*4459. Мои речи

[Андрей Вышинский]

http://istmat.info/node/31273
Дело "Гукон"
Реквизиты
Тема:
НЭП
Направление:
Суды и правоохранительные органы
Тип документа:
Судебные и следственные материалы
Государство:
СССР
Датировка:
1923
Метки:
Вышинский
Источник:
А.Я. Вышинский. Судебные речи. Госюриздат, 1955 Стр. 3-45

Дело «Гукон»1

Громадное бедствие, обрушившееся на Советскую республику в 1921 году, вызванное неурожаем в Поволжье и на Юго-Востоке, внесло полное расстройство в хозяйственную жизнь многомиллионного крестьянства в этих краях. При первых тревожных сведениях о бедствии на Волге Рабоче-крестьянское правительство стало принимать необходимые меры как по спасению людей от голода, так и по сохранению скота от неминуемой гибели за отсутствием подножного корма в пораженном неурожаем крае. При ВЦИК была организована Центральная Комиссия помощи голодающим (ЦК Помгол). 26 июня 1921 г. была организована при ЦК Помгол так называемая «Секция по спасению животноводства».

Главная задача, которую себе ставила секция, состояла в вывозе скота из голодных губерний, примерно, в количестве 40 000 голов и распределении его между губземотделами благополучных по урожаю губерний, а также заготовка фуража для прокормления эвакуируемых лошадей в пути и остающегося на месте скота. На это дело было ассигновано 132 миллиарда рублей (в денежных знаках того времени). Выполнено было, однако, только 14 % задания, вывезено всего 9 % скота, а фуража заготовлено было лишь около одного миллиона пудов.

Привлеченные к этому делу «работники», вместо того, чтобы отдать свои силы на выполнение этой ответственной и настоятельной задачи, вместо помощи голодающему населению и гибнущему скоту, занялись собственным обогащением и спекуляцией. Получив вышеуказанные средства, они их пустили в оборот в личных выгодах: скупали племенных лошадей для себя и пускали их на бега; используя свое положение уполномоченных ВЦИК, отбирали в совхозах лучший скот, совершали всякого рода торговые операции в личных интересах, делали в собственную пользу незаконные отчисления и попутно совершали фиктивные сделки, действуя путем взяток и подкупа.

В своей деятельности часть преступников исходила из предположения, что обрушившееся на Советскую республику бедствие, возможно, или сокрушит советскую власть, или заставит ее восстановить частную собственность на недвижимое имущество. Именно исходя из этого они пытались концентрировать в захваченных ими совхозах лучший скот и даже скупать дома и имения. Среди этих работников Топильский (управляющий делами секции) устроил на своей квартире неофициальное собрание уполномоченных, на котором потребовал в свою пользу соответствующих процентных отчислений от получаемых уполномоченными отчислений на «организационные расходы» из отпускаемых им операционных сумм.

Являясь негласным пайщиком частного предприятия — товарищества «Оптовик», — Топильский дал распоряжение уполномоченному Тимашкевичу сдать на 12 млрд. руб. на комиссионных началах принадлежащую секции мануфактуру, за что получил вместе с Тимашкевичем с «Оптовика» 6 млрд. руб.2.

Топильский купил национализированный дом № 14 по Мясницкой ул. и другой дом у Михайловых и в январе 1922 года национализированное имение «Клусово» в Волоколамском уезде Московской губернии, составив при содействии Торсуева, бывшего нотариуса, соответствующие запродажные на произведенные им покупки, датировал их 1917 годом, т. е. совершил преступление, предусмотренное ст. 189 УК (ред. 1922 г.)3. Кроме того, он оклеветал председателя секции Позигуна, оговорив его и приписав ему соучастие во всех своих преступлениях по секции.

Рождественский — помощник начальника конного фонда — содействовал Топильскому в получении высокоплеменных лошадей и сам получил их, для чего специально ездил в Симбирскую губернию, где дал задание уполномоченному Теплову купить и доставить их в Москву.

За содействие Топильскому и Ширяеву в получении лошадей Рождественский получил лошадь; в целях вымогательства взятки уничтожил выданный ранее уполномоченному Наркомпрода мандат на Симбирскую губернию и выдал мандат на покупку лошадей в г. Тверь, где лошадей не было.

Теплов — уполномоченный секции по Симбирской губернии — выдал Топильскому 400 млн. руб. в форме отчислений, пользуясь своим служебным положением, присвоил государственных лошадей, пуская их на бега, злостно оклеветал Позигуна в получении незаконных отчислений, а также следователя ГПУ, выдал от имени секции разрешение частным контрагентам на провоз лошадей из Симбирска в Москву, снабдив их фиктивной распиской на право собственности на этих лошадей.

Ширяев — уполномоченный секции по Саратовской губернии — совместно с уполномоченным Лукьяненко заключил с Вогуленко договор на поставку 50 тыс. пудов сена по 28 тыс. руб. за пуд, платя ему в действительности по 17 тыс. руб., организовал, пользуясь своим должностным положением, товарищество «Племскот», в состав которого ввел своего брата, и заключил с этим товариществом с явным ущербом для государства договор на передачу товариществу до 1 декабря 1927 г. более 5 тыс. голов скота и части фуража, но не достиг, по не зависяшим от него обстоятельствам, указанной цели н, наконец, пользуясь своим положением, приобрел на государственные средства лошадей для себя.

Тимашкевич — уполномоченный секции, — получив задание обменять сахар на мануфактуру, вошел в соглашение с Богородско-Щелковским трестом и за эту операцию удержал в личную пользу 29 ящиков ниток, которые продал за 2 млрд. руб., и, наконец, получил с «Оптовика» 1381 млн. руб. за поручение последнему произвести операции с мануфактурой.

Зверев — пайщик частного предприятия т-ва «Оптовик» — дал Топильскому и Тимашкевичу взятку в размере 6 млрд. руб. за получение на комиссию мануфактуры и других предметов, совершил мошенническую сделку в пользу Топильского при покупке национализированных двух домов и имения.

Лаврухин — уполномоченный секции — отчислил в пользу Топильского 800 млн. руб. под фиктивную расписку на фураж.

Рунов — инспектор РКИ при Гуконе — получил взятку в 6 млн. руб. от уполномоченного Наркомпрода Бендера за содействие в получении разрешения на покупку лошадей в Симбирской губернии.

Торсуев — бывший нотариус — незаконно составил запродажную в пользу Топильского на два дома и одно имение, которые были национализированы, датировав ее 1917 годом.

Михайлов Алексей — в 1921 году продал Топильскому бывший свой, ныне национализированный, дом № 14 по Мясницкой ул., составив запродажную 1917 годом.

Вогуленко — составил поддельный договор с уполномоченным Шулевым на поставку сена по 28 тыс. руб. за пуд, хотя в действительности получал по 17 тыс. руб.

Мишель — зам. председателя Центральной контрольно-разгрузочной фронтовой комиссии — пытался при помощи противозаконных махинаций присвоить себе лошадей, принадлежащих государству, используя при этом также свое служебное положение пом. начальника Гукона.

Михайлов Г. Ф. — московский домовладелец — был причастен к незаконной продаже его братом обвиняемым А. Ф. Михайловым национализированного дома в Москве.

Сушкин и Янковский — были привлечены к суду за соучастие в преступлениях, совершенных обвиняемыми Руновым и Бендером.

Дело это рассматривалось 25 мая — 7 июня 1923 г. судебной коллегией Верховного суда РСФСР.

* * *

Товарищи судьи! Перед тем, как закончить судебное следствие, Верховный суд постановил ввиду ясности дела отказаться от допроса оставшихся недопрошенными свидетелей. Это в значительной степени облегчает задачу сторон и, в частности, мою как государственного обвинителя. Если дело достаточно ясно и если суд ввиду этой ясности считает себя вправе отказаться от допроса ряда свидетелей, то, очевидно, те многие дни, которые нам пришлось здесь провести над изучением этого тяжелого дела, не пропали для нас бесследно. Задача моя в силу этого значительно облегчается.

И тем не менее задача эта достаточно тяжела, как тяжелы, а порой даже кошмарны те воспоминания, которые возбудил в нашем сознании этот процесс, явившийся отзвуком постигшего нашу республику два года тому назад страшного бедствия.

Это бедствие поразило сотни тысяч крестьянских хозяйств, поставленных под угрозу разорения, и миллионы людей, поставленных лицом к лицу с голодной смертью. Вся страна тогда поднялась на борьбу с этим страшным врагом — с недородом, занесшим свою костлявую руку над людьми и полями, выжженными безжалостным солнцем. Это был страшный бой, и страна наша, страна рабочих и крестьян, хозяев молодой республики победила. Голод был сломлен.

Миллионы наших братьев были спасены.

Сила организованности и братской солидарности сломила силу смерти, восторжествовала над ней. Но раны, нанесенные этим бедствием нашей стране, кровоточили; требовалась длительная и упорная работа по ликвидации последствий недорода, сильно пошатнувшего благосостояние крестьянского хозяйства. Ведь убыль одних только лошадей достигла громадных размеров. В ряде губерний считается от 60 до 70 % этой гибели. Астраханская, Самарская, Саратовская, Уральская и целый ряд других губерний дали приблизительно тот же самый процент гибели лошадей. Для восстановления крестьянских хозяйств только в одной Саратовской губернии нужно 22 тысячи голов. Чтобы удовлетворить нужды пострадавших от недорода хозяйств Татарской республики, нужно приблизительно 65 500 лошадей, а это составляет значительный процент всего конского поголовья республики. В Челябинской губернии гибель скота достигла тех же самых размеров.

Вот почему созданная ВЦИК комиссия помощи голодающим не могла не поставить перед собой в качестве одной из важнейших и первоочереднейших своих задач заботу о восстановлении конского поголовья. В этих целях при комиссии помощи голодающим была организована секция по спасению животноводства. Тогда же, а именно 28 июля 1921 года, была организована и так называемая чрезвычайная комиссия по эвакуации и закупке скота в голодающих губерниях Поволжья. Эта комиссия чрезвычайная, ей дается исключительное задание. Я не думаю, что было бы преувеличением сказать, что то задание, которое стояло перед чрезвычайной комиссией по закупке и эвакуации скота из голодающих губерний Поволжья, было нисколько не менее ответственным, чем основная задача, стоявшая перед ЦК помощи голодающим Составлен был план вывоза в трехмесячный срок 40 тысяч голов скота, отпущены были деньги.

Все, кто могли, должны были прийти и пришли на помощь для решения этой задачи: НКПС, НКВод, НКЗ, все сосредоточили на ней свое основное внимание — одни вагонами, другие фуражом и зерном, но каждый стремился, отвечая требованиям дня, помочь чрезвычайной комиссии в осуществлении возложенной на нее великой миссии.

Нужно было собрать аппарат, нужно было организовать людей. Подсудимый Топильский здесь говорил: «Не купцы нужны были, не торговцы нужны были, нужны были организаторы». Этих организаторов должна была найти и нашла чрезвычайная комиссия по спасению животноводства в нашей республике. И был организован аппарат силами лиц, стоящих во главе этой комиссии: подсудимым Топильским и подсудимым Позигуном организуется аппарат… Но что это за «аппарат»? Это не советский аппарат, а слетевшееся на наживу воронье. «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: ворон, где б нам пообедать…». Вот как организовывался аппарат спасения животноводства в республике. Вороны слетелись, и каждый думает о том, где бы пообедать… Один за другим сюда слетаются эти черные вороны, — больше того, хищники, стервятники.

Посмотрите, как составлялся этот аппарат, как подбирался этот аппарат. Вот Теплов, уполномоченный по Симбирской губернии Кто он такой? В 45 лет он записался в коммунистическую партию, а до того он был арендатором виноградного сада, маленьким виноградным помещиком и управляющим рыбными промыслами. Ничего общего с пролетарской средой он, конечно, не имел и, пролезши в партию, остался таким же хозяйчиком, как был и до того. Я вернусь потом к подробной характеристике Теплова и остальных подсудимых. Сейчас я называю их, чтобы показать, как сколотился и из кого составлялся этот аппарат, которому была поручена величайшая в истории по ответственности задача.

Вот Ширяев, эсер, максималист, прошедший тюрьму, побывавший в 1918 году на фронте, куда он ездил якобы в целях борьбы с меньшевиками и правыми эсерами, и кончивший лошадиным барышничеством, в котором он сам сознался. Он из этой же вороньей породы и прилетел сюда потому, что здесь можно было лошадку купить, можно было на людском горе заработать. Или Тимашкевич, этот шоколадный кавалер, который, идя к следователю, не забывал по дороге зайти к его супруге, которая его когда-то пожалела и обедом перед арестом угостила, правда, очень скромным обедом из вареной картошки, хотя с бокалом вина, вероятно случайно оказавшегося в буфете. Этот «шоколадный человек», что он общего имеет с общественными задачами, стоявшими перед комиссией, как он мог вести свою работу иначе, чем он ее вел, окунувшись с головой в знаменитые операции с мануфактурой, в результате которых он присвоил 29 ящиков ниток? Или Рождественский, заместитель начальника конного фонда, которого здесь очень хорошо аттестовали в своих показаниях другие подсудимые, ездивший, как оказалось, в Симбирскую губернию для того, чтобы высмотреть себе лошадку, и присмотревший прекрасную «Арагву».

Вот еще одна «общественная» фигура, тоже прошедшая перед судом. Это — Лаврухин, человек с большим прошлым и с известным в буржуазных кругах именем, один из тех, которые когда-то претендовали быть представителями русского общества, будучи, в действительности, лишь представителями кадетско-народнической интеллигенции. Вы видели, как вчера он беспомощно путался в этих «лошадиных» объяснениях по поводу несчастной расписки на 800 миллионов рублей, как маленький школьник, пойманный на очень дурной проказе. Топильский говорил, что, подбирая аппарат, он людей приглашал из «общества», общественных деятелей, людей, всем известных или с солидными партийными рекомендациями. Очень может быть, что у друзей Топильского была не одна, а даже несколько рекомендаций, но это нисколько не меняет того безобразного, преступного положения, которое характеризует это дело. Мы знаем, как это воронье умело обскакать самого авторитетного человека, так обскакать и обвести вокруг пальца, что только диву даешься. Общественные деятели, которых набирал Топильский: Ширяев, Теплов, Тимашкевич, Рождественский, — барышники, которые как будто совсем забыли, в какое время они работали, какие задачи стояли перед ними, куда они были посланы. Перед ними стояли великие и благородные задачи. Но они пришли на это дело не во имя этих задач, а как крестоносцы средневековья, чтобы пограбить и потешить свою плоть.

Они пришли на это дело как стяжатели для барыша, для личных выгод. На голоде, болезнях, смерти и разрушении они «зарабатывали», уводя в свои конюшни из голодного Поволжья по статному жеребцу, а то и по два. Это не общественные деятели, как их торжественно называл Топильский, а организованная шайка, как более метко и правильно охарактеризовал эту компанию Бендер. Итак, аппарат организован, люди подобраны. Пойдем дальше. Нужно установить условия работы, выработать организационные формы. И вот начинается выработка организационных форм. Посмотрим, в чем заключалась эта выработка организационных форм и что это были за формы. Я прошу вас припомнить показания подсудимого Топильского, откровенно рассказывавшего, как собирались компетентные в «сих делах» люди, «специалисты» по взяткам, и обсуждали, как лучше и безопаснее повести это «дело». Он вам говорил о семнадцати учреждениях, через которые должны были проходить всякие разрешения, какая в этих учреждениях была волокита, как нужно было преодолевать эту волокиту и добиваться благоприятных «заключений», смазывая, ублажая, проталкивая, воздействуя, так Что никак нельзя было обойтись без «накладных расходов».

Топильский пытался нас здесь уверить, что именно он и его «общественные деятели» решили строго-настрого на путь взяточничества не становиться, никого не «смазывать», а вести работу честно, без этих «накладных» расходов. Он говорил об этом так убедительно, что нельзя было бы ему не поверить, если бы не выступил здесь подсудимый Лаврухин, испортивший всю музыку. Лаврухин подтвердил, что «специалистов» по проталкиванию грузов и по взяткам они вызывали и выслушивали именно для того, чтобы узнать, как и им, подсудимым, приобщиться к этой системе, как, с какого конца начать им свою «плодотворную» деятельность. Лаврухин подтвердил, что на этих сборищах обсуждался вопрос, кому давать, сколько давать, как давать.

Таким образом, основным организационным вопросом, который стоял на этих совещаниях уполномоченных вместе с управделами Топильским, был вопрос об организации взяточничества. Все последующие показания ряда подсудимых и самого Топильского в течение всего предварительного следствия, за исключением последнего, «предсмертного», письма, все говорят о том, что основное внимание подсудимых было направлено раньше всего именно в эту сторону, — нужно было взять с уполномоченных 15 % организационных. Вопрос так и решился: установить 15 % организационных отчислений в пользу так называемого «Центра». Я не буду сейчас расшифровывать, что скрывалось под этим «Центром», скажу лишь, что центральной фигурой в этом «Центре» был Топильский, который организовал эти отчисления, который их получал и который ими распоряжался так, как он хотел или считал необходимым. Я готов допустить, что часть этих расходов действительно шла на оплату всяких мелких услуг всякого рода мелких технических работников, но только часть. А остальные деньги куда шли, а громадная масса этих отчислений куда девалась, а какое влияние это оказывало вообще на всю работу, на всех работников? Вот вопрос, от которого отвертеться никак нельзя и который нужно разрешить со всей точностью.

Топильский показывал неоднократно, и это совпадает с показаниями ряда и других подсудимых, что в эти отчисления вошли у него и полтора миллиарда рублей, полученных им с уполномоченного Лукьяненко, и 800 млн. руб., полученных с уполномоченного Лаврухина, и 400 млн. руб., полученных с уполномоченного Теплова, и 700 млн. руб., полученных с уполномоченного Ширяева. Он сказал о том, о чем он никак не мог, по его словам, умолчать, — сколько он получал и от кого. Что он скрыл и о чем он не сказал, остается известным только ему. Но это он сказал, и я готов поверить в этом Топильскому полностью. Лаврухинские 800 млн. рублей — это факт.

Правда, Лукьяненко нет, и проверить через него показание Топильского мы не можем. Но Лаврухин здесь, и он подтверждает, что 800 млн. руб. им были, действительно, Топильскому переданы.

Хотя Лаврухин на предварительном следствии несколько раз менял свои показания по этому вопросу, в конце концов он все же должен был признать, что он действительно послал эти деньги в распоряжение Топильского через Зуева. Лаврухин отчислил 800 млн. руб., Топильский получил 800 млн. руб. Это надо считать твердо установленным. Теплов рассказывает, что он раз отчислил в пользу «Центра» 240 млн. руб., другой раз отчислил 200 млн. руб. и третий раз — 400 млн. руб. Отчисляли, перечисляли на чужой счет, а 150 млн. руб. заплатили секретарю комиссии по спасению животноводства. Вот тетрадь № 4, о которой сегодня шла речь. В ней сказано, что уполномоченному Ширяеву действительно было предложено за подписями Топильского и Позигуна перечислить 480 млн. руб. уполномоченному Лукьяненко. Характерно, что в деле нет расписки в получении этих денег, а есть лишь справка о том, что деньги эти якобы были выданы Дьяконовой. Возникает вопрос, действительно ли Дьяконова их получила? В деле нет никаких решительно подтверждений этого.

Я считаю, что запись на Дьяконову была сделана фиктивно, ибо Дьяконова получение денег отрицает, расписки ее нет, а есть какая-то весьма странная «справка»…

Можно считать установленным, что 610 млн. руб. от Ширяева были также получены «Центром», т. е. Топильским.

Топильский это отрицает. Но его отрицание — простое, голое отрицание — неубедительно и бездоказательно. Все обстоятельства дела говорят против Топильского, говорят, что отчисления производились и Лаврухиным, и Лукьяненко, и Тепловым, и Ширяевым.

Важно отметить, что, не надеясь на успех своей тактики отрицания, Топильский выдвигает версию о своей психической болезни. Эта версия появилась 21 мая 1923 года, в тот самый день, когда обвиняемые получили повестки с вызовом их в суд.

Тогда, товарищи судьи, впервые в судебной коллегии появилось заявление жены подсудимого Топильского, в котором она пишет, что Топильский уже десять лет болен страшной болезнью и что на почве этой болезни у него произошло расстройство умственных способностей. Это заявление было подано именно в тот момент, когда никакого иного способа оттянуть это дело не было, когда никакого пути для того, чтобы уйти от суда, не осталось. Вы наблюдали этого человека в течение всего процесса и вы могли убедиться, что умственные способности у него в порядке, что он давал объяснения по делу вполне логично. А если логика ему не помогла, то это потому, что против него стоял враг, который страшнее всяких врагов, против него стояла правда, и в борьбе с правдой он терпел поражения и падал пораженным.

Возвращаюсь к существу дела.

Итак, организационный вопрос решили. Собрали людей, в достаточной степени объяснились, обеспечили себе возможность получения денежных средств на всякие случайные обстоятельства и деловые расходы — деловые расходы, несомненно, у них в некоторой части были — и приступили к работе. Но куда у них оказалась направленной главная мысль? Мысль работала у них, по моему глубочайшему убеждению, в сторону удовлетворения личных корыстных интересов. Их отношение к делу можно охарактеризовать только так — стремление к наживе, к удовлетворению личных интересов.

Вместо того чтобы спасать голодающих, спасать гибнущее хозяйство, эти господа все свое внимание сосредоточили на одном — на наживе.

Один мечтает о приобретении для себя лошади и больше ни о чем и думать не хочет. Другой мечтает о племенной корове и т. д. и т. п. Основная руководящая идея у них — не спасение гибнущих, не локализация этого ужасного бедствия, а удовлетворение личных вкусов и личных желаний — точь-в-точь как в буржуазном обществе, где танцуют и флиртуют «в пользу бедных», где устраиваются благотворительные вечера и маскарады в пользу «недостаточных» студентов, спасения утопающих, погоревших, пострадавших от землетрясения, — от чего угодно, лишь бы под этим предлогом можно было весело и с личной выгодой для себя провести время.

Подсудимые построили всю свою «работу» на стремлении всячески использовать в своих корыстных интересах и государственные средства, отпущенные на борьбу с этим бедствием, и весь созданный в целях этой борьбы аппарат.

На этой почве выросло так называемое Юго-восточное общество. Что такое Юго-восточное общество? В Юго-восточном обществе произошло скрещение нескольких тенденций. В Юго-восточном обществе раньше всего наметилась и достаточно резко выявилась именно эта старая буржуазная, частнособственническая тенденция — на почве борьбы с общественным бедствием найти средства и за счет отпущенных для этой борьбы средств создать частные предприятия. В Юго-восточном обществе эта тенденция проявилась очень резко и отчетливо. Но тут имеется и другая тенденция, не формулированная ни в одном уставе — ни Юго-восточного общества, ни общества преступников, сидящих здесь на скамье подсудимых, — тенденция, которая носит достаточно отчетливый политический, антисоветский, контрреволюционный характер. Эта тенденция — от эсеровщины, которой заражен ряд подсудимых.

Подсудимый Торсуев прекрасно вскрыл эту тенденцию, когда давал нам объяснения о причинах, по которым Топильский занимался скупкой больших и малых домов, принадлежащих, кстати сказать, Московскому Совету. Из этих объяснений явствовало, что одной из сил или пружин, толкавших Топильского на скупку домов, было убеждение, что дни советской власти сочтены, что советская власть задыхается от голода. Разруха сожрет ее. Она недолговечна, и если она устоит как советская власть, то во всяком случае она должна будет сделать такие уступки частному капитализму, которые уничтожат самую сущность советской власти как власти рабоче-крестьянской, ликвидировавшей частную собственность на землю, на фабрики, на дома. И вот с этой затаенной мечтой Топильский решает с Зверевым, а Зверев с Михайловым — начать скупку домов. Вот эта контрреволюционная тенденция, надежда на то, что власть советская рухнет, а они — эти новые помещики, новые домовладельцы — останутся и будут богатыми и счастливыми, эта тенденция в очень сильной степени проявлялась и у Топильского, и у организованного по инициативе Топильского так называемого Юго-восточного общества.

Ведь разве не странно, что в то самое время, когда Топильский в надежде на скорое и якобы неизбежное крушение советской власти начинает скупать дома, он рассылает уполномоченных и дает им задания наполнять лучшие совхозы лучшим племенным скотом, набивать склады лучшим продовольствием и фуражом и ждать до весны, когда по расчетам Топильского и его друзей должна рухнуть советская власть. Томительное ожидание, сладостное, но несбыточное мечтание… Вот в этом сладостном контрреволюционном ожидании и пребывали уполномоченные Теплов, Ширяев, Лаврухин: один в Симбирской губернии, другой — в Саратовской, третий — в Самарской. Подсудимый Теплов здесь рассказывал, что ему, как коммунисту, это стало казаться подозрительным, и он решил ничего не предпринимать по плану Топильского. Хорошо решил, что и говорить. Но это не помешало да и не могло помешать «уполномоченным» Топильского разворачивать свою работу вовсю, хотя кое у кого и закрадывались сомнения в том, выйдет ли что-нибудь из этой затеи. Подсудимый Лаврухин даже пришел на одно совещание, чтобы отказаться от участия в этом обществе. Он сказал: «Я не верю, это одни разговорчики». Но разговорчики это или нет, а совхозы стали передаваться секции.

Защита несколько раз подчеркивала в течение судебного следствия это обстоятельство, стараясь доказать, что раз совхозы передавались секции, то, следовательно, здесь нет ничего преступного. Увы! Я напомню показания свидетеля Горового, который по аналогичному поводу справедливо заметил: «Пути контрреволюции неисповедимы». Да, можно брать совхозы от имени секции и передавать их секции, а потом обернуть эти совхозы против республики. Как это делается? Контрреволюция действует самыми разнообразными способами, порой чрезвычайно хитрыми и изощренными. В данном случае вся задача заключалась в том, чтобы стянуть племенной скот в совхозы, превратить их по существу в частно-капиталистические предприятия и подготовить передачу их капиталистам тотчас же по реставрации капитализма.

А пока что — легкая нажива на трудном деле, мелкие и крупные жульнические делишки, стяжательство, корысть, прикрываемые высокими словами о помощи…

Перехожу к характеристике отдельных подсудимых, и раньше всего к характеристике подсудимого Топильского.

В своих объяснениях Топильский пытался дать собственный портрет, что, однако, ему решительно не удалось. Он здесь хотел нас убедить, что к этому ответственному и тяжелому делу борьбы с засухой в Поволжье и с голодом он подошел совершенно бескорыстно. Вы помните, товарищи судьи, как он говорил об этой бескорыстности: «Когда я увидел, — сказал он, — какая масса препятствий стоит на моем пути, тогда я загорелся желанием победить все эти препятствия. Позигун говорил, чтобы я не боролся, что ничего не выйдет, а я говорю: сделаю это, преодолею эти препятствия, налажу, нужно победить, потому что это нужно республике, крестьянству». Топильский говорил с дрожью в голосе, со слезой, так что можно было бы, при отсутствии достаточного опыта, впасть в ошибку и поверить в его искренность. Эта задача ему плохо удалась.

Я бы хотел обратить ваше внимание, товарищи судьи, не на слова, не на саморекламу, хотя и с этой стороны наш следственный материал отличается достаточной убедительностью. Вспомним хотя бы показания Ляшока, который говорил о том, что Топильский работал исключительно во имя личных интересов. Топильский — подлинный эсеровский кооператор, со всеми присущими этой категории людей привычками и особенностями. Топильский нашел «безработного» Зверева и приспособил его для исполнения «особых поручений». Зверева Топильский приспособил для скупки… английских фунтов и вообще золота. Потом он поручил ему найти квартиру. Вместо квартиры Зверев нашел целый дом, да не один, а два. При помощи этого же Зверева Топильский нашел имение Клусово, бывшее Сипягино. Через Зверева покупаются и продаются шедевры живописи, картины лучших мастеров искусства.

Характерно, что, рассказывая об этих операциях, Топильский и тут стал в позу, заявив, что он покупал картины только из любви к искусству, что эта страсть к искусству и погубила его.

Но пришел час допроса Зверева, этого прозаика, а не романтика, какого здесь разыгрывал Топильский, и одним словом Зверев разбил весь романтизм Топильского. Оказывается, покупая картины, Топильский звал экспертов, выяснял ценность каждой картины не с точки зрения художественных достоинств этого произведения, а лишь с точки зрения ее стоимости. Топильский действовал как скупщик ценностей, а не как ценитель искусства, как любитель живописи, останавливающийся в изумлении перед полотном неизвестного, быть может, живописца, проникающего в самую душу и сердце, захватывающего красотой красок и великолепием творческой кисти. Нет, Топильский действовал не так. Ему не важно было, как сильно и прекрасно блещет на полотне кисть неизвестного художника, ему важно было, сколько стоит эта картина и за сколько эту картину можно потом продать.

Топильский действовал не как меценат, а как настоящий маклак.

Подсудимый Зверев говорил про Топильского: «Он вообще поставил себе задачу свои деньги превратить в реальные ценности, в картины, в фунты стерлингов». На сколько же он этих картин купил? На 75 тысяч рублей золотом, и создал себе таким образом действительно реальные ценности.

Но это не единственная страсть Топильского — дома, картины, золото; есть еще и лошади. И было бы странно, конечно, быть в секции по «спасению» животноводства и не загореться страстью к лошадям. В этом отношении Топильский не отстал от Теплова, Ширяева, Рождественского. Топильский посылает Рождественского в Симбирск со специальной задачей купить 7–8 лошадей. Появляются «Кристалл», «Ушла», «Кривак», «Потоп» и еще другие. На какие деньги покупались эти лошади? Топильский говорит — на собственные. Мы не знаем происхождения этих «собственных» денег. На предварительном следствии Топильский сказал, что эти деньги, 3 тысячи фунтов стерлингов, привезены им из-за границы. Но он вскоре сдал свои позиции. Живым опровержением этой его версии оказался Зверев, показавший, что он, Зверев, покупал для Топильского фунты стерлингов и что, таким образом, Топильский никаких фунтов стерлингов из-за границы не привозил.

[Андрей Вышинский]

Мы не знаем сейчас, откуда Топильский брал деньги, чтобы покупать в Симбирске лошадей, но мы зато знаём, что нам рассказывали об операциях Топильского, с одной стороны, Рождественский, а с другой — Теплов. Рождественский приехал и заявил Теплову, что нужно купить лошадей, и притом лучших лошадей, а когда Теплов возражал, что у них нет на это средств, Рождественский сказал: «Покупай, в Москве разочтемся», а потом оказалось, что закупка была произведена на казенные деньги. Если бы даже эта закупка была произведена и не на казенные деньги, а на так называемые «собственные» деньги Топильского, то нет основания сомневаться в том, что эти «собственные» деньги — тоже казенные деньги.

Товарищи судьи, очень характерно показание человека, о котором здесь Топильский дал прекрасный отзыв, — это показание Чиглинцева. Топильский сказал, что это — благороднейший человек, который ни одного слова неправды сказать не может. Я готов поверить подсудимому Топильскому и с таким же доверием отнестись к показаниям Чиглинцева, как и он. А для того, чтобы личность Топильского, этого нового «приобретателя», этого нового Чичикова, показать вам в наиболее ярком свете, я бы хотел огласить несколько строк из показаний этого благороднейшего, по отзывам Топильского, человека и его друга — Чиглинцева.

Вот что говорит Чиглинцев: «Топильский очень часто передавал мне на время большие денежные суммы. Был случай, когда он мне передал около трех миллиардов рублей, приблизительно в феврале месяце, и в последнее время, до ареста Топильского, было передано до 150 млн. рублей. Звереву по распоряжению Топильского, мною неоднократно передавались большие денежные суммы, около десяти раз: раз около двух миллиардов и несколько раз более мелкие суммы. Воробьеву также давал денежные суммы несколько раз, до одного миллиарда рублей. И еще Топильский мне давал около трех фунтов и 1600 руб. золотыми монетами царской чеканки». И Чиглинцев добавляет: «Из этого золота часть была передана Звереву… Затем были монеты золотые и серебряные, которые лежали в сарае в мешках под прилавком».

Вот что говорит Чиглинцев, этот «благороднейший человек», один из этих «спасителей» отечества: идут спасать голодающих, а у самих в сарае, под прилавком, мешочки какие-то, не то с золотыми, не то с серебряными деньгами…

Характерен состав посредников, которые окружили Топильского. У Топильского был счастливый шурин Воробьев, счастливый потому, что он был шурин Топильского. Этот шурин имел лошадь «Киенчем», которая, как и «Психея», принадлежала Топильскому. Как она попала от Воробьева к Топильскому? Оказывается, Воробьев получил эту лошадь из Семеновской артели, а Семеновская артель откуда получила? Из Очаковской. А Очаковская откуда? Из Ново-Буяновского завода. А завод этот — государственный. А лошадь чья? Топильский говорит: «Моя, подаренная мне Воробьевым». Интересная система с государственного завода на один хуторочек, с одного хуторочка на другой хуторочек; оттуда к шурину, а от шурина к себе. Вот одна из иллюстраций «работы» Топильского.

Я не буду отнимать у суда времени перечислением всех подобных фактов. Достаточно этой иллюстрации, которая вместе с показаниями Чиглинцева, мне кажется, полностью разоблачает Топильского. Я убежденно говорю о Топильском как о человеке, который пошел в секцию по спасению животноводства не для того, чтобы спасать животноводство, а для того, чтобы обделывать свои личные делишки, чтобы склевать то, что попадало под его клюв в это тяжелое время.

Мы не можем, конечно, забыть историю закупки лошадей для Главсахара. Главсахар дал за этих лошадей 100 пудов сахара. В это время Теплов телеграфирует из Симбирска: дайте денег. И здесь, на суде, выяснилось, что действительно была острая нужда в деньгах.

Теплов даже признал, что если бы денежные средства были своевременно ему присланы, он несомненно больше сделал бы для спасения скота в Поволжье, чем он сделал на самом деле. Казалось бы, чего проще: деньги, вырученные за сахар, перевести на заготовку фуража и бросить фураж, куда нужно. Может быть, это и было бы выгодно для дела, но не выгодно для Топильских. И вот сахар обменивается на мануфактуру, а мануфактура продается в течение полутора месяцев, время уходит, да и комбинация в конце концов оказывается невыгодной для государства, зато очень выгодной для тех, кто эту комбинацию проводил.

Допрошенные здесь Тимашкевич и Топильский дали по этому поводу одинаковые показания, утверждая, что замысел был таков: мануфактуру, которая должна была быть проданной за 181/2 млрд. рублей, провести по отчету проданной лишь за 14 млрд., а 41/2 млрд. обратить в свою пользу.

Вот эта мануфактурная эпопея, как нам здесь доказывали это с книгами в руках. Мануфактура эта была продана за 11 600 млн. рублей.

Тимашкевич заработал солидно, ибо он мимоходом и нечаянным образом задержал в своих карманах 29 ящиков ниток, которые стоили 2 млрд. рублей, — в те времена эта сумма была достаточная. Топильский получил без расписки, а Зверев не провел по книгам 1800 млн. руб. наличными деньгами — сумма тогда тоже большая — и товаром на 4 млрд. руб. Топильский сам утверждает, что у «Оптовика» он взял 6–61/2 млрд. руб. Он сам помог вам разгадать, как исчисляются эти 61/2 млрд. руб., рассказав, что в счет этих 61/2 млрд. руб. он получил 2000 аршин по 2 млн. за аршин. Но вместе с тем он утверждал, что дал 4 млрд., а Зверев утверждал, что он получил 1800 млн. Тут маленькое расхождение с другими показаниями. Но Кузнецов помог установить истину: оказалось, что Тимашкевич прикарманил тайком от Топильского, а Топильский утаил от Тимашкевича, что он сам забрал 21/2 млрд. руб.

История с мануфактурой совершенно ясна. Мануфактура была сдана «Оптовику». Но что это за «Оптовик»? Этот «Оптовик» состоял из четырех лиц: полумертвого старика Михайлова, Зверева, состоявшего на побегушках у Топильского, Воробьева шурина Топильского и четвертого человечка — Стрижева, который исполнял обязанность бухгалтера, хотя при допросе Зверев сказал, что бухгалтерии никакой там не было. Вот и все это «общество».

Как работал этот «Оптовик»? Работал «Оптовик» на мануфактуре, которую дал ему Топильский. Вполне понятно, что Топильский должен был что-то за это получить, и ему действительно была отчислена некая сумма. Это нашло отражение и в их книгах, хотя эти книги — филькина грамота. Сам Зверев признал, что хотя эти книги не были составлены за один присест, но они были переписаны за один присест. Переписывались книги в спешке, вследствие чего переписчики забыли на левой стороне написать «11 марта 1923 г.», и оказалось, что на левой стороне заприходована мануфактура в апреле, а на правой — продана мануфактура в марте. Если допустить, что в этой филькиной грамоте отразилась до некоторой степени правда, коммерческая истина, и эти две тысячи аршин Топильского вошли в счета на 11 600 млн., то все-таки 1800 млн. остаются тем подарком который преподнес этот «Оптовик» инициатору и, так сказать; вдохновителю своему, своей главной опоре и кормильцу своему, тому же самому Топильскому.

Я знаю, что защита может мне возразить: «Странное положение, — вы говорите, что «Оптовик» это — Топильский, а, с другой стороны, обвиняете Топильского в получении взятки, а Зверева в том, что он, как ответственное лицо, дал Топильскому взятку, выходит, что Топильский дал сам себе взятку».

В действительности тут противоречия нет. Зверев «работал» на деньги и товаром Топильского и из своей доли отрывал кусочек Топильскому, чтобы Топильский и впредь давал ему возможность так «работать». Это, конечно, не взятка в формально-юридическом смысле этого слова, и я во взяточничестве Топильского и не обвиняю, но это один из элементов того метода обогащения, которым Топильский владел в достаточной степени. Таким образом, ко всем художествам, о которых я уже говорил, добавляется и это «художество» с мануфактурой.

Но вот еще новый момент в деятельности Топильского: это договор с латвийской фирмой Спаде. Топильский признал на предварительном следствии получение с фирмы Спаде 2 млрд. руб. в виде взятки. Сейчас Топильский пробует изменить свои показания, заявляя, что это выдумано, что денег от Спаде он не получал и что фирме Спаде давать взятку было не за что. Действительно ли не за что было давать взятки? Топильский сослался между прочим и на то, что договор с фирмой Спаде, по отзыву генерального латвийского консула, оказывался даже убыточным для фирмы Спаде, о чем генеральный консул Латвии счел нужным предупредить, так как цены, выставленные фирмой Спаде, якобы ставят под сомнение, сможет ли эта фирма выполнить договор. Я тоже сначала подумал: что за предупредительность такая латвийского консула по отношению к секции по спасению животноводства? Но, перелистав две странички того тома, в котором находится это отношение, я понял секрет этой предупредительности.

В самом деле, рожь и ячмень были закуплены у этой же фирмы Спаде в Латвии по 420 руб. и по 180 руб., в то время как на рынке стояла цена по 700 руб. за пуд. Но уже через шесть дней — договор был заключен 10 февраля — 16 февраля — фирма Спаде ввиду изменившейся рыночной конъюнктуры повысила эти цены в 3–5 раз. Оказывается, что низкие цены были своего рода приманкой; Спаде нужно было лишь заключить договор, хотя бы по заведомо убыточным ценам, а там можно и пожить… И вот этакий-то договор и подписал Топильский, и за подписание этакого вот договора он и получил взятку. По этому вопросу мы имеем показания Минкина, данные им на предварительном следствии, где Минкин приподнял краешек этой стыдливой завесы и признал, что РКИ приостановила утверждение этого договора, требуя изменений, гарантирующих защиту интересов секции по спасению животноводства. А Топильский самолично подписал этот самый договор.

Ясно, конечно, что за эту самоличную подпись можно было заплатить 2 млрд. руб., тем более, что в обеспечение падающей валюты, которой мы расплачивались с этой фирмой, от всех поступающих грузов из Латвии отчислялось 15 % натурой. Топильский в полной мере защитил интересы фирмы за счет интересов нашего государства. Я полагаю, таким образом, что этот момент является также совершенно установленным и кладущим лишнюю гирю тяжести на чашу обвинения Топильского.

Топильский в своей деятельности характерен еще с одной стороны — как специалист по подлогам, которые нельзя оставить неотмеченными. Каждый шаг, который он делает, он делает, обязательно учиняя какой-нибудь подлог, какое-нибудь надувательство. Он учиняет подлог в сделке с Шестаковым, давая ему фиктивную расписку на продажу будто бы за один миллион рублей лошади «Киенчем», на самом же деле он ее не продал, а оставил за собой. Он совершает подлог с лаврухинским овсом на 800 млн. руб., он вручает Лаврухину подложную расписку, которую Лаврухин хотел приобщить и приобщил к делу, пока не разразилась гроза.

Топильский приобретал дома на имя Зверева по фиктивным запродажным, пользуясь при этом юридической помощью Торсуева, комиссионерскими услугами Зверева и, может быть, нуждой Михайлова. Наконец, у него фиктивно бегают на Московском ипподроме лошади, т. е. бегают самым реальным образом самые реальные лошади, — но опять-таки от имени подставных лиц, хотя эти лошади и принадлежат Топильскому.

Система Топильского — система подлогов, какая-то фантастическая система лжи и коварства. Что ни шаг, то рискуешь запутаться в этой страшной предательской паутине. Топильский всем руководил, все подчинял своему влиянию, но работой не интересовался и думал только о своей личной выгоде. Вот что говорил о нем Минкин: «Я писал, взывал к практической работе, — все-таки работа в секции не шла. Мой труд, видимо, в секции не ценился, мои предложения выслушивались, приказы читались, но не исполнялись».

И это верно. Мы знаем, что там вообще приказы не исполнялись. Там царило ликвидаторское настроение. Минкин говорит: «Я неоднократно говорил ему, что мы должны быть сплочены в работе, но Позигун соглашался и со мной и с Топильским. И, наконец, я стал себя чувствовать чужим в секции. Большинство работников сплотилось вокруг Топильского. С Поволжья раздавались бесконечные крики и мольбы: дайте лошадей! Весенняя кампания была в разгаре, и я настаивал на продолжении кампании, на продолжении работы, но секционных работников обуревало ликвидаторское настроение, и секция была ликвидирована»… Вы видите, что Топильский является здесь центральной фигурой: все около него, он руководит всем решительно. Он начал руководить и повел работу тогда, когда еще хотел работать, когда он еще не осуществил всех своих замыслов, когда был увлечен этими замыслами. Но вот он почувствовал, что его замыслы будут разбиты, и он опустил руки и все опустили руки, и секция была ликвидирована.

В секции, которая держалась главным образом на плечах Топильского, процветала, помимо всех тех безобразий, о которых я здесь говорил, еще и безотчетность. Вам говорили здесь в течение всего процесса: такой-то представил отчет, такой-то представил отчет. Вам даже указали на то, что если отчеты эти оказались не принятыми, не просмотренными, то это, в сущности говоря, не по вине уполномоченных, не по вине тех, кто представлял эти отчеты.

Это, конечно, совершенно необоснованная отговорка, и для того, чтобы показать это, я приведу одну лишь маленькую справку; Лаврухин здесь показывал, что он 1 февраля представил свой отчет, который ему вернули 9 мая, а 1 июня он был арестован. Срок, конечно, достаточный для того, чтобы добиться приведения отчетов в необходимую ясность, чтобы не нужно было их возвращать еще раз для всяких исправлений. Однако он не сделал этого и с 9 мая до 1 июня не позаботился о том, чтобы эти отчеты привести в порядок. Когда я буду говорить о Лаврухине, я скажу специально об этом отчете, скажу, чем он порочен и чем порочна та «выборка», которую он представил суду.

Я сейчас указываю на этот момент лишь для того, чтобы показать, что уполномоченные не считали себя особенно ответственными за эти отчеты. Ответственность за эти безответственные действия я возлагаю целиком на лиц, возглавляющих секцию, и, в первую очередь, на Позигуна, особенно имея в виду, что он коммунист.

В самом деле, вы посмотрите, какой получается порядок вещей. 18 февраля заседание президиума ЦК помощи голодающим. Доклад Минкина утверждает Позигун, а не Топильский. Пусть так. Президиум ЦК Помгола признает цифровой материал по эвакуации племенного скота неудовлетворительным. Ясно и четко. Это было 18 февраля, товарищи судьи. Топильский подтвердил, что в декабре работа была уже свернута и, следовательно, был достаточный срок для того, чтобы с момента сворачивания работы, в конце декабря, до 18 февраля позаботиться об этих отчетах. — Ведь Позигун прибегал даже к таким мерам воздействия, как истребование Лаврухина и других уполномоченных чуть ли не по этапу. Лаврухину было приказано явиться, иначе он будет доставлен в административном порядке. Приехал Лаврухин. Что вы сдёлали с ним, Позигун? Вы приняли его отчеты, вы приняли меры к тому, чтобы Лаврухин, так скоропалительно бросивший свою работу, свою большую и важную работу, вернулся к ней как можно скорей, вы поинтересовались тем, чтобы он сдал отчеты? Нет, вы ограничились резолюцией о проверке, а об исполнении никто и не думает. Представить отчеты в недельный срок требует ЦК Помгола, требует государство, отпустившее 132 млрд руб., собранных из отчислений по фабрикам и заводам, по волостям и деревушкам, по казармам и лагерям красноармейцев. А вы позаботились о том, чтобы эти 132 млрд. руб. были учтены, — я уже не говорю по копейке, а хотя бы по миллиону?

И вот 31 марта издается приказ № 7. Я особенно обращаю ваше внимание, товарищи судьи, на эти даты: 18 февраля требуется представить отчет в недельный срок, а приказ № 7 появляется 31 марта. В этом приказе из трех пунктов предлагается всем уполномоченным представить отчеты, под руководством Топильского обработать и представить в бухгалтерию Цузема. Обрадовались все подсудимые и кричат (и Топильский больше всех): вот бухгалтерия Цузема, вот болото, вот трясина. Но была ли эта бухгалтерия действительно «трясиной»? Это не доказано, это не установлено.

