3403. От реформ к войне. Что такое режим Башара Асада - Форум "Солнечногорской газеты"-для думающих людей

Александр Баунов · #1 26.10.2015, 12:08

http://carnegie.ru/2015/10/21/ru-61696/ijfr

журналист, публицист, филолог, бывший дипломат, является главным редактором Carnegie.ru.

21 октября 2015

Чтобы понять причины протеста, важна не только природа режима, но и направление его развития. Когда режим меняется в сторону большей свободы, он становится более уязвимым, но все равно остается диктатурой, поэтому любое сопротивление ему можно втиснуть в не вызывающую лишних вопросов формулу «народ против тирании»

Крошка сын к отцу пришел, а мог бы не приходить, ведь не собирался, и не было бы кровавого диктатора Башара Асада. У британцев, которым доктор Асад удалял катаракту, и в мыслях не было называть его сирийским мясником. Но в 1994 году старший сын президента Хафеза Асада, наследный принц Басиль разбился, разогнавшись на «мерседесе» в утреннем тумане на шоссе Дамаск – аэропорт. Отец вызвал домой младшего, с Лондоном пришлось расстаться. Хафез Асад умер в 2000 году, после 30 лет единоличной власти, и только перед смертью определился, кто будет преемником – один из верных старых товарищей или все-таки сын.

Еще в Англии Башар Асад встретился с коренной лондонкой Асмой Ахрас, сотрудницей JP Morgan, отец – кардиолог, мать – бывший дипломат, оба сунниты из равноуважаемых семей сирийского города Хомс. Через пять лет, в 2000 году, Асма приехала в Дамаск и вышла замуж за Башара. «Очисти Кремль, садись на трон московский, тогда за мной шли брачного гонца». Противники режима внутри Сирии негодовали: до замужества и до переезда в Сирию у нее были отношения с другими мужчинами, а этот позор – еще одно подтверждение, что эти люди недостойны править страной. Когда мы слышим о том, что где-то в мире народ возмущен властью, всегда имеет смысл узнать, чем именно.

В многочисленных рассуждениях о сирийской войне встречается все, кроме собственно Сирии: Америка, Россия, Турция, НАТО. А Сирии нет. Она абстракция, чья внутренняя жизнь описывается пустоватым словом «режим», оно заполняется дедуктивным методом, от общего к частному: «знаем мы эти режимы».

Любая диктатура понимает эту свою уязвимость, поэтому начинает с жалоб на двойные стандарты. Когда проблемы возникают у демократии, в них готовы разбираться. Когда у авторитарного режима – ответ всегда один: потому что тирания. А если режим не союзник западного мира, а опирается на плечи старшего авторитарного товарища, его дело совсем плохо. Когда авторитарный режим свой в мире демократий, возникает иллюзия, что он гарантирован от худшего: если совсем зарвутся, вовремя одернут (на самом деле не всегда). Если не союзник – гарантий нет, способен на все. Тоже не всегда, но все равно неспокойно.

Оттепель и заморозок

Правление Башара Асада можно представить в виде буквы «М» с эмблемы московского метро: два подъема, два спада. Две черты вверх – это два периода либерализации: первая – политическая, вторая – экономическая. Две черты вниз – периоды репрессий, изоляции и осуждения brutal dictatorship в мировых СМИ.

В 2000–2001 годах Башар Асад выпустил политических заключенных разных направлений (коммунистов, либералов, исламистов), разрешил частные газеты, кабельные телеканалы и FM-радиостанции, дал понять журналистам и просто гражданам, что теперь можно критиковать начальство (не зарываясь) и обсуждать судьбы родины. Сирийские интеллектуалы предались обсуждению судеб с энтузиазмом. Свои манифесты выпустили компартия и «Братья-мусульмане» – эти еще и отказались от насилия как средства политической борьбы. Появились газеты других, кроме правящей «Баас», исторических партий, сатирические журналы – сирийские «Крокодилы», высмеивающие отдельные недостатки. Конечно, на Башара это не распространялось, утроба крокодила ему не повредила, но все равно прогресс. Легализовали НКО и правозащитные группы. Ослабли бытовые домогательства спецслужбистов, которые портили ежедневную жизнь сирийских мусульман: почему с бородой, почему с кольцом.

Несмотря на официальный запрет фейсбука (им могут воспользоваться для вербовки израильские шпионы), в 2010 году дамасская молодежь не только выгуливала на поводке маленьких пижонских собачек, заказывала в барах христианского квартала виски (некоторые храбрые барышни употребляли его, не снимая мусульманских платков), но и довольно открыто сидела в кафе в фейсбуке, обходя запрет с помощью несложных прокси-программ.

Дело не только в том, что модная пара Башар и Асма не были особенно кровожадны по природе. Есть почти универсальный закон, который заставляет молодого преемника быть либеральнее своего грозного предшественника. Молодой правитель обычно начинает работать в окружении старой гвардии – друзей и соратников отца, которые его на руках носили, когда он еще пешком под стол ходил. Наследнику, чтобы ограничить власть отцовского круга, приходится либеральничать, запускать в действие независимые от этого круга институты и механизмы. Обращаться через голову стариков к чаяниям народа, а народ после жестокого правления, чает покоя и воли. Чтобы подорвать могущество старого аппарата власти, разрешать критику власти вообще. Медведев после Путина, Хрущев после Сталина, Алиев-младший после Алиева-старшего, Кадар после Ракоши; так же действовал Асад-младший.

«Башар Асад официально разрешил критиковать в разговорах себя и президента-отца. Он ведь знал, что полиция и госбезопасность этим пользуются, чтобы задерживать, кого вздумается. Арестовывают и говорят: «Оскорблял молодого или старого президента». Поэтому Башар эту статью отменил – пусть критикуют», – рассказывали мне сирийцы в Дамаске в 2010 году. Главное, чтобы не злоумышляли против государственного строя. Грозный правитель, который готовит себе преемника-сына, – не важно, по крови или по духу, – должен понимать, что от наследника ждут большей мягкости и гибкости. Молодо-зелено, весна красна, тепло, еще теплее, чернил – и плакат: «Ускорение, гласность, хозрасчет».

Китайский путь

Первая оттепель, политическая, остановилась в середине 2000-х по внутренним и внешним причинам. Тогда же началась вторая – экономическая. Изнутри сирийскую весну прервало сопротивление старой гвардии, военных и спецслужбистов, которые дали понять: Башар не останется на своем месте, если продолжит в том же духе, да и у самого энтузиазма поубавилось: вокруг оказались не британцы, и сам не Черчилль. За несколько следующих лет Башар одного за другим отправил на пенсию примерно половину отцовских соратников (главный из них, его возможный соперник, экс министр обороны Мустафа Тлас теперь живет в Париже), некоторых даже осудил за злоупотребления и заменил их своими выдвиженцами. Внешняя причина – американская война в Ираке. Трудно заниматься реформами, когда в небогатой стране на 20 млн жителей полтора миллиона иракских беженцев (вся Европа сейчас изнылась от одного миллиона): бедные иракцы давят на рынок труда, богатые – на рынок недвижимости, а президент Буш и Кондолиза Райс, вдохновленные первыми легкими успехами в Ираке, обещают, что Сирия будет следующей как страна – спонсор терроризма. Спонсорство же терроризма выражается в том, что через Сирию в Ирак попадают люди и оружие для суннитского восстания против новых (шиитских) властей Ирака – контингент, сходный с тем, которому сейчас американцы сами помогают в Сирии.

В первый год у власти Башар Асад подошел к реформам с надстройки, застрял. На четвертый год зашел к ним с базиса. Сперва двинулись советским, восточноевропейским путем, потом свернули на китайский, азиатский. В 2004 году в Сирии разрешили частные банки западного и исламского типа. После 50 лет социалистических сберкасс Сирия получила рыночный банковский сектор. К 2009 году отменили фиксированный курс сирийского фунта и сделали его свободно конвертируемым, тогда же заработал сирийский фондовый рынок. Отменили репрессивное налогообложение на частный сектор. «Теперь налоги на частный бизнес от 15% до 23%, а были 50% и выше. Не говоря о том, что лицензию получить у чиновников было нереально», – рассказывал в 2010 году Абдуд, хозяин гостиничного бизнеса, родственник крупного чиновника, в чью компетенцию входит туризм. Отменили параноидальные законы об иностранных инвестициях: в прежние времена считалось, что они подрывают национальную безопасность. Приняли закон о конкуренции против монополизации отраслей. Частично заменили старые марксистские кадры в министерствах на технократов с образованием в Европе или странах Залива. И главное – начали приватизацию.

Ежели выжженную застоявшейся госэкономикой почву вот так разрыхлить да удобрить, экономический рост неизбежен. Начиная с 2004 до 2010 года ВВП Сирии прибавлял по 5–6% в год (это лучшие цифры лучших путинских лет), подушевой ВВП по ППС вырос с $4800 до $6400, притом что население за тот же период росло на 400 тысяч человек в год.

Взамен старой элиты военных, спецслужбистов и партфункционеров возникла новая верхушка богачей и среднего класса – частных лиц, формально независящих от государства. Темные стороны новой жизни легко предсказать. Немалая часть старой элиты: военных, партфункционеров, спецслужбистов – перекочевала в новую – класс владельцев бывшей общенародной собственности. Символом несправедливой приватизации стал Рами Махлуф, двоюродный брат Башара Асада, который в одиночку представлял в Сирии более двухсот западных компаний и брендов, владел главным сотовым оператором Syriatel, был хозяином нескольких частных банков и сирийских свободных экономических зон. Прозвище Мистер 5% говорит о его конструктивной роли в общении с инвесторами. В этом отношении, однако, диктатура Асада, который осторожно переформатировал арабский социализм в рыночный капитализм, мало чем отличалась от соседних арабских стран, где тоже родню не обижают.

Вдобавок Башар Асад пошел на рискованный шаг, хотя тогда ничто и не предвещало. Он отменил социалистические льготы на селе и, чтобы компенсировать потери привычных гарантий, разрешил работать на селе мусульманским благотворительным организациям. В результате власть стала ассоциироваться с неприятными переменами, а бородатые верующие люди – с помощью в трудную минуту.

Есть два, можно сказать, что и закона. Первый: успешные реформы происходят с учетом интересов правящей верхушки, иначе велика вероятность дворцового переворота и возвращения к старому. Второй: либерализация и приватизация в любом случае, хоть с родственниками, хоть без, с экономическим ростом или спадом, сопровождаются народным недовольством: в ельцинской России, в Китае периода реформ, в Англии Тэтчер, в Египте Садата и Мубарака, в Сирии Башара Асада – не важно.

Летом 2011 года, через несколько месяцев после начала протестов, Рами раскулачили, чтобы показать: Башар Асад готов жертвовать даже родными и близкими.

Диктатура алавитов

Приватизация дополнительно нарушила религиозное равновесие. Не только при власти партии «Баас», но и с колониальных времен крупная частная собственность, земельные владения, торговля были в руках суннитов; образование, государственная и военная карьера – место, где представители религиозных меньшинств могли нагнать – компенсировать недостатки происхождения. За время реформ многие алавиты разбогатели и стали владельцами бывшей госсобственности, из класса чиновников распростерлись на класс частных собственников.

Однако алавитский режим, который угнетает суннитское большинство, точно не существовал в том виде, в котором его иногда представляют. Башар Асад женился на суннитке из благополучной семьи, точно так же поступил его младший брат, упомянутый выше богатый кузен Рами Махлуф, родной брат и глава спецслужб Махер Асад и множество военных и партийцев алавитского происхождения.

Ко времени Башара Асада высокопоставленные алавиты завели привычку породняться с влиятельными суннитскими семьями, как французские буржуа второй империи с дворянством. Но и без всякого похищения сабинянок сирийская власть не выглядит сугубо конфессиональной. В нынешнем кабинете министров сунниты – премьер-министр, первый вице-премьер, ведающий вопросами обороны, министр иностранных дел, министр обороны, министр внутренних дел и многие другие. Никто из них даже в самые тяжелые для Дамаска дни не перешел на сторону единоверного суннитского большинства. Это кабинет 2012 года, военного времени, но и в довоенные годы картина та же. Тем более алавиты в целом не были привилегированным сословием, и средний алавит ничем не отличался по уровню жизни и перспективам от среднего суннита. Это легко себе представить: лет десять подряд было принято говорить, что у нас в стране у власти питерские, однако средний петербуржец по этому случаю не имел никаких преимуществ перед средним москвичом.

Запрет на свободное передвижение по стране сирийских евреев, о котором время от времени вспоминают, восходит не к Асадам и даже не к захвату власти партией «Баас» в 1963 году, а к 1948 году, когда в Сирии была многопартийная буржуазная демократия. Такую же меру после арабо-израильской войны ввели более-менее все арабские страны, прозападные и антизападные, одновременно с ними Израиль ввел ограничения на передвижения по стране граждан арабской национальности (они были в силе до 1970-х годов, а в отношении не граждан, когда надо, действуют до сих пор). Все это время в районе Дамаска Джобар действовала историческая, основанная в VIII веке синагога Элияху Ханави, которую разрушили в мае 2014 года после того, как район Джобар захватили умеренные исламисты.

Не надо упрощать суннитско-шиитское противостояние и во внешних делах. Оба Асада терпеть не могли Арафата и его ООП и помогали в качестве его противовеса религиозному и суннитскому ХАМАС. С другой стороны, их давний и нынешний союзник, шиитская «Хезболла» была героем не только шиитского, а всего исламского мира, когда, с точки зрения мусульман, смогла дать отпор израильской интервенции в Ливан в 2006 году.

Черты суннитско-шиитского конфликта гражданская война в Сирии приобрела потому, что лозунг о шиитской диктатуре помогал повстанцам мобилизовать сторонников (в том же Ираке, где сунниты чувствуют себя обиженными со времен свержения Саддама Хусейна), и потому, что сирийское правительство поддерживает Иран, а его вооруженных противников – Саудовская Аравия. Но нельзя забывать, что в этой войне армией Сирии командует суннит и в боях на стороне правительства участвует множество офицеров и солдат суннитов.

Глубокомысленные же замечания о том, что представитель меньшинства не может быть главой страны, и вовсе удивительны: что тогда делает Барак Обама во главе США? Или каким образом азербайджанец Али Хаменеи уже 25 лет лидер Ирана? Даже Башар Асад в своей тронной речи 2000 года вспомнил, что «нельзя требовать прав для себя, если ты не готов предоставить те же самые права другим», пусть сам он вряд ли всегда соблюдал это правило.

Выход из тени

Во время иракской войны и после того, как в 2005 году в Бейруте то ли «Хезболла», то ли сирийские агенты, то ли оба вместе взорвали кортеж политика и бизнесмена Рафика Харири, Сирия была в дипломатической изоляции. В Ливане началась «кедровая революция», в ней Ливан выступал в роли Украины, а Сирия – России. С той разницей, что Сирия приняла результаты бейрутского Майдана (как и Россия в первый раз) и вывела под международным давлением свои войска из Ливана: они там были со времен ливанской гражданской войны 80-х на правах миротворцев.

Однако экономическая либерализация помогла Башару Асаду открыть страну. На Западе готовы терпеть авторитарные режимы, даже если в них нет личных и политических свобод, но есть свобода хозяйствующих субъектов. Предполагается, что если есть они, то личные рано или поздно приложатся. Сирия приблизилась к этому состоянию. В 2007 году в Дамаск вопреки воле президента Буша встречаться с Асадом прилетела делегация американских сенаторов во главе с лидером демократического большинства Нэнси Пелози. В 2008 году Башар Асад рядом с Саркози на трибуне принимал парад в Париже в День взятия Бастилии, а в 2010-м он еще раз приехал в Париж с официальным визитом. В течение трех лет с Асадом встретились турецкий премьер Эрдоган, президент Хорватии, премьеры Ирака, Иордании, Испании, саудовский король и другие официальные лица. Вторая делегация американских сенаторов приехала в Дамаск в 2010 году. В телеграмме, выложенной на «Викиликс», сообщается, что на встрече с Асадом сенаторы отметили положительные сдвиги в Сирии и что у Сирии и США есть общие интересы: независимый светский Ирак, свободный от иранского влияния. В 2010 году Асад получил высшие награды Италии и Бразилии (итальянский орден отозван в 2012 году, бразильский и сейчас в силе).

Human Rights Watch жалуется в докладах за 2009 и 2010 год, что мир начинает признавать Асада, не глядя на нарушения прав человека. И приводит в пример арестованных блогеров, задержанных активистов, приговоренных за политическую деятельность исламистов, правозащитников, которым отказано в выезде за рубеж, отказ расследовать массовые исчезновения людей в 1970-е и 1980-е годы. Однако среди свежих примеров нет политических казней, вообще политических убийств, массовых тюремных приговоров или длительных сроков. К началу протестов уровень несвободы в Сирии был очень высоким и все же более-менее стандартным для тех мест, это видно по докладам тех же правозащитников о положении в соседних странах.

В 2010 году знакомый житель Дамаска женился на иностранке из Западной Европы. Для этого нужно разрешение госбезопасности. Комитетчик, который ведет его дело, звонит домой, застает родителей, представляется другом, оставляет телефон, просит перезвонить. «Это чтобы домашних не испугать, – объясняет он потом жениху, – а то мало ли что подумают». «Вот это деликатность, – восхищается жених. – Раньше бы вызвали к себе через родственников, пусть у них хоть инфаркт. А тут перезваниваю в госбезопасность, а там мне: «У нас возникли дополнительные вопросы, когда и где вам удобно встретиться? В шесть, в вашем районе, в кафе? Хорошо». Вот она, свобода! Раньше деньги стал бы вымогать за положительное решение вопроса, а тут не просит ничего, – удивляется жених иностранки. – Ну это, может, потому, что я умею с ними уверенно говорить. У кого-нибудь полуграмотного, может, и стал бы». И рассказывает про своего неблизкого приятеля из госбезопасности, который на досуге любит выезжать на шоссе Аман – Дамаск останавливать фуры: «Где разрешение на груз? Какое? Не знаешь? В отделение пройдем или здесь решим вопрос?»

От режима к войне

Первые протесты в Сирии начались в 2010 году в городе Дераа после неоправданно жестокого разгона демонстрации. По этому поводу верно пишут, что Дераа – суннитский регион и к тому же бедный. Забывают, что провинция Дераа – давний исторический оплот партии «Баас» (John McHugo. Syria: А Recent History), прочно встроенный в старый режим, в его поощрительные и распределительные механизмы, и, следовательно, пострадавший от их отмены. Событие, которое запустило массовые протесты, тоже типично для авторитарного режима любого типа. Подростки расписали стены антиправительственными граффити, а власти вместо того, чтобы, по выражению дьякона А. Кураева, накормить блинами, их арестовали. Местные силовики разогнали демонстрацию родителей. Потом расстреляли демонстрацию в поддержку побитых родителей. Потом начальству припомнили все грехи – от того, что они плохие мусульмане, до несправедливой приватизации.

Типичная для авторитарного режима цепочка событий. Местные силовики как можно быстрее попытались навести порядок, чтобы не выглядеть в глазах руководства хуже других регионов, и создали проблемы для центральной власти. Но центральная власть не стала их наказывать: между силовиками и горожанами она выбрала силовиков, потому что, если выбрать горожан, кто защитит ее в другой раз или в другом месте.

Если мы рассматриваем диктатуру в статике, мы склонны делать вывод, что причина недовольства – сама диктатура, ее общие с другими диктатурами тиранические черты. Если мы рассматриваем ее в динамике, видно, что причиной недовольства могут быть те изменения, которые диктатура претерпевает, в том числе реформы. Когда поднимается протест, оба недовольства объединяются, сливаются до неразличимости, иногда их носителями являются одни и те же люди.

Антикоммунистический бунт «Солидарности» на польских верфях в 1980 году поднялся после того, как власть покусилась на такую стопроцентно коммунистическую меру, как фиксированные низкие цены на продовольствие, и прибегла к такой обычной для свободных стран мере, как их повышение с поправкой на инфляцию, накопившуюся денежную массу и неудовлетворенный спрос. Точно такая же причина у новочеркасского бунта в СССР 1962 года.

Чтобы понять причины протеста, важно направление развития, а не только природа режима. Допустим, авторитарный режим меняется в сторону больше свободы – экономической или общественной. Но поскольку он и в период трансформации остается режимом, диктатурой, любое сопротивление ему может быть описано в формах борьбы за свободу и демократию, и уж в любом случае вписывается в классический сюжет «народ против тирании». Расстрелянный советской армией бунт в Тбилиси в защиту доброго имени Сталина в 1956 году в современной грузинской истории рассматривается как часть борьбы грузинского народа за свободу, о чем в Тбилиси висят соответствующие памятные знаки. Волнения в Новочеркасске произошли после ХХ съезда и практически сразу после ХХII съезда, где осудили репрессии.

Диктатура в период либерализации является более уязвимой: в это время она создает впечатление, что цена протеста не так высока. Задача диктатуры – или справиться с протестом средствами реформ, или доказать, что протестующие ошиблись и право на перемены зарезервировано за властью. Именно это хотел показать Башар Асад и получил в ответ гражданскую войну, за время которой постепенно и в самом деле стал кровавым диктатором, после того как его армия убила десятки тысяч человек. Впрочем, оппозиция за то же время стала «кровавой оппозицией», так как за то же время, даже за вычетом ИГ, убила не меньше людей – по крайней мере столько, сколько смогла. Включая два хорошо зарегистрированных случая применения химических боеприпасов – один (хотя Комиссия ООН не назвала виновных) почти наверняка со стороны армии, другой – повстанцев.

Цена перемен

К началу гражданской войны Башар Асад не всегда с блеском переформатировал арабский социализм в региональную форму рыночной экономики и возглавлял умеренный авторитарный режим со средним по окрестностям уровнем несвободы. От соседних он отличался неустойчивыми связями с западным миром и просоветской и проиранской внешней политикой в анамнезе. К началу протестов Асад, по местным меркам, не выглядел пересидевшим лидером, с ним по-прежнему связывались определенные надежды, в том числе у требовательной и современной части общества. Хотя надежды, конечно же, превосходили то, на что был готов режим, Дамаск и экономическая столица Алеппо долго сохраняли спокойствие, это создало у властей иллюзию, что с провинциальным протестом можно справиться полицейскими средствами.

Даже сейчас, на четвертый год войны, Дамаск, за исключением пары бедных предместий, по-прежнему сохраняет лояльность правительству: жители не горят желанием, чтобы их пришли и освободили умеренные исламисты из регионов – как не все, даже самые критически настроенные москвичи были бы рады, если бы их пришли освобождать вооруженные повстанцы с Урала или Кавказа. За время войны позиции власти в Сирии где-то утрачены, а где-то, наоборот, окрепли: целые регионы и группы населения связывают с властью свое выживание. Если весной 2011 года в Латакии были демонстрации, теперь ее жители, в большинстве алавиты, сами не понимают, как их угораздило.

