http://dubikvit.livejournal.com/197389.html
15th-Apr-2015 01:04 pm
Зиновия Ефимовича Гердта называли «гением эпизода» — среди десятков ролей, сыгранных им в театре и кино, почти не было главных. Но даже самая маленькая роль этого актера запоминалась зрителям: ведь в нее были вложены весь его талант, вся бескомпромиссность, все чувство собственного достоинства.
К сожалению, сам Гердт не написал мемуаров, не вел дневник, не собирал скрупулезно свидетельства о своей жизни. Самое раннее из таких свидетельств — пожелтевший от времени листок автобиографии, написанной им 21 июня 1945 года, при поступлении в театр кукол Сергея Образцова:
«Я, Гердт З. А., родился в 1916 году в гор. Себеж, в семье служащего. Окончив в 1932 году среднюю школу, переехал в Москву, где поступил в школу Ф.З.У. Электрозавода. Окончив в 1934 году Ф.З.У., работал 1 год на строительстве Московского Метрополитена — электромонтажником. В 1932 году без отрыва от производства поступил в Театр рабочей молодежи (ТРАМ) ЦК Союза Электростанций, где, проработав три года, был переведен в профессиональный состав театра в качестве актера. В 1936 году поступил в состав труппы Кукольного Театра при московском Доме Пионеров, где работал актером до 1937 года. В 1938 году был вовлечен в организацию Московской Государственной Театральной Студии под руководством А. Арбузова и В. Плучека, где проработал до июня 1941 года, то есть до вступления в ряды РККА. В декабре 1941 года окончил Московское Военно-Инженерное Училище и был направлен на Калининский, а затем на Воронежский фронт. В феврале 1943 года в боях за город Харьков был тяжело ранен и в сентябре 1943 года был уволен из Армии со снятием с учета по ст. 49 гр. II–III. Вернувшись в Москву, поступил в Московский Театр Молодежи при Дирекции Фронтовых Театров, где работал до 25 июня 1945 года, то есть до дня ликвидации последнего. Инвалид Отечественной войны III группы».
Зиновий Гердт в период работы в ТРАМе (конец 30-х - начало 40-х)
7 июля 1941 года Зиновий Гердт добровольцем отправился на фронт.
После прибытия на фронт в звании лейтенанта, командира саперной роты, Гердт воевал на Дону, под Воронежем, а в конце года, после провала немецкого наступления под Сталинградом, был вместе с частями Воронежского фронта переброшен под Белгород.
О «своей» войне Гердт вспоминал в беседе с Эльдаром Рязановым: «Меня определили в саперы, поскольку у меня как бы техническое образование. Сначала в Болшево, в военно-инженерное училище. Через несколько месяцев я был выпущен младшим лейтенантом, и направили меня под Воронеж. На Дон, между Старым и Новым Осколом. И я приехал и увидел первых убитых. Это было так страшно, Эльдар! Нельзя рассказать! Лежит мальчик, у него черное лицо, и по этому лицу ползут мухи, и ему не доставляет это никакого неудобства. Ты представляешь себе? Притом что лето и жутко пахнет. Человеческое тело разложилось. Нестерпимо отвратительно пахнет, понимаешь? Я очень перепугался!»
Вот одно из первых писем Гердта жене (январь 1942 года, Мензелинск):
«Девочка моя, дорогая! Я здесь пробуду еще с месяц, затем туда… <…> Я здесь во всю мощь развернул актерскую деятельность. Очень часто выступаю в концертах с куклами и гитарой. Теперь, когда я знаю, что ты в Москве, я буду писать тебе письмо за письмом. И в каждом буду вставлять стихи, хорошие они или плохие — но искренние. И написаны только для тебя. Жду писем. Наикрепчайше целую тебя в мизинец! Твой старик Зямка».
Письмо от 12 июня 1942 года:
«Я хочу тебе рассказать, девочка, как умер Василий Борзых. Он всегда был моряком, а война приказала ему надеть пехотную гимнастерку, сапоги и пилотку. И Василий пошел в пехоту. Был он шумный веселый парень с трудно разборчивым голосом. Храпел он, как Женька Долгополов, даже еще сильнее. Звание у него было старшины второй статьи, морское. Однажды вечером он мне рассказал про Марсель, он там бывал в 1934 году.
Мы бежали вверх по невспаханному лугу, мокрые от пота, и вот Василий упал! А когда через полчаса его принесли в деревню, он не хотел, чтобы его вносили в сарай, он хотел смотреть в небо. Синее небо… Я смотрел на него и не понимал, что Василия Борзых больше нет… Он сказал мне: “Дайте, пожалуйста, мой вещевой мешок”. Удивительно чистым голосом, как у Севки Багрицкого. Мешок был под ним, на спине. Я обрезал лямки и осторожно вытащил мешок. Он серьезно смотрел вверх. Почему, думаю, голос стал чистым? Он попробовал развязать мешок, но мы помогли ему. Покопавшись в нем, он достал тельник, бескозырку и воротник морской. Поднес к глазам и широко развел руки. Чистым, свежим голосом он запел: “Раскинулось море широко”. Он смотрел все в небо, и глаза его заблестели водичкой, и у меня тоже, и у всех. Тут же он умер.
Я плакал, мурашки прыгали по спине, потому что он не придумывал себе никогда эту красивую смерть. Он не вычитал ее ни в какой книге. По-моему, он ничего не читал. Это не из пьесы, а театрально… Может быть, я буду еще делать роли, но умирать на сцене — вряд ли. Потому что это назовут театральщиной… Расскажи это Арбузову… За мной пришли…»
Из письма жене 16 июня 1942 года:
«Э-ге-ге-гей! Милая, ты услышь меня, в блиндаже сижу и заряд вяжу».
Дальше шли стихи:
Это просто невозможно.
Сколько можно, разве можно
Ждать и ждать, ждать и ждать,
Волноваться и гадать.
Я приказываю гневно,
Чтоб писала ежедневно,
Ежедневно, ежечасно.
Ведь неведенье ужасно.
Если ты замедлишь вестью —
Я убью тебя на месте.
Если ты мне не напишешь,
Я тебя повешу, слышишь?
Заруби мои вопросы
На своем носу курносом.
В остальном же все в порядке.
Время мчится без оглядки,
Молоко подешевело, это дело.
Сквозь пургу, ветер, туман
Доползет к тебе Залман.
Вот его письмо жене от 18 августа 1942 года:
«…Урвал, наконец, минутку, чтобы сообщить тебе, что муж твой жив, здоров и успешно воюет с мадьярами, венграми, немцами и прочей сволочью. О том, что моя работа полезна, подробней узнаешь из последующих писем, которые будут обстоятельнее.
У нас идут ожесточенные бои. Сейчас я только понял эту обыденную фразу из Совинформбюро. Целую, Зямка».
А это написано 27 сентября:
«Если бы ты знала сержанта Самодюка, видела бы его богатырский стан и есенинскую шевелюру. Если бы ты знала, что это за парень, как часто он вынимал из записной книжки маленькую карточку с курносой девушкой. Если бы ты слышала, как он пел: “Ой, ты, Галя, Галя молодая”. Ах, маленькая, слишком мало настоящих простых и крупных людей мы видели. Смерть в такую ночь!
Я очень хочу жить. Для того, чтобы видеть тебя моей, жить для того, чтобы понять, что я пережил это время войны, понять, что я видел. Ведь для того, чтобы увидеть картину художника, нужно отойти от нее на некоторое расстояние, иначе мешают мелочи, мазки, отвлекающие от общего впечатления. Так и на войне. Только тогда я увижу всю эту грандиозность, когда буду иметь возможность вспомнить о ней в мирных условиях. А сейчас видны лишь эпизоды, детали, закрывающие общую картину. Слишком близко я наблюдаю, изнутри. Жить я хочу, наконец, потому что только теперь я познал цену жизни, познал цену мирной жизни. Но если не судьба, это только в такую ночь смотришь в далекое небо.
Очень тихо было, когда не стало Самодюка. Еще тишины такой я хочу — если не судьба. Ты скажешь — глупец. И противная мечта, верно, жить и жить. Но судьба, каналья, правит этими делами. Покамест мы с ней в ладах, надеюсь не испортить взаимоотношения. Я не снимаю своей обширной шинели (пятый рост), потный, в грязных сапогах, в общем, как есть, не умывшись, посмотрю в ту сторону, где ты. И так, не отрывая глаз, пойду тяжелыми шагами по прямой, чтобы короче путь, чтобы скорее ты!.. Вот о чем мечтаю я в эту тихую, лунную ночь на крутом донском берегу в блиндажике, без гимнастерки, до того теплая ночь. Эх, Самодюк!
Твой Зямка».
В письме от 7 октября отчетливо слышится тоска по мирной жизни: «Родная, любимая, никак неповторимая! Представь себе такую картину. Я сижу в доме (!). На столе стоит лампа (!!). У меня чистые руки (?!?!). Не хватает самовара, того, другого… много чего не хватает… Сейчас полночь, тишина. Ну, прямо будто и войны никакой нет. А зашел я к пекарям в деревню, всего каких-нибудь 2 километра от фронта. Накипятили мне чугун воды, вышел я во двор и… чувствовал себя гораздо блаженнее, чем в Сандуновских банях. Только очень холодно одеваться».
А вот не письмо, а чудом сохранившаяся телеграмма Гердта домой:
«Здоров как быть войне привык
Дерусь упрямо целую Зяма».
Те, кто печатал телеграмму, сделали очень «существенную» ошибочку: вместо «как бык» написали «как быть», что сильно взволновало маму Зиновия Ефимовича.
Настроение бойца Гердта становилось все более бодрым. Сказывались и успехи Красной армии, и переписка с родными. Свидетельством тому письмо от 18 января 1943 года:
«Э-гей, дорогая! Ну-с, вот и минута. Веришь ли, вот уже около 10 дней, как буквально ее, этой минуты, не было. Началась изящная жизнь. Мы за несколько дней продвинулись на Запад на 40 километров. Мадьяр бежит некрасиво. Бог ты мой, до чего ж сопливые!!! Но должен сообщить: 1) вступил в кандидаты в члены ВКПб, 2) на левой стороне груди красиво покоится медаль за отвагу. Во какие дела, 3) погоди, повоюю еще, и орден будет, 4) жив-здоров.
Бумага и конверт мадьярские. Чуешь? Даем им прикурить, дышим им в пузо! 5), 6), 7), 8), 9) и т. д. Целую, твой Зямка».
В ту пору Зиновий Ефимович еще не знал о том, что многих его друзей уже нет в живых: Самого Гердта смерть едва миновала. Его племянник Владимир Скворцов писал: «Во второй половине 1942 года, уже на фронте, Зяма обезвреживал мину, и она не взорвалась в его руках только потому, что он отращивал пижонские артистические ногти. Как Саша Пушкин. Ими-то он и отвинтил в мине нужные винтики. Но вскоре другим снарядом его сильно контузило. Моя бабушка, Зямина мама, всех кругом расспрашивала, а что такое контузия, какие бывают последствия. И только третий снаряд, уже в феврале 1943 года, сделал одно колено Зямы навсегда непреклоненным».
81-й полк 25-й гвардейской стрелковой дивизии стоял на берегу Дона. Рядом горка, там грохот и раненые. Хрупкая 19-летняя Вера Веденина сновала вверх и вниз, все время с грузом. Вверх — с боеприпасами, вниз — с истекающими кровью бойцами. Неизвестно, какой уже по счету раненый парень вопил так страшно, так пронзительно, что ей казалось — умирает человек. А он был ранен в мякоть ноги, кость даже не задета…
Шли уже вторые сутки танковых атак противника. Без передышки, едва держась на ногах, она схватила новую порцию патронов и гранат — и наверх. Огляделась и не услышала, как всегда это было прежде, а увидела раненого. Он не звал на помощь, молча корчился от боли. Подползла под огнем, дождалась минутного затишья, сказала: «Обопритесь на меня». Он старался опираться как можно меньше, чтоб не было так тяжело измученной девушке. Уже внизу, на безопасном участке, оказывая первую помощь, она вгляделась и узнала его — командир саперной роты Зиновий Гердт, тот самый, который так здорово выступал недавно на концерте художественной самодеятельности. Чай еще потом все вместе пили в землянке. Однажды Зиновий Ефимович пошутил: «Я был лучшим Гитлером Второго Белорусского фронта».
Позже Вера Веденина вспоминала: «Первую помощь я оказывала Зиновию Ефимовичу, я ему накладывала шину, перевязывала и тащила его до повозки, у него был перелом». А вот что об этом вспоминает Гердт: «В шикарное февральское утро сорок третьего года под Белгородом, когда наша рота отражала очередную танковую атаку, меня ударило осколками снаряда в ногу. Здесь, быть может, мне и лежать бы вечно — и день был несчастливый, 13-е, — если б не молоденький санинструктор Верочка Веденина. Эта божественная женщина, не задумываясь о своей жизни, 13 февраля 1943 года спасла мою жизнь, пронеся меня, раненого, с километр на своих руках».
