда не проиграют и сегодняшние их противники, всем станет лучше жить. Победят социальные иждивенцы-тем и другим уготована братская могила, а заодно и державе. Исход борьбы сильно зависит от того, чью сторону примет власть, а покамест она мечется, получая тумаки отсюда, как оно и положено в доброй драчке. Нельзя же до бесконечности подыгрывать люмпенскому сознанию. Вот недавно социологи провели опрос 62 тысяч человек: какой участок сферы обслуживания вызывает наибольшие нарекания? На первое место вышли палатки, где принимают пустые бутылки. Так что ж, и тут глас народа-глас божий?
Не об одних кооперативах да частниках тут речь. Я так думаю, что и казенная собственность, ныне преобладающая, должна претерпеть революционные изменения, обрести хозяина. Предлагаю план постепенного превращения государственных предприятий в акционерные. Одна часть их стоимости создана за счет централизованных бюджетных капитальных вложений. На эту сумму выпускаются акции, принадлежащие государству, доход с них поступает в казну. Другая часть основных фондов оплачена заводскими деньгами. Соответствующие акции станут коллективной собственностью, на дивиденты с них можно расширять и обновлять производство, строить жилье. Наконец третий вид акций-собственность работников предприятий. . Пай конструктора и сторожа, ветерана и новичка не должен быть одинаков. Простое и, в общем-то, справедливое решение-делить акции этого сорта пропорционально окладу, полученному каждым за все время работы на данном заводе. Доходы от ценных бумаг станут весомым дополнением к зарплате.
С переходом к самофинансированию казна не будет вкладывать в расширенное воспроизводство на действующих заводах, а значит, и новых акций не получит. Между тем стоимость основных фондов удваивается раз в десятилетие, ну пусть за двадцать лет. Ясно, что государственный пакет акций, оставаясь неизменным, будет занимать все меньшую долю в общей их стоимости, предприятие постепенно превращается в акционерное. Поступления в казну необязательно уменьшатся-она свое получит за счет налогов, как и происходит во всем западном мире. Было бы крайне неразумно ограничивать право акционеров на вольную продажу ценных бумаг. Тогда в перспективе маячит рынок капитала-обязательный спутник товарного рынка. Смотря по обстоятельствам, государство, как и любой владелец денег, может скупать акции либо выбрасывать их на фондовую биржу, тем самым уменьшая или увеличивая долю казенной собственности относительно собственности частной, кооперативной, акционерной.
Это и будет коренным изменением производственных отношений, то есть отношений собственности с далеко идущими животворными последствиями в экономической и социальной сферах. В нашем варианте перестройка обретает ясную перспективу, проверенную мировым опытом.
Действительно, давно ушел в небытие описанный Марксом капитализм, когда крупное предприятие было собственностью одного хозяина. Как сообщает С. Меньшиков («Новый мир», 1989, №3), в концерне «Дженерал моторс» занято 750 тысяч рабочих, а число владельцев акций приближается к миллиону, причем никто из самых крупных собственников не имеет даже одного процента акций. В свое время основоположники самой передовой теории немало потешались над утопистами, которые мечтали выкупить у хозяев фабрики: нищеброды, не имеющие чем заплатить за кружку пива, разлагольствуют в кабачке, как они разбогатеют, став коллективным собственником. Не проще ли,мол, начеканить монет из серебра лунного света?Но жизнь меняется. Сейчас в США 10 миллионов человек занято на предприятиях, выкупленных работниками. Государство всячески поощряет эту форму собственности. И нам бы так...
Закон об акциях у нас принят. Он мог бы стать полезным вдвойне. Когда на руках у населения груда пустых денег, сразу нашлись охотники вложить их в ценные бумаги-это выгоднее, чем хранить сбережения на книжке. С потребительского рынка отвлекались лишние деньги, что способствовало оздоровлению экономики. Таков ближайший выигрыш. Брезжил и дальний: начиналась перестройка отношений собственности в самом мощном секторе экономики-на государственных предприятиях. Однако другая оздоровительная мера испортила всю обедню. Как только государство взяло под свирепый контроль соотношение между ростом производительности труда, и выплаты по акциям пришлось заморозить. Пользы от контроля за ложным соотношением все равно нет. а вред перестройке, как видите налицо. Опять отступление реформаторов, и опять с направлением главного удара.
