*310. Вторая мировая война-2

[Владимир Мещеряков]

Теперь, я думаю, читателю становится понятным, что Кузнецов действует, как бы, параллельно действиям Алафузова, который на данный момент исполняет обязанности начальника Главного морского штаба. Тот, видимо, готовит к посланию многостраничную Директиву Тимошенко – Жуков, с неясным содержанием, а Кузнецов, с его слов, телефонным звонком, якобы, будоражит командный состав флотов, не давая тому заснуть на своих постах в ту, тревожную ночь с 21-го на 22-е июня. И вновь, на удивление, в штабе Черноморского флота нет командующего Октябрьского. Кузнецов об этом знает, поэтому приказывает начальнику штаба доложить о своем приказе командующему флотом. Куда же подевался Филипп Сергеевич Октябрьский? Уж не пошел ли проверять склад морских мин хранящихся на открытом воздухе? Видимо, подумал, как бы чего не случилось с ними, связи с войной?

«Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1».

Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага».

По-поводу двух минут, можно сказать, что Николай Герасимович очень уж «расщедрился» по времени. Вполне, мог бы ограничиться и одной; все равно, ведь, неправда.

«Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г.Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1». Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара».

Вроде, все военачальники уверяли, что немцы прилетели бомбить нас в 3часа 15 минут. Кузнецов же утверждает, что и в 4 часа 25 минут самое время, чтобы «своевременно» начать дать отпор врагу. Нам же, русским, надо время на раскачку. Хотя бы часок: на всё про всё. Мы же не немцы, чтобы все делать по минутам.

«Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно».

К теме, как командиры забыли об отдыхе в кругу семьи, мы еще вернемся, а насчет отпусков накануне войны уже вели речь. К тому же, всегда, если нет реальных дел, приходится фантазировать. Дополнительные меры, по Кузнецову, это, как видите, «надо быть начеку». Наверное, взято из инструкции: «Памятка адмирала Советского ВМФ» – Как себя вести в начале войны?

А как бодро перечислил все те места, где «смогли приступить к действию немедленно». Хорошо, что пальцев хватило на руке.

Давайте, внимательно проследим по времени за отправкой телеграмм. Северный флот получил 22 июня, как пишет Кузнецов, «телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут, и в 4 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1», таким образом, затратив на переход к полной боевой готовности 3,5 часа.

Германия, как известно, напала на нас в 3 часа 15 минут. Таким образом, получается, что и Северный флот попадал под удар вражеской авиации, находясь лишь в стадии повышенной боевой готовности, как уверял сам Кузнецов (хотя и того, не было). Правда, как мы теперь знаем, на Северном флоте, после сообщения Москвы о нападении Германии, там сами подняли флот по боевой тревоге. В каком состоянии находился флот, Кузнецов, может только догадываться, так как он (флот) до начала военных действий поступил в оперативное руководство сухопутных сил. Что с ним сотворили Тимошенко-Жуков своими Директивами легко можно догадаться исходя, даже из воспоминаний Арсения Головко. Кузнецова просто ставили в известность о свершаемом. Недаром, в Директиве было указано, что копия направляется в наркомат ВМФ. Вот и все.

Так и в данном случае. О какой, тогда, полной боевой готовности флота (или оперативной готовности № 1) может идти речь, когда уже больше часа идет немецкое вторжение? Просто красивые слова.

По идеи, рассылка приказа о полной боевой готовности по флотам должна происходить веером, в одно и то же время. Иначе, что это за сигнал? Никаких звонков Кузнецова о том, что он якобы, своим личным приказом взбудоражил весь Советский флот, просто-напросто, не было. Были его телефонные звонки-предупреждения: мол, смотрите в оба и ждите срочное указание из Главного морского штаба, – и всё. Это видно невооруженным глазом, хотя бы по Северному флоту. Не на телефонный же звонок Кузнецова отреагировал штаб Северного флота, а на телеграмму, о чем и сообщил в Москву Арсений Головко. Кстати, обратили внимание, как построен разговор Кузнецова с Головко? Всем он, якобы, отдает распоряжения о приведение флота в готовность № 1, а с Арсением Григорьевичем, отделывается разговором о Финляндии. Дело в том, что мемуары Головко были изданы ранее, чем опусы Кузнецова, и, как, наверное, заметил читатель, в них ни коем образом не была отражена отеческая забота Николая Герасимовича, с целью предупреждения угрозы о начале войны. Поэтому и ограничился адмирал Кузнецов, в своей книге расхожими фразами о финнах. И безо всяких там, высоких слов о защите Родины.

Теперь посмотрим, что у нас получается с Балтийским флотом? Если штаб флота получил телеграмму-приказ, как и Северный флот в час ночи, плюс, примерно 3,5 часа, как у североморцев, на переход к полной боевой готовности, то не удивительно, что немцы набросали им мин на фарватер, что у Либавы, что в Финском заливе. Наша авиация-то, наверное, на аэродромах отстаивалась? То-то Кузнецов пишет, как за Либаву родимую, волновался. В каком часу, на той базе были готовы встретить вражеские самолеты в полной готовности? Промолчал. Если Северный флот, как пишет, был готов, почти к половине пятого, что говорить о Либаве, которая была в подчинении штаба Балтфлота, того же Трибуца? Её накрыла вражеская авиация, к отражению которой база не была готова. Её и не приводили в состояние полной боевой готовности.

Наркому Кузнецову в данном случае надо было говорить, уже, не о боевой готовности № 1 (это необходимо было сделать заранее, и не по телефону), а о подаче сигнала БОЕВОЙ ТРЕВОГИ на флота. Того самого сигнала, к которому готовились два года. Сам же книгу написал с подобным названием: «На флотах боевая тревога». Или это было желание, выдаваемое за действительность?

Но приходится повторяться, что отданный Комитетом Обороны при СНК приказ о приведении всех войск и флота западного направления в полную боевую готовность, в дальнейшем был отменен. Кузнецов в обход официального отмена боевой готовности, пытается, каким-то образом, привести флота в состояние, способное, хоть как-то, отразить внезапное нападение врага. Флот, ведь, находится только в повседневной боевой готовности. О каком выходе кораблей на боевые позиции в море можно вести речь, когда, как известно, одни командиры кораблей вместе со своими экипажами слушали выступления артистов, другие распивали чаи в окружении жены и домочадцев.

Кузнецов же был не настолько глуп, чтобы не понимать происходящее. Видимо его здорово подмяла под себя сухопутная братия, что не решился «взбрыкнуться». Взял бы, да и послал бы от своего имени грозную бумагу командующим флотами. Хотя, кому посылать? Не Октябрьскому же, с Трибуцем? А Головко и без бумаги сверху сообразил, что надо делать. Кроме того, как сказал выше, флота у Кузнецова Ставка выдернула из рук. И ему ничего другого не оставалось, как отделываться телефонными сообщениями. Так как, он понимал пагубность всего происходящего. Как бы ни подшучивай над его мемуарами, все ж таки, он был наркомом ВМФ и по идее, должен был неплохо соображать. Другое дело, что не дали ни сказать, ни написать!

Но вернемся к нашим балтийцам, на Либаву. Обратимся к мемуарам командира-подводника Петра Денисовича Грищенко (правильнее было бы, Петра Дионисиевича Грищенко).

Для начала, несколько строк из его книги «Мои друзья подводники» изданной в далеком 1966 году.

«Война застала нас в Лиепае (Либаве). В ночь на 22 июня все офицеры, находившиеся на квартирах в городе, были вызваны посыльными на корабли и в части. Команды подводников из казарменных помещений перешли на подводные лодки. Все корабли были приведены в полную боевую готовность».

Это, прямо, по Кузнецову, тем более, что обе книги были изданы, примерно, в одно и то же время. Но в более позднем издании в воспоминаниях П.Д.Грищенко был, видимо, частично восстановлен первоначальный вариант, и мы смогли прочитать, что там, в Либаве было на самом деле. Правда, с учетом того, что и в последующие годы, многого, не больно-то, и скажешь, и напишешь. Цензуру же никто не отменял. Однако содержание разительно отличается от первоначального варианта.

«Нападение фашистской Германии было для нас настолько неожиданным, что, когда в четыре утра над нами появились самолеты со свастикой, мы подумали: это продолжается учение. Накануне, в субботу вечером, все обратили внимание на то, что громкоговорители на территории военно-морской базы часто повторяли: «Граждане, проживающие в городке! Учение по местной противовоздушной обороне Либавы продолжается, следите за светомаскировкой».

Однако в 23 часа 37 минут 21 июня по Балтийскому флоту была объявлена оперативная готовность № 1. в два часа личный состав из береговых казарменных помещений перешел на подводные лодки.

Первый час мы стояли с замполитом Бакановым на мостике, курили, гадали, что будет дальше. То же происходило на соседних подводных лодках: все с нетерпением ждали сигнала «отбой», но его не было. Спустившись в центральный пост, я решил не терять зря времени, провести учение по живучести и непотопляемости корабля…».

То, что написано в последнем абзаце и есть «оперативная готовность № 1» или полная боевая готовность флота (Шутка).

Чтобы читатель ясно себе представлял, что такое боевая готовность корабля и, как в нашем случае, это должно было происходить с подводной лодкой «Л-3», приведу соответствующую цитату.

«Боевая готовность корабля, это состояние корабля (соединения), характеризующее способность вступить в бой с противником (в том числе к отражению его внезапного нападения).

По боевой готовности корабля № 1 (Как в нашем случае. – В.М.) весь личный состав корабля находится на боевых постах, а всё оружие и технические средства готовы к немедленному использованию».

А так как речь у нас идет о подводной лодке, то состояние полной боевой готовности для нее означало «под парами» ожидать приказа о выходе в море на боевую позицию. Как же тогда объяснить, что командир со своим заместителем по политической части курили на мостике? Очень просто. Это была, просто, учебная тревога, по проведению противовоздушной обороны базы, отмену которой, как пишет автор, все с нетерпением ожидали. Трагикомичность данной ситуации заключался в том, что через несколько минут начнется настоящий налет немецких самолетов на базу.

Кроме того, подводная лодка стояла у пирса в надводном положении и, судя по всему, никакого рассредоточения боевых кораблей на базе в Либаве, и не предусматривалось. А то нам, везде трубят! Да, в 23 часа, аж, в 37 минут, да, все как один плечом к плечу, да, все глазоньки проглядели, пытаясь обнаружить крадущегося врага и прочая чепуха, подобного рода.

Кстати, хотите прочитать отрывок из того, что наскребал по бумаге пером Георгий Константинович в кабинете Тимошенко, а затем, подредактировал Алафузов, может, и с помощью Кузнецова. Это отрывок из той самой Директивы № 1, о которой Жуков раструбил на всю страну, изображая из себя защитника Отечества. Подлинный текст, разумеется, утаили от читателя, но с отдельными фразами можем познакомиться. То, что выставлено на широкое обозрение публики содержит от силы пол-листа текста. А Кузнецов нам подсказал, что документ был на трех страницах.

Вряд ли бы, Трибуц взял бы на себя, целиком, такую ответственность, как сильно отступать от официального документа? Скорее, скопировал распоряжение московского начальства. Конечно, многие вопиющие безобразия, как всегда, скрыты за многоточиями. Вместе с Грищенко прочитаем:

«В 3 часа 30 минут, в самый разгар наших учений, получив радиограмму с адресом: «По флоту», я быстро прочел вслух:

«…последнее время многие командиры занимаются тем, что строят догадки о возможности войны с Германией и даже пытаются назвать дату ее начала…

Вместо того чтобы…

Приказываю прекратить подобные разговоры и каждый день, каждый час использовать для усиления боевой и политической подготовки…

Комфлот Трибуц».

Все облегченно вздохнули».

Ну, как? Все ли стыкуется со всем тем, что нам расписывал нарком Кузнецов, сидя у себя в кабинете? А то, командующий Балтфлотом Трибуц обеспокоился, можно ли палить из пушек по супостату? А Николай Герасимович ему открытым текстом по телефону (как не испугался прослушивания немецкими диверсантами): «Можно и нужно!».

Это уж потом, ему, отлученному от флота, в уютной домашней комнате, в шерстяных носочках, да в теплых тапочках, легко было водить пером по бумаге, по поводу того, как мы здорово дали немцам «прикурить»! В действительности было, как раз всё наоборот, и не по вине низового командного звена и матросов.

Да, и адмирал Трибуц после войны, в своих мемуарах, внес изменения в каракули Георгия Константиновича, чтоб приятней читалось. Давайте, сравним по содержанию с предыдущим текстом. Заранее, можно сказать, что таким приказом, немцев не испугаешь. Взято из книги В.Ф.Трибуца «Балтийцы сражаются».

«В течение 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Оно может начаться с провокационных действий, способных вызвать крупные осложнения. Одновременно быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. Приказываю: перейдя на готовность № 1, тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого разрешения не производить».

В этот раз, адмирал Трибуц, свою фамилию под «приказом», поставить почему-то, постеснялся. Вы обратили внимание, когда ожидалось нападение немцев? В воскресенье, дескать, все отдохнут от напряженной недели, а уж, в понедельник 23-го – на войну, как на работу.

Видимо и в московской Директиве подписанной Жуковым, стояла дата возможного нападения – 23 июня? Представляете какой «сюрприз» подготовили нашим командирам на границе! Поэтому на корабли, той же Балтики, немецкие самолеты и свалятся, как снег на голову.

Особенно умилила фраза о тщательной маскировке боевой готовности. Она, видимо, было необходима для командиров кораблей курящих на мостике папиросы. Надо, чтобы они их прятали в рукаве кителя и не демаскировали себя. И все это на фоне изготовившегося к удару врага. Сплошная подлость, выдаваемая за миролюбие.

Но продолжаем читать воспоминания подводника Грищенко.

«Но уже через минуту-две штурман Петров доложил с мостика:

- В гавани над подводными лодками на высоте пятьсот – шестьсот метров пролетели три самолета-бомбардировщика с черными крестами и фашистской свастикой.

Даю команду – «воздушная тревога». Готовим к бою зенитное орудие. Но никто из командиров подводных лодок, памятуя указание комфлота – «Огонь не открывать», не решается взять на себя смелость и нарушить его. Между тем самолеты третий пролетают над нами. Где-то в стороне не то взрывы бомб, не то стрельба из орудий».

Хороша, однако, полная боевая готовность – «Огонь не открывать!». Петра Денисовича, тоже, заставляют врать по-маленькому. Но его читать, надо по-умному. Не будет же он писать, что стояли и глазели, не зная, что делать, когда немец прилетел? Ну, скрылись по отсекам. Не станешь же объявлять стоя у пирса: «Срочное погружение!» Пишет, что открыли огонь из зенитного орудия. Точнее, это была полуавтоматическая пушка (21-К) - 45 мм, крайне, не эффективная по своему предназначению. Попадание в быстро летящий самолет противника одним снарядом было весьма проблематичным, а дистанционные взрыватели на снарядах отсутствовали. Вот такую боевую технику заказывал наркомат обороны, в том числе и наркомат ВМФ. Адмиралам же, не стрелять из пушки, ни при каких обстоятельствах. Дистанционные взрыватели натолкнули меня на одну очень интересную историю, которую приведу ниже, по окончанию воспоминаний подводника П.Д.Грищенко.

А то, что немцы отбомбились по Либавской базе – факт. И конечно, самолетов было не три, а, наверное, все тридцать три, так как, на базе было что побомбить. Да и подлодочки, как на подбор, в надводном положении стояли. Вот так и встречали «подготовленными», начало войны. Как следствие, началась сумятица.

«Все телефоны на пирсах заняты. Звоним во все инстанции, но ответ один: ждите указаний. И мы ждали. Только в шесть часов утра до нас дошла весть: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника…».

Надо же! А Грищенко с товарищами и не знали, кто их бомбил сверху? Оказывается, Германия напала. Что же теперь делать нашим морякам?

«Мне показалось тогда несколько странным: почему в столь ответственной телеграмме – по сути, об объявлении войны – такое осторожничанье: «отражать попытки нападения»? враг бомбит наши базы и порты, а командование все еще не уверено, что это и есть настоящая война. Но, видимо, это было не в компетенции и командования флотом…

Все ждали указаний…»

А я, так хорошо подумал о Кузнецове при всех его прегрешениях. И всего-то, дал, по примеру Северного флота 3,5 часа на раскачку по Балтийскому флоту. А смотрите, что получается? Никому верить нельзя из высшего московского руководства. Они и в шесть часов утра, оказывается, умудрились водить за нос балтийских моряков. Для чего же тогда Алафузов бегом бежал к себе в штаб? Кстати, а прибежал ли он туда? Ведь, Кузнецов пишет, что он отправил его в штаб, но не сообщил читателю, видел ли он сам Алафузова, по возвращению к себе в наркомат, и что тот делал, с полученным от Тимошенко сообщением? К тому же, такое ли было на самом деле содержание приказа наркома обороны, о котором говорил Кузнецов? И можно ли, после всего этого, ему верить? И последнее. Как Нарком Военно-Морского флота, должен ли был адмирал Кузнецов подписывать составленную Алафузовым телеграмму? Или чернила, в ответственный момент кончились?

Теперь, предстоит узнать, что было в «красных» пакетах командиров подводных лодок на Балтике? Петр Денисович вспоминает.

«Вскоре из штаба подводных лодок прибыл командир дивизиона Анатолий Кузьмич Аверочкин. Вручив мне пакет с грифом особой важности он минуту или две постоял, посмотрел, помолчал, пока я читал, затем спросил:

- Задача ясна?

- Так точно, товарищ капитан третьего ранга, но…

- Что – но? – строго прервал он меня.

- Ничего, - ответил я недоумевая.

Обидно было читать такой приказ: командиру «Л-3» предписывалось выйти в море и не далее как в пятнадцати милях от Либавы занять место в ближнем базовом дозоре. Это означало погрузиться под воду и ждать, когда появятся корабли противника, чтобы донести о них командиру Либавской военно-морской базы. Только после донесения разрешалось атаковать врага торпедами».

Вместо того чтобы подводному минному заградителю идти к фашистским берегам и там на выходах из вражеских портов и военных морских баз ставить мины, им поручают роль обычных подлодок «Малюток». Комдив, на вопрос Грищенко о данном безобразии, видимо, только развел руками. А что делать, если сам командующий флотом запретил покидать свои территориальные воды? В приказе приведенным самим Трубуцем, косвенно подтверждается запрет выхода наших подводных лодок на коммуникации противника. Это все отголоски той Директивы № 1, парализующей ответные действия наших войск и флота.

Но не будем, столь придирчивы к Петру Денисовичу. Он рассказал, что мог. У него с самим приказом и то, целая история.

Как правило, боевой приказ, находящийся в запечатанном пакете, командир корабля имеет право вскрывать только по выходу в море. Будем считать, что написанное относилось, только, к мобилизационному пакету и, как думается, его принес из штаба, сам же командир 3-го дивизиона Аверочкин. Вполне возможно, что из-за любви к ближнему, он и заставил Грищенко, при нем, вскрыть пакет, чтобы убедиться, правильно ли поймет командир лодки поставленную перед ним задачу, а заодно и сам узнает, что там сверху, наприказывали командирам подлодок? Здесь, мы узнаем о таких же безобразиях, какие нам рассказал Головко. Использование боевого корабля не по назначению.

Этот тип подводной лодки «Л», ко всему прочему, являлся минным заградителем и нес на борту, кроме 12 торпед для своих 6 носовых торпедных аппаратов, еще и 20 морских мин для 2-х кормовых минных труб. Вопрос в том, имелись ли мины на борту Л- 3, в тот момент? Ведь, по требованию боевой готовности № 1 лодка должна была быть в полном боевом снаряжении и по боевой тревоге, уже, должна была выйти на боевые позиции в море, а она, судя по всему, все еще пребывала в состоянии флотских учений. Поэтому Грищенко и возмущается, видимо тем, что его «полупустого», скорее всего, без мин отправляют в море. Он и говорит, что его используют вместо «Малюток», у которых только торпеды. Балтийское море, действительно, мелководное и поэтому использование подводных лодок «М» здесь, в какой-то мере, оправдано, в отличие от глубоководного Баренцева. Но, все равно и здесь, пакостничают нелюди из Главморштаба, изменяя целевое предназначение подлодок. Перед самым началом войны 1-й дивизион подводных лодок (капитан 3 ранга Трипольский), вроде бы, переводят с передовых позиций у Либавы, в тыл, Усть-Двинск (под Ригу). Данный дивизион состоял из более мощных подводных лодок серии «С», чем «Малютки». Но это сомнительно, так как по документу командующего 1-ой бригады Египко Н.П., вроде бы эти дивизионы подводных лодок находились на тот момент в Либаве. С этим же явлением, не использованием на передовых позициях более мощных подлодок, мы столкнулись и на Северном флоте. Таким образом, на острие удара нашего подводного флота остался, практически один 3-й дивизион «Малюток» плюс четыре подлодки «Калев», «Лембит», «Ронис» и «Спидола», которые достались в наследство от прибалтийских стран, вошедших в наш Советский Союз незадолго до войны. Но были ли, две последние подлодки готовы к выходу в море, тоже под большим вопросом.

Кстати, подводная лодка «Лембит», тоже была минным заградителем, но по началу войны, также как и Л-3 не получила задание на постановку мин. Первый боевой поход она осуществит лишь 12 августа. На оживленной коммуникации около шведского побережья в проливе западнее о. Борнхольм советские моряки удачно поставят минную банку.

Теперь, по поводу того, что хотел сказать Грищенко своим, «НО»? С этим явлением, мы столкнемся еще не раз. Командир подлодки Л-3 вскрыл пакет, который, на удивление, ему принесли из штаба??? Даже, пусть его принес непосредственный командир Петра Денисовича. Тем не менее, это вызывает определенное подозрение, так как подобные пакеты хранятся лично у командира корабля и должны быть вскрыты по особому сигналу. Что же удивило Грищенко, если он произнес это загадочное «НО»? Изменение поставленной перед ним боевой задачи. Вот что! Он же знал, какие боевые задачи возлагаются на его подлодку, как минный заградитель и эти требования, ранее, были вложены в его мобилизационный пакет. Представьте его состояние, когда он вскрыл принесенный Аверочкиным пакет из штаба(?) и обнаружил несоответствие. Он об этом и поведал читателю позднее, а в момент вскрытия пакета, выразил недоумение прочитанным приказом, и своим возмущением, в виде «НО». На что Аверочкин понимая, что ничем не может помочь своему подчиненному потребовал выполнять поставленную боевую задачу.

Предполагаю, что накануне войны, в штабе Балтфлота, как и во многих местах, была произведена подмена мобилизационных пакетов, с целью изменения поставленных боевых задач, в частности подводным лодкам, так как именно они должны были быть на острие удара по врагу. С подобным мы уже встречались на Северном флоте у Головко, когда мощные «Щуки» приказом свыше (могли и по предписанию мобпакета) были удалены с передовых позиций в глубокий тыл.

Но могло и быть простое запрещение на вскрытие красных пакетов, и такие факты, тоже, имелись. Скорее всего, Грищенко принесли приказ из штаба по выполнению поставленной перед ним боевой задачи, и он, зная, что надо вскрыть мобилизационный пакет по началу войны, выразил этим свое недоумение командиру Аверочкину. Отсюда и его – «НО».

Получается, что если Платонов по Северу вспоминал, что им было разрешено вскрыть «красные» пакеты лишь в конце дня 22-го июня, то почему на Балтике условия должны были быть другими? Ведь, Северо-Западное направление включало в себя оба флота: Северный и Балтийский. Значит, и время вскрытия «красных» пакетов должно было примерно совпасть.

Видимо, так оно и было на самом деле. Отсюда и такая реакция Петра Денисовича на подобное «тупое» решение.

Но это, еще не вся подлость высшего командования по отношению к подводным лодкам, назовем их условно, «ударной группой». Дело в том, что для подачи радиосигнала в то, далекое время, подводная лодка должна была всплывать. Радиоволны в воде не распространяются. Да, но всплытие подводной лодки перед кораблями противника, теряло всякую скрытность для атаки, если не сказать хуже. Раннее обнаружение, давало кораблям вражеского охранения просто напросто дополнительную возможность быстро её уничтожить. Понятно возмущение Грищенко полученным приказом, но чем мог помочь ему командир дивизиона? Только солидарностью с разведенными руками. Чтобы читатель не подумал, что я сильно сгущаю краски относительно флотского начальства, читаем далее.

«Увидев на мостике стоявшего рядом с замполитом курсанта Николая Синицына, Аверочкин как бы с сожалением добавил:

- А курсантов надо списать на берег, они будут отправлены в Ленинград.

- Есть списать на берег.

Жаль было расставаться с этими прекрасными людьми, но ничего не поделаешь…

Не пришлось нам больше увидеться с Анатолием Кузьмичом, которого любили не только офицеры, бывшие его ученики, но и матросы – к ним он относился с редким дружелюбием и душевностью. В сентябре мы узнали, что Аверочкин погиб при переходе из Таллина в Кронштадт на подводной лодке «С-5».

Очередное всплывшее безобразие. На проводившихся учениях Балтийского флота, на боевых кораблях были, в качестве стажеров, курсанты военно-морских училищ. Оно, вроде бы, и понятно. Готовятся будущие кадры, моряки военного флота. Да, но после этих, пусть и странных учений закончившихся, как нас уверяют, 18 июня, курсантов необходимо было отправить к месту учебы. Что получилось? Началась война, экипажи военных кораблей уходят в море, и что теперь, прикажите делать с парнями-курсантами под бомбами? Кстати, почему их не использовали на подводных лодках учебного отряда в Финском заливе? О дальнейшей судьбе, мальчишек с курсантскими нашивками на рукаве, история, почему-то, умалчивает.

О гибели любимого командира Гришенко Анатолии Кузьмиче Аверочкине будет подробнее рассказано чуть ниже.

А Петр Денисович поясняет далее обстановку на базе:

«Л-3» была почти готова к выходу в море…

В 18 часов 22 июня мы вышли в аванпорт для полного погружения…»

Ничего удивительного, что вышли только в шесть часов вечера. Подлодка до этого была же пустая. Пока загрузились, то, да сё, и вечер подоспел. Или что? Все таки, выпустили полупустую только для разведывательных целей?

Последнее, скорее всего, более правдоподобно. Над базой непрерывно висела вражеская авиация. О какой погрузке мин и торпед на подводную лодку днем могла идти речь? Это было возможным только ночью, но Л-3 выпихнули из базы, засветло. В 6 часов вечера 22 июня солнце еще стоит высоко и светит, будь здоров.

«Задача была проста – находиться на подступах к Либаве и ждать вражеских кораблей. Если появятся – сообщить командиру базы и только после этого атаковать…

А зачем сообщить командиру базы? Чтобы тот по цепочке связи доложил самому Трибуцу, испрашивая разрешение на торпедный залп? А до получения ответа Л-3 должна будет находиться на поверхности и визуально наблюдать за курсом немецких кораблей. В случае задержки сообщения из штаба флота, со спокойной совестью принимать бой в надводном положении? Да и атаковать, у Грищенко, видимо, написано для красного словца.

«Шли третьи сутки войны, а мы не имели точных сведений о том, что делается в стране, на фронтах и даже в Либаве, которая была видна нам в перископ. Когда всплывали для зарядки аккумуляторной батареи, то с мостика отчетливо было видно, что порт и город в огне. Горели топливные склады, завод «Тосмари», штаб военно-морской базы и казармы».

Как становится понятным, 24 июня руководства Либавской базы, уже точно, не было на месте. Связь подлодки Л-3 была в одну сторону: как в ниппеле.

Приведу еще одну трагическую историю, связанную с Либавой. Трудно назвать первоисточник, так как история встречается в ряде изданий и отличается лишь незначительными деталями.

Как упоминал ранее, от убывшего в Усть-Двинск 1-го дивизиона на ремонтной базе в Либаве, якобы, остались две подводные лодки С-1 и С-3. Уже к вечеру 22 июня немцы вплотную подошли к нашей военно-морской базе. Чтобы подлодка С-1 не досталась врагу, её 23 июня взорвали, а экипаж перешел на подлодку С-3. Но беда заключалась в том, что подлодка С-3 могла идти только в надводном положении и с очень малой скоростью около 5-ти узлов. В районе Ирбенского пролива (чуть-чуть осталось, чтобы дойти до цели) ее настигли немецкие торпедные катера. Несмотря на отчаянную попытку отбиться артиллерийским огнем, ничего не получилось. Подводная лодка С-3 погибла.

Что меня смущает в этой истории? Какой дефект на подводных лодках С-1 и С-3 не позволил им уйти из Либавы со своим 1-м дивизионом? Не думаю, что на Либавской базе, накануне войны, было целесообразно проводить капитальный ремонт ходовой части подлодок? Для этих целей лучше всего подходит глубокий тыл. Что же явилось причиной, побудившей командира 1-го дивизиона Трипольского оставить подлодки в Либаве? А может начальство настояло оставить эти подлодки в Либаве? Ни в этом суть.

По боевым потерям за второй день войны 3-й дивизион «Малюток» Аверочкина, потерял четыре лодки. 23 июня их пришлось взорвать, чтобы не достались врагу, так как они, якобы, находились в «ремонте» и не смогли бы покинуть базу, а она уже была в окружении немецких войск. По той же причине, якобы, взорвали и подлодку С-1. О неспособности подлодки С-3 погружаться мы уже говорили. К чему я клоню? Вспомните, рассказ Грищенко о первом вражеском налете на Либаву. Была ли база готова к отражению вражеского воздушного налета? Разумеется, нет. Более того, подводные лодки спокойно стояли у пирса в ожидании команды «отбой» по окончанию учебной тревоги. Базу подставили под удар вражеской авиации, в результате которого сразу недосчитались четырех подлодок 3-го дивизиона и плюс серьезные повреждения получили подлодки С-1 и С-3, из 1-го дивизиона. На С-1, после бомбежки сразу поставили крест, а на С-3 пытались спастись. Смотрите сами. С-3 не смогла погружаться. Она что, такой с учений пришла? Видимо получила повреждение балластной (и топливной) цистерны, потому и не смогла нырять под воду. Кроме того, смущал ее тихий ход. На дизелях, она спокойно могла дать свыше 16-17 узлов, имея, при паспортных данных, 19. На одном дизеле и то, скорость должна была быть выше, чем 5 узлов. Может, шла на аккумуляторах? Видно, сильно помяли ее бомбами, что еле двигалась.

Если к этим потерям приписать погибшую, якобы, 25 июня М-83, тоже, кстати, как и предыдущие подлодки, взорванную экипажем, то список потерь подлодок уничтоженных собственными руками, просто, потрясает. Понятно, что обстоятельства были такими. Но, причина – явная неготовность к вражескому нападению. Вот вам и боевая готовность № 1, о которой распинались наши адмиралы. Если это не подстава врагу, то, как называется данное безобразие? Неужели все это и есть суровые будни военно-морского флота, готовящегося встретить врага? За такие вещи мало срывать погоны с руководящего командного состава: расстрел, и то, должен быть для них мягкой карой, за гибель тысяч советских моряков, а также, и граждан страны, доверившим для защиты свои жизни.

Теперь небольшой рассказ о гибели командира 3-го дивизиона подлодок Аверочкина. Как говорил ранее, на этой подводной лодке «С-5» из Таллина отправлялся, видимо, командный состав подплава бывшей Либавской базы. Об этом, чудовищном по тупости и подлости перехода кораблей из Таллина в Кронштадт, на данный момент имеется достаточное количество исследовательского материала. По ряду обстоятельств караван судов пошел через минные поля. Подводная лодка «С-5» не избежала судьбы многих кораблей. Она подорвалась на мине. Вот как описывает этот трагический поход заместитель командира подводной лодки «Лембит», на тот момент, Алексей Михайлович Матиясевич.