Медсестра Вера Веденина, спасшая Гердту жизнь на фронте
Вот письмо Гердта, написанное в марте 1943 года:
«Деточка, сколько ни таи, а сказать надо. Уверенность, что со мной ничего не может случиться, ан случилось. Случилось это 12 февраля под Харьковом. Саданул на меня ворог из танка снарядом. Осколок врезался в кость левее бедра, повыше колена. И натворил там скверных дел».
Рана была тяжелой, сначала врачи хотели ампутировать ногу. На счастье артиста, хирург полевого госпиталя Ксения Винцентини твердо решила вылечить его. После 11 сложнейших операций нога Гердта была спасена, хоть он и остался хромым до конца жизни. Как-то, разговорившись с пациентом, Ксения Максимилиановна призналась, что ее муж сидит в лагере как «враг народа». Она была женой выдающегося конструктора, будущего создателя первых космических кораблей Сергея Королева, но, конечно, Гердт не подозревал об этом.
А 3 апреля 1943 года он написал жене из госпиталя в Белгороде:
«Жена моя, радость! Очень хочу видеть тебя и очень боюсь показываться на глаза. О! Ничего похожего на того толстого, румяного, благодушного декабрьского гвардии лейтенанта в красивой кожаной куртке нет. Теперь я закован в гипс. Гипс — суровая вещь. Никаких движений, ни ногой, ни туловищем, только голова и рука на свободе. Но как ни мучительна эта новая неволя, как ни странно, я оказался терпеливым и даже выдержанней многих моих друзей по несчастью. Знаешь, я не умею стонать, а все кругом стонут, и им от этого вроде легче.
Не знаю, во всяком случае, слушать “охи” и “ахи” довольно противно… Впрочем, что это я разговорился о своих хворобах? У Чехова есть такая запись: человек любит говорить о своих болезнях, а это самое неинтересное в его жизни. Прав товарищ. Ну, больше не буду. Март прошел довольно тепло и вместе с тем довольно тоскливо…»
Гердт (вверху справа) в госпитале после ранения
Позже Гердт рассказывал Эльдару Рязанову: «Лежал я в Белгороде в госпитале, была крошечная комнатка, метра два с половиной. Помещались только моя кровать и табуретка. Я должен был бы лежать в гипсе, но в Белгороде не было гипса. Никаких лекарств, кроме красного стрептоцида. И никаких перевязочных средств. Была шина. Шина металлическая, проволочная, и она выгибалась по форме сломанной ноги. А там выбито восемь сантиметров живой кости, над коленом. Вздохнуть или там чихнуть — не дай бог, я терял сознание от боли. Я не спал, потому что знал, что умру, если усну. Днем я иногда засыпал. Затем меня перевезли в Курск, там сделали первую операцию. И я был счастлив: ничего не болит, лежу весь в гипсе почти до шеи, кроме пальцев левой ноги. И жуткий голод. Меняю сахар на хлеб, чтобы как-то насытиться. Потом меня привезли в Новосибирск. Там я перенес три операции. В Новосибирске был такой жестокий военный хирург, который говорил, что чем больше раненый кричит на столе, тем меньше он страдает в койке. Мне без наркоза, под местной анестезией он долбил эту кость. Три раза! Негодяй, жуткий негодяй! Я боялся этого! Боль жуткая. Но, действительно, через час уже не так больно, чем когда после наркоза. Потом меня привезли в Москву. И вот здесь были главные операции. Шесть штук. Всего было одиннадцать операций. В общей сложности я пролежал в госпитале четыре года. Выпускали несколько раз, на костылях, а потом я возвращался, потому что только-только начинающее срастаться опять обламывалось. Окончательно я вышел в 47-м».
Война сохранилась в памяти Гердта на всю оставшуюся жизнь, и не только потому, что он стал инвалидом. Быть может, об этом короче и точнее всех написал Виктор Некрасов: «Потом ушел на фронт. Добровольцем. Лейтенант саперной роты, он был тяжело ранен в 1943-м. И стал хромать. Долгое время считал, что это закрыло ему навсегда дорогу на сцену».
И еще одно письмо Гердта жене от 1 декабря 1942 года:
«Бить фашистов это уже не такая веселая работа, и остроумия набраться в ней сложно. Я говорил, что, может быть, это очень хорошо, что ты не представляешь мои дни и ночи. Тебе их сейчас не надо знать. Потом, когда все это кончится, если я увижу это “кончится”, тогда я тебе расскажу всю свою войну. День за днем. И тогда это будут увлекательные рассказы из прожитого. А сегодня… Сегодня война! Жестокая, трудная, беспощадная. Понимаешь, жена? Кроме тебя у меня никого и ничего нет. С тобой хожу по ночам на минные поля немцев. С тобой сижу короткие часы у железной печурки своего блиндажика. Все везде, все всегда, куда угодно — с тобой. А ты совсем еще маленькая и не можешь еще понять, как дорога, нужна, невыносимо нужна ты…»
Для Гердта бой тогда еще не закончился. Еще раз вернемся к его письму от 18 марта 1943 года:
«…Сейчас собираюсь в тыл. Мучаюсь нечеловечески, что будет с ногой сейчас сказать трудно… Но это пустяки. Попасть бы скорей в нормальные условия. Лечиться мне еще месяца четыре. Но, родная моя, не отчаивайся, все обойдется. Желай мне здоровья и воли. Устал зверски. Сейчас пока адреса у меня нет, в дороге. Жди вестей».
В 1944 году Гердт вернулся в Москву.
Гердт в конце 1940-х годов
Для Гердта День Победы навсегда остался главным праздником. Символично, что на эту дату приходился и день рождения двух близких ему людей — Татьяны Правдиной и поэта-фронтовика Булата Окуджавы.
Использованы главы из книги Матвея Гейзера "Зиновий Гердт", издательство: Молодая гвардия - 2012 г
Последний раз редактировалось Chugunka; 31.01.2019 в 07:13.
http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=522
Народный артист СССР (1991)
Лауреат премии "Кинотавр" в номинации "Премия президентского совета за творческую карьеру" (1996)
Зиновий Гердт родился в местечке Себеж Псковской губернии 21 сентября 1916 года.
По документам Гердт был Залманом Эфраимовичем Храпиновичем. Его отец был коммивояжером, и скончался в годы нэпа. После смерти Эфраима Храпиновича его вдова осталась с четырьмя детьми - Борисом, Фирой, Евгенией и младшим – Зямой. В Себеже Гердт прожил до 11 лет, учился в еврейской школе, и в детстве хорошо знал идиш. Школьный учитель литературы познакомил Зиновия с поэзией, которая стала главным увлечением его жизни, а благодаря своей матери Гердт полюбил мир музыки. У его мамы был прекрасный голос, и Гердт позже часто вспоминал, как она пела ему колыбельные песни.
Когда старший брат Борис уехал в Москву и обзавелся там семьей, Зиновий Гердт переехал к нему. В Москве он попал в ФЗУ Электрокомбината, при котором был Театр рабочей молодежи, впоследствии ставший театральной студией Арбузова и Плучека. После постановки «Города на заре» студия должна была стать театром, но этому помешала война. Актёрам ТРАМа, как участникам фронтовых бригад, полагалась бронь, но Гердт пошёл в военкомат и упросил отправить его на фронт, и год провоевал лейтенантом роты сапёров. Сам Зиновий Гердт позже в интервью рассказывал: «Ожидалось, что я выберу «серьезную» профессию. Так сначала и было. Я учился в школе ФЗУ Московского электрозавода имени Куйбышева на слесаря-лекальщика. При заводском клубе был ТРАМ — Театр рабочей молодежи, меня взяли в труппу, я начал играть. В 1933 году в ТРАМ пришел Валентин Плучек, молодой режиссер театра Мейерхольда. Под его руководством мы ставили первые пьесы А. Арбузова - «Мечталию» и «Дальнюю дорогу». В 1938 году Плучек и Арбузов организовали театральную студию. О ней и сейчас нередко вспоминают и пишут. Студийность действительно вещь особого рода: это постоянное ощущение коллективности, общности творчества. В студии Арбузова — Плучека мы готовили постановку «Города на заре». Одним из семи авторов этой пьесы был я, и роль Вениамина Альтмана сочинил для себя сам — всю от первого до последнего слова. Потом началась война, студия стала фронтовым театром. А я в числе других добровольцев пошел на фронт и воевал с 9 июля 1941 года вплоть до 13 февраля 1943 года, когда был тяжело ранен...»
Гердт был ранен под Белгородом, с поля боя его вынесла на себе медсестра, и он больше года провел в больнице. Ему было сделано десять безуспешных операций, и врачи Боткинской больницы, которая во время войны была госпиталем, приняли решение ампутировать ногу, но ведущий хирург и жена конструктора Сергея Королева Ксения Винцентини, везя Зиновия в операционную, шепнула: «Попробую вдоль» - и во время операции попыталась еще раз спасти ногу. Эта одиннадцатая операция прошла успешно, и кости начали срастаться. В результате после лечения одна нога у Зиновия стала на 8 сантиметров короче другой. Хромал Зиновий Ефимович всю жизнь, и позже Валентин Гафт посвятил ему эпиграмму:
О, необыкновенный Гердт,
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт —
Колено он непреклоненный.
В госпитале Гердт увидел кукольный театр, приехавший к раненым на гастроли. И как только оказался в 1945 году в Москве, то немедленно отправился к руководителю кукольного театра Сергею Образцову, 45 минут читал ему стихи, и был принят «в стаю», так как Образцов работал над постановкой «Маугли». Зиновий Гердт в интервью об этом рассказывал: «Я никогда на фронте не был актером — был сапером, командиром, дослужился до инженера полка в звании гвардии старшего лейтенанта, награжден орденами и медалями. Но в самодеятельности совсем не участвовал и даже, когда на фронт приезжали театральные бригады, никому не говорил, что я актер. Помню, когда я буквально умирал в Белгороде от заражения крови, пришла ко мне начальница госпиталя. Сейчас, говорит, у нас актеры из Вахтанговского театра выступают, хотите, я их к вам приглашу?.. И пришли ко мне Ляля Пашкова и Саша Граве, которых я по Москве хорошо знал. А они меня и не узнали: такой я тогда был... Мне почему-то страшно хотелось картошки в мундире. Они раздобыли целый котелок. А у меня всего-то сил хватило полкартошки съесть... А в 1945 году, еще на костылях, я пришел в Театр кукол. И вскоре началось сочинение «Необыкновенного концерта».
Очень скоро конферансье Аркадий Апломбов из «Необыкновенного концерта» в исполнении Гердта стал общим любимцем. А когда в послевоенном СССР стали показывать зарубежного кино, Зиновий Гердт активно занялся дубляжом. Его голосом говорил Тото в «Полицейских и ворах», Витторио Де Сика в «Генерале делла Ровере», Ричард Харрис в «Кромвеле» и закадровый историк в «Фанфан-Тюльпане». Вскоре и сам Гердт начал сниматься в кино. Он в интервью рассказывал: «На экран привел меня Ролан Быков — он первый снял меня в своих «Семи няньках». А я его потом так «отблагодарил» — вспомнить страшно... Роль в «Фокуснике» Володин писал специально для Ролана, он его очень полюбил в своем фильме «Звонят, откройте дверь». Писал для него, а получилось так, что сыграл я. Потом Ролан должен был играть Паниковского в «Золотом теленке». Сняли пробу, очень хорошая была проба. Швейцер позвал меня ее посмотреть, попросил по дружбе подбросить идей на тему образа. Ролан — Паниковский мне очень понравился, я увлекся, стал фантазировать, показывать, что и как можно сыграть. «Ну-ка, давай мы и твою пробу сделаем»,— сказал Швейцер. И кончилось тем, что Паниковского тоже сыграл я. И после этого Ролан сам же зовет меня сниматься в свой фильм «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Я понимаю, что без ролей я его не оставил — у него всегда работы больше чем достаточно. Но не всякий сумеет быть таким щедрым, как он, таким добрым».
