*67. Когда на Руси будет жить хорошо

[Друг истины и Платона]

http://www.rusrep.ru/article/2011/06/15/russian_life/

Оксана Юшко

Ключевые проблемы экономики на примере средней российской семьи
Желание «жить как люди», «как в нормальной стране» — известная максима российского народа. Она отчасти поддерживается риторикой первых лиц государства, неоднократно заявлявших, что предельная цель экономической политики — улучшение жизни граждан. Но если понимать эту цель не как фигуру речи, оправдывающую любую политику, а по делу и конкретно, то интересно посмотреть на наши экономические проблемы с точки зрения обычной молодой российской семьи со средним доходом. И выясняется, что «российская мечта» вовсе не иждивенческая и что она напрямую связана, с одной стороны, с модернизацией производств, а с другой — со стоимостью жилья для среднего класса.

Андрей Молодых, Филипп Чапковский поделиться: 15 июня 2011, №23 (201) размер текста: aaa Обычный двор города Томска. Вокруг хрущевки, где-то вдалеке в тополях прячется облезлое деревянное зодчество. Две молодые женщины делят бельевую веревку. Действуют молча и слаженно, не вступая в территориальные конфликты. На лавке у клумбы сидят пенсионеры. Мимо проходит мальчишка-кавказец с пачкой листовок «Сниму квартиру», клеит объявление на железную дверь подъезда.

— Не лепи! Не лепи на дверь! — кричит бабуля с клюкой. — Я эту дверь мою!

— А куда клеить? — мальчишка не собирается сдаваться сразу.

— Здесь не лепи! Иди туда — лепи!

В таких вот дворах и создается гимн простой и размеренной жизни. Здесь не происходит событий — сплошной жилищный вопрос.

Едем в гости к обычной семье Фроловых. По всему городу стоят рекламные щиты, кричащие о майском инновационном форуме Innovus — томский ответ проекту «Сколково». На дворе июнь, а щиты все стоят, транслируя, что вопросы будущего остались в прошлом.

Вова

Около новой высотки нас встречает глава молодой семьи Владимир. Ему 28 лет, его жене Насте — 22. Владимир отпускает саркастическую реплику в адрес «Лады Приоры», на которой мы приехали. Вокруг висят все те же простыни и пододеяльники, словно их быстренько перетащили сюда из предыдущего двора.

История Фроловых началась с любви, а продолжилась ипотекой. Владимир и Настя приехали в Томск из областных деревень поступать в вузы: Владимир — в политех, Настя — в педагогический. Владимир отучился и попал на Томский электромеханический завод (ТЭМЗ). Однажды встретил Настю, которой надо было помочь с чертежами. Помог. Поженились. Родился сын Сережа.

Три человека на 35 квадратных метров счастья Оксана Юшко для «РР»Вообще-то после института Владимир выбирал между тремя заводами. Не сказать, чтобы условия сильно отличались — ему везде пришлось бы начинать с зарплаты примерно в 10 тыс. рублей. Поэтому он ориентировался на объективные (где зарплату не задерживают) и субъективные (чей бизнес перспективнее, где управленцы лучше) показатели. Выбрал электромеханический. А теперь и сам постоянно общается со студентами, присматривая кадры для завода. Проблему описывает просто:

— Хороших ребят предприятия отбирают заранее по всей стране, конкретно Томску достаются лишь те головы и руки, которые хотят остаться здесь.

Основная загвоздка в низком старте. Десять тысяч руб*лей для Томска — деньги небольшие. Естественно, Владимир остался здесь не только из огромной любви к деревянному зодчеству. Как перспективному работнику, на заводе ему предложили ипотеку. Срок — 25 лет. Тело кредита Владимир гасит сам, а предприятие платит проценты. В принципе, удобно. Правда, есть нюанс — дополнительный договор, где прописано, что в случае увольнения до завершения выплат по ипотеке сотрудник должен вернуть предприятию сумму этих оплаченных процентов. Так что будущее семьи Фроловых предопределено.

— У тебя не возникает ощущения, что тебя обманули? — спрашиваю я Владимира.