«Вечером 27 августа получили распоряжение о перебазировании. На лодку должен был прибыть командир дивизиона капитан 3 ранга А.К.Аверочкин, но уже перед самым выходом нам передали, что он пойдет вместе с комбригом Н.П.Египко на С-5, которая отойдет от наружной стенки гавани последней».

Вот судьба у человека. Я имею в виду Аверочкина. Плыви он на «Лембите» и остался бы жив, хотя бы, на этом переходе. Но и над подлодкой С-5 судьба, в виде начальства, поиздевалась. Останься она последней в кильватерном строю, еще были бы шансы уцелеть. А так, все беды для Анатолия Кузьмича собрались в кучу. А почему?

«В 23 часа ошвартовались у пирса в бухте острова Нарген. Над Таллинном высоко в небо поднималось яркое зарево. Враг вступал в город.

28 августа, в 16 часов, заняли свое место в кильватерной колонне кораблей, направляющихся на восток. За крейсером «Киров» (командир капитан 2 ранга М.Г.Сухоруков) на котором держал свой флаг командующий вице-адмирал В.Ф.Трибуц, шла подводная лодка С-5, за ней С-4, «Лембит», «Калев», далее следовали «щуки» и «малютки». Затем параллельными кильватерными колоннами шли транспорты и небольшие военные корабли – сторожевики, охотники за подводными лодками, катера. Собрались сотни судов разных классов, все двигались в одном направлении. Военные корабли шли с параван-тралами. Тральщики прокладывали дорогу в густых минных полях».

Трибуц-то, морское командование Либавской базы, почему-то решил держать поближе к себе, поэтому и шла С-5 за флагманским кораблем. А зачем, вообще, нужно было тащить в Кронштадт подводные лодки в надводном положении вместе с военными кораблями? Чтобы лучше было их топить авиацией врага? Мало, наверное, им было бомбежки на Либаве? Или была какая-то иная причина, недоступная нашему пониманию?

«Противник начал обстрел с берега из дальнобойных орудий. Появившиеся фашистские самолеты, боясь зенитного огня военных кораблей, беспорядочно сбрасывали бомбы».

А зачем немецким летчикам особенно было лезть на зенитки военных кораблей, когда, практически, беззащитных транспортов – хоть отбавляй, тем более что они всегда более лакомая цель. К тому же, они шли отдельно, своей колонной. Даже сманеврировать толком не могли, так как вокруг одни мины. Плыли, как в аду. Снизу рвутся мины, сверху падают бомбы.

«В нескольких метрах от борта лодки проплывали мины, подсеченные тралами впереди идущих кораблей. На палубе и булях лодки мы приготовили шесты, чтобы в случае необходимости отталкивать мины от корпуса лодки. На минах подорвалось уже несколько транспортов. Военные корабли шли строго в кильватер по протраленной полосе. Но и это не всегда помогало.

Все внимание Полищука (командир подлодки «Лембит». – В.М.), мое, сигнальщиков было сосредоточено на водной поверхности. Боцман Переточно держал лодку в кильватер С-4.

Мы заметили, что миноносец «Яков Свердлов», шедший впереди «Кирова», вышел влево и стал разворачиваться почти на обратный курс. Мы продолжали движение. Когда по нашему курсовому углу 45 градусов левого борта до миноносца оставалось меньше двух кабельтовых, мы увидели взрыв по его правому борту в районе грот-мачты. Корма сразу стала погружаться в воду, а нос неестественно быстро поднимался вверх. На палубе было много людей, они пытались бежать к носу, но дифферент на корму нарастал молниеносно. Люди срывались и падали в воду. Не прошло и двух-трех минут, как «Яков Свердлов» навсегда скрылся под водой. На поверхности, в густом липком слое мазута, плавали десятки людей. Много я видел страшных картин, но такой еще не видывал. Мурашки забегали по спине. Самым мучительным было то, что мы ничем не могли помочь нашим товарищам. Подбирать людей бросились катера и тральщики».

Либо миноносцу «Якову Свердлову» при бомбежке, заклинило рули, и он на циркуляции вывалился из строя, либо иная веская причина заставила его покинуть кильватерный строй, что его тут же, и погубило – попал на не протраленную от мин акваторию моря.

Отклонились от темы. Забежали вперед по событиям. Но трагедия Таллиннского перехода должна остаться в сердцах честных людей на века. Помни, товарищ войну и предателей, которые сделали подставу врагу. Тысячи советских людей погибли на том, гибельном курсе. Матиясевич, еще немного затушевал трагедию, показав что, дескать, катера и тральщики бросились спасать людей. Очень сложно было организовать спасение на минном поле. Останавливаться кораблям было нельзя, равно, как и выходить из кильватерной колонны, – равносильно самоубийству. Вправо – влево, мины, а неподвижный корабль, тут же превращался в привлекательную цель для немецких самолетов.

Продолжаем горестный рассказ офицера-подводника Матиясевича, о котором можно сказать одно: действительно, его воспоминания – не сладкий мед.

«…Вдруг глухой сильный взрыв потряс воздух. На месте подводной лодки С-5, шедшей за «Кировым», поднялся огромный черный, с медно-красным отблеском столб. Он немного сместился вправо и обрушился на воду. По-видимому, лодка подорвалась на подсеченной мине и ее боезапас сдетонировал. Людей, находившихся на мостике и палубе лодки, взрывом выбросило в воду…

Нам удалось поднять из воды лишь краснофлотца-комендора Антоненко, который проплывал близко от борта «Лембита». Кильватерная колонна продолжала движение. Для того чтобы оказать помощь остальным товарищам, выброшенным взрывом в разные стороны, нужно было выйти из протраленной полосы и специально проводить поиск, а это грозило подрывом на минном поле или на плавающей мине. Между тем на борту «Лембита» было двадцать мин и полный запас торпед.

Только в Кронштадте мы узнали, что катера, тральщики, шлюпки подобрали пятнадцать человек с подводной лодки С-5».

Немного спаслось из начальства, находящегося на мостике – командир бригады Египко, да командир подлодки Бащенко. В отношении Анатолия Кузьмича Аверочкина, можно сказать, что поговорка: «Начальству – всегда везет», в этот раз, к сожалению, почему-то не сработала.

А вот военный корреспондент Николай Михайловский отказался, не смотря на все уговоры, от предоставленной возможности плыть на С-5 с командным составом и остался на транспорте «Вирония». Представляете, после ожесточенной бомбежки, со страха от взрыва бомбы рядом с кораблем, сиганул за борт. К его удаче, с несколькими товарищами по несчастью был подобран катером и доставлен на борт «Ленинградсовета», которым командовал, упомянутый ранее, адмирал Н.Н.Амелько (На тот момент он был, всего лишь старшим лейтенантом). К сожалению, как мы знаем, «Вирония» тоже погибла от мины. Вот вам и судьба. Сумел же Михайловский увернуться от двух смертей.

Петр Иванович Макеев, в должности начальника походного штаба первого отряда транспортов, находящийся на борту, все того же «Ленинградсовета», так вспоминал, тот гибельный переход.

«Когда стало уже совсем темно, за кормой увидел ослепительную вспышку и поднявшийся высоко огненный столб ярко-белого цвета высотой не менее 100 метров, который продержался несколько секунд, осветив вокруг силуэты кораблей, и погас. Потом мы услышали глухой звук взрыва, и через несколько мгновений все вокруг снова погрузилось в полную темноту.
Выясняю, что подорвался на мине и затонул транспорт «Ярвемао». Боевые торпеды, погруженные на него при отходе из Таллина, сдетонировали при взрыве мины.
… Действие такого взрыва страшно, – представить себе его не в силах ничье воображение. Вот прошло уже более 50 лет, а я до сих пор не могу забыть эту ужасную картину.
Не успело отхлынуть катившееся над водой эхо взрыва, как его подхватила серия глухих ударов, доносившихся далеко сзади нас. Это еще ряд кораблей из других конвоев подорвался на минах. Иногда то один, то другой корабль совершенно исчезает из виду, скрытый высокими столбами воды, брызг и черного дыма.
Яркие вспышки, глухие взрывы, столбы пламени и дыма поднимались за нами на горизонте, зловеще возвещая об очередной гибели кораблей».

Поступила команда: «Всем кораблям встать на якорь». И вот караван судов ночью остановился в Финском заливе, посередине минного поля «Юминда».

«Машины перестали работать, и сразу вокруг наступила полная тишина. Теперь отчетливо стали слышны крики плавающих в воде людей: «Спасите нас», - кричали в одиночку и хором из темноты. На стихнувшей поверхности моря плавала масса обломков с кораблей и среди них люди. Наши катера осторожно идут на крики, подбирают плавающих и доставляют их на корабль. Отыскивать людей в воде, ночью при затемненных огнях кораблей было трудно, приходилось ориентироваться по зову и крику. Но у многих в холодной воде и от волнения быстро пропадал голос. Поднятые из воды, они долго не могли говорить».

Кто-нибудь ответил за всю эту трагедию-подлость? Да никто и никогда! И по сей день, история Таллиннского перехода 1941 года не имеет широкой огласки.

Это сколько же человеческих жизней замечательных советских людей унесла эта трагедия, организованная подлыми людьми с продажными душонками? Потому немцы так безнаказанно и расправлялись с нашими кораблями: что с постановкой мин на фарватере, что с обстрелом с берега, что с бомбежкой с воздуха.

Петр Иванович Макеев подводит грустный итог Таллиннского перехода.

«Из первого конвоя, в составе которых я шел, благополучно дошли до Кронштадта только учебный корабль «Ленинградсовет», три подводные лодки (Щ-307, Щ-308, М-79) и катера обеспечения.
Четыре транспорта («Элла», «Вирония», «Алев» и «Ярвемао») подорвались на минах и погибли. Четыре транспорта («Вальдемарс», «Колпакс», «Кронвальдис» и плавмастерская «Серп и Молот») погибли от авиабомб».

В других конвоях ситуация с транспортами была не лучше. Это было следствием того, что на следующий день, 29 августа главные силы и отряд прикрытия, а это военные корабли, – бросили конвои и самостоятельно убыли в Кронштадт. А мы и по сей день, не перестаем возмущаться действиями англичан по поводу того, как это они оставили без боевого прикрытия караван PQ -17. Но там-то хоть, на транспортах везли грузы, а здесь же, в основном, кругом были свои советские люди.

Петр Иванович с горечью констатирует, что

«оставшись без истребительного прикрытия и зенитных средств боевых кораблей, транспорта с войсками в этот день понесли большие потери от ударов противника с воздуха».

А высокое морское начальство в это время уже разминало ноги на брусчатке острова Котлин. Такие вот дела.

Вопросов к командованию Балтфлота по войне, особенно, по начальному периоду, очень много, но все они так и остались без ответов.

По Таллиннскому переходу хотелось сказать лишь следующее. Как по пословице: «Отольются кошке, мышиные слезки» – так и к немцам пришел грозный 1945 год. Нахлебались немецкие беженцы студеной водицы Балтийского моря. Сначала 30 января А.Маринеско на своей подлодке С-13 пустит ко дну громадный лайнер «Вильгельм Густлоф» с 5-ю тысячами беженцев и частью военнослужащих эвакуированных из Померании через порт Готенхафен, а через 11 дней, он же, топит транспорт «Штойбен» с 3,5 тысячами человек, тоже преимущественно беженцами и ранеными военнослужащими. В апреле весенней водицы из Балтики напьются еще около 7-ми тысяч человек, находящихся на транспорте «Гойя». Тоже, как и предыдущие немцы: раненые и эвакуированные из восточных земель, бежавшие от наступавшей Красной Армии. Это гибельное купание им устроил В.Коновалов на знакомой нам подводной лодке Л-3.

Автор, никоим образом, не злорадствует, над трагедией немецких беженцев, втянутых в водоворот военных событий и погибших в холодных водах Балтийского моря. Просто подчеркивает, что вполне возможно, что на этих судах, ушедших на дно, могли находиться и раненые летчики из Люфтваффе, бомбившие, в свое время, наши транспорты с мирным населением. А вполне возможно, что там находились и родственники, и друзья этих же самых пилотов. Все возможно. Вот и испытали, все они, вместе взятые, на себе все «прелести» войны. А ведь, поначалу боевых действий, очень даже, могли радоваться успехам своих мужей, сыновей и братьев на Восточном фронте. Что ж, вполне закономерный итог – возмездие восторжествовало! ... →

[Чистый исторический интернет]

6 янв. 1942 нота Молотова послам о чудовищных зверствах германских властей на оккупированных территориях

6 янв. 1942 в оккупации умер от голода писатель-фантаст Александр Беляев, «советский Жюль Верн»

[Чистый исторический интернет]

7 янв. 1942 завершилось контрнаступление советских войск под Москвой. Немцы отброшены на 100-250 км

[Россия 1]

https://www.youtube.com/watch?v=KcHU2JALX1Y&t=18s

[Podolsk Cinema]

https://www.youtube.com/watch?v=3nx8IbcrMI8

[Владимир Мещеряков]

http://www.izstali.com/statii/88-zagovor37-2.html
ЧАСТЬ 2

Но ближе к нашей теме о предательстве и подставе врагу. Каким же образом военное руководство, не только сорвало боевую готовность Балтийского флота, но и позволило противнику беспрепятственно устанавливать морские мины 21 июня (и даже чуть раньше), западнее Таллиннского меридиана. Вдобавок, в середине лета, пользуясь прямым попустительством нашего командования, не организовавшим элементарную морскую разведку, немцы установили целое минное поле «Юминда» на середине прямой, между Таллинном и Кронштадтом. И это в водах, подконтрольных Балтфлоту?!

Недаром, контр-адмирал Ю.Ф.Ралль, участник еще русско-японской войны 1904-1905 годов, командир арьергардной группы военных кораблей в данном, Таллиннском переходе, назвал эту трагедию «Второй Цусимой».

Хочу немного развеять грустные мысли читателя. Хотите улыбнуться?

На десерт несколько сообщений Советского Информбюро о событиях на Балтике того времени.

До Таллиннского перехода.

«за 14 июля 1941 года.

Вечером 12 июля в Балтийском море были обнаружены германские транспорты с войсками и танками, охраняемые сильным отрядом эсминцев, сторожевых кораблей, торпедных катеров и истребительной авиации.

Краснознаменный Балтийский флот рядом последовательных ударов авиации, кораблей и береговой обороны нанес противнику крупные потери: потоплены два эсминца, тринадцать транспортов и баржа с танками; кроме того, получили сильные повреждения и горят тринадцать транспортов и один эсминец. С нашей стороны потерь в кораблях и самолетах нет».

После Таллиннского перехода.

«за 12 сентября 1941 года.

В Финском заливе наши бронекатеры 10 сентября потопили несколько немецких катеров и две баржи с фашистской пехотой. Вражеские корабли пытались ночью скрытно подойти к нашему берегу и высадить десант. Советские моряки расстроили их планы. На полном ходу бронекатеры…

В данном тексте, именно так – многоточие. Как у Михаила Задорнова на концерте зритель должен почувствовать всю прелесть данной лажи.

начали таранить неприятельские корабли. Советские моряки потопили один за другим четыре немецких катера. Не слыша выстрелов, немцы

Снова, внимание! Самая «сладость» сообщения.

вслед за катерами послали две баржи с буксирами. Наши командиры решили, не открывая огня, снова идти на таран.

С немецкими катерами этот же фокус удался! Зачем снаряды понапрасну тратить.

Бронекатеры нанесли мощные удары по буксирам, а затем по баржам. Получив пробоины, баржи быстро затонули. На дне Финского залива нашли себе могилу несколько сотен фашистских солдат и офицеров».

Ну, как вам показалось ура-патриотическое сообщение? Не правда ли, что кроме улыбки, не может вызвать ничего. Прямо по-Суворовски: «Чего их жалеть-то, басурман проклятых!»

Вновь о серьезном.

Если читатель не забыл, то теперь обещанная тема о взрывателях к зенитным снарядам, и, конечно, не только о них. Встретимся со «старыми знакомыми».

Обратимся к мемуарам Яковлева Н.Д. «Об артиллерии и немного о себе». Было бы, конечно лучше, если бы Николай Дмитриевич, более подробно рассказал о себе, чем об артиллерии (о ней мы и без него узнаем), но у Лубянских послевоенных посидельцев, почему-то сильно развито чувство скромности, по отношению к собственной персоне.

Итак, небольшая история по начальному периоду войны. Яковлев, будучи начальником артиллерии КОВО, вспоминает.

«Вечером мне передали приказание командующего войсками округа, чтобы к утру 16 июня я непременно прибыл в Киев. Поехал в тот же вечер. Утром генерал М. П. Кирпонос объявил мне, что я, оказывается, назначен начальником Главного артиллерийского управления Красной Армии. Вот это неожиданность!

Первое, что нашелся спросить, было: а кто будет назначен вместо меня в округ? М.П.Кирпонос сказал, что уже завтра, 17 июня, в Киев с должности генерал-инспектора артиллерии прибывает генерал И.А.Парсегов. Он-то и будет начартом КОВО. Ну, а мне после сдачи ему дел, 21 июня, надлежит явиться уже в Москву, где представиться Народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза С.К.Тимошенко».

Нам это не в новинку, когда перед самой войной происходит перемещение и смещение командного состава. Значит, все артиллерийские дела, которые были в Киевском военном округе, вдруг, переходят из одних рук в другие. Как мы знаем, артиллерия из воинских частей, накануне войны, по приказу сверху, в данном случае, и Яковлева тоже, убыла на полигонные испытания. Комкор Рокоссовский свою артиллерию отстоял и встретил войну с пушками, а другие, менее твердые в своих убеждениях, «лапу сосали», когда немец границу перешел.

А Николай Дмитриевич, который приказ отдавал по поводу артиллерии в Киевском округе, в это время, уже будет в Москве, связи с «неожиданным» назначением. По воспоминаниям И.Х.Баграмяна Парсегов прибыл в Киев 19 июня. Как раз перед войной. Неясно, за что, его из Москвы на округ? Баграмян отмечает: «Три года на высших постах в артиллерии дали Парсегову много. Это уже был командир с широким оперативным кругозором, смелый и быстрый в решениях».

Вроде, без иронии написано, что самое время подошло, чтоб Парсегова с высших постов в артиллерии, да на Киевский военный округ. Главное, смог ли он быстро разобраться с оставленным ему Яковлевым артиллерийским хозяйством округа, за два дня до войны, вот вопрос?

А новоиспеченный начальник радостно вспоминал:

«В Москве я тоже никогда не служил. Правда, бывал в ней проездом или же в командировках. Но это — считанные дни. Центрального аппарата, кроме управления начальника артиллерии РККА, не знал. Теперь же нужно было все это познавать, привыкать к новому, столичному ритму работы.

Итак, я стал готовиться к отъезду в Москву. Мне предстояла встреча с бывшим командующим войсками КОВО, а ныне наркомом обороны С. К. Тимошенко, с его преемником на этой должности генералом армии Г.К. Жуковым, сейчас возглавлявшим Генеральный штаб. Был уверен, что мое назначение начальником ГАУ не обошлось без их непосредственного участия. Поэтому и надеялся, что на первых порах смогу получить помощь с их стороны.

В наркомате было и еще несколько моих сослуживцев по КОВО. Это бывший начальник штаба округа Н. Ф. Ватутин. Сейчас он являлся заместителем начальника Генерального штаба — начальником оперативного управления. В его непосредственном подчинении работал и генерал Г. К. Маландин. До середины 1940 года он занимал в Киеве должность заместителя начальника штаба округа. Мы даже жили с ним в одном доме.

Начальником бронетанковых войск РККА также был наш, «киевский», — Я. Н. Федоренко. Выходцем из КОВО являлся и Я.М.Хотенко, возглавлявший сейчас Центральное финансовое управление, строительством руководил А. В. Хрулев, кипучей энергии человек. Да, все эти товарищи были уже крупными военными работниками. Однако непосредственно в ГАУ они мне мало чем могли помочь».

Все-таки, что не говорите, а со своими, служить вдвойне приятно. Приехал, понимаешь в Москву, а здесь все «киевляне» под крылом у Хрущева. Хотя и Киев – столица, но в Москве – все же, лучше.

«К 19 июня я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве».

Точнее, было бы сказать, что все свои дела передал «на ходу», так как Парсегов только 19 июня прибыл на место. А может быть и 20-го? Уж больно знаковые дни. Как шустро наши военные, замеченные в нехороших делах, зашевелились с перестановками командного состава перед самой войной. Яковлев и не скрывает, что на новом месте ему нужно будет «все это познавать, привыкать к новому, столичному ритму работы». Можно ли сказать по этому поводу, что во всеоружии встретит врага?

А что сказать об оставленном Парсегове? Успели, думается, только руки пожать друг другу, и, как говорят – до свидания. А пушечки на полигонах, так и остались стоять, немцев дожидаясь.

«21 июня около 14 часов приехал в Москву. Буквально через час уже представлялся наркому обороны Маршалу Советского Союза С.К.Тимошенко.

В кабинете наркома как раз находился начальник Генштаба генерал армии Г. К. Жуков. Мы тепло поздоровались. Но С. К. Тимошенко не дал нам времени на разговоры. Лаконично предложил с понедельника, то есть с 23 июня, начать принимать дела от бывшего начальника ГАУ Маршала Советского Союза Г. И. Кулика. А уже затем снова явиться к нему для получения дальнейших указаний».

Немцы уже войну объявили, а Тимошенко на понедельник наметил Яковлеву приемку дел от прежнего начальника. Обратите внимание, что уже есть решение об отстранении Григория Ивановича Кулика от должности, но тот об этом пока еще не догадывается. Хотя, Яковлев из Киева примчался, как на пожар.

Время, как видите, около трех часов дня, но представляется, что значительно позже. Германская нота вручена и все хрущевцы, уже знают, что им предстоит делать.

«Во время нашей короткой беседы из Риги как раз позвонил командующий войсками Прибалтийского военного округа генерал Ф.И.Кузнецов. Нарком довольно строго спросил его, правда ли, что им, Кузнецовым, отдано распоряжение о введении затемнения в Риге. И на утвердительный ответ распорядился отменить его».

А зачем затемнение? Немцам в темноте трудно будет работать. На Балтике, как и в других местах, в это время работали маяки!!! Это чтоб немецкие корабли ошибочно не выбросили мины в каком-нибудь другом месте моря. Вот вам наглядный пример, как сводилось на нет, отданное ранее распоряжение о приведении войск в полную боевую готовность. Примерно, по такой схеме происходило и с другими округами.

«Продолжения этого телефонного разговора я уже не слышал, так как вышел из кабинета наркома и из его приемной позвонил Г.И.Кулику. Тот согласился начать сдачу дел с понедельника, а пока предложил к 20 часам приехать в ГАУ и неофициально поприсутствовать на совещании, связанном с испытаниями взрывателей к зенитным снарядам».

Окрыленный разговором с Тимошенко, наш герой сразу взял быка за рога. Читать подобные фантазии – Задорнов отдыхает на телеэкране! Зачем беспокоить наркома обороны с разрешением покинуть кабинет? Пусть поговорит по телефону в свое удовольствие. А товарищ Яковлев потихонечку выйдет из кабинета и попугает маршала Кулика новым назначением. Интересней было бы, если б Кулик не согласился на понедельник. Кроме того, необычным выглядит неофициальное присутствие на совещании постороннего. Обычно круг лиц хорошо известен. Представьте, что среди военных, вдруг, появляется неизвестный генерал. У всех сразу возникнет вопрос: «Кто он? И что здесь делает?» Но стоит ли посвящать читателя в такие тонкости повседневной жизни военных высшего звена.

Наш Яковлев поехал на совещание, которое проводилось в здании, напротив Кремля и на котором шло обсуждение этих самых «взрывателей к зенитным снарядам». Это же была основная тема нашего рассказа. Ведь, скоро предстоит стрелять по немецким самолетам, а здесь, все еще решаются вопросы об этих самых дистанционных взрывателях.

«Г.И.Кулик почему-то ни с кем меня не познакомил. То ли потому, что, являясь заместителем наркома обороны и Маршалом Советского Союза, не счел удобным это сделать. Ведь он-то, видимо, хорошо понимал, что сдает должность начальника ГАУ вопреки своему желанию. И кому! Какому-то малоизвестному генералу из войск! Поэтому, вероятно, и счел, что ему не к лицу рекомендовать такого преемника.

Но это, как говорится, было его дело. Важно, что я все-таки присутствовал на данном совещании».

Обратите внимание, как разворачиваются дела в Москве. Как мы знаем, Сталина нет. Нота немцами уже вручена. Ставка образована для своих людей. Кулика, как заместителя наркома обороны, отодвигают (?) в сторону. На его место, начальника ГАУ, ставят своего человека из Киева. Написано довольно откровенно. И Яковлев не скрывает, что Кулика сняли вопреки его желанию. Но это еще не всё. Яковлев – генерал-лейтенант, а едет к Маршалу Советского Союза с распоряжение о его замене? Через, чур, смело! Здесь исчез из поля зрения один человек и Николай Дмитриевич, не хотел упоминать о нем, чтобы не поломать официальную точку зрения. Я говорю о генерале армии Георгии Константиновиче Жукове. Помните воспоминания наркома Горемыкина, в которых шла речь об утреннем совещании 22 июня в ГАУ, и о присутствии там начальника Генштаба? Так вот, Жуков и приехал туда, с целью, представить Кулику приемника Яковлева. А то, как писал Георгий Константинович в мемуарах, сразу поутру бросился по телефону Сталину звонить о начале войны.

Они с Тимошенко своих людей расставляли по Москве. Жукову по званию и по новой должности, было приемлемо разговаривать с маршалом Куликом. Понимаю состояние Григория Ивановича, на которого обрушилось такое сообщение об отставке.

«Г.И.Кулик вел совещание с заметной нервозностью, но высказывался крайне самоуверенно, вероятно надеясь, что авторитет его суждений обязан подкрепляться высоким служебным положением и званием маршала.

Слушая путаное выступление Г.И.Кулика, я с горечью вспоминал слышанное однажды: что он все же пользуется определенным доверием в правительстве, и прежде всего у И.В.Сталина, который почему-то считал Г.И.Кулика военачальником, способным на решение даже оперативных вопросов. И думалось: неужели никто из подчиненных бывшего начальника ГАУ не нашел в себе смелости раньше, чем это уже сделано, раскрыть глаза руководству на полную некомпетентность Г.И.Кулика на занимаемом им высоком посту? Но тут же утешил себя: а все-таки нашлись смелые люди! Справедливость-то восторжествовала!»

Высочайшая «эрудиция» у нашего рассказчика. Послушал немного бывшего начальника и сразу вынес решение: я – лучше. И как это никто не мог со страху «раскрыть глаза руководству на некомпетентность Г.И.Кулика»? Правда, и он сам, почему-то, не назвал этих «смелых людей» и откуда они взялись? Наверное, Ставка, где эти люди обитали, для Яковлева, оказалось трудно выговариваемым словом? А ведь они с Жуковым одного поля ягода. Тот тоже, был мастером сходу по картам все дела разруливать.

Рассказ приближается к завершению.

«Была уже глубокая ночь, а совещание все продолжалось. Теперь высказывались военные и гражданские инженеры. Первые давали свои оценки взрывателям, вторые — свои. Спорили подчас довольно остро. Г.И.Кулик не вмешивался, сидел молча, с безразличным выражением на лице. Я тоже вскоре потерял в потоке жарких слов нить обсуждения, да честно говоря, мне в общем-то и не была известна суть дела. (А как же суждение о некомпетентности Кулика? – В.М.) К тому же и просто устал.

Так проспорили до начала четвертого утра 22 июня. А вскоре последовал звонок по «кремлевке». Кулик взял трубку, бросил в нее несколько непонятных фраз. Со слегка побледневшим лицом положил ее на рычаги и жестом позвал меня в соседнюю комнату. Здесь торопливо сказал, что немцы напали на наши приграничные войска и населенные пункты, его срочно вызывают в ЦК, так что мне теперь самому надо будет вступать в должность начальника ГАУ. И действительно, Г. И. Кулик тотчас же закрыл совещание и уехал».

В то время, когда писал мемуары Яковлев Н.Д., еще не были «причесаны» страницы Журнала посещений Сталинского кабинета в Кремле. Это здесь Кулик поехал в ЦК, только не понятно, в каком качестве? А по Журналу пририсуют его посещение Кремля. Помнится, его, якобы, сделали представителем Ставки и выпихнули на фронт, чтоб собирал потерявшие руководство воинские части.

Но теперь известны обстоятельства первых дней войны. Поэтому Кулик побледнел не от того, что про войну услышал (маршал – и побледнел?), а от того, что получил приказ Тимошенко о снятии с должности заместителя наркома и, марш вперед, в Белоруссию в должности Главкома Западного направления. А здесь и Жуков подсуетился: представил маршалу Кулику его приемника. Надо же было дождаться окончания совещания. Как все это провернул Жуков с компанией, не совсем понятно. Снимать Кулика было не в их с Тимошенко компетенции. Видимо, это дело освятили свои партийные люди из Политбюро. Тот же, например, Хрущев. Непросто же так, скрывал свое присутствие в Москве. Да и Жуков, видимо, козырял своим назначением, как заместитель Председателя Ставки.

Как уже говорил ранее, Кулика, по жизни, сделают «козлом отпущения» за все «промахи» высшего командования на войне. Достанется, по полной. Да и после войны, воспользовавшись болезнью Сталина, хрущевцы его засудят и расстреляют, так как слишком много знал о тайных проделках высшего командного сословия. А Яковлев, в свою очередь, уже от Сталина, получит «на орехи», тоже, в послевоенный период. Как всегда при Хрущеве: на свободу с чистой совестью.

Давайте закроем тему о Балтике еще одним небольшим фрагментом из воспоминаний адмирала Кузнецова. Напомню, что у него, уже начался день 22 июня 1941 года, первый час ночи.

«Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма еще не дошла до Таллина,— а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий: «Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».

В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.

Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчетов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы — все было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага».

Бумага, наверное, плакала, когда на ней выводили такие лживые слова. Заставить бы Кузнецова по три раза перечитать мемуары его подчиненных, может быть, и дрогнула бы тогда рука при написании, что «флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага»? Вот такими «правдивыми» мемуарами и кормили нас «верные» защитники Отечества.

Теперь переходим к Черноморской теме, освещенной Николаем Герасимовичем.

«Первым принял удар на себя Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война началась! Севастополь встретил нападение подготовленным. Командованию флота пришлось самому принять решение об открытии огня. Стоит еще раз напомнить о том, что лишь за неделю до этого всех нас заверяли: война не предвидится, разговоры о ней — провокация, чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужественно отдать такой приказ.

Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточено, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде».

Великий баснописец дедушка Крылов, хорошо зная человеческую сущность, недаром, в одной из своих басен написал: «За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку». Вот так и у нас происходит. Адмиралы хвалят друг друга, как они хорошо несли службу, то есть, не зря ели народный хлеб. Но при этом, никак не могут договориться, чтобы было слово в слово. Вот и вылезают в мемуарах разные нестыковки. Наша задача, выражаясь морским языком, определить, кто меньше всего отклонился от основного курса? Пока о командовании Черноморского флота – общими словами.