Театр кукол много гастролировал, и в 1960 году для гастролей на Ближнем Востоке в помощь театру дали переводчика-арабиста Татьяну Правдину. После возвращения в СССР Гердт и Правдина оставили свои семьи и стали жить вместе. Татьяна Правдина рассказывала: «Любовь — как талант, который дается очень небольшому количеству людей. Нам с Зиновием Ефимовичем повезло. Мы женились, когда были уже не совсем молодыми. У нас к тому времени были семьи. Когда мы встретились, мне было 32, ему — 44. И вскоре оказалось, что это редкое счастье, как талант, нам дано. Познакомились мы благодаря гастролям театра Образцова в Египте, Сирии и Ливане. Тогда меня представили Зиновию Гердту, я должна была перевести на арабский язык «Необыкновенный концерт». Мы ездили полтора месяца по этим странам, и поначалу ухаживания Зиновия Ефимовича я восприняла вполне негативно, так как у меня было ощущение, что это попытка завязать гастрольный романчик. К тому времени я была душевно свободна от собственного мужа, которому я за год до этого сказала: «Я тебе больше не жена». На гастролях роман с Зиновием Ефимовичем протекал вполне лирично и не был завершен. Меня в аэропорту встречал муж, его — жена. Мы договорились через день встретиться у Киевского райкома партии — это было недалеко от издательства, где я работала. Все развивалось скоропалительно: он объявил о своем решении жене, я — мужу, и тут уж начался настоящий роман. Зяма ведь не был красивым — невысокого роста, хромой. Но в нем было чрезвычайно мощное мужицкое начало — то, что называется «сексапил», — и устоять дамы могли с трудом. Мне нередко говорили: «Какой замечательный у Вас муж!» — на что я отвечала: «Я вас понимаю».
Квартирный вопрос решился после того, как Гердт получил маленькую двухкомнатную квартиру в Новых Черемушках. Татьяна Правдина рассказывала: «Семья у нас получилась удивительно гармоничная. Зяма сразу прикипел к двухлетней Катеньке, моей дочке от первого брака. И с моей мамой, тоже Татьяной, у него сложились удивительные отношения. У нас старая московская семья. Мама – из семьи Шустовых, тех самых. Ее все звали Шуня, первый слог – от фамилии, второй от имени. На всех концертах он представлял Шуню так: «Мать моей жены», потом пауза, шевеление в зале. «Да-да, вы правильно поняли. Теща»... Квартирный вопрос у нас долго был не решен. Тогда искать съемные квартиры было трудно. Мы часто переезжали. Старались не обрастать вещами: дежурный мешок для кастрюль, кресло-кровать для дочки – и всё. А спали на каком-нибудь местном, хозяйском диванчике. И даже потом, когда уже вот-вот должны были получить квартиру, вдруг оказалось, что мы не можем туда вселиться. Я, как узнала, выла, как крестьянка, у которой пала корова...»
По мере улучшения жилищных условий нарастала слава и теплота гердтовских посиделок. Гердт сам по себе был праздником для окружающих. Кроме него, праздниками были Новый год, Татьянин день (две Тани в семье), 9 мая (не только День Победы, но и день рождения Татьяны Александровны и сына Петра Тодоровского – Валерия), 21 сентября – день рождения самого Зямы. Обязательной программой праздника был пирог с капустой и водка. Гостей не приглашали – они всегда приходили сами по несколько десятков человек. Но это в городе и в рабочие месяцы. А во время отпуска Гердты любили отдыхать с друзьями на природе. Александр Ширвиндт рассказывал: «Мы выбирали не суперсанатории, а базы отдыха при домах ученых. Где-нибудь подальше, так, чтобы в палатках и все своими руками делать. Предпочитали среднюю нашу полосу. Березки, осины, сосны, елки, обязательно – река и рыба. А дальше – уважали уху. Но и подкоптить – тоже не против...» Сам Зиновий Ефимович рецепт счастья знал, как никто другой. «Я вот что обнаружил, — говорил он, — бывает так паршиво на душе, чувствуешь себя хреново, погода жуткая, словом — всё сошлось. И тогда нужно сказать себе: «Всё прекрасно», гоголем расправить плечи и шагать под дождём, как ни в чём не бывало. И — порядок».
В середине 1960-х годов Михаил Швейцер начал съемки «Золотого теленка», и пригласил на роль Паниковского Гердта. В интервью Гердт рассказывал: «Как актеру мне очень много дала встреча с такими полярно несхожими образами, как фокусник Кукушкин и Паниковский. Для Кукушкина всегда, в любой ситуации главное — человеческое достоинство. А Паниковский о том, что это такое, давно забыл, и вообще неизвестно, знал ли когда-либо. Герой Володина — непосредственный, простодушный, искренний человек. У Паниковского же — только стремление приспособиться. Есть стремление, но нет умения. У Ильфа и Петрова Паниковский смешон и гадок. Мне хотелось показать его иным — смешным и трогательным. Потому что это страшно неприспособленный к миру, одинокий во всей вселенной человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны, явны и очевидны, что не могут никому принести серьезного вреда. Лучше всех о нем сказал Остап Бендер: «Вздорный старик! Неталантливый сумасшедший!» Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с теми же чувствами».
После выхода «Золотого теленка» на экраны отбоя от предложений сниматься в кино у Гердта, несмотря на хромоту, не было. Из-за активной и насыщенной жизни во время съемок с Гердтом случился инфаркт. Александр Ширвиндт рассказывал: «Я страшно перепугался, когда узнал, что у Зямы инфаркт. Таня тогда сказала, что для врачей срочно нужен ящик хорошего коньяка. По тем временам не самое простое задание. Технические подробности операции раскрывать не буду. Но пришлось немножко продать себя, немного – родину. Однако коньяк я достал!..» После лечения Гердт опять с головой окунулся в работу. Он активно ездил на гастроли, в том числе - зарубежные. Татьяна Правдина рассказывала: «Вообще-то на гастролях лучше всех жили рабочие сцены, электрики. Они запаковывали в реквизит электрические плитки, продукты. А остальные возили все с собой: кипятильники, шпроты, колбаску, сыр. Как иначе, разве можно съездить, не купив подарки своим близким? Также преувеличение, что Зяме за границей разрешали ходить в одиночку. Нет, как все – только вдвоем! Однажды в Париже он увидел афишу – концерт Эллы Фицджералд! А джаз он обожал. Зяма потребовал у устроителей так сверстать график, чтобы в день концерта он был свободен. Но проблема была в другом: а с кем идти на концерт? Никто не хотел тратить такие деньги на джаз. Пришлось идти «41-му». Так называли сопровождающего кагэбешника, потому что сама труппа всегда выезжала в составе 40 человек».
Постепенно театр Образцова становился театром Образцова и Гердта. И одной из отличительных особенностей Гердта было обострённое чувство справедливости. Он был нетерпим ко лжи. Однажды, собираясь на очередные заграничные гастроли с театром, Зиновий Ефимович узнал, что один из его коллег от поездки отстранён. Никаких объективных причин для подобного решения не было, человека просто оговорили. Гердт, узнав о несправедливом решении, положил в кабинете Образцова на стол свой загранпаспорт, поставив условие — если не едет отстраненный артист, то и он, Зиновий Гердт, тоже остаётся. Зиновий Ефимович понимал, что его требование, как ведущего актёра труппы, без которого никакие гастроли невозможны, будет выполнено. О последствиях Гердт не думал. Главным было восстановить справедливость. Но защитить самого себя Зиновию Гердту удавалось не всегда. Актер Роберт Ляпидевский рассказывал: «Сергей Владимирович Образцов по своему характеру не мог терпеть таких акций Гердта. Он понимал их по-своему, и в восемьдесят втором году Гердта вызвали в Министерство культуры. Там, в кабинете, тогдашний министр пересказал Зиновию Ефимовичу ультиматум Образцова: «Или Гердт, или я». Пережил это Гердт спокойно и красиво, как мужчина. Переживания как такового видно, естественно, не было. Он жалел только об одном - что теряет любимую профессию, любимых партнеров, своих зрителей - после тридцати шести лет работы в этом театре. Он ушел тихо и благородно, не хлопая дверью, не предъявляя никому никаких претензий. Ушел за то, что защищал людей, за то, что при всех говорил правду, где бы это ни происходило - у себя в театре или за границей, в советских посольствах разных стран. Он мог свободно высказать свое мнение обо всей выездной системе, которая царила не только у нас в театре, но и, наверное, во всей стране. Я ни в коем случае не умаляю заслуг Сергея Владимировича Образцова в деле театра кукол, который, собственно, создать предложила именно ему Элеонора Густавовна Шпет, заведовавшая одной из главных детских организаций в стране в те времена. Сергей Владимирович за это дело взялся и создал мощный и интересный театр. Образцов был потрясающей личностью. Из художественного руководителя этого театра он очень быстро перерос в кумира, стал идолом, спектаклям которого поклоняются уже несколько поколений. Но с Гердтом они жить вместе дальше, к сожалению, не смогли. Уже задолго до своего изгнания Гердт знал, чувствовал, что его ждет, чем всё закончится для него... Он даже иронизировал по этому поводу и вслух иногда размышлял: кто будет руководить группой актеров (в театре существовала система групп), когда он уйдет... А когда большинство актеров вникли в суть противостояния Гердта и Образцова, в группе моментально началась анархия. Гердт был стержнем своей группы, очень строгим и требовательным при всей своей немногословности, и актеры остерегались делать ошибки при нем. Все как бы внутренне струнились. Он был «культурой» группы во всех отношениях, и все боялись сфальшивить, никто не выкаблучивался, не выпячивался. Были люди, которые презирали Гердта и по углам шушукались, но при нем никто не открывал рта. Злопыхатели Гердта боялись, потому что он мог им ответить. Боялись его как по-настоящему талантливого человека. А врагов у Гердта было предостаточно. И в нашем театре были такие. Директор театра при Образцове был очень недоволен остротами Гердта. Это был такой... многозначительный человек, который «носил себя». Бывший артист, работал у Охлопкова. Придя к нам в театр, он сразу понял, что от того, как и насколько он будет ублажать Сергея Владимировича, зависит его карьера, карьера его жены и так далее. И он очень много подливал керосина в отношения Образцова с Гердтом: «Ну, Сергей Владимирович, голубчик, ну до каких же пор вы будете терпеть всё это?!» Зиновий Ефимович всегда признавал и любил только правду. Терпеть не мог явного лукавства. Не любил пристрастия к актерам, в плохом смысле этого слова. А у Образцова было пристрастие именно к Гердту, причем очень ревнивое пристрастие. Конечно, талантливому человеку живется намного труднее, чем среднеодаренному. И недаром существует поговорка: «Таланту надо помогать, а бездарь и сама пробьется». На самом деле это так. В нашем театре были актеры очень талантливые, но они не умели за себя постоять. Они делали свое дело настолько профессионально, что за это нужно было, например, моментально повысить зарплату. Любой хороший художественный руководитель видит это сразу или ему кто-то подсказывает. Гердт всячески старался помочь таким людям, которые не выпячивали себя, а посему оставались в тени. Зиновий Ефимович частенько вступал в конфликтные отношения с Образцовым по этому поводу. Это происходило на художественных советах, собраниях, обсуждениях. Он часто вставал и говорил: «Вот этого человека нужно обязательно поощрить, наградить. Посмотрите, как он делает свое дело!.. Талантливым людям нужно помогать, их нужно любить...»
Отдав половину своей жизни театру Образцова, Гердт написал заявление об уходе из театра. Татьяна Правдина рассказывала: «В кукольном театре он провел почти 40 лет. Умением как бы «влить свою кровь» в куклу он владел необычайно. Например, когда он играл Аладдина, казалось, что у куклы меняется выражение лица. Апломбова он играл каждый раз по-разному, даже на гастролях в других странах он ухитрялся импровизировать. Он быстро спрашивал у переводчика, как сказать ту или иную фразу, и «выстреливал» ею в зал. А с драматического театра, с ТРАМа, начался его путь в искусстве. На театральную сцену он снова вышел благодаря Валерию Фокину, который его очень высоко ставил как артиста. Вообще Гердт считал, что театр интереснее, чем кино».
