*2481. История русских медиа 1989—2011

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page31/
Фотография: Иван Пустовалов

Сергей Доренко в офисе радиостанции РСН, главным редактором которой он работает последние 3 года
Фотография: Иван Пустовалов
Доренко против Лужкова. Сентябрь 1999

Вскоре после назначения Владимира Путина премьер-министром, за несколько месяцев до думских выборов и за полгода до президентских, в субботний вечерний прайм-тайм на Первом канале начинает выходить «Авторская программа Сергея Доренко». Доренко рассказывает о том, что Евгений Примаков болен и ему вот-вот отрежут ногу, и вводит в русский язык выражение «Казалось бы, при чем здесь Лужков?», обвиняя мэра в коррупции и убийствах. На выборах в Думу блок Лужкова–Примакова «Отечество — вся Россия» проигрывает свежесозданной «Единой России»; от президентских амбиций и тот и другой в итоге отказываются. Доренко проработает на ОРТ еще год — и будет со скандалом уволен после программы про Путина и утонувшую подлодку «Курск».

Сергей Доренко

ведущий «Авторской программы Сергея Доренко», главный продюсер Дирекции информационных программ ОРТ (1998–2000)

— Для вас самого 1999 год — главное, что с вами случилось?

— В 1999 году я с гигантским интересом работал, тем более что я был невероятно обижен лично, потому что меня травили до этого. Примаков–Лужков, меня травили вместе они. В 1998 году я был директором информации Первого канала и вел программу «Время» ежедневную — и меня последовательно выгнали отовсюду. Начался же кризис страшный, люди без денег, ко мне подходят Березовский с Бадри (Патаркацишвили, партнер Березовского. — Прим. ред.) вдвоем и говорят: «Старик, ты понимаешь, что у людей нет зарплаты?» Я говорю: «Понимаю». «Но ты понимаешь, что нам через Примакова надо получить 100 миллионов долларов на канал?» — «Понимаю, но что я должен сделать?» — «Ну ты уйди тихо — и все, тогда у людей будет зарплата». Первый транш 20 миллионов, я ухожу с директора информации и из ведущих программы «Время». Сажаю эту, Андрееву, на свое место — она сидит до сих пор на нем. И начинаю делать еженедельную аналитическую программу, как я ее раньше делал когда-то. Январь, второй транш. 20 миллионов долларов и вопрос от Примакова: а почему у вас Доренко-то на канале? И мне тогда говорят: «Уйди вообще в жопу, вообще уйди». Хорошо, но за кадром я могу работать? Люди мои все, 500 человек, и они получают зарплату, и я вижу, что я правильно жертвую ради народа. Я за кадром, сидит парень, читает мои тексты. Третий транш в марте или в феврале, мне говорят: «Слушай, старичок, ты не мог бы из России вообще убыть? Вот ты какой-то такой квадратный, мы тебя в коробку и так кладем, и так, но никак не получается, а ребята сказали тебя убрать». Начинается уголовное преследование мое по поводу того, что я недоплатил налоги. Всех моих друзей, подруг жены таскают в налоговую полицию и спрашивают: «Как он живет? А день рождения он как праздновал? А на какой машине ездит?» Потом меня вызывают. «Ну как ты праздновал?» — «Никак». — «А как ты жил?» — «Ну вот я хожу в сраной майке и в сраных джинсах, так и живу». — «А машина?» — «Nissan, да и он-то не мой». — «А чей?» — «А Ромы Абрамовича, на Сибнефти числится». Они мне говорят: «Ага, вот здесь-то ты получил машину в пользование, как если бы это был дар услугой, а 13 процентов ты заплатил?» Нет, говорю, я не знал, но я заплачу, время еще есть до 1 мая, спасибо, что наколку дали. И, конечно, я валю в Штаты, и, конечно, я через две недели возвращаюсь, потому что мне трудно там, в Штатах.

— А вы там что делали?

— Да ничего не делал. Сидел у бассейна, смотрел, как вишни цветут, и друг мой Мишка выходит и говорит: «Ну че, иньжоишь свою лайф?» Я говорю: «Мишань, что-то не очень».

Сергей Доренко про Юрия Лужкова

— И в сентябре вы вернулись в эфир.

— Сюда-то я вернулся в мае. Допросы продолжаются эти дурацкие, каких-то моих бывших бухгалтеров допрашивают. Потом меня вызывает офицер Кормилицын и говорит: «Сергей Леонидович, знаете, вы переплатили налоги. Как вам вернуть переплаченное, в кассе или зачетом в следующие налоги?» Я говорю: зачетом в следующие налоги, до свидания, я пошел, идите в жопу. И все — я никто и звать меня никак, я нигде не работаю. И меня приглашает Гусинский. И я могу развернуть судьбу медиа.

— Судьбу страны, я бы сказал.

— Ну может быть. Меня приглашают Гусинский и Добродеев, туда, к Гусю, в книжку сэвовскую (здание на Новом Арбате, где располагался офис Гусинского. — Прим. ред.). Добродеев говорит: «Давай ты будешь делать «Итоги», но только экономические». При этом Боря (Березовский. — Прим. ред.) ничего мне не говорит, Первый канал про меня забыл, им надо еще какой-то транш получать. А ведь уже нет Примуса (Примаков был уволен с поста премьер-министра 12 мая 1999 года. — Прим. ред.), но надо сказать, что в то время ведь нет и Бори! Его уже слили. Это мало кто понимает, но Борю слили еще в 1998 году. Все его друзья, все его партнеры так обрадовались, что Примус против него открыл дело, и все поняли — Рома (Абрамович. — Прим. ред.) понял, что можно забрать бизнес и так далее. Все были happy абсолютно, Таня–Валя (Юмашевы. — Прим. ред.) были абсолютно счастливы, все были счастливы, потому что Боря — антисистемный такой элемент, он странный, он все время что-то шебуршит, шебуршит, шебуршит…

— Вы дружили?

— Как сказать — дружили, дружили.

— А сейчас не дружите?

— А сейчас у меня нет времени дружить. Он странный человек. Когда он не платит зарплату и рассказывает, как он покупает новый самолет за 30 миллионов долларов, и ты говоришь ему в лицо: «Боренька, это я! Ты помнишь, что у тебя серьезные долги по зарплате? Я не говорю о каких-то отдельных гонорарах, по зарплате долги, алло! А ты рассказываешь мне, как ты покупаешь новый самолет за 30 миллионов долларов. И еще яхту ставишь на стапеля. Я должен что делать? Прыгать вокруг тебя с восторгом? Или испытывать ненависть, вот как ты думаешь?» А он обижается: «Ну я хотел поделиться радостью, мы же друзья». Ну как — мы друзья? Ну да, мы друзья, но он ребенок.

— И его слили в 1998 году.