В отличие от Египта и Туниса большая часть армии и полицейского аппарата не отказала в поддержке власти. За те же годы оппозиция радикализовалась. В марте 2013 года шейх Моаз аль-Хатиб, бывший имам мечети Омейадов в Дамаске, авторитет и для суннитов, и для шиитов, и для курдов (и даже христиан), ушел с поста главы Национальной коалиции сирийской оппозиции после обвинений в предательстве: он призывал закончить войну переговорами с правительством. С тех пор у оппозиции и близко нет такого общепризнанного авторитетного лидера. В таких условиях делать ставку на военную победу оппозиции над Асадом – это заменять один репрессивный режим другим и одних беженцев другими. Продолжать войну на уничтожение против режима, который до ее начала занимался либерализацией и добровольно сближался с Западом, так же разумно, как, пропустив Сталина и Брежнева, объявить третью мировую войну Горбачеву за подавление демонстраций в Тбилиси и Вильнюсе.

Глядя на успешную западную экономику, мы и в политике ожидаем той же эффективности. Однако одно не всегда следует из другого. Четыре года войны, 250 тысяч погибших, четыре миллиона беженцев, разрушенные памятники мирового значения ради смены режима Башара Асада, рождение военно-политической пустоты, куда может прийти кто угодно – ИГИЛ, Иран или, недавно, Россия, чтобы бросать вызов мировому господству и принуждать к многополярнсти, – так себе стратегия: можно уже попробовать что-то еще.

Содержание темы:
01 страница
#01. Александр Баунов. От реформ к войне. Что такое режим Башара Асада
#02. Александр Баунов. К чему пришла Россия за год конфронтации с Западом?
#03. Александр Баунов. Речь Путина в ООН: примет ли Запад новое братство по оружию
#04. Александр Баунов. Другой Путин и его новый режим
#05. Александр Баунов. От воли к покою. Как в Кремле передумали быть народной диктатурой
#06. Александр Баунов. Многополярная Европа. Почему России нравится Brexit
#07. Александр Баунов. "Муфтий с его прытью представляет очевидную угрозу для российского государства"
#08. Александр Баунов. Хождение в народ и обратно. Российская власть между профессионалами и энтузиастами
#09. Александр Баунов. Хождение в народ и обратно. Российская власть между профессионалами и энтузиастами
#10.
02 страница

Александр Баунов · #2 26.10.2015, 12:12

http://carnegie.ru/2015/09/25/ru-61501/iihb
25 сентября 2015 Би-би-си
Главный редактор Carnegie.ru
Московского Центра
В отношениях с Западом Россия далека от возвращения к нормализации, но, конечно, сейчас ситуация далеко не такая напряженная, как была прошлой осенью. Для примирения с Западом Путину нужен мир на Украине и какой-нибудь другой важный конфликт, в контексте которого он будет полезен.

В понедельник в Нью-Йорке Владимир Путин встретится с Бараком Обамой в ходе сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Главными вопросами для обсуждения станут, как ожидается, два конфликта - на юго-востоке Украины и в Сирии.

Вашингтон и Москва придерживаются весьма различных точек зрения по обеим проблемам.

Разговор президентов США и РФ может повлечь за собой серьезные перемены в отношениях России с Западом, непрерывно ухудшавшихся с момента аннексии Крыма в марте 2014 года и в ходе последовавшего за этим вооруженного противостояния на востоке Украины, а также наращивания российского военного присутствия в Сирии.

Есть ли предпосылки для очередной оттепели и новой перезагрузки в отношениях между Россией и Западом? Каковы вообще результаты бурной внешнеполитической деятельности России в течение последнего года?

Год назад Владимир Владимирович Путин был не на Генеральной Ассамблее ООН, а на другом важном международном мероприятии - на саммите G20 в Австралии, в Брисбене.

Принимали его там из рук вон плохо, если мы помним. Канадский премьер-министр, пожимая ему руку, сказал ему "get out of Ukraine" или что-то в этом роде, в общем вел себя крайне недипломатично. О нем говорили на пресс-конференциях в третьем лице как об отсутствующем. Он медленно проплывал мимо сбившихся в группки западных лидеров, которые обсуждали свои дела и не подходили к нему для короткого кулуарного разговора. Если мы помним, он неожиданно, не сказавшись, рано уехал, как Евгений Онегин.

Это было ровно год назад. Это было после "Боинга", после очень серьезной летней войны в Донбассе, и вообще это был год Крыма и украинского кризиса. Конечно, если мы сравниваем с прошлой осенью, во внешней политике для него [Путина] ситуация изменилась в лучшую сторону, потому что даже полгода назад - этой весной - всё выглядело так, будто Обама не будет встречаться с Путиным до конца своего срока. Даже приезд Керри - рутинное мероприятие, встреча министров иностранных дел - выглядел каким-то прорывом.

И вдруг мы говорим о тет-а-тет на высшем уровне до конца срока Обамы. Это, конечно, не дипломатическая нормализация для России, потому что нормализация - это возвращение к ситуации "как обычно", "как всегда", "как нормально". Конечно, сохранение санкций - это ситуация, далекая от нормы.

Россия далека от возвращения к существованию в рамках современной международной нормы, но это, конечно, совсем не то, что было прошлой осенью.

Очевидны две вещи: украинский конфликт все-таки перешел из горячей фазы в более прохладную. Весной всерьез обсуждался вопрос летнего наступления и штурма Мариуполя.

Мы видим, что и весна, и лето прошли, и слава богу, серьезной войны на востоке Украины не было. Значит, главная часть минских соглашений, которая "про мир", соблюдается.

Кроме того, появились другие войны, более важные сейчас для Запада, чем война на Украине, или по крайней мере не менее важные.

Поэтому рецепт примирения с Западом для Владимира Путина сейчас простой: мир на Украине и война где-то еще.

Не в том смысле, что он будет эту войну развязывать, а в том смысле, что какой-то другой тяжелый и важный конфликт создаст контекст, в котором он сможет быть полезен.

И кризис с беженцами в Европе, и ИГИЛ, который бомбят, опять же, ровно год, такой контекст создают.

Обменяла ли Россия одну внешнюю политику на другую - то есть Украину на Сирию? Формально американская дипломатия старается работать отдельными пакетами, чтобы как раз не происходило таких обменов.

Сирия - один вопрос, Украина - другой вопрос. Поэтому обмена не произошло. Россию будут и критиковать, и, в случае чего, будут ужесточать санкции.

Александр Баунов · #3 26.10.2015, 12:15

http://carnegie.ru/2015/09/28/ru-61420/ii98

28 сентября 2015

В своей речи на предыдущей, 69-й Генассамблее ООН в сентябре 2014 года Барак Обама назвал три главные угрозы миру: лихорадка эбола, Россия, ИГИЛ.

На этот раз Обама ничего такого не говорил. Заметив, что на Украине Россия сделала хуже прежде всего себе, он назвал ее партнером в переговорах по иранской атомной программе и сказал, что готов работать вместе, чтобы остановить сирийский конфликт.

В этом смысле промежуточную задачу российской внешней политики можно считать выполненной. Задача эта весь последний год сводилась к тому, чтобы поменять порядок: пусть ИГИЛ будет первым, потом, так и быть, Россия, а потом уже эбола, потому что быть безвреднее новой африканской заразы все-таки обидно. А лучше пусть Россия вообще выпадет из первой тройки.

«Мы предлагаем руководствоваться не амбициями, а общими ценностями и общими интересами – на основе международного права объединить усилия ... и создать по-настоящему широкую международную антитеррористическую коалицию, – обратился российский президент к участникам заседания. – Как и антигитлеровская коалиция, она могла бы сплотить в своих рядах самые разные силы, которые решительно будут противостоять тем, кто, как и нацисты, сеет зло и человеконенавистничество».

Александр Баунов — журналист, публицист, филолог, бывший дипломат. Он является главным редактором Carnegie.ru.
Александр Баунов

Главный редактор Carnegie.ru
Московского Центра

Другие материалы эксперта…

От реформ к войне. Что такое режим Башара Асада

Кого мы бомбим в Сирии и кому вообще верить

К чему пришла Россия за год конфронтации с Западом?

@baunov

В известном довлатовском мемуаре Генис и Вайль, проезжая в метро под страшным Гарлемом с бутылкой виски на полу и дымящейся сигаретой в зубах, пришли к выводу, что они, два русских писателя, здесь страшнее всех. Нынешняя задача российской дипломатии – доказать обратное: самые страшные здесь и сейчас не мы, а другие – ИГИЛ.

Это можно было бы описать русской железнодорожной идиомой о переводе стрелок, но не выходит. В «переводе стрелок» слышится какой-то обман. А тут обмана нет: те, другие действительно страшнее нас, всем же видно. Так в чем тогда дело?

По сути, Путин предлагает создать новую антигитлеровскую коалицию – союз держав с разными ценностями против очевидного поверх ценностных барьеров зла. Он даже готов принять в ней неблагодарную роль самого трудного участника, нового Сталина, с которым мирит только наличие общей страшной угрозы. Но даже в этой роли Запад его пока колеблется принять.

Честность предложения

Глядя из Москвы, действительно трудно понять, почему Запад отказывается согласиться на очевидное: признать, что ИГИЛ страшнее, и принять наше предложение победить его сообща. Однако с Запада это предложение не выглядит таким очевидно убедительным.

Странам Запада очень трудно стать братьями по оружию с Россией, пока гарантированно не закончилась война на востоке Украины. Но, допустим, Украина будет забываться, особенно если ИГИЛ будет расти, а беженцы прибывать – как это сейчас и происходит. Рецепт примирения с Западом ведь простой: мир на Украине и война где-то еще – такая, которую начали не мы, но мы поможем закончить.

Все равно Западу непросто принять предложение совместной борьбы с Исламским государством, когда главный российский пропагандист сравнивает американского президента Обаму с лидером ИГИЛа аль-Багдади, трудолюбиво, как филолог-структуралист, выстраивает целую таблицу регулярных соответствий. Глава парламента, четвертое лицо в государстве, называет американцев «жалкими клоунами», глава сената говорит о том, что они развели средневековье и варварство.

Сами мы требуем, чтобы нас убрали с первой строчки списка угроз миру, с позиции худшего из зол, а за собой – за своими политиками и пропагандистами – хотим оставить право называть Запад, Америку главным злом и главной угрозой. Это не звучит как честное предложение, нулевого варианта не просматривается.

Нам может казаться, что высказывания наших пропагандистов и политиков – для внутреннего употребления – ну все же всё понимают? Но, во-первых, не всегда для внутреннего – некоторые адресованы европейцам и третьему миру: «Вы еще ничего, а вот американцы – плохие, все ваши беды от них, идите лучше к нам». Сами же мы, если кто из западных политиков скажет что антироссийское, не готовы считать, что это для своих в узком кругу: замечаем и публично обижаемся. Оставляя за собой право на внешнеполитическое высказывание для внутренних целей, мы не признаем его за другими – а это тоже не звучит как совсем честное предложение.

Разумеется, в случае союзничества против ИГИЛа мы готовы снизить градус противостояния – как это и сделал Путин в своей ооновской речи. Но после победы-то, пожалуй, все может вернуться – вон сколько воробьев запасено за пазухой. Так уже бывало после победы.

Незаменимых есть

Главная задача речи Путина – определить ИГИЛ как безоговорочное зло, худшего врага человечества и таким образом преодолеть противоречия между Западом и Россией, никак не меняя самой России. Когда били вместе фашистов, никто ведь не заставлял Сталина проводить свободные выборы, открывать независимые газеты или хотя бы отменять соцреализм в искусстве. Даже территориальные приобретения СССР – приняли. Нынешняя же Россия не в пример цивилизованнее, свободнее и ближе Западу, чем сталинский СССР, – почему ее не взять?

Нам ответ неясен, а Западу ясен. СССР был незаменим для победы над Гитлером, но Запад пока не считает Россию столь же незаменимой для победы над ИГИЛ.

Не так просто с ходу доказать, что они ошибаются. Мы держим в голове Вторую мировую, а они с тем же правом могут всопминать афганскую. Как Россия собирается воевать с ИГИЛ – как воевала с Гитлером на своей территории или как с моджахедами на чужой? С каким внутренним напряжением, насколько будет выкладываться? Количественное присутствие российской живой силы и техники в Сирии и окружающем регионе, раздутое политиками и журналистами, потому что «русские идут», ничтожно по сравнению с западным. Несколько десятков новых самолетов и один точно зафиксированный боевой вылет – к началу Генассамблеи, чтобы показать серьезность намерений. Новость, что солдаты-контрактники уже отказываются ехать в Сирию и подают за такой приказ на своих командиров в военную прокуратуру. Спасение Дамаска от резни и разграбления – благородная задача, понятного решения которой американцы не предлагают, но где доказательство, что русские солдаты будут стоять за него до последнего? Отступать некуда, позади что?

Путин понимает, что Россия не выглядит тут незаменимой, и объявляет таким сирийское правительство, для которого незаменима российская помощь.

Разное в нагрузку

К тому же после совместного побивания возникает проект раздела шкуры убитой гидры и дальнейшего ее употребления. На Западе прекрасно знают, что братья по оружию обсуждают, как им обустроить спасенный мир: как пойдут границы, какие будут сферы влияния и кто чей. И вообще православие, самодержавие, многополярность.

С СССР, который был незаменим для победы над Гитлером, они готовы были это обсуждать, а с Россией, которая не кажется столь же незаменимой, пока не готовы, раздумывают.

Гораздо более необходимой для победы над ИГИЛом Западу представляется Турция – она-то рядом, она в тех краях уже воевала и продолжает, ей Исламское государство грозит напрямую. А у нее и у России – разные цели. Россия хочет сохранить Асада, а Турция – убрать.

Главная проблема антиигиловской коалиции в том, что участники приступают к борьбе с разными задними мыслями в голове. У каждого к «разбить ИГИЛ» – как в советском продуктовом наборе – собственный привесок в нагрузку. Мы хотим разбить ИГИЛ, не меняясь самим, помириться с Западом и спасти Асада. Турция хочет разбить ИГИЛ, Асада и заодно курдов. Суннитские монархии Залива – разбить ИГИЛ, загнать за Можай шиитов, а заодно сделать Сирию и Ирак, особенно Сирию, более религиозными и суннитскими государствами – прекратить противоестественное правление светских диктаторов и еретиков как несоответствующее духовным традициям арабского народа. Американцы хотят разбить ИГИЛ и свергнуть Асада, но совершенно не хотят разбивать курдов и шиитов, которые сейчас нужны для победы над ИГИЛом не меньше Турции и монархий Залива, и они не хотят в Сирии и Ираке религиозного государства. Европейцы хотят разбить ИГИЛ и прекратить нашествие беженцев, при этом многим в Европе уже не важно, кто обеспечит порядок на местах – какое-нибудь новое правительство или светский диктатор старого образца, вроде тех, кого свергали арабской весной: египтянина ас-Сиси все приняли. Официально большинство европейских политиков за замену Асада на что-нибудь демократическое и всенародно избранное, но неофициально многие готовы рассмотреть варианты.

Запад, арабские монархии и Турция ни за что не хотят сохранять Асада – для них он часть проблемы, а для России и шиитов – и я добавил бы ближневосточных христиан, которых не очень рассматривают в качестве союзников из-за их относительной малочисленности – он часть решения проблемы.

Здесь начинается западный взгляд, который непонятен нам. Западным политикам довольно трудно продать предложение Путина собственному общественному мнению, избирателю и прессе. Как объяснить, почему мы против одних исламистов с другими исламистами, среди которых, бывает, мелькнет обвисшим тельцем обезглавленная «Аль-Каида», и когда свергнем Асада, Сирией будет править кто? Гораздо проще и понятнее продать избирателю защиту Европы от России, особенно после того, как Россия подтвердила некоторые худшие опасения на свой счет.

Прощение и воздам

Запад не уверен, что Россия незаменима, но это не значит, что он считает ее бесполезной. Не факт, что, аккуратно вырезав из международных отношений по контуру Россию и ее президента, удастся быстрее справиться с ИГИЛом, а мир на Украине будет прочнее. Речь Путина как программу для собственных действий он не примет. Но то, о чем они попытаются договориться на встрече, будут обдумывать всерьез.

В конце концов, мысль о том, что причина ИГИЛа в Асаде, которую повторяют политики, журналисты и правозащитные организации, даже для них самих не может выглядеть до конца убедительной: ИГИЛ возник в Ираке, где никакого Асада нет, и оттуда пришел в Сирию.

Внешней политике Владимира Путина, во всяком случае в том, что он предлагает Западу в своих ооновских речах, нельзя отказать в последовательности. «Терроризм представляет сегодня главную опасность правам и свободам человечества, устойчивому развитию государств и народов. ООН и Совет Безопасности должны быть главным координирующим центром… в борьбе с террором как с идейным наследником нацизма. Россия намерена наращивать свое участие как в международном кризисном реагировании, так и в содействии развитию и прогрессу», – говорил он в речи на 60-й, юбилейной Генассамблее ООН в 2005 году. «Угрозы и вызовы, с которыми сталкивается Россия, являются общим врагом свободных наций. Особенно опасным и коварным считается терроризм… Поставить надежный барьер этому злу – наша общая задача», – это из речи еще малознакомого миру Путина на Генассамблее, «саммите тысячелетия» в 2000 году. Стилистика речей видно, что разная (спичрайтеры с тех пор сменились), но центральный тезис остался. Сперва это произносилось в контексте чеченской войны, потом Беслана и 11 сентября, теперь Украины и Сирии.

Общие данные задачи не меняются уже много лет, не с путинского, а даже с конца ельцинского времени. России надо доказать, что в мире есть худшие, чем она, и ее мало кем любимые союзники – например, террористы хуже.

Когда Владимир Путин возвращался к власти в 2011 году, не было понятно – зачем. Ответы времен рокировки и избирательной кампании звучали не очень убедительно. Дать убедительный ответ помогли события на Украине: чтобы защитить своих, противостоять невиданному прежде вторжению в наше историческое пространство. Этот ответ помог найти место в национальной истории — в духе классических правителей прошлого: громил врагов, расширил пределы державы. Но есть еще история мировая.

Рано или поздно – говорят и о 2018 годе – ему уходить. Уйти хочется не разрушителем мирового порядка, едва ли не вынужденно покинувшим пост под внешним давлением, почти изгоем в глазах Запада, а создателем коалиции людей доброй воли, победителем ИГИЛа – нового Гитлера. За победу над ИГИЛом, если она случится, мир готов многое простить. Осталось убедить, что мы незаменимы в лагере будущих победителей.

Александр Баунов · #4 02.12.2015, 19:20

https://slon.ru/world/novyy_rezhim-994537.xhtml

Гребенщиков и Макаревич выступили против Путина, записали ролики и песни: они теперь отдельно, власть отдельно, как в советские времена. Полиция конфисковала картину с петербургской выставки, автор полотна бежал за границу. Новосибирский художник получил официальную бумагу о «запрете художественной деятельности». Против зарубежных артистов эстрады расследуют уголовные дела, ведущего канала «Культура» уволили за аморалку.

«Ну так что вы удивляетесь? У вас ведь путинский режим, – говорят иностранцы. – Открыли на тринадцатом году». – «Да уж, нашли чему удивляться на тринадцатом году путинского режима», – отвечают им самые безутешные в России. И ошибаются.

Происходящее удивительно. Путин у нас один, а режимы, теперь ясно, что разные. Как я объяснял иностранцам популярность Путина в начале и середине нулевых? Вы думаете, у нас страшная диктатура, а русским людям кажется, что они свободны, как никогда. С одной стороны, материальная свобода, которой никогда прежде не знал русский человек: любой дефицит, в борьбе за которым провели полжизни целые поколения, загранпаспорт с так и не увиденным Парижем теперь в шаговой доступности. А с другой – духовная свобода: книжки, фильмы, церкви – самые разные. Власть впервые в российской истории не учит граждан, как им жить, как думать, что смотреть и читать, как верить, с кем встречаться, камо грясти.

В политику гражданам нельзя, в экономику – под надзором, зато умственная деятельность, частная жизнь впервые в русской истории свободны. Неведомая здесь прежде легкость бытия: власть без идеологии с огромным приватным пространством, со сферой личного целиком за скобками. Бескрайние просторы русского прайвеси, впервые в истории родная страна действительно широка.

Тот же Гребенщиков еще три года назад говорил газете: живем в эпоху немыслимой свободы. Вы думаете, он про что? Про то самое, про что я – иностранцам.
От олигархии к тирании

Но русский человек у власти не может быть долго широк, рано или поздно он сузится. Теперь иностранцам приходится говорить про режим ровно противоположное.

Все заметили какую-то важную перемену, которая происходит с русской властью в последний год. А что случилось-то? Был умеренный авторитарный режим, остался умеренный авторитарный режим. А чувствуем, что другой. В чем дело?

По большому счету существует два типа авторитарного правления. Одно опирается на разных непростых граждан, а другое, наоборот, на тех, кто попроще. В первом – правитель вместе с элитой против не доросшего до власти народа: сдерживаем народную стихию – для ее же блага. Во втором – правитель с народом против элиты: показываем, где ее место.

Одна власть опирается на бюрократию, бизнесменов, менеджеров, профессуру, военных, экономистов, программистов, вообще на всех, кто чувствует себя в стране выше среднего. Другая – на тех, кто чувствует себя ниже среднего. Эта говорит простому человеку: нет никого лучше тебя, такой, какой ты есть, ты прекрасен. Твои ценности – мои ценности, твои мысли – мои мысли, твои вкусы – мои вкусы, те, кого ты не любишь, – мои враги. Да, мне наверху приходится иметь с ними дело, у нас же не 1937 год. Но – исключительно зажавши нос, а так я с вами. А эти у нас еще попрыгают.

Из одной диктатуры в другую – из олигархической в популистскую – у нас сейчас и переход. Вот вам и публичные выволочки министрам президентом по телевизору – нам внове, а белорусский зритель такими давно развлекается; и антикоррупционные дела с увольнениями на самом верху, хотя раньше бюрократов не сдавали; и Говорухин вместо Михалкова; и полпред с завода; и народные конспирологи во главе парламентской дипломатии с Министерством культуры. Возрождение Героя Труда, школьной формы и ГТО. Байкеры с иконами Сталина не отдадут наших сирот западным извращенцам.

Правитель должен показать, что он с народом. А народ, по мнению правителя, не жалует непонятного, сложного, нового, от себя отличного. Не любит, чтобы выпендривались, выеживались, выделялись. Самый умный тут, что ли? Больше всех надо? Ты вообще из какого района? Закурить есть?

История хорошо запомнила первый такой переход – от олигархии к тирании в древнегреческих полисах. Писистрат Афинский, Питтак Митиленский, Периандр Коринфский, Гиерон Сиракузский.