На дальнейшей творческой карьере Гердта уход из театра кукол сказался благотворно. Он раскрылся перед зрителями в концертах и спектаклях - любая аудитория был в восторге от общения с ним. Мне довелось побывать самому на творческом вечере Зиновия Гердта. И навсегда запомнился один из фрагментов его рассказа. Речь в нем шла о его коротком знакомстве в возрасте около двадцати лет с одной очень красивой женщиной, чья внешность произвела на него неизгладимое впечатление. Но имя женщины не упоминалось. Знакомство состоялось в одном из московских комиссионных магазинов, куда Гердт пришлось сдать свое пальто. Надо отметить, что тогда он был крайне не богат. И пока он обдумывал правильность своего решения, в магазин заглянула та самая симпатичная особа. Кажется, она была женой какого-то дипломата. Не помню, что послужило поводом для знакомства, но в процессе совместного нахождения в этом магазине между нашими героями завязалось общение. Женщина чисто формально обронила какое-то мнение о целесообразности продажи такого потертого пальто. Гердт не менее формально отметил, что для известного актера такие пустяки значения не имеют. Женщина поинтересовалась – где же играет молодой «известный» актер? Гердт достаточно ответил, что играет в довольно известном театре. Тут нужно отметить, что в этот театр в те времена попасть было практически невозможно. В свободной продаже билеты отсутствовали месяцами. Попасть на спектакль было очень трудно. И конечно, это стало темой для продолжения разговора. Женщина спросила, можно ли с помощью неожиданного знакомства вечером попасть на спектакль в этот театр? Гердту ничего не оставалось, как дать утвердительный ответ, чтобы не ударить в грязь лицом. Договорились о встрече вечером у театра. Но на практике легко было только пообещать. Настолько известным актером Зиновий Ефимович тогда еще не был. Справедливости ради нужно отметить, что я вообще не помню – был ли он актером именно этого театра? Но это ровным счетом ничего не меняло. Потому что единственная возможность получить две контрамарки на вечерний спектакль заключалась в обращении с этой просьбой к другу семьи Гердтов – а именно к режиссеру Всеволоду Мейерхольду. Не больше и не меньше. И застать его непременно нужно было дома до спектакля, иначе вся затея с треском проваливалась. К счастью, Мейерхольд был дома. К удивлению, он внимательно выслушал историю знакомства и его неожиданные результаты. Основным следствием являлось одно – одна необыкновенно импозантная дама заинтересовалась совершенно нескладным молодым человеком из-за его принадлежности к театру. Не помочь юноше в таком случае было равносильно неуважению к собственному театру. Две контрамарки были выписаны. И вот, вечер. Встреча двух новоиспеченных знакомых. Фойе театра. Женщина оказалось на редкость красиво одета, с великолепными драгоценными украшениями, хорошо сложена и, на самом деле, всячески привлекала к себе внимание. Не менее контрастно выглядел на ее фоне Гердт в своем перелицованном костюме. В общем, эта пара собирала явно недоумевающие взгляды. За что же этому юноше такое счастье? Развязка наступила после первого действия. Когда почти вся публика во время антракта перекочевала в фойе театра к буфетам и стала там очень плотными рядами, одна из служебных дверей распахнулась, и сам Мейерхольд вышел в фойе театра. Для всей публики это был гром среди ясного неба. Все взгляды мгновенно были обращены на него. Сам Великий режиссер отыскал взглядом Гердта с его спутницей в толпе. И найдя, направился к ним с громкими восхищенными возгласами: «Любезнейший! Вы все-таки пришли? Я уже не смел надеяться! Понравилась ли Вам наша пьеса? Как я рад, что Вы осчастливили нас своим вниманием!» - и так далее. В течение нескольких минут свидетелями восхищения самого Мейерхольда присутствием Зиновия Ефимовича была практически вся публика театра. Впечатление было настолько глубоким, что перекрывало всю драматургию спектакля. Спутница была потрясена. Кто же этот молодой человек, если сам Мейерхольд так с ним считается? Этим вопросом задавались все остальные свидетели. Естественно, ответа не было. Во время следующей встречи Мейерхольд спросил Гердта о произведенном впечатлении. И, выслушав восхищенные отзывы, скромно заметил: «Все-таки я – хороший режиссер…»
Пастернака, Ахматову, Самойлова в исполнении Гердта, затаив дыхание, слушали любые зрители. Режиссер Петр Тодоровский рассказывал: «Зяма был человеком русской культуры. Он весь был пропитан русской поэзией. Как-то на очередном юбилее я написал ему посвящение, в котором назвал его евреем. Так он в последующем выступлении посмеялся над этим: «Ну, какой из меня еврей? Я – русский». Но когда на одном митинге женщина сказала ему: «Зиновий Ефимович! Не идите туда, там жиды».– «Так я тоже жид!» – «Нет-нет, это я не о вас». – «Обо мне, голубушка, обо мне!» Татьяна Правдина рассказывала: «Он был россиянин. В синагогу не ходил, но омлет с мацой любил. Они с актрисой Войтулевич ездили по городам Израиля с потрясающим спектаклем по рассказу Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», поставленным в театре «Гешер». Жаль, что он не записан на пленку. А Иерусалим нам показывал Гарик Губерман. Помню, мы подошли к могиле царя Давида, и вдруг откуда-то возникает человек и просит у Гердта автограф. Зяма говорит: «Пожалуйста. Но Додик не обидится?»
Гердт играл в театре «Современник», театральном центре имени Ермоловой, снялся в фильмах «Военно-полевой роман», «Соломенная шляпка», «О бедном гусаре замолвите слово» и многих других.
В обычной жизни Гердт, по воспоминаниям Александра Ширвиндта, был «дико рукастый». На даче своими руками делал скамейки, стол, табуретки. Талантливо пародировал друзей. Леонид Утёсов больше всего любил пародии на себя именно в его исполнении. Но главной страстью Гердта были стихи. Как говорил он сам, его с детства «тянуло ко всему напечатанному в столбик». Зиновий Ефимович мог часами читать Пушкина, Самойлова и Пастернака произведения которого знал наизусть. В интервью Гердт рассказывал: «Чем бы я хотел по-настоящему заниматься, так это рассказывать о русской поэзии и читать стихи людям, которым это интересно слушать. Стихов я знаю тысячи. Любовь к стихам связала меня дружбой со многими хорошими людьми — с Марленом Хуциевым, со Швейцерами, с Александром Володиным, Владимиром Венгеровым, Петром Тодоровским. Случилось так, что в последние годы жизни Твардовского судьба подарила мне частое общение с этим человеком. Мы много говорили о жизни, об искусстве и, конечно, о поэзии. Во всем, что касалось моей актерской жизни, он стал для меня самым беспощадным критиком. Он и моя дочь Катя. Не понравиться Кате или Александру Трифоновичу — страшнее не было. Их оценки ждал как приговора — боялся, стыдился, просто готов был сгореть со стыда. Твардовский от души смеялся над моим Паниковским, хвалил его. Об актерской работе он судил так профессионально, с таким пониманием, какое и у кинематографистов не часто встречается. Знаете, был как-то случай: Сергей Владимирович Образцов сломал ногу, ходил в гипсе. Я ему сочинил послание в стихах, чтобы он не огорчался. Ведь Мефистофель тоже отчасти хромал. А Тамерлан? А Байрон? А Гердт?.. Стихи были довольно ловко состроены, я владею техникой, рифмой. Образцов пришел в восторг. «Слушайте, — говорит, — почему вы не публикуетесь?» Я тогда ответил ему, что слишком серьезно отношусь к поэзии, слишком высоко ценю этот дар, чтобы считать себя поэтом. Ведь не все поэзия, что написано в столбик. Набитая рука и поэтический талант — разные вещи. Могу только поражаться бесстыдству сочинителей, публикующих любые плохие стихи. Ведь должен же быть стыд перед белым листом бумаги, когда остаешься с ним один на один. Вот шуточные, пародийные стихи, стихи «на случай» — это другое дело. С ними я могу даже выходить на люди. Одно время я даже выступал с эстрады, пародируя известных поэтов, и как автор пародий и как актер».
Зиновий Гердт прожил 80 лет, и в конце жизни был тяжело болен. Но он нашёл в себе силы собрать на юбилей многочисленных друзей, которые, обращаясь к Гердту, не знали - как скрыть слёзы. Во время юбилейного концерта Гердт плохо себя чувствовал, и в гримёрке, где он отдыхал, от него не отходил Юрий Никулин.
Гердт был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени («То ли заслуги третьей степени, то ли Отечество», — шутил Гердт), и награждать юбиляра приехал один из вице-премьеров правительства. Чиновник хотел прочесть по книжке перед Гердтом стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво», но когда вице-премьер раскрыл томик стихов и приготовился к художественной декламации Гердт, предложил гостю читать Пастернака по очереди. Татьяна Правдина рассказывала: «Он думал о смерти не больше, чем другие люди. Но в какой-то момент, когда серьезно заболел, он сказал: «Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!» Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза. Он умер 18 ноября, а последний «Чай-клуб» был 21 октября, меньше чем за месяц до его ухода. Я обычно никогда не ходила на съемки «Чай-клуба», но вдруг ко мне прибежала режиссер и заставила меня посмотреть съемку. Перед камерой сидел Гердт, которого совсем недавно принесли на площадку на руках. Он шутил, импровизировал, был весел. Когда его унесли, положили в постель, и он снова обмяк, я сказала: «Ты же совсем недавно был такой энергичный!» — «Ты знаешь, старая цирковая лошадь, когда слышит фанфары, встает на дыбы. Это кураж». Он был мужественным человеком. Серьезные заболевания он переносил легко, без жалоб. А какой-нибудь мелкий грипп — гораздо хуже».
Перед самой смертью Гердт сказал: «Умирать не страшно. Просто так хочется, чтобы все у нас было хорошо, и вы остались жить в нормальной, благополучной стране».
Зиновий Гердт был похоронен на Кунцевском кладбище.
О Зиновии Гердте была подготовлена телевизионная передача из цикла «Острова».
Текст подготовил Андрей Гончаров
Использованные материалы:
Текст статьи Р.Ляпидевского
Текст статьи О. Кудрина
Текст статьи «Зиновий Гердт: народный Зяма России», автор И. Изгаршев
Текст интервью Зиновия Гердта «Люблю читать стихи людям»
Текст интервью с Татьяной Правдиной, автор А.Соломонов
Фильмография:
1956 Серый разбойник - читает текст
1958 Человек с планеты Земля
1960 Леон Гаррос ищет друга
1961 Девять дней одного года - читает текст
1961 Юрка - бесштанная команда
1962 Семь нянек
1963 Внимание! В городе волшебник - читает текст
1963 Улица Ньютона, дом один
1964 Возвращенная музыка - читает текст
1964 Зеленый огонек
1964 Хотите - верьте, хотите - нет - читает текст
1965 Год как жизнь
1965 Город мастеров - текст песен, актер
1966 Авдотья Павловна
1966 Баллада о чердачнике - читает текст
1966 Июльский дождь
1967 Фокусник
1968 Зигзаг удачи - читает текст
1968 Золотой теленок
1969 В тринадцатом часу ночи
1970 Вас вызывает Таймыр - актер, читает текст
1970 Городской романс
1970 Спорт, спорт, спорт - читает текст
1970 Шаг с крыши
1971 Даурия
1971 Ехали в трамвае Ильф и Петров
1971 Жизнь и смерть дворянина Чертопханова
1971 Тень
1972 Мужчины - читает текст
1972 Печки-лавочки
1972 Укрощение огня
1973 Райские яблочки
1973 Соленый пес - читает текст
1974 Автомобиль, скрипка и собака Клякса
1974 Соломенная шляпка
1974 Странные взрослые
1975 Любовь с первого взгляда - читает текст
1975 Я больше не буду - автор сценария
1976 Ключ без права передачи
1976 Красное и черное - читает текст
1976 Моя жена - бабушка - читает текст
1976 Розыгрыш
1977 Двенадцать стульев - читает текст
1978 Жизнь Бетховена
1979 Жена ушла
1979 Место встречи изменить нельзя
1979 Особо опасные
1979 Соловей
1979 Трое в лодке, не считая собаки
1980 Адам женится на Еве
1980 История одного подзатыльника - читает текст
1980 Копилка
1980 О бедном гусаре замолвите слово
1981 Будь здоров, дорогой - читает текст
1982 Ослиная шкура
1982 Продавец птиц
1982 Сказки, сказки, сказки старого Арбата
1983 Военно-полевой роман
1983 Мэри Поппинс, до свидания
1983 Пацаны
1983 Я вас дождусь
1984 Без семьи
1984 Герой ее романа
1984 И вот пришел Бумбо
1984 Полоса препятствий
1985 Белая роза бессмертия - читает текст
1986 Мой нежно любимый детектив
1986 На златом крыльце сидели
1987 Кувырок через голову
1988 Воры в законе
1988 История одной бильярдной команды
1989 Биндюжник и король
1989 Интердевочка
1989 Искусство жить в Одессе
1989 Мир вам, шолом
1989 Поездка в Висбаден
1991 Детство Темы
1991 Затерянный в Сибири
1992 Рукопись - читает текст, актер
1993 Я - Иван, ты - Абрам
1994 Анекдотиада. история Одессы в анекдотах
1994 Простодушный
1994 Солдат Иван Чонкин
1994 Увертюра
1996 Ревизор
1997 Ветер над городом
1998 Война окончена. Забудьте
21 сентября 1916 года – 18 ноября 1996 года
Похожие статьи и материалы:
Гердт Зиновий (Цикл передач «Острова»)
Гердт Зиновий (Цикл передач «Человек в кадре»)
Гердт Зиновий (Цикл передач «Как уходили кумиры»)
Гердт Зиновий (Цикл передач «Легенды мирового кино»)
Гердт Зиновий (Цикл передач «Жизнь замечательных людей» )
Зиновий Гердт и Татьяна Правдина (Цикл передач «Больше, чем любовь»)
Последний раз редактировалось Chugunka; 08.09.2018 в 23:59.