На суде Топильский пытался в этом вопросе славировать, заявив, что по приказу № 7 нужно было составить статистический отчет, а не бухгалтерский. Но я предъявил Топильскому этот приказ и доказал, что он говорил именно о бухгалтерском отчете. Я теперь спрашиваю руководителей секции: если отчетов нет (а их нет, ибо даже те, которые есть, неудовлетворительны, так как в тепловском отчете трех миллиардов все-таки не хватает), то должны ли вы отвечать за это? И если лаврухинского отчета мы не видим, и если ширяевского отчета мы не видим, то мы смело можем поставить вопрос об ответственности руководителей секции, которые безответственно действовали, которые, вопреки постановлению президиума ЦК от 18 февраля, вопреки своему собственному распоряжению от 31 марта, не позаботились о том, чтобы эти отчеты в конце концов были представлены.

А вот 25 апреля в заседании ЦК Помгола с участием Рескина, Топильского и Позигуна подводили итоги этой работы и, между прочим, констатировали, что полностью отчетов уполномоченные не представили. 25 апреля опять нет отчетов, но интересна маленькая ремарка к этому протоколу, в которой говорится, что члены этой секции деятельно участвовали в заседании. Они деятельно участвовали в заседании!

Вот почему, товарищи судьи, при этой системе взяточничества, подлогов, хищений, расточительства, безотчетности через некоторое время ЦК Помгола убедился, что с этим гнилым аппаратом нельзя выполнить задания по вывозке и эвакуации 40 тысяч голов скота, и пришлось сократить эту цифру до 11 тысяч, а из 11 тысяч пришлось выполнить едва пять с лишним тысяч, около шести. Отчет ревизующих органов констатирует, что весь план работы по спасению скота был, таким образом, выполнен лишь на 14 %, а вывозка этого скота была выполнена силами секции по спасению животноводства лишь на 9,7 %. Эту цифру, правда, оспаривает Топильский, говоря о 18 % и даже о 38 %, если учесть кооперацию и всякие другие организации, вывозившие скот. Но этот же отчет ревизующих органов говорит, что содействие, которое оказывала секция по спасению животноводства, выражалось главным образом, если не исключительно, в предоставлении транспортных средств, т. е. давались бумажки в НКПС на получение вагонов.

Во всяком случае план вывоза в 40 тысяч голов свелся к 51/2 тысячам, т. е. к 12–13 %, а деньги, отпущенные первоначально, были все израсходованы, все 132 млрд. руб. Какова была система работы, видно хотя бы из того, товарищи судьи, что ведь тогда, когда Теплов, например, кричал, что у него нет денег, деньги были. В то же время ему приказывали — если это верно — производить ненужные закупки. Позигун утверждает, что Теплов по собственной инициативе закупил валенки и дамские ботинки, назвав их из стыдливости «крестьянскими». Вместо фуража закупали… валенки и дамские ботинки! Это общая система работы этой самой секции, где засели люди бесхозяйственные, люди корыстные. Во главе этих людей стоял Топильский, который в отношении корысти побил рекорд. Я утверждаю, что обвинение, предъявленное по обвинительному заключению Топильскому, предъявлено совершенно правильно. Это преступление предусмотрено ст. 1884, говорящей о мошенничестве. В действиях Топильского я усматриваю и наличие ст. 113 — присвоение, ибо лошади, которые закупались им, закупались на государственные средства, на кровные рабоче-крестьянские деньги. Тут есть и ст. 114, ибо система взяточничества входит в ст. 114, и достаточно одной операции с «Оптовиком», чтобы признать правильным предъявление этой статьи, и, наконец, тут налицо и ст. 110 УК5.

Товарищи судьи, за те преступления, которые совершил Топильский против республики, в законе назначено самое суровое наказание. Топильский хотел предвосхитить события. Свой приговор над собой он сам произнес, он сам хотел и привести его в исполнение. Ему это не удалось. Теперь он предстал перед судом, и во имя блага республики я требую для него высшей меры наказания. Пусть справедливый приговор свершится…

Один из помощников Топильского — Рождественский, заместитель начальника конфонда, человек, про которого один из его товарищей сказал: «Это он зажулил «Арагву». Это удачно сказано. В этих словах дана полная характеристика Рождественского. Человек, зажуливший лошадь даже у своего товарища, — чего ожидать от него? Вот этот Рождественский тоже приехал в Симбирск «спасать животноводство». Как показывает Теплов и как показывал здесь сам Рождественский, он все время тратил на разъезды по Симбирской губернии с целью отыскать лучших лошадей. И нужно отдать должное его опытности и настойчивости. Он нашел «Арагву», которую здесь на суде люди, достаточно знающие толк в лошадях, признавали редкостной лошадью, которая, правда, в провинции была замухрышкой, но, появившись в Москве, сразу развернулась и сделала блестящую карьеру. «Арагва» действительно оказалась лошадью замечательной. Поэтому-то она и оказалась в руках у Рождественского. Конечно, было бы более законно, если бы она очутилась в руках у государства. Существует декрет от 22 июля 1921 года, обязывающий такой племенной материал, в особенности такой редкостный, как «Арагва», передавать в распоряжение государства.

Интересно еще и то обстоятельство, что Рождественский приехал в Симбирск покупать лошадей по поручению и прямому указанию Топильского и должен был получить, хотя эта сделка производилась за счет государства, от этой операции 10 % комиссионных, как это он сам показывал на предварительном следствии. Этот самый Рождественский, как вы помните, учинил шантаж с лошадьми, пришедшими из Симбирска, вписав их в казенную ведомость как якобы запроданных государству, а затем при помощи подлога, учиненного Тепловым по наущению Рождественского, этих лошадей присвоил. Рождественский так нам рассказывал: «Я объяснил Чербакову и Кратко, как нужно сделать, чтобы получить этих лошадей». Он их научил. Они это выполнили. И в конце концов лошади оказались у того же самого Рождественского, у Теплова, в знаменитом совхозе «Селект».

Я должен еще напомнить суду, что когда Позигун разрешил выдать лошадей частным владельцам и привезти их с казенным эшелоном, он поставил условием оплату фуража и расходов с тем, чтобы эти лошади были переданы в распоряжение секции. В действительности, они оказались переданными не в секцию, а. забраны работниками секции. «Арагва» оказалась у Рождественского вместе с «Кралей», «Крепышом» и «Потопом», которые попали потом в «Селект».

Суд убедился из имеющихся в деле документов, что эти лошади были отпущены на время в «Селект». И вот Рождественский пригрозил, накричал, нашумел, выдал этих лошадей владельцам, научил их составить задним числом соответствующие оправдательные документы и лучших из этих лошадей получил обратно в свое распоряжение. Результатом он, конечно, был очень доволен.

Я обращаю ваше внимание, товарищи судьи, на то, что Рождественский, который занимал такую ответственную должность, как должность заместителя начальника конфонда в Гуконе, сам себя здесь не постеснялся охарактеризовать как барышника, употребив именно это самое выражение. Не могу не обратить вашего внимания еще на одно обстоятельство. Давая объяснения о способах приобретения этой «Арагвы», Рождественский признал, что он купил ее за 250 млн. руб., и на вопрос, откуда же он взял для этого деньги, в то время как он получал только 35 млн. руб. жалованья в месяц и, следовательно, должен был потратить семимесячное свое жалованье на эту операцию, он легко нашел ответ, который находят все преступники. Он сказал, что истратил на эту лошадь средства… своей жены. Средства жены мы, к сожалению, учесть не имели возможности, и на это-то и рассчитывал Рождественский.

Я должен также напомнить вам, характеризуя Рождественского, и инцидент с Бендером и Сушкиным. Нельзя забыть об этой «мелочи». Это, конечно, мелочь, но чрезвычайно колоритная, и если бы ее не было, то, пожалуй, портрет Рождественского кое-что потерял бы в своей красочности.

В самом деле, люди хотят купить лошадей для своих учреждений; им дается наряд на Тверь, даже не на губернию, а на город Тверь, где лошадей купить нельзя. Конечно, это полнейшее издевательство, если бы можно было думать, что Рождественский занимался издевательством. Но Рождественский прекрасный мастер своего дела. Он знает, что делает. Сначала он тормозит покупку лошадей, потом получает «смазку», и дело благополучно завершается. Правда, государственные интересы страдают, но преступная цель осуществляется, и человек, дающий «смазку», радуется и говорит, как Бендер: «Слава богу!».

Идиллическая картина. Рождественский дает наряд на Тверь, где достать лошадей нельзя, и не дает наряда на Самарскую губернию, где можно купить лошадей. Получив «смазку», Рождественский меняет фронт и, действуя через таких людей, как Рунов, который говорит, что все можно, что кушать все хотят, делает так, как ему кажется выгодным и удобным. Вот каков этот Рождественский, заместитель начальника конфонда.

Но он не только, так сказать, не совсем в чистой воде плавающая рыба. Он, как рыба, ищет, где глубже, и вот тут-то и начинается история с Юго-восточным обществом. Ведь у него на квартире собираются по дороге откуда-то куда-то Позигун, Топильский и Теплов. Эта тройка вместе с Рождественским обмозговывает, как облагодетельствовать нашу страну учреждением Юго-восточного сельскохозяйственного акционерного общества. Начинается дело с подлогов, и здесь Рождественский играет не последнюю роль. Формы подлогов, конечно, выдумываются самые разнообразные, смотря по обстоятельствам. Когда нужно было отправить из Симбирска лошадей, Рождественский предложил написать удостоверение, что они отправляются в Москву для работы, хотя он знал, что они направляются не на работу, но нужно было солгать в документе, чтобы придать этой операции больше законности. Когда были привезены из Симбирска лошади и когда контрагенты, как рассказывает нам Теплов, убедились, что лошади предназначены не секции, а частному лицу, они заломили большие цены. Рождественский не хотел покупать по большой цене, и тут, среди бела дня, произошел беззастенчивый торг, в результате, которого Рождественский уступил, сойдясь, в частности, на 200 млн. руб. за «Арагву».

Плодотворная деятельность Рождественского вся здесь перед вами. Вам предстоит задача оценить эти его заслуги. По той роли, которую он играл в этом преступном деле, к нему применимы ст. 110, ч. 2 ст. 113 и ст. 114 УК. Если вы оцените общую роль его в секции как лица сравнительно небольшого, не «души» дела, а одного из подручных, вы должны будете определить ему менее строгое наказание, чем, например, Топильскому, и ограничиться срочным лишением свободы.

Переходя к подсудимому Тимашкевичу, я должен сказать, что та система отношений, которая создалась в недрах секции спасения животноводства, не случайна и что не случайной является деятельность уполномоченного Тимашкевича. Уполномоченному Тимашкевичу тоже было дано чрезвычайно ответственное задание по заготовке фуража для голодающего в Поволжье скота.

Как же он справился с этим заданием? Он больше занимался коммерцией, а не фуражом, причем система его коммерческой деятельности сводилась к тому, что он аккуратно отчислял в свою пользу 10 % с оборачивающихся в его руках товаров. Это очень хорошо было показано на тех операциях, которые он проделывал с мануфактурой. Мануфактурная эпопея была очень проста. Нужно было сахар обменять на мануфактуру, и Позигун совершил эту операцию, а Тимашкевич извлек из этого для себя немалую выгоду. Сахар менялся на мануфактуру таким образом, что за каждый фунт сахара получалось два аршина мануфактуры. Он не забыл себя и прибавил по пол-аршина «в свою пользу». Здесь, на судебном следствии, он пытался доказать, что выражение «в свою пользу» — это не значит «себе», в свою личную пользу, что он понимал это шире, и все-таки он должен был признать очевидность того, что то, что он получал, он получал в свою личную пользу. Эти пол-аршина он получил в виде 29 ящиков ниток, которые продал «Оптовику» как ему лично принадлежащие и получил за них два миллиарда рублей, которые и положил благополучно себе в карман. Таким образом поларшина мануфактуры на каждый фунт сахара он превратил в деньги; он присвоил эти деньги, хотя эти деньги должны были пойти в секцию уже потому, что ему никто не разрешал эти пол-аршина удерживать в свою пользу. Тимашкевич объяснял, что по существу он имел право претендовать на эти два миллиарда в качестве организационных, в качестве 10 %, но это не соответствует действительности, потому что эти организационные ему не полагались. На каком основании он считал себя вправе получать 10 % с этого оборота, где та инстанция, которая говорит о таком его праве? Только за эту мошенническую операцию обвиняемый Тимашкевич достоин расстрела…

Тимашкевич, однако, на этом мошенничестве не успокаивается. Это не одно его преступление, которое он совершает. Это только одно из звеньев в цепи совершенных им преступлений. В самом деле, вспомните его отношение к этому самому «Оптовику». Какова роль Тимашкевича, уполномоченного по заготовке фуража от секции по, спасению животноводства, в отношении «Оптовика»? Чем занимался обвиняемый Тимашкевич: заготовкой фуража или обдиранием этого самого «Оптовика»? В значительной и большей степени он занимался тем, что в последнее время все свое внимание сосредоточил на том, чтобы урвать из товарных сумм возможно больше в свою пользу. Он не только залезает в карман к своим же друзьям, например, к Топильскому, у которого он вынул из кармана эти два миллиарда, он беззастенчивым образом среди бела дня запустил свои руки и в государственную кассу.

Купить, продать, дать взятку, получить взятку — вот на чем строятся его отношения с Топильским и с «Оптовиком». Он получает от Топильского, по собственным словам последнего, три миллиарда рублей за то, что он позволяет хищничать Топильскому. Таким образом, Тимашкевич не только хищник, он, если позволено будет так выразиться, и организатор этих хищнических махинаций, организатор этой хищнической деятельности. Он здесь выступает, однако, не только в качестве уполномоченного по мануфактуре, но и уполномоченного по фуражу. Но что он сделал как заготовщик фуража, а главное и больше всего — как истративший на фураж огромные государственные средства? Ему было отпущено такое-то количество миллиардов, он представил отчет на 12,6 миллиарда. По его собственным словам, этот отчет был утвержден только на 8,6 миллиарда, а на всю остальную сумму он не был утвержден и не мог быть утвержден.

Правда, в этом отношении можно, приводя другие цифры, вести некоторый спор. На листе 85 тома VIII дела содержится более благоприятная для обвиняемого Тимашкевича картина по его отчетности. Но все же за Тимашкевичем остается в конечном итоге два миллиарда, которые никуда не денешь. Как он здесь ни считал, он все же ничего в свою пользу «высчитать» не смог, несмотря на то, что он включал в свои расчеты даже такие ничем не подтвержденные расходы, как выплату обвиняемому Ляшоку 450 млн. руб., потом еще какие-то 350 млн. руб., какой-то расход по сену в 35 млн. руб. и, наконец, 10 % организационных, а всего 800 млн. руб. И все же при всех этих, принятых на веру, его цифрах остаются 1381 млн. руб. непокрытыми. Можно было бы проверить расчет еще с карандашом в руках. Опыт показал, что ничего не изменится, так как у Тимашкевича документальных подтверждений его объяснений нет, и взять их неоткуда. Но я готов принять цифру, которую называет обвиняемый Тимашкевич, и все-таки за ним остаются 1381 млн. руб. государственных средств, остаются растраченными, расточенными, и это одно дает основание для квалификации его преступления по ч. 2 ст. 113 и по ст. 110, говорящих о растрате и расточении государственных средств.

Преступления обвиняемого Тимашкевича разоблачены и полностью доказаны. Я должен, однако, обратить ваше внимание, товарищи судьи, на то, что Тимашкевич до последней минуты делает вид, что не понимает того, что он делает. Человеку было много дано и с него должно быть много взыскано. Вот почему, говоря об обвиняемом Тимашкевиче, квалифицируя совершенное им преступление и указывая наказание, которое ему должно быть вынесено судом, я считаю себя вправе говорить о высшей мере наказания.

Перехожу к другому обвиняемому, к уполномоченному Ширяеву П. А. В сущности говоря, те преступления, которые совершены обвиняемым Ширяевым, не представляют собой ничего особенно индивидуального, если не считать его операции с сеном. И вот на этом вопросе нужно остановиться наиболее серьезно и внимательно. Ширяев является чрезвычайным уполномоченным по всей Саратовской губернии. Ширяев имеет помощников, которые ведут заготовку сена и скота. Одним из таких помощников Ширяева является Лукьяненко, другим помощником является его родной брат. Та операция, которая была проделана им по заготовке фуража с Вогуленко, как здесь подтверждал последний, для него была операцией не с Ширяевым, а с Лукьяненко. И это вполне естественно, ибо Вогуленко, который выбивался из сил, чтобы заготовить, погрузить, подвезти к железной дороге сено, не до того было, чтобы выяснять, кто является ответственным лицом по этому делу. Он непосредственно сталкивается с Лукьяненко, и у него такое представление, что Лукьяненко и ответственен за эту операцию. Впрочем, несмотря на то, что у него создалось такое впечатление на предварительном следствии, он говорил о том, что вся операция проводится Ширяевым, что комиссия есть» комиссия Ширяева, что компания, которая работает, это есть компания Ширяева, и более того, он прямо называл уполномоченного Ширяева. На предварительном следствии, я смею утверждать, он совершенно точно говорил об этом уполномоченном Ширяеве и изливал всю силу своего возмущения за проделку, которую учинил по отношению к нему вот этот «чрезвычайный» уполномоченный, спасавший на Волге голодающий скот. Его показания на предварительном следствии не оставляют в этом отношении никакого сомнения. Я полагаю, что только чувство тюремной солидарности могло заставить Вогуленко изменить свои показания. И я все-таки должен сказать, что все доверие должно быть отдано именно его показаниям на предварительном следствии, а не тем, которые явились следствием естественной связи между всеми подсудимыми благодаря их общей судьбе, приведшей их в зал судебного заседания.

Какие данные, кроме показаний Вогуленко, имеются для того, чтобы считать ответственным за эту операцию именно Ширяева? Я обращаю ваше внимание на показания Михайлова, которому Вогуленко говорил, что, получив 28 тысяч руб. с пуда, он, к сожалению, для себя мог оставить только 18 тысяч, а 10 тысяч или 11 тысяч руб. он должен был отдать уполномоченному Ширяеву и Лукьяненко. Михайлов это показал на предварительном следствии со слов Вогуленко. Вогуленко к этому отнесся сейчас так, как он мог отнестись, сидя на скамье подсудимых. Но есть другие данные о Вогуленко, идущие в значительной степени от самого Ширяева П. А., этого бывшего эсера-максималиста.

Я обращаю ваше внимание на то обстоятельство, что Ширяев не отрицает факта, заключающегося в следующем: является к Ширяеву некий Брагин — пусть опороченная впоследствии фигура — и предлагает поставить сено по 15 тысяч руб. за пуд. Ширяев у него это сено не берет, а берет сено у Вогуленко, которому платит якобы по 28 тысяч руб. за пуд. Но Вогуленко показывает, что это сено он, Вогуленко, поставляющий Ширяеву по 28 тысяч руб., сам покупает у того же Брагина по 14 тысяч руб. за пуд. А Ширяев показывает, что он у Брагина не брал сена потому, что Брагин торгует якобы ворованным сеном.

И получается так, что Лукьяненко получает расписку на 28 тысяч руб., но платит 14 тысяч руб., оставляя разницу у себя в кармане. Конечно, Ширяев может сказать, что он об этих проделках Лукьяненко ничего не знал. Тогда я обращаюсь к листу этой важной ведомости, где значится, что он купил 15 тысяч пудов сена за 420 млн. руб., т. е. по 28 тысяч руб. за пуд. Ширяев, таким образом, выдавал эту ведомость, зная, конечно, что Вогуленко будто бы платится 28 тысячами руб. Но мог ли Ширяев думать, что 28 тысяч руб. действительно стоит пуд, когда ему было известно о цене Брагина по 15 тысяч за пуд? Конечно, при таких условиях Ширяев добросовестно вписывать в ведомость 28 тысяч руб. за сено не мог, ибо если бы мне подали такую ведомость, а между тем мне предлагали неделю тому назад сено за 15 тысяч руб., я бы сказал: позвольте, на каком основании вы покупаете у этого Вогуленко за 28 тысяч руб., когда мне Брагин предлагал по 15 тысяч руб.? Версия о том, что Брагин предлагал якобы краденое сено, отпадает, — ведь тем же самым сеном торгует и Вогуленко.

Получается так, что сам Брагин предлагает сено по 15 тысяч руб. за пуд, а через неделю Ширяев составляет ведомость по 28 тысяч руб. Это отчетливо изобличает Ширяева в совместных проделках с Лукьяненко, о чем на предварительном следствии так и говорил Вогуленко. Он говорил: «Вся эта компания — Лукьяненко и уполномоченные — занимались теми же операциями в отношении ко всем поставщикам этого сена, к Брагину, Обжорину и т. д.». Таким образом, здесь нет оговора. Но не показания Вогуленко, не показания Михайлова, а сама логика фактов говорит против Ширяева, и против этой логики ничего не поделаешь. Вы слышали сегодня заявление обвиняемого Вогуленко, которому место в Саратовской губернии землю пахать, попавшего во всю эту историю, как кур во щи, вы слышали, как он сказал, что в то время, когда он шел договариваться с Лукьяненко, Ширяевым и прочими эсерами барышнического типа, покупная цена была у поставщиков по 14 тысяч руб. пуд и даже по 8 тысяч и 10 тысяч руб. И можно ли поверить при таких обстоятельствах, что Ширяев в то же самое время честно и добросовестно записывал в своей ведомости по 28 тысяч руб. пуд, когда кругом кричат 8–10–14 тысяч руб. пуд? Может ли при таких условиях Ширяев не знать, что эти 28 тысяч — подлог, фикция? Сегодня обвиняемый Вогуленко сказал: «Цена сена 8–10 тысяч руб., максимум 14 тысяч», а Ширяев подписывает 28 тысяч руб. и говорит: «Я не виноват, я ничего не сделал, я ведомость писал потому, что Лукьяненко так говорил». Но ведь это же курам на смех…

[Андрей Вышинский]

Поэтому я говорю: Ширяев участвовал в этой истории, совершил подлог, расхищал государственное достояние, втягивал в эту преступную аферу Вогуленко и теперь пользуется всеми средствами, чтобы взвалить всю вину на него. Я полагаю, что виновность Ширяева в этом деле с сеном целиком доказана и не потому, что против него есть показания Михайлова или Вогуленко; можно отбросить и показания Михайлова и показания Вогуленко, но вы не можете выбросить из своего сознания того, что цена была в это время от 8 до 14 тысяч руб., а в ведомости значится 28 тысяч руб. Сам Ширяев доказал это, внеся в ведомость эту сумму, и это служит лучшей уликой против него.

Защита подняла вопрос о количестве заготовленного фуража. Но это другой вопрос. Кроме того, отчеты были сданы, РКИ проверяет отчеты, видит расписки, ведомости. Но ревизия, сидящая в Москве, не знает, по какой цене действительно там было сено, а может быть, и знает, но скрывает. Но если ревизию проводят такие ревизоры, как Рунов, ювелир, с Тверской улицы, покупающий слитками золото и т. п., то ревизовать можно как угодно и удостоверить, что все обстоит вполне благополучно.

Объяснениям Ширяева поколебать предъявленного ему обвинения не удалось и не удастся.

Возьмем историю с лошадьми. Посмотрите, как невинно разыгрывается это приключение. Он заинтересовался лошадьми, он из своего жалованья по 2 миллиона откладывает на покупку лошади и покупает «Випия» и в конце концов «Аиду», которую потом продает Топильскому. Торгуются даже друг с другом. Это интереснейшая черточка, штришок, характеризующий нравы и подчиненных и начальства. Хороший авторитет должны иметь начальники, если они барышничают со своими подчиненными. Разве это не разложение аппарата, когда уполномоченный Ширяев продает лошадь управляющему делами Топильскому и каждый из них знает, что другой расплачивается за эту лошадь казенными деньгами?

Ширяев сумел приобрести этих лошадей в первый же месяц поступления на службу. 24 августа он приехал на место, а в сентябре он уже покупает «Аиду» за два миллиона. На мой вопрос: «Сколько вы были вправе удерживать на организационные расходы?» — он ответил: «Два миллиона». — «На какие же деньги вы сразу, не получив жалованья, смогли купить «Аиду»? — «На организационные». — «А на какие же деньги вы жили это время?» — «На казенные деньги». — «Выходит, что вы купили лошадь на казенные деньги, так как для того, чтобы жить, вы взяли казенные деньги?». Припертый к стене Ширяев делает невинные глаза и детски удивленное личико: «Какое же это присвоение казенных денег?» Да, это чистейшее, типичнейшее присвоение казенных денег: 1) никаких «организационных» он не получал, они ему и не причитались, 2) если допустить, что «организационные» Ширяев и получил, то ему их платили для того, чтобы он на них что-то организовал, чтобы он не тратил на личные нужды казенные деньги. Здесь налицо прямые хищения казенных сумм. Воровским образом приобретаются эти «Випий», «Обыденный», «Аида», «Аврора». Так воскрешают в Москве ипподром с его специфическими нравами, где фигурируют новые «коннозаводчики». Тут и Ширяев и другие.

Тут мы видим систематическое, организованное расхищение государственного имущества.

Кто такой Ширяев? Это человек со старыми революционными традициями, это человек, который не является по своему прошлому обывателем, мелким торговцем, ползающим по обывательской земле жучком. Ведь какими он тут бросался рекомендациями! Он был там, он был здесь, он был членом революционного совета фронта, членом военно-революционного комитета. Да, было, все это было… Высокие когда-то, доблестные должности он занимал. А что он сейчас представляет собой? Я не знаю, я теряюсь в подыскании слова, которое бы не звучало оскорбительно, так как это нам вовсе не нужно. Что он теперь для жизни, что он для нашего строительства, что он для нашей революции? Для революции он мародер в тылу революции, для нашего строительства он взрыватель. Он умер для нашей творческой жизни, он умер для нашего будущего…

Другой уполномоченный — обвиняемый Лаврухин. Подобно Ширяеву, он тоже интересуется сельскохозяйственной культурой, он интересуется организацией Юго-восточного общества. Правда, оно казалось ему мертворожденным детищем, однако он действовал в согласии с директивой, которую, подобно Ширяеву, воспринял от Топильского. Лаврухин переболел той же болезнью, что и Ширяев и другие, — это операция с племенным скотом.

Итак, Лаврухин тоже «горел любовью» к сельскому хозяйству. Подоспевает, как он это называет, затея Топильского, дается задание, и Лаврухин бросается с головой осуществлять его. Что же он делает? Во-первых, он действует строго формально и на основании распоряжений центра. Он говорит: Вы меня обвиняете в том, что я взял совхоз? Но я хотел это сделать по заданиям центра, взять его для секции. Что же здесь преступного?

Я пойду дальше. Что преступного в Юго-восточном обществе? Нам хотели доставить устав этого общества, но не доставили. Но разве в этом уставе дело? Я утверждаю, что даже «законное» Юго-восточное общество, при всех ваших оговорках и указаниях, что оно утверждалось Наркомюстом, решительно ничего не меняет в той позиции, которую в этом вопросе заняли подсудимые во главе с Топильским, ибо весь скрытый механизм операций подсудимых заключался в том, чтобы под видом легального общества протащить в жизнь нелегально действующую организацию, с внешней стороны не представляющую ничего странного и подозрительного, и, так повести дело, чтобы в нужный момент сделать ее опорным пунктом контрреволюции.

Это не осуществилось, но не осуществилось не по вине подсудимых, а по объективным обстоятельствам, от подсудимых не зависевшим. Поэтому, когда обвинение по этому вопросу выдвигает ст. 110 УК, то оно, конечно, имеет в виду и ст. 14 УК6, т. е. покушение, которое не осуществилось по независящим от подсудимых обстоятельствам.

И в этом отношении Лаврухин действует также в согласии с директивами своего центра, как было положено действовать, но как не сумел действовать Теплов. Он подает заявление на имя губисполкома, убеждает там в искренности своих замыслов. Трудно и не поверить, когда не знаешь, с кем имеешь дело, а вероятно, никому не было известно, что у Лаврухина за спиной болтаются 15 лет концентрационного лагеря, что он разделял участь целого ряда матерых контрреволюционеров. Конечно, на местах это все остается неизвестным. И вот получается постановление: закрепить за секцией эти самые совхозы, и летит в центр телеграмма, а для того, чтобы дело было вернее, Лаврухин, кроме того, еще получает и доверенность на управление этими самыми совхозами. Вот какая картина. Лаврухин действует вовсю. Он организовал Сельтрест, куда опять-таки перекачиваются средств, отпущенные государством на борьбу с гибелью скота.

В своих операциях обвиняемый Лаврухин полностью не отчитался. Напомню, кроме того, историю с распиской на 800 млн. руб. и историю с фиктивным счетом, состряпанным по соглашению опять-таки с обвиняемым Топильским. Я не могу не обратить внимания суда на то обстоятельство, что этот счет был составлен как раз в ту минуту, как это установлено показаниями Топильского на предварительном следствии, когда нагрянула ревизия, когда она начала, как говорил Топильский, травить и его, и секцию и когда нужно было как-нибудь прикрыть недостающие в секции средства. Вот в эту минуту и явился спаситель по этой части — Лаврухин.

Я считаю обвинение, выдвинутое против Лаврухина, полностью доказанным. Я хотел бы только обратить внимание суда на то обстоятельство, что фиктивный мандат, выданный Зуеву, обвинительным заключением не инкриминируется Лаврухину. Между тем здесь явный подлог, квалифицируемый по ст. 116 УК. Ст. 116 признает подлогом внесение заведомо ложных сведении в официальный документ. А ложные сведения в данном случае заключались в том, что Зуеву поручалось отвезти деньги на ст. Сасово к какому-то мифическому заготовщику фуража и передать их ему, а если он его там не встретит, передать эти деньги в Москве секции. Это — заведомая фикция, которая подходит целиком под смысл ст. 116.

Поэтому я во изменение квалификации предъявленного Лаврухину обвинения полагаю необходимым добавить также ст. 116. Так как предъявление этого дополнительного обвинения не усиливает наказания, то я не предвижу каких-либо возражений защиты с формальной стороны. С другой стороны, я должен обратить внимание на то обстоятельство, что Лаврухин, на мой взгляд, в отношении репрессии, которая должна быть к нему применена, находится в особых условиях. Я считаю по ходу всего нашего дела, что Лаврухин достаточно серьезно скомпрометирован, но его преступление менее значительно. Он, в отличие от многих других подсудимых, будучи болен, все же сейчас выполняет важную работу. Поэтому в отношении Лаврухина я не настаиваю на серьезном наказании.

Я должен перейти теперь к обвиняемому Звереву. Зверев обвиняется в том, что он дал Топильскому взятку. На эту тему достаточно много говорилось, и тут, конечно, возможно только возвращение к одному и тому же положению: сколько, в конце концов, Зверев отчислил? Все ли он отчислил в пользу Топильского или только те 1800 млн. руб., которые он не провел по книгам и по которым не получил расписки, или он отчислил большую сумму, которая самим Топильским исчисляется в 6–61/2 миллиардов? Положение не меняется ни в том, ни в другом случае.

Обвинение стоит на той точке зрения, что он отчислил 6–61/2 млрд. руб., и считает ее не поколебленной. Вероятно обвиняемый Зверев будет стоять на иной точке зрения, на какой он стоял и ранее. Но вот одно соображение, которое выдвигалось уже в процессе судебного следствия: как мог обвиняемый Зверев дать шестимиллиардную взятку, когда вся прибыль от мануфактуры исчислялась в 400 млн. рублей? Действительно, как будто бы здесь противоречие неразъяснимое или разъяснимое в положительную для обвиняемого сторону.

Я уже в процессе судебного следствия обратил внимание суда на то обстоятельство, что деловые коммерческие взаимоотношения между Топильским и так называемым «Оптовиком» не исчерпывались одной только мануфактурой. Даже исходя из показаний Чиглинцева, «Оптовик» получил, кроме мануфактуры, еще 1000 штук кос. Конечно, нет никакого сомнения в том, что тот натурфонд, который отпускался секции, попадал в «Оптовик». Таким образом, не исключается предположение, что шесть миллиардов были даны, как неточно выражается обвинительное заключение, — не за счет прибыли за мануфактуру, а из сумм по мануфактуре, и притом за все то содействие, которое постоянно оказывал Топильский «Оптовику». Таким установится понятной эта согласованность с утверждением самого Топильского. Но если бы даже отвергнуть эту мысль, то во всяком случае эти 1800 млн. руб. останутся неоправданными. Зверев не такой наивный делец, чтобы он мог выпустить из своих рук 1800 млн руб., не взяв с Топильского даже расписки. Он знал, с кем имеет дело, и знал, что, выпустив из своих рук деньги, он потом уже, пожалуй, дела не поправит.

Но я особенно подчеркиваю свое первое соображение: Топильский давал «Оптовику» и мануфактуру, и косы, и многое еще другое, что значится по книгам «Оптовика» без указания источника происхождения. Это-то и дает право думать, что эти 1800 млн. руб. были выданы не случайно.

Я обращал ваше внимание на Зверева. По его концессионной работе, по его закупкам, он ценный человек для Топильского. Я должен обратить ваше внимание также еще на одно обстоятельство — обвиняемый Зверев принимал участие в составлении торсуевской запродажной. Поэтому квалифицируя деяние Зверева, с одной стороны, по ст. 114 УК, которая трактует о взяточничестве должностного лица, и, указывая на ст. 189 УК, которая говорит о подделке в корыстных целях официальных и простых бумаг, с другой стороны, я прошу здесь иметь в виду, что ст. 189 УК должна быть применена к Звереву через ст. 167. Я хочу также подчеркнуть ту индивидуальную особенность обвиняемого Зверева, скользящего на грани преступлений среди обломков старого капиталистического строя, как ящерица, скользящая между трещинами ущелья, ту особенность, которая характеризует его как человека весьма враждебно настроенного к Советскому государству, хотя и занимающего в этом процессе второстепенное место.

Я полагал бы необходимым избрать ему наказанием лишение свободы в пределах до пяти лет тюрьмы. Кроме того, к нему должна быть применена ст. 49 УК, говорящая о запрещении жительства в известных районах, социально опасным лицам.

Немного времени я займу характеристикой нескольких второстепенных лиц этого процесса. Раньше всего обращусь к обвиняемому Рунову. Хотя я назвал его второстепенным лицом, но он, однако, занимает здесь достаточно видное место. Преступление Рунова, как на ладони. Я не буду поэтому утомлять внимание суда детальным рассмотрением этого преступления. Человек этот — да простит он мне это невольное сравнение — воплощение того героя «Мертвых душ», который фигурировал под весьма прозаическим именем «кувшинного рыла». Он как будто так с рукой, согнутой лодочкой, и создан; он весь представляет собой ожидание и вопрошение. «Кушать нужно и одному и другому», — говорил он. «И золотом спекульнуть тоже не грех», — думал он про себя, думал — и проговаривался. Когда Рождественский начинает «тормозить», появляется Рунов, «тормоз» отпускает умелой рукой, дело улаживает, и машина продолжает спокойно вертеться. Он занимал достаточно ответственные места, он был инструктором РКИ. Затем он бухгалтер подотдела наблюдения за тотализатором. Тут уже он как будто бы на свое место попал. Во взяточничестве уличает Рунова вся его система внутренних отношений. Бендер его уличает, Сушкин его уличает, а он твердо стоит на своем и говорит: «Нет, не брал».

Может быть, здесь нужно было бы применить ту статью нашего процессуального кодекса, которая требует в известных случаях психического освидетельствования? Нет, кажется, психически он невредим. Но он решается отрицать очевидные факты, прямые доказательства… Я все же надеюсь, что в последнем слове он не выдержит и скажет: «Согрешил, виноват… Дайте, что полагается»… И вы, товарищи судьи, дадите, что полагается.

Два слова о связанных с Руновым обвиняемых — Бендере и Сушкине. Положение этих двух подсудимых неодинаковое. Бендер несет больше ответственности, так как он коммунист; Сушкин несет меньше ответственности, так как к нашей партии он не принадлежит и, следовательно, может позволить себе роскошь не так тщательно взвешивать свои поступки и не так строго относиться ко всем своим действиям. Но, с другой стороны, Сушкин несет большую ответственность, чем Бендер, потому, что Сушкин, в сущности говоря, показал дорогу Бендеру к Рунову. Это уравнивает их положение перед лицом совершенных ими преступлений и перед лицом суда. И тот и другой виноваты одинаково, и я бы требовал для них сурового наказания, если бы для меня не был достаточно ярок и силен еще один мотив, на который я считаю необходимым обратить ваше внимание. Это то, что Бендер и Сушкин действовали не для себя и сами ни одной копейки на этом деле не заработали, а запутались в тине, в ужасной системе взяточничества, которая процветала в этом знаменитом учреждении, именующемся не то Гуконом, не то секцией по спасению животноводства. Вот почему я бы полагал возможным ограничиться в отношении их общественным порицанием.

Перехожу к обвиняемому Торсуеву.

Товарищи судьи, в истории с домами большая ответственность ложится на Торсуева. Я считаю себя вправе не касаться, однако, всех этих обстоятельств дела, потому что они достаточно выпукло были обрисованы в течение допроса Торсуева. Торсуев, конечно, понимал, что он делал, конечно, он знал, что он совершает, и Торсуев, конечно, должен за это отвечать, ибо он более чем кто бы то ни было, как юрист, как бывший нотариус старой России, знает, что отговариваться тяжелым материальным положением никак не приходится, особенно ему, получившему в свое время за счет народного труда, народного пота и крови возможность быть нотариусом. Поэтому я могу не касаться материальной стороны преступлений Торсуева. Сам Торсуев достаточно красочно говорил здесь, на суде, о том, что он совершил и как он относится к этому.

Но вот возникает юридический вопрос, и, конечно, защита будет на этом вопросе останавливать свое внимание. Защита скажет: «Что, в сущности говоря, совершилось? Ничтожная сделка. Была совершена запродажная на дом, который национализирован, который, следовательно, не принадлежит ни тому, ни другому». Это — с одной стороны. Это подобно тому, как если бы я продал хотя бы Румянцевский музей и, написав запродажную, поставил бы пункт для всякого случая: «если к этому явится легальная возможность». И поскольку эта сделка ничтожна, постольку не может быть и вины за эту ничтожную сделку. А другая, более радикальная точка зрения пошла даже так далеко, что сказала: а кому же приключилась от этого беда? Ведь это все равно, как если бы я, сидя в комнате, писал какую-нибудь бумагу, скрепляя ее подписями, ставил всякие условия относительно-взносов и сроков и потом запер бы эту бумагу в стол. К чему и кого это обязывает? Как будто бы никого.

А зачем тогда мы огород городим, зачем люди сидят на скамье подсудимых и зачем привлекают их к ответственности за преступление, и действительно ли они совершили преступление. Я бы хотел дать ответ на этот вопрос и разъяснить, что эта сделка вовсе не ничтожная, что эта сделка самая настоящая и самая реальная. Ведь дело шло о продаже и покупке в 1922 году двух национализированных домов (№ 14 по Мясницкой улице и дома Михайловых по Земскому пер.) за 10 тысяч руб. золотом каждый. Эти дома были запроданы, была составлена по всей форме запродажная при помощи нотариуса Торсуева. При этом, ввиду действия закона о национализации, запродажная была составлена задним числом, 1917 годом, и скреплена нотариальной печатью и подписью на круглую сумму в 10 млн. рублей. Смысл этой аферы заключался в том, чтобы осуществить переход имущества из рук продавца в руки покупателя в том случае, если произойдет денационализация домов, на что эти господа крепко рассчитывали. И вот я спрашиваю: разве это не настоящая сделка? Разве это не настоящее преступление? Разве здесь нет подлога, нет корысти, нет мошенничества?

Михайлов здесь зарабатывает, так как он получает 10 тысяч руб. золотом за один дом (а он получил в золоте) и 10 тысяч руб. золотом за другой дом. Он получил эти деньги, заработал. Торсуев заработал как давший «юридическую форму», Зверев заработал как сведший покупателя с продавцом, а Топильский — кто-то сказал, что Топильский пострадал во всем этом деле. Ничего подобного, он не пострадал. Он надеется на то, что будет издан декрет о денационализации домов: он ставит ставку на этот ожидаемый декрет. Вот тогда-то он заработает! Он предъявит тогда документ, имеющий законную силу, и вступит во владение имуществом, которое ему принадлежит, ибо он ранее заплатил за него золотом. Говорить, что тут произошло что-то вроде кукольной игры, что эта сделка ничтожна — нельзя. Вся ставка этих игроков была на неустойчивость земельной политики советской власти, и на этой «ставке» люди кормились, торговали, составляли акты и, составляя все это, подделывали документы, хотя и не официальные документы, но подделывали…

Статья 189 гласит о подлоге в корыстных целях простых бумаг, поэтому я полагаю, что эта статья тут целиком применима. В чем задачи Уголовного кодекса, уголовной репрессии? Задачи эти в значительной степени профилактические, предохранительные. И вот, когда сила уголовного закона обрушится на этих дельцов, ловящих в этой мутной воде свою рыбешку, то они из этого извлекут урок для своей будущей деятельности и впредь они или, может быть, другие не будут так легко совершать подлоги таких простых бумаг, а государство заинтересовано в том, чтобы граждане воздерживались от подобного рода уголовных поступков.

В данном случае никто не пострадал, но государство страдает от того, что какие-то граждане начинают жульничать, подделывать документы, не шутя, не играя, а вполне серьезно. Если бы они играли в фанты, тогда другое дело, но здесь была злая, преступная игра, антисоветская к тому же игра. Одни — Торсуев, Зверев, Михайлов — успели в известной степени, выиграли кое-что, другие не успели ни в какой мере, как Топильский; но кто играет, тот и проигрывает.

Товарищи судьи, я полагаю, что к деяниям, совершенным Торсуевым, Михайловым и Зверевым, ст. 189 является вполне применимой. Я учитываю преклонный возраст Торсуева, я учитываю преклонный возраст и болезненное состояние А. Ф. Михайлова, который вел все это дело и за себя и за своего брата; поэтому я полагаю, что вы можете изменить ту меру наказания, которая здесь указывается, применив амнистии 1921 и 1922 годов, и, таким образом, с применением амнистии, даже при приговоре к двухлетнему заключению, освободить их от наказания.

Что же касается Г. Ф. Михайлова, то ввиду выяснившихся обстоятельств я от его обвинения отказываюсь: он не участвовал сознательно во всех этих сделках и должен быть от ответственности освобожден.

Позвольте также коснуться и еще одного из подсудимых, вина которого ни в какой мере не была установлена здесь, на суде, мера пресечения в отношении которого была вами уже изменена и который должен быть, по моему мнению, также освобожден от какой-либо ответственности. Я говорю о Янковском. Янковский обвинялся во взяточничестве. Это не подтвердилось, поэтому от обвинения в этой части я отказываюсь и прошу об его оправдании.

С Ширяевым судьба связала Вогуленко. Конечно, Вогуленко собственным своим признанием уличается в том, что он выдавал фиктивные расписки, но, товарищи судьи, можно ли требовать от Вогуленко такого отношения к этому документу, какого мы требовали, например, от Торсуева или Лаврухина? Конечно, нет. Поэтому я полагаю, что если вы, оставаясь в плоскости формально установленной вины, и признаете нужным подвергнуть его какому-нибудь наказанию, то вы определите ему это наказание в такой мере, которая, по применении амнистии, даст ему возможность вернуться к крестьянскому труду.

Теперь я перехожу к следующим и последним трем обвиняемым, которые связаны между собой, прежде всего потому, что они все члены РКП, — это Мишель, Теплов и Позигун.

Я едва ли ошибусь, сказав, что Мишель всей своей деятельностью, прошедшей здесь, на суде, перед нашими глазами, скользит на грани преступлений Мишель вообще скользкий человек. Правда, в этом человеке имеется немало противоречивых и друг друга исключающих качеств и свойств. Об этом говорят все его операции, особенность которых заключается в удивительной легковесности, такой легковесности, которая позволяет говорить о каком-то даже просто несерьезном его отношении к своим действиям. В этом человеке отчетливо видны и черты преступника и черты просто легкомысленного, авантюристически настроенного человека.

Первая его операция связана с 1919 годом, связана с его должностью заместителя председателя ЦКРКФ — центральной контрольно-разгрузочной фронтовой комиссии. Председателем этой комиссии был, если не ошибаюсь, Громан, а заместителем его был Мишель. Ему, конечно, нужно было иметь лошадей. Вообще про Мишеля надо сказать, что там, где он появлялся и в какой бы должности он ни появлялся, под ним фатальным образом вырастает лошадь… Он как-то весьма ловко и даже грациозно за счет оказавшегося у него излишнего фуража приобрел лишних двух лошадей. Этот фураж он получает при помощи операции, не отличающейся чистоплотностью. Он получает его из Петроградского губпродкома из расчета четырех лошадей, а содержит двух лошадей. Разницу в фураже он «экономит» и на «экономию» приобретает себе в собственность еще двух лошадей — «Фофана» и «Миловидного» У него получается четверка. Эти лошади помещаются на Малой Бронной, 40, в конюшне, именуемой «конюшней Мишеля».

Так шло дело до 1920 года. В 1920 году Мишель потребовал, чтобы ему оплатили «Бархатку» и «Батыя», указывая на то, что он попал в неловкое положение, что сделал какой-то перерасход, что надо его покрыть. Отношения Мишеля с ЦКРКФ по поводу этих лошадей настолько запутываются, что никто не может ответить на простой вопрос: кому же принадлежат эти лошади. На предварительном следствии Мишель говорил несколько раз, что когда он обсуждал вопрос о том, кому принадлежат эти лошади, то он так и не мог решить этого вопроса ни в ту, ни в другую сторону. С одной стороны, как будто бы эти, лошади куплены на экономию, которую он получал от фуража, и, следовательно, лошади должны принадлежать ему, но, с другой стороны, фураж, который он экономил, принадлежал Петрогубпродкому. Значит, лошади должны принадлежать Губпродкому.