А бывает и так, чтобы правитель лично не менялся: зачем ему? Как Мао: чуть что не по нему – парткомы прозаседались, огонь по штабам, даешь культурную революцию.

Злая обида

Весь первый, второй и третий путинские сроки наша диктатура была элитарной. Кроме пары символических жестов, она опиралась на тех, кто выше среднего. Она следовала жесткому правилу – не сдавать по требованию снизу ни одного бюрократа. Она никак не вмешивалась в процесс интеллектуального творчества. Она была антизападной, но не разверзала между нами и Европой цивилизационной пропасти, в ее антизападничестве больше звучала обида кинутого партнера по бизнесу: мы – им, а они? Мечта, чтобы нас взяли на равных в золотой миллиард.

Разрыв произошел позапрошлой осенью. Элита возмутилась, восстала, начала отзывать свою поддержку режиму. С ней не посоветовались, не объяснились по поводу возвращения первого лица, поставили перед фактом. Растоптали такую еще свежую и хрупкую европейскую гордость.

А власть обиделась на тех, кто больше всего получил за время ее правления и оказался такой ненадежной опорой. Ну ничего, пошла она, эта элита, на фиг. Она никто. Мы теперь опираемся на народ, на широкие массы трудящихся.

Художественное творчество (все эти режиссеры, писатели, художники) – под подозрением. Бизнесмены – эти уже давно. Кто не как все – тем более. Мы их вместе с народом не любим. Ах, вы мне постоянно напоминаете, что я маленький человечек, ничтожество, мал ростом, бывший зам мэра? При мне умрете тогда. Хотите меня посадить? Сначала сами посидите.

В этом смысле может показаться, что Мизулина и напуганный Шекспиром Железняк – прямое следствие Болотной площади. Это так, но не только. Все время своего режима Владимир Путин воспринимал экономический рост как простую производную от своего правления. Действительно радовался за страну и за себя: как им повезло друг с другом.

Он не до конца понял, что экономический рост пять – десять процентов в год – производная не только от успешного правления, но и от пустого рынка, очищенного дефолтом и девальвацией и политого подорожавшей нефтью: воткни палку, и она прорастет на пять процентов в год точно. В стране-то, где нет еще супермаркетов, кафе, парикмахерских, заправок, автосервисов, новостроек, автосалонов, шиномонтажей и, главное, банков и кредитов на все это. И с зарплатой $100 в месяц.

А теперь экономика больше не растет. Сначала можно было обвинить Запад, который все обрушил. Но теперь снова поднимается и Запад, а мы – молодой развивающийся рынок, который при первых признаках оживления там должен бежать втрое быстрее, – стоим, оперевшись на забор. И понятно почему. Представьте себе, что у вас 100 тысяч рублей, их можно положить в старый надежный банк под пять процентов и в новый, который недавно банкротился, – под два. Ну ладно бы под двадцать, десять процентов – можно рискнуть, но под два? Тут и думать не над чем. Так и ведет ведь сейчас себя инвестор, выбирая между Западом и Россией (с Индией и Бразилией до кучи).

Приходится обвинять умников, которые завели страну в тупик, ничего сами не умеют, хотя и в очках. А к народу приходится идти с другими, внеэкономическими ценностями. Не связанными с ростом благосостояния. Например, предложить защиту от однополой угрозы с Запада.

А про «догнать Европу» как раз удачно можно забыть: от нее лучше как можно энергичнее откреститься – чур меня, – чтобы даже в голову не пришло сравнивать.

Столп и утверждение

Путин один, но нынешний путинский режим – полная противоположность предыдущему. Тот занимался экономикой, этот занимается различением духов: что там в книгах, в музеях, на сцене, на экране, дома у граждан от сатаны, а что от Бога.

Кажется, это уже не только прием, он сам в это уверовал. Так себе европеец Путин собрал на Валдае западных слушателей, чтобы рассказать им, где искать европейские ценности. Ответ: в России. Причем, судя по пассажу о Берлускони и сатане, главная европейская ценность одна – девок щупать. Это как если бы глава горной республики или индийский политик позвал наших и сообщил доверительно, что Россия отошла от корней, а корни у нас общие и известно какие: кровная месть и запрет на межкастовые браки. Без кровной мести растет преступность, все ведь позволено. А от межкастового секса вообще все мировое зло: разрушены иерархии, люди потеряли свое исконное место в мире, не знают, как правильно друг с другом общаться, кто из них выше, кто ниже, – Кузнецовы, к примеру, или Кожевниковы. Такие браки портят кровь, от них рождаются одни выродки, и вообще, Кузнецовы, породнившись с Кожевниковыми, не воспитают нормального, здорового члена общества. Мы бы кивали из вежливости, но слушали с недоумением: как европейцы нас.

Выгнали из администрации Суркова за то, что заигрывал с умниками, а толку ноль, эти неблагодарные волки все равно смотрят в свой западный лес. Вернули в администрацию Суркова: магическое почти что действие. Давайте встанем, как стояли, чтобы было как раньше: экономика росла, народ любил, горожане считали, что живут в эпоху немыслимой свободы. Вдруг сработает? Можно еще попробовать мебель на старые места переставить. Сработает, только если вместе с Сурковым и мебелью вернуть прежний путинский режим, и то теперь не факт.

А всем, кто поддерживает Путина, – особенно тем, кто это делает по привычке или в силу традиции, надо понять, что это другой Путин. Разный – тогда и теперь. Мы меняем души, не тела, и они тоже. И сделать соответствующие организационные выводы.

Александр Баунов · #5 27.04.2016, 05:24

20.04.2016
http://carnegie.ru/commentary/2016/04/20/ru-63354/ixbi
Путиноведение
Российская идеология
В одних режимах власть нуждается в самодеятельности сторонников, в других обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной. Россия большую часть своей истории относилась ко второй разновидности, но в последние несколько лет сделала шаг в сторону первой, более динамичной, заколебалась и, похоже, передумала. Это скучнее, но может быть не так плохо для будущих реформ

Во время суда над Савченко в нескольких украинских городах неизвестные патриоты напали на российское посольство и консульства – подожгли машины, разбили стекла, помяли капоты и бамперы; стены, калитки и заборы закидали краской и тухлыми яйцами. Телеканалы будто бы между прочим сообщили номер, по которому можно опознать машины российских дипломатов – общественно значимая информация, нельзя утаить.

В ответ в Москве у украинского посольства прошли две акции – сперва имитация украинской; сердитая молодежь тоже бросала яйца в посольство, но полиция заранее выставила ограждения так, что ни одно не долетело, а через несколько дней был дисциплинированный пикет. Демонстранты с типовыми плакатами в руках держали строй и потом организованно разошлись, смирно, вольно, кругом; ни одна дверь не пострадала. Никто также не сообщил рассерженным патриотам, как отличить украинских дипломатов от прохожих, пусть сами расспрашивают дворников: многие парни плечисты и крепки, многие носят футболки и кепки. Но они не расспрашивают: раз не сообщили, значит, не положено.

Это различие касается не только Украины и России, оно универсально. После того как в Саудовской Аравии шиитскому проповеднику отсекли голову, негодующие иранские патриоты разгромили саудовское посольство. В ответ в саудовской столице Эр-Рияде ничего не разгромили, просто прервали с Ираном дипломатические отношения и попросили персидских дипломатов покинуть королевство в течение 48 часов, а те мирно сложили чемоданы и отправились на вокзал под охраной полиции.

Первый, буйный тип поведения может показаться признаком большей свободы, второй – цивилизованности, однако в действительности оба представляют собой две разновидности отношения власти со своими сторонниками, которые существуют и в демократиях, но особенно важны для понимания авторитарных режимов. В одном случае власть нуждается или делает вид, что нуждается в самодеятельности сторонников, в другом обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной, и предпочитает все поручать профессионалам.

Россия большую часть своей истории, за исключением коротких революционных периодов, относилась ко второму типу, однако в последние несколько лет сделала шаг в сторону первого, заколебалась и, похоже, передумала. На пользу это ей или нет, зависит от того, какой из двух типов взаимодействия власти и народа при авторитаризме считать более опасным и менее реформируемым.
Масленица и пост

То, что в одних странах дело борьбы с врагами поручено инициативным патриотам, а в других все заботы берет на себя государство, связано не с разграничением по линии демократия – тирания или право – бесправие. В правовой Британии и бесправном сталинском СССР монополия на преследование врагов одинаково принадлежала государству. Зато после очередной обиды со стороны японских политиков в свободной Южной Корее и несвободном Китае группы рассерженных патриотов одинаково атакуют объекты японской дипломатии и бизнеса (часто это суши-бары местных владельцев, ну и нечего кормить вражеским борщом). Зато в разгар советско-китайского конфликта, на рубеже 1960–1970-х, советские рабочие и колхозники и не думали тронуть гостиницу «Пекин», где столичная богема продолжала закусывать женьшеневую водку ласточкиными гнездами, ее даже не переименовали, как сейчас никому не приходит в голову переименовывать гостиницу «Украина», а до этого обе грузинские улицы.

Это важное разделение проходит поперек границ, которые отделяют демократии от диктатур, и делит сами авторитарные режимы, назовем условно, на статические – где поддержка граждан выражается в форме согласия и послушания, и динамические – где власти имитируют поведение главарей народного бунта. В первых собрание молчит («зевая слушает молебен»), во вторых – свистит и хлопает, раздаются выкрики с мест, наконец, оратор ведет его на улицу для изъявлений негодования или поддержки.

Первые сохраняют прочность и равновесие, как бы все время находясь в движении: сияющий диск власти, если к нему присмотреться, оказывается бешено вращающимся, чтобы не упасть. Прочность вторых обеспечивается полным покоем, отсутствием лишнего движения.

Ключевое различие проявляет себя в том, как эти два типа относятся к провластной низовой инициативе (к инициативе против власти, понятное дело, оба относятся отрицательно). А вот несогласованную инициативу за власть против врагов одни считают полезной и необходимой, а другие – вредной: ведь если можно по своему усмотрению выступить за, ниже порог перед тем, чтобы выступить против или забежать вперед.

В конце концов, власть сама может быть уличена сторонниками в неполном соответствии выдвинутым ею лозунгам, всегда найдется тот, кто попеняет ей за это из лучших побуждений, а то и вовсе предложит более последовательно воплотить ее же идеи в жизнь, а это опасно. В итоге у двух типов несвободных режимов может быть совершенно разный ценз отсечения низовой активности.

Два шага назад

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом сначала в арабских странах, потом в собственной столице и, наконец, в Киеве, она попыталась противопоставить им провластную искренность, а для этого отойти от привычки к статическому типу отношений с населением, взбодрить его, динамизировать себя и сторонников. Начать крутиться, чтобы остаться на месте. Однако в последнее время мы видим признаки отхода от попытки выстроить в России динамический авторитарный режим.

Во время матча в Стамбуле полузащитник «Локомотива» Дмитрий Тарасов снял майку команды, а под ней оказалась другая – с Путиным в военной пилотке: вот вам, турки, любуйтесь (не только русские бояре носили одну шубу на другой). УЕФА возбудила дисциплинарное дело, но родной клуб «Локомотив» (собственность РЖД, чей недавний глава Якунин был главным патриотическим философом страны) вместо того, чтобы вступиться за стихийного патриота, оштрафовал его на 300 тысяч евро. Давая понять: ссора с Турцией – дело профессионалов МИДа, администрации президента, гостелерадио. Любительской инициативе тут не место.

Хотя ввели закон об оскорблении чувств верующих, но приговорили к 14 суткам работ Энтео-Цорионова, который в качестве оскорбленного верующего отправился срывать выставку в Манеже, а потом уволили его покровителя, спикера Патриархии священника Чаплина. Правительству виднее, когда, где и кем именно чувства верующих оскорблены.

Бранить 90-е можно, но наказание их деятелей – дело государственной машины, а народная месть им – тяжелое государственное преступление: исполнители наказаны. Лояльные власти активисты из движения «СтопХам», филиала движения «Наши», в том числе на президентские гранты боролись с теми, кто с особым цинизмом паркуется на тротуарах и во втором ряду. Месяц назад организацию ликвидировали по требованию Минюста.

Хаос во имя порядка

Если продолжить превращать слова в термины, то по отношению с народом эти две разновидности режимов можно описать как герметичные и открытые. Открытые живут в одном пространстве со своими сторонниками, правящая бюрократия и группа поддержки словно все время объединены общей борьбой. Это похоже на состояние политика, которое Гарри Трумэн описывал идиомой «сидеть на спине у тигра», в том смысле, что упал – съели, и которая (привет Мао), восходит к китайской пословице «сел на тигра – не слезешь» (ей отчасти соответствует русская идиома «оседлать волну»).

В герметичных правящая бюрократия изолирована и от лояльных граждан: она не нуждается в соавторах повестки, а поддержку предпочитает принимать в пассивной форме подчинения и порядка. Как искренне умилилась на совещании в ЦК московский секретарь по идеологии Шапошникова в разгар 1968 года, когда в Китае бушевали хунвейбины, в США – пацифисты, во Франции – студенты: «Прочтешь про подобные безобразия, и улыбаешься лишний раз, какой же все же у нас сознательный, дисциплинированный народ!» (Л. Зорин. Авансцена. М., 1997, с. 274).

Описанная разница не только между Россией и Украиной, Саудовской Аравией и Ираном, но и между СССР и коммунистическим Китаем, Кубой и Венесуэлой, Югославией Тито и националистическими Сербией Милошевича и Хорватией Туджмана и так далее. При сходстве идеологий, символов и священных марксистских писаний Китай с его «митингами критики и борьбы» и чистками партийного аппарата снизу был полной противоположностью СССР, где чистки проводились сверху, а людей иногда выпускали постоять с плакатами.

«Полный беспорядок в Поднебесной ведет к всеобщему порядку, – писал Мао в 1966 году. – Это повторяется через каждые семь-восемь лет… Пройдет семь-восемь лет, и снова поднимем движение по выметанию нечисти: впоследствии надо будет много раз ее вычищать» (цитата по А. Панцов. Мао Цзэдун, МГ, 2012, с. 673). Главный инструмент чистки – низовой «хаос, который ведет к порядку». Это, конечно, чуждо и зрелому СССР, и современной России.

Когда Фидель Кастро начал копировать советскую статическую модель, Че Гевара бежал с Кубы от скуки. Он не бежал бы из Венесуэлы Чавеса, где власть не только все время стремится обновлять революционный мандат на выборах и референдумах, но и все время находится в состоянии обмена лозунгами и инициативами с народом, поддерживая циклы хаоса.

Югославия Тито представляла собой статический тип, где наверху сиял неизменный маршал, а главным достижением была победа над немецким фашизмом, в то время как сербская диктатура Милошевича и хорватская Туджмана воспринимались на ее фоне как демократии, потому что все время обращались к народному чувству родины и справедливости и вели крикливое собрание соотечественников туда, куда оно, в сущности, хотело.

Эти разновидности режимов отличаются и по их отношению ко времени, у них, как сказал бы Бахтин, разный хронотоп. У статических легитимация власти опирается почти исключительно на прошлое – на времена сакрального события и отцов-основателей, которое надо отмечать при помощи соответствующих ритуалов. У динамических она продолжает строиться в режиме live: им словно бы нужно все время повторять сакральное событие в настоящем. Они относятся друг к другу как грамматические перфект и презенс, как юбилейный праздничный концерт с митингом времен «культурной революции».

Год на спине у тигра

Россия в основном, включая даже большую часть ельцинского десятилетия (граница ведь проходит и внутри демократий тоже), принадлежит к статической разновидности. Провластные митинги в честь взятия Крыма или переизбрания Путина выглядят жалко не потому, что в России авторитаризм, – авторитарные, даже тоталитарные режимы имеют обширную традицию самых искренних проявлений уличной поддержки. А потому, что в России консервативный статический авторитаризм с верхушкой изолированного типа и даже митинги поддержки не могут нарушить нашей важнейшей традиции слушать молебен, зевая, то есть поддерживать власть в форме согласия и послушания. Сурковские «Наши» провалились как проект уличного отпора протестам не только потому, что там все украли или организовали как-то особенно бездарно, а потому, что искренняя провластная активность противоречит традиции российского управления даже больше, чем протестная.

Однако сами эти провластные митинги, начавшиеся с первого на площади Революции, для которого из Брюсселя вернули Рогозина, потом на Поклонной и так далее, были явным признаком того, что власть в трудные для себя минуты попыталась ощутить или создать восходящий поток кипучей народной поддержки, сделать российский авторитаризм более динамичным и открытым.

Затем народная инициатива оказалась востребована в борьбе с ЛГБТ и послом Макфоллом, которых выбрали на роль главных врагов до киевского Евромайдана. Наконец, война в Донбассе стала временем, когда российский режим максимально приблизился к несвойственному ему динамическому состоянию.

Для гибридной войны понадобились добровольцы, рекрутеры, неформальные группы по интересам, организации, занятые логистикой и прочими надобностями войны, в которой государство не хотело участвовать напрямую. А для того чтобы закрепить впечатление именно добровольческого характера войны, понадобилось широко освещать и расхваливать их деятельность.

Россия 2014–2015 годов – это Россия независимых героев в камуфляже, которые в глазах многих простых людей выгодно отличаются от чиновников в костюмах и галстуках хотя бы тем, что решаются говорить вслух то, что не позволяют себе представители власти (эти вечно мямлят). Это год расцвета военно-патриотических и прочих бойцовско-исторических клубов, блогеров, локальных сетевых ресурсов, многочисленных негосударственных силовиков (добровольцы, казаки, ополченцы), притягательных альтернативных символов и ритуалов (имперские флаги патриотов, добровольческая и казацкая символика; изображения, напрямую сочетающие советские, националистические и православные элементы), радикальных лозунгов. Пропагандируя героев Крыма (Чалый в свитере) и народных республик (Стрелков и Захарченко в форме), власть узаконивала автономность и независимость. Сепаратист – человек, по определению не подчиняющийся власти, автономный, неформальный. Со всем этим «инициатива в обмен на поддержку».

Сквозь консервативную элитарную диктатуру вдруг ненадолго прорвался мир намного более радикальный и громкоголосый: показал голову тот самый тигр, на котором едет вроде бы уверенный в себе седок.

Другим очагом нарушения статичной российской традиции оказалась Чечня Рамзана Кадырова. Миллионные митинги в защиту Пророка от богохульной Европы, потом в защиту чести лидера от либеральных СМИ и предателей, народные кампании «Рамзан, не уходи», развернутые перед федеральным центром, угрозы не только самого чеченского главы, но «простых сторонников» Рамзана федеральным политикам и журналистам, убийство Немцова, избиение неизвестными патриотами правозащитников, связанных с Президентским советом, – все это не только нарушение монополии центра на насилие, но и все основные признаки динамической диктатуры в одном подарочном наборе.

Кадыров, кстати, предложил заплатить штраф за футболиста Тарасова и позвал его играть в грозненский «Терек», в очередной раз косвенно указав центральной власти на ее недостаточную решительность. Ведь с точки зрения главы динамического режима, его сторонники должны вести себя именно так, как Тарасов.

Прописан покой

Довольно быстро политическое руководство России почувствовало, что этот тип поддержки расходится с национальной традицией управления, и распознало угрозу. Динамическое состояние оказалось недостаточно комфортным для правящей бюрократии: оно требует поддерживать живое общение со сторонниками, терпеть низовые инициативы, действовать рядом с неформальными лидерами, испытывая конкуренцию с их стороны: кто это там с горочки спустился, звезда Героя на груди?

Донбасскую войну с разгулом беспокойных добровольцев и патриотов заменили на сирийскую, которая полностью находится в ведении профессионалов из Министерства обороны, владеющих высокими военными технологиями. Операция в Сирии – дело правительства и его официальных вооруженных сил, ее герои – не вчерашние шахтеры с ружьем, а спецназовцы с высшим военным образованием, полностью встроенные в официальную иерархию.

И то верно – реальной угрозой для режимов новой России, за исключением отдельных эпизодов, всегда были не либеральные силы, а левые и консервативно-патриотические с лозунгами полной суверенизации, разрыва с глобальной экономикой, наказания всех внутренних и внешних врагов, тотального регулирования культуры и частной жизни и пересмотра налогов и собственности. Именно эти лозунги стали воплощаться, или во всяком случае обсуждаться, в героизированных Луганской и Донецкой республиках.

Не только по внешнеполитическим, но и по внутренним причинам начали сворачивать добровольческую активность, разгромили казаков в «республиках», зачистили и дисциплинировали активистов и добровольцев. Расседлайте, братцы, тигра. Новые герои, которые со скоростью останкинского лифта поднимались к общенародной популярности, поисчезали с экранов и, как писали античные биографы, впали в ничтожество. Те, кто не исчез окончательно (Захарченко и Плотницкий), нужны для новостей о переговорах и судьбе Минского соглашения, а не для звуков сладких и молитв. Чалый в свитере проигрывает борьбу той части крымских политиков, которые полностью встроились в традиции российской бюрократии.

Иногда случающиеся, неожиданно радикальные выступления высоких чиновников, вроде статьи Бастрыкина или заявлений Мединского, – не только желание взять на испуг самых независимых граждан и представить президента гарантом умеренности, но и обращение к самому этому гаранту: смотрите, мы заняли крайний окоп, мы нужны системе для того, чтобы аккумулировать энергию ее самых подвижных сторонников и конкурировать с неформальными лидерами сходных убеждений.

Про новую Национальную гвардию, вероятно, справедливо написали, что это личная силовая структура Путина, вроде преторианской гвардии в Древнем Риме. Однако сам Путин и высшие чиновники несколько раз говорили, что это способ поставить под контроль людей с оружием, а, судя по закону о гвардии, ей должны подчиниться не только ОМОН и Внутренние войска, но и многочисленные военно-патриотические клубы. От нового силового ведомства боятся репрессий в отношении либеральных критиков руководства, однако дисциплинирование и приведение к покорности полунезависимых патриотов для нее может быть не менее важной задачей. Из того же списка задач – стандартизация и нормализация в качестве главы региона Рамзана Кадырова, который виден издалека и превращался в образец для сторонников патриотической самодеятельности.

Сейчас говорят о возможной либерализации России. Вероятно, лучше говорить не о ней, а о возвращении к привычной форме статического авторитаризма, которая сопровождается сворачиванием самодеятельной провластной активности и перегибов в борьбе с зарубежными и внутренними врагами. Это как раз может выглядеть как либерализация, даже является ее стороной, но за ней не обязательно вскоре последуют другие.

Трудности поворота

Вопрос: какая разновидность режима – динамическая или статическая – хуже для будущего развития России, которая почти, по всеобщему признанию, не может лежать, как лежала, и должна измениться, чтобы остаться хотя бы там, где есть? Какой тип отношения режима со сторонниками больше пригоден для полезных перемен?

Из большей народной активности, которая свойственна динамическим режимам, можно сделать вывод, что он эффективнее готовит людей к политике вообще. Режимы этого типа можно даже спутать с демократическими, часто они вообще являются электоральной диктатурой, как в Венесуэле, или нелиберальной демократией, как в Иране.

