3135. Развилки России: почему погиб парламент Москва

[Владимир Гельман]

http://slon.ru/world/razvilki_rossii...-1153728.xhtml

4 октября 1993 года. Штурм Белого дома. Фото: Олег Власов/ИТАР-ТАСС

4 октября 1993 года все ведущие телеканалы показали почерневшие от танковых выстрелов верхние этажи здания на Краснопресненской набережной, где прежде заседал распущенный Ельциным Верховный Совет России. Глядя на эти кадры, трудно было поверить, что всего два года назад основные участники конфликта – Ельцин с одной стороны и Руцкой и Хасбулатов с другой – выступали союзниками и единомышленниками. Что же вызвало конфликт, который унес жизни полутора сотен москвичей и привел к тому, что в последующие два десятилетия российская законодательная власть оказалась в подчиненном положении, а исполнительная могла себе позволить практически ничем не ограниченный произвол?

Осенью 1991 года, когда распад СССР стал уже неизбежным, перед российскими властями встал вопрос о выборе стратегии и последовательности реформ политического устройства страны. Ряд специалистов полагал, что необходимо принять новую Конституцию страны и провести на ее основе выборы новых органов власти. Однако эта идея даже не рассматривалась всерьез. Во-первых, оказавшиеся у рычагов власти российские политики не хотели подвергать себя рискам, связанным с выборами. Тем более в условиях «парада суверенитетов», когда в ряде республик провести их попросту могло не получиться. Во-вторых, на фоне тяжелой экономической ситуации дискуссии о новых правилах игры и новые избирательные кампании казались как минимум не слишком актуальными.

Выбор был сделан в пользу экономических реформ при сохранении прежних политических институтов: по требованию Ельцина Съезд народных депутатов наделил его дополнительными полномочиями, и он официально возглавил правительство страны, подчиненное непосредственно главе государства. Парламент, по тогдашней Конституции – высший орган власти, фактически оказался отстранен от принятия ряда решений. Так на российской политической сцене было повешено ружье, выстрелившее два года спустя.

Проблема заключалась в том, что экономические преобразования не могли дать быстрого эффекта (от трансформационного спада к устойчивому росту Россия перешла лишь в 1999 году). Между тем уровень массовой поддержки Ельцина и правительства снижался: россияне требовали изменений к лучшему «здесь и теперь». Со своей стороны, реформаторы прибегли к переводу стрелок: парламент обвинили в том, что он служит препятствием на пути экономических реформ. Уже в апреле 1992 года Ельцин заявил, что «Съезд надо разогнать».

Отчасти эта критика была справедлива: Съезд и сформированный из его состава Верховный Совет были неэффективны, парламентские дебаты, транслировавшиеся по ТВ, подчас напоминали споры фриков, а уровень популизма и агрессии депутатов зашкаливал. Но вклад принятых парламентом решений в общий масштаб проблем в экономике был не столь высок, а многие из этих решений президент и правительство все равно не исполняли, да и не могли исполнить.

Кремлевская команда осознавала, что при нагнетании лобового конфликта между президентом и парламентом преимущество окажется на стороне Ельцина. Его действия воспринимались обществом как вполне легитимные, пусть даже и незаконные, в то время как Верховный Совет, который принимал юридически вполне законные решения, стремительно терял легитимность. Попытки найти компромисс успеха не имели, да и не слишком влияли на ситуацию в экономике. Даже когда по настоянию Съезда состав правительства был изменен и во главе его оказался Виктор Черномырдин, экономический курс не подвергся кардинальным сдвигам.

На этом фоне кремлевская команда провоцировала депутатов на резкие шаги. В марте 1993 года, выступая по телевидению, Ельцин заявил, что подписал указ об особом порядке управления страной и назначил референдум по вопросу о доверии либо ему, либо Съезду. Когда в ответ Съезд попытался принять решение об импичменте главе государства, охрана получила приказ арестовать депутатов в зале заседаний, если инициатива будет одобрена. Однако голосов собрать не удалось, и государственный переворот не состоялся.

В итоге был назначен референдум, кампанию которого Кремль провел под лозунгом «Да! Да! Нет! Да!»: «да» – Ельцину, курсу правительства и досрочным выборам депутатов, «нет» – досрочным выборам президента. Голосование продемонстрировало явное преимущество Ельцина над депутатами. За доверие главе государства высказались почти 60% участников голосования, а свыше 69% проголосовавших выступили за досрочные парламентские выборы. И тут оказалось, что институты имеют значение: досрочных выборов Конституция не предусматривала, а принять новую Конституцию мог либо Съезд, либо референдум, назначенный тем же Съездом.