Честный человек решил бы этот вопрос сразу: он бы сказал, что лошади принадлежат тому, кому принадлежит фураж, на который эти лошади куплены а Мишель так и не решил этого вопроса В доказательство этого прошу обратить внимание на его объяснения на предварительном следствии, которые содержатся в V томе и, в частности, на листе 336, например, где он просто говорит: «Задумываясь над юридическим положением этих лошадей» и т. д., рассказывает, что твердо не знает, кому эти лошади принадлежат, но фактически этими лошадьми он распоряжается, как своими.

Так рисуется нам эта первая операция Мишеля: лошади эти долгое время все-таки значатся у Мишеля, в его распоряжении. Правда, к этим лошадям прибавляются потом новые. В одном показании Мишель говорит (том V, лист 333): «Я утверждаю, что всего у Губпродкома 13 лошадей: 9 на Малой Бронной, 2 на конюшне Гукона, 2 на излечении, — и все принадлежат Губпродкому», А Пахомов утверждает, что были три лошади и что он ни одной не получил. Из этой первой операции я делаю вывод, основываясь на всей совокупности обстоятельств, что Мишель старался присвоить себе этих лошадей и предпринял для этого ряд мер. Вот почему, как показывает Громан, он просил оплатить ему расходы по «Батыю», а когда ему отказали, он просил исключить «Батыя» из инвентаря ЦКРКФ и перечислить в инвентарь Губпродкома.

Вообще система у него была такая: Пахомову (Петрогубисполком) Мишель говорил, что это лошади Всеработземлеса, а ЦКРКФ — что это лошади Петрогубисполкома и Петрогубпродкома. Одни думают, что лошади принадлежат тем, а те думают, что лошади принадлежат другим, а лошади в это время остаются у Мишеля и обслуживают его и те учреждения, к которым он благоволит, как, например, Гидроторф, Винторг и т. д. и т. д.

Теперь вторая операция, 1921 года. Мишель становится помощником начальника Гукона, и опять начинается история с лошадьми. По распоряжению Мишеля в Петрогубкоммуне берутся на случный период два коня — «Демон» и «Булат», а вместо «Демона» и «Булата» на время случной кампании появляются в Петрогубкоммуне «Горлинка», «Умница» и «Кристалл». Они попадают опять-таки на Малую Бронную, 40. Интересно, что эти лошади 30 апреля неким Лившицем были получены для Петрогубкоммуны, а 2 июня появляется уже расписка о том, что они приняты от Мишеля, а не от Гукона.

И это не случайно. Это тоже система мишелевских операций. Когда появляется в каком-либо учреждении новая лошадь, она регистрируется как лошадь, принятая от Мишеля; она направляется на конюшню Мишеля; она используется по указанию Мишеля. С ней неразрывно связывается имя Мишеля, пока все не привыкают, наконец, к тому, что хозяин этой лошади — Мишель и что, в сущности говоря, никто, кроме Мишеля, и не имеет на нее никаких прав. Иногда это не выходит, операция или махинация срывается, но иногда, и так бывает, к сожалению, в большинстве случаев, эти махинации удаются. С «Горлинкой» и «Умницей» сорвалось — 5 июля их у Мишеля отобрали. Но «Кристалл» «задержался» у Мишеля, якобы для прохождения «курса лечения».

В июле Мишель выходит из Гукона на службу в Всеработземлес. Тут опять возникает вопрос о транспорте. Он обращается к секции спасения животноводства с просьбой отпустить лошадей. Ему отпускают нескольких лошадей. Лошади эти, как и прежние, попадают опять-таки на конюшню Мишеля — Малая Бронная, 40, причем, Мишель получает от ЦК Всеработземлес содержание на пять кучеров и фураж на десять лошадей, и такое положение тянется до марта 1922 года. Затем мы видим Мишеля уже в качестве члена правления Госсельсиндиката. Тут опять заходит речь о лошадях. Свидетель Горов показывает, что Мишель обязался доставить четыре лошади и два выезда; полвыезда он должен доставить за свой собственный счет, а за остальные должен был получать вознаграждение в размере 300 млн. руб. в месяц на фураж и на оплату всех расходов, связанных с этим делом. Сам по себе этот факт ничего собой из ряда вон выходящего не представляет. Но мы видим, что и здесь повторяется та же история: в результате на мишелевской конюшне стоит несколько лошадей, и никто не может толком установить, чьи же это лошади, а Мишель распоряжается ими, как своими, и подготовляет на этот счет кое-какие документы. Нельзя сказать, что Мишель этих лошадей присвоил, но несомненно, что он сделал все для того, чтобы запутать этот вопрос в личных интересах, в целях присвоения впоследствии, при благоприятных обстоятельствах, этого государственного имущества.

Теплов — это человек случайный в партии, примазавшийся к партии. Он попадает в атмосферу лжи, подлогов, взяточничества, казнокрадства, хищений. Как он на все это реагирует? Наталкиваясь на преступление, он предпочитает «потолковать» с Ширяевым вместо того чтобы взять преступника за шиворот, как и полагается коммунисту, разоблачить его. Почему он этого не делает? Потому что он не коммунист, потому что в нем под маской коммуниста скрывается настоящий обыватель. Этот коммунист пал до того, что держал на ипподроме беговых лошадей, используя свое ответственное положение в личных, корыстных интересах.

Теплов сам признал ряд своих злоупотреблений, хотя и сделал затем попытку несколько опорочить следствие указанием на якобы неправильные действия следователя Захарова. Но мы вызвали следователя, под руководством которого велось следствие, и утверждения Теплова были полностью опровергнуты.

Можно считать установленным, что обвиняемый Теплов свои показания давал — вполне свободно и что этими показаниями он достаточно изобличается в преступлениях, предъявленных ему на суде. Его показания совпадают с показаниями обвиняемого Топильского и обвиняемого Лаврухина; совпадают и с тем, что «оказывал обвиняемый Ширяев об отчислениях, перечислениях, о том, что все это шло в общий котел, что часть шла на действительные расходы, а часть — на другие расходы: полулегальные, нелегальные и т. д.

Ведь нельзя же допустить, что этот человек мог сознательно затягивать петлю на шее ни в чем не повинного своего товарища, только якобы в угоду следователю, уступая просьбам следователя. Такой поступок мог бы допустить только окончательно падший человек, какое-то чудовище, а не человек, а Теплова таким чудовищем представить себе никак нельзя. По случайности, rio небрежности, по неряшливости мог прихватить в своих показаниях другого человека, это еще можно допустить. Но сознательный оговор… Я этого не допускаю, так как для такого допущения нет решительно никаких оснований.

Версию Теплова, выдуманную здесь, на суде, я решительно отвергаю. Теплов признал, что в октябре он получил аванс и сделал отчисление, что второй аванс он получил в ноябре и тоже сделал отчисление и что в третий раз отчислил 240 млн. руб. Теперь он это отрицает, говоря, что никаких ордеров он не получал, что их и в природе не было и что он их вовсе не видел. Но бросается в глаза одна странность: он назвал ту самую сумму, что называл и Топильский, говоря о получении от Теплова денег, — те же 400 млн. руб. Как же это они называют одну сумму? Как объяснить такое совпадение? Случайность? Нет не случайность. Одна сумма названа потому, что один давал, а другой брал эти деньги. Теплов «отчислил» эти 400 млн. Топильскому. Он сам говорит об этом, и т. Кузнецов это подтвердил. А т. Кузнецову мы не можем не верить. Теплов передачу денег Топильскому объяснил тем, что его «тянули», что у него «вымогали», что его поставили в такие условия, при которых нужно было это сделать, нужно было дать, отчислить, как деликатно выражались Теплов и другие из этой теплой компании. Но давая или «отчисляя» в пользу одних, он тотчас брал или «начислял» в свою пользу. Сам давал взятки, сам и брал взятки. Теплов все это, в сущности говоря, признал. Обвиняемый Теплов по этому поводу совершенно откровенно здесь говорит: когда с меня потребовали, а я не отчислил, то меня хотели убрать, а не убрали только потому, что когда я получил 750 млн. аванса, я из них отчислил 240 млн. руб. Это совершенно совпадает с тем, что говорят и Янковский и Топильский. Важно отметить, что Янковский не связан ни с Топильским, ни с Тепловым. Это нас еще более убеждает в том, что обвиняемый Теплов действительно отчислил в пользу «Центра» известные суммы. По собственному признанию обвиняемого Теплова, он такую же систему «отчислений» применял по отношению и к своим контрагентам, накладывая на них суммы, уплаченные «Центру», т. е. применял систему взяточничества, введенную обвиняемым Топильским.

Будучи членом партии, обвиняемый Теплов опозорил высокое звание партийца. Он должен был твердо стоять на своем посту, а он со своего поста ушел в логово врагов и мародеров и стал заниматься сам таким же мародерством.

Что касается отчетов, то их он представлял лучше и более правильно, чем другие, а все-таки трех миллионов рублей и у него не хватает. Покажите эти три миллиона, положите их на стол, и суд тогда скажет: «Да, этих денег вы, обвиняемый Теплов, не присвоили и расстрелу не подлежите, а пока вы этого не доказали, пока вы не отчитались в трех миллионах, мы имеем право говорить о присвоении этих сумм».

Если мы строги к людям, присваивающим государственные средства, тогда, когда они находятся не в нашей среде, то к людям, которые стоят в наших рядах, мы должны быть еще более строгими, мы должны быть беспощадными.

Теперь я перехожу к обвиняемому Позигуну. С самого начала и до самого конца следствия Позигун утверждает, что он невиновен. Это утверждение его такое настойчивое, такое твердое, оно обязывает к особой осторожности и особой тщательности в деле проверки доказательств. Обвинение при этих условиях должно представить неопровержимые доказательства вины обвиняемого, противопоставить утверждениям факты и конкретные данные, способные выдержать самую суровую критику. Есть ли у нас эти данные в отношении Позигуна? Я считаю, что есть.

Установлено, что Позигун — он сам не отрицает этого — бывал на собраниях, где обсуждался вопрос о Юго-восточном обществе, и, конечно, знал все, что там говорилось. Позигун знал о целях этого Юго-восточного общества. Позигун знал и об отчислениях. Я должен оперировать следующими фактами: о том, что отчисления были, говорят и кричат многие факты, я их излагал суду тогда, когда говорил о Топильском, Теплове и других обвиняемых. Если эти отчисления были и если то, что говорит об этом Топильский, верно, а это подтверждается показаниями Лаврухина и Ширяева, то странно, что об этих отчислениях ничего не знал Позигун. Этого быть не могло, и этого, конечно, не было. Сам Топильский говорит об этом в своем показании 5 октября «Обо всех махинациях, знали я и Позигун».

Отсюда я делаю вывод, что поскольку отчисления были, а это доказано, поскольку в этой части показаний об отчислениях Топильский говорит правду, а это подтверждается объективными данными, поскольку он в этих же показаниях говорит о том, что Позигун знал обо всем этом, и, судя по тому, что он подписывает ширяевские отчисления и перечисления, он действительно должен был знать об этих «фокусах», об этом замаскированном виде отчислений, — из этого всего я делаю вывод, что Позигун об этих отчислениях знал, так как был близок к Топильскому, и это подтверждает и Минкин.

Следовательно, можно считать доказанным, что Позигун об этих отчислениях знал Можно ли, следовательно, не сделать необходимых выводов, вспоминая, например, о тех безобразиях, которые творились на ипподроме, о появившихся у частных владельцев беговых лошадях, об этом расхищении государственных лошадей, на что обратили внимание Евреинов, Нечаев и Теодорович? Можно ли выбросить из памяти записку Теодоровича, в которой говорится, что Позигун не сообщил ни разу о донесениях Евреинова, о том безобразии, которое творилось с лошадьми? Наоборот, недели за три до ареста, когда от него потребовали разъяснения по поводу лошадей, он доложил, что слухи неосновательны, все это, мол, одни сплетни.

Что это такое? Чем это можно объяснить? Это объяснить можно только тем, что та близость, которая была между Позигуном и Топильским, между Позигуном и Рождественским, близость, которая его приводила на квартиру то к одному, то к другому, близость, которая позволяла ему интимно беседовать, несмотря на свою принадлежность к коммунистической партии, с этими спекулянтами на тему об организации Юго-восточного общества, эта самая близость толкала его на путь лжи, когда он сообщил Теодоровичу, что все спокойно, в то время, когда нужно было бы кричать, так как творившиеся у него под носом безобразия переходили всякие границы. Евреинов говорит, что он неоднократно докладывал Позигуну о симбирских лошадях, об этой безобразной истории, когда этих лошадей привезли от имени секции и разбазарили по частным рукам, расхитив, таким образом, ценное государственное имущество и нарушив советский закон. Евреинов говорил, что у него создалось впечатление, что Позигун покрывает Топильского и Рождественского. Этот факт говорит о многом, и так просто отмахнуться от него Позигун не имеет никакого права. Из записки Нечаева мы видим, что часто при входе его в кабинет к Позигуну, когда там были Топильский и Рождественский, разговор смолкал, а ведь Нечаев был ближайшим помощником Позигуна. Эти разговоры были во время ревизии секции, и характерно, что, когда появлялся Нечаев, эти разговоры смолкали. Этих фактов, как слов из песни, выбросить нельзя.

Или, например, показание Воробьева, политинспектора Гукона. Я считаю себя вправе обратить внимание суда на эти показания. Воробьев говорит так — «Позигун не только нечестно относился к имуществу республики, но гораздо более того, Позигун наверное примешан к какой-нибудь контрреволюционной организации, поставившей себе целью вредить хозяйству республики». Воробьев упрекал Позигуна в том, что он тормозил работу; когда политинспектор указывал ему, что идет беспощадный грабеж, Позигун отвечал, что затерял поступивший к нему материал. Этих фактов выбросить из памяти нельзя. Раз это так, раз говорят так и Евреинов, и Нечаев, и Теодорович, и Воробьев, надо разобраться, в чем тут дело. На основании имеющегося в деле объективного материала и на основании показаний ряда свидетелей и обвиняемых я прихожу к выводу о виновности Позигуна.

Конечно, в этом позорном и печальном деле, где бессовестные мародеры пытались наживаться и наживались на несчастье наших братьев, на страданиях детей, на разорении народного хозяйства, первая роль принадлежит не Позигуну. Эта роль принадлежит Топильскому. Но Позигун был в числе мародеров и должен нести за это ответственность.

Я кончаю. Я не могу в заключение не напомнить вам, товарищи судьи, об одном моменте судебного следствия. Это было тогда, когда перед вами пронеслись картины гражданской войны, картины героической борьбы наших славных красногвардейских, партизанских, пролетарских отрядов против колчаковщины.

Перед вашим умственным взором прошла картина колчаковской тюрьмы, куда белогвардейскими палачами были брошены наши братья, борцы за советскую власть, за дело рабочего класса. В этой ужасной колчаковской тюрьме томился в те дни и Позигун, честно боровшийся с нашими врагами, отдавая свою жизнь за наше общее дело. Этого не вспомнить нельзя. Нельзя не вспомнить этого сейчас, когда Позигун сидит перед вами с низко опущенной головой, ожидая решения своей участи, сгорая от стыда и позора. Я не сомневаюсь, что вы вспомните в совещательной комнате и эту страницу жизни Позигуна и учтете это при определении ему меры наказания.

Пролетарская революция, беспощадная к врагам, великодушна к тем, кто случайно встал на путь преступлений и кто способен сойти с этого пути, кто способен вернуться к честной жизни, к благородным подвигам, к творческому труду.

* * *

Верховный суд приговорил: Мишеля А. по ст. 109 УК — к двум месяцам тюремного заключения, но, принимая во внимание отсутствие корысти, на основании ст. 288 УК, вынести общественное порицание. Позигуна М. по ст. 108 УК — к двум месяцам лишения свободы, но, принимая во внимание революционные заслуги, отсутствие корысти, от наказания освободить. Торсуева М. и Михайлова А. на основании ст. 189 УК — к одному году тюрьмы, и на основании амнистии к пятой годовщине Октябрьской революции — от наказания освободить. Вогуленко П. на основании ст. 116 УК — к одному году тюремного заключения, и на основании амнистии — от наказания освободить. Рунова Сергея на основании ч. 2 ст. 114 УК — к лишению свободы сроком на три года со строгой изоляцией. Лаврухина А. на основании ст. 189 и ч. 2 ст. 113 УК лишить свободы сроком на один год шесть месяцев, и на основании амнистии к пятой годовщине — от наказания освободить. Рождественского В., Тимашкевича А., Теплова Я., Ширяева П. и Зверева С. на основании ст. 110, 2 ч. ст. 113, 2 ч. ст. 114, ст. ст. 189, 177, 116 УК и на основании ст. 30 УК — к высшей мере наказания — расстрелу. На основании амнистии к пятой годовщине расстрел заменить десятью годами тюремного заключения со строгой изоляцией. Топильского А. на основании ст. 10, 2 ч. ст. 1139, 2 ч. ст. 114, ст. ст. 17710 и 189 УК — к высшей мере наказания — расстрелу без применения амнистии.

Поразить в правах на три года Рождественского, Тимашкевича. Теплова, Зверева, Ширяева, Рунова, Лаврухина, Михайлова Алексея и Торсуева.

Михайлова Г., Янковского Я., Бендера Я. и Сушкина Верховный суд оправдал.

Примечания:

[1] Главное управление коневодства Народного Комиссариата земледелия РСФСР.

[2] Везде исчисление приводится в денежных знаках 1922 года.

[3] Соответствует ст. 170 ныне действующего Уголовного кодекса 1926 года.

[4] Соответствует ч. 2 ст. 169 УК 1926 года.

[5] Соответствует ч. 1 ст. 112 УК 1926 года.

[6] Соответствует ст. 19 УК 1926 года.

[7] Соответствует ст. 17 УК 1926 года.

[8] Соответствует ст. 51 УК 1926 года.

[9] Статья 112 УК 1926 года.

[10] Статья 95 УК 1926 года.

[Андрей Вышинский]

http://istmat.info/node/31274
Реквизиты
Тема:
НЭП
Направление:
Суды и правоохранительные органы
Тип документа:
Судебные и следственные материалы
Государство:
СССР
Датировка:
1923
Метки:
Вышинский
Источник:
А.Я. Вышинский. Судебные речи. Госюриздат, 1955 Стр. 46-97

Дело ленинградских судебных работников

В 1923 году группа судебных работников г. Ленинграда по предварительному между собою сговору, в нарушение своего служебного долга явно подрывая авторитет судебной власти в видах личного обогащения вступила на путь систематического взяточничества Эта группа, а именно следователи и народные судьи Сенин-Менакер Кузьмин, Шаховнин, Михаилов Н. А., Копичко, Васильев Л. В., Михайлов А. И., Елисеев, Демидов, Флоринский и Гладков вошли в связь с нэпманами и различными преступными элементами, заинтересованными в прекращении своих дел, находившихся в производстве этих судебных работников.

Сенин-Менакер С. М. бывший следователь военного трибунала корпуса Ленинградского военного округа, он же заместитель председателя кооператива Ленинградского совета народных судей, использовал свои связи в целях личной наживы, выступая постоянным посредником между нэпманами и некоторыми судебными работниками, за взятки содействуя незаконному прекращению судебно-следственных дел и освобождению арестованных по этим делам.

а) в апреле — мае 1923 года, войдя в преступное соглашение с исполняющим обязанности начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда Кузьминым и старшими следователями того же суда Шаховниным и Михайловым Н. Д., направил к прекращению дела Антимония и Фридлендера, ранее привлеченных к уголовной ответственности, за что последние и дали Сенину-Менакеру через посредника Александровского 39 000 руб.;

б) тогда же и там же за прекращение дела нэпмана Левензона П. Б., привлеченного губернским судом к ответственности за незаконную торговлю спиртом, и немедленное освобождение Левензона из-под стражи получил от жены последнего, Левензон Б. С., по ее показанию на суде, 5000 руб., по показанию же старшего следователя — Шаховнина, — 10 000 руб. в) тогда же и там же при помощи старшего следователя Шаховнина направил дела нэпманов Боришанского и Маркитанта в суд на прекращение, г) в апреле месяце был посредником между народным следователем 7 отделения Флоринским и купцом Набатовым, дело которого находилось в производстве у Флоринского, в незаконном возвращении Набатову денег, задержанных у него при аресте, за что и получил совместно с Флоринским в виде взятки крупную сумму денег.

Кузьмин В. И., исполнявший должность начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда, вошел в преступную связь с Сениным-Менакером и использовал свое право распределения дел между следователями губернского суда в корыстных целях часть этих дел направлял к тем следователям с которыми заранее входил в соглашение о прекращении этих дел за взятки За прекращение дел получил через посредника Сенина-Менакера 1000 руб. через посредника Шляхтера — 6000 руб. и через Шаховнина от Бродя некого — 2000 руб.

Шаховнин И. С., старший следователь Ленинградского губернского суда, войдя в преступное соглашение с Сениным-Менакером, Кузьминым и Михайловым Н. принял к своему производству дело «лаборантов» с целью его прекращения, за прекращение дел получил от Сенина-Менакера 1000 руб. от Кузьмина — 2000 руб. и от Бродянского — 600 руб.; за освобождение из-под стражи нэпмана Ливензона П. Б. получил от жены последнего через Сенина-Менакера 2000 руб., в то же время принял угощение в ресторане «Метрополь» от нэпмана Матвеева, обвинявшегося по ст. 114-а УК11 корзину продуктов, вино и 2000 руб., за что в целях ликвидации этого дела вырвал из дела Матвеева заключительное постановление органов дознания.

Михайлов Н. А., старший следователь Ленинградского губернского суда, зная о преступном замысле названных выше лиц, согласился передать из своего производства дело «лаборантов», несмотря на прямое запрещение прокурора Ленинградского губернского суда; уничтожил протокол допроса нэпмана Антимония, изобличающий последнего в преступных действиях; за ликвидацию дел нэпманов получил от Шаховнина 2000 руб. и от Сенина-Менакера — 1300 руб., из них 300 руб. — «на женщин».

Копичко Б. Ю., имея в своем производстве дело сводницы-проститутки Боннель, обвинявшейся и осужденной впоследствии по ст. 171 УК (в ред. 1922 г.)12 пытался прекратить это дело и незаконно освободил Боннель из-под стражи, согласился принять предложение Гольдина и Цыганкова о ликвидации дела Боннель за взятку 4000 руб.

Васильев Л. В., следователь особой камеры по делам о выделке самогона, был посредником между старшим следователем Копичко и Боннель по ликвидации дела последней за что и получил от Цыганкова угощение в ресторане «Слон» за счет Боннель; пытался через своего практиканта Елисеева получить взятку в 30 000 руб. за прекращение дела Ольтова и Доброва, находившегося в его производстве; за неоднократные угощения у самогонщиков Баллод составил постановление о прекращении дела Баллода П., также находившегося в его производстве, получил от Бородавкиной взятку в 3000 руб. за освобождение из-под стражи ее мужа — самогонщика Бородавкина; незаконно освободил из-под стражи самогонщицу Борисову, дело которой находилось в его производстве, получив за это через посредницу Лосеву взятку в размере 650 руб.; явно злоупотребляя предоставленной ему властью, произвел незаконный обыск у Шницеровой, возбудив против нее обвинение по ст. 171 УК без достаточных на то оснований; желая избавиться от своей жены Карельской, заключил ее в дом умалишенных.

Михайлов А. И., народный следователь особой камеры по делам о выделке самогона, получил взятку в 3000 руб. от Баллод Вероники за освобождение ее мужа из-под стражи.

Елисеев П. Н., практикант при народном следователе, на просьбу Добровой дать справку о состоянии дела Доброва и Ольтова, привлеченных к ответственности за незаконную торговлю спиртом, вступил с нею в переговоры о ликвидации этого дела за взятку. Выяснив условия прекращения дела, он получил согласие народного следователя Васильева принять взятку в 30 000 руб. Взятка не была получена лишь потому, что об этой сделке своевременно стало известно ГПУ; знал о том, что народный следователь Михайлов А. получил взятку от самогонщицы Баллод за освобождение ее мужа.

Демидов Н. С., практикант при народном следователе, участвовал в попойке вместе с народными следователями Михайловым и Васильевым на квартире Баллод; знал об освобождении Михайловым из-под стражи П. Баллода за взятку в 3000 руб., способствуя выполнению этого преступления со ветами и указаниями.

Цыбульский В. С., работник прокуратуры, знал о преступной деятельности Сенина-Менакера задолго до раскрытия настоящих преступлений судебных работников и никому не сообщил об этом; по предварительному сговору с Сениным-Менакером решил за взятку в 3000 руб. освободить нэпмана Левензона; во исполнение своего преступного замысла утром 29 мая предложил Кузьмину и Шаховнину освободить Левензона якобы на основании циркуляра НКЮ № 6; узнав, что против Сенина-Менакера, Кузьмина и других возбуждено уголовное дело, он задним числом подал рапорт помощнику прокурора с указанием, что Сенин-Менакер предлагал ему взятку за освобождение Левензона.

Бродянский Н. С., член коллегии защитников при Ленинградском губернском суде, под видом адвокатской деятельности посредничал между привлеченными в качестве обвиняемых нэпманами — Боришанским, Маркитантом и Левензон Б. С., с одной стороны, и старшим следователем губернского суда Шаховниным и Кузьминым — с другой, по передаче последним взятки за ликвидацию дел нэпманов; получив для указанной цели с Боришанского, Маркитанта и Левензон Б. С. по 3500 руб., передал 6000 руб. Шаховнину, остальные оставил себе.

Флоринский М. М., народный следователь 7 отделения г. Ленинграда, незаконно вернул Набатову задержанные у последнего органами ГПУ деньги в золоте и иностранной валюте; вместе с Сениным-Менакером, заранее сговорившись, получили с Набатова взятку в размере 30 000 руб.

Иванов К. И., работавший на механическом заводе имени Юргенсона, был посредником-инициатором в даче купцом Матвеевым взятки старшему следователю Шаховнину.

Александровский М. Ф., владелец лаборатории «Парацельс», совместно с Сениным-Менакером, был посредником в передаче взяток, полученных от нэпманов «лаборантов» Антимония и Фридлендера за прекращение их дела.

Матвеев Г. М., владелец продуктового магазина, будучи привлечен Ленинградским губернским судом к ответственности по ст. 114-а УК, в целях ликвидации этого дела, дал взятку судебным работникам, через посредников Иванова К. И. и Пахомова Я. Т., в размере 6100 руб.

Антимония Г. Ю., арендатор Чернышевской аптеки и владелец лаборатории «Голлендер», в целях ликвидации своего дела в Ленинградском губернском суде через посредников Александровского и Сенина-Менакера, дал первому из них 15 000 руб. векселями, которые впоследствии были им учтены.

Фридлендер А. Г., владелец лаборатории, через посредство Александровского дал за прекращение дела взятку старшему следователю Шаховнину в размере 24 000 руб.

Маркитант И. М., владелец лаборатории «Флора», дал взятку через посредника, члена коллегии защитников Бродянского, старшему следователю Шаховнину в размере 3500 руб.

Боришанский Д. С., владелец лаборатории под фирмой «Миллер», через посредника Бродянского с целью прекращения своего дела дал взятку Шаховнину в размере 3500 руб.

Левензон Б. С. дала взятку следователю Шаховнину через посредника Сенина-Менакера в размере 5000 руб. с целью прекратить дело своего мужа, Левензона П. Б., привлеченного к ответственности за подлог и незаконную торговлю спиртом.

Боннель-Андрэ Ю. В. дала взятку старшему следователю Копичко в форме угощения его в ресторане «Слон» за прекращение дела о ней; с той же целью обещала Копичко через посредников дать взятку в 4000 руб.

Гольдин Д. А. принимал активное участие в посредничестве между Боннель и старшим следователем Копичко, в производстве которого находилось дело Боннель, вел с Копичко переговоры о ликвидации этого дела.

Добржинский-Славский С. В. обратился к Михайлову А. И., в качестве ходатая, с предложением освободить Баллода из-под стражи; с той же целью неоднократно бывал с народным следователем Михайловым А. И. на квартире Баллод, участвовал в попойках и систематически брал от нее деньги за хлопоты по освобождению ее мужа, Петра Баллода, дело которого находилось в производстве Михайлова; за освобождение Петра Баллода дал народному следователю Михайлову взятку в размере 3000 руб.

Шляхтер Ш. Д. был посредником между врид. начальника следственного отдела Ленинградского губернского суда Кузьминым и старшим следователем того же суда Шаховниным, с одной стороны, и нэпманом Гозиосским — с другой; дал якобы от имени Гозиосского взятку названным судебным работникам за прекращение дела Гозиосского, находившегося в их производстве.

Гольдина Е. Р. знала о хлопотах Цыганкова об освобождении Боннель и Гольдина за взятку; получила от Матеди 1000 руб. на предварительные расходы по ликвидации дел вышеназванных лиц; знала о согласии Копичко ликвидировать дело Боннель за 4000 руб.

Гладков Н. Г., старший следователь трибунала стрелкового корпуса Ленинградского военного округа, будучи в дружеских отношениях с Сениным-Менакером, а через него и со следователями губернского суда Кузьминым и Шаховниным, неоднократно бывал с ними в ресторанах, а когда вся группа ставших на путь преступлений следователей узнала о начавшихся арестах (был арестован Копичко), собрал их по просьбе Сенина-Менакера в кафе и сам принял участие в обсуждении вопроса о том, как держаться на допросах в случае ареста.

Пахомов М. В., народный судья 3 отделения, Тевелев М. Г., народный судья 2 отделения, принимая к своему производству направляемые к ним следователями губернского суда дела «лаборантов», не могли не обратить внимания на то, что все эти дела квалифицировались по ст. 114-а УК и по существу обвинения являлись неподсудными народному суду, тем не менее приняли их к своему производству и прекратили в явно незаконном порядке.

Баллод В. А. передала через Добжинского-Славского взятку в сумме 24 000 руб. народному следователю Михайлову за освобождение из-под стражи и прекращение дела своего мужа Петра Баллода, с той же целью угощала ужином того же народного следователя Михайлова и его практиканта Демидова.

Баллод П. П., будучи привлечен в качестве обвиняемого по ст. 140 УК13 с целью прекращения указанного дела дал взятку народному следователю Васильеву и его практиканту Елисееву в виде угощения на своей квартире.

Бородавкина А. Н. передала народному следователю Васильеву взятку в сумме 3000 руб. за освобождение своего мужа Бородавкина.

Борисова М. И., находясь под следствием по ст. 140 УК, с целью своего освобождения из-под стражи передала в разное время народному следователю Васильеву через посредницу Лосеву 650 руб.

Лосева А. В. была посредницей между народным следователем Васильевым и самогонщицей Борисовой.

Масинзон А В., член коллегии защитников Ленинградского губернского суда, и Лондон З. М. в целях ликвидации дела «лаборантов» в марте-апреле 1923 года вели переговоры с Антимония. Маркитантом и Фридлендером, предлагая им ликвидировать все дело за взятку.

Пахомов Я. Т. по предложению Иванова К. И. был посредником при передаче взятки нэпманом Матвеевым следователям Шаховнину и Михайлову Н. А. за ликвидацию дела Матвеева, находившегося в производстве губернского суда; при передаче взятки сам получил 1400 руб. и 900 руб.

Гозиосский М. И., будучи вместе с другими «лаборантами» заинтересован в незаконном прекращении их дела, вел переговоры с различными лицами по этому делу, в том числе и со Шляхтером.

Левензон П. Б., владелец лаборатории под фирмой «Девис», дал взятку Шаховнину.

Лондон и Матеди С. Л. обвинялись в посредничестве при даче взяток.

Цыганков М. Г. был посредником между Боннель и старшим следователем Копичко по ликвидации дела Боннель, находившегося в производстве Копичко.

Набатов А. Л. в целях получения из ГПУ арестованных у него денег в размере 900 руб. золотом и 210 американских долларом дал взятку народному следователю Флоринскому, в производстве которого находилось дело; через Сенина-Менакера и следователя Флоринского, за взятку в 30 000 руб., добился прекращения дела и получил обратно деньги.

Прокуров Ф. О., добавочный народный судья особой камеры по делам о самогоне по предварительному сговору с народным следователем той же камеры Васильевым, в личных интересах последнего, произвел незаконный арест жены Васильева, Карельской, и заключил ее в психиатрический институт.

Все указанные выше лица были привлечены к уголовной ответственности по ст. ст. 114, 114-а, 105, 111, 112, и 179 УК РСФСР в ред. 1922 г.14 и преданы суду.

Дело это слушалось в г. Ленинграде выездной сессией Верховного суда РСФСР 12–23 мая 1924 г.

* * *

Товарищи судьи, члены Верховного суда! Мы не впервые рассматриваем дело, имеющее чрезвычайное, исключительное значение, и не только для одного какого-нибудь района нашего государства, но для всей республики, для всего Союза республик в целом; едва ли я ошибусь, сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика еще в своих летописях не записывала.

Это дело имеет исключительное значение, так как здесь мы судим судей — тех, кто призваны быть первыми помощниками в деле государственного строительства, ибо без суда нет государства, ибо без суда нет государственного строительства, ибо только в том случае государство может рассчитывать на свою жизненность, если крепки его устои, если крепки его органы, если судьба этих органов находится в руках надежных людей, если призванные защищать интересы государства — действительно достойные его защитники, какими являются и должны быть раньше всего наши судьи.

Вот почему это дело представляет такую исключительную важность. Мы, стороны, обязаны в процессе быть наиболее осторожными, мы обязаны быть наиболее объективными, мы не должны забывать того, что наша роль есть роль помощников ваших, помощников судей, которые в этом деле держат в своих руках судьбу 42 человеческих жизней. С этой точки зрения подходя к своей задаче, я должен сказать, что первое требование, которое я сам, как государственный обвинитель, ставлю себе, — это полное спокойствие, полная объективность, беспристрастность, но не бесстрастность. Я должен заранее сказать, я должен заранее перед вами, товарищи судьи, повиниться, — бесстрастным в этом деле быть нельзя, невозможно.

Всякий суд должен найти истину. Результатом всякого процесса должна быть установленная судом истина. Мы добросовестно эту истину искали здесь в течение восьми дней.

В борьбе за истину мы и защита встретимся еще в схватках. Мы еще поборемся, и истина восторжествует. Восторжествует, несмотря на то, что в этом зале в течение всех этих восьми дней мы слышали столько лжи, мы видели столько гнусных преступлений, столько безобразных и отвратительных картин человеческих пороков. Путь к истине в этом деле особенно тяжел и труден. Путь к этой истине лежит через дебри преступлений. Но государство дало нам в руки средство преодолеть эти дебри. Это средство — наш могучий меч пролетарского правосудия. При его помощи мы проложим себе путь через дебри, через дремучий лес совершенных подсудимыми преступлений, мы выйдем на вольный воздух, на светлую дорогу, ведущую к истине… И как бы ни тяжела была наша задача и наша обязанность государственного обвинителя, эту задачу мы разрешили, эту обязанность выполним, ибо этого требует благо революции, благо народа — наш высший закон.

Сорок два человека сидят здесь перед нами. Здесь три группы людей: получатели взяток, взяткодатели и посредники. О каждой из этих групп придется говорить в отдельности, о каждом входящем в отдельную группу придется также говорить в отдельности. Но все они, в сущности говоря, с точки зрения причиненного государству вреда, с точки зрения опасности для государства, одинаковы, и мы вправе были бы потребовать для них и одинакового наказания.

Вот первая группа преступников — получатели взяток: Сенин, Кузьмин, Шаховнин, Михайлов, Копичко, Васильев, другой Михайлов, Пахомов, Тевелев, Цыбульский, Елисеев, Демидов, Флоринский, Прокуров, Гладков — 15 судебных работников, и среди них есть коммунисты.

Вторая группа — посредники: Бродянский, Пахомов, Иваноз, Александровский, Цыганков, Матеди, Шляхтер, Гольдин, Гольдина, Добржинский-Славский — 10 человек, и среди них есть тоже, коммунисты. Получают «коммунисты», посредничают «коммунисты». Конечно, коммунисты в кавычках. Дают же взятки нэпманы. Они и составляют третью категорию. Это — Антимония, Фридлендер, Боришанский, Маркитант, Левензон, Гозиосский, Матвеев, Набатов, Боннель-Андрэ и мелкота — Бородавкина, Лосева, Борисова. Всего 12 человек. Двух лиц я выделяю особо — Масинзона и Лондона, и о них также буду говорить особо.

Я позволю себе просить вашего, товарищи судьи, разрешения, излагая свои соображения по данному делу, придерживаться той системы, по которой было построено и само обвинительное заключение, и в таком случае раньше всего перейти к эпизоду, который мы все время называли «эпизодом Матвеева». Фабула этого эпизода весьма несложная, и, чтобы изобразить ее, красок никаких не нужно. Но эта фабула так же проста, как и грязна, и заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он покупал этого «служителя правосудия» и оставался безнаказанным.

Таков «эпизод Матвеева». Эпизод этот заключается в том, что 17 апреля 1923 года в губернский суд для производства расследования поступило дело за № 25, как это значилось на обложке.

Сейчас же нашлись приятели, товарищи, посредники, ходатаи, и дело начало затираться. В данном деле двумя крайними точками являются Матвеев, купец, имеющий уже за собою судимость по аналогичному делу, квалифицированному той же самой ст. 114-а УК, и старший следователь Ленинградского губернского суда Шаховнин. Между этими двумя точками размещается вся эта небольшая, но теплая компания Пахомов, Иванов и Михайлов. Через них и, в частности, через Михайлова Матвеев прокладывает себе дорожку к Шаховнину. Завязываются непосредственные деловые сношения, которые и кончаются к обоюдному удовольствию всех заинтересованных лиц. Сделка сделана, «правосудие» куплено, правосудие загажено, оскорблено!..

Посмотрим, в чем заключалась роль каждого из участников этой сделки. Здесь, на суде, Матвеев признал себя виновным и, казалось бы, нам незачем на нем и останавливаться. Он признал себя виновным на суде, и это указывает на якобы проснувшееся в нем раскаяние, на пробуждение в нем сожаления по поводу совершенного. Но это требует проверки, ибо, может быть, это раскаяние только внешнее, ибо по существу, может быть, этот преступник ничего не сделал для того, чтобы вскрыть преступление, когда в этом мы нуждались больше всего, и, может быть, свое сознание принес к судебному столу только тогда, когда был уже пойман и притащен сюда страшной петлей, уже затянувшейся у него на шее. К сожалению, с Матвеевым дело обстоит именно так. Посмотрите все его показания на предварительном следствии.

Сначала он пытался все отрицать: «Я у следователя Шаховнина на квартире никогда не был». «Я со следователем Шаховниным никогда и нигде не встречался». «Общих знакомых с ним не имел». «Для меня никто не справлялся, я никого не просил». Словом — я не я и лошадь не моя. «Ничего решительно не знаю»… Полное запирательство. В это время Матвеев усиленно заметает следы. Что делает Матвеев? — «Не знаю, не был, не просил, не давал». Полное отрицание, полное запирательство. Так он начинает и так долго, долго продолжает. Правда, через некоторое время он не выдерживает своей роли и начинает проговариваться о том, что Иванов обещал похлопотать, что Иванов требовал денег, но не как взятку, а как будто в долг, — берет в долг, хотя, впрочем, потом и не отдает. Очень характерный штрих — полупризнание, облеченное в форму отрицания. Иванов берет в долг. Матвеев — купец, почему купцу не дать в долг? Могли же быть у них и коммерческие отношения? Но проходит время, и под давлением улик, которые падают на голову Матвеева, он начинает сдавать, он начинает признаваться, он уже признается в том, что с Шаховниным у него устанавливается «контакт» и что дело, как он выражается в одном из своих показаний, шло не худо: хлопоты действительно дают уже некоторые результаты; но это все же стоит денег. И вот мы здесь, на суде, подсчитали, каких это стоило денег.

Можно считать установленными цифры, зафиксированные на судебном следствии. Мы видели из признаний Матвеева, Иванова и Пахомова, что они, Иванов и Пахомов, деньги получали и, в частности, — те суммы, которые установлены в обвинительном заключении. Как это подтверждено расследованием, произведенным здесь, на судебном следствии, Иванов получил 2200 руб., Пахомов получил 1400 руб. и 1200 руб., но для них это мелочи. Вот благодаря этим деньгам Матвеев получает возможность, оплачивая услуги Пахомова и Иванова, сблизиться с Шаховниным и остаться благодаря Шаховнину безнаказанным. Дальше мы встречаем Матвеева уже в другой фазе этого процесса, — как известно, всякий такой процесс проходит несколько фаз и стадий.

Одна из стадий заключалась в том, что эти господа сначала занимались угощениями за счет своих доверителей, если позволите так выразиться, садились с ними за стол и клали ноги на стол. Вот эта стадия была и в деле Матвеева, когда следователь Шаховнин влез к Матвееву и положил ему на стол свои судейские ноги. Я говорю о знаменитой попойке у Пахомова, когда Пахомов приглашает Матвеева и Шаховнина, и здесь, так сказать, венчается дело. Напомню происшедший на этой попойке характерный разговор. Шаховнин вел разговор с Матвеевым относительно своих худых подметок и отсутствия у него летнего пальто. Высчитали, что нужно 2500 руб., и тут же дается 2000 руб. Взятка дана, Шаховнин в руках у Матвеева, а теперь они оба в руках у нас.

Тут один момент чрезвычайно важен. Была попытка в течение судебного следствия так осветить этот разговор между Матвеевым, Шаховниным и Пахомовым об этих подметках и пальто, что, дескать, это свидетельствует о честности Шаховнина, ибо он говорил даже: «Знаю я ваше «поблагодарю». Если бы я брал ваши «благодарности», то у меня не было бы таких худых подметок и было бы пальто». Здесь передернута самая подкладка этого дела. Ничего подобного не было, и дело обстояло как раз наоборот. Когда Шаховнину пообещали «благодарность», он сказал: «Да, обещать-то вы охочи, вы все обещаете, а когда до дела доходит, так, чтобы дать, то у меня остаются только худые подметки. А потому (если позволите выразиться языком Сенина, человека, как он сам себя называл, реального) — дайте мне хотя что-нибудь реальное». И вот в виде реального подносятся Матвеевым 2000 руб. Матвеев дает взятку деньгами, вином, угощениями в «Москве» или «Слоне», где они были и где Иванов и Пахомов оплачивают за счет Матвеева эти расходы и счета представляют тому же Матвееву. Дело действительно шло, как выразился сам Матвеев, не худо. Этого всего совершенно достаточно для того, чтобы признать доказанной здесь взятку, для того, чтобы роль и сущность совершенного Матвеевым преступления были оценены вами, товарищи судьи, так, как этого требует ваша судейская совесть, как этого требует наш советский закон.

Я также считаю установленным, что в этом эпизоде роль передатчика, посредника играют Пахомов и Иванов. Но ведь это не простые посредники. Ведь это бывшие члены Российской коммунистической партии. Один из них, Иванов, являлся даже организатором партийного коллектива, т. е. являлся лицом, уже поднявшимся над массой рядовых коммунистов. Он это сам отлично сознавал. Вокруг него был известный начальнический ореол. Мы знаем теперь, что благодаря этому ореолу Пахомова сравнивали не с кем иным, как с господином исправником…

Вот эти два коммуниста на словах, эти строители будущего на словах, эти люди, ниспровергающие старый мир и возводящие основы нового мира, тоже на словах, а на деле — маленькие, грязненькие, развратные обыватели, поскользнувшиеся на маленькой нэпмановской корочке, брошенной им под ноги Матвеевым, и покатившиеся по наклонной плоскости, увлекая за собой всех, кто с ними соприкасался. Пахомов играл в этих делах роль губпродкома или упродкома, во всяком случае какого-то хозяйственного организатора для Шаховнина. Шаховнин говорит: «Просил Пахомова принести мне продукты». — «Почему Пахомова?» — «Да ведь Пахомов служил в ЛЕПJ15. Я хотел, чтобы он по своей цене принес». Но, оказывается, Пахомов идет к Матвееву и берет у него в лавке продукты, приносит Шаховнину, и, таким образом, продовольственная потребность Шаховнина удовлетворяется. Это рассказывал нам здесь сам Пахомов. И, конечно, для нас, знающих дело и прослушавших все судебное следствие, не секрет, что и Пахомов, как и Матвеев, отрицавший все то, что здесь было доказано, пытался отрицать свое знакомство с Матвеевым. Нам, впрочем, известно, что если он мало знает Матвеева, то много за него хлопочет перед Шаховниным.

Мы помним, как он здесь отпирался и как, только будучи припертым к стене, признался в том, в чем он не мог не признаться. И тогда мы узнали, что он был и в «Италии» и в «Метрополе», — вот названия тех кабаков, где Матвеев спаивал следователей, где следователи пропивали свою судейскую совесть за счет Матвеева. В «Италии» мы встречаем Пахомова, Иванова и Шаховнина, в «Метрополе» встречаем Пахомова, Иванова, Шаховнина и Михайлова, — Михайлова не в качестве благородного свидетеля, а в качестве одного из тех, которые «сводили» этих господ.

Вы помните, товарищи судьи, как у них в этот памятный день не хватило денег, как Пахомов решил пойти за деньгами к Матвееву. Он не постеснялся глухой ночью постучать в дом к Матвееву. И что же? Открылась дверь, и он получил необходимую сумму, и они продолжали свое «дело». Характерная подробность — просили тогда деньги не на нужду и даже не просто на пьянство, а на женщин, к которым должны были поехать. Михайлов очень упорно пытался отрицать это. Он даже раз на суде отказался отвечать на вопрос, куда они собирались ехать и кто это «девочка Надя», которая оказалась потом Поповой, кстати сказать, той самой проституткой Поповой, с которою познакомил Михайлова не кто иной, как обвиняемый Сенин, этот бывший следователь стрелкового корпуса, военный следователь. Михайлов пробовал это все отрицать, но был уличен и изобличен фактами.

