*2320. Валерий Зорькин

[Валера, ептыть, ты же верующий]

Отвечу просто - я вижу, что у Конституционного Суда есть будущее. Он играет очень важную роль в правовой системе России, в системе сдержек и противовесов. Думаю, и для того, чтобы жизнь людей была лучше, он кое-что сделал. Что же касается конкретного порядка деятельности и объема полномочий, то надеюсь только, что не произойдет ни при каких обстоятельствах выхолащивание сути функционирования Конституционного Суда, препятствующее его работе.

[Консультант]

Уважаемый Валерий Дмитриевич, мы благодарим Вас за очень интересное интервью.

В подготовке и проведении интервью с В.Д. Зорькиным участвовали специальный корреспондент А. Кузнецов и редактор сайта КонсультантПлюс Н. Лашкина.
Фото К. Голубев.

[Российская газета]

http://rg.ru/2012/01/26/zorkin.html

Социально-государственный кризис и правовая система

Валерий Зорькин, Председатель Конституционного суда РФ
"Российская газета" - Федеральный выпуск №5688 (15)
26.01.2012, 01:00
Сегодня необходимо внимательно рассмотреть тот, на мой взгляд, очень тревожный и, скажу резче, кризисный, глобальный и российский политико-юридический контекст, в который погружены мы все, включая отечественные юридические инстанции всех уровней и специализаций.

Убежден, что такое рассмотрение важно для всех нас хотя бы по той причине, что указанный контекст оказывает все более мощное влияние на правосудие и правоисполнение во всех сферах.

События, которые мы наблюдаем за последний год, неоспоримо свидетельствуют о том, что мировая система вошла в фазу глубочайших трансформаций. Сомнению или по крайней мере очень активной критике подвергаются все скрепы устоявшегося за столетия миропорядка от фундаментальных основ международного права до базисных социальных институтов, включая общественные институты массовой социализации и даже институт семьи.

Мы видим, что в эпоху глобализации эти трансформации уже сейчас мощно - и очень неоднозначно - затрагивают наше Отечество.

Но тогда главный вопрос в том, какие и в каком направлении начинаются перемены.

АПОЛОГИЯ НЕРАВЕНСТВА

Если говорить о международных отношениях, то наиболее опасная тенденция в этой сфере, на мой взгляд, заключается в "ползучем переходе" от хотя бы формального равенства суверенных государств, установленного Вестфальской системой и закрепленного рядом последующих международных актов, в том числе Уставом ООН, к конструкции глобального мира в духе антиутопии Оруэлла "Скотный двор". Такого мира, в котором некоторые государства уже открыто и демонстративно присваивают себе право действовать как "гораздо более равные".

События в Ливии после убийства Муамара Каддафи показывают, что активные усилия части "международного сообщества" по разрушению весьма несовершенного государственно-правового режима Ливии, созданного Каддафи, привели к уничтожению ливийской государственности и каких-либо, хотя бы минимальных, основ правового регулирования жизни. Территория этой страны в результате "победы демократической революции" превратилась в зону хаотической межплеменной войны, в зону боевых действий и бандитизма иррегулярных милитарных формирований во главе с полевыми командирами. Кроме того, налицо "расползание" оружия и бандитско-террористических действий на обширный регион Африки, далеко за пределы ливийских границ.

С чего это началось? С юридически сомнительного акта под названием "резолюция Совета Безопасности ООН N 1973", в статье 4 которой изначально была заложена широчайшая правовая неопределенность интерпретаций положения "принимать все необходимые меры для защиты гражданского населения и мест его проживания, находящихся под угрозой нападения, в Ливийской Арабской Джамахирии".

Именно на основе интерпретаций этого положения клубом "более равных" государств ливийские повстанцы, воюющие с Каддафи, получали - и это детально задокументировано - поддержку в виде поставок оружия, а также участия в войне подразделений спецслужб ведущих западных стран и наемников-террористов со всего мира. Что грубейшим образом нарушало все ключевые международные правовые нормы. И именно в ходе этой "необъявленной международной войны" против режима Каддафи был опробован еще один механизм оправдания нарушений международных норм в отношении суверенного государства - утверждения ведущих политиков "более равных" стран, что власть в данной стране нелегитимна.

Почему я придаю этим событиям столь большое значение? Прежде всего потому, что они создали прецедент грубейшего и по своему духу и результату вопиюще неправового вмешательства во внутренние дела суверенного государства. И еще потому, что, как мы видим, сейчас это "прецедентное основание" многие уже стремятся использовать для столь же неправового вмешательства "более равных" во внутренние дела других стран мира.

Сегодня это происходит в Сирии. А где это произойдет завтра?

Тенденции, которые адресуют к "апологии неравенства", видны не только в межгосударственных отношениях.

Некоторые лидеры митинговых протестов против нарушений закона на декабрьских парламентских выборах откровенно объявляют себя и своих сторонников неким новым "креативным классом", который якобы имеет исключительное право решать главные политические проблемы страны. В отличие от всей остальной России. Причем в лексиконе этих лидеров в отношении тех, кто не вышел на митинги по их призыву, уже не раз прозвучали определения вроде "быдло".

Что это означает? Для меня прежде всего то, что сегодня, через 20 лет после своей заявки на создание новой демократической правовой России, значительная (и, похоже, социально-политически наиболее активная) часть нашего образованного и материально состоятельного общества нисколько не приблизилась к пониманию и внутреннему принятию основ демократического гражданского общества и правового государства. И что эта часть нашего общества столь чужда осмыслению трагического исторического опыта собственной страны, что в стремлении объявить себя "более равной" готова развязать сначала классовую борьбу, а затем и классовую войну.

В связи с этим вынужден еще раз напомнить таким "более равным", что демократия по определению "власть народа". Это подразумевает политическое равноправие граждан и решающее воздействие их большинства на формат и состав власти. И если когда-то состав равноправных граждан определялся цензовыми, половыми и иными ограничениями, то в современной демократии граждане - это весь народ, и никак иначе.

Напомню также, что упомянутое равноправное политическое воздействие большинства относится и к современному варианту "либеральной демократии", на который ссылаются "более равные". И в котором помимо безусловного права народного большинства определять состав и содержание политической власти оговариваются и некоторые особые права меньшинств в виде личных или групповых свобод.

Иными словами, ни в какой из современных демократических систем неотъемлемые равные права юридически дееспособной части народа быть гражданами, то есть решающим большинством голосов воздействовать на власть, под сомнение не ставятся.

Проблема неизбежных в любом (в том числе демократическом) обществе конфликтов убеждений и коллизий интересов разного рода - от межличностных до межгрупповых и межклассовых - глубоко исследовалась, начиная с античности. И это привело к созданию (опять-таки общепринятого) механизма разрешения таких конфликтов и коллизий, который называется правовым государством.

Мы как юристы хорошо понимаем, как создавались представления о правовом государстве Аристотелем, Цицероном, Блаженным Августином, Кантом, Гегелем и их последователями. Мы в России знаем, в каких мучительных раздумьях формировались представления о формах и механизмах продвижения к правовому государству у таких отечественных мыслителей, как Борис Чичерин, Николай Бердяев, Борис Вышеславцев, Иван Ильин, Павел Новгородцев, Богдан Кистяковский, Петр Струве, Семен Франк и многие другие.

И мне как юристу и как гражданину больно видеть, как считающая себя "наиболее продвинутой" часть российского общества и своей политической риторикой, и своими уличными действиями пытается до основания смести все, пока еще, увы, очень неустойчивые результаты движения нашей страны к полноценной демократии и правовому государству.

ЭКСЦЕССЫ "КРЕАТИВНОЙ" АНТИГОСУДАРСТВЕННОСТИ

Сегодняшние демарши оппозиции по поводу совершенных на парламентских выборах 2011 года нарушений закона и нелегитимности избранной Государственной Думы уже сопровождаются безапелляционными заявлениями о том, что какими бы прозрачными и честными ни были мартовские президентские выборы, их результат также будет нелегитимным.

Оставлю пока в стороне политический аспект этих заявлений. И рассмотрю только их правовое содержание.

Были ли на выборах нарушения процедуры, фальсификации или просто ошибки в подсчетах голосов?

Конечно, были. Нарушения и фальсификации сопровождают политическую борьбу, и прежде всего выборы, решающие вопрос о власти, в любой стране мира. В США на президентских выборах 2004 года Центр защиты выборов получил более 50 тысяч жалоб на нарушения и фальсификации в ходе голосования. На американских президентских выборах 2008 г. также зафиксированы десятки тысяч нарушений. Только в одном штате Миннесота по жалобам на эти нарушения были возбуждены многие сотни судебных дел, и по 113 эпизодам вынесены обвинительные судебные решения. На первичных выборах кандидатов-республиканцев в США в штате Айова несколько дней назад избиратели обратились в суд по поводу нарушений подсчета голосов на 131 участке, и после пересчета было объявлено, что победу одержал не Митт Ромни, а Рик Санторум.

В связи с этим я задаю вопрос: что именно в рассматриваемых случаях определяет уровень правовой культуры страны? Наличие или отсутствие выборных нарушений? Нет! Его определяет способ разрешения выборных коллизий. В правовом государстве есть единственное место разрешения таких коллизий - это суд. И если одна из спорящих сторон не согласна с решением суда первой инстанции, она их оспаривает опять-таки в судах более высоких инстанций, а не выводит сторонников на улицу и не хватается за оружие.

Что же делают представители нашей нынешней оппозиции? Они, заявляя о нарушениях на российских выборах, лишь иногда, чуть ли не в порядке исключения, обращаются в суд, но заранее объявляют выборы в целом сфальсифицированными. А та часть оппозиции, которая назвала себя "креативным классом", объявляет нелегитимной избранную Думу, требует назначить новые выборы или даже (!) организовать переговоры о передаче высшей исполнительной власти политикам, которых будут то ли выбирать с помощью интернет-голосования (не всенародного, а именно интернет-голосования!), то ли просто назначать волюнтаристским решением этого самого "креативного класса".

Откуда такая вопиюще неправовая позиция? Почему не проводится очевидная контрольная операция - пересчет голосов на основе тех заверенных избирательными комиссиями копий выборных протоколов, которые получили члены комиссий и наблюдатели от оппозиционных партий? Почему после такого пересчета не используется, как в США и других странах, законный механизм судебной защиты своих интересов?

На вопрос об отказе от обращений в суд лидеры "креативного класса" отвечают, что все суды в России коррумпированы, незаконны и нелегитимны, а государственный строй и охраняющая его Конституция требуют незамедлительных изменений. И потому, мол, нужно ликвидировать существующие высшие органы всех ветвей власти, объявив временным органом власти только что избранную Думу. И - ВНИМАНИЕ! - созвать некое "учредительное собрание" для решения вопроса о будущей российской государственности.

Нельзя не признать, что судебная система в нынешней России все еще весьма несовершенна и что многие суды (и судьи) болеют теми же (в том числе коррупционными) пороками, что и все российское общество. Но любому юристу, да и просто вменяемому гражданину понятно, что в качестве альтернативы правовым, пусть далеко не всегда совершенным судебным процедурам лидеры "креативного класса" предлагают катастрофически антиправовой подход, в котором якобы нелегитимные органы власти предлагается заменять при помощи очевидно еще менее легитимной неправовой процедуры.

И теперь я задаю второй вопрос: а что все это значит уже не с собственно правовой, а с политико-правовой точки зрения? Ведь, по сути, лидеры самопровозглашенного "нового креативного класса" заявляют о том, что в России налицо:

- нелегитимная законодательная власть (Госдума);

- нелегитимная исполнительная власть (президент);

- нелегитимная судебная власть - от всех судов низших инстанций до Конституционного суда.

И тогда я вспоминаю неоднократные высказывания американского сенатора и бывшего кандидата в президенты г-на Джона Маккейна о том, что за крушением режима Каддафи в Ливии последует Сирия, а далее Россия. И тогда я с особым вниманием вслушиваюсь в заявление госсекретаря США г-жи Хиллари Клинтон, подчеркну, сделанное еще до оглашения окончательных результатов выборов и тем более до судебных рассмотрений выборных нарушений, то есть вопиюще неправовое, о том, что парламентские выборы в России "не были ни свободными, ни честными".

И тогда я задаюсь вопросом: готовы ли митинговые лидеры этого самого "креативного класса" признать собственную страну полностью лишенной властно-политической легитимности и, значит, государственного суверенитета? И готовы ли они в связи с этим призвать каких-либо "варягов" (включая спецподразделения стран НАТО) для поддержки учреждения в России "новой государственности" по образцу Ливии?..

Чего еще требуют оппозиционные лидеры "креативного класса"?

В частности, немедленно освободить экс-главу "ЮКОСа" Михаила Ходорковского. Почему немедленно? Говорится, что Ходорковского надо немедленно освободить и потому, что это единственно нравственное решение, и потому, что "он свое отсидел".

Здесь я хочу напомнить очень точное замечание выдающегося российского правоведа Бориса Чичерина о том, что "государство является нравственным настолько, насколько оно управляется законом". Что с этой точки зрения означает выражение "свое отсидел"? Это абсолютно антиправовая формула! Существуют регламентированные (общепринятые во многих странах мира) правовые процедуры возможного освобождения: помилование по просьбе заключенного, условно-досрочное освобождение и пересмотр дела с последующим освобождением по вновь открывшимся реабилитирующим обстоятельствам. И все эти процедуры связаны с судом!

Никакому политику - даже занимающему высший пост в государстве! - не дано определять, отсидел ли тот или иной персонаж свое или нет - это юридический произвол.

Сегодняшние же "креативные оппозиционеры", даже не замечая, насколько они удаляются от якобы очень ценных для них идеалов демократии и правового государства, один за другим выдвигают радикально антидемократические и антиправовые требования и лозунги!

КОНФОРМИЗМ, ОХРАНИТЕЛЬСТВО И ГОСУДАРСТВЕННАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ

Не сомневаюсь, что оппозиционные "креативные" критики по прочтении этого текста в очередной раз обвинят и меня, и российскую судебную систему в целом в конформизме и провластном охранительстве.

Что же касается судейского сообщества в целом, то здесь оппозиционные "нонконформисты" должны знать определенные аксиомы. Например, что одна из главных функций правовой системы как института ОХРАНЯТЬ устойчивость общества и государства. Именно в исполнении этой функции заключается роль судебных органов в поддержке системы баланса, то есть "сдержек и противовесов", между законодательной и исполнительной властью. Именно эту функцию обязаны выполнять судебные инстанции в разрешении споров между гражданами, между гражданами и государством, между политическими, экономическими и социальными объединениями граждан, между ними и государством и т.д. Разрешать все эти споры, не доводя их до конфликтов с использованием неправовых средств, обеспечивая социальную, политическую, экономическую, в целом государственную устойчивость, это и есть главное содержание правового государства.

Сразу оговорю, что устойчивость не пресловутая "стабильность любой ценой", которая наивысшей своей формы достигает на кладбище. Устойчивость - это такое сочетание наследования и развития, преемственности и новизны, которое позволяет социально-государственной системе двигаться быстро и эффективно, не падая.

Напомню здесь известную метафору о велосипедисте, который не падает именно потому, что движется. Однако тут же дополню эту метафору существенным замечанием: для того чтобы велосипедист двигался, он сам не должен разносить вдребезги велосипед, а по нему и по велосипеду не должны стрелять из всех видов оружия.

Еще раз вернусь к вопросу о том, что митинговые лидеры "креативного класса" регулярно и назойливо противопоставляют себя как единственно истинных и достойных граждан неправедному и недостойному государству.

При этом они не только присваивают лишь себе как "более равным", в отличие от 140 миллионов человек, не вышедших на их митинги, статус гражданина. Заодно они сетуют на то, что они вынуждены присваивать этот статус лишь себе по той причине, что в России, мол, до сих пор не возникло гражданское общество. Которое, мол, и должно эффективно бороться с врагом-государством, с этим "Левиафаном" Томаса Гоббса. Некоторые из таких "креативных лидеров" при этом цитируют известного американского политика Томаса Пейна, который говорил, что гражданское общество - это всегда благо, а государство всегда зло.

Но Гоббс жил в XVII веке, а Пейн в XVIII веке. И тем не менее они оба уже тогда признавали, что если государство и является злом, то это неизбежное зло. И что именно это "зло" отвечает - поскольку больше просто некому - за то, чтобы социальная, политическая, экономическая жизнь общества не выходила за рамки правового регулирования. В современном же понимании гражданское общество - это общество с развитыми экономическими, политическими, правовыми и культурными отношениями между людьми, независимое от государства, но тесно и постоянно с ним взаимодействующее.