Однако такие режимы бывает труднее демонтировать и реформировать, потому что в них глубоко затянута не только верхушка бюрократии, но и обычные люди. Благодаря большей массе режим этого типа приобретает и большую инерцию, его труднее развернуть.

Кроме того, тут происходит «дурная политизация»: такой режим не только стимулирует активность, но и развращает. Лояльная часть населения привыкает к тому, что ей льстят, поднимают ее самооценку, позволяя бежать впереди власти и отчасти формировать ее повестку, разрешают искать врагов и атаковать равнодушных.

Прекращение постоянной активности создает пустоту и понижение социального статуса, которые в переходный период компенсировать нечем. Недовольство обращается против властей, которые пытаются вывести страну из состояния динамической диктатуры, переход дается труднее, с более кровавой внутриэлитной борьбой, часто требует внешнего вмешательства (свержение красных кхмеров вьетнамцами – представителей динамической коммунистической диктатуры представителями статической).

Статические диктатуры по возможности полностью гасят публичную активность граждан, но благодаря этому, когда созревают условия, их проще реформировать или свергнуть, как, например, почти моментально исчезла диктатура Франко. Бездействие или имитация действия тогда оказывается удобнее, чем искренняя вовлеченность.

Статические диктатуры чаще более консервативны и оставляют глубинные слои жизни и экономики (особенно если это правые диктатуры) нетронутыми, то есть их идеология является лишь удобной для хозяев страны декорацией, которую, соответственно, проще заменить. Динамическая диктатура существует в делах, а статическая больше в ритуалах и словах.

Статический режим может быть длительным и всепроникающим, как при Франко, в позднем СССР или сейчас на Кубе, но его опоры в человеческой реальности занимают не такую уж большую площадь, как показывает пример неожиданно легкого демонтажа позднего СССР, который многими мыслился возможным только в результате третьей мировой войны.

Почувствовав опасность, российское руководство передумало использовать те формы отношений со сторонниками, которые, казалось, обещали ей большую и более искреннюю поддержку, а обществу – более оживленную политическую среду. Однако то, что выглядит как неприятное оседание в наскучившее болото политической апатии, может оказаться более пригодным фундаментом и для реформ, и для более спокойного решения вечного российского вопроса о transition оf power – передачи власти от лица к лицу и от бюрократии к более широким слоям ответственных граждан.

Александр Баунов · #6 30.06.2016, 08:02

http://carnegie.ru/commentary/2016/06/24/ru-63906/j2i2
24.06.2016

Их нравы
Новая холодная война

До дня британского референдума Евросоюз только увеличивался; убывающий ЕС – новая реальность, которую в России осторожно приветствуют. ЕС без Британии может стать более удобным партнером для Кремля, разочарует восточных европейцев, а желание британцев повернуть к старой Европе и требования полного равенства и суверенитета близки российским идеологам

Англичане, которые вчера припозднились у телевизора, поднялись не рано, поставили, зевая, чайник и по пути в ванную зашли в сеть, чтобы узнать новость: Британия выйдет из ЕС. Есть такие новости, в которые невозможно поверить. Как говорил по такому случаю их собственный Уайльд, в основе оптимизма лежит чистейший страх: мы готовы верить в других по той простой причине, что боимся за себя. В основе еврооптимизма тоже. Ну не дураки же соотечественники, думали англичане, на пустом месте, без войн и революций прерывать спокойное размеренное существование, обыватель покуражится, чтобы с ним больше считались, и выберет стабильность: британцы любят заведенный порядок.

Обыватель выбрал маленькую революцию по схеме «раз болтливые политики против, я за». Чего это он так о своих политиках, нашем идеале, нам отсюда не видно. ЕС со дня своего рождения исключительно прибывал, здоровел и набирал вес. Убывающий и чахнущий ЕС – это что-то совсем другое, новое, страшное. Но британскому обывателю не страшно. Восточным европейцам непонятно, куда без ЕС, это на века, а у подданных ее величества другие приметы самоуважения, не связанные с союзным европейским государством: впервые за сто лет и на глазах моих меняется твоя таинственная карта, ну и бог с ней.

Интеграция достоинства

Принято считать, что развивающиеся, отстающие страны мыслят прошлым, а развитые – современностью и будущим: ностальгия по старым добрым временам, по ушедшим империям – не про них. В этом отношении с Европой все было ясно. Европейский союз – это будущее, а эпоха классических национальных государств, тем более империй, – прошлое. ЕС самый захватывающий модернистский эксперимент: модный стартап, которому хочется помогать словом и делом: обнимитесь, миллионы.

Между тем британцы, во всяком случае их большинство обниматься раздумали. В развитой европейской стране победили настроения, которые мы считали отечественными, российскими и связывали с задержкой в развитии: суверенитет важнее интеграции, если интеграция не вокруг тебя; прошлое не хуже того будущего, которое нам предлагают мировые политики и журналисты.

Одно утешение, что вопреки российскому скепсису «везде все куплено и подстроено, как наверху скажут, так и посчитают» британцы проголосовали не так, как их просило собственное правительство, ведущие газеты, брюссельская бюрократия, соседи по Европе и президент США. В каком-то смысле ЕС стал жертвой подлинной британской демократии: Кэмерон, сторонник ЕС, обещал референдум, чтобы победить на национальных выборах, сдержал обещание (а мог и забыть) и теперь подает в отставку. Но раз для победы на выборах надо обещать всенародный референдум, он уже неслучаен.

Оплакивать Британию преждевременно. Она была вне Союза, когда ее соседи по континенту уже четверть века были в нем. И сейчас в Европе есть две развитые и зажиточные страны вне ЕС – Норвегия и Швейцария, с Исландией – три.

При создании ЕС Британия вела себя так, как позже Россия при его расширении. Считала, что это ниже ее достоинства – интегрироваться с кем-то не на первых ролях, и была готова вступить только в такой союз, где она будет несомненным лидером. Когда России предложили в начале 2000-х поучаствовать в общем с соседями – Украиной, Молдавией, Белоруссией – интеграционном проекте под названием Восточное партнерство, Россия отказалась: мы слишком большие, чтобы нас учили, как жить, наравне с маленькими, мы сами центр, и попыталась, во-первых, выговорить себе интеграцию на особых условиях (давайте создадим четыре общих пространства между ЕС и Россией как равными), а во-вторых, развивать собственный интеграционный проект – Евразийский союз.

Британия по тем же причинам поначалу не собиралась в единую Европу: мы большие и самостоятельные, не заходит солнце, цветет медвяный вереск, бог хранит королеву. И британцы создали свой союз, где были несомненными лидерами: в 1960 году в ответ на развитие на континенте Европейского сообщества Британия собрала вокруг себя Европейскую ассоциацию свободной торговли. Участников получилось даже больше, чем в тогдашнем Европейском сообществе, но все это были небольшие страны с окраин Западной Европы: государства Скандинавии, Австрия, Португалия. Даже все, вместе взятые, остальные участники ЕАСТ с трудом сравнялись бы с Британией по размеру экономики или численности населения, не говоря уже о том, что представить общую позицию португальцев и шведов очень непросто.

Правда, при всем психологическом комфорте для британцев такой альтернативный евросоюз оказался недостаточно эффективным в экономическом отношении. И уже в 1973 году сама Британия (вместе с Данией) предпочла перейти в Европейское сообщество (на самом деле даже раньше, но Де Голь не пустил), а потом к интеграции с ЕС подтянулись и все остальные участники ЕАСТ, за исключением вечно отдельной Швейцарии. «Политики обещают, что, присоединившись к Европейскому сообществу, мы получим больший рынок для наших товаров. Но я как-то сомневаюсь, потому что, например, немцы говорят, что будут рады нашему вступлению по той же самой причине – они получат больший рынок. Мне кажется, что прав тут может быть только кто-то один», – говорил тогда депутат cэр Джордж Даути Уэлл. «Я верю в британскую нацию и не хочу, чтобы она растворялась в Соединенных Штатах Европы», – увещевал Роджер Моат из Палаты общин. Сторонники выхода из Европейского сообщества в 1975 году проиграли референдум, набрали всего 33%. Многие из стариков, которые сейчас голосовали за выход, 40 лет назад молодыми людьми голосоввали за присоединение.

Вступив в ЕС, Британия сразу стала требовать особых условий. Возмущалась единой сельхозполитикой, отказывалась от валютного союза, Тэтчер потребовала «вернуть мои деньги», и Британия до сих пор получает компенсацию из бюджета ЕС (British rebate), хотя в итоге все равно является страной-донором. Последнее, что сделало правительство Кэмерона перед референдумом, – выторговало у ЕС еще один пакет оговорок и исключений. Турция была больным человеком Европы, а Британия всегда была ее упрямым человеком.

Если Евтушенко против колхозов

«Brexit может осчастливить Путина», – сказал Кэмерон перед голосованием. Путин в выигрыше, написал Макфол в твиттере сразу после. Веселится храбрый росс. Это когда росс молчал, а что было бы, если бы он заговорил. Однако система координат, где сумрак ночи наставлен на оси с Путиным, существует в головах восточных европейцев и части журналистов, но не британских обывателей. Эксперты сами уверяют нас, что Россия на американских и западноевропейских выборах – второстепенный вопрос, с чего бы теперь британцам думать о Путине, когда речь идет о них и ЕС. Правило «выслушай Путина и сделай наоборот» вряд ли верная стратегия на все случаи жизни.

Тем более что и слушать у Путина было особенно нечего. Он и другие российские официальные лица очень осторожны говорили про британский референдум. Во-первых, потому, что не любим, когда нам указывают из-за границы, и не будем указывать другим (не относится к Украине). Но главное, понимали заранее, что любое их слово по этому поводу будет использовано как аргумент в британской кампании. Так же осторожно Путин высказывается по поводу американских кандидатов в президенты. И только после референдума, когда стало ясно, что Кэмерон уходит, российский президент не выдержал: «Это некорректная попытка повлиять на общественное мнение страны... и проявление низкого уровня политической культуры».

Тем не менее желание России, во всяком случае политического руководства и солидарной с ним части населения, чтобы Британия вышла из ЕС, словно бы висит в воздухе.

Здесь долго говорили, что на Западе кризис, в Европе холодно, и вот доказательство на термометре. Кроме того, после того как ЕС начал наказывать нас за Украину, хотелось чем-то и ЕС наказать, а вот он сам себя. Вообще с тех пор, как мы противостоим Западу, а это постепенно происходит все больше и больше с цветных революций, «арабской весны», московских протестов и второго Майдана, так сложилось, что неудачи Запада переживаются как успехи России. А может, и раньше так сложилось, может, это психологическое: развалился наш союз, вы радовались, а вот сейчас ваш разваливается, и мы плакать не будем.

ЕС как место, куда уходят из разваливающегося советского блока, невольно оказался в роли оппонента России. Все-таки стремление в Европейский союз было для бывших сателлитов СССР и некоторых бывших советских республик чем-то вроде национальной идеи, связанной с отрицанием России и совместного с ней прошлого. Они шли не просто куда-то, но и от кого-то, – они шли прочь от России, вводили визы, закрывали границы, переориентировали экономику.

Естественно, когда Европейский союз теряет такую страну, такую важную европейскую культуру, как Великобритания, его авторитет, его престиж, его сияние уменьшается: ну что это за Европа без Англии. Соответственно уменьшается престиж и авторитет той национальной идеи, которая вела Восточную Европу прочь от России. Тоже утешение.

Больше того, есть некоторые основания связать расширение на Восток с нынешней убылью на Западе. В центре любой евроскептической программы – страх перед миграциями. Но к пакистанцам и выходцам из вест-индий в Англии привыкли еще в 70-е. А вот общий рынок труда со странами Восточной Европы возник под конец 2000-х. Потребовалось время осознать, что приезжий из Польши или Литвы, не меняя гражданства, может легально устроиться на работу и имеет те же трудовые права, что и британец. А Брюссель обещает не останавливаться. Когда осознали, проголосовали.

Неверно считать, что в российском руководстве хотят, чтобы Евросоюз разбился вдребезги на мелкие кусочки. Скорее там хотят единоначалия, вертикали как дома, чтобы было понятно, с кем решать вопросы. И чтобы этот кто-то был человек серьезный, уважаемый, равный: не хуже Ганди. Тэтчер с Деголем тоже подойдут. Кому, если что, звонить. Куда ехать — в Брюссель, в Берилн, в Париж? Нынешняя система, где главные все и никто, Меркель и Олланд вроде бы главнее других, но самм ничего не могут, где надо договариваться сразу со всеми — с брюссельскими бюрократами, с главами больших государств, с главами малых, российских руководителей раздражает.

Новая Антанта

Русские являются самыми большими евроскептиками еще и потому, потому что европейская перспектива, которая была им предложена, оказалась наименее понятной – какая-то вообще Европа от Ванкувера до Владивостока проездом через Афганистан. Европейская перспектива восточных европейцев и части бывших советских республик была с самого начала ясна. А какие формы примет вот это самое единое европейское пространство то ли до Урала (а после?), то ли до Владивостока – всегда было непонятно, это всегда был лозунг.

Поэтому русские смотрят на Европейский союз еще более скептически, чем британцы, но это не значит, что они желают Европе зла. Они по-своему желают ей добра – если бы они ненавидели Европу, они бы хотели видеть там больше мигрантов и новых обременительных членов, а они, наоборот, от этого расстраиваются. А если им объяснить, что, в случае чего, придется получить перед каждой поездкой в Европу пару-тройку виз и помнить с десяток вечно меняющихся валютных курсов, радость от развала ЕС уменьшится еще сильнее.

Это смутно в народе, а у российской дипломатии, у российской внешней политики к Евросоюзу две претензии. Первая – что он слишком несамостоятелен политически. В России считают, что Европейский союз важнейшие решения принимает под диктовку США. То есть он недостаточно суверенен. Вторая – Союз подменили: до расширения это было одно, а после расширения – уже другое. ЕС слишком прислушивается к новым членам, малым странам Восточной Европы, которые настроены по отношению к России враждебно, иногда просто панически, вроде Прибалтики или Польши. И вот Великобритания – это страна, которая считается внутри ЕС, во-первых, наиболее проамериканской, во-вторых, больше других склонной прислушиваться к страхам и сомнениям Восточной Европы. К тому же из всех грандов ЕС в Британии ни разу не говорили о снятии санкций с России: в Италии, Франции, Германии да, а тут нет.

Есть еще и личные обиды: начинающий президент Путин предложил Блэру дружбу и высокие отношения, первым визитом на Запад был Лондон, а там приютили Березовского, Закаева, Литвиненко и продолжили в том же духе. Поэтому выход Британии – это с точки зрения России своего рода санация Европы. Европа становится более континентальной, а с такой Европой России иметь дело проще.

Но и часть британцев считает, что Союз подменили: в 70-е они вступали в общий рынок труда, товаров и капитала, а в политический союз, да еще из 28 стран, они не собирались.

Давняя мечта российской дипломатии как раз и состоит в том, чтобы выстроить отношения с каждым крупным европейским государством по отдельности. И Британия сделала шаг навстречу этой мечте. В России, которая не член Союза и стать им нет ни перспективы, ни теперь желания, мечтают о ситуации, которая напоминала бы XIX или начало XX века – когда Европа была Европой антант, коалиций, где равные силы могли договариваться, поддерживать друг друга, или сдерживать друг друга. Великобритания, которая существует отдельно от Европейского союза, если она после референдума сохранится как целое, – как раз шаг в то европейское прошлое, которое в общих чертах есть мечта о будущем для российских политиков.

Другое дело, что эта мечта вряд ли в полной мере реализуется. И призывая ее не стоит забывать, к чему привела саму Россию та самая старая Европа, где были союзы одних стран против других, враждующие коалиции, в одну из которых мы вечно норовили влиться: к двум мировым войнам, в которых Россия и оказалась самой пострадавшей.

Александр Баунов · #7 19.08.2016, 10:32

http://blog.newsru.com/article/18aug2016/obrezanie
По поводу женского обрезания, которое, оказывается, есть в России, в аулах на Кавказе и скажу вот что. Семь лет назад я был в Африке, в Эфиопии. Там по городам висели плакаты, где священники, муфтии и власти грозили за это земными и небесными карами (немалыми), чтоб родители и думать не смели уродовать своих дочерей, братья сестёр и т.д.

А наши защитники традиционных ценностей договорились до того, что вылезает вот это существо и начальственно поощряет уголовное преступление, которое в добавок ко всему превращает женщину в бесчувственную дыру на ножках для удовлетворения мужчины. А потом, слегка обосравшись, берет свои слова назад, но продолжает мямлить, что главная проблема современности "женская прыть" и разврат, с которым надо бороться, хоть бы и хирургически.

Муфтий полагает, что главная проблема современности разврат, а остальные считают, что это исламистский терроризм. И женщина которая ничего не чувствует в близости с мужчиной, а потом узнает, чего лишена, гораздо проще станет террористкой-смертницей. Да и вообще, многие думают, терроризм и прочий ИГ - из-за того, что в Коране что-то там написано. Ерунда. Мало ли где чего написано. А вот что такие, как он, сексуально репрессируют и психически калечат целые деревни, города и народы, рождает массу измученных, неудовлетворённых, запуганных, озлобленных, неуверенных молодых людей, которые от этого всего идут в террористы и боевики. Так что муфтий с его прытью представляет очевидную угрозу для российского государства. К тому же если им уступить право уродовать женщин, завтра нам будут объяснять, что убийства чести - просто милый местный обычай, и к тому же способствует семейному счастью, и совершать их в Москве, Питере, Казани и везде, куда дойдёт их пастырское слово.

Александр Баунов · #8 26.10.2016, 14:58

http://carnegie.ru/2016/10/24/ru-pub-64815

24 октября 2016

Краткое резюме:
Почувствовав опасность, российское руководство, похоже, передумало широко использовать те формы отношений со сторонниками, которые, казалось, обещали ему большую и более искреннюю поддержку, а обществу — более оживленную политическую среду.
Затрагиваемая проблематика

Российская идеология

В одних режимах власть нуждается в самодеятельности сторонников, в других обходится без нее, считая любую несогласованную активность вредной. Россия большую часть своей истории относилась ко второй разновидности. В последние несколько лет она сделала шаг в сторону первой, более динамичной модели, заколебалась и, похоже, передумала. Это скучнее, но, может быть, не так плохо для будущих реформ.

Главный редактор Carnegie.ru
Московского Центра

От режима бюрократов к экспериментам с активистами — и обратно

Для анализа ситуации в том или ином государстве порой важнее не то, какие ценности режим декларирует, а какой тип легитимации — революционный или консервативный, какие отношения со сторонниками — статические или динамические — практикует его руководство. Динамические режимы гораздо терпимее к децентрализованному самодеятельному насилию и даже нуждаются в нем.

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом — сначала во время «цветных революций» и «арабской весны», потом в собственной столице и, наконец, снова в Киеве, — она попыталась противопоставить им провластную искренность, а для этого отойти от привычки к статическому, консервативному типу отношений с населением и создать традицию уличной поддержки и отпора критикам.

Серьезные попытки защитить российскую политическую систему при помощи неформальных патриотических групп относятся ко временам «цветных революций». До зимних протестов 2011–2012 годов власти делали основной упор на молодежные организации, но начиная с Болотной и дальше власть противопоставляла своим противникам преимущественно более «взрослых» активистов.

Целями провластных активистов стали враги, обозначенные в репрессивных законах, принятых после возвращения В. Путина на пост президента: представители ЛГБТ, «оскорбительное» искусство, НКО и оппозиционные политики. Не все акции координировались наверху, но создалось ощущение легитимных целей для децентрализованного насилия со стороны патриотических и религиозных активистов.

Пик патриотического активизма и самодеятельного насилия пришелся на время Майдана и войны на востоке Украины. Для гибридной войны, в которой государство не хотело участвовать напрямую, понадобились добровольцы, деятельность которых пришлось широко освещать и расхваливать.

Основные выводы и прогнозы

Руководство России почувствовало, что революционный тип поддержки расходится с национальной традицией и привычным стилем управления, и распознало угрозу. Динамическое состояние оказалось недостаточно комфортным для правящей бюрократии, так как вынуждает поддерживать живое общение со сторонниками, терпеть низовые инициативы, конкурировать с неформальными лидерами.

Задача остановить рост внутрироссийской популярности добровольцев, судя по всему, поставлена и решается осознанно. Их упоминания в государственных СМИ резко свернуты, не видно, чтобы власть пыталась использовать их популярность на выборах в Думу, причем в кампании не только партии власти, но и системных оппозиционных партий.

Это в целом соответствует настроениям российских граждан. Население консервативных режимов испытывает испуг и непонимание, когда против врагов за провозглашенные ценности начинают бороться активисты, а не государство.

Российский режим по-прежнему старается утверждать свою легитимность при помощи институтов и не заинтересован в их полном разрушении, тем более в потере монополии на насилие.

Из большей народной активности, которая свойственна динамическим режимам, можно сделать вывод, что они эффективнее готовят людей к политической свободе. Однако такие режимы бывает труднее реформировать, потому что в них глубоко затянута не только верхушка бюрократии, но и обычные люди. Возвращение российской власти к более традиционным для страны консервативным отношениям со сторонниками может оказаться в конечном счете более полезным для будущих реформ и спокойного решения вопроса о сменяемости власти.

Введение

Во время суда над Савченко неизвестные патриоты напали 1 на российское посольство в Киеве и российские консульства в нескольких украинских городах: подожгли машины, разбили стекла, помяли капоты и бамперы; стены, калитки и заборы закидали краской и тухлыми яйцами. Телеканалы будто бы между прочим сообщили номер, по которому можно опознать машины российских дипломатов, — общественно значимая информация, нельзя утаить. В ответ в Москве у украинского посольства прошли две акции. Сперва имитация украинской: сердитая молодежь тоже бросала яйца в посольство, но полиция заранее выставила 2 ограждения так, чтобы ни одно не долетело. А через несколько дней там же прошел дисциплинированный пикет 3. Демонстранты с типовыми плакатами в руках держали строй и потом организованно разошлись, смирно, вольно, кругом — ни одна дверь не пострадала. Никто не сообщил рассерженным патриотам, как отличить украинских дипломатов от прохожих, пусть сами расспрашивают дворников: многие парни плечисты и крепки, многие носят футболки и кепки. Но они не расспрашивают: раз не сообщили, значит, не положено. Если в Киеве одни патриоты публикуют для других личные данные журналистов, официально работавших в ДНР 4, то в России с журналистами, работавшими с украинской стороны линии фронта, ничего подобного не происходит.