— Нет. С точки зрения работодателя все вполне логично. Если бы не было такого условия, нашлось бы много желающих приобрести квартиру с помощью завода. Но завод не благотворительная организация. Он минимизирует собственные риски.

— Там все так приобретают квартиру?

— Этот договор подписывается только с перспективными.

— А что делают остальные?

— Снимают. Или ищут другие варианты.

— У тебя были другие?

— Нет.

Однокомнатная квартира семьи Фроловых находится в новостройке на берегу реки Томь. Третий год Владимир делает в ней ремонт. Обои в комнате только что поклеены. Сейчас готовы прихожая, ванная и комната. На очереди кухня. Мебели практически нет, только самое необхо*димое: детская кроватка, компьютерный стол и диван. Столик для чаепития приходится вытаскивать с кухни.

— Почему ты не наймешь бригаду ремонтников? Дорого?

— Дело не в деньгах, их можно накопить. — Владимир говорит так, словно долго репетировал ответ на этот вопрос. — Проблема в том, что нам некуда деться из квартиры на время ремонта. Родители в деревне, родственники в Томске живут в таких же условиях, как и мы.

— То есть ваша семья в плену у собственной квартиры? — драматизирую я.

— Да, так, — улыбается Владимир. — Но без квартиры было бы хуже.

Ипотека и недвижимость

Несмотря на пугающую зависимость от своего работодателя, Владимир прав, что ему повезло: бóльшая часть молодых российских семей не может позволить себе ипотеку, а их работодатель не готов помогать им с выплатой процентов.
У нас пока лишь 15% недвижимости приобретается с помощью ипотеки, а в Европе — до 80%. Стоимость ипотеки (сколько нужно заплатить помимо стоимости квартиры) — это сумма, которая зависит от тела кредита и складывается из двух частей: процентов, которые получает за ипотеку банк, и ставки рефинансирования, под которую Центробанк кредитует коммерческие банки.
Зарабатывают банки на ипотеке во всем мире более-менее одинаково: около 2–3% в год. А вот ставка рефинансирования сильно варьируется: в европейских странах она, как правило, не более 2%, а в России — 8,25%. Наш ЦБ предпочитает особо ее не опускать, чтобы не провоцировать инфляцию: считается, что если все побегут брать дешевые кредиты, в экономике окажется слишком много не обеспеченных товарами денег и это повлечет рост цен. В то же время высокая ставка рефинансирования тормозит деловую активность, в том числе жилищное строительство.
Еще одна крупная проблема, которая через ипотеку сказывается на повседневной жизни Фроловых, — низкое качество государства. Питерский Институт проблем правоприменения недавно попытался оценить, каков вклад «плохих институтов» в цену разного рода товаров, то есть сколько мы переплачиваем из-за коррупции и неэффективности государственного управления. Получилось, что недвижимость могла бы стоить на 25–60% (в зависимости от региона) дешевле, не будь наши строительная и девелоперская индустрии столь коррумпированы.
К тому же средний срок согласования документации перед началом строительства многоэтажного здания в России составляет 702 дня (в США — 40 дней). Застройщики, как правило, берут кредит на строительство до начала процедуры согласований. И все те два с лишним года, что она длится, на этот кредит набегают проценты, платить которые в итоге приходится Владимиру и Насте Фроловым.

Одна из производственных линеек Томского электромеханического завода — воздухоочистительные турбины для метро. Проще говоря, огромные вентиляторы, которые в случае задымления станции быстро откачают дым. Сейчас такие стоят на шести станциях в Москве. Но контракт с москвичами не долгосрочный. А от этого напрямую зависит светлое будущее семьи Фроловых.

— Какой у вас ежемесячный бюджет? — Это мы обсуждаем параметры, влияющие на повышение качества их жизни.

— Двадцать тысяч рублей после вычета суммы, которую я плачу за тело кредита. Настя сейчас учится и сидит с Серегой, зарабатываю только я. Около шести тысяч уходит на еду, остальное — на ребенка, одежду и ремонт. Остается три-четыре тысячи. Сережа, услышав свое имя, привстает в своей зарешеченной кровати, но, не найдя ничего интересного, снова засыпает.