Это выступление Зиновия Гердта в сценарной мастерской ВГИКа состоялось 23 марта 1983 года. Гердта к студентам тогда зазвал Исай Константинович Кузнецов — один из руководителей мастерской и старинный друг Зиновия Ефимовича еще по арбузовской студии. Он, обычно такой невозмутимый, очень волновался. Вероятно, опасался, что легкомысленные и много знаменитостей повидавшие студенты должным образом не оценят его любимого друга. Исай Константинович беспокоился зря. Студенты сразу влюбились в Гердта, да и сам Зиновий Ефимович, похоже, был воодушевлен таким приемом и держался на редкость открыто. В этой старой записи все немного отрывисто и сумбурно — как в реальном разговоре. И видишь, как ценны слова, которые Зиновий Гердт говорил «от первого лица».
– Единственное, что я вывел из всей жизни, так или иначе касающееся художественности, — я с каждым днем все более убеждаюсь в пропасти меж тем, чем я слыву, и чем являюсь на самом деле. Это понимание иногда стучит тебе в спину, иногда отступает...
Как-то мы были с кукольным театром в Омске, на спектакль надо было проходить мимо городского сквера. Ко мне подошел какой-то артист: «Вы читали «Вечерний Омск»?» — и побежал покупать газету. А там целый подвал о театре. Причем одна колонка — про театр, а шесть — про меня. Разве только про «вождя и учителя» не написали, остальное все было.
Я еле доиграл спектакль. В сквере зашел за один из щитов и зарыдал. Потом была ночь в гостинице. Я не мог никому показаться на глаза. Тогда ко мне прилетела жена и увезла в Одессу, мне давали лекарства, которые прописывают психам.
Я сначала восхищался людьми, довольными своим творчеством, а теперь им только завидую: как же прекрасно они устроены и как хорошо им живется на земле! Но одновременно я понимаю, что чувство собственного несовершенства вселяет надежду на то, что ты еще можешь стать лучше. К тому же судьба ставила меня на пути необыкновенных людей, я влюблялся в художников, поведение которых в этом смысле оказало на меня большое влияние. Скажем, таким примером был Твардовский.
Я считаю своей задачей в искусстве научить кого-нибудь состраданию. Ради такого эпизода откажусь от большой роли. Есть идиотская фраза о том, что жалость может унизить. Это не так — «мирами правит жалость…»
Если говорить о том, как проклюнулось кредо… Я томился в поисках определения. Когда определишь что-то про самого себя, становится яснее и легче в пути. Я никогда не мечтал быть актером кино. Во время войны лежал в госпитале в Новосибирске, к нам приезжали разные фронтовые бригады, в том числе и труппа театра Сергея Образцова. В палатах ставили ширму, за которой располагались артисты, их не было видно. Я подумал: с моей ногой — то, что нужно!
И в 1945 году пришел к Образцову на прослушивание. Он спросил: «Не знаете ли вы какого-нибудь стихотворения?». Единственное, что я знаю всю жизнь, — это стихи. Я их люблю с пятого класса, когда к нам пришел учитель словесности Павел Афанасьевич, одержимый одной лишь идеей — вдохнуть в нас чувство художественности. И я начал читать стихи своих друзей, предвоенной плеяды московских поэтов-ифлийцев — Самойлова, Слуцкого, Львовского. Читал сорок пять минут — наверное, тем, кто меня прослушивал, было интересно, что на свете существует столько стихов… Образцов тогда сказал: «Вы принимаетесь в стаю» (они ставили в то время «Маугли»).
В этой стае я «пропасся» тридцать шесть лет. Главную пору своей жизни отдал этому странному жанру — театру кукол. Труппа Образцова гастролировала по всей обширной территории нашего государства и пятьдесят пять раз выезжала за пределы отечества. Редко, но бывало, что куклы доставляли мне наслаждение столь изысканное, когда я просто забывал себя, и все это колдовским образом перетекало в кусочек поролона; и это трогало сердца людей, сидящих в зале… Эти мгновения я знал наперечет. Это особое кукольное чувство. Оно либо приходит через две недели работы с куклами, либо не приходит всю жизнь.
С самого начала в силу собственного характера я был поставлен так, что мне не давали играть то, чего я не хотел. У нас шла пьеса Агнии Барто «Дочь — невеста», где в сладость автор добавила кислинки, корицы, и это было еще приемлемо, а откровенная патока была мне мерзка. С удовольствием играл «Необыкновенный концерт» — сегодня спектакль прошел уже пять с половиной тысяч раз, — и на каждом третьем представлении что-то возникало.
Еще до пражских событий мы поставили «Чертову мельницу» по пьесе чеха Дрды. Я играл Люциуса — черта первого разряда. Это был легкий, французистый, самоуверенный черт. Тогда спектакли становились событием в жизни города. И реплики Люциуса можно было слышать в московском трамвае.
А однажды мне позвонил интеллигентный господин с хорошей московской речью: «Не прочтете ли вы закадровый текст от лица историка к «Фанфан-Тюльпану» в манере Люциуса?». На следующий день после выхода фильма на экраны я стал знаменитым. Как-то подошел к стоянке такси. Говорю шоферу: мне туда-то и туда-то. «Вас, — отвечает, — хоть на край света». И цитирует: «Это было во Франции, когда женщины занимались любовью, а мужчины — войной». С тех пор меня стали приглашать читать «в стиле Гердта». За это ужасно много платили, как тогда казалось. Просили: «О болтах с левой резьбой только в вашей манере!» — с таким диссидентским подтекстом. И я в результате завязал. Два месяца отказывался от всех предложений, на третий перестали приглашать. Стал занимать деньги…
Вообще-то я не очень актер. И мне страшно мешает это понимание моей актерской неврожденности. А надо быть таким естественным перед камерой — как Чурикова в «Военно-полевом романе». Я и не думал, что сыграю Паниковского. У меня есть друг — Миша Швейцер. Мы знакомы с основания арбузовской студии, где играл и я, и его жена Софья. Швейцер сказал: «Я собираюсь снимать «Золотого теленка», ты будешь играть бывшего грузинского князя Гигиенишвили из «вороньей слободки». Посмотри кинопробы в качестве эксперта по Одессе».
Грузия и Одесса — это два моих любимых места на карте. Я обожаю там бывать, дышать этим воздухом — это два особенных, поразительно детских народа! Одесситы — ведь тоже отдельный народ. Это питательная среда для моего удовольствия.
Так вот, Миша позвал меня на пробу Ролана Быкова, который должен был сниматься в роли Паниковского. И Ролан прекрасно сыграл пробы, очень точно. Потом Швейцер попросил подыграть Славе Невинному, который пробовался на Балаганова, я должен был подавать реплики за Паниковского. Я вел себя свободно, текст особенно не выучивал. А через несколько дней Миша сказал: «Такая незадача — тебе придется и играть…»
Наверное, сегодня нет ни одного читающего человека, который бы не выучил наизусть огромные куски этой прозы. Что же касается Паниковского, то авторы излили на него столько презрения, что в нем не осталось детскости. Мне хотелось эту детскость вернуть. Я двадцать лет наблюдаю совсем маленьких детей в песочнице. Кошмарные бывают сцены. Ведь дети — эгоисты, хватательный рефлекс у них необычайно развит, они завистливы, часто не умеют переживать, сострадать. Это очень жестокое сообщество. И Паниковский такой.
Эта роль что-то очень мощно сыграла в моей судьбе. Теперь меня знают милиция, ГАИ — они со мною очень ласковы. Останавливает недавно один — яростное лицо, набитое злобой. И тут же выражение лица меняется: «Гражданин Паниковский, надо уважать конвенцию! Какие творческие планы?».
Эта же роль навсегда испортила мне актерскую судьбу. Я не комик. Впрочем, нет комика, который бы не думал: «Боже мой, почему они считают, что я шут, я же король Лир!». И только Петя Тодоровский во мне это разглядел. Он первый открыл другое направление моих актерских сил, отдав мне роль фокусника, которую Володин первоначально написал для Ролана Быкова.
Раз уж я выступаю перед сценаристами, кинодраматургами… Обычно, читая пьесы, с первой же ремарки понимаешь, написал это драматург или поэт. Часто драматург сочиняет роль и не всегда видит в отдельной реплике персонажа всю жизнь этого человека. А Володин видит! У него в одной фразе — целая судьба. Сначала кажется: это просто сыграть, а потом понимаешь, что очень даже непросто. И что самое сложное — достичь этой простоты.
Есть писатели, которые потрясающе запоминают, как разговаривают люди. Например, Петрушевская. Я был зван на «Звуки музыки» — это была громкая премьера, публика на автомобилях и в дубленках. Я увидел на сцене жизнь иного слоя населения — такую густую, натуралистическую, без воспарения. И публика смотрела, не сопереживая, на этот иной биологический слой. (Юрий Клепиков вроде бы тоже пишет про этот слой, про этих людей, но он — весь в них и им сопереживает.)
Или вот Арбузов — «Сказки Старого Арбата». Арбузов совсем не соприкасается с народом, со страной — он сибарит, любит симфоническую музыку, хоккей. Любит сочинять то, чего в действительности не было, а приметы времени вставляет потом. Там всегда действуют Кузя, Виктоша, Христофор, а не Вася или Петя. Для своих героев он выбирает странные профессии — переписчица нот, кукольник. Честно говоря, куклы эти поднадоели мне еще до фильма. Но отказаться я не мог — мне сам Арбузов предложил сниматься, а у меня есть вечное чувство пиетета перед учителем…
Огромное влияние на меня оказал Александр Трифонович Твардовский! Суть этой загадочной на первый взгляд личности, мне кажется, в том, что этот крестьянский человек, в жизни говоривший чуть-чуть с белорусским речением, был непогрешим в прозе и стихах, был аристократичен, будто дворянин двенадцатого колена. Мы познакомились на Пахре, все началось с дачного соседства. Потом мы подружились. Иногда он вызывал автомобиль из «Известий». Помню, как однажды сманивал всех поехать с ним за компанию, говорил: «Есть места». Был возбужден, рассказывал, что едет в Москву, чтобы поведать всей редакции, какую замечательную повесть «Сотников» написал Василь Быков. Говорил о достоинствах прозы, о метафорах. Приглашал всех желающих:
— У нас есть два свободных места.
Повисала ужасная неловкая пауза. Потом он выдавил из себя:
— Бесплатно.
И, вероятно, пожалев его, одна деревенская женщина запунцовела и влезла в этот автомобиль. Он обрадовался: «Есть женщины в русских селеньях!».
Он был сноб в прекрасном понимании этого слова, англичанин, дворянин. Одинаково говорил со мной, с комендантом поселка, с Хрущевым.
Мы ходили с ним по грибы. Он стоял во дворе такой величественный и трезвый в пять часов утра. Лукошко, штаны, рубашка, посох. Прежде чем идти, низко кланялся — это было как ритуал. И только вышли за пределы поселка — и открылось поле, и купы дерев, во всем взоре столько было широты, этот ландшафт существовал и 500 лет назад... А впереди — мой кумир.
Я тогда прокричал, проорал стихотворение Пастернака «Август».
— Это Борис Пастернак? Мне приятно, что вы знаете стихи наизусть. А из моего?
Я прочел большое стихотворение.
— Вы и правда мои стихи знаете. Вы уж потрудитесь, прочтите его еще раз!
Мне кажется, это немножко придуманная профессия — мастер художественного слова.
Публично читать стихи может только человек, перевосхищенный автором — переполненный восхищением…
Запись Валерии Антоновой
Публикация подготовлена Александрой Машуковой
21 сентября исполняется 100 лет со дня рождения замечательного артиста Зиновия Гердта. Он сыграл в кино множество ролей - более 70 кинообразов, правда большинство из них – роли второго плана. Но попробуйте вспомнить, как он выглядел в юности. Вам это не удастся. И неудивительно! Ведь он впервые появился на экране, когда ему было 42 года. А проснулся знаменитым актер только в 52 года - после выхода на экраны фильма "Золотой телёнок", где Зиновий Ефимович блестяще сыграл роль Паниковского. Эта роль сразу прославила Гердта! А еще его любили за голос, которым он озвучил несколько десятков фильмов, говоря и за героев, и за авторов. Многие его так и называли: "Чудо-голос". (Фото Татьяны Кузьминой)
Зиновий Гердт родился 21 сентября 1916 года в городе Себеже на границе России и Латвии. Его отец был мелким служащим в конторе «Заготзерно», мама – домохозяйкой. Зиновий был четвертым, и последним, ребенком в семье, которая до определенного времени жила вполне сносно. Но однажды отец Зиновия взял большой кредит у местных лавочников и отправился в Москву за товаром. Однако на Сухаревском рынке карманники разрезали ему пиджак и выкрали все деньги. С тех пор отец Зиновия до конца жизни вынужден был выплачивать долги своим кредиторам.
