*3330. Уголовный суд над сталинизмом

[Новомосковск]

http://www.nmosktoday.ru/u_images/KM...4402_d0ba3.jpg
24 ноября 1937 года русский писатель Николай Олейников расстрелян как шпион и враг народа. В сущности, за три невинных стихотворения Николая Олейникова 3 июня 1937 года арестовали. В том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы поспешили отмежеваться от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Те, с кем он еще недавно сидел за одним столом, выпустили стенгазету с призывом: «Добить врага!».

Власти словно бы прислушались к литераторам. Олейников расстреляли как «врага народа» в Ленинграде.

[Ксения Смолякова]

https://www.sibreal.org/a/29647670.html
25 января 2019

Семья Анны Кравченко, она – крайняя справа

В течение нескольких месяцев педагог по вокалу из Санкт-Петербурга Ольга Альшанская переносила в Инстаграм страницы дневника и старинные фото своей бабушки. Анна Григорьевна Кравченко (Мичкова) жила в Бийском районе Алтайского края, застала коллективизацию, пережила раскулачивание, ссылку отца, войну и написала воспоминания, когда ей было 83 года.

– Бабушка часто рассказывала нам истории из своей жизни, и как-то моя мама попросила ее записать все это. Так и появился этот дневник, – говорит Ольга. – Еще при жизни бабушка дала разрешение на публикацию. Сначала я думала о дневнике-книге, однако сейчас молодежь в основном сидит в социальных сетях и книгу вряд ли кто-то прочитает. Возникла идея публиковать записи в интернете. Когда я опубликовала в Инстаграме одну страницу, друзья сказали, что текст очень интересный, они с удовольствием бы почитали что-то еще.

Каждый день я работала над новым постом. Страничка в Сети стала не только отражением событий истории из частной жизни, но и поводом поговорить со своими родными, вспомнить, как жилось в каждой из наших семьей. С одной стороны, я хотела просто поделиться воспоминаниями бабушки, с другой – ведь эти свидетельства могут дополнить и восстановить многие картины важных исторических событий, происходящих в стране.

За короткий период дневник собрал более тысячи читателей, которым, как оказалось, тоже есть что вспомнить.

Анне Кравченко 38 лет
Анне Кравченко 38 лет
​Выдержки из дневника:

"Село мое родное! В 25 километрах от Бийска вдоль правого берега реки Бия цепочкой растянулось село Стан-Бехтемир. Выйдешь во двор и видишь на другом берегу реки села Ключи, Усятское и часть Угренево.

Помню, как женщины-активистки ходили по дворам, вели агитацию за колхоз, чтобы легче жилось крестьянину. Одаривали платками с орнаментом красной шестиконечной звезды
​В 1730 году крестьяне – переселенцы Иван Шарабарин, Аника Мальцев и другие по разрешению воеводской канцелярии поставили первые срубы изб. Постепенно число дворов все увеличивалось, и к 1744 году здесь насчитывалось 15 крестьянских хозяйств.

В том же году было построено укрепление под названием Бийский форпост. Основные служивые казаки были расселены в селе укрепленного пункта вместе с крестьянами. Отставные казаки и стали называть деревню Бехтемирской станицей <...>

Бехтемир – слово тюркское. В переводе на русский язык оно обозначает "начальник железа" и состоит из двух тюркских слов "бех" – начальник, предводитель, "темир" – железо. В 1756 году Алтай добровольно вошел в Россию, а в 1756 году царским указом разрешалось крестьянам других губерний переселяться на Алтай. И потянулись люди сюда из центральных губерний. В 1875 году деревня уже насчитывала 50 дворов <...>.К началу 20 столетия Стан - Бехтемир – уже большое село.

<...> Чуть помню, как мы приехали в поле, там стояла небольшая землянка, где могли укрыться от дождя и большой жары. Нарезали подсолнуха короб и поехали домой. Вдоль дороги стояла пшеница золотая, это было до коллективизации. У нас был свой участок земли. Но тридцатые годы перевернули все единоличное хозяйство. Помню, как женщины-активистки ходили по дворам, вели агитацию за колхоз, чтобы легче жилось крестьянину. Одаривали платками с орнаментом красной шестиконечной звезды.

<...>Были трудные годы и после гражданской войны, одевались в холщевину, денег-то сильно не было...

<...>Летом много было детям работы. Собирались всей гурьбой, мочили холсты в мойках и носили на луг, расстилали на траву, как только полотно было сухое, опять бежим мочить; чтобы полотно было белое, его отбеливали - и так целый день <...>

<...>Помню, как я делала племянникам лыжи. Была кадушка деревянная, рассыпалась. Мама не успела ее отдать бондарю во время зимы, так я ее стащила с вышки и наделала лыжи, досточки такие гладкие. Была шлея с лошади, я ее порезала и сделала к лыжам крепления. Из трехгранного полена делала коньки. Обрежу конусом часть полена, гвоздевым напариком просверлю дырки, вдерну веревочки и коньки готовы - катайтесь на здоровье!"

– Ольга, как семья вашей бабушки оказалась на Алтае?

Он не захотел войти в колхоз, семью раскулачили, конфисковали все до мелочей. Прадеда и его младших сыновей сослали на Север без права переписки на 10 лет
– Семьи моих предков переехали на Алтай в начале XX века. Жена прадедушки Григория в дороге умерла от голода, и у него осталось три сына и дочь. А у прабабушки Марии Даниловны в Первую мировую погиб муж, осталось три дочери. Они позднее сошлись в одну семью, родилось еще двое детей – моя бабушка и ее младший брат.

Прадед был в селе кузнецом, так работал, что его семью называли "мякшами". Это люди, которые едят белый хлеб. "Чернышами" назвали тех, кто ел то, то придется. В детстве, вспоминала бабушка, она могла позволить себе даже чулки, отец делал для нее из железа санки, коньки и др.

А когда началась коллективизация и он не захотел войти в колхоз, семью раскулачили, конфисковали все до мелочей. Прадеда и его младших сыновей сослали на Север без права переписки на 10 лет. Отец моей бабушки умер в ссылке, прабабушка снова осталась одна с детьми.

Анна Кравченко (крайняя справа) с семьей
Анна Кравченко (крайняя справа) с семьей
Прабабушка всегда много и тяжко работала и до последнего не вступала в колхоз, потому что хотела иметь свое хозяйство. Однако ей пришлось это сделать. И в колхозе семью притесняли, называли кулацким отродьем.

Бабушка писала в дневнике, что над ней в школе смеялись из-за нелепого тулупа с чужого плеча и отцовских сапог. Но она не описала там еще один момент, я помню это из её рассказа. Ее родители были набожными и надели на нее крестик. В школе ее вывели к доске, отчитали, а дети толпились вокруг и кричали: "Божий дух, изыди". Она прибежала домой, выбросила крестик и долго рыдала.

Выдержки из дневника:

"Помню отца. Помню, как у нас была кузница, как он приходил на обед. Я поливала на улице ему руки, а они были такие огрубевшие и так шуршат... Мы собирали шлак от угля, собирали всякие фигурки, играли...

Когда отца сослали, этот парень маме помогал, считал себя виноватым
К нам тогда ходил один паренек - Андрей-сирота, и попросился, чтобы мой отец научил его кузнечному делу, стал жить он у нас, считали, что не объест. А в 1929 году стали ссылать тех, кто держал батраков и отца сослали вместе со своими ребятами. Одному было 18 лет, другому - 16. Когда отца сослали, этот парень маме помогал, считал себя виноватым <...>"

– В этих записях много драматичных эпизодов: арест и гибель отца, голод, тяжелая работа на лесоповале, лишения военного и послевоенного времени…Что вы чувствовали, когда читали этот дневник своей бабушки?

– Сама я перечитывала дневник много раз. Читала его своему сыну. Это очень тяжело эмоционально. Мне каждый пост доставался со слезами. Мне так хотелось ей сказать: "Бедная ты моя, бедная". Но при жизни, бабушка никогда ни на что не жаловалась. Я помню ее всегда спокойной и рассудительной. Она разговаривала с детьми, как со взрослыми, не отмахивалась от их вопросов, а когда случались какие-то неприятности говорила: "Значит, так оно и должно быть. Все переживем". В ее манере поведения всегда был некий аристократизм. Несмотря на сложную, небогатую жизнь, она всегда старалась достойно выглядеть, до глубокой старости оставалась женственной.

Выдержки из дневника:

<...> В 1941 году я кончила 7 классов, и хотела идти учиться в 8-й класс в соседнее село, надо было свидетельство о рождении, у меня его не было. Пошли мы с подругой в район, чтобы получить свидетельство, подходим к селу, видим с горы, как люди бегут к военкомату со слезами на глазах. Спрашиваем: что случилось? Говорят: война! война! Мы побежали обратно домой. Шли мы 12 километров, уставшие и опечаленные <...> Подходим к полеводческой бригаде - нет ни одного человека. Идем к другой - никого нет. Пошли дальше, там тоже никого. Все побежали в село.

Проводы на фронт были почти каждый день. Провожали на гору. А потом долго-долго смотрели им вслед, пока не скроются. Шло время, ждали весточку от солдат... И вскоре стали приходить плохие вести в семьи - похоронки. Первые похоронки оплакивали, наверное, всем селом, но постепенно боль утихала той утраты. Шли дни, месяцы, годы. Многих так и не дождались в родной дом, в семью. Сколько осталось бездомных, сирот! А у нас было тяжелое без отца детство. Война нас быстро сделала намного взрослее, как бы это должно быть. <...>

– Когда был написан этот дневник?

– Она писала этот дневник всю зиму 2006 года, за два года до смерти, ей было тогда 83 года. Удивительно, насколько крепка была её память, она чётко помнила множество стихов, даты, цифры, имена и фамилии, последовательность событий. А еще мне она оставила 800 частушек. В юности я пела в народном хоре и попросила бабушку вспомнить какую-нибудь частушку. Оказалось, у нее их огромный запас. Много из них они с подружкой сами сочиняли, пели о том, что видели, чем жили. Поражает то, что она не описывает пережитое как трагедию. Это была молодость, а значит – счастье.


​Выдержки из дневника:

" <...>Бывало, затопишь печку, начистишь картошку, режешь кругляшками, печку облепишь. Верхние на печке перевернешь, а сбоку так прильнет, что приходилось отскабливать. Вот вам и гигиена, и не помню, чтобы болели, кроме зубов. Придешь домой, за ночь прогреешься на горячей печке и наутро как новая копейка. И опять утром идешь, куда надумаешь. Вдоль горы был длинный пологий извоз, по которому возили дрова с острова и сено. Мы с мамой собирали сено на кустах, которое оставалось при перевозке. С большим трудом поднимались по этому извозу, но делать надо было. Какие были развлечения? Иногда в село приезжал киномеханик, показывал кино, билет стоил 5 копеек. Сколько слез прольешь, чтобы дали деньги. Если нет, все равно идешь так к клубу, он был близко. Лезешь по стенке к окну, чтобы увидеть какой-то момент. Мальчики отдавали шапки, крутят одну часть и смотрят до конца фильм. Бывало, весь сеанс толчемся на веранде без света, толкаемся, греемся. Кино кончается, идем домой с теми, кто смотрел <...>"

– Вы сами в детстве много времени проводили с бабушкой?

– Бабушка часто приезжала к нам в Барнаул осенью и жила всю зиму. Она во многом занималась моим образованием и воспитанием. Когда я подросла, то каждое лето ездила к ней в Шебалино. Я помню ее рассказы о том, на чем они катались с горки, какие носили вещи, в чем выдавали девушку замуж. Помню, как сама она пряла и вязала, но о самых трудных годах я узнала из дневника.

Выдержки из дневника:

Утром опять идешь в столовую рассольник хлебать без хлеба. Не верите, что во рту от рассольника все облезало...
​<...> Если откажешься от лесозаготовок, поедешь в Рубцовск на военный завод. Было такое у нас с моей подругой, та отказалась от завода – два года тюрьмы. Вот и подумай, как поступить – это был приказ. Отправляли женщин, которые могут оставить свое хозяйство под присмотром, и меня, молодую девчонку, вместе с ними. Много собрали молодежи со всей округи. Разместили в бараке, где было много двухъярусных нар, печка стояла почти посредине барака. Вокруг печки квадратом были сделаны полки для сушки валенок <...> Пилы были – стахановки, почти 2 метра с разными зубьями. Вечером сдаем мастеру на заточку, утром берем. Смазывали в лесу керосином, чтобы пила свободнее шла. Когда были бураны сильные или ветры, не пилили, а стаскивали на кольях в кучи <...>

В селе был шпальный завод, и в 6 часов утра звал на работу. Встаем, идем в столовую, в которой варили рассольник почти без картошки, где плавали ломтики огурца и семена, как семенник бывает осенью. Через край почти выпьешь и пошел в лес. Вечером заходим в ларек, хлеб получаем столько, как два бруска хозяйственного мыла. Пока идешь до квартиры, всухомятку его весь съешь. Утром опять идешь в столовую рассольник хлебать без хлеба. Не верите, что во рту от рассольника все облезало...