Володя в цехе Томского электромеханического завода Оксана Юшко для «РР»Производительность труда и зарплата
Специалист уровня Владимира Фролова в Европе получал бы как минимум вдвое больше. А при зарплате в 50 тыс. рублей вместо 25 и том же уровне потребления он мог бы расплатиться за квартиру за три года с небольшим — и в тот момент, когда мы с ним разговаривали, был бы уже свободным человеком.
Низкая зарплата — следствие низкой производительности труда: в России она примерно вчетверо меньше, чем в США. Это вовсе не значит, что Володя и его коллеги работают вчетверо хуже, чем условный Джон на электромеханическом заводе под Детройтом. Проблема в старом оборудовании: на станках 30-х–60-х годов прошлого века сложно работать с той же скоростью и выдавать столь же качественный продукт.
Чтобы в этом убедиться, не надо ездить в США — достаточно походить по цеху Володиного завода, где в одном углу рабочий точит детали для вентиляторов метрополитена на допотопном станке самарского производства, а в другом — загружает заготовки в корейский фрезерный станок, который вытачивает их по 3D-модели.
Впрочем, не все так плохо: и на ТЭМЗ, где работает Володя Фролов, и в России в целом основные фонды мало-помалу обновляются. В итоге производительность труда у нас за последние 10 лет выросла почти на треть. Но все равно пока три четверти станков старше 15 лет. Обновить их можно только с помощью крупных инвестиций: в среднем каждый станок, за которым Володя ездит в командировки в Германию, стоит 300–500 тыс. евро.
Государство понимает, что другого пути, кроме полного обновления технической базы производства, для повышения производительности труда, а вслед за ней и зарплаты специалистов нет. Поэтому оно принимает различные меры — иногда довольно хаотические, но настойчивые — как на федеральном, так и на региональном уровне. Так, томские предприятия получают из областного бюджета субсидии на выплату процентной ставки по кредитам, взятым на покупку нового оборудования, то есть фактически сами становятся участниками схемы, похожей на субсидируемую заводом ипотеку Фроловых. Конкретно ТЭМЗ, где работает Владимир, получил таких субсидий и налоговых льгот на 400 млн рублей.
Кроме того, как рассказал нам Владимир, завод участвовал в конкурсе, в котором наиболее технологически продвинутые предприятия могут получить 200 млн рублей от федерального центра на новые станки. «Не выиг*рали, но в следующем году опять подадим. Нам очень нужны эти деньги», — говорил он нам с мрачной решимостью: на эту сумму завод сможет закупить еще 20 новых станков.
Еще одним способом модернизации заводов может быть участие в ней зарубежных компаний. Год назад специально для этого правительство в пять раз сократило список стратегических предприятий, куда был закрыт доступ иностранному капиталу. Конечно, многие иностранцы боятся инвестировать в Россию из-за незащищенности прав собственников, но президент в погоне за иностранным капиталом выдвинул недавно новую инициативу. На грядущем Петербургском международном экономическом форуме Дмитрий Медведев официально откроет Российский фонд прямых инвестиций. Суть идеи в том, что государство будет отбирать наиболее перспективные проекты и инвестировать в них пополам с иностранными компаниями, защищая их тем самым от коррупции и препон, которые ставят чиновники на местах.

— Ты чувствуешь уверенность в завтрашнем дне?

— Нет. Теоретически в любой момент заказы на заводе могут сократиться, — рассуждает Владимир. — Если ребята, которые управляют нашим государством, где-нибудь начудят, у нашего завода сразу появятся проблемы. Значит, проблемы будут и у меня.

— А что нужно, чтобы ты был уверен?