При этом лидеры "креативного класса" настойчиво твердят о непримиримых противоречиях между гражданским обществом (то есть собой?) и государством. Но они почему-то не менее настойчиво молчат о возможности непримиримых противоречий внутри самого гражданского общества, которые упомянутый Гоббс емко охарактеризовал как "войну всех против всех".

Приведу банальный - почти бытовой! - пример. Организованное движение автомобилистов - это элемент гражданского общества? Вне всякого сомнения! Но есть ведь и интересы пешеходов, которые, увы, далеко не всегда совпадают с интересами автомобилистов. А если пешеходы должны защищать свои права, то кто должен быть арбитром в их споре с автомобилистами? И кому, если не государству, представители "креативного класса" собираются делегировать обязанность бороться со всеми криминальными проявлениями в нашей жизни? Они намерены отменить правовую систему и судебную власть и вернуться к историческим прецедентам безгосударственной "демократии поголовно вооруженного народа"?

Надеюсь, что нет. Так почему же наши нынешние адепты "гражданского общества без берегов" думают и говорят только о необходимости наступления гражданского общества на государство, но не о том, какими правовыми формулами и нормами следует обеспечивать наиболее эффективное регулирование отношений внутри самого гражданского общества?

В последнее время некоторые российские оппозиционные политики договорились до того, что в случае избрания президента России уже в первом туре выборов страну очень скоро ждет неизбежная "демократическая революция". А сторонники этих политиков заявляют о предрешенности такого исхода со ссылками на конституцию США, в которой зафиксировано "право народа на восстание". И при этом как-то забывают объяснить те условия, для которых в конституции США было продекларировано это право.

"Право на восстание" рассматривалось отцами-основателями США как крайняя мера для таких случаев, когда правовые механизмы в стране уже вообще не работают. И те, кто декларировал это самое право на восстание, вовсе не являлись апологетами восстаний. Именно для того, чтобы гарантировать свою страну как от тирании, так и от восстания, они разработали изощренную систему законодательства и правоприменения, в которой до мельчайших деталей проработали процедуры и механизмы демократического разрешения возникающих коллизий и конфликтов.

Такой же процесс шел и в других (прежде всего европейских) странах. Причем вершиной и высшим арбитром упомянутых процедур разрешения конфликтов везде является независимая и сильная судебная система. Как гарант и от государственного произвола, и от "войны всех против всех" в обществе. То есть именно как своего рода "генеральный охранитель".

Страны Запада шли к такому положению вещей веками. Шли через страдания, кровь и революции. Но и они признают, что в полной мере в смысле достижения идеала еще не пришли. Тем не менее люди моего поколения помнят блестящие образцы американского кинематографа середины ХХ века, в которых показан образ неподкупного и независимого судьи, способного принять объективное правовое решение вопреки любому давлению и воле самых высоких инстанций. Образ судьи в этих фильмах возведен почти в абсолют.

К сожалению, современная Россия еще далека от этого идеала. Именно по этой причине у нас при разрешении конфликтов в очень высокой степени уповают как на гарантов от политических и иных потрясений на другие институты власти - парламент, президента, правительство. И замечу, что это не только нынешняя постсоветская специфика, но и своего рода российская политическая традиция.

Вот как об этом писал в эмиграции крупный российский консерватор Василий Шульгин:

"Мало кто дает себе отчет, издеваясь над депутатами, запускающими друг в друга чернильницами и пюпитрами, какую поистине громадную услугу эти смешные чудаки оказывают в некоторых странах своим согражданам. Пока спорят, ругаются и даже дерутся в парламентах, пулеметы молчат. Как только эти отдушины замолкают или оказываются недостаточными для бурлящих паров, злоба направляется по другим каналам; тогда граждане хватают оружие и начинают резать друг друга. А как резать, это мы, русские, испытавшие гражданскую войну, знаем..."

"Охранительные" признания Шульгина в отношении роли парламента, безусловно, справедливы. Но и опыт предреволюционных российских государственных дум, и опыт Верховного Совета РФ говорят о том, что парламент не панацея. Что и противоречия между парламентом и исполнительной властью, и противоречия между внутрипарламентскими силами могут выходить далеко за рамки правового поля. Напомню, что именно необходимостью вернуть ситуацию в правовое поле была обусловлена моя позиция в конфликте между президентом и Верховным Советом в 1993 году, который, увы, завершился пролитой кровью.

Так что приходится признать, что мир не придумал ничего лучшего, чем полноценная, сильная, независимая судебная система, для разрешения самых разных конфликтов и, шире, для социального и государственного "охранительства". То есть для обеспечения устойчивого исторического движения народов и стран.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ УСТОЙЧИВОСТЬ И РАЗВИТИЕ

Еще раз повторю, что устойчивость - это не неподвижность "тотальной стабильности". Это продуманное, последовательное, без шараханий и эксцессов движение вперед и вверх. Движение, в ходе которого социально-государственное целое ставит и реализует цели достижения новых горизонтов развития.

И, конечно же, одним из очень существенных стимулов - или ограничений - как в постановке целей, так и в самом процессе развития является правовая и правоприменительная система. Это так хотя бы по той причине, что именно система права и суды как акторы правоприменения в очень высокой степени определяют для развития рамки возможного и должного.

Для нас в России, где исторически совсем недавно, всего 20 лет назад, произошла коренная ломка социально-государственного строя, проблемы верного определения этих рамок не только новы и особенно актуальны. Эти проблемы, признаем, во многих случаях еще и очень остры и болезненны.

Новизна российской правовой ситуации состоит не только в том, что в российской Конституции закреплены универсальный характер и высшая ценность человеческих прав и свобод. Как бы плохо эти права ни обеспечивались в СССР, их ущемление все же, за редкими исключениями, непосредственно затрагивало лишь малую часть граждан.

Но конституционно закрепленные право частной собственности и право на предпринимательскую деятельность были воистину ошеломляющей новизной для большинства граждан России. Новизной, с которой эти граждане сталкивались впервые в своей жизни и с которой они просто не понимали, что делать.

А поскольку развитая законодательная база для реализации этих прав в момент принятия новой Конституции практически отсутствовала, да и позже постоянно отставала от потребностей правового регулирования отношений в сфере собственности и предпринимательства, процесс реализации этих прав в России много лет сопровождался и грубыми, и мелкими нарушениями.

И конечно же, юридически далеко не бесспорная постсоветская приватизация, а также последующие, очень часто неправовые, процессы передела и перераспределения собственности, - одна из ключевых болевых точек российской социально-экономической и политической системы. И одновременно один из главных барьеров на путях развития нашего общества и нашего государства.

Еще раз поясню, почему это так значимо для всех без исключения сфер нашей жизни, включая экономическую, социальную, политическую сферы, а также нашу профессиональную сферу права.

Дело прежде всего в том, что эти трансформации собственности заключались во "взрывном" переходе от советской системы уравнительного распределения материальных благ, которая подавляющим социальным большинством воспринималась как относительная справедливость, к крайне дифференцированному постсоветскому распределению государственной (а по советской конституции - общенародной) собственности. К распределению, в условиях которого большинство собственности оказывалось в руках тех, кто "равнее остальных" лишь потому, что сумел так или иначе пробиться к государственной приватизационной кормушке.

То есть уже первые этапы строительства новой российской государственности оказались в глазах социального большинства, возлагавшего на создание этой государственности огромные надежды, воплощением вопиющей несправедливости. И это ощущение несправедливости в ключевом конституционном вопросе о собственности не могло не проецироваться на все государственные институты от политических до правовых.

Но ведь это не просто субъективное ощущение социальных аутсайдеров и неудачников. Есть очень детальный и содержательный анализ правовых аспектов приватизации, проведенный Счетной палатой РФ. Этот анализ, выпущенный в виде большого доклада в 2005-м, доказательно описывает множество допущенных в ходе приватизации грубых правовых нарушений. Есть и обстоятельные зарубежные исследования, на основе которых Всемирный банк определил российскую приватизацию как инсайдерскую (то есть дал ей самую жесткую из всех возможных негативных правовых оценок).

Сейчас мы вновь слышим, как в середине 90-х годов, что "совковые" представления о справедливости давно пора отбросить и забыть. Забыть и призвать общество ориентироваться на уже возникшие в российском предпринимательском сообществе "истории успеха".

Это, наверное, было бы возможно, если бы глубочайшее социальное расслоение, возникшее в ходе упомянутых выше государственных трансформаций, снижалось, смягчая остроту обид, нанесенных несправедливой приватизацией, но расслоение не снижается, а растет!

И это, наверное, было бы возможно, если бы грубые правовые нарушения, сопровождавшие постсоветский передел собственности, не создали в стране ту - признаем, весьма массовую - "антиправовую нормативность" коррупции и кумовства, которая вот уже два десятилетия разъедает российский социальный и государственный организм.

Именно эта "антиправовая нормативность" привела к коррупционному сращиванию существенной части бизнеса и государственной бюрократии, которое, признаем, глубоко затронуло и судебно-правовую систему. Именно эта "антиправовая нормативность" приводит к различным формам бегства из страны капитала, от преступных махинаций до легального вывода активов в зарубежные юрисдикции.

И именно эта "антиправовая нормативность", не получая адекватного отпора в виде правовой оценки и судебных санкций, приводит существенную часть наших российских "успешных" к ощущению собственной безнаказанности и социальной исключительности как "более равных". А далее к уже совсем откровенной "апологии неравенства", с обсуждения которой я начал этот разговор.

Но все это вместе не просто вызывает как низовой, так и элитный протест. Такой протест не может не адресоваться единственному генеральному институту, который "по определению" за все вышеописанное отвечает, - государству. Государство, которое все это много лет допускает, ощущается как несправедливое. А государственная власть, которая не может или не хочет переломить негативные тенденции, как власть чуждая и неправедная.

Но если все институциональные системы государства оказываются "под подозрением" как неправедные и чуждые, не может быть настоящей устойчивости общества и государственного корабля. И не может быть полноценного развития, поскольку все сегменты общества имеют основания сомневаться в том, что провозглашенные цели развития сообразны их интересам и идеалам, и даже в том, что вообще предполагается какое-либо развитие.

А если все это так и если перечисленные дефекты государственных институтов очевидным образом не исправляются, то никакие попытки самого искреннего охранительства со стороны правовой системы во имя социально-государственной устойчивости решающего значения не имеют. И все призывы власти к инновационному или иному развитию в той или иной мере "повисают в политическом воздухе".

ЧТО ДЕЛАТЬ?

Прежде всего необходимо осознать кризисную опасность мировой и внутрироссийской ситуации.

Это осознание должно прийти и к власти, и ко всему обществу. Которое, я убежден, в своей решающей части есть общество именно гражданское. То есть сознающее свою ответственность за Россию, за себя, за своих детей и внуков.

Это осознание должно привести к простому и в то же время очень важному выводу. Выводу о том, что и качество институтов государства, и качество общественных отношений в нашем Отечестве нужно быстро и решительно, но одновременно продуманно и осторожно, следуя древнему принципу "не навреди", менять.

Вопрос о том, что и как именно менять, должен стать приоритетом широкого и содержательного диалога между всеми ветвями власти и гражданским обществом. Всем обществом, а не только той его частью, которая объявляет себя "креативным классом".

Механизмы организации такого диалога в кризисных ситуациях известны в мировой политической практике. Это, например, так называемые "общественные комитеты", включающие профессионалов из независимых граждан, функционеров политических партий и представителей власти, как это было в ряде стран Латинской Америки в ходе обсуждения проблемы перераспределения земельной собственности. И это, например, общенациональные форумы представителей политических партий, профсоюзов и других массовых общественных организаций, как это было в Испании в период подготовки "Пакта Монклоа" о национальном примирении.

Правовые механизмы принятия решений по результатам такого диалога также известны - это либо принятие парламентом соответствующих законов, либо, если решение представляется обществу и власти чрезвычайно важным, оговоренный в российской Конституции общенациональный референдум.

Ни в коей мере не предваряя ни процедур, ни результатов предстоящих (и, как я убежден, назревших и необходимых) изменений, я в то же время настаиваю на том, что все они должны происходить строго в правовых рамках. То есть при всех возможных эксцессах уличной митинговой активности исключать любые формы давления митингового меньшинства на гражданское большинство страны.

Только таким образом, по моему убеждению, возможно достойно выйти из складывающейся кризисной ситуации. И обеспечив социально-государственной системе нашей Родины безусловную демократическую правовую легитимность и устойчивость, и придав за счет восстановления взаимного доверия между обществом и властью мощный импульс национальному развитию.

[Ольга Романова]

http://www.echo.msk.ru/blog/romanova_olga/886239-echo/
08 мая 2012, 08:16

Еще немного о кенгурации.

С удивлением оглядев тетю Валю, подпрыгнула на явлении Зорькина – смотреть дальше не было сил, выключили. Однако момент любопытный.

«Наше вам, с кисточкой».

Валерий Зорькин, нелепый и бессмысленный.
Карнавальный персонаж – одет явно в чужое, выбивающееся из кремлевского византийского шика. Потому что российские судьи не могут иметь никакого отношения ни к мантии, ни к шапочке с кисточкой. Не наш это исторический путь.
Мантии и шапочки родом из средневековой Европы, из инквизиции. Именно там придумали, что складки мантии должны напоминать мирянам крылья ангелов. То есть о том, что инквизиторы суть наместники Бога на земле. Ну, как водится.

От них мантия перешла к университетским преподавателям и судьям (священники, как известно, и были преподавателями и судьями поначалу, до разделения труда).
Законодателями моды в области мантий были прежде всего старейшие европейские университеты: в Болонье, Сорбонне, Утрехте.

Мантия стала чёрной (была разноцветной) в 1694 г.
В тот год умерла королева Англии и Шотландии Мария, и ее муж Вильгельм распорядился, чтобы все носили траур, особенно в судах. Приказ распространился и на английские колонии, где его вообще забыли отменить. Кто не забыл или кого это горе не коснулось – у того мантия может быть красного цвета (как в райсудах Германии, например).


Вы спросите – а при чем тут Зорькин?
При чем тут вообще все российские судьи?

Вот именно, что не при чем.
Нашим надо песью голову носить, приаттаченную к ремню. Или к «Мерину». И метёлку. «Слово и дело государево!».

[Анастасия Корня, Светлана Бочарова]

http://www.vedomosti.ru/politics/new...=editor-choice

Конституционный суд решил: российские суды могут обращаться к нему, если им не ясно, как исполнять решения страсбургского при существующих законах

09.12.2013

Эта публикация основана на статье «Последнее слово за Зорькиным» из газеты «Ведомости» от 09.12.2013, №228 (3490).

Постановления Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ) являются основанием для пересмотра гражданского дела по новым обстоятельствам, даже если ранее Конституционный суд (КС) признал неприемлемой аналогичную жалобу на нарушения. Но при этом только КС может разрешить вопрос о применимости законодательных норм, которые препятствуют исполнению постановления ЕСПЧ. Такое решение КС вынес по запросу Ленинградского окружного военного суда в продолжение так называемого «дела Маркина», чуть было не рассорившего Россию с ЕСПЧ. Военнослужащему Константину Маркину было отказано в предоставлении отпуска по уходу за ребенком: такой отпуск в России положен только военнослужащим-женщинам. Военные суды, а затем и конституционный, куда жаловался Маркин, никакой дискриминации в таком положении дел не обнаружили, а вот ЕСПЧ (ЕСПЧ) усмотрел. В итоге окружной военный суд, куда Маркин обратился с требованием исполнить решение Евросуда, оказался в затруднении: с одной стороны, российское законодательство признает приоритет правил международного договора над национальными нормами. С другой — решение КС является окончательным и пересмотру не подлежит. Ранее Валерий Зорькин расценил решение ЕСПЧ по делу Маркина как попытку вмешательства ЕСПЧ в сферу национального суверенитета, а Дмитрий Медведев (в тот момент исполнявший обязанности президента) заявил, что у Евросуда нет полномочий принимать решения, меняющие внутреннее российское законодательство. Об этом же говорили представители органов власти на заседании КС, где рассматривался запрос окружного суда.