— Слили! Как только Примус начал давить Борю, все его слили, все. Думают, что Путин свалил Борю — нет, нет. Примус, сентябрь 1998 года. В январе открывают дело против Бори. В феврале Путин приходит с букетом на день рождения Лены, жены Березовского, зная, что открыто дело, и зная, что Примус следит. Меня в это время отправляют в Штаты, сливают по полной, но я все равно возвращаюсь упрямо под все допросы, как додик, как Ходор — Ходор, правда, не думал, что он сядет на 13 лет, он думал, что он сядет на месяц; ну и я так думал — сяду на месяц. Я вообще не сел в результате, повезло.

«Старик, старик, скорее! Старик, мы всех трахнем!»

Так вот, летом Степашин идет, и потом начинается ситуация паники, когда Таня–Валя заявили, что Степашин ведет закулисные переговоры с Лужковым и сдает папу. Неизвестно, правда это или нет, но они верят в это, и сама вера становится фактом. Что делать? Всем кранты с высшей очевидностью. Все губернаторы стоят в очереди на прием к Лужкову. Он делит посты в будущем правительстве. Он делит страну. Степашин пасется вокруг Лужка, все пасутся вокруг Лужка. И в Кремле начинается дикая паника, Кремль понимает, что земли под ним нет, что он висит в воздухе. Мне насрать, я их ненавижу со всей своей пролетарской ненавистью, а Лужка тем более, потому что он меня преследует. Гусь меня зовет к себе в июне — а Гусь-то победитель, а мы растоптаны, пьяный папа где-то валяется в Барвихе, и все, Степашин с ними. Я Гусю говорю: «Володя, дай подумать. Я разочарован, мне не хочется к вам идти — вы с этой падалью, эта падаль меня бьет. Подождите немножко, я погуляю, оклемаюсь». И я толкусь, работы нет, ничего нет, перебиваюсь как-то. В августе прискакивает Боря: «Старик, старик, скорее! Старик, мы всех трахнем!» Я говорю: «Ну пожалуйста, я-то тут при чем?» Он: «Ты в команде». Я говорю: «Боря, только давай изменим одну позицию. Позиция простая — мы идем на смерть, физическую. Чтобы было понятно — эти люди будут стрелять, Россия стоит дорого, во всяком случае — дороже, чем жизнь пары м…даков, нас грохнут». Поэтому, говорю, дело простое — эмиграция или проигрыш со смертью, у меня другого нет варианта. Он говорит: «Ну так ты что решил?» Я решил, что я не еду в эмиграцию и выбираю расстрел на Красной площади, пошли. И он бежит куда-то, звонит Тане–Вале, опять всем мешает — а его же уже слили, и он же уже пошел в жопу, и все так счастливы были без него.


Фотография: Иван Пустовалов

Доренко занимается не только журналистикой: в 2005-м он выпустил роман про Путина «2008»

— Слили, но канал-то его.

— Ну как его, папин канал по существу. И вот паника, и он возникает, как какой-то сперматозоид посреди вагины, и начинает кричать, что он тут, конечно, один остался, но он козырной. Носится по этой вагине взад-вперед, крича, что звать его Березовский. А все остальные такие мальца притухшие, и я в том числе, но я гибельно притухший, я такой как бы Остап Бульба: «А я хочу на смерть!» А он бегает, у него одно слово: «Всех вые…ем». Я говорю: «Боря, ну можно обосновать?» А он: «Мы всех вые…ем. Ничего не обосную, но мы всех вые…ем». Ну чокнутый. И я начинаю эту программу, знакомлюсь с Путиным. Первые его слова были: «А вы знаете, что в нашей организации вас не очень любят?»

— За скандал с Литвиненко?

— Не с Литвиненко, с Гусаком, начальником его отдела. Литвиненко — мартышка, больная мартышка. И Путин говорит: «У нас в организации вас не очень любят». Я ему отвечаю: «Владимир Владимирович, организация ваша теперь называется Россия, и вот в ней меня очень любят». В 1998 году весной у меня рейтинг доверия в Тюменской области выше, чем у Русской православной церкви. Поэтому давайте про организацию уже не будем, о России надо говорить.

— «Полно ребячиться, ступайте царствовать».

— Ну да. Ну и пошли дальше. Дальше мне Лужков уже сам помогал, потому что он реагировать начал. И Примаков. Примаков звонил Киселеву: «Евгений Алексеевич, вы видели программу Доренко? Я вам сейчас расскажу!» Представляете, да? Премьер-министр, пусть бывший, рассказывает ведущему мою программу — твою мать, вот дожили-то! Реально неопытные люди, не умеют. Лужков кричал, что он срать не сядет на один гектар с Доренко, — это неправильно, ну нельзя себя сравнивать с журналистом. Журналист в принципе — цзян-ху в Древнем Китае, внесословный элемент. Журналисты, актеры, бандиты — люди рек и озер. Они не приписаны ни к чему, ни к какому месту. Они не платят налогов, они не несут повинностей, но зато любой может их убить, потому что они никто. Как может политик, визирь связаться с цзян-ху? Не может никогда, это глупость!

Сергей Доренко беседует с Анатолием Чубайсом

— А давайте прокрутим вперед и вспомним уже из раннепутинского времени, вы сами много рассказывали: как Путин вам сказал, что со вторым сроком у него проблем не будет, еще одна маленькая победоносная война — и все.

— А сейчас я с ним дружу и ничего не буду говорить такого. Про Путина я вам расскажу другое свое воспоминание тогдашнее. Мы с ним подолгу, конечно, болтали, у нас было для этого время. И мой был призыв, и вопль, и писк, и визг, и что хочешь: разбомбить Чечню. Я говорил Путину: «Быстро надо входить, Владимир Владимирович, умоляю, пожалуйста, ну хотя бы по Тереку, Наурский и Шелковской районы заберем». И он так улыбался, глаз у него лучился, и он мне говорил: «А вы собираетесь это сказать в программе?» Я говорил: «Я? Собираюсь? Да я ору об этом, ору! Снарядов не жалеть, залить напалмом, сжечь на хер до грузинской границы, я ору об этом в каждом эфире. До реки хотя бы заходите!» Я человек, выросший в гарнизонах. Если спрашивать, какой политической партии я придерживаюсь — ответ простой: русское офицерство. Я не мог летать, потому что у меня со зрением не все в порядке, иначе я бы был летчиком, боевым летчиком, как мой батя, но не мог, потому что у меня астигматизм и еще что-то. Я бы был отцом своим, но я не мог. Поэтому я не люблю этих шестидесятников всех говенных московских. Все по-простому, говорю же. Бить, бить, бить и добить. Предательства надоели, девяносто четвертый и девяносто шестой год, предательство на предательстве, Владимир Владимирович, дайте слово, что вы не такой. Я к нему с этим приставал, все время приставал. Я сам в окопах был и, что важно, никогда там не видел никого — ни Женю Киселева, ни кого-то еще. Когда ногу оторвало Басаеву, мы с Казанцевым разбирали, как он придумал хитро, он же слил через предателя в штабе фальшивый план. И Басаев знал, что этот коридор не прикрыт. Казанцев мне говорит: «Ну, жалко, что не убили, но пойдем, выпьем хоть за ногу». Я первый гражданский человек, который после боев вышел на площадь Минутка, делал стенд-ап. Я же и погорел из-за офицеров — программа о «Курске». Меня слили, и я думаю, что слил не Путин. А я дурак, надо было ему позвонить.