Пахомов не сознается в совершенном им преступлении: по его словам, он получил только 500 руб. Это отягчает участь Пахомова.

Иванов остается некоторой загадкой. В самом деле, как же это так? Этот Иванов поднялся в партийной работе до организатора партийного коллектива. Но Иванов, несмотря на все свои попытки изобразить из себя чуть ли не потомственною, пролетария, был изобличен как бывший торговец, как бывший владелец посудного магазина. Этот Иванов тоже отпирается, потом начинает сдавать, подтверждает «Италию», подтверждает «Метрополь», но опять запирается в отношении сумм, которые он получил от Матвеева. Уж здесь Матвееву надо поверить. Купеческая душа знает хорошо счет тем деньгам, на которые она покупает чужие души Матвеев точно подсчитал — заплатил 2200 руб.; Иванов говорит — 750 руб. получил на угощение, 200 руб. получил на пиво, деньгами получил 1000 руб., но получил «в долг».

Иванов запирается, лжет, юлит. Это лишний раз характеризует этого человека, который когда-то осмеливался называть себя коммунистом. Его роль не маленькая в этом деле, товарищи судьи, хотя он представляется очень маленьким человечком Это он познакомил Пахомова с Матвеевым. Это он ездил в губернский суд с Михайловым, это он принимал живое участие во всех этих безобразных преступлениях. Таким образом, я считаю, что в этом эпизоде с Матвеевым Михайлов, Пахомов и Иванов, отчасти собственными показаниями, отчасти показаниями друг на друга, а также другими данными, собранными следственными органами, изобличаются полностью в преступлениях, предусмотренных ст. 114 УК, с санкцией по ч. 2 этой статьи. Взятка сама по себе — гнуснейшее орудие разврата, но она становится чудовищной, когда дается следователю или вообще работнику юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей, прокуроров или следователей, торгующих правосудием.

Суд — один из величайших устоев государственного строительства. Разложение судебно-прокурорских работников, разложение суда — величайшая опасность для государства!.. Говоря об Иванове, я должен обратить внимание еще на одно обстоятельство: Иванов прибегал к таким приемам, которые никак нельзя назвать иначе, как вымогательством. Он пугал Матвеева, говоря: «Гриша, крышка, парить будут», или что-то еще в этом духе на своем воровском жаргоне. Это человек, который с точки зрения социальной опасности представляет собою явление достаточно примечательное, и я вправе просить суд на Иванова, Пахомова и Михайлова обратить свое особое внимание. В этом же эпизоде появляется и Шаховнин; это первая ласточка, хотя и не первая скрипка. Это щебечущая о взятке судейская птица. Шаховнин — это своего рода пионер взяточнической эпопеи. Даже когда он спит, скажи ему: «Сеня, взятка», — он ответит: «Готов, всегда готов». Шаховнин берет вином, продуктами, деньгами, берет подметками и пальто, берет «Метрополем», берет «Таней» и «Катей». Человек широкого размаха. С ним операция производится по делу Матвеева очень оригинально и с соблюдением установившихся в этой среде правил взяточнического кодекса. Первое правило — по возможности избежать вызова, к следователю на допрос. Согласно этому правилу, вызванный на допрос Матвеев в действительности на допрос не является: его приятели, Пахомов и Иванов, по соглашению с Шаховниным, устраивают ему отсрочку, освобождая его от допроса. Второе правило — так как бесконечно нельзя не являться на допрос, в особенности, когда грозит арест, то нужно застраховать себя от ареста. Эта «страховка» осуществляется также весьма искусно.

«Я признаюсь, — говорил Шаховнин на предварительном следствии, — что Матвеев после угощения просил меня не арестовывать его до решения суда и не привлекать его в качестве обвиняемого, за что Матвеев обещал меня отблагодарить. Его слова о благодарности я не отверг. Но я даю слово и клянусь своей честью, что взятки от Матвеева я не получал». Прочтя это показание обвиняемого Шаховнина, я готов был ему поверить. Но я перевернул страницу и — увы! — здесь увидел чистосердечное признание того же Шаховнина в том, что он получил две тысячи рублей в качестве взятки. Я вспомнил о его честном слове, о его совести, которой он клялся, невольно поставил вопрос: как же так? Но ответа я не получил и, вероятно, ответа и не получу. Шаховнин пропил совесть, пропил честь, продал за «угощение» все, что было доброго в душе этого человека…

В этом эпизоде, товарищи судьи, собран достаточно сильный материал против обвиняемых, но я не стану злоупотреблять вашим вниманием для более детального ознакомления с ним. Сказанного, мне кажется, достаточно.

Теперь я перехожу к Михайлову. Роль Михайлова в этом эпизоде, так сказать, эпизодическая. Виновным себя во взяточничестве, конечно, он не признал, но очень бойко при первом допросе заявил, что признает себя виновным в дискредитировании власти. Он разбирается в Уголовном кодексе и знает, что такое ст. 109 и что такое ст. 114, знает, чем «звезда от звезды разнствует», знает, что к ст. 109 не присоединяется та формула, которая может привести к смертной санкции по ч. 2 ст. 114. Поэтому он охотно признает себя виновным в дискредитировании власти, лишь бы уйти от ответственности по ч. 2 ст. 114 УК! Но какова же его роль в этом эпизоде? По его собственному показанию, это он познакомил Пахомова с Шаховниным, это он был с Шаховниным в «Италии» и в «Метрополе», причем сначала угощались за счет Пахомова в общем зале, а потом перешли в кабинет. Собственным признанием он уличил себя — он за Матвеева просил Шаховнина, хотя и добавил, что делал это «без всякого корыстного побуждения». Оценка того побуждения, которое руководило Михайловым, будет, впрочем, принадлежать нам, а потом, окончательно — суду. Но то, что он себя признал виновным в выпивках за счет Матвеева и в просьбах за Матвеева перед Шаховниным, — это одно дает право говорить, что в этом преступлении он повинен не меньше, чем Шаховнин. Михайлов пробовал запираться, но на очной ставке был уличен Шаховниным. Вот весь этот эпизод. Тут пять лиц: Матвеев, Пахомов, Михайлов, Шаховнин и Иванов. Все виновны, вина их, конечно, не одинакова, хотя и одного рода. Я позволю себе просить вашего разрешения вопросу о наказании для обвиняемых отвести особое место по окончании всего изложения.

Второй эпизод — самый большой, потому что в нем участвует много лиц. Это так называемое знаменитое «дело лаборантов». Оно в сущности одно, но оно многолико, ибо дело лаборантов распадается на несколько дел. Жило-было дело, называлось «дело лаборантов» за № 2504. Жило-было — и его не стало. Есть «дело» — и нет «дела». Правда, его не съела свинья, как у Гоголя, но его съели свиньи, по предварительному между собой соглашению на общей для всех них платформе. Итак, это дело было, и его не стало. Что же с ним стало? Есть здесь Кузьмин, такой молодчик, который даже исполнял обязанности начальника следственного отдела, этот самый молодчик, кстати сказать, имел за своими плечами две судимости за кражу еще до революции, но сумел оказаться руководителем всего следственного аппарата. Этот Кузьмин имел в своей голове «хорошие» идеи. Вы помните, как он не без гордости заявил здесь, что расшивка дела — это его «идея». Этот «идейный» человек представляет для нас особый интерес. Когда явилась возможность заработать на грязном деле, но была опасность, как бы не просчитаться, а просчитаться было очень легко, тогда у Кузьмина блеснула эта «блестящая» мысль — расшить дело. Было одно дело — будет восемь, и пойдут они по восьми направлениям, и ищи тогда ветра в поле. Одно пошло в один суд, другое пошло в другой суд. Впрочем, шли они только в два определенных, заранее обусловленных суда, где сидели их соучастники. Это была «блестящая» идея Кузьмина, и нужно отдать ему справедливость — задумана она была почти гениально. Но выполнение ее было такое, что этот Левензон, вернувшись домой из тюрьмы, сказал своей жене: «Это или провокация, или работа пьяных мужиков». Задумано правильно, а исполнено было — как будто не в Ленинграде, а в каком-нибудь Суздале: такая топорная, суздальская стряпня… Но это оказалось нам на пользу, так как эта «стряпня» и обусловила провал преступления.

Дело лаборантов обстоит не так, что дана взятка, получена взятка — и прекращено дело. Нет, это построено архитектурно, так что, я думаю, здесь главная роль принадлежит не Кузьмину, а какому-либо инженеру вроде Фридлендера. Хотя он и инженер путей сообщения, но, оказывается, он в известной степени мастер и этой строго продуманной системы, этой осторожно возведенной постройки, где были предусмотрены все последствия, где нужно было пройти ряд ступеней упорно, шаг за шагом, не стесняясь никакими препятствиями, не смущаясь никакими остановками, проходить, проходить, пока не придешь к цели. И риску было бы немного, если бы впрочем, работали не «пьяные мужики». Это сговор, товарищи судьи, редкий даже в нашей практике борьбы со взяточничеством. Целый заговор взяточников против государства, — заговор, в котором спаяны отдельные части в одно целое, где все связаны одним преступным замыслом. В этой — настоящей планетной — системе есть несколько «солнц» и около каждого «солнца» вращаются свои спутники.

Дело лаборантов — это не отдельные эпизоды, не отдельные дела. Это организованный заговор преступников, знающих друг друга, чуть не родственников, кумовьев, которые собираются, совещаются, имеют на откупу у себя защитников-юристов, следователей, судей и обделывают свои грязные, позорные дела, подрывая самые устои нашего государства, метя в самое наше сердце. Товарищи судьи, к этому эпизоду мы должны отнестись с особой строгостью. Мы должны им показать, что умеем поражать их сердца раньше, чем они доберутся до нашего сердца. Этот заговор страшнее многих других. Мы имеем показания Шаховнина по этому делу. В этом показании Шаховнин говорит о том, как развивалась эта деятельность и по каким направлениям она шла. Я должен напомнить это показание: «Перед праздником пасхи, — показал Шаховнин, — когда дело лаборантов было в производстве старшего следователя Михайлова, мне Кузьмин предложил войти в их компанию по получению взяток, и я согласился». Вот первое доказательство того, что я не был голословен. Почему это так случилось, что побудило Шаховнина, Михайлова и Кузьмина вступить на этот путь преступления? Шаховнин ссылался в свое оправдание на тяжелое материальное положение.

Совершенно очевидно, что никакое самое тяжелое материальное положение не может оправдать такое гнусное преступление, как взяточничество. Но ссылка на тяжесть материального положения ложна. Мы знаем, что никакого тяжелого материального положения у обвиняемых не было, так как они были обеспечены не — хуже, а лучше многих других. Здесь нам была представлена справка, из которой видно, что в то время, когда следователи ГПУ получали не больше полутора тысяч рублей, подсудимые получали от трех до восьми тысяч рублей. Почему же они пошли на это преступление? Из нужды? Нет! Они пошли на него потому, что, как говорил Шаховнин, «наступал праздник пасхи и нам хотелось встретить его по-хорошему»!.. Он говорил: «Вот в последний день перед праздником мы сошлись в ресторане «Москва», Михайлов и я, и получили от Сенина по одной тысяче рублей». Коммунисты берут взятку, чтобы встретить светлое христово воскресение. Умилительная картина!

Мы потом от Шаховнина узнали, как у Кузьмина мелькнула, мысль о взятке, как он склонил других и как они получили от Сенина деньги, как вокруг этого Сенина все завертелись, как они — Михайлов, Кузьмин, Сенин и Шаховнин — начали посещать этот самый знаменитый ресторан «Москва». Роль Шаховнина, однако, технически была очень скромна. Может быть, он не такой «гениальный» человек, как Сенин и Кузьмин; может быть, это объясняется другими его душевными качествами, но роль его была технически очень проста и несложна. Ему было предоставлено немного — оформлять «дела» при помощи разных постановлений по указаниям Кузьмина или по просьбе Сенина и направлять дела именно в те народные суды, где можно было рассчитывать на содействие и соучастие судей в этой взяточнической эпопее. После того, как Михайлова вызвал губернский прокурор, он почувствовал, очевидно, что над его головой собираются грозовые тучи и что может грянуть гром. Тогда он сделал попытку выйти из «игры»: он попробовал передать это дело Шаховнину, вопреки прямому запрещению губернского прокурора. Это тоже весьма характерно.

[Андрей Вышинский]

Я уже имел честь докладывать Верховному суду, что Шаховнин действовал по предварительному соглашению с рядом посредников и, конечно, за денежное вознаграждение, в чем он здесь сознался, в чем он сознался и на предварительном следствии. Если вы пожелаете проследить роль Шаховнина в деле Фридлендер — Антимония, то она сводится к следующему. Во-первых, Шаховнин по уговору с Кузьминым принял от Михайлова это дело с целью отвлечь от Михайлова подозрение, возникшее у губернского прокурора. Во-вторых, он дал этому Михайлову специальное поручение передопросить Антимония для того, чтобы оправдать постановление о прекращении этого дела, вынесенное уже в это время, ибо в первом протоколе Антимония признавал себя виновным и дело, следовательно, при таком положении вещей прекратить было бы нельзя; нужно было изъять этот протокол и заменить его другим, в котором вина Антимония смягчалась бы. Это и сделал Михайлов по просьбе Шаховнина. Наконец, он получил вознаграждение за это от Сенина в размере одной тысячи рублей и получил еще вино.

Странно только то, что Сенин дает взятки вином. Ведь Сенин здесь в течение процесса неоднократно подскакивал и говорил, что он вина не пьет, и мы знаем, что, действительно, он пьет не вино, а лимонад. Так почему же он давал Шаховнину вино? Тут перед нами вскрывается новая картина — мы видим те тайные пружины, при помощи которых действовал Сенин, мы видим тот таинственный механизм, который держал в своих руках Сенин. Это нам рассказал на суде и еще раньше, на предварительном следствии, Михайлов, Он рассказал, что Сенин был человеком, который умел затягивать товарища в преступление. Он затягивал, спаивал, обволакивал или, как говорил тот же Кузьмин, обхаживал «приятеля» и, когда тот оказывался в его руках, он получал от него то, что ему было необходимо.

Не надо забывать, однако, что всего Сенин сделать не мог, ибо он был лишь следователем стрелкового корпуса, а эти дела были в губернском суде, следовательно, нужно было привлечь к участию в этих «делах» кого-либо из губернского суда.

Вот роль Шаховнина и Сенина — достаточно отчетливая и, я бы сказал, ответственная в полном смысле этого слова. А роль Кузьмина? Кузьмин на предварительном следствии решительно отпирался от всего того, что ему предъявляется: он ничего не делал, ничего не знает. Но с 1 декабря под тяжестью улик он сдает и рассказывает то, что нам уже раньше рассказал Шаховнин. Здесь он говорит о себе, как о человеке с «идеей». У него возникла «идея», и он поделился ею со своими товарищами, а потом делился с этими товарищами и теми деньгами, которые он получал от нэпманов. Роль Кузьмина в деле Антимония — Фридлендер сводится еще и к содействию, которое он оказал Михайлову.

Дело обстояло таким образом: Антимония вызывается на допрос, и в то время, когда Михаилов допрашивает Антимония, является Кузьмин и говорит с важным видом: «У тебя дело Антимония? Там, наверху, прокуратура интересуется». Антимония говорит: «Я струсил. Ого! Уже прокурор… Пожалуй потребует к себе да еще посадит».

Свою роль разыгрывает Кузьмин довольно успешно и именно после того, как у него на совете — на «военном совете» преступников — выясняется, что Антимония не дает денег.

Теперь нам ясно, почему Антимония говорил на суде: «Я на этот счет тугой, я два месяца думал — дать или не дать. Говорил — дам, а на самом деле думал — не дам. А пускай пройдет Фридлендер, который заплатит, а я петушком за ним бесплатно пройду». «Вы говорите — денежки, но дайте что-нибудь реальное, докажите, что вы делаете, а то деньги брать — вас много таких». И чтобы его припугнуть, чтобы сказать: «Ты торопись думать», — устраивается фиктивный допрос Антимония Михайловым, влетает Кузьмин и с начальническим видом заявляет о том, что делом Антимония интересуется сам губернский прокурор. Кузьмин мастер своего дела, он разыгрывает свою роль, как по нотам. Недаром один из подсудимых сказал здесь: «Первой скрипкой был Кузьмин». Тут, в этой оценке, только в одном ошибка; первых скрипачей здесь много, но это «персимфанс» — оркестр, играющий без дирижера. Все попадают в ту ноту, которая должна в данную минуту звучать. Это действительно квалифицированный «оркестр», и все участники — высокие мастера своего дела.

Иногда бывали у них и юридические разговоры. Например, Михайлов спорит с Кузьминым, можно или нельзя прекращать это дело на полном, так сказать, юридическом основании. Михайлов говорил — нельзя, другой говорит — дело пустяшное, какая-то мелочная взятка — коробка хлороформа и прочее. Спорили. Сговаривались, что если, мол, пустяк, то надо прекратить, и все будет по-хорошему, или, как Матвеев говорил, дела пойдут не худо. И действительно, дела шли не худо, но дельцы малость просчитались. Ничего не поделаешь. Без риска никто не работает.

Я особенно прошу помнить, товарищи судьи, что идея расшивки дела родилась в голове Кузьмина, хотя я вовсе не хочу сказать, что ответственность Михайлова, Шаховнина или Сенина по данному делу должна быть меньше. Но во всяком случае для правильной перспективы нужно иметь в виду, что возникла эта «идея» в голове у Кузьмина, который своей же головой и должен отвечать за эти преступления раньше, чем кто-либо другой.

Роль Михайлова. Во-первых, он признал себя виновным в том, что он выпивал вместе с Сениным (как будто его в этом кто-нибудь обвинял). Ну, а затем он признал, что взял деньги у Сенина. Потом признал, что выпивал с Шаховниным в ресторане «Слон», но утверждал, что о получении взяток по делу лаборантов ему решительно ничего не известно. Впрочем, тогда же он признал, что Сенин деньги брал на женщин, причем он «чувствовал, что Сенин чего-то хочет от него добиться», обхаживает его, как Кузьмин и Шаховнин.

Таким образом Михайлов является страдательным лицом или, если позволите привести маленькую выдержку из одного письма Сенина, является «невинной Тамарой, которую соблазнили коварные демоны». Это — по показаниям самого Михайлова. Правда, через некоторое время эта «невинная Тамара» оказывается уже довольно потрепанной потаскушкой, которая сама признается, раздевшись перед всем честным народом, в том, что продавала свою совесть, и даже не особенно дорого: получила 300 руб. от Сенина, до 1000, руб. за «ликвидацию» дела. Это тот самый Михайлов, про которого возмущенно здесь заявил Сенин: «Когда мы разыгрывали заключительный аккорд этой нашей симфонии, Михайлов трусливо бросился в кусты». Действительно, Михайлов блудлив, как кошка, труслив, как заяц. Так его характеризуют собственные его коллеги по скамье подсудимых.

Товарищи судьи, говоря о Михайлове, я должен еще обратить ваше внимание на один эпизод, ибо ст. ст. 24 и 25 УК обязывают нас обращать сугубое внимание на характеристику личности, на прошлое подсудимого, на его облик и т. п. Я должен еще раз напомнить тот самый эпизод, который очень ярко рассказала несчастная девушка Попова, являвшаяся усладительницей этого Михайлова. «Я была в ресторане «Москва», — рассказывала Попова, — Михайлов пригласил меня поехать в Знаменскую гостиницу. Приехали, взяли номер за 75 рублей, вино 8 рублей бутылка, но платить официанту деньги он отказался. Требовал заведующего гостиницей, с которым скандалил, показывал свой мандат следователя, называл фамилию какого-то начальника, которому хотел звонить по телефону, но не позвонил».

Очень интересный штрих для характеристики личности этого самого Михайлова. Впрочем, чтобы быть справедливым, я должен это показание дополнить другим, потому что может создаться впечатление, как будто это свойство одного Михайлова, между тем как это, так сказать, нравы ряда бывших следователей Ленинградского губернского суда.

Вчера суд разрешил ссылаться на все материалы дела. Я хочу обратить внимание на одно показание, имеющееся на листе 509 тома II, где рассказывается о том, как проводили время эти так называемые следователи, когда попадали в ресторан. Вот показание одного свидетеля: «Я гулял в коридоре одного ресторана. Меня заинтересовало, — говорит этот гражданин, — что, там происходило. Минут через десять какая-то из девиц, полупьяная, выскочила из кабинета и направилась в уборную. Дверь осталась открытой, щель небольшая, но голоса сделались слышны. Вот среди гама голосов я слышу визгливый женский голос: «Лидка (или Нинка), ты брось Сенина, не то дам по маске». Так как но коридору все время сновали люди, — продолжает свидетель, — то подглядывать было неудобно, но я увидел компанию, состоявшую из человек 8–9 работников губернского суда. Безусловно утверждаю, что компания была судейская и слова разговора самые судейские. Что касается, ресторана «Слон», то об этом я тоже слышал неоднократно, что они там бывали с известной проституткой Дублицкой. Компания их и вообще поведение обращали на себя внимание, особенно же поведение Дублицкой». Вот как проводили время эти «сливки общества», как вчера говорил Славский, указывая на то, что он привез с собой какого-то владельца маслобойного завода. Жанр очень определенный, нравы этих работников тоже достаточно яркие, так что можно сказать, что Михайлов в этом отношении вовсе не представлял какого-то исключения; наоборот, он был явлением ординарным и делал, очевидно, то же, что и остальные, что, так сказать, ими делалось по положению их, чину и званию.

Я обращаю ваше внимание на роль Михайлова в эпизоде Антимония — Фридлендер потому, что на суде он не давал искренних объяснений, пытаясь сваливать на других, и в этом отношении представляя собою гораздо худшее явление, чем рядом с ним сидящие его товарищи, которые при всей своей неправдивости были правдивее Михайлова. Например, Сенин. Он все же из семи эпизодов признал себя виновным в трех, все-таки почти 50 % правды есть, а у Михайлова я не насчитал и 10 % правды. Может быть, это сделает защита? Пусть попробует…

В деле лаборантов, как я сказал, в сущности говоря, дирижера не было, но это нужно понимать аллегорически, это нужно понимать в том смысле, что их техника была настолько усовершенствована, что ими не нужно было дирижировать. Но здесь были такие маэстро, как Сенин, который, однако, несмотря на всю виртуозность отдельных музыкантов, вдохновлял, организовывал, управлял и объединял всех во всем этом коллективе. Сенина Михайлов называл первой скрипкой. Я уже сказал, что в известном смысле он прав. Он действительно — первая скрипка. Раньше всего позвольте указать, что Сенин — это закоренелый взяточник. Это не просто поскользнувшийся молодой человек, это не просто свихнувшийся с истинного пути человек. Сенин в полном смысле этого слова закоренелый взяточник. Корни его взяточничества уходят далеко в прошлое.

В 1922 году мы встречаем его уже достаточно оформившимся взяточником, свидетелями чего могут выступить те следователи губернского суда, которые проходили на следствии и показания которых имеются в деле. Например, Чарыхов, который указывает, как по одному делу Сенин приходил к нему на квартиру и осмелился предлагать что-то вроде взятки, во всяком случае настолько прозрачно, что Чарыхов на вопрос родителей, кто это, сказал: «Это — мерзавец», о чем он сообщил затем и официально. Затем дальше. На листе 85 тома I у нас имеются показания т. Тиктина, где говорится как раз о деле Набатова. Я здесь прошу, товарищи судьи, также обратить внимание на то, что Сенин приходил к Тиктину по делу Набатова и ясно намекал, что если он посодействует возвращению отобранных у Набатова денег, то он, Тиктин, может на этом заработать. Возмущенный подобным предложением, Тиктин доложил по начальству, что и запечатлено в рапорте. На листе 275 тома V имеются показания еще одного свидетеля — Кирзнера, сообщившего, что он встретил после ареста Сенина т. Тиктина и последний сообщил, что по делу лаборантов, уже находящемуся в производстве Тиктина, Сенин предлагал ему «благодарность».

Таким образом, мы видим, что этот человек запускал свои щупальца в разных направлениях: у Чарыхова дело — пощупаем Чарыхова, у Тиктина дело — пощупаем Тиктина, авось клюнет, авось встретим сочувствие. И он систематически, упорно, методично работал в этом направлении, пока не натолкнулся на Кузьмина, Шаховнина, Михайлова и, в конце концов, на… острие нашего судейского меча. Очень характерно для Сенина, что хотя идеи в его голове не родятся, как в голове Кузьмина, но он умело реализует эти «идеи» и энергично осуществляет другими разработанный план.

Если мы обратимся к преступлениям народных судей — Тевелева и Пахомова, то увидим, что нити от этих преступлений, от этих судей идут к Сенину. Почему нужно посылать именно к Тевелеву или Пахомову, во 2 или 3 отделение? Почему? Потому что, как это показывает целый ряд лиц, Сенин уже договорился с ними. Когда ошибочно дело попадает не туда, куда нужно, не к предупрежденному Пахомову или Тевелеву, и есть опасение, что может получиться недоразумение, кто улаживает это дело? Сенин. Он говорит: «Ничего, я улажу». И улаживает. Разве это не первая скрипка? Разве это не организатор и собиратель этого грязного «коллектива»? Разве эта характеристика не верна? Конечно, она верна, и в этом смысле роль Сенина приобретает большое и своеобразное значение. В течение всего предварительного следствия, которое длилось долго, Сенин упорно борется против истины. Я не хочу ему ставить это в укор: он борется за свою жизнь. А его жизнь и истина разошлись и идут по разным дорогам, — им по одной дороге не итти. Сенин борется упорно. Вы помните здесь на суде его первое выступление, этот пафос почти опереточного премьеру, на высоких нотах пытавшегося протестовать против всего следственного материала, пытавшегося доказывать, что это все клевета на него. Вы помните, как он потом сдал под тяжестью улик, которые падали на него ужасными, страшными ударами, и как потом он кончил — сипло и хрипло, подавленный, морально уничтоженный. Вот посмотрите, — он сидит перед вами, низко опустив голову и закрыв лицо руками. Он теперь уже сдался, сил больше для борьбы у него не хватает. Он побежден. А как он боролся, как пытался нас обмануть, выскочить из петли!

В эпизоде с Антимония — Фридлендер Сенин, как вы помните, действует через Александровского. Он достаточно, следовательно, осторожен для того, чтобы не действовать непосредственно. И деньги он получает через этого Александровского. Это сочетание разных качеств — упорства, настойчивости, осторожности, дерзости — делает из него действительно опасного для государства человека, опасного преступника, и жизнь этого человека, если вы придете к убеждению в его виновности, как это доказывается обвинительным материалом, — жизнь этого человека, во имя блага государства, должна быть прекращена.

О том, что он сделал по делу Антимония, рассказывал здесь Александровский, тот самый Александровский, которого, кстати сказать, Сенин считает очень порядочным человеком, прямо так и говоря в одном показании: «Александровский на меня произвел впечатление очень порядочного человека. Я был очарован его любезностью по отношению ко мне». Этот очаровательный человек Александровский, этот порядочный человек, — а кстати, Маркитант и Фридлендер тоже считали его очень порядочным человеком, — этот человек является передаточным ремнем, который приводил в движение всю машину засевших в Ленинградском суде взяточников. Этот «очень порядочный человек» говорит, что Сенин постоянно звонил к нему на квартиру, требуя денег; Сенин неоднократно говорил по телефону, что если требование не будет исполнено, то будет плохо, — он примет «соответствующие меры». И Александровский уступает. И катится вниз, по наклонной плоскости, стремительно катится вслед за Сениным!..

Роль Сенина в этом эпизоде вполне определенна: он вымогает, он угощается за счет клиентов Александровского. Он договаривается о ликвидации дела Антимония, он знакомит Михайлова с Александровским и получает пять тысяч рублей от Александровского. Он расплачивается с Кузьминым и Михайловым. Он организует ликвидацию этих дел в суде, заботится о том, чтобы народный судья, который был склонен им к соучастию в этом преступлении, закончил дело так, как это было интересно преступникам. С бывшим судьей Тевелевым он уговаривается о технике этого дела. Антимония два месяца раздумывал, прежде чем пойти на совершенное им преступление, и мы вправе сказать: если ты честный человек, то ты мог, особенно после такого долгого срока раздумья, этого преступления не совершать, а если ты его совершил, то ты бесчестный человек. Эти два месяца — первый сильный удар против Антимония. Он дает 15 тысяч, дает Шаховнину через Александровского, через Сенина. Он держит по вопросу о даче взятки семейный совет, — он об этом сам здесь рассказал, — обсуждает вопрос о том, как реагировать на требование взятки. Он обдумывает, как быть, и решает действовать. Нужно обратиться… К кому обратиться?

Ведь он живет в рабоче-крестьянском государстве, в государстве, где есть закон, где есть защита этого закона. Было бы естественно, если бы на этом совете он решил обратиться за защитой к закону. Что ж он сделал на самом деле? Он обращается к какому-то Александровскому, который ему известен как привлекавшийся по ст. 114, как сидевший за это дело в тюрьме, — как к человеку, который может помочь выкрутиться из этого дела, к приятелю Сенина, Александровскому. Разве этого недостаточно, чтобы сказать, что Антимония совершил преступление и должен отвечать за него? Антимония долго думал, он советовался, он семь раз отмерил, пока отрезал, но он резал по живому телу советской юстиции и Советского государства. Этого ему простить мы не имеем никакого права.

Больше того, он и Фридлендера рекомендовал Александровскому. Фридлендер попал в эту историю в значительной степени благодаря Антимония; об этом говорит он сам, говорят свидетели, говорят документы. На новом «семейном» совете Фридлендер и Антимония вырабатывают определенные условия с Александровским, договариваясь, где, когда и при каких условиях они будут платить. Александровский говорит: «У меня на квартире были Фридлендер и Антимония, и мы выработали следующие условия, что ни я, ни Фридлендер вперед не уплачиваем до полной ликвидации нашего дела, а потом будет рассрочка платежа». Превращают государство в какую-то зингеровскую швейную компанию, покупают совесть государственных работников не случайно, но систематически, обдуманно, по соглашению, даже в рассрочку! Много думали, совещались, договаривались, отвешивали, отмеривали, а потом резали. Фридлендер — инженер путей сообщения, Человек, который здесь держится так, как будто хочет сказать, что эта грязь к нему не пристала. Он в белом, но он такой же черный, как и все. В наше время, когда техники ценятся на вес золота, чем занимается этот инженер? Он занимается с Александровским и Антимония разработкой плана, как покупать оптом и в розницу советского чиновника. Так вас учили в вашем аристократическом высшем учебном заведении? Так привыкли поступать вы, «сливки общества», белоподкладочники? У вас один закон — «куплю». Вы и на людей смотрите с точки зрения этого закона. Вы говорите: «Все куплю, — сказало злато». Мы ответим: «Не позволим. Разгромим!!!» Фридлендер здесь сознался, что он дал взятку, он рассчитывает на снисхождение. А мог ли он не сознаться? Смел ли он не сознаться? Пример — Сенин: не сознавался, закатил истерику, а чем кончил? Сознание Фридлендера не искренне. Он торгует своим сознанием здесь так же, как торговал судейской совестью в темных кабинетах Сениных и Пахомовых. Два слова об Александровском. Это развратитель. Антимония рассказывает, что когда он пришел к Александровскому и рассказал о своем деле, то тот расхохотался. Чему он смеется? Так, пустое дело. Может быть, он смеется потому, что Антимония был не виноват? Нет, он виноват. Но разве Александровскому трудно при помощи Шаховниных прекратить любое дело? Нисколько. И он хохочет. Он надрывается от смеха, издеваясь над нашим правосудием… Он хохочет, но, может быть, перестанет хохотать благодаря вашему приговору, товарищи судьи? Он рецидивист. В 20-м году он был приговорен к тюремному заключению за взятку, и здесь он вновь предстает перед вами как один из соучастников дачи взятки. В самом деле, после того, как Сенин был сбит со всех позиций, он все-таки нашел в себе мужество сказать несколько слов правды, хотя и не имеющих особенного значения для его судьбы. Сенин клянется, что получил от Александровского только четыре тысячи. Почему ему не поверить? Разве это может что-либо изменить в ожидающей его судьбе? Нет. Но возникает вопрос: а остальные 15 тысяч где? У Александровского в кармане.

Корыстный, грязный, развратный человек, соучастник этого преступления, изобличенный собственными показаниями и показаниями других, Александровский должен понести наказание в полном объеме.

Во втором Эпизоде, по делу Маркитанта, Боришанского и Левензона проходит тот же квартет — Сенин, Шаховнин, Кузьмин и Михайлов. Здесь, как и в каждом подобном эпизоде, три группы: дающие взятки, получающие взятки и посредники, причем в роли посредника выступает человек, от которого мы могли бы ждать больше порядочности, — бывший член коллегии защитников Бродянский.

Бродянский упорно отрицает свою вину, но он полностью уличен. Нужно обратить внимание прежде всего на то, что Бродянский уличается показаниями Шаховнина. Если он хочет защищаться как юрист, — а как адвокат он этой науке обучен, — то пусть он обратит внимание на показания Шаховнина, Маркитанта, на показания Кузьмина и Боришанского и на свои собственные показания и, наконец, на свою книгу члена коллегии защитников. Все эти данные одинаково сильно, а некоторые исключительно сильно изобличают его в том, в чем он сам упорно не сознается. Обратимся раньше всего к Шаховнину. На очной ставке 25 ноября 1923 года Шаховнин твердо говорит, что он весной 1923 года получил от Бродянского шесть тысяч рублей за прекращение дела Маркитанта, Боришанского и Левензона. Никаких не может быть разговоров, что здесь — неясность, что-то недоговорено, что он, может быть, хотя и получил, но в долг для каких-нибудь специальных целей, в качестве залога. Нет, тут говорится совершенно ясно — «за прекращение дела». Кто дал? Бродянский.

Кто такой Бродянский? Член коллегии защитников. Вот как подобные люди позорят ту коллегию, которая призвана помогать нашему пролетарскому суду. Я не сомневаюсь, что ваш приговор вызовет всеобщее удовлетворение среди наших советских защитников. Бродянский отрицает факты. Бродянский признается, что давал деньги Шаховнину, но добавляет: «Четыре тысячи дал, но в долг». Тогда встает Шаховнин и говорит, что о долге не было и речи. Шаховнин признает получение от Бродянского взятки за прекращение дела в размере шести тысяч рублей. А Бродянский признает дачу ему не шести, а четырех тысяч, и не в виде взятки, а в долг. Но можно давать взятки и одалживая те или иные суммы денег. При обстоятельствах, установленных по этому делу, дать в долг — это все равно, что дать взятку, это та же взятка.

Наша ст. 114, при всем несовершенстве нашего кодекса, формулирована так, что дает право утверждать, что взяткой является всякое, в каком бы то ни было виде, предоставление выгод за выполнение или невыполнение тех или иных действий в интересах дающего. Если даже стать на точку зрения Бродянского, что он дал эти деньги в долг, но в связи с судебным делом, — а этого он и сам не отрицает, — то и тогда нужно признать, что это взятка. Но тут не может быть и речи о долге, потому что Шаховнин совершенно ясно говорит, что он получил деньги за прекращение дела и что о долге разговора не было. Может быть, Шаховнин оговаривает Бродянского? И здесь нет никаких сомнений. Имеются еще другие доказательства, например, показания Маркитанта. Мы знаем, что Маркитант на предварительном следствии показал, что он условился с Бродянским уплатить ему за защиту 31/2 тысячи, причем последнюю сумму дал по окончании дела. Бродянский просил эти деньги раньше, но Маркитант ответил, что когда он кончит дело, тогда он ему уплатит.

В чем же должна была заключаться помощь Бродянского? Маркитант показывает, что хлопоты Бродянского должны были заключаться в защите его интересов на суде. И даже больше того, когда Бродянский пытался получить последние деньги раньше, ему возразили: «Когда дело будет кончено, тогда и получите». Тогда возникает вопрос: если давалось обязательство платить за защиту на суде, а суда не было, то за что же ему заплатили? Этот вопрос был поставлен Бродянскому, и он разъяснил, что благодаря его деятельности произошла скорая ликвидация дела. О том, в чем заключалась деятельность Бродянского, нужно спросить Шаховнина. Тогда мы узнаем, что она заключалась в том, что он обратился к Шаховнину «за содействием» и что дело было прекращено вследствие этого «содействия». Итак, вопрос разрешается совершенно ясно. Почему Маркитант заплатил? Потому, что Бродянский выполнил свое обязательство, дело было прекращено. А если бы он не заплатил, что бы тогда было? На этот вопрос также можно получить ответ, если слегка приподнять завесу, скрывающую от нас то, что делалось в кабинете Шаховнина. Мы увидим тогда из показаний Маркитанта, что Бродянский присутствует на допросе, который производит Шаховнин по этому делу. Если принять это во внимание, то мы сумеем сделать выводы, что между Шаховниным и Бродянским была близость, недопустимая для судебных работников, — близость, нарушающая и процессуальные законы и обычные правила государственной дисциплины. Ведь благодаря этой близости Бродянскому становилось «своевременно» известным то, что по закону не подлежало разглашению, что по закону являлось тайной!

Какой разврат вносится в работу судебных работников теми отношениями, в каких находились Бродянский и Шаховнин! Мы знаем, однако, что отношения между Бродянским и Шаховниным были гораздо более близкими и более преступными. Мы знаем, что Бродянский предупреждал Шаховнина о том, что «это» его «до добра не доведет» и что он «засыплется». Чрезвычайно характерное выражение для члена коллегии защитников и следователя. Впрочем, это не член коллегии защитников и не следователь, а просто шайка жуликов, пользующихся в сношениях между собой тюремным жаргоном. Боришанский уличает Бродянского в получении от него 3500 руб. Кстати, Бродянский сговорился получить с троих по 3500 руб., но тут взятки так перепутались, что сам Сенин не распутает. Бродянский получил 10 500 руб., а уплатил семьсот руб. и таким образом «заработал». Конечно, это делается не ради прекрасных глаз Шаховнина или Михайлова. Он посредник, и он «работает» опять-таки с корыстными целями, с целью незаконного обогащения, приобретения незаконных материальных выгод.

Если взять Боришанского, то окажется, что Боришанский тоже платил. Здесь он разыгрывает из себя совершенно невинного младенца, хотя он и рассуждает, как прожженный плут. В самом деле, у этого человека такая психология: «Я «купил» человека. Он, этот человек, должен за мои деньги мне сделать то, что обязался: мне нужен результат, и больше ничего. Если я хорошо заплачу, то результат будет такой, какой мне нужен. Все можно купить. И так как результат получается через куплю, и так как я купил, то результат должен быть и будет», — вот его психология. Так он и рассуждает. Когда мы его спрашиваем: «Вы интересовались своим делом?» — он говорит: «Нет, я не интересовался». Вы помните, он здесь вертелся, как на шарнирах, и отвечал неуклонно одно и то же. Мы знаем, что дело было прекращено. Его спросили: «Вы получили выписку?» — «За меня получили выписку». — «Вы получили выписку?» — «Не знаю, не интересовался». — Вот его ответы. Что это означает? Он пригласил адвоката (допустим, что его версия о легальном приглашении этого адвоката верна), он заплатил деньги, и интересоваться делом должен адвокат, который получает за это деньги, а ему интересоваться делом нечего.

Но Боришанский должен интересоваться делом хотя бы потому, что он знает, что адвокат на скамью подсудимых за него не сядет. Адвокат не пойдет в суд для допроса, адвокат может быть только около него, когда он будет на допросе. Значит, надо поинтересоваться, если дело легальное, а когда дело нелегальное, то адвокат сделает так, что его и не вызовут, и не арестуют, и не привлекут к ответственности, и дело прекратят. Зачем же тогда интересоваться? Деньги заплачены на определенных условиях. Ну, в конце концов, пришлют выписку. У человека, который действует легально, должно быть постоянно ощущение возможности ответственности, возможности расплаты, возможности тюрьмы. У человека, который действует нелегально, должно быть отсутствие этого ощущения, должна быть уверенность, что он не будет отвечать перед судом. При нормальном, легальном, положении дела естественно и необходимо должны быть все эти вопросы: в каком положении мое дело? в чем меня обвиняют? будет ли суд? когда суд? Но у человека, у которого этих сомнений нет и, наоборот, есть даже уверенность, что его никогда не позовут в суд по этому делу, таких вопросов быть не может. Он знает, что он «дело» купил; такая твердая уверенность получается только за взятку.

Почему Боришанский даже с чисто внешней стороны так безразлично относится к судьбе своего дела? Откуда у него такая уверенность в безнаказанности? Она оттуда же пришла — из кармана, из бумажника, вместе с 3500 руб., которые он заплатил Бродянскому, чтобы тот потушил это дело. А что Бродянский может потушить это дело, Боришанский прекрасно знал. Он знал о продажности Шаховнина. И поэтому как будто непонятное поведение Боришанского вполне объяснимо при условии, что он идет гнусными, грязными дорогами. Тут налицо уверенность преступника, ибо он знает — я купил, купил при всех обстоятельствах, и если человек продал свое решение, то это решение против меня не будет направлено. Поэтому все объяснения Боришанского, что он дал Бродянскому деньги, но лишь как своему защитнику и, следовательно, совершенно легально, — сущие пустяки. Эти объяснения, как и отсутствие интереса к своему делу, — это самая большая улика против Боришанского. Он деньги давал не за ведение дела, а за прекращение дела, и прав Шаховнин, когда говорит, что от Боришанского он получил через Бродянского деньги именно за прекращение дела.

Маркитант изобличается таким же образом, хотя его психология несколько иная. Надо обратить внимание на то, что у Маркитанта был защитник Шимкович, тоже член коллегии защитников. Шимкович дал ему однажды юридический совет по волновавшему его делу. Как сказал Маркитант, Шимкович оказал ему содействие, успокоил его, помог ему. Случилось другое несчастье. К кому пойти? Конечно, к Шимковичу. Представьте, что я заболел, у меня воспаление легких, бросился к доктору Иванову, который рядышком живет, и он меня вылечил. Я второй раз заболел тифом. К кому пойти? Конечно, к доктору Иванову. Это вполне естественно и нормально. Но подсудимый Маркитант действует совершенно иначе. Этот Маркитант идет не к тому адвокату, который ему уже раз помог, действуя легально и честно, как и полагается советскому защитнику, а идет к новому человеку, зовет какого-то Бродянского. А почему не Шимковича, который помог? Почему Бродянского? Потому, что Шимкович есть Шимкович, а Бродянский есть Бродянский — второе я, alter ego Шаховнина, потому, что Бродянский есть человек, который может купить приговор, решение, потому, что в данном деле прямым путем итти опасно.

Разве это не странно? При одном живом консультанте обращаться к тому, который как раз сейчас изобличается в посредничестве в этой взятке! Совершенно ясно, что самый тот факт, что Маркитант обратился не к своему, в первый раз помогшему ему, адвокату, а к какому-то другому, то, что он обратился к Бродянскому — приятелю Шаховнина, показывает, что он хорошо знал, что с этим «делом» нужно обращаться именно к Бродянскому. Вы помните характерный разговор Маркитанта с Бродянским? Бродянский сказал: «С вас, буржуев, надо драть»… Маркитант отвечает: «Дери, голубчик». Милый разговорчик адвоката со своим клиентом! Как возможен такой разговор? Он возможен лишь потому, что Бродянский приглашается для того, чтобы помочь потушить дело. Бродянский знает свою силу, и потому идет на откровенности. «Я буду драть», — говорит он, и дерет, и Маркитант платит сразу, потому что в тюрьму никому не хочется, а раз заплатят, чтобы Шаховнин дело прекратил, то оно и будет прекращено. И вот этот небольшой штришок, как будто бы случайный, маленький разговорчик, ясно говорит о том, что это был разговор нечестный, что это был разговор двух преступников, из которых один был сильнее и потому брал за горло и говорил: «Кошелек или свобода».

Маркитант согласен на все: лучше дери три шкуры, чем тюрьма… Он идет на подкуп. Соглашение заключено. Преступление совершено. Маркитант пробует уверить нас, что он заплатил 3500 руб. за «совет», что Бродянский реально ничего не сделал по этому делу. Маркитант здесь разыгрывает рыцаря: он ничего не получил, хотя и заплатил, потому что обещал заплатить. Этому поверить нельзя. Рыцари давным-давно ушли в историю. Теперь есть тоже, правда, рыцари, но это рыцари большой дороги. Это рыцари наживы, кармана, спекуляции, нэпа, рыцари, конечно, своего кармана больше, чем своего слова. От слова они откажутся десять раз, перевернут его, переделают, заложат, выкупят и еще раз заложат, если это им даст лишнюю копейку.

Объяснение нэпмана Маркитанта неправдоподобно, ибо честь, товарищи судьи, не сделана из кусочков, как мозаика: светлое пятнышко, темное пятнышко. Честь человеческая есть нечто целостное, монолитное, и если у тебя есть честь, то честь до конца. Но что же сделал Бродянский? Он взял на себя обязательство и его не выполнял? Нет, он его выполнил: дело прекратили, за это заплатили, и он получил свою мзду. И заплатили ему не за слово, а за прекращение дела. Вот тут Бродянский говорит о том, что он послал за официальной справкой своего клиента. Сам не пошел, потому что должен был уехать в Крым и, уезжая, сказал: «Вы получите официальную справку о прекращении». Что это значит, если не то, что Бродянский уже знал от Шаховнина, что дело пошло на прекращение?

Спросите этого следователя, почему он говорил Бродянскому о прекращении дела. А потому, что он получил от него деньги. И тут надо так сказать: или верьте этому следователю, который на себя надевает петлю и затягивает ее сам собственными руками, или верьте Бродянскому, который предпочитает затянуть эту петлю на шее у следователя, а сам хочет выскочить из петли. Я думаю, что надо поверить Шаховнину, поверить тому логическому и психологическому анализу, который объясняет весь этот эпизод так, как это вытекает из обвинительного акта.