Но в своем решении КС продемонстрировал гораздо более взвешенный подход. Лицо, в отношении которого ЕСПЧ установил нарушение прав человека, должно иметь возможность обратиться в суд с заявлением о пересмотре оспоренного судебного постановления и быть уверенным, что его заявление будет рассмотрено, говорится в решении КС. В свою очередь суд выносит решение с учетом необходимости конкретных мер, требующихся для восстановления нарушенных прав заявителя. Если же суд придет к выводу о невозможности исполнения постановления ЕСПЧ в рамках действующего законодательства, он вправе обратиться с запросом в КС.

«Наше решение в этой части направлено не столько на конфронтацию с ЕСПЧ, сколько на решение проблемы реализации решений ЕСПЧ в случае коллизии», — объяснил судья-докладчик по этому делу Сергей Маврин. Оснований для пересмотра дела Маркина судья не видит: компенсацию тот уже получил, отпуск — тоже. Но окончательное решение остается за судом общей юрисдикции, подчеркнул он.

Зампред конституционного комитета Госдумы Дмитрий Вяткин называет решение КС «очень мудрым»: российские суды обязаны учитывать выводы ЕСПЧ, но в конечном счете решение остается именно за КС.

Несмотря на предшествовавшую этому решению полемику, КС не стал доводить противостояние до абсурда и оспаривать приоритет международных договоренностей над национальным правом, отмечает профессор МГУ Елена Лукьянова. Суд указал, что он готов пересматривать собственные решения, если они противоречат позиции ЕСПЧ, однако оставил за собой право решать — как именно должна быть реализована такая позиция. Из текста решения следует, что спорная норма не обязательно должна быть признана антиконституционной — КС может просто разъяснить, какой должна быть практика применения такого закона.

1,477

[«Эхо Петербурга»]

http://www.echo.msk.ru/blog/echomsk/1282684-echo/
19 марта 2014, 15:48

НИКОЛАЙ НЕЛЮБИН ("Эхо Москвы в Петербурге"): Вопрос чисто человеческий – Вам как гражданину Российской Федерации, не как судье Конституционного суда. Вчера Путин сказал, что в России есть национал-предатели. Кто это?

ВАЛЕРИЙ ЗОРЬКИН: Я к ним не отношусь.

Н.НЕЛЮБИН: А мы?

В.ЗОРЬКИН: А кто вы?

Н.НЕЛЮБИН: Журналисты.

В.ЗОРЬКИН: А при чем здесь журналисты и национал-предатели? Не знаю, кто. Я не могу отвечать за то, что у нас по поводу журналистов произносится и так далее. Как и все люди, как и судьи, как и журналисты... У нас разные люди есть – хорошие, наверное есть и плохие. Для кого-то хорошие, для кого-то плохие. Но я никогда по отношению к журналистам... Из «Эха Москвы» вы, да?

Н.НЕЛЮБИН: Да.

В.ЗОРЬКИН: ... и применительно к «Эху Москвы», и в особенности к Венедиктову никогда не говорил, что он национал-предатель. Я его помню тогда, когда он был таким, как вы. Шевелюра у него была такая же...
Я очень вам благодарен, вообще говоря. И желаю всех благ. Венедиктову привет передайте. Вот когда-то он меня приглашал все к себе, а теперь не приглашает. Может быть, он национал-предателем меня считает?

Н.НЕЛЮБИН: Мы ему передадим непременно.

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2007/07/18/zorkin.html
между глобализацией и суверенитетом

Валерий Зорькин (председатель Конституционного суда Российской Федерации )
18.07.2007, 05:00

Председатель КС уверен, что ограничить право граждан на обращение в Европейский суд - абсурдная и нереализуемая идея. Фото: ИТАР-ТАСС
Недавно в одном из выступлений я предложил таким путем усовершенствовать российское законодательство, чтобы российские граждане обращались в Европейский суд по правам человека, как правило, после исчерпания национальных средств правовой защиты.

Это предложение вызвало бурю эмоций у ряда наших юристов, политиков и правозащитников. В моем предложении они усмотрели страшное посягательство на права россиян, а некоторые обвинили меня даже в "обмане граждан в крупных размерах".

Давайте спокойно, без лишних эмоций посмотрим, что происходит с обращениями наших граждан в Европейский суд. И попытаемся без ненужных обвинений разобраться в том, как должно вести себя в этой ситуации российское государство, его судебная система, правоохранительные органы и власть в целом.

На начало 2007 года общее число жалоб (остающихся не рассмотренными Европейским судом), поданных в суд против Российской Федерации, составляло около 22% от общего числа обращений (в абсолютном выражении - около 20 тысяч). Рост количества обращений против России в 2006 году составил 38%.

О чем свидетельствуют эти цифры? Можно, конечно, умиляться и говорить о том, что постоянно растет правосознание россиян, которые выражают доверие к таким международным институтам, как Европейский суд. Можно все списать на торжество глобализации, которая победно шагает по планете.

Но если говорить серьезно, то речь должна идти о системном кризисе нашей правовой системы. О том, что существуют серьезные изъяны в российской судебной системе, в деятельности правоохранительных органов, власти в целом.

Как следствие этих системных изъянов проявляется явно ненормальная гипертрофированная тенденция, когда наднациональная правовая система - Европейский суд все в большей степени замещает российскую правовую систему.

Здесь уже возникает проблема суверенности нашего государства. Причем, и я в этом глубоко уверен, угроза суверенитету исходит не из-за некой злонамеренной экспансии наднациональных правовых институтов, а от несовершенства нашего законодательства, неотработанных механизмов исполнения судебных решений.

Судите сами. Около половины общего количества жалоб в Европейский суд оспаривают неисполнение судебных решений, еще около четверти - нарушение принципа правовой определенности в результате отмены вступивших в законную силу судебных решений в порядке надзора. Примерно в такой же пропорции распределяются и вынесенные Европейским судом решения по жалобам, признанным приемлемыми.

Почему надо жаловаться в Страсбург, если судебное решение не исполняется в Барнауле, во Владивостоке?

Значит, не работает система исполнения судебных решений в России.

И значит, законодатели должны предложить механизм, чтобы эта система заработала.

Такие же законодательные изменения должны произойти и в надзорном производстве. Относительно гражданского процесса Конституционный суд РФ в постановлении N 2-П от 5 февраля этого года уже принял решение о необходимости реформирования этого многократно критикуемого Европейским судом института.

Для того чтобы понять, в чем суть этого постановления Конституционного суда, давайте кратко вспомним, почему в России исчисление шестимесячного срока, установленного Европейской конвенцией о защите прав человека для подачи жалобы в Европейский суд, начинается с момента вынесения постановления судом кассационной или аналогичной ей инстанции.

Надзорное производство в гражданском процессе по ранее действовавшему ГПК РСФСР 1964 года было признано неэффективным средством правовой защиты, поскольку пересмотр дела в порядке надзора инициировался не по жалобе заинтересованного лица, участвовавшего в деле, а по инициативе должностного лица, стороной по делу не являвшегося (решения о приемлемости жалоб по делам "Тумилович против России", "Галина Питкевич против России" и др.).

Надзорное производство по новому ГПК РФ 2002 года, хотя и возбуждается по жалобе заинтересованного лица, однако имеет множество других недостатков, на которые Конституционный суд указал, в частности, в упомянутом постановлении N 2-П: это и множественность надзорных инстанций, и неопределенность сроков для отмены решений в порядке надзора, и неопределенность оснований для такой отмены, и возможность неоднократного "разворота" вступившего в законную силу решения суда.

Именно эти недостатки, которые превращают надзорное производство в неэффективное средство защиты прежде всего на внутригосударственном уровне для самих российских граждан, были отмечены и в целом ряде недавних постановлений Европейского суда, и именно эти дефекты, на мой взгляд, препятствуют признанию надзорного производства даже в его обновленном виде эффективным средством правовой защиты по смыслу Конвенции.

При том что в России и сейчас действуют национальные институты оспаривания и защиты прав человека и гражданин может спорить с государством в российских судах, система работает неэффективно.

Однако Конституционный суд в указанном постановлении установил обязанность законодателя в кратчайшие сроки привести этот институт в соответствие с признаваемыми Российской Федерацией международно-правовыми стандартами. Поэтому процесс реформирования надзорного производства уже запущен, не подвергается сомнению, и по его завершении, после снятия претензий к самому институту с точки зрения его соответствия международным принципам, можно будет ставить вопрос о его признании эффективным средством правовой защиты с точки зрения Европейской конвенции о защите прав человека.

По моему глубокому убеждению, это та самая национальная специфика, которую необходимо учитывать при реформировании наднационального контрольного механизма Европейской конвенции в целом. Без учета такой специфики реформы будут менее эффективными.

Совершенствования требует и надзор в уголовном процессе.

Вообще назрела необходимость провести инвентаризацию по всем делам, принятым Европейским судом против России. Важно выделить реальные болевые точки, несовершенные правовые механизмы, несоответствие нашего законодательства стандартам Европейской конвенции о защите прав человека. Ведь эта конвенция не просто международный договор, она занимает особое место в правовой системе Российской Федерации. Потому что в ней сформулированы основные правовые принципы развития современной европейской цивилизации, понимание прав и свобод человека и гражданина.

Эти принципы вошли в ткань практики европейских государств, в их конституции. То, что обозначается как развертывание принципа господства права или правового государства. Эти же приоритеты характерны и для российской Конституции. Поэтому и необходима большая работа по реформированию всей нашей правовой системы. Это касается всех кодексов, всех основополагающих законов, затрагивающих права граждан. Это касается и законов, регулирующих экономическую жизнь, и социальные права, и борьбу с преступностью.

Например, в законодательстве, регулирующем оперативно-розыскную деятельность, давно назрела необходимость правового разграничения такого явления, как "провокация", и конкретных оперативно-розыскных мероприятий. На это прямо указывают решения Европейского суда.

Надо иметь в виду, что, как бы мы ни реформировали свою правовую систему, всегда будут факты, не относящиеся к несовершенству законодательства, а это законодательство игнорирующие. И Европейский суд будет принимать во внимание подобные факты. Как это, например, было по делу "Михеева против России".

Ведь никакое законодательство не регламентирует и не может регламентировать применение пыток. Потому что они запрещены статьей 3 Конвенции по защите прав человека и основных свобод. Но пострадавший вынужден был обратиться в Европейский суд, а суд его обращение признал приемлемым, потому что 5 лет к виновным в пытках должностным лицам не принималось никаких мер вследствие имевшей место круговой поруки и вседозволенности в конкретных правоохранительных органах.

Искоренение таких фактов также относится к правовой реформе, улучшению контрольных механизмов, изменению правосознания самих правоохранителей.

Ограничить право граждан на обращение в Европейский суд - абсурдная и нереализуемая идея хотя бы потому, что это право прямо предусмотрено Конвенцией о защите прав человека и основных свобод, которая в соответствии со статьей 15 Конституции России является частью нашей правовой системы и, более того, во многих случаях определяет направления ее развития. Речь идет совершенно о другом: о реформировании российской правовой системы таким образом, чтобы часть - и существенная часть - поводов к обращению граждан в Европейский суд отпала вследствие наличия реальных и эффективных средств защиты их прав на национальном уровне.

О приоритете решения дел на национальном уровне постоянно говорят и члены Европейского суда.

Нынешний председатель Европейского суда Ж.-П. Коста неоднократно отмечал в своих выступлениях: "Европейский суд, чья деятельность строится на принципе субсидиарности, а также предупреждения нарушений, может только приветствовать разрешение как можно большего числа дел на национальном уровне".

В ряде документов органов Совета Европы - рекомендаций и резолюций Комитета министров и Парламентской Ассамблеи, принятых в XXI веке, содержится призыв к государствам - участникам Европейской конвенции по правам человека по реализации мер, направленных на повышение уровня защиты гарантированных Конвенцией прав на национальном уровне, в том числе по предоставлению эффективных и доступных внутренних средств правовой защиты. Внедрение этих мер согласно указанным документам должно положительным образом сказаться на ключевой проблеме загруженности Европейского суда - возрастающем потоке жалоб, особенно из государств - участников Конвенции "новой волны". Комитет министров Совета Европы рекомендовал государствам-участникам, исполняющим решения Европейского суда, в которых обозначены общие структурные недостатки национального законодательства или судебной практики, пересматривать и, если необходимо, вводить новые эффективные средства правовой защиты.

Поэтому задача России - как государства, лидирующего на сегодняшний день по количеству поданных обращений, - уделять максимальное внимание совершенствованию внутреннего законодательства, национальной судебной системы, для переноса основного бремени защиты прав наших граждан на национальные органы, что естественным и ни в коем случае не форсированным способом приведет к снижению потока жалоб в Страсбург.

Задача в первую очередь национальных судебных и правоохранительных органов - защищать права человека с использованием внутренних (национальных) механизмов и обеспечивать соблюдение положений Конвенции.

Наша общая цель - сделать эти механизмы действительно эффективными с точки зрения защиты прав граждан.

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2011/05/16/dokladZorkina-site.html
Доклад на международной научной конференции, посвященной 65-летию Нюрнбергского процесса (Санкт-Петербург, 16 мая 2011 г.)
Валерий Зорькин (Председатель Конституционного Суда РФ)
16.05.2011, 14:26

Уважаемые дамы и господа!

Нюрнбергский процесс за 65 лет, прошедшие с момента его завершения, обсуждался тысячи раз под самыми разными углами зрения. Его обсуждали юристы, политики, деятели культуры. Всем нам памятен, например, великий фильм Стэнли Крамера с одноименным названием. Можем ли мы здесь, сейчас добавить что-то в плане понимания сути Нюрнбергского процесса, его значения для современности? Или же мы должны только оказать дань памяти, вспомнить о злодеяниях фашистов, повторить сакраментальное "это не должно повториться"?

Мне кажется, что современность позволяет нам переосмыслить Нюрнбергский процесс, превратить его обсуждение во что-то более глубокое и актуальное, нежели обязательная, но не достаточная дань исторической памяти.

Впрочем, так ли уж крепка и полна эта самая историческая память? Обладаем ли мы сегодня тем историческим контекстом, вне которого обсуждение Нюрнбергского процесса теряет и научный, и общественный смысл? Чем являются для нас различные оценки и суждения по поводу Нюрнберга, коим, как я уже сказал, нет числа? Это просто набор суждений - или нечто большее? Можем ли мы выявить в череде этих оценок и суждений фундаментальные элементы, позволяющие хотя бы классифицировать высказанные мнения?

Мне кажется, что задачи восстановления исторического контекста и классификации мнений могут быть решены. А значит, и должны быть решены. И я вынесу на суд собравшихся свой подход к решению этих задач.

Начну с классификации.

Есть, как мне кажется, два диаметрально противоположных подхода к произошедшему в Нюрнберге.

Согласно одному из них, произошедшее в Нюрнберге является эталоном нового правосудия. Некоторые даже говорят - краеугольным камнем в здании нового порядка, установленного на обломках Европы, порядка, во многом отменяющего Вестфальский принцип национальных суверенитетов. Сторонники этой точки зрения считают Нюрнберг неким абсолютным событием, точкой отсчета во всем, что касается учреждения нового мирового порядка. Констатируя крушение Ялтинского мира, сторонники этой, я бы сказал, либерально-глобалистской трактовки Нюрнберга, подвергают ревизии все системы ялтинских договоренностей. Но принцип международного суда как высшей инстанции, принцип приоритета международного права над правом национальным они считают неизменным и раз и навсегда установленным.

Более того, согласно их мнению, Нюрнбергский процесс - это не суперэксцесс, а установленная норма, которую можно воспроизводить когда угодно и по отношению к чему угодно.

Конечно, тут сразу возникает вопрос - "а судьи кто?". Откуда возьмется абсолютно беспристрастное всемирное правосудие, легитимное для национальных государств? Что побудит национальные государства признать подобное правосудие беспристрастной инстанцией, в чьи руки надо отдать и весы Фемиды, и карающий меч?

Ответ очевиден. Побудить национальные государства к подобному признанию может только принцип силы. Для того чтобы национальное государство отдалось в руки международного правосудия, оно должно быть разгромлено. Или же поставлено в такую зависимость от международных инстанций, при которой нельзя уже будет говорить ни о каком национальном суверенитете. Но ведь какова бы ни была такая зависимость, она всегда будет находиться в тесной связи с той или иной силой. Если не военной, то экономической.