«Можно, я уничтожу вашу команду?»

— Как раз в те времена, когда вы уже поссорились с Путиным, вы вспоминали, будто сказали ему: «Я буду не в вашей команде, а со своими телезрителями». Это правда?

— Я сказал простую вещь: «Владимир Владимирович, мы наедине с вами контачим, чего нам с вами не хватает? Какая на хер команда, я не умею быть в команде. Вы меня введите в любое помещение и скажите — вот это твоя команда. Первое, что я буду делать, — буду их ненавидеть». Я одиночка, батя мой пилот, мы никогда сапогами не были, мы не сапоги, мы строем не ходим, я не понимаю команды никакой. Я китайщиной уже начинал заниматься и уже выбрал себе: я Cюань-у, темный воин. Он приходит всегда один, всегда ночью, всегда в черном, всегда с севера, всегда убивает, всегда уходит на север до рассвета. Я один! Я не понимаю, что мне делать, какие команды. Я их ненавижу сразу; можно, я уничтожу вашу команду?

— Но ведь все равно за «Курск» на вас прежде всего Путин обиделся.

— Нет, Волошину все доложили, что я выбился из подчинения.

— Но в итоге обиделся Путин?

— Нет, просто ему доложили, что я сошел с ума, меня понесло и я предатель. Навешали, что я каких-то проституток нанимал, чтоб они изображали вдов «Курска». Девчонки, вдовы были одеты в легкие ситцевые платья. У них нет траурных нарядов. У жены офицера, я это знаю по гарнизонам, никогда не было никаких траурных нарядов. Хотел бы я увидеть мою мать, которая бы ездила с траурными нарядами нарочно на случай, если батя погибнет, — ну что это такое, дурка полная. А русская девка с юга в этом возрасте — как она одевается? Она одевается в короткое ситцевое платьишко, в которых их и сняли, когда они ехали, плача. И это сочли предательством — ну хорошо, значит так.

— С Путиным вы с тех пор не виделись?

— Нет, нет. От меня шарахались все, как от больного. Это был страшный период — со мной разговаривали шепотом. Со мной, помню, Йордан Боря встречался в кафе на втором этаже: надо было так зайти, чтобы никто не видел, что он со мной виделся, этаж этот отсекали. Я такого вообще не видел никогда!

— Йордан хотел вас взять к себе на НТВ?

— Он сказал: «Я пойду говорить». Еще Саша Любимов (тогда первый заместитель гендиректора ОРТ. — Прим. ред.) говорил: «Старик, надо тебя вернуть любыми силами, вот приезжай на остров (реалити-шоу ОРТ «Последний герой». — Прим. ред.), на этом острове ты должен есть тараканов, жить с девками с какими-то. Я говорю: «Сань, я до такой степени еще не дошел. Я гордый, я не хочу через тараканов въезжать на Первый канал».

— Вы же тогда на ОРТ не работали, программу канал у вас покупал?

— Да ОРТ ее делало, но поскольку у Кости (Эрнста. — Прим. ред.) были сложнодружественные отношения с московским правительством по поводу, кажется, ресторана «Пушкин», Костя предпочел писать в титрах, что программа делается по заказу канала. Но реально я был его замом. Костя мне сказал — напишу, что по заказу. Зачем? Чтобы не нервировать. А что нервировать, все ведь уже понятно — оторвут бошку, оторвут яйца, все оторвут. Приходил, по словам Бори, Музыкантский (тогда префект ЦАО. — Прим. ред.), за шесть моих программ до выборов, предлагал деньги, чтобы я уехал просто на 6 недель. Уже после того как я отпилил ногу Примакову. На самом деле мы просто показали операцию у женщины, все очень интеллигентно. Вы хотите чего? Старый гамадрил всем надоел? Да. Мне тоже, мне тоже. Давайте снимем старого гамадрила? Давайте. А кого вы предлагаете? Вы предлагаете нам такого же старого гамадрила. Этот старый гамадрил в июне в Швейцарии делает операцию. Какую? Вот такую! Мы просто показали: вы хотите снять больного и поставить здорового, но давайте разберемся, какой ваш здоровый. А если он нездоровый, тогда чего вы его нам ставите? Давайте поставим спортсмена, у нас же есть спортсмен. Роскошный спортсмен. Уже было дзюдо и все на свете.

«Кто-то говорит: «Надо сделать так, чтобы пидорасы были за Явлинского». И все так: «Костя, это тебе, у тебя более народный канал». И Костя встает и говорит: «Мой. Канал. Этого. Делать. Не. Будет»

— Примаков — это вопрос жизни и смерти для вас, как вы говорите. А «Геи за Явлинского»? Это ведь точно был не вопрос жизни и смерти.

— У меня этого не было, это было в программе «Время» у Кошкаревой (Татьяна Кошкарева — директор информационного вещания ОРТ. — Прим. ред.). Костя (Эрнст. — Прим. ред.) молодец, это очень важно не забыть любым историкам прессы, что Костя встал и вышел с гневом. Это абсолютно красит Костю. Он сделал в своей жизни много интересного в сфере шоу, но мало кто знает о том, что он сделал несколько очень ярких, мужественных поступков по совести. Выборы в 2000 году были 26 марта, это воскресенье, а 22-го, в среду, было заседание у Волошина в Кремле. По средам сидели всегда, еще с Чубайса, с 1996 года. И был Костя, и была приглашена Кошкарева. И кто-то говорит: «Надо сделать так, чтобы пидорасы были за Явлинского». И все так: «Ну как-то, наверное, Костя, это тебе, потому что у тебя более народный канал». И Костя встает — а это реально могло стоить ему карьеры! — и говорит: «Мой. Канал. Этого. Делать. Не. Будет». Разворачивается жопой к ним и хлопает дверью. Встает Кошкарева (или даже не встает): «Мои ребята это сделают». То есть программа «Время». Типа Костя пошел в жопу. Потом меня Путин спрашивал: «Вот Костя, как он, чей он?» И я ему сказал, помня об этом поступке: Костя охренительный, Костя правильный чувак. Я мог бы сказать: Костю в жопу, я сяду. И я б сел. Но я сказал: он охренительный. И когда Костя меня выгонял потом, он подошел к двери и шепотом сказал: «Nothing personal». То есть дал понять, что это не он и что у нас нормальные отношения. Костя в какие-то ключевые моменты взвивается от ощущения неправды и поступает совсем правильно, молодец. А какие-то отдает.

— А с Музыкантским чем закончилось?