При сборе вещей на фронт сказала: "Война только началась, а вы уже по миру пошли!" Её выдали. Судили, дали 10 лет лишения свободы
​<...>Работали без выходных, старались все больше сделать, нормы тоже большие были: сосна и лиственница 8 кубометров, березник – не помню сколько. Надо собрать сучки, сжечь, чтобы не наделать пожара. И так всеми зимними днями в лесу по пояс мокрый от снега. Обед привозила пожилая женщина во фляге, опять же суп, иногда даже с грибами. В выходные дни привозила винегрет ложки по две даже, бывали пирожки. Участок был далеко от села, бывало и так, что повариха нас не найдет, в лесу дорог много, возят лес тракторами, так ждем вечера. Пилили сосну и лиственницу. Подойдешь к ней, а она – матушка в два обхвата. Лес сортировали. Пилили который с пометкой, из которой брали серу. Подойдешь, откопаешь лопатой вокруг метра полтора и больше. Смотришь, на какой стороне больше веток, делаешь подруб, если ошибешься, лесина повернется на пне и может ударить. Спилишь и легко вздохнешь - прошло удачно...

<...> Во время войны все помогали фронту теплой одеждой, рукавицы, носки, полотенце. Отдавали последнее. Я знаю женщину, которая жила в соседнем селе. При сборе вещей на фронт сказала: "Война только началась, а вы уже по миру пошли!". Её выдали. Судили, дали 10 лет лишения свободы.

Вот так было при нашем родном Сталине, дисциплина
​<...> Петухов Степан работал на зерноскладе сторожем, жил через дорогу почти, приспособил мешочек между ног, подумал, что никто не заметит, заметили, поймали с зерном семенным, судили, дали два года тюрьмы. Из тюрьмы он не вернулся, умер...

Соседка, девушка Анна Шубина, работала свинаркой в колхозе. Свинья опоросилась, возможно, не хватало соска поросенку, она взяла одного поросенка и унесла своей тете в соседнее село Ключи через Бию, докопались, осудили, три или четыре года дали, да позор на девушку. Вот так было при нашем родном Сталине, дисциплина....".

– После войны бабушка вышла замуж, много работала, в том числе и воспитателем в детском саду, о чём мечтала когда-то, но не дала война этому сбыться. Когда у них с моим дедом Яковом родились дети, ей было уже не до учебы. Её старшая дочь – моя мама – получила высшее образование, стала учителем русского языка и литературы, как бы воплотив бабушкину мечту.

Выдержки из дневника:

Верхней одежды было парочки три, благодаря ленинградцам, которые меняли на картошку и другие продукты с огорода
"Мать Яшина дала нам чугунок дырявый, заклепала с обеих сторон, не бежал. Нет чашки! Случайно в Угренево Яша был, купил две алюминиевые, как тарелки от весов, пойдут и такие, когда нет никаких. Купили ведро цилиндрическое железное, крашенное. В него и корову доить, и воду носить. Под водой была кадочка деревянная, под пойло – шайка деревянная, для купанья ребенка и стирки – деревянное корыто. Обстановка – две койки, стол, табуретки. Нет нижнего белья! Его почти не было ни у кого. Легла спать с мужем невеста, ночная рубашка, да она и дневная холщевая, да еще и комбинированная. Сшили мне две рубахи, одна белая до пояса из вафельного старого полотенца, а от пояса как мешковина толстоватая. Другая рубаха тоже комбинированная до пояса, что шили рубахи зятьям, а от пояса, что шили им на подштанники. Полотно низа было шире, если срезать, будет большой рубец, сделали шлицу сбоку.

Вот так и ходила я, невеста, хочется плакать и смеяться. Верхней одежды было парочки три, благодаря ленинградцам, которые меняли на картошку и другие продукты с огорода...".

– Что ваша бабушка пыталась вам передать, чему научить?

– С детства она меня не нагружала обыденной домашней работой, зато научила меня вязать крючком и на спицах, шить наряды для кукол. Мы жили с ней очень дружно, много разговаривали, пели частушки, разучивали стихи, за неделю я могла выучить до 27 стихов. Об этом иногда даже не знала моя мама, занятая учительской работой. Бабушка в основном все заботы по хозяйству брала на себя. Видя мое пристрастие к песням, сцене, она поощряла наши с подружками импровизированные выступления звезд эстрады, была самым благодарным зрителем и слушателем. Самое главное, что передала мне она, – это позитивное отношение к жизни, к людям, умение добросовестно работать, не пасовать перед трудностями.

– Какие отклики вы получаете на публикацию дневника в интернете?

– Люди пишут мне, что у них тоже есть много историй. Я им советую начать записывать их самим, но оказывается, не всем просто это дается. Сейчас я думаю над тем, как оформить те или иные истории. Я хочу привлечь людей, прежде всего молодых, к истории, к прошлому посредством современных технологий. Заставлять детей читать книги – это сложно, нужно выходить на их площадки и разговаривать с ними там. Когда дневник начал подходить к концу, а интерес людей не ослабевал, я решила, что можно делать видео, где люди делятся своими воспоминаниями. Двоюродная сестра моей бабушки живет рядом с Барнаулом. Ей 96 лет, она – участница Великой Отечественной войны. Мы сделали ролик с ее рассказом моему сыну, её правнуку, о войне. Еще записали рассказ нашего соседа, деда Ивана, пережившего в детстве оккупацию.

На другом видео мой сосед дядя Ваня рассказывает, как его, еще 12-летнего мальчишку, немецкие солдаты старались накормить, показывали фотографии своих семей и говорили, что им эта война не нужна.


Когда о моем дневнике узнал ветеран войны, блокадник Василий Шапочкин, то он тоже сел за воспоминания. Решился не сразу – не поверил, что это вообще кому-то надо. Я постаралась объяснить, что слова простого человека могут быть ценнее, чем какие-то политические речи, которые звучат с экранов телевизоров. Уходит время, а в тетради останется живой разговор с предками. В итоге ветеран, переживший блокаду, за две недели исписал половину тетради. Он приходил в школу к моим ученикам, рассказывал им о своей жизни. И они слушали его очень внимательно.

Баба Аня (в центре) с внуками
Я заметила, что людям очень нравится слушать настоящую речь, без официоза и пафоса. Видимо среди засилья фейков и всяческого официоза людям очень не хватает чего-то подлинного.

[Патриот Руси]

https://nampuom-pycu.livejournal.com/278971.html
Jan. 19th, 2019 at 10:20 PM
Сосо Бесович Джугашвили


«В половине XIX века Маркс был сторонником отделения русской Польши, и он был прав, ибо тогда вопрос стоял об освобождении высшей культуры от разрушавшей её низшей...» (Впервые напечатано в журнале “Просвещение” №№ 3–5, март-май 1913 г. Подпись: К. Сталин, ПСС том 2 стр. 127)

«Стонут постоянно преследуемые и оскорбляемые евреи, лишенные даже тех жалких прав, которыми пользуются остальные российские подданные, – права жить везде, права учиться в школах, права служить и т. д. Стонут грузины, армяне и другие нации, лишенные права иметь свои школы, работать в государственных учреждениях, вынужденные подчиниться той позорной и угнетающей политике руссификации , которую с таким рвением проводит самодержавие. Стонут многие миллионы русских сектантов, которые хотят веровать и исповедывать так, как им подсказывает их совесть, а не так, как желают православные попы. Стонут… но всех угнетаемых, всех преследуемых российским самодержавием не перечислить. Их так много, что если бы все они поняли это и поняли, где их общий враг, российская деспотическая власть не просуществовала бы и одного дня. К сожалению, русское крестьянство еще забито вековым рабством, нищетой и темнотой, оно просыпается лишь теперь, оно еще не поняло, где его враг. Угнетенные нации России не могут даже и думать о том, чтобы своими собственными силами освободить себя, пока против них стоит не только русское правительство, но даже русский народ, ещё не осознавший, что их общий враг – самодержавие...» (ПСС, том 1, стр. 12)

«Мы глубоко убеждены, что “патриотический” дым рассеется, и люди воочию увидят подлинные стремления русских империалистов к… проливам, в Персию…» (ПСС, том 3, стр. 3)

«Совет Народных Комиссаров с самого начала стоял и продолжает стоять на точке зрения свободного самоопределения. Он ничего не имеет даже против того, чтобы украинский народ выделился в независимое государство. Об этом он заявлял официально несколько раз. Совет Народных Комиссаров официально признал Украинскую республику... Он готов признать республику любой национальной области России, при желании на то трудового населения этой области. Мы за Украинскую республику... Нечего и говорить о том, что в обычное время украинцу-солдату место, прежде всего, у себя дома, на Украине. Нечего и говорить, что “национализация” армии – вещь приемлемая и желательная. Об этом несколько раз заявлялось официально Советом Народных Комиссаров. Говорят об “обмене” воинских частей между Украиной и Россией, о размежевании и пр. Совет Народных Комиссаров вполне сознает необходимость размежевания. Рада предлагает установить в России федеративный строй. Совет же Народных Комиссаров идет дальше Рады, вплоть до права на отделение». (ПСС, том 4, стр. 4-6)

«…Недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская национальность — выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская национальность существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов. Нельзя идти против истории. Ясно, что если в городах Украины до сих пор еще преобладают русские элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно украинизированы». (Заключительное слово по докладу об очередных задачах партии и национальном вопросе на X съезде РКП(б) 10 марта 1921 года. ПСС, том 5, стр. 45–49)

«Можно ругать Совет Народных Комиссаров, можно к нему критически относиться, но нет таких людей, которые могли бы утверждать, что Совет Народных Комиссаров не исполняет своих обещаний, ибо нет на свете той силы, которая заставила бы отказаться Совет Народных Комиссаров от своих обещаний. Это мы доказали тем фактом, что совершенно беспристрастно отнеслись к требованиям финской буржуазии о предоставлении Финляндии независимости и немедленно приступили к изданию декрета о независимости Финляндии...» (ПСС, том 4, стр. 10-11)

«Необходимо ещё преодолеть те препятствия, которые переданы нам в наследство пройденным периодом национального гнёта и которые не могут быть преодолены в короткий срок, одним ударом. Это наследство состоит, во-первых, в пережитках великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого привилегированного положения великоруссов... Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии... Поскольку пережитки национализма являются своеобразной формой обороны против великорусского шовинизма, решительная борьба с великорусским шовинизмом представляет вернейшее средство для преодоления националистических пережитков... Обращая внимание членов партии на особый вред и особую опасность уклона к великорусскому шовинизму, съезд призывает партию к скорейшей ликвидации этих пережитков». (“Правда” № 65, 24 марта 1923 г. Подпись: И. Сталин. ПСС, том 5, стр. 194)

«Только Советская власть открыто провозгласила право всех наций на самоопределение вплоть до полного отделения от России. Новая власть оказалась более радикальной в этом отношении, чем даже национальные группы внутри некоторых наций...» (ПСС, том 4, стр. 13)

[Патриот Руси]