Это все обозначало для Черноморского флота оперативную готовность № 1. А забота Севастопольского начальства видна воочию. Как видите, из всего высшего начальства, хотя и остался один начальник штаба, да и то, умудрился, и домой сбегать, и ценное указание получить.

«Н.Т.Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше, чем через два часа, когда тот быстро вошел в комнату дежурного, держа в руках телеграмму.

«Я ее помню дословно,— пишет Н. Т. Рыбалко,— только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты». Вот эта телеграмма:

«СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов». (ПВФ - Пинская военная флотилия. ДВФ - Дунайская военная флотилия. – прим. ред.)

Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигналы тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям».

Сначала о бегущих по улице моряках. Это как понимать, если Черноморский флот находился в состоянии повышенной боевой готовности? Экипажи боевых кораблей, запросто, гуляют в увольнительных по городу? На Балтике такого безобразия и то, вроде бы, не было. Теперь по поводу действий начальника штаба флота. Это куда же он со своего дежурства-то, «намылился»? Наверное, забыл отключить дома электронагревательный прибор. К тому же «младшего брата» покрывает сам Кузнецов, уверяя читателя, что Елисеев, будто бы, вскоре вернулся «меньше, чем через два часа». Как это соотнести с предупреждением самого Елисеева, что отлучится «на несколько минут»? Порядочки, однако, были на флоте.

Кузнецову, видимо, не совсем комфортно покрывать своих адмиралов, поэтому передает слово одному из «участников» ночного бдения. Пусть сам «отдувается».

«Вот что пишет в своих воспоминаниях адмирал И.Д.Елисеев:

«Учитывая тревожную обстановку, мы договорились, чтобы в штабе флота ночью обязательно присутствовал кто-нибудь из старших начальников, обличенный правом в случае необходимости принимать ответственные решения. В ночь на 22 июня на такое дежурство заступил я, начальник штаба. Такова уж традиция на флоте: самым ответственным считается дежурство с субботы на воскресенье».

Договорились, это как? Тянули на спичках, что ли? Или все втроем, Кулаков и Октябрьский придачу, устроили считалочку? Как могли убыть домой все трое из командования флота, когда с минуты на минуту должна была быть объявлена полная боевая готовность флота, как уверял нас Кузнецов? Ведь со дна на день ожидалась война. По зарубежному радио вовсю уже трубят о начале войны Германии с Россией, так как Гитлер уже выступил по германскому радио. Да, сам начальник разведотдела флота полковник Д.Б.Намгаладзе (замечательный, кстати, человек) предупредил о передачи по английскому радио, в которой сказано о начале войны Германии с Советским Союзом. Впрочем, вполне возможно, что был перехват и немецкого радио. А в штабе Черноморского флота считают ответственным дежурство с субботы 21-го на воскресенье 22-го июня, так как это, видите ли флотская традиция. Думается, что Октябрьский, как командующий, приказал Елисееву остаться в штабе флота и ожидать, как упомянутый выше «товарищ Бывалов», срочную телеграмму из Москвы.

Но, тому, тоже жизнь дорога (объясню позже, в чем суть), и он перепоручает свое дело дежурному по штабу капитану 2 ранга Рыбалко.

«В 01.03 поступила телеграмма из Москвы. Через две минуты она уже лежала у меня на столе. Вскоре телеграмма была вручена прибывшему командующему флотом. Это был приказ Наркома ВМФ о переводе флота на оперативную готовность № 1. Немедленно привели в действие заранее отработанную систему оповещения. Предусматривалось два способа вызова личного состава: через оповестителей (скрытно) и по тревоге. Сначала я приказал использовать первый способ. Но в штаб стали поступать сообщения, что переход на повышенную готовность осуществляется недостаточно быстро. Тогда я приказал сыграть базовую тревогу.

Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года».

Так как, Елисеев был назначен старшим по штабу, то ему было не отвертеться от ответственности, даже, находясь дома. Пришла шифрованная телеграмма из Москвы. Кто за старшего? – Елисеев! Так как именно ему (на спичках?) и было приказание оставаться в штабе. Все всё знали. На машине офицер-шифровальщик не повезет же шифровой журнал на подпись Елисееву домой. Телеграмму принял Рыбалко, указав в Журнале, что телеграмму принял именно он. Доложил о телеграмме начальнику штаба домой. Так как в телеграмме, как мы знаем, были общие слова, то ознакомившись с посланием от Алафузова, Елисеев успокоился, но, как и положено по службе, доложил по телефону командующему Октябрьскому. А может это, опять, сделал Рыбалко, зачитавший по телефону командующему флотом, эту филькину грамоту из Москвы.

И мы, с вами читатель, теперь тоже знаем, что в той телеграмме из Главного морского штаба, ни слова не было сказано о приведении флота в полную боевую готовность. Так общие рассуждения, типа не поддаваться панике, не более. И что, после этого, Октябрьский или Елисеев, будут, как Головко на Севере, спорить с Москвой? Да ни за что на свете! Тем более что, ни о какой боевой подготовке, там речи не было. Помните, Грищенко приводил Директиву по Балтике подписанную Трибуцем? Так, сотрясение воздуха. Поэтому и здесь, в Севастополе, никакой полной боевой готовности, в ту ночь, на Черноморском флоте, не было. Хотите в этом убедиться?

Сначала своими воспоминаниями поделится с нами бывший в ту пору командиром крейсера «Червона Украина» из состава Черноморского флота, Николай Ефремович Басистый. Он, конечно, будет нас убеждать в обратном, дескать, была сначала повышенная боевая готовность, а когда наступила ночь, так сразу все перешли на полную, но будет делать это так неуклюже, что поневоле засомневаешься в искренности его сообщения.

«Пятеро суток «Червона Украина» то вместе с эскадрой, то вдалеке от нее бороздила Черное море при ярком свете солнца и темными южными ночами. Грохотали залпы ее главного калибра, стреляли зенитные пушки.

Порядком уставшие, невыспавшиеся, 19 июня мы вернулись в Севастополь…».

Ну, адмиралы, практически старались друг друга не подводить, по части написания мемуаров. Примерно, так же как и у Кулакова из предыдущей главы. Пишет, что вернулись в Севастополь с учений за несколько дней до войны. Пусть будет так. Теперь почитаем, дальше, как товарищ Басистый «уверенно» вспоминал про войну.

«Наступило 21 июня. Суббота. День большой приборки. По корабельным коридорам и палубам не пройти. Все моется, всюду наводятся чистота и блеск.

Вымыв крейсер, как говорится, от клотика до киля, краснофлотцы и старшины занялись своими делами. Работала корабельная баня. На бельевых леерах, протянутых над палубой, колыхались на легком ветерке выстиранные добела парусиновые рубахи и штаны».

Как же не понять прочитанное. Самая, что ни наесть повышенная боевая готовность, даже выстиранные рубахи на ветру. А действительно, что может подумать читатель? Что на боевую готовность это, что-то не похоже? Явно, непорядок. Сейчас этот недостаток в мемуарах будет устранен.

«В моей каюте собрались командиры боевых частей. Подсчитываем, сколько и каких запасов принял крейсер. За те два дня, которые прошли после учения, у борта корабля побывали баржи с топливом, водой, боеприпасами, продовольствием. Мы пополнили все запасы, порядком израсходованные в учебных боях, и были готовы к новым походам…».

Не помнилось также, чтобы когда-нибудь по окончании столь больших учений оставалась оперативная готовность номер два. А такая готовность, безусловно повышенная по сравнению с повседневной, была объявлена всему флоту.

Сейчас, желая показать свою прозорливость, можно было бы говорить, что в те дни чувствовал себя тревожно, ждал чего-то серьезного. Но, признаться, никакой особой тревоги не испытывал».

А чего волноваться-то? Советский флот в данной акватории Черного моря на две головы был сильнее всех вместе взятых государств по побережью.

«О войне, конечно, думалось. К нам в Севастополь приезжали лекторы из Москвы. Один из них недвусмысленно дал понять, что нельзя полностью верить в договор о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией. Мы знали, что должны повышать бдительность и держать порох сухим. Все это так. Однако я погрешил бы против истины, если бы сказал, что в субботу 21 июня видел приближение непосредственной опасности».

Лектор из Москвы им, видите ли, намекнул, что, мол, ребята, скоро что-то будет. Случайно, лектор – не начальник Главного морского штаба Исаков, который прибыл на учения?

К тому же, что местное начальство, ничегошеньки не говорило своим командирам боевых кораблей о предстоящей войне? Не понимало происходящее на границах? Или наоборот успокаивало, что, дескать, не волнуйтесь, дорогие товарищи. Ни один вражеский самолет не посмеет вторгнуться в пределы военно-морской базы в Севастополе, так что ли?

«Обстановка на Севастопольском рейде, несмотря на повышенную оперативную готовность, не располагала к особой тревоге. Ко второй половине дня здесь собралась вся эскадра».

Действительно, чего волноваться-то? Такое ощущение, что прибыли в гавань после удачной утренней рыбалки в ближайших водах. Или ночью проводили морские гонки вокруг Крыма?

«Прибранные и умытые, по всей ширине бухты неподвижно стояли красавцы-корабли. На их бортах, на иллюминаторах играли солнечные блики, отраженные от воды. Часть личного состава было разрешено уволить на берег. Краснофлотцы и старшины, одетые по летней форме — во все белое, садились на катера, буксиры и баркасы. Уходили в город и офицеры — кто домой, к семьям, кто в Дом флота, на устроенный там вечер отдыха».

Понятное дело для моряка: гуляй братва, пока – повышенная. Это когда приспичит, и будет полная боевая готовность, да, немцы с бомбами прилетят по началу войны, тогда другое дело. А сейчас можно отдохнуть, расслабиться по полной программе. Тем более, как нас уверяет товарищ Басистый, в трюмы боевых кораблей загрузили всё под завязку до лучших времен. Интересно, штаны с бельевых лееров сняли, когда ушли отдыхать на берег или оставили сохнуть до утра?

«Позднее других, но еще засветло сошел на берег и я, получив на это разрешение командира бригады крейсеров. На корабле остались мой заместитель по политической части батальонный комиссар Мартынов и исполнявший обязанности старшего помощника командира капитан-лейтенант Сергиевский.

Хорошо вернуться домой после долгого отсутствия. У моряка есть это «преимущество» перед другими людьми — частые расставания и радостные встречи. Тамара Иосифовна, моя жена, захлопотала с ужином, а дочь Лена, почерневшая от загара, как и все севастопольские девчонки и мальчишки, расспрашивала об учениях, которые тут, в главной базе, ни для кого не были тайной. Жена и дочь хотели вытащить меня погулять по городу, спуститься с нашей Красноармейской улицы на Приморский бульвар, а мне, соскучившемуся по домашнему уюту, да и порядком уставшему, вовсе не хотелось никуда двигаться. И потому после ужина мы все трое сидели на балконе, тихо разговаривали, наслаждаясь красотой теплого южного вечера».

Хотелось бы спросить уважаемого Николая Ефремовича, да где там за давностью лет? Но все же? Что, за три дня стоянки на Севастопольском рейде с 19 по 21 июня, так и не довелось ни разу отлучиться домой с корабля? Все в бинокль с командирского мостика разглядывал знакомый балкон своей квартиры? А, действительно? Разве ж можно бросить крейсер на произвол судьбы? Никак нельзя иначе! Служба превыше всего! Так могли поступать только настоящие коммунисты-моряки, ставящие судьбу Отечества выше низменных страстей плотской любви со своею женою у домашнего очага. Ему, наверное, «на третий день» стоянки на рейде приказал, по-дружески, убыть домой командир бригады крейсеров капитан 1-го ранга С.Г.Горшков, будущий Адмирал Советского Союза: «Сходи, мол, на берег, дорогой Николай Ефремович! Обними жену и дочь! Крейсер-то, ведь, железный – все выдержит. А ты, все же человек! Отдохни по-хорошему. Войны на всех хватит, и не на один год».

А приказ командира – закон для подчиненного. Поэтому и оказался в кругу семьи товарищ Басистый. Но не дали ему выспаться досыта Германские фашисты.

«Ночью я проснулся от пушечной пальбы и тревожных гудков. Прислушался и мигом вскочил с кровати, поняв, что в Севастополе дается сигнал большого сбора. По такому сигналу флот немедленно принимает готовность к боевым действиям. Снова учения? Тороплюсь одеться и почему-то уже точно знаю — нет, тревога не учебная, для учебной не тот час.

— Война, Тамара! — говорю жене».

Вот пример настоящего командира для подражания. Сразу подумал, что началась война.

«Выскочил из дому и побежал с холма вниз, к берегу бухты. Бежал по непривычно темным улицам — повсюду в Севастополе было погашено уличное освещение. Спереди и сзади слышался топот ног — многие моряки по тревоге спешили на свои корабли.

Катер ждал у Графской пристани. На нем было уже несколько офицеров с «Червоной Украины». Приказал старшине немедленно идти к крейсеру, не дожидаясь остальных наших товарищей, тоже ночевавших на берегу (Понятное дело, в такое время корабль без командира. – В.М.).

— За ними сходите еще раз, — коротко бросил я.

Казалось, катер никогда так медленно не ходил. Наконец он стопорит ход у трапа, и я взбегаю на палубу крейсера. Сергиевский взволнованно докладывает:

— По большому сбору на корабле объявлена готовность номер один. К зенитным орудиям поданы боеприпасы. Есть распоряжение Военного совета флота: если над базой появятся чужие самолеты — открывать огонь.

С мостика говорю по телефону с командирами боевых частей. Все люди готовы к действию».

Голубчик, Николай Ефремович! Что за пушечная стрельба подняла Вас с постели. Неужели зенитчики разминались перед боем? Или стрельба из пушек тоже входила в сигнальную систему большого сбора?

Ну, что сказать в оправдание товарищу Басистому? Приходится фантазировать, да еще как! Какие лучи прожекторов на «темном» небе в четвертом часу утра? Притом, что данная июньская ночь самая, что ни наесть, короткая в году. Однако уже не исправишь написанное.

«Было уже более трех часов ночи, когда лучи прожекторов пронзили небо, крестиком засветился в них самолет. Ударили зенитки. Совсем недалеко, в районе Артиллерийской бухты, раздался мощный взрыв. «Крупными бомбят», — подумалось мне. Позднее мы узнали, что взорвалась сброшенная с самолета на парашюте морская мина. Вместо бухты она попала на берег и сработала как авиабомба.

...Один из самолетов летит над рейдом. Крейсер вздрагивает от выстрелов — наши зенитные пушки бьют боевыми снарядами. Потом стрельба смолкает, гаснут лучи прожекторов. На рейде и в Севастополе устанавливается тишина».

Остается добавить, что город, видимо, продолжил досыпать прерванный сон…

А что случилось-то? Подумаешь, упало несколько бомб на город. В войну и не такое случается. А насчет «боевых снарядов» к зенитным орудиям, это как понимать? Оправдание, что ли? Дескать, как хорошо, что успели заменить холостые на боевые после учений? А «вздрагивающий» от зенитных выстрелов крейсер? От страха? – что так и не смог привыкнуть на учениях, или слабость конструкции корабля? Что же тогда будет с крейсером, случись открыть стрельбу главным калибром? Конечно, можно много иронизировать по поводу неуклюжих попыток адмирала Басистого представить себя и команду крейсера находящимися в состоянии полной боевой готовности, но, ей богу, это довольно малопривлекательное занятие.

«Утром обстановка окончательно прояснилась. Из штаба флота был получен семафор: «Фашистская Германия напала на нашу страну». Напала. Не провокация, не какое-то недоразумение, а война».

Ну, как им из штаба «просемафорили», мы узнаем ниже, а сейчас хотелось бы подвести предварительный итог. Если отбросить в сторону все фантазии адмирала Басистого, то читается как дважды два, что ни о какой полной боевой готовности флота, о которой распинался нарком Кузнецов, и в помине не было. Даже, повышенная боевая готовность на корабле(ях) близко не стояла. Иначе, с чего бы это командир крейсера проложил курс к себе домой на вкусный ужин?

После случившегося налета немецкой авиации начинает рассказывать читателю, как вся команда стала дружно трудиться над приведением корабля в полную боевую готовность, которую, видимо, прервала бомбардировка. Время, читателю назвать постеснялся, и как в старые добрые времена ориентируется по солнцу. Наверное, впопыхах, забыл дома часы?

«Когда над Севастополем встало яркое солнце, я доложил командиру бригады крейсеров, что корабль к выполнению боевых заданий готов.

Первое боевое задание мы получили через несколько часов. Нам было приказано принять на борт мины и ночью вместе с другими кораблями выставить их в районе Севастополя...

Минеры крейсера во главе со своим командиром старшим лейтенантом Александром Давидюком отправились на береговой склад. Им предстояло принять мины, произвести предварительную подготовку к постановке, а затем на барже доставить их к борту крейсера.

Когда к кораблю подошла тяжело нагруженная баржа, на палубе закипела трудная и небезопасная работа. Краснофлотцы с величайшей осторожностью подхватывали висящие на грузовой стреле стальные шары, разворачивали их так, чтобы колеса тележки-якоря точно вставали на палубные рельсовые пути. Затем мины откатывали, выстраивали одну за другой и закрепляли. Всего на палубу было принято 90 мин — несколько меньше полной нормы».

Вот они наши злосчастные морские мины, «заботливо» оставленные на открытом воздухе. Повезло товарищу Басистому с товарищами, что «не накрыли» немцы склад с данными боеприпасами. Где бы были корабли и вспомогательные суда, типа этой баржи, когда поднялся бы «на воздух» боезапас флота? То-то Николай Ефремович озаботился после бомбежки немцев, сказав:

«Судя по всему, внезапный воздушный налет не имел успеха. Корабли на месте, корабли целы».

Данные мемуары вышли в свет в 1970 году, но уже, как видите, после «Воспоминаний и размышлений» Жукова. Поэтому подгонялись под официоз, что 22 июня в Севастополе, все было в ажуре. А вот мемуары упомянутого Николая Михайловича Кулакова вышли после мемуаров Николая Ефремовича. Как видите, товарищ Басистый не смог дать внятного пояснения, что за «пушечная пальба» подняла его с постели, поэтому схитрил, представив вторую стрельбу, как попытку зенитной артиллерии базы, и корабельной в том числе, вести огонь на поражение вражеских самолетов.

Кулаков, как помните, в первой части писал, что вражеские самолеты, дескать, делали неоднократную попытку прорваться к городу, но каждый раз, отгонялись артиллерией базы. Попытался, вроде, подыграть своему товарищу по званию.

А теперь предлагаю вниманию читателя воспоминания капитана 1-го ранга подводника Я. Иосселиани «В битвах под водой» изданные в далеком 1959 году. Еще только-только прошел XX съезд партии и к теме о начале войны, еще не подступали вплотную. Да и Жуков был в «опале» во времена Хрущева. Поэтому мемуарами «Воспоминаний и размышлений» еще некого было удивлять.

Что нам написал о предвоенном Севастополе офицер-подводник, мы сейчас узнаем.

«В субботу вечером, после длительного пребывания в море на учениях, в Северную бухту возвратились из похода крейсера, эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, тральщики. У пирсов в Южной бухте ошвартовались подводные лодки».

Как видите, по свидетельству очевидца Ярослава Константиновича Иоселиани, корабли Черноморской эскадры возвратились с учений под самое начало войны, 21 июня, в субботу. И этому можно верить, так как всё станет ясным в дальнейшем. Таким образом, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков к концу данного дня, предположительно, должен был оставаться в Севастополе. А не как утверждающий, ранее, член Военного совета Кулаков, что, дескать, Иван Степанович, еще 18-го июня убыл в Москву. Кроме того, никакой, даже повышенной боевой готовностью в воздухе и «не пахло». Экипажи кораблей радостно праздновали на земле окончание учений. А истосковавшийся по жене командир «Червонной Украины» товарищ Басистый, тоже, на радостях, вместе со всеми сошел на берег и отправился к своей семье.

Иосселиани вспоминает:

«Сойдя на берег, матросы и офицеры заполнили знаменитый Приморский бульвар и тихие улицы Севастополя. Шумно стало в Матросском клубе, где моряки веселились до поздней ночи.

(А как же светомаскировка, о которой упоминает начальство? Увы! Как всегда, неправда. – В.М.)

Начинало светать, когда мы с приятелем Василием Лыфарем возвращались с бала, который устраивали в Офицерском клубе в честь успешного завершения морских учений. Сквозь расступающийся мрак неотчетливо вырисовывался Севастополь.

- Хороший день будет! – воскликнул Лыфарь, взглянув на небо. – Но что это? Самолеты? (Как видите, и прожектор не понадобился, чтобы разглядеть на небе движущиеся объекты. – В.М.)

До нашего слуха донесся отдаленный гул моторов.

- Да, самолеты, - подтвердил я, – и, кажется, много. Но наших вроде не должно быть…

В этот момент небо прорезали красные, белые и зеленые полосы трассирующих снарядов. Грозным хором зловеще загудели сигналы воздушной тревоги. Где-то недалеко послышался короткий, но резко выделившийся среди других звуков свист, и сразу за ним раздался раскатистый взрыв.

(Вот что разбудило командира крейсера Н.Е.Басистого и прочих севастопольцев. – В.М.)

- Бомба! Скорее в базу! – и Лыфарь бросился бежать.

И, хотя до бухты было довольно далеко, мы прибежали к месту стоянки подводных лодок в числе первых. На борту нашей подводной лодки уже находились командир лодки капитан-лейтенант Георгий Васильевич Вербовский и его заместитель по политической части Иван Акимович Станкеев. Остальные офицеры прибыли через несколько минут… Матросы и старшины занимали свои места по боевому расписанию. Через минуту минер лодки лейтенант Глотов доложил:

- Орудия к бою готовы!

- Отставить! Поздно! – спокойно, хотя и не без досады, произнес Вербовский. – Вам только со сбитыми самолетами воевать, а не с летающими.

Действительно, самолетов уже не было слышно…».

Вот вам и вся оперативная готовность № 1 и прочие атрибуты, которыми козыряло высокое морское начальство, уверяя доверчивого читателя, что свой священный долг перед Родиной о защите ее рубежей они свято соблюдали. Наши молодые командиры бежали к своим кораблям, услышав звук вражеской бомбежки, а не призывной сигнал боевой тревоги. Понятно, что посты оповещения передали сообщение в штаб флота, оттуда дали команду, и ПВО флота открыло огонь. Но все это, никакого отношения к повышенной, а тем более, полной боевой готовности, отношения не имеет. О том, как это произошло, мы еще рассмотрим подробно чуть ниже. А сейчас, кстати, хотелось бы отметить такой факт, что наши молодые командиры были в пути, когда услышали звуки бомбежки. Бежали к своим кораблям, но не успели на боевой пост, так как налет закончился. А вот предыдущего участника Севастопольской «эпопеи», товарища Басистого, тревога подняла с постели, но он, как уверял своего читателя, успел прибыть на свой корабль и даже, немножко пострелять по врагу. Как гласит народная мудрость: «Если нельзя, но очень хочется, то – можно!»

Но возвращаемся к нашему герою Ярославу Иосселиани.

«К борту подводной лодки подбежал рассыльный и передал приказание командира дивизиона объявить отбой боевой тревоги. Экипажам всех подводных лодок предлагалось построиться на пирсе. Как помощник командира лодки, я выбежал на пирс и стал наблюдать за выполнением приказания…

- Неужели это серьезно? – шепнул я Ивану Акимовичу, оказавшемуся рядом со мной.

- Да, – отозвался он, – это, конечно, война. На учения не похоже… В городе упали бомбы, и … говорят, есть жертвы.

- Но с кем же? А может, все-таки это какое-нибудь особое учение, когда нужно создать условия, приближенные к боевым?

- Нет, это война! И, кроме фашистов, так подло, вероломно напасть на нас больше некому. Вероятно, скоро узнаем подробности.

Когда экипажи подводных лодок построились, Бурмистров (Командир дивизиона. – В.М.) отдал распоряжение срочно выдать всему личному составу боевые противогазы и находиться на кораблях в повышенной боевой готовности. Сходить на берег без специального на то разрешения запрещалось».

Как видите, о повышенной боевой готовности завели речь лишь после того, как по Севастопольской базе отбомбилась немецкая авиация. А о полной, в данный момент, даже и не заикались. Ну, с этим явлением мы столкнулись и на Балтике.

Опять немцев, величают фашистами. Но, в данном случае, можно согласиться с редактором. В то время, в 50-тые годы были сложные отношения с ГДР. Не хотелось проводить параллели с Гитлером. Посчитали, что те немцы, в сорок первом, не немцы, а фашисты. Это, чтоб нынешние немцы, в ГДР, не обиделись. Политика, однако.

Но по теме бомбежки следует сказать еще несколько слов. И Басистый, и Кулаков сообщают читателю, что на город-то упало, всего пара бомб, не более. Иосселиани же говорит, что – бомбы. Действительно, сколько же бомб немцы сыпанули на Севастополь, если, как утверждал Ярослав Константинович, самолетов было много? Уверенно сказать можно только одно: двумя взрывами, конечно же, данная бомбежка не обошлась. А сколько было на самом деле очагов поражения при налете на город и базу, безусловно, знал Кулаков, как член Военного совета флота. Но привести их в своих мемуарах не смог бы, ни при каких обстоятельствах. И самому ни с руки, да и цензура не пропустила бы. Одно ясно, что если «команды МПВО и моряки разбирали завалы», то жертвы мирных жителей и моряков исчислялись не единицами.

Вот такая у нас была ситуация 22 июня 1941 года на Севастопольской военно-морской базе.

Конечно, не стоит приведенными мемуарами командиров-подводников Иосселиани и Грищенко, размахивать как флагом, утверждая, что это и есть самая сермяжная правда, но в целом, общая направленность к тому, что на флотах никакой боевой готовности – повышенной, а уж, тем более полной, перед началом войны не было, подтверждается. Было бы удивительным, если она была бы проведена. Флоты находились в оперативном подчинении у военных округов. Там, перед началом войны был запланированный бардак, не хуже флотского, который тоже зафиксирован во множестве мемуарной литературы. С чего бы это, на флоте должно было быть по-другому? Указания выходили из одного центра, которым руководил дуэт: Тимошенко – Жуков. В связи с этим, крошечный отрывок из дальнейшего воспоминания Иоселиани. Конец воскресного дня. Уже прослушано дневное выступление Молотова. Читаем:

«Вечером по радио передали сводку Верховного Главнокомандования».

Восстановим правильное написание руководящего военного органа страны на тот момент, начало войны – 22 июня, и прочитаем вновь: «Вечером по радио передали сводку из Ставки Главного командования». А что? Неплохо смотрится данное предложение. Жаль, нельзя показать Георгию Константинову, как впрочем, и Николаю Герасимовичу, для освежения памяти.

Но как помним из более ранней главы о направлениях, в первые дни войны руководство Ставки боялось, даже, упоминать ее название в сводке новостей. Указали, просто, «Главное Командование». Это все по адресу товарища Жукова, непревзойденного вруна о событиях войны.

Кстати, мы, совсем, забыли про адмирала Кузнецова. Не заснул ли он в Москве с телефонной трубкой в руках, обзванивая командующих флотов? Время-то было позднее, глубокая ночь. Да и мы задержались, с приведенными мемуарами моряков.

Пришлось, как читатель помнит, прервать воспоминания Николая Герасимовича на том, где он рассказывал, как мудро поступил, обогнав своим сообщением по телефонным проводам официальную телеграмму. Речь уже шла о Черноморском флоте, где мы с вами уже побывали. Ведь, в Севастополе, тоже, шла борьба за «право первой ночи» быть на командном пункте морской базы. Как, помните, «тяжкий жребий» пал на начальника штаба контр-адмирала Елисеева.

Его воспоминания красочно пересказывает сам адмирал Кузнецов.

«Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.

(Как, только что вернулся? Адмиралы же уверяли, что 19 июня? А они всегда, вроде бы, правду говорят? – В.М.)

— Надо затемниться немедленно,— отвечали из штаба. Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие».

Правда, еще поблескивал огнями Приморский бульвар, с Офицерским и Матросскими клубами и прочее, и прочее, что должно было светить ночью в Севастополе. Но это так, мелочь. В остальном, действительно, всё было «погружено во тьму».

[Владимир Мещеряков]

Закончим с данной лирикой. Теперь настало время вернуться к упомянутому ранее сообщению адмирала Кузнецова, где он приводил дату возвращения эскадры в Севастополь. Как помните, бывшего наркома ВМФ тоже подправляли в воспоминаниях, но ему, как подводной лодке, ловко удалось ускользнуть от атаки надводных кораблей-фальсификаторов. Он и здесь фразой «флот только что вернулся с учения» дает понять, что флот прибыл в Севастополь накануне войны. Но более раннее упоминание о возвращении Черноморской эскадры еще точнее.

Вот что сам Николай Герасимович написал еще в книге «На флотах боевая тревога»:

«Наш Черноморский флот развивался быстро и к началу Великой Отечественной войны состоял из линкора, 6 крейсеров (и т.д.)…

Как и на других морях, одной из важнейших задач флота считали обеспечение флангов армии. Чем ближе шло дело к войне, тем больше внимания уделялось взаимодействию флота с войсками приграничного Одесского военного округа. Именно отработке такого взаимодействия было посвящено и последнее, закончившееся в канун войны учение…

Как и на Балтике, где мысль о потере Либавы, а тем более Риги казалась совершенно недопустимой, на Черном море не предполагали, что Одессу придется защищать от сухопутного противника.

Хотя флот вернулся с учений за сутки до войны, и в море оружие на кораблях находилось в полной боевой готовности, тема учений не соответствовала обстановке, которая могла возникнуть с началом военных действий».

Яснее ясного написано. За сутки, значит, точно 21-го июня. Хвала советским цензорам, допустившим такую промашку.

Николай Герасимович еще и сами предвоенные учения подцепил, с целью критики, но о них мы уже вели речь, когда рассматривали события на Северном флоте, да к тому же, водить пером после войны, значительно легче, чем отстаивать интересы флота с глазу на глаз с наркомом обороны.

Кузнецов продолжает свой рассказ о последней предвоенной Севастопольской ночи. Желания автора перехлестывают через край реальных событий на флоте.

«Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.

В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота».

Воспоминания Николая Герасимовича по литературной яркости, ничуть не уступают лучшим произведениям о моряках Валентина Пикуля. Может известный писатель-маринист редактировал мемуары адмирала? Что сказать по поводу прочитанного: красиво врать – не запретишь!

«В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.

«Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности»,— записано у Н.Т.Рыбалко».

Кузнецов, так все детально описывает, словно смотрел на экран монитора, к сожалению несуществующего в то время, телевидения. Кстати, можно вспомнить и повторить воспоминания Николая Михайловича Кулакова из главы о Черноморском флоте.

«В штабе флота уже почти все были в сборе. Здесь царила деловая сосредоточенность, все выглядело так, будто продолжалось флотское учение. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский находился в своем кабинете на втором этаже. Он протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший из нескольких слов, приказ всем флотам, кроме Тихоокеанского, о немедленном переходе на оперативную готовность номер один. Телеграмма, принятая в начале второго часа ночи, шла из Москвы считанные минуты, но за это время нарком Н. Г. Кузнецов лично передал этот же приказ по телефону (к аппарату подошел контр-адмирал И. Д. Елисеев, остававшийся в штабе с вечера).

Дав мне прочесть телеграмму, командующий спросил:

— Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

— Похоже, что так, — ответил я. — Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро...