— Так вот, приезжал Музыкантский и говорил Боре: «Вот 150 миллионов долларов, и Доренко на 6 недель уезжает». 150 миллионов долларов! Боря гордо ответил: «Россия стоит дороже». Боря мне это рассказывал уже после выборов, и я ему говорил: «Да даже за 75 я бы уехал в Парагвай, в жопу от вас, так вы мне надоели все ужасно. Пускай Музыкантский ко мне зайдет». А уже поздно было, дело было сделано. Сука, не надо мне 150, братцы, мне бы и 75 хватило.

— Кстати, какая у вас тогда была зарплата?

— Зарплата была большая, но зарплата была всегда сопоставима с топом по цеху. Я не хочу называть цифру, потому что есть люди, которые до сих пор получают меньше, для них это может быть огорчительно. Я о зарплате всегда говорил очень просто. Люди, которые зовут меня на работу, спрашивают: сколько ты хочешь получать? Я говорю: «Ребята, сколько у вас получает топ в этой сфере?» Вот в этой сфере топ получает Х долларов. Я говорю: о'кей, мне Х + 1 доллар. Почему? Потому что я лучше. Я точно лучше.

— И кто был топ в этой сфере? Киселев, но он же рейсовыми самолетами не летал — только джетами. Вы получали на один доллар больше Киселева?

— Ну почему только Киселев? Познер еще. Но я лучше, я не сомневаюсь. Дальше — ребята, мне деньги не нужны, я их не трачу. Эти джинсы, которые на мне, им уже лет двадцать, ну или, хорошо, десять. Мне негде тратить.


Фотография: Иван Пустовалов

1 июля Сергей Доренко вернулся на телевидение с программой «Русские сказки» на канале РЕН-ТВ

— Писали про ваш дом в Испании.

— У меня квартира в Минске есть одна. Дома в Испании никогда не было. Была яхта, тунцелов, я покупал его, потом продал и купил дом в Подмосковье. Вот и весь мой разговор. А вот слухи о том, что я очень дорого стою, я всегда распускал. Всегда. Это, я считаю, правильная маркетологическая тема. Захожу к Гусю, он мне говорит: я тебе буду платить 240 тысяч долларов в год. Мой ответ: «Володенька, а хочешь, я тебе буду платить 240 тысяч долларов в год? За то, чтобы ты просто прекратил меня смешить». И ухожу. Я сдаться за 240 тысяч могу в любую секунду. Но я думаю, что если я его пошлю, то он накинет, потому что я unique и здесь важно чуть-чуть поиграть — это же рынок, кобылу продаешь. Он говорит: 240. Почему? А потому что я плачу столько Киселеву. Я говорю: Киселеву ты до хера больше платишь. Ты оплачиваешь ему много-много-много всяких бонусов, много всяких самолетов, много всего всякого. Так что это уже не 240, а 360. Теперь смотри, старичок, сюда. Я тебе делаю час. Ты за каждый мой час получаешь 100 тысяч. Умножь на четыре недели. Умножаем на десять, пускай, месяцев. Получаем 4 миллиона. Из них ты мне платишь 240 тысяч. Ты серьезный мужчина? Что это? Я что, таджик? Не хочешь — не надо: я сам заплачу тебе 240, чтобы ты отстал. Телевидение такая сфера, на радио совершенно все на порядки ниже. Сейчас (на радио РСН. — Прим. ред.) меня слушают 300 тысяч мальчишек и девчонок за своими рулями. Я могу их сравнить с 50 миллионами зрителей, среди которых комбайнер Федя Жопкин какой-нибудь? Он меня сейчас не видит — ну и хорошо. 200 человек понимают, кто я. Остальные ничего не понимают. Меня слушают 300 тысяч человек. Вы говорите — надо больше? Никогда!

Сергей Доренко о катастрофе «Курска». Выпуск привел к закрытию передачи

— Вообще как это выглядит: вы несколько лет были буквально под запретом, потом вас стали пускать на «Эхо» иногда…

— Да, «Эхо» — это прорыв, и я считаю, что Венедиктов великий.

— ...И потом, спустя годы, вам позволяют прийти на «Русскую службу новостей», и это такое УДО, и вы теперь такой человек, который будет готов, скажем, мочить Навального.

— Навальный — интересный перец, но он царь горы. Я не сектант. Я не принадлежу к секте хороших. Мое дело — Навального трахнуть, а его дело — стать царем. А что, я должен ему поддакивать?

— Одно дело — вам его трахнуть, и другое — вам звонит Сурков и просит трахнуть. Такие вещи чувствуются очень.

— Я вижусь с Сурковым самое редкое раз в месяц. Он ни разу не сказал слово «Навальный». Вообще ни разу, клянусь. Обычно как: я рассказываю ему что-нибудь охренительное, он рассказывает мне что-нибудь охренительное, потом я говорю, слушай, вид у тебя уставший. Он говорит, да и у тебя уставший. Ну и в смысле аппаратных игр — я в приемной засветился, меня человек пять видели, до хрена сделано, расползаемся. Зайти к Славе… Фишка в том, чтобы в приемной посидеть, желательно дольше. Один зашел, второй зашел, поздоровались, потом группа людей вышла, группа зашла, а я сижу, пью минеральную воду. Потом я захожу к Славе, говорю: все, дело сделано, меня 50 пидорасов видели у тебя в приемной, достаточно, я пошел. Человек не может быть использован механически для всего. Есть какие-то вещи, которые я говорил на «Эхе» и сейчас продолжаю. Что Немцов — кудлатый пудель, я это и тогда говорил, и сейчас.

— Ради бога, но свой антипутинский роман «2008» вы бы вряд ли сейчас опубликовали.

— Нет. И объясню: в романе «2008» очень много личной обиды. Я его не отзываю, я не считаю, что я был неправ, я был абсолютно прав. Там очень много личной обиды. Боль прошла. Понимание есть, что Путина проинформировали обо мне и он кивнул, он не принимал обо мне решения. Волошин проинформировал. Волошин меня слил, Волошин.

— Очень удобно. Теперь Волошин — такой символ чего-то либерального и почти антипутинского, поэтому вы безбоязненно не любите Волошина.

— Не настолько он символ. Но разве я не делал такого на «Эхе»? Когда я был на «Эхе», я хоть слово по-другому сказал? Как я долбал либералов, так я их и долбаю.

— Я помню ваш текст про революцию после Майдана — его другой Доренко писал, не тот, с которым я сейчас говорю.

— Ой, я им и сейчас горжусь и повторю каждое слово.

— Так повторите же.

— Я и повторяю. Буржуазно-демократическая революция — то, в чем нуждается Россия. Но в России, к сожалению, не будет буржуазно-демократической революции. Потому что в России будет архаистическая революция, типа иранской. Поэтому Путин наш президент. Все.

Интервью: Олег Кашин

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page30/

История русских медиа 1989—2011

За два десятилетия отечественные медиа прошли удивительный путь: вчерашние культуртрегеры стали пропагандистами, информационный голод сменился тотальным безразличием. Ввиду скорой гибели традиционной прессы «Афиша» поговорила с 50 непосредственными участниками событий и составила краткий учебник истории российских СМИ.