— Зарплата в тридцать восемь тысяч — для уверенности достаточно. Если бы в нашем государстве, — продолжает рассуждать Владимир, — случилось переориентирование промышленности под отечественного производителя, то все было бы хорошо. Например, я по работе бываю в Германии. Там принципиально стараются работать на всем немецком. Я уверен в том, что залог хорошего будущего в России — это патриотизм.— Но ты же сам недавно смеялся над отечественной машиной и ездишь в Германию за станками…

— Так патриотизм должен быть в первую очередь у производителей: они обязаны все делать качественно. Государство должно быть патриотом своей страны. — Он вовсе не чувствует себя пойманным на слове. — Необходима нормальная налоговая система, кредиты для предприятий должны быть более доступны, и российские товары должны иметь приоритет на рынке.

Российское станкостроение
Наши заводы сегодня и в самом деле очень зависят от импорта: 87% устанавливаемых новых станков произведены не в России. А в стоимостном выражении, по оценкам объединения «Станкоимпорт», доля российских станков на рынке и вовсе 1%. То есть современное и дорогое оборудование покупается за границей, дешевое — дома.
Правительство пытается обновить российские заводы, а заодно избавить их от чрезмерной зависимости от иностранных поставщиков начиная с 2002 года — тогда была принята первая федеральная целевая программа «Национальная технологическая база» на 2002–2006 годы. На нее выделили 10 млрд рублей. Спустя четыре года в проекте точно такой же программы, но уже на 2007–2011 годы пришлось признать, что не все цели удалось достичь «из-за недостаточного финансирования». И на покупку нового высокотехнологичного оборудования выделили уже 50 млрд рублей.
В концепции третьей, еще не принятой программы обновления российской промышленности — уже до 2016 года — на эти цели закладывается от 100 до 300 млрд рублей.
При этом эффект от уже принятых программ неочевиден. В ныне действующей, к примеру, записано, что траты государства — те самые 50 миллиардов — вернутся в бюджет с избытком в виде дополнительных 70,8 млрд рублей уплаченных налогов. Но отчетов о реальном влиянии этих вливаний на состояние российской промышленности найти невозможно.
Премьер Путин, не ограничиваясь уже имеющимися программами, заявил недавно на встрече с производителями станков, что будет принята еще одна ФЦП — «Развитие отечественного машиностроения и инструментальной промышленности» на 2011–2016 годы — и что уже в этом году на нее будет потрачен миллиард рублей. А Минэкономразвития придумало внедрять инновации в промышленность через «технологические платформы» — конгломераты из организаций, образующих единый цикл: от изобретения (научные и образовательные учреждения) до производства (заводы). Пока отобрано 27 таких платформ, но сколько на них будет выделено денег, еще неясно.
А пока благодаря господдержке наши заводы будут учиться выпускать конкурентоспособную продукцию и хотя бы часть денег на обновление производства оставлять в России, а не за границей, государство не собирается отказываться и от прямо протекционистских мер.
Это видно на примере того же ТЭМЗ. Во время кризиса, в 2008 году, завод выжил во многом именно благодаря протекционизму. Помимо нефтяных задвижек и вентиляторов он продолжает производить то, на чем специализировался в советское время — отбойные молотки: из-за того что молотки эти входят в «защищенный» список, шахтам «настоятельно рекомендуется» покупать их у отечественных производителей.
Спрашиваем Владимира Фролова, смогли бы они конкурировать, если бы не были в этом закрытом списке. «Да нет, конечно, о чем тут говорить! Нас бы тут же смели китайцы. У них и качественней, и дешевле. Это неудивительно: они могут сборку организовать под открытым небом, а у нас зимой в цехе, как ни топи, 14 градусов — приходится работать быстро, иначе замерзнешь».