Сторонники либерально-глобалистского прочтения Нюрнберга, понимая все это, говорят о спасительности мирового правительства, которое только и способно уберечь мир от катастрофы в XXI столетии. Но они не отвечают на вопрос о том, как именно должно быть сформировано мировое правительство. Будет ли оно избрано человечеством? Будет ли оно учреждено сильными мира сего? Вопросов очень и очень много.

Оппоненты либеральных глобалистов критикуют Нюрнбергский процесс, называют его поворотной точкой, после которой оказались проблематизированы ключевые принципы права. Они утверждают, что происходящее в Нюрнберге с 20 ноября 1945 г. по 1 октября 1946 г. было утверждением права победителей чинить суд над побежденными. Утверждением правового всевластия победителя. То есть утверждением принципа силы, началом дрейфа от абсолютности правовых норм к юридическому произволу. Эта точка зрения со временем становится все более и более авторитетной. В упрек Нюрнбергскому, равно как и Токийскому международному военному трибуналу для Дальнего Востока, ставится то, что они были судами post factum. А правосудие отправляли, попирая принцип nullum crimen, nulla poena, sine lege.

И либералы-глобалисты, и их оппоненты из консервативного лагеря игнорируют очевидно беспрецедентный характер фашистской агрессии против СССР и стран Европы. Игнорируют вопиющий, дьявольский характер этнических чисток и геноцида, проводимых идеологами расовой исключительности. Игнорируют масштабы вызова, брошенного фашистами всем нормам гуманизма, морали, блага и справедливости.

Шок фашизма, по сути беспрецедентный для человечества шок вторжения в мир несомненных слуг ада, гордящихся своей причастностью к оному, вторжения воинства смерти и зла, воинства, не зря названного в нашей великой песне "темной силой" и "проклятою ордой", - вызвал ответную реакцию. Человечество в такой ситуации не могло не начать выработку средств, которые не допустили бы повторения подобного.

Вырабатывая эти средства, человечество вовсе не считало, что будет применять их даже по очень серьезным, но не столь экстраординарным поводам.

И тут стоит отдать должное очень и очень многому. И чувству возмущения, овладевшему человечеством при столь беспрецедентном, абсолютно неслыханном попрании всех норм и принципов. И способности членов антинацистской коалиции возвыситься над своими разногласиями ради победы… Даже не над общим врагом, а именно над врагом всего человечества.

Оговорив это, обратимся к историческому контексту с тем, чтобы понять, в какой мере эксцесс Нюрнбергского трибунала выходил… нет, даже не за формальные рамки права, а за правообразующие культурные принципы.

Вопрос о коллективной ответственности нацистского руководства обсуждался участниками антигитлеровской коалиции уже на первых этапах войны. Первые дискуссии об этом относятся еще к 1942 г.

19 октября 1942 г. Советское правительство выпустило заявление "Об ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за злодеяния, совершаемые ими в оккупированных странах Европы", в котором было сказано о необходимости учреждения Международного военного трибунала для расследования военных преступлений.

Такая позиция советского руководства поначалу не встретила понимания у других союзных руководителей. Конечно же, и Сталин, и Рузвельт, и Черчилль осознавали необходимость коллективной ответственности нацистской верхушки за совершенные ею деяния. Однако если позиция СССР с самого начала заключалась в необходимости суда, то для британского премьер-министра Уинстона Черчилля такая позиция была на ранних этапах достаточно чужда.

В том же 1942 г. Черчилль заявил о необходимости казни без суда всей нацистской верхушки. Отметим, что подобную позицию Черчилль озвучивал и позднее.

И Черчилль был не одинок в своей такой де-факто антиправовой позиции.

В марте 1943 г. госсекретарь США Кордуэлл Хэлл на обеде в присутствии посла Великобритании в США лорда Галифакса заявил, что лично он предпочел бы физическое уничтожение всего нацистского руководства.

10 июля 1944 г. американский генерал Дуайт Эйзенхауэр заявил о необходимости уничтожения высокопоставленных нацистов "при попытке к бегству".

Отметим, что такие позиции американских и британских политиков опирались на массовые настроения в США и Великобритании.

Так, один из социологических опросов 1945 г. фиксировал, что 67 % американских граждан были сторонниками внесудебной расправы над нацистскими лидерами и их пособниками.

Главным аргументом, который противопоставляла советская сторона этим настроениям западных политиков и общества, была необходимость именно правового разрешения сложившейся коллизии. А именно такое правовое решение проблемы военных преступников освобождало союзников от возможных обвинений в тривиальной политической мести в отношении своих военных врагов.

Соглашение о создании Международного Военного Трибунала и его устава были разработаны СССР и его союзниками - США, Великобританией и Францией - на лондонской конференции 16 июня-8 августа 1945 года.

Разработанный в ходе той встречи документ стал выразителем позиции всех 23 стран-участниц конференции. Принципы устава трибунала были утверждены Генеральной Ассамблеей ООН как общепризнанные в борьбе с преступлениями против человечества.

8 августа 1945 г. был согласован первоначальный список обвиняемых. В него не были включены Гитлер, Геббельс и Гиммлер, которые были признаны мертвыми, но в него был включен Борман. Он считался убитым на улицах Берлина. Однако точных данных о его гибели у союзников не имелось. Поэтому Борман оказался единственным обвиняемым, который проходил заочно по делу.

29 августа 1945 г. был согласован список главных военных преступников, включавший в себя 24 фамилии основных нацистских политиков, военных и идеологов.

Критикам трибуналов по военным преступлениям следовало бы помнить о том, что в международном праве того времени имелось достаточно оснований для преследования военных преступников.

Напомню, что проблему правовой ответственности за развязывание войны и преступления против личности в ходе боевых действий мировая юридическая практика пыталась решить как до Первой мировой войны, так и сразу после ее окончания.

В 1907 г. IV Гаагская конвенция установила, что "воюющая сторона будет ответственна за все действия, совершенные лицами, входящими в состав ее военных сил".

Первая мировая война с ее беспрецедентными для того времени жертвами поставила вопрос о конкретном наказании виновников как самой военной агрессии, так и конкретных виновников военных преступлений.

Еще в 1914 г. выдающийся российский юрист и общественный деятель В.М.Гессен выступил с рядом статей в газете "Речь", в которых описывал нарушения германской армией законов и обычаев войны и ставил вопрос об ответственности немцев за эти преступления против международного права.

Начиная с 1917 г., тема необходимости привлечения к судебной ответственности высших политических и военных руководителей Германии регулярно звучала в заявлениях британских и французских парламентариев.

25 января 1919 г. была избрана специальная комиссия в составе 15 человек, представителей 10 государств, которая признала право каждой воюющей стороны судить лиц, виновных в нарушении законов и обычаев войны. Две статьи Версальского мирного договора - 227-я и 228-я - предусматривали предание суду бывшего германского кайзера и его сподвижников за действия, противные законам и обычаям войны, и обязанность Германии выдавать державам-победительницам военных преступников.

Судить Вильгельма II должен был специальный трибунал в составе пяти судей, назначенных от пяти держав: США, Великобритании, Франции, Италии и Японии. Других военных преступников судить должны были военные суды. Но Голландия отказалась выдать бывшего германского императора, нашедшего убежище на её территории. Союзники не настаивали на своём требовании, и торжественно возвещённый международный суд над главным виновником немецких зверств 1914-1918 гг. так и не состоялся.

Безрезультатными оказались и попытки организовать суд над сподвижниками Вильгельма II и военнослужащими Германии.

В начале 1920 г. союзные державы предъявили германскому правительству списки лиц, подлежавших выдаче на основании статьи 227-й Версальского договора, - всего 890 человек. Англия потребовала выдачи 97 лиц, французский список содержал 344 имени, бельгийский - 334, польский - 51, румынский - 41, итальянский - 29.

Среди обвиняемых фигурировали: бывший имперский канцлер Бетман-Гольвег, фельдмаршал Гинденбург, генералы Людендорф и Макензен - и некоторые другие высокопоставленные лица. Впоследствии общий список был сокращён до 43 имён. Германское правительство отказалось выдать преступников войны и добилось того, что державы-победительницы дали своё согласие на передачу этих дел германскому верховному суду в Лейпциге. Это решение было явной капитуляцией перед немецкими военными преступниками, их вдохновителями и покровителями.

Германский военный суд в Лейпциге фактически ограничился только второстепенными и третьестепенными военными преступниками. Для многих из привлеченных к суду дело ограничилось несколькими годами или даже месяцами тюремного заключения.

Ни один представитель высшего военного командования, ни один из высших чинов генерального штаба и адмиралтейства не был посажен на скамью подсудимых.

Таким образом, вопрос об уголовной ответственности и о наказании немецких военнослужащих и государственных деятелей за совершённые ими во время войны 1914-1918 гг. преступления не получил после этой войны должного разрешения, хотя общественное мнение настойчиво требовало наказания виновных.

Отсутствие наказания для главных виновников Первой мировой войны и даже фактическая профанация этого наказания во многом стали причиной того, что будущие руководители нацистского государства восприняли все это как своего рода индульгенцию на развязывание новой агрессии и совершение военных преступлений в последующий период.

Германская национальная судебная система, профанировавшая наказание военных преступников Первой мировой войны и впоследствии ставшая игрушкой в руках нацистского режима, де-факто превратилась в пособника военных преступников Третьего рейха. Де-факто оказалось, что у нацистской Германии не стало суда, который не был бы абсолютно дискредитирован. Именно это, вкупе с фактом безоговорочной капитуляции, при которой Германия и Япония просто отказывались от любых автономных внутренних вердиктов, любых самодостаточных национальных институтов, предоставляли себя во власть внешних сил во всем, включая вопрос о территориальной целостности, - привело к необходимости Нюрнберга. Еще раз хочу подчеркнуть, что альтернативой оному в реальной жизни мог стать только неправовой произвол победителей. К чему, как мы уже убедились, многие призывали.

Итак, мы видим в Нюрнберге, во-первых, экстраординарный эксцесс, призванный смягчить альтернативные варианты. И, во-вторых, следование некоей правовой традиции, которую я продолжу анализировать.

В межвоенный период - 1919-1939 гг. - также были предприняты шаги для создания правовой базы для привлечения ответственности за военные преступления.

Так, Женевские конвенции 1927 и 1929 гг. четко регламентировали правовое положение, статус и условия содержания тех, кто является жертвами войны - раненых, больных, военнопленных.

Адвокаты находившихся на скамье подсудимых руководителей Третьего рейха (следует отметить, что процессуальные права обвиняемых обеспечивались самым скрупулезным образом) пытались ссылаться на оговорку si omnes, подразумевающую обязательность соблюдения договоров только в случае участия в них всех воюющих сторон.

Однако Международный трибунал подчеркнул, что правила Гаагских (1907 г.) и Женевских (1929 г.) конвенций являлись частью общего международного права, обязательного для исполнения всеми государства, являются они сторонами конвенций или нет.

Сегодняшние критики трибунала говорят также и о том, что СССР не присоединился к Женевской конвенции 1929 г. А потому советский режим сам в значительной степени несет ответственность за трагическую судьбу советских военнопленных.

Напомним историческим критикам подобного рода, что к Женевской конвенции 1929 г. СССР присоединился в 1930 г. О чем имеется декларация НКИД СССР от 25 августа 1931 г., подписанная главой советской внешней политики Максимом Литвиновым.

Текст декларации гласил следующее:

"Нижеподписавшийся Народный Комиссар по Иностранным Делам Союза Советских Социалистических Республик настоящим объявляет, что Союз Советских Социалистических Республик присоединяется к Конвенции об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях, заключенной в Женеве 27 июля 1929 г. В удостоверение чего Народный Комиссар по Иностранным Делам Союза Советских Социалистических Республик, должным образом для этой цели уполномоченный, подписал настоящую декларацию о присоединении. Согласно постановлению Центрального Исполнительного Комитета Союза Советских Социалистических Республик от 12 мая 1930 г. настоящее присоединение является окончательным и не нуждается в дальнейшей ратификации. Учинено в Москве 25 августа 1931 г. М.Литвинов".

Еще одним поводом для критики деятельности Нюрнбергского трибунала является якобы имевший место отказ трибунала и его устроителей обсуждать ряд моментов, которые могли бы бросить тень на победителей.

В частности, приводится факт работы советской "Комиссии по руководству работой советских представителей в Международном трибунале в Нюрнберге", которой руководил заместитель министра иностранных дел Андрей Вышинский.

Утверждается, что в ноябре 1945 г. в Лондоне союзники согласовали по просьбе советской стороны перечень нежелательных вопросов. Большинство из них касалось советско-германского Договора о ненападении 1939 г., присоединения Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР и всего комплекса советско-польских отношений.

Тем, кто выставляет подобные счета трибуналу и его организаторам, следует напомнить, что, соглашаясь не трогать советско-германские и советско-польские отношения образца 1939 г., западные союзники фактически давали индульгенцию самим себе за свои действия образца 1938-1939 гг., когда Великобритания и Франция вступили в сговор с Гитлером по вопросу о Чехословакии.

И если уже выставлять счет СССР за заключение соглашений с гитлеровской Германией, то делать это надо, только признав, что Москва решилась договариваться с Берлином после сговора в Мюнхене и отказа Великобритании и Франции заключать ответственные военно-политические соглашения с СССР уже в августе 1939 г.

Беспристрастный анализ международно-правовых коллизий образца 1938-1939 гг. не может не привести и к пересмотру роли Польши, которую считают "главной потерпевшей" в 1939 г. Точнее, той роли, которую Польша сыграла в судьбе Чехословакии, выдвигая к этой стране территориальные претензии и содействуя ее разделу.

Наконец, сколь бы небезупречным ни было поведение СССР и его западных союзников в предвоенной период, эту небезупречность нельзя ставить на одну доску с идеологией и практикой геноцида, культом национальной исключительности, военной силы и откровенными агрессивными намерениями, которые составляли сущность нацистской политики.

Считаю необходимым еще раз подчеркнуть, что именно беспрецедентность нацистской идеологии и практики потребовала и беспрецедентных мер политико-правового реагирования, которые выразились в создании Нюрнбергского и Токийского трибуналов.

Перехожу к оценке влияния Нюрнбергского процесса на прогресс международного права, дальнейшее развитие международной уголовной юстиции, формирование эффективных правовых механизмов для совладания с новейшими вызовами и угрозами.

Нюрнбергский процесс, подтвержденные, развитые и выработанные в его ходе принципы (прежде всего, принцип уголовной ответственности физических лиц вне зависимости от должностного положения) и основополагающие критерии тягчайших международных преступлений, дали ощутимый импульс развитию международного гуманитарного права, международного правозащитного права, международного уголовного права.

Эти принципы были подкреплены решениями только начавшей свою работу Генеральной Ассамблеи ООН: резолюциями A/RES/95 (I) от 11 декабря 1946 г. и A/RES/177 (II) от 21 ноября 1947 г. На основе этих резолюций уже в 1948 г. была принята Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него, а впоследствии, в 1973 г., - Конвенция о пресечении преступления апартеида и наказании за него.

Такая сторона принципа международной уголовной ответственности физических лиц, как неприменение сроков данности, была кодифицирована в Конвенции ООН о неприменимости срока давности к военным преступлениям и преступлениям против человечности 1968 г.

Вспомним положения об ответственности за нарушение запретов и предписаний Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г. и Дополнительных протоколов 1977 г. Исследование в ходе Нюрнбергского процесса катастрофических масштабов разрушения сокровищ мировой культуры во многом повлияло на принятие Конвенции ЮНЕСКО о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта 1954 г. и ее нормативную суть.

Наконец, выводы и правовые позиции Международного трибунала не могли не сказаться на содержании Всеобщей декларации прав человека 1948 г., Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. и Международных пактов о правах человека 1966 г.

Таким образом, Нюрнбергский трибунал, подведя правовыми средствами итоги Второй мировой войны, создал предпосылки для формирования основ современного мирового правопорядка, прежде всего в таких сферах, как защита прав человека и международное гуманитарное право. Принципы и нормы, выработанные при создании Трибунала и в процессе его работы, стали неотъемлемой частью этого правопорядка.

Но констатация подобного значения Нюрнбергского процесса не имеет никакого отношения к попытке бессмысленного тиражирования великого события, порожденного беспрецедентным злом, в отношении всех частных, а то и сомнительных международных коллизий. В противном случае мы рискуем непоправимым образом подорвать всю систему международного права, подорвать уважение человечества к праву как выражению справедливости, легитимировать торжество силы над правом. Это было бы огромной, непоправимой ошибкой.