Над материалом работали: Дарья Гаврилова, Михаил Калужский, Олег Кашин/«Коммерсант», Наталья Ростова/Slon.ru, Лола Тагаева, Александр Горбачев, Даниил Туровский, Елена Ванина, Илья Красильщик, Инна Герман, Наталья Кострова, Ольга Уткина, Роман Волобуев

6 июля

Страница 30 из 47 · В начало статьи

Первая полоса газеты «Ведомости» от 7 сентября 1999 года
«Ведомости». сентябрь 1999

Издательский дом Independent Media совместно с Financial Times и The Wall Street Journal запускает деловую газету «Ведомости»; главным редактором становится 27-летний Леонид Бершидский. У «Коммерсанта» появляется первый (и последний) реальный конкурент, а у читателей — еще одна (и последняя) газета, задающая стандарт журналистики факта.


Дерк Сауэр

владелец Independent Media

У меня были очень тяжелые переговоры с The Wall Street Journal и Financial Times — когда я пытался усадить их вместе, чтобы запустить «Ведомости». Сначала я пошел в FT — поговорить о совместном предприятии. Они сказали: «Да! Это очень интересно». И ничего не происходило. Потом я пошел в The Wall Street Journal. «Очень, очень интересно» — и опять ничего. Оба издания очень боялись выходить на русский рынок. Но, с другой стороны, они не хотели, чтобы пришли конкуренты. Поэтому обе компании говорили да, но ничего не делали. И процесс переговоров занял больше года. А потом мы предложили им создать совместное предприятие. Идея была абсолютно сумасшедшая — как просить Coca-Cola и Pepsi-Cola стать одной компанией. Но в итоге они счастливы.

Леонид Бершидский

главный редактор «Ведомостей» (1999–2002)

Мы начинали с редакцией в 33 человека. Сначала многие там же и спали. Или уходили часов на пять. В «Ведомостях» всегда было очень жестко. Первое время был драйв мощный, потом некоторые стали ныть, жаловаться на отсутствие личной жизни, но все равно привыкли.

Мы старались писать про всякий разный бизнес, любой. От торговли шмелями до Газпрома. Не было ни денег, ни времени на фактчекинг, у нас и зарплаты были одни из самых небольших на рынке. Просто была установка — добывать информацию как для себя. Это не страхует от лажи, понятно. И ее всегда было достаточно. Но все же не критично много. Хотя стыдно было за что-то все время. В каждом номере был или просос, или кусок лажи. Газету делать с нуля — это как город строить. Я кидался предметами, размахивал моржовым х…ем, который Леша Германович с Чукотки привез. «Коммерсанта» мы не боялись. Его тогда Раф Шакиров вывел из деловой ниши: они оставили три страницы про бизнес, поувольняли приличных людей. Потом вернулся Васильев и дал бой. Это было страшнее, но все равно они хотели делать газету про все, а мы — только про бизнес и для бизнес-людей. Наш читатель всегда был больше ботаник, вдумчивый такой, серьезный. «Коммерсант» коробит таких. Игривостью. Несистемностью. А мы не старались ничего объяснять профану. Писали на том языке, на котором разговаривали наши источники. Просто не хотели иметь дела с дураками. Умных много в России на самом деле. «Ведомостям» точно хватило.

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page29/



Фотография: Александр Решетилов

Сейчас Максим Соколов работает обозревателем журнала «Эксперт»
Максим Соколов. 1999

Выходит книга «Поэтические воззрения россиян на историю» — собрание сочинений публициста и филолога Максима Соколова, все девяностые описывавшего политические процессы в стране с не свойственной этому жанру академической и филологической изысканностью.


Максим Соколов

корреспондент еженедельника «Коммерсант» (1989–1993)

— Когда вы в 1989-м пришли в «Коммерсант», как получилось, что вы стали фельетонистом? Вы же начинали как парламентский корреспондент.

— Не могу сказать, чтоб я так уж тяготел к работе в поле: если что-то можно делать, лежа на боку, так оно же и лучше. Существовал невостребованный потенциал, накопленный в годы советской власти, когда люди имели возможность ничего не делать и…

— Предаваться раздумьям?

— Да. Если потребности человека были скромны, то возможности много думать, лежа на боку, у него были превосходные.

— Но яковлевский «Коммерсант» же изначально предполагался газетой западного типа, где унифицированные тексты, написанные одной рукой. И вдруг такая архаичная должность.

— Вы знаете, я думаю, жизнь берет свое, и национальные обычаи тоже берут свое. На тот момент существовали либо каноны советской партийной печати, либо освободительные: auf Barrikaden, auf Barrikaden, на бой, на бой, в борьбу со тьмой… То, что предложил Яковлев, — канон такой нарочитой отстраненности, при которой вполне возможна и какая-то живая солидарность внутренняя, просто она маскируется. Я сравнил бы это знаете с чем? Мы ж не можем отрицать, ну, вполне национальный характер, скажем, пушкинских сонетов или пушкинских трагедий, написанных пятистопным ямбом. Усвоение русской словесностью европейских жанровых форм, оно ничему не мешало, а только способствовало. Более того, если форма хорошо освоена, легче ее наполнять уже своим содержанием, а потуги к какой-то нарочитой посконности в духе «Ух ты гой еси, подавай такси!», они чаще наблюдаются при плохом владении ремеслом. А Яковлев, он, в общем-то, ну, ремесло поставил подножием искусства, в чем похвалить его должны.

— В 1990-е, когда вы приобрели известность, публицисты были абсолютно титаническими фигурами. Было с десяток талантливых авторов, за которыми все наблюдали вне зависимости от того, на каких позициях они стояли. Вот выходил Доренко со своим самурайским мечом и…

— Ну Доренко-то совершенно не утратил таланта и образования не утратил. Только несколько физически постарел… Так все мы не молодеем.

«Если в путинском окружении я вижу служак, которые способны хотя бы к организации какой-то бюрократической деятельности, то в противоположном стане я вижу то, что вызывает изумленный вопрос: «Что это?»

— Но потом титаны перестали быть нужны. Как реставрация Мэйдзи, когда у самураев вдруг взяли и забрали мечи.

— Тут вроде бы даже и не забрали, только мечи оказались картонные. Глупее всех тот выглядит, кто продолжает им размахивать. Странно, что крушение этого рынка для кого-то оказалось неожиданностью. Я помню начало 1998 года, когда авторы не самого первого ряда говорили, что меньше чем на $5000 работать не пойдут. Знаете, как-то то ли Дж.-П.Морган, то ли кто-то из подобных акул в начале 1929-го услышал, как чистильщики сапог обсуждают курс акций, и понял, что надо срочно уходить в кэш. Здесь что-то похожее было. У нас как-то очень сильно ждали, что включение в мировую цивилизацию — это будет что-то то ли в духе раннего Маркса — «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», то ли по Маяковскому — «землю попашет, попишет стихи». То есть, грубо говоря, будет преодолено отчуждение личности. Хотя и Маркс, и его последователи, они как-то отмечали, что с отчуждением при капитализме все обстоит замечательно. А получив это отчуждение, предсказанное классиками, все очень огорчились, возникло чувство, что нас грязно обманули — демократы, чекисты…

— Ну это еще и профессиональная скука. Мне кажется, сейчас от грядущих выборов многим хочется не столько каких-то светлых перемен, а как раз информационной движухи в духе 1990-х — чтоб были опять две твердыни, медведевская вертикаль против путинской, чтоб опять стало интересно.