Перевод флота на высшую боевую готовность был у нас хорошо отработан, и все шло по плану. Корабли и части приступили(?) к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия».

Наши мемуаристы из высшего морского командования, видимо, так прониклись содержанием предвоенной песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…», что реально воплотили ее в жизнь. Данные мемуары подтверждают сказанное. Кроме того, Кулаков уверял, что он вместе с Октябрьским, якобы, находился в штабе флота, что опровергается самим начальником штаба Елисеевым. Что, сказал бы известный сатирик М.Жванецкий по поводу мемуаров наших «героев»? – «Тщательнее, надо ребята. Тщательнее». Теперь начинается, своего рода, мероприятие, под названием: «Аттракцион в штабе флота».

«Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС (Служба наблюдения и связи) и ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещение и связь) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д.Елисееву.

— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? Звонит начальник ПВО полковник Жилин.

— Доложите командующему,— отвечает начальник штаба. Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного».

Отредактировано, насмерть. С трудом можно связать концы с концами. Приношу читателю свои извинения, но в тексте мемуаров Кузнецова пришлось удалить один знак препинания – дефис. Иначе, терялся смысл сказанного. Если есть сомнения, прошу недоверчивых читателей обратиться к оригиналу. Знаковое слово, перед которым мною сделана данная «хирургическая» операция, выделено жирным шрифтом.

Мы знаем, что Елисеев пошел навестить свою семью на пару минут в город и, видимо остался там, разомлев от домашней обстановки. Не надо, только, забывать, что он, по его же словам, «облеченный правом в случае необходимости принимать ответственные решения» и был оставлен в штабе. Поэтому ему и позвонил домой, в первую очередь, дежурный офицер Рыбалко. Если бы Елисеев находился в штабе, ему, самому, достаточно было взять в руку телефонную трубку и ответить на звонок начальника ПВО. Но вопрос очень щекотливый и Елисеев, в телефонном разговоре, переводит «стрелку» на командующего, дескать, надо звонить командующему. Так как в штабе никого нет из начальственной троицы, то дежурный Рыбалко вынужден записывать в журнал их распоряжения и приказы, отданные по телефону. В случае чего, как он оправдается в своих действиях, если состоится служебное расследование? Было бы руководство флота в штабе, на кой черт, понадобились бы эти записи в Журнал боевых действий? По телефону Октябрьский лично отдал бы приказ начальнику противовоздушной обороны базы и всё. А вот когда подчиненное лицо получает приказ особой важности через посредника, (которым в данном случае, был дежурный по базе), тогда и возникает необходимость записи в Журнале. Мало ли кто, приказал? Потом не расхлябаешься. Поэтому и «всплыл» этот журнал с записями, который приводит Кузнецов. Конечно, его «подчистили» для массового читателя, но общий смысл понять можно.

Ф.С.Октябрьский. - Есть ли наши самолеты в воздухе?

Вот перлы-то! Командующий спрашивает у дежурного офицера то, что должен знать сам. Октябрьский, что? не знает, поднимал ли он в воздух авиацию или нет? По мысли Кузнецова, командующий флотом, дескать, был озабочен, как бы свои самолеты не сбить по ошибке. Может пассажирские самолеты, как птицы, летели стайкой? А то, что базу накроют бомбовым ударом, это, видимо, дело второе.

Н.Т.Рыбалко. - Наших самолетов нет.

А откуда дежурный узнал, что в воздухе нет наших самолетов? В окно выглянул? Видимо, позвонил, командующему ВВС флота. А время идет. Вражеские самолеты приближаются к базе. Октябрьский, как командующий, на удивление, как говорят, «тянет резину» и к тому же еще начинает угрожать дежурному по флоту расстрелом за то, что тот видимо, предлагает открыть огонь по самолетам. Рыбалко действует абсолютно правильно в соответствии с существующими правилами. Если вражеский самолет проникает в воздушное пространство базы, по нему должен быть открыт зенитный огонь и поднята истребительная авиация флота. Помните, как Головко пресекал попытки немецкой авиации проникнуть на территорию базы еще до 22 июня.

Ф.С.Октябрьский. - Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Вообще, это читается, как явный саботаж с целью не допустить открытия зенитного огня по немецким самолетам. А что? Возможны другие версии? Ладно бы, сказал Филипп Сергеевич, если собьете, мол, наш самолет – ответите. А то обоих – и начальника ПВО, и дежурного по штабу – сразу за жабры: расстреляю. За что?

Рыбалко не позавидуешь. Он пытается давить на командующего, ссылаясь на инструкции. Интересно, как Октябрьский выпутается из этой ситуации? Только, читатель не обольщайтесь его ответом. Это же пересказ самого Кузнецова.

Н.Т.Рыбалко. - Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф.С.Октябрьский. - Действуйте по инструкции.

На помощь, как всегда, приходит адмирал Кузнецов. Он пытается снять ответственность и с Октябрьского, и с самого себя. Ведь, сам же, только что, говорил ранее, что своими телефонными звонками перевел флот на полную боевую готовность, то есть, это когда моряки уже стоят на боевых постах у пушек. Трибуцу говорил, что стрелять по врагу «можно и нужно». И вдруг: неизвестные самолеты; нежелательные осложнения. Что? Октябрьскому эти слова забыл сказать? А против какого же врага, тогда Кузнецов изготовил флота – Северный, Балтийский и Черноморский? Неужели, против турок? Им, вроде, несподручно было бы воевать на Севере, если их туда, конечно, не зашлет наше начальство.

А может и ничего не говорил командующему? Видимо, поэтому и написал, что передал сообщение Елисееву, а не Октябрьскому.

Но тут же, поясняет читателю…

«Я дословно привожу записи Н.Т.Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям. Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя — главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой — не вызвать нежелательного осложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и колебания отпали».

По-моему, немцы своими бомбежками по базам, яснее ваших телефонных указаний, товарищ адмирал, разъяснили нашим морякам, что началась война.

Но читатель, из воспоминаний наркома ВМФ должен понять, для чего Октябрьский оставил при штабе Елисеева, ответственного принимать решения? Не для того ли, чтобы самому остаться «в тени»?

Но тот, на удивление, тоже оказался, не промах. Видимо, отделался фразой, что по таким делам, как стрельба по самолетам, пусть возьмет на себя ответственность командующий флотом. Вот Рыбалко и метался от одного к другому, пытаясь получить «Добро» на выполнение приказа. А помните воспоминания Кулакова? Там, ведь, это событие было представлено, с точностью наоборот.

«В эти минуты командир одного из дивизионов зенитно-артиллерийского полка, прикрывавшего Севастополь, соединился по телефону с командующим флотом».

Наш знакомый, начальник ПВО базы полковник Жилин, «пониженный» Кулаковым в должности до «командира дивизиона», имел возможность связаться только со штабом флота, с дежурным. Кто это будет его соединять с дачей командующего?

«Очень волнуясь, он сказал, что не сможет решиться открыть огонь: а вдруг самолеты наши и тогда ему придется отвечать за последствия.

Ф. С. Октябрьский потребовал прекратить неуместные рассуждения и выполнять приказ.

- В противном случае, — закончил командующий, — вы будете расстреляны за невыполнение боевого приказа».

Вон оно, как дело-то повернулось? Якобы, у одного из командиров низового звена поджилки затряслись. А выяснилось, что сам начальник ПВО базы Жилин криком кричал, немцы летят, что делать? А ему, видите, «впаяли» нерешительность, чуть ли не трусость. Хорошо, что Рыбалко, вроде бы, возьмет на себя смелость отдать приказ, а то неизвестно, чем бы дело кончилось? Конечно, немцам, по первым часам войны, на зенитки ПВО, лезть особо не хотелось, хотя цель была очень заманчивая. Могли бы хорошенько «проутюжить» базу. Конечно, сбросили бомбовый груз, не для этого летели, чтоб назад везти, и убрались восвояси. То, что немцы напакостили – это факт, за этим и летели. Поубивали мирных жителей Севастополя, морских мин на фарватер набросали. Нанесли ли урон базе – кто же теперь скажет? Если только в архивах сохранилось что-либо, по тем дням? Севастополь же сдали немцам. Документы могло, частично, и само начальство уничтожить, чтоб концы в воду. По сорок первому году, как правило, всегда «темные» дела.

Вот, например, адмирал Октябрьский. Ведь, всё же хватал за руки начальника ПВО, как бы Кулаков не расхваливал своего командующего. Но, начальственная круговая порука, как всегда выше правоты дела. Цитируем далее, воспоминания Кулакова в роли адвоката.

«Этот эпизод показывает, насколько трудно было некоторым нашим товарищам быстро «переключить себя» на войну, осознать до конца, что она уже стала реальностью. Но я упоминаю об этом случае также и потому, что в отдельных военно-исторических произведениях появлялись утверждения, будто какие-то колебания насчет того, следует ли открывать огонь, возникали у командующего Черноморским флотом. Как человек, находившийся рядом с ним, могу засвидетельствовать, что никаких колебаний и сомнений на этот счет у Ф. С. Октябрьского не было…»

Понятно, что адмиралы «стояли плечом к плечу на капитанском мостике», да, еще, и под «бомбами»…

Кстати, а с чего бы это адмирал Кузнецов так озаботился мелкими подробностями, связанными с открытием огня по самолетам в далеком от него Севастополе?

Во-первых, надо было нивелировать воспоминания участников тех лет, таких как, например, офицер-подводник Иоселиани: что всё было не так. Сколько раз была переиздана книга Иоселиани и сколько Кузнецова? Во-вторых, повторюсь, выгораживая Октябрьского, Кузнецов и себя, рисовал в роли спасителя Отечества, накапливая, своего рода, дивиденды на будущее. Книги адмирала и по сей день красуются на полках магазинов. Официозу адмирал Кузнецов нужен, как некий противовес одиозному Жукову. Все же Георгий Константинович, выглядит несколько «дубоватым», в отличие, от «интеллигентного» флотоводца Кузнецова.

Последние штрихи по событиям в Севастопольском штабе. Как предположил, так, видимо, и получилось с Октябрьским. Он переложил ответственность за открытие зенитного огня на Елисеева, как ответственного по базе, на тот момент. А Кузнецов, как всегда поясняет:

«Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Н.Т.Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И.Д.Елисееву:

— Что ответить полковнику Жилину?

— Передайте приказание открыть огонь,— решительно сказал И.Д.Елисеев.

— Открыть огонь! — скомандовал Н.Т.Рыбалко начальнику ПВО».

Теперь уже не спросишь адмирала Кузнецова: «Читал ли он сам лично «свои» мемуары?». Понимал ли, суть, им написанного? Якобы, начальник штаба флота, наделенными высшими полномочиями на тот момент, стоит рядом с дежурным офицером и слушает телефонную перепалку с командующим? Даже не может решиться отдать команду на открытие огня. Можно ли в это поверить?

Так, вроде, он же отдал команду на открытие огня? Это Кузнецов лепит из него нового «защитника» Родины. Сам командующий Октябрьский не отдал приказ – укрылся за инструкцией, а Елисеев будет напрягаться? То, что здесь написано, неправда. Елисеев, наделенный всеми правами старшего по базе, должен был сам взять телефонную трубку и приказать Жилину открыть огонь по вражеским самолетам. Если приказ отдал дежурный Рыбалко, значит, Елисеев здесь и близко не стоял.

Вся ответственность открытия огня по немецким самолетам легла на дежурного Рыбалко и начальника ПВО базы Жилина.

«Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.

— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий,— ответил он, вместо того чтобы произнести короткое флотское «Есть!».

— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко».

Полковник Жилин не получил приказ ни от одного из командиров высшего командования базы: ни от командующего Октябрьского, ни от начальника штаба Елисеева, ни от члена Военного Совета Кулакова. Приказ ему передал дежурный офицер штаба капитан 2-го ранга Рыбалко, по армейским меркам, подполковник. Поэтому начальник службы ПВО базы и был вынужден записать в Журнал боевых действий, что приказ получен от дежурного офицера, а не от командования. Служебное расследование штука серьезная, может и до цугундера довести. Судя по тому, что творилось в штабе флота, где не было ни одного представителя руководства флота, представляется маловероятным, что был открыт зенитный огонь по самолетам.

Вот если бы, кто-нибудь из большой тройки приказал бы начальнику ПВО базы: «Открыть огонь по воздушным нарушителям государственной границы Советского Союза!», тогда бы полковник Жилин и ответил бы в ответ на приказ – «Есть!». Почему же, адмирал Кузнецов не понимает разницы в происходящем? Командующий флотом Октябрьский, как помните, даже грозился Жилину расстрелом, за защиту Отечества. Кузнецов, тоже, не выразил никакой благодарности Рыбалко, он только оправдал действия командующего. Вот и снова пишет, что услышал по телефону взволнованный голос Октябрьского. Тот, как всегда, говорит невпопад.

« – На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город...»

Так кратко доложил, словно телеграмму отправил. Из написанного следует, что командующий, будто бы находится в гуще событий: «зенитная артиллерия отражает нападение самолетов». О сбитых самолетах, вообще, молчок. Кроме того, весьма расплывчато, о том, какая именно зенитная артиллерия вела огонь: ПВО базы или корабельная? А может, ни та, ни другая? Вполне возможно, что просто был заградительный огонь. Ни дай бог, собьешь самолет, в трибунал загремишь. Что нам Иоселиани написал? Пока приготовились стрелять, а самолеты уже улетели. Поэтому командующий Октябрьский и был не многословен в телефонном разговоре с Москвой. Или Кузнецов постеснялся весь рассказ привести?

«Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось... У меня уже нет сомнений — война!».

Наверное, засветился от счастья, что угадал с войной? Надо поделиться этой новостью с другими. Хочу напомнить, что для Кузнецова, его непосредственным начальником являлся Тимошенко, как нарком обороны. Но он нарушает субординацию и хочет доложить своему прямому начальнику, председателю СНК товарищу Сталину. В то время, когда писались эти мемуары, Хрущева уже сняли со всех постов и отправили на пенсию. Таким образом, главного хулителя Сталина, вроде, не стало. Теперь, однако, появился вопрос? Как отображать Сталина в мемуарной литературе? Хрущев же заявил, в свойственной ему манере полуправды, что Сталина не было в Кремле впервые дни войны. Причину отсутствия Сталина в Кремле, он, как помните, назвал смехотворную. Кузнецов же, твердо зная, что Сталина не было в Кремле, и написал, то, что было на самом деле. Сталина в Кремле нет. Не вдаваясь, правда, в причины отсутствия. Как всегда, превозносит себя, любимого. Ранее, мы уже говорили об этом. Дескать, я первый, хотел, сообщил Сталину о начале войны, да не получилось. После звонка Октябрьского из Севастополя Кузнецов сразу берет быка за рога.

«Снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В.Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину,— пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь,— спокойно отвечает он и вешает трубку».

А по Журналу посещений Кремлевского кабинета Сталина товарищ Кузнецов толкался там целый день. Как же быть?

Как гласит народная мудрость: «Единожды солгав, кто тебе поверит? Так и с адмиралом Кузнецовым. Может, он и сказал-то, первый раз в жизни правду, о Сталине, а товарищи читатели сомневаются. Можно ли верить ему после всего того, что в его мемуарах написано?

Теперь Кузнецов докладывает, как и положено по субординации, наркому обороны и Председателю Ставки, по совместительству.

«Звоню маршалу С.К.Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.

— Вы меня слышите?

— Да, слышу.

В голосе Семена Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает.

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!

Возможно, не я первый сообщил ему эту новость. Он мог получить подобные сведения и от командования округов. Говорить Наркому обороны о положении на флотах, об их готовности сейчас не время. У него хватает своих дел».

Диалоги изумительны по своему «содержанию»: «Вы меня слышите?» – «Да, слышу». А кому же докладывал о положении в Севастополе? Вот такое «гениальное» руководство. Одному, больше сказать нечего, другому – ответить. Складывается такое ощущение, что отсюда «выросли ноги» мемуаров Жукова. Уж больно сильно домогались оба, товарища Сталина, как видите, что тот, что этот. Так и прыгали через голову начальства, чтобы по телефону Иосифу Виссарионовичу новость о войне сообщить. У Жукова, помните, утренний звонок Сталину о начале войны: «Вы меня поняли?». А Сталин молчит. Ведь, не скажешь же, в ответ, как Тимошенко: «Да, слышу». Сталин подумал, подумал и решил: «Наверное, без Семена Константиновича, не обойтись?» и спросил в ответ у Жукова: «Где нарком?». Тут колесо истории и завертелось…

Но Кузнецов, в то, время, «не знал», что Сталин на даче, поэтому продолжал названивать в Кремль.

«Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В.Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

- Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!»

Приведенные телефонные звонки похожи на заезженную пластинку на проигрывателе. Ну, нет товарища Сталина в Кремле, и не будет. А Кузнецов все не унимается, хочет показать, как заботится о защите Родины, так и хочет позвонить, именно, Сталину. Да, вот незадача. Товарищ Сталин не хочет телефонную трубку брать. Кузнецов звонил в те места, где по его рассуждениям, мог быть вождь. Но, как видите, не удачно.

Обычно, по традициям русских народных сказок добрый молодец, если чего решил добиться, должен был не менее трех раз попытать свое счастье. Иначе, не получится. Два раза поговорить со Сталиным не удалось, но традицию уважать надо.

«Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала…(Не долго осталось. – В.М.)

В Кремле все выглядело как в обычный выходной день. Часовой у Боровицких ворот, подтянутый и щеголеватый, взял под козырек и, как всегда, заглянул в машину. Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам – ничто не говорило о тревоге. Встречная машина, поравнявшись с нашей, как было принято, остановилась, уступая дорогу. Кругом было тихо и пустынно.

«Наверное, руководство собралось где-то в другом месте, – решил я. – Но почему до сих пор официально не объявлено о войне?"

Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат».

Так и видится жуткая картина. Обезлюженный Кремль, с забитыми крест-накрест досками – окнами и дверьми. На одной из дверей приколот большой лист бумаги с надписью от руки: «Кремль пуст. Все ушли на фронт».

Вот так и писали мемуары, не ведая, что где-то храниться Журнал посещений Кремлевского кабинета вождя. А там, вся, что ни наесть, подноготная о многих, в том числе и о Кузнецове. А может это был не он? Ведь, недаром же инициалы убирали. Как, помните, редактор издания Журнала, писал в сносках: «Видимо, нарком ВМФ СССР Н.Г.Кузнецов?». Докажи, что был адмирал? Ведь, Кузнецов, сам же, пишет: «Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат». Тут, не до Сталина. Хоть, кого бы увидеть из начальства. Такие вот творились дела в Москве.

Несколько слов о редакторских ремарках. Это о наркоме Кузнецове, упомянул: видимо. Кузнецов написал же в мемуарах, что приезжал в Кремль, да никого не застал. О других посетителях Кремля редактор был более конкретен. Откуда известно? Неужели, в те годы, где-нибудь в кабинете на стульчике в углу пристроился, и отмечал в блокнотике?

Кроме того, разумеется, я пошутил, насчет заколоченного Кремля. Но, если, серьезно, то вспомни, читатель? Вознесенский, где собирал наркомов? У себя в Госплане. А Бережков, что нам говорил о Хрущеве, который переселил семьи членов верхушки партии из Кремля, после 1953 года? А Молотов, что сказал Стаднюку, о Берии и готовящемся военном перевороте? Кремль был закрыт. Всюду были верные Берии люди из НКВД. Поэтому Кузнецов и не попал туда, куда хотел. Написал, для отвода глаз, что поездил на машине, по Кремлевской брусчатке, и вернулся к себе.

Но адмирал Кузнецов, все же, нарушил традицию предков, хоть и в сказочной форме, но нарушил. В четвертый раз, однако, захотел поговорить со Сталиным. Посмотрим, что из этого вышло. Николай Герасимович ранее, уже упоминал, что 24 июня был у Сталина. Захотелось побывать еще разок, чуть пораньше. Кто может запретить такое желание? Кузнецов пишет:

«Поздно вечером 23 июня я был приглашен к Сталину. Это был первый вызов с начала войны. Машина подошла к подъезду в тупике, где всегда было тихо и безлюдно. Только узкому кругу лиц было известно, как подняться на второй этаж и по ковровой дорожке пройти в приемную Сталина. Оставив фуражку в гардеробе первого этажа, я вошел в лифт и поднялся наверх. В приемной никого не было. Значит, все уже в кабинете, решил я, и поспешил справиться у А.Н.Поскребышева, можно ли пройти. Как всегда, над его столом висела фотография Сталина в буденновском шлеме времен обороны Царицына. Внешне все оставалось по-старому. Я мысленно готовился доложить о нормальном развертывании флотов, наступлении немцев на Либаву и подготовке Черноморского флота к операции по обстрелу Констанцы».

Вот дела! Создали флот, а он никому не нужен?! То наркому Тимошенко своих дел хватает, то Сталин два дня слушать отчет Кузнецова не желает.

Наконец-то, правительство «зачесалось». Вызвали на ковер для слушаний. Великолепная память на окружающую обстановку в Кремле. Видимо вел дневниковые записи, которые «прятал под подушку». Но, что удивительно? Адмирал хорошо помнит, что было двадцать лет спустя, но абсолютно не помнит, что написал в своих воспоминаниях, в более ранней главе. Придется напомнить.

«В первой декаде июля меня вызвали в кабинет С.К.Тимошенко, и там я после значительного перерыва в первые дни войны встретился со Сталиным. Он стоял за длинным столом, на котором лежали карты - только сухопутные, как я успел заметить.

- Как дела на Балтике? - спросил Сталин. Я хотел развернуть карту Балтийского моря и доложить обстановку, но оказалось, что в данный момент его интересовала лишь оборона Таллина и островов Эзель и Даго».

Трудно понять товарища Кузнецова? Так, когда же он первый раз по началу войны увидел Сталина? В июне или июле?

Но продолжим рассмотрение его воспоминаний. Критики скажут, что Кузнецов ошибся. Именно, данная встреча – 23-го июня, была, по настоящему – первой, а насчет обороны Таллина и островов, Сталин его спрашивал в последующие визиты. Пусть будет так.

Значит, договорились с критиками, что 23-е июня – якобы, первая встреча Кузнецова со Сталиным. А почему же, все-таки, фигурирует в мемуарах дата – 23-е июня? Да потому что, надо было «привязать» Сталина по событиям в Румынии. Помните, ранее, я высказал сомнение в том, что Сталин вряд ли, находясь в составе Ставки, мог санкционировать нападение на Констанцу. Это было дело рук исключительно «самих товарищей из Ставки». Кроме того, о 22 июня и Сталине, речь вел Жуков, в своих мемуарах, а здесь, вроде бы Кузнецов подхватывает эстафету, со своим 23-м июня. Вот и получается, что Сталин «все время» на своем боевом посту в Кремле!

Но вернемся к этой, якобы, встрече нашего героя со Сталиным.

«В кабинете Сталина кроме членов Политбюро находился Нарком обороны. На столе развернуты карты. Как я понял, речь шла о строительстве оборонительных рубежей в районе Вязьмы. Завидев меня, Сталин попросил доложить о положении на флотах. Выслушав, удовлетворенно кивнул: хорошо».

Помните, как Никита Сергеевич Хрущев с трибуны съезда язвительно укорял Сталина за любовь к глобусу? Обратите, внимание, что в двух встречах Кузнецов ведет речь о картах. Значит, Сталин, все же, разбирался в топографии. Иначе бы, зачем, наркому таскать с собой карту? Но, а по поводу Вязьмы, это Николай Герасимович сильно загнул. Чтобы 23-го июня, рассуждать о Вязьме, где события развернутся в середине осени? Я, конечно, уважаю, товарища Сталина за ум. Но, чтобы до такой степени быть прозорливым, чтобы на второй день войны, знать, что будет через три месяца? Ни за что не поверю! Да и Либава еще держалась, а Сталин уже думает, как Таллин удержать? К тому же, 23-го июня, вроде бы, образована Ставка Главного командования, с Председателем Тимошенко, а он, упомянут, как нарком обороны. Так какого же, спрашивается, Сталин, как рядовой, права качает за старшего, да еще и требует отчета? А если бы он был Главным в Ставке? Страшно, даже, подумать что было бы? Читаем дальше.

« В это время донесли о приближении вражеских самолетов. Все встали и вопросительно посмотрели на Сталина.

— Что ж, придется прервать работу,— сказал он. Все уселись в машины и направились в еще не совсем готовое помещение на станции метро «Кировская». При мне Сталину передавались донесения с командного пункта ПВО. Командующий противовоздушной обороной Москвы генерал-майор М.С.Громадин пережил тяжелые минуты. Он докладывал о всех принятых с его стороны мерах, а самолеты приближались...

Вскоре оказалось, что самолеты — наши. Тревога была ложной. В газетах на следующий день об этой тревоге писалось как об учебной. Работники ПВО Москвы, как мне известно, тяжело переживали ошибку, но по указанию Сталина никто не был привлечен к серьезной ответственности. Ложная тревога принесла свою пользу. Была усилена противовоздушная оборона столицы. 9 июля Государственный Комитет Обороны принял специальное постановление по этому вопросу, на основе которого Ставка более чем втрое увеличила число истребительных авиаполков в 6-м авиакорпусе, прикрывавшем Москву. Значительно был пополнен 1-й корпус ПВО. Почти в три раза увеличилось количество аэростатов заграждения. Поэтому когда немцы 22 июля предприняли массированный (свыше 250 самолетов) налет на советскую столицу, то получили организованный отпор.

К нашему счастью, данный случай, действительно, имел место при обороне Москвы. Только, вот что смущает. Уж, очень «оперативно» отреагировало руководство ГКО на события произошедшие, как уверяет своего читателя Николай Герасимович, 23-го июня. Прошли, ведь, больше двух недель, когда сподобились выпустить постановление!? Поэтому, видимо, немец и оказался под Москвой при такой нашей нерасторопности.

Вдруг, «на помощь» адмиралу Кузнецову приходит человек, тоже, с немалыми звездами на погонах. Генерал-полковник Д.А.Журавлев, в то время, командовал 1-м корпусом противовоздушной обороны Москвы. Он, как сейчас, помнит, что было тогда, в сорок первом. Предоставляем ему слово, хотя он и не догадывается, зачем мы его «вызвали на ковер». Сначала, он уточняет дату:

«На исходе вторых суток войны, в 3 часа утра 24 июня, группа наших бомбардировщиков возвращалась с боевого задания на один из подмосковных аэродромов. Они потеряли ориентировку и направились прямо к городу. Наблюдатели многих постов ВНОС в то время еще не имели практики опознания типов самолетов по звуку моторов. Не удивительно, что с постов стали поступать противоречивые данные. Короче говоря, ситуация создалась сложная. Однако, коль скоро самолеты летели к Москве, было решено открыть по ним огонь…».

Так, что Кузнецов, чуть-чуть, не встретился со Сталиным 23-го июня, да Журавлев помешал. Но не беда. Чем, 24-е июня, хуже предыдущего дня? «Подумаешь, – сказал бы Кузнецов (или редактор?) – ошибся. Всего-то, на один день!» Да, но мы не поинтересовались, как насчет памяти у самого Даниила Арсентьевича Журавлева? Всё ли, верно, помнит? А то, ненароком, может и подвести, боевого товарища Николая Герасимовича. Уже один день у него отобрал. Долго ли, до беды?

Журавлев, однако, бодро вспоминает.

«Вернувшись на командный пункт, я застал там М.С.Громадина. Он рассказал, что недавно докладывал И.В.Сталину о ночном эпизоде. Сталин подробно расспросил обо всем, а потом потребовал разобрать со всеми командирами происшедший инцидент и принять меры. Чтобы подобные случаи больше не повторялись».

В деталях, всё, вроде бы, сходится с рассказом Кузнецова. Остался только, как всегда, вопрос со временем. В этом, на удивление, сам генерал-полковник Журавлев, нам и помогает. Он же не знает, что наш читатель «подкован» по части, кто есть кто? Суть дела была такова. Еще до войны наши зенитчики использовали для стрельбы по воздушным целям шрапнель. В ту ночь, когда летели наши самолеты, они тоже вели огонь шрапнельными снарядами. Но вся штука в том, что когда при взрыве убойные элементы разлетаются в воздухе, то стальные стаканы, в которых находилась шрапнель, падают на землю. Жители города Москвы приняли упавшие на землю шрапнельные стаканы за неразорвавшиеся бомбы, и стали сообщать об этом, в разные представительные органы власти.

Ну и какая же связь, между этой зенитной стрельбой, адмиралом Кузнецовым и воспоминаниями генерал-полковника Журавлева, спросит въедливый критик? Да самая простая. Даниил Арсентьевич поясняет:

« Один такой шрапнельный стакан влетел в кабинет генерала П.А.Артемьева – командующего войсками Московского военного округа. Впоследствии он вручил мне этот «трофей» на память, запретив использовать шрапнель для стрельбы в городе. Этот стакан мне потом отникелировали, и он в течение всей войны стоял с карандашами на моем письменном столе, напоминая о тревожной июньской ночи».

Вот так у нас и получается, среди военных высокого уровня. Захочет, кто-либо из них, выручить хорошего человека, из своих, в смысле, немного «вильнуть в сторону», чтоб воспоминание, покрасивши выглядело, а глядишь и сам, попадет в глупую историю. Я же, недаром, обращаюсь к памяти читателя. Думаю, что он прекрасно помнит из главы о Московском военном округе, когда вступил в командование Павел Артемьевич Артемьев. Он же сам, в своих воспоминаниях указал нам, читателям, что вступил в командование округом 28 июня. Следовательно, данные события, были значительно позднее, ранее указанной Журавлевым даты – 24-е июня. Предположительно, это было с 6 по 8 июля. Поэтому, если решаться переиздавать мемуары генерал-полковника Журавлева, необходимо поправить и число, когда летели наши самолеты, и последнюю фразу. Жаль, что «никелированный стакан» подвел память «о тревожной июньской ночи», такого уважаемого человека. Дело-то, было в июле!

Так что, со Сталиным в Кремле, да, по первым числам войны – опять прокол. Даже Кузнецов, с Журавлевым, не помогли. Что делать? Сталин не любил лживых людей, поэтому события никак и «не срастаются». Это можно также отнести и к тем советским редакторам, которые умышленно искажали мемуары военных людей, чтобы заполнить нишу в Кремле с отсутствующим Сталиным. Видите, как «стараются», да, правду, трудно загнать в подполье.

Тогда, что же получается? Если события, которые описывал Кузнецов ложные, то Сталин никак не мог отдавать приказания о бомбардировке Румынии в июне. Зачем же возвел клевету на своего начальника? И не от того, что мертвого льва можно пнуть безбоязненно. Речь шла не о человеческих достоинствах Сталина. Рассматривался важный исторический момент в военной истории Великой Отечественной войны. А Кузнецов, в своих мемуарах солгал читателю. С какой целью? Разумеется, сокрытие истины. А что, могут быть иные причины для лжи?

Завершаем Кремлевскую тему и возвращаемся вместе с Кузнецовым к нему в наркомат. Конечно, описывать все безобразия по флотам – чернил не хватит, но хотелось бы уделить внимание, вот какому вопросу: «Зачем Кузнецов звонил по телефону командованию флотов?» Как мы уже поняли, никакого отношения телефонный звонок наркома к приведению боевой готовности флотов не имел. Так зачем же он звонил? Выше, уже указывал, что Кузнецов был, конечно же, обеспокоен, что с флотами творят беспредельщики из новоявленной Ставки. Хотел, видимо, как-то помочь морякам. Но есть и другая сторона дела.