Вот Сенин взял с Левензон, Блюмы Израилевны. Сенин признался. А вот Левензон Петр не признался. И возникает вопрос: виновен он или невиновен? Вспомним, как он защищался, доказывая свою невинность таким образом: «Взятка была дана тогда, когда я сидел в тюрьме». Вот что он говорил. Верно. Как же он мог дать взятку, когда сидел в тюрьме? Но, во-первых, установлено, что в 20-х числах мая, по его собственному показанию, по документам дела, он, будучи препровождаем в народный суд, вместе с конвоиром зашел к себе на квартиру.

Правда, когда он был в этом уличен на суде, он сказал, что он на квартире никого не застал или, вернее, что он на квартире жену не застал, а застал только маленькую девочку и, следовательно, говорить о деле никак не мог. Но Левензон затем признался, что, уходя, он встретил свою жену, с которой успел перекинуться несколькими словами. Но для того, чтобы сговориться, что надо заплатить, достаточно нескольких слов, нескольких секунд; ведь каждому известно, что и тюремные нравы и тюремная почта дают широкие возможности сговора. В этом отношении очень характерен эпизод с Боннель, получившей в тюрьму капот. В капоте был карман, в карман вшивается письмо. Письмо получается и идет обратно такой же почтой в другом капоте, который изображает почтовый баул, и переписка осуществляется самым энергичным образом. Очевидно, у Левензона тоже был «капот», был там карман, в который было вшито письмо. При этих условиях подготовка могла итти путем переписки. Он приходит домой в 20-х числах мая и здесь на секунду встречается со своей женой. И странная вещь — 29 мая он освобождается, а 1 июня Левензон появляется на квартире у Сенина и вручает ему 5000 рублей. Вот фактическое положение вещей. Но встаньте на житейскую почву, прислушайтесь к голосу жизни и спросите, как тут обстояло дело? Так ли, как рассказывал Левензон, что все сделала жена, а он ничего не знает? Этого не может быть. Как бы он ни уверял, что у нее собственные деньги, — это неправда. Не может быть, чтобы он не знал, не может быть, чтобы жена ему не говорила. Он говорит очень красноречиво, но очень неубедительно. А главное, его объяснения совершенно расходятся с правдой: 29 мая он был на свободе, а 1 июня его жена передала деньги Сенину. В таком случае, все данные говорят за то, что он в этом принимал непосредственное и активное участие в своих собственных личных целях. Вот почему я думаю, что версия Левензона несостоятельна, против нее говорит правда жизни, и жизнь в вашем приговоре должна будет сказать о нем свою правду.

Посмотрите, как это дело Левензона быстро и скоропалительно проходит. Оно поступает 26-го числа в губернскую прокуратуру, 29-го поступает в следственный отдел, а 30 мая Левензон на свободе. Произведен допрос Левензона? Нет. Есть какие-нибудь следственные действия, произведенные следователем? Нет. Что же случилось? Дана взятка в 5000 руб., и Левензон на свободе. Если Шаховнин, выпуская Левензона, не произвел никаких следственных действий, то это не значит, что он вообще никаких действий не произвел. Все же он некоторые действия произвел, и эти действия заключались в том, что он получил от Сенина 2000 руб. и незаконно освободил арестанта из-под стражи. Об этом он говорит сам в своих показаниях на листе 195 тома V.

Здесь же, в связи с этим делом, приобретает интерес роль, а вследствие этого и сама личность Цыбульского, которого здесь именовали «камерным прокурором», как он и сам себя называл, хотя формально он занимал будто бы должность только секретаря. Темна вода во облацех. Но во всяком случае факт тот, что этот самый Цыбульский проявил чрезвычайный интерес к делу Левензона. У нас есть показания Кузьмина о том, что, придя в следственный отдел, Цыбульский попросил дать ему дела, которые находятся в производстве. Осмотрев их, он остановил свое внимание на деле Левензона, сказав, что это дело нужно рассмотреть в порядке циркуляра № 6 Наркомюста. Мы имеем далее другие показания, которые говорят о том, что этот Цыбульский поддерживал очень близкую связь в это самое время с Сениным, настолько близкую, что, если мне не изменяет память, 26 мая, гуляя около «Паризианы» с Сениным, он его предупреждал, что в ГПУ против него имеются какие-то подозрения, и рекомендовал ему быть осторожнее. Мы помним также объяснения самого Цыбульского, показавшего, что он имел поручение от прокурора понаблюдать за делом Левензона. Если это так, то, в таком случае, как объяснить то, что он предупреждает Сенина? Это можно объяснить только тем, что Цыбульский двурушничает.

В самом деле, мы не можем забыть того разговора, о котором говорил сам Цыбульский: еще в 1922 году Сенин предлагал ему устроить одну «комбинацию» за взятку, затем 29 мая 1923 года Сенин вновь ему предлагал это, но получил будто бы от него ответ: «Оставьте меня с вашими деньгами».

Спрашивается: как же вы, Цыбульский, после того, как этот человек дважды предлагал вам взятку, не изменили своих отношений с Сениным, а продолжали с ним дружить? Когда 29 мая Сенин предлагает Цибульскому новую «комбинацию» этот «честный советский работник» не возмутился, не донес на него. Нет! Он этого не сделал. Позвольте, мне могут сказать: вы забываете, что именно 29 мая Цыбульский заявил по начальству, что собирается разыграться взяточническая эпопея, что есть его заявление, где он указывает, что Сенин его склонял на это преступление. Грубое заблуждение! Это он сделал не 29 мая, а 31 мая. Документу с резолюцией губернского прокурора с датой 31 мая я больше верю, чем устному показанию. А что произошло 30 мая? Что произошло 31 мая? Что случилось накануне 1 июня, когда были арестованы следователи?

А случилось то, что об аресте уже узнали окружающие, об аресте стали говорить, преступление было раскрыто. Вот при каких условиях появляется заявление этого «честного советского работника», якобы «возмущенного» взяточничеством Сенина и других. Цыбульский пускается на хитрость, подавая заявление о том, что и без него уже стало известно. Он думает нас обмануть, провести, надуть, разыграв «честного» гражданина. Это ему не удалось. Он разоблачен. Я считаю роль Цыбульского достаточно выясненной во всем этом эпизоде и я поддерживаю в полной мере обвинение против Цыбульского по первоначальным выводам обвинительного заключения.

В дополнение к сказанному я должен обратить ваше внимание еще на два обстоятельства. Сенин нам рассказывает о том, как ведет себя Цыбульский. И раньше Сенин намекал на это в течение судебного следствия, и Цыбульский от этого не отказывался. Он и не может этого опровергнуть. Здесь речь идет о посещениях ими друг друга на квартире, с одной стороны, и об освобождении многих нэпманов на основании циркуляра № 6, о кутежах Цыбульского в ресторанах, о частых посещениях им Владимирского клуба в связи с делом Владимирского клуба, — с другой. Не нужно забывать и того, что Цыбульский поддерживал компанию с Копичко. Приятная компания! Ведь именно у Копичко Сенин застает нечаянно Цыбульского. Оказалось, что у жены Сенина в подворотне дома Копичко оторвалась нечаянно пуговица, и здесь он нечаянно натолкнулся на Цыбульского. Странное стечение обстоятельств! Наконец, мы имеем показания Кузьмина. Цыбульский прибежал во вторник утром к Кузьмину и просил его, а потом и Шаховнина об освобождении лаборантов, и Кузьмин припомнил фамилию Левензона. Вот как работал Цыбульский. Не может быть сомнений, что Цыбульский в этом деле был заинтересован, но в последнюю минуту испугался и 31 мая подал свое заявление.

На вопрос, почему он не подал этого заявления раньше, он сказал, что 27 мая был праздник, 28 он был болен, а 29 подал; заявление же помечено 31 мая. Но уступим ему. Пусть он подал 29 мая. Но почему он не подал ни 26-го, ни 27-го, ни 28-го, днем, ночью, по телефону? Ведь он накрывает преступника и откладывает это на целые два дня. Он говорит, что были два дня праздника. Что же? Может быть, из-за праздников не было ни одного прокурора в Ленинграде? Может быть, он не мог никого найти? Это невероятно и должно быть отброшено.

Вот обстоятельства дела, касающиеся Цыбульского. Я считаю, что он является соучастником преступления, предусмотренного ст. 114, что он совершил это преступление при особо отягчающих обстоятельствах, что он заслуживает особого наказания. Это человек грамотный, бывший обер-офицер Петропавловской крепости, которому поручали в особо торжественные, дни палить из царских пушек. Это человек, который является достаточно умным и сильным, и то, что можно простить Прокурову или Пахомову, если бы вы пожелали говорить об этом, того ему во всяком случае простить нельзя.

Я хочу сказать несколько слов в этой связи о Шаховнине, Кузьмине и Бродянском. Шаховнин от Бродянского получил взятку и предупредил последнего, что он забыл ему сказать, что в их «деле» заинтересованы также Михайлов и Кузьмин. Бродянский на это сказал: «Ясно, даром ничего не делается». Шаховнин получил и передал Михайлову две тысячи в ресторане, сказав, что эти деньги получены им от Бродянского за дело Боришанского, Левензона и Маркитанта. На следующий день он передал деньги Кузьмину, предупредив, что это — за прекращение дела Боришанского, Маркитанта и Левензона. Он себе взял две тысячи рублей. Таким образом, показаниями Шаховнина, Кузьмина и Михайлова устанавливается, что один, и другой, и третий получили по две тысячи рублей.

Я думаю, что вопрос с Шаховниным, Михайловым и Кузьминым можно считать достаточно выясненным. В этом эпизоде интересна роль Сенина. Сенин оказал Боришанскому содействие — узнал о положении его дела! А вы знаете, что Сенин ничего даром не делает. Вы помните, когда Левензон хотела его за справку поцеловать, отблагодарить поцелуем, он сказал: «Мне нужно что-нибудь более реальное». А тут вдруг Боришанскому он будет оказывать услуги за прекрасные глаза? Не поверю! Не по Сенину такая шапка. Связь Сенина с Маркитантом также ясна. Вы помните показание, в котором он говорил, что встречался с Маркитантом у Боришанского на квартире, что Маркитант занимал у Боришанского деньги? Он помнил также, что Боришанский давал деньги, вынимая их из бумажника. Тут он заявил, что все это выдумка. Чему же верить? Конечно, тому, что более правдоподобно. Этот Сенин вертится волчком там, где пахнет взяткой. Он комиссионер, он покупает муку, меняет товары и т. д. И вот этот человек не знает, что есть Маркитант, что эти два человека — компаньоны. Он уверяет, что о знакомстве Маркитанта с Боришанским он ничего не знает. Можно ли этому поверить?

[Андрей Вышинский]

Похоже ли на Сенина то, что он пытается здесь изобразить? Нисколько. Это доказывает хотя бы тот факт, что дело Боришанского оказалось у Пахомова, а дело Маркитанта — у Тевелева, т. е. у тех судей, с которыми Сенин находится в преступной связи и у которых его хлопоты всегда увенчиваются полным успехом. Нам говорят: «Это случайность». Удивительная случайность! Я не верю, в такие случайности.

Позвольте мне еще остановиться на Сенине для того, чтобы его, так сказать, «подчистить» и покончить с ним. Позвольте обратить ваше внимание на другие художества этого «судебного деятеля» и, в частности, с одной стороны, обратить внимание на набатовский эпизод, а с другой стороны, на вейнтраубеновский эпизод, которые, кстати, не должны занять много времени. Обратимся к Набатову. Дело чрезвычайно простое.

У Набатова арестовано 210 американских долларов и 900 рублей золотом. Эти деньги арестованы в ГПУ и остаются целыми до конца, до тех пор, пока дело не переходит к следователю Ленинградского губернского суда. Тут эти деньги попадают в карманы Сенина и Флоринского, о котором мы вчера говорили. За что дается Набатовым взятка? За то, чтобы получить то, что может быть конфисковано. Может быть конфисковано или не может быть конфисковано — юридический спор, но представление у Набатова — обывателя, купца — по этому поводу такое, что конфискация неизбежна. В этом Набатов был уверен.

Но Набатов верит в силу взятки, в силу подкупа. Закон, мол, законом, а если «дать», то можно и «взять». И Набатов «дает». Он обращается к посредничеству Сенина. Почему к Сенину, а не к кому-нибудь другому? Потому что Сенин — его старый знакомый. Они давно были связаны коммерческими связями. Это показывал вчера Набатов. У отца Сенина была продовольственная лавка, и не то он покупал у Набатова, не то он продавал Набатову. «Кооперативные», словом, как уверял Сенин, дела. Связь есть. И Набатов очень красочно и с бытовой стороны очень правдиво рассказывает: «Прибегаю к нему, — выручай, голубчик». Сенин тогда смекнул, что тут можно заработать и, по собственному показанию Сенина, можно заработать хорошо. Он говорит: «Ладно, я тебя выручу, но и ты выручи меня; как настоящий римлянин, даю, чтобы ты мне дал: «do ut des». Итак, он ему дает и требует, этот римлянин ленинградский, от Набатова помощи в виде устройства на службу своего отца. Об этом сам Сенин рассказывал. И вот он отправляется к Флоринскому и склоняет того в пользу Набатова. Деньги Набатов получает как будто бы полностью, но на самом деле это не совсем так. Но подсчитать это, конечно, очень трудно, потому что нам никто из них правды не говорит. Все лгут, хотя и грубо.

Вы видели Набатова, вы могли убедиться, как он противоречил сам себе, давая показания. Нам нужно в этом разобраться — нет ли тут ошибки? Здесь есть ряд объективных и субъективных данных. Субъективные данные спорны, объективные данные бесспорны. Я остановлюсь сейчас на субъективных. Это, раньше всего, показания самого Набатова, которые уличают Сенина и его самого в том, что Сенин потребовал с Набатова 30 тысяч, и он согласился дать эти деньги. Правда, впоследствии Набатов опомнился, пробовал отказаться от признания судебному следователю Каплану, говоря, что этот последний заставил его сказать неправду.

Мы имеем показание Набатова от 12 или 13 января 1924 года. Проанализируем его. У нас есть показание Комаровой, жены Набатова, которое зарезало Набатова без ножа. Оно раскрывает тайну отказа Набатова от показаний, уличающих и его и Сенина.

Я прошу Верховный суд обратить внимание на то, что двукратно мы слышали от Комаровой, что Набатов в первых своих показаниях говорил правду. Остается решить, в каких же это показаниях. Комарова говорит, что в тех, которые были первыми. Но первыми были именно показания 25 сентября, а никак не другие, и вовсе не те показания от 13 января, где он ссылался на то, будто бы Каплан предупредил его, что если он повторит разговор с Александровским, то его не арестуют. Первое показание, следовательно, не от 13 января, не от 7 февраля, а от 25 сентября. Что же в этом показании говорилось?

Говорилось следующее: «Сенин сказал, что это будет стоить 30 тысяч рублей. Видя, что деньги мне не получить, я позвал Сенина и согласился дать, — получай 30 тысяч рублей. Прошло около недели. Приблизительно через неделю после моего согласия Сенин принес все деньги — 900 рублей золотом и 210 долларов. Из них Сенин получил то, что по тому курсу составляло — 30 тысяч рублей. Деньги привез Сенин мне на квартиру, а к следователю (т. е. к Флоринскому) меня вызвали до того, как Сенин привез деньги». «Сенину я дал расписку, где написал, что деньги получил сполна». Но нам скажут и вчера уже говорили: «Посмотрите, тут Набатов говорит, что написал расписку на постановлении, а на постановлении расписки нет». Да, Набатов сказал, что написал расписку на постановлении, которое привез к нему на квартиру Сенин, написал, что деньги получил сполна. Но мало ли какую филькину грамоту мог привезти Сенин. В случае с Баллод у нас уже такая филькина грамота фигурировала. Но можно допустить, что эту расписку Набатов считал постановлением? Почему нет? Какой такой грамотей этот Набатов, какой такой опытный юрист? Вполне возможно, в особенности если Сениным к этому было присоединено какое-то постановление, которое Сенин написал, а может быть, и сказал: «Постановление есть, деньги здесь, вот распишись». И у Набатова создалось впечатление, что он написал расписку на постановлении.

Неужели от Сенина нельзя ждать таких художеств? Можно всего ждать, можно все решительно предположить, но все же скажут, что все это предположения, что они должны основываться на определенных данных. Верно. Перейдем же к этим данным.

У нас есть такая лакмусовая бумага, которая даст нам нужную реакцию. Это объективные данные, которые заключаются в экспертизе. Что говорят эти данные? Они говорят, что постановление и расписка написаны разными чернилами. Что это означает? Это может означать вот что: расписка и постановление написаны не в одном месте; расписка написана дома, а постановление — в камере.

А что говорит нам Флоринский? Товарищи судьи, Флоринский является человеком, окончившим университет, юристом, квалифицированным, настоящим старым юристом, который умеет точно выбирать выражения; он говорит: «Постановление я написал при Набатове, причем Набатов тут же после этого написал расписку». Вот что он говорит. Значит, по утверждению Флоринского, расписка и постановление написаны в один день и в одном месте. Больше того, сам Флоринский утверждает, что расписка писалась из той же чернильницы, теми же чернилами, одной и той же ручкой. Что же дальше? А дальше то, что когда мы здесь спрашиваем по этому поводу Флоринского, он отвечает: «Нет, я ошибся, постановление я писал дома накануне, а расписку я получил в камере на следующий день». Это первое яркое противоречие между показаниями, данными на предварительном следствии и здесь. Это, он говорит уже здесь, на суде, после того, как он ознакомился со следственным материалом и, следовательно, с экспертизой.

Больше ничего ведь ему не остается делать! Предположить что Флоринский сбился с ноги, спутался, совершенно немыслимо, потому что Флоринский достаточно опытный юрист. Однако мы и это проверим опять через объективные данные. Писал, ли он постановление дома или нет? Обратимся к датам. В них мы найдем, что постановление написано 23 апреля. Расписка написана тоже 23 апреля, написана в один и тот же день. А Флоринский говорит: «Писал накануне, а датировал следующим, днем»… Странно!.. Выходит, что нужно верить не объективным данным, а показаниям Флоринского, противоречащим его же показаниям, данным раньше. Вот объективная картина.

Можно обратить внимание еще на одно весьма странное обстоятельство. Мы имеем показания сотрудника ГПУ Павлова, где находим такое место, которое проливает некоторый свет на все это дело. Он указывает, что, спустя недели 2–3 после передачи дела в народный суд, следователь лично был в ГПУ и заявил, что ему необходимо в срочном порядке получить вещественные доказательства по этому делу, хранящиеся в ГПУ. Зачем Флоринскому лично итти в ГПУ и просить вещественные доказательства — 210 долларов и 900 рублей золотом? Если каждый следователь по каждому делу самолично будет ходить за вещественными доказательствами по ГПУ, то когда же он будет работать? Разве это на что-нибудь похоже? Разве так ведется работа? А ведь свидетель Павлов говорит, что Флоринский не только пришел, но срочно требовал всю сумму. Почему, гражданин Флоринский, вы были там? Сейчас он не может ответить. Но у нас этот ответ есть и без него, и я его скажу: Флоринский ходил за вещественными доказательствами потому, что был заинтересован, ибо купец Набатов срочно требует, ибо купец Набатов платит, если получает, а если не получает, то не платит. А кушать ведь надо…

Вы слышали, как здесь Шляхтер говорил: «Каждый хочет кушать кусок хлеба с маслом». Вот объективные данные. Я считаю, что показания свидетеля — субъективные данные, голос документов — это объективные данные. Пусть защита разрешит этот вопрос: я требую этого… Правда или неправда то, что говорит Павлов? И если это правда, то дайте объяснение, почему это так было.

Но позвольте мне привести еще одно объективное соображение. В каждой камере есть книга вещественных доказательств, и, конечно, все, что законно делается, находит законное здесь отражение. Вот и посмотрим, значится ли в этой книге получение 210 долларов и 900 рублей. Посмотрим и ничего не найдем, ибо такую громадную сумму, которую на столе у Флоринского видела в виде целой золотой стопочки одна из сотрудниц, он не счел нужным внести в книгу вещественных доказательств. Почему он не занес? А потому, что психология всегда бывает такова: внесу в книгу, а тут ревизия. Посмотрят, увидят, начнут копаться. Кому выдал? Набатову. Почему? Зачем? Основания? И пошла писать губерния. А так не обратят внимания. Расписка есть в деле. В случае чего, можно расписку показать.

Я не могу допустить ни на одну минуту мысли, чтобы Флоринский, работавший больше трех-четырех лет в этой самой камере и представляющий собою такого аккуратного человека, чтобы этот аккуратный человек с высшим образованием, юрист, чтобы он такую сумму денег не занес в книгу вещественных доказательств! Конечно, если бы всё рассчитать, то можно было бы, пожалуй, и занести в книгу. Но если бы знать, где упадешь, конечно, постелешь раньше. Мы на этом процессе уже несколько раз убеждались, что пустячок какой-нибудь проваливает все дело.

Вот, например, состряпал Васильев письмо Карельской, где она пишет, что выдумала все про Васильева: он, мол, человек хороший, прекрасный отец, прекрасный муж, но что злой гений, который против него строил козни, — это следователь Тиктин. И подписала собственноручно. Все как следует. И что же оказывается? «Подпись Карельской заверяю. Следователь Васильев». Он сам заверил письмо, реабилитирующее его самого, а потом сообразил, что реабилитация-то эта белыми нитками шьется, и замазал, потому что действительно дикость получается: заверяет письмо жены, в котором она пишет о превосходных качествах мужа, того мужа, который эту жену запрятал в сумасшедший дом!.. Это ведь курам на смех!..

Вы видели Васильева? Это человек, который лишнего слова не скажет. У него все размерено: строчка в строчку, статья к статье, а как опростоволосился на этом деле! Составил документ и удостоверил его против себя самого! Васильев прожженный человек, но на гладком месте поскользнулся и упал. Флоринский менее прожженный, но он более юркий канцелярист, и он поскользнулся на «эфтом самом месте».

Взвесив все обстоятельства, я прихожу к выводу: Сенин уличен, Набатов, Александровский, Флоринский уличены. Преступление совершено, взятка дана. Преступники пойманы с поличным. Следовательно, их нужно судить по ч. 2 ст. 114 УК.

Теперь перейду к эпизоду Вейнтраубен — Сенин. Мы имеем показания Александровского, но я не хочу им верить. Я привел их только потому, что они составляют одну сотую часть улик против Флоринского, Набатова, Сенина. Если хотите, я вовсе вычеркиваю показания Александровского, хотя Александровский дает немало материала для разоблачения Вейнтраубен — Сенина. Я готов отбросить также показания и жены и сестры, хотя и их показания уличают Сенина. Я готов никому не верить: ни Александровскому, ни жене Вейнтраубена, ни показаниям Сенина. Я опираюсь только на объективные данные. И что же я нахожу?

Возникло дело Вейнтраубена. Вейнтраубен — контрабандист, переводчик через границу, прожженная душа, прошедший огонь и воду Он дает взятку — 250 млн. руб. — двум красноармейцам — Даларову и Волкову и переводит через границу князя Куракина, который затем скрывается. Возникает дело. Попадает оно к Сенину. Что же делает Сенин? Он делает вот что — он пишет постановление, в котором сообщает, что Даларову никто никаких денег не давал, хотя у него в деле лежит показание Даларова, что 250 млн. им получены. В результате дело сводится к простому переводу через границу незаконным образом. Но взятки нет. Вот сущность этого дела. Сенин извратил факты в пользу Вейнтраубена.

Почему он это сделал? По ошибке? Бывают, конечно, ошибки. Но тут появляется сестра жены Вейнтраубена, уехавшая за границу, которая говорит, что она слышала от самого Вейнтраубена, что Сенин вымогал 75 млрд. руб. и ему дали 30, а затем еще 10 млрд. Эти подтверждает Александровский. Спрашивают Сенина. Тот лепечет в свое оправдание какие-то бессвязные слова. Говорит по ошибке. Но Сенин не мог ошибиться так непростительно грубо и бескорыстно. Я говорю: нет, это слишком дошлый и юркий человек, чтобы он в таком деле мог просто ошибиться. Версию об ошибке можно было бы принять только в том случае, если бы не было показаний ни Александровского, ни сестры жены Вейнтраубена, которая говорит, что она сама слышала от своего шурина о взятке, слышала и вымогательства Сениным этих денег.

Допрос, о котором говорил Александровский, продолжался долго. Из этого допроса ясно видно, что следователь требовал 75 млрд. за то, что он даст свободу заключенному. Дальше идут показания об обыске, произведенном следователем на квартире Вейнтраубена и о разговоре о том, что «мы должны здесь подработать» Мы имеем налицо лживо составленное постановление следователя о предании Вейнтраубена суду по ст. 116 УR16. Мы имеем в этом деле через две страницы показания Даларова, где он говорит, что получил эти деньги от Вейнтраубена. Как можно при таких условиях писать в исторической части, что Вейнтраубен не давал никому взяток? Впрочем, позвольте прямо сказать, что если у нас будут такие «следователи», как Сенин, и такие «прокуроры», как Цыбульский, то и не такие постановления будут приниматься! Александровский показал, сестра подтвердила, жена подтвердила, объективные факты подтвердили. Преступление налицо. Взятка получена за неправосудное постановление. Ст. 114 и в этой части является в отношении Сенина полностью обоснованной.

Теперь я позволю себе перейти к эпизоду с Гозиосским. Здесь должна обратить на себя особое внимание личность Шляхтера. Эта личность не была бы достаточно хорошо охарактеризована, если бы к нам на помощь не пришел свидетель, явившийся добровольно и даже не по зову суда, а по своей собственной инициативе, и давший те объяснения, которые действительно могут в значительной степени облегчить задачу правосудия. Это знаменательный факт. Не часто судебный процесс так волнует и привлекает к себе общественный интерес, как это мы имеем в данном случае. Не часто в суд приходят добровольцы, эти представители общественной совести, эти посланцы нашего социалистического общества, приходят с тем, чтобы бескорыстно, движимые лишь высоким пониманием своего гражданского долга, помочь правосудию, помочь выяснению истины.

Так случилось в данном процессе. Это свидетельствует о громадном общественном интересе к данному процессу, свидетельствует о его громадном общественном значении. Таким свидетелем явилась гражданка Соловкова, пришедшая сюда, чтобы выполнить свой гражданский долг, и прекрасно долг этот выполнившая.

Гражданка Соловкова — одна из белых рабынь, вырвавшаяся на волю из сетей Шляхтера, — пришла сюда, чтобы разоблачить подлинное лицо этого преступника. Она рассказала нам о подлостях этого Шляхтера, широко применявшего свой преступный «талант» в деле эксплуатации женщин «во всех направлениях» как он сам здесь цинично признавал.

Я ставлю вопрос прямо и резко. Если здесь говорилось о пауках, вроде Добржинского-Славского, то в еще большей степени следует сказать, как о пауке, о Шляхтере. Действительно, из всех паукообразных существ, плетущих свою паутину, шляхтероподобные пауки — самые ужасные. Они запутывают в свою паутину не мух, а людей; они высасывают из них кровь, они эксплуатируют их самым бессовестным образом, они физически и морально уничтожают свои жертвы.

Суд не может не учесть этой характеристики Шляхтера, не может не учесть позорного ремесла этого человека, друга и приятеля Сенина, Кузьмина, Шаховнина и других подсудимых. Штрих чрезвычайно характерный. Все это — одна компания, одна шайка, прошедшая уже значительную школу преступной выучки, практики. Шаховнин и Кузьмин бывали на квартире у Шляхтера Они получали от Шляхтера продукты. Они были целиком в его лапах. Роль Шляхтера достаточно отчетливо выявлена и доказана его собственными признаниями.

Анализируя его показания на предварительном следствии, можно, пожалуй, в этих показаниях найти некоторые противоречия, но это так кажется только с первого взгляда. Мне представляется необходимым обратиться хотя бы к беглому рассмотрению этих кажущихся противоречий для того, чтобы убедиться, что противоречий здесь в действительности нет.

Сущность этих «противоречий» заключается в следующем: в некоторых показаниях Шляхтер говорит о 4000 руб., полученных им от Гозиосского для передачи следователю, а в других показаниях говорит о 6000 руб. Вот первое противоречие. Здесь возможно чисто логическое объяснение, которое должно быть также приведено и имеет свое значение. Во-первых, можно предполагать, что Шляхтер стремился уменьшить сумму взятки, желая этим умалить и степень своего преступления У людей очень часто складывается представление, что украсть на рубль — это одно, а на десять рублей — это уже другое. Подобное представление не всегда основательно. Ясное дело, что мы учитываем размер вреда, нанесенного государству, но количественные показатели не всегда играют решающую роль. В данном случае совершенно безразличен размер взятки: взятка в 1000 руб или в 3000 руб. не составляет большой разницы с точки зрения оценки опасности этого преступления. Но не все это понимают.

В представлении Шляхтера и рисовалось, что если сказать 6000 руб., то нужно сказать, кому дал, а он этого не хотел сказать, и это вполне понятно, ибо мы знаем, что говорил Шляхтер на предварительном следствии: если он признает все, то нужно будет еще 12 человек посадить на скамью подсудимых Нет ничего удивительного в том, что сначала он ничего не сказал о тех 2000 руб., которые предназначались, как потом выяснилось из показаний Шляхтера и Кузьмина, для Пахомова. Нет ничего удивительного, что он мог об этом сразу и не сказать. Спрашивается: сколько он дал Шаховнину и Кузьмину? Он им дал 4000 руб., а 2000 руб. он дал не им, а через них Пахомову. Мы имеем перед собой твердое заявление Шляхтера о том, что он преступление совершил, мы имеем твердое заявление о том, как он эти 6000 руб. распределил. Мы имеем указания Кузьмина и Шаховнина о получении каждым из них по 2000 руб. Были переданы еще 2000 руб. для вручения Пахомову, причем Кузьмин заявляет, что он эти 2000 руб. получил, но не успел передать и что, следовательно, передача не состоялась. Вот как разрешается первое так называемое противоречие.

Шаховнин в своих показаниях достаточно твердо признал, что он получил эти суммы Кузьмин также не отрицает, что он эти деньги получил. Мы должны тогда еще проверить факт, который касается непосредственно получения денег Пахомовым. Здесь имеются показания, данные на предварительном следствии, с одной стороны, Шляхтером, с другой — Кузьминым. Эти показания и их анализ не оставляют сомнений в том, что Пахомов деньги получил. Основное доказательство — показания Шляхтера и Кузьмина сходятся в точности и полностью, хотя их сговор абсолютно исключен. Но здесь имеются ещё и другие доказательства, связанные с делом Гозиосского. Было это дело у Пахомова? Было. Прекратил Пахомов это дело по п. 5 ст. 4? Прекратил. Вот на этом обстоятельстве и нужно остановиться.

Здесь ссылка на п. 5 ст. 4 совершенно необоснована и выдает преступников с головой. В самом деле, при чем тут п. 5 ст. 4, говорящий об отсутствии состава преступления? Пункт 5 ст. 4 к данному делу не подходит ни в коем случае, так как здесь не может итти речи об отсутствии состава преступления. Пункт 2 ст. 202 УПК говорит о недостаточности улик, хотя и этот вопрос представляется настолько спорным, что прекращать дело в данном положении было бы чрезвычайно произвольно, буквально недопустимо. К этому надо добавить еще одно странное обстоятельство — это то, что дело направляется туда, куда хочет Пахомов. Вспомните, Шляхтер, связь, существовавшую между Пахомовым и Сениным. Вспомните, как Сенин говорил: «Я улажу», — указывая, кому именно надо послать дело. Здесь перед нами прошли показания всех этих людей, которые объясняли, что дела посылались именно во второе и именно в третье отделения суда не случайно, а по обдуманному заранее решению. Посылали к «своим» судьям, зная, что эти судьи в случае чего их не подведут. Это ли не указывает на наличие преступной связи между обвиняемыми? Судья может неправильно повести судебное дело только или по глупости, или по преступной заинтересованности. Я думаю, что бывший судья Тевелев не отличается глупостью. Остается одно — преступная заинтересованность в Тевелева и Пахомова.

Подсудимых Шляхтера, Кузьмина, Гозиосского и Шаховнина уличает и следующий эпизод, где центральную роль играет Гозиосский. Гозиосский первоначально показал, что он не давал Шляхтеру денег; он, следовательно, отрицал всякое свое участие, всякую свою осведомленность в даче взятки Шляхтеру. Но, во-первых, мы имеем объяснение Гозиосского, здесь, на суде, показавшего, что он, Гозиосский, не хотел сначала Шляхтеру ничего давать, но затем признавшего, что, будучи на квартире у Шляхтера в связи с переговорами по поводу маслобойного завода, он, Гозиосский, по прямому предложению Шляхтера дал последнему согласие на уплату денег Кузьмину. Гозиосский признал себя виновным в том, что дал согласие на уплату денег Кузьмину, но отрицал, что дал 6000 руб. Он говорил, что, действительно, Шляхтер требовал от него денег или ценностей, подозревал, что Шляхтер его шантажирует. Все это Гозиосский признал, но утверждал, что никаких денег он не давал.

С другой стороны, остается совершенно непонятным, почему Шляхтер вообще оказался по делу Гозиосского посредником. Как же можно ответить на этот вопрос? Можно ответить только так, как отвечает в своих показаниях Шляхтер, как он отвечал раньше и отвечает здесь, перед судом. Он сказал, что Гозиосский ему поручил это дело и что он сговорился с Шаховниным, что деньги, которые он ему передал, он передал за Гозиосского и этим считал свою миссию оконченной. Это подтверждает и Шаховнин, который говорил еще 22 октября, что получил за ликвидацию дела лаборантов 2000 руб. Эти деньги, по его словам, привез Кузьмин и сказал: «Получай от Шляхтера за Гозиосского».

Таким образом, по словам Кузьмина, он получил пять или четыре тысячи рублей. Шляхтер является, кроме всего остального, уполномоченным кооператива судебных работников. Связь осуществляется под флагом кооперации. Вот показания Шляхтера: «Получил деньги и отнес Кузьмину и сказал, что это по делу Гозиосского». Есть ссылка на Кузьмина. Посмотрим теперь, что говорит Кузьмин. Он показывает: «В конце мая ко мне зашел Шляхтер, спросил про дело Гозиосского. Я ответил, что оно подлежит прекращению. До этого я с Шаховниным занял у него 2000 руб., а после этого с Шаховнина взял 2000 руб., Шляхтер переговорил с Гозиосским и сказал: «Можете оставить у себя в зачет долга». Вот что говорит Кузьмин по делу Гозиосского. Опять-таки и для Кузьмина и для Шаховнина было совершенно ясно, что Шляхтер дал деньги за Гозиосского. Тут возникает вопрос: можно ли допустить, что такой человек, как Шляхтер, давал деньги из своего кармана за Гозиосского без его согласия, давал взятку по делу, которое его совершенно не касается, только потому, что оба — курляндские земляки? Едва ли, — я это предположение отвергаю. Итог — Гозиосский с Шляхтером ведет переговоры, дает ему согласие на дачу взятки, дает эту взятку. В результате все кончается так, как было условлено. Дело Гозиосского прекращается и прекращается благодаря хлопотам и участию в этом деле Шляхтера в качестве посредника.

Я уже говорил о роли Пахомова. Позвольте, ввиду некоторой связи, которая возникает естественно при таком изложении, остановиться еще раз на личности Пахомова, на Тевелеве и на их участии в этом деле, привести те обвинительные доводы, которые имеются в моем распоряжении, и потом перейти к следующему вопросу настоящего процесса.

Тевелев и Пахомов — два народных судьи. Мы их обвиняем в том, что они по предварительному соглашению со следователем за взятку прекратили дела нэпманов. Эти дела прекращены под различными предлогами. Пахомов ведет несколько дел — Лондона, Антимония, Гозиосского. Все эти дела прекращаются им на основании п. 5 ст. 4 УПК, которая говорит об отсутствии состава преступления. Я уже указал на то, что эта мотивировка явно неправильна Но мы не судим судей за то, что они неправильно формулировали. Мы судим за то, что они сознательно совершили эту ошибку, что они совершили преступление, которое заключается в лихоимстве, в мздоимстве, в получении взятки и нарушении служебного долга по отношению к государству.

Какие у нас имеются на этот счет доказательства? Это — раньше всего преступная связь между Пахомовым и Сениным. Связь необычайная, выражающаяся в том, что, по указанию Сенина, дела посылаются именно Пахомову. Это — с одной стороны. С другой стороны, самая личность Пахомова. Мы видели здесь свидетельницу Парфенову. Мы выслушали ее показания. То, что сна показала, не было опровергнуто никем — даже теми свидетелями, которые специально для этой цели были вызваны по ходатайству подсудимого Пахомова. По поводу показаний свидетельницы Парфеновой Пахомов заявил: «Парфенова меня шантажирует, я прошу вызвать свидетельницей Загибенину», Суд вызвал Загибенину, несмотря на то, что я возражал против этого ходатайства.

Что же получилось? Парфенова выявила всю натуру Пахомова, разоблачила его до конца, а Загибенина пришла сюда, так сказать, как свидетельница защиты и начала с того, что выразила удивление, зачем вызвал ее Пахомов. Она решительно ничего не знает по делу. И когда Пахомов завертелся, я поставил резко вопрос: «Вы, свидетельница, вызваны для того, чтобы установить, что Парфенова шантажирует Пахомова. Назовите те факты, которые вы знаете». И что же нам сказала Загибенина? «Я таких фактов не знаю, я никаких данных по этому вопросу сообщить не могу».

Вышло так, как я и предполагал. Вызов Загибениной был тактическим маневром. Пахомов, вызывая эту свидетельницу, исключительно бил на психологический эффект. Он рассчитывал, что прокурор будет протестовать, что суд откажет и что он сможет впоследствии сказать: «Вы мне отказали, вы не проверили показаний Парфеновой». Этот маневр не удался. Что же сказала Парфенова, гражданка, ни чем не опороченная как свидетельница, не опороченная даже клеветой, которую возводил на нее Пахомов? Она удостоверила, что Пахомов развратник, что он пьянствует с нэпманами, она говорила не голословно, а приводила факты Она показала, что Пахомов вел широкий, не по средствам, образ жизни. Она, кроме того, показала, что когда начались аресты, Пахомов стал нервничать и просил Парфенову не говорить, в случае чего, что Кузьмин и Сенин бывали у него, так как, может быть, ГПУ его арестует. Мы установили, что «народный судья» Пахомов дрался, приводил к себе с улицы девиц, пугал статьями Уголовного кодекса. Целый ряд бытовых моментов характеризует Пахомова как человека, разложившегося, плохого, компрометирует его в нравственном отношении.

При этих условиях можно ли не придавать особого значения той связи, которая существует между Сениным, Кузьминым, Шаховниным. Пахомов выносил незаконные определения, он прекращал дела, за прекращение которых получали взятки Шаховнин, Кузьмин, делившиеся с Пахомовым. Вся совокупность обстоятельств говорит против Пахомова. Он не пойман с поличным, как оказались пойманными Кузьмин, Сенин, Васильев, но вся совокупность обстоятельств, вся совокупность больших к малых моментов смыкается в одну цепь, которая таким страшным ожерельем обвивает шею Пахомова.

Ваша судейская совесть должна подсказать вам, что здесь мы имеем сговор, что без сговора они не могли рассчитывать на успех своих преступных замыслов. Пахомов умнее и более ловко прячет концы в воду, у него это менее заметно, чем у Тевелева, но если обратиться к объективным данным, собранным следствием против Пахомова, то окажется, что эти данные приобретают уже катастрофическое значение. К Тевелеву попадает несколько дел: Комаровой, Борисовой, Левензона и ряда других. Мы слышали по этому поводу объяснения Тевелева, мы просмотрели журнал распорядительного заседания. И что мы увидели?

Мы увидели страшные улики, от которых уйти Тевелев никуда не может, под тяжестью которых Тевелев должен погибнуть… Эти улики говорят о подложных записях в журнале распорядительного заседания, сделанных в связи с арестами Сенина и Шаховнина. Произошли аресты, нужно было создавать вещественные доказательства, и они создаются. Своя рука владыка.

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что со всей Ленинградской области дела попадают только во 2 и 3 отделения и ни в какие другие. Более того: когда оказывается случайно в адресе 18 отделение, Шаховнин исправляет и направляет дело во 2 или 3 отделения. Разве это случайность. Сенин, Шаховнин, Пахомов — передаточные пункты. Посредники — Бродянский, Добржинский, и конечная инстанция: с одной стороны — судьи, а с другой, — те дающие взятку, во имя интересов которых это все совершается.

Нам скажут: а сколько получил Тевелев? А сколько получил Пахомов? А вы схватили его за руку с зажатыми в ней деньгами? Да, я скажу, что эту руку с зажатыми деньгами мы не поймали и не раскрыли; да, это осталось скрытым от нас, и многое они сумели скрыть от нашего внимания, ибо не все их преступления раскрыты. Мы не гарантированы от того, что остался еще не вскрытым ряд преступлений. Мы должны прямо признать, что это только первая грязная волна жизни, что за нею, быть может, пойдет еще не одна волна, что этим судебным процессом очищение наших рядов от негодяев не окончится. Нам скажут, что некоторые из подсудимых, например, те же Тевелев и Пахомов, за руку не пойманы, что против них имеются лишь косвенные улики. Да, косвенные улики… Но косвенные улики бывают нередко не менее убедительными, чем так называемые прямые улики. Именно такие косвенные улики — действительно, улики — мы имеем в данном деле.

Перехожу к эпизоду с Боннель. Мне представляется, что он достаточно ярко запечатлелся в памяти суда и что нет необходимости на нем долго останавливаться. Боннель — это осколок старого Петрограда В эпизоде с Боннель преломляются все цвета старого буржуазного, помещичьего, дворянского общества. Боннель — это известная петербургская великосветская кокотка, соблазнившая одного из коммунистов, «перестроившаяся» на соответствующий лад и воскресившая под покровительством этого так называемого коммуниста развратные нравы бывшего петербургского или петроградского «общества».

Здесь фигурировал бывший царский офицер Милобенский, варшавский шпион и агент царской охранки. Когда его спросили кто такая Боннель? Он ответил — кокотка.

Этот «коммунист» — подсудимый Копичко, бывший следователь губернского суда. Расстрелять его нужно за одну связь с этой кокоткой, вертевшей следственной работой Копичко!.. Копичко торговал своим судейским званием. Он продавал себя проститутке. Совесть судейскую продавал…

Когда Боннель и Ко попадаются, Копичко не находит данных к привлечению их к уголовной ответственности и с развязностью уличного сутенера заявляет, что он дело прекратил «по закону» По какому такому «закону» он прекратил дело в отношении Боннель и ее приятеля Гольдина, этого типичного сутенера, активного посредника в этой взяточнической эпопее? Благодаря Копичко освобождаются из тюрьмы Боннель, потом Гольдин, который уже на последующий день орудует на квартире Копичко. Из этой компании я хочу выделить только несчастную Матеди, попавшую в кабалу к этой бывшей «звезде», к этой великосветской кокотке, жестоко ее эксплуатировавшей как служанку, экономку, наперсницу.

Баллод. Откуда взять краски, чтобы нарисовать картину грязи, разврата, зла и преступлений, совершенных этим человеком?

Вот Михайлов, бывший народный следователь, совершенно разложившийся и опустившийся до того, что таскается по всякого рода притонам, самогонным фабрикам и клоакам. Он не только таскался сам, но таскал за собой и других, развращая и растлевая их своим примером. На Михайлове и Васильеве лежит за это немалая ответственность. Они — учителя разврата, растлители кое-кого из молодых работников.

Товарищи судьи, воздайте этим «учителям» по заслугам! Товарищи судьи, отнеситесь со снисхождением к двум молодым загубленным ими людям…

Вот Добржинский — паук, мало сказать: паук, — это паучище. Этот паук уже — раз выскользнул из рук правосудия. Вторично ему выскользнуть не удастся! Вы не должны этого допустить!

Славский — это человек чрезвычайно интересный, человек исключительной силы воли. Он в 1920 году был бандитом, налетчиком, его товарищи были присуждены к смертной казни, а он ушел от этого. Он использует в преступных целях свою жену, которая, как загипнотизированная, как автомат, делает все, что он ей внушает… Он неустанно твердил ей: «Дело идет о моей голове, спасай меня, доставай мне подложные документы, достань документы, что я латвийский подданный…» Уличенный в совершенном им преступлении, он бьет на искренность, обещает говорить правду, но тут же врет, обманывает, увертывается. Он действует по сговору с Михайловым, Елисеевым и Демидовым, откровенно заявившими: «Да, мы это делали, мы хотели «заработать».

Славский — с ними. Он тоже хочет «заработать». Славский, как и они, рассуждает так, хочу заработать, а что касается государства, то это меня не касается, пусть государство хоть гибнет!

Но, господа Славские, государство наше живет и будет жить, — пусть погибнут Славские!

Перехожу к Васильеву. Васильев прошел перед судом как взяточник, как государственный служащий, грубо и позорно нарушивший свой долг перед государством. Мы установили, что он врывался в чужие квартиры с необоснованными обысками, создавал в корыстных целях грязнейшие дела; арестовав свою жену, бросив на произвол судьбы своего ребенка, он склонял к преступлению судью Прокурова.

По эпизоду с Баллод установлено, что Васильев бывал у него, пьянствовал с ним, получил от него 3000 руб. и дело о нем прекратил. Это доказано показаниями ряда людей, не вызывающими никакого сомнения.

Васильев пробует защищаться ссылкой на то, что его постановление о прекращении дела Баллод утверждено прокурором. Но Васильев лжет, так как прокурор признал необходимым дополнить следствие и предложил предъявить некоторым лицам дополнительное обвинение, чего Васильев, однако, не сделал.