https://nampuom-pycu.livejournal.com/302529.html

Пишет Патриот Руси (nampuom_pycu)
2019-04-29 05:20:00 1403


Известно, что склонность человека к садизму проявляется с ранних лет. Юный Сосо Джугашвили занимался живодёрством. Так, он любил стрелять из сделанного им самим лука по домашним животным. Вспоминали, что когда вечером стадо возвращалось с прогулки, «Сосо вдруг выскочил и мигом вонзил стрелу в мошку корове. Корова взбесилась… Сосо скрылся, а матери за своего сына пришлось выслушать много нелицеприятных слов».
По другому свидетельству, «Сосо умел лучше всех обращаться с рогаткой, наловчился точно целиться. Птицам житья не давал…»
Элементы садизма присутствовали и в детских играх Джугашвили. Так, игру с девочками в камушки, по его настоянию «играли с условием, что победитель должен нащипать руки побеждённой стороне. Если потерпевшая поражение девочка оттягивала руку, чтобы избежать наказания, то Сосо заставлял снова подставлять руки». Позднее, в семинарии, склонный к садизму сын пропойцы Сосо закономерно увлёкся издевательствами над людьми. Так, в одной из записей помощника инспектора семинарии за 1895 г. сказано, что Джугашвили был наказан стоянием в столовой: «…Явившись в первый класс первого отделения на сильный крик, я увидел Лакерова, который в сильном раздражении кричал на Иремашвили и Джугашвили. Оказалось, что два последних ученика систематически насмехаются над Лакеровым, всячески дразнят его, приводят его в раздражение и издеваются над ним. Подобные проделки они позволяют себе часто…» По замечанию Иремашвили, близко знавшего юного Сосо, для него «высшая радость состояла в том, чтобы одержать победу и внушить страх… С юности осуществление мстительных замыслов стало для него целью, которой подчинялись все его усилия». Рано в этом характере формировались властность, лицемерие, извращённая воля, садизм, стремление к манипулированию людьми, смесь расчётливого ума и патологических черт.
К приходу Сосо в Тифлисскую духовную семинарию это учреждение славилось «бунташными» традициями. Среди учащихся уже были свои революционеры. В горийскую семинарию из разных уголков Грузии за безплатным обучением стекались дети родителей с тяжёлой наследственностью. Кроме того, часть самих преподавателей была заражена идеями грузинского национал-социализма, что легко объясняет уход учащихся в подрывную антигосударственную деятельность. Но ошибка – представлять семинаристов монолитной средой вольнодумцев. Были среди них и решившие посвятить себя духовному служению. Сосо Бесович Джугашвили презрительно называл их «замученными Христом». Был ли Сосо к моменту поступления в семинарию верующим? Как и когда начался его путь от Бога?
Обратим внимание на сочинённое в Гори его четверостишие «Гардживари» (церковь вблизи Гори), обращённое Коле Кавсадзе, в котором прозвучал уникальный для Сосо мотив церковного заступничества. Публикатор стиха делает оговорку, чтобы избежать обвинений в намёке на «церковность» опытов Сосо: «Надо полагать, что товарищ Сталин «Гардживари» писал во избежание всяких неприятностей, ибо он в Бога и чудодейственную силу святых с детских лет не верил». Но вот отсчёт начала его неверия остаётся открытым. А что если эти стихи были тогда ещё искренними?
Иное объяснение «антирелигиозного» обращения Джугашвили (будущего Сталина) даёт ещё один одноклассник: «Первые годы учёбы в училище он был очень верующим, аккуратно посещал все богослужения…. Но вот в третьем или четвёртом классе… он неожиданно поразил меня чисто атеистическим заявлением: «А знаешь, Гриша, Он не несправедлив, его просто нет. Нас обманывают» (В другой редакции: «разговоры о Боге – пустая болтовня»). Бывает, подобным «духовным поворотам» способствуют и травмы, полученные в детстве. Так, сильное впечатление на Сосо произвело публичное повешение трёх разбойников в 1892 г. Один мальчик спросил, будут ли после смерти их жарить [в аду] на медленном огне. Сосо ответил: «Они уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять». Другие относят разрыв юного Джугашвили с Богом именно на «семинарский период». Видимо, атеизм рос в душе Сосо постепенно ещё в годы начального учения, а в семинарии он укрепился, приобрёл законченные формы.
На втором году обучения в семинарии ему запали в сердце слова из Закона Божия: «Сатанаил был величественным ангелом, несшим на себе печать совершенства, полноту мудрости и венец красоты, но он возгордился, возомнил себя выше Бога...» Впоследствии, его безбожный ум измыслил кличку «Сталин», которая является анаграммой от имени «Сатанаил».



При встрече с Елисабедашвили в 1898 г. Сосо Джугашвили – уже конченный сторонник безбожия, агитирующий других. Юный Георгий, для которого эта встреча стала моментом, предопределившим деятельность, написал: «Я слушал Сосо, и в моих взглядах все старое рухнуло. Изменились даже горы, которые я считал творением Бога, изменились вещи, и люди стали другими, я несся в далекое, неизвестное мне будущее». В победных тонах описывает Георгий свой «подвиг» на новом поприще, встретивший горячее одобрение юного Джугашвили: «Мы оба вошли в старую церковь и всё хорошо осмотрели. Товарищ Сосо, увидев на стенке какую-то икону, видимо, кем-то повешенную, сказал: «Ого, смотри, и эта кляча [говоря об иконе] здесь [в церкви]. …Что сделать, Георгий?» Я сразу на трапезу, сорвал со стены икону, растоптал ногами и обрызгал «водой». Сосо спрашивает: «Слушай, не боишься Бога, что это с тобой?» Я засмеялся, а он похлопал (по плечу) и сказал: «Ты прав». Сцена в древней церкви разыгралась инфернальная – совершающий акт жуткого кощунства мочащийся на икону сын священника семинарист Георгий и смеющийся провокатор Сосо Джугашвили – будущий Сталин, который после насмехался над ним. «Когда меня срезали на экзамене, Сосо подшучивал: «Не эта ли икона помешала тебе?»
Наклонность к надругательству над святынями была для Джугашвили с юных лет способом растления его души, «первыми шагами» в его культурной и моральной деградации как личности. Так что, если вера у горийского семинариста была, то ничем не отличалась от веры бесов (Иак. 2:19). Данное матерью религиозное воспитание было поверхностным, сказывалось больше влияния улицы и отца-алкоголика Бесо Джугашвили.



Решающим в духовном становлении Сосо Джугашвили было книжное самообразование. К чтению Сосо пристрастился ещё в Гори, тогда им был прочитан роман А. Казбеги «Отцеубийца», давший ему вдохновляющий пример жизни романтического разбойника Кобы. Коба воплощал собой идею насилия и руководствовался мотивом мести. Художественные образы увлекали и потакали страстям, разжигали эгоизм, тщеславие, гордость.
Семинарский круг чтения Джугашвили восстановить по мемуарам сравнительно легко и одновременно трудно. Можно определить, что он был обширен и касался разных областей знаний. Среди авторов для семинарского чтения находим русских классиков – Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Чехова, Щедрина, Тургенева, Гончарова, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева; европейских классиков – Шекспира, Шиллера, Байрона, Гюго, Гёте, Гейне, Гомера, Данте, Мильтона, Диккенса, Теккерея… Из общественной и научной литературы – Маркса, Энгельса, Каутского, Фейербаха, Плеханова, Либкнехта, Бебеля, Герцена, Аристотеля, Монтескье, Дарвина, Туган-Барановского, Летурно, Тимирязева, Мечникова, Спинозу, Канта, Милля, Гегеля, Рибо, политэкономистов Адама Смита, Риккардо, Милля, Спенсера, Леббси, Гибсона, Мальтуса, историков Боккля, Гизо, Шлоссера, Маколея, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского.



Можно заметить отсутствие в этом списке авторов Серебряного века. Круг подпольного чтения имел явную атеистическую направленность. Книгами воспитывались, книги помогали усваивать атеизм. И юный Сосо тонко использовал книгу с целью пропаганды безбожия среди других учащихся семинарии, умело манипулируя «доводами науки». Впоследствии он написал: «Мы, равно мыслящая молодежь, ставили себе целью изжить у семинаристов веру в Бога, Церковь и вооружить их научным знанием… То, что учили в семинарии, о Боге, душе, человеке, необходимо было преодолеть и отвергнуть». И произведения русских классиков Джугашвили использовал для целей пропаганды, такие как, например, «Отцы и дети» И.С. Тургенева. Он восторженно принял критику Л.Н. Толстым «Догматического богословия» митрополита Макария, носившую предельно антицерковный характер. Толкуя эту книгу, Джугашвили говорил первокурсникам: «Какой там Бог, всё это выдумано попами для того, чтобы держать народ в покорности»… Тот, кто его слушал, вспоминал: «Глубокая, убеждённая антирелигиозная пропаганда тов. Сосо поразила меня». Любопытен и способ чтения запрещённых книг семинаристами. Листы запрещенной книжки часто закладывались между страницами церковных книг. Так обманывались надзирающие монахи: «Тайно, на занятиях, на молитве и во время богослужения мы читали «свои» книги. Библия лежала открытой на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина»
Так юный семинарист практически проходил школу двуличия и обмана. Если Сосо с запрещёнными книгами попадался, то отделывался предупреждениями или карцером, который не следует отождествлять с тюремным.
Джугашвили в годы духовной учебы юности глубоко понял мощь печатного слова. Впоследствии, сталинская цензура по своей свирепости многократно превзошла все «чугунные уставы» царизма, а попытки чересчур любознательных советских граждан обойти сталинские препоны и запреты карались уже не символическими «карцерами», а многолетними тюрьмами, ссылками и лагерями, а то и расстрелом.
В семинарии действовали нелегальные кружки учащихся. Упоминают о борьбе Сосо Джугашвили с умеренным параллельным кружком Сеида Девдориани. Но мало что известно о деятельности кружка самого Джугашвили, и какую роль в действительности он там играл. Думается, революционное «лидерство» Сосо в семинарии выдумано мемуаристами, экстраполировавшими «культ личности» на прошлое. Конфликт между Джугашвили и Девдориани произошел в третьем классе семинарии: в 1897 г. Сосо отверг программу кружка, выработанную Девдориани, назвав ее «либеральной». Разногласия между семинаристами выражались остро: Сеид ругал Сосо публично и «противным», и «отвратительным». Пройдет много лет, и 21 октября 1937-го года Джугашвили по кличке Сталин подпишет расстрельный список на Сеида Девдориани. В числе подлежащих суду Военной коллегии по Грузинской ССР имя Сеида значится 95-м среди других осужденных в тот день Сталиным на смерть по «грузинскому» списку в 330 человек. Известно, что Джугашвили (Сталин) внимательно читал все эти списки и, безусловно, понимал, что хладнокровно уничтожает старого товарища, вместе с которым 40 лет назад начинал свой революционный путь в семинарии, который когда-то первым ушёл к нему в «оппозицию». 22 ноября 1937 г. на уничтожение Сталиным был обречён и другой его старший семинарский товарищ – Самсон Торошелидзе.
Воспитанники жили скученно, распорядок их дня был строго регламентирован – молитвы, богослужения, подготовка к занятиям, занятия, еда, сон. «Жизнь в семинарии протекала однообразно и монотонно, – вспоминал Д. Гогохия. – Мы чувствовали себя, как в каменном мешке». Строгость семинарского режима выражалась в ряде запретов: посещения театров, библиотек, чтения вольных книг, газет, журналов. Однако воспитанники легко находили возможность бывать в городе и в неурочные часы и в полной мере подвергаться разлагающему влиянию безбожной культуры. Они посещали театры, концерты, гуляния, женщин, городские и общественные библиотеки. Так, систематическим отлучкам учеников помогал семинарский дворник, который за небольшую мзду впускал или выпускал семинаристов по вечерам – кого в театр, кого на вечеринку, кого на сходку. Пользовался услугами этого дворника и Джугашвили. Так что, если и можно назвать семинарию «тюрьмой», то довольно либеральной, со множеством «дыр», с весьма широкими выходами на «волю». Время от времени Сосо подвергали обыскам, которые мало что давали, но толки о якобы его «систематическом преследовании» в семинарии далеки от реальности.
Невыносимой для неверующих семинаристов была сама религиозная дисциплина. Г. Паркадзе с раздражением писал об изводивших их «бесконечных молитвах» в церкви: «Каждый залезал в душу молодого ученика. …Он должен был верить всякой глупости и сказке. Бог, Церковь, душа, рай и ад – вот чему посвящались все занятия в классе». Богослужения в церкви, проповеди священников совершенно проходили мимо ушей семинариста Джугашвили, не искавшего истины в Писании. Для неверовавших воспитанников такие церковные службы превращались в бессмысленный ритуал, становились ежедневным и надоедливым кошмаром. Сосо, бывало, и здесь кощунствовал. «Утомившись… опускался Сосо под видом молитвы на колени, чтобы меж тесными рядами учеников укрыться от наблюдений помощников инспекторов, и в таком положении шутками и комическими выходками развлекал стоявших около него товарищей». Кощунственные выходки семинаристов фиксировались и в журналах по поведению. Так, некий Чехчаев вдруг принялся дико подвывать хору во время молитвы Аллилуйя и рассмешил учеников, «особенно сильно хохотал Джугашвили». В Великий пост семинаристы говели, а также исповедовались и причащались два раза в год. Сосо по обязанности участвовал в этих церковных таинствах. Так что были основания считать его тогда формально воцерковленным человеком. Но вот пост он обходил, и довольно «остроумно». По свидетельству М. Семенова, семинаристы как-то с радостью оскоромились и наелись в Страстную пятницу. Автор характеризует этот поступок как «демонстрацию светлых радостных чувств людей, преступивших преграду, дотоле непреодолимую, с затаенном чувством освобождения от гнета предрассудков». Тем не менее, «возвратились заговорщики в пансион и на завтра, как ни в чем не бывало, благочинно причастились».
Многие мемуары сквозят ненавистью к монахам – руководителям семинарии. Их порицали за русофильство, ханжество, надзор за личной жизнью семинаристов. Но, как правило, с «фанатизмом» семинаристы отождествляли обычное для монахов благочестие. Все учителя семинарии имели академическое образование, обращались к ученикам вежливо и не подвергали их бессмысленным преследованиям. Так, ректор семинарии Гермоген стал впоследствии видным епископом и был уничтожен в годы красного террора.