Выйти из тупика законным путем команда Ельцина была не в состоянии. Подготовив проект новой Конституции, который минимизировал подотчетность правительства парламенту и делал президента неуязвимым для импичмента, она не могла добиться от Съезда капитуляции. Депутаты подготовили свой проект Конституции, ставивший правительство в зависимость от парламента, и намеревались принять его сами. В этих условиях Ельцин решился на роспуск Съезда, который, в свою очередь, объявил-таки импичмент главе государства, возложив исполнение его обязанностей на вице-президента Руцкого. Две недели противостояния спровоцировали массовые беспорядки, подавленные с помощью танковых орудий.

Исходом конфликта стала игра с нулевой суммой: Съезд и Верховный Совет оказались устранены с российской политической сцены, а Руцкой, Хасбулатов и несколько других деятелей были арестованы. Дела в экономике лучше не пошли, зато Ельцин получил свободу действий и перекроил правила игры в соответствии с собственным пониманием разделения властей: «кто-то должен быть главным в стране, вот и все».

Спустя два месяца на референдуме была принята узаконившая этот принцип Конституция России, по которой страна живет и по сей день. И когда сегодня мы наблюдаем Государственную думу, послушно одобряющую кремлевские законопроекты и соревнующуюся с исполнительной властью по части ущемления политических и экономических свобод, нелишним будет вспомнить, что основы нынешнего позорного положения парламентаризма в стране были заложены в кажущемся ныне далеким 1993 году.

[Владимир Гельман]

http://slon.ru/russia/razvilki_rossi...-1157198.xhtml
Развилки России: почему выборы стали нечестными Выборы президента России. Предвыборный плакат «Москвичи свой выбор сделали!» на улице города. Фото: Эдди Опп /Коммерсантъ
Большинство аналитиков утверждают, что президентские выборы 1996 года дали старт эпохе нечестных выборов в России. Действительно, выборы Государственной думы в 1993 и 1995 годах прошли относительно честно с точки зрения и хода кампании, и подсчета голосов. Поэтому в первом составе нижней палаты большинства не оказалось ни у одной из политических сил, а во втором коммунисты и их союзники могли определять повестку дня: не имея шансов провести в жизнь нужные им решения, они оказались способны блокировать инициативы президента и правительства. Но на президентских выборах 1996 года команда Ельцина абсолютно доминировала в СМИ, запугивала аудиторию ужасами возможного прихода к власти коммунистов, используя большие денежные вливания, купила поддержку немалой части бюджетников и пенсионеров и с помощью двусторонних договоров с региональными лидерами заручилась их лояльностью.

Символами той кампании стали лозунг ельцинских пиарщиков «Голосуй, а то проиграешь!» (калька с американского слогана Choose or Lose) и коробка из-под ксерокса с $538 000 наличными, которую члены ельцинского штаба пытались вынести из здания Белого дома, но были задержаны охраной. Черный нал тек в те дни бурной рекой, и на самом деле полмиллиона долларов были лишь одним из маленьких ручейков. Но хотя обвинения в фальсификации голосования в пользу Ельцина в ряде республик России были не беспочвенны, не они стали решающим фактором исхода выборов: уверенный перевес Ельцина над Зюгановым (почти 54% голосов против 40%) снял все вопросы о победителе. Впрочем, по меркам сегодняшних кампаний в России, злоупотребления властей в 1996 году могут показаться почти невинными шалостями.

Главный дефект выборов 1996 года, однако, состоял не в том, что они были нечестными, – это не причина, а следствие более фундаментальной проблемы – Ельцин попросту не мог их проиграть. В отличие, например, от украинского коллеги Кравчука, ушедшего на покой после поражения от Кучмы на президентских выборах 1994 года, для Ельцина признание собственного поражения ставило под вопрос личную безопасность – и его собственную, и многих связанных с ним политиков и бизнесменов. Ельцину и его соратникам неминуемо пришлось бы отвечать перед новым легитимным главой государства и за роспуск Верховного Совета в 1993 году, и за крайне непопулярную войну в Чечне, и за прошедшие в преддверии президентских выборов залоговые аукционы.

Цена возможного поражения для Ельцина и его окружения была настолько велика, что вопрос о честных выборах не мог даже обсуждаться всерьез. Точнее, он звучал иначе: проводить ли нечестные выборы или вовсе от них отказаться? Силовики в окружении Ельцина всерьез готовились к отмене выборов, пытаясь даже заручиться поддержкой этого рискованного шага со стороны американских властей, зондируя почву через тогдашнего доцента Стэнфорда Майкла Макфола (в будущем – посла США в России).

В марте 1996 года, когда оппозиционная Государственная дума одобрила декларативное и не имевшее юридической силы постановление о денонсации Беловежских соглашений (документа о ликвидации СССР), было принято решение использовать это как предлог для роспуска Думы и отмены выборов. Механизм уже был запущен, но в последний момент оказался остановлен усилиями стихийно сложившейся коалиции политиков и чиновников с участием Черномырдина, Чубайса и дочери Ельцина Татьяны.