— И животным после хлеба хочется зрелищ. Я вот собачек покормил в имении, они начинают играть. Почему ж тогда отказать людям в таких устремлениях? Было бы несправедливо. Но будет ли что-нибудь? Применительно к описанной вами коллизии — я как-то не очень вижу поединщиков. Если, скажем, в путинском окружении я вижу, ну, служак, которые способны хотя бы к ор*ганизации какой-то бюрократической деятельности, то в противоположном стане я не вижу даже этого. В противоположном стане я вижу то, что вызывает изумленный вопрос, который упоминавшийся нами Яковлев задавал, когда ему подавали совершенно неудобоваримый текст, — он накладывал резолюцию: «Что это?» Я уже, можно сказать, старый человек, что-то в жизни повидал, но у меня это не вызывает не то что сочувствия… У меня это не вызывает ни малейшего предположения, что из этого может выйти что-то даже не путное, а хотя бы громкое. Какая-то проблема с личностным масштабом. Причем проблема в достаточной мере общемировая. Что мы видим громкого в последнее время на мировой арене?

— Обама.

— Ну Обама, да. Еще вот Стросc-Кан. Вот это громко.

— Если вернуться к самурайскому периоду — ваши фельетоны вполне себе проходили тогда по ведомству тяжелой артиллерии. И довольно легко представить, например, разговор Березовского с Доренко или вашего телевизионного коллегу Леонтьева, которого условный сегун просит для общего блага отсечь пару голов. Но мне трудно представить вас в этой роли.

— Ну я в этой роли как бы и не был. Хотя было интересно читать отзывы, указующие на чубайсовский или чей-то еще заказ… Притом что я это дело писал сам по себе и отправлял в редакцию, сидя дома на печи. Я вообще думаю, что во всех этих сечах, стычках, войнах 1990-х — там было, конечно, не без мздоимства, но довольно многое рождалось просто от солидарности.

— Но что касается лично вас, ваша мотивация…

— Мотивация была такая, что — ну зачем же вы так оскорбляете мой разум?! Ну я все понимаю, но зачем же так?! Это же ни с чем не сообразно! Это довольно сильная мотивация.

— Наверно, интересно было обнаруживать себя в роли цепного пса властей. Показательный пример — вы написали про Политковскую, что людоедскому режиму не было смысла ее убивать, и сразу превратились в приспешника убийц.

— Ну да, есть вещи, которых вслух сказать ну совершенно не моги… Я помню, в начале первого десятилетия был освобожден из чеченского плена французский фоторепортер Брис Флетьо. Его выкупили, он приехал и отбарабанил что положено про то, как он понимает борьбу чеченского народа за свободу, а еще через десять месяцев наложил на себя руки. Про борьбу, я думаю, он говорил из очень простых соображений: скажи он, что это звери в человеческом облике, — не думаю, что это бы сильно способствовало продолжению профессиональной карьеры. У нас в этом плане гораздо больше развито желание не так сильно зависеть от народа — ну, прогрессивной его части. Народ, понятно, обижается. Власть себя даже либеральнее в таких вопросах ведет — вероятно, в связи с гораздо более развитым цинизмом.

«Если б мне кто-то сейчас показал человека, о котором я мог бы сказать: «Да, это мой президент» или «Да, наш царь, так выпьем за царя!» — ну я, может, тогда и выпил бы за царя. Но мне его как-то никто не показывает»

— Самый лично мной любимый участок вашей карьеры — ваше участие в «Однако» на первой кнопке. Говоря теми же словами Владимира Яковлева: что это было?

— Было то, что, с одной стороны, Михаил Владимирович Леонтьев утомился вещать ежедневно. Он желал какой-то подмены и вот предложил меня. Его «Однако» строилось на каких-то определенных аллюзиях, цитатах, а поскольку он, очевидно, считал меня тоже изрядным цитатчиком и начетчиком, он решил, ну вот чего далеко искать. И это дело пошло и продолжалось до тех пор, пока не началась жизнь иная, более нервная и телевизионному начальству расхотелось to take unnecessary risks, или, как переводится в каком-то словаре русских просторечий, «искать на свою задницу неприятностей». Ну мне Михаил Владимирович еще в начале 2004 года говорил, что после президентских выборов настанет заря свободы.

— А он же это искренне говорил, да?

— А Михаил Владимирович вообще необычайно искренний человек.

— Какую бы чудовищную фигню он ни нес.

— Ну, как говорил итальянец в «Египетских ночах», perche la grande regina n’aveva molto («потому что у великой царицы их было много». — Прим. ред.). Очень точно было замечено, но он всегда искренен.

— Я про то и говорю — Леонтьев мог искренне поверить в зарю свободы. Но вы-то — нет.

— А я и не рассказывал, что наступит заря свободы. Я рассказывал в основном о том, что вот какие большие огурцы подают у нас в кооперативах. Может быть, это не самый возвышенный жанр… Но, видите ли, если б мне кто-то сейчас показал человека, о котором я мог бы сказать: «Да, это мой президент» или «Да, наш царь, так выпьем за царя!» — ну я, может, тогда и выпил бы за царя. Но мне его как-то никто не показывает, причем, повторюсь, не только в пределах Российской Федерации. Может быть, конечно, это уж такая порожденная возрастом чрезмерная…

— Разборчивость?

— Ну смотришь на кандидата и… понимаешь: я все это видел. Вот нынешний кумир публики, народный борец Навальный. Меня от него отталкивает даже не то, что он демагог, — это пусть бы. Меня отталкивает, что он образцово-показательный демагог, которого можно показывать студентам. Студенты усаживаются амфитеатром, входит профессор, выводит Навального и показывает. Особенность великого мужа — в том, что им не проиллюстрируешь строчку в словаре, он уникален. Ельцин, де Голль — их бессмысленно показывать студентам.

— А Путина можно?

Фотография: Александр Решетилов

Книга Максима Соколова «Поэтические воззрения россиян на историю»

— Ну, в общем-то, фифти-фифти. Он не совсем тривиален. Он, по-моему, не очень способен вызывать живейшую симпатию. Он слишком охлажденный для этого. Притом что политик от бога, как выяснилось. Он может своим поли*тическим направлением не нравиться, но этого у него не отберешь.

— Но Навальный — в нем много того, что люди как-то отвыкли видеть в политиках.

— А чего вы давно не видели, что в нем есть?

— Хотя бы то, что он слова грамматически правильно складывает — это такая редкость у нас, особенно у людей, претендующих на роль в государственной жизни.