Возьмите дело Борисовой. Борисова судится, сидит. Но Борисовой хочется освободиться. И вот является Лосева, как Борисова ее назвала, — «агентка», у которой есть знакомый следователь, «хороший человек». Кто такой этот следователь? Васильев. Этот Васильев находился с Лосевой, как она выразилась, в интимных отношениях. Васильев берется за дело, соглашается это дело прекратить за взятку, за «пустяковые» деньги — 250 млн. руб. (по тогдашнему курсу. — А. В).

Правда, для Васильева такие деньги — пустяки. Но Васильев рассуждает так: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Васильевы и гривенничками не брезгают. Но все свидетели по делу Борисовой утверждают, что он взял гораздо больше. Кто его изобличает? Во-первых, Борисова, во-вторых, Лосева и, в-третьих, сам Васильев. Лосева всячески старалась выгородить Васильева. Она призналась, что до сих пор любит этого Дон-Жуана; это объясняет поведение Лосевой как свидетельницы. Лосева упорно защищает Васильева — она у него не бывала, она ни о каких делах не знает, она, правда, получила деньги для Васильева, но не передала их и пропила, и не с Васильевым, а с самой Борисовой. Она не останавливается даже перед клеветой, говоря, что взяла эти деньги для того, чтобы заплатить такому-то за поручительство. Она ни перед чем не останавливается, чтобы как-нибудь не напортить Васильеву. Но мы должны квалифицировать поведение Лосевой как определенное запирательство и ложное свидетельство. Она была у Васильева не один раз по делу, как она говорила, а 15 раз была в течение трех недель. Она сама проговорилась Борисовой, что Васильев, к которому она приходила за справкой, оттягивал ей выдачу справок, чтобы она приходила к нему почаще. Васильев изобличается во взяточничестве, в частности в том, что через Лосеву стряпал делишки самого разнообразного, но всегда одинаково грязного свойства. Я считаю предъявленное Васильеву обвинение по ч. 2 ст. 114 полностью доказанным.

Интересный штрих: Лосева получает постановление об освобождении Борисовой и сама идет в тюрьму ее освобождать. Трудовую книжку Борисовой Васильев выдает Лосевой, а не Борисовой. Борисова показала, что Лосева ей прямо сказала: если ты пойдешь к Васильеву, он тебе книжку не даст, а мне даст. И, действительно, пошла получила и принесла. Вот эта наивная женщина, которая с 20 лет начала пьянствовать, и на вопрос, чем она занимается ответила: пьянством. Она не сводит концы с концами, она не может их свести, но то, что она сказала, полностью доказывает наличие крепкой связи Лосевой с Васильевым, как и совершенных Васильевым преступлений.

Дело Бородавкиной. За два года в семье Бородавкиной милиция сделала четырнадцать обысков и из них пять обысков, как говорится, с результатом. Но меня интересуют больше те обыски, которые были без результатов; таких было 9. Эта «безрезультатность» обысков указывает на хорошую связь, которую держали с следственными органами эти «бородавки», которые, будем надеяться, будут наконец срезаны.

И дело благополучно кончилось ничем.

Васильев доходил до того, что составлял подложные заявления, налетал на частные квартиры, незаконно задерживал людей и вымогал у них ложные показания против людей, которых потом обдирал как липку. Он, например, застал на одной квартире некоего Сахарова, задержал его и стал требовать нужных ему показаний, Сахаров отказался и оказал сопротивление. Что делает Васильев? Он его арестовывает, держит под арестом шесть дней и отпускает только тогда, когда убеждается, что из Сахарова ничего выжать нельзя.

Я думаю, что совершенно достаточно обратить внимание на показания Сахарова, показания Петрова, который то же самое показывает, достаточно прочитать показания Аушева, чтобы убедиться в преступлениях Васильева.

То же самое мы видим в деле Добржинской. Здесь фигурируют Елисеев и Васильев. Елисеев — друг его детства, десять лет не виделись. Дело возникло по обвинению мужа Добржинской в «самогонных» делах. Дело попало к Васильеву. Началась наглая, циничная торговля, закончившаяся преступным соглашением.

Елисеев здесь говорил: «Когда я стал советоваться с Васильевым, он рассердился и сказал: «Бери». Я и взял…».

Сам Васильев показал об этом 6 октября следующее: «По поводу сердитого тона я не помню Елисеев говорил, что предлагают сумму денег, я указал, что ничего нельзя сделать, так как у них серьезное преступление, и я должен перечислить их за уголовным розыском, который все равно арестует». На самом деле было иначе: возьмем, а потом посмотрим, как быть. Вот как было дело.

Наконец последний эпизод, с Карельской. Этот эпизод мне представляется достаточно важным, и я остановлюсь здесь на двух моментах. С одной стороны, важно остановиться опять-таки на Васильеве уже с точки зрения нравственных качеств его как человека, который посадил свою жену в сумасшедший дом, откуда она, страдающая, потрясенная, писала своему «мужу»: «Уважаемый товарищ, Михаил Владимирович. Неужели же у вас каменное сердце, что вы запихали меня, вместо больницы, в эту клоаку». Вот что это за человек!.. Я прошу обратить внимание на тот лист дела, где содержится экспертиза профессора Оршанского, установившего, что жена Васильева была совершенно здорова.

Я не сомневаюсь, товарищи судьи, что вы вынесете приговор, соответствующий тому, что им содеяно.

Перехожу к Прокурову, который запутался решительным образом во внутренних противоречиях, который не может дать никакого объяснения по поводу совершенного им. Я обращаю внимание на одно обстоятельство: Прокуров ссылается на заявление, написанное Васильевым, в котором Васильев как будто бы говорил, что его жена ненормальная, что ее нужно спрятать за ее дерзкий характер, что он может представить данные, указывающие на ее ненормальное состояние, и просил заключить ее в диагностический институт.

Товарищи судьи, вопрос о психиатрическом освидетельствовании даже обвиняемых в уголовном преступлении поставлен достаточно серьезно. Надо сказать, что имеется особая глава 16 и целый ряд статей, от 196 до 201, Уголовно-процессуального кодекса, регулирующих этот вопрос и защищающих каждого от неправильного заключения в диагностический институт. Закон подходит к этому вопросу очень тщательно и осторожно и обязывает судей к, такому же отношению. В ст. 196 указывается, что для этого достаточны указания на душевную болезнь. А их нет, так как Васильев только говорил, что он может их представить. Закон обязывает следователя проверить эти данные. Это тоже не было сделано. В этом виноват Прокуров и должен понести за это соответствующее наказание.

Мне осталось сказать еще несколько слов о двух подсудимых: Масинзоне и Лондоне. Показания, данные здесь на суде, достаточно авторитетным товарищем, губернским прокурором, облегчают нашу задачу. Взвешивая, оценивая и сопоставляя эти показания, мы должны, однако, иметь в виду, что это говорит не простой свидетель, а судебный работник, партийный товарищ, говорит объективно, и его замечания о Масинзоне показывают нам, что если Масинзон и ходил по острию, на котором он мог, порезать себе не только ноги, но и шею, то он все же с него сошел и помог следственным органам раскрыть дело Антимония и Александровского.

Я должен добавить, что считаю обвинение в отношении Масинзона недоказанным. Аналогичное заключение я должен дать и относительно Лондона. В отношении обоих — и Масинзона и Лондона — обвинение по ст. 114 УК должно отпасть. Но суд должен учесть преступные связи этих людей и применить к ним ст. 49 УК.

Я кончаю. Я исполнил свой долг, свою обязанность, изложив свои соображения, подчеркнув наиболее важные, как мне представлялось, моменты и постаравшись по мере своих сил обрисовать роль и характер преступной деятельности наиболее важных из занимающих эту скамью подсудимых.

В отношении остальных подсудимых я поддерживаю обвинение, как оно сформулировано в обвинительном заключении и в пределах обвинительного заключения.

Несколько слов позвольте, товарищи судьи, сказать по поводу наказания. В древнеиндусских сказаниях есть легенда, посвященная наказанию. Старая индусская мудрость говорит: наказание бодрствует, когда люди спят. Наказание — это сама справедливость. Вот этого наказания я и требую для подсудимых именем нашей республики. Я требую сурового наказания, беспощадного наказания, которое разразилось бы здесь грозой и бурей, которое уничтожило бы эту банду преступников, посягнувших на честь судейского звания, запятнавших своими преступлениями великое имя советского судьи. Я требую беспощадного приговора. Пусть этот приговор очистительной грозой пронесется над головами преступников… Я требую расстрела всех главных виновников — Сенина, Кузьмина, Васильева, Шаховнина, Михайлова одного, Михайлова другого, Копичко, Цыбульского, Флоринского, Тевелева, Пахомова — всех этих людей, посмевших опозорить звание революционного судебного работника. Я требую сурового наказания для посредников, вымогателей, пауков и скорпионов: Шляхтера, Добржинского, Александровского, Иванова, Цыганкова. Гольдина, другого Пахомова. Я требую расстрела всех, кто давал взятку, кто систематически растлевал и развращал следователей и судей.

Я требую сурового наказания для Боннель, Левензона, Маркитанта, Боришанского, рецидивиста Матвеева, Антимония, Фридлендера, Гозиосского, купца Набатова. — Товарищи судьи, благо революции — высший закон, и да свершится удар этого закона во имя нашей великой, священной революции.

* * *

Верховный суд по недоказанности обвинения Левензона П. и Матеди оправдал.

Остальных приговорил:

Прокурова от занимаемой должности отстранить.

Бородавкину и Борисову лишить свободы на два года каждую, но, принимая во внимание, что преступление совершено было ими по невежеству, применить к ним п. «д» ст. 25 и в порядке ст. 36 УК наказание считать условным.

Масинзона выслать в Нарымский край на три года, признав его социально-опасным.

Пахомова М. и Тевелева лишить свободы на два года каждого без поражения в правах.

Гольдину, Лосеву, Лондона и Гозиосского лишить свободы на три года со строгой изоляцией и поражением в правах на пять лет в порядке ст. 40 УК.

Гладкова, Елисеева, Демидова и Пахомова Я. лишить свободы на три года каждого без конфискации имущества и без поражения в правах.

Баллод Петра и Баллод Веронику лишить свободы на пять лет каждого со строгой изоляцией и поражением в правах в порядке ст. 40 УК на тот же срок.

Михайлова Н., Копичко, Цыбульского, Добржинского-Славского, Левензон Б., Цыганкова и Набатова лишить свободы на десять лет каждого со строгой изоляцией и поражением прав на пять лет в порядке ст 40 УК.

Александровского, Антимония, Боннель, Боришанского, Бродянского, Васильева, Гольдина Давида, Иванова, Кузьмина, Маркитанта, Матвеева, Михайлова А., Сенина-Менакера, Флоринского, Фридлендера, Шаховнина и Шляхтера — к высшей мере наказания — расстрелу.

Примечания:

[11] Соответствует ст. 118 УК 1926 года.

[12] Соответствует ст. 155 УК 1926 года.

[13] Соответствует ст. 101 УК 1926 года.

[14] Соответствуют ст. ст. 117, 118, 109, 114, 115, 95 УК 1926 года.

[15] Ленинградское единое потребительское общество.

[16] Соответствует ст. 120 УК 1926 года.

[Андрей Вышинский]

http://istmat.info/node/31277
Реквизиты
Тема:
Репрессии
Направление:
Суды и правоохранительные органы
Тип документа:
Судебные и следственные материалы
Государство:
СССР
Датировка:
1935
Метки:
Вышинский
Источник:
А.Я. Вышинский. Судебные речи. Госюриздат, 1955 Стр. 182-234

Дело о гибели парохода «Советский Азербайджан»

26 мая 1935 г. в Красноводске пароход «Советский Азербайджан» принял 1027 тонн нефтедагской нефти с температурой вспышки 26°Ц по аппарату Бренкена, что означало, что нефть эта является особо огнеопасным грузом I категории. Между тем, пароход «Советский Азербайджан» был отнесен ко II категории и, следовательно, такого груза принимать не имел права.

28 мая 1935 г. на этом пароходе, буксируемом пароходом «Совет», в 2 ч. 15 м, в момент следования из Красноводска на Астраханский рейд, произошел взрыв и возник пожар.

Часть команды погибла от взрыва, часть осталась в живых.

Непосредственно после взрыва пароход «Совет» отдал буксир и с максимальной для него скоростью, в течение 45 мин., удалялся от парохода «Советский Азербайджан».

Оставшиеся в живых на горящем пароходе после отдачи буксира и бегства парохода «Совет» взывали о помощи; отчаявшись в ней, 7 человек спустили шлюпку, а остальные бросились в море.

Лишь через 45 мин., пройдя 8 миль, «Совет» повернул обратно и медленно, затратив на возвращение 2 ч. 40 м., приблизился в 5 ч. 40 м. к горящему пароходу. Подобрав двух из числа оставшихся в живых, «Совет» оставил горящий пароход и направился на Астраханский рейд к месту своего назначения.

К месту аварии с Астраханского рейда был направлен пароход «Алеша Джапаридзе». Пароход этот подошел к «Советскому Азербайджану» 31 мая в 5 ч. 10 м. Капитан парохода не только не принял мер к тушению пожара, но даже не распорядился закрыть открытую цистерну с нефтью на пароходе «Советский Азербайджан».

В 20 ч. 50 м. взрыв на пароходе «Советский Азербайджан» повторился, и 1 июня в 4 ч. 15 м. судно на глубоком месте скрылось под водой.

В ночь с 29 на 30 мая в управлении Каспийского пароходства стало известно, что «Совет» оставил горящий пароход «Советский Азербайджан».

Вплоть до 17 час. 31 мая никаких мер к спасению парохода и выяснению обстоятельств взрыва не было принято.

Посланный из Баку 31 мая в 19 ч. 45 м. пароход «Лафарг» прибыл за 45 мин. до гибели парохода.

В результате гибели парохода «Советский Азербайджан» погибло в огне и утонуло 27 человек.

Дело о гибели парохода «Советский Азербайджан» слушалось 25 августа — 1 сентября 1935 г. выездной сессией водно-транспортной коллегии Верховного суда СССР в г. Баку.

Суду были преданы бывший начальник службы эксплуатации Каспийского пароходства Занько Б. М., начальник каспийской инспекции Регистра Устимович М. И., его заместитель Беляков М. Н., инспектор Регистра Багненко А. Ф., капитан парохода «Совет» Кривоносов Т. И., помполит этого же парохода Мигущенко А. А., механик парохода Чеботарев А. И., старший помощник капитана парохода Михель А. А., второй помощник капитана Настасьев Г. Д., третий помощник капитана Токаренко М. Д., боцман парохода Купцов И. Г., первый помощник механика парохода Мхитарян Г. И., второй помощник капитана Будилин М. В., донкерман парохода Елкин С. П., машинист парохода Тренин И. Ф., кочегар парохода Харафиос И. Н., рулевые парохода Берковский И. И., Бузулуков И. Д., Фишман Б. И. и Соколов В. В. и матросы парохода Афонин С. М., Шабалин Г. С. и Рыбин А. Д., начальник Красноводского порта Жуков Д. Е., капитан Красноводского порта Величко Я. С., капитан парохода «Алеша Джапаридзе» Синенков П. А. — по ст. 793 УК Азербайджанской ССР29, начальник 4 отдела ВОХРвода Штейнгольц А. 3. и начальник пожарно-технической части 4 отдела ВОХРвода Гибшман Г. Э. — по п. «а» ст. 256 УК Азербайджанской ССР30.

Обвиняемых защищал ряд членов Бакинской коллегии защитников.

* * *

Товарищи верховные судьи! Не без трепета и волнения приступаю я к исполнению последней части своих обязанностей государственного обвинителя по настоящему делу. Не без волнения приступаю я к этой тяжелой обязанности, потому что еще слишком свежи следы той раны, которая нанесена была нашей общественной совести позорным, предательским поступком, командования парохода «Совет» и ряда обвиняемых, привлеченных по этому делу к уголовной ответственности. Я не без тревоги и волнения приступаю к исполнению этих обязанностей еще и потому, что государственное обвинение призвано помочь вам, товарищи судьи, вынести справедливый приговор по делу, на которое обращено сейчас внимание всех трудящихся нашей страны, внимание работников нашего транспорта — и водного транспорта в первую голову, — потому, что от вашего приговора ожидают тысячи, десятки, сотни тысяч трудящихся ответа на вопрос о том, кто виноват в гибели наших братьев, их жен, их детей, нашего государственного имущества, нашего — корабля.

От вашего приговора, от всего этого судебного процесса наши моряки и все честные советские граждане ждут ответа на вопрос и о том, что привело Каспийский флот к такому положению, когда в его историю оказалась предательской рукой Кривоносова и его сподвижников вписанной позорная страница небывалого среди советских моряков преступления. Ваш приговор должен будет ответить на вопрос о том, какие дальнейшие усилия должны быть предприняты всеми честными строителями нашего советского флота, чтобы никогда больше не повторялись подобные позорные явления.

Нужно, чтобы этот процесс был первом и последним процессом этого рода, чтобы этот процесс раз навсегда покончил с возможностью повторения подобных явлений, раз навсегда и окончательно излечил те отсталые слои моряков Каспийского флота, которые еще находятся в рядах его строителей, от болячек, недостатков и безобразий, какие являются порождением и пережитками старого капиталистического флота, старого капиталистического строя, пережитками таких отвратительных, проклятых «традиций капитализма», как анархия и беспорядок, на которые указывал наш великий учитель В. И. Ленин. Это большая задача, и я в своей обвинительной речи постараюсь представить суду и всей нашей стране, от имени которой я здесь выступаю государственным обвинителем, те мотивы, соображения, доводы и требования, которые должны будут прозвучать грозным наказанием для виновных в позорном, кошмарном преступлении 28 мая на борту парохода «Совет» и грозным предостережением для всех тех, кто так же, как они, попробует стать на путь дезорганизации нашего советского флота, на путь нарушений своего морского служебного долга.

Известна фактическая сторона этого тяжелого дела. 28 мая этого года, всего три месяца назад, в 2 ч. 15 м. ночи, вследствие неосторожности, явившейся в свою очередь результатом распущенности, разгильдяйства и упадка служебной дисциплины; на пароходе «Советский Азербайджан» произошел пожар и взрыв, погубивший 27 человек и стоивший, кроме того, Советскому государству самого парохода и груза. Несчастье может быть всегда и везде. Но трагизм данного случая заключается не только в самом факте взрыва, катастрофы и гибели парохода «Советский Азербайджан». Трагизм заключается в том, что пароход «Советский Азербайджан» в момент катастрофы был не один, что на расстоянии 200 метров на буксире его вел пароход «Совет», что этот пароход предательски бросил на произвол стихии своего гибнущего собрата и постыдно, с предельной скоростью, ушел прочь от места катастрофы, не оказав погибающим решительно никакой помощи!

Известно, что вместо организации помощи гибнущему пароходу «Советский Азербайджан» пароход «Совет» по приказу капитана этого парохода Кривоносова, действовавшего совместно с помполитом Мигущенко и ст. механиком Чеботаревым, при попустительстве ряда работников команды этого парохода, о чем я буду говорить более конкретно дальше, бросился бежать с места катастрофы, развив полный ход, и в течение 40–45 минут удалился от бедствующего судна на 8 миль, а вернувшись к нему только через три с лишним часа после взрыва, не принял всех должных мер к спасению корабля и вторично постыдно и трусливо бежал с места катастрофы. Факт беспримерный, невероятный, не знающий себе подобного в истории советского флота, давящий нас всей тяжестью и гнусностью этого преступления, запятнавший тягчайшим образом флаг советского флота, который давал и дает ежедневно образцы подлинно героической работы.

Именно поэтому самое преступление командования и части команды парохода «Совет», самое оставление ими парохода «Советский Азербайджан» без помощи, постыдное бегство с места катастрофы, отказ в помощи и оставление без помощи бедствующего судна представляют собой такое явление, которое привлекло к себе не только все внимание трудящихся нашей страны, но и вызвало справедливый и заслуженный гнев страны строящей социализм, готовой вашим приговором беспощадно наказать основных виновников этого дела.

В историю советского флота наши доблестные советские моряки вписали и продолжают вписывать героические страницы своих беспримерных подвигов, страницы, говорящие об их легендарных успехах, об их легендарной борьбе, о подлинном героизме, двигающем их поступками, о высоком сознании ими своего гражданского долга, долга советского человека и советского гражданина, доказавших на деле, на фактах, что они умеют жертвовать и своим здоровьем и даже своей жизнью, когда дело идет о спасении погибающих, когда дело идет о жизни и интересах человека, об интересах пролетарского государства.

Ледовые походы «Литке», «Сибирякова», «Красина» и «Седова», величественная эпопея затертого во льдах, погибавшего, но не устрашившегося ни на одну секунду легендарного «Челюскина», ведомого ледовым капитаном Ворониным и доблестным академиком и исследователем арктических морей профессором Шмидтом, создали величайшие образцы доблести и героизма, венчающие славную работу советских моряков.

Никогда мы не забудем даты 16 мая 1932 г., когда советский корабль-танкер «Советская нефть», заметивший в Индийском океане огни, превратившиеся через несколько секунд в кошмарное пламя горящего и гибнущего океанского корабля, бросился на помощь погибающему французскому судну и, несмотря на то, что вез бензин, сумел организовать спасение людей и в течение каких-нибудь 2–3 часов принял на свой борт 437 гибнущих пассажиров парохода «Жорж Филиппар», команду и самого командира.

Перед лицом таких и им подобных фактов, составляющих наше украшение и позволяющих нам гордиться подвигами наших моряков, тем отвратительней, тем безобразнее, тем гнуснее и позорнее слышать о преступлении предателей, сидящих сейчас на позорной скамье подсудимых.

Не только на севере и юге, но и на востоке и западе наши моряки умеют совершать чудеса героизма. Я мог бы привести ряд фактов и из жизни Каспийского флота, говорящие о том, что и в Каспийском флоте не перевелись герои, умеющие прямо и честно, по-советски и по-пролетарски смотреть в глаза подстерегающей их на-море ежесекундно смертельной опасности.

В качестве примера я мог бы сослаться на случай с пароходом «Юпитер» на Каспийском море, когда при погрузке сырой нефти от искры электропроводов произошел взрыв газа, охвативший капитанский мостик пламенем. Боцман Кузнецов, рискуя своей жизнью, закрыл люк, предотвратил распространение пожара и спас корабль от тяжелой опасности.

Я мог бы привести другой случай, когда вёсной 1935 г. пароход «Киров» в сильный шторм, ночью, рискуя сесть на мель и взорваться от удара о сидевший на мели бензиновоз «Галилей», благодаря героизму капитана Носкова, помполита Павловича и всей команды снял бензиновоз «Галилей» с мели и не допустил гибели корабля.

Можно привести таких примеров немало, и моряки Каспийского флота знают эти примеры лучше меня. Если я сейчас говорю об этом, то лишь для того, чтобы еще раз защитить честь советского моряка от предателей, оскорбивших имя Каспийского флота.

Пять дней судебного следствия, проходившего перед всеми нами, с исчерпывающей полнотой и всесторонностью вскрыли основные причины как происшедшего, так и ряда других имеющихся еще, к сожалению, в Каспийском пароходстве недостатков.

Эти пять дней со всей очевидностью показали нетерпимость тех болезней и извращений, которыми еще, к сожалению, страдают отдельные участки работы нашего Каспийского флота.

Эти пять дней судебного следствия, на мой взгляд, исчерпывающим образом вскрыли корни и причины этих пороков и дали нам в руки средства для их искоренения.

Судебное следствие еще раз вскрыло и показало во весь рост, что отдельные звенья системы нашего водного транспорта, и, в особенности, Каспийского водного транспорта, еще далеко не освободились от пережитков прошлого, что еще значительная часть работников Каспийского флота не перевоспиталась в новом, социалистическом духе, в соответствии с новыми требованиями социалистического строительства, что многие работники водного транспорта и Каспийского водного бассейна все еще находятся в плену старых, унаследованных от капитализма, от капиталистического строя пережитков и традиций, борьба с которыми не ведется с должной настойчивостью ни по линии политико-воспитательной работы, ни по линии администрирования и развертывания различного рода профилактических, организационно-материальных и бытовых мероприятий. Судебное следствие показало, — не только на примере такого обвиняемого, как б. начальник ВОХР Штейнгольц, опереточная фигура которого вчера была показана здесь с исключительной яркостью, не только на примере такого обвиняемого, как «начальник» пожарной охраны Гибшман или как представители службы Эксплуатации в лице начальника службы эксплуатации Занько, не только на примере такого начальника порта, как начальник Красноводского порта Жуков, как помощники капитана Настасьев и Токаренко, как рулевой Соколов, не только на примере такого преступника, каким является помполит Мигущенко, но и на примере ряда свидетелей вроде Петрухова, Бовина и Габель, — как глубоко вкоренились в психологию каспийских моряков, в их нравы, в их методы работы капиталистические пережитки и извращения, как эта буржуазная старая психология, воспитавшая рваческие, шкурнические, чисто волчьи навыки, привычки и настроения, еще далеко не искоренена из сознания многих и многих людей, работающих на водном транспорте. Даже Бузулуков, этот, несомненно, наиболее честный, наиболее прямодушный и явно способный на самопожертвование молодой моряк, и он тоже, правда, не по собственной инициативе, а соблазненный некоторыми вопросами защиты, обнаружил все же непонимание новых требований, предъявляемых советской властью и пролетарским государством к морякам.

Я просил бы вас вспомнить тот разговор, который произошел между его защитником и мной несколько дней назад по вопросу о том, несет ли какую-либо ответственность матрос 1 класса Бузулуков за свое поведение в ночь с 27 на 28 мая 1935 г. на борту парохода «Совет». Я просил бы вас вспомнить объяснения, которые давал здесь обвиняемый Бузулуков по вопросу, затронутому одним из членов Верховного суда Союза ССР, напомнившим Бузулукову о многочисленных его дисциплинарных взысканиях, напомнившим ему относительно того, как он дважды был списан на берег за отказ от работы. Бузулуков очень характерно, для моряков этой категории, с некоторой, этакой портовой развязностью здесь заявил: «Ну что же, отказался от работы потому, что не хотел работать. Не хотел и отказался». Нам нужно было затем потратить добрых два десятка минут судебного следствия для того, чтобы в сознании этого честного, но уже испорченного молодого моряка пробудить понимание всей ошибочности, всей преступности этой точки зрения, зажечь искру гражданского понимания, искру чувства ответственности за свое отношение к работе в Советском государстве. Даже Бузулуков, не худший — я это утверждаю на основании и материалов дела и изучения людей, — а лучший из сидящих на скамье подсудимых, и он дал образец того душевного гниения, от которого и он оказался несвободным, будучи испорченным такими воспитателями, как Мигушенко и Кривоносов.

О чем говорит поведение Бузулукова в этой части? Оно говорит очень много о глубоко залегающих еще в жизни, в нравах, в психологии известной части моряков Каспийского флота отрыжках старого капиталистического строя, старого капиталистического мировоззрения, миропонимания. Оно говорит о том, что немало ещё среди нас Бузулуковых, не понимающих того, что в пролетарском государстве, где власть принадлежит трудящимся, где проявляется величайший энтузиазм, величайший героизм и самопожертвование трудящихся, где под руководстве нашей партии и великого вождя народов нашей страны и всех трудящихся мира товарища Сталина строится новое социалистическое общество, — нетерпимо подобное отношение к трудовой дисциплине, нетерпимо подобное отношение к обязанности трудиться на славу и благо нашего Советского пролетарского государства. В капиталистическом обществе уместно и законно, когда рабочий взрывает капиталистический строй и разрушает палочную капиталистическую дисциплину на предприятиях, принадлежащих заводчикам, фабрикантам и банкирам. В Советском государстве, при диктатуре рабочего класса, при господстве советской власти, такой образ действий незаконен и преступен, и это надо понять, и понимание этого надо положить в основу своей работы и всей своей жизни.

Понимают ли это Бузулуковы, Берковские, Елкины, Рыбины? Я нарочно назвал тех, которые являются лучшими из сидящих на скамье подсудимых. Я должен на этот вопрос ответить: не понимают… Не понимает этого и Бузулуков, только в результате последующего допроса усвоивший, и то только частично, свою вину перед пролетарским государством.

Такое преступное отношение к задачам пролетарской дисциплины само по себе является нередко результатом кулацко-капиталистических настроений и пережитков, таящихся еще в глубине психологии некоторых слоев трудящихся людей, которые, как говорил Владимир Ильич, не отделены китайской стеной от старого капиталистического общества.

С этим надо покончить, покончить надо с непониманием принципиальной разницы между капиталистической, крепостнической дисциплиной и нашей пролетарской дисциплиной труда, с непониманием того, что мы не можем допустить в нашем хозяйстве, в нашем государстве таких отношений к государству, которые в какой бы то ни было мере были способны поколебать самые устои нашей советской пролетарской дисциплины.

«Крепостническая организация общественного труда, — писал в свое время Владимир Ильич, — держалась на дисциплине палки, при крайней темноте и забитости трудящихся, которых грабила и над которыми издевалась горстка помещиков. Капиталистическая организация общественного труда держалась на дисциплине голода, и громадная масса трудящихся, несмотря на весь прогресс буржуазной культуры и буржуазной демократии, оставалась в самых передовых, цивилизованных и демократических республиках темной и забитой массой наемных рабов или задавленных крестьян, которых грабила и над которыми издевалась горстка капиталистов»31.

Вот что представляет собой крепостническо-помещичья дисциплина труда и буржуазно-демократическая дисциплина труда.

От этой буржуазной дисциплины принципиально отличается коммунистическая дисциплина труда.

«Коммунистическая организация общественного труда, — писал В. И. Ленин, — к которой первым шагом является социализм, держится и чем дальше, тем больше будет держаться на свободной и сознательной дисциплине самих трудящихся, свергнувших иго как помещиков, так и капиталистов»32.

Эта новая дисциплина держится на свободном труде, на труде, лишенном и тени какой бы то ни было эксплуатации, на труде, все более и более становящемся, как учит наш великий вождь и учитель товарищ Сталин, делом чести, делом, славы, делом доблести и геройства миллионов и миллионов рабочих и крестьян нашей страны. «Эта новая дисциплина, — писал Ленин, — не с неба сваливается и не из добреньких пожеланий рождается, она вырастает из материальных условий крупного капиталистического производства, только из них. Без них она невозможна. А носителем этих материальных условий или проводником их является определенный исторический класс, созданный, организованный, сплоченный, обученный, просвещенный, закаленный крупным капитализмом. Этот класс — пролетариат»33. и я думаю, что наша задача, как и задача любого отряда строителей нашего социалистического общества, в том числе и тех, которым поручена политико-воспитательная работа во флоте, заключается в том, чтобы всю свою работу построить так, чтобы в результате ее были еще более высокие показатели, еще более высокое ее качество, еще более грандиозные успехи, создаваемые усилиями организованного, сплоченного, обученного, просвещенного и закаленного в классовых боях рабочего класса. С этой точки зрения то, что мы здесь слышали относительно политико-воспитательной работы на судах Каспийского пароходства, не выдерживает никакой критики. Если судить о представителях этой политической работы по таким работникам, как помполит Мигущенко, то надо прямо сказать, что здесь мы имеем пустое место в лучшем случае. Так вести политработу, как вел Мигущенко, значит воспитывать лодырей, дезорганизаторов производства, значит служить не делу пролетарской революции, а делу контрреволюции. То преступное отношение к делу укрепления пролетарской дисциплины на производстве, в труде, в быту, в опасностях, обнаруживаемое до сих пор, к сожалению, еще значительным количеством людей, работающих в Каспийском флоте, вытекает из непонимания всей важности и значения этих задач, непонимания того, что правильное решение этих задач является одним из самых верных ключей к решению основной задачи организации пролетарского социалистического флота, умеющего на требования Советского государства и советской власти отвечать всегда и при всех условиях единодушным старым морским односложным: «Есть».

На XVI съезде партии товарищ Сталин в числе основных мероприятий по повышению производительности труда указывал на товарищескую трудовую дисциплину. В исторической речи 30 июля 1935 года на приеме в Кремле награжденных железнодорожников, работников железнодорожного транспорта, товарищ Сталин, говоря на эту тему, обращал внимание на необходимость так строить работу на транспорте, чтобы она отличалась слаженностью всех частей, чтобы она велась в строго определенном порядке. Это, говорил товарищ Сталин, и есть то, что называется дисциплиной на транспорте.

Здесь пытались протащить взгляды, которые еще имеют хождение и за стенами этого судебного зала. Я знаю, что, когда стало известно о привлечении к ответственности команды парохода «Совет», в головах некоторых людей возникал вопрос: «А что же могла сделать команда, что мог сделать Иванов, Петров, Сидоров, люди подначальные, если у них оказался такой руководящий состав, такой так называемый треугольник?».

Я постараюсь показать, что ни с одного члена коллектива, ни с одного члена команды, кто не принял необходимых мер воздействия на шкурников, не снимается ответственность, даже если вы оправдаете того или иного обвиняемого, сидящего на скамье подсудимых, а я буду просить вас в отношении некоторых лиц вынести оправдательный приговор. Даже оправданные должны будут выйти отсюда, из этого процесса, если вы вынесете им оправдательный приговор, не с высоко поднятой головой, а с низко опущенными глазами, стыдясь того, что совершилось на их глаза в трагическую ночь 28 мая, того, что они не сумели свою попытку организовать спасение погибавших довести до конца и уступили оказавшимся во главе парохода «Совет» негодяям.

Товарищ Сталин говорил 30 июля о том, что товарищескую, трудовую, советскую, пролетарскую дисциплину мы познаем по слаженности всех частей коллектива. Это указание товарища Сталина дает нам право провозгласить ответственность каждого члена коллектива за неоказание помощи, так как на том и стоит советская земля, что здесь, у нас, на советской земле, господствует принцип «один за всех и все за одного». Это — принцип советского строительства в противоположность принципу капиталистического строя, где «всяк за себя, а бог — за всех»…

По поводу дисциплины у железнодорожников товарищ Сталин говорил, что у железнодорожников есть работники на больших постах и работники, стоящие на небольших постах, но нет на транспорте людей ненужных или незначительных. Начиная от самых больших руководителей и кончая «малыми» работниками вплоть до стрелочника, вплоть до смазчика, вплоть до уборщицы — все велики, все значительны, ибо транспорт является конвейером, где важна работа каждого работника, каждого винтика. «Когда вы это поймете, товарищи железнодорожники, — говорил товарищ Сталин, — когда вы установите слаженность всех частей, всех работников в механизме транспорта — это и будет настоящая, большевистская дисциплина».

Товарищ Сталин указал далее и на средства и пути создания этой настоящей большевистской дисциплины. Она создается не приказами, содержащими в себе выговоры и взыскания, хотя, конечно, без выговоров и взысканий обойтись иногда нельзя. Едва ли я ошибусь, если скажу, что в некоторых наших советских учреждениях, — а Каспийское пароходство в этом отношении не составляет никакого исключения, — выговорами и взысканиями слишком злоупотребляют, думая, очевидно, по старой русской пословице, что за одного битого двух небитых дают и что, следовательно, чем больше бить людей приказами, выговорами, перемещениями, снятиями с должностей и т. д., тем лучше вырабатывается, я бы сказал «выбивается», работник.

Товарищ Сталин и вся наша партия не раз предостерегали против такого отношения к этому вопросу.

Историческая речь товарища Сталина 4 мая на выпуске военных академиков в Кремле, говорящая о выращивании кадров, указание товарища Сталина в речи от 26 декабря 1934 г. о том, что к кадрам нужно подходить, как садовник подходит к своему дереву, которое он любовно растит и воспитывает, подчеркивает необходимость воспитательной работы, необходимость широкого развертывания самокритики как способа воспитания кадров, как средства создания подлинной большевистской трудовой дисциплины.

— Необходимо, — говорил товарищ Сталин в речи от 30 июля 1935 г., — строить свою работу так, чтобы вскрывать недостатки при помощи смелой и решительной самокритики. Без критики двигаться вперед нельзя. Эта истина, — говорил товарищ Сталин, — чиста и прозрачна, как чиста и прозрачна ключевая вода…

На этом процессе мы видели, что на ряде участков работы Каспийского пароходства этой чистой и прозрачной ключевой воды не видать.

Как обстояло дело на этом самом злополучном пароходе «Совет»? Когда молодой состав команды пробовал требовать от своего командования добросовестных действий, раздался один ответ: «Пошли вон с мостика, не суйтесь не в свое дело, без вас знаем, что делать». Помполит Мигущенко, очевидно, так понимал свои задачи по осуществлению в своей работе большевистской самокритики. А это действительно могучее оружие, дающее возможность нам исправлять самые, казалось бы, неисправимые и вопиющие недостатки.

Разве не благодаря критике мы сумели здесь на процессе разоблачить фигуру Устимовича, который, как вы помните, на мой вопрос на вчерашнем заседании, есть ли у него братья, забыл о том, что у него имеются целых четыре брата, и заявил, что у него братьев нет?

Разве не в порядке критики мы сумели разоблачить спекулянта Штейнгольца, прикрывавшегося с 1920 года партийным билетом?

Наш судебный процесс — это одно из самых острых орудий нашей большевистской критики. И, разумеется, только широко используя методы критики и самокритики, мы сумеем создать настоящую дисциплину, настоящие советские кадры.

И при помощи этой дисциплины, при помощи сознательного, социалистического отношения советских кадров к своему долгу, к своим обязанностям, мы сумеем и дальше двигаться вперед, каждый день принося на алтарь нашего отечества новые и новые успехи великого социалистического строительства. Без дисциплины нет транспорта, как нет и всего социалистического строительства. Враги дисциплины — это враги пролетарского государства, — это враги социализма. Эти враги — шкурники, бузотеры, лодыри, сонные тетери вроде третьего помощника капитана Токаренко, дезорганизаторы вроде бросившего руль Соколова, прямые предатели вроде Кривоносова, Мигущенко и Чеботарева, саботажники и рвачи вроде Гибшмана и Штейнгольца. По всем этим шкурникам и саботажникам пролетарская революция бьет сокрушительным огнем, вырывая из рядов работников водного транспорта этих слизняков и прямых врагов народа, своими преступлениями позорящих честное имя советского моряка!..

Я буду просить суд, определяя степень вины и ответственности каждого из них по этому делу, руководствоваться именно этими соображениями, требующими от нас беспощадной расправы со шкурниками, лодырями, дезорганизаторами, требующими решительных мер подавления подобных преступлений, решительных мер защиты интересов социалистического государства и всех трудящихся.

Наш сегодняшний процесс должен, наконец, заставить кое-кого из работников Каспийского флота подумать о том, что пришло время по-настоящему построить советскую дисциплину.

Приказ наркома водного транспорта 16 июня 1935 г. о борьбе с авариями на водном транспорте говорит, что без решения этой основной задачи того решительного и необходимого улучшения в этой области, которое мы ожидаем от нашего транспорта, сейчас же и немедленно, мы не получим.

Ведь только за один 1934 год по одному нашему речному транспорту мы имели пять с половиной тысяч аварий. По морскому транспорту мы имели до 400 аварий.

Аварийность судов Каспийского пароходства характеризуется тоже серьезными цифрами.

В 1934 году по Каспийскому бассейну мы имели 272 аварии. Из них на один нефтяной флот падает 177 аварий, причем основная причина аварий лежит в недисциплинированности личного состава флота. По крайней мере 50 % всех аварий падает на этот счет.

В 1935 году мы имеем, к сожалению, не улучшение в отношении аварий на Каспийском море, а ухудшение. Только за 8 месяцев 1935 года мы уже имели 207 аварий, считая в том числе и гибель парохода «Советский Азербайджан», причем из общего числа аварий свыше 70 % относится к судам нефтяного флота. И здесь в большинстве своем аварии имели место по вине как раз командного состава. Число аварий растет. Если в июне их было 20, то в июле их стало 36.

Вот почему я подчеркиваю с такой энергией значение состояния трудовой дисциплины в борьбе с авариями и подобными им преступлениями.

Положение в Каспийском флоте с дисциплиной стоит не на должной высоте, а в отношении отдельных участков, надо прямо сказать, — далеко не удовлетворительно. И, являясь далеко не удовлетворительным, это положение заставляет нас думать о тех средствах борьбы с этим явлением и о той ответственности, которую должны нести за это и непосредственные руководители тех или других частей Каспийского флота.

Как характеризуется положение дела в Каспийском пароходстве по данным правительственной комиссии, материалы которой находятся в настоящем деле? Мы видим, что плавсостав ряда мелких нефтеналивных судов Каспийского флота в сильнейшей степени засорен хулиганствующими элементами, что этим судам внимания почти не уделяется, ибо главным образом оно было сосредоточено на крупных танкерах. Подбор личного состава на мелкие суда производится в ряде случаев помимо капитана отдельными службами Каспийского пароходства, которые направляют на суда людей без всякой проверки, подготовки и отбора. И это мы видели на этом процессе очень ярко. Когда мы спрашивали Мигущенко, знает ли он, что у Бузулукова имеется пять взысканий, оказалось, что о половине их, по крайней мере, он не знает, да если бы и знал, это ничего не означало бы, потому что и у самого капитана Кривоносова имеется также чуть ли не пять взысканий, если не больше. В Каспийском флоте на взыскания принято смотреть как на обычное явление. Кто-то из подсудимых прямо так и сказал: «Я с такими мелочами не считаюсь». Для него неважно, что один раз ему объявили выговор, другой раз — строгий выговор, потом сняли с парохода и т. д. Это считается здесь «мелочью»… Имеется масса случаев, когда уволенный с одного судна за хулиганство, за какой-нибудь дезорганизаторский поступок, за пьянство, сейчас же принимается на соседнее судно, принимается как ни в чем не бывало. Таким образом, не ведется никакой борьбы с хулиганствующими элементами.

Мы имеем вследствие отвратительной постановки дела подбора кадров на суда такое положение, когда Каспийский флот поражает текучестью своего личного состава.

Мы имеем на большинстве нефтеналивных судов и, в особенности, мелкотоннажных такую текучесть, пример которой мы видели на пароходе «Лафарг».

На этом пароходе вся команда, состоявшая из 28 человек, дала в день обследования 78 уволенных и 56 вновь принятых, т. е. личный состав этого парохода переменился за какие-нибудь полгода три раза!

В Каспийском флоте, как правило, мы не видим должного отношения к кадрам, к воспитанию, к подбору кадров, которое является основным рычагом правильной организации работы. Я не говорю уже о том, что мы имеем здесь такие возмутительные факты, как направление Каспийским пароходством на пароход «Советская Украина» некоего Муратова, девять раз до того уволенного за хулиганство. Девять раз человек увольняется за хулиганство, а отдел кадров Каспийского пароходства направляет его в десятый раз на пароход «Советская Украина», вместо того чтобы направить этого хулигана в концентрационный лагерь!.. Мы имеем возмутительнейшие случаи, когда на этом же самом пароходе «Совет» личный состав менялся по нескольку раз. Несколько матросов с парохода «Совет» переменили за год по 5–7 судов.

Ясное дело, что при таком составе, при таком состоянии кадров ни о какой дисциплине на море говорить не приходится.

Еще более неудовлетворительно была поставлена здесь техническая учеба и политическое воспитание. Формально, конечно, имеются на всех пароходах помполиты. Формально проводятся разного рода беседы и занятия, но что они представляют собой, видно из того, что на танкере «Советская Украина» после беседы о бдительности и коммунисты и беспартийные работники сразу же отправились на вахту спать. Поговорили о бдительности, пошли на вахту и заснули! Это свидетельствует о том, что по-настоящему политработа здесь не велась. А это в свою очередь привело к крайней расхлябанности, к безобразно-преступному отношению ряда работников Каспийского пароходства к своим обязанностям. В самом деле, разве не безобразно преступно повеление таких господ, как Штейнгольц, который, получив телеграмму или телефонограмму о происшедшей на море катастрофе, в течение двух дней ничего не сделал для того, чтобы организовать помощь, чтобы отравить на место спасательный пароход. Штейнгольц палец о палец не ударил, по его собственному признанию, чтобы прийти на помощь терпящему страшное бедствие пароходу.

Вот, товарищи, обстоятельства, которые характеризуют состояние на Каспийском море трудовой дисциплины, которые говорят о глубоком развале дисциплины на ряде судов и на отдельных участках береговых служб Каспийского пароходства.

Эти обстоятельства надо решительно вскрыть, их надо взвесить, понять.

Французская пословица говорит: «Понять — значит простить». Но с таким же правом можно сказать: «Понять — значит осудить и наказать». Я уверен, что если ваша совесть и подскажет вам слова прощения в отношении некоторых подсудимых из нижней и верхней команды, то в отношении других обвиняемых, особенно же в отношении руководства парохода «Совет», она подскажет вам необходимость вынесения сурового и даже беспощадного приговора.

Каспийский флот играет громадную роль в хозяйственной жизни нашей Советской страны. На Каспийский флот возложена одна из самых ответственных задач — снабжать топливом нашу страну, всю страну, питающуюся бакинской нефтью, азербайджанской нефтью, давать пищу и нашему железнодорожному транспорту и самым разнообразным отраслям нашей новой социалистической индустрии. На Каспийский флот возложена, таким образом, громадная хозяйственная, а следовательно, и политическая ответственность И поэтому задача выполнения плана перевозок есть важнейшая хозяйственная задача, поставленная перед всеми трудящимися Азербайджана. Советский флот обогащается новыми судами. Правительство делает все для того, чтобы поднять техническое и материально-организационное состояние флота на необходимую и должную высоту. Но, к сожалению, этого нельзя сказать про целый ряд работников Каспийского пароходства, отдельные представители которого сидят здесь на скамье подсудимых. Больше того. Подсудимые из числа работников Управления Каспийского пароходства создали и широко распространяли глубоко вредную, буквально контрреволюционную «теорию» о том, что техническое состояние Каспийского флота якобы не позволяет выполнять план перевозок без угрозы самим наливным судам. Это они пустили в обращение преступную мысль, что технические и противопожарные требования, предъявляемые к Каспийскому флоту, невыполнимы, что выполнение этих требований невозможно, что подчиняться этим требованиям и выполнять правила перевозки — значит ставить наливной флот на прикол… Эта насквозь гнилая, не только оппортунистическая, но прямо контрреволюционная клевета на наш флот, на людей нашего флота, должна получить в нашем приговоре суровый отпор, жестокий отпор. Эта «теория» прикрывает разгильдяйство, халатность, бездействие, влекущие за собой такие преступления, как те, которые привели пароход «Советский Азербайджан» к гибели.