Финансовая система. Налоги, кредиты, инфляция

Вполне возможно, что большинство российских предприятий и вовсе обошлось бы без прямой финансовой помощи государства и протекционизма, будь к ним милосерднее налоговая политика и ставки по кредитам. Ведь почему владельцы ТЭМЗ медленно обновляют свои станки? Выйти на новый уровень скачком, взяв крупный кредит и сменив все устаревшее обо*рудование, они не могут: кредит слишком дорогой. А нет современного оборудования — продукция менее конкурентоспособна, «длинных контрактов» нет, и у завода меньше возможностей получить «длинные кредиты» под более выгодный процент. Круг замыкается.
Инфляцию раскручивают в основном два фактора: рост тарифов естественных монополий (причем одна из его причин — все та же технологическая отсталость и, как следствие, низкая эффективность) и увеличение трат государства — не зря Володя Фролов жаловался, что каждое повышение зарплаты бюджетникам не в лучшую сторону сказывается на их семейном бюджете. Есть и третий фактор: конкуренция на внутреннем рынке придавлена слабой деловой активностью, а ее душит процентная ставка, задранная для борьбы с инфляцией. Еще один замкнутый круг, разомкнуть который государству на самом деле вполне по силам — развивая программы кредитования под низкий процент. Не для населения, а для производителей товаров и услуг.
Кроме того, фискальные меры, на которые идет государство, чтобы повысить пенсии и зарплаты бюджетникам, уменьшают количество свободных средств, имеющихся у крупных предприятий. В отличие от малого бизнеса, стремительно спрятавшегося «в тень» при повышении социальных взносов до 34%, предприятия вроде ТЭМЗ продолжают выплачивать белые зарплаты, ведь от своих поставщиков — нефтяных компаний и госучреждений — они не получают кэш. Поэтому им остается лишь сокращать инвестиции: в нынешнем году 36% машиностроительных предприятий это уже сделали. Правительство обсуждает варианты снижения социальных взносов для среднего и мелкого бизнеса, но ТЭМЗ эти льготы не коснутся.

Патриотизм Владимира, в отличие от государственного, описывается в абсолютно реальных категориях. Он хочет остаться жить в Томске и работать на благо своей семьи и предприятия. Хорошая жизнь в его понимании — это возможность путешествовать, иметь дом за городом и завести троих детей. Он свои гражданские обязательства пока выполняет: стал для страны хорошим специалистом, его ценят на заводе, пошел работать на производство российского товара, при этом технологически инновационного.

Единственная проблема этого обычного российского гражданина — отсутствие мечты. Точнее, его мечта воплотилась в недвижимость. В тех рамках, в которых он живет, фантазировать и грезить не получается — иначе повседневная жизнь станет невыносимой, а ему еще нужно продержаться двадцать два года. Пока не расплатится с ипотекой.

Настя


Ремонт в квартире делается постепенно. До кухни очередь еще не дошла Оксана Юшко для «РР»Жена обычного человека Настя не перебивает мужа, пока он рассуждает, спокойно сидит рядом и ждет своей очереди рассказать о хорошей жизни. Ее представления не сильно отличаются от представлений Владимира. Только она ограничилась бы двумя детьми.

— Если забыть про ипотеку, то когда тебе будет хорошо жить?

— Когда Сережа пойдет в детский сад и у меня будет возможность устроиться на работу. — Она, как и муж, очень быстро отвечает на общие вопросы: у обычной семьи полно времени для того, чтобы проговорить себе, чего они хотят.

Для начала Настя хотела бы получать пятнадцать тысяч рублей, но лучше — двадцать. В школу будущий педагог идти не собирается, сказывается негативный опыт работы воспитательницей в детском саду: это Настя экспериментировала, когда устраивала сына в ясли, но через две недели мальчик заболел и эксперимент прекратился.

Ребята рассказывают: была проблема устроиться в детский сад — они стояли в очереди двенадцать тысяч какими-то.