— Ну, в этом разрезе я никогда не думал. Кстати, интересно, а сколь хорошо изъяснялся по-латыни Катилина? По-моему, его обвиняли во всех смертных грехах, но в том, что у него было как-то хреново с грамматикой, его даже Цицерон не обвинял.

— Та публицистика, которую вы, скажем так, ввели здесь в обиход, при всей архаичности формы была очень постмодернистская. В конце 1980-х — начале 1990-х журналисту полагалось быть борцом за идею, у вас же была нонпартизанская позиция, позиция человека, который сидит на пеньке и фиксирует вокруг не столько борьбу света и тьмы, сколько разные оттенки глупости. Вам никогда не было жаль, что у вас нет какой-то магистральной линии, какого-то боя, в котором вы участвуете?

— Лучшие и прочнейшие изменения — те, которые происходят от постепенного улучшения нравов. А те, кто хочет все*возможных переворотов, либо молоды и не знают нашего народа, либо люди уж совсем бессердечные, которым «чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка». А если мы говорим, что лучшие изменения — от постепенного улучшения нравов, получается, что это и есть магистральная линия. Другое дело, что, говоря о магистралях истории, мы неизбежно ассоциируем по Марксу: «Революции — локомотивы истории» и так далее… А тут совершенно не локомотив, тут слепорожденный крот. Так что немного обидно, конечно. Да. Но главное… Все-таки за эти двадцать лет на нас свалилось такое чудовищное, раздавливающее количество информации. Ведь начало преобразований, горбачевская перестройка — все это было вскормлено информационным голодом, подобным тому, который, как говорят, люди испытывают в одиночке. Когда видишь не просто зрительные галлюцинации, а какие-то именно такие вот, в химических цветах: мужик в красной рубахе там или лягушка огромная ядовито-зеленого цвета. Голод по ярким образам — зрительным, звуковым и так далее. А сейчас чего нет — так нет этого голода. Все доступно, на все насмотрелись. Кроме того, такое изобретение, как электрический интернет, оно, вообще говоря, убийственно для политики. Представьте себе блогера Робеспьера или блогера Дантона. Фуй, да и только. Или вот блогер Мирабо…

«Те, кто хочет все*возможных переворотов, либо молоды и не знают нашего народа, либо люди уж совсем бессердечные, которым «чужая головушка — полушка, да и своя шейка — копейка»

— Так это и неплохо, нет? Весь напалм, который в них был, уходил бы на ругань с комментаторами.

— Ну да. Интернет-газета «Друг народа». Собственно, у нас примерно таких интернет-газет и авторов как говна за баней. И головы целы. С одной стороны, неплохо. А с другой — есть чувство, что все это приводит к общему растворению в теплохладности. Если покопаться, многое в современном протестантстве — то, что для многих олицетворяется в ужасной фигуре Путина, — вызвано именно теплохладностью бытия, от которой сердце кипит, чего-то хочется, ну и, стало быть, Путин виноват. Вывод вызывает некоторые сомнения, но ощущение, что такое бытие не имеет каких-то внятных перспектив, оно небеспочвенно. Иногда людям приходит в голову то, что у них какое-то более обширное предназначение. В современных протестных настроениях очень много протеста не против конкретного тирана, а, скажем так, против современной буржуазной или постбуржуазной цивилизации как таковой. Люди бесятся совершенно не оттого, что Путин такой кровавый жидочекист, а от*того, что представление о смысле бытия — оно какое-то… вот такое. С другой стороны, за это и боролись. Все же в какой-то момент очень хотели буржуазной нормы и скуки.

Интервью: Роман Волобуев

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page28/

Михаил Козырев с группой «Би-2» в студии «Нашего радио»

На частоте 101,7 в эфир выходит станция «Наше радио», запущенная Михаилом Козыревым и принадлежащая совместной медиакорпорации Руперта Мердока и Бориса Березовского. Начинается глобальный ребрендинг русской рок-музыки — и последняя романтическая эпоха в истории отечественного радио.


Михаил Козырев

генеральный директор «Нашего радио», 1998–2005

Когда мы открыли «Наше», все сказали: «Ага! Ну ясно. А играть-то ты что будешь?» Это был первый индикатор, что главная проблема станции на первое время — материал. Мое внутренне определение было таким: играем качественную отечественную музыку, которая не попадает ни в один эфир. Мы категорически избегали слова «рок». На первом сборнике «Нашествие» были «Иван Купала» и «Гости из будущего». Другое дело, что время показало: избегай не избегай, этот рок тебя все равно настигнет. Если бы мне, выпускнику хорошей свердловской школы, сыну режиссера и концертмейстера симфонического оркестра, кто-нибудь в юности сказал, что я поставлю в эфир тексты группы «Король и Шут» или «Агата Кристи», я бы вскрыл вены. Но в какой-то момент ты понимаешь, что не в грамматических падежах здесь дело. Какая-то магия вдруг начинает работать.

Когда ты программируешь в дикой стране необузданную энергию вот этого гитарного рок-н-ролла, на тебя обрушивается по 150 дисков каждую неделю — причем не синглов и не от лейблов, как на Западе. Пришлось придумать целую технологию: мы раскладывали эту стопку на 10 человек, которым я более-менее доверял, они выставляли песням оценки, дальше собирался худсовет, на котором мы отслушивали порядка 50 песен, которые набирали больше 7 баллов, и потом каждый должен был поставить свой балл каждой. Было много лажи. Я в какой-то момент отсутствовал, приехал, включаю «Максимум» и слышу песни группы «Полюса» «Поэзия»: «Такая тема — врубайся, страна!» Абсолютно наша песня! Прибегаю к Филиппу Галкину, суперпрофессиональному человеку, и говорю — как так, нам же присылали диск. А он отвечает: «Ну это ж лажа, Миша, ну ты чего?» И я такой: «Б…дь!!! Ну как можно в этой песне не заподозрить хитяру абсолютную?»

Понятно, что радио не было бюджето*образующим фактором для Бориса Абрамовича — хотя, разумеется, он бы не позволил делать его без четкого бизнес-плана. Но он был абсолютно влюблен в эту игрушку — так же, как Абрамович влюблен в свой футбольный клуб. Ни одного фундаментального проекта я не осуществил без личного разговора с ним. Причем он постепенно начал неплохо разбираться в музыке. Когда Земфира появилась — у него вообще появился любимый артист (как и у многих, впрочем). Никогда не было такого, чтоб он мне звонил и говорил: «Что за х…ню я слышал только что в эфире?» Но каждый раз, когда мне приходила в голову идея что-то сделать — фестиваль, допустим, — он говорил: «Да, делаем». Но он честно следовал тем договоренностям, которые были изначально. Я ему сразу сказал: я не про политику. На что он мне ответил: «Мишенька, не*ужели вы думаете, что хоть одно средство массовой информации может быть неполитическим?» И был прав. Конечно, «Наше радио» было в определенной степени политическим заявлением. Социально-культурным, во всяком случае.