Лишь на поверхностный взгляд я далеко уклонился от начатого разговора о талонах на сахар и мыло. Переход к рационированию, к карточкам направляет развитие производственных отношений в сторону, обратную перестройке. Собственности на средства производства работник у нас не имеет шесть десятилетий и потому не больно-то по ней и тоскует-давно забыто, что это за штука. Постепенно мы привыкли к тому, что и продукт труда принадлежит не его создателю, а чиновнику, который делит его по своему усмотрению.
С вводом карточек на ширпотреб отчуждение человека от собственности становится тотальным, достигает своего логического завершения: теперь уж и зарплата, личный доход лишь номинально принадлежит частному лицу-деньги обретают силу только после того, как чиновник разрешил тебе купить отмеренный им кусок колбасы, рубаху или телевизор. Возникает экономика экономика принципиально нетоварная, в том даже буквальном смысле, что в магазинах нет товаров, есть пайки.
Тут полезно поставить классический вопрос: кому выгодно? Нас убеждают: вам, потребителям. Зачем, мол, тебе стоять в очередях или переплачивать-по дешевке получи, что положено, по талончику и топай за следующим. Но еще выгоднее система распределения тем, кто приставлен делить блага. Уж себя то они не обидят. Скажем, дележка мяса из общесоюзного фонда-мероприятие первостепенной государственной важности, за этим делом особый контроль. Но почему при такой нехватке продукта в Москве он почти всегда в продаже? Что, перед иностранцами пофорсить охота? А то они не знают истинного положения в стране. Все проще: в столице живут самые важные чиновники, и для себя, для своего окружения они расстарались. К тому же, будем откровенны, недовольство москвичей, появись такое, хлопотнее для власти, нежели ворчание бывших чухломских мясоедов. Где следующие по назначению чиновники? В столицах республик. Тем столицам тоже перепало при дележке мясного фонда. Следующие? В областных центрах. И там еда есть, хоть и по скудной норме. Вот соответствующая статистика: по государственным ценам покупают мясо в Москве 97 процентов жителей, в столицах республик-79, в областных центрах-36. Однако по закрайкам-то еще целая несытая страна, она платит за килограмм мяса где пятерку, а где десятку.
Учтем далее, что зарплата в городах выше. В среднем по стране бедные платят за кило мяса 4 рубля 20 копеек, богатые (с месячным доходом на члена семьи 150 рублей и больше)-2 рубля 90 копеек. Дотация казны к госцене в расчете на килограмм мяса-около трех рублей. Это как премия тем, кто сподобится жить в благополучных городах. Низкоооплачиваемые покупают по 15-20 кило в год, стало быть, их премия-45-60 рублей. Богатые приобретают в среднем по 100 кило на душу, экономя в год уже 300 рублей. Вспоминаю давнюю встречу с академиком Лаврентьевым. Михаил Алексеевич с юмором рассказал, как его гость, английский ученый удивлялся нашим порядкам: «Первый раз вижу страну, воспомоществование богатым». Такова социальная «справедливость» в системе распределения.
Мы дружно клянем закрытые распределители. Ликвидация привилегий стала беспроигрышным пунктом предвыборных программ. Суть вопроса, однако, не в том, что блага поделены неверно, не по заслугам. Каждый считает, что он-то как раз и заслужил. Всякое распределение несправедливо изначально, ибо оно заменяет собою истинное мерило заслуг-деньги. Оно, распределение, если хотите, безнравственно и вполне способно освободить общество от остатков морали. Трудолюбие ради себя и ближних, личное достоинство, чесмтность становятся излишними, даже обременительными, когда благополучие семьи зависит от расположения чиновника, выдающего талон на лоскуток счастья. Подхалимствующие перед последним из начальников, издерганные распрями вокруг куска мыла, бдительно следящие, что бы сосед не ухватил больше тебя,-да что же мы будем за общество?