Один из наиболее ненавистных «преследователей» будущего уголовника Сосо Джугашвили, иеромонах Димитрий (князь Давид Абашидзе) также стал известным иерархом и подвижником, затем неоднократно подвергался репрессиям. Мемуаристы по традиции не жалели и для него чёрных красок. Якобы это был «человек выродившийся, фанатичный, настоящий царский раб». Если отбросить предвзятые клеветнические оценки мемуаристов («ослеплённый фанатик», «обрусевший дегенерат»), то можно понять, что Димитрия отличало высокое ревностное отношение к выполнению обязанностей инспектора, что обусловило к нему ненависть опустившихся неверующих учеников. Характерна такая картина – Абашидзе ворвался в класс: «Безобразие… Пост… Они должны быть в церкви и смиренно молиться, а торчат здесь и бесстыдно скулят», – восклицал он, обегая вокруг парт»: Отец Димитрий занимался поиском нелегальной литературы. «Он привык заглядывать внутрь парт, обыскивать ящики, шкафы, подвалы»… «он рыскал повсюду, внезапно подлетал к ученикам и вырывал у них из рук книги». Известен и конфликт Сосо Джугашвили с о. Димитрием. Как-то он заметил, что Джугашвили смотрит как бы сквозь него. «Как, ты меня не видишь?» Сосо с насмешкой протёр глаза, посмотрел на него и ответил: «Как же, вижу какое-то чёрное пятно». Отметим, однако же, что для таких хамских ответов семинариста требовалось не только неуважение к «инквизитору»-монаху, но и глубокое презрение к людям. Любопытная деталь – во время панихиды в семинарской церкви по Александру III в 1894 г. семинарист Воронин горько заплакал, что не осталось без внимания Сосо. «Характерно полуприщурив глаза, с полупрезрительной не то усмешкой, не то улыбкой: «Эх ты, бестолковый! – сказал он. – Что горюешь? Царя жаль? Таких людей нечего жалеть, умер один – будет другой». Представление, что есть люди, которых «нечего жалеть», утвердилось у Джугашвили с юности.



Показательна ехидная шутка Сосо над Абашидзе в ходе экскурсии воспитанников семинарии в Шио-Гвимевский монастырь. При наступлении темноты учащиеся оставили монастырь и разбрелись по склонам горы. «Тщетны были усилия Димитрия Абашидзе, его крики, угрозы, просьбы зайти в монастырь, чтобы не радовать дьявола и чертей. «Не в тифлисских театрах, отец Димитрий, водятся черти, а вот здесь [в святом месте], смотрите, они кишмя кишат», – крикнул ему в ответ, искусно изменив свой голос, товарищ Сосо». Мемуарист поясняет далее смысл богохульной издевки: «Не знаю, как, но всем нам стало известно, что раз, проходя мимо оперного театра, Димитрий Абашидзе с обычной для него брезгливой миной сказал ученикам, что в оперном театре живут и играют черти». Абашидзе, видимо, вполне «раскусил» в семинаристе Сосо Джугашвили оборотня и поэтому старался строже наблюдать за ним в последний год его учения в семинарии, понимая, что он оказывает вредное влияние на других учащихся. Думается, можно поверить таким словам Талаквадзе: «Не раз Димитрий говорил … что мне недостойно быть таким же «неверующим», как Сосо Джугашвили, указывал, что, по его глубокому убеждению, мы никогда не будем истинными служителями Бога». Сосо не «оставался в долгу» и охотно отзывался об инспекторе дурно, побуждая других учеников к враждебному к нему отношению. Низкая душа Сталина проявилась в мелочной мстительности к Абашидзе уже после исключения из семинарии. В 1900 г. о. Димитрий был назначен ректором Андорской семинарии и должен был быть возведен в сан архимандрита. Тогда ученики из числа «богобоязненных», которых товарищи окрестили «изменниками» и «лицемерами», решили поднести ему на прощание подарок – служебник с бархатной обложкой и евангельской надписью золотыми буквами: «Не любил словом, иже языком, но делом и истиною» (Иоанн, 3, 18). Воспитанники вынашивали план сорвать это мероприятие – либо захватить подарок, либо залить служебник чернилами. Джугашвили, хоть уже и отчисленный, проявил интерес к готовящейся провокации и спросил, что семинаристы предпримут. Кто-то предложил не приветствовать Димитрия и не припадать к его руке. Однако Сосо такая «демонстрация» показалась робкой: «Если вы будете присутствовать, вы будете невольными соучастниками этого акта чествования Димитрия. Поэтому, когда Димитрию поднесут подарок и начнут говорить речи и превозносить его, вы должны демонстративно оставить церковь». Служебник мстительные семинаристы всё-таки украли. Ученик Илья Шубладзе спрятал книгу в надежном месте, и только в 1933 г. отнёс в музей.
Занятия велись как в форме лекций, так и прений. В первых трёх классах в основном изучались светские предметы: литература, гражданская история, алгебра, геометрия и логика, из духовных – Священное Писание, библейская история, церковнославянское пение. В четвёртом классе светские предметы были дополнены физикой и психологией, а духовные – основами богословия, гомилетикой, литургикой, грузинской церковной историей. В пятом и шестом классах преимущественное внимание уделялось богословским предметам… С церковно-образовательной точки зрения, программа семинарии была ориентирована на серьезную подготовку квалифицированного священнослужителя. Однако, дело было в отсутствии влечения многих учеников к духовной учебе. Ученикам осваивать приходилось такие науки, к которым нужна особая предрасположенность. А тех, кто особо усерден в учении, в большинстве случаев ждала «карьера» священника. Понятно, что подобные перспективы не могли казаться привлекательными для людей, ищущих единственно бесплатного обучения за счёт казны.
Был ли интерес у Сосо к семинарским занятиям? Преподаватель истории Махатадзе писал, что программа для семинаристов по этому предмету отличалась основательностью, отмечая, что Джугашвили любил историю: «Он обладал необыкновенной памятью и большим умом. Он даже ничего не записывал на лекциях, а всё запоминал»… «Он умел оценивать исторические факты и события, стоя у стенной карты в классе и показывая на ней упомянутые исторические места… Другие семинарские науки, насколько мне известно, мало удовлетворяли его пытливый ум, кроме математики и литературы». Джугашвили не скрывал своего издевательского отношения к преподаваемым в семинарии церковным сюжетам. Например, «просил преподавателя объяснить, каким образом Ной умудрился разместить в таком сравнительно небольшом судне, как ковчег, всех зверей, животных, птиц и гадов». Некоторые из таких классных шуток Джугашвили носили кощунственный характер. Однажды преподаватель спросил ученика, как надо понимать выражение Библии: «и обонял Бог благоухание жертвы Ноевой». Джугашвили как бы про себя, но достаточно громко произнес: «Значит, запахло шашлыком», – и весь класс разразился хохотом».
Учёба Джугашвили в семинарии неуклонно шла по нисходящей линии. Отличник в духовном училище, он не смог поддержать ту же высокую планку в семинарии. Первый класс (1894-1895) Джугашвили окончил твёрдым «хорошистом», имея тройку лишь по гражданской истории. Годовые оценки за второй класс (1895-1896) показали лишь только одну пятерку – по церковнославянскому пению и четверки по остальным предметам. Но уже провальным для Сосо оказался третий класс семинарии (1896-1897): средний балл – 3,5, ни одной пятёрки, по церковной истории и Св. Писанию тройки, переход с пятого места в списке успевающих на 16-е (из 24). Четвертый класс (1897-1898) оказался для Сосо Джугашвили ещё более трудным, чем предыдущий, – тройки почти по всем предметам и, как результат, двадцатое место в списке успевающих (из 23). Как известно, весной 1899 г. экзамены Сосо не сдавал, но ему выдали впоследствии аттестат с «троечными» результатами и за этот год. С третьего класса падает и дисциплина Сосо. В кондуитном журнале семинарии учащаются записи о его грубости и наказаниях.
Что же случилось с успехами когда-то способного ученика? Ответ очевиден – он потерял интерес и к церковным предметам, и к духовному образованию вообще. Его поглощали другие занятия, не оставлявшие на учёбу времени. «Всё более и более теми и другими предметами манкировал Джугашвили, уроками и богослужениями, всё чаще и чаще всеми способами ухищрялся он ускользнуть на вечера из семинарии»… «В третий год с ним произошла какая-то перемена, после чего он абсолютно бросил подготовку уроков… он не читал Закон Божий и разные духовные произведения, а, наоборот, противоположные к ним и т.д.». Мемуарист справедливо считал, что Джугашвили в старших классах семинарии сознательно отказался от духовной карьеры – при своих способностях он имел весомые шансы поступить в академию. М. Кольцов сказал лучше: «Он, как волчонок, смотрел в лес» [т.е. в сторону безбожного уголовно-революционного подполья].



Духовную школу Сосо Джугашвили полагал местом для проявления безбожия и своих низменных наклонностей. Не подходил трудный путь духовного служения Богу для одарённого Им, но бесчестного юноши, одержимого волей к власти. Карьера революционного «вора в законе», противопоставляющего себя законной власти, в чреватом бурными потрясениями российском обществе казалась ему более предпочтительной... [Продолжение следует.]

[Еженедельник «Футбол-Хоккей»]

1938 г. Александр Шпаковский. 1915 г. - "Матрос" (Харьков), 1916-19 гг. - "Янус" (Харьков), 1920-21 гг. - ОЛС (Харьков), 1922-24 гг. - "Штурм" (Харьков), 1925-27 гг. - "Рабис" (Харьков), 1928-36 гг. - "Динамо" (Харьков).

[Historical-fact]

https://historical-fact.livejournal.com/275081.html

vasiliy_eremin (vasiliy_eremin) написал в historical_fact
2021-05-14 21:24:00 92

Советская разведка накануне войны состояла из 2-х самостоятельных разведслужб: так называемый Иностранный отдел НКВД (ИНО НКВД) и военная разведка в лице Разведывательного управления Генерального штаба РККА (Разведупр ГШ). Обе спецслужбы, мягко говоря, сильно пострадали от массовых репрессий 1937-38гг. К 1939 году были ликвидированы почти все нелегальные резиденту*ры, связи с ценнейшими источниками информации оказались утраченными. В дальнейшем понадобились большие усилия, чтобы их восстановить. В направленном руководству НКГБ отчете о работе внешней разведки с 1939 по 1941 год начальник разведки П.М. Фитин писал:
«К началу 1939 года в результате разоблачения вражеского руководства в то время Иностранного отдела почти все резиденты за кордо*ном были отозваны и отстранены от работы. Большинство из них затем было арестовано, а остальная часть подлежала проверке. Ни о какой разведывательной работе за кордоном при этом положении не могло быть и речи. Задача состояла в том, чтобы наряду с созданием аппарата самого Отдела, создать и аппарат резидентур за кордоном».
Потери состава были столь велики, что в 1938 году в течение 127 дней подряд из внешней разведки руководству страны вообще не поступало никакой информации.

Были арестованы бывшие начальники ИНО М.А. Трилиссер, С.А. Мессинг, А.Х. Артузов. Уничтожение своих сотрудников руководство НКВД зачастую проводило в т. н. «особом порядке», то есть без суда и следствия. Например, начальник ИНО А. А. Слуцкий был умерщвлен Михаилом Алёхиным (заместителем начальника отдела оперативной техники) инъекцией яда прямо в кабинете начальника Главного управления государственной безопасности НКВД М. П. Фриновского. После смерти Слуцкого исполняющим обязанности начальника ИНО был назначен майор госбезопасности Сергей Михайлович Шпигельгласс. Он пробыл на этой должности менее двух месяцев; в ноябре 1938 года был арестован, в январе 1940 года расстрелян. В это же время репрессировано множество ведущих разведчиков. Среди них можно назвать резидентов в Лондоне – Чапского, Г.П. Графпена и Т. Малли, в Париже – С.М. Глинского (Смирнова) и Г.Н. Косенко (Кислова), в Риме – М.М. Аксельрода, в Берлине – Б.М. Гордона, в Нью-Йорке – П.Д. Гутцайта (Гусева), выдающихся разведчиков-нелегалов Д.А. Быстролетова, Б.Я. Базарова и многих других. Всего же в результате так называемых «чисток» в 1937–1938 годах из 450 сотрудников ИНО (включая загранаппарат) было репрессировано 275 человек, то есть более половины личного состава. Со многими ценными агентами прервалась связь, восстановить которую удавалось далеко не всегда.

Разбирая после этого кадрового погрома дела разведки, поставленный в 1939 году новым начальником ИНО НКВД Фитин с горечью констатировал в своем отчете такие длительные пробелы, когда разведка НКВД просто «слепла» и «глохла» без информации из-за кордона при молчавших агентах и их перебитых в советских тюрьмах кураторах из числа оперативников ИНО. Он же отметил периоды, когда в середине 1938 года, в самый разгар этих зачисток внутри спецслужб, даже доклады на имя Сталина вынуждены были подписывать рядовые оперативники ИНО. В Москву отзывали и расстреливали после приезда не только самих резидентов, но и сотрудников их резидентур, и законспирированных нелегалов, и агентов из числа коминтерновцев. Например, Фитин получил "в наследство" берлинскую резидентуру ИНО, где из 16 прежних после основательной ее зачистки находилось в строю лишь 2 разведчика.

Возглавлявший ИНО в «славных двадцатых годах» советской разведки Трилиссер даже после ухода из-за конфликта с Ягодой из спецслужбы все равно был расстрелян. Сменившего его архитектора операции «Трест» Артузова в 1935 году перевели с должности начальника ИНО из НКВД в Разведупр ГШ для усиления военной разведки и передачи ей опыта чекистской разведки. Артузов был несколько лет заместителем Яна Берзина в Разведупре и даже исполнял обязанности главы Разведупра во время командировки Берзина на испанскую войну. По заведенной традиции перед арестом его перемещали с должности на должность, возвращали в НКВД, а в итоге тоже арестовали и расстреляли.