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page26/

Первая версия сайта Polit.ru
Polit.ru и Gazeta.ru. 1998

За год в русском интернете, доступном только избранным, появляются Polit.ru, Lenta.ru и Gazeta.ru — первые профессиональные общественно-политические сетевые СМИ, которые сообщают новости не на следующий день, а незамедлительно.

Дмитрий Ицкович

издатель Polit.ru

Все началось с тусовки в моей семикомнатной квартире в Калашном переулке, где мы делали проект Zhurnal.ru. Участвовали несколько человек из Тарту, в том числе Рома Лейбов, потом туда же прописались Антон Носик, Линор Горалик и так далее. У Кирилла Рогова появилась мысль про политику, потому что это такой интеллектуальный фронтир, про это интересно думать. Я согласился. Так и появился Polit.ru. Когда мы планировали приступить к работе, я беседовал с Роговым по телефону, и он говорил, что все время работать не будет, будет иногда пропадать. Мы жестко спорили, пока я не вспомнил, что на улице минус 30, а у меня под дверью стоит человек, который приехал из Риги. Человека звали Андрей Левкин. Я ему сказал: будешь главным редактором такого проекта. Он обалдел, но согласился — видать, крепко подмерз.

Антон Носик

главный редактор Gazeta.ru (1998–1999), создатель Lenta.ru

К выборам в Думу в 1999-м и президентским в 2000-м олигархи задумались о том, чтобы создать федеральный сетевой политический проект и предоставлять его дружественным политикам, вместо того чтобы давать им деньги, которыми те умеют распорядиться только коррупционным способом. Фраза «создание русскоязычной ежедневной газеты в интернете» была в этом проекте последней. Доля денег, заложенных на создание этой самой газеты, составляла от общей суммы контракта один процент. Фонд эффективной политики обслуживал команду Ельцина. Тогда это была команда Ельцина, а не команда Путина, Путина в нее назначили практически под занавес. По состоянию на осень 1999 года победа Ельцина и его преемника вызывала сильные сомнения. Блок Лужкова и Примакова выглядел очень уверенно. Поэтому люди в ЮКОСе подумали, что крупный совместный проект с Фондом эффективной политики может им навредить. ЮКОС быстро, буквально через пару месяцев после запуска проекта, всего большого политического проекта, к которому я отношения не имел, уведомил ФЭП о том, что «спасибо, не надо».

И проект исчез, не успев возникнуть. Но та его часть, которая была прописана одной строчкой «русская интернет-газета», Gazeta.ru, этого даже не заметила, потому что она-то свой бюджет получила и продолжала действовать по своему плану. Он был вполне намечен, мы запустились в сроки, а финансирования было на два месяца. Они прошли, и деньги кончились. Мы обратились к ЮКОСу и сказали: «Ребята, есть такая газета». Они говорят: «Да-да, есть такая газета, мы знаем». Мы говорим: «Ну, ребята, а деньги?» А они говорят: «А какое мы имеем отношение к этой газете?» Мы им напомнили, что эта газета создана на их деньги. Они были потрясены открытием. Они эту газету читали, но не знали, что она — их. Думали примерно полдня и ска*зали: «Присылайте смету». Мы прислали, они из нее вычеркнули ровно одну строчку — тысячу долларов рекламных расходов со словами «этой газете реклама не нужна».

С того момента, как они поняли, что газета их, — они захотели ее контролировать. Поэтому они предложили моей команде перейти в нефтяную компанию ЮКОС, в ее интернет-подразделение, и продолжать заниматься изданием этой газеты. Я с интересом выслушал предложение, съездил в Нефтеюганск, посмотрел на то, как устроены изнутри отношения нефтяной компании и интернет-подразделения, и мне показалось, что я там работать не хочу.

[Afisha.ru]

http://www.afisha.ru/article/mediahistory/page27/

Выходит в эфир отечественная версия мирового музыкального канала MTV. У новой российской молодежи, которая читает «ОМ» и «Птюч» и слушает «Мумий Тролля» и The Prodigy, появляется свое телевидение.


Тутта Ларсен

виджей MTV (1998–2008)

До MTV было Biz-TV, которое делал тот же Борис Зосимов, — и мы с Александром Анатольевичем плавно перетекли с одного на другой. Зосимов-то нас и выбрал — у него было удивительное чутье на правильных людей.

Тoгда, в 1998-м, это вoспринималoсь как oткрoвение. Пoявление MTV в Рoссии явилось знаком тoгo, что все границы теперь oткрыты. Мне казалось тогда, что мы стали ближе к цивилизованному миру, мы перестали быть не такими, как все, для нас это стало прозрением с тoчки зрения сoвременнoй мoлoдежнoй культуры. Мы вели на MTV не просто программы — мы вели миссионерскую деятельность, были чем-то вроде oкна в Европу. Работа на MTV была для нас всех диким праздником, нo мы все вoспринимали это не как некий карьерный рост, а как обретение нoвoгo oбраза жизни, нoвoй идеологии. Мы делали мoду в тo время. MTV было не просто работой или телеканалом, MTV было стилем — стилем в oдежде, в музыке, кoтoрую мы слушали, в независимости oт штампов и гoтoвнoсти самoвыражаться. Оно выполняло функцию тех самых нескольких рукопожатий, через кoтoрые взаимосвязаны все люди на Земле.


Василий Стрельников в эфире шоу «Тихий час»

У всех были свои вкусы: мы с Oлей Шелест слушали тяжелую музыку — Rage Against the Machine, Korn. Я еще всякую электрoнщину любила типа The Chemical Brothers. Анатольевич был бoлее изысканным — слушая всяких старичков, Пoла Маккартни. Нo делo былo не в том, что ты слушаешь, а в том, как ты живешь. Тo, как мы выглядели на экране, не былo рабoтoй стилистов или маркетoлoгoв, нет! Мы и в реальнoй жизни именнo так oдевались, oбщались и именнo так себя вели, этo были живые мы. Для зрителя этo был телеканал, кoтoрый делали егo друзья. Мы не были глянцевыми гoлoвами или небoжителями, мы были своими, гoвoрили прoстo и дoступнo, на oбщем сo зрителем языке. Через MTV у зрителей сoздавалoсь oщущение, чтo oни часть бoльшoгo кoмьюнити интересных людей, таких же, как oни.

А пoтoм появился интернет — и все. Пoсредствoм MTV люди научились независимо мыслить и просто стали это делать сами — через сеть. Кoнечнo, проще тусoвать в интернете, чем сидеть перед телевизором. Да и система музыкального бизнеса изменилась. Раньше, если ты хотел, чтоб про тебя узнали, тебе нужно было победить в гoлoсoвании, и тогда ты попадал на канал — и это было невероятно трудно, нo круто. Сейчас ты выкладываешь ролик в сеть — и все, тысячи просмотров.

Константин Кинчев в передаче «Дневной каприз» с Туттой Ларсен