Лишь после этого практически весь государственный аппарат был мобилизован на избирательную кампанию с использованием всех доступных средств, силовики оказались отодвинуты на второй план, а после скандала с коробкой из-под ксерокса – и вовсе изгнаны из президентского окружения. Справедливости ради надо сказать, что главный оппонент Ельцина – Зюганов – вел кампанию крайне вяло, не стремился привлечь на свою сторону потенциальных сторонников, и в целом не представлял сколько-нибудь привлекательной альтернативы. В такой ситуации сохранение прежнего статус-кво казалось для многих избирателей пусть и не оптимальным, но не слишком рискованным выбором.

Трудно сказать, каковы могли оказаться последствия возможной отмены президентских выборов в марте 1996 года, по сути – прямого государственного переворота. Можно лишь предположить, что в условиях глубокого экономического спада и слабого контроля центра над регионами и без того крайне непопулярному Ельцину едва ли удалось бы надолго удержать власть в стране и сохранить ее территориальную целостность. В этом смысле не так уж неправы были те, кто в ходе кампании агитировал за избрание Ельцина как за меньшее зло. Но за поддержку любого зла приходится платить: по счетам нечестных выборов нашей стране еще предстоит расплачиваться, о чем свидетельствуют и итоги голосования 14 сентября.

Кстати, за две недели до президентских выборов в июне 1996 года состоялись еще одни – вполне себе честные – выборы губернатора в Санкт-Петербурге. На них тогдашний мэр Анатолий Собчак с небольшим разрывом уступил своему заместителю Владимиру Яковлеву и лишился прежнего поста. Вместе с Собчаком городскую администрацию вынужден был покинуть и другой его заместитель – Владимир Путин, в ходе кампании возглавлявший предвыборный штаб своего патрона. Скорее всего, он навсегда извлек для себя урок о том, чем опасны для политиков честные выборы.

[Владимир Гельман]

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...egstvo-svobodi
Статья опубликована в № 4139 от 16.08.2016 под заголовком: Бегство от свободы

Политолог о том, почему через четверть века после провала путча Россия не стала демократией
15 августа 23:44

Сразу после подавления путча власть отказалась от политических реформ. На фото: Борис Ельцин выступает у здания Совета министров РСФСР 19 августа 1991 г.
РИА Новости

Четверть века после августовского путча 1991 г. – грустный юбилей для сторонников демократии: за 25 лет Россия не только не приблизилась к политической свободе, но все больше от нее отдаляется. По данным Freedom House, если сразу после распада СССР Россия была «частично свободной» страной со средним показателем 3,5 по шкалам политических и гражданских свобод (1 – уровень Финляндии, 7 – уровень Северной Кореи), то по итогам 2015 г. страна характеризовалась как консолидированный авторитарный режим со средним показателем 6,0. Возврат к старым добрым временам «хорошего Советского Союза» (политико-экономического порядка, напоминающего советский, но лишенного присущих ему неустранимых дефектов) становится лозунгом дня для российского правящего класса и общества в целом. Казалось бы, падение коммунистического режима открывало России шансы для движения по пути демократизации. Но почему эти шансы оказались упущенными?

От диктатуры к диктатуре

Опыт посткоммунистических 25 лет – в России и не только – учит, что падение авторитаризма само по себе не ведет к демократии «по умолчанию». Альтернативой «историям успеха» служит переход от одних авторитарных режимов к другим – американский политолог Барбара Геддес подсчитала, что такое развитие событий случается гораздо чаще, нежели демократизация. Чаще всего неудачи демократизации принято объяснять структурными причинами, такими как низкий уровень социально-экономического развития или сильная этнорелигиозная фрагментация. Но порой «на обломках самовластья» происходит захват власти наиболее умелыми и циничными политиками, стремящимися к максимизации своего господства. Смена режима часто сопровождается немалыми потрясениями, и приходящая ему на смену стабилизация оборачивается в пользу потенциальных кандидатов в новые диктаторы: как отмечал Адам Пшеворский, «поскольку любой порядок лучше любого хаоса, любой порядок и устанавливается».

Однако в одних случаях новым автократам удается добиться своих целей, а в других – нет. Демократия возникает лишь если и тогда, когда политики сталкиваются с непреодолимыми барьерами, вынуждающими их играть по правилам, предполагающим потерю власти в результате поражения на выборах. Эти барьеры, в свою очередь, становятся побочным эффектом других явлений – неустранимого конфликта элит, противостояния различных социальных групп (включая классовые конфликты), влияния на поставторитарные страны со стороны Запада и/или идейных предпочтений политических лидеров. Там, где срабатывал один или несколько такого рода факторов – от Восточной Европы до Латинской Америки, – демократиям, хотя и не сразу, удавалось укорениться. Но в России и ряде других постсоветских государств события приняли иной оборот.