Это различие касается не только Украины и России, оно универсально. После того как в Саудовской Аравии шиитскому проповеднику отсекли голову, негодующие иранские патриоты разгромили 5 саудовское посольство. В ответ в саудовской столице Эр-Рияде ничего не разгромили, просто прервали с Ираном дипломатические отношения и попросили персидских дипломатов покинуть королевство в течение 48 часов, а те мирно сложили чемоданы и отправились на вокзал под охраной полиции. После очередной обиды со стороны японских политиков в свободной Южной Корее и несвободном Китае группы рассерженных патриотов одинаково атакуют объекты японской дипломатии и бизнеса (часто это суши-бары местных владельцев — ну и нечего кормить вражеским борщом). Зато в разгар советско-китайского конфликта на рубеже 1960–70-х советские рабочие и колхозники и не думали тронуть гостиницу «Пекин», где столичная богема продолжала закусывать женьшеневую водку ласточкиными гнездами, — ее даже не переименовали. Так же как сейчас никому не приходит в голову переименовывать гостиницу «Украина», а в 2008 году никто не хотел назвать по-другому обе Грузинские улицы.

Первый, буйный тип поведения может показаться признаком большей свободы, второй — цивилизованности. Однако в действительности оба представляют собой две разновидности отношений власти со своими сторонниками, которые существуют и в демократиях, но особенно важны для понимания авторитарных режимов.

Масленица и пост

Этот важный рубеж проходит поперек границ, которые отделяют демократии от диктатур, и делит сами авторитарные режимы на два типа. Назовем их условно:

консервативные, или статические, где поддержка граждан выражается в форме согласия и послушания,

революционные, они же динамические, где власти имитируют поведение главарей народного бунта, снова и снова обновляя свой чрезвычайный мандат.

В странах с режимами первого типа собрание молчит («зевая, слушает молебен»), с режимами второго типа — свистит и хлопает, раздаются выкрики с мест, наконец, оратор ведет людей на улицу для изъявлений негодования или поддержки. Такие режимы сохраняют прочность и равновесие, пока находятся в постоянном движении: сияющий диск власти, если к нему присмотреться, оказывается бешено вращающимся, чтобы не упасть. В противоположность им прочность статических режимов обеспечивается полным покоем, отсутствием лишнего движения.

Ключевое различие проявляет себя в том, как эти два типа относятся к провластной низовой инициативе (к инициативе против власти, понятное дело, оба относятся отрицательно). А вот несогласованную инициативу за власть против врагов одни считают полезной и необходимой, а другие ее опасаются: ведь если можно по своему усмотрению выступить за, то тем ниже порог перед тем, чтобы выступить против или забежать вперед.

В конце концов, власть сама может быть уличена сторонниками в неполном соответствии выдвинутым ею лозунгам; всегда найдется тот, кто попеняет ей за это из лучших побуждений, а то и вовсе предложит более последовательно воплотить ее собственные лозунги в жизнь, а это опасно. В итоге у двух типов несвободных режимов может быть совершенно разный ценз отсечения низовой активности — и жизнь примерно одинаково несвободных граждан протекает по-разному.

Речь идет не о разделении режимов по идеологическому признаку (на левые и правые, например), а по набору практик, по способу легитимации и типу взаимоотношения со сторонниками.

Для описания этого различия можно было бы ограничиться терминами «революционный» и «консервативный», однако слово «консервативный» слишком широко употребляется для описания набора идей, а не практик и может запутать читателя. Точно так же как слово «революционный» чаще употребляется при разговоре о происхождении режима (захват власти в результате восстания, переворота), чем о способе действия властей.

Между тем в одном случае речь идет именно о консервативных практиках — когда все происходит централизованно и дисциплинированно. Те, кто уполномочен, принимают решения, другие их исполняют. В то время как в случае с революционными практиками прямых указаний сверху ждут не всегда — достаточно рамочного взаимопонимания между руководством и сторонниками. Решения принимаются и исполняются децентрализованно, не только наверху, но и внизу. Поэтому для большей ясности наряду с терминологической парой «революционный» — «консервативный» полезно иногда пользоваться и уточняющей парой «динамический» — «статический».

В последние годы исследователи политических режимов предпринимали попытки выйти за пределы пары «демократия — авторитаризм», пытались найти оттенки. Ли Гилберт и Пайам Мохсени пишут о гибридных режимах и электоральном авторитаризме, предлагая в качестве критерия, по которому свободное общество отличается от несвободного, не многопартийные, а состязательные выборы. Правда, в таком случае Венесуэла и отчасти Иран оказываются свободными 6. Карлес Боис и Милан Сволик пишут о сосуществовании авторитаризма и политических институтов: редкий диктатор способен все контролировать единолично, а значит, начинается делегирование и разделение власти. У тех, кто получил ее часть, возникают свои интересы, а это приводит к строительству институтов, вплоть до включения в фундамент режима оппозиционных партий 7.

Джейсон Браунли на примере стран Восточной Европы призывает рассматривать авторитаризм не как состояние, но как процесс, где возможны колебания в сторону большей или меньшей свободы, в том числе в странах, которые вроде бы завершили переход к демократии. Браунли полагает, что есть черты, в разных ситуациях одинаково свойственные авторитарным странам и демократиям, особенно если рассматривать авторитаризм не только внутри границ одного государства, но и как трансграничный процесс, где демократии могут быть союзниками авторитарных государств и наоборот 8.

Озан Варол пишет в статье 2015 года о «маскирующемся авторитаризме», который выучился правилам игры и использует механизмы права и демократические процедуры в своих целях, предпочитает прежним, неформальным способам консолидации власти способы формализованные, что, с одной стороны, делает авторитаризм более живучим, но, с другой, дает возможность рассматривать его как форму перехода к демократии 9.

Для жизни внутри того или иного государства, для экономических и политических отношений с ним порой не столь важно, какие ценности — традиционные или прогрессивные — режим декларирует и чем себя считает — оплотом консерватизма или, наоборот, авангардом свободы и прогресса. Существеннее другое: какой тип легитимации — революционный или консервативный, какие отношения со сторонниками — статические или динамические — практикует его руководство.

Два шага назад

После того как российская власть столкнулась с искренним протестом сначала в арабских странах, потом в собственной столице и, наконец, в Киеве, она попыталась противопоставить им провластную искренность. Для этого она отошла от привычки к статическому, консервативному типу отношений с населением (с одной стороны начальник, с другой — исполнитель начальственных решений, он же получатель раздаваемых начальником благ), попыталась прописать себе и сторонникам более подвижный образ жизни: на наблюдаемые революции ответить собственными революционными практиками. Начать крутиться, чтобы остаться на месте. Однако в последнее время мы видим признаки отхода от попытки выстроить в России динамический авторитарный режим.

Во время футбольного матча в Стамбуле полузащитник «Локомотива» Дмитрий Тарасов снял майку команды, под ней обнаружилась другая — с Путиным в военной пилотке: вот вам, турки, любуйтесь. УЕФА возбудила дисциплинарное дело, но родной клуб «Локомотив» (собственность «РЖД», чей недавний глава, философ-путеец Владимир Якунин, претендовал на роль главного патриотического мыслителя), вместо того чтобы вступиться за стихийного патриота, оштрафовал его на 300 тысяч евро. Тем самым было дано понять: ссора с Турцией — дело профессионалов МИДа, администрации президента, гостелерадио. Любительской инициативе тут не место.

Несмотря на принятый Думой в 2013 году закон об ответственности за оскорбление чувств верующих, в 2015-м был приговорен к 15 суткам и общественным работам Дмитрий Цорионов, глава организации «Божья воля», который в качестве оскорбленного верующего отправился опрокидывать экспонаты на выставке в Манеже. Позже был уволен его покровитель — спикер Патриархии священник Всеволод Чаплин. Правительству виднее, когда, где и кем именно оскорблены чувства верующих.

Можно проклинать 90-е последними словами, что и делают пропагандисты на госканалах, но наказание деятелей 90-х — исключительная компетенция государственной машины, а народная месть им — тяжелое государственное преступление. Авторы покушения на Анатолия Чубайса, одного из главных отрицательных героев в словаре государственников, получили самые суровые судебные приговоры. Той же осенью 2014 года, когда пропагандистские передачи помещали рок-музыканта Андрея Макаревича в первый ряд «национал-предателей» за то, что он давал концерты на Украине, Мосгорсуд приговорил к трем годам тюрьмы нацбола Олега Миронова, который из лучших патриотических чувств сорвал концерт Макаревича, распылив газ из баллончика 10.

Лояльные власти активисты из движения «СтопХам» филиала движения «Наши» на президентские гранты боролись с теми, кто с особым цинизмом паркуется на тротуарах и во втором ряду. В 2016 году организацию ликвидировали по требованию Минюста. Пусть с циниками борется полиция.

Несмотря на государственную кампанию за нравственность, группы вымогателей «Оккупай-педофиляй» и «Оккупай-геронтофиляй», которые под видом борьбы с педофилией устраивали охоту на любых представителей сексуальных меньшинств и вообще врагов (по словам вдохновителя обеих групп неонациста Марцинкевича, «для выявления сущности либерализма»), были разгромлены, а их участники приговорены к тюремным срокам в том же 2013 году, когда Дума приняла антигейские законы. Следствие велось среди прочего по статье «о возбуждении ненависти по признаку принадлежности к социальной группе людей, объединенных сексуальной ориентацией». На другого неонациста, Вячеслава Дацика, завели два уголовных дела в мае нынешнего, 2016 года за погромы в санкт-петербургских борделях, которые он учинил под лозунгами борьбы за общественную мораль 11. Идея православных городских патрулей, которую настойчиво предлагали некоторые священники, не пошла дальше отдельных экспериментов.

Пока в стране и мире унывали из-за увольнения главных редакторов «РБК», в ультрапатриотической части общества переживали свою потерю. Весной 2016 года газета «Известия», которая ценилась в патриотических кругах как главная платформа для своих колумнистов, сменила собственника и редакционную политику. Из раздела «Мнения» исчезли имена тех, кто яростней всего выступал за Новороссию, разрыв с Западом и борьбу с внутренним врагом. Кстати, колумнистом «Известий» был Рамзан Кадыров, именно там он опубликовал знаменитую колонку в стилистике конца 1930-х, где призывал «не заигрывать с шакальей стаей» и не щадить врагов России 12. Для патриотических критиков российского режима это победа «пятой колонны» над здоровыми силами. «Грусть за Россию. Один из немногих источников света, защищавших ее [России] пространство от наплыва черной ночи, полной ужасов, затуманивается и гаснет», — написал о переменах в газете один из ее бывших колумнистов Егор Холмогоров 13.

29 апреля активисты НОД («Народно-освободительного движения», связанного с радикальным депутатом Думы Евгением Федоровым) напали на победителей конкурса школьных сочинений о войне, организованного «Мемориалом». Они выкрикивали оскорбления, облили зеленкой гостя церемонии — писателя Людмилу Улицкую. «Мемориал» — одна из самых нелюбимых НКО у российского руководства, а единомыслие по поводу всех действий СССР времен Второй мировой войны — одна из его заветных целей. Однако пресс-секретарь В. Путина Д. Песков категорически осудил нападение: «Это хулиганство. Это безобразие. Это те, кто, прикрываясь георгиевской ленточкой, дискредитируют ее. Хотя вряд ли такие элементы могут ее дискредитировать. Но, безусловно, это абсолютно неприемлемо»14.

Чаще всего государство оставляет без внимания нападения на несистемных оппозиционных политиков. Например, дело по поводу нападения казаков на Алексея Навального в Анапе в мае 2016 года на момент написания статьи не было открыто.

Тем не менее, хотя государство грозит оппонентам и наказывает их, оно далеко не всегда бывает довольно, когда эту функцию у него перехватывают другие.

Хаос во имя порядка

Если продолжить превращать слова в термины, то по отношениям с народом эти две разновидности режимов можно описать как герметичные и открытые. Открытые живут в одном пространстве со своими сторонниками: правящая бюрократия и группа поддержки словно все время объединены общей борьбой. Это похоже на состояние политика, которое Гарри Трумэн описывал идиомой «сидеть на спине у тигра», восходящей — привет Мао — к китайской пословице «сел на тигра — не слезешь» (ей отчасти соответствует русская идиома «оседлать волну»).

В герметичных, статических режимах правящая бюрократия изолирована и от лояльных граждан: она не нуждается в соавторах повестки, а поддержку предпочитает принимать в пассивной форме подчинения и порядка. Как искренне умилилась на совещании в ЦК московский секретарь по идеологии А.П.Шапошникова в разгар 1968 года, когда в Китае бушевали хунвейбины, в США — пацифисты, во Франции — студенты: «Прочтешь про подобные безобразия — и улыбаешься лишний раз: какой же все же у нас сознательный, дисциплинированный народ!»15

Описанная разница существует не только между Россией и Украиной, Саудовской Аравией и Ираном, но и между СССР и коммунистическим Китаем, Кубой и Венесуэлой, Югославией Тито и националистическими Сербией Милошевича и Хорватией Туджмана, коммунистическим Вьетнамом Хо Ши Мина и красной Кампучией Пол Пота и т.д. При сходстве идеологий, символов и священных марксистских писаний Китай, с его «митингами критики и борьбы» и чистками партийного аппарата снизу, был полной противоположностью СССР, где чистки проводились сверху, а людей иногда выпускали постоять с плакатами.

«Полный беспорядок в Поднебесной ведет к всеобщему порядку, — писал Мао в 1966 году. — Это повторяется через каждые семь-восемь лет… Пройдет семь-восемь лет, и снова поднимем движение по выметанию нечисти: впоследствии надо будет много раз ее вычищать»16. Главный инструмент чистки — низовой «хаос, который ведет к порядку». Это, конечно, чуждо и зрелому СССР, и современной России.

Когда Фидель Кастро начал копировать советскую консервативную модель, Че Гевара бежал с Кубы от скуки. Он не бежал бы из Венесуэлы Чавеса, где власть не только все время стремится обновлять революционный мандат на выборах и референдумах, но и постоянно находится в состоянии обмена лозунгами и инициативами со своими сторонниками, поддерживая циклы хаоса (правда, сейчас настоящий хаос настигает ее вопреки собственному желанию).

Югославия Тито представляла собой статический консервативный тип, где наверху сиял неизменный маршал, а главным достижением была победа над немецким фашизмом. Сербская диктатура Милошевича и хорватская Туджмана воспринимались на ее фоне как демократии, потому что все время обращались к народному чувству родины и справедливости и вели крикливое собрание соотечественников туда, куда оно, в сущности, хотело.

Живописные пары являют собой антимарксистские режимы Южной Европы и Латинской Америки. Практики и риторика Муссолини, очевидно, были гораздо более революционными и динамическими по характеру. В конце концов, даже его главный критик, социалист Джакомо Маттеотти, судя по всему, был убит фашистскими активистами без ведома дуче. Вероятно, сказывался его социалистический бэкграунд и общая популярность идеи антибуржуазной революции в тогдашних развивающихся странах Европы. Франко после окончания Гражданской войны выстроил полностью централизованное государство, консервативное не только по идеологии, но и по практике. И хотя в 60-е он перешел от этатизма в экономике к рыночным реформам и несколько либерализовал частную сферу, но не ослабил ни единого винтика в политической системе.

Пиночет, с его страной — воинской частью и одним от начала до конца правления экономическим и внешнеполитическим курсом, был полной противоположностью Перону в Аргентине, который как будто бы сам не знал, чего хотел: менял программы и ориентиры, был то против католической церкви или США, то за. Главным для Перона была движуха — постоянно вовлекать народ во все новые кампании, собирать гигантские митинги, проводить марши, устраивать массовые раздачи бедным. Лишь бы держать в революционном возбуждении сторонников и самому держаться на нем.

С другого конца политического спектра — Социалистическая Республика Вьетнам и Демократическая Кампучия. В те же годы, когда коммунисты во Вьетнаме при помощи советников из СССР построили бюрократический вариант социализма, красные кхмеры использовали для реализации своей программы банды подростков, которые убивали сограждан подручными средствами. В то время как Вьетнамом управляла знакомая нам партийная номенклатура, красные кхмеры настаивали на том, что у них нет вождей, а есть революционное равенство, так что сама их диктатура долго оставалась анонимной: населению было известно о ЦК, где есть «брат 1», «брат 2», «брат 3» и т.д. Два соседних коммунистических режима-ровесника (Сайгон и Пномпень оказались в руках коммунистов почти одновременно в апреле 1975 года) вышли настолько разными, что всего через четыре года вьетнамцы свергли бывших союзников по борьбе, чтобы те не позорили социализм. Практики, которые их разделяли, оказались сильнее теории и символики, которые объединяли.

Обе разновидности режимов отличаются и по их отношению ко времени: у них, как сказал бы Бахтин, разный хронотоп. В статических режимах легитимация власти опирается почти исключительно на прошлое — времена сакрального события и отцов-основателей, — которое надо отмечать при помощи соответствующих ритуалов. Даже если в роли сакрального события выступает революция, она в прошлом, а в настоящем сплошная преемственность. В динамических режимах легитимация продолжает строиться в режиме live: им словно бы нужно снова и снова повторять сакральное событие в настоящем, революция здесь перманентна. Они относятся друг к другу как грамматические перфект и презенс, как митинг времен «культурной революции» и юбилейный праздничный концерт.

Революционный консерватизм

За пределами бурных революционных периодов в российской истории не так уж часты примеры, когда власть прибегает к децентрализованной низовой активности своих сторонников. Из дореволюционных случаев миру запомнилась погромами монархическая православная самодеятельность. В позднем СССР молодежь с рабочих окраин маскировала желание подраться под идейную борьбу против компрометирующих советский строй сверстников — панков, рокеров, металлистов, припозднившихся хиппи. Самих патриотов называли люберами — по имени промышленного города — спутника Москвы, где неблагополучная молодежь жила мифом о своем правильном пролетарском происхождении и настоящем патриотизме. Последний отзвук этого имени дожил до нашего времени в названии группы «Любэ», выступающей в жанре рок-шансона — смеси патриотизма, рок-н-ролла и криминальной романтики. Президент Путин неоднократно признавался в любви к этому музыкальному коллективу.

Позднесоветский опыт очень хорошо знаком как раз тому поколению, которое сейчас находится у власти в России. Может быть, поэтому патриотические молодежные объединения у них каждый раз выходят похожими на смесь люберов с другими знакомыми с детства организациями — пионерией и комсомолом (а получается автомат Калашникова). Все молодежные прокремлевские организации последних лет и есть такие драчливые комсомольцы.

Оба самодеятельных патриотических движения — и черносотенцы, и люберы — возникли в момент, когда политические режимы, которым они взялись помогать, перезрели и сами готовы были упасть. Стоит отдельно исследовать вопрос, не является ли такая низовая активность защитников режимов одним из симптомов их скорого конца или трансформации. Логично, что низовой патриотический активизм возникает в ответ на загнивание: власть не может остановить расползание «негативных явлений», и консерваторам — тем, кто хочет, чтобы все осталось как есть, — приходится браться за революционные методы консервации.

И царский, и поздний советский режимы не всегда понимали, что делать с этими часто непрошеными сторонниками, и занимали позицию непротивления насилием полезному злу, чтобы не отталкивать последних искренних союзников. Одновременно они пытались управлять ими посредством контактных лиц в спецслужбах — подобно тому, как в наше время пытаются работать с националистами и футбольными болельщиками. Однако в обеих поздних империях, царской и советской, действительно ценным активом властей были не идейные непоседы, а лояльное и дисциплинированное большинство, пока оно оставалось лояльным. Именно молчаливое прекращение его лояльности оказалось для них фатальным, и никакие лояльные активисты этой беде не помогли.

Малые и большие формы

При раннем Путине серьезные попытки защитить российскую политическую систему при помощи неформальных патриотических групп относятся ко временам «цветных революций». События в Киеве, до этого в Белграде и Тбилиси, а после в Бейруте и Бишкеке подтвердили гипотезу российского руководства о том, что внешние силы (США) пытаются менять неугодные им режимы «по одному сценарию»: используя местных оппозиционных политиков, а на улицах — критически настроенную молодежь. Этот сценарий следует предотвратить в России, подготовив для ответной уличной активности патриотическую молодежь, заодно пополнив ее ряды теми, кто сейчас не находит себе места. Так появились «Наши», «Молодая гвардия "Единой России"» и трудноотличимые от них комсомолы капиталистической России. Процесс учреждения патриотических молодежных организаций не остановился по сей день: в конце мая 2016 года возникла новая — «Юнармия», под кураторством Министерства обороны и его министра Шойгу.

Предшественницей «Наших» была организация «Идущие вместе», созданная в январе 2000 года. После 90-х, которые большая часть населения страны пережила как время сдачи Россией своих позиций в мире, был спрос на патриотическую и антизападную риторику, которую в 90-е власть почти не использовала, целиком уступив парламентской и радикальной внепарламентской оппозиции. Похоже, что свои молодежные организации Кремль создавал под впечатлением не только белградского и киевского «майданов», но и нацболов Э. Лимонова, которые прославились протестными акциями радикально-патриотической молодежи.

У патриотических движений с самого начала были и по сей день остаются два главных modus operandi: массовые митинги, которые должны продемонстрировать силу, и действия малых групп активистов, призванные показать решимость. Первые отражают (и в смысле «копируют», и в смысле «противостоят») массовый выход недовольных на улицы, вторые представляют собой российский ответ на чужой радикальный протестный или патриотический активизм — от нацболов до современных киевских патриотов, которые атакуют неугодных политиков и журналистов.

Это вписывается в то, как российская власть вообще реагирует на вызовы. На каждый она старается ответить зеркальным образом. В любой ситуации важно показать нашим противникам: все, что они позволяют себе, посмеем и мы. Обратное — проявление слабости.

Задолго до нынешнего антизападного курса во внешней политике и борьбы за мораль во внутренней «Идущие вместе» сосредоточились на обидах, которые иностранцы наносят российским гражданам, внутренних врагах и борьбе с разлагающим влиянием некоторых представителей современного искусства. Предшественники всех более поздних прокремлевских активистов пикетировали французское посольство в поддержку Натальи Захаровой (французский суд лишил ее родительских прав и оставил ребенка с мужем-французом), американское посольство — в защиту арестованного в США по обвинениям в коррупции крупного чиновника П.П.Бородина (управделами президента при Ельцине, при Путине — государственного секретаря Союзного государства России и Белоруссии), обменивали книги «плохих писателей» Пелевина и Сорокина (а заодно Карла Маркса) на хорошие, а плохие демонстративно спускали в унитаз; перед думскими выборами 2003 года повесили на гостинице «Москва» плакат с тогда еще опасным для властей Зюгановым и уже гонимым олигархом Березовским.

Зато первая массовая акция в мае 2001 года была выдержана в традициях статических режимов: в день инаугурации президента несколько тысяч молодых людей выстроились на Васильевском спуске у Кремля в одинаковых синих футболках с надписью «Всё путем». Рядовые участники получили небольшое денежное вознаграждение (иногородние — саму возможность съездить погулять в Москву), «комиссары» — пейджеры для связи в подарок. Студенты и старшие школьники ближних областей так и останутся главным ресурсом централизованно управляемых прокремлевских организаций 17.