Особенность момента, однако, в том, что экономике нечем пока вознаградить добродетель. Если не карточки, то рост розничных цен, иначе нам просто не выжить. Голосую за второе, сознавая, сколь непопулярна такая перспектива. Однажды я высказал по телевидению тяжелый императив и получил ругательные отклики вплоть до обидных: мы, мол, верили тебе, а оказывается, вон ты какой-продался начальству и агитируешь за рост цен. Мать семейства из Перми прислала целую телеграмму с раскладкой своих доходов и расходов: обьясни, как мне жить, если все станет дороже.
Попробую. Раньше всего, рационирование не упреждает гонки цен. Мы ведь не впервые используем карточную систему, так что сценарий событий известен. Первым делом усилится расслоение цен на государственные и рыночные. Это уже было в истории. В 1929 году ввели карточки. В 1932-м рыночные цены превышали карточные почти в 8 раз, в 1933-м-в 12-15 раз. Государство, разумеется, не могло терпеть, что бы такие переплаты миновали казну. Уже в 1931 году десятую часть товаров, проходящих через государственную торговлю, продали в так называемых коммерческих магазинах по рыночным ценам, а годом позже-39 процентов. Легко подсчитать: средний уровень цен в государственной торговле поднялся почти в 4 раза. В 1933-36 годах карточки отменили, одновременно повысив цены на все виды товаров в 5,4 раза. Примерно так же развивались события в 1941-1046 годах, когда действовала карточная система. Нет оснований надеяться, что на сей раз получится иначе.
Прелесть карточек и талонов в том, что посредством их государству удается обеспечить паек всем и таким образом приглушить недовольство. Постоянный ползучий рост цен при свободной торговле тоже, понятно, не сахар, но тогда, чем черт не шутит, вдруг и профсоюзы вспомнят о прямых своих обязанностях. Покамест они призывают нас трудиться прилежнее, что конечно, нелишне, хуже у них выходит с защитой интересов работников. В нашем варианте необязательно фантастикой станет такая картина: при заключении коллективного договора профсоюз требует повышения зарплаты в меру роста цен. А если трусит потребовать-тогда мы выберем другой профком, на дворе, слава богу, гласность.
Предвижу возражения: что же мы тут выиграем, кроме нового витка инфляционной спирали? Не скажите. Сейчас все последствия товарного голода и гонки цен переложены на плечи потребителей. Когда прибавка денежных доходов аккуратно оседает на сберкнижках и в кубышках, то совершенно очевидно, что государство не спросив нас, освободило себя от заботы о товарном покрытии этих сотен миллиардов рублей. Ресурсы труда, сырья, оборудования, которые следовало израсходовать для производства товаров под отложенные в сбережения рубли, государство безответственно истратило на какие-то одному ему известные цели, будь то несостоявшееся приоритетное развитие машиностроения, пагубная мелиорация, не принесшие пользу инвестиции в Нечерноземье, поддержка нежизнеспособных режимов за рубежом или что-то еще. А когда заработки станут расти в меру повышения цен, власть не в силах будет переносить удовлетворение платежеспособного спроса на потом, на те счастливые времена, в кои реализуются наполеоновского размаха программы,-потребителю, что положено, отдай сегодня, сейчас. Наверняка поменьше будет дырявых бюджетов и трухлявых планов. А не обучатся планировщики по одежке протягивать ножки-скрытое банкротство казны станет наконец важным, понятным каждому.
Может, найдется тогда мужественный человек, который встанет перед телекамерой и обьявит: «Братья и сестры, друзья мои! Государство не способно вас накормить, обуть, одеть, да и не его это задача. Кормитесь-ка кто как умеет, а мы твердо обещаем одно: мешать больше не будем. Что в нашей власти, так это защитить крестьянина от агрессивного соседа, уберечь кооператора от бандита, заводского работника-от планов и ценных указаний». Это уже немало. Да что там, это много, очень много, ибо такой оборот дела и есть начало перестройки в экономике. Потом всякое нас ждет, и хорошее и дурное0 но вектор перемен будет нацелен к здоровому народному хозяйству.