Не трудно доказать, суммируя материалы судебного следствия, что при всех тех недостатках, какие имеет, к сожалению, часть судов Каспийского флота, мы можем прекрасно выполнять план, не противопоставляя задачам выполнения плана задачу сохранности самого флота, интересы его безопасности. И мы должны подчеркнуть, что никто не позволит и никому не позволят выполнять план перевозок, рискуя судами и жизнью людей. У нас в этом деле, правда, есть трудности, но эти трудности должны быть преодолены, потому что нет таких трудностей, которых большевики не могли бы преодолеть, как нет крепостей, которых они не могли бы взять. Чем больше трудностей, тем более необходимо мобилизовать внимание на преодоление этих трудностей; чем труднее выполнять те или иные задачи, в силу тех или других особенностей самого технического состояния дела, тем важнее, тем более необходимо мобилизовать все силы на то, чтобы создать условия, обеспечивающие выполнение этих задач, преодоление этих трудностей. Здесь выступает на первый план профилактическая работа. А как обстояло дело с профилактической работой в Каспийском флоте в бытность Занько начальником службы эксплуатации, в бытность Устимовича начальником Регистра, в бытность всех этих Багненко, Беляковых и других? Я буду об этом говорить более подробно дальше, сейчас же ограничусь только общей характеристикой. Положение в Каспийском пароходстве под руководством и благодаря участию в этом руководстве Устимовича и Занько было крайне неудовлетворительно. Профилактическая работа не велась, никаких технических мероприятий по существу не проводилось. Служба Регистра своих обязанностей не выполняла. Служба эксплуатации свои обязанности нарушала Достаточно вспомнить их отношение к такому вопросу, как принятие мер по спасению потерпевшего тяжелую аварию парохода, чтобы сказать, что в Каспийском пароходстве было полное разложение. Занько сам говорит, что порядка в Каспийском пароходстве не было. Но если начальник эксплуатации, хотя и ссылающийся на то, что он проработал лишь четыре месяца и не мог за этот срок преодолеть всех старых традиций, которые он тут застал, если он так характеризует положение вещей, то можно легко представить себе, как действительно здесь обстояло дело!.. На вопрос о том, в чем заключается этот беспорядок в Каспийском пароходстве, которого якобы не преодолел или не сумел преодолеть, или не захотел преодолеть Занько, он ответил прежде всего указанием на обезличку, причем указал, что в Каспийском пароходстве не было даже человека, который бы наблюдал за качеством перевозимой нефти.

«Я, — сказал обвиняемый Занько, — как начальник службы эксплуатации виновен в недостаточном принятии мер по обеспечению этого наблюдения».

А между тем именно здесь лежали основные задачи службы эксплуатации, потому что если служба эксплуатации не заботится о том, чтобы качество или разряд перевозимой нефти соответствовали разряду или технической подготовленности корабля, то эта служба эксплуатации не выполняет основной своей задачи, основной своей роли, ради которой эта служба эксплуатации по существу и создана.

Характеризуя общее положение в Каспийском пароходстве, обвиняемый Занько не постеснялся признать, что капитаны не были инструктированы, как обращаться с нефтью, плохо знали правила нефтеперевозок, а он, Занько, и его подчиненные не принимали мер к тому, чтобы эти правила они знали, чтобы это дело было поставлено так, как это соответствует интересам флота и государства.

Вы знаете, что причины той катастрофы, какая случилась с пароходом «Советский Азербайджан», лежат в грубом, преступном нарушении правил перевозки нефтегрузов.

На судебном следствии мы установили, что в этом отношении существовало самое преступное поведение руководящего состава Каспийского флота, Каспийского пароходства. Достаточно сказать, что начальник службы эксплуатации Занько вообще не имел никакого понятия ни об аппарате Абель-Пенского, ни о температуре вспышки перевозимой на наливных судах нефти, ни о соответствии судов качеству и особенностям этой нефти, т. е., иначе говоря, не знал самого основного, что должен был знать и без чего нельзя работать, т. е. не знал, не имел понятия о том, может ли данный конкретный груз быть погружен на данный пароход и какие технические условия надо соблюсти для того, чтобы этот груз не взорвался и чтобы не погибли и люди и сам пароход. Именно эта задача не была поставлена по существу перед службой эксплуатации. Достаточно констатировать эти факты для того, чтобы прийти к заключению о серьезной ответственности начальника эксплуатации и ему подчиненных лиц за такого рода халатно-преступное отношение к своим обязанностям.

Когда мы спрашивали Занько, признает ли он себя виновным в том, что он не знал системы определения температуры вспышки, и несет ли ответственность за это, то он — надо отдать ему справедливость — прямо и честно сказал: да, виновен в этом и должен нести ответственность за это, как и за то, что под нефтедагскую нефть подавались суда второго и даже третьего разряда.

Но чудовищно было слышать из уст начальника службы эксплуатации объяснение, которое он дал суду по этому вопросу. Мы, сказал Занько, знали, что анализ в Красноводске сделан по Бренкену, а не по Абель-Пенскому, но мы не знали других методов определения вспышки. Для того чтобы обеспечить надлежащую постановку производства анализа, надо было, говорит он, сломать существующую в Каспийском пароходстве систему. А почему вы не сломали ее? Неужели вам недостаточно было 3–4 месяцев вашей работы для того, чтобы сломать эту систему? Чтобы сломать эту систему, надо было, во-первых, знать, что нужно ее сломать, во-вторых, нужно было желать ее сломать и, в-третьих, нужно было уметь ее сломать. Вы не знали, вы не желали и вы не умели ломать бюрократически извращения, и за это вы должны отвечать.

Что собственно представляет собой обвиняемый Занько, видно из того, что он даже после катастрофы с пароходом «Советский Азербайджан» давал распоряжения грузить нефтедагскую нефть на суда несоответствующих категорий. Это он сам здесь подтвердил и в качестве оправдательного довода сослался на то, что это неизбежно, что и сейчас это продолжается. Сейчас, гражданин Занько, это уже не продолжается. Это первый реальный результат нашего судебного процесса, а если это будет продолжаться, то и остальные чиновники, которые посмеют нарушать правила перевозок, будут также привлечены к суду и будут так же строго наказаны, как, я надеюсь, будет наказан сам подсудимый Занько. Я тут же должен сказать, что при определении наказания обвиняемому Занько нельзя забывать, что Занько не впервые вообще несет наказание. С должности начальника Черноморского пароходства он был снят с понижением; он подвергался четырем партийным взысканиям. Я думаю, что соответственно вине, которая была установлена в этом процессе и признана самим Занько, он должен будет нести и уголовное наказание.

«Инструктирование экипажа судов нами не производилось, каких-нибудь предохранительных специальных мер нами также принято не было», — говорит Занько.

[Андрей Вышинский]

Зная абсолютную опасность нефтедагской нефти, Занько не может не признаться в том, что он не имел достаточного представления о размерах этой опасности. Это одно уже является признанием его тяжелого преступления перед государством, потому что мы не можем стать на такую точку зрения, что раз я не знал, то значит и не отвечаю. Мы требуем ответственности и за незнание, мы требуем, чтобы лица, возглавляющие те или иные управления или даже отдельные части управления, знали то, что они должны знать, а если они этого не знают, то они должны отвечать за это незнание, если это незнание явилось причиной развала всей порученной им работы или явилось причиной какой-либо катастрофы.

Поэтому подсудимый Занько пусть не надеется на то, что ссылка на невежество может освободить его от ответственности «Я не знал, мне было неизвестно, я знал только Бренкена, об Абель-Пенском не имел понятия», — вот как оправдывается Занько. Именно потому, что вы, гражданин Занько, не имели понятия о том, что обязаны были знать в силу своего служебного положения, вы и должны отвечать и отвечать вдвойне: если вас назначили начальником службы эксплуатации, доверив вам руководство делом использования и эксплуатации флота, отдав в ваши руки судьбу всего флота и живых людей, то мы вправе требовать, чтобы вы знали свое дело и добросовестно и честно выполняли свои ответственные обязанности.

Характерно, и я едва ли ошибусь, говоря, что именно это и характеризует Занько, что он тут, на суде, это незнание, это невежество как будто бы даже пытался выдать за некую свою добродетель. Во всяком случае это свое невежество он пытался превратить в средство защиты и спасения от обвинительного приговора суда. Такая защита порочна в корне, и я надеюсь, что суд решительно отвергнет подобные мотивы защиты.

Вина Занько усугубляется тем, что он не принимал никаких мер для того, чтобы обеспечить флоту безопасность перевозки нефтегрузов.

В подкрепление этого пункта обвинения я хотел бы напомнить показания свидетеля Байкина, говорившего здесь о том, что он предупреждал начальника службы эксплуатации Занько о крайней опасности перевозки нефтедагской нефти, настаивая на дополучении подробных данных анализа этой нефти, которые требовались инженером-химиком Леоненок. Тем не менее и несмотря на то, что Занько предупреждали об особой опасности нефтедагской нефти и Байкин и Леоненок, он никаких мер как начальник службы эксплуатации для предотвращения катастрофы с перевозкой подобного груза не принял, и катастрофа произошла. Может ли теперь Занько говорить, что на нем не лежит крупнейшая доля ответственности за взрыв на пароходе «Советский Азербайджан» и за гибель парохода? Может ли Занько отрицать и смеет ли он отрицать, что он должен нести эту ответственность и перед советским судом и перед Советской страной? Я утверждаю, что он эту ответственность должен нести и что эта ответственность является очень серьезной.

Мы здесь видели свидетеля Петрухова — начальника наливного участка в Красноводском порту. Оказывается, Петрухов тоже о вспышках нефтедагской нефти, о ее своеобразии и опасности ничего не знал. Мы спрашивали капитанов судов, и они, оказывается, об этом тоже не знали. Больше того, капитаны судов даже, оказывается, не знают категорий своих судов, т. е., иначе говоря, они не знают того, какие вообще грузы они могут перевозить и какие грузы они не имеют права перевозить. Они обнаружили громадное невежество и в отношении других мероприятий, связанных с перевозкой опасных грузов, и в частности — пожарных мероприятий. Все это вместе взятое ставит с полной силой вопрос о вине Занько как начальника службы эксплуатации, ставит вопрос о том, что служба эксплуатации была доверена, к сожалению, человеку, не оправдавшему этого доверия, отнесшемуся к своим обязанностям преступно-легкомысленно, формально-бюрократически, не умевшему работать и не сумевшему поставить работу на надлежащую высоту.

Свидетель Леоненок говорил, что у него нет всех материалов исчерпывающего и полного анализа нефтедагской нефти, что, однако, эта нефтедагская нефть, по тем данным, какие у него имелись, принадлежит к легкой нефти, т. е. что она очень огнеопасна, что ближе всего она подходит к тем нефтяным группам, которые содержат бензин, широкие бензиновые фракции или лигроин, что она может быть перевозима только на тех нефтесудах, на каких перевозились такие огнеопасные нефтепродукты, как нефтесмесь. Таким образом, со своей стороны свидетель Леоненок принял меры, которые должны были быть учтены Занько для предотвращения опасности и катастрофы. Занько и в этом направлении ничего не сделал Занько в этом отношении проявил преступную небрежность, преступное нарушение своих служебных обязанностей. Поэтому я полагаю, что то обвинение, которое ему предъявлено по настоящему делу, является достаточно обоснованным и что я вправе требовать для Занько заслуженного им наказания.

Обвиняемый Занько должен нести ответственность по всей строгости уголовного закона и, в частности, по ст. 793 УК Азербайджанской ССР.

Не лучше обстояло дело и с Регистром. Я уже не говорю о том, что, в сущности говоря, Регистр здесь существовал только формально. Устимович не выполнил как начальник Регистра своих основных обязанностей, которые заключаются в осуществлении технического надзора за состоянием судов, их корпусов, котлов, оборудования и т. д., потому что ту работу, которую он проделал здесь вкупе с Занько, никак нельзя назвать действительным осуществлением тех задач, которые на них были возложены постановлением СТО Союза ССР о Регистре Союза ССР.

Вспомните хотя бы такой факт, как вот этот знаменитый перевод, скоропалительный, кабинетный перевод целого ряда судов III категории во II категорию с оговоркой: «проверить на II категорию». Совершенно очевидно, что это были обычные бюрократические оговорки, имеющие целью самостраховку. Совершенно ясно, что никакой проверки производить не предполагалось, да она и не производилась, что самым фактом составления этого исторического мартовского протокола суда III категории уже были переведены во II категорию. Устимович пытался оспорить даже участие Занько в разбивке флота на категории. Он пытался принять это целиком на себя. Я против этого не возражаю. Устимович приписывает всю «заслугу» этой «работы» себе, — пусть будет так, но пусть он целиком тогда берет на себя и всю ответственность за эту безобразную бюрократическую работу. Она была именно безобразно-бюрократической потому, что прошло лишь 2 месяца, и те же суда, которые были отнесены ко II категории, тем же Регистром, теми же самыми Устимовичем и Занько были вновь переведены в III категорию, т. е. тем самым полностью было подтверждено, что первоначальный перевод во II категорию не имел достаточных оснований. Но этот факт свидетельствует о безобразно-легкомысленном отношении б. начальника Регистра Устимовича и б. начальника эксплуатации Каспийского пароходства Занько к одной из основных задач их работы. Преступность действий Устимовича и Занько усугубляется еще тем, что этот обратный перевод судов II категории в III категорию был осуществлен лишь после того, как взорвался и погиб пароход «Советский Азербайджан».

Я обвиняю Устимовича в отсутствии наблюдения за техническим состоянием судов и безопасностью плавания. То, что здесь мы на суде узнали по этому вопросу, целиком подтверждает правильность предъявленного в этом отношении Устимовичу обвинения. Мы знаем также, что Устимович не организовал и правильного наблюдения за тем, чтобы суда имели права на плавание. Ведь то, что здесь на суде так отчетливо раскрылось с «Советским Азербайджаном», который вышел в море, не имея права плавания, и плавал почти месяц или даже больше без права плавания, свидетельствует о том хаосе, о том беспорядке, о том безобразии, которые существовали в этом деле в Управлении Регистра. Когда явились к обвиняемому Белякову для того, чтобы получить разрешение на выход в море, он даже не постарался проверить, а есть ли у «Советского Азербайджана» право плавания. Оказалось, что это право истекло чуть ли не 1 февраля… А Регистр этого не знал, Регистр этого не проверил, и танкеры плавали, как бог на душу положит.

Эти факты прошли перед нашими глазами. Они свидетельствуют о том, что — в этом отношении работа не стояла на должной высоте. За это дело отвечает Устимович, фигура которого для нас совершенно ясна. Ведь это тот самый Устимович, который в начале процесса на мой первый вопрос, есть ли у него братья, не моргнув глазом, ответил: «Братьев нет», — и вслед за тем на мой вопрос, а есть ли у него брат Василий, ответил: «Да, есть брат, но это, знаете ли, не брат, это так, — это от первого брака моего отца».. Оказывается, что для Устимовича сын его отца не является его братом. Ложь Устимовича тут же была вскрыта. Оказалось, что у Устимовича есть еще два брата, и что все эти братья — бывшие царские офицеры, как и сам Устимович, а один из братьев — не только бывший офицер царской армии, но еще и бывший пристав, а Устимович об этом «забыл». Он очень упорно доказывал, что он ничего не скрывал, ссылаясь на то, что если он, этот брат своих братьев, — и не говорил об этом своей парторганизации (а ведь Устимович пролез в партию), то только потому, что об этом не спрашивали. Устимович был нами полностью изобличен. Это тот самый Устимович, который забыл совершенно о том, что жил-был на свете такой лейтенант Кедров, — забыл, что была в г. Або гостиница «Штандарт», и, что всего интереснее, забыл, что у этого лейтенанта Кедрова в гостинице «Штандарт» пропала некая шкатулка, в которой находилась некая сумма денег, и что подозрение в связи с пропажей этой шкатулки, по существу в краже денег, пало на б. лейтенанта Устимовича Оказалось, что б. лейтенант Устимович обвинялся в краже шкатулки с деньгами у своего товарища по службе, тоже офицера царского флота, но Устимович об этом ничего не помнит. Больше того, оказалось, как мы и выяснили это со слов самого Устимовича, что это был не единственный случай.

Оказалось, что был и второй случай, когда доктор Беспальчиков обвинял Устимовича в краже денег, причем оказалось, что кража денег, по признанию самого Устимовича, действительно имела место. Однако Устимович предъявленное ему его товарищами по службе обвинение объяснил «несчастным стечением обстоятельств». Мы заинтересовались, в чем именно заключалось это «несчастное стечение обстоятельств». Оказалось, что в номере гостиницы, где жил Устимович, был найден тот самый носовой платок, в котором были завернуты деньги, украденные у их владельца. Действительно, гражданин Устимович, это «несчастное стечение обстоятельств» для вас могло окончиться более счастливо, если бы этого чужого платка не обнаружили в вашем номере. Но увы, он был обнаружен, и вас, обвиняемый Устимович, привлекли к товарищескому суду, и матросский суд 15 декабря 1917 г. постановил направить вас в бессрочные каторжные работы, как это было сказано в постановлении матросского округа.

Вот что представляет собой этот б. начальник Регистра, пробравшийся в партию, обманывавший партию и продолжавший пакостить трудящимся нашей страны. На Устимовиче, как и на Занько, лежит ответственность за то, что в Каспийском море плавали нефтеналивные суда с полным игнорированием правил пожарной безопасности. Это они несут ответственность за то, что на Каспийском море имеются такие нефтеналивные суда, в каютах которых матросы задыхаются от нефтегазов, угрожающих взрывом каждую минуту. Этого они не хотят признать. Но нам их признаний и не нужно. И Регистром, и службой эксплуатации, и богоспасаемой пожарной охраной, представляемой Гибшманом и его патроном Штейнгольцем, наши моряки на Каспийском море поставлены в недопустимые условия плавания и работы, в положение совершенно недопустимого и ненужного риска. Они — эти Устимовичи, Занько, Штейнгольцы и Гибшманы — несут ответственность в первую очередь за безобразную, преступную организацию и службу эксплуатации, и Регистра, и пожарной охраны на Каспийском море. Вот почему в отношении этих лиц я поддерживаю обвинение полностью.

Мы спросили Устимовича, отвечает ли он за огнеопасность судов, за проникновение газов? Он ответил уклончиво. Он ответил: «Если дефекты обнаружены». Мы спросили: «А обязаны ли вы эти дефекты обнаружить?» Он ответил: «Обязан, если я эти суда осматриваю». Спросили: «А обязаны ли вы осматривать эти суда?» Ответил: «Обязан, если я на этих судах бываю». Спросили: «А обязаны ли вы бывать на этих судах?» Ответил: «А бывать на судах я не могу за недостатком времени..».

Вот такими ответами Устимович думал выйти сухим из воды, как думал выйти сухим из истории со «Штандартом», шкатулкой и кражей денег у своих товарищей. Мы ставили экспертам вопрос относительно того, в каком состоянии был пароход «Советский Азербайджан» до момента взрыва и выполнил ли Регистр по отношению к этому пароходу свои обязанности.

Экспертиза ответила, что с конструктивной стороны судно имело следующие недостатки:

1. Наличие негерметической горловины в поперечном коридоре спардека, что приводило к насыщению спардечных помещений нефтепродуктами.

2 Отсутствие вентиляции в межпалубном пространстве в районе второго и третьего трюмов, что особенно важно для района пятого трюма, находящегося целиком под спардеком; недостаточность вентиляции в носовых и кормовых подпалубных помещениях.

3. Поперечная переборка носового коффердама (32-й шпангоут) не доведена до главной палубы.

В отношении технического состояния судна экспертиза отметила:

1) газопроницаемость главной палубы (деревянной), что отмечено в дефектной ведомости на 1934–1935 годы;

2) наличие водотечности в машинной переборке кормового коффердама в районе бортового стрингера;

3) в актах осмотра Регистром судна по части корпуса, после капитального ремонта (1931 года), нигде не отмечен факт прессовки второй палубы, что обязательно согласно требованиям правил Регистра для наливных судов.

Исходя из вышеизложенного, экспертиза признала, что это судно могло быть использовано под перевозку грузов II разряда лишь после устранения указанных недостатков и дефектов.

В отношении размещения электрооборудования экспертиза установила, что электрооборудование судна имело следующий основной недостаток: установка умформера, радиостанции и главного распределительного щита, а также грузового насоса была произведена в одном и том же помещении, не разделенном поперечной переборкой, что противоречит правилам Регистра. Помимо этого в указанном помещении не было установлено искусственной вентиляции, каковая также должна была быть установлена согласно правилам Регистра.

Указанные выше недостатки, по утверждению экспертизы, также не разрешали до их устранения использовать судно под перевозку грузов II разряда.

В силу изложенного экспертиза пришла к общему заключению, что основным техническим недостатком данного судна следует считать слабую вентиляцию межпалубного пространства и наличие водопроницаемого люка в поперечном коридоре под спардеком.

Таково заключение авторитетной экспертизы.

Это заключение говорит с достаточной убедительностью о том, что служба Регистра своих обязанностей не выполнила, что эта служба была поставлена формально, что инспектора, под руководством Устимовича и ближайшего его помощника Белякова, своих обязанностей не выполняли. Они должны были наблюдать за техническим состоянием нефтеналивных судов, но не наблюдали. Лучшим доказательством их преступного, бюрократического, канцелярско-формального отношения к важнейшим обязанностям служит такой факт, как акт Багненко, не заметившего на пароходе «Советский Азербайджан» никаких дефектов, несмотря на то, что их было немало. Что же вы скажете о таких инспекторах Регистра, которые посещают суда, которые осматривают их и не видят никаких дефектов, а спустя каких-нибудь 20 дней после этого это самое судно гибнет вследствие вопиющих дефектов и технических неполадок, которые на нем имелись и которые были установлены экспертизой именно на этом самом корабле? И смеет ли после этого Багненко выходить сюда, делать наивное лицо и отводить предъявленное ему обвинение? Нельзя не констатировать без возмущения, что в Регистре Каспийского флота засела кучка бюрократов и лодырей во главе с Устимовичем, б. царским лейтенантом, общественным мнением заклейменным за воровство, систематически злоупотреблявшим своим положением, бездействовавшим, в результате чего явилась гибель парохода «Советский Азербайджан» и гибель находившихся на этом корабле людей.

Экспертизе был поставлен прямой и четкий вопрос о состоянии «Советского Азербайджана». И вот авторитетная экспертиза в лице тт. Короткина, Друккера и Фрика 10 июня 1935 г. дала на этот вопрос исчерпывающий и четкий ответ.

«На пароходе «Советский Азербайджан», — так говорит экспертиза, — имелись в наличии условия для проникновения и накопления паров нефти из трюмов в межпалубное пространство и из межпалубного пространства — в помещения под спардеком». Экспертиза пришла к заключению, что перевозка нефтедагской нефти на пароходе «Советский Азербайджан» являлась абсолютно недопустимой и что этот пароход абсолютно не имел права перевозить эти грузы. А между тем он их перевозил на глазах портового начальства, на глазах службы эксплуатации, на глазах Регистра Каспийского флота. «Советский Азербайджан» грузится очень опасным грузом при крупных недостатках конструктивного и эксплуатационно-технического характера, а команда даже не инструктируется об опасности этого груза. Команда не дисциплинируется соответствующим образом: по показаниям свидетелей и по другим данным, которые мы имели в своем распоряжении, на пароходе «Советский Азербайджан» всюду курили — и в каютах, и в салоне, и на палубе. На пароходе всюду были мазутные пятна, однако капитана это вовсе не интересовало, хотя это представляло прямую угрозу безопасности танкера. Кто отвечает за эту преступную небрежность капитана, доведшего судно до гибели? Кроме самого капитана, за это отвечает служба эксплуатации, за это отвечает командир Красноводского порта Жуков, который здесь действительно поразил нас своей вопиющей безграмотностью и вопиюще чиновничьим, бюрократическим отношением к своим обязанностям.

Я говорил о службе Регистра, я говорил об ответственности Устимовича. Я не могу не сказать несколько слов об ответственности его ближайших помощников — обвиняемых Белякова и Багненко. Я считаю, что эпизод с актом 20 февраля надлежит вычеркнуть из обвинительного заключения. Но это я не склонен рассматривать как основание для смягчения ответственности Белякова. Дело вовсе не в том, что, сверившись с планом, Беляков перенес срок с 1 апреля на 1 июня, исправив ошибку Векиловой. Дело в той системе работы, одним из организаторов которой был Беляков в качестве старшего инспектора Регистра и заместителя Устимовича.

В сущности говоря, все то, что мы здесь обнаружили с точки зрения беспаспортизации, если можно так выразиться, «Советского Азербайджана», целиком относится к вине не только Устимовича, но и Белякова и Багненко. Беляков выдавал разрешение на выход в море, не проверив права плавания этого парохода. Он вообще не задумывался, в каком состоянии этот пароход, которому он дает право плавания. В этом отношении он несет ответственность за то, что «Советский Азербайджан» ушел в плавание с такими недостатками, которые и послужили причиной его гибели.

Я считаю доказанным, что если бы служба Регистра, за которую отвечают Устимович, Беляков и Багненко, была на высоте тех требований, которые закон предъявляет к этим должностным лицам, едва ли мог иметь место такой случай, какой мы имели с «Советским Азербайджаном», когда он в непригодном техническом состоянии оказался загруженным очень опасной, легко взрывающейся нефтью. На этом танкере не было проведено предварительного соответствующего инструктирования команды; здесь не было развернуто соответствующих мероприятий противопожарного и вообще профилактического характера, и, таким образом, этот танкер был поставлен в такое положение, когда недисциплинированность отдельных людей из его команды подвергала этот корабль крупнейшей, катастрофической опасности. Как мы знаем, эта катастрофа и произошла, приведя танкер к взрыву и гибели с людьми и грузом.

Вот почему я полностью поддерживаю обвинение против Устимовича, против Белякова и против Багненко.

Для того чтобы покончить с этой частью своей обвинительной речи, я должен остановиться на роли начальника Красноводского порта Жукова и его заместителя — капитана этого порта Величко. И Жуков и Величко обвиняются в нарушении правил технической безопасности и правил плавания, выразившемся в том, что грузы I разряда они допускали перевозить на судах несоответствующей категории и что, в частности, допустили погрузку нефтедагской нефти на пароход «Советский Азербайджан», который не имел права перевозить груз этой категории. Преступные действия администрации Красноводского порта также явились одной из причин гибели этого танкера.

Мы видели, что собой представляет Жуков, и видели, как строились его отношения к работе. У Жукова не было инструктажа и проверки работы подчиненных ёму людей. В сущности говоря, едва ли можно было назвать Жукова командиром порта, потому что, я это смею утверждать, Жуков портом не командовал. Основной его обязанностью было контролировать работу подчиненных ему агентов, у которых в свою очередь основной обязанностью была работа по контролю за погрузкой нефтедагской нефти. Ясное дело, что если государство строит систему различных учреждений, обслуживающих нефтеналивные суда, то это делается для того, чтобы обеспечить максимальный успех этой работы. В этом отношении Жуков не выполнил своего долга. Он уже сам признал себя виновным в предъявленном ему обвинении. Да и как ему не признать себя виновным, когда, оказывается, он даже не знал, что такое «вспышка»! Он не инструктировал соответственно подчиненный ему личный состав, он не знал разрядов судов, он не знал категорий грузов. Над этим вообще он «не думал», как он здесь выразился. Иначе говоря, он бездействовал, как выражаюсь я. Несмотря на телеграмму службы эксплуатации, он не предупреждал капитанов об особой опасности нефтедагской нефти. Он не только не инструктировал их в этом направлении, но даже просто не предупреждал об этом, т. е. опять-таки преступно-халатно относился к своим обязанностям, создав все условия для того, чтобы при том самотеке, который царил в Каспийском пароходстве и до сих пор еще кое-где продолжает царить, нефтяные суда были буквально отданы «на волю волн», на волю случая.

Жуков виновен в преступном бездействии, в том, что нефтеналивные суда оставил без всякого контроля, в том, что в Красноводском порту в деле погрузки нефти господствовали хаос и полный беспорядок.

В этом отношении вина Жукова, как и капитана порта Величко, доказана полностью.

В самом деле, как относились эти люди к своим обязанностям, — обязанностям, достаточно серьезным и ответственным, чтобы следовало серьезно наказать тех, кто их нарушает?

Известно, что вся нефтедагская нефть поступала на пароходы из одного места — из Красноводского порта, причем другой нефти, кроме нефтедагской, в Красноводске не было.

Это обязывало начальника порта, как представителя Каспийского пароходства, иметь исчерпывающее точное представление о качестве этой нефти, тем более, что служба эксплуатации дважды запрашивала об этом обвиняемого Жукова — начальника Красноводского порта.

Внимание Жукова к этой нефти было тем более необходимым, что температура вспышки, даже по Бренкену, все время быстро падала, дойдя к началу мая до 20°Ц, о чем, кстати сказать Жуков не потрудился вовремя сигнализировать Каспийскому пароходству. Однако обвиняемый Жуков не только не сигнализировал об этом службе эксплуатации, но вообще этим вопросом не интересовался. Жуков прямо заявил: «…Этим вопросом я не интересовался, так как был перегружен другой работой».

К слову сказать, нефть в общем объеме перевозок порта занимала, по словам того же Жукова, не менее 40 %.

Жуков получил от Каспийского пароходства 7 апреля 1935 г. телеграмму следующего содержания: «Предупреждайте суда при погрузке принятии мер предосторожности применительно к грузам II категории».

Эта телеграмма по существу, конечно, не соответствовала истинным размерам опасности, так как эта нефть относилась, как это указывалось выше, к грузам не II разряда, а I разряда, но все же эта телеграмма должна была мобилизовать внимание Жукова на перевозку этой нефти.

Жуков же, получив телеграмму, ничего не предпринял для ее исполнения и положил ее под сукно. Он здесь признал это, сказав: «Я считаю своим упущением то, что я не издал надлежащего приказа по порту, чтобы капитанов предупреждали обо всех предосторожностях, также я должен был сам заняться этим вопросом и обеспечить это мероприятие. Я не запрашивал о категориях судов, считая, что и эксплуатация не знает этих категорий».

Обратимся теперь к обвиняемому Величко, который был капитаном Красноводского порта. На его обязанности лежало осуществление портового надзора, в частности проверка соответствия категорий судов разрядам груза.

От обвиняемого Величко непосредственно зависело не выпускать из порта судно, которое по своему техническому оборудованию не подходило под перевозку нефтедагской нефти; в частности, от него зависело запрещение перевозить эту нефть «Советскому Азербайджану». Но роль этого капитана в Красноводском порту и преступно-халатное его отношение к своему делу достаточно ясно охарактеризованы Им самим в его показаниях. Обвиняемый Величко показал, что он знал, что «там вообще наливают нефть». Он говорил: «Имеются у меня Правила перевозки огнеопасных грузов, там есть сведения о нефти, а какие требования предъявляются в отношении судна, — не помню. Я спрашивал диспетчеров о нефтедагской нефти. Узнал, что имеет вспышку даже при 25°. Что значит эта температура, теоретически не знаю, только из практики знаю, что груз очень опасный. Никаких мер не принял, хотя и имел право не допускать выхода из порта судна, не приспособленного для этого груза. Вина моя, понятно, есть, нужно было больше внимания обратить на это дело. Воздерживался проявить свои права, основываясь на Баку, потому что распоряжения шли оттуда».

Вот как работали Жуков и Величко, эти ничего не делающие, ничего не видящие, не понимающие, не знающие и ничего знать не желающие чиновники.

В свою защиту и Жуков и Величко выдвигали такие аргументы, как «не знали», «не думали», «не понимали»… Плохая защита. Плохие аргументы.

Мы требуем от начальников, чтобы они думали, понимали и знали то дело, на которое они поставлены.

И за незнание и недумание мы тоже взыскиваем и будем взыскивать.

Мы выдвигаем нередко на командные должности людей, хотя и не дипломированных и даже не имеющих формально образования, но отличающихся организаторскими и административными способностями.

Но доверив таким товарищам управление той или иной частью государственного аппарата, мы ожидаем от них ответственного и добросовестного отношения к возложенным на них обязанностям, требуем, чтобы они быстро и энергично восполнили свои пробелы в образовании, в овладении техникой своего дела, чтобы они подняли уровень своей общей и технической подготовки на дальнейшую и соответствующую их должностному положению ступень развития.

Вот обвиняемый Настасьев, — мы его подняли от матроса до второго помощника капитана. Сами Жуков и Величко тоже вышли на командирские должности снизу. Это прекрасно. Это полностью соответствует принципам нашего советского строительства.

Но выдвигая товарищей на новые и более высокие должности, мы обязаны помогать им учиться, совершенствоваться, квалифицироваться, чтобы соответствовать этому высокому своему званию, чтобы отвечать этой высокой своей должности. Но и сами работники должны учиться, должны всеми силами бороться за свою квалификацию, не спать, не лежать на боку, ссылаясь на свое незнание и свою неподготовленность.

Мы никому не можем прощать невежества, а тем более, когда это невежество возводится чуть ли не в какую-то новую добродетель.

«Мы мол, люди маленькие, темные, неученые». Это не наша «философия». В Советском государстве нет маленьких людей. Здесь каждый человек — человек, каждый работник имеет свое значение и свою ценность как часть всего государственного аппарата или как участник всего социалистического строительства. У нас нет маленьких людей и не должно быть и не может быть неграмотных, невежественных в своем деле людей, особенно занимающих командирские и капитанские должности.

И Жуков и Величко должны были знать, что такое «вспышка», что такое аппарат Бренкена или Абель-Пенского, потому что без этого нельзя знать качество подлежащей перевозке нефтедагской нефти. Они должны были знать категории судов; должны были знать сами и научить других — своих агентов, своих сотрудников — тому, что от них требуют правила перевозки, являющиеся для них законом. Они ничего этого не знали, службы своей не исполняли, халатно, преступно-халатно относились к своим обязанностям и теперь за это посажены на скамью подсудимых. Их необходимо лишить свободы или, по крайней мере, наказать их исправительно-трудовыми работами, запретив занимать ответственные должности на водном транспорте.

Перехожу к Штейнгольцу и Гибшману, сыгравшим в трагической гибели парохода «Советский Азербайджан» не последнюю роль. О Штейнгольце мы говорили очень много на судебном следствии. Поэтому я на нем останавливаться долго не буду. Эта личность в лучшем для него случае, надо сказать, подозрительная, требующая еще большей лабораторной проверки. Я думаю, что срок наказания, который ему суд определит своим приговором, будет достаточным для дополнительного всестороннего изучения этого человека. Но во всяком случае я уже теперь могу с полным сознанием своей ответственности сказать, что это лицо принадлежит к категории тех социально опасных типов, изоляция которых необходима, и чем скорее, тем лучше.

В двух словах, однако, позвольте охарактеризовать преступление Штейнгольца, занимавшего высокий пост начальника вооруженной охраны Каспийского водного бассейна.

Нужно считать установленным, что Штейнгольц, узнавший о взрыве на пароходе «Советский Азербайджан» ночью 29 мая, в течение двух суток бездействовал, не принимал никаких, решительно никаких мер к организации помощи горящему и гибнущему судну 29 мая обвиняемому Штейнгольцу по телефону на квартиру было сообщено о катастрофе. Штейнгольц спросил у сообщившего это сотрудника: «Что делать?»— и, получив ответ, что нужно ждать дополнительных сведений, на этом успокоился.

Мы здесь установили, что известие это Штейнгольц получил, придя из театра. Очевидно, Штейнгольц был в неплохом настроении. По крайней мере, он спокойно лег спать, спал до 10–11 часов утра следующего дня, потом пошел в управление, о чем-то там говорил с Гибшманом, потом вернулся домой, и все, — а «Советский Азербайджан» в это время продолжал в открытом море гореть, тщетно ожидая помощи, о которой в Штейнгольц и Гибшман меньше всего думали в эти трагические дни!

Что говорят в свое оправдание эти «пожарные Аяксы»? Он» говорят, что были убеждены в полной гибели парохода «Советский Азербайджан», думая, что пароход потонул и что, следовательно, всякие меры по его спасению бесцельны.

Но откуда они взяли, что «Советский Азербайджан» потонул когда в действительности он держался на поверхности, объятый — пламенем, целых четверо суток? Они говорят, что так они поняли телеграмму, извещавшую о катастрофе. Однако мы установили, что телеграмму эту они сами не читали и даже ее не видели. Между тем — и это особенно важно отметить, — в телеграмме ясно говорилось, что пароход «Советский Азербайджан» продолжает гореть.

Это в конце концов вынуждены были признать и Штейнгольц и Гибшман.

«Лично я радиограмм не читал, — показал обвиняемый Штейнгольц, — нам их не давали, а читал ли их Гибшман, мне неизвестно. Я полагался на начальника пожарно-технической части, так как это дело подведомственно ему. У меня оснований не доверять ему не было…»

Впрочем, в тех же показаниях Штейнгольц говорил:

«…В течение 30 и 31 мая Гибшман жаловался на болезненное состояние, хандрил, просил отпустить его в Астрахань к жене, и я, исходя из этого, боялся ему доверить непосредственное руководство тушением пожара…»

Что же касается начальника пожарно-технической части Гибшмана, то его участие в деле спасения парохода «Советский Азербайджан» выразилось в том, что, узнав 29 мая о катастрофе, он, вместо того, чтобы заняться своими прямыми обязанностями, утром 1 июня уехал в Астрахань.

Гибшман, точно так же как и Штейнгольц, до 31 мая не знал и не пытался узнать, в каком состоянии находится горящее судно. Он показывает: «…Я не знал, что судно горит на плаву, мер к выяснению положения судна я не принял».

Приведенных данных достаточно для признания вины Гибшмана.

Нелишне здесь же дать и общую характеристику работ» Гибшмана по организации противопожарных мероприятий в связи с перевозкой нефтедагской нефти. Послушаем, что об это» говорит сам обвиняемый Гибшман:

«…Не зная об особенностях нефтедагской нефти, я специальных указаний Красноводску не давал. Об особенно неблагоприятных в пожарном отношении условиях налива на Уфре мне стало известно только в последних числах апреля, когда я побывал в Красноводске. На Уфру я не ездил, так как не мог достать пропуска, в дивизион за пропуском не обращался, а только спросил командира отряда, и он уверил, что нельзя достать…»

Вот как, с позволения сказать, «работали» эти господа из ВОХР.

Я не думаю, чтобы Гибшман был менее социально опасным, чем Штейнгольц, хотя с внешней стороны Гибшман произвел как будто бы несколько лучшее впечатление. По его объяснениям, в совершенном им преступлении сыграло роковую роль его рыцарское отношение к женщине. В действительности Гибшман — просто чиновник, отравленный ядом бюрократизма до мозга костей, отъявленный лодырь. Гибшман — не просто Гибшман, а начальник пожарной охраны — в минуту катастрофы танкера, погибающего в огне, позорно бежит в Астрахань, из-за женских утех и семейной радости… Уже одно это обстоятельство достаточно ярко характеризует этого человека, забывшего свой долг, изменившего своему долгу…

Но, товарищи судьи, я хочу обратить ваше внимание еще на одну деталь. Гибшман принадлежит к категории людей, прекрасно ориентирующихся в любой обстановке. Он хорошо понял глубоко трагическое положение на суде Штейнгольца, который был вчера в положении карася, поджариваемого на медленном огне. Положение, конечно, не из завидных. Гибшман понял, что следовать методу самозащиты Штейнгольца опасно, что, следуя этому методу, он неизбежно и сам попадет в положение карася. И Гибшман быстро усваивает новую тактику: кое в чем он начинает, каяться, стараясь спрятаться за спину Штейнгольца, стараясь разыграть из себя честного человека, но несчастного мужа своей жены, явившейся причиной его позорного поведения. И хотя Гибшман — не Штейнгольц и в Харбин не ездил и не занимался покупкой и перепродажей харбинских товаров, но по своему моральному облику он от этого Штейнгольца недалеко ушел.

Про Штейнгольца и Гибшмана можно прямо сказать: один — «светило», а другой — его спутник… Оба преступники в этом деле, кругом виноватые перед погибшими людьми и их семьями, перед всей нашей страной… В самом деле, обратимся на миг еще раз к тому, как вели себя 29, 30 и 31 мая Штейнгольц и Гибшман — лица, которым вверена пожарная и общая охрана Каспийского водного бассейна и которых в первую очередь должна была касаться задача организации помощи танкеру «Советский Азербайджан».

Что делал Гибшман? Ничего. Он говорит, что позвонил по телефону Штейнгольцу; Штейнгольц это отрицает. Кто-то из них лжет. Это надо оставить на совести обоих, а совесть Гибшмана и Штейнгольца — дело темное. Оба они смотрят друг другу в глаза бойко, и каждый говорит про другого, что он врет. Может быть, они оба врут. Проверять их приходиться фактами. А факты говорят о том, что они оба позорно бездействовали, ограничиваясь пустопорожними разговорами. Бездействовал Штейнгольц, узнавший об этом пожаре от Дудинского или Гибшмана. Бездействовал и Гибшман. Ответственные лица — начальник охраны Каспийского бассейна и начальник всей пожарной охраны Каспийского флота — не стараются установить во всех подробностях, что произошло с пароходом «Советский Азербайджан», установить действительное его положение. Поставленные на столь ответственные посты, эти люди в эти трагические дни и ночи страшного бедствия, испытываемого танкером, думают каждый о своих личных, мелких, мещанских интересах. Гибшман прямо сказал, что пришел 30 мая к Штейнгольцу поговорить о поездке в Астрахань к жене, что это было главной целью его прихода, а о пароходе «Советский Азербайджан» он затронул вопрос только попутно, между прочим. Гибшман так вчера и сказал: «По совести говоря, я думал больше всего об устройстве своего отпуска..» Ну, а как он устраивал отпуск, вы вчера видели. Непосредственное его начальство в отпуске ему отказывает. Тогда он прибегает к разным другим путям, обращается в МорУГБ НКВД Почему-то обращается к Занько. Срывается здесь, срывается там. Штейнгольц берет этого бычка на веревочку и тащит на совещание. Воспользовавшись случаем при разноске чая, когда уборщица закрыла его своей спиной, Гибшман проскользнул в полуоткрытую дверь и был таков. Вот как вел себя начальник пожарной охраны Каспийского бассейна в трагические дни гибели танкера.

Я прошу вас, товарищи судьи, приговорить его к такому наказанию, которое заставило бы его продолжительно поработать на каком-нибудь строительстве, которое дало бы ему возможность научиться лучшему отношению к своему долгу. Гибшман — человек неглупый, толковый, но его надо воспитать; для такого человека, как и для Штейнгольца, Устимовича, Багненко и Белякова, лучшее средство воспитания — это реальное лишение свободы, связанное с трудом в крепких, дисциплинированных условиях наших исправительно-трудовых лагерей.

Позвольте теперь перейти от береговых служб Каспийского пароходства к тому, что происходило в эти дни на море. Восстановим в своей памяти картину событий на пароходе «Советский Азербайджан» и на пароходе «Совет».

Как только произошел на «Советском Азербайджане» взрыв, капитан «Совета» Кривоносов выбежал на мостик, приказал рубить буксир, стал нервно дергать ручки телефона и настойчиво, неистово кричать: «Полный ход!» И вот несколько человек, вооружившись топорами, бросаются рубить буксир, чтобы скорее уйти от горящего факела, уйти без оглядки; 40 минут длится это постыдное бегство. Но тут в головах и сознании кое-кого из команды начинает возникать мысль о необходимости положить предел этому стыду и позору.

Трудно сказать, кто первый бросил мысль о необходимости, потребовать от капитана возврата: не то Бузулуков, не то Михель, но интересно, что Будилин, председатель судкома, оказался в хвосте, тогда как именно он должен был возглавить это движение лучшей части команды. Помполит Мигущенко, как говорит Михель, «либеральничал с капитаном», а капитан трусливо старался как можно дальше уйти от горящего «Советского Азербайджана», полагая, что на более близком расстоянии, чем 8 миль, ему оставаться опасно. Факт остается фактом. Бегство «Совета», оставление «Советского Азербайджана» без помощи — и гибель людей и гибель судна. Кто виноват в этом постыдном, позорном преступлении? В какой мере правильно или преступно действовали капитан Кривоносов, его помощник Мигущенко и старший механик «Совета» Чеботарев? Кривоносов говорит, что у него был груз, который мог взорваться под влиянием пожара на «Советском Азербайджане». Он говорит, что у него была команда, за которую он также нёс ответственность. Он говорит, что он ушел не потому, что струсил и предал своих товарищей, а потому, что он считал это целесообразным с точки зрения интересов корабля и вверенных ему живых людей. Задача судебного следствия заключалась в том, чтобы установить, соответствуют ли эти объяснения действительности, так ли происходило в действительности, как говорят Кривоносов и его сподвижники, действительно ли они виноваты в приписываемом им преступлении. Надо сказать, что на все эти вопросы судебное следствие дало исчерпывающий ответ, не оставляющий никакого сомнения в предательском поведении Кривоносова и К°, дающий полное основание сказать о них: «Да, виновны и не заслуживают никакого снисхождения…»

Но предварительно я считаю нужным остановиться на «теории» Кривоносова о собственной опасности, «теории», которая пытается предательское поведение по отношению к гибнущему судну оправдать опасностью, якобы грозившей судну, обязанному принять меры спасения.