Признаем, что заложенные в Нюрнберге принципы неотвратимости наказания за совершение преступления против международного права, индивидуальной уголовной ответственности вне зависимости от должностного положения лица, договорного порядка образования органов международной уголовной юстиции были реализованы в последующей практике далеко не безупречно.

Справедливо оценив кровопролитный вооруженный конфликт, сопровождавший распад Федеративной Югославии, и геноцид, в который вылились междоусобные столкновения в Руанде, как угрозу международному миру и безопасности, международное сообщество решило создать специальные трибуналы - Международный трибунал для бывшей Югославии (МТБЮ) и Международный трибунал по Руанде (МТР).

Отметим, что само создание таких судебных органов, как МТБЮ и МТР, являлось новым словом в истории мирового правосудия. Впервые в истории человечества речь шла не о суде победителей над побежденными, а делалась заявка на то, что все международное сообщество будет беспристрастно и объективно судить тех, кто попрал нормы международного права и просто человеческие представления о нравственности и гуманности.

Насколько МТБЮ и МТР оправдали такое свое высокое звание? И насколько они соответствовали тому высокому образцу правосудия, который являл собой Нюрнберг?

И МТБЮ, и МТР были созданы не в соответствии с международными договорами, а в соответствии с резолюциями Совета Безопасности ООН. Это вызывает споры в международном юридическом сообществе. В частности, некоторые юристы ставят под сомнение полномочия Совбеза ООН преследовать частных лиц и создавать для этого специальные судебные органы.

Возможно, масштаб гуманитарного бедствия оправдывал внедоговорный порядок образования обоих трибуналов, созданных резолюциями Совета Безопасности ООН, равно как и наделение их приоритетной юрисдикцией по отношению к национальным судам.

Возможно, начнись неспешная дипломатическая работа над международными соглашениями и оттачиванием их формулировок, людские страдания продолжались бы многие годы.

Однако ускоренное создание Советом Безопасности обоих трибуналов в качестве вспомогательных органов не только дает повод критикам усомниться в их правовой обоснованности, но и заставляет задуматься о том, не расширил ли Совет собственные полномочия, выйдя за пределы Устава ООН?

В международном юридическом и политическом сообществе вызывают вопросы и другие стороны деятельности как МТБЮ, так и МТР.

В частности, у многих вызывают вопросы более жесткие и строгие приговоры, которые МТБЮ выносил сербам в то время, как хорваты, боснийские мусульмане и косовские албанцы зачастую получали не просто меньшие сроки наказания, но и оправдательные приговоры.

Кроме того, существование МТБЮ омрачено скандалом вокруг бывшего прокурора этого судебного органа Карлы дель Понте, которая обвиняла лидеров косовских албанцев в торговле человеческими органами.

Отметим, что эта ситуация фиксировалась в июне 2008 года даже таким высокостатусным лицом, как постоянный представитель РФ при ООН Виталий Чуркин, который заявлял, что "возникает ощущение, что серьезные обвинения, такие как массовое насильственное изъятие человеческих органов, попросту игнорируются".

Что же касается Международного трибунала по Руанде, то заметим, что уже его создание является своего рода упреком международным институтам (в том числе - ООН). Ведь уже после принятий первых резолюций Совбеза ООН по Руанде международное сообщество не выработало механизмов контроля за их реализацией. А значит, не был выработан механизм прекращения резни в Руанде, что привело к затяжной гражданской войне, фактически продолжающейся до сих пор.

Таким образом, хотя работа трибуналов близится к завершению, нельзя не отметить, что если к практике, юридической выверенности решений, принимаемых МТР, его правовой эффективности и вкладу в постконфликтное урегулирование в Руанде вопросов практически не возникает, то МТБЮ нередко упрекают в нетранспарентности, медлительности и затратности, а то и предвзятости и политизированности.

Как тут не вспомнить еще об одном уроке Нюрнбергского процесса: это был процесс гласный, открытый, отличавшийся безукоризненной правовой обоснованностью и завершившийся в разумные сроки.

Большие надежды международное сообщество связывало с постоянно действующим Международным уголовным судом (МУС), образованным на основании Римского Статута 1998 г., который уже приступил к практическому судебному рассмотрению дел.

Несомненно, в порядке образования МУС, составах преступлений, содержащихся в Римском Статуте, усматривается развитие принципов Международного трибунала. Нельзя не отметить и важнейший, основополагающий принцип, лежащий в основе деятельности МУС, - принцип комплементарности или дополнительности, в соответствии с которым уголовное преследование за совершение преступлений должна осуществлять прежде всего национальная юстиция. МУСу же придется дополнять ее в ситуациях, когда "государство не желает или не способно вести расследование или возбудить уголовное преследование должным образом" (статья 17, пп. "а" п. 1 Статута).

Под юрисдикцию МУС подпадают такие деяния, как геноцид, преступления против человечности и военные преступления, исчерпывающим образом определенные при разработке Римского Статута. А также и преступление агрессии, состав которого был определен первой Конференцией по обзору, состоявшейся в Кампале в 2010 г.

Впрочем, здесь же нельзя не отметить и возможность политизации Суда, поскольку он по собственному усмотрению будет решать, какое государство и в каких случаях демонстрирует указанные нежелание или неспособность расследовать преступления и возбуждать уголовное преследование лиц, в них подозреваемых.

Обоснованность этих опасений подтвердила негативная реакция ряда арабских и африканских государств, высказанная как в индивидуальном порядке, так и в рамках региональных форумов (Африканского Союза и Лиги арабских государств) на выдачу ордера на арест действующего главы государства - Президента Судана Омара аль-Башира.

Сторонами Римского Статута на сегодняшний день являются 114 государств, среди них есть такие влиятельные участники международного общения, как Франция, Соединенное Королевство, Германия, Япония, Канада, Бразилия. Однако в числе этих государств нет Китая, Индии, Саудовской Аравии, Пакистана и др.

США, подписавшие было этот договор, впоследствии отозвали свою подпись и препятствовали, порой весьма неприкрыто, его деятельности.

Некоторые сторонники МУС связывали надежды на изменение американской позиции с приходом в Белый дом администрации Барака Обамы. Официальное отношение США к МУС действительно стало позитивным, однако о ратификации этого договора речи не идет.

Россия подписала Римский статут в 2000 г. Однако не ратифицировала его. Притом, что вся подготовительная работа была проведена. Включая подготовку проекта закона о ратификации и о внесении изменений и дополнений в профильное законодательство.

Россия сотрудничает с МУС, представлена в Ассамблее государств-участников в качестве наблюдателя, участвует в заседаниях рабочих органов, в том числе в выполнившей свою задачу Специальной рабочей группе по преступлению агрессии.

Ратификация Статута - вопрос политической воли, которую должны проявить субъекты процесса ратификации. Однако впредь до того, как российские власти примут окончательное решение относительно присоединения к этому договору, отечественное законодательство могло бы быть гармонизировано с положениями Статута.

Думается, что российские правоприменители, прежде всего суды общей юрисдикции, только выиграют, если своевременно ознакомятся с Римским Статутом и предусмотренными им составами преступлений. Вполне возможно, что впоследствии обобщение практики применения отечественными судами норм международного права в связи с участием России в Статуте станет предметом специального постановления Пленума Верховного Суда РФ?

Следовало бы внимательно отнестись и к возможным расхождениям между Римским Статутом и Конституцией Российской Федерации.

Нелишне напомнить, что многие государства с богатыми конституционными традициями сочли целесообразным подвергнуть Статут МУС процедуре конституционного контроля. Например, Германия и Франция не остановились перед внесением соответствующих конституционных поправок.

В некоторых странах, например, в Армении и Украине, итогом обращения в конституционный суд стало выявление несоответствия отдельных положений Римского Статута конституции, а потому процесс ратификации был отложен.

Каковы же уроки Нюрнберга в контексте всего, что было обсуждено?

Думается, что эти уроки таковы.

1. Будущее международной уголовной юстиции - в эффективности прежде всего национальных судебных систем. Разумеется, воспринявших в полной мере и умело применяющих правовые нормы, берущие начало в Статуте Международного военного трибунала и юриспруденции Нюрнбергского процесса. Нормы, развитые и обогащенные в ходе дальнейшего прогрессивного развития и кодификации международного права.

2. Если не срабатывает национальная судебная система, ей в помощь на время, требующееся для ее восстановления, приходит Международный уголовный суд.

3. Достойны внимания и поощрения интернационализированные суды, действующие при поддержке ООН в интересах стран, только лишь обретающих свою государственность, либо возрождающихся после долгих гражданских войн и иных катаклизмов, приведших к параличу государственной власти.

4. Возможны экстраординарные случаи, когда какое-либо государство встает на путь абсолютного зла, осуществляет тотальную агрессию, целенаправленно уничтожает народы в газовых камерах - и терпит абсолютный военный разгром, принуждающий его подписать безоговорочную капитуляцию. В этих и только в этих случаях национальная судебная система может и даже должна быть замещена международным трибуналом. А впоследствии - возрождена с международной помощью.

5. Интернационализация правосудия - это крайняя мера, направленная на то, чтобы заменить национальное правосудие там, где оно очевидным образом уже не может работать хотя бы по причине краха национальной государственности - такого, какой имел место в 1945 г. в Германии. Чрезмерное использование институтов международного правосудия может привести к тому, что такое правосудие становится не международным судейским арбитром, а механизмом в руках какой-либо из сверхдержав или группы сильных государств. Такая трансформация неизбежно приведет к подмене правосудия как такового, замене его тривиальным сведением счетов, произволом, облеченным в форму судебных вердиктов.

6. Еще более опасная тенденция - это присвоение функций международного правосудия национальными судебными системами некоторых крупных государств. Безусловно, приветствуя инициативы США в деле борьбы с коррупцией, терроризмом и наркоторговлей, мы, тем не менее, не можем не признать, что некоторые из этих инициатив чересчур расширяют юрисдикцию американских законов, делают зонами их юрисдикции почти весь мир.

А значит, возникает соблазн превращения этих законов не в инструмент борьбы с терроризмом и криминалом, а в своего рода правовую дубину, которой можно бить по головам неугодных. И именно этих издержек мы должны избежать, выстроив правильные отношения между национальными судебными системами и международным правосудием. Тут много работы для российской судебной системы.

В заключение хотелось бы отметить, что в своей практике Конституционный Суд РФ то и дело обращается к международно-правовым актам, нормы и основные положения которых были во многом предопределены правовыми позициями, выработанными в ходе Нюрнбергского процесса.

Наряду с самим приговором, это в первую очередь Всеобщая декларация прав человека 1948 г. и Международные пакты о правах человека 1966 г. А также Конвенция о защите прав человека и основных свобод 1950 г.

Конституционный Суд осведомлен о Женевских конвенциях о защите жертв войны 1949 г. и специально ссылался на второй Дополнительный протокол к ним.

Привлекая эти и другие источники международного права к своей аргументации, Конституционный Суд не только придает больший авторитет своим собственным решениям, но и просвещает законодателя, правоприменителя, рядовых граждан, внедряет опробованные мировой практикой принципы и нормы в российскую правовую систему и массовое правовое сознание.

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2014/04/07/zorkin.html
Ответ тем, кто спешит переписать Конституцию России с чистого листа
Валерий Зорькин
07.04.2014, 18:50

Валерий Зорькин уверен: России не надо навязывать парламентскую конституцию. Фото: Олеся Курпяева
В грибоедовском "Горе от ума" Чацкий ядовито сочувствует ревнителям старины:

И точно, начал свет глупеть,

Сказать вы можете, вздохнувши,

Как посравнить да посмотреть

Век нынешний и век минувший.

У меня есть возможность "посравнить да посмотреть". В минувшем веке - в его самые горькие для меня годы, я был председателем Конституционного суда. И в нынешнем веке занимаю ту же должность.
Находясь в этой должности много лет, я стал с годами придавать все большее значение тому, что в просторечии именуется приметами, а в высоколобой науке эмпирическими закономерностями.

Одна из таких примет или закономерностей состоит в том, что теоретические споры по поводу Конституции Российской Федерации достигают высокого накала в непосредственной близости к чему-то очень далекому от теории. Например, к стрельбе из танков по дому Верховного Совета.

Если меня попросят обосновать подобную, как сказали бы математики, корреляцию, то я разведу руками. И спрошу в ответ, может ли обосновать неспециалист (а порою и специалист), почему перед ухудшением погоды у ревматиков кости побаливают, почему перед дождем птицы низко летают и так далее. Наверное, специалисты все это могут обосновать. Убежден, что при этом обоснования, которые дают специалисты, принадлежащие к разным школам, будут существенно отличаться. Но опытный человек, не тяготеющий к теоретическим обоснованиям, просто скажет: "Не иначе как к дождю". И предпримет необходимые действия, вытекающие из его, основанного на опыте, незамысловатого прогноза.
Почему навязывать парламентскую республику надо только нам? А почему не навязать ее, например, США?

Когда в апреле 2014 года, после исторического присоединения Крыма к России, начались неслучайные и очень настойчивые обсуждения несовершенств нашей нынешней Конституции, я почему-то вспомнил давние обсуждения, которые примерно в тех же кругах велись с явной ориентацией на будущую сугубо неконституционную деятельность.

Говоря о том, что в минувшем и нынешнем веке сходным образом велись толковища по поводу несовершенства нашей Конституции, я просто должен разъяснить, в чем, с моей точки зрения, состоит сходство. Или, точнее, сходства.

Потому что, помимо первого сходства, каковым, с моей точки зрения, является устойчивое нежелание людей, воспевающих высшую конституционную законность, соблюдать какую-либо законность вообще, буде она для них по тем или иным причинам невыгодна, - есть и второе сходство.

Оно состоит в упорном пропихивании идеи так называемой чистой доски (по-латински - tabula rasa).

Впервые об этой чистой доске заговорил Аристотель в своем сочинении "О душе". В нем он сравнил человеческий ум с покрытой воском дощечкой для письма.

Смысл этого сравнения коварен и очевиден одновременно. Аристотель вступает в тонкий и неявный спор с Платоном, считавшим, как известно, что познание есть вспоминание. Так вот, в чем-то заимствуя у Платона представления о табула раса, а в чем-то с Платоном жестко, хотя и неявно полемизируя, Аристотель утверждает, что врожденных идей нет. И что человек тем самым представляет собой чистый лист (или чистую дощечку), на которой нечто может быть написано. А раз может быть написано, то может быть и стерто, переписано и так далее.

Наш величайший поэт Александр Сергеевич Пушкин был не просто гением, но и эрудитом. И высоко вероятно, что нижеследующие его строки написаны в неявной дискуссии с Аристотелем и его последователями:

Мечты кипят; в уме,

подавленном тоской,

Теснится тяжких

дум избыток.

Воспоминание безмолвно

предо мной

Свой длинный развивает

свиток.

И с отвращением читая

жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю.

И горько жалуюсь, и горько

слезы лью,

Но строк печальных

не смываю.

Можно, конечно, сказать о том, что Пушкин не хочет смыть этих самых печальных строк. То есть он может их смыть, но отказывается от этой возможности. На самом деле это, конечно, не так. И Пушкин потому и не смывает строк, что смыть их в принципе невозможно. Впрочем, если кто-то не согласен с такой трактовкой, приведу строки другого, не столь крупного, как Пушкин, но тоже очень мудрого и эрудированного мыслителя.

Полемизируя с Н.К. Михайловским, наш выдающийся философ Н.А. Бердяев пишет: "Ни простой смертный, ни ученый не может быть нравственной табула раса… Под индифферентизмом всегда скрываются чувства, симпатии, стремления".

Полемика по поводу возможности и невозможности этого самого табула раса пронизывает всю мировую историю. Причем не только западную. Великий исламский мудрец Абу Али Ибн Сина (он же Авиценна) настойчиво развивал идею Аристотеля о чистой доске. При этом опасаясь, как и Аристотель, атаковать, что называется, в лоб, величайшего авторитета древности Платона.
Фото: Сергей Савостьянов/РГ

Валерий Зорькин: В расколотом обществе исчезает основа для взаимного согласия

Впервые на такую атаку решился английский философ Джон Локк, которому очень нужно было оказать интеллектуальное противодействие идеям Рене Декарта, обвиняемого Локком в приверженности концепции врожденных идей. Отвечая на эти обвинения, Декарт говорил следующее: "Я никогда не писал и не утверждал, что ум нуждается во врожденных идеях как в чем-то, отличном от его способности мышления. Но когда я обращал внимание на некоторые познания, существующие во мне, которые не происходят ни от внешних чувств, ни от решения моей воли, но от одной способности мышления, мне присущей, то эти идеи и познания я различал от других, пришлых или выдуманных. И называл их врожденными. Идеи врождены нам вместе с нашей способностью мышления".