Россия: строительство авторитаризма

В недавней книге Authoritarian Russia: Analyzing Post-Soviet Regime Changes я писал о том, что Россия после 1991 г. может служить едва ли не идеальным случаем успешного строительства авторитаризма. Объективные условия отнюдь не обрекали Россию на авторитарную траекторию: уровень социально-экономического развития страны и масштабы ее фрагментации по международным меркам рассматриваются как вполне достаточные для успешной демократизации. Но никаких барьеров, препятствующих становлению нового авторитаризма, в России не возникло. В самом деле, все конфликты элит (между российскими и союзными властями в 1991 г., между президентом и парламентом в 1993 г., между различными группировками, претендовавшими на то, чтобы сменить Ельцина в 1999 г.) разрешались по принципу «игры с нулевой суммой»: победители полностью уничтожали и/или поглощали своих противников. Массовая политика (за исключением краткого всплеска протестов 2011–2012 гг.) после распада СССР играла второстепенную роль: в лучшем случае российские граждане выступали инструментами в руках боровшихся за власть элит, в худшем были пассивными зрителями. Влияние Запада на внутриполитические процессы в России было незначительным все постсоветские четверть века и со временем лишь снижалось. Наконец, любые политические идеи после распада СССР носили явно подчиненный характер по отношению к корыстным интересам прагматичных политиков, что сильно отличало нашу страну от многих поставторитарных стран начиная от Франции конца XIX в. и заканчивая Веймарской Германией.

В 1990-е гг. максимизации власти политическими лидерами препятствовали длительный и глубокий экономический спад и слабость российского государства после распада СССР. Борис Ельцин, афористично высказывавший свое ви́дение российской власти формулой «кто-то должен быть главным в стране: вот и все», в этих условиях вынужден был вести себя не как полновластный автократ, а как лавировавший между своими союзниками лидер довольно разношерстной правящей коалиции, в которую входили олигархи, федеральные и региональные бюрократы. В 2000-е гг., на фоне роста экономики и усиления силового аппарата, Владимир Путин смог заручиться поддержкой элит и масс и избавиться от ограничений времен «лихих 90-х». Благодаря переформатированию правящей коалиции и институциональным изменениям (включая отказ от выборов губернаторов и трансформацию партийной системы) ему удалось успешно консолидировать новый российский режим и заслужить «пятерку с плюсом» в глобальном колледже для автократов. Поэтому в каждый из «критических моментов» постсоветской политической истории Россия делала дальнейшие шаги, уводившие ее от свободы. Отказ от политических реформ сразу после подавления путча в 1991 г., роспуск Съезда народных депутатов в 1993-м, президентские выборы 1996 г., планомерное ограничение политической конкуренции в 2000-е гг. и репрессивная «политика страха» после 2012 г. стали основными вехами на пути российского авторитаризма. Спустя четверть века после краха коммунистического режима иллюзии демократизации в России оказались окончательно развеяны.

Сохранится ли авторитарное равновесие?

На первый взгляд сегодняшняя Россия представляет собой пример устойчивого равновесия персоналистского авторитарного режима. Ни политические протесты, ни международные конфликты и внешнеполитическая изоляция, ни экономический спад пока что не создали ему серьезных вызовов. Но и российскому авторитаризму присущи неустранимые риски. Во-первых, ему угрожают дворцовые и/или военные перевороты – именно они, а не восстания масс оказываются наиболее частой причиной падений такого рода режимов. Неудивительно, что смена состава правящей коалиции (включая перестановки в силовом аппарате) и выдвижение кадров по принципу личной лояльности призвана снизить эти риски. Во-вторых, и это гораздо важнее, срок существования персоналистских режимов обычно ограничен сроком жизни их лидеров. Нельзя исключить, что политическое статус-кво в России может сохраняться до тех пор, пока нынешнее поколение руководителей страны не уйдет в мир иной. Но вероятность того, что им удастся благополучно передать власть по наследству своим преемникам, статистически невелика, и это значит, что Россия, скорее всего, переживет новую смену режима – возможно, и не одну. Впрочем, эти изменения отнюдь не обязательно произойдут еще через четверть века. Ведь и советский режим длительное время казался незыблемым, и перспективы его краха, о неизбежности которого предупреждали прозорливые наблюдатели, долгие годы не воспринимались всерьез. Рано или поздно смена режима может (хотя и не обязательно должна) открыть новые шансы для демократизации России. Будущее покажет, удастся ли использовать эти шансы или они снова, как и 25 лет назад, окажутся упущены.

Автор – профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и Университета Хельсинки