Рискну предположить, что он звонил, с целью предупредить флотское начальство и своих людей их наркомата, находившихся в служебных командировках, чтобы те побереглись, хотя бы, в личном плане, так как, ожидается вражеский налет на базы флотов. Не могу решать в отношении Северного флота, где строптивый Головко, вряд ли мог внушать симпатию Кузнецову, а вот в отношении Черноморского командования, картина представляется совершенно правдоподобной. Читатель уже обратил внимание, что Кузнецов не разговаривал по телефону с командующим Октябрьским и, даже, не потребовал его присутствия в штабе. Согласитесь, что здесь явное несоответствие служебных полномочий. Ожидается же нападение фашистской Германии на нашу страну. Сам же Кузнецов, говорит об этом. И вдруг, командующий Черноморским флотом исчезает, кстати, вместе с членом Военного Совета флота и начальником Главморштаба. А его непосредственный начальник нарком Кузнецов, делает вид, что этого, просто, не замечает. Более того, при исследовании мемуаров адмирала Кузнецова мы видели, как он выгораживал местное флотское руководство при его, явном, увиливании от ответственности, находя им оправдательные мотивы.

Когда у Кузнецова произошел этот разговор с командующим Черноморским флотом? Сейчас разберемся. Эскадра вернулась с учений на базу в Севастополь к вечеру 21 июня. С эскадрой находился начальник штаба Исаков, как инспекция от наркомата ВМФ. Неужели по прибытии на базу, он не доложил наркому Кузнецову о возвращении эскадры и о том, как прошли учения? Разумеется, доложил. Что ему мог сказать Кузнецов? Соскучился, мол, Иван Степанович, родной, по тебе. Садись на поезд и спокойно приезжай к нам, в Москву. Ведь, знал же, что немцы ноту вручили. Почему не вызвал Исакова в Москву? Потому что, видимо, не он организовывал учения, не ему и приказывать.

Теперь нам известно, что у Черноморского флота появилось новое начальство в лице главкома Георгия Жукова. Оно и решало, что делать морякам. А Кузнецов мог, только, позаботиться по-отечески, да, подсказать советом. Не более того. Также обстояло дело, как знает читатель, и с Балтийским флотом. То-то Кузнецов не встретил у Тимошенко Кирилла Афанасьевича Мерецкова. Новоявленный Главком Северо-Западного направления, уже ускакал в Ленинград. В дальнейшем столько дел наворочают по военно-морским базам на Балтике, что и по сей день трудно разобраться.

Кулаков обмолвился в мемуарах, что на 23 июня (!) было назначено мероприятие по разбору прошедших учений. То есть, Исакова задерживали в Севастополе еще на два дня, так как 22 июня было выходным, а 23 июня, понедельник, рабочим днем. Следовательно, ни в какую Москву Исаков выехать не мог. Он «отдыхал» в Севастополе, дожидаясь предстоящих разборов прошедших учений. Война, следовательно, застала его там. Когда Исаков выехал или вылетел из Севастополя в Москву, неизвестно. Также, можно поставить под сомнение и упоминание Кузнецова о его (Исакове), якобы, возвращение в Москву вечером 22 июня. Кто сейчас проверит?

А помните, что в настоящей Директиве было указано, что нападение немцев ожидается 23 июня? Вполне возможно, что Исакова могли и «попросить» задержать в Севастополе, с целью, чтоб не мешал в Москве активным сторонникам из стана Мазеп. Еще неизвестно, как в дальнейшем будут разворачиваться события по началу войны.

С Исаковым, ясно, одно. Вместо него телеграммы по флотам рассылал Алафузов. Содержание, как знает читатель, «извини, меня». Кузнецов, однако, текст телеграммы, в своих мемуарах не приводит. Всеми делами, дескать, ведал Алафузов, с него и спрос. К тому же, Исаков был еще жив, когда Кузнецовым писались мемуары, поэтому сильно искажать события не представлялось возможным. Николай Герасимович решил, просто, не упоминать своего начштаба.

Кузнецов, вероятно, мог по-дружески, предупредить Ивана Степановича по телефону, чтобы тот поберегся, так как, мол, ожидается нападение немцев. Исаков, видимо, не стал гнуть из себя высокое начальство, и предоставил местному руководству базы самому решать свои флотские дела. Вот те и решали.

Теперь, по Октябрьскому. У него, кстати, была прекрасная русская фамилия Иванов. Однако, с псевдонимом, видимо, быстрее доберешься до звания адмирала? Как командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, тоже должен был доложить наркому об окончании флотских учений. Кузнецов и этот разговор не приводит, по аналогии. Видимо, в разговоре с последним, он, тоже, предупредил Октябрьского о нападении немцев. В Москве же, было известно, что именно, произойдет со дня на день? Разговор-то, был в субботу вечером, следовательно, о немецкой ноте-то, уже начальству было известно. Политбюро уже дало указание Тимошенко в пятом часу дня, как об этом намекал Кузнецов. Поэтому и писал Жуков свою трехстраничную «поэму» в округа.

Командующий Октябрьский, предупрежденный Кузнецовым об ожидаемом налете вражеской авиации на Севастополь, сразу вспомнил об морских минах, лежащих под открытым небом. При попадании бомбы, маленькая «Хиросима» Севастополю, была бы обеспечена. Поэтому он и назначил ответственным по флоту начальника штаба Елисеева.

Кулаков, чьи воспоминания мы, тоже, приводили, был из другого ведомства – Политуправления РККА. Ему, здорово, не прикажешь. Тот, осведомленный о случившемся, тоже не стал искушать судьбу, и не полез в первые ряды защитников Отечества. В своих мемуарах Николай Михайлович так описывал картину произошедшего вечером 21-го июня 1941 года.

«В тот субботний вечер личному составу кораблей был предоставлен отдых».

Какая уж тут повышенная боевая готовность, если экипажи кораблей разбрелись по городу. По Кулакову, выходит, что готовность № 2, это когда на кораблях нет иллюминации.

«И хотя корабли оставались затемненными, город сиял яркими огнями. Улицы и бульвары заполнили празднично настроенные севастопольцы и уволенные на берег моряки. В Доме флота давали концерт артисты московской эстрады.

Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В середине дня намечались учебные полеты в отдельных авиационных подразделениях, а ночью не должно было происходить ничего.

Приняв все это к сведению, я поздно вечером уехал к семье, жившей летом в пригородном поселке Максимова дача. Оперативному дежурному по штабу флота капитану 2 ранга Н.Т.Рыбалко наказал, чтобы в случае каких-либо неожиданностей он сразу же высылал за мной машину, а уже затем звонил по телефону. Несмотря на поздний час, жена с дочерью ждали меня, спал только наш шестимесячный сынишка…

Домашняя обстановка, атмосфера наступившего семейного праздника несколько успокоила меня. Дала себя знать и усталость, и я быстро уснул».

Теперь читателю понятно, почему в советских военных словарях и энциклопедиях не указывали, что такое боевая готовность различных степеней? Сильно это описание происходящего в Севастопольской базе, похоже на оперативную готовность № 2, тем более на № 1, когда все расчеты у орудий, а зенитные стволы смотрят в небо? Кто же тогда занимался погрузкой на кораблях при боевой готовности, если экипажи ушли в увольнительные в город?

Думается, что таким же маршрутом (за город, на дачу) убыл и командующий Филипп Сергеевич. А Николай Михайлович, ну и хитрец. Это он читателя вводит в заблуждение, пытаясь показать ему, что, мол, в целях экономии времени, приказал дежурному, чтобы, мол, не тратил зря время на телефонные звонки, сразу высылал машину. Дело в том, что когда вражеские самолеты подлетят к цели и будут обнаружены наземными службами, то по цепочке телефонный звонок должен дойти и до Кулакова. Он же хитрит, оттягивая время с машиной. Очень не хочется лезть под бомбы, вот и придумывает отговорки. Кстати, в мемуарах Кузнецова, о нем, Кулакове, нет упоминаний.

Это что же получается? Один едет на дачу, другой, по всей видимости, тоже, а как же начальник штаба базы, на которого возложили всю ответственность? Неужели, можно поверить, когда прочитали о Елисееве: «На несколько минут отлучусь домой»? Он, что же, не военный, что ли? Сразу понял, после ночного звонка Кузнецова, что его ожидает? Кому же охота испытать на себе бомбардировку базы с непредвиденным результатом? Тоже, небось, был осведомлен, где хранились морские мины? Не от сюда ли возникло стремление отлучиться домой или в пригород?

[Владимир Мещеряков]

Вполне, вероятно, что все дачи нашего начальства находились неподалеку друг от друга.

А как же московское начальство, в лице начальника штаба И.С.Исакова? (Возможно, были и другие лица). Он же, вроде, остался в Севастополе? Я уже говорил, что Исаков не оставил мемуаров и воспоминаний о первых днях войны. Его местонахождение в тот момент неизвестно. Вполне, вероятно, что по статусу должен был находиться вместе с Октябрьским. А этим, чаепитием на даче, вдали от Севастопольской базы и событий, связанных с ее бомбежкой, согласитесь, трудно хвалиться впоследствии. Потому и промолчал. Что, читатель, думает сам, по этому поводу?

Вопрос всегда в чем? Это всё есть преступная халатность или умышленный сговор? Помните, что говорил Исаков, об отношении Сталина к нему и Кузнецову? Недоверие. Если к Исакову, после 1942 года, когда тот в боях потерял ногу, – Сталин, в какой-то мере, восстановил хорошее отношение (ведь воевал и пролил кровь за Отечество), то к адмиралу Кузнецову, так и сохранил прохладное чувство до конца своих дней. Сталин любил честных людей, как Рокоссовский. Поэтому и называл того, в знак взаимного уважения, по имени отчеству. А это был, удел немногих. Глупо думать, что Сталин не знал о том, как проявило себя все высшее командование флота по началу войны? Вопрос всегда в том, когда совершится справедливое возмездие по отношению к тем людям, которые нарушили свой долг перед Родиной? С этим у нас, как всегда, большие проблемы.

3) Слова и дела адмирала Кузнецова.

В этой части мы рассмотрим воспоминания Кузнецова, где он делится своими впечатлениями о событиях, которые, на его взгляд, оказались весьма важными в понимании происходящего.

Немного пояснения к упомянутым воспоминаниям.

О Ставке.

«Вспоминается финская война. Председателем Совнаркома тогда был В.М.Молотов, а вся власть фактически сосредоточивалась в руках Сталина. Не занимая официального поста в правительстве, он руководил всеми военными делами».

Кузнецов, как и многие, подчеркивает тот факт, что власть сосредоточивалась в руках Сталина. Каким по мысли Кузнецова, должен быть глава государства? Слушаться советов, таких, как Кузнецов, и ни в чем им не перечить? Кузнецов подчеркивает, что Сталин «руководил всеми военными делами». Запомним это.

«Лично я рассуждал примерно так: "Коль в мирное время не создано оперативного органа, кроме существующего Генерального штаба, то, видимо, во время войны аппаратом Ставки станет именно он - Генеральный штаб. А Ставка? В нее, надо думать, войдут крупные государственные деятели. Значит, возглавлять ее должен ни кто иной, как сам Сталин".

Но какова будет роль Наркома обороны или Наркома Военно-Морского Флота? Ответа на этот вопрос я не находил».

Читатель, надеюсь, не забыл, что при Совнаркоме существовал Комитет обороны во главе с Председателем Сталиным? А Кузнецов забыл. Поэтому и пишет, что « в мирное время не создано оперативного органа». Отсюда и получается, что он не мог найти ответа. Не той дорогой шли, товарищ адмирал, поэтому и не нашли. Хотя, ход мыслей у данного адмирала, был в правильном направлении, относительно того, что, по логике вещей, именно Сталин должен был возглавить Ставку. Но вдруг вектор правильного направления мыслей переменился, а Николай Герасимович этого и не заметил.

«Ставка Главного Командования Вооруженных Сил во главе с Наркомом обороны С.К.Тимошенко была создана 23 июня 1941 года, то есть на второй день войны».

Понятно, что Сталин «проспал» начало войны. Когда вернулся в Кремль, все хорошие места в Ставке были уже заняты. Не нашлось, даже, вакансии, как заместителя. Пришлось, видимо, согласиться на место рядового.

«И.В.Сталин являлся одним из членов этой Ставки.
Считаю, было бы лучше, если б Ставку создали, скажем, хотя бы за месяц до войны. Оснований для этого в мае - июне 1941 года имелось достаточно. Учреждение Ставки и ее сбор даже в канун войны, 21 июня, когда И. В. Сталин, признав войну весьма вероятной, давал указание И.В.Тюленеву (около 14 часов) и Наркому обороны с начальником Генерального штаба (около 17 часов) о повышении боевой готовности, сыграло бы свою положительную роль, и начало войны тогда могло быть другим.
Ставка образована. Во главе её нарком обороны маршал Тимошенко, а Кузнецов, даже, не удивился: «Почему не Сталин?». Вяло констатирует, что «И.В.Сталин являлся одним из членов этой Ставки». Да, как же, так? Только, что писал, что у Сталина и вся власть в руках, и военными лично руководит, а теперь, что же получается? Пролез в Ставку рядовым членом. Вместо того, чтобы дать читателю объяснение такой метаморфозе, Кузнецов вдруг проявляет озабоченность по поводу несвоевременного, якобы, создания Ставки. Дует, как мы знаем, в ту же официальную дуду, относительно образования Ставки. То, что она создана, до начала военных действий, читатель, в отличие от Кузнецова, знает. Жаль, что этой информацией, уже нельзя поделиться с наркомом ВМФ.

Кстати, побывав, лично, на заседании этого военно-политического органа, Кузнецов, на удивление, сделал удачные внешние зарисовки. Сумел ускользнуть от цензуры.

«Первые заседания Ставки Главного Командования Вооруженных Сил в июне проходили без Сталина.

Председательство Наркома обороны маршала С.К.Тимошенко было лишь номинальным. Как члену Ставки, мне пришлось присутствовать только на одном из этих заседаний, но нетрудно было заметить: Нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал. Да и члены Ставки тоже. Функции каждого были не ясны - положения о Ставке не существовало. Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны. Они требовали от него докладов, информации, даже отчета о его действиях. С.К.Тимошенко и Г.К.Жуков докладывали о положении на сухопутных фронтах. Я всего один раз, в конце июня, доложил обстановку на Балтике в связи с подрывом на минах крейсера "Максим Горький" и оставлением Либавы, хотя и был членом Ставки».

Не для этих целей была создана Ставка, какие приписывал ей Кузнецов. Милый Николай Герасимович, как всегда пытается усидеть на двух стульях. Он же прекрасно знал, что деятельность Ставки была пораженческой. Сам же получал из рук Тимошенко трехстраничную Директиву на флота в конце дня 21-го июня. Или не понимал, что это такое? Как все хотят выглядеть чистенькими перед Историей. Как птички на ветках, прихорашиваются, перышки разглаживают. Вот и наш, Николай Герасимович, оправдывается: всего-то, говорит, один раз и согрешил, по неопытности, когда в Ставку попал. О Сталине, не соврал. Абсолютно точно, что первые заседания Ставки проходили без Сталина. И по поводу Тимошенко не могло быть иначе. Он, являлся свадебным генералом, а за ним стояли партийные люди из Политбюро, реальной власти в государстве. Иначе, как понимать слова Кузнецова:

«Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны»?

Не военные же? Кроме того, опять наш нарком соврал по времени. Это что же, только через неделю о происшествии с крейсером доложил высокому начальству? Ну, дела?!

Пишет, далее.

«Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить за действиями Наркомата обороны. Мы понимали подчиненную роль флота по отношению к сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно от них. Когда Наркомом обороны был К.Е.Ворошилов, мы исходили еще и из того, что он, как член Политбюро, лучше нас знает планы и решения высшего руководства, сам участвует в их разработке, а, следовательно, может многое нам посоветовать.

После финской кампании Наркомом обороны стал С.К.Тимошенко. Я старался установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя их нельзя было назвать плохими. С.К.Тимошенко, загруженный собственными делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал его на наши совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая, что это будет полезно и для нас и для Наркома обороны: ведь мы должны были готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен Константинович вежливо принимал приглашения, но, ни на одно наше совещание не приехал, ссылаясь на занятость».

А как здорово Николай Герасимович описывал начало войны. Сам решился на отдание приказа на флота о полной боевой готовности. Лично звонил руководству флотов, чтоб «не спали» в ночь на 22-е июня. И вдруг заявляет, что руководство ВМФ, моряки, понимали «подчиненную роль флота» и «не собирались решать свои задачи отдельно» от руководства сухопутных сил.

Именно, поэтому, Тимошенко и вызвал к себе Алафузова с Кузнецовым и вручил трехстраничную Директиву. Так что «кипучая деятельность» адмирала Кузнецова, не более чем «буря в стакане воды». Кроме того, что же это, с точки зрения Кузнецова получается? Оказывается, за начало войны надо нести персональную ответственность? Нет, этот вариант не для генералов и адмиралов Красной Армии и Военно-морского флота. Это пусть товарищ Сталин отвечает. Тем более, дано указание партии о переносе ответственности на данного человека. А он, с того света, никому не возразит.

«Огромный авторитет И. В. Сталина, как мне думается, сыграл двоякую роль. С одной стороны, у всех была твердая уверенность: Сталину, мол, известно больше, и, когда потребуется, он примет необходимые решения. С другой - эта уверенность мешала его ближайшему окружению иметь собственное мнение, прямо и решительно высказывать его. А на флотах люди были твердо убеждены: коль нет надлежащих указаний, значит, война маловероятна».

Опять Сталин виноват: теперь, за свой огромный авторитет. Вот угоди военным. Как пишет Кузнецов, он, как и многие, боялся высказать «свое мнение» Сталину. Вот так фокус. А с чего бы это, Николай Герасимович так рвался позвонить Сталину? Видимо, по законам логики, следует понимать, что ни какого страха адмирал Кузнецов от своих звонков Иосифу Виссарионовичу, не испытывал. Так же нечего было бояться попасться Сталину на глаза, и в результате поездки в Кремль. Потому что, в противном случае, пришлось бы «прямо и решительно высказывать» свое мнение Сталину. А его, судя по всему, у наркома ВМФ не имелось, как и страха.

О работе Главного морского штаба.

«Контакт с Генштабом я считал особенно важным потому, что И.В.Сталин, занимаясь военными делами, опирался на его аппарат. Следовательно, Генштаб получал от него указания и директивы, касающиеся и флота».

При прочтении многих мемуаров крупных военачальников, ни разу не встретишь раскаяния по поводу того, что, дескать, я ошибся, а Сталин в этом вопросе оказался прав. Сталин всегда, выглядит вечным двоечником, в лучшем случае троечником, который бесконечно ошибается в отличие от непогрешимых военных.

Но, ведь, связь военных и Сталина, всегда была двухсторонней. Не мог же Сталин принимать решения, без учета данных, представленных Генштабом сухопутных войск и Главным морским штабом. В основном, на базе этих данных, Сталин, как руководитель государства и принимал решения. Или у товарища Сталина имелся, кроме всего прочего, еще и личный Генштаб, с Главморштабом в придачу? Это же, вы, товарищ Кузнецов представляли сведения наверх, Сталину, обо всех флотских делах. И уверяли истово, что если кто к нам сунется непрошенным гостем, встретим, как полагается, по-русски. Сам же писал, что враг понимает только силу кулака. Теперь же, после 1953 года, выяснилось, что Сталин кругом виноват, даже, и в морских делах.
«В бытность» начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с ним установились спокойные и деловые отношения. Удовлетворяли нас и отношения с К.А.Мерецковым, который возглавлял Генеральный штаб с августа 1940 года. Кирилла Афанасьевича я немного знал еще по Испании, потом встречался с ним, когда он командовал Ленинградским военным округом. Мы всегда находили общий язык. Мне приходилось решать с ним ряд вопросов, например об усилении сухопутных гарнизонов Либавы и Ханко, о взаимоотношениях Балтфлота с Прибалтийским военным округом. И мы как-то легко договаривались.
К.А.Мерецков был начальником Генштаба всего несколько месяцев. 1 февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г.К.Жуков. Я ездил к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно высокомерно и совсем не пытался вникнуть во флотские дела».

В момент написания мемуаров Кузнецова, маршал Жуков был в опале. Еще не было принято решение о его «Воспоминаниях». Поэтому Кузнецов и мог написать о никчемности Георгия Константиновича, как штабного деятеля. Кроме того, показал не лучшие качества Жукова, как человека, а не военного. Ясное дело, что тот был не подарок, в общении.

«Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К.Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.

Помнится, он был однажды у Г.К.Жукова вместе со своим заместителем В.А.Алафузовым. Жуков принял их неохотно и ни одного вопроса, который они ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался к Жукову лишь в случаях крайней необходимости».

Вот так мы и готовились к войне. Как понимать действия товарища Жукова? Саботаж в чистом виде. Помните, как Ковалев, работник НКПС описывал свои мытарства с военными, по поводу железнодорожных дел? В отношении же Исакова, как читатель знает, поступили просто. Убрали перед войной, чтоб не мешался под ногами.

«Вместе с тем в Генштабе были товарищи, относившиеся к флотским делам с вниманием, например заместитель начальника Генштаба Н.Ф.Ватутин, начальник оперативного управления Г.К.Маландин и его заместитель А.М.Василевский. До сих пор с удовольствием вспоминаю встречи перед войной с генерал-лейтенантом Н.Ф.Ватутиным и генерал-майором А.М.Василевским. Однако трудности создавали не отдельные работники, которые всегда отличаются друг от друга своими личными качествами. Отношения двух военных наркоматов не были достаточно четко определены - вот в чем был гвоздь вопроса!».

Так и хочется, снова воскликнуть: «Ба, знакомые, все лица!» – Ватутин, Маландин, Василевский. Понятно, что Кузнецов не хочет обижать своих «товарищей по оружию». Виноваты, как всегда простые исполнители, которые неправильно истолковывают «мудрые» приказы начальства. В чем же Кузнецов видел удовольствие от встреч с Ватутиным? Неужели от того, что тот «внимательно читает … оперативные сводки (наркомата ВМФ) и докладывает их своему начальству»? Или от того, что «Ватутин обещал немедленно известить (Наркомат ВМФ)…, если положение станет критическим»?

Завершающий аккорд о штабе.

«Лично я Главному морскому штабу, где собран коллектив высокообразованных специалистов, старался придавать первостепенное значение, считал его «мозгом флота».

Кузнецов захотел стоять на одной ступеньке с Борисом Михайловичем Шапошниковым. Даже позаимствовал у того название штаба, переиначив на морской лад.

«Главный морской штаб изучает, анализирует, обобщает все общефлотские вопросы: сколько кораблей должен иметь тот или иной флот, какие корабли надо строить, какие другие боевые средства потребуются флотам. Получив все исходные данные сверху, от правительства, штаб решает задачи флота в системе всех Вооруженных Сил, предлагает наилучший вариант их выполнения. Без столь высокоспециализированного коллектива, с моей точки зрения, нельзя решать ни одного крупного вопроса. Мы приложили много сил к совершенствованию центрального аппарата и штабов на флотах. И все же во время войны сказались некоторые недоработки, которые пришлось устранять уже в ходе боевых действий».

Так красиво написано, что с трудом верится: «О том ли Кузнецове, мы говорили ранее?» Когда Николай Герасимович взял высокую ноту, – как у него все было хорошо на флоте, то, видимо, вспомнилось о сорок первом годе. Понизил на полтона ниже, «сказались некоторые недоработки». Поскромничал сказать, сколько и чего, попало под первый удар немецкой авиации.

«Говоря об организации ГМШ, нельзя обойти молчанием роль его начальника. Мне всегда представлялось правильным начальника ГМШ считать первым заместителем наркома: он постоянно в курсе всех дел на флотах, и прежде всего тех, которые могут потребовать спешного и ответственного решения. Следовательно, ему и карты в руки. Это полностью подтвердила практика военных лет».

Поэтому, видимо, и спровадили И.С.Исакова на учения Черноморского флота, что «ему и карты в руки». А в это время, товарищ Алафузов будет выполнять функции заместителя Кузнецова, а заодно, и замещать, отсутствующего начальника штаба.

«Помнится, на одном из совещаний высоких военачальников сразу после войны, когда министерство было уже единое и обсуждались новые уставы, все единогласно высказались: именно начальник штаба фактически оставался за командира, даже когда формально кое-где имелся первый заместитель.
Действительно, где, как не на должности начальника штаба, на кипучей работе, проверяется и готовится настоящий заместитель командира, командующего!
Начальником Главного морского штаба до войны был вначале Л.М.Галлер, затем его сменил И.С.Исаков. Оба они без особых на то полномочий выполняли функции первого заместителя наркома, и никто другой, пусть даже назначенный официально, не мог претендовать на эту роль, ибо по опыту и знаниям вряд ли кто мог их заменить».

С чего бы это в своих мемуарах, Николай Герасимович пел такие дифирамбы своим начальникам штаба? Не потому ли, что один из них, перед войной «пропал» на учениях, а другой, после войны, умер в тюрьме?

О боевой готовности флота.

Это самое интересное высказывание адмирала. Шутка ли, поведать читателю военную тайну. Военные энциклопедии по такому случаю помалкивают, как знает читатель, в тряпочку, а здесь, сам адмирал флота разоткровенничался. Но сначала, чтобы «обелить» себя, надо, немного ложки дегтя в адрес командующих заморскими флотами. Досталось американцам, за Перл-Харбор в 1941 году и итальянцам, – за атаку английской авиацией базы Таранто в 1940 году.

Прорвалось несколько слов и о наших потерях.

«Иными, гораздо большими, могли быть потери впервые дни войны и у нас в Севастополе, Измаиле, Кронштадте, Таллине и Полярном, если бы командование на местах не приняло всех мер предосторожности».

А говорил, что ни одного корабля не пострадало? Кроме того, неясно, относительно потерь: «Гораздо большими»? Это, когда все корабли будут на дне как при Цусиме? Или в сравнении с Таллинским переходом?

К тому же, как надо понимать слова адмирала Кузнецова о командующих флотами, которые приняли меры предосторожности? Помнится, сам же говорил, что флота были приведены в состоянии полной боевой готовности и он, лично, обзванивал штабы соединений кораблей и предупреждал об опасности внезапного нападения. И вдруг, написал такое, как «меры предосторожности»? Это уже получается, не как приказ наркома ВМФ, а, скорее, совет врача в женской консультации.

«Специфика» заключалась в том, что почти два года на всех флотах шла разработка документов по системе готовностей. Их настойчиво вводили в жизнь, проверяли и отрабатывали на сотнях учений — общих и частных».

О язык военной бюрократии. Сказать такое о документах по боевой подготовке: «Их настойчиво вводили в жизнь…». Такое ощущение, что человек писавший данные мемуары, пусть даже сам Кузнецов, параллельно окончил медицинский институт. «Настойчиво», это как? Кто-нибудь сопротивлялся, что ли? «Вводили в жизнь» читается, вообще, как насилие над пациентом. Кроме того, читатель, поделите сотни учений на два года. Каторга на Колыме показалась бы раем.

Теперь приготовимся читать о военной тайне – боевой готовности всех трех степеней на флоте.

«Было точно определено, что следует понимать под готовностью № 3, под готовностью № 2, под готовностью № 1.

Номером три обозначалась обычная готовность кораблей и частей, находящихся в строю. В этом случае они занимаются повседневной боевой подготовкой, живут обычной жизнью, но сохраняют запасы топлива, держат в исправности и определенной готовности оружие и механизмы.

Трудно, из данного пояснения, понять для чего создается флот и его предназначение. Как будто не было традиций русского военного флота, а все то, о чем ведет речь адмирал Кузнецов, некое нововведение, о котором никто и никогда не слышал, и не видел. Корабли «живут обычной жизнью»? Это как – вино, кино и домино? Что-то, ни слова о моряках: командирах и личном составе? Или они, только тем и заняты в повседневной боевой подготовке, что сохраняют топливо и не допускают разворовывания механизмов и оружия?

«Готовность № 2 более высокая. Корабли принимают все необходимые запасы, приводят в порядок материальную часть, устанавливается определенное дежурство. Увольнения на берег сокращаются до минимума. Личный состав остается на кораблях. В таком состоянии корабли могут жить долго, хотя такая жизнь требует известного напряжения».

Судя по тому, что корабли принимают на борт все необходимые запасы, то в повседневной боевой готовности им, видимо, все же, чего-то не додавали? Ужас, что вытворялось на кораблях до готовности № 2, коли, они должны привести в порядок материальную часть. О людях, снова, ни слова. В состоянии готовности № 2 «корабли могут жить долго». Видимо, до конца войны, если не заболеют и не утонут?

Наконец, наступает момент истины. Вот она долгожданная готовность № 1. То, что она боевая, ни слова. Тсс! Это же военная тайна!

«Самая высокая готовность — № 1. Она объявляется, когда обстановка опасная. Тут уже всё оружие и все механизмы должны быть способны вступить в действие немедленно, весь личный состав обязан находиться на своих местах. Получив условный сигнал, каждый корабль и каждая часть действует в соответствии с имеющимися у них инструкциями».

Интересно, командиров кораблей, не тошнило ли в море, от таких инструкций Главного морского штаба? Или все написанное, есть послевоенные фантазии, то ли самого флотоводца, то ли товарищей его замещавших за письменным столом?

Поначалу не все получалось гладко. Первые проверки и учения на кораблях вскрыли массу недостатков. Не меньше года понадобилось, чтобы флоты научились быстро и точно переходить на повышенную готовность. Не буду перечислять все, что пришлось проделать в штабах, на кораблях и в частях. Большая это была работа, шла упорная борьба за время — не только за часы, но и за минуты, даже секунды с момента подачи сигнала до получения доклада о готовности флота. Такая борьба за время в военном деле чрезвычайно важна».

Судя по написанному, до 1939 года, на советском военном флоте о том, что существует боевая готовность корабля, никто, видимо, не знал. Хорошо, что нарком Кузнецов со своими штабными, озаботился раскрыть людям глаза на положение дел. А то, так до начала войны, никто бы и не догадался, для чего построили железные коробки – военные корабли, с всякими, на них, механизмами и вооружением. Конечно, немцы поступили подло, не указав точного времени нападения. А то бы мы, по немецкой пунктуальности, да нашей Кузнецовской суперсекундной готовностью, как дали бы – сразу бы, немчура сдалась! Чего столько времени пришлось зря мучиться, – целых четыре года.

Принесут, вот такую ахинею товарищу Сталину на просмотр, а потом еще и обижались, что, дескать, тот не понимал их, военных. Да, судя по всему, Сталин от подобного чтива, сразу бы «заштормил», баллов на шесть – восемь.

Кстати, еще немного о Сталине, в контексте данных воспоминаний Кузнецова. Как и многие, адмирал не удержался, чтобы не соврать, по определению. Время, говорят, было такое.

«Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без всякого предупреждения. Такая директива была передана 3 марта 1941 года. 17-18 марта немецкие самолеты были несколько раз обстреляны над Либавой. Что же делать, если агрессор наглеет? Уговорами его не приведешь в чувство. В последние предвоенные недели, когда немецкие самолеты стали особенно нагло появляться не только над отдельными объектами, но и над главными базами — в частности над Полярным,— я снова распорядился открывать по ним огонь, приказав такие случаи особо выделять в оперсводках для Генерального штаба. Не припомню, докладывал ли я устно об этом И.В.Сталину или В.М.Молотову…».