Локку очень важно было извести на корню все, связанное даже с этой врожденностью. Что он и попытался сделать в своем трактате "Опыт о человеческом разуме".

К сожалению, до сих пор недостаточно исследованы все нити, которые тянутся от этого самого локковского табула раса к современному либерализму. Как экономическому, так и политическому. Как правовому, так и культурному.

К сожалению, не исследованы также в должной мере все аргументы, опровергающие построения Локка и других сенсуалистов. Даже те, которые принадлежат таким величайшим мыслителям, как Готфрид Лейбниц. Приведу лишь одно из возражений Лейбница: "Tabula rasa, о которой так много говорят, есть не что иное, как изобретение фантазии. Нужно противопоставить тому положению, что в разуме нет ничего, чего бы не было в чувствах (nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu), другое положение: "в разуме нет ничего, чего не было бы в чувствах, кроме самого разума" (nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, excipe nisi ipse intellectus).
Стереть нечто и начать все с нового листа можно, только надрывно проклиная все, что предшествовало этому листу

И наконец, к сожалению, до сих пор не исследованы все государственные, правовые, политические возможности, вытекающие из этой оговорки Лейбница и других противников сенсуализма. Между тем, подробное исследование таких возможностей показало бы, что вполне возможна и даже необходима политическая, экономическая, культурная и иная западная альтернатива тому, что именуется либеральным западничеством.

Между тем, оговорка Лейбница и произрастающий из нее подход ко всему на свете, безусловно, являются сугубо западными, вполне неретроградными (или, иначе говоря, прогрессивными в полном значении этого слова). При этом они порождают отнюдь не ту политику, которую называют западной, ставя знак тождества между западным подходом и тем подходом, который исповедуют сенсуалисты. И который сейчас доминирует, гордо именуя себя политическим, культурным и иным либерализмом.

Я не берусь здесь обсуждать реальное соотношение этого гордого имени и того, что за ним сегодня скрывается. Я не берусь также обсуждать здесь всю философскую полемику сенсуалистов (Аристотеля, Авиценны, Альберта Великого, Локка и так далее) с их последовательными и яростными противниками.

Может быть, когда-нибудь, в ином, более академическом жанре я дерзну на нечто подобное. Но сейчас меня более всего интересует некая примета - юридическая, политическая и так далее. И потому я позволю себе подвести черту под общими рассуждениями о табула раса, она же пустая комната (empty cabinet), чистый лист белой бумаги (white paper) и так далее. И перейду к тому, что мне ближе - к концепции табула раса в международном праве.

Эта концепция предполагает, что вновь образовавшееся государство не обременено никакими обязательствами своего предшественника перед другими государствами. Правоведы понимают, что данная общая концепция нашла свое частное и наиболее актуальное отражение в Венской конвенции о правопреемстве государств в отношении договоров 1978 года применительно к новым государствам, возникшим в результате достижения независимости.

Итак, вначале общая философская концепция табула раса. Затем воплощение этой концепции в еще достаточно общую международно-правовую концепцию табула раса. А затем еще большая конкретизация - например, Венская концепция о правопреемстве государств в отношении государственной собственности, государственных архивов и государственных долгов.

Не буду здесь разбирать, насколько тесно все это связано с тем или иным подходом к вопросу о присоединении Крыма к России. Скажу лишь, что даже концепция табула раса вовсе не предполагает, что заключенные с чистого листа договоренности между новыми государствами (к примеру, пресловутые Беловежские соглашения) могут исполняться частично. Что эти самые чистые листы можно постоянно стирать, дробить и так далее.

Между тем, внимательное прочтение Беловежских соглашений неопровержимо показывает, что они далеко не так бессодержательны с юридической точки зрения, как это хотелось бы очень и очень многим.

Например, в статье 2 Беловежских соглашений сказано, что "Высокие Договаривающиеся Стороны гарантируют своим гражданам, независимо от их национальности или иных различий, равные права и свободы".

Возникает естественный вопрос: можно ли нарушать эту договоренность и свято соблюдать все остальное? Является ли такой подход юридически не только безупречным, но и сколько-нибудь корректным?

Можно ли нарушать, например, статью 6, в которой стороны обязуются сохранять и поддерживать под объединенным командованием общее военно-стратегическое пространство - и при этом требовать неукоснительного соблюдения других статей?

Можно ли так поступать, нарушая статью 7, в которой говорится о том, что общие координирующие институты должны осуществлять и координацию внешнеполитической деятельности, и сотрудничество в области построения рынка, и сотрудничество в области таможенной политики?

Мне возразят: "Помилуйте, в Беловежье просто каким-то образом добивали старое государство, именуемое СССР, и с чистого листа создавали новые государства".

Но существует ли этот чистый лист вообще? И возможен ли он в особенности в том случае, если кто-то как-то оформляет нечто, призванное регулировать жизнь огромного количества живых людей? Кто имеет право передавать этих людей из одного государства в другое, не испросив их согласия? Не означает ли это возвращения к самым грубым формам феодализма, когда помещики проигрывали в карты деревни вместе с крепостными или же отдельных крепостных, разрушая семьи?

Возможно ли выполнение формальных процедур и соблюдение юридических норм, то есть того, что для юристов свято со времен великого Рима, без сохранения верности духу права?
Фото: Константин Завражин /РГ

Валерий Зорькин: Что случится, если не остановить "войну всех против всех"

Возможен ли вообще разрыв между правовым духом и тем, что в отсутствие этого духа становится мертвой и двусмысленной казуистикой?

Ведь такой разрыв - хотим мы этого или не хотим - будучи крайне опасен сам по себе, порождает и нечто более опасное. А именно, разрыв формы и содержания. Разве не во имя обеспечения этого разрыва Джон Локк так яростно атаковал Рене Декарта? И разве не тревога по поводу возможности такого разрыва продиктовала Готфриду Лейбницу развернутые рассуждения по поводу недопустимости локковского подхода по принципу табула раса?

Ведь когда мы отрываем форму от содержания, то рано или поздно эта форма начинает не просто проявлять безразличие к содержанию. Она начинает это самое содержание самым свирепым образом пожирать. И тогда крах цивилизации права, о котором я говорил в своей одноименной статье, приобретает особо коварный характер. На руинах права начинаются разговоры о конституционности, обеспечении юридических гарантий разного рода прав и свобод.

И у меня возникает вопрос - вопиюще антиправовые действия, осуществляемые Западом все последние 23 года, не являются ли они в каком-то смысле именно пожиранием всяческого правового содержания? Причем таким пожиранием, которое осуществляется с помощью лукавой адресации к правовой форме?

В 1993 году в угоду наивульгарнейшим клановым интересам был растоптан дух права. Но те, кто его растаптывал, цинично рассуждали по поводу правовых форм. И утверждали, что это растаптывание осуществляется во имя того, чтобы утвердить, причем по принципу табула раса, новую правовую форму, она же Конституция.

Уничтожив дух права, циники прикрылись фиговым листком Конституции. И прикрывшись им, начали осуществлять далеко не правовую затею под названием "форсированная приватизация". Эта затея опять-таки осуществлялась по принципу табула раса, в основе которого полное презрение ко всему, что происходило в предшествующий период. А это презрение, в свою очередь, возможно только в условиях предельной демонизации предшествующего периода. Потому что стереть нечто и начать все с нового листа можно, только надрывно проклиная все, что предшествовало этому новому листу.
Но рано или поздно новый лист становится старым. Предшествующий период начинает очень тонко, неявно и почти загадочно сращиваться с тем, что было написано по принципу его отрицания, по принципу восхваления табула раса.
Мир устанет от грубой силы, от отсутствия духа права во всем, что сейчас творится с благословения Запада

И тогда снова надо стереть уже тот новый лист, на котором нечто написано. И создать совсем новый лист. Для чего? Для того, чтобы в очередной раз обосновать принципом нового листа те или иные достаточно непрозрачные интересы, входящие в явное противоречие с интересами народа, принесенного в жертву непрозрачной корысти. Причем такой корысти, которая пытается прикрыть свое вульгарное содержание разного рода юридическими виньетками.

Почему в 2014 году начат - причем сразу на многих интеллектуальных площадках - разговор о новой Конституции, которая должна быть не чета ужасной Конституции 1993 года?

И кто на самом деле начинает этот разговор?

Я не собираюсь полемизировать с конкретными мудрецами, обеспечивающими эту затею. Я обращаюсь к тем, кто стоит за спиной этих мудрецов. А точнее, к тем, кто на самом деле организует эту затею. Меня не интересует не только полемика с юродствующими юристами, находящимися в очевидном услужении у известного международного вора. Меня не интересует и сам этот вор. Потому что беседовать с ворами и их прислужниками - не следует. Но не вор и не его прислужники хотят поиграть в принцип табула раса, навязывая России сегодня, после крымской победы, дискуссию о новой конституции.

Не вор и не его прислужники пытаются под сурдинку этого разговора реализовать свою концепцию расчленения России, отделения от нее Северного Кавказа. И все это в угоду табула раса.

Не вор и не его прислужники навязывают многонациональной России неприемлемые для нее принципы, которые могут обернуться только междоусобицей. Причем не только между отторгаемым Северным Кавказом и всей остальной Россией. Но и между всеми национально-территориальными образованиями. Как теми, которые находятся внутри Северного Кавказа, так и теми, которые находятся за его пределами.

Не вор и не его прислужники навязывают реальной России с ее реальными традициями парламентскую республику, твердо зная, что устойчивой эта республика может быть на основе совсем иных, столетиями формируемых, человеческих содержаний, и восклицая с предельной циничностью: "Да наплевать нам на эти содержания! Мы будем руководствоваться принципом табула раса!"

Не вор и не его прислужники цинично утверждают, что подлинным содержанием государственности является идея справедливости. Наверное, именно эта идея руководила Западом, когда он бомбил Ирак, Югославию, Ливию и очень хотел распространить ковровые бомбардировки далее по всему свету.

Наверное, именно эта идея руководила Западом при поощрении украинских нацистских бесчинств, которые мы все лицезрели и лицезрим. Но которые, конечно же, все приличные люди должны называть пропагандистскими выдумками.

Показная забота о наполнении нашей государственности идеей справедливости сочетается с холодным циничным умолчанием по поводу того, что эта идея была растоптана врагами современной России. Что эту идею - как и идею человечности вообще - все более грубо попирает современный Запад. Который только с очень большой натяжкой можно назвать Западом "табула раса". То есть Западом Аристотеля, Альберта Великого, Локка и пр. На самом деле нынешний Запад недостоин даже этих наименований. Он опустился теперь до грубейшего воровства, до исполнения государством роли рэкетира, действующего по наущению тех или иных международных воров.

Обвиняя российское государство в клановости, международные воры и их интеллектуальная обслуга замалчивают все, что связано с иной клановостью. Они не хотят обсуждать, какие именно клановые интересы породили бомбардировки Югославии и действия в Косово.

Специалисты с отвращением констатируют, что там обеспечивались даже не только геополитические, но и гораздо более приземленные интересы. Но об этом обслуга международных воров никогда говорить не будет. Не будет она говорить и о том, чем на самом деле были порождены бомбардировки Ирака. И у каких именно американских кланов какой конкретный счет был к лидеру Ирака Саддаму Хусейну. Никогда никто из таких морализирующих циников, находящихся на услужении у международных грабителей, не скажет о том, какие именно западные политические кланы сталкиваются при дележе непрозрачных рынков оружия на Ближнем Востоке и в Африке. И к каким катастрофам это приводит.

Никогда они не будут обсуждать западной клановой природы чудовищного роста наркоторговли в Афганистане. Они будут обсуждать только российские кланы, российское отсутствие идеи справедливости. И во имя преодоления этой клановости и насаждения идеи справедливости они затеют сразу на многих интеллектуальных площадках России разговор о новой Конституции, которая по мановению ока, то есть по все тому же принципу табула раса, лишит нас клановости, восстановит у нас идею справедливости. Да и вообще вернет нам идеальное. При этом возвращать это идеальное необходимо только нам. А почему бы не попытаться вернуть его Западу? И навязывать парламентскую республику надо только нам. А почему бы не навязать ее, например, США?

И отделять территории - во имя каких-то новых конституционных принципов - надо только от России, потому что тут, видите ли, клановость, тут недостаток справедливости и так далее…

А почему бы не осуществить то же самое - во имя избытия клановости - на территории других государств? Кстати, никакая казуистика не может убедить граждан современной России, увы, еще не окончательно потерявших ту доверчивость, которая во многом породила распад СССР, что насаждение у нас парламентской республики или отделение части нашей территории избавит нас от клановости и подарит нам справедливость с чистого листа, так сказать, на блюдечке с голубой каемочкой.

Характерно, что разговоры о нашей новой Конституции явным образом зачинаются в Киеве. А почему бы в Киеве не поговорить о новой украинской конституции? Ах да, я забыл, у новой украинской государственности все в порядке с идеей справедливости (бандеровской), с идеей национального равноправия (все мы слышали, как на площадях орали "москаляку на гиляку", "москалей на ножи"), с идеей культурной респектабельности (все мы видели площади, заполненные скачущими людьми, кричавшими "кто не скачет, тот москаль").

Впрочем, прагматическая непристойность, выпирающая из-под теоретических конституционных одежд, настолько груба, что обсуждать ее в деталях слишком скучно и утомительно. Столько же скучно и утомительно для специалиста разбирать конкретные конституционные мошенничества, осуществляемые политиканствующими дилетантами, вожделеющими разделения нынешнего российского государства, его расчленения на части, его децентрализации. То есть всего того, что позволяет в очередной раз ограбить народ. Причем наигрубейшим и в каком-то смысле окончательным образом. То есть опять-таки по принципу табула раса.

Гораздо интереснее обсудить само это табула раса - в том числе и в его правовом аспекте. А обсуждать его можно сегодня, только по принципу восхождения от юриспруденции к философии и даже к наукам о духе. С тем, чтобы после такого восхождения начать глубокое переосмысление собственно юридической проблематики. Вот почему я заговорил и о Платоне, и о Декарте, и о Лейбнице. Противопоставив их Аристотелю, Альберту Великому, Локку и другим.

Рано или поздно нам придется восстанавливать право. Причем именно на общечеловеческом уровне. Мир обязательно устанет от грубой силы, от полного отсутствия духа права во всем том, что сейчас творится с благословения Запада и под его эгидой. Мир не будет долго терпеть псевдоправовой лепет по поводу законности произошедшего на Украине, исторгаемый международными псевдожрецами права, потерявшими всякий стыд.

И вот когда мы вернемся к построению права как одной из основ подлинно человеческого бытия, мы обязательно должны будем задаться вопросом, а не находится ли в основе основ нынешнего бесправия принцип табула раса, не лежит ли в его основе какая-то ужасная теоретическая ошибка, породившая перерождение современной западной цивилизации? Или, по крайней мере, поспособствовавшая этому перерождению? Может быть, Лейбниц был глубочайшим образом прав, сказав, что существует она, эта врожденная идея, отрицающая применение табула раса ко всем сферам нашей жизни - к антропологии, культуре, государственности, юриспруденции? И - политике.

Nihil est in intellectu, quod non fuerit in sensu, excipe nisi ipse intellectus… В разуме нет ничего, чего не было бы в чувствах, кроме самого разума…

Но разум-то еще есть? Или на его месте кто-то тоже вознамерился соорудить все ту же табула раса?

Уповая на то, что после исчерпания всего порожденного табула раса Запад найдет в себе силы для анализа ошибок и обращения к нелокковской философской традиции, мы сегодня с прискорбием будем исходить только из одной нормы. Из нормы деликатной и минималистской защиты наших государственных интересов, нашего суверенитета и нашего исторического бытия. И если это именуется "реал политик", то выразив сожаление по поводу растаптывания Западом всего иного содержания, отдадим дань этому. Причем, повторяю, минималистски и с предельной корректностью.

А поскольку такой подход, безусловно, требует сохранения Конституции и укрепления всего, что связывает конституционную форму с нашим историческим содержанием, то никакие махинации международных воров и их приспешников не собьют с панталыка народ, который однажды поверил Западу и проповедникам западной идеальности - и напоролся на грубейшую, воровскую отповедь:

"Раз вы позволили нам, вторгаясь к вам под разными масками, осуществить грабеж, так и пеняйте на себя!"