Это различие сопровождает прокремлевские акции до сих пор: малые формы, где действуют только активисты, гораздо живее и радикальнее крупных, к которым приходится привлекать балласт. А вывести на улицы в поддержку власти большие массы людей — так, чтобы они это сделали добровольно, — в статических консервативных режимах почти невыполнимая задача.

По прошествии времени мы видим, что лозунги прокремлевских молодежных организаций предвосхищали будущие официальные. Хотя их деятельность контролировалась сверху, она была полигоном идей и практик, к которым власть позже прибегала на официальном уровне. Даже подконтрольные низовые движения, будучи порождением правящей бюрократии, в свою очередь оказали на нее влияние: бюрократам пришлось вступить в негласное состязание с собственным более радикальным порождением. Ребе Лёв приобрел некоторые черты созданного им голема.

Идентификация противника

«Наши» появились в 2005 году, после первого киевского «майдана» (в них влились «Идущие вместе» и несколько организаций помельче). Главным из комиссаров остался глава «Идущих вместе» Василий Якеменко, а куратором — Владислав Сурков, так что в деятельности движения мало что изменилось. Но возник новый элемент: хотя слово «фашист» не применялось к участникам первого украинского «майдана», организация «Наши» была названа антифашистской. Все их противники, таким образом, оказывались в некотором роде фашистами. Это станет потом одним из главных приемов новой российской идеологии: мы страна, победившая фашизм, значит, наши противники или просто критики — пособники фашизма.

Под антифашистскими лозунгами «Наши» провели в 2007 году серию акций в Москве и Эстонии против действительно неуклюжего демонтажа памятника советскому солдату в таллинском парке. В Москве, в частности, блокировали эстонское посольство и преследовали машину эстонского посла. В том же 2007 году «Наши» не давали прохода британскому послу за выступление на форуме «Другой России», где он пообещал помогать российским НКО. Тема преследования тоже была антифашистской: он считает русских дикарями, которых Запад должен цивилизовать, как Гитлер считал их унтерменшами. Досталось и российским оппозиционерам и правозащитникам.

Однако все акции «Наших» имели важное отличие от низовой активности нашего времени: они никак не были связаны с насилием, почти не было случаев вреда здоровью и имуществу.

«Молодая гвардия» выступала как идеологический союзник «Наших», а иногда как оппонент в соперничестве за административный ресурс. Враги, идеология и методы у них были схожими, это автоматически приводило к борьбе за то, чья акция получит одобрение политического руководства, финансирование и попадет в новости на ТВ. «Молодой гвардией» руководили из Кремля опосредованно, через «Единую Россию» и ее местные организации, а «Нашими» — напрямую из администрации президента. Именно поэтому «Молодая гвардия» пережила отставку кремлевского куратора «Наших» Владислава Суркова.

Хотя СМИ сразу же начали сравнивать «Идущих вместе» и «Наших» не только с комсомолом, но и с гитлерюгендом и хунвейбинами, все три сравнения неточны. В отличие от немецкой ситуации и даже от СССР, членство в «Наших» не стало необходимостью для всех молодых людей и никогда не было обязательным условием учебы и дальнейшей карьеры. Примеры успешных карьер есть, но политический и служебный рост, не говоря о корпоративном, успешно происходил и без всякой связи с членством в молодежных организациях, никакого засилья бывших молодежных активистов на командных постах политики и экономики не наблюдается. Это еще раз подтверждает принадлежность России к консервативным режимам, в которых карьеры делаются не посредством политического активизма, а благодаря личным связям и профессиональным навыкам.

Сравнение с хунвейбинами уводит от истины не только потому, что китайские бунтари были гораздо более самостоятельными и непослушными, но и потому, что их главной целью были представители государственного, вузовского и партийного руководства. Между тем «Наши» и подобные им организации за все годы своего существования почти не атаковали представителей власти. Эту опцию Путин попытался реализовать позже во «взрослом» движении «Народный фронт», но и она проводится под внимательным руководством сверху и крайне осторожно и непоследовательно.

Работа над ошибками

Но час пробил, и с ним была плутовка такова. Когда зимой 2011/12 года случились те самые протесты, на случай которых создавались прокремлевские молодежные организации, их комиссары не смогли вывести на улицы обещанные десятки тысяч молодых патриотов. Властям пришлось в срочном порядке собирать свои митинги, используя другие каналы. «Наши» были официально распущены в 2013 году, а их куратор Сурков покинул свой пост замглавы администрации Путина.

Хотя идея мобилизации лояльной молодежи никуда не делась, молодежный период прокремлевского активизма закончился. Начиная с Болотной и дальше, во времена Крыма и Донбасса, власть противопоставляла своим врагам преимущественно «взрослых» активистов. Добровольцы, казаки, байкеры, «Антимайдан», обещанные полпредом Холманских рабочие Уралвагонзавода, не говоря уж о группе поддержки Рамзана Кадырова, — всё это организации с другим средним возрастом, чем кремлевские скауты с их затянувшейся зарницей.

Первый провластный митинг после начала московских протестов состоялся на Манежной площади в честь Дня Конституции 12 декабря 2011 года. После митинга на Болотной площади 10 декабря, куда пришли, даже по официальным оценкам, десятки тысяч человек, прокремлевская акция «Единой России», собравшая 5−7 тысяч человек, выглядела неубедительно и продемонстрировала худшие стереотипы, накопившиеся по поводу провластной уличной активности: одинаковые, заранее напечатанные и розданные плакаты; привезенные на автобусах бюджетники, пенсионеры и среднеазиатские гастарбайтеры из коммунальных служб, которые, отметившись у организаторов, быстро расходились по своим делам. Зато на митинге выступил Дмитрий Рогозин, только что вернувшийся в Москву с поста представителя России при НАТО, — один из немногих высоких чиновников с опытом протестной уличной политики. Он привел остатки своей организации «Конгресс русских общин», критиковал не только оппозицию, но и власти, использовал националистические лозунги.

Наперегонки с оппозицией власть училась собирать митинги, и, хотя мобилизация бюджетников была их постоянной чертой, каждый следующий удавался лучше предыдущего. Неформальным митингам оппозиции решили противопоставить неформальные митинги за власть. Организатором следующих была уже не партия власти, а малоизвестное тогда движение «Суть времени» политолога С. Кургиняна или партия «Патриоты России» и тот же «Конгресс русских общин» Д. Рогозина. Конечно, без бюрократического ресурса они не собрали бы ста тысяч человек, как на Поклонной горе в феврале 2012 года. Но в любом случае все проходило живей, лозунги стали неформальнее, и были, несомненно, добровольные участники.

Продолжение истории, которое сами участники митингов 2011—2012 годов вряд ли могли себе представить: связанный с движением «Суть времени» добровольческий отряд воевал в Донбассе и попадал в сюжеты российского ТВ, например во время боев под Дебальцевом в январе 2015 года 18.

Организаторы научились еще одной вещи: прокремлевские митинги были не столько за власть, сколько против ее оппонентов. Лозунги и речи особенно удавались ораторам, когда они обличали протестующих. Так и должно быть: население неохотно выходит на улицу в поддержку властей, особенно в консервативных режимах (в них власть должна справляться с трудностями сама), зато провластные активисты лучше мобилизуются под лозунгами против врагов. Лоялистская активность становится более искренней, если ей самой придать форму протеста. Российское руководство учитывает это при организации всех следующих акций: против чужих всегда выходит лучше, чем за своих.

Согласно одному из последних опросов «Левада-центра» (29 апреля 2016 года), готовность поддержать власть на улице начала снижаться: только 17% жителей России были готовы принять участие в массовых демонстрациях в поддержку политики президента и правительства, 73% респондентов сказали, что на такие мероприятия не пошли бы 19. Одновременно 82% одобряли деятельность Путина на посту президента и 54% — Медведева на посту главы правительства. В демонстрации протеста против экономической и социальной политики властей согласились бы принять участие 11%, а не пошли бы на нее 79%. То есть выйти на улицу по призыву непопулярной оппозиции и сверхпопулярного президента граждане не готовы примерно одинаково.

С начала 2015 года по середину 2016-го количество желающих выйти на оппозиционный митинг колеблется в пределах 3−7%, количество желающих выйти на митинг по призыву власти — 5−10%. Зато мы наблюдаем другой разрыв: число готовых выйти на митинг против власти (3−7%) сопоставимо с числом готовых высказываться против власти, никуда не выходя (4−6%). В то же время людей, готовых высказываться в поддержку власти, но при этом никуда не ходить по ее призыву, в разы больше, чем тех, кто готов к выходу: первых 17−23%, вторых, как мы видели, 5−10%. Типичная картина для той разновидности режимов, где даже самые лояльные граждане предполагают, что от них требуется согласие, а не активность.

Это соотношение в целом стабильно: в 2012 году, когда на оппозиционные митинги власть отвечала своими, выйти в поддержку власти были готовы те же 23%, не готовы — 45% и еще 19% пришли бы, если бы на митинге перед ними выступил сам Путин. Однако опросы и статистика показывают нам стремление власти нарастить уличную поддержку, активизировать сторонников, добавить революционной динамики. Между 2012 и 2015 годом в четыре раза выросло число людей, участвовавших в митингах, — в основном за счет тех, кто принимал участие в митингах в поддержку власти. В 2012 году участниками митингов признали себя 1% опрошенных, в 2015-м — уже 10% 20. За те же три года между Болотной и Донбассом увеличилось число желающих выходить на митинги за власть: в 2015 году их стало в шесть раз больше, чем в 2012-м, добавились новые категории граждан и новые возрастные группы 21.

На спине у тигра

Большие провластные митинги были явным признаком того, что власть в трудные для себя минуты попыталась ощутить или создать восходящий поток народной поддержки, сделать российский авторитаризм более динамичным.

Затем народная инициатива оказалась востребована в борьбе с ЛГБТ и послом МакФолом, которых выбрали на роль главных врагов до второго киевского «майдана». Наконец, война в Донбассе стала временем, когда российский режим максимально приблизился к не свойственному ему революционному динамическому состоянию.

Для популистского динамического режима народная поддержка важнее, чем для элитарного и консервативного. Власть нашла набор ценностей, который обеспечит ей широкую народную поддержку в антизападничестве, моральном консерватизме и религиозности. В выборе ценностей для общей с народом платформы, вероятно, большую роль сыграли массовые народные стояния к святыням: многотысячные круглосуточные очереди в разных городах к мощам св. Пантелеймона, частице Креста, Поясу Богородицы, который консервативные деятели и бизнесмены привозили в Россию (Пояс Богородицы привезли поздней осенью 2011 года, как раз накануне протестов).

Большинство опрошенных одобрили запретительные законы, принятые Думой в течение 2013 года, цементирующие единство власти и народа поверх голов элиты: закон о запрете пропаганды нетрадиционных отношений (42% были «определенно за», 25% — «скорее за», «против» — 7%), закон о защите чувств верующих (27% — «за», 28% — «скорее за», «против» — 9%), закон об НКО — иностранных агентах (14% — «за», 21% — «скорее за», 8% — «против») 22.

Целями провластных активистов стали враги, обозначенные в этих законах: представители ЛГБТ, «оскорбительное» искусство, НКО и оппозиционные политики. Не все акции координировались наверху, тем более на самом верху, но новые законы, риторика депутатов и государственных пропагандистов создали ощущение легитимных целей для децентрализованного насилия со стороны патриотических и религиозных активистов. Словесная санкция на самодеятельное насилие была дана на высшем уровне прямо во время прямой линии «Владимир Путин — народ», которая совпала с московскими протестами декабря 2011 года. Начальник цеха Уралвагонзавода Георгий Холманских предложил решить вопрос революционными методами в обход государственной монополии на насилие. «Если наша милиция, или, как сейчас она называется, полиция, не умеет работать, не может справиться, то мы с мужиками готовы сами выйти и отстоять свою стабильность, но, разумеется, в рамках закона». Путин отреагировал доброжелательно («Подъезжайте, — с улыбкой сказал он, вызвав смех аудитории. — Но не сейчас»), а в мае следующего года назначил Холманских своим полпредом в Уральском федеральном округе. Никуда он «с мужиками» не вышел, но тот факт, что угроза применить самодеятельное насилие санкционирована на высшем уровне и ведет к карьерному росту, запомнился.

К обычным разгонам демонстраций ЛГБТ добавились нападения на гей-клубы и просто нападения на активистов и представителей ЛГБТ. Придя в православный храм с акцией, Pussy Riot в некотором смысле открыли дверь в обратном направлении: нападения на выставки, спектакли и даже неправильные изображения на исторических зданиях, и прежде изредка случавшиеся, пошли одно за другим.

Расцвело третье направление — борьба с НКО и несистемными оппозиционными политиками. Худшим, что случилось на этом направлении, было убийство Бориса Немцова 27 февраля 2015 года. Но и это не положило конец угрозам и нападениям на представителей «пятой колонны». Потом были нападения на Касьянова, Навального, участников конкурса «Мемориала».

Однако, очевидно, в задачи власти не входит «окончательное решение» ни по одному из направлений: и ЛГБТ-клубы, и современное искусство, и театр по-прежнему существуют, хоть и не без трудностей, и представлены шире, чем во многих свободных странах. Хуже всех приходится политикам и правозащитникам, но даже им по-прежнему оставляют резервацию, как принято в странах гибридного, или «маскирующегося», или транзитного авторитаризма.

Александр Баунов · #9 26.10.2016, 15:00

Добровольцы

Звездный час добровольного патриотического активизма и децентрализованного насилия — это время Майдана и войны на востоке Украины. Для гибридной войны понадобились добровольцы, рекрутеры, неформальные группы по интересам, организации, занятые логистикой и прочими надобностями войны, в которой государство не хотело участвовать напрямую. А для того чтобы закрепить впечатление именно добровольческого характера войны, понадобилось широко освещать и расхваливать их деятельность.

Россия 2014–2015 годов — это страна независимых героев в камуфляже, которые в глазах многих простых людей выгодно отличаются от чиновников в костюмах и галстуках. Уже хотя бы тем, что решаются говорить вслух то, чего не позволяют себе представители власти (эти вечно мямлят). Это время расцвета военно-патриотических и прочих бойцовско-исторических клубов, блогеров, локальных сетевых ресурсов, многочисленных негосударственных силовиков (добровольцы, казаки, ополченцы), притягательных альтернативных символов и ритуалов (имперские флаги патриотов, добровольческая и казацкая символика; изображения, напрямую сочетающие советские, националистические и православные элементы), радикальных лозунгов. Пропагандируя героев Крыма (Чалый в свитере) и народных республик (Стрелков, Захарченко, Плотницкий в форме), власть узаконивала автономность и независимость — не только от украинских властей, против которых восстали Крым и Донбасс, но в некотором смысле и от российских. Ведь все эти люди, по официальной версии, поехали туда добровольно. Сепаратист — человек, по определению не подчиняющийся власти, автономный, неформальный.

Если мы сравним два сюжета одного и того же телеканала НТВ, станет ясно, насколько больше стало позволено активистам. Один снят в 2013 году, в разгар кампании против гей-пропаганды 23. Тон сообщения нейтральный, нападающим не дают слова, они в масках, жертвы нападения спокойно рассказывают свою версию происшествия, не звучит одобрения ни одной из сторон. Совершенно другое дело — сюжет «Казаки приструнили правозащитников, помогающих Евромайдану», который был показан на том же НТВ год спустя, зимой 2014 года, под конец киевского Майдана 24. Это гимн самодеятельному насилию: люди в одежде paramilitary с крестами и славянской вязью переворачивают стулья и компьютеры в офисе Общества защиты прав потребителей, надевают на головы его сотрудникам пакеты и угрожают им за помощь «фашистам» на Майдане, а потом с открытыми лицами перед камерами произносят угрожающий манифест.

После Евромайдана самодеятельные патриоты в масках, камуфляже и с оружием стали главными героями российского публичного пространства, потеснив в нем высокопоставленных бюрократов. Это Гиркин (Стрелков), бывший «народный мэр» Славянска Пономарев, первый «народный губернатор» Луганской области Валерий Болотов, атаман Козицын, Губарев, Пушилин, Пургин, Игорь Безлер. В отличие от государственных деятелей и действующих военных многие из них известны не по реальным именам и фамилиям, а по боевым позывным и кличкам. Главные герои 2014–2015 годов — Бэтмен, Моторола, Гиви, тот же Стрелков, что-то вроде партийных кличек деятелей революционного подполья. Период динамических экспериментов вынес наверх революционные типажи.

Вербовкой и отправкой добровольцев и прочими вопросами гибридной войны занималось множество организаций. Их роль в больших официальных СМИ не слишком выпячивали. Там предпочитали такую картину: воюют в основном местные и отдельные неравнодушные россияне, каждый из них приехал туда сам, когда узнал о зверствах карателей и страданиях людей. Во многих случаях так и было, но в поисках возможностей приехать им помогали организации. Логистика добровольческой войны потребовала большого числа не полностью подконтрольных бюрократии горизонтальных связей между людьми радикальных патриотических убеждений.

Многочисленные фонды, сайты, группы в соцсетях: Фонд помощи Новороссии, фонд «Народ — Донбассу» бизнесмена и религиозного идеолога Константина Малофеева, Фонд имени Святителя Тихона, «Союз донбассцев», «Землячество Новороссии», фонд «Спаси Донбасс», региональные организации вроде «Алтай — Донбасс», союзы ветеранов боевых действий в Афганистане и Чечне, сайты вроде dobrovolec.org, казачьи организации — все они собирали и в контакте с властями народных республик и полевыми командирами доставляли в Донбасс амуницию, медикаменты, деньги, одежду, стройматериалы. Часть этой инфраструктуры использовалась для вербовки желающих воевать, доставки их к месту боевых действий, оплаты в случае необходимости вывоза и лечения и т.д. Сайт dobrovolec.org открыто благодарит жертвователей за помощь перевалочной базе добровольцев, через которую их отправляют на линию фронта, и предлагает заполнить анкеты тем, кто желает ехать на войну 25. Соответственно есть попытки самоорганизации добровольцев, вернувшихся в Россию, вроде «Содружества ветеранов ополчения Донбасса» или «Союза добровольцев Донбасса» (последний, впрочем, считается попыткой Кремля перетянуть бывших ополченцев из-под контроля не слишком послушного Гиркина-Стрелкова).

Сквозь консервативную элитарную диктатуру вдруг ненадолго прорвался мир намного более радикальный и громкоголосый — показал голову тот самый тигр, на котором едет вроде бы уверенный в себе седок.

Другим очагом нарушения статичной российской традиции оказалась Чечня Рамзана Кадырова. Миллионные митинги в защиту Пророка от богохульной Европы; потом в защиту чести лидера от либеральных СМИ и предателей; народные кампании «Рамзан, не уходи», развернутые перед федеральным центром; угрозы не только самого чеченского главы, но «простых сторонников» Рамзана федеральным политикам и журналистам; убийство Немцова; избиение неизвестными патриотами правозащитников, связанных с Президентским советом, — все это не только нарушение монополии центра на насилие, но и все основные признаки динамической диктатуры в одном продуктовом наборе.

Кадыров, кстати, предложил заплатить штраф за футболиста Тарасова и позвал его играть в грозненский «Терек», в очередной раз косвенно указав центральной власти на ее недостаточную решительность. Ведь с точки зрения главы динамического режима его сторонники должны вести себя именно так, как Тарасов.

Прописан покой

Довольно быстро, однако, высшее политическое руководство России почувствовало, что революционный тип поддержки расходится с национальной традицией и привычным стилем управления, и распознало угрозу. Динамическое состояние оказалось недостаточно комфортным для правящей бюрократии — оно требует поддерживать живое общение со сторонниками, терпеть низовые инициативы, действовать рядом с неформальными лидерами, испытывая конкуренцию с их стороны: кто-то с горочки спустился, яркий орден на груди.

Донбасскую войну с разгулом беспокойных добровольцев заменили на сирийскую, которая полностью находится в ведении профессионалов из Министерства обороны, владеющих высокими военными технологиями. Операция в Сирии — дело правительства и его официальных вооруженных сил; ее герои не вчерашние шахтеры с ружьем и добровольцы, приехавшие из России по зову сердца, а спецназовцы с высшим военным образованием, полностью встроенные в официальную иерархию.

Совершенно верный ход для власти, которая осознает, что реальной угрозой для режима современной России, за исключением отдельных эпизодов, всегда были не либеральные силы, а левые и консервативно-патриотические — с лозунгами полной суверенизации, разрыва с глобальной экономикой, наказания всех внутренних и внешних врагов, тотального регулирования культуры и частной жизни и пересмотра налогов и собственности. Именно эти лозунги стали воплощаться, или во всяком случае обсуждаться, в героизированных Луганской и Донецкой республиках.

Сама лояльность российских добровольцев — вещь неочевидная. Она есть, пока намерения активистов и власти совпадают, но когда они расходятся, активность остается, а лояльность уходит. В июне нынешнего года «Общерусское национальное движение» под руководством Игоря Стрелкова выпустило декларацию, где заявлено: «Мы считаем, что существующий в России порядок обречен, причем в ближайшей исторической перспективе. Мы отказываем нынешнему политическому режиму в поддержке»26. Ровно то же испытал в свое время Слободан Милошевич. Иллюзия контроля над сербскими добровольцами в Краине и Республике Сербской сохранялась, пока Милошевич не вступал в переговоры с Западом и не подписывал документов, которые требовали от воюющих республик компромиссов. Предупреждая возможность собственной замены, Захарченко и Плотницкий запретили въезд в свои республики многим украинским бизнесменам и политикам, которые в России считаются полезными и дружественными, — в том числе из «Оппозиционного блока». С той же проблемой сталкивается руководство Армении, когда заходит речь о дипломатическом урегулировании статуса Карабаха. Правительство Украины с трудом встраивает в политическую систему бескомпромиссных героев АТО.

Не только по внешнеполитическим, но и по внутренним причинам в России начали сворачивать добровольческую активность: разгромили казаков в республиках, зачистили и дисциплинировали активистов и добровольцев. Новые герои, которые со скоростью останкинского лифта поднимались к общенародной славе, постепенно исчезали с экранов и, как писала Тэффи, подражая античным биографам, «впадали в ничтожество». Те, кто не исчез окончательно (Захарченко и Плотницкий), нужны для новостей о переговорах и судьбе Минского соглашения, а не для звуков сладких и молитв. Чалый в свитере проиграл борьбу Аксенову и той части крымских политиков, которые полностью встроились в традиции российской бюрократии: он все еще герой «русской весны», но больше не спикер севастопольского парламента.