Это насквозь гнилая, лицемерная, трусливая, предательская» «теория». Мы решительно отвергаем ее, как абсолютно чуждую принципам советского строя, советского понимания долга.

В известных условиях, в известной обстановке риск неизбежен а обязателен. Когда речь идет о гибели наших братьев, никто не смеет уклоняться от исполнения своего долга, от обязанности прийти находящемуся в опасности на помощь, хотя бы и подвергая опасности и самого себя.

Дело спасения погибающих — это не коммерческое дело, где уместно примерить, взвесить и оценить условия с точки зрения выгоды окончательных результатов.

Когда речь идет о спасении гибнущих, обязанность каждого — спасать. И всякий, кто нарушит эту свою обязанность, кто долгу спасения гибнущих предпочтет спасение самого себя, тот заслуженно должен быть заклеймен и будет заклеймен как трус и предатель. Его не спасут ни в глазах нашего общества, ни перед лицом нашего советского закона никакие отговорки, никакие ссылки на опасность, якобы угрожавшую ему самому или «вверенному» его попечению судну.

Капитана, который стал бы на почву такой «теории», мы будем рассматривать как шкурника, как врага нашего общества, врага, народа.

Но Кривоносов не смеет прикрываться даже такой, абсолютно преступной, «теорией», так как в действительности никакая опасность ему не угрожала, так как та опасность, которая заставила его позорно бежать от «Советского Азербайджана», была мнимая, воображаемая иллюзорная опасность.

Ведь если бы Кривоносов отошел от горевшего танкера на 20–50, наконец, на 100 метров, он был бы вне всякой опасности. Он мог бы спустить шлюпки, выбросить за борт спасательные снаряды и развернуть спасательные работы. Вместо этого он бежит за 8 миль. Вместо этого он возвращается через 2 ч. 45 м, когда на воде борются, изнемогая в последних смертельных схватках с морской стихией, два последних уцелевших матроса с «Советского Азербайджана» — Сериков и Митин.

Митин явился в суд и дал свои свидетельские показания.

Свидетель Митин, один из двух спасшихся с этого несчастного судна, восстановил нам во всех подробностях картину катастрофы. Он рассказал нам, что сначала их спаслось семеро. С трудом спустив шлюпку, двое — он и боцман Сериков — приняли в эту шлюпку бегавших по борту горящего парохода своих товарищей и потом их последовательно потеряли. Сначала волны опрокинули шлюпку и унесли двоих из них; осталось 5, продолжавших отчаянную борьбу за жизнь, с ужасом смотревших на уходящий от них пароход «Совет». Потом новые волны снова опрокинули лодку, и эти несчастные отважные люди потеряли еще двух своих товарищей. Они с громадными усилиями эту лодку перевернули, окоченевшими руками и зубами впились в эту лодку и, борясь за каждую секунду своей жизни, с ужасом продолжали видеть, как огни «Совета» уходили все дальше и дальше. Тут волны перевернули их в третий раз. Они снова выпрямили лодку, но в лодке осталось уже двое. Боцман Сериков в отчаянии кричал: — «Что же это? «Совет» уходит! Мы погибли!!!»

Судебное следствие установило здесь вопиющую, возмущающую, раздирающую душу подробность катастрофы. Следствие установило, что в то время, когда на «Совете» рубили буксир, когда там 30 человек здоровых, сильных и опытных моряков старались как можно дальше уйти от «Советского Азербайджана», помполит Мигущенко заметил бегавшего по борту горевшего парохода человека. Он сказал об этом Кривоносову. Но это ни Мигущенко ни Кривоносова ни остановило. Они продолжали бежать. Они это отрицают, но их уличает Бузулуков. Под влиянием этой неоспоримой улики Кривоносов вынужден был признать, что Мигущенко ему действительно говорил, что видел на борту «Советского Азербайджана» пробиравшегося сквозь огонь человека. Этот факт надо считать установленным.

Надо считать установленным не только то, что «Совет» постыдно бросил «Советский Азербайджан», но и то, что на «Советском Азербайджане» люди гибли в огне на глазах Мигущенко и Кривоносова.

О том, в каком состоянии было командование, которое всячески старалось спасти только свою жизнь, твердя о вторичном взрыве, и панически, возможно быстрее, с предельной быстротой удрать от места гибели «Советского Азербайджана», показывает целый ряд свидетелей, непосредственных очевидцев этой ужасной ночной катастрофы.

Берковский показал: «Сразу же после отдачи буксира мы — я, Михель, Елкин и Бузулуков — стали кричать капитану, что люди гибнут, давайте спустим шлюпки и начнем спасать». Это не отрицал и Кривоносов. Но Кривоносов остановил этот порыв молодых моряков. Он сказал: «Не торопитесь, не вмешивайтесь не в свое дело удалитесь с мостика. Мы сами знаем, что нам делать». Берковский показывает, что он обрушился нецензурными словами на капитана за то, что он не разрешает спускать шлюпку для спасения людей. Но Кривоносов сказал: «Меньше выражайтесь, не вмешивайтесь, не расстраивайтесь, дело не ваше» Это значило: не ваше дело спасать гибнущих людей. Так говорил Кривоносов, не желая спасать людей, потому что он трус и предатель. Он сам признал, что был в «нервном состоянии». Телеграф показывал полный ход, а он кричал: «Полный ход!». Пароход шел полным ходом, а он кричал: «Прибавьте еще!», и ушел на 8 миль от места катастрофы. Помощник капитана Михель говорит: «Виновность капитана парохода «Совет» заключается еще в том, что он своим настроением создал большую панику на судне». Правда, и Михель отчасти повинен в этой панике. Как первый помощник капитана Михель оказался не на высоте своего положения. Он не сделал того, что он должен был сделать в этом случае, о чем я буду говорить дальше. В первые минуты катастрофы он явился в известной степени пассивным созерцателем того, что происходило у него на глазах, и в этом его вина. Но сейчас мне важно отметить то состояние, в котором находился капитан Кривоносов, который, несмотря на свою панику, несмотря на свой животный страх, несмотря на свою решимость оставить «Советский Азербайджан» на волю бушующей стихии, лишь бы как можно скорее уйти отсюда, отлично понимал, что он делал, ибо он хладнокровно отводил от себя всякие указания и требования изменить свое поведение, вернуться к «Советскому Азербайджану» и оказать хотя бы самую элементарную человеческую помощь гибнущим товарищам.

Обвиняемый Тренин показал: «Сразу после этого в машину вбежал механик и стал у поста управления. После этого по телеграфу последовало распоряжение дать полный ход. Механик приказал прибавить горение в форсунках и усиленно наблюдать за машиной и котлами. После этого последовало распоряжение с мостика: дать полный ход, и после этого еще несколько раз все требовали полного хода, так что пришлось сообщительный клапан от котлов на главную магистраль открыть на полный; помимо звонков, требовавших полного хода, приходил помощник капитана и говорил, чтобы дали самый полный ход, и когда уже у нас клапаны были открыты на полную, с мостика еще звонили, требуя полного хода».

[Андрей Вышинский]

Вот яркая характеристика предательского, панического поведения Кривоносова и Чеботарева.

Вот что говорит об этом же обвиняемый Мхитарян: «Как только механик вышел из машины, тут же по телеграфу последовало распоряжение дать полный ход, на что мною было отвечено: «Даю полный ход». После того к нам подошел сам механик и дал распоряжение открыть стопорный клапан, что мною было выполнено…»

Вот дополнительная характеристика механика Чеботарева.

Подведем первые итоги. На «Советском Азербайджане» — взрыв и пожар. Что делает командование «Совета»? Рубит буксир, дает полный ход, бросает «Советский Азербайджан» на произвол судьбы и бежит, бежит, бежит…

«Полный ход» — требует капитан, «полный ход» — требует Мигущенко, «полный ход» — требует Чеботарев. Они заботятся о том, чтобы как можно скорее, полным ходом, как можно быстрее уйти от места катастрофы. Можно было бы говорить о снисхождении к этим людям, если бы действительно им угрожала какая-либо опасность, но, ознакомившись на суде со всеми обстоятельствами дела, нужно сказать, что опасности фактически у них никакой не было. Но если бы и угрожала их судну какая-либо опасность, они могли бы поступить иначе. Они могли бы, по крайней мере, спустить свои шлюпки. Но они ушли вместе с шлюпками, ушли вместе с людьми, способными оказать помощь, ушли на 8 миль, ушли с предельной быстротой, а вернулись назад, пройдя это же расстояние, в 2 ч. 45 м., т. е. потеряв 3 с лишним часа с момента катастрофы.

Ведь «Совет» спустил шлюпку только после того, как увидел двух тонувших людей, махавших в изнеможении какой-то тряпкой, обессиленных от трехчасовой борьбы с волнами, почти полутрупов!

Матрос Кондратьев показал на предварительном следствии, что все его требования были направлены на то, чтобы Кривоносов дал возможность спустить шлюпки и пойти спасать людей, но когда они взошли на мостик, капитан приказал им сойти с мостика и не мешать ему, так как он сам знает, что делать. И мы, обвиняемый Кривоносов, знаем, что с вами делать. Я требую расстрела этого предателя. (Голоса: «Правильно!» Аплодисменты).

Вы слышали здесь показания свидетеля Митина. Я не сомневаюсь, что вы, так же как и я, и все присутствующие в этом зале, испытывали чувство гордости, слушая простые слова этого подлинного героя, организовавшего в невероятных условиях ночного пожара спасение своих товарищей и в течение нескольких часов бесстрашно боровшегося с морской стихией за свою жизнь и за жизнь своих близких.

Таких Митиных в нашей великой стране немало. Их тысячи скромных, безвестных, но сильных исключительной отвагой, самоотверженностью и бесстрашием. Они беззаветно исполняют свой долг, как бы тяжелы ни были обрушившиеся на них опасности или несчастья.

Это Митин вместе с боцманом Сериковым, вырвавшись из пламени и дыма горящего танкера, спустили лодку и подобрали 7 человек, оставшихся после взрыва живыми из числа команды. Дважды и трижды они с честью выходили из ужасного положения, думая не столько о себе, сколько о своих товарищах по несчастью.

Это он, Митин, по пояс в воде берет к себе на плечо двенадцатилетнего юнгу, плачущего и дрожащего от холода и страха. Этот юнга держится омертвелыми рученками за майку Митина, отбивается от волн, захлебывается.

Вы помните, как Митин говорил об этом эпизоде: «Юнга держался за мое плечо и все время фыркал на меня водой, а я все думал — значит жив братишка, значит держится, и вдруг он перестал фыркать, я оглянулся и нет юнги…» А где в это время были вы, трусы и предатели? Вы постыдно бежали на своем корабле, как можно дальше стараясь уйти от места катастрофы!

«Командного состава на «Азербайджане», — рассказывает Митин, — уже не было, и мы действовали каждый по своему.

Помощник капитана Галкин, раненый, висел на какой-то веревке, кочегар надел на себя круг, взял также спасательный прибор и третий помощник капитана, тоже раненый. С кормы раздался крик: «Готовить шлюпку». Кое-как при помощи ручки спустили правую шлюпку, но она упала на воду, и все плавательные принадлежности из нее выпали вместе с веслами и уключинами. В шлюпке оставались я и боцман Сериков…

«Совет» в это время быстро уходил. Наш радист кричал по направлению «Совета»: «Спасай, чего уходишь!», — но «Совет» уходил, и под влиянием этого зрелища надежды на спасение у всех пали».

Вот что происходило на море вокруг горящего «Советского Азербайджана» в эти страшные ночные часы, когда Кривоносов, Мигущенко и Чеботарев спешили увести пароход «Совет», отказываясь от спасения погибающих.

Я не буду повторять всего, что произошло на море после того, как шлюпкой Митина было подобрано 7 человек. Вы знаете, что из этих 7 осталось в живых только 2. Вы знаете, что погибшие 5 человек могли быть спасены, если бы «Совет» не ушел и если бы он выполнил свой долг по отношению к погибающим.

Я лишь напомню вам, что, удалившись на 8 миль от места катастрофы и взяв затем обратный курс, Кривоносов сделал все от него зависящее, чтобы возможно больше замедлить ход парохода.

Я напомню вам о том, что на обратный путь Кривоносов затратил 2 ч. 45 м., в то время как первоначально он прошел это расстояние в 40 мин.

Я вас буду только просить сопоставить эти две цифры: от «Советского Азербайджана» пройден путь в 40 мин., по направлению к «Советскому Азербайджану» — на помощь — этот же путь пройден в 2 ч. 45 м.

С места катастрофы — полный ход, обратно на место катастрофы — тихий ход.

Это одно уже достаточно характеризует всю глубину предательства и мерзости совершенного Кривоносовым и его соучастниками преступления.

Я хочу также напомнить о том, что, возвращаясь к «Советскому Азербайджану», Кривоносов, по показаниям Мигущенко и других, дважды делал попытки вернуться опять назад. Он объяснил это мерами предосторожности. Мы знаем уже действительные мотивы такого поведения Кривоносова. Кривоносов оттягивал момент своего приближения к «Советскому Азербайджану», ожидая второго взрыва. Он делал все, что было в его силах, чтобы вдали от «Советского Азербайджана» переждать этот ожидаемый второй взрыв, чтобы вернуться к месту катастрофы тогда, когда все уже будет кончено, когда на поверхности не будет ни людей, ни парохода. И он дождался этого. Он сделал все, чтобы как можно больше погибло людей, о которых он меньше всего беспокоился, и если двое из погибавших оказались спасенными, то это произошло вопреки тем мерам, которые принимал Кривоносов, вопреки и несмотря на его позорное поведение.

Я не могу в этой связи не сказать и о преступных действиях Мигущенко. Мигущенко — помполит капитана на этом корабле. Как ведет себя Мигущенко в минуты катастрофы? Единодушные показания команды говорят о том, что Мигущенко вел себя как второй Кривоносов. Может быть, чуть-чуть совестливее, если можно в отношении этих людей говорить о совести. Мигущенко помогал Кривоносову бежать от «Советского Азербайджана». Мигущенко сам своевременно не понял всего позора этих действий. Если он и говорил капитану о том, что нужно повернуть назад, то только потому, что на него влияли низы, ибо в это время и Берковский, и Бузулуков, которые сконтактировались Михелем, и Елкин, и Рыбин, и Мхитарян начали громко требовать немедленно организовать помощь. И только под влиянием этих требований Мигущенко посоветовал капитану повернуть назад, на помощь. Но, вернувшись, он не сделал ничего, что должен был сделать, чтобы обеспечить реальное приближение «Совета» к «Советскому Азербайджану» и возможную помощь и людям и самому «Советскому Азербайджану» в борьбе с огнем и в деле спасения танкера от надвигавшейся на него опасности гибели.

Для нас каждый человек представляет величайшую ценность. 27 погибших людей это в 27 раз увеличенная ценность одной человеческой жизни. Но для нас дорог и пароход, для нас дорог и «Советский Азербайджан» как одна из единиц Каспийского флота. Мы вправе требовать, чтобы не только спасали людей, что составляет первую, важнейшую и священнейшую обязанность каждого моряка, но чтобы были приняты меры и для спасения парохода, и в этом деле роль помполита представляется громадной, ибо он должен был организовать судовую общественность, он должен был поднять дело спасения корабля и людей на необходимую политическую высоту, поднимая на эту высоту и достоинство каждого моряка как человека и советского гражданина. Ведь моряки наши — это советские моряки, это граждане величайшего из государств мира, это граждане единственного в мире строящегося социалистического общества. Мы поэтому вправе требовать от каждого из них, в особенности же и в первую очередь от политического руководства на судне, чтобы каждый дело спасения гибнущих людей и гибнущего корабля принимал как свой священный долг, как дело громадной общественной важности, как общественное служение, как подвиг, не позволяющий останавливаться перед всякими отдельными формальными условиями, связанными с полномочиями предающего корабль и команду командира.

Мигущенко пытался изображать дело так, будто оказать противодействие Кривоносову означало чуть ли не поднять настоящий бунт. Мигущенко в свое оправдание сослался на единоначалие капитана и невозможность вмешательством в его распоряжения подрывать дисциплину на судне. Не нужно тратить много слов, чтобы разоблачить все лицемерие и всю несостоятельность таких рассуждений. «Что я мог сделать, если капитан не соглашался организовать спасение?» — спрашивал Мигущенко, прикидываясь наивным человеком. Что вы могли и должны были сделать, гражданин Мигущенко? Я, не колеблясь, отвечаю, отвечаю со всей решительностью и категоричностью: «Вы должны были властью помполита снять капитана с поста, вы должны были запереть его в каюту, как чумного, как прокаженного, как врага корабля, как врага советского народа». (Голоса из публики: «Правильно, совершенно верно!»).

Мигущенко этого не сделал, он прикрылся формальной отговоркой, он пытался нас запугать призраком бунта. «Я, — говорил он, — помполит, я обязан поддерживать дисциплину на судне и не поднимать бунта против капитана». Но ни о каком бунте речи не было и быть не могло. Речь шла не о бунте, а о том, чтобы сковырнуть гнилой прыщ, вскочивший на теле советского флота. Что должен был сделать помполит в той обстановке? Он должен был потребовать у капитана исполнить свой долг, действовать по всем правилам морской нравственности, морской службы, морского советского долга; он должен был заставить капитана подчиниться, этому требованию или устранить капитана. Не может быть никакого сомнения, что Кривоносов немедленно бы уступил. Если бы Мигущенко, опираясь на единодушный протест лучшей части команды против действий капитана, занял в этом вопросе более решительную позицию, подлинно большевистскую позицию, Кривоносов был бы смят этим натиском честных и решительных людей. Мигущенко же действовал совсем обратно своему долгу. Он, как выразился Михель, либеральничал с Кривоносовым, потакал ему, действовал с ним заодно, вместе с ним предал «Советский Азербайджан», предал своих товарищей.

Чеботарев — старший механик, кандидат партии, один из «углов» этого «треугольника». Этот человек пытался изобразить дело так, что во время катастрофы он был в машинном отделении, что он ничего не видел, ничего не знал, и поэтому ни за что отвечать не может. По расписанию, на случай тревоги он, дескать, обязан был находиться в машинном отделении и смотреть за котлами, а что люди погибали, — это его не касается.

Во-первых, позвольте напомнить, что, по показанию свидетеля Елкина, Чеботарева во время взрыва застали в каюте в довольно растерянном виде. Елкин прибежал его будить и застал его сидящим на койке, крепко вцепившимся в эту койку, в трусах и носках. Герой нашего времени! Он, очевидно, уже не спал, но, очевидно, и не выходил из каюты, так как у него, очевидно, как говорил Кривоносов на своем жаргоне, «было нервное состояние». Наконец, Чеботарев все же вышел из каюты. Что он делал в это время, — трудно установить. Но, по словам Михеля, Чеботарев «стал метаться по палубе в одних трусах и охать: ох, ох, ох». Весь, что называется в мыле. Чеботарев говорит: «Это ложь, я был в машине», — но против этого возражает Михель. Против этого возражает Будилин, утверждая, что Чеботарев не все время был внизу, что он выходил из машинного отделения Чеботарев — старый моряк, старший механик, он мог и должен был принять активное и энергичное участие в организации спасения «Советского Азербайджана», если бы он был на высоте своего положения. Он мог бы организовать это спасение, он мог бы воздействовать на Кривоносова, если бы он этого хотел, но он этого не хотел. Он, так же как и Кривоносов, хотел как можно скорее удрать отсюда, опасаясь «как бы чего не вышло»… Доказательством этого может служить тот факт, что когда, вернувшись через 21/2 часа к месту катастрофы, прекратив поиски погибших людей около «Советского Азербайджана», они стали обсуждать вопрос, могут ли они взять «Советский Азербайджан» на буксир, Чеботарев заведомо ложно сказал, что у него не хватает топлива, что топлива имеется только на два дня, тогда как топлива было больше, чем на два дня, и, как показал здесь Мигущенко, топлива было значительно больше, чем на два дня.

Я обвиняю Чеботарева, как и Кривоносова и Мигущенко, в полном преступном бездействии в деле спасения парохода «Советский Азербайджан». Они должны были принять все меры к тому, чтобы по возможности скорее потушить пожар. Экспертиза доказала, что во всяком случае они имели возможность уменьшить огонь, могли локализовать этот огонь, могли взять это судно на 300-метровый буксир и оттянуть его навстречу тем пароходам, которые могли бы быть брошены им на помощь. Но они ничего в этом направлении не сделали, они убежали. Затем они с преступной медлительностью возвратились на место катастрофы, они не организовали тушения «Советского Азербайджана», хотя обязаны были это сделать независимо от того, какой был бы результат. Они не организовали буксировки «Советского Азербайджана», хотя обязаны были и это сделать. Они постыдно продолжали свое бегство, а придя на Астраханский рейд, составили лживый акт, скрыв, что дважды позорно бежали от «Советского Азербайджана». Вот как действовали эти герои предательства, этот, с позволения сказать, «треугольник». Я не буду утверждать, что вина Мигущенко и Чеботарева равносильна и равноценна вине Кривоносова. Я не требую от вас по отношению к Мигущенко и Чеботареву высшей меры наказания, но надеюсь, что вы не приговорите их меньше чем к 8–10 годам лишения свободы каждого. (Аплодисменты).

В данном вопросе для нас первостепенную роль играет, система действий этих людей, их целеустремленность, их психика и их политическая направленность.

Обсудив этот вопрос со всех сторон, нужно сказать, что эти люди совершили гнуснейшее предательство, совершили вопиющее преступление против Советского государства, против интересов трудящихся.

Позорное поведение командования парохода «Совет» становится особенно очевидным, когда вспомнишь и сравнишь геройский подвиг парохода «Советская нефть», спасшего 437 человек с горевшего океанского французского парохода «Жорж Филиппар»… Я не могу не напомнить об этом выдающемся героизме наших моряков, особенно ввиду той удивительной аналогии, какая имеет место в обоих этих случаях.

В самом деле, в 1932 году, тоже в мае и тоже ночью, в Индийском океане, в районе мыса Гвардафуй, на большом французском пароходе «Жорж Филиппар», в 22 тыс. тонн водоизмещения, произошел пожар. Пожар распространился по пароходу с молниеносной быстротой.

Наш танкер «Советская нефть», груженный бензином, получил извещение о пожаре с маяка Гвардафуй и тотчас же ответил: «Иду на помощь»…

И вот что рассказывает о дальнейшем капитан «Советской нефти» т. Алексеев, говоря об организации спасения пассажиров этого горящего корабля:

«Подняв на ноги весь свой экипаж, закрыв люки танкера, мы приготовили к действию пожарные средства, открыли прожектор и весь свет, вынесли за борт гребные суда и моторный катер, вынесли на палубу все нагрудники, спустили все забортные трапы, выпустили бурундуки и продолжали полным ходом итти на сближение с бедствующим судном…

В 4 часа утра было еще темно, расстояние до горевшего судна «Жорж Филиппар» оставалось 300 сажен, на море плавали светящиеся спасательные буйки. Пароход весь был объят пламенем.

Остановились, — продолжает Алексеев, — с его надветренной стороны Здесь мы услышали у себя с левого борта в стороне на воде захлебывающиеся женские вопли.

В мгновение весь экипаж, будучи в крайне приподнятом настроении, спустил по команде приготовленные заранее спасательные шлюпки, которые под умелым управлением помощника капитана понеслись к бедствующему судну, а также на жуткие крики людей, находящихся на море».

Так действовали настоящие герои, отважные моряки с «Советской нефти».

Подумайте только о количестве спасенных, подумайте только об обстановке, в которой действовала команда «Советской нефти», и вы только тогда сумеете правильно оценить подвиг наших моряков!.. Несмотря на страшную опасность для судна, груженного бензином и могущего взорваться от любой искры, «Советская нефть» немедленно ответила: «Иду на помощь». Вынесла за борт шлюпки, приготовила все спасательные средства, подняла на ноги всю команду; здесь не было ни одного спящего человека, тем более из числа командования, как это было на «Совете», где помощник капитана Токаренко спал непробудным сном! Это маленькое советское судно, под командой капитана Алексеева, с 40 человеками команды, отважно бросилось навстречу горевшему гиганту и, приблизившись на минимальное расстояние, организовало спасение тонущих людей, и за какие-нибудь 2–3 часа самоотверженной героической работы первым из всех подошедших на помощь к «Жоржу Филиппару» судов «Советская нефть» спасла 437 человек. Вот как действуют герои!

Слава героической команде «Советской нефти»! Позор шкурникам и предателям, не сумевшим спасти 27 человек с парохода «Советский Азербайджан», имея у себя на борту 30 человек команды!

Среди героических моряков «Советской нефти» не было ни одного, который бы не принял самого горячего, самого активного участия в спасении погибавших Даже повар был на руле одного из спасательных ботов, не желая отставать от своих замечательных товарищей!..

Интересно отметить, что наши моряки работали не только на своих шлюпках, но и на шлюпках «Филиппара». Капитан Алексеев рассказывал, что горевший «Филиппар» дрейфовал правыми галсами, никем не управляемый.

«Наш экипаж, — говорил Алексеев, — как один человек, забыв о своей опасности и усталости с нервным напряжением лихорадочно торопился успеть спасти от огня всех людей».

Вот как вела себя команда «Советской нефти» давая образцы подлинного героизма, подлинной советской дисциплины, отваги, бесстрашия, высокого сознания своего долга, организованности, настоящей большевистской работы…

А вы? Трухляки, слизняки, вы что сделали? И неужели вам не стыдно? Неужели вы не ощущаете жгучего стыда за свое преступление?

Моряки «Советской нефти» были награждены. Французское правительство прислало нашим героям золотые и серебряные медали. Наградил героев и Наркомвод. Важно отметить: наградили всю команду «Советской нефти», как мы посадили на скамью подсудимых всю команду «Совета». Наградили и каждого в отдельности из тех, кто был достоин награды. А награду там заслужили все, как здесь все заслужили порицание, позор и наказание…

Вот, товарищи судьи, суть краткой исторической справки, говорящей не только о великих подвигах наших героев, но говорящей о великой мерзости, трусости, предательстве вот этих людей, к которым я вас прошу отнестись со всей нашей пролетарской беспощадностью.

Есть еще одна группа обвиняемых с парохода «Совет», к которым я причисляю и капитана парохода «Джапаридзе» Синенкова. С него я и начну.

Синенков — фигура весьма и весьма родственная Устимовичу. Не знаю, кому из них это приятно, кому неприятно, но факты таковы.

Кто такой Синенков? Синенков служил в Керчи у нас, большевиков. Когда пришли немцы, а большевики отступили, Синенков, этот бывший офицер царской армии, остался служить немцам. Затем он был мобилизован и оказался в Махач-Кала на службе у Деникина. Когда из Махач-Кала мы Деникина погнали, то вместе с Деникиным в Баку к муссаватистам прибыл и Синенков. Добро пожаловать!

Я ставлю такой вопрос: что же это — случайность или это явление органического порядка? Когда большевики уходят из Керчи, а немцы приходят, Синенков остается, а когда белые уходят из Махач-Кала, а большевики приходят, он не остается, а уходит с белыми. Случайность это или система?

Потом оказалось, что он жил у своего тестя — кулака, торговца, который продавал, покупал, торговал, что сродни уже Штейнгольцу. Вот этот Синенков оказался капитаном парохода «Джапаридзе», и этому человеку пришлось итти по телеграмме из Баку на спасение «Советского Азербайджана». Интересно, как он отнесся к этой задаче. Зная о слабом вооружении парохода «Джапаридзе» противопожарными средствами, Синенков ничего не сделал, чтобы оказаться максимально подготовленным к выполнению своей задачи. Уходя с Астраханского рейда, где имеется дебаркадер, достаточно оснащенный техническими средствами, Синенков не постарался взять у него брандспойт, пеногенератор, запасные порошки, кошмы, наконец, шланги, которые, по его объяснениям, хотя и были у него длинные, но были дырявые. Несмотря на то, что на рейде был пароход «Каганович», у которого также можно было позаимствовать кое-что из пожарного оборудования, несмотря на то, что в это время пришел «Совет», у которого тоже можно было кое-что взять, он не только ничего не взял у них, но и свое пожарное оборудование не привел в должный порядок, и отправился к горящему «Советскому Азербайджану», считая, что у него нет задания тушить пожар. Он знает, что пароход горит, что его посылают на помощь горящему судну, но заявляет, что тушить пожар ему не поручали, что таких директив он не получал. И вот он, наконец, через 36 часов прибывает на место катастрофы. Тут темная история с дрейфом и с записью в журнале. Синенков телеграфировал, что лег в дрейф, а записал в журнал, что шел 5 миль. Кто его разберет, что он писал и когда писал! Своя рука — владыка!

Как бы то ни было, «Джапаридзе» нашел «Советский Азербайджан» в двух часах пути от мелкого места, от острова Жилого; если бы «Советский Азербайджан» был приведен туда, он был бы спасен. Что же делает Синенков для спасения «Советского Азербайджана»? Он направляет на гибнущий танкер лодку с неопытным Черновым, который не догадался закрыть горловину цистерны, полной кипящего мазута, и зря потерял два часа времени… Чернов в конце концов открывает на «Советском Азербайджане» люки. Синенков берет «Советский Азербайджан» на буксир и доводит дело до второго взрыва и до окончательной гибели корабля. Вот вам и спасательная работа! Шли спасать, — а сами потопили пароход! Именно потопили, потому что второй взрыв произошел, несомненно, от «спасательных» мероприятий Синенкова.

Эти «спасательные» работы были организованы крайне безответственно и безобразно. Как я уже указывал, на «Советский Азербайджан» был послан помощник капитана Чернов, недостаточно подготовленный к выполнению возложенного на него поручения. Экспертиза в точности установила, что при правильной организации работ по спасению «Советского Азербайджана» второй взрыв был бы предотвращен и танкер мог бы быть спасен. Достаточно было капитану Синенкову самому непосредственно взяться за дело, чтобы ориентироваться в обстановке и принять необходимые меры к локализации огня. Достаточно было накрыть горловину цистерны кошмой, чтобы положение парохода было улучшено.

Но Синенков от непосредственного руководства этими операциями уклонился, а мало подготовленный к этому Чернов допустил ряд грубых ошибок. Я считаю, что Синенков не выполнил задачи, которая была на него возложена. Он был послан тушить пожар и спасать корабль. Он не тушил и не спасал. Своими преступными действиями, которые, я прямо скажу, не считаю случайными, своим преступным бездействием по отношению к «Советскому Азербайджану», к советскому имуществу Синенков способствовал гибели танкера. Психология Синенкова в этом аналогична психологии Кривоносова, оба они наплевательски относятся к государственному имуществу: пусть, мол, советское добро гибнет, — об этом беспокоиться нечего. Они беспокоятся лишь о себе, отсюда — их трусость и трусливая заботливость о собственной безопасности.

Ведь не случайно, что пароход «Алеша Джапаридзе» не рискнул подойти к «Советскому Азербайджану» так близко, как этого требовали интересы дела, интересы спасения горевшего танкера, как, наконец, подошел «Лафарг»…

В самом деле, почему Синенков не приблизился к «Советскому Азербайджану» хотя бы на длину своих шлангов, как это сделал «Лафарг»? Потому, что Синенков не хотел «рисковать», не хотел спасать. Никакие доводы не смогут поколебать уверенности в том, что если бы Синенков захотел спасать, он мог бы спасти корабль. Синенков не хотел спасать и не спасал: 48 часов он топтался почти на одном месте, пока добрался до места гибели и пока подошел на расстояние 11/2 миль к «Азербайджану». Собственное признание Синенкова устанавливает, что в трех часах хода от места гибели «Советского Азербайджана» было мелкое место, около острова Жилого, и поэтому если бы он сэкономил эти 3 часа, пароход был бы спасен. Три часа из 48 часов — это экономия лишь 6 % времени. Если бы Синенков хотел спасать добросовестно и честно, как требует советская власть от советского моряка, он должен был найти, выкроить из 48 часов 6 % экономии, и танкер был бы спасен. Он этого не сделал. Не сделал не случайно. Я его в этом обвиняю и прошу соответственно этому определить ему строгое наказание.

Перехожу к следующей группе обвиняемых, которые должны нести ответственность за гибель парохода «Советский Азербайджан» как люди, принадлежавшие к командному составу парохода «Совет», — это первый помощник капитана Михель, второй помощник капитана Настасьев, третий помощник капитана Токаренко и боцман Купцов. К этой же группе я отношу председателя судового комитета Будилина и, наконец, рулевого Соколова ввиду индивидуальных особенностей совершенного им преступления.

В чем заключается вина каждого из этих людей?

Вина каждого из них различна, но в отношении всех их доказана полностью.

В течение всей этой страшной ночной катастрофы второй помощник капитана Настасьев оставался совершенно безучастным к совершавшейся на его глазах драме. Будучи вторым помощником капитана, он должен был бы вести себя иначе, чем вел, он должен был бы вместе с Михелем и Токаренко прекратить безобразное бегство «Совета», положить предел позорному преступлению Кривоносова. Между тем он палец о палец не ударил в этом направлении, и за это он должен отвечать.

Третий помощник капитана — Токаренко — во время взрыва, как это установлено следствием, спал в своей каюте, будучи свободен от дежурства. Защита пыталась здесь во время судебного следствия ставить вопрос о Токаренко таким образом, будто его обвиняют в том, что он спал. Я могу успокоить защитника обвиняемого Токаренко, не без лукавства спрашивавшего, что это за состав преступления — сон. Токаренко не обвиняется в том, что он спал; Токаренко обвиняется в бездействии после того, как он проснулся, вышел на палубу и стал очевидцем всего происшедшего. Этот третий помощник капитана вел себя не лучше самого капитана, во всяком случае не лучше Настасьева, трусливо ожидавшего естественной развязки разыгравшейся в его присутствии трагедии, тогда как по долгу моряка и командира он должен был бы принять вытекающие из его обязанностей и положения меры к организации спасения гибнущего парохода.

Купцов — это старый типичный боцман. Вы видели этого боцмана. Это человек себе на уме, действующий так, чтобы не обсчитаться, человек, который умеет лавировать между рифами и подводными камнями, лавировать так, чтобы и команда не была в обиде и чтобы начальство было довольно. Купцов понимает всю мерзость своего пассивного отношения к катастрофе. Он понимает подлость действия своего капитана. Он, вероятно, понимает и то, что за свое бездействие в конце концов и ему придется отвечать. И вот он начинает лавировать. Он не идет к капитану, он не требует от него вернуться назад, а обращается к молодому матросу Бузулукову и посылает его к капитану: иди, мол, иди, скажи. Посылает мальчишку, чтобы воздействовать вот на этого Кривоносова!

Вы помните, что в самом начале пожара на «Советском Азербайджане» была отдана команда: «Готовить шлюпки», — и вот Купцов стоит у шлюпки, именно стоит. Боцман, который обязан руководить работой матросов, стоит, как вкопанный, у шлюпки, ссылаясь на то, что это так требуется «по расписанию» на случай тревоги. Купцов неподвижно стоит у шлюпки, хотя отлично понимает, что нужно что-то делать, а не только стоять и выжидать дальнейшего. Купцову все равно, что делается за бортом судна, — он выполняет «расписание».

За бездействие в минуту тяжелой опасности, за неоказание помощи погибающим боцман Купцов должен нести уголовную ответственность. Его надо поучить и так поучить, чтобы это было уроком всем боцманам подобного склада.

Соколов. О нем можно сказать два слова: это рулевой, бросивший в минуту взрыва руль и поставивший свой собственный пароход под угрозу. Его ответственность определяется этими пределами.

Сложнее дело обстоит с первым помощником капитана Михелем и председателем судового комитета Будилиным. И Михель и Будилин, конечно, виноваты, причем Будилин виноват больше Михеля. В Михеле проснулась совесть: он, хотя и с запозданием, стал требовать от капитана вернуться назад, чтобы оказать «Советскому Азербайджану» помощь. Это ему отчасти удалось при поддержке Бузулукова, Берковского и других. Это смягчает вину Михеля, особенно если принять во внимание его молодость: ему всего 23 года, он неопытен в морском деле. Нужно, в сущности говоря, удивляться тому, как могли этого молодого комсомольца назначить на такую ответственную должность, как должность первого помощника капитана!..

Если я в отношении Михеля поддерживаю обвинение, то главным образом учитывая именно это его должностное положение первого помощника капитана парохода. Ведь те 40 минут, в продолжение которых пароход «Совет» при попустительстве Михеля удалялся с места катастрофы, были решающими для жизни людей, находившихся на борту охваченного пламенем «Советского Азербайджана», и в этом попустительстве Михель виноват. Но он один из первых понял преступность действий Кривоносова и своего первоначального бездействия. Он энергично стал требовать возврата к месту катастрофы. Стараясь исправить свою первоначальную ошибку, он с опасностью для собственной жизни бросился по прибытии на место катастрофы спасать утопавших, и это нельзя не учесть при разрешении вопроса о его виновности.

Я не могу поэтому поддерживать обвинение против Михеля в полном объеме. Я вынужден просить о снисхождении к нему.

Будилин — председатель судового комитета, руководитель профессиональной организации на судне, представитель профсоюза, организатор профессиональной общественности.

Какую позицию занял он в этом деле? Проявил ли он инициативу в деле организации помощи, пытался ли он воздействовать на капитана, организовать вокруг себя здоровые элемент ты парохода? К сожалению, на все эти вопросы мы должны ответить отрицательно.

Он сам оказался в стороне от охватившего группу молодых моряков стремления сломить упорство Кривоносова и заставить своего преступного командира вернуться к горевшему судну. Его вина усугубляется именно тем, что он председатель судового комитета. Его вина усугубляется и тем, что он член партии. Будилин — не просто рядовой член команды, это представитель нашей партийной и советской общественности, это накладывает на него серьезную ответственность. Будилину доверило государство, партия, профессиональная организация воспитание и руководство людьми. Он должен был быть образцом поведения советского моряка. Этот долг он грубо нарушил.

Вот почему он должен серьезно отвечать за нарушение этой своей высокой обязанности.

Есть еще три обвиняемых — Тренин, Афонин и Шабалин. Это рядовые члены команды, которые должны получить в пределах предъявленного им обвинения за возмутительное равнодушие, за свое пассивное отношение к событию, за бездушное бездействие.

Особо нужно сказать о группе молодых матросов — Бузулукове, Рыбине, Берковском, Елкине, Мхитаряне, Фишмане, Харафиос. Они виноваты перед своими товарищами, перед нашей страной, перед советской властью в том, что, поддавшись общему паническому настроению на судне, поддавшись преступному влиянию командования парохода «Совет», слишком поздно опомнились, а опомнившись, недостаточно твердо и решительно потребовали от капитана выполнения своего морского долга.

Но это все — молодежь, не получившая, к сожалению, должного воспитания.

Посмотрите на Бузулукова. Это не плохой матрос. Это он предложил капитану взять с него расписку в том, что в случае гибели он не будет иметь никаких претензий, лишь бы ему было позволено броситься в воду спасать гибнущих товарищей. Но и этот Бузулуков был сбит с правильного пути, был уже в значительной мере испорчен старыми, унаследованными частью моряков от капиталистического флота дурными традициями; я подчеркиваю: испорчен дурными традициями дурной части старых моряков, привыкших рассуждать так, что моя хата с краю, отвечай за себя, а до другого тебе нет никакого дела, думай в первую очередь о собственной шкуре, а остальное как-нибудь обойдется. Даже в старом флоте подобные взгляды и настроения всегда вызывали жестокое осуждение и презрение со стороны матросской массы. В советском флоте эти рассуждения и настроения еще более нетерпимы, еще более позорны.

Носителем таких настроений является, например, боцман Купцов или вот эти Тренин, Афонин и Шабалин.

Не таковы Рыбин, Бузулуков, Берковский, Елкин и несколько других уже перечисленных мною обвиняемых. Хотя и с опозданием, но они поняли свою ошибку. Они потребовали от Кривоносова возвратиться к месту катастрофы, они явились, в сущности говоря, единственными, которые пытались загладить совершенное в самом начале преступление, положить предел преступному поведению командования «Совета».

Эти обстоятельства обязывают меня как государственного обвинителя отделить эту группу от других обвиняемых. Эти обстоятельства обязывают меня, строго осуждая их растерянность и нерешительность в первую минуту катастрофы, правильно оценить их последующее поведение, позволяющее просить о снисхождении к ним, даже об их оправдании.

Таковы итоги этого процесса. Государственное обвинение в моем лице и в лице главного водного прокурора на протяжении всех этих пяти дней судебного процесса прилагало все усилия к тому, чтобы наиболее объективно и исчерпывающим образом определить роль каждого из привлеченных к ответственности по этому делу и наметить те пути, которыми суд должен будет в своем приговоре прийти к окончательному решению судьбы людей, сидящих на скамье подсудимых.

Государственное обвинение тщательно, вместе с вами, товарищи судьи, — исследуя все обстоятельства дела, стремилось вникнуть в каждую подробность, в каждую деталь, стремилось понять и правильно оценить каждый шаг и каждое движение любого из обвиняемых, преданных настоящему суду.

Государственное обвинение руководствовалось в этой своей сложной работе, проделанной вместе с судом, не только задачами установления вины и ответственности каждого из обвиняемых, строго дифференцируя и взвешивая все обстоятельства индивидуальных поступков и действий обвиняемых, но одновременно ставило перед собой и ряд общих задач, решение которых должно помочь Каспийскому флоту освободиться от все еще имеющих место в его работе недостатков.

Государственное обвинение представило на ваше усмотрение, товарищи судьи, свои соображения и по поводу мер наказания в отношении каждого обвиняемого.

Наша основная задача заключается не только в разгроме нашего классового врага и в подавлении его преступных происков. Наша задача — и в воспитании новой дисциплину, в воспитании новых кадров, в воспитании новых людей такими, чтобы каждый из них отвечал тем требованиям, какие предъявил в своем историческом приветственном слове к туркменским колхозникам, приехавшим за 4 тыс. километров из далекой Туркмении с колхозным приветом в нашу советскую столицу, наш вождь и учитель, вождь и учитель трудящихся всего мира товарищ Сталин.

Поздравляя туркменских всадников с успешным проведением беспримерного в истории кавалерии пробега, товарищ Сталин сказал: «Только ясность цели, настойчивость в деле достижения цели и твердость характера, ломающая все и всякие препятствия, — могли обеспечить такую славную победу». Сталин сказал: «Партия коммунистов может поздравить себя, так как именно эти качества культивирует она среди трудящихся всех национальностей нашей необъятной родины».

Эти замечательные слова имеют прямое отношение к поднятому нашим процессом вопросу о дисциплине в рядах каспийских моряков.

На уроках этого процесса мы имеем возможность глубже понять и лучше оценить величие исполнения каждым трудящимся своего долга. В этом заключается важнейшая сторона настоящего дела и настоящего судебного процесса.

Смысл и основное значение этого процесса заключаются в стремлении поднять на более высокую политическую высоту понимание каждым работником нашего водного транспорта той громадной ответственности, которая лежит на нем в области разрешения громадных задач, стоящих перед нашим транспортом.

Смысл и основное назначение этого процесса — помочь укреплению на водном транспорте пролетарской дисциплины, являющейся одним из обязательных и могучих средств строительства нового, социалистического общества.

Ваш приговор должен будет помочь разрешению этой задачи на общее благо, славу и процветание нашей великой родины.

* * *

Выездная сессия Водно-транспортной коллегии Верховного суда СССР приговорила:

Кривоносова Т. И. к высшей мере наказания, к расстрелу; Мигущенко А. А. к лишению свободы на десять лет; Чеботарева А. И. к лишению свободы сроком на восемь лет; Гибшмана Г. Э. и Синенкова П. А. к лишению свободы сроком на пять лет каждого; Устимовича М. И., Штейнгольца А. З., Настасьева Г. Д. и Токаренко М. Д. к лишению свободы сроком на три года каждого; Величко Я. С., Соколова В. В. и Будилина М. В. к лишению свободы сроком на два года каждого; Купцова И. Г. к лишению свободы сроком на один год шесть месяцев; Жукова Д. Е., Афонина С. М. и Багненко А. Ф. к исправительно-трудовым работам сроком на один год каждого по месту работы с вычетом по 15 % из заработанной платы каждого, кроме того, Жукову запрещено в течение одного года занимать ответственные должности на водном транспорте; Занько Б. М. и Михеля А. А. к лишению свободы сроком на три года каждого, но имея в виду, что Занько на Каспийском бассейне работал всего около четырех месяцев, причем впервые за это время столкнулся с работой по нефтеперевозкам, что Занько полностью осознал и понял значение и тяжесть совершенных им преступных действий, суд нашел возможным приговор в отношении Занько на основании ст. 59 УК Азербайджанской ССР считать условным с испытательным сроком в три года, запретив Занько в течение двух лет занимать ответственные должности на водном транспорте.

Учитывая, что Михель выделяется из всего командного состава парохода «Совет» своим настойчивым желанием оказать действительную помощь погибающим, кроме того, ввиду его молодости, суд нашел возможным назначенное ему наказание считать условным с испытательным сроком в два года; Белякова М. Н., Мхитаряна Г. И. и Елкина С. П. — к исправительно-трудовым работам на три месяца каждого, считая это наказание условным, с испытательным сроком на один год для каждого; Берковского И. И., Бузулукова И. Д., Рыбина А. Д., Фишмана Б. И., Шабалина Г. С., Тренина И. Ф. и Харафиоса И. Н. суд оправдал.

Примечания:

[2] Везде исчисление приводится в денежных знаках 1922 года.

[3] Соответствует ст. 170 ныне действующего Уголовного кодекса 1926 года.

[29] Соответствует ст. 593в УК РСФСР.

[30] Соответствует ст. 19317 УК РСФСР.

[31] В. И. Ленин. Соч., т. 29. стр. 387

[32] В. И. Ленин. Соч., т. 29. стр. 387.

[33] Там же.