Эта отповедь услышана еще в минувшем столетии. И память о ней определит содержание российской жизни как минимум на протяжении всего XXI века. Сильная централизованная государственность, верность национальному духу и исторической традиции, бережное перекидывание мостов из прошлого в будущее, полное отрицание принципа табула раса - вот тот дух, на основе которого будет осуществляться в истерзанной России все ее историческое, политическое и правовое бытие. В том числе и бытие узко конституционное. Мы об этом позаботимся, поверьте. И следующему поколению эту свою заботу передадим.

Я начал с бессмертного произведения Грибоедова. Им и закончу.

"Из огня тот выйдет

невредим,

Кто с вами день провесть

сумеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет".

Мы с вами подышали одним воздухом не один день, а более двадцати лет. И рассудок у нас уцелел. Что является дополнительным аргументом в пользу правоты построений Готфрида Лейбница. Правоты всех, для кого справедливость и благо являются не расхожими картами в мошеннической псевдоконституционной игре, а высшим принципом человеческого бытия.

*Tabula rasa - в переводе с латыни "чистая доска".

[Российская газета]

http://www.rg.ru/2014/05/21/zorkin-site.html
Сегодня необходимо сделать акцент на исторических и социокультурных истоках "горячих" юридических проблем
Валерий Зорькин (Председатель Конституционного суда РФ)
22.05.2014, 00:59

Валерий Зорькин: Я убежден, что любые попытки решительно прививать к российской правовой системе англосаксонские юридические "побеги" - неоправданны и разрушительны. Фото: Константин Завражин/ РГ
Сейчас уже мало у кого вызывает сомнения тот факт, что мы входим в беспрецедентный в новейшей истории переломный этап международных отношений. Прозвучавшие в мировой и российской прессе заявления о начале новой "холодной войны" уже не являются проходной риторикой безответственных аналитиков. Слишком много признаков "холодной войны" уже просматривается в реальной мировой политике. Элементы экономической "холодной войны" уже налицо в принимаемых против России санкциях. И, главное, развитие мировой ситуации предъявляет нам новые тенденции и риски, вносящие в разворачивающуюся "холодную войну" элементы войны "горячей".

Все это ставит нашу Россию - причем, подчеркну, ставит очень резко, - перед сложными новыми вызовами. И требует не только быстрого и одновременно глубокого осмысления, но и форсированной разработки концепции, методологии и технологий адекватных ответов на эти вызовы. В том числе ответов юридических, правовых.

Прежде всего, несомненно то, что встающие перед нами вызовы, как и в эпоху предыдущей холодной войны, являются системными - политическими, информационно-пропагандистскими, экономическими и далее, не исключено, военно-стратегическими. Несомненно и то, что нынешняя Россия по демографическому, экономическому, оборонно-мобилизационному потенциалу и кругу союзников гораздо слабее, чем в предыдущую эпоху противостояния советского и западного блоков. Несомненно и то, что эти вызовы нарастают в условиях продолжающегося и глубоко затронувшего Россию глобального системного - не только экономического - кризиса.

В сфере нашей профессиональной компетенции и ответственности находится такой аспект этого кризиса, как размывание и ослабление эффективности правовых регуляторов индивидуального, социального, международного поведения. Поведения бытового и институционального, идентификационного и социокультурного, экономического и политического.

Этот кризис правовой сферы, по моей оценке, является следствием глобального кризиса социальной регулятивности. Причем я убежден, что этот кризис особенно глубоко затронул нашу Россию в силу беспрецедентных в мировой истории масштабов и темпов ее постсоветской политической, экономической и социальной трансформации.

Мы находимся в ситуации глобальной исторической турбулентности и, более того, в ее эпицентре. И потому, обсуждая кризис и его правовые (здесь, прежде всего, экономико-правовые) аспекты, я считаю необходимым сделать акцент не на "горячих" и актуальных юридических проблемах, а на их исторических и социокультурных истоках, традиционно относящихся к философии права. И начну с вопросов социальной регулятивности.

1. Социокультурные регуляторы и право

Напомню, что, по оценкам большинства теоретиков права, все исторические кодифицированные правовые системы формировались из древнего права обычая, в той или иной степени освященного религией, традицией и культурой. И неизменно содержали в себе более или менее узнаваемые в правовых кодексах представления о должном и справедливом, дозволенном и табуированном, благом и греховном, опирающиеся на географически конкретный и исторически специфичный культурный пласт.

Мировая история полна свидетельств о том, насколько различен оказывался "корневой" культурный пласт, определяющий эти первичные правовые представления. И именно эти различия между локальным низовым обычным правом в разных частях становящихся все более глобальными империй древности и средневековья - вызвали к жизни потребность унифицирующей правовой кодификации.

Эта кодификация была призвана исключать или, по крайней мере, смягчать неизбежные при столкновениях разных культур правовые коллизии. За счет чего? За счет того, что эта кодификация фактически "накрывала" разнородные (и всегда хотя бы отчасти взаимно-конфликтные) локально-культурные, этноплеменные и этнорелигиозные представления о справедливости единым колпаком системы правопонимания и правоприменения, допустимой для всех интегрируемых племен с их культурами.

Всегда ли это удавалось? Конечно, не всегда. Если между интегрируемыми племенами были большие "корневые" этноплеменные различия (на современном языке - социокультурные дистанции), то единого неконфликтного правопонимания и правоприменения добиться не удавалось. И тогда "неинтегрируемые" объявлялись варварами, и среди них римский закон насаждался римским мечом - до тех пор, пока они не склонялись перед мечом и не начинали исполнять закон. Именно на этом фоне возникала, в тех или иных формах, знаменитая формула верховенства кодифицированного права над разнообразными пониманиями справедливости, дошедшая до современности в виде the rule of law.

Тем не менее, большинство представлений о справедливом и должном в расширявшемся мире оказывались - при иногда существенных частных различиях - едины. Едины в силу единства человечества. Большинство, но не все. И по мере расширяющейся глобализации мира эти различия влияли - иногда сложно и болезненно - на становление правовых систем.

Но при этом все крупные правоведы подчеркивали, что кодифицированное право должно быть согласовано с массовыми внутрисоциальными представлениями о справедливом и должном.

Так, например, Шарль Монтескье в трактате "О духе законов" писал: "законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением".

Позже Пьер Бурдье указал, что право "может быть действенно лишь в той мере, в какой ему удается получить признание". Юрген Хабермас подчеркнул, что в эпоху Модерна частные социальные представления о нормах (включая нормы справедливого и должного) могут различаться, как никогда в предыдущие эпохи. А далее написал: "социальная интеграция посредством права не будет восприниматься как репрессивная, …если само право способно доказать собственную легитимность в глазах граждан, обладающих во всех других отношениях разными взглядами".

Объединяя концептуальные представления Бурдье и Хабермаса, можно сформулировать следующее. Эффективной является такая правовая система, в которой правоустановление и правоприменение (включая толкование закона) вызывает согласие подавляющего социального большинства и, тем самым, обеспечивает легитимность права в глазах этого большинства.

2. Экономическое право рыночного хозяйства

Именно в организации хозяйственно-экономической деятельности с древних времен возникала и работала наиболее детальная система обычаев и затем правовых норм. И именно сюда, начиная с ранних этапов становления государственности, был направлен особенно пристальный интерес законодателя и социально-экономического агента. Об этом свидетельствует хотя бы то, что экономическим нормам, экономическим спорам и экономическим расчетам посвящена огромная часть обнаруженных археологами ассиро-вавилонских письменных табличек и древнеегипетских папирусов.

Экономической нормативности, в том числе с позиций справедливости, посвящена значительная часть трактата Аристотеля "Политика". Где он, в частности, проводит разграничение между "справедливой и благой" экономикой (создание и оборот необходимых благ, удовлетворяющих человеческие потребности) - и "несправедливой и неблагой" хрематистикой (страсть к накоплению, поклонение прибыли и богатству). А также указывает, что в устойчивом демократическом полисе требуется обеспечивать "умеренный достаток" всех граждан.

Экономической нормативности уделяется немалое внимание в канонических текстах крупнейших мировых религий - христианства, ислама, индуизма, конфуцианства. Напомню, в частности, максиму из Евангелия от Матфея "Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие небесное". И все специалисты признают, что экономическая история европейской ойкумены почти два тысячелетия была буквально "пропитана" христианской религиозной нормативностью "справедливого и должного".

Новое время с его бурным развитием капиталистической экономики приводило к неуклонному усложнению всех сфер экономической деятельности. И, соответственно, востребовало все более развитую систему правового оформления этой деятельности. Причем такое оформление, опять-таки, все время опиралось на этико-моральную нормативность массовых социальных (то есть, прежде всего христианских) представлений о справедливом и должном.

А эти представления менялись, особенно - в протестантизме. В связи с этим нельзя не вспомнить глубокие работы Макса Вебера ("Протестантская этика и дух капитализма") и его последователей, показывающие, как именно новый массовый протестантский нормативно-этический дух, включающий представления о честном (благом и справедливом) обогащении, становился "мотором" беспрецедентного экономического рывка Европы Нового времени.

Новейшее время, с его все более массовой секуляризацией общества, неизбежно меняло "внутреннюю" систему мотиваций экономических агентов. Вместе с неуклонным расширением представлений о неотъемлемых человеческих свободах происходила все более глубокая индивидуализация и акцентирование индивидуальных эгоизмов как новой моральной нормы.

Видимо, наиболее ярко это сформулировал в середине XIX века немецкий философ Макс Штирнер в работе "Единственный и его собственность". В ней Штирнер настойчиво провозгласил, что внутренние представления о справедливом и должном - разные у всех людей, и что они в своих действиях руководствуются прежде всего собственным эгоизмом.

Отсюда следует, что эти внутренние личностные представления теряют свое значение общественных интеграторов. И, значит, почти вся нагрузка регулирования социально-экономического и политического порядка ложится на "внешнее" кодифицированное правоустановление и правоприменение.

Этот принцип к исходу ХХ века полностью пропитал всю западную юриспруденцию, и в том числе систему экономического права. Знаменательно, что экономическими теоретиками современности уже написано и пишется множество исследований, доказывающих, что единственная забота экономического актора-предпринимателя - это прибыльность его деятельности в рамках нормативных правовых ограничений юридических кодексов, и что он будет тем успешнее, чем меньше станет вспоминать о морали и каких-либо социальных последствиях своих действий.

Сопряжение права и справедливости в хозяйственно-экономической деятельности при этом целиком и полностью возлагается на государство и его юридические нормотворческие институты. И на эту тему также появляется все больше теоретических работ в русле обоснования "этической экономики", "справедливой экономики", "морально-правовой экономики", а также путей перехода от формально-юридического экономического равенства граждан к "справедливому обществу".

3. Экономическое правосознание и Россия

Специфика массового экономического правосознания в России определяется тем, что она никогда не жила при развитом капитализме. В ходе реформ Александра II в последней трети XIX века довольно быстро выяснилось, что и в городе, и особенно в деревне развитие капиталистических рыночных отношений тормозится специфической православной нормативностью, пропитанной подозрительностью к обогащению и богатству, а также многовековыми общинными традициями. В связи с этим стоит отметить, что стихийная "война с кулачеством" в российской деревне развернулась еще до начала реформ Петра Столыпина, обострилась в начале ХХ века и была лишь завершена в ходе советской коллективизации. (Отмечу в скобках, что российская массовая народная специфика мироощущения и представлений о справедливости проявлялась не только в сфере хозяйственно-экономической, но и в сфере социальной и политической. И не могла не влиять на размышления отечественных философов. Особенно тех, кто мыслил категориями человеческого всеединства и думал о соотношении всеобщего, общечеловеческого - и особенного, культурно-специфического. Конечно же, в первую очередь российского специфического. Вокруг этой проблемы концентрировались исследования Владимира Соловьева, Николая Бердяева, Павла Флоренского, Владимира и Николая Лосского и многих других. И практически все они приходили к выводу о том, что путь к человеческому всеединству лежит не через унификацию, но через симфонию разных культур).

Далее краткий период достаточно бурного становления российского капитализма на рубеже ХХ века - оказался прерван революцией. И возвратом к тем - конечно же, очень проблемным - типам уравнительной общинности, которые назывались социалистическим коллективизмом, но в действительности в очень большой степени наследовали религиозные (прежде всего, православные) социально-культурные коды. Причем советская эпоха почти полностью "вымыла" из массового сознания те элементы "рыночного" экономического правопонимания, которые вызрели в имперскую эпоху, и не создала практически никакой новой кодифицированной экономической нормативности, имеющей непосредственное отношение к самостоятельной хозяйственной деятельности индивидов и коллективов.

Постсоветский перелом всех сфер российской жизни в направлении демократической государственности и рыночной экономики в этом смысле был не менее социально-катастрофичным, чем перелом социалистической революции. И потому, что в новой России почти никто не был приучен "думать рыночно". И потому, что российское юридическое сообщество не имело никакого опыта кодификации рыночных норм. И потому, что был задан предельно шоковый темп и масштаб социальных, политических и экономических реформ, не дающий времени на осмысление непрерывно меняющейся реальности, серьезный мониторинг текущих результатов реформирования и рациональную коррекцию хода реформ.

В результате постсоветскому обществу навязывались - поскольку своего правового аппарата не было - фрагменты чужой, западной правовой экономической нормативности, которые, отмечу, вызревали в совсем иной культурно-нормативной среде сотни лет. Причем специфика этого навязывания (о чем сейчас уже достаточно откровенно и доказательно говорится и в России, и за рубежом) включала вопиюще неправовое приватизационное распределение крупной собственности, созданной трудом многих поколений, узкому кругу лиц, приближенных к новой власти или связанных с криминальной и субкриминальной средой.

Результаты таких реформ воспринимались (и воспринимаются) российским массовым сознанием как глубоко несправедливые. И потому, что возникающие в стране "очаги богатства" никоим образом не определялись какими-либо заслугами тех, кто это богатство получал. То есть, грубейшим образом нарушали традиционный культурно-нормативный (досоветский и советский) принцип распределения "по труду". И потому, что реформы резко обрушили благосостояние подавляющего большинства граждан страны. И потому, что результатом реформ оказывалось неуклонное умаление той - привычной и казавшейся неотменимой нормой - системы социальной защиты, которая в советскую эпоху позволяла даже малоимущим не сваливаться в глубокую маргинальность.

Все это вызывало и воспроизводило массовое глубокое недоверие к "рыночным реформам", к власти, которая проводила такие реформы, и к системе законодательных норм, которые кодифицировали новую постсоветскую реальность. И я должен с горечью признать, что именно эти обстоятельства, в значительной мере дискредитирующие записанные в Конституции титулы Российской Федерации как демократического правового социального государства, по-прежнему в решающей мере мешают российскому обществу взять "правовой барьер". Вместо роста массовой социальной легитимации экономического права, о котором писали Хабермас и Бурдье, происходит стагнация или даже ослабление этой легитимации.

Конечно, можно сказать, что российскому капитализму нет еще и четверти столетия, а на Западе он создавался, регулировался, трансформировался половину тысячелетия, и только таким образом глубоко вошел в плоть и кровь общества. Однако у меня нет сомнения, что нам в России на сближение между массовыми социокультурными хозяйственными нормами и кодифицированным экономическим правом - столько времени не отпущено. И нет сомнения в том, что "проявлять терпение и ждать" мы не можем и не должны.

Но прежде всего мы не должны допускать ошибки правоустановления и правоприменения, усугубляющие описанную мною проблемность ситуации разрывов между правом и массовыми представлениями о должном и справедливом.

Что я имею в виду?

4. Российское экономическое право: ключевые проблемы

Начну с принципа социального государства, который заявлен в нашей Конституции. Это понятие, впервые сформулированное в XIX веке немецким ученым Лоренцем фон Штайном, сегодня вошло в Основной закон большинства развитых стран мира, и предполагает ответственность государственной власти за обеспечение жизненно-необходимых условий существования и развития всех граждан. Более того, сейчас многие правоведы в разных странах считают необходимым придать социальным правам такой же уровень конституционной значимости и защиты, как правам гражданским и политическим.
СССР, при всех несомненных социально-политических и экономических искажениях общечеловеческих норм, был социальным государством. Россия совершенно обоснованно унаследовала этот принцип в своем основном законе, однако, признаем, в первое десятилетие реформ его реализовала в совершенно недостаточной степени.