Помните, читатель, доклад Ф.И.Голикова Сталину от 20 марта о предполагаемом нападении Германии на нас в мае месяце? Видимо, Филипп Иванович, предварительно, показал его Николаю Герасимовичу. И вот нарком Кузнецов, не стал дожидаться указаний из Москвы, что надо делать с немецкими самолетами. Подал рационализаторское предложение о стрельбе по немецким самолетам в свой собственный штаб. Как видите, опередил Голикова с его докладом Сталину. Утверждает, что немецкие самолеты, точно, обстреляли, но поскромничал сказать, из чего? Уж не из охотничьего ли ружья командующего Либавской базы? А по поводу Полярного – так это взято из мемуаров Головко. Поэтому и не помнил нарком Кузнецов, докладывал он Сталину об этом или нет? Надо бы, напомнить Николаю Герасимовичу, что он, как писал ранее, видел Сталина последний раз перед войной 13-14 июня. А события в Полярном были 18 июня. Но, мы же, с вами, читатель, уже знаем, что никакого зенитного огня по немецким самолетам не было, даже, вначале 22 июня, так как был запрет сверху. Кузнецов выкручивается.

«Кстати говоря, Сталин, узнав о моем распоряжении, ничего не возразил (?), так что фактически в эти дни на флотах уже шла война в воздухе: зенитчики отгоняли огнем немецкие самолеты, а наши летчики вступали с ними в схватки на своих устаревших «чайках».

О самолетах И-153(Чайках) – это снова взято из воспоминаний командующего Северным флотом Арсения Головко, в которых описаны последние дни перед войной. Помните, читатель, в первой части я обращал на это ваше внимание. Теперь версия, по которой, якобы, отменили стрельбу по немецким самолетам.

«После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете кроме него сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер. Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям. Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедля отменить распоряжение.

«Английский шпион» Лаврентий Берия, как всегда, снова наябедничал Сталину на хорошего человека. Теперь им оказался Кузнецов. Почему Сталин, не захотел выслушать объяснения товарища по партии, осталось тайной, которую вождь унес с собой в могилу? Судя по всему, именно, Лаврентий Павлович и сорвал боевую готовность нашей армии и флота, по отражению гитлеровской агрессии. Но, мемуары Кузнецова, вдруг совершают кульбит. Оказывается, все это происходило раньше, еще весной.

«Главный морской штаб дал 29 марта директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки самолетов противника на аэродромы». Результаты нетрудно было предвидеть. Немцы, чувствуя, что мы осторожничаем, стали вести себя еще более вызывающе».

Зачем же Кузнецов, переворошил события? После доклада Голикова 20 марта, о подготовке майского немецкого нападения и было принято решение в Кремле о недопустимости открытия огня по немецким самолетам, чтобы не давать повода Гитлеру для объявления войны. Но мы не знаем, было ли сделано допущение относительно военно-морских баз об открытии огня, если над ней появится немецкий самолет? Вообще, нарушение воздушного пространства любой страны, чревато дипломатическими разборками. Но, как видите, Кузнецов замотал эту тему и поэтому трудно сделать определенные выводы, что было на самом деле. Что было накануне войны, вплоть до 22 июня включительно, читатель, конечно же, прекрасно знает и без Кузнецова. Открытие огня по немецким самолетам было запрещено. Он снова воспользовался мемуарами Головко. А что делать? Только там, на Северном флоте, все было более-менее, сносно. Об остальных флотах читатель, уже знает, не понаслышке.

Но давайте, почитаем в воспоминаниях красивые слова об обороне, тем более что это был не американский Перл-Харбор.

«Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность. Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа».

Как? Разве, очень похоже, на то, как проистекали события, особенно на Балтике, в преддверии войны? Хорошо смотрится усиленный дозор из одного тральщика. Описывать все безобразия, учиненные нашему флоту, рука устанет. Остановимся на последнем, по поводу нашей базы в Либаве. Как же Кузнецов вывернулся в этом случае?

«Как я уже писал раньше, скученность кораблей в этой базе нас беспокоила и раньше. Но теперь, в обстановке надвигающейся военной грозы, требовалось предпринимать решительные меры. Необходимо было перевести часть кораблей оттуда, но мы знали, что И.В.Сталин смотрел на дело иначе. Решили обсудить вопрос официально на Главном военном совете ВМФ в присутствии А.А.Жданова. Андрей Александрович приехал за полчаса до заседания. Войдя в мой кабинет, прежде всего, спросил:

— Почему и кого вы собираетесь перебазировать из Либавы?

Я развернул уже приготовленную подробную карту базирования кораблей.

— Тут их как селедок в бочке. Между тем близ Риги — прекрасное место для базирования. Оттуда корабли могут выйти в любом направлении.

— Послушаем, что скажут другие,— ответил Жданов. На совете разногласий не было. Все дружно высказались за перебазирование отряда легких сил и бригады подводных лодок в Рижский залив. Так и решили.

— Нужно доложить товарищу Сталину,— заметил А. А. Жданов, прощаясь…».

Исходя из данного разговора, возникает недоумение. Разве не лично Кузнецов отдавал приказ о базировании данных кораблей в Либаве? Или кто другой, вместо него, мог отдать подобный приказ? Иначе, чем объяснить, якобы, «обеспокоенность» Кузнецова скученностью кораблей на базе. Он, что же, не нарком ВМФ, что ли? А как красиво пишет! «Прекрасное место для базирования» под Ригой – прямо: пальмы, пляжи, красивые девушки в купальниках.

«Оттуда корабли могут выйти в любом направлении». Вот заткнут Кузнецову со товарищами, немцы минами проливы и будут наши корабли, как кильки в банке. Что ж по войне, своевременно не вышли «в любом направлении» и, кроме того, не удержали в своих руках, «прекрасное место»?

«На этот раз я, кажется, убедил Андрея Александровича в том, что корабли целесообразно перебазировать в Усть-Двинск (На прекрасное место. – В.М.). Жданов предложил мне написать об этом Сталину, но не захотел говорить с ним сам. А дело-то было спешное. Я сразу же направил письмо, но ответа не получил. Так случалось нередко. Поэтому, направляясь в Кремль, я постоянно держал при себе папку с копиями наших писем. В кабинете И. В. Сталина, улучив момент, раскрывал ее: «Вот такой-то важный документ залежался. Как быть?» Часто тут же на копии накладывались резолюции. На этот раз я напомнил о своем письме и решении Главного военного совета ВМФ о перебазировании кораблей. Сталин, правда, резолюции писать не стал, но устно дал свое согласие. Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом: — Действуйте, разрешение получено...»

Вот тебе раз! Жданов, курировавший флот и обеспокоенный подвижками командования ВМФ по Балтике, отказался идти на совещание у Сталина, именно, по данному вопросу? А Сталин, до этого, накладывавший резолюции на бумаги, в этот раз, почему-то, отделался устным распоряжением. Может, карандаш у него «не вовремя» сломался?

А ведь, Кузнецов, заведомо ложно трактует свои посещения кабинета вождя. Посудите, сами. Снова «тупой» Сталин накладывает резолюции на копиях документов представленных заботливым адмиралом? Видимо, подлинники присланных документов Сталин отправлял (как нехорошо!) себе в личный архив, на всякий случай. Кроме того, почему в этот раз, Николай Герасимович не принес копию документа о передислокации части морских сил из Либавы в Усть-Двинск? Забыл?

Кузнецов, прямо светился радостью от случившегося: «Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом». Понятно, что «прекрасное место», как магнитом, притягивает.

О чем-то очень туманно написано у Кузнецова? Чтобы это все значило? Какие подвижки на Балтийском флоте в самый канун войны были произведены без согласования со Ждановым и без резолюции Сталина? Уж, не о создании ли Прибалтийской военно-морской базе шла речь, если промелькнул Усть-Двинск? Когда ниже, будем рассматривать оборону Либавы, затронем и этот вопрос.

О военно-морской базе Либаве.

Выше уже говорилось обо всех безобразиях, которые на ней произошли накануне, и впервые дни войны. Приводятся и еще, кое-какие «интересные» моменты. Взято с сайта (http://www.libava.ru).

«К 9 часам утра немцы после упорных уличных боев выбили пограничников из Паланги. Уже к полудню 22 июня они вошли в Руцаву. Пограничники были буквально сметены с лица земли, (личный состав погранотряда насчитывал 1.190 человек). Немецкая авиация подвергла Либаву бомбардировке (к 22 часам 22 июня зафиксировано 13 налетов с участием 135 самолетов, 3 самолета было сбито). К окончанию первых суток войны немцы вышли на подступы к Либаве».

Как помните, Грищенко нам сказал, что поначалу вражеских самолетов было три. Этим и ограничилось его сообщение о налетах. Представьте, что там, на базе, наделала авиация немцев за целый день своими тринадцатью налетами? Встречается информация, что налетов было пятнадцать. То есть, немцы молотили бомбами по базе с утра до вечера. Безусловно, наши «упирались», как могли, но сила, солому ломит.

« В это время защитники базы кроме частей 67-й дивизии имели: 32-й караульный батальон, курсантов Либавского Военно-Морского училища ПВО им. Фрунзе (начальник генерал-майор береговой службы И.А.Благовещенский), 23-ю и 27-ю батареи береговой обороны КБФ, 18-ю железнодорожную батарею КБФ, 7-ю отдельную железнодорожную роту, флотский полуэкипаж (260 человек), 148-й истребительный авиационный полк из состава 6-й смешанной авиадивизии - 63 самолета), 43-ю морскую авиаразведывательную эскадрилью (командир капитан И.Я.Вахтерман; состояла из самолетов МБР-2 и базировалась на озеро Дурбе в 15-20 км от города), 43-й (командир майор В.Х.Русских) и 84-й (командир старший лейтенант В.С.Сорока) отдельные зенитно-артиллерийские дивизионы ПВО, пулеметную, прожекторную и телеграфную роты».

Но все это имело бы определенный результат, если бы нападение немцев, во-первых, было бы не внезапным, и, во-вторых, командный состав базы не устранился бы от руководства боевыми действиями. Как следствие, по первому пункту, получили то, что и должны были получить по трехстраничной Директиве присланной из Москвы, а по второму пункту – полную дезорганизацию обороны базы. С этим явлением мы столкнемся ниже в одном из приведенных боевых эпизодов. По-поводу генерала Благовещенского. Это тот самый, который к немцам перебежал и служил в РОА у Власова.

«Авиация противника господствовала в воздухе. Аэродром 148-го истребительного авиаполка был разбомблен, оставшиеся самолеты перелетели в район Риги, оставив базу вообще без какого-либо авиационного прикрытия».

Кроме того, хотелось бы заметить, что немецкая авиация, вряд ли ограничилась бомбежкой 22 июня. А если учесть, что от бомбовых ударов, ПВО базы вряд ли усилилась, и к тому же авиационное прикрытие улетело искать немцев в другом направлении, то Либавской базе сильно не повезло.

По второму пункту, в дополнение к сказанному, можно добавить, что произошло то, что и следовало из телефонного звонка Кузнецова: поостеречься командному составу. Руководство базы, тут же сбежало в Усть-Двинск на торпедном катере. К сожалению, встречается и такая информация. Насколько она, верно, отражает события тех дней, поговорим ниже.

У меня, к тому же, сильные сомнения в том, что командующим базой был капитан 1-го ранга М.С.Клевенский. Адмирал Кузнецов, в книге «Курсом к победе», уверяет, что это был именно он. Трибуц, тоже поддержал своего бывшего начальника в отношении Клевенского. Да и многие из руководства Балтийским флотом в воспоминаниях упоминали Клевенского, как командующего. Правда, почему-то не указывали, кто же тогда был, начальником штаба данной базы? Почему Николай Герасимович, в нашем случае, передернул факты? Или как всегда, события войны густо перемешаны? В первой публикации, я сам был в затруднении дать четкие объяснения случившемуся, настолько все, намеренно, запутано.

Давайте, по началу, ознакомимся с документом, вышедшим из недр Главного политического управления РКВМФ летом 1941 года.


ДИРЕКТИВА
ГЛАВПУ РКВМФ ЧЛЕНАМ ВОЕННЫХ СОВЕТОВ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТУПРАВЛЕНИЙ ФЛОТОВ, ВОЕНКОМАМ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТОТДЕЛОВ ФЛОТИЛИЙ, СОЕДИНЕНИЙ, УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ И СПЕЦУЧРЕЖДЕНИЙ
О ПОВЫШЕНИИ ПЕРЕДОВОЙ РОЛИ КОММУНИСТОВ И КОМСОМОЛЬЦЕВ В БОЯХ С ВРАГОМ И УСИЛЕНИИ БОРЬБЫ ПРОТИВ ТРУСОВ И ПАНИКЕРОВ
№ 51 cc 8 августа 1941 г.

(приведено в сокращении)

Истекшие полтора месяца боев кораблей и частей Рабоче-Крестьянского Военно-Морского флота с фашистскими захватчиками показали, что абсолютное большинство командиров, политработников и краснофлотцев мужественно, храбро и стойко сражаются с заклятым врагом и, преодолевая трудности и лишения, самоотверженно, не щадя своих сил и самой жизни, бьются за каждую пядь советской земли и ее морских границ. Ширятся и становятся подлинно массовыми образцы героизма и боевых подвигов командиров, политработников и краснофлотцев во славу Советской Родины.
Однако наряду с этим имели, а на некоторых кораблях и в частях продолжают иметь место позорные случаи оставления своих боевых постов, трусости, панического бегства с корабля и со своих позиций отдельных командиров, политработников и краснофлотцев, в том числе коммунистов и комсомольцев, забывших свой долг перед Родиной, данную ими перед лицом народа Советского Союза священную клятву - военную присягу.
Бывший командир Либавской ВМБ контр-адмирал Трайнин, бывший начальник штаба Либавской ВМБ капитан 1 ранга Клевенский и командир Виндавского укрепсектора полковник Герасимов проявили позорящую звание командира трусость и паникерство, преступное бездействие власти, допустили развал управления частями базы. Трайнин, Клевенский и Герасимов отданы под суд военного трибунала…

Трусы и паникеры с партийным или комсомольским билетами - самые худшие враги, изменники Родины и делу Коммунистической партии.
Беспощадная борьба и расправа со всякими дезорганизаторами - с паникерами, трусами, дезертирами и распространителями слухов и восстановление железной воинской дисциплины - священный долг политорганов и военных комиссаров, каждого командира, политработника и краснофлотца, каждого коммуниста и комсомольца.

Приказываю:
1. Начальникам политуправлений флотов и военным комиссарам соединений проверить, что сделано политотделами, военкомами кораблей и частей, партийными и комсомольскими организациями в целях повышения передовой роли коммунистов и комсомольцев в борьбе с врагом, как они борются с теми, кто не оправдывает высокого звания коммуниста и комсомольца в боевой обстановке…

4. Политорганам, военным комиссарам, политработникам, партийным и комсомольским организациям вести беспощадную борьбу с паникерами, трусами, шкурниками и пораженцами невзирая на лица. На каждом корабле, в части, в каждом их подразделении создать совершенно нетерпимые условия для всех тех, кто своим паникерством и трусостью, шкурничеством и легким отношением к провокационным слухам мешает делу укрепления боеспособности корабля, части.
Паникеров, трусов, шкурников, дезертиров и пораженцев немедленно изгонять из партии и комсомола и предавать суду военного трибунала.
5. С настоящей директивой ознакомить весь начальствующий состав, всех коммунистов и комсомольцев.
Начальникам политуправлений флотов командировать на корабли и в части лучших политработников для оказания помощи и проверки выполнения настоящей директивы.
6. О ходе работы и достигнутых результатах докладывать мне в очередных политдонесениях.

Первое донесение выслать к 25 августа.

Начальник Главного политического управления РКВМФ

армейский комиссар 2 ранга РОГОВ

ЦВМА, ф. 11, on. 2, д. 61, л. 231-235. Подлинник.

[Владимир Мещеряков]

Сначала несколько слов о самом документе. Обратили внимание на степень секретности? Это ее приделали уже в послевоенное время. Иначе, для кого же был издан этот документ в августе 1941 года? Он не был секретным, в то, военное время, так как он был издан для руководства к действию. Скрыть факты, позорящие командный состав военно-морского флота по началу войны – вот, что вынудило, в последующем, послевоенное начальство спрятать этот документ под сукно. Однако, это еще не все.

Из приведенного документа читатель видит, кто был командующим Либавской базой, а кто выполнял обязанности начальника штаба.

Как думаете, небезызвестный нам Иван Васильевич Рогов, армейский комиссар 2 ранга, начальник Главного политуправления Рабоче-крестьянского военно-морского флота, который подписал данную Директиву, испытывал сомнения в подлинности должностей указанных товарищей Трайнина и Клевенского?

Разумеется, он был уверен, что данные товарищи, материалы на которых были переданы в Военную Коллегию Верховного Суда (ВКВС), занимали те должности, о которых он упомянул, подписывая директиву. Иначе, как тогда прикажите понимать написанное?

Этим товарищам грозил расстрел, но ВКВС сделала для них приятное исключение, и 12 августа присудила этим товарищам сроки 10 и 8 лет, соответственно, разумеется, полностью разжаловав их (речь у нас идет только о Трайнине и Клевенском).

По всему прочему, ВКВС дала несколько странное определение виновности данных товарищей. Историк Алексей Спирин в своей работе «Сто семьдесят огненных миль» приводит выдержки решения Верховного суда:

по П.А.Трайнину – «за оставление части имущества в Риге и беспорядочную эвакуацию из Лиепаи и Вентспилса»;

по М.С.Клевенскому – «за действия, способствовавшие оставлению пунктов, которыми командовал».

Не правда ли, довольно странное определение вины героев нашего рассказа. Конечно, сведения скудные и написано, довольно обтекаемо, но почему Трайнину, командующему Либавской ВМБ вменили в вину судьбу других военных объектов? Да и Клевенскому, как начальнику штаба, приписывают функции командующего? Согласитесь, что все это вызывает недоумение при чтении.

По счастью, наши герои не были, не только не расстреляны, что не удивительным было бы по законам военного времени, но, даже, не отсидели свой срок. В конечном итоге их полностью помиловали и, даже, восстановили в прежних званиях. По меркам войны – это прямо чудеса.

Но, на то, видимо, были свои причины. С «неба упала» амнистия, и их отправили служить: Михаила Сергеевича Клевенского на Ладогу, а Павла Алексеевича Трайнина на Волгу. Трайнин, вообще-то, после Балтики, еще и на Ладоге «наколбасил» с десантами, почему и попал в руки Особого отдела. Ему там, «до кучи», припомнили и Либаву.

Кстати, как отмечает Кузнецов, «Жуков не раз посылал в Ленинграде моряков в десант (в Петергофе и на Ладоге), и они напрасно несли жертвы. Чистой воды волюнтаризм, который непозволителен и во время войны».

Понятно, что оба, Жуков и Трайнин, были «выдающимися полководцами» в своем деле. Но в рассматриваемом нами тандеме, все же, Георгий Константинович отдавал приказание, а в оправдание Трайнину, можно сказать, что он вынужден был только отвечать: «Есть!»

Но возвращаемся к документу. За что же их (Трайнина и Клевенского) помиловали, в смысле, как командование Либавской базы? Во-первых, как бы это выглядело в планетарном масштабе? Гитлер евреев стирает в порошок, а Сталин, хотя и на противоборствующей стороне, но, вдруг, санкционирует расстрел Павла Алексеевича (Файвеля Ароновича) Трайнина? Лучшего сюжета, для геббельсовской пропаганды не придумаешь. Во-вторых, Трайнин, контр-адмирал. По армейским меркам генерал-майор. Уже из Западного округа хлопнули кое-кого, так что же лишнюю генеральскую кровь проливать. В-третьих, неужели не заступились друзья-товарищи, родственники и близкие? Так как шли «в одной связке», то и помиловали обоих.

Думается, Иван Васильевич Рогов даже и не подозревал, что существовало некое решение в отношении наших героев, которое прошло мимо него или же его намеренно ввели в заблуждение, что, прямо, вытекает из содержания приведенной директивы. Во всяком случае, Рогов был в неведении творимого беспредела, настолько скрытно оно проводилось.

Как и по многим другим делам по началу войны, в данном, – не обошлось без подлостей нашей «пятой колонны»?

Когда, видимо, следствие разобралось с делом Трайнина и Клевенского, то, в пору, привлекать к ответственности уже тех лиц, кто допустил подобное безобразие. Да где ж ему, армейскому комиссару 2-го ранга, тягаться с Мазепами из Политбюро. Подсудное дело, конечно же, замяли. Нашим бедолагам, сначала вышло послабление, в виде тюремного наказания, а затем их, окончательно вернули на воинскую службу. Скорее всего, их, оставили как важных свидетелей на будущее.

Как же в дальнейшем сложилась жизнь наших героев? Знамо дело, что в атаки в «штрафбате» не ходили, поэтому во время войны уцелели. А вот после смерти Сталина, что-то не задержались на белом свете. Клевенский, кстати, дослужившийся до помощника командующего Тихоокеанского флота, вдруг 17 июля 1954 года умер в возрасте 51 года. Как отмечает источник, это был «единственный советский адмирал, принявший смерть на борту боевого корабля».

Трайнин, ненадолго пережил своего подельника «по Либаве». Умер тоже, во времена Хрущева в, знаменательном, 1956 году после съезда. У Павла Алексеевича, есть туманный след по Венгрии зимой 1945 года, где он был помощником председателя Союзной Контрольной Комиссии.

Вот и все, в общих чертах, по теме: кто, есть кто, на Либавской ВМБ?

Читатель вправе задать вопрос: так наши герои представляли командование Либавской базы или товарищ Рогов ошибся? Ответ будет немного парадоксален: и да, и нет!

Как же так? Давайте, попытаемся разобраться, почему во всей мемуарной литературе, в том числе, и у Кузнецова, фигурирует в качестве командующего Либавской ВМБ капитан 1-го ранга Клевенский? О Трайнине, как правило, вообще, полная тишина.

Чуть выше я приводил упоминание о Прибалтийской военно-морской базе. На сегодняшний день, она встречается в ряде документов, но странное дело, о ней, как и о Трайнине, нигде не упоминается в мемуарной литературе. Отчего так?

Дело, видимо, в том, что дата ее образования весьма необычна. Представляете, за день до войны, то есть, 21 июня! Поневоле задашься вопросом. У нас, ведь, по данному дню вопросов целый мешок. Это был день, когда была образована Ставка и ряд Главных направлений, в том числе и Северо-Западное. Помните, еще у Кузнецова упоминается, что перед самой войной, дескать, Жданов куда-то пропал и не смог со Сталиным переговорить, да и сам товарищ Сталин, почему-то, дал устное распоряжение перевести корабли подальше от границы. Именно, то, что Сталин в устной форме разрешил сделать что-то, и смущает. Видимо, скрывается факт образования этой самой Прибалтийской ВМБ.

Какие военно-морские базы были включены в ее состав, остается загадкой, и по сей день. Скорее всего, в ее состав вошли базы: в Либаве, Виндаве и Усть-Двинске. С какой целью это сделано? С целью дезорганизации управления военно-морскими силами в данном районе Балтийского моря. Выше, комментируя директиву Рогова, я сделал ссылку на существование некоего распоряжения, которое и должно, по сути, объяснить всю подоплеку дела.

Представьте, что Вы – Трайнин, командующий военно-морской базой в Либаве. Вдруг, неожиданно, поздно вечером 21-го июня, Вы получаете некий приказ, в котором говориться о Вашем назначении командующим новообразованной Прибалтийской ВМБ. Кроме всего прочего Вам предписано убыть на место дислокации вашего нового штаба, разумеется, вне Либавы. Естественно, на основании этого приказа, Вы должны отправиться на новое место службы и принять под свое командование, вверенное вам морское хозяйство (упомянутые выше военно-морские базы). Скорее всего, именно, это и произошло. Да, но через несколько часов, после приказа о Вашем назначении, началась война. Ваши действия?

Ну, то, что Вы будете в смятении чувств, об этом даже не стоит и говорить. Какие Вы предпримете шаги, как новый командующий, вот вопрос? Вряд ли Ваше новое назначение пойдет на пользу делу.

Оставим Вас, читатель, в покое, и перейдем к предполагаемым действиям нашего реального героя. В конце дня, 21-го июня на основании полученного приказа контр-адмирал Трайнин должен был сдать дела новому командующему базой. Видимо, в том приказе оговаривалось, кому Трайнин должен был сдать дела. Скорее всего, на тот момент, им должен был стать начальник штаба Либавской ВМБ М.С.Клевенский.

Не хотите ли, уважаемый читатель, теперь, оказаться и на месте Михаила Сергеевича? К тому же война, как для одного, так и для другого, наступила 22-го июня. То, что это, отнюдь, не поспособствовало уверенной организации обороны Либавской базы, думаю, не стоит повторяться.

Если на это событие наложить решение о переподчинении Балтийского флота, связи с образованием Северо-Западного направления, которое затруднило руководство ведением боевыми действиями на флоте, то стоит ли удивляться снижению боевой мощи прибрежных военно-морских баз данного региона.

Как следствие развала организации обороны военно-морских баз и последующие тяжкие последствия отступления наших войск и флота, послужили основной причиной вынесения судебного решения по уголовному делу в отношении наших героев.

Теперь становятся понятными отголоски тех упреков, в которых говорилось о слабом руководстве базой. Дескать, командование ее бросило, спасаясь впопыхах. Видимо, действительно, Трайнин с группой морских офицеров, на торпедном катере скоропалительно вынужден был убыть из Либавы в штаб сформированной Прибалтийской ВМБ. Скорее всего, в Усть-Двинск под Ригой. Теперь более ясным и понятным становится судебное решение, вынесенное и в его адрес. Всё это так, но представьте, как это выглядело в глазах моряков? Что они могли подумать? Разумеется, что начальство дало дёру.

Однако возникают дополнительные вопросы. Дело в том, что Лиепая и Вентспилс, названия, появившиеся уже после войны. Если эти названия были указаны у Алексея Спирина со ссылкой на «судебное решение», то, тогда, трудно дать оценку случившемуся. Для сокрытия правды, «военные историки» из числа хрущевцев, не гнушались ни чем. Подделывали любые документы, только бы скрыть правду о войне.

Но вернемся к многострадальной Либаве. Последствия начала войны печальны. Через несколько дней войны Либава пала и соответствующим приказом вышестоящего руководства 1-го июля данная военно-морская база была расформирована. Все. Концы в воду. Точно также обстояло и с последующими военно-морскими базами на побережье. Кто там будет разбираться в суете военных дней, кто был командующий, а кто начальником штаба, той же Либавы? Не связи ли с новыми назначениями на Балтике беспокоился по телефону нарком Кузнецов накануне войны? Ведь копии приказов из Ставки и от Главкома Северо-Западного направления штаб наркомата ВМФ получал же. Вопрос, доводил ли эти сведения до соответствующих структур наркомата ВМФ, того же, Политуправления? Рогов же оказался в неведении.

Тут, вдруг, сам Николай Герасимович подбрасывает дополнительного хвороста в огонь, своим новым сообщением читателю. Речь пойдет о Моонзундских островах. Читаем, о чем это он хотел нам поведать?

«Когда началась война, начальник Генерального штаба генерал армии Г.К.Жуков 23 июня подписал директиву Военному совету КБФ:

«Ответственность за сухопутную оборону островов возлагается: Саарема (Эзель) – на Прибалтийский военный округ и Хийумаа (Даго) – на Ленинградский.

Командуют обороной на островах сухопутные командиры. Береговая оборона остается за командованием КБФ, которое ставит ей задачи».

Как известно, 23 июня Жукова не было в Москве, поэтому никакие приказы он подписывать не мог. Более того, 23 июня уже не существовало Прибалтийского военного округа, в широком смысле, этого слова. Округ, ранее, был преобразован в Северо-Западный фронт. Но, если присутствует начальник Генерального штаба Жуков, то это решение было, скорее всего, принято до войны, 21-го июня. Хотя подобное решение могло быть принято и вновь образованным Северо-Западным направлением. Но привлекать внимание читателя к персоне Мерецкова, как впрочем, и к Ватутину, цензура посчитала крайне опасным явлением. Пусть лучше Жуков останется. Ему выкручиваться не впервой. К тому же в кутузке не сидел, как Кирилл Афанасьевич. Ясное дело, что подобное решение было делом недобрым. Тут и без Кузнецова понятно, что разваливается оборона, очень важных в стратегическом плане, группы островов из Моонзундского архипелага. Очередное через, чур, «умное» решение, то ли Генштаба, то ли Ставки, то ли новообразованного Северо-Западного направления?

Кузнецов, наверное, за голову хватался, когда его знакомили с копиями документов выходящих из-под пера новоявленного командования, особенно, касающихся деятельности флотов.

«Получив для сведения копию этой телеграммы, я был искренне огорчен. До войны Наркомат Военно-Морского флота настойчиво требовал от командования береговой обороны, чтобы оно было готово командовать различными родами войск и полностью отвечать за оборону островов. Однако согласно телеграмме сухопутные части оставались в подчинении военных округом. Кроме того, войска на двух находившихся рядом островах, имевшие одну оперативную задачу, подчинялись разным округам».

Читатель, я думаю, давно обратил внимание на то обстоятельство, как недруги страны переворачивали оборону государства с ног на голову. Все, что было отработано до войны и гласно было доведено до командования на местах, и оно знало, что необходимо делать в случае агрессии врага, вдруг утрачивало свою значимость. Более того, взамен предлагались заведомо ошибочные действия, если не сказать больше – преступные. Все это создавало невообразимую мешанину, которая просто являлась тормозом в принятии правильных решений.

Стилистика данных мемуаров вызывает, иной раз, скептическую усмешку. Надо же такое написать: огорчен.

Это когда жена забыла положить чистый носовой платок в карман брюк адмирала, можно сказать, что огорчен ее невниманием. А здесь речь идет о судьбах тысяч моряков и красноармейцев. Возмущаться надо по поводу творимых безобразий, а не прикладывать к глазам «просроченный» платок, убирая набежавшую слезу. Понять искренность чувств адмирала можно, но согласиться – нет!

«Правда, ход событий вскоре заставил подчинить все войска коменданту островного района генерал-майору А.Б.Елисееву, но затяжка с решением этого вопроса отрицательно повлияла на дело.

Флотское командование смогло по-настоящему взяться за организацию противодесантной и сухопутной обороны лишь тогда, когда враг уже занял Либаву и Ригу».

Тут вопрос стоит уже не с затяжкой принятия решения, иначе получается уход от постановки вопроса: кто же был виноват ранее? – а понимание того, кто же впоследствии принял правильное решение? Если Кузнецов не приписал себе подобную мудрость, а редактура не заострила на этом моменте внимание читателей, следовательно, это были мероприятия последующих преобразований в руководстве страны, и как следствие – в армии и на флоте. Знакомое нам ГКО, затем реформируемая Ставка, и в конце мероприятий проводимых Сталиным, очищение, от скомпрометировавших себя военных из Наркомата обороны и Генерального штаба. Уточним, что Рига пала 1-го июля 1941 года. Через несколько дней Ворошилов был назначен новым Главкомом Северо-Западного направления, взамен Мерецкова. Поэтому и произошли подвижки в изменении структуры управления Моонзундских островов, в частности.

Так что в свете изложенного, стоит ли удивляться необычной рокировки в смене командования Либавской военно-морской базы, и почему с ней случилось столько неприятностей?