Зиновий Гердт со старшим братом Борисом, Себеж (Витебская губерния, ныне Псковская область), 1926 год
До четырнадцати лет Зиновий жил в Себеже и там же впервые вышел на сцену – в школьном драмкружке. Играл разные роли, но особенно любил те, где были стихи. Поэтому, когда он выпускался из школы, ее директор написал в его аттестате: «Имеет склонность к драматической игре». Эта запись определит в дальнейшем всю будущую судьбу Гердта.
В самом начале 30-х семья Гердтов переехала в Москву. Жить стали в бараке Тимирязевской академии. Зиновий поступил в фабрично-заводское училище на слесаря-лекальщика, поскольку там был Театр рабочей молодежи, где ему хотелось выступать. При поступлении туда 15 ноября 1932 года Гердт читал стихотворение Иосифа Уткина «Повесть о рыжем Мотэле».
Когда Гердт закончил ФЗУ, он поступил работать сначала в Метрострой, а потом на Главпочтамт на Мясницкой рядовым монтером. Зарплата была небольшая, но Гердту хватало, поскольку в ту пору он еще не был женат. Хотя мог бы – он всегда пользовался большим успехом у слабого пола благодаря своему чувству юмора.
Любимым коньком Гердта были стихи, их он знал превеликое множество. Он и сам упражнялся в поэзии, однако свои стихи практически никому не читал. Только самым близким друзьям, а их у него было не очень много. Среди них были и несколько студентов Литературного института, которые впоследствии станут знаменитыми поэтами: Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Евгений Аграновский, Борис Смоленский, Николай Майоров. Вместе с ними Гердт проводил большую часть своего свободного времени: они ходили на концерты Яхонтова, устраивали домашние поэтические вечера.
В 1937 году театральная студия при ТРАМе была закрыта, и Гердт устроился в кукольный театр на Никольской улице. Однако пробыл там недолго. В мае 1938 года режиссер Алексей Арбузов организовал собственную студию, и Гердт перешел к нему. И в первом же спектакле студии, «Город на заре», Гердт сыграл роль Вени Альтмана, причем роль эту он придумал для себя сам и написал ее сам – от первого до последнего слова. Этот спектакль стал настоящим событием в театральной жизни Москвы и послужил первой ступенькой Гердта к будущей славе. Хотя прекрасно сыгранная роль не стала для молодого актера индульгенцией на будущее. Студийцы тщательно следили за дисциплиной в своем театре, и, если кто-то из них нарушал студийный устав, расплата следовала незамедлительно. В числе провинившихся оказался и Гердт. Вместе с коллегой по студии Александром Галичем они любили захаживать в бильярдную и как-то раз, увлекшись игрой, опоздали на репетицию. За это их исключили из студии. Но потом, к счастью обоих, сжалились над ними и приняли обратно, взяв с них слово в бильярдную перед репетициями больше не ходить.
Уже на второй день после начала войны Гердт на пару со своим лучшим другом Исаем Кузнецовым отправились в военкомат, чтобы проситься на фронт. Однако студийцы имели бронь: был образован фронтовой театр для выступлений перед войсками и в госпиталях. Но Гердт упрямо стремился на фронт. В итоге бронь с него сняли и отправили учиться на сапера, поскольку у него было техническое образование. Несколько месяцев Гердт постигал азы саперного дела в учебке в Болшево, после чего в январе 1942 года его отправили на фронт в звании младшего лейтенанта. Воевать Гердт начал на Дону, между Старым и Новым Осколом.
В саперных частях смертность была наиболее высокой, но Гердту долгое время везло – даже после наиболее кровавых сражений на нем не было ни царапины. Но так продолжалось до рокового дня 13 февраля 1943 года. В бою между Белгородом и Харьковом рядом с Гердтом разорвался танковый снаряд, и он был ранен в левую ногу. И если бы не медсестра Вера Веденина, которая находилась поблизости и вытащила на своих хрупких плечах Гердта, он бы не выжил – истек бы кровью. Однако и в госпиталь он попал не сразу, а только спустя три месяца, поскольку Белгород был отрезан от континента, от Большой земли. И до первой станции Ржаво, которая находилась почти в ста километрах от того места, где Гердта ранило, его несли на носилках восемь женщин, которые меняли друг друга по мере усталости. И все-таки донесли.
В белгородском госпитале Гердту сделали первую операцию, а всего их будет одиннадцать, и на больничной койке Гердт в общей сложности проведет почти два года. И домой вернется инвалидом – ногу хоть и не ампутировали, но она уже не сгибалась.
Было ясно, что инвалидность ставила крест на актерской профессии Гердта. Однако без сцены он себя уже не мыслил, поэтому нашел выход: в 1945 году поступил в Центральный театр кукол Сергея Образцова. Как шутили его друзья, «спрятал свою больную ногу за ширмой». Но скажи им кто тогда, что именно эта работа принесет Гердту всесоюзную славу, они бы наверняка не поверили. Но именно так все и вышло.
Первым спектаклем Гердта в новом театре был «Маугли» Киплинга, где он играл и озвучивал сразу нескольких зверей. Однако всесоюзную славу принес ему другой спектакль, который вышел вскоре после «Маугли» – в 1946 году – под названием «Необыкновенный концерт». Это была едкая сатира на штампованных исполнителей сборных эстрадных концертов. Гердт и в этом представлении играл и говорил за всех мужских персонажей и за один женский – старую цыганку. А чуть позже ему доверили в этом спектакле роль, которая его и прославит, – конферансье Апломбова. Когда проходила премьера спектакля в столичном Доме писателей, весь зал буквально умирал от смеха, узнавая в куклах тогдашних популярных артистов. Потом были гастроли в Ленинграде, которые прошли при непрерывных аншлагах. Этот спектакль на долгие годы стал визитной карточкой Театра кукол Сергея Образцова и в общей сложности был сыгран больше шести тысяч раз. Это поистине мировой рекорд, поскольку ни одно представление в мире не шло такое количество раз.
Пародийно-сатирический спектакль "Необыкновенный концерт". Артисты-кукловоды Зиновий Гердт и Елена Сипавина. Кукла-конферансье - Эдуард Апломбов. 25 ноября 1979 года. Фото Валентина Кузьмина /Фотохроника ТАСС
В кино Гердт сначала попал как актер дубляжа в 1956 году. И свел его с этим видом искусства все тот же Театр кукол. Там был спектакль «Чертова мельница», где Гердт играл Черта первого разряда. И однажды на это представление пришел режиссер дубляжа Васильчиков. Услышав голос Гердта, он поразился его тембру и предложил ему поработать над дублированием зарубежных фильмов. И первой такой картиной стала знаменитая французская приключенческая комедия «Фанфан-Тюльпан», где Гердту достался текст от автора. Прочитал он его так виртуозно (Гердт переделал его поближе к манере Черта из упомянутого спектакля), что актером тут же заинтересовались другие режиссеры и стали наперебой приглашать его для дубляжа. И с тех пор Гердт из вечно нуждающегося актера превратился в достаточно обеспеченного, поскольку за дубляж очень хорошо платили.
В 1957 году Гердт дебютировал в кино и как актер, сыграв эпизодическую роль в картине «Человек с планеты Земля». В последующие десять лет он сыграл еще восемь эпизодических ролей, самой примечательной из которых была роль отца одной из девушек-«нянек» в комедии «Семь нянек». Еще в четырех фильмах Гердт читал за кадром текст от автора, и самым известным фильмом из этого ряда была картина Михаила Ромма «Девять дней одного года».
Ровно десять лет Гердт играл в кино крохотные эпизоды, пока наконец режиссер Петр Тодоровский не пригласил его на главную роль в свою картину «Фокусник». Причем все чиновники от кино, начиная со студийных и заканчивая Госкино, были категорически против Гердта и настаивали, чтобы эту роль играл Ролан Быков. Но Тодоровский, хотя и считался тогда режиссером-дебютантом, все-таки сумел отстоять кандидатуру Гердта, потому что дело было в принципе. Ведь главный герой фильма был бывшим фронтовиком, вернувшимся на сцену родного цирка после ранения.
Кадр из фильма Петра Тодоровского "Фокусник"
В том же 67-м Гердт сыграл еще одну роль в кино, которая сделает его всесоюзно известным. Это была роль Паниковского в фильме Михаила Швейцера «Золотой теленок». И опять вышло так, что своим согласием сниматься в этом фильме Гердт перебежал дорогу Ролану Быкову. Швейцер уже отдал роль Паниковского ему, а Гердту должна была достаться небольшая ролька бывшего грузинского князя. Но однажды во время проб Быков не пришел в павильон, и режиссер попросил Гердта подыграть актеру Вячеславу Невинному, который пробовался на Шуру Балаганова. В итоге Гердт подыграл так мастерски, что Швейцер утвердил на роль Паниковского именно его. Что касается Быкова, то, надо отдать ему должное, он не стал поднимать скандала, а даже наоборот – полностью одобрил выбор режиссера. И впоследствии даже пригласил Гердта в один из своих фильмов.
Кадр из фильма Михаила Швейцера «Золотой теленок»
О роли Паниковского сам Гердт сказал следующее: «Паниковский у Ильфа и Петрова смешон и гадок. Мне хотелось показать его иным – смешным и трогательным. Потому что это страшно не приспособленный к миру, одинокий во всей вселенной человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны, что не могут никому принести серьезного вреда. Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с теми же чувствами».
В Театре кукол Гердт проработал 36 лет и ушел из него в 1982 году со скандалом. Дело в том, что к тому моменту слава и авторитет Гердта были такими, что многие люди в труппе были уверены, что именно он придет на смену основателю и бессменному руководителю театра Сергею Образцову. Однако сам руководитель театра не собирался покидать свой пост, тем более отдавать его человеку, с которым у него давно были натянутые отношения. В итоге театр покинул Гердт.
Уйдя из любимого театра, Гердт без работы не остался: он по-прежнему занимался дубляжем советских и зарубежных фильмов, выступал с концертами и даже вел на телевидении передачу «Киноафиша». Кроме этого, снимался в кино. За последние 15 лет своей жизни он снялся еще в добром десятке картин, лучшими из которых были: «Место встречи изменить нельзя», «Военно-полевой роман», «Сказки… сказки… сказки старого Арбата», «Воры в законе» и др. Однако ближе к девяностым активность Гердта стала заметно спадать, поскольку у него начались серьезные проблемы со здоровьем.
Кадр из фильма Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя»
Еще в 1967 году, когда он снимался в фильме «Фокусник», у Гердта случился инфаркт. Поводом к этому послужило многолетнее курение актера, которым он увлекался с юности – еще когда учился в ФЗУ. Врачи порекомендовали Гердту бросить эту вредную привычку, и в 69-м он вместе со своим другом Эльдаром Рязановым такую попытку осуществил. Но долго без сигарет не выдержал и снова вернулся к курению (в отличие от Рязанова, который курить бросил бесповоротно). Эта привычка в итоге привела к страшной болезни – раку, который был обнаружен у Гердта в начале 90-х. Несмотря на все усилия врачей, вылечить актера не удалось.
В сентябре 1996 года Гердту исполнилось 80 лет. Однако юбилей Гердт встречал уже будучи безнадежно больным. И когда дома у него собрались его друзья, юбиляр к ним выйти не смог – он спал в соседней комнате. И хотя друзья старались сохранять бодрость духа и не переставая произносили тосты в честь хозяина дома, праздник получился грустным. Спустя полтора месяца после этого – 18 ноября – Зиновий Гердт скончался
Фото Романа Денисова 22 сентября 1996 года /ИТАР-ТАСС/
Последний раз редактировалось Dubikvit; 23.09.2016 в 00:19.
Это выступление Зиновия Гердта в сценарной мастерской ВГИКа состоялось 23 марта 1983 года. Гердта к студентам тогда зазвал Исай Константинович Кузнецов — один из руководителей мастерской и старинный друг Зиновия Ефимовича еще по арбузовской студии. Он, обычно такой невозмутимый, очень волновался. Вероятно, опасался, что легкомысленные и много знаменитостей повидавшие студенты должным образом не оценят его любимого друга. Исай Константинович беспокоился зря. Студенты сразу влюбились в Гердта, да и сам Зиновий Ефимович, похоже, был воодушевлен таким приемом и держался на редкость открыто. В этой старой записи все немного отрывисто и сумбурно — как в реальном разговоре. И видишь, как ценны слова, которые Зиновий Гердт говорил «от первого лица».