Отозванные в СССР и расстрелянные в эти годы Аксельрод, Малли, Гутцайт, Косенко, Карин, Сыроежкин, Рингин, Сыркин, Шилов, Глинский, Яриков, Базаров, Перевозчиков, Салнынь, Уманский – это легендарные в истории 20 – 30-х годов в советской разведке люди. За каждым отдельная яркая и полная событий биография, служба в еще первой ВЧК, операция «Трест», захват Кутепова или тайные акции от Атлантики до Тихого океана. Как и уникальная жизнь Дмитрия Быстролетова, многими признаваемого за свою достойную авантюрного романа карьеру разведчика лучшим нелегалом в истории разведки СССР. А может, и всего мира. Этот гениальный мастер вербовки и тайных операций после ареста и осуждения всю войну провел в сталинских лагерях, а умер в безвестности обычным советским пенсионером.

Дмитрий Александрович Быстролетов - возможно, самый результативный разведчик-нелегал в довоенном мире



Быстролетов обеспечил советскую разведку дипломатическими шифрами и кодами Англии, Германии, Франции, Италии, Финляндии и Турции; организовал получение из Государственного департамента США секретной информации; контролировал личную переписку Гитлера и Муссолини; достал для СССР ряд новейших технологий и образцов вооружения. 17 сентября 1938 года Быстролетов был арестован. 8 мая 1939 года Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила Быстролётова по ст. 58 ч. 6, 7, 8 УК РСФСР к исправительно-трудовым лагерям сроком на двадцать лет. В 1954 году после инсульта освобождён от отбытия заключения («актирован»). В 1956 году за отсутствием состава преступления реабилитирован.

Не менее варварской зачистке подверглась и военная разведка. Многолетний начальник Разведупра Ян Берзин в 1937 году отозван из Испании, а после обличительной речи против него наркома НКВД Ежова на Политбюро снят с должности, арестован и расстрелян. После Берзина должность главы военной разведки Красной армии становится расстрельной. Недолго исполнявшие обязанности начальника Разведупра Гендин, Никонов, Стигга, Орлов, Урицкий и Артузов один за другим идут по пути Берзина – снятие с должности, арест и расстрел.

Ян Берзин - руководитель, скорее всего, самой эффективной в первой половине 30-х годов разведслужбы в мире - Разведупра Генштаба РККА (расстрелян в 1938)



В те же годы в рядах Разведупра репрессированы и погибли, как и в разведке НКВД, многие известные разведчики-нелегалы, подобные Мельникову, или резиденты и создатели нелегальных сетей Разведупра за рубежом, как расстрелянный НКВД в 1937 году резидент в Китае Барович, по агентурному псевдониму Алекс. За один год в Разведупре вслед за Берзиным расстреляли всю складывавшуюся годами его команду в руководстве военной разведки: Беговой, Никонов, Захаров, Гайлис, Узданский, Гендин, Стигга, Иодловский, Римм, Федоров.

Выходец из НКВД Артузов успел провести за это время последнюю предвоенную реформу структуры в истории Разведупра РККА. При ней теперь в Разведупре были отдельные структуры разведки в Европе и по странам Востока, а также отделы военно-технической разведки, военно-морской разведки, разведки военных округов, радиоразведки, шифровальный, военной цензуры, внешних связей, специальных операций, партизанской подготовки, диверсий.

Отозван из Ирана и расстрелян опытный разведчик Рудольф Абих из немцев-интернационалистов, пришедший в Разведупр на заре этой спецслужбы в Гражданскую войну. Отозван и расстрелян резидент военной разведки в Германии и Австрии латыш Ян Аболтынь, которого называют крестным отцом Зорге в Разведупре. Сам Рихард Зорге уцелел и прожил еще несколько лет только потому, что не выполнил приказ Москвы вернуться из Японии. В результате разведцентр считал резидентуру в Японии «вероятно вскрытой противником и работающей под его контролем». Соответственно относились и к донесениям агента "Рамзай" (Зорге) о неизбежности начала войны Германии с СССР в мае-июне 1941г.

Рихард Зорге - резидент советской разведки в Токио



Второй шанс оценить профессионализм «Рамзая» советскому руководству выпал совсем скоро. 14 сентября 1941 года Зорге сообщил о принятом на секретном совещании у японского императора решении Японии не вступать в войну с СССР в ближайшие месяцы. К этому донесению Зорге уже прислушались: Ставка сняла с восточных границ страны 26 свежих дивизий и перебросила их на Западный фронт, под Москву, фактически предотвратив этим захват столицы.

Одновременно с резидентурой Разведупра, которую возглавлял Зорге в Токио, там действовала и сеть агентов ИНО НКВД под руководством резидента Шебеко. Ему удалось завербовать очень ценных агентов из числа кадровых сотрудников японской военной разведки и тайной полиции, однако НКВД сам уничтожил эту свою резидентуру, а с завербованными агентами оборвали контакты.

Расстрелян начальник отдела разведки военных округов в Разведупре Василий Беговой. Расстрелян приведенный Берзиным в 1924 году в Разведупр и дослужившийся до начальника отдела бывший полковник белой армии Врангеля Иван Анисимов – он уже самой своей биографией был практически обречен. В этой кровавой каше террора в Разведупре перемешалось очень разных людей: бывшие герои-летчики, опытные подпольщики-большевики, бывшие эсеры, немецкие интернационалисты и коммунисты разных стран, бывшие белые полковники – всех уравняла эта мясорубка. Малая часть репрессированных сотрудников в эти годы попала в лагеря, но кое-кто из них пережил Сталина и после 1953 года вышел на свободу по реабилитации, как бывший резидент этой службы в Швеции Илья Болотин.

Некоторые советские разведчики-нелегалы, зная об ожидавшей их в Москве судьбе, вынуждены были ради собственного спасения идти на сотрудничество с иностранными разведками. Таким образом, они наносили еще один удар по советским спецслужбам, косвенная ответственность за который тоже лежала на инициаторах кровавой зачистки в Разведупре и НКВД. Наиболее широко известна история побега в США в 1938 году талантливого разведчика Александра Орлова (в отделе кадров НКВД значился как Лев Никольский) - участника множества тайных операций в разных странах. Орлов написал и передал через советское посольство в Париже письмо своему шефу Ежову с обвинениями в организации террора против своих. Такого идиотского членовредительства в истории мировых спецслужб еще не было.

В порядке такого уникального массового самострела в советских спецслужбах сворачивались крупные проекты, разрабатываемые этими службами многими годами, на которые уже были истрачены огромные суммы. Так, с 1929 года на случай нападения на СССР из Европы любого вероятного агрессора Разведупр несколько лет разрабатывал особую систему разворачивания партизанских соединений на занятой врагом территории. Под эту концепцию закладывались партизанские базы со складами оружия и запасами продовольствия, подбирались кадры для руководства будущими партизанами, готовилась связь и явки. Несколько раз на Украине и в Белоруссии проходили даже тайные учения руководителей будущей партизанской войны, замаскированные под слеты партийных активистов или даже пикники грибников. В украинских областях сотрудниками ГПУ в начале 30-х годов под эту концепцию специально вербовались в тайные агенты служащие железной дороги, которые в случае вторжения с Запада врага на оставленных РККА территориях должны были предложить оккупантам свои услуги, а затем организовать диверсии на путях и станциях. В Харькове на окраине города (на Холодной горе) существовала секретная школа, где инструкторы ГПУ и Разведупра обучали азам партизанского дела командиров будущих отрядов.

Когда же к началу Большого террора была поднята на щит крикливая ура-патриотическая концепция «войны на чужой земле малой кровью», вся эта идея партизанства была похоронена. Полагают, что не без оснований в виде панических страхов Сталина после убийства Кирова, когда вождю подбрасывали идеи, что всю эту «партизанщину» смогут обернуть против него окопавшиеся в подполье вожди партийной оппозиции и связанные с ними антисталинские заговорщики в НКВД и Красной армии. Легендарная разведчица в звании комдива Сахновская (Флерова) стала специалистом по партизанским действиям еще в Китае, где по линии Разведупра была советником у коммунистических партизан. Именно ее при разработке в Разведупре «Операции Д» поставили возглавлять ответственный за это Отдел войсковой разведки, но в 1937 году Сахновскую расстреляли по типичному обвинению в измене. Заодно расстреляли почти всех, кто с ней работал по теме партизанской войны.

Об этом же пишет советский диверсант №1 Илья Старинов



Из мемуаров Старинова: "В начале ноября 1937 года я вернулся на Родину и был ошеломлен, когда узнал, что все мои начальники по всем линиям, где я служил и учился, подверглись репрессиям. Как стало позже известно, от репрессий в 30-е годы погибло в десятки раз больше хорошо подготовленных партизанских командиров и специалистов, чем за всю Великую Отечественную войну. Уцелели лишь те, кто выпал из поля зрения ежовского аппарата."

Версия о том, что германская спецслужба СД состряпала фальшивку о заговоре Тухачевского и через президента Чехословакии Бенеша подбросила ее Москве, переиграв Сталина и заставив его перебить красных маршалов, сейчас воспринимается скептически. «Немецкие папки» по линии разведки НКВД в Москву пришли, когда уже вовсю шли аресты военачальников Красной армии и самого Тухачевского. Да и для подобных процессов Сталину не нужны были особые доказательства со стороны. Когда Артузов давал оперативные сведения о том, что Тухачевский готовит заговор военных для захвата власти в СССР, начальник ИНО НКВД отлично знал, что этот компромат в оперативных целях готовили сотрудники того же Артузова еще в 20-х годах и в рамках операции «Трест» подбрасывали как наживку белой эмиграции.

В истории НКВД тех лет предостаточно примеров, когда резидент или внешний разведчик переходил во внутреннюю госбезопасность и активно участвовал в репрессиях и наоборот. Вот чекист Борис Берман в ИНО ГПУ в 30-х годах был талантливым разведчиком (псевдоним в разведке Артем) и резидентом ГПУ в Германии, а после отзыва в Москву в 1937 году назначен начальником НКВД по Белорусской ССР и здесь руководил террором. В 1938 году его арестовали и расстреляли, как и его родного брата Матвея Бермана, ветерана ЧК с Гражданской войны, начальника ГУЛАГа в НКВД и одного из заместителей наркома Ежова, арестованного прямо в кабинете секретаря ЦК ВКП(б) Маленкова. Или обратный пример: один из самых жестоких следователей-садистов ежовской эпохи Лангфанг, искалечивший при пытках писателя Михаила Кольцова и убивший на первом же допросе генсека ЦК компартии Эстонии Яна Анвельта, в 1941 году переведен во внешнюю разведку и назначен резидентом НКВД в Греции. Только после 1953 года генерал МГБ Лангфанг будет арестован в числе бериевцев и за свои зверства отбудет срок в пятнадцать лет в мордовских лагерях. Таких примеров перевода из "опричников" в "штирлицы" и наоборот предостаточно для того, чтобы отмести надуманные версии, якобы разведка была в репрессии лишь пострадавшей стороной, а не частью карательной машины спецслужб Советского Союза.

В апреле 1939 года на пост главы Разведупра Сталин назначает известного в Красной армии летчика Ивана Проскурова



Герой воздушных боев в небе Испании не отказался возглавить военную разведку, хотя другой «сталинский сокол» Чкалов отверг предложение вождя возглавить НКВД после снятия Ежова. Молодой Проскуров говорил на совещаниях то, что думал. Он посмел резко возражать Сталину и Тимошенко в 1940 году, когда те на Разведупр попытались повесить большую часть вины за неудачи в Зимней войне с Финляндией. Только с назначенным на место Проскурова генералом Голиковым и вступлением Советского Союза в войну колесо отстрелов начальников Разведупра Красной армии остановилось. Проскуров был расстрелян в 1941, он стал 8-м казненным начальником Разведупра в течение 3-х лет.

Это фразу нужно повторить, чтобы хоть немного прочувствовать: Проскуров стал 8-м казненным начальником Разведупра в течение 3-х лет.

1939 год с замедляющимся понемногу колесом террора подвел зримую черту в истории советских спецслужб, отсекая очередной из крупных периодов их жизни в 1923–1939 годах. Многих выбитых репрессиями дзержинских чекистов в 1937–1939 годах заменили молодые партийцы, направленные в спецслужбы в массовом порядке на смену зачищенному чекистскому пласту. Не имея опыта и знаний, они не могли в должной мере овладеть этой сложной и весьма специфичной профессией, поэтому несли огромные потери уже в ходе Великой Отечественной войны.