Иногда случающиеся неожиданно радикальные выступления высоких чиновников, вроде статьи Бастрыкина в апреле 2016 года 27 («Хватит уже играть в лжедемократию, следуя псевдолиберальным ценностям») или заявлений Мединского, говорят не только о желании взять на испуг самых независимых граждан и представить президента гарантом умеренности. Это еще и обращение к самому гаранту: смотрите, мы заняли крайний окоп, мы нужны системе для того, чтобы аккумулировать энергию ее самых подвижных сторонников и конкурировать с неформальными лидерами сходных убеждений.

По данным марта 2015 года, добровольцам, воюющим в Донбассе, симпатизировали 65% жителей России. Такая популярность могла бы стать проблемой для чиновников, если бы добровольцы при определенных обстоятельствах стали участниками российской политики. Они могли бы закрепить в пространстве централизованного, консервативного, статического авторитаризма навыки децентрализованного насилия, свойственные динамическим режимам (вроде тех, которыми были первое время «народные республики», да и сама послереволюционная Украина).

Задача остановить рост их популярности, судя по всему, поставлена и решается осознанно. Пик прославления добровольцев, сначала мирных, «народных» мэров и губернаторов, потом воюющих, пришелся на весну — лето 2014 года. В целом же сюжеты о них продолжались до зимы 2015-го, примерно до подписания Минских соглашений. Никакой критики или переосмысления добровольческого движения Новороссии не было. Но вслед за постепенным приведением к относительной дисциплине самих республик государственные российские СМИ стали уводить сюжеты, связанные с добровольцами, на второй план.

Часть героев Новороссии — Безлер, Болотов, Бабай, Стрелков — вернулись в Россию после своего рода ультиматумов, выдвинутых московскими кураторами сепаратистских республик: в самих республиках возник спрос на порядок, а России они мешали выходить с Украины, фиксируя прибыли и убытки на переговорах с Западом. В том, что «было коллективное решение» удалить Стрелкова из Донбасса, признается в интервью бывший премьер ДНР Бородай 28, сам, в свою очередь, оттуда удаленный — вероятнее всего, тем же коллективным решением.

Примерно с лета 2015 года о добровольцах в Донбассе практически перестали говорить, как и употреблять термин «Новороссия». Многие заметили, что Новороссии, которая была главным словом года, уже не было в обращении Путина к Федеральному собранию в декабре 2014-го. Последние обширные сюжеты о добровольцах относятся ко времени вторых минских переговоров и боев в Дебальцеве зимой 2015 года.

Специально для этой статьи Московский центр Карнеги заказал у компании «Медиалогия», занимающейся мониторингом и анализом СМИ, исследование, которое показывает динамику упоминаний добровольческих лидеров в сюжетах всех главных российских телеканалов 29. На графике частоты упоминаний лидеров Новороссии ясно видно три периода.

Первый период длится с марта до осени 2014 года, когда лидеры «русской весны», Новороссии, командиры добровольческих отрядов, «народные» мэры и губернаторы взрывным образом появляются в медиапространстве и активно конкурируют друг с другом за место в сюжетах на телевидении.

Второй период продолжается с осени 2014-го до осени 2015 года. Здесь на графике видно, что политические лидеры непризнанных республик занимают на российском ТВ на порядок больше места, чем все остальные персонажи конфликта на востоке Украины. Хорошо заметна попытка создать в общественном мнении из первоначального добровольческого хаоса некоторую иерархию во главе с потенциальными участниками переговоров. Начало этого медийного периода совпадает с подписанием первого Минского соглашения.

Третий период начинается с февраля 2015 года. После всплеска, связанного с боями в Дебальцеве и за Донецкий аэропорт, число упоминаний политиков и добровольцев Новороссии резко сокращается, продолжает падать в течение всего года и остается низким, особенно по сравнению с первым и вторым периодом.

Политическая судьба добровольцев внутри российской политики тоже пока не сложилась. С мая 2016 года началась подготовка к сентябрьским выборам в Думу. Однако ни «Единая Россия», ни более неформальный «Народный фронт», заявленный именно как неформальная организация, где активисты из народа могут критиковать чиновников, никак не пытаются использовать в предвыборной кампании героев Донбасса. Судя по тому, что их не приглашают и другие думские партии, в том числе КПРФ и ЛДПР, где всегда было больше национал-патриотической риторики, это решение принято на самом верху и касается всей российской системной политики. Разительный контраст с судьбой украинских добровольцев, которые массово пришли в политику.

За полгода, с сентября 2014-го по май 2015 года, вырос процент тех, кто отзывался о Стрелкове (Гиркине) с восхищением (с 7 до 8%) и с симпатией (с 16 до 21%), а доля тех, кто отзывался о нем с антипатией и отвращением, упала соответственно с 3 до 1% и с 2 до менее чем 1%. За это же время доля тех, кто знает, кто такой Стрелков, увеличилась с 21 до 27 % — очень высокий показатель для человека, сравнительно недавно появившегося в поле зрения 30.

Однако уже год спустя, по опросу «Левада-центра», который проводился в марте 2016 года, отрицательный рейтинг Стрелкова в несколько раз превышал его положительный рейтинг (20 и 5% соответственно), а положительный, в свою очередь, был сопоставим с рейтингами непопулярных деятелей либеральной оппозиции — меньше, чем у Касьянова, Рыжкова, бизнесмена Прохорова и Явлинского, и чуть выше, чем у Навального 31.

Даже после года телевизионных и интернет-кампаний, прославлявших добровольцев и героев Новороссии, весной 2015 года большинство жителей России не хотели бы, чтобы лидеры Луганской и Донецкой народных республик принимали активное участие в российской политике: тех, кто был за их участие, набралось 29% (7% «определенно за», 22% «скорее за»), тех, кто против, 43% (16% «определенно против», 27% «скорее против»).

Это означает, что граждане России готовы поддержать революционную, ломающую порядок деятельность добровольцев за рубежом, у своих врагов, но не очень хотят видеть тех же низовых активистов участниками отечественной политики, опасаясь за стабильность.

И даже на пике антиукраинской кампании и войны за Новороссию максимум 10% жителей России были готовы заплатить за нее чем-то реальным: понести материальные расходы, поехать в Донбасс или послать туда своих детей. А абсолютное большинство (70%) отвечали в том духе, что пусть начальство платит, герои сражаются, а мы поддержим морально 32.

На новых героев распространилось то же отношение, что и на официальных политических лидеров: мы готовы их одобрить, но не готовы участвовать. Консервативный статический режим во всей красе.
За монополию на силу

Кроме того, что самодеятельная активность создает дискомфорт для правящей бюрократии, население консервативных режимов испытывает испуг и непонимание, когда против врагов за провозглашенные ценности начинает бороться не государство, а частные лица.

В целом борьбу российских властей с «иностранными агентами» и «пятой колонной» считают полностью оправданной 41% опрошенных 33 (в 2014-м — 35%) — притом что 25–27% уверены, что в стране никакой «пятой колонны» нет. Однако когда речь идет об угрозах и проклятиях, отношение даже лояльных респондентов меняется.

На вопрос, допустимо ли, чтобы представители власти называли «врагами народа» и угрожали расправой тем политикам и общественным деятелям, которые критикуют нынешнюю российскую власть, 4% ответили «вполне допустимо» и 11% — «скорее допустимо». Недопустимым это считают 39% и абсолютно недопустимым — 20%. Таким образом, даже среди тех, кто верит в наличие внутренних врагов, только половина считает, что власть или ее отдельные представители имеют право прибегать к угрозам и ярлыкам в их адрес. Противников угроз втрое больше, чем сторонников, а категорических противников угроз впятеро больше чем категорических сторонников 34.

Даже тем жителям страны, которые признают наличие внутренней угрозы, комфортнее, чтобы их не привлекали к борьбе с ней, а с врагами разбирались сами власти, желательно без эксцессов. Это вызывает у обывателя и чувство собственной защищенности: идет борьба, но ей занимается кто надо, лишние не пострадают. А заодно избавляет от ответа на трудные вопросы и дискомфорта в области гражданского сознания: мол, «все делается по закону», времена стали мягче. Примерно этому запросу на мягкий отпор врагам старается соответствовать российская политическая и правовая машина, подчеркивая, что у нас «не 1937 год».

Другой пример на то же правило. Большинство жителей России считают, что религиозные святыни и чувства верующих надо защищать, — это выяснили опросы по делу Pussy Riot 35 и нападению на редакцию «Шарли Эбдо»36. Однако опрошенные осудили и парижское нападение, и погром фанатиками выставки в московском Манеже.

Отвечая на вопрос «Считаете ли вы оправданными действия православных активистов, разгромивших недавно в Манеже выставку скульптур, которые они сочли кощунственными?», действия активистов признали оправданными 9% опрошенных (2% ответили «целиком оправданны», 7% «в целом оправданны»), в то время как неоправданными их считают 26%, а совершенно недопустимыми — 17% (остальные 48% опрошенных о событиях в Манеже не слышали) 37. Защитой, считают граждане, должно заниматься государство, а не добровольцы.

В 2015 году случились события, побудившие государство начать постепенно сдерживать практики, характерные для динамических режимов. Это убийство Немцова у южных стен Кремля — и разгром выставки в Манеже у северных.

Убийство Немцова поставило президента Путина в тяжелое положение: возникла необходимость выбора между федеральными силовиками и Кадыровым. Он публично еще раз почувствовал на себе, что значит оказаться в ситуации «делают другие — отвечает Путин». Однако это то самое положение, в котором он и вообще руководство России будут оказываться всякий раз после любой громкой акции разошедшихся сторонников. Риски здесь могут перевешивать пользу. К тому же убийство Немцова не обрадовало, а напугало население и привело в недоумение 38.

Нападение православных активистов на выставку скульптора Вадима Сидура в Манеже тоже поставило власти перед неприятным выбором. Атаке подверглась не частная галерея, а государственный музей, где по плану Министерства культуры были выставлены вещи из другого государственного музея, созданные в середине XX века и давно ставшие классикой. И все это снова напротив Кремля. Музеи и их экспонаты, а также потенциально и зарубежные выставки, по которым государство несет огромные гарантийные обязательства, оказались под угрозой, а государственная культурная деятельность — в зависимости от уличных «худсоветов»39.

В обоих случаях власть быстро начала юридические действия против исполнителей преступлений, хотя с публичными санкциями против организаторов и вдохновителей все обстоит сложнее.

Про новую национальную гвардию, вероятно, справедливо написали, что это личная силовая структура Путина, вроде преторианской гвардии в Древнем Риме. Однако сам Путин и высшие чиновники несколько раз подчеркивали: нацгвардия поставит под контроль людей с оружием, а судя по закону о гвардии, ей должны подчиниться не только ОМОН и внутренние войска, но и многочисленные военно-патриотические клубы и частные охранные организации, да и просто люди с оружием. «Ее важнейшая функция — контроль за оборотом оружия. Кроме того, в тесном контакте с МВД и ФСБ она будет бороться с терроризмом и оргпреступностью», — объявил лично В. Путин 21 апреля 2016 года в Кремле на церемонии представления офицеров, назначенных на высшие командные должности 40.

Во время «Прямой линии» на вопрос, «что сподвигло на указ о создании национальный гвардии», он ответил: «Первое и, пожалуй, основное, что лежит в основе этого решения, заключается в необходимости поставить под особый контроль оборот оружия в стране. В этой структуре теперь сосредоточено все, что связано с оружием, с огнестрельным оружием. Это и охрана различного рода, и разрешительная система, и курирование охранных частных структур, и сами, собственно, внутренние войска»41.

От нового силового ведомства боятся репрессий в отношении либеральных критиков Кремля, однако дисциплинирование полунезависимых патриотов и удержание государственной монополии на насилие может быть для нее не менее важной задачей.

Из того же списка задач — стандартизация и нормализация в качестве главы региона Рамзана Кадырова, который стал виден издалека и превращался 42 в образец для сторонников патриотической самодеятельности.

Взамен молодежных организаций сурковского периода при Вячеславе Володине создали «взрослый» «Народный фронт» — широкое собрание активистов, которые должны способствовать укреплению режима. В отличие от «Наших» и других патриотических активистов, его основные цели — не внешние враги и «пятая колонна», а чиновники, которые дискредитируют систему, и недобросовестный бизнес. После региональных кампаний «Народного фронта» сняты минимум четыре губернатора, некоторые арестованы. Главные задачи «Народному фронту» ставят прямо в Кремле, однако активистам позволяется инициатива. Важно, что они никогда не прибегают к насилию, даже символическому, и революционным уличным методам, а добиваются заявленных целей при помощи обращений к президенту и другим государственным институтам.

Сейчас говорят о возможной либерализации России. Вероятно, лучше говорить не о ней, а о возвращении к привычной форме статического авторитаризма, которая сопровождается сворачиванием самодеятельной провластной активности и перегибов в борьбе с зарубежными и внутренними врагами. Это как раз может выглядеть как либерализация, даже является одной из ее сторон, но за ней не обязательно вскоре последуют другие.

Самоподрыв

Несмотря на то что российский режим имеет черты веберовской «харизматической легитимации», где лидер правит потому, что обладает исключительными качествами вождя и пророка, Россия не является революционной диктатурой, где произошел захват власти силовым путем. Несмотря на критику 90-х, современный российский режим остается юридическим и фактическим преемником предшествующего правления Бориса Ельцина, хотя идеологически пытается установить преемственность и с Советским Союзом, и с Российской империей.

Даже классические революционные режимы стремятся со временем легитимироваться через процедуры. Харизматический тип власти ведь самый непрочный: вождю все время нужно доказывать право на пребывание у власти новыми подвигами, поэтому многие постепенно выбирают более консервативную роль хранителей наследия революции.

Источник легитимности, моральная и юридическая опора российского режима не только в том, что «нами правит национальный лидер», но и в том, что все сделано по закону и согласно процедуре. Разумеется, для самоощущения руководства важны харизматические соображения вроде таких, как «мы ведем страну по правильному пути», «большинство населения одобряет нашу политику», «у нас есть опыт, которого нет у других» (соображение уже скорее рационально-бюрократическое). Однако все это не приводило к отмене процедуры: окончательное оформление и «верного пути», и опыта, и даже «воли большинства» происходит в форме выборов, законодательной деятельности, решения судов и т.п.

Это отличает поведение российского режима от других, схожих с ним по иным признакам. Президент Белоруссии Лукашенко может публично признаться, что в 90-е по его приказу без суда (а что с бандитами церемониться!) перебили всех белорусских воров в законе и главарей преступных сообществ. Он же в порыве откровенности признается, что во время президентских выборов результаты кандидата Лукашенко были занижены — раз так нужно для блага Белоруссии, чтобы выглядеть приличней. Путин в аналогичных ситуациях неизменно отвечает, что «так решил суд», «так проголосовал избиратель», и затем уже выдает свои оценки фигурантам дел и политическим оппонентам. Это всякий раз давало повод для обвинений в лицемерии. Однако у этого лицемерия ясная цель: подтвердить значимость институтов, потому что наряду с массовой поддержкой они важный фундамент легитимности российского режима.

По той же причине Путин, подойдя к конституционному порогу, который не позволял оставаться на посту президента, повел себя иначе, чем многие другие лидеры авторитарных режимов. Пак Чжон Хи, Маркос, Чавес, Лукашенко, Милошевич, Назарбаев, Каримов, арабские лидеры посредством референдумов, новых конституций и даже чрезвычайных законов напрямую продлили свое пребывание у власти. Однако для Путина соблюсти действующую процедуру пусть не по духу, но по букве оказалось важным.

Почему это происходит? Почему это так важно для российского режима? В первую очередь потому, что он пока еще сам утверждает свою легитимность при помощи тех же самых институтов, а не при помощи народной поддержки революционного типа, идущей поверх институтов. И он никак не заинтересован в их полном разрушении.

Децентрализованный и неподконтрольный политический активизм, который нарушает законы во имя правды, справедливости и борьбы с врагами, крайне неорганично смотрится в качестве опоры нынешнего российского режима. Трудно совместить «стабильность», которая пропагандируется как главное достижение, и «ребят», которые приедут с Урала защищать ее подручными средствами.

К тому же власти России видят, что в критической ситуации никакое низовое сопротивление активистов не спасает режим: «титушки» и «донецкие ребята» не спасли Януковича, верблюжья кавалерия — Мубарака, многочисленные восторженные толпы с митингов — Каддафи. Гораздо эффективней тут сочетание профессиональных силовиков и устранение самих причин протеста.

Политическая наука понимает, а высшие руководители России чувствуют функциональную несовместимость выстроенного ими статического консервативного режима, близкого к монархии, и практик децентрализованного политического активизма, которые приводят к обесцениванию процедур и размыванию государственной монополии на насилие.

Почему тогда российский политический режим больше боится либеральных критиков, чем национал-патриотических? Потому что за спиной у вторых Кремль не видит поддержки Запада и поэтому рассматривает их — хотя они потенциально популярнее либеральной оппозиции — как исключительно внутреннюю угрозу, с которой сам может справиться. В конце концов, даже слабый Ельцин победил левых и националистов в Белом доме в 1993 году. Зато за либеральными критиками российского режима стоит заграница, а даже слабые и разрозненные советские диссиденты с ее помощью добились своего и развалили Советский Союз.

Опасней не тот, кто сильнее внутри, а тот, кому помогают снаружи. Этот способ оценки политических угроз полностью соответствует картине мира тех людей, которые сейчас руководят Россией, и большой части ее граждан.

Трудности поворота

Вопрос: какая разновидность режима — динамическая или статическая — хуже для будущего развития России, которая, почти что по всеобщему признанию, не может лежать, как лежала, и должна измениться, чтобы остаться хотя бы там, где есть? Какой тип отношений режима со сторонниками больше пригоден для полезных перемен?

Из большей народной активности, которая свойственна динамическим режимам, можно сделать вывод, что они эффективнее готовят людей к политике вообще: в них больше гражданской активности, независимых от государства объединений, горизонтальных связей. Режимы этого типа можно даже спутать с демократическими, часто они вообще являются электоральной диктатурой, как в Венесуэле, или нелиберальной демократией, как в Иране.

Однако такие режимы бывает труднее демонтировать и реформировать, потому что в них глубоко затянута не только верхушка бюрократии, но и обычные люди. Благодаря большей массе режим этого типа приобретает и большую инерцию, его труднее развернуть.

Кроме того, тут происходит «дурная политизация»: такой режим не только стимулирует активность, но и развращает. Лояльная часть населения привыкает к тому, что ей льстят; поднимают ее самооценку, позволяя бежать впереди власти и отчасти формировать ее повестку; разрешают искать врагов и атаковать равнодушных.

Прекращение постоянной активности создает пустоту и понижение социального статуса активистов. Их недовольство обращается против властей (новых и старых), которые пытаются вывести страну из состояния динамической диктатуры. Переход дается труднее, с более кровавой внутриэлитной борьбой, часто требует внешнего вмешательства. Например, свержение красных кхмеров потребовало вьетнамской интервенции, а в Аргентине генерал Перон многие годы оставался главным противником властей, пока снова не стал президентом через 18 лет после свержения.

Статические диктатуры по возможности полностью гасят публичную активность граждан. Но благодаря этому, когда созревают условия, их проще реформировать или свернуть, как, например, почти моментально исчезла диктатура Франко или Пиночета. Бездействие или имитация действия тогда оказывается удобнее, чем искренняя вовлеченность.

Неверно, что население статических диктатур абсолютно аполитично, — подлинный уровень политизации в них часто оказывается не ниже, чем в динамических. Политическая дискуссия может охватывать очень широкие слои населения, просто происходит в приватной сфере — в виде чтения, частного общения. Мы были свидетелями того, как быстро граждане СССР перешли к именно массовому участию в политике после десятилетий консервативного режима хранителей наследия революции. Сейчас мы можем наблюдать эту прежде невидимую политическую жизнь консервативных режимов вживую в соцсетях.

Статические диктатуры чаще более консервативны и оставляют глубинные слои жизни и экономики (особенно если это правые диктатуры) нетронутыми, то есть их идеология является лишь удобной для хозяев страны декорацией, которую, стало быть, проще сменить. Динамическая диктатура существует в делах, а статическая скорее в ритуалах и словах. Часто на последних этапах она длится по инерции, и под ее истончающимся слоем образуются обширные области независимой реальности — в частной сфере, в экономике, даже в культуре.

Статический режим может быть длительным и всепроникающим, как при Франко, в позднем СССР или сейчас на Кубе, но его опоры в человеческой реальности занимают не такую уж большую площадь, как показывает пример неожиданно легкого демонтажа позднего СССР, который многими мыслился возможным только в результате третьей мировой войны.

В России еще продолжится борьба вокруг характера режима и типа его легитимации. Многие из тех, кто настаивает на полной суверенизации России, окончательном разрыве с Западом, опоре на собственные силы в экономике, приведении внутренней политики в полное соответствие с осадным положением, предпочли бы более широкие возможности для неподконтрольного насилия и революционной мобилизации сторонников своего курса.

Децентрализованный патриотический активизм для них — метод борьбы не только с оппозицией, но и с частью руководства страны. НОД, напавшее на «Мемориал», ведет кампанию против представителей «пятой колонны» во власти, глава официальных профсоюзов Шмаков публично заявляет, что «экономический блок правительства ведет сознательную антинародную политику». Хотя «Народный фронт» придуман в Кремле, чтобы использовать низовую политическую активность в своих целях, мы, возможно, еще услышим радикальные голоса активистов, которые пройдут от него в следующую Думу по одномандатным округам.

Те, кто выступает за переформатирование российского режима, хотели бы приучить общество к более высокому уровню децентрализованного насилия, сделать уличные драки рутиной. Бюрократический центр препятствует им, когда видит в этом опасность, и допускает там, где считает для себя полезным. Приоритет тут имеют те патриоты, которых связывают личные отношения с Путиным. Однако потеря монополии на насилие не может быть полезной для консервативного режима с рыночной экономикой, который стремится не к изоляции, а к участию на равных в мировом совете директоров.

Почувствовав опасность, российское руководство, похоже, передумало широко использовать те формы отношений со сторонниками, которые, казалось, обещали ему большую и более искреннюю поддержку, а обществу — более оживленную политическую среду. Однако то, что выглядит как неприятное оседание в наскучившее болото политической апатии, может оказаться более пригодным фундаментом и для реформ, и для более спокойного решения вечного российского вопроса о передаче власти от лица к лицу и от бюрократии к более широким слоям ответственных граждан.
Примечания

1 Фохт Е. Российское посольство в Киеве забросали «коктейлями Молотова». — РБК. — 10 марта 2016 года // http://www.rbc.ru/politics/10/03/201...7947056b820728.

2 Посольство Украины в Москве попытались забросать яйцами. — Русская служба ВВС. — 6 марта 2016 года // http://www.bbc.com/russian/news/2016...n_embassy_kiev.

3 В центре Москвы начался митинг у посольства Украины. — Лента.ру. — 10 марта 2016 года // https://lenta.ru/news/2016/03/10/miting/.