В первое десятилетие XXI века положение постепенно, хотя и очень медленно, выправлялось. И подчеркну, что в наиболее тяжелой стадии нынешнего экономического кризиса российская власть объявила поддержку государственной системы социальной защиты своим высшим приоритетом, и действительно сделала очень много для того, чтобы сохранить ее финансирование на докризисном уровне.

Но при этом нельзя не указать на то, что наша правоустанавливающая практика нередко делает грубые ошибки, которые не только ставят под сомнение социальные права значительной части общества, но и вызывают острые и масштабные социальные конфликты.

Китайский визит Владимира Путина открыл новые возможности для России

Наиболее яркий пример - так называемый "Закон о монетизации льгот" (№122 ФЗ 2004 года), который привел к почти повсеместным массовым публичным протестам. Сейчас я вижу риск "наступить на те же грабли" в связи с изменениями в пенсионном законодательстве. В Конституционный Суд уже поступают жалобы на то, что по этому законодательству гражданин не может не только спрогнозировать свой "пенсионный" материальный достаток, но даже исчислить реальную сумму пенсии. То есть просто не в состоянии планировать свое "пенсионное будущее".

Аналогичная проблема сейчас возникает с законодательными новациями, передающими значительную часть обязательств социальной защиты на уровень субъектов Федерации. Сейчас к нам уже поступают жалобы на то, что во многих регионах заходит речь о ликвидации социальных льгот ветеранам боевых действий, а также ветеранам войны и труда.

Причиной называют то, что бюджетов регионов, снизившихся в ходе экономического кризиса, на все социальные выплаты не хватает. Но ведь это, подчеркну, установленные законом обязательства государства. И их нарушение является очередным поводом для массового недоверия и к закону, и к государству. На что и был вынужден реагировать своими определениями и постановлениями Конституционный Суд.

Следующая российская проблема, которую я считаю необходимым здесь затронуть, - проблема вопиющего экономического неравенства граждан. Одним из его исчисляемых показателей является так называемый децильный коэффициент ("дециль") - отношение совокупных доходов десяти процентов наиболее обеспеченного населения к совокупным доходам десяти процентов самых малообеспеченных.

Мировая история показывает, что превышение децилем уровня 10 нередко приводит государство к масштабной социальной, политической и экономической нестабильности. В скандинавских странах власть начинает беспокоиться, когда дециль превышает 4, в Германии - когда в какой-либо из федеральных земель дециль переходит за пороговое значение 6.

В сегодняшней России дециль, по данным Росстата, в кризисе вырос с 15 до 17 и продолжает расти. Но это - в среднем. В некоторых субъектах Федерации и крупнейших городах дециль уже более 30, а многие эксперты утверждают, что оценочный учет "теневой" экономической деятельности дает значения дециля, превышающие 50. Причем массовое сознание считает главной причиной столь вопиющего неравенства доходов незаконность и несправедливость постсоветского "стартового" распределения общенародной собственности.

Мне уже приходилось говорить и писать о том, что адекватной политической и юридической реакции на эти факты нет, и что она необходима. Необходима хотя бы потому, что незаконность множества эпизодов постсоветской крупной приватизации выявлена, признана и доказательно освещена и аналитическим докладами Счетной палаты, и экспертизами Всемирного банка. Однако все чаще приходится слышать (в том числе, от представителей юридического сообщества), что, якобы, юридическая и психологическая давность этих событий позволяет о них "забыть", и что это забывание в обществе уже происходит.

Убежден, что это не так. Я по роду профессии хорошо знаю, что в нынешней России собственность (и в особенности крупная прибыльная собственность) так и не приобрела полноценной легитимности. И знаю, что с ощущением сомнительной легитимности своей собственности живет даже значительная часть успешных крупных предпринимателей, в том числе таких, у которых нет сомнения в законности приобретения и наращивания этой собственности. Более того, по признаниям этих предпринимателей, именно до сих пор сомнительная легитимность российской собственности в большой степени ответственна за такие ключевые проблемы нашей экономики, как ее существенно повышенный в сравнении с мировыми нормами "теневой" (субкриминальный и криминальный) сегмент, коррупция, рейдерство, а также низкий уровень неспекулятивных инвестиций - и отечественных, и зарубежных - в российские активы.

Специалисты знают, что все постсоветские годы в экономико-юридическом сообществе активно обсуждаются различные варианты окончательной правовой легитимации постсоветской крупной собственности, полученной в ходе сомнительной "ваучерной" приватизации, залоговых аукционов, рейдерских захватов и непрозрачных сделок с заинтересованностью. Вариантов много - от реприватизации и национализации этой собственности до компенсационных выплат владельцами или перевода доходов от такой собственности в законодательно отчисляемые всем гражданам рентные платежи.

Данная статья - не место для обсуждения этих вариантов. Однако, как представляется, без такой легитимации - ясной, открыто и подробно обсужденной и признанной справедливой широкими массами - нам не обойтись. Отговорки "давности" и цепочек "честных выгодоприобретателей", увы, здесь не проходят.

Подчеркну, что речь идет не только о преодолении рисков социально-экономической и политической неустойчивости страны, которые связывают с обозначенной выше "ловушкой неравенства". Хотя в нашей Конституции - в отличие от Основного закона Германии, например, - нет формулы "собственность обязывает", прямо адресующей к ответственности бизнеса за социальные права граждан, тем не менее, совокупность ряда статей Конституции России тоже указывает на аналогичные обязательства.

В связи с этим мне крайне странно слышать заявления политиков и экспертов (в том числе, отмечу, и юристов) о том, что социальную нагрузку бюджета необходимо сокращать, поскольку она, якобы, массово воспроизводит "совковый" патернализм и становится чуть ли не главным тормозом эффективного экономического развития страны. То же самое говорится и о социальных обязательствах бизнеса, которые, по тем же причинам, рекомендуется вывести из норм законов в рамки "факультативной" благотворительности.

Авторы такого рода высказываний, похоже, вовсе не принимают во внимание ни обостренные социально-культурным прошлым массовые российские представления об экономической справедливости, ни российский и мировой опыт. Который показывает, что несправедливое распределение тягот реформ и кризисов между различными группами населения - приводит в лучшем случае к остановке развития и реформ и затягиванию кризиса, а в худшем к революционным эксцессам.

В связи с этим нельзя не остановиться на теме коррупции. Написано и сказано на тему российской коррупции у нас и за рубежом более чем много. Повторять прописные истины нет смысла. Подчеркну лишь то, что наши законодательные органы до сих пор не приняли окончательных решений о полноправной имплементации Россией ключевых "антикоррупционных" международных документов.

Я имею в виду, в частности, проблемы отчетности должностных лиц не только о своих и семейных доходах, но и декларирования расходов (статья 20 Конвенции ООН по борьбе с коррупцией), проблемы ограничения юридического иммунитета выборных должностных лиц, а также правовые нормы, касающиеся решений о конфискации имущества коррупционеров (конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию). Еще раз подчеркну, что отсутствие достаточно жестких юридических санкций в отношении коррупционеров - один из тех разрывов между правом и массовыми представлениями российских граждан о справедливости, который отчетливо подрывает социальную легитимность нашей правовой системы.

Следующая проблема нашего экономического законодательства и форм законоисполнения - это их нестабильность. Особенно это касается налогового права, которое на сегодняшний день уже прямо и непосредственно касается большинства наших экономически активных граждан.

Соответствующие правовые установления у нас в России оказываются не только чуть ли не перманентно изменяемы, но еще и сопряжены со сложной и объемной отчетностью, которая отнимает у предпринимателя огромные ресурсы времени, внимания и сил. По признаниям граждан, эти обстоятельства нередко просто отвращают их от мысли заняться реализацией возникших предпринимательских идей. И потому, что к моменту реализации может измениться закон, и в его новых рамках идея окажется нерентабельной. И потому, что интеллектуальные, моральные и временные затраты на отчетность могут оказаться психологически соизмеримы с ожидаемым коммерческим результатом бизнеса.

Далее, нельзя не остановиться на наблюдаемых в последнее время попытках значительной части юридического сообщества внести в российскую нормотворческую практику элементы англосаксонского прецедентного права. Которое, подчеркну, в отличие от кодифицированного континентального (прежде всего германского) права, в России никогда не применялось ни в имперской, и в советской, ни в постсоветской юридической истории.

Хочу указать, что различия между этими системами права не только сугубо формальные. Эти различия отражаются в специфике мышления юристов - от законодателя до правоохранителя и от адвоката до прокурора. Эти различия требуют предварительного создания (и организации сложных систем использования) прецедентных доказательных баз. Эти различия требуют принципиально иной организации всего юридического процесса - от разработки законов до их повсеместного применения. И эти различия требуют немалого времени для того, чтобы правоприменение в рамках новой правовой системы могло быть признано справедливым и легитимным массовым российским сознанием.

Потому я убежден, что любые попытки решительно прививать к российской правовой системе англосаксонские юридические "побеги" - неоправданы и разрушительны. Поскольку нигде в мире доказательств преимуществ англосаксонской системы не выявлено, а неизбежный при таких прививках "переходный период" обязательно хотя бы отчасти хаотизирует и ослабит (и без того пока далекую от совершенства) российскую систему правоустановления и правоприменения.

А это особенно опасно именно сейчас, когда мир явно вступил в очередной этап "глобальной турбулентности", резко наращивающей мировую динамику и ее многоаспектную сложность. Это тем более опасно в связи с тем, что на фоне нынешнего кризиса США все настойчивее пытаются распространять свою внутреннюю систему прецедентного права на граждан и корпорации других стран. И элементы такого права в российской юридической практике могут оказаться лишним и ненужным поводом для внешних посягательств на российский правовой суверенитет.

Я привел здесь лишь некоторые примеры явных нормотворческих ошибок и опасных тенденций в российской законотворческой деятельности. Их список, как хорошо известно специалистам, увы, гораздо шире.

5. Экономика и право: новый глобальный контекст

Сложность и взаимоувязанность глобализованного мира, и в том числе мира экономического, становится такова, что разобраться в происходящих событиях и относящихся к ним правоустановлениях не по силам не только рядовому гражданину, но нередко даже специалисту. В этих условиях такой гражданин в своих оценках обращается не к правовым кодифицированным нормам, а к своему внутреннему ощущению справедливого и должного. То есть, в терминах гегелевской диалектики, на новом витке развития цивилизации человек "отрицает отрицание", отрекаясь при осмыслении событий от соотнесения реальности с кодифицированным правом и адресуясь в своих оценках этой реальности к эмоционально-интуитивным "доправовым" нормам справедливости.

Но в таком поиске осмысления событий этот гражданин сталкивается с современными мегамашинами информационных манипуляций массовыми представлениями о справедливом и должном. То есть оказывается не в "юридическом пространстве" по Пьеру Бурдье, а в пространстве внеправовых или ложно-правовых интерпретаций права и справедливости. И поскольку за мегамашинами информационных манипуляций стоят разные группы влияния на массовое сознание и принятие стратегических решений, с разными (нередко - полярными) целями и интересами, их интерпретационные матрицы "манипулятивной справедливости" вызывают у каждой части их аудитории разные, причем взаимно конфликтные, образы реальности. То есть наращивают социокультурные дистанции между приверженцами разных интерпретаций как внутри одного общества, так и в глобальном мире.

Ситуация глобального кризиса обнажила эти обстоятельства в очень высокой мере. Мы увидели, как скандально разоблачаются гигантские финансовые пирамиды вроде пирамиды Мэдоффа, созданные - как бы в рамках закона - самыми респектабельными бизнесменами при аккуратном коррупционном "прикрытии" со стороны надзорных органов власти. Мы увидели, что крупнейшие глобальные банки, пользуясь пролоббированными этими же банками прорехами в законодательстве, ведут инсайдерскую торговлю заведомо "мусорными" ценными бумагами, выпущенными этими же банками. Мы увидели, что глобальные рейтинговые агентства присваивают ценным бумагам, корпорациям и странам рейтинги не на основе их реального экономического качества, а исходя из специальных политических и экономических интересов элитных групп, контролирующих эти банки.

Мы увидели, наконец, как при "спасении" экономики Кипра были грубейшим образом нарушены основополагающие принципы национального и международного финансового законодательства: без согласия акционеров и вкладчиков банков их "задним числом" обязали "спасать" банки собственными вкладами. Что на юридическом языке называется внезаконной экспроприацией.

Подчеркну, что все эти грубейшие нарушения закона сопровождались либо отсылками к "внеморальному" пониманию деловой этики (допустимо и оправданно все, на что нет прямого правового запрета, а законодательство, якобы, не нарушено), либо мощными операциями информационно-пропогандистской манипуляции, нацеленными на их оправдание "высокоморальными" требованиями "справедливости" (мол, банкротить крупнейшие банки - значит ограбить десятки тысяч вкладчиков, а другого способа их спасти, кроме как ограбить часть наиболее богатых вкладчиков - якобы, нет).

Сейчас, в ходе обострения кризиса на Украине, эта политика расширительной интерпретации права и продавливания "внезаконной справедливости" - приобретает все более массированный характер и в политике, и в экономике, И начинает представлять собой неприкрытое торжество двойных стандартов, которое обеспечивается солидарной мощью западных мегамашин интерпретаций права и справедливости.

Захват административных зданий в Киеве "майданными" активистами, сожжение и расстрел сотрудников правоохранительных органов эти мегамашины объявляют "справедливой борьбой народа" против ужасной (хотя и законной) власти. А такой же захват зданий в Донецке и Луганске и борьбу протестующих на Юго-Востоке с незаконными вооруженными формированиями, направленными в регион незаконной новой киевской властью - называют "терроризмом и диверсиями", якобы поддержанными Россией.
Не санкционированные никаким полномочным международным органом экономические санкции против корпораций и граждан России, уже сейчас демонстрирующие вопиющие нарушения священного рыночного принципа свободы торговли, - называют благородными "мерами по принуждению Москвы к поддержке украинского мирного процесса". А требования России оплатить поставки Украине природного газа - объявляют "вопиющим экономическим шантажом".

Уже понятно, что эти тенденции, которые мы вправе назвать холодной экономической войной против России (и которые напрямую затрагивают, в том числе, сферу международного права), в обозримой перспективе никуда не исчезнут. Можно с высокой степенью обоснованности предполагать, что они только разворачиваются и набирают мощь и объем.

Это, во-первых, означает, что от российского юридического сообщества требуется активное и незамедлительное правовое переосмысление системы экономических отношений России в целом и отечественных корпораций в частности с глобальными рынками.

И это, во-вторых, означает, что нашему отечеству - государству и обществу, во всех его сегментах и социальных группах, - не избежать серьезных испытаний всеми видами внешнего (политического и экономического) давления.

Мне могут сказать, что сейчас, на фоне экономического кризиса и конфликта вокруг событий на Украине, российское общество мобилизуется и демонстрирует заметное повышение доверия к государственной власти, и в особенности к ее высшим уровням. И что в условиях такой мобилизации неизбежные тяготы кризиса и конфликта, как и претензии к праву и правоисполнению, в массовом сознании отходят на второй план. (В частности, из мировой практики известно, что в периоды мобилизации общества заметно сокращаются масштабы разного рода юридического сутяжничества).

Это правда. И это указывает на то, что у нас живое и активное общество, способное к социальной мобилизации. Но и мировой, и российский опыт показывает, что психологический режим такой общественной мобилизации не бывает долговечным, не обходится без серьезных социальных издержек, а далее практически всегда приводит к неблагоприятным (а иногда и разрушительным) постмобилизационным социальным эффектам. К эффектам тем более неправовым и опасным, чем ниже уровень массовой социальной легитимности правоустанавливающий и правоприменительной системы.

В связи с этим в заключение еще раз подчеркну, что те выводы о необходимости социальной легитимности права (и в особенности экономического права), которые когда-то сформулировали крупнейшие мировые мыслители, сохраняют свое значение. Я глубоко убежден, что разрывы между массовыми представлениями о справедливом и должном и кодифицированной правовой нормативностью - всегда и везде снижают или даже обрушивают действенность права. А вослед за этим грозят обрушить и устойчивую экономику, и устойчивую социальность и государственность, и устойчивый развивающийся глобальный мир.

Делать все возможное для того, чтобы избежать подобного негативного развития российской и глобальной ситуации - в сфере наших юридических обязанностей и нашей общей ответственности.