Источники:

Симбирцев И. "Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору"
https://history.wikireading.ru/199405

Примаков Е. «История российской внешней разведки в 6-ти томах»
https://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=4489814

Старинов И. "Записки диверсанта"
http://militera.lib.ru/memo/russian/..._ig/index.html

[Pantv]

В 1931 году Советской властью взорван Храм Христа Спасителя в Москве (РСФСР).
Московский Храм Христа Спасителя (история строительства и сноса)

[Sergey Oboguev]

https://oboguev.livejournal.com/2291759.html

Пишет Sergey Oboguev (oboguev)
2010-10-29 20:45:00
Отрывки из статьи А.Г. Теплякова "СИБИРЬ: ПРОЦЕДУРА ИСПОЛНЕНИЯ СМЕРТНЫХ ПРИГОВОРОВ В 1920 – 1930-Х ГОДАХ", альманах "Голоса Сибири", Кемерово, выпуск 4, 2006.

В 2007 году вышла также книга Теплякова "Процедура исполнения смертных приговоров в 1920 - 1930-х годах", Москва, издательство "Возвращение", 2007 (107 стр.).



В июле 1937 г. приказ НКВД СССР №00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР №424, подписанной М.П. Фриновским, осуждённым тройками и двойками приговор не объявлялся – чтобы избежать возможного сопротивления – и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неизвестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но в первые годы советской власти осуждённых зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре.)

25 августа 1937 г. наркомвнудел Татарской АССР А.М. Алемасов отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П.Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нужно. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция – тайные приговоры о высшей мере наказания выездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесённые в Орле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовавшего на заседаниях А.М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен». В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняемым, что приговор им будет объявлен в камере.

Специфическим образом в 1937 – 1938 гг. оформлялись приговоры на многих видных сотрудников НКВД, в том числе бывших. В их следственных делах отсутствуют как протоколы об окончании следствия, так и приговоры. Чекистов уничтожали в так называемом «особом порядке»: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без всякой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали коменданту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говорило об особой секретности данной категории расстрелов. В качестве основания для приведения в исполнение приговора в подшитой к делу справке давалась глухая сноска на некие том и лист. Когда исследователи получили в своё распоряжение 11 томов «сталинских списков», то оказалось, что номера томов и листов из справок полностью совпадают с номерами тех томов и листов данных списков, где значились фамилии осуждённых.

[...]

«Лишних», то есть прокурора, судью и врача, присутствовать при внесудебной казни обычно не приглашали. Если казнь совершалась на основании судебного решения, прокурор мог присутствовать. В Москве прокурорские работники высшего ранга, включая А.Я. Вышинского, наблюдали за процедурой уничтожения видных государственных и военных деятелей, осуждённых военной коллегией Верховного Суда СССР. В апреле 1950 г. секретарь ЦК ВКП(б) Г.М. Маленков приказал ответственному контролёру КПК при ЦК ВКП(б) Захарову присутствовать при расстреле сотрудника охраны Сталина подполковника И.И. Федосеева, обвинявшегося в разглашении гостайны. Маленкову требовалось знать, не признается ли Федосеев перед казнью в разглашении неких важных сведений.

На местах при казнях зачастую присутствовал начальник отдела управления НКВД – если казнь производилась в областном или республиканском центре. Обычно это был глава учётно-статистического отдела. Начальник учётно-статистического отдела УНКВД по Новосибирской области Ф.В. Бебрекаркле (его как «подозрительного латыша» перед арестом уже не пускали на оперсовещания, но ещё доверяли присутствовать при казнях) рассказывал сокамернику, что расстреливаемые кричали: «Мы не виноваты, за что нас убивают?!» и «Да здравствует товарищ Сталин!»

[...]

Факт смерти казнённого обычно устанавливали сами оперативники, приводившие приговоры в исполнение, тогда как по правилам это должен был делать врач. Между тем известно, что практика расстрелов сталкивается порой с необычайной живучестью казнимых. Отсутствие врача во время казней приводило к захоронению живых людей, которые «на глазок» считались мертвыми.

Вот красноречивая выдержка из письма баптиста Н.Н. Яковлева председателю коллегии Всероссийского союза баптистов П.В. Павлову от 29 августа 1920 г., в котором живописалась расправа над отказниками от военной службы: «В Калаче были арестованы из 4 общ[ин] братья – одна часть баптисты и три евангельские христиане, всего 200 человек. Приехал трибунал 40(-й) дивизии и 100 братьев судили… 34 человека расстреляны, сначала ночью 20 человек, а потом на следующую ночь 14 человек; братья молились перед казнью, которая совершалась у могил. Некоторые, еще раненые, в агонии были брошены в могилу и зарывались живыми наскоро, одному удалось бежать, он, как очевидец, может лично подтвердить…»

А вот один из крайне редких для Западной Сибири 1930-х гг. случаев расстрела в присутствии врача. 8 августа 1935 г. начальник Каменской тюрьмы Классин, начальник раймилиции Кулешов, прокурор Добронравов и нарсудья Шулан расстреляли Г.К. Овотова. Врач судмедэкспертизы Соколов констатировал, что смерть осуждённого наступила только «по истечении 3-х минут».

[...]

Документы свидетельствуют, что в период гражданской войны во многих губчека практиковались расстрелы политзаключённых без всякого приговора. Так, работник Енисейской губчека Дрожников весной или в начале лета 1920 г. расстрелял в Красноярске (в подвале губчека) без суда и следствия гражданина Дергачёва, обвинённого в участии в контрреволюционной организации. Следователь Тюменской губчека Василий Колесниченко и несколько его коллег в ночь на 7 мая 1920 г. без суда и следствия расстреляли троих арестованных прямо во дворе губчека.

Власти хорошо знали о порядках, практикуемых в чекистском ведомстве. И недаром, ведь именно партийные структуры распоряжались не только жизнью, но и смертью советских людей. Сиббюро ЦК РКП(б) давало указания чекистам и трибунальцам, какую именно меру наказания вынести подследственным.

[...]

Власти были осведомлены как о тонкостях карательной практики, так и о сбоях в её осуществлении. Например, 12 января 1922 г. Сиббюро рассмотрело «дело Левченко, бывшего члена Омгубревтрибунала, допустившего небрежность при расстреле одного осуждённого, следствием чего оказалось, что осуждённый остался живым», постановив исключить его из РКП(б), а дело передать в ревтрибунал.[ 10 ]

Аналогичные случаи были и на Северном Кавказе в 1923 г., о чём свидетельствует рассмотрение в партийных контрольных инстанциях дела А.Н. Пронина, с 1919-го работавшего в ЧК-ГПУ, а с 1922 г. подвизавшегося в ревтрибуналах. В 1923 г. Пронин, будучи членом воентрибунала Терской области Северо-Кавказского военокруга, был осуждён «за допущение расстрела и зарытия живыми до постановления заранее» (формулировка хоть и косноязычная, но всё же весьма красноречивая – А.Т.). Эта оплошность в глазах начальства выглядела пустяком: в декабре 1924-го Пронин отбыл во Владивосток на должность помощника прокурора, а в следующем году был назначен юрисконсультом Амурского губотдела полпредства ОГПУ по Дальне-Восточному краю.

[...]

Как заметил узник Бутырской тюрьмы В.Х. Бруновский, большинство смертников в середине 1920-х гг. дожидались исполнения приговора довольно долго, нередко по несколько месяцев, ибо ОГПУ предлагало обречённому человеку рассказать всё, что могло интересовать чекистов, любой компромат на любых людей. И только выжав осуждённого «досуха», чекисты приводили приговор в исполнение. Подобная практика характерна и для начала 20-х годов в Сибири, и для второй половины 30-х в Москве и других регионах.

[...]

В 1937 – 1938 гг. тройка УНКВД по Новосибирской области не раз выносила решения о расстреле по групповым делам, «но осуждённые после этого длительное время допрашивались, так как следствие не было закончено, решение тройки в отношении этих лиц было приведено в исполнение через месяц и даже больше со дня его вынесения». По распоряжению начальника управления НКВД некоторые из осуждённых к высшей мере заключённых долгое время оставались в живых и использовались как свидетели обвинения, если соглашались оговаривать тех, кто отказывался признаться.

[...]

Быстрое окончание «большого террора» после совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 г. оказалось спасительным для значительного числа арестованных. Как показал на допросе бывший оперативник отдела контрразведки УНКВД Запсибкрая Л.А. Маслов, к осени 1937-го камеры в «особом корпусе» новосибирской тюрьмы №1 были переполнены, а учёт арестованных – запутан. Некоторых это обстоятельство спасло: просидев забытыми под замком много месяцев, они пережили период массовых казней и вышли на свободу. В тюрьмах Ленинграда к середине ноября 1938 г. находилось 12.330 заключённых, из которых 2.529 были осуждены местной тройкой. Многие были приговорены к расстрелу, но уцелели благодаря ликвидации тройки и признания её последних постановлений недействительными.[ 13 ]

[...]

Коммунистическая власть нередко избегала прямого наименования способа казни своих врагов. Слово «расстрел» считалось не совсем подходящим (кроме периода гражданской войны и 1930-х гг., когда газетные заголовки кричали о необходимости расстреливать врагов народа). Секретность казней отразилась на терминологии. От лица государства официально употребляли термины «высшая мера наказания» или «высшая мера социальной защиты». В обиходе чекисты и военные массовые убийства также маскировали различными уклончивыми терминами: «разменять», «отправить в штаб Духонина (Колчака)», «пустить в расход».

В 1920-е годы в чекистском жаргоне появился особенно циничный термин для конспиративного обозначения расстрела – «свадьба» (надо полагать, имелось в виду венчание со смертью). Но расстреливавшие могли позволить себе и более «изысканные» выражения, вроде «переведены в состояние небытия».

В тридцатые писали так: «убытие по первой категории», «десять лет без права переписки», «спецоперация». Исполнители в объяснениях могли недоговаривать фразу, опуская уточняющее слово – дескать, «я приводил приговор». Характерно, что эсэсовцы также маскировали слово «убийство», употребляя такие эвфемистические выражения, как «особая акция», «чистка», «приведение в исполнение», «исключение», «переселение».[ 14 ]

[...]

При создании органов ЧК в их структуре были предусмотрены особые комендантские отделы, призванные заниматься «ликвидациями». Активными участниками расстрелов были и начальники тюрем. Комендантская или тюремная должность, несмотря на кажущийся чисто технический характер, сразу стала значительной. Именно из комендантов ВЧК буквально прыгнул к высоким постам будущий заместитель Ежова Леонид Заковский. Обычно комендант либо начальник тюрьмы являлись доверенными лицами председателя губчека или руководителя отдела в центральном аппарате ВЧК.

[...]

Среди комендантов большой процент занимали латыши, например, Эдуард Зорк и Ян Вильцин в Омске и Новониколаевске; в Москве комендантами ВЧК работали Леонид Заковский, Пётр Магго и Карл Вейс (последний, кстати, был осуждён коллегией ОГПУ 31 мая 1926 г. на 10 лет лишения свободы «по обвинению его в сношениях с сотрудниками иностранных миссий, явными шпионами»).[ 17 ] Встречались венгры, например, И. М. Хорват в Амурском губотделе ОГПУ. Латыши, мадьяры, китайцы были на заре ЧК и вспомогательным персоналом при массовых «ликвидациях».

[...]

Исполнители испытывали страшные психологические перегрузки. Профессиональные палачи дежурно жаловались на совершенно подорванное здоровье, прежде всего нарушения психики. Они часто заболевали эпилепсией, кончали жизнь самоубийством, совершенно спивались. Но начальство могло предложить им, помимо ведомственного уважения, только обилие алкоголя, премии, ордена да вещи казнённых по дешёвке.

Зная о специфике работы чиновников тюремного ведомства и комендантов, партийные власти снисходительно относились к их пьянству, воровству и другим преступлениям, подчас даже заступаясь за них перед чекистскими начальниками.

[...]

Вокруг известных лиц из числа казнённых их палачами создавался некий мистический ореол. Труп видного врага вызывал острое любопытство. После уничтожения 10 апреля 1922 г. остатков повстанческой армии подъесаула А.П. Кайгородова отрубленная голова мятежника, много месяцев державшего в страхе коммунистов Горного Алтая, была послана начальником карательного отряда И.И. Долгих в Барнаул в ящике со льдом. Начальник 21-й дивизии Г.И. Овчинников принес голову Кайгородова в большой кастрюле со спиртом прямо на заседание Алтайского губисполкома, после чего трофей отправили в Новониколаевск – на любование вышестоящему начальству.[ 21 ]

[...]

Комендантские отделы, вопреки распространённому мнению, отнюдь не были монополистами в исполнении бесчисленных смертных приговоров. У чекистов 1920-х годов вообще считалось хорошим тоном лично приводить в исполнение приговор над осуждённым именно тем следователем, который вёл дело. Считалось, что такой порядок повышает ответственность чекиста за результат расследования. По воспоминаниям Г. Агабекова, в Екатеринбурге в 1921 г. руководящие работники губчека постоянно помогали расстреливать, после чего «напивались до положения риз и не показывались на службе по два, по три дня». И это не было их стихийной инициативой – в начале 1919-го ВЧК секретнейшей шифровкой обязало руководящих работников (членов коллегий) губернских и республиканских чека непременно участвовать в казнях «контрреволюционеров», о чём есть прямые свидетельства: объяснительная записка председателя Брянской губчека А.Н. Медведева в ЦК РКП(б) от 19 декабря 1919 г. и показания главы Тульской губчека Прокудина от 15 марта 1919 г.[ 22 ]

Такое положение считалось чекистами вполне логичным. Сын дьякона Фёдор Богословский, убежавший сразу после окончания гимназии в 1917 г. из дома и работавший в 1920-м скромным завхозом в одном из отделов 5-й армии Восточного фронта, пояснял, уже будучи начальником Якутского облотдела ГПУ, что, под влиянием «ежедневного озлобления, испытываемого мною против белого террора, последствия коего я постоянно наблюдал во время работы на фронте», у него появилось «сильное желание, несмотря на совершенно другое воспитание в семье и школе, работать в органах ВЧК и именно расстреливать».