Кроме всего перечисленного выше, есть еще данные о том, как Балтийское начальство «озаботилось» о своем форпосте на юге Балтике по началу войны и прочих сюрпризах начала войны.

Вот штурман бомбардировочного полка Петр Ильич Хохлов хочет поделиться своими воспоминаниями о тех трагических днях.

«Неспокойно было весной сорок первого. Немецко-фашистские оккупанты уже маршировали по многим странам Европы. Прибрали к рукам Польшу, запахло порохом у нашей государственной границы.

Мне и моим товарищам по оружию все чаще приходили в голову напутственные слова М. И. Калинина: «Готовьтесь ко всяким неожиданностям». И мы готовились. Наши самолеты были рассредоточены, личный состав в состоянии повышенной готовности. Сообщение 22 июня о вероломном нападении Германии на Советский Союз, хотя было ошеломляющим, но не застало нас врасплох».

Ссылаться на «Всесоюзного старосту» Калинина, мне кажется, не самый удачный пример идеологического воздействия на массы, в то, предвоенное время. Да, но не на Сталина же было ссылаться во времена написания мемуаров? Он же, как твердили народу в ту пору, развитого социализма, вообще отказывался верить, что будет война с Германией. Будет Иосиф Виссарионович призывать военных к чему-нибудь хорошему? Ограничились «нейтральным» – Михаил Ивановичем. Хотя, его с большим натягом можно было отнести к людям связанным с армией. А уж, приписываемая ему фраза: «Готовьтесь ко всяким неожиданностям», по нашей теме, вообще, отдает определенной двусмысленностью. Чего-чего, а этого добра честные служаки хлебнули в полной мере.

По-поводу состояния повышенной боевой готовности данной воинской летной части, можно сказать, следующее: «Повезло, что были далеки от границы». Это уже после речи Молотова по радио, во второй половине дня 22-го, прояснилось: кто на кого? А до этого, что летуны делали? Тоже, небось, в увольнительных отдыхали по воскресному дню?

«По команде в считанные минуты выстроился на летном поле личный состав полка. На митинге выступают пилоты, штурманы, стрелки-радисты, техники, механики. Речи короткие, но полны горечи, гнева и боли, ненависти к врагу и неукротимой воли дать сокрушительный отпор зарвавшемуся агрессору.

В каждом выступлении — беспредельная преданность Родине. Звучат слова:

— Наш экипаж не дрогнет в бою...

— Наше звено будет беспощадно громить фашистских извергов...

— Наша эскадрилья выполнит любой боевой приказ командования...

— Летчики не пожалеют жизни во имя победы над кровавым фашизмом. Подлый враг будет разбит...».

Но это было на митинге. А в реалиях суровой действительности, как проистекали события? Разумеется, как и везде. Неужели, думаете, автор Хохлов не знал, как было по войне на самом деле?

«Война на Балтике началась внезапным массированным ударом фашистской авиации по аэродромам Прибалтийского военного округа, военно-морским базам Либава (Лиепая), Виндава (Венспилс) и по Кронштадту. Корабли противника начали ставить мины в водах операционной зоны Краснознаменного Балтийского флота».

Вот это, как говорится, уже «теплее», то есть, ближе к истине. Правда о войне, к сожалению (или по счастью?), не в кабинетах высокого военного начальства обитает. Свой брат-летчик, все расскажет, как и почему? А насчет мин – это уже для нашего читателя устаревшая информация. Знаем, что немцы, в наглую устанавливали их 21 июня (и даже раньше), и практически перегородили Финский залив, пользуясь прямым попустительством нашего высокого морского начальства во главе с командующим Трибуцем.

И начались у летчиков морской авиации трудовые будни войны.

«После митинга на аэродроме командир полка майор Н. В. Абрамов (он только что получил это назначение) приказал подготовить экипажи к вылету для удара по кораблям противника в море. Несколько экипажей третьей эскадрильи тут же пошли на разведку в южную часть Балтийского моря».

Ниже мы узнаем, как прошла воздушная разведка, и какое решение по ней приняло высокое начальство. Судя по всему, оно не очень-то было обеспокоено ведением активных военных действий против немцев, хотя как сказано выше, экипажи во второй половине 22 июня уже получили установку на готовность к вылету на боевое задание.

«… Первым боевым днем нашей части надо считать 24 июня. Ранним утром полку была поставлена боевая задача: во взаимодействии с 57-м бомбардировочным авиаполком (БАП) нашей 8-й авиабригады уничтожить морской десант противника (?), обнаруженный в Балтийском море, в 35 километрах севернее военно-морской базы Либава. Запасная цель — корабли и транспорты в порту Мемель (Клайпеда)».

Не очень-то торопились «обрадовать» немцев своим появлением в воздухе. К тому же, какая новость! Что же могла обнаружить воздушная разведка севернее Либавы? Того, чего нет? Это, какие же немецкие десанты могли быть севернее базы, когда от нее, Либавы, до границы рукой подать? Прямо чудеса! Чьей же фантазией руководствовалось высокое начальство, направляя на бомбардировку несуществующего врага целых два полка бомбардировочной авиации?

Посмотрим, однако, как развивались события в последующем.

«В 11.30 — команда на взлет.

36 самолетов ИЛ- 4 (ДБ -3Ф) четырьмя девятками (эскадрильями) взмывают в воздух, строятся в боевой порядок и ложатся на заданный курс — город Пярну, а от него в расчетное место в море, где должен находиться десант противника. Ведущий группы — заместитель командира полка, капитан К. В. Федоров, штурман — автор этих строк. Ведущие в эскадрильях — М. Н. Плоткин, В. А. Гречишников, К. Е. Беляев, Н. В. Челноков».

Несколько скупых строк военной биографии нашего героя.

«Хохлов Петр Ильич — участник советско-финляндской войны 1939-1940 годов. В боях Великой Отечественной войны с июня 1941 года.

Флагманский штурман 1-го минно-торпедного авиационного полка (8-я бомбардировочная авиационная бригада, ВВС Балтийского флота). Капитан Хохлов в ночь на 8 августа 1941 года в составе группы бомбардировщиков участвовал в первом налете советской авиации на Берлин. Звание Героя Советского Союза присвоено 13 августа 1941 года».

Флагманский штурман – это царь и бог всего авиаполка. Вывести бомбардировщики, особенно ночью, на цель за тысячу километров, дорогого стоит. Не просто так дали Героя, не к юбилейной круглой дате, – заслужил в бою, тем более дело было под контролем Сталина. А он умел ценить людей дела, что бы там не клеветали злобствующие критиканы.

«Совершил лично 192 боевых вылета. С 1971 года генерал-лейтенант в запасе. Умер в 1990 году. Похоронен в Москве. Награжден двумя орденами Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Нахимова II степени, двумя орденами Отечественной воины I степени, Отечественной войны II степени, орденом Красной Звезды, медалями».

Целый иконостас на груди. Но возвращаемся к нашей истории рассказанной Хохловым. Первый боевой вылет с начала войны.

«День выдался теплый. Небо безоблачное. Видимость превосходная. Эскадрильи летят в плотных боевых порядках клина звеньев. Дистанция между ними не превышает 300 метров.

Впереди видим большую группу самолетов, летящую курсом на запад. Тот же, что и у нас, порядок построения — четыре эскадрильи, идущие колонной девяток. Наши! 57-го БАП. Их ведет командир полка Е.Н.Преображенский. Нам с ними взаимодействовать, ведь цель у нас — единая».

Полковник ВВС Евгений Николаевич Преображенский будет, в дальнейшем, командиром группы бомбардировщиков совершивших тот, первый августовский налет 1941 года на Берлин. Флагманским штурманом группы, как указано выше, будет наш капитан Хохлов.

«Сила внушительная. Летят в общей сложности 70 самолетов — бомбардировщики, торпедоносцы. Но почему-то без истребительного прикрытия. Почему?».

Да все по той же причине, по которой летят бомбить немцев, которых и в помине нет севернее Либавы. А может уже немцы окружили нашу базу? Всё ведь, постарались исказить по первым дням войны.

«Прошли город Пярну. Вышли в Рижский залив. В южной его части видим боевые корабли — крейсер и два эсминца. Они держат курс параллельно нашему — на юго-запад, в направлении Ирбенского пролива. С ведущих самолетов летят вниз красные ракеты — сигналы опознавания: мы свои.

Но цель кораблей нам неведома.

— Они что, тоже идут на удар по вражескому десанту? — спрашивает меня Федоров. Но и мне столько же известно, сколько ему. Мы оба пожимаем плечами.

— Было бы, конечно, неплохо, если бы вслед за нами ударили по противнику и корабли, — продолжает Федоров».

Здравые рассуждения военных людей. Если десант, то его надо зажать со всех сторон: и с воздуха, и со стороны моря, и с суши – от Либавы. Но, думается, что в данном месте, как впрочем, и все мемуары в целом, подкорректировали.

Немного отвлечемся от полета нашей авиации. Им еще долго лететь.

Тут с нашими кораблями на море приключилась беда. Дело в том, что крейсер «Максим Горький» и три эсминца («Гневный», «Гордый», «Стерегущий») из Отряда легких сил, в ночь на 22-е июня вышли из Усть-Двинска (юг Рижского залива) на боевое задание курсом на север. В это время Отряд минных заградителей и эсминцев под флагом ко*мандующего эскадрой КБФ контр-адмира*ла Д.Д.Вдовиченко начал постановку оборонительного минного заграждения в устье Финского залива. Для прикрытия его от уда*ров кораблей противника со стороны моря и вышел отряд данных кораблей из-под Риги.

Нашему командованию минами бы закидать фарватеры у ближайших вражеских баз, в том же Мемеле, а они сыпанули их около своей, Таллиннской. Понятное дело, что выполняли установку высокого начальства – защитить свою базу с моря.

А получилось так, о чем сказал выше. Немцы, озаботились нашими проблемами, чуть раньше, 21-го июня, и опередили наши корабли, произведя уже свои минные постановки у нас под носом. Плохо, конечно, что сделали они свое дело по-тихому, поэтому и кончилось все для нас трагично.

А с другой стороны, с чего бы это немцам церемониться-то? Ноту же вручили Молотову. Считай, что Германия уже находилась в состоянии войны. А победителей, как говорят, не судят.

Крейсер «Максим Горький», и один из эсминцев «Гневный», в данной боевой операции, напоролись на немецкие мины, о которых говорилось выше. Так как этот факт был из разряда, отнюдь, не радостных, как и всё то, что было связано с этим делом, военная цензура тех лет, предпочла особо не афишировать данное происшествие.

Поэтому трудно сказать, какие корабли мог увидеть сверху Петр Ильич Хохлов. Дело в том, что один крейсер (из двух на Балтике) из отряда легких сил «Максим Горький» уже с оторванным носом медленно двигался к Таллиннскому рейду. А вот был ли другой крейсер из состава Балтийского флота – «Киров», в данном районе, под вопросом? Может нашему военному ведомству захотелось нарисовать более радостную картину событий на Балтике по первым дням? Хотеть – не вредно. К тому же после войны в палитре «художников» из Воениздата наличествовали, преимущественно, голубые и розовые тона.

Приведу отрывок из книги А.И.Зонина «Верность океану». Очень интересная зарисовка начала войны. Наша «пятая колонна» уже в действии. Обозначила себя, как буек, определяющий границу между своими и чужими.

«Базовый тральщик Т-216 (старший лейтенант Д.Г. Степанов), находясь в дозоре у северной оконечности о. Хиума, обнаружил группу неизвестных кораблей, приближающихся к советским территориальным водам. Повернув на них, Т-216 вынудил катера повернуть на север. На рассвете (22-го июня), получив оповещение о начале войны, Степанов решил осмотреть район, где маневрировали неизвестные корабли, и обнаружил мины. При определении границ минного поля, тральщик поочередно затралил три мины, взорвавшиеся в тралах. В результате взрывов корабль потерял три трала, вышло из строя рулевое управление. Степанов сообщил в штаб о выставленном немцами минном заграждении, но его донесение затерялось и отряд прикрытия вышел в район обнаруженного Степановым минного заграждения, не зная о нем».

Как результат, на минах выставленных противником подорвался и погиб эсминец «Гневный», а упомянутому выше, крейсеру «Максим Горький», оторвало нос. Операция прикрытия была сорвана. К тому же потеряли сразу два боевых корабля. Разве этим можно хвалиться?

Вопрос в другом, о чем автор книги не стал распространяться. Каким образом важное донесение командира тральщика, могло вдруг затеряться в штабе Балтийского флота? Это чистая нелепица. Радиограмма – это же не письмо, которое почтальон забыл принести с почтового отделения. Сообщение с тральщика принято радиослужбой штаба, зафиксировано в журнале приема и по цепочке доложено наверх начальству. Оно не может затеряться! Но на него могут не отреагировать! А это, как понимаете, совсем разные вещи. Кто же, конкретно, в штабе Балтфлота «закрыл глаза» на постановку вражеских мин в нашей оперативной зоне? Выходит, что очень интересно и избирательно работал, в таком случае, морской штаб под командованием контр-адмирала Пантелеева. Кстати, сам Юрий Александрович может немного прояснить существо дела. Вот что он пишет:

«По нашему ходатайству Главный морской штаб разрешил выставить корабельные дозоры в устье Финского залива, в Ирбенском проливе и на подходах ко всем нашим военно-морским базам. До поры до времени они ничего подозрительного в море не обнаружили. 20 и 21 июня тоже было спокойно…»

То есть, надо понимать, что на проявленную инициативу снизу, московское начальство смилостивилось дать «Добро!». Неплохо все это смотрится и читается, зная, что завтра война. Многочисленным, однако, получился дозор из одного тральщика в данном морском регионе. По счастью, у его команды оказалось острое зрение, и они засекли вражеские корабли.

«В 23 часа 37 минут 21 июня поступила депеша из Москвы. Нарком ВМФ адмирал Н.Г.Кузнецов приказал перейти всем флотам на высшую оперативную готовность № 1…

На рассвете командир нашей базы в Либаве М.С.Клевенский доложил: «Бомбы упали на военный городок и в районе аэродрома. Особых повреждений нет».

Помните, сообщение Кузнецова, где он уверял читателя, что особых потерь на Либаве, по первому дню, не было. Обратите, внимание, что данное сообщение просто напросто обрезали. В нем нет сведений о самой базе. Речь идет о близлежащем военном городке и аэродроме. Конечно, хорошо, когда там нет особых повреждений от бомбежки, но к самой базе это не имеет никакого отношения. А вот военный городок наводит на мысли, что Клевенский затронул проблему семей начсостава, которые должны были находиться на его территории. Так что, если телеграмму, иной раз, здорово подсократить, то может получиться, что наши войска уже штурмуют Берлин в конце июня 1941 года, а корабли Балтийского флота блокируют немецкий флот в его гаванях.

И как же донесение Степанова могло вдруг затеряться? Вы не поверите, но с началом войны в штаб флота, оказывается, вдруг хлынул поток информационных сообщений из многих мест. Действительно, кто бы мог предположить подобное? Вероятно, думали, что немцы простоят на границе до 1942-го года.

«Телефоны звонят бесперебойно. Сообщения о силуэтах неизвестных кораблей, перископах подводных лодок, воздушных десантах…

Не поток, а водопад донесений! И все их надо принять, проанализировать, отсеять достоверное от явной несуразицы. И как можно скорее, ибо каждая секунда промедления грозит обернуться потерей сотен и тысяч человеческих жизней».

Представьте себе следующую ситуацию: радиосообщение командира тральщика Т-216 старшего лейтенанта Степанова попало в Оперативный отдел штаба флота, оттуда в руки начальника штаба Балтфлота Пантелеева и как завершающий аккорд, легло на стол командующего Трибуца.

И что, например, мог подумать и высказаться, в таком случае, сам, большой морской начальник Владимир Филиппович?

«Ну, это же явная несуразица, насчет минных постановок в наших водах. Неужели немцы способны на такое? Очень, даже, знаете ли культурная, воспитанная и дисциплинированная нация. Тем более, сами же, как помню, предложили подписать мирный договор в 1939 году. И потом, набросать мин без всякого предупреждения нашего Главного морского штаба? Как такое могло произойти? Просто, не хочется верить, что немцы желают нам плохого. Они очень порядочные люди. Сами страдают от англичан. Вон их, сколько скопилось у наших границ, спасаясь от бомбежек Германии.

Кстати! Как там этот… Степанов? Ничего не напутал с этими минами? Может, случайно забрел в финские территориальные воды? Говорите, даже немного повредил свой корабль? Прямо, беда! Надо что-то с ним делать? Юрий Александрович, голубчик! Разберитесь-ка с этим… злополучным тральщиком. Да. И на всякий случай, подтяните-ка, на нем дисциплинку – построже».

И что? Разве такой разговор не мог произойти на береговом флагманском командном пункте (БФКП) в Таллине? Уважаемый читатель. Вы даже не представляете себе, насколько немцы – «честные» ребята. Об этом чуть ниже.

Только забылись в штабе от данного сообщения с моря, а тут как раз подоспело указание сверху, из Москвы: «Немедленно начать постановку оборонительных минных заграждений по плану прикрытия». Как видите, ни словом не обмолвились из наркомата ВМФ, по поводу Германии, что, та, дескать, что-то нарушила в наших водах. А насчет своих постановок мин, так это такой порядок существует у военных моряков. Если Главный морской штаб из Москвы приказывает, то надо обязательно постараться выполнить данное поручение. Поэтому, волею не волей, а на Балтийском флоте отдается нужное приказание.

Пантелеев вспоминает:

«Ночью командующий эскадрой Вдовиченко вывел в море свои корабли, нагруженные минами. Они ставили заграждение в устье Финского залива. Более трех с половиною тысяч мин перекрыли путь врагу».

Об оперативной группе из четырех наших кораблей (крейсер «Максим Горький» и три эсминца) из отряда легких сил расположенных в Усть-Двинске, и шедших на прикрытие, ему, видимо, предложили забыть в воспоминаниях.

А по жизни, когда доложили в штаб флота о подрыве двух кораблей на минах, как Трибуц мог отреагировать? Вполне вероятно, что мог выразиться и так:

«Юрий Александрович! Помнится, кто-то, что-то, о каких-то минных поставках нам сообщал? …Никак не могу вспомнить командира тральщика. Кажется, он как-то путано указывал нам совсем другое место. Не правда ли? Поэтому, мы его сообщение тогда и отложили в сторону. … Нет, что вы! Не надо разыскивать радиограмму! «Гневному» уже не поможешь, а с «Максимом Горьким» постараемся, что-нибудь придумать…

Знаете что? Отправьте-ка его корабельщикам в Ленинград. Пусть сами решат, что с ним делать? ... Даже, хорошо, что так получилось! ... Нет, нет! Вы меня не правильно поняли. Я в том смысле, что с крейсером могло произойти и более худшее. Кстати, пожалуйста, выделите для него солидное боевое охранение. А то, если, вдруг, случайно утонет, шума не оберешься».

Вполне возможно, что аналогичные разговоры имели место, ведь, по нашей жизни всё, что угодно, могло произойти. Если посмотреть, как подделывали документы, искажали воспоминания участников войны, то понимаешь, что у хрущевцев и их подельников, не было ничего святого за душой.

Что там еще «припомнил» в воспоминаниях Юрий Александрович?

« Прибыл начальник разведки, наш всеобщий любимец подполковник Н.С.Фрумкин. Сообщил, что фашистское радио открыто объявило о минировании моря между островом Эланд и портом Мемель (Клайпеда). Капитан-лейтенант Лукьянченков тут же нанес данные на карту, покачал головой:

– Получается, всю южную часть Балтики перекрыли. Не может быть! Очередная фашистская липа!

(А зачем же фашистскую «липу» нанес на карту? – В.М.)

– Нет, – возразил начальник оперативного отдела капитан 1-го ранга Г.Е. Пилиповский, – это похоже на правду. Немцы пойдут на все, чтобы задержать развертывание наших подводных лодок в этом районе.

(Что-то не заметил остроты ума у данного начальника. – В.М.)

Да, так оно и было. Фашисты поставили здесь три тысячи триста мин и минных защитников. И все-таки они не смогли воспрепятствовать развертыванию советских подводных лодок».

Если уж, кто любимец, то им, непременно, должен стать начальник разведывательного отдела флота. Всегда со свежим анекдотом от противника. Правда, в документах о КБФ указано, что данным начальником был капитан 2-го ранга А.А.Филипповский, но, пусть тогда, Фрумкин будет его заместителем. А случайно, данный подполковник, не принес ли радиоперехват немецкого или, как в Севастополе, английского радио о предполагаемом нападении Германии? Судя по сообщению Пантелеева, служба радистов при штабе не дремала, коли выудила из эфира сведения о минных поставках противника?

Если, кто из читателей, верит в честность намерений немцев, то в штабе КБФ нашел бы себе подходящую компанию. Те, по данному поводу, ничуточки не сомневались. Более того, офицер Оперативного отдела сразу нанес обстановку (сообщение немцев) на карту.

Получается, если не верить немцам, то кому же тогда прикажите верить? Неужели старшему лейтенанту Степанову, который, дескать, обнаружил в море какие-то мины? Немцы же по-русски объяснили, где выставили мины и просят воздержаться от проникновения в данные районы моря наших кораблей. Даже указали количество мин, если Пантелеев сообщает такие подробности. Обратили внимание, какое тесное сотрудничество с противником. Те, нашему руководству сообщили, что более трех тысяч мин вывалили в море. И нашим, в адмиральских фуражках, не с руки отставать. Тоже, три с половиной тысячи притопили. Правда, Пантелеев не пояснил читателям, дал ли он Фрумкину указание, чтоб тот немцев оповестил о наших минных постановках: когда, где и сколько?

Теперь становится понятным, почему подводника П.Д.Грищенко с товарищами не отправили к Мемелю и к другим вражеским объектам на побережье Германии. Видимо, таким образом, «оберегалась» жизнь советских моряков! А мы так плохо о них, штабных из Балтфлота, подумали. Надо, наверное, о дополнительных орденах похлопотать для этой группы товарищей из штаба флота. В принципе, объединенная Германия, вполне может озаботиться наградой бывшему командованию КБФ – медалью «За честные отношения с противником» и почетной грамотой «За доверчивость и искреннюю веру в Третий рейх».

Конечно, плохо, когда немцы 21-го июня набросали нам мин на фарватерах. И это еще терпимо. Всегда можно оправдаться ссылкой на коварство врага. Но как отнестись вот к такому сообщению?

(В.С.Татарский "Внимание - мины". Журнал "Морской вестник"№ 2 за 2010 год. http://www.kliper 2.ru/archives)

«Самым первым действием немецкого флота на морских театрах войны была попытка блокировать корабли противника в базах, связать их боевые действия массовыми постановками неконтактных магнитных мин.

На Балтике еще с ночи на 18 июня 1941 года, немецкие корабли, базировавшиеся в Пилау, приступили к установке минных заграждений, значительную долю которых составляли магнитные мины. В ночь на 22-е июня, за несколько часов до начата войны, немцы выставили магнитные мины по линии Тахкуна – о. Эре. Той же ночью их авиация сбросила магнитные мины па подходах к Кронштадту».

[Владимир Мещеряков]

Как вам читатель, смотрится дата 18 июня? Ведь, именно, в этот день первоначально была отдана Директива о полной боевой готовности армии и флота. А затем со Сталиным произошло что-то «непонятное», в результате чего он, таинственно исчез из Кремля на неделю. И Директива свернулась, что вполне можно охарактеризовать, по сути, как элементарной подставой врагу. Не отсюда ли и активность немцев на Балтике: выставление мин на линии Тахкуна – о. Эре. Это ведь меридиан Моонзундских островов, западнее Таллина. Своего рода завершающий этап врага в военной операции по постановке мин.

А когда сподобилось наше начальство КБФ выслать дозоры в море? В ночь на 22-е июня, когда, практически, немцы свое черное дело сделали. Да и то, как видел читатель, к сообщению с одинокого тральщика Т-216, отнеслись наплевательски. А после войны высокое морское начальство рубахи рвало на груди, доказывая верность Отчизне и воинской присяге.

Да, но можно ли все это приведенное выше, назвать обороной морских рубежей Родины?

Когда ранее, приводил дневниковые записи Ф.Гальдера по первому дню войны, то у него там есть и описание «бездействия» нашего флотского руководства. Оно, как раз будет к месту.

«Можно ожидать еще большего влияния элемента внезапности на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших подвижных частей, для чего в настоящее время всюду есть полная возможность.

Военно-морское командование (немецкое, разумеется. – В.М.) также сообщает о том, что противник, видимо, застигнут врасплох. За последние дни (перед началом войны! – В.М.) он совершенно пассивно наблюдал за всеми проводившимися нами мероприятиями и теперь сосредотачивает свои военно-морские силы в портах, очевидно опасаясь мин».

Обратите, внимание! Это ведь перевод. И если такое проскочило в печать, то какую же дать оценку нашему морскому командованию? Немцы же, точно, знали про наше пассивное состояние. Поэтому и отгружали нам свои морские мины в полном объеме.

И как же в таком случае нашим адмиралам оправдать свое «пассивное» состояние? Как видите, приходиться выкручиваться и, как всегда, лгать, прикрываясь немецкой неожиданностью.

Но возвращаемся к событиям под Либавой. А как там, у Пантелеева описаны обстоятельства обороны военно-морской базы? Не забыл ли те, военные годы?

«Стало очевидно, что Либава окружена. Вскоре это подтвердил М.С.Клевенский, кратко сообщив по радио, что база уже находится под вражеским обстрелом. Части 67-й стрелковой дивизии обороняются на окраине города…

Всю ночь мы пытались уточнить обстановку под Либавой. Начальник связи флота полковник М.А. Зернов, обычно спокойный, невозмутимый, нервничает, поминутно вытирает платком вспотевший лоб. Ему достается больше всех. Вдруг вижу: он бежит с листком в руке. Впопыхах чуть не сбил меня с ног».

Вон как усердно бежал к начальнику штаба флагманский связист полковник Зернов, торопясь обрадовать радиосообщением о Либаве. Не затерялось, однако, в ворохе донесений. Если штаб отправил тральщик Т-216 в дозор, то неужели Оперативный отдел не следил за кораблем, находящимся на боевом задании?

Как видите, по другому случаю, вместе, и начальник штаба, и начальник связи спешили к командующему. Один – доложить о выполнении задания: наконец-то, связь получена, другой – за решением, которое примет Трибуц.

Мы вместе влетели в кабинет командующего. Трибуц пробежал глазами телеграмму.

– Час от часу не легче!... – Тут же взялся за телефонную трубку прямой связи с командующим авиацией флота и коротко сказал: – Сейчас же приезжайте на КП!

Телеграмма была из Риги. Трайнин сообщал, что от Клевенского получено донесение: в четырнадцати километрах севернее Павилосте противник высаживает десант. Крайне необходима помощь нашей авиации.

На выяснения и уточнения не оставалось времени, надо было действовать. Двадцать восемь наших самолетов СБ поднялись в воздух».

Ну, морскому генералу не стыдно ошибиться, и в обозначении самолетов, и в их количестве: не корабли же. Удивляет быстрота принятия решения. То есть, как это не надо выяснять обстоятельства и уточнять суть дела? А как же формулировали боевую задачу военно-воздушным силам флота под командованием генерал-майора В.В.Ермаченко? Или летным, штабным, тоже, было все по барабану, куда отправлять бомбардировщики, и что бомбить?

Странно, не только в этом: в одном месте начальство преувеличивает, в другом – преуменьшает. Или уже отвыкли говорить правду?

О Трайнине и Клевенском мы упоминали выше. Но, хочу подметить такую деталь. Трайнин сообщал не из Риги, а из Усть-Двинска, базы военных кораблей расположенной под Ригой. Но об этом Пантелеев не стал распространяться. Вопрос в другом. Прибалтийская ВМФ, такое же паразитное звено в системе управления, как и Главные командования. Назначенному в впопыхах командующему базой Клевенскому вместо прямого сообщения в штаб Балтфлота в Таллин, теперь требовалось докладывать командующему Прибалтийской ВМФ Трайнину в Усть-Двинск. А уже затем, тот продублирует данное сообщение из Либавы в штаб КБФ. В условиях войны это был запрограммированный хаос в управлении. О чем говорил и раньше.

А сейчас возвращаемся к штурману Хохлову, которого мы оставили в кабине бомбардировщика ИЛ- 4 (ДБ -3Ф) летящего к Либаве.

Продолжим следить за рассказом Петра Ильича:

«Тем временем позади нас остался Ирбенский пролив. Мы — в море. Берем курс в расчетный район. Но нигде не видно вражеского десанта.

— А кто обнаружил этот десант? — спрашиваю я командира. — Наши ли самолеты-разведчики, корабли флота, или такое донесение поступило от агентурной разведки? У кого можно уточнить, где вражеский десант?

И здесь загадка. А дополнительной информации по радио не поступает».

Надо полагать, что запросили свой штаб, но оттуда, видимо, не последовало никаких вразумительных, ни уточнений, ни разъяснений. Откуда им взяться, если сам Пантелеев сказал, что на подобные дела, просто не хватило времени. А где ему, времени, взяться, если прошло несколько дней, когда Клевенский озаботился своею просьбой. За КБФ, тоже начальство надзирало, сидя в Ленинграде. Поэтому и полетели самолеты бомбардировочной авиации, лишь, 24-го июня. А ведь сражающаяся Либава, разумеется, требовала срочной помощи. Неплохо смотрелась бы сверху бомбежка передовых немецких частей на подступах к городу и базе. Но чему не суждено было быть, того и не произошло.

«К счастью, видимость над морем отличная, и мы занялись поиском. Летим большой массой самолетов по значительному квадрату, с каждым заходом увеличиваем его. Уже более сорока минут продолжаем поиск, а результатов никаких».

Это где же в 35-и км севернее Либавы был выброшен десант? Уже кружились, видимо, над самой Либавой, если летали по значительному квадрату. Видно же было, что там творилось внизу. Но как всегда большое «НО».

В оправдание Петра Ильича можно сказать, что, примерно 24 июня, наступающие немцы окружили Либаву с севера, с выходом к морю. Но это, как понимаете, никакого отношения к десанту не имеет. Получается довольно путаное дело.

«Наконец поступает команда полковника Преображенского — выходить на запасную цель. Полки, не меняя боевого порядка, берут курс на Мемель.

Начались доклады командиров о наличии топлива в самолетах. Хватит ли его после удара по запасной цели для возвращения на свой аэродром? Сопоставив поступившие сообщения, Федоров принимает решение: посадку производить на промежуточном аэродроме — Пярну. Такая же команда последовала от полковника Преображенского экипажам 57-го полка.

Итак, цель — Мемель. Стрелок-радист старшина Казунов докладывает командиру:

— С самолета-разведчика принято донесение: в порту Мемель с двух больших транспортов разгружается на причалы военная техника.

— Тем лучше, — отвечает Федоров и передает экипажам:

— Бомбоудары наносить по транспортам в порту и по местам разгрузки техники.

— А что делать с высотными торпедами, если не окажется морской цели? — запрашивает флагмана командир четвертой эскадрильи К.Е. Беляев.

— Что предлагает штурман? — адресует мне этот вопрос Федоров.

— Предлагаю сбрасывать торпеды на те же транспорты и портовые сооружения, — отвечаю я и уточняю: – При ударе о причал или о палубу корабля высотная торпеда непременно взорвется и сделает свое дело.

— Бросать торпеды вместе с бомбами, — отвечает Федоров Беляеву».