– Единственное, что я вывел из всей жизни, так или иначе касающееся художественности, — я с каждым днем все более убеждаюсь в пропасти меж тем, чем я слыву, и чем являюсь на самом деле. Это понимание иногда стучит тебе в спину, иногда отступает...
Как-то мы были с кукольным театром в Омске, на спектакль надо было проходить мимо городского сквера. Ко мне подошел какой-то артист: «Вы читали «Вечерний Омск»?» — и побежал покупать газету. А там целый подвал о театре. Причем одна колонка — про театр, а шесть — про меня. Разве только про «вождя и учителя» не написали, остальное все было.
Я еле доиграл спектакль. В сквере зашел за один из щитов и зарыдал. Потом была ночь в гостинице. Я не мог никому показаться на глаза. Тогда ко мне прилетела жена и увезла в Одессу, мне давали лекарства, которые прописывают психам.
Я сначала восхищался людьми, довольными своим творчеством, а теперь им только завидую: как же прекрасно они устроены и как хорошо им живется на земле! Но одновременно я понимаю, что чувство собственного несовершенства вселяет надежду на то, что ты еще можешь стать лучше. К тому же судьба ставила меня на пути необыкновенных людей, я влюблялся в художников, поведение которых в этом смысле оказало на меня большое влияние. Скажем, таким примером был Твардовский.
Я считаю своей задачей в искусстве научить кого-нибудь состраданию. Ради такого эпизода откажусь от большой роли. Есть идиотская фраза о том, что жалость может унизить. Это не так — «мирами правит жалость…»
Если говорить о том, как проклюнулось кредо… Я томился в поисках определения. Когда определишь что-то про самого себя, становится яснее и легче в пути. Я никогда не мечтал быть актером кино. Во время войны лежал в госпитале в Новосибирске, к нам приезжали разные фронтовые бригады, в том числе и труппа театра Сергея Образцова. В палатах ставили ширму, за которой располагались артисты, их не было видно. Я подумал: с моей ногой — то, что нужно!
И в 1945 году пришел к Образцову на прослушивание. Он спросил: «Не знаете ли вы какого-нибудь стихотворения?». Единственное, что я знаю всю жизнь, — это стихи. Я их люблю с пятого класса, когда к нам пришел учитель словесности Павел Афанасьевич, одержимый одной лишь идеей — вдохнуть в нас чувство художественности. И я начал читать стихи своих друзей, предвоенной плеяды московских поэтов-ифлийцев — Самойлова, Слуцкого, Львовского. Читал сорок пять минут — наверное, тем, кто меня прослушивал, было интересно, что на свете существует столько стихов… Образцов тогда сказал: «Вы принимаетесь в стаю» (они ставили в то время «Маугли»).
В этой стае я «пропасся» тридцать шесть лет. Главную пору своей жизни отдал этому странному жанру — театру кукол. Труппа Образцова гастролировала по всей обширной территории нашего государства и пятьдесят пять раз выезжала за пределы отечества. Редко, но бывало, что куклы доставляли мне наслаждение столь изысканное, когда я просто забывал себя, и все это колдовским образом перетекало в кусочек поролона; и это трогало сердца людей, сидящих в зале… Эти мгновения я знал наперечет. Это особое кукольное чувство. Оно либо приходит через две недели работы с куклами, либо не приходит всю жизнь.
С самого начала в силу собственного характера я был поставлен так, что мне не давали играть то, чего я не хотел. У нас шла пьеса Агнии Барто «Дочь — невеста», где в сладость автор добавила кислинки, корицы, и это было еще приемлемо, а откровенная патока была мне мерзка. С удовольствием играл «Необыкновенный концерт» — сегодня спектакль прошел уже пять с половиной тысяч раз, — и на каждом третьем представлении что-то возникало.
Еще до пражских событий мы поставили «Чертову мельницу» по пьесе чеха Дрды. Я играл Люциуса — черта первого разряда. Это был легкий, французистый, самоуверенный черт. Тогда спектакли становились событием в жизни города. И реплики Люциуса можно было слышать в московском трамвае.
А однажды мне позвонил интеллигентный господин с хорошей московской речью: «Не прочтете ли вы закадровый текст от лица историка к «Фанфан-Тюльпану» в манере Люциуса?». На следующий день после выхода фильма на экраны я стал знаменитым. Как-то подошел к стоянке такси. Говорю шоферу: мне туда-то и туда-то. «Вас, — отвечает, — хоть на край света». И цитирует: «Это было во Франции, когда женщины занимались любовью, а мужчины — войной». С тех пор меня стали приглашать читать «в стиле Гердта». За это ужасно много платили, как тогда казалось. Просили: «О болтах с левой резьбой только в вашей манере!» — с таким диссидентским подтекстом. И я в результате завязал. Два месяца отказывался от всех предложений, на третий перестали приглашать. Стал занимать деньги…
Вообще-то я не очень актер. И мне страшно мешает это понимание моей актерской неврожденности. А надо быть таким естественным перед камерой — как Чурикова в «Военно-полевом романе». Я и не думал, что сыграю Паниковского. У меня есть друг — Миша Швейцер. Мы знакомы с основания арбузовской студии, где играл и я, и его жена Софья. Швейцер сказал: «Я собираюсь снимать «Золотого теленка», ты будешь играть бывшего грузинского князя Гигиенишвили из «вороньей слободки». Посмотри кинопробы в качестве эксперта по Одессе».
Грузия и Одесса — это два моих любимых места на карте. Я обожаю там бывать, дышать этим воздухом — это два особенных, поразительно детских народа! Одесситы — ведь тоже отдельный народ. Это питательная среда для моего удовольствия.
Так вот, Миша позвал меня на пробу Ролана Быкова, который должен был сниматься в роли Паниковского. И Ролан прекрасно сыграл пробы, очень точно. Потом Швейцер попросил подыграть Славе Невинному, который пробовался на Балаганова, я должен был подавать реплики за Паниковского. Я вел себя свободно, текст особенно не выучивал. А через несколько дней Миша сказал: «Такая незадача — тебе придется и играть…»
Наверное, сегодня нет ни одного читающего человека, который бы не выучил наизусть огромные куски этой прозы. Что же касается Паниковского, то авторы излили на него столько презрения, что в нем не осталось детскости. Мне хотелось эту детскость вернуть. Я двадцать лет наблюдаю совсем маленьких детей в песочнице. Кошмарные бывают сцены. Ведь дети — эгоисты, хватательный рефлекс у них необычайно развит, они завистливы, часто не умеют переживать, сострадать. Это очень жестокое сообщество. И Паниковский такой.
Эта роль что-то очень мощно сыграла в моей судьбе. Теперь меня знают милиция, ГАИ — они со мною очень ласковы. Останавливает недавно один — яростное лицо, набитое злобой. И тут же выражение лица меняется: «Гражданин Паниковский, надо уважать конвенцию! Какие творческие планы?».
Эта же роль навсегда испортила мне актерскую судьбу. Я не комик. Впрочем, нет комика, который бы не думал: «Боже мой, почему они считают, что я шут, я же король Лир!». И только Петя Тодоровский во мне это разглядел. Он первый открыл другое направление моих актерских сил, отдав мне роль фокусника, которую Володин первоначально написал для Ролана Быкова.
Раз уж я выступаю перед сценаристами, кинодраматургами… Обычно, читая пьесы, с первой же ремарки понимаешь, написал это драматург или поэт. Часто драматург сочиняет роль и не всегда видит в отдельной реплике персонажа всю жизнь этого человека. А Володин видит! У него в одной фразе — целая судьба. Сначала кажется: это просто сыграть, а потом понимаешь, что очень даже непросто. И что самое сложное — достичь этой простоты.
Есть писатели, которые потрясающе запоминают, как разговаривают люди. Например, Петрушевская. Я был зван на «Звуки музыки» — это была громкая премьера, публика на автомобилях и в дубленках. Я увидел на сцене жизнь иного слоя населения — такую густую, натуралистическую, без воспарения. И публика смотрела, не сопереживая, на этот иной биологический слой. (Юрий Клепиков вроде бы тоже пишет про этот слой, про этих людей, но он — весь в них и им сопереживает.)
Или вот Арбузов — «Сказки Старого Арбата». Арбузов совсем не соприкасается с народом, со страной — он сибарит, любит симфоническую музыку, хоккей. Любит сочинять то, чего в действительности не было, а приметы времени вставляет потом. Там всегда действуют Кузя, Виктоша, Христофор, а не Вася или Петя. Для своих героев он выбирает странные профессии — переписчица нот, кукольник. Честно говоря, куклы эти поднадоели мне еще до фильма. Но отказаться я не мог — мне сам Арбузов предложил сниматься, а у меня есть вечное чувство пиетета перед учителем…
Огромное влияние на меня оказал Александр Трифонович Твардовский! Суть этой загадочной на первый взгляд личности, мне кажется, в том, что этот крестьянский человек, в жизни говоривший чуть-чуть с белорусским речением, был непогрешим в прозе и стихах, был аристократичен, будто дворянин двенадцатого колена. Мы познакомились на Пахре, все началось с дачного соседства. Потом мы подружились. Иногда он вызывал автомобиль из «Известий». Помню, как однажды сманивал всех поехать с ним за компанию, говорил: «Есть места». Был возбужден, рассказывал, что едет в Москву, чтобы поведать всей редакции, какую замечательную повесть «Сотников» написал Василь Быков. Говорил о достоинствах прозы, о метафорах. Приглашал всех желающих:
— У нас есть два свободных места.
Повисала ужасная неловкая пауза. Потом он выдавил из себя:
— Бесплатно.
И, вероятно, пожалев его, одна деревенская женщина запунцовела и влезла в этот автомобиль. Он обрадовался: «Есть женщины в русских селеньях!».
Он был сноб в прекрасном понимании этого слова, англичанин, дворянин. Одинаково говорил со мной, с комендантом поселка, с Хрущевым.
Мы ходили с ним по грибы. Он стоял во дворе такой величественный и трезвый в пять часов утра. Лукошко, штаны, рубашка, посох. Прежде чем идти, низко кланялся — это было как ритуал. И только вышли за пределы поселка — и открылось поле, и купы дерев, во всем взоре столько было широты, этот ландшафт существовал и 500 лет назад... А впереди — мой кумир.
Я тогда прокричал, проорал стихотворение Пастернака «Август».
— Это Борис Пастернак? Мне приятно, что вы знаете стихи наизусть. А из моего?
Я прочел большое стихотворение.
— Вы и правда мои стихи знаете. Вы уж потрудитесь, прочтите его еще раз!
Мне кажется, это немножко придуманная профессия — мастер художественного слова.
Публично читать стихи может только человек, перевосхищенный автором — переполненный восхищением…
Запись Валерии Антоновой
Публикация подготовлена Александрой Машуковой
Несмотря на богатую фильмографию, больших ролей в кино у него практически не было. Более того, сниматься он начал поздно, посвятив почти сорок лет Центральному театру кукол Сергея Образцова. Между тем Гердт был и остаётся легендарным артистом, которого любит и помнит вся страна.
Про Зиновия Ефимовича написано много. Человеком он был открытым, а ещё очень самокритичным и, как единодушно признают знавшие его близко коллеги, обладал обострённым чувством справедливости. Незадолго до своего ухода из жизни он не то в шутку, не то всерьёз говорил о том, что, скорее всего, не той профессией занимался всю жизнь. Признавался, что, наверное, ему нужно было пойти в народные заседатели или в судьи. В общем, заниматься тем, где надо по совести определять, что справедливо, а что нет. Но есть понятие «судьба» — и порой именно она решает, в чём призвание человека — так, по крайней мере, произошло у Гердта.
Возможно, профессия актёра для Зямы — как его называли друзья и близкие всю жизнь — навсегда осталась бы просто хобби. Он закончил самое обычное фабрично-заводское училище. Правда, при этом училище был Театр рабочей молодёжи, в котором Гердт начал играть. После училища пошёл работать электромонтажником в Метрострой, правда, в Театре рабочей молодёжи (ТРАМ) продолжал принимать участие в качестве актёра. И, наверное, Зиновий Ефимович так бы и остался в истории электромонтажником с обострённым чувством справедливости и аристократической внешностью. Но, как ни парадоксально это прозвучит, решающую роль в выборе профессии для Гердта сыграла… война.
Как участнику Театра рабочей молодёжи, Гердту полагалась бронь, то есть на фронт он мог не идти. Но Зиновий Ефимович по собственной инициативе явился в военкомат и практически потребовал отправить его на передовую. На фронте Гердт дослужился до лейтенанта роты сапёров. 13 февраля 1943 года под Белгородом его очень серьёзно ранило. Зиновий Ефимович помнил эту роковую для него дату до конца своих дней. Ранение пришлось в ногу. 11 сложнейших операций. Угроза ампутации. Тяжёлая реабилитация. Но ногу спасли, хотя хромать Гердту пришлось всю жизнь.