Качество жизни. Социальная сфера
В нашем разговоре с Владимиром и Настей чувствовалось, что они — новое поколение, которое привыкло решать свои проблемы самостоятельно, не полагаясь на соцобеспечение. Поэтому вытянуть у них жалобы на государство не получилось. Разумеется, их раздражает система здравоохранения — в этом они солидарны с абсолютным большинством россиян: по последним опросам, крайне недовольны медицинским обслуживанием 58% населения страны.
— У Сережи были какие-то шумы в сердце, — рассказывала нам Настя, — и мы помчались к врачу. «Ну, вы можете полтора месяца в очереди стоять и пройти обследование бесплатно…» — сказал нам врач. Мы заплатили и имели результаты на следующий день.
При этом даже для скромного бюджета Фроловых плата врачу была относительно небольшой — 500 рублей. Раздражает не столько коррумпированность медицинской системы, сколько полная ее непредсказуемость, отсутствие правил.
Еще одна серьезная социальная проблема, касающаяся молодых российских семей, — нехватка мест в детских садах: очереди из десятков тысяч детей стоят во многих регионах, всего же в России, по данным Минздравсоцразвития, около полутора миллионов детей ждут места в саду. Власти вроде бы стимулируют рождаемость, но соответствующей инфраструктуры для прибывающих детей у них нет: многие здания детских садов давно сданы в аренду под офисы, а излишне строгие правила регистрации детских учреждений тормозят открытие частных детских садов или делают их очень дорогими из-за взяток регистрирующим инстанциям.
В октябре 2010 года, правда, были приняты новые санитарные нормы для дошкольных организаций, которые несколько упростили жизнь частных детских учреждений и узаконили существование домашних яслей — эта форма, требующая наименьших капиталовложений, может отчасти спасти ситуацию.


Осенью маленький Сережа пойдет в сад и отпустит маму на работу Оксана Юшко для «РР»Няня не их вариант, это лишние четыре тысячи в месяц. Частный садик еще хуже — пятнадцать. Предлагали даже взятку, чтобы сдвинуться в очереди поближе к началу, — никто не взял. Владимир просил боссов повлиять на ситуацию — ничего не вышло. В итоге каким-то чудесным образом однажды им сообщили, что путевка в сад есть. Скорее всего, потому что в их районе построили два новых. С детскими садами вообще интересная ситуация. Дело в том, что Конституция гарантирует нам право на школьное образование, но детские сады под это определение не подходят. По сути, это личная проблема граждан.

Теперь Настя ждет не дождется осени.

— Учителям собираются повысить зарплату на тридцать процентов, ты точно не хочешь?

— Нет, не мое это, — настаивает она на своем. — Я бы хотела куда-нибудь в органы опеки.

На кухне шипят куриные котлеты. Настя подскакивает и бежит их спасать.

— И вообще, про тридцать процентов — это ужасная новость, — продолжает разговор Владимир. — Как только это случится, в магазинах поднимутся цены. И наши двадцать тысяч семейного бюджета уменьшатся.

Еще хорошая жизнь представляется Насте в виде поездки в Севастополь — там родственники. А потом в Египет — там пирамиды. Дальше Таиланд, потому что тепло и море, Германия — Владимир рассказывал о ней много хорошего. Вот, собственно, и все. Короче, все, что нужно этой семье для хорошей жизни, — это перестать быть затворниками в своей квартире: из-за того, что не с кем и не на что оставить ребенка дома, они почти никуда не выходят.

— Котлеты сгорели, — с виноватым видом возвращается Настя.

— Ниче, — успокаивает ее муж. — Значит, поедим горелые.

— Вы в ресторане давно были?

— В сентябре, — отвечают они хором.

Настя сетует на соседей. У них тоже жилищная проб*лема: они узбеки, въехали несколькими семьями в одну квартиру и живут. В принципе, нормальные люди, только в их огромной обычной узбекской семье слишком много детей. И, естественно, все говорят на родном языке. Сережа иногда пугается, когда оказывается среди них на улице. Он ничего не понимает из того, что они говорят. Настя не против узбеков, но ей бы хотелось, чтобы существовали какие-то центры их адаптации к жизни в русских городах. Приезжим бы потом было легче и с работой, и с образованием, и с соседями в том числе. Кстати, Настя не уверена, что ее соседи узбеки. Очень может быть, что таджики. Ей все равно, лишь бы Сережу не пугали.

Завод

Честно говоря, мы не очень поверили в то, что Владимир доволен своей работой на заводе. Казалось, он там пашет с утра до вечера у станка, как робот, а потом возвращается домой, чтобы повторить свой жизненный цикл. В какой-то степени это так, но все оказалось не так страшно. Во-первых, Владимир работает в среднем управляющем звене — между офисной зоной и цехом. Часть рабочего времени обрабатывает заказы, иногда ездит в командировки, но может и у станка постоять. Во-вторых, «старое оборудование» далеко не все старое. Часть мощностей заменена на немецкие станки. Инструментальный цех, где производят точные детали для нефтепроводов, как минимум современный.