Пресловутый глава военной коллегии Верхсуда СССР В.В. Ульрих, в первой половине 20-х годов работник Особого отдела ВЧК и помощник начальника КРО ОГПУ, постоянно участвовал в казнях. В конце 1925 г. знаменитый английский разведчик Сидней Рейли был казнён прямо во время прогулки оперативниками КРО ОГПУ в присутствии К.Я. Дукиса.

Личное участие в казнях было в двадцатых и тридцатых годах также своеобразным посвящением в чекисты. Упоение «беспощадностью» запечатлелось в традиционной формулировке награждений 1920 – 1930-х годов – «за беспощадную борьбу с контрреволюцией». И действительно, многие сибирские расстрелы начала 1930-х гг. сопровождались привлечением к основным исполнителям (коменданту или дежурному коменданту) рядового оперативника. Было ли это личной инициативой полпреда Л. М. Заковского, столь хорошо знакомого со спецификой комендантской должности? Наверняка нет, ибо, например, в южной России в 1930 г. к казням «кулаков» привлекались даже партийные функционеры и трудно представить себе, чтобы рядовой оперсостав смог бы избежать участия в почётном труде по столь «массовидному» (как выражался Ленин) истреблению «врагов народа» в период коллективизации.

[...]

Например, начальник Барнаульского оперсектора ОГПУ И.А. Жабрев сознательно вязал свой аппарат кровавой порукой, одновременно воспитывая у следователей чувство безнаказанности: сами арестовали сотни крестьян по поддельным справкам о кулацком происхождении, сами пытали, сами и расстреляли. Все концы в воду.

Расстрел 327 осуждённых по заговору в «сельском хозяйстве» в ночь на 28 апреля 1933 г. был осуществлён 37 сотрудниками оперсектора под руководством помощника Жабрева П.Ф. Аксёнова. Массовые казни остальных жертв этого «заговора» были осуществлены в большинстве подразделений полпредства, причём только в Омском оперсекторе основная нагрузка выпала на долю комендантского состава; в остальных оперсекторах, городских и районных отделах ОГПУ расстреливали в основном оперативные работники – как руководящие (начальник Томского оперсектора М.М. Подольский), так и рядовые. Отметим, что участвовавший в расстреле 327 «заговорщиков» барнаульский чекист М.А. Клеймёнов несколько месяцев спустя в знак протеста против беззаконий дезертировал из ОГПУ и перешёл на нелегальное положение.

[...]

Полагаю, обязательно следует учитывать исключительное и переломное для чекистской жизни значение расстрельной практики начала 1930-х гг., ибо после гражданской войны в период нэпа чекисты обычно не практиковали массовых убийств, хотя и были к ним готовы (подавление постоянных мятежей на Северном Кавказе, карательные кампании в Якутии 1927 – 1928 гг., истребление бандитов в Сибирском крае в 1925 – 1927 гг.). Для периода 1930 – 1933 гг. характерен стремительный рост численности органов ОГПУ, приход огромного количества совершенно неподготовленных кадров. Их, похоже, поголовно «крестили кровью».

[...]

C конца 1929 г. в Новосибирске, основных городах края (да и во многих рядовых райцентрах тоже) начинается длившийся до 1934 г. период постоянных массовых расстрелов (в 1935 – 1936 гг., накануне «Большого террора», из-за отсутствия местных внесудебных органов с правом вынесения приговоров с высшей мерой наказания, расстрелов было намного меньше). И чтобы комендатуры справлялись со своими палаческими функциями, в помощь к ним привлекали и начальников горрайотделов, и начинающих оперработников, а нередко и фельдъегерей, и милиционеров. Так шла охота за двумя зайцами – комендатуры получали техническую помощь, а чекисты заодно с милиционерами – специфическую закалку.

Акт о расстреле составлялся в достаточно свободной форме. Старший горсудья г. Бийска Прапорщиков изощрялся, в деталях, описывая способ казни во всех составленных им актах: так, над расстрелянным 27 марта 1933 г. «за хищение соц. собственности» Е.М. Чурилиным «приговор в 23 часа 25 минут приведён в исполнение посредством произведения четырёх выстрелов из нагана в область затылочной части головы…»; осуждённого по указу от 7 августа 1932 г. А.М. Киреева казнили 7 апреля 1933 г. «через посредство выстрела двух пуль из нагана в голову»; двух осуждённых по этому же указу казнили 15 августа 1933-го «через посредство выстрела из револьвера системы «Наган» в область задней части затылка». Обычно стреляли в голову два-три раза: опергруппа НКВД ТАССР, расстрелявшая за 26 августа, 21 и 26 сентября 1937 г. 38 осуждённых, отчиталась за расход 84 патронов к револьверу «наган».
Среди палачей, вероятно, находились и добровольцы, не относившиеся к оперсоставу. Так, в казнях 1933 – 1934 гг. постоянно участвовал начальник кирпичного завода при бийском изоляторе коммунист М.Ф. Трунов, в 1937-м работавший в штате Бийского горотдела НКВД. Зафиксировано в те же годы участие в расстреле и еще одного начальника бийского кирзавода – Павлова.[ 23 ] Руководящие работники местных чекистских органов тем более постоянно практиковались в казнях: так, начальник экономического отделения Барнаульского оперсектора ОГПУ Г.А. Линке 2 ноября 1932 г. участвовал в расстреле группы из 13 осуждённых.

Не только суровые мужчины исполняли приговоры. Красноречивую информацию о полной эмансипации судейского сословия даёт следующий акт о расстреле от 15 октября 1935 г.: «Я, судья города Барнаула Веселовская, в присутствии п/прокурора Савельева и п/нач. тюрьмы Дементьева… привела в исполнение приговор от 28 июля 1935 о расстреле Фролова Ивана Кондратьевича». Старшая нарсудья г. Кемерова Т. К. Калашникова вместе с двумя чекистами и и. о. горпрокурора 28 мая 1935 г. участвовала в расстреле двух уголовников, а 12 августа 1935 г. – одного.

Участие в расстрелах «врагов народа» считалось партийными властями одним из наивысших проявлений лояльности. В марте 1925 г. при проверке партдокументов работника Кубанского окротдела ОГПУ Воронцова, работавшего в ЧК с 1919-го и исключённого из РКП(б) по подозрению в хищении ценностей при обыске, партийная комиссия сделала следующий примечательный вывод: «Участвовал во многих расстрелах и женат на жене бывшего офицера, ныне убитого. Считать проверенным и вполне достойным службы в органах ВЧК-ГПУ».[ 24 ]

[...]

Способы расправ в гражданскую войну были разнообразны: главенствовал расстрел, но любили душить с помощью удавки (для бесшумности, или с целью экономии патронов, или из садистских соображений, чтобы наблюдать предсмертные судороги жертвы). Но также рубили шашками (особенно во время подавления крестьянских мятежей), топили, замораживали, сжигали, зарывали живыми в землю… Дикости гражданской войны во многом повторились позднее – в эпоху коллективизации и «Большого террора».

О том, как выглядели чекистские расстрельные подвалы в первые годы советской власти, яркое и достоверное описание оставил член Сибревкома В.Н. Соколов, в июне 1920 г. обследовавший работу Енисейской губчека, чьё руководство во главе с В.И. Вильдгрубе за несколько недель (с марта) расстреляло более 300 человек. В телеграмме, адресованной в Сиббюро ЦК РКП(б), он сообщал: «Расстреливали в подвалах на дворе. Говорят о пытках в этом подвале, но когда я его осматривал (он) оказался закрытым, и я подозреваю, что его подчистили. Кровь так и стоит огромными чёрными лужами, в землю не впитывается, только стены брызгают известью. Подлый запах… гора грязи и слизи, внизу какие-то испражнения. Трупы вывозят ночью пьяные мадьяры. Были случаи избиения перед смертью в подвале, наблюдаемые из окон сотрудниками чека».

В начале 1920-х в казнях участвовали нередко довольно большие группы чекистов во главе со своими начальниками. Дуревшие от спирта и крови расстрельщики не гнушались издеваться над обречёнными или даже уже мёртвыми людьми. Так, начальник оперпункта ОДТЧК станции Омск Ю. Я. Бубнов, присутствуя при расстреле пяти человек, 14 августа 1921 г. вместе с начальником Водного отдела Сибирской Окружной транспортной ЧК К. Лацем «допустил в пьяном виде хулиганские выходки, за что был арестован» – исполнители приговоров «издевались над трупами, стреляя в задние части тела».

[...]

Палачи цинично похвалялись своим умением убивать с первого выстрела. Агентурные материалы наблюдения за работниками новониколаевской тюрьмы (исправительно-трудового дома №1) свидетельствовали о том, что её начальник Иосиф Азарчик вместе с помощниками избивает арестованных, каждый день пьянствует и постоянно ездит в притоны к проституткам. Кучер Азарчика В. Борисовский в мае 1923 г. показал, что 30 апреля начальник тюрьмы вывел во двор связанного заключённого А. М. Никольского, приговорённого по ст. 60 и 66 УК РСФСР губсудом 23 марта к высшей мере наказания. Осуждённого «шпиона» посадили в коляску, куда забрались И.Е. Азарчик, его помощник Шереметинский и три надзирателя, после чего все уехали. «На другой день мне товарищ Азарчик говорил: «Вот вчера был интересный случай – расстреляли Никольского, не живучий, стерва, как ударил (его из нагана) в затылок, так не пикнул, а Шереметинский выстрелил уже в мёртвого». На мой вопрос, куда его дели, Азарчик ответил: «Бросили в Обь караулить воду».[ 26 ]

Таким образом, традиция убивать пулей в затылок с последующим контрольным выстрелом установилась достаточно рано, также как и «захоронение» где-нибудь в ближайшей реке.
[...]

Большого мастерства в ремесле палача достигали и обычные оперативники. Расследовавший убийство Павлика Морозова помощник уполномоченного Тавдинского райаппарата ОГПУ по Уралу Спиридон Карташов в 1982 г., будучи персональным пенсионером, дал интервью писателю и исследователю Юрию Дружникову. Этот чекист, не достигший каких-то заметных постов и уволенный из «органов» как эпилептик, вспоминал: «У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе. Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил. …Мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно. (…) Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю (туда) вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать – убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушёл».[ 28 ]

Нередко на счету видных чекистов-оперативников первых лет советской власти были многие десятки и сотни исполненных приговоров. Осенью 1921 г. начальник секретного отдела Новониколаевской губчека Карл Крумин так характеризовал работу начальника секретно-оперативного отдела и зампреда губчека Сергея Евреинова: «Тов. Евреинов лично принимал участие и проявлял максимум энергии в раскрытии нескольких белогвардейских организаций. Сам лично расстреливал участников в количестве нескольких сотен человек. (…) Кто думает бросить тень сомнения на таких революционеров, тот враг Революции».

Малограмотно, но ещё более эмоционально высказался, в свою очередь, о заслугах Карла Крумина сам Сергей Евреинов: «…Отправляя на тот свет десятки сволочи, безусловно, его место в рядах РКП!»

Сам Крумин похвалил себя в следующих выражениях: «В результате моей упорной работы в чека расстреляна масса видных белогвардейцев. [...] Интересующимся моей личностью советую обратиться за справками в архивы чека (о) расстрелянных белогвардейцах и (спросить) у уцелевших в лагере. Обычно белые меня не любят и считают сволочью, а это равносильно ордену Красного Знамени от Рабоче-крестьянского правительства».

Следственные дела говорят, что в Новониколаевске в казнях весны и лета 1921-го обычно участвовал С.А. Евреинов, но иногда его подменял секретарь коллегии губчека И.Е. Богданов, бывший начальник Сибмилиции. Изувер Евреинов, перенесший в 1920-м, работая в Омской губчека, психическое расстройство, был большим педантом: непременно указывал дату расстрела с точностью до минуты, писал чётко, расписывался лихо, с росчерком…[ 29 ]

Место казней в провинциальных актах о расстрелах фиксировалось обычно приблизительно.

[...]

Подробности исполнения приговоров могли использоваться следователями для запугивания арестованных – так, особист Омского оперсектора ОГПУ М.А. Болотов в 1933 г. говорил одному из них: дескать, «поведут в подвал… при этом сотрудник, который меня поведёт, будет идти сзади и даст мне несколько выстрелов в затылок…» Арестованные в годы террора чекисты, отлично зная о способах расправы, иногда теряли самообладание: так, бывший начальник отдела УНКВД по Новосибирской области старый чекист П.Ф. Коломиец ночами часто будил своего сокамерника «и, указывая пальцем на левую сторону лба и затылок, жаловался, что он чувствует в этом месте боль, он даже чувствовал, где должна пройти пуля при расстреле».