В новосибирский госпиталь, где лейтенант Гердт восстанавливался после операций, однажды приехал какой-то кукольный театр. Удивительно, но на раненого бойца этот театр произвёл сильнейшее впечатление. Тогда же он понял, чем бы хотел заниматься после того, как война закончится.
В 1945 году, оказавшись в Москве, Зиновий Ефимович, едва сойдя с поезда, направился к руководителю знаменитого уже в то время кукольного театра — Сергею Образцову. Рассказывают, что Гердт чуть не час терзал Образцова чтением стихов. Образцов сдался. Конферансье Аркадий Апломбов из «Необыкновенного концерта» в исполнении Зиновия Ефимовича стал узнаваемым и любимым персонажем во многих странах мира. Удивительно, но театр Сергея Образцова активно гастролировал за рубежом, а это в советское время позволялось не многим. В его театре Гердт прослужил 36 лет, но вынужден был уйти. Причины? Зиновий Ефимович, как человек интеллигентный, их не разглашал.
С уходом из театра кукол у Гердта началась новая жизнь — кинематографическая. В 1968 году на экраны вышел фильм Михаила Швейцера «Золотой телёнок», где Зиновий Ефимович исполнил роль Паниковского. Несмотря на то, что эта роль принесла ему вмиг всесоюзную славу, Гердт как-то признался, что не очень-то он любит эту свою работу. Но меж тем после «Золотого телёнка» предложения от режиссёров посыпались на Зиновия Ефимовича как из рога изобилия. «Соломенная шляпка», «Печки-лавочки», «Место встречи изменить нельзя», «О бедном гусаре замолвите слово», «Военно-полевой роман» — всего в фильмографии актёра 77 ролей. А ещё десятки озвученных мультфильмов, дубляжей зарубежных фильмов, телеспектаклей.
Кадр из фильма Михаила Швейцера «Золотой телёнок». Шура Балаганов — Леонид Куравлёв, Паниковский — Зиновий Гердт. 1968 год.
Лукавил ли Зиновий Ефимович, говоря, что всю жизнь занимался не своим делом? Скорее всего, да — лукавил. Своей профессии он отдавался до конца. А ещё страстью всей его жизни были стихи, джаз и… куклы, а точнее — кукольный театр, который навсегда изменил его жизнь.
21 сентября 1916 года родился Зиновий Гердт, великий актер, голос которого поклонники артиста чаще слышали, чем видели воплощенные им на экране образы (Паниковский в "Золотом теленке"). Народный артист СССР.
Последний раз редактировалось Chugunka; 01.09.2018 в 01:59.
21 сентября 1916 года родился Зиновий Гердт, актер
Личное дело
Зиновий Ефимович Гердт (Залман Афроимович Храпинович, 1916-1996) родился в уездном городе Себеже Витебской губернии (ныне — Псковская область, Россия). Его отец, Афроим Храпинович работал приказчиком в лавке тканей, потом управлял бакалейной лавкой и был человеком набожным; мать, Рахиль Исааковна, была домохозяйкой. Зиновий был четвертым ребенком в семье. Учился в еврейской школе в Себеже, в 1932 году переехал к брату в Москву. В 1934 году, окончив фабрично-заводское училище Московского электрозавода имени Куйбышева, пошёл работать на Метрострой электромонтажником.
Играть начал в театре рабочей молодёжи (ТРАМ) ЦК Союза электростанций сразу по поступлении в ФЗУ в 1932 году и уже через 3 года был переведён в профессиональный состав театра. В 1936—1937 годах — актёр Театра кукол при Московском Дворце пионеров. В 1938 году был принят в организованную Алексеем Арбузовым и Валентином Плучеком Московскую государственную театральную студию, где проработал до начала войны. Первоначально выступал под своей настоящей фамилией Храпинович, затем под артистическим псевдонимом Гердт, в конце 1930-х годов ставшим его официальной фамилией (имя и отчество Зиновий Ефимович появились уже после войны).
В июне 1941 года Зиновий Гердт ушёл добровольцем на фронт. В декабре 1941 года окончил специальные краткосрочные сборы в Московском военно-инженерном училище и был направлен на Калининский, а затем на Воронежский фронт. Был командиром сапёрной роты в звании старшего лейтенанта. 13 февраля 1943 года под Белгородом был тяжело ранен осколком танкового снаряда. После одиннадцати операций, самые важные из которых выполняла ведущий хирург Боткинской больницы Ксения Винцентини (жена конструктора Сергея Королёва), Гердту сохранили повреждённую ногу, которая, однако, с тех пор была на 8 сантиметров короче здоровой и вынуждала артиста сильно прихрамывать.
После окончания войны Зиновий Гердт почти сорок лет - с 1945 по 1982 годы — проработал в труппе Центрального Театра кукол под руководством С. В. Образцова. С 1983 года перешел в МАДТ имени М. Н. Ермоловой.
В кинематограф Зиновий Гердт вошёл как актёр дубляжа, долгое время оставаясь за кадром. На телевидении он с 1962 по 1966 год, с перерывами на гастроли и съёмки, вёл передачу «Кинопанорама», однако из-за сложностей с графиком ушёл из телепередачи. В 1990-х годах Гердт был ведущим авторской программы «Чай-клуб» на канале ТВ-6 Москва. В 1991 году принимал участие в последнем выпуске капитал-шоу «Поле чудес» с Владиславом Листьевым. 29 декабря 1994 года был в гостях у Влада Листьева в последнем выпуске программы «Час Пик» уходящего 1994 года.
Скончался 18 ноября 1996 года в Москве. Похоронен на Кунцевском кладбище.
Чем знаменит
Зиновий Гердт
Сначала советский зритель узнал и полюбил не самого Зиновия Гердта, а его голос, который звучал из–за ширмы театра кукол Образцова - в течение десятков лет Гердт озвучивал конферансье «Необыкновенного концерта» Апломбова. Это был один из самых знаменитых спектаклей советского театра: он шел на сцене четыре тысячи раз, с ним театр объездил четыреста городов и двадцать девять государств.
Потом невероятный, потрясающий голос Гердта пришел на телеэкраны - актер озвучивал множество кино- и телефильмов, дублировал французские и итальянские картины (его голосом говорили Жан Габен и другие звезды мирового экрана). И в этот голос нельзя было не влюбиться.
В шестидесятые годы и сам Гердт начал появляться на экранах, сразу заслужив славу «мастера эпизодов». Он снимался в десятках картин - «Город мастеров», «Городской романс», «Укрощение огня», «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», «Тень», «Печки-лавочки», «Соломенная шляпка», «Место встречи изменить нельзя», «Золотой теленок» и т.д.
Зиновий Гердт был любим миллионами зрителей не только как замечательный актер, но и как воплощение чести и достоинства, мудрости и остроумия.
О чем надо знать
Зиновий Гердт был великим знатоком и ценителем русской поэзии. Он мог часами читать Пушкина, Самойлова и особенно - Пастернака, произведения которого знал наизусть.
На восьмидесятилетие Зиновия Ефимовича, 21 сентября 1996 года, к нему на дачу приехал вице-премьер Виктор Илюшин, чтобы вручить орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Те, кто готовили визит, положили Илюшину закладку в томик Пастернака – и, вручив орден, он этот томик на закладке открыл, сообщив, что хочет прочесть имениннику вслух стихотворение «Быть знаменитым некрасиво».
По воспоминаниям присутствовавших при этой сцене: «Гердт отреагировал немедленно: «Давайте лучше я вам его прочту!» А у Илюшина протокол, он же готовился… Нет, говорит, я сам. Тогда Гердт, гений компромисса, говорит: «Давайте так: строчку – вы, строчку – я…»
И вот можете себе представить картинку. Илюшин (по книжке): «Быть знаменитым некрасиво…» Гердт (наизусть, дирижируя красивой, взлетающей в такт правой рукой): «Не это поднимает ввысь…» Илюшин (по книжке): «Не надо заводить архива…»
И так они продвигаются по тексту, и всех, кроме вице-премьера, охватывает озноб, потому что все вспоминают последнюю строчку стихотворения. Строчку, которой в контексте физического состояния Гердта лучше не звучать совсем.
Положение спас сам Гердт (раньше всех вычисливший грядущую неловкость). И когда вице-премьер пробубнил свое: «Позорно, ничего не знача…» – Гердт, указав на себя, закончил: «Быть притчей на устах у всех…»
И рассмеялся, прерывая эту чиновную выдумку. Последние строфы прочитаны не были».
Прямая речь
О, необыкновенный Гердт,
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт:
Колено-он-непреклоненный.
В. Гафт
«Он не менялся в самом главном – в естественности поведения. Ему была чужда любая поза. Он никогда не предавал самого себя. Никто никогда не видел его подписи под сомнительными, угодными начальству письмами» - о Зиновии Гердте его друг Исай Кузнецов
«У Гердта слава особенная. Он, играя только «для тех, кто понимает», как выразился в одной из своих песен Булат Окуджава, создал свою, особую аудиторию близких ему по духу людей. Постепенно эта аудитория стала многомиллионной. Такое прежде случалось только с поэтами», - Михаил Львовский.
«Неувядаемое украшение нашей жизни», - Александр Ширвиндт о Зиновии Гердте
5 фактов о Зиновии Гердте
В тринадцатилетнем возрасте Зиновий Гердт написал на идише стихи о коллективизации, которые были опубликованы в детской газете.
В кругу друзей и близких Гердт известен под уменьшительным именем Зяма. В театральной среде его называли «Великий Зяма», мастер эпизодов.
Псевдоним Гердт Зиновию предложил Алексей Арбузов по имени популярной в 1920-е годы балерины Елизаветы Герд – «Только обязательно – Герд-т! С буквой «т» на конце!».
В зарубежных гастрольных поездках театра Образцова Гердт всегда озвучивал конферансье Апломбова на языке той страны, в которой выступал театр. Обычно на гастроли он выезжал на несколько дней раньше других актеров, находил журналиста или драматурга, владеющего русским языком, и вместе с ним проходил текст с начала до конца, «вызубривал» его, а по окончании гастролей благополучно забывал.
В Киеве на улице Прорезной установлен памятник Паниковскому, прообразом для которого послужил Зиновий Гердт, исполнивший одноимённую роль в экранизации романа «Золотой теленок». Еще один памятник – уже самому Гердту – был установлен 21 сентября 2011 года в Себеже накануне 95-летия актера. Памятник из бронзы и гранита изготовлен на средства жителей города.
Материалы о Зиновии Гердте
Зяма – это же Гердт!
Зиновий Гердт. Зяма. – фильм об актере из цикла «ЖЗЛ»
21 Сентября 1916 - родился Зиновий Гердт, Народный артист СССР
http://www.istpravda.ru/chronograph/5293/
Зиновий Ефимович Гердт родился 21 сентября 1916 года в Псковской области, в бедной еврейской семье. Настоящее имя – Залман Эфроимович Храпинович.
Юноша окончил фабрично-заводское училище Московского электрозавода, в 15 лет начал работать слесарем-электриком, участвовал в Метрострое. Именно при заводском клубе Гердт начал играть свои первые роли.
Театр рабочей молодежи (ТРАМ) раскрыл талант молодого актера, и следующей вехой его жизни стала работа в Театре кукол при Московском Доме пионеров.
Театральную деятельность Гердта прервала Великая Отечественная война. Зиновий ушёл на фронт добровольцем, командовал сапёрной ротой. В феврале 1943 года он был оранен. Ему пришлось выдержать 11 сложнейших операций, но нога, хотя и была спасена, навсегда стала короче здоровой на 8 сантиметров.
С тех пор Гердт всегда прихрамывал – однако, что интересно, эта хромота стала неотъемлемой частью образов его героев. Многие зрители думали, что хромает он специально – роль требует.
После войны Зиновий Гердт продолжил работу в театре кукол под руководством С.В. Образцова, затем начал дублировать роли и выступать как закадровый рассказчик на кинематографе. Долгое время Гердт так и проработал в кино – за кадром.
Да и на экран он попал как эпизодический актёр. Однако режиссёры фильмов «Фокусник» и «Золотой телёнок», куда Гердт был приглашён в эпизоды, разглядели в актере оригинальный талант. В результате вместо эпизодов появились великолепные образы фокусника Кукушкина и жулика Паниковского.
Гердта наконец-то рассмотрели и начали приглашать в фильмы. Он выступал в основном как комедийный, острохарактерный актёр. Комедийность, юмористичность игры подчеркивала удивительно сочетающаяся с юмором лиричность и мягкая грусть. Всего в фильмографии актера около 80 киноролей.
Великий актер Народный артист СССР Зиновий Ефимович Гердт скончался 18 ноября 1996 года в Москве.
*4412. Актёры Победы. Зиновий Гердт
Линейный вид