Не может быть, чтоб пролетая рядом с Либавской базой, не заметили дымы сражений. Вполне, ведь, могли связаться со штабом флота и донести обстановку. Почему же штабное начальство приказало выполнять поставленную перед полком второстепенную задачу: бомбежка по запасной цели – вражескому порту Мемель?

«Над морем по-прежнему безоблачно. Серебрятся в лучах солнца гребни волн. Наша высота 3000 метров. Летим курсом 90 градусов. По расчету через десять минут будем над целью. Дистанции и интервалы в боевых порядках эскадрилий и в полку в целом сократились. И вот на горизонте Мемель.

Зенитная артиллерия противника открыла интенсивный огонь. Но разве может она удержать нашу воздушную армаду! На причалах и в зоне портовых сооружений уже взметнулись ввысь языки огня, столбы дыма.

Ветер дует с моря, и это нам кстати. Черная дымовая завеса заволакивает город, а порт, его причалы, сооружения видны как на ладони. Отчетливо просматриваются все цели. Нам хорошо виден горящий транспорт, видны очаги пожаров среди портовых сооружений.

Сотни бомб, сброшенных с самолетов 57-го полка, уже сделали свое дело. Но теперь накатываются на порт волны бомбардировщиков и торпедоносцев 1-го МТАП.

(Не хилое количество авиации задействовали против вражеской базы. Своим в поддержку Либавы ничего не досталось. – В.М.)

С флагманского корабля я замечаю еще нетронутые цели. Самая важная — это левый причал. У его стенки возвышается большой транспорт, а невдалеке корабль типа сторожевика. Вот наши цели. На них и навожу самолет. А за флагманским, как и было условлено, идут все эскадрильи полка. По сигналу ведущих самолеты, один за другим, наносят бомбоудары. Три эскадрильи бомбардировщиков обрушивают бомбовый груз на транспорт и военный корабль, и обе эти цели буквально на глазах исчезают под водой возле разрушенных взрывами причалов.

Остается теперь выбрать удачную цель для эскадрильи капитана Беляева. Ведь на борту ее самолетов помимо бомб еще и высотные торпеды, а их надо спускать на парашютах.

— Нацеливайтесь на портовые сооружения, — еще раз передаем мы с флагманского корабля.

Две торпеды не долетают до причалов, приводняются вблизи них в бухте и не срабатывают, просто зарываются в грунт. Зато остальные, сброшенные вместе с бомбами, ложатся с большой точностью среди портовых сооружений, подымая в воздух краны, разметая находящуюся вокруг них военную технику.

Бомбардировка Мемельского порта закончена. Задача выполнена, можно сказать, блестяще. Цель эта оказалась весьма важной(?!) в планах нашего командования. В результате массированного налета противник потерял два крупных транспорта с боевой техникой, сторожевой корабль. Оказались выведенными из строя сложные портовые сооружения, разрушены причалы вместе с находящейся на них военной техникой.

И все это далось нам без каких-либо потерь. Все 70 самолетов уцелели от зенитного огня, ни один из них не получил сколько-нибудь серьезных повреждений. А истребители противника по каким-то причинам так и не появлялись».

Понятное дело, что те были заняты прикрытием своей бомбардировочной авиации, которая расчищала путь немецкой пехоте к Либаве, а заодно, подавляла сопротивление защитников базы. И про немцев, по войне, тоже можно сказать словами Козьмы Пруткова: «Нельзя, объять необъятное». Но они-то, хоть, преследовали определенную цель. А какая задача ставилось, вообще, нашим войскам? Ведь, по началу войны военная доктрина Красной армии была сформулирована таким образом: «активная оборона». Это уже в последующем военный официоз принял установку партии: освещать события войны по-другому. Дескать, войскам была поставлена задача «жесткой обороны». Глядя на эпизод с Либавской базой трудно найти отголоски как той, первой установки – активной обороны, так и другой, послевоенной. По тому как большими кругами ходили два полка бомбардировочной авиации не найдя поставленной перед ними цели, поневоле задашься вопросом: «А был ли мальчик, в этом деле»? Покружили, покружили – и с песней полетели бомбить Мемель. Между прочим, как пояснил Хохлов, – запасную цель. А может она и была основной? Это потом, после войны «подрисовали», что начальство было, в какой-то мере, обеспокоено Либавой, да летчики, почему-то цель не нашли. А так, как всегда – все хорошо, прекрасная маркиза! Даже, два транспорта потопили в порту. Пора немцам сдаваться!

«Окрыленные боевой удачей, авиационные полки отходили от Мемеля. Самого города с высоты полета не было видно — его плотно покрывало облако непроглядно-черного дыма. И только виднелись огромные языки пламени в морском порту…».

Своеобразные задачи были у советского командования. Свою военно-морскую базу отдали на растерзание врагу, зато побомбили вражескую. Что по такому случаю вспоминал лично адмирал Трибуц?

Видимо, он подумал: зачем утомлять читателя разными подробностями, тем более что об этом уже упоминал начальник штаба? Лаконичным военным языком (словно резолюцию наложил на документ), пояснил существо дела.

«Перед полуднем 22 июня мне позвонил М.С. Клевенский:

- Наши части отступают на Ригу, базу удержать трудно.

Он просил помощи. Увы, мы ничем не могли помочь Лиепае(?) – войск в нашем распоряжении не было. Не приходилось рассчитывать и на округ – враг, потеснив войска 8-й армии, прорвался уже к Шауляю. На Лиепаю по прибрежной дороге наступала отборная, имеющая двухлетний боевой опыт 291-я пехотная дивизия врага. В дивизии насчитывалось до 17 тысяч человек, ее усиливали подразделения морской пехоты, поддерживали танковые, авиационные и артиллерийские части».

А что, немецкую дивизию защитил бы от бомбежки нашей авиацией её двухлетний боевой опыт? Или же высокое Балтийское начальство постеснялось причинять неудобства немецким «ветеранам» войны? Кроме того, руководство Либавской базы попросило помощи еще 22 июня, а наши авиаполки «прохлаждались» на аэродромах еще пару дней. Что же касается отсутствия нашей истребительной авиации по прикрытию бомбардировщиков, то ее же заблаговременно переместили к границе, чтоб подставить под удар немцев. Остатки, как помните, перелетели под Ригу. Вообще, можно сказать, что этот боевой вылет двух бомбардировочных авиаполков, на фоне царящих в то время всяческих безобразий, вполне можно считать очень даже удачным, так как без истребительного прикрытия, проведя боевую операцию, вернулись без потерь. Конечно, эту операцию можно поставить и в плюс, но, разумеется, не командованию Балтфлотом, а исключительно летному составу авиаторов.

Уважаемый читатель, в свете изложенного не вызывает ли у вас чувство легкого недоумения воспоминания адмирала Трибуца? Начальник штаба так его расхваливал за оперативное руководство. Даже, припоминает, что тот, озаботился, – самолеты высылал для помощи Либаве, и штурман Хохлов подтвердил: действительно, летали.

Да, но сам Владимир Филиппович, напрочь, отказывается от проведенной боевой операции авиацией Балтийского флота. Отчего же так скромность обуяла? Не оттого ли, что прекрасно знал подоплеку всех подлых дел, что по Либаве, что по Прибалтийской ВМБ. Да и мало ли, накопилось их по всей войне на Балтике. Подумали в издательской редакции и посоветовали адмиралу: если слово – серебро, то молчание – золото. Трибуц прислушался к пословице, и даже, от усердия, указал послевоенное название базы – Лиепая. Ведь, на тот момент, начало войны, она была, все же, Либавой.

Но это не последнее, что хотелось бы сказать по данной базе. Помните читатель, что в приведенном выше документе Главного политуправления РКВМФ «намылили шею» командованию Либавской базы? Так вот, история могла иметь и такое развитие. Этой группе бомбардировщиков и была поставлена задача, помочь обороне Либавы (Пантелеев так ярко описал данный эпизод, что сомнений не вызывает). По началу войны лётное начальство не особенно утруждало себя сбережением бомбардировочной авиации. Можно встретить в воспоминаниях маршала авиации А.Е.Голованова упоминание о том, что его полк тяжелых бомбардировщиков без прикрытия послали 23 июня бомбить, что бы вы думали? – Варшаву. К 28 июня из 72 машин в полку осталось в строю только 14, остальные были либо сбиты, либо нуждались в капитальном ремонте. Так что к Либаве, деятели из ВВС КБФ, вполне могли направить два полка бомбардировщиков, да к тому же без прикрытия, что они собственно и сделали (Не потому ли начальник штаба, впоследствии, почти втрое сократил число самолетов?). Это характерное явление тех дней. Но что там могло произойти? Прилетев к месту «работы» летчики, видимо, должны были связаться с руководством базы. Ведь надо было получить с земли, хотя бы, обозначение своего переднего края. Дать направление вражеских позиций. Это же не штурмовики Илы, рыскающие на бреющем полете, и даже не «пешки», имеющие большие возможности по части пикирования по наземным целям. Хотя и они требовали уточнения. Но это же, тяжелая авиация, способная наносить бомбовые удары по крупным объектам, как в нашем случае, Мемельскому порту. А что получилось? Подлетели к Либаве, а связи с ней нет. Начальство же, разбежалось (Шел уже третий день, когда Клевенский попросил о помощи). И Грищенко вспоминал, о том же самом. И что прикажете делать нашим пилотам? С высоты птичьего полета обозревать окутанные дымами окрестности Либавы? Скорее всего, доложили своему начальству, что связи с землей нет, цели не просматриваются, что делать? Вот и всплыл тогда запасной вариант с Мемелем. Остается только удивляться, что не столкнулись с немецкими истребителями прикрытия. Те бы стали резвиться, как на учениях. А чего бояться? Ни одного советского истребителя в прикрытии. Сбивай в свое удовольствие, лишь не попадай под курсовые пулеметы или под огонь башенного стрелка бомбардировщика. Вот и возвращались с боевых заданий бомберы, теряя за день более десятка сбитых самолетов. Вот так планировалась и осуществлялась подстава врагу, то по части флота, то по части авиации, – тех же истребителей и бомбардировщиков.

Ну, а что касается немецкого десанта севернее Либавы – это, скорее всего, был повод для подставы тяжелой авиации флота. По счастью, ее боевая мощь сохранится к августу месяцу, и она будет наносить бомбовые удары по самой Германии.

А «быстрое реагирование» на просьбу руководства Либавской базы ясно и понятно из многоступенчатой системы управления войсками и флотом.

Помните, историю с Главными направлениями, в том числе и с Северо-Западным? Как там, у нас лихо «бегали» приказы командования Северо-Западного фронта по бесконечному кругу вышестоящего начальства. Так и в данном случае. Пока пришел приказ летунам о помощи пехоте под Либавой много воды утекло. Вот и пришлось бомбардировочной авиации лететь бомбить запасные цели. Хорошо, что хоть вылет по военному времени оказался, очень уж удачным, а то бы гореть на земле с десяток наших самолетов. Без прикрытия летать на дневную бомбежку, заведомо проигрышное дело. Если, конечно, не произойдет маленького чуда. Оно и произошло.

Из воспоминаний Петра Ильича Хохлова хотелось бы отметить еще один эпизод по началу войны. Это бомбардировка Финляндии.

«…Успех первого боевого вылета поднял моральный дух личного состава авиационных полков. С 26 июня части и соединения авиации Балтфлота, куда входил и наш полк, совместно с авиаторами Северного фронта и ВВС Северного флота участвовали в операции по уничтожению самолетов 5-го немецкого воздушного флота (Люфтваффе) на аэродромах Финляндии и Норвегии. В массированных ударах участвовало 230 бомбардировщиков и 220 истребителей. По данным воздушного фотоконтроля, фашисты потеряли на аэродромах более 130 самолетов. Серьезные повреждения получили их ангары, аэродромы, бензохранилища.

Наш полк в ходе этой операции уничтожал самолеты противника на аэродромах Лахти и Лаппенранта. Там по наблюдениям экипажей происходили взрывы и пожары, было уничтожено 17 немецких самолетов. 28 и 29 июня авиаторы полка наносили бомбовые удары по пушечному заводу в городе Турку (Финляндия) и вели интенсивную разведку в Балтийском море. А в ночное время ставили мины с воздуха на фарватерах военно-морских баз Котка, Турку, Хельсинки».

В этом месте советскому читателю преподносилось очередное искажение советским официозом событий прошедшей войны. Мы с вами, уважаемый читатель, уже знаем, из главы о командующем ВВС Новикове, что наша авиация, руководствуясь указаниями Ставки, именно, 25 июня нанесла бомбовый удар по Финляндии и втянула ее в орбиту войны. В силу этого обстоятельства, та, на следующий день, направила нам ноту протеста и объявила войну.

Советская же цензура, всего-то, изменила один день в мемуарах Хохлова. Не в первый раз. Да и события размазала, в частности, захватив при этом и Норвегию. Но, как теперь, зная из любого военного словаря, что Финляндия 26 июня 1941 года объявила нам войну, ни у кого не возникнет сомнения, что нанесенный бомбовый удар, «в этот же», день по северной «соседке», был, своего рода, актом возмездия. Чтоб знали, как объявлять нашей Родине войну! А всего-то изменен был один день! Да, но как по-разному читаются события. Вот вам и «правда» о войне. Так кого же покрывал постсталинский официоз по финским событиям?

Теперь обещанная информация о морских минах. Снова вернемся к мемуарам Николая Ефремовича Басистого, командира «Червоной Украины». Как помните, он получил боевое задание из штаба Черноморского флота и принял на борт своего крейсера 90 морских мин.

«Из штаба флота прислали кальку — схему минного заграждения. Всматриваюсь в нее — знакомая работа. Кажется, давно ли эта калька лежала на моем столе в оперативном отделе штаба флота».

Поясню в чем дело? В его «красном пакете», вскрытом после объявления войны находилось предписание, что командиру корабля надлежало делать в последующем. А намечалась постановка мин в указанном квадрате моря. Соответственно, среди приказа могла находиться и схема минного заграждения. К чему это говорю? В пакетах подобного рода, всегда находятся отложенные по времени приказы вышестоящего начальства. Они не являются тайной от подчиненного, чтобы он, вскрыв пакет, не таращил на приказ глаза, как баран на новые ворота. Просто, до поры до времени, они под печатью хранятся в сейфе командира. Пришел приказ вскрыть пакет – вскрыл, и получил письменное обоснование своим последующим действиям. Только и всего. Задача подонков-предателей заключалась в том, чтобы затруднить (оттянуть, замедлить), в конце концов, просто не отдать приказ о вскрытие пакета, обрекая командира на бездействие в тот момент, когда он уже подвергся воздействию противника. Смотрите, что мы видим, вместе с Николаем Ефремовичем? Знакомый ему документ – калька со схемой минных заграждений. Видимо, с данными документами вместе со старшим штурманом корабля они предварительно работали, рассчитывая прокладки курса и привязку к ориентирам.

А вот что вспоминал, упомянутый, чуть выше, командир авиаполка А.Е.Голованов 22 июня 1941 года, находящийся в Западном военном округе. Получил приказ, как помните, нанести бомбовый удар по Варшаве (?). Спрашивает своего непосредственного начальника:

«- Есть ли у вас распоряжение вскрыть пакет под литером «М»?

Последовал отрицательный ответ.

- А приказ или письменное распоряжение бомбить Варшаву?

Такого документа также не оказалось.

Будучи совершенно твердо ориентирован об объектах нанесения ударов, среди которых Варшава никогда не значилась, я усомнился в данном распоряжении.

- Товарищ полковник, – обратился я к Скрипко, – кто давал распоряжение?

- Лично Жигарев (в то время командующий ВВС – автор А.Г.)

- А вы вскрыли пакет? – опять спросил я.

- Нет. Без особого на то распоряжения этого сделать я не могу.

Мне стало ясно, что полковник Скрипко так же, как и я, и не мыслит вскрывать документы на случай войны без особого на то распоряжения. Но его не было…

- А вы уверены, что нашему полку приказано бомбить Варшаву?

Скрипко вспыхнул. Разговор стал принимать неприятный оборот.

- Я вам еще раз передаю словесный приказ командующего ВВС произвести боевой вылет на Варшаву, еле сдерживаясь, повышенным тоном сказал Скрипко…

Я распрощался с ним и вышел…

Во второй половине второго дня войны полк поднялся в воздух и лег курсом на Варшаву (???)».

Голованов не упомянул, чем закончился полет к столице генерал-губернаторства, но думаю, читатель и сам догадается о его результатах. Что здесь видим? Разве, дали команду о вскрытии пакета под литерой «М», то есть, мобилизационного, командиру авиакорпуса Скрипко? Нет! А так как Голованов, ранее знал, что там (в пакете) таких целей, как Варшава, не значилось, то выразил сомнение в правильности поставленной перед ним боевой задачи – бомбежка Варшавы. Это же не над своим аэродромом покружить? Надо же было заранее наметить маршрут полета, ориентиры, привязку к местности и все утрясти со своим флагманским штурманом, таким, каким например, являлся капитан Хохлов из 1-го минно-торпедного авиационного полка. А словесный приказ, как говорят в таких случаях, к делу не пришьешь. Немало настреляли по началу войны командующих авиасоединениями, из тех же ВВС, слепо выполняющих устное распоряжение более высокого начальства. Оно-то, отсиделось «в кустах», а непосредственные исполнители положили голову на плаху. Указали на них пальцем: «Своими действиями содействовали врагу». И точка. По войне мало было времени на разбирательства. Настоящий враг уходил от ответственности, а простые, честные военные попадали под расстрельные статьи. Оправдайся, например, Голованов по поводу бомбежки Варшавы. Скрипко, взял бы, да и сказал следователям из Особого отдела, что посылал, дескать, Голованова бомбить Кенигсберг. Кому верить? Приказ-то был отдан на словах. В дальнейшем, правда, ввели строгое указание: все делать только по письменному приказу вышестоящего начальства. И то, недруги умудрялись подличать и при таких обстоятельствах.

Но вернемся к Голованову, с его невскрытым мобилизационным пакетом. Как увязывался с планом «активной обороны» Красной Армии, этот отданный на словах приказ о полете за тридевять земель к Варшаве? Кроме вреда – никак. Какие цели были указаны полку Голованова и все ли самолеты вернулись домой после сомнительного, с позиции здравого смысла, заграничного вояжа? Молчание.

Но, не к этому, особо хотелось привлечь внимание читателя, так как о пакетах говорилось ранее, в одной из начальных глав исследования, тем более тема – не авиационная. Хотелось провести параллели с минными делами на Балтике и Черном море.

Продолжаем рассказ Николая Ефремовича Басистого.

«Вскоре на «Червону Украину» прибыл командир крейсера «Красный Кавказ» Алексей Матвеевич Гущин. Вместе с ним мы направились к командиру бригады крейсеров капитану 1 ранга С. Г. Горшкову. Поскольку минная постановка была совместной, предстояло предварительно разыграть ее на морской карте.

Выход из базы, следование в точку, от которой начнется минная постановка, курсы и скорости, на каких она будет производиться, время, сигналы — все это согласовывалось самым тщательным образом. Да иначе и нельзя. Ведь даже при обычном совместном плавании в ясную погоду необходимы точные согласования по времени, курсам и скоростям для обеспечения нужных тактических построений и безопасного маневрирования. А мы готовились к выполнению боевой задачи ночью, причем такой задачи, которая требовала особенно точного выдерживания курсов и скоростей. От этого зависела боевая эффективность создаваемого нами заграждения.

Под покровом темноты выходим из бухты. «Червона Украина» впереди, за нею «Красный Кавказ».

Фарватер знакомый. Рулевой точно держит курс. Кругом спокойно. А все же чувствую нервное напряжение. Первый боевой поход! Невольно думается о сообщении, которое застало нас еще в базе: при входе в Карантинную бухту подорвался на мине и быстро затонул портовый буксир. А ведь в этом районе тральщики тщательно «пахали» море. Может быть, остались невытраленными и другие мины, сброшенные немцами с самолетов? Какая опасность для крейсера, который сейчас, можно сказать, набит взрывчаткой!»

Вот он, еще один, результат ночного налета на Севастопольскую базу. И это не последняя жертва, как среди кораблей, так и людей. Кроме якорных мин немцы набросали и донные магнитные мины, которые особенно много причинили вреда. Их трудно было обнаружить и не так просто обезвредить.

«…Через некоторое время штурман сообщил, что подходим к назначенному району. Командир минно-торпедной боевой части Александр Давидюк доложил с кормы — все готово к минной постановке. Узким, невидимым со стороны, лучом сигнального фонаря-ратьера даем условный сигнал на «Красный Кавказ». Корабли легли на параллельные курсы в строго рассчитанной друг от друга дистанции. Получив разрешение комбрига, подаю команду:

— Начать минную постановку!

…Черный шар с глухим всплеском исчезает в кипящей кильватерной струе.

…Через равные промежутки времени следуют команды, и мина за миной исчезают в глубине.

Корабль идет строго по прямой линии с неизменяющейся скоростью. И воображение рисует ровный пунктирчик мин, оставленных за кормой крейсера. Второй такой же пунктир, параллельный нашему, чертит идущий неподалеку «Красный Кавказ». А мористее, как нам известно, тем же курсом следует эсминец «Безупречный». Он ставит минные защитники. Если противник попытается уничтожить минное заграждение тралами, защитники помешают ему это сделать. Находящиеся на них устройства застревают в тралах, взрываются и выводят их из строя.

Наконец с палубы сброшена последняя мина. Задание выполнено. Командир бригады дает кораблям сигнал возвращаться в базу».

Еще не один раз крейсер, во взаимодействии с другими кораблями, будет осуществлять постановки мин, опоясывая данными минными полями Севастопольскую базу и западное побережье Крыма. От кого защищались? Немецких кораблей в акватории Черного моря не будет, а вот свои нахлебаются, как в прямом, так и в переносном смысле соленой водички в районах своих же минных поставок. Не каждому командиру корабля вручишь схему минных полей в суматохе военных будней, особенно, когда пойдет основной поток беженцев из Одессы, Николаева и других городов южного побережья Украины, отступающих под ударами сухопутных войск вермахта.

Разумеется, нарком ВМФ Кузнецов попытался оправдаться. Это ведь из его штаба последовала команда о постановке мин.

«Конечно, минные поля даже при точном знании своих фарватеров представляют некоторую опасность и создают неудобство для плавания боевых кораблей и транспортов, но опасность эта была бы значительно большей, если бы вражеские надводные корабли или подводные лодки имели возможность набросать около наших баз свои мины. Неприятности причиняемые своими минными полями, обусловливались главным образом недостатками в технике – мины всплывали, срывались с якорей и становились опасными. Постановка минных полей, конечно, требовала ходить строго по фарватерам».

К сожалению, водная гладь моря не есть автострада с разделительной разметкой дорожных полос, поэтому неудобства будут. И обгонять сложно попутные суда, и разворот не знаешь где выполнять? То ли у берегов Румынии, то ли у Турции? К неудобствам, также, можно отнести невозможность определения, на чьей же мине подорвался корабль? На своей или вражеской? Подрыв на своей мине всегда будет выглядеть менее патриотичным. Единственный плюс, что лично на себе, можно проверить боевую мощь нашего подводного оружия.

Но товарищ Кузнецов находит еще положительные моменты в постановке наших минных полей. Дескать, не дали немцам возможности набросать своих мин около наших баз. Одной Севастопольской бухты, конечно, мало.

Это всё возражения Николая Герасимовича на сообщение начальника штаба Черноморского флота И.Д.Елисеева. Тот писал:

«Когда выяснилось, что нашим врагом на Черном море будут румыны и немцы, следовало воздержаться от постановки мин, поскольку большой угрозы с моря не было, а постановка их принесла нам много горя. Основными потребителями моря были мы сами».

Что сказать по поводу прочитанного? Такое ощущение от прочтения подобных мемуаров, что они написаны автором для внутреннего употребления в кругу своей семьи. Это жена, раскрыв рот, будет с упоением внимать военным рассказам своего мужа в адмиральском кителе. А детишки будут быстро засыпать на ночь от чтения подобных морских сказок.

Это когда же выяснилось, что основными потребителями моря будут сами моряки Черноморского флота? Или у Босфора с Дарданеллами были замечены дымы немецкой эскадры в ночь на 22-е июня? А может к Одессе незаметно подкралась румынская эскадра, чтобы нанести огневой налет? У нас, что же на флоте отсутствовала морская разведка? Или Намгаладзе не на стол начальства клал разведывательные донесения? Даже 21-го июня принес радиоперехват об официальном объявлении Германией войны, да местное начальство патриотами не оказались.

После войны, сплошь одни оправдания. Только, как всегда остаются без ответа извечные русские вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?», с теми людьми, которые являются источником всех этих безобразий по войне.

Тревоги наркома Кузнецова.

«Беспокоились мы и о Таллине — главной базе Балтийского флота. Расположенный в Финском заливе, Таллинский порт был плохо защищен от нападения с севера. К тому времени рейд еще не успели оборудовать хорошими бонами и сетями, а на нем ведь стояли два линкора. Посоветовавшись с начальником Главного морского штаба и командующим флотом, решили перебазировать линкоры в Кронштадт. Всего за несколько дней до войны из Талинна ушел «Марат», а второй линкор, «Октябрьская революция», перебазировался только в июле, когда уже шла война, с большим риском. Июнь с первых же дней был необычайно тревожным, буквально не проходило суток, чтобы В.Ф.Трибуц не сообщал мне с Балтики о каких-либо зловещих новостях. Чаще всего они касались передвижения около наших границ немецких кораблей, сосредоточения их в финских портах и нарушений нашего воздушного пространства. На Черном море было относительно спокойнее: дальше от Германии. Но и там нарастала угроза. Об этом свидетельствует, например, приказ комфлота контр-адмирала Ф.С.Октябрьского, отданный в развитие директивы Главного морского штаба:

«В связи с появлением у наших баз и побережья подводных лодок соседей и неизвестных самолетов, нарушающих наши границы, а также учитывая всевозрастающую напряженность международной обстановки, когда не исключена возможность всяких провокаций, приказываю:

1. При нахождении в море всем кораблям особо бдительно и надежно нести службу наблюдения, всегда иметь в немедленной готовности к отражению огня положенное оружие.

2. О всякой обнаруженной подводной лодке, надводном корабле и самолете немедленно доносить с грифом «Фактически».

Написано ладненько, да гладенько. Буковка к буковке. И слова-то все правильные, и написано-то, по-русски. Если бы к этим словам, да умную голову, да сердце патриота. Разве, сумели бы немцы нанести нам такой урон?

Таллиннский переход – это черная страница Балтийского флота. Столько в нем было тупости, подлости, трусости и прочей гнусности высшего флотского командования. Тысячами жизней заплатили за все это советские моряки и гражданское население, эвакуировавшиеся из окруженного Таллина. Об этом уже было сказано выше.

«Слова о возрастающей напряженности в международной обстановке появились в приказе, разумеется, не случайно. На флотах с тревогой следили за развитием событий и просили разрешения принимать практические меры для обеспечения безопасности.

— Как быть, если во время учений около наших кораблей будет обнаружена неизвестная лодка или на опасное расстояние приблизится немецкий самолет? Такие вопросы комфлоты задавали мне неоднократно.

— Применяйте оружие,— отвечал им и при этом только требовал, чтобы они по ошибке не открыли огонь по своим».

Тут, как всегда нарком лукавит. Речь идет не о применении оружия, можно, ведь, понять и как личное оружие командующих флотов. Кроме того, подводную лодку, при случае, можно и таранить форштевнем, а об открытии огня на поражение. Вот в чем, главная суть. Это после свершившихся событий легко пером водить по бумаге. Что было в реалиях, читатель уже знает достаточно.

«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военно-морского атташе в Берлине М.А.Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны».

Это после начала войны стало известно о точной дате, а до нее было лишь предположение, с высокой степенью вероятности. Даже получив от немцев ноту о разрыве дипломатических отношений, не знали точное время нападения. Хотя, какое это имело отношение к полной боевой готовности армии и флота? Будь готов и жди! Не будет же немец выжидать до бесконечности. Это сколько же надо продовольствия, чтобы накормить такую прорву немецких солдат скопившихся на границе? Да они, если бы не объявили войну, скажем через неделю, все до одного ушли бы в Германию обедать.

«Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И.В.Сталин. Мне доложили: да, получил».

Ох, и легко, видимо, стало на душе у Николая Герасимовича! Всё! Снял с себя ответственность за обеспечение боевой готовности флотов. Пусть теперь Сталин отвечает за все дела, – телеграмму же от Кузнецова получил. Но что это? Испугался, как бы читатель сразу не догадался об этом. Поэтому отрабатывает машинами задний ход.

«Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада. Однако это не мешало проводить проверки готовности флотов работниками Главного морского штаба. Я еще раз обсудил с адмиралом И.С.Исаковым положение на флотах и решил принять дополнительные меры предосторожности».

Если же были сомнения по сведениям, то почему торопился доложить об этом Сталину? Более того, приказал проверить получение своего послания. И Воронцова не было необходимости вызывать: сам приехал, как только игры в дипломатию с Германией кончились. А уж как, обсуждал перед войной с Исаковым «положение на флотах», читателю известно, через край.

В перестроечное время газета «Красная звезда» печатала отрывки из неопубликованных ранее материалов воспоминаний адмирала Кузнецова. Кое-что просочилось, и в свете, уже известных читателю фактах, вполне способно прояснить многое. Конечно, цензура уже Горбачевская, да и острота проблемы притупилась. Разумеется, что-то, кое-где подрисовали, чтоб здорово не выпирало.

«Нужно со всей откровенностью признать, что война, особенно в первые два года, велась распорядительным порядком, а не по планам, разработанным накануне. Без Сталина никто не хотел решать что-нибудь серьезное, поэтому часто приходилось поступать на свой страх и риск».

Например, позвонил на флота в обход Жуковской Директиве: «Товарищи! Немцы затевают, что-то нехорошее! Будьте, бдительны!»

Как могут быть осуществлены планы обороны страны, когда шла подстава врагу? Как раз, планы-то и похерили, заменив отсебятиной из Ставки и прочих военных новообразований.

Дальше, в газете, видимо, было напечатано для домохозяек – тех же, жен военных моряков. Они, ведь, тоже грамотные, тем более что слова для них знакомые.

«В первые дни войны мы вообще были лишены какого-либо руководства. Правительство, занятое крупными делами, оказалось малодоступным для меня, как Наркома ВМФ, а Нарком обороны и Генеральный Штаб не успевали разбираться со всеми вопросами».

Едва, можно сдержать улыбку по поводу написанного. Оказывается, у нас правительство руководило военными действиями, в том числе и на флоте. И, как выясняется, даже, в крупных масштабах. Обидно, что не подпускало близко к себе бедного Николая Герасимовича. «Хорошо» смотрятся действия Наркома обороны и безымянного Генерального штаба. О Ватутине не напишешь, а Георгия Константиновича давно и след простыл в Москве, по тем дням.

А вот то, что эти структуры «не успевали разбираться со всеми вопросами» военного характера, и пришлось посвятить этому делу, целую главу.

С сожалением констатирую, что и по флоту, и по военно-морским базам, много было еще всяких «чудес», но рамки данной работы не позволяют втиснуть всю информацию по Балтике.

С более полным вариантом данной главы и событиями, связанными с нашим флотом, читатель может ознакомиться в другой моей самостоятельной работе посвященной морским делам по началу войны «Как встретил войну наш Советский Военно-Морской Флот?»