К такому повороту не готовы пока не власти, ни общество. Мы все еще рассчитываем, что государство как-то там извернется и обеспечит достаток товаров по стабильным ценам. Ан нет, так позовем других начальников-вон их сколько, кто обещает завтра удвоить зарплату, содержать матерей, пока детишки в школу не пойдут, всем выдать по даче и квартире. Этого не будет. Избежать расплаты за старые грехи и нынешнее бездействие нельзя. А вот смягчить последствия нерешительности и прямых ошибок в проведении перестройки можно и должно. Кое-какие резервы у нас, к счастью, остались, небольшой простор для маневра пока есть. Надо проводить реформы немедленно и в полном комплексе, поскольку частные меры, даже очень хорошие, поодиночке не работают. Какие конкретно изменения нужны, мы знаем, с чего начинать, тоже ясно: отмена директивных планов, переход к производству по заказам покупателей, раздача земли крестьянам, прекращение эмиссии, движение к вольным ценам.
Не хуже других понимаю, что трудно решиться на такое в сложивгейся обстановке: ввязались в реформы-и прилавки опустели. Они все равно пустеют, поведем перестройку или нет, да каждому это не обьяснишь. Рынок надо оздоровлять в любом случае. Как подсчитали экономисты, что бы упредить его окончательный развал, нужно выкачивать у населения дополнительно хотя бы 70 миллиардов рублей ежегодно. Достичь такого прироста выпуска товаров, реального, а не дутого, страна пока не в состоянии. Остается мировой рынок. Ширпотреб, который мы там покупаем за валютный рубль, продается внутри страны за десятку. Значит, надо изыскивать дополнительно на импорт потребительских товаров по 7 миллиардов валютных рублей в год. Деньги большие, но хотя конкьюктура на мировом рынке нам не благоприятствует, худо бедно нынешняя выручка от внешней торговли составит 66 миллиардов.
Тут требуется внести ясность в один важный вопрос. В докладе на Сьезде народных депутатов Н.И. Рыжков сообщил, что настоящих денег, свободно конвертируемой валюты мы выручили за год лишь 16 миллиардов, а затем привел раскладку, из которой следовало: на покупку товаров для народа средств нет. Достойно удивления, что никто из депутатов не поинтересовался: а где же остальная выручка? Кака так вышло, что вывозим за год своего товара еще на 50 миллиардов валютных рублей и получаем за него фальшивыми деньгами, которые настоящие купцы к оплате не принимают? Кто так расторговался? Подать его сюда! Мы ломаем голову, как бы прибавить пенсион калекам, а он спустил богатства страны за пустые бумажки….
Такие вопросы на Сьезде не прозвучали. Быть может, стоило бы провести на эту тему слушания в Верховном Совете? Для затравки разговора назову несколько цифр. По статистическим справочникам я подсчитал: мы платим за кубинский сахар-сырец до 11 мировых цен, ежегодные переплаты колеблются вокруг 3 миллиардов валютных рублей. Это полноценная валюта-ведь в обмен мы поставляем нефть, горючее, металл, древесину, зерно, которое можно продать хоть за доллары, хоть за фунты. Вот мы с вами и нашли 3 миллиарда рублей из 7 миллиардов, необходимых для оздоровления внутреннего рынка. И это только по одному товару и по одной стране. Желающие пусть продолжат поиски-обнаружатся вещи прелюбопытные.
В сущности, национальные экономические интересы принесены в жертву идеологическим постулатам. В отличие от ленинских времен сегодня наша родина в открытую не рассматривается властью как база мировой революции, но если судить не по словам, а по делам, недра страны, недра страны, ее богатства распахнуты как никогда прежде к услугам социалистического лагеря. На него падает две трети оборота внешней торговли. Вывоз туда нашего добра никого, впрочем, не осчастливил. Я бывал в странах СЭВ-там убеждены, будто они нас кормят.