Деформация личности палачей приводила к неудержимой потребности хвалиться участием в казнях. О собственном садизме отставные чекисты могли вспоминать как о законном революционном пыле, требуя уважения к былым заслугам. Скромный сотрудник Омского горстройтреста Андрушкевич в 1929-м получил строгий партвыговор с предупреждением за «невыдержанность» в связи с тем, что во время чистки заявил: «Когда я работал в ГПУ, привели ко мне белого полковника, так я ему зубами прогрыз горло и сосал из него кровь».

Недаром в сентябре 1922 г. появился приказ ГПУ, который отмечал, что в своих официальных заявлениях в различные инстанции, а также в частных разговорах многие бывшие и настоящие сотрудники ГПУ указывают на своё участие в тех или иных агентурных разработках, а также в исполнении приговоров, «что расшифровывает методы нашей работы».

Все чекисты обязывались дать подписку о сохранении в тайне сведений о работе ГПУ и могли разглашать только название своей штатной должности; нарушителей предписывалось «немедленно арестовывать и предавать суду». Но эта мера работала не очень эффективно – чекисты любили похвастать своей работой и в общении между собой, и в разнообразных ходатайствах либо доносах.

[...]

Например, заведующий снабжением механико-монтажного цеха Кузнецкого металлургического комбината 27-летний А.Н. Таран в июне 1933-го обвинялся Сталинской горКК ВКП(б) в том, что «клеветал на советскую власть и Красную Армию, заявляя, что, будучи работником ОГПУ на Украине, он, Таран, расстреливал десятки белых, а 5-й Латышский батальон расстреливал по 500 человек…» Работавший в Омске и Томске арестованный в 1938-м особист П.А. Егоров, доказывая свою лояльность, в письме из лагеря Сталину заверял вождя, что всегда был «беспощаден к врагам народа, и не только агентурным и следственным путём боролся с ними, но много, много сам физически уничтожал их». Другой арестованный чекист – оперативник контрразведывательного отдела УНКВД по Алтайскому краю И.И. Виер-Ульянов – уверял судей трибунала: «Я сам боролся с врагами народа, не одну сотню я арестовал и расстрелял этих врагов».[ 32 ]

Рядовой чекист С.М. Замарацкий в 1937-м упоминал о регулярных «свадьбах» в Кузнецком домзаке в конце 1920-х гг. (этот термин употреблялся и чекистами Белоруссии 1930-х, что говорит о его универсальности). В середине 20-х годов, когда численность работников карательного ведомства была наименьшей и когда на иной второстепенный сибирский округ приходилось в год всего несколько арестованных по политическим делам, порядки в тюрьмах были очень жестокими и бессудные расправы в них случались нередко. Крайней жестокостью к заключенным отличались начальник Щегловского (Кемеровского) домзака Ф.А. Брокар, начальник Минусинской тюрьмы Г. Керин. Начальник Тобольского исправтруддома И.С. Гомжин в 1926 г. оказался под судом за самовольный расстрел заключённых, но был осуждён условно и благополучно продолжил карьеру в тюремном ведомстве. Менялись начальники тюрем очень часто, поскольку самые разные злоупотребления в их среде носили повальный характер. [ 33 ]

[...]

Постановлением ВЦИК Сибирский край объявлялся неблагополучным по бандитизму в ноябре 1925 – январе 1926 г. и с 1 декабря 1926 по 1 марта 1927 г. Это означало, что власти края получали исключительные полномочия. Создавалась специальная двойка, состоявшая из особоуполномоченного полпредства ОГПУ по Сибкраю и крайпрокурора (либо его заместителя), которая заочно рассматривала дела на уголовников и большую их часть приговаривала к расстрелу. В первую кампанию было расстреляно около 500 чел., а с 17 декабря 1926 по 1 февраля 1927 г. чрезвычайная двойка на семи заседаниях рассмотрела 112 дел на 517 человек и большую часть осуждённых – 321 чел. – приговорила к расстрелу.[ 34 ] Массовые расстрелы уголовников вскоре «всплыли» в буквальном смысле, став достоянием гласности.

Органы ОГПУ оказались не готовы к захоронению большого количества трупов и проявили сомнительную самодеятельность. Расстреливая бандитов в конце 1925 г., чекисты Бийского окротдела ОГПУ из-за сильных морозов последнюю группу расстрелянных решили не хоронить, а обезглавили 8 трупов, после чего головы зарыли, а тела сбросили в р. Бия. Весной обезглавленные трупы всплыли, вызвав в округе самые невероятные слухи. Специальная комиссия полпредства ОГПУ наказала исполнителей административным арестом, но это ничуть не повлияло на методы «захоронения», практиковавшиеся год спустя, во вторую кампанию массовых казней уголовного элемента.

В июне 1927 г. пять сильно разложившихся трупов мужчин со связанными телефонным кабелем руками и пулевыми ранениями в голову либо сердце были выловлены из Оби в окрестностях Новосибирска, еще один – в окрестностях с. Молчаново Томского округа. Новосибирский окружной угрозыск, логично предположив, что милиция обнаружила «трупы расстрелянных органами ОГПУ на основании предоставленных им прав в отношении известной категории преступников», просил прокуратуру поднять вопрос о том, чтобы чекисты впредь зарывали казнённых в землю. Однако заместитель полпреда ОГПУ по Сибкраю Б.А. Бак 2 сентября 1927 г. направил Сибпрокуратуре циничную отписку: поскольку трупы уже захоронены как неопознанные и следствие провести невозможно, то неясно, кто расстреливал: ОГПУ или судебные органы... Хотя сам вид обнаруженных трупов довольно ясно указывал на почерк исполнителей.[ 35 ]

[...]

Практика небрежного отношения к процедуре захоронения характерна для всех двадцатых годов, поскольку надлежащее исполнение инструкций требовало конвойной команды, заблаговременного рытья могилы где-то в глуши, что было зимой не так просто. Поэтому в Новосибирске и в 1923-м, и во второй половине 20-х годов практиковалось сбрасывание трупов расстрелянных в Обь. Зимой осуждённых, не мудрствуя лукаво, казнили прямо в общественной теплушке для полоскания белья посреди Оби, после чего труп спускали в прорубь. Делалось это ночью, когда полоскать бельё в проруби никому из обывателей не пришло бы в голову. Потом в избушке прибирали – до следующего раза.

[...]

Обыденность такой практики подтверждал член Сибкрайсуда А.З. Суслов в информации о том, что труп расстрелянного 14 декабря 1926 г. в Новосибирске Ивана Голендухина «спущен под лёд реки Оби».[ 37 ] В Новосибирске в течение двадцатых и тридцатых годов местом тайных казней также была Берёзовая роща на окраине, где располагалось большое кладбище. Еще в 1934 г. его возможности для захоронения казнённых не были исчерпаны. Десятки тысяч расстрелянных в столице Сибири в 1937 – 1938 гг. вероятно нашли могилу в нескольких местах. Они секретны до сих пор. В других крупных городах такие массовые захоронения обнаружены: Бутово и Коммунарка в окрестностях Москвы, Левашовская пустошь под Петербургом, Быковня под Киевом, Куропаты под Минском...

[Sergey Oboguev]

Процедура исполнения смертных приговоров в 1920 - 1930-х годах, часть 1

[Сергей Варшавчик]

https://warsh.livejournal.com/10152586.html
Пишет Сергей Варшавчик (warsh)
2020-05-26 17:19:00


Командарм 1-го ранга Иероним Петрович Уборевич (сын литовского крестьянина Пятраса Уборевичюса) был расстрелян в 1937 году по «делу Тухачевского» и посмертно реабилитирован в 1957-м.

Многие известные советские военачальники учились у него.

***

Маршал Советского Союза Георгий Жуков:

"Это был настоящий советский военачальник, в совершенстве освоивший оперативно-тактическое искусство. Он был в полном смысле слова военный человек. Внешний вид, умение держаться, способность коротко излагать свои мысли, все говорило о том, что И. П. Уборевич незаурядный военный руководитель. В войсках он появлялся тогда, когда его меньше всего ждали. Каждый его приезд обычно начинался с подъёма частей по боевой тревоге и завершался тактическим учениями или командирской учёбой.

Лучшим командующим округом был командарм 1-го ранга И. П. Уборевич. Никто из командующих не дал так много в оперативно-тактической подготовке командирам и штабам соединений, как И. П. Уборевич и штаб округа под его руководством.

После ареста командующих войсками округа И. П. Уборевича и И. П. Белова учебная подготовка высшего командного состава в округе резко снизилась.

Уборевич больше занимался вопросами оперативного искусства и тактикой. Он был большим знатоком и того и другого и непревзойдённым воспитателем войск.

Уборевич был бесподобным воспитателем, внимательно наблюдавшим за людьми и знавшим их, требовательным, строгим, великолепно умевшим разъяснить тебе твои ошибки. Очевидность их становилась ясной уже после трёх-четырёх его фраз. Его строгости боялись, хотя он не был ни резок, ни груб. Но он умел так быстро и так точно показать тебе и другим твои ошибки, твою неправоту в том или ином вопросе, что это держало людей в напряжении".

***

Маршал Советского Союза Иван Конев считал самым крупным военным деятелем из числа всех репрессированных Уборевича. Он высоко оценивал его опыт в период гражданской войны, как командующего округом, как человека, прекрасно знавшего войска, пристально и умело занимавшегося боевой подготовкой, умевшего смотреть вперёд и воспитывать кадры. Плюс ко всему сказанному, по мнению И. С. Конева, Уборевич был человеком с незаурядным военным дарованием, в его лице Красная армия понесла самую тяжёлую потерю, ибо этот человек мог и успешно командовать фронтом, и вообще быть на одной из ведущих ролей в армии во время войны.

***

Маршал Советского Союза Кирилл Мерецков:

"Я проработал вместе с ним около пяти лет, и годы эти — целый новый период в моей службе. Не скажу, что только я один находился под его влиянием. Всё, сделанное Уборевичем: воспитанные, выращенные и обученные им командиры разных рангов; его методы работы; всё, что он дал нашей армии, — в совокупности не может быть охарактеризовано иначе, как оригинальная красная военная школа, плодотворная и поучительная. Ни один военачальник …не дал мне так много, как Иероним Петрович.

Один из способнейших организаторов боевой подготовки войск. На протяжении многих лет военно-теоретические работы Уборевича являлись ценными пособиями для командного и начальствующего состава всей Красной Армии. Его интересное и богатое творческое наследие заслуживает самого пристального внимания.

Уборевич с большим мастерством проводил командно-штабные игры, учения, руководил полевыми поездками и другими занятиями. Он неизменно добивался большой динамичности в ходе игры, создавал сложные и интересные моменты в обстановке, максимально приближая игру к условиям военного времени. Занятия всегда проходили поучительно, с теми неувязками и с той нагрузкой, которые характерны для жизни, для боевой обстановки. Поэтому на них неизменно можно было встретить поучительные примеры.

Уборевич был чрезвычайно требователен к себе и к подчинённым, в суждениях — принципиален, в работе — точен. Свои действия и поступки он рассчитывал буквально до минуты. Такой же точности в работе требовал и от подчинённых.

Иероним Петрович был высокообразованным человеком. Он хорошо знал художественную литературу и искусство, отлично разбирался в общих технических вопросах, упорно работал над развитием военной мысли. Так, в годы гражданской войны он самостоятельно познакомился с историей военного искусства, тактикой и стратегией, а позднее глубоко изучил труды М. И. Драгомирова по подготовке войск в мирное время.

***

Генерал-полковник Александр Покровский:

"Жуков, Конев, Малиновский, Мерецков, Курасов, Маландин, Захаров. Это была школа Уборевича. Он был удивительным человеком крупных дарований. Все эти большие потом люди казались тогда такими маленькими рядом с ним. Сейчас Жуков и Конев вошли в историю, сделали очень многое, а тогда они казались рядом с этим человеком маленькими. Он учил их, они учились у него. Он был человек очень большого масштаба. Думаю, что в военной среде, так же как и во всякой другой, не каждое десятилетие рождаются такие крупные, талантливые личности. И то, что такой человек перед войной был потерян для армии, было особенно большой трагедией среди других трагедий. Это был бесподобный человек. С ним было легко работать, если ты много работал, если ты был в курсе всех военных новинок, всех теоретических новинок, если ты все читал, за всем следил, за всеми военными журналами, за всеми книгами. И если ты с полной отдачей занимался порученным тебе участком работы. Но если ты за чем-нибудь не уследил, отстал, поленился, не прочел, не познакомился, не оказался на уровне военной мысли, на уровне её новых шагов, если ты не полностью или не так хорошо, как нужно, выполнил возложенное на тебя поручение— тогда берегись. Тогда с Уборевичем трудно работать. Он был очень требователен и не прощал этого. Словом, это была настоящая школа".