Рядом с курилкой советский автомат с газированной водой.

— Все для людей? — киваю я на него.

— Ага. Между прочим, вода бесплатно, — с оттенком гордости заявляет Владимир.

— С газом?

— Иногда с газом.

Поменять все старые станки на новые пока невозможно: предприятие столько не зарабатывает. Основная проблема выживаемости такого бизнеса — нехватка длинных контрактов. На завод поступают короткие заказы — перебиться на ближайшее время. Зарабатывают в основном на воздухоочистителях и устройствах автоматизированного контроля нефтепроводов. А еще выпус*кают отбойные молотки. Но за них много не выручишь. Идеальное развитие завода, с точки зрения Владимира, — это два-три долгосрочных контракта с нефтяниками или строителями московского метро. Вот тогда бы зажили не хуже немцев.

— Ты встречаешься с обычными немецкими рабочими. Чем их жизнь отличается от твоей?

— У них отличительная черта — улыбчивость, — вспоминает немцев Владимир.

— А чего они такие улыбчивые?

— У них есть уверенность в завтрашнем дне. Я точно не знаю, но немецкий рабочий социально упакован по полной программе: бассейн, тренажерный зал, медицинская страховка, дом, машина и так далее. Для нас это пока неопределенное будущее. Например, у них специально следят за тем, чтобы человек не перерабатывал, чтобы в выходные он именно отдыхал. Это не вопрос человеколюбия. Люди — это ресурс, в который вкладываются деньги.

— Но вы же можете пригрозить своему работодателю увольнением.

— Во-первых, не можем. У меня ипотека. Те, кто более свободен, могут пойти на другой завод, но это не гарантирует им лучшей жизни.

Мобильность населения
Возможно, лучшую жизнь таким людям, как Владимир Фролов, гарантировал бы переезд в другой город, на другое производство. Возможно, специалисты его уровня — свободно владеющие английским и разбирающиеся в сложной современной технике — очень нужны сейчас, например, в Ленинградской области, довольно быстро развивающейся. Но шансов переехать туда и начать зарабатывать больше у него нет: он намертво привязан своей ипотекой к Томску.
Отсутствие межрегиональной мобильности ограничивает распределение рабочей силы наиболее эффективным образом. В России лишь шесть человек из тысячи в год переезжают из региона в регион. В США этот показатель в четыре раза выше. Как показал в своем исследовании ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев, именно проблемы с недвижимостью и административные барьеры (у молодой семьи, например, гораздо меньше шансов на новом месте отдать ребенка в детский сад без постоянной прописки) загоняют российские семьи в «ловушку бедности» — когда уезжать надо, но ехать не на что.
После кризиса правительство приняло программу содействия трудовой миграции: на оплату переезда и компенсацию стоимости аренды жилья на новом месте в течение первых трех месяцев выделили 800 млн рублей. Но пока этой программой воспользовались лишь 9 тыс. человек — в действительно привлекательных регионах за те деньги, которые предусмотрены государством, жилье не снимешь.
Во-вторых, работодатель не против улучшений нашей жизни, но пока это нерентабельно. Проблема в том, что у владельцев завода тоже нет уверенности в завтрашнем дне, а социальные гарантии — это долгосрочные вложения.

— А что будет с твоей ипотекой, если с тобой на заводе произойдет несчастный случай?

— Для этого есть страховка, — тут Владимир почему-то становится улыбчивым, как немцы, — так что по этому поводу не переживай. Случись что, мою ипотеку будет оплачивать страховая.

Влюбленность Владимира в свой завод — это не попытка его пиара. Представьте себе игрока, который поставил всю свою жизнь на зеро. Что ему остается делать? Только верить.

Уже на выходе он останавливается и говорит:

— Если честно, то мне очень повезло. Миллионы людей могли бы мне позавидовать.

При участии Виктора Дятликовича, Марии Ишутиной.