И перемен не предвидится. В программном докладе Н.И. Рыжкова, в разделе о внешней торговле, сказано: «Как и прежде, приоритетное внимание будет уделяться укреплению взаимоотношений с социалистическими странами…» Если так, на маневр валютой ради стабилизации потребительского рынка рассчитывать нечего. Но кто ж тут виноват?
Кругленькие суммы можно выручать от продажи населению строительных материалов, а в магазинах-шаром покати (знаю, сам строю садовый домик). Выбрось на рынок в достатке кругляк, доски, цемент, кирпич-застройщики станут зарабатывать деньгу на производстве, сон забудут. Люди семейные, мало пьющие-это же наша опора и надежда. Нет, строительные материалы опять отданы ведомствам, а им сколько ни дай, все мало, отблагодарят опять каким-нибудь БАМом или каналом.
Словом, резервы у страны есть. Все их надо подчинить проведению экономических реформ, что бы получить отдачу уже через два-три года. Иначе и оборону проедим, и валюту, а в итоге опять окажемся у разбитого корыта.
В главнейших пунктах эта программа расходится с предложениями титулованных экономистов. Действительно, с ноября прошлого года сложилось нечто вроде самоновейшего официального курса в управлении хозяйством. Он сильно отличается от первоначальных планов перестройки. До недавнего времени реформаторов упрекали в робости, непоследовательности и тут же давали благовидное обьяснение: слишком, мол, влиятельны антиперестроечные силы, аппаратчики сводят на нет прогрессивные начинания, искажают обьявленные сверху новые принципы. Сегодня ситуация, на мой взгляд, иная: сами решения, принятые на высшем уровне, в сумме своей образуют достаточно целостную, логически не противоречивую и, увы, слишком известную нам концепцию приказного регулирования хозяйства. Авторы ее словно сами не верят в идеи перестройки, опять подхлестывают, пинают вроде бы отвергнутую планово-командную систему: вывози в последний раз, яви на прощание свое могущество, а там и за реформы примемся. Не вывезет. Не явит. Тогда не приспело ли время защищать перестройку от ее инициаторов?
Пусть никого не вводят в эйфорию посулы вернуться к реформам после оздоровления экономики. Эта затея обречена. Не исключено, что время, отпущенное для управляемого процесса перемен, уже истекло. Если я и ошибаюсь, запас исчисляется не годами-месяцами, хозяйство разваливается на глазах. Оздоровительные меры до реформ, вместо реформ не пройдут. Потеряв темп, мы все равно начнем радикальную перестройку, другого шанса на спасение у нас просто нет, однако вынуждены будем перестраиваться в обстановке хозяйственного хаоса. Могли и не сделали-история не простит нам такого разгильдяйства.

[Василий Селюнин]

Никакой марксизм. Ну, сдавал я, естественно, экзамены. Семинары там. Я прочитал "Капитал", чтобы еще раз убедиться... У меня тут не было [иллюзий]... В деревне, хоть ты и учишься в школе, лет с восьми-девяти уже работаешь. Все лето в поле, в каникулы работаешь... Я написал в одной статье, что детство отрезало... Был я тогда во втором классе, рожь созрела, старшие молотили, а нам дали лошадей погонять. Там крестовина такая, четыре лошади по кругу ходят. В деревне, ясно, нет садиков и детей прямо на солому садили. Им лет пять, они еще ходить не умеют, потому что рахитики все. Голод, животы вспучены. Вечно дети голодные были. И вот я вижу, как они ползут к этой молотилке. Тогда сушили зерно, а они лезут к нему и [в рот тянут]. Матери оттаскивают их, потому что зерно-то сырое, разбухнут они и пиши пропало. Мать их оттаскивает, а они опять ползут. Поглядел я на это, и никакой "изм" для меня больше ничего [не значил]. Оправдать это невозможно.