4 См., например: Бобраков-Тимошкин А. «Миротворец» против журналистов. — Радио «Свобода». — 11 мая 2016 года // http://www.svoboda.org/content/article/27728083.html.

5 Демонстранты разгромили помещения в саудовском посольстве в Тегеране. — РИА «Новости». — 3 января 2016 года // http://ria.ru/world/20160103/1353624518.html.

6 Gilbert L., Mohseni P. Beyond Authoritarianism: The Conceptualization of Hybrid Regimes. — Studies in Comparative International Development. — September, 2011.

7 Boix C., Svolik M. The Foundations of Limited Authoritarian Government: Institutions and Power-Sharing in Dictatorships. — The Journal of Politics. — April, 2013.

8 Brownlee J. Authoritarianism after 1989: From Regime Types to Transnational Processes. — Harvard International Review. — 2010.

9 Varol O. O. Stealth Authoritarianism. — 100 Iowa Law Review, 1673. — 2015.

10 Лаптева Е., Крылова А., Дудина В. В Москве на концерте Андрея Макаревича распылили перцовый газ. — Комсомольская правда. — 25 сентября 2014 года // http://www.kp.ru/daily/26284.4/3164822/.

11 На Вячеслава Дацика завели два уголовных дела за погромы в борделях. — Фонтанка.ру. — 18 мая 2016 года // https://meduza.io/news/2016/05/18/na...gromy-bordeley.

12 Кадыров Р. Шакалы будут наказаны по закону Российской Федерации. — Известия. — 18 января 2016 года // http://izvestia.ru/news/601935.

13 Холмогоров Е. Зима близко. — Правая.ру. — 5 февраля 2016 года // http://pravaya.ru/comments/23934?print=1.

14 Песков прокомментировал нападение на Улицкую. — Лента.ру. — 29 апреля 2016 года // https://lenta.ru/news/2016/04/29/ulitskaya/.

15 Зорин Л. Авансцена. — М., 1997. — С. 274.

16 Цит. по: Панцов А. Мао Цзэдун. — М.: Молодая гвардия, 2012. — С. 673.

17 Сборов А., Пьяных Г. Майка, пейджер, Кей-джи-би. — Коммерсантъ. — 15 мая 2001 года // http://www.kommersant.ru/doc/264481.

18 Котел в Дебальцево. — Программа «Специальный корреспондент». — 29 января 2015 года // https://www.youtube.com/watch?v=s4ELN_aq3S4&app=desktop (1-02).

19 Майские праздники. Пресс-выпуск «Левада-центра», 29 апреля 2016 года // http://www.levada.ru/2016/04/29/majskie-prazdnikika.

20 Протестные настроения: уровень недовольства властями и готовность протестовать. — Фонд «Общественное мнение». — 8 июля 2016 года // http://fom.ru/obshchestvo/11090#tab_03.

21 Материалы проекта «Евробарометр в России» (проводится Центром социологических исследований РАНХиГС с 2012 года): http://www.ranepa.ru/images/docs/nay...a_07_09_ed.pdf.

22 Гликин М. Граждане рады запретам. — Ведомости. — 25 ноября 2013 года // http://www.vedomosti.ru/newspaper/ar...-rady-zapretam.

23 «Было страшно»: очевидцы рассказали о разгроме гей-вечеринки // http://www.ntv.ru/video/360083/.

24 http://www.ntv.ru/video/724683/.

25 http://dobrovolec.org/pomoshh-perevalochnoj-baze/.

26 Игорь Стрелков: Власть марширует по проложенному Милошевичем пути. — Русская планета. — 1 июня 2016 года // http://rusplt.ru/society/ond-igor-st...vyu-25697.html.

27 Бастрыкин А. Пора поставить действенный заслон информационной войне. — Коммерсантъ-Власть. — 18 апреля 2016 года // http://www.kommersant.ru/doc/2961578.

28 Каныгин П. Александр Бородай: «Эта война проявила народную энергию». — Новая газета. — 13 апреля 2015 года // http://www.novayagazeta.ru/politics/68042.html.

29 Полная версия исследования есть в распоряжении Московского Центра Карнеги.

30 Восприятие И. Стрелкова и возможного участия руководителей Донбасса в российской политике. Пресс-выпуск «Левада-центра», 1 июня 2016 года // http://www.levada.ru/2015/06/01/vosp...skoj-politike/.

31 Из беседы автора с сотрудником «Левада-центра».

32 Об эффективности пропаганды в России. Пресс-выпуск «Левада-центра», 16 декабря 2015 года // http://www.levada.ru/2015/12/16/lev-...andy-v-rossii/.

33 Борьба с «пятой колонной» и ощущение свободы в обществе. Пресс-выпуск «Левада-центра», 8 декабря 2015 года // http://www.levada.ru/2015/12/08/borb...-v-obshhestve/.

34 Там же.

35 Россияне о деле Pussy Riot. Пресс-выпуск «Левада-центра», 31 июля 2012 года // http://www.levada.ru/2012/07/31/ross...le-pussy-riot/.

36 Левинсон А. А мы — Шарли? Как россияне отнеслись к расстрелу журналистов во Франции. — Ведомости. — 3 февраля 2015 года // http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...03/a-my-sharli.

37 Борьба с «пятой колонной» и ощущение свободы в обществе…

38 Борис Немцов: восприятие и расследование убийства. Пресс-выпуск «Левада-центра», 19 февраля 2016 года // http://www.levada.ru/2016/02/19/bori...anie-ubijstva/.

39 Баунов А. Теракт в Манеже. Откуда в России разрушители классики. — Carnegie.ru. — 17 августа 2015 года // http://carnegie.ru/publications/?fa=61022.

40 Церемония представления офицеров, назначенных на высшие командные должности. — Президент России. — 21 апреля 2016 года // http://kremlin.ru/events/president/news/51764.

41 Прямая линия с Владимиром Путиным, 14 апреля 2016 года // http://kremlin.ru/events/president/news/51716.

42 Баунов А. Передовик госстроительства. Кадыров как Лукашенко нашего времени. — Carnegie.ru. — 25 января 2016 года // http://carnegie.ru/commentary/2016/01/25/ru-62564/it4p.

Александр Баунов · #10 18.05.2017, 07:31

http://carnegie.ru/commentary/?fa=69965
15.05.2017

Российская идеология

Во время митинга против сноса пятиэтажек на проспекте Сахарова.
Фото: Станислав Красильников/ТАСС

Власть исходила из собственных непроверенных представлений о жителях скромных московских домов и ошиблась. Многие сетовали, что новый транспорт и пешеходные улицы – это внешняя сторона, которая не живет без внутренней – сознательных граждан, способных создавать горизонтальные связи и объединяться для защиты своих интересов. Независимо от намерения властей теперь декорация оживает

Каламбур «вы нас даже не представляете», придуманный для того, чтобы высмеять подлог на выборах Думы в 2011 году, в случае московской мэрии в 2017 году повернулся своим вторым смыслом. Главное, что следует из попытки с ходу снести большую часть малоэтажной Москвы, – очевидный факт, что мэрия имела самое смутное представление о том, кто, где и в чем живет в порученном ее заботам городе.

Это почти неудивительно. Даже проницательный Григорий Ревзин, который одним из первых выступил с встревоженной статьей о программе реновации и сопровождающем ее чрезвычайном законе, начал с того, что протеста в Москве не будет. Его как знатока городской среды как раз и беспокоило, что при подавляющем, как он предполагал, согласии москвичей, подкупленных некоторым приростом метров и чистотой новеньких подъездов, власти города на десятилетия вперед получат возможность строить что и как угодно, а что и как – не говорят.

Однако всего через месяц после внезапного появления программы реновации протест москвичей стал главной политической темой не городского, а федерального уровня: по этому поводу высказывается президент, спикер Думы, обсуждает правительство. И есть отчего. Одной из главных задач Кремля было пройти юбилейный семнадцатый год без протестов, доказав, что нынешняя власть крепче и компетентнее той, что не уберегла Россию сто лет назад, но при этом обходится без репрессий советского образца. И вдруг на пустом месте, буквально из ничего в предвыборный год возникает легко политизирующийся и вполне многолюдный протест тех, кто всего несколько недель назад протестовать и не думал. Да еще и в самой Москве, притом что иметь спокойную, сытую и лояльную столицу – главная задача всякой власти, которая хочет отогнать от себя призрак революции.

Купание троянского коня

Первоначальные попытки подать дело так, что недовольные новой программой чуть ли не изменники родины, только усугубляют всеобщее раздражение. Во-первых, у некоторых представителей федеральной власти возникает подозрение, что их хотят втянуть в чужую войну. К тому же приходится волноваться, откуда в столице внезапно столько новых изменников. Списать на подрывную деятельность заграницы получается плохо: там не работают на муниципальном уровне, Москва не потенциально сепаратистский регион, и Собянин для Запада – не одиозный чиновник, не силовик, не покоритель Крыма; напротив, все известные мне американцы, бывавшие в последние годы в Москве, платные парковки и широкие тротуары хвалят.

Оппозиционные политики уже накануне митинга жаловались, что их не пускают поговорить на сцену, а партийные флаги – в толпу; реакция на него организаторов и многих завсегдатаев политического протеста последних лет была довольно прохладной: все это плохо вписывается в традиционную картину поддержанного внешними силами профессионального недовольства.

Митинг против закона о реновации в Москве. Фото: AP/ТАСС

Попытка натравить хороших, то есть на все согласных, горожан на плохих, которые не дают хорошим переселиться в новые светлые дома, кроме этических проблем несет с собой политические: вражду, которая делит двор, дом и район, трудно совместить с идеей стабильности, особенно когда среди плохих москвичей оказываются в том числе госслужащие, военные, бизнесмены, ученые и даже те самые учителя, врачи и пенсионеры, которые с властью враждовать не планировали, а многие даже поддерживали по широкому кругу вопросов.

Мысль превращать их во врагов фиксирует их в качестве протестной и больше никому не верящей группы. Попытка повторить ход боровшегося в 2011 году с протестом Путина и взывать к провинции, рассказывая о зажравшихся москвичах, имеет обратный эффект: жители регионов совершенно не рады поддержать роскошные московские программы по переселению этих самых москвичей из хороших домов в лучшие, этот соцреалистический конфликт лучшего с хорошим им не близок.

Вдобавок борьба с внутренним и тем более внешним врагом по умолчанию дело главным образом федеральной бюрократии – это ведь почти уже сфера безопасности и обороны. Претензия на ту же борьбу на городском уровне с некоторых ракурсов выглядит как завышение местной планки до общенациональной и покушение на федеральную монополию.

Кто в домике живет

Перед присоединением Крыма там хотя бы, как уверяют, провели опросы жителей, однако никто не слышал, чтобы объявлению московской программы реновации предшествовали какие-то серьезные социологические исследования. Во всяком случае, никаких свежих, точных и подробных данных на этот счет не предъявлено. Похоже, мэрия и Дума исходили из собственных представлений о том, кто в каких домах живет, и разрыв между бюрократической и экономической верхушкой и населением оказался даже большим, чем предполагалось.

Судя по всему, в мэрии представляли себе население малоэтажной Москвы зависимым, сравнительно малоимущим, преклонных лет, послушным начальству, получающим информацию из монопольного государственного источника, доживающим век в советских квартирах среди ветшающей обстановки и, по сути, не заметившим своего вступления в право собственности: когда-то государство дало одну квартиру, теперь дает другую. Человек с деньгами и хорошей работой в хрущевке, да и не в хрущевке, а вообще в старье всяком без лифта квартиру покупать не будет.

Что мы имеем дело с таким примерно представлением, подтверждают совершенно фантастические ответы депутатов Думы, курирующих законопроект, «Коммерсанту»: ипотечников в этих домах нет, потому что в 50-е не было никакой ипотеки, «дома-то древние!».

То есть депутаты, ответственные за законопроект, не имели представления о вторичном рынке, о его связи с банковским сектором, о соотношении цены московских квартир и зарплат, которое таково, что представители самого что ни на есть среднего класса покупают квартиры в старых домах – в том числе тех, которые программа реновации вольно определяет как пятиэтажки и конструктивно схожие с ними. А уж в потенциальных зонах реновации покупает любо-дорого.

Власти не поняли, что, кроме первого поколения собственников, они имеют дело со вторым и третьим поколением. С наследниками, которые могли переехать, но не переехали, потому что им тут нравится. С новыми владельцами, которые заплатили за квартиру реальные личные деньги, в том числе с помощью ипотеки (то есть полуторную и двойную цену), объединяли и переезжали, продавали в провинции, доплачивали и покупали в Москве, проводили сделки и расселяли коммуналки.

Живут рядом с работой или школой, куда водят детей, и вообще платили не за механический метр – потому что могли бы за те же деньги пошире, но подальше, – а за место, как это и происходит во всем мире. Многие сознательно выбрали малоэтажную Москву, где деревья выше домов, потому что не все разделяют несколько заштатное представление, что столичная жизнь – это когда высоко сидишь, далеко глядишь, а вокруг башня выглядывает из-за башни. Всех их не купишь двумя лишними метрами кухни и возможным лифтом, тут совсем другое ощущение владения и собственности.

Да и те, кто просто приватизировал, унаследовал или доживает, совсем не всегда прикованы к своим домам одной лишь безысходностью. Инвестировали не в переезд в другой дом, который теоретики считают комфортным, а создали себе комфортную среду, вложившись в ремонт, дизайн, мебель, в том числе подобранную под определенную планировку, и все это предлагается бесплатно бросить на слом. Зачем им обещанные новые обои под покраску? Представление о том, что житель малоэтажной Москвы спит на продавленном советском диване, который все равно куда переставить, выдает и необыкновенный отрыв руководства от этого самого жителя и почти неприличное по отношению к нему презрение.

Совсем не удивительно, что власти столкнулись с бунтом сознательных собственников, с низовой демократией и горизонтальной самоорганизацией, которую мы наблюдаем по всем районам, от центра до окраин. Удивительно, что они этого не предполагали.

Личное пространство

Дом вообще из разряда самых личных, интимных и несменяемых просто так вещей – как город, родина или дети. Нельзя сказать: заберем у вас этих детей, а дадим новеньких, покрасивей и поздоровее.

С точки зрения сознательных покупателей квартир на вторичном рынке, программа похожа на отъем собственности на непонятных условиях. Но и для многих, кто просто остался в своих домах с советских времен, это тоже тяжкая обида. Для множества из тех, кто в 90-е невысоко взлетел, полученная в собственность квартира – единственная моральная и материальная компенсация пережитых тогда невзгод, единственное приобретение от приватизации общесоветского имущества, за которое они ее как-то приняли.

Фундаментальный пункт пакта с новым государством: мы соглашаемся не поднимать вопрос о заводах и скважинах, не пойми как оказавшихся в частных руках, в обмен на собственное жилье и более высокий по сравнению с советским временем уровень эмансипации частной жизни от государства, которое при этом продолжает поддерживать привычный уровень городской и социальной инфраструктуры. И вот на этот базовый пункт соглашения покусились власти: заводы остаются в привилегированных руках, а частная собственность непривилегированных лиц поставлена под сомнение.

Серия странных нападений на активистов и их имущество, совпавших с зарождением сопротивления программе, попытки давления и манипуляций общественным мнением вместе с вдруг вернувшимся чувством незащищенности перед чьими-то серьезными интересами возвращает москвичей к забытым переживаниям 1990-х, когда человек оказывался беспомощным перед теми, кто покушается на его дом. Это подрывает чуть ли не главный тезис современной российской идеологии о преодолении разбойничьих 90-х.

Попытка застолбить для власти и ее партнеров в бизнесе максимальную свободу действий привела к тому, что понятиям «пятиэтажки» и «зона реновации» дали максимально расплывчатое определение, так что они стали буквально чем угодно, а понятию «переселение» – предельно жесткое: метр в метр, неизвестно куда и во что (проектов домов и кварталов так никто и не видел), без вариантов и в кратчайший срок, без компенсации вложенного в отнимаемое жилье.

В результате утрачено доверие между городской властью, вообще властью и большой частью населения столицы, город полон заговорщицких версий и даже попятные меры – сокращение списка и возможные поправки в законы – не могут его вернуть: жители домов, которые не попали в список, а может быть, и никогда в нем не планировались, чувствуют себя отложенными жертвами аферы, а выражение «расколоть протест» из языка профессиональных оппозиционеров перешло в разговоры обывателей во дворах. Власти, подбираясь все ближе и ближе к людям с идеологией, моральным надзором, контролем над СМИ, на сей раз необратимо нарушили их личное пространство.

Вместо того чтобы откровенно объясниться с встревоженными жителями и раз и навсегда снять поводы для беспокойства, власти одновременно с уступками продолжают игру, которая позволит уступленное взять назад, – порочит недовольных, поддерживает группы за обратное расширение списка, без принятого закона начинает процедуру коллективного голосования о судьбе произвольно занесенных в списки домов и, таким образом, частных квартир.

Притом что пока нет установленной законом процедуры электронного голосования на выборах, невозможно никакое обязывающее электронное голосование вообще. Но даже если бы такая процедура и электронная личность гражданина существовали, нет никакого законодательства, которое карает за подделку результатов голосования в МФЦ и на сайте «Активный гражданин», – именно потому, что ни то ни другое не предназначено для выборов и обязывающих голосований.

То есть если через неделю после голосования выяснится, что его итоги искажены, за это ничего никому не будет, потому что просто не предусмотрено законом. Если же результаты голосования сделают поименными и открытыми, в домах, где нет согласия, возникнет раздор, и город затопит подогреваемая активистами знакомая вражда: вот они, единоличники, которые мешают колхозному счастью бедняков.

Удар по своим

Программа, задуманная, судя по всему, для того, чтобы спасти от депрессии большой и влиятельный сектор экономики, сохранить от конфискации федеральным бюджетом и самостоятельно освоить накопившиеся московские средства, да еще и из него же получить добавки, поднять региональный валовый продукт и заодно уровень жизни низшей части населения, оказалась ударом по московскому среднему классу (в самом широком определении) – его правам, его самоощущению, его перспективам и чувству будущего в собственном городе.

Этот правовой, материальный и психологический удар полностью противоречит программе, заявленной Сергеем Собяниным в совсем недавних еще интервью – сделать Москву привлекательной для образованного и активного населения, которое двигает культуру и экономику, так чтобы город конкурировал за людей с ведущими мегаполисами мира. Больше того, главным адресатом других амбициозных программ мэрии – пешеходного и велосипедного города, нового общественного транспорта, озеленения улиц – являются сплошь и рядом те самые люди, по самочувствию которых бьют реновация и чрезвычайный закон. Какая конкуренция с Лондоном при отношении к собственности как в Ашхабаде? Что побуждает мэрию к такому противоречивому поведению, как было неясно, так и осталось.

Возможно, у Сергея Собянина есть какая-то мечта о новом виде жилой части города (судя по масштабным трансформациям в других сферах, должна быть), но в отношении «зон реновации» он ею упорно не делится. И по-прежнему нет ни проектов, ни даже намека на внятные объяснения, зачем для этой мечты понадобился чрезвычайный конфискационный закон.

Требующих ответа обвиняют в бедах тех, кто действительно живет в плохих домах и нуждается в переселении. Эта манипуляция не может не раздражать своей очевидностью.

Власти Москвы словно бы повторяют маневр, совершенный Кремлем после протестов зимы 2011/12 года: если средний класс нами недоволен, обратимся к другим, а этих накажем. Разница, однако, в том, что тогда отвернулись и наказывали после протестов. В Москве же это происходит в совсем уже нелогичной обратной последовательности, да и богатыми недовольных можно назвать ровно с той же натяжкой, с какой комиссары коллективизации называли кулаками и середняками всех, кто против колхозов.

Гетто и возраст

В Москве, как и в любом городе мира, есть старые дома в плохом состоянии, их надо ремонтировать, реконструировать, даже сносить. Но гетто совсем не производная от года постройки и даже от состояния, иначе бы геттоизация шла волнами и более старые дома целыми кварталами становились гетто раньше более новых, а ничего подобного не происходит. Здания одной и той же османовской эпохи в одних округах Парижа – гетто, в других нет. В унылые гетто за несколько лет превращаются районы свеженьких социальных новостроек в неблагополучных парижских пригородах, а старые кварталы только расцветают – иногда (взять хоть Марэ) пройдя через период упадка.

Афинская буржуазия в 1950-е годы переехала в светлые и высокие многоквартирные дома, построенные на месте надоевших неоклассических двухэтажек. Сейчас большая честь этих домов и вместе с ними центра Афин – более или менее гетто, а немногие уцелевшие улицы со старой застройкой престижны. Уже сейчас на гетто в Москве гораздо больше похожи кварталы длинных панельных 12- и 16-этажных домов брежневского периода с грубо замазанными швами между плит, трещинами и потеками, каких тысячи от «Алтуфьево» до «Домодедовской», а не стоящие в зеленых дворах малоэтажные кирпичные дома 50-х и 60-х, тем более 20-х и 30-х годов постройки. Но расселять меньше людей экономически выгоднее, поэтому разговор почему-то зашел о малоэтажных домах.

Может быть, при лучшем исходе нынешнего конфликта в результате отступления от предельно завышенной переговорной позиции городских властей получится новый, приемлемый федеральный закон, хотя по-прежнему непонятно, зачем он вообще. Тысячи домов были расселены без него, никто не мешает продолжать расселять ветхие дома и дальше, жители многих давно этого требуют. Способ выйти из юридического и конституционного тупика все равно один – вернуться к признанию того, что вопрос о жилье в собственности – это юридический вопрос из сферы не публичного, а частного интереса, и решаться он может только договором равноправных сторон.

Оживление декорации

Вероятно, через четверть века после конца СССР Москва действительно созрела для какого-то нового, несоветского облика. Думаю, среди прочего мэрия и Кремль что-то в этом роде тоже имели в виду. Однако время, когда этот облик можно создать на костях подданных, так, как если бы вокруг была безлюдная пустошь, прошло.

Митинг недоверчивых горожан на Сахарова против сноса пятиэтажек в каком-то смысле гораздо более зрелый этап политической жизни Москвы, чем почти всё, что мы видели до сих пор. Это собрание не вокруг наивной предпосылки, что механическая замена первого лица решит все проблемы, но его участники не считают первое лицо священным получателем петиций: они готовы выступить за свои интересы на любом уровне. Они не против плохого вождя за хорошего вождя, или опасно растяжимого понятия «наворованное». У них нет самовлюбленной предпосылки об ужасной стране, где всегда всё плохо и никогда ничего не хорошо, кроме нескольких тысяч нас прекрасных.

Наоборот, они исходят из того, что плохое не вечно и исправимо. Здесь нет «чем хуже, тем лучше, потому что быстрей падет и возгорится». Они собрались не вокруг лозунгов, а для защиты конкретных вещей, без которых никакие лозунги не работают, – частной жизни и частной собственности. Если правильное гражданское общество строится снизу, то тут оно сейчас и строится. Русские люди за частную собственность – сам по себе