http://ladno.ru/interview/28980.html
Политик Константин Боровой о первой советской бирже, путчах и чеченской войне.
Валерия Новодворская, Константин Боровой.
«Лента.ру» продолжает цикл интервью о недавнем прошлом нашей страны. Вслед за перестройкой мы вспоминаем ключевые события и явления 90-х годов — эпохи правления Бориса Ельцина. Бывший председатель Партии экономической свободы Константин Боровой рассказал нам о том, как в последние годы СССР он создавал первую крупнейшую биржу, отнимал у государства Первый канал и успешно пережил пять покушений.
- «Лента.ру»: Как бы вы охарактеризовали 90-е годы в политической и общественной жизни России?
Константин Боровой: Это период формирования демократического государства после 70 лет советского концлагеря. Процесс проходил сложно, ведь ни у кого не было опыта. Это было очень интересное и успешное время. Общество почувствовало свободу: исчезла цензура, открывались новые театры, стали доступны книги, за которые раньше давали срок.
Основная сложность этого времени заключалась в том, что структура советского социума оставалась отсталой, не соответствующей состоянию открытого общества того времени. Всем этим просиживающим штаны инженерам надо было найти область применения. Пришлось отказываться от советских стереотипов, связанных с рыночной экономикой. Болезненно было расставаться с замечательными идеями справедливости и равенства, признавать, что они не работают.
В 90-е всех поставили в изначально равные условия, и вперед вышли более инициативные люди. Приведу вам классический пример: у меня на бирже был выпускник вуза, он с друзьями специализировался на алюминии (ему дядя достал для реализации вагон алюминия). Жил паренек бедно и скромно, вместе с друзьями снимал квартиру, деньги тратил не на девушек, а вкладывал их в бизнес. Потом он приобрел первые акции, потом еще и еще. Так шаг за шагом он стал самым богатым человеком в России. Его зовут Олег Дерипаска.
- То есть вы 90-е лихими не считаете?
- Это установка современной пропаганды. Она не имеет никакого отношения к реальности.
- Вы активно участвовали в кооперативном движении, создавали первую биржу, Ассоциацию брокеров. Иногда пишут, что слово «брокер» в новый словарь русского языка ввели именно вы, предпочтя его «маклеру». Это так?
- Да, действительно, я создал Российскую товарно-сырьевую биржу. Параллельно, при мэрии Москвы, создавали свою биржу комсомольцы: бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Иосиф Орджоникидзе, Юра Милюков, Костя Затулин. Им распоряжением Гавриила Попова и Юрия Лужкова дали эксклюзивные права на реализацию товаров Госснаба, и они смеялись надо мной и моим проектом.
Комсомольцы пользовались термином «маклер», это была отсылка к истории русских и немецких бирж, а я тогда поддерживал контакты с Нью-Йоркской фондовой биржей и решил использовать современный универсальный язык. Мы даже перевели уставные и регламентирующие документы. Так мы ввели в русский язык слово «брокер», и оно прижилось. Я вообще много терминов ввел. Например, на одной пресс-конференции я впервые использовал термин «криминализация власти». Надо мной посмеялись, а термин снова прижился.
- Правда, что вы организовали биржу чуть ли не в квартире?
- Почти так, в Политехническом музее. Я собрал знакомых кооператоров и объяснил, что им нужна общая площадка для проработки схем и реализации товаров. Кроме того, и наша первая биржа, и те, что мы создали следом, выполняли роль инкубаторов бизнеса. В течение двух лет было создано пять миллионов рабочих мест.
- Конфликт с московскими властями и Юрием Лужковым начался после пикировки с «комсомольской» биржей?
- Да, и Юрий Михайлович долго сопротивлялся нашему влиянию. Только когда мы стали в сто раз больше, чем «комсомольская» биржа, он признал мою правоту. Мы с ним вели полемику не только по этому вопросу, но и по многим другим. Например, на страницах газеты московской мэрии спорили по поводу государственных магазинов. Я писал в своей колонке, что это нонсенс для рыночной экономики и объяснял Лужкову принципы работы конкуренции, а он писал в ответ, что не даст предпринимателям управлять, иначе «старики с голоду умрут».
Власти Москвы тогда долго доплачивали производителю, чтобы хлеб был дешевый. А я им говорил, что правильнее было бы давать деньги напрямую пенсионерам, а те, воздействуя на предпринимателей, добивались бы снижения цен. Так и произошло. Кстати, Юрий Михайлович честно поблагодарил меня за то, что я его корректировал.
- Если посмотреть архивные газеты, корректировка у вас была хлесткая. Вы обзывали их биржу блатной ассоциацией юных пионеров из пяти учредителей.
- Я нередко использовал недипломатические выражения в их адрес. У них был другой путь развития рыночной экономики. Лужков и ребята очень плотно работали с австрийцами, у которых реализована менее свободная форма рынка, протекционистская. Я же ориентировался на американцев, поэтому мы и победили «комсомольцев» со счетом один к тысяче.
Толпа свободных брокеров, не обязанная ничего платить бирже, оказалась сильнее, чем небольшая группа, распределяющая товары Госснаба. Кстати, многих из этой системы я пригласил работать у нас. Например, председатель Госснаба был у нас экспертом, а еще до событий августа 1991 года мы работали с министром финансов СССР Валентином Павловым.
- Вы, по данным Forbes, стали тогда одним из самых богатых людей в России. Зачем вы пошли в политику? Хотели увеличить свое влияние?
- Мы не брали с брокеров ни копейки. Наша биржа была инструментом, разрушавшим советскую распределительную систему. Зарплата у меня тогда была 100 долларов, я не голодал, а то, что написал Forbes было неправдой, с которой я спорить не стал.
В политику я пошел после противостояния с ГКЧП. 20 августа мы (около двух тысяч сотрудников биржи) пронесли через весь центр Москвы огромный российский флаг. Это оказало на гэкачепистов сильное психологическое воздействие. Они испугались, ведь я тогда довольно открыто занимался приобретением оружия, пугал их, что мы будем сопротивляться. Купил целый грузовик, а уже после всех событий Саша Руцкой нам помог его утопить, чтобы оно к бандитам не попало.
25 августа у нас был второй митинг, на котором мы требовали люстрации и отстранения коммунистической номенклатуры от управления новой Россией. Митинг прошел тихо, я не хотел ругаться с Ельциным. Правда, довольно быстро стало понятно, что с точки зрения действующих лиц ничего не меняется. Все те же бюрократы, все тот же Комитет государственной безопасности, несмотря на все усилия Вадима Бакатина, которого Ельцин бросил на его реформирование.
- Вернемся к созданию Партии экономической свободы.
- Стало ясно, что нужна новая политическая структура, и я начал встречаться с влиятельными людьми. Обрисовал ситуацию в стране Егору Гайдару (он тогда был премьер-министром). Я рассказал, что никто ничего не делает, само собой ничего не выйдет, а скоро выборы, и коммунисты отыграют ситуацию обратно. Он ответил мне: «Мы здесь тоже ненадолго, нас, по всей видимости, скоро отстранят».
Тогда было сильнейшее давление на президента со стороны националистов, которых КГБ наплодил огромное количество: общество «Память», РНЕ, Жириновский и другие. Гайдар, увы, озаботился партией уже после того, как его отстранили. Мы же создали Партию экономической свободы, это была партия предпринимателей. Денег на нее, на пропаганду новых тезисов, принципов современного общества, потратили много.
О необходимости пропаганды этих принципов я говорил Ельцину, на что он мне категорически заявил, что никакой пропаганды больше никогда не будет. Он был не прав, но с ним спорить было сложно, хотя беседа имела положительные последствия. Ельцин озаботился свободными СМИ, и Березовскому с Гусинским помогли с созданием независимого телевидения. Я же первый призвал к акционированию Первого канала. Тогда я был помощником Егора Яковлева, председателя Всесоюзной телерадиокомпании ВТРК, переименованной в Российскую телерадиовещательную компанию «Останкино».
- «В Москве спорят о том, сколько осталось ему жить» и всерьез обсуждают «проблему приобретения Боровым Центрального телевидения», — это писали о вас в 92-м году.
- Эдуард Сагалаев, после того как я начал акционировать телевидение, устроил в СМИ истерику. Он считал, что я хочу стать частным владельцем Первого телеканала. В конце концов канал отдали Борису Абрамовичу, и он успокоил Эдика. Моя идея состояла в том, чтобы из телевидения сделать открытую акционерку со многими владельцами, а в глобальном смысле — забрать все экономические и политические рычаги у государства, так как оно распоряжалось ими неэффективно.
- В 92-м году ранним утром на лестничной площадке перед вашей квартирой раздался взрыв. Пишут, что он произошел в момент, когда вы должны были выходить из нее. Это вам за опыты с телевидением или за биржу?
- Покушений на меня было пять. Самое яркое произошло 2 марта 1994 года на шоссе Ярославль — Кострома, когда мой мерседес обстреляли. Даже Хинштейн написал статью в «Московском комсомольце», что я сам себя взорвал.
Ко времени покушения биржа уже была инструментом колоссальной мощности. Только задумайтесь — дневной оборот составлял 2 миллиарда долларов! Поэтому сразу несколько структур хотели взять ее под контроль и прикрутить к денежному потоку краник, из которого им бы капало в карман примерно 2 миллиона долларов.
Я сопротивлялся. Когда мне начали угрожать, я призвал брокеров остановить деятельность на три дня, что не понравилось моим оппонентам, они решили меня напугать. После этого мой мерседес обстреляли. Уверен, убивать меня не хотели, я их знал, и они ко мне относились уважительно. Потом эти люди воспользовались другим путем: биржу захватили два менеджера Алексей Власов и Александр Дедученко, а меня отстранили. Их действия были настолько незаконными, что все можно было вернуть, но мне уже не хотелось бороться.
- Пять покушений, и вы не эмигрировали.
- Понимаете, если бы они приняли принципиальное решение, как по Борису Немцову, то от них и в Калифорнии не удалось бы скрыться.
- В прессе писали, что Московская конвенция предпринимателей во главе с Боровым «ведет кампанию за свержение московского правительства». Действительно свергали?
- Власти меня побаивались, отсюда такой тон публикаций. Это начало реализации в Москве мощных коррупционных схем, особенно в строительной сфере, построение протекционистского бизнеса, в котором активно участвовали бандиты. Аукционов тогда не проводили, а Лужков лично решал, кому и что выделять.
Я тогда выступал против этого и через конвенцию заявил, что мы объявляем Москву неблагоприятной зоной для предпринимательства. Это чисто символический жест, сигнал обществу и инвесторам, что правительство Москвы связано с криминалом. В какой-то степени он поспособствовал созданию открытых аукционов, но основы криминального протекционистского бизнеса, созданного при Лужкове, продолжают действовать и сегодня.
Тогда же мы активно боролись за предпринимателей и их права. Когда было необходимо, я требовал предоставить мне телевизионный эфир, платил, если надо, и мне его давали. Более того, у меня на Первом канале была своя передача под названием «Отражение».
С ней связана смешная история. 2 октября 1993 года я должен был выйти в эфир, и вдруг руководство канала говорит, мол, давай-ка ты выходи в эфир не на 20 минут (столько шла моя передача), а на целый час, потому что мы не знаем, что говорить, а молчать нельзя. Я вышел. Слово «подонки» про тех, кто засел в Белом доме, было самым мягким. Мне рассказывали, что после моей передачи Саша Руцкой обещал повесить меня на Красной площади.
- Сначала вы призывали к силовому разгону парламента, а уже 6 октября на внеочередном съезде вашей партии назвали расстрел Дома Советов не только победой демократических сил, но и национальной трагедией.
- Конечно, это же гражданская война, были жертвы, но в первую очередь это победа демократических сил над попыткой переворота.
- Сейчас вам не кажется, что расстреливать законно избранный парламент не стоило, что это дало будущим политикам право для решения конфликтов силовым путем?
- Это был не парламент, а сумасшедший дом, где баркашовцы проводили парады со свастиками на рукавах, а коммунисты вывешивали красные знамена. Они захватили мэрию и пытали заместителя Лужкова в подвале. Оружие растекалось по городу, снайперы стреляли с крыш по гражданам и ОМОНу.
- Разве снайперы были связаны с Верховным Советом?
- Оружие было оттуда. Это была попытка контрреволюции, они приняли документы против рынка и демократии. В борьбе за власть присутствовал бешеный накал, и мои слова о том, как меня хотели повесить на площади — не шутка, а рабочий проект, они бы вешали, если бы победили.
- Вы, активный противник националистов, в январе 1992 года финансировали Конгресс гражданских патриотических сил, организаторами которого были Виктор Аксючиц, Герман Стерлигов, Илья Константинов и Николай Лысенко.
- В этом движении была очень сильная демократическая составляющая, ее я и поддерживал, оплатил им аренду кинотеатра, и все. Я их не финансировал, просто помог, когда ко мне обратились люди, выступавшие тогда за рынок, демократию и свободную экономику. Это сейчас они все радикалы.
- В вашей партии выросла как политик федерального масштаба Ирина Хакамада. Правда, что вы посоветовали ей в политических целях сменить фамилию Злобина на более экзотическую для России?
- Я бы даже сказал, что настоял. Образ либерального политика с японской фамилией мне казался интересным. Мы из-за этого поссорились с ее мужем Сергеем Злобиным, он сказал: «Пока я муж, ее фамилия будет Злобина». Он был моим другом, и я ему сказал: «Сережа, тогда у нее будет другой муж». Сережа тогда согласился.
Ира была моим другом и секретарем, и перед тем как двигать ее в политику, мы добавили ей в имидж немного предпринимательства, хотя она не создала ни одной компании, да и в создании биржи не принимала никакого участия. Вышел настолько удачный имидж либерала-предпринимателя, что даже Евгений Максимович Примаков назначил ее министром по предпринимательству и малому бизнесу.
Хорошо мы поработали. Ира затем занималась политикой с Борей Федоровым, потом с Немцовым и Чубайсом, потом с Касьяновым. Каждый раз, когда она от них уходила, они устраивали мне скандалы. Ирина оказалась так себе человеком.
- Деньги у партии были, в рядах много влиятельных и известных людей, доступ на телевидение, но успеха на выборах не было, партия набрала около одного процента голосов.
- Популизм оказался более востребованным, да и партию в какой-то момент начали воспринимать как конкурента власти и перекрыли нам информационные и рекламные каналы. Эта блокада никакими деньгами не пробивалась. Но по одномандатным округам от нас прошло 12 человек.
Я не прошел, у меня случилась катастрофа. Моим конкурентом был Сергей Мавроди (АО «МММ»), который за несколько дней до выборов попросил всех, кому он был должен, проголосовать за него и тогда обещал вернуть деньги. Мой рейтинг в пять раз превышал его, но после такого призыва огромная толпа бабок ринулась в Химки и Мытищи. Они ходили по квартирам и умоляли людей проголосовать за Мавроди. В итоге его выбрали, и он тут же заявил, что ничего возвращать не будет.
- В 1996 году, когда КПРФ была на пике популярности и Геннадий Зюганов мог выиграть выборы, вы за кого были?
- В 1994 году началась первая чеченская война, и я, как депутат Госдумы, вел переговоры с Джохаром Дудаевым, пытаясь наладить контакты и диалог между ним и Кремлем. Война была кровопролитная, много пленных. Помню, как новосибирских милиционеров вывозил оттуда вместе с депутатом Аркадием Янковским. Из-за этой войны у нас испортились отношения с Ельциным, но на выборах мы его поддержали, Валерия Новодворская на этом настояла.
- Почему не удалось наладить диалог? Возможно ли было вообще не доводить дело до кровопролития?
- Кремль выступал против диалога. В Чечне же хотели прекратить войну и были готовы на многие компромиссы. После очередной встречи с Дудаевым в феврале 1995 года я пытался обсудить ситуацию с министром юстиции РФ Валентином Ковалевым (он отвечал за операцию в Чечне), а он слушать не хотел, говорил смешные вещи: «Пожалуйста, не мешайте нам. Пара недель — и мы все решим, только вы скажите, где прячется Дудаев».
Потом Ковалев предложил мне лететь в Москву на их военном самолете. Там меня обступили человек десять гэрэушников и начали угрожать выкинуть из салона, если я не скажу где Дудаев, и даже открыли дверцу, мол, все серьезно. Мне было смешно. В итоге они его убили, засекли по телефону и случайно попали. Я с Дудаевым разговаривал последний, за пару часов до смерти.
- Ельцин увяз в войне, а вы его все равно поддержали. Зюганов хуже войны?
- Понимаете, я наблюдал коммунистов не через экран телевизора, а в Думе, живьем. Ко мне подходил этот шут Василий Шандыбин и говорил: «Костя, ты известный и популярный человек, поэтому вешать тебя мы будем на Красной площади, ты этого достоин!» Все они меня почему-то хотели повесить. Коммунисты были настроены радикально и готовили последний бой, начало которого мы видели в октябре 1993 года.
- Возможно ли повторение экономической, политической ситуации 90-х в будущем?
- Повторять придется все, с точностью до деталей. Мы потихонечку сейчас сползаем к регулируемой экономике, только роль распределительной советской системы выполняют монополисты и крупные компании. Для восстановления экономики придется пройти тот путь еще раз. Нужен миллион молодых людей, которые начнут создавать предприятия и восстанавливать разрушенную инфраструктуру рыночной экономики. По-другому это называется малый бизнес, в любой экономике его доля составляет 50 процентов, а в нашей современной экономике его от силы процента четыре.
Дынный экстремизм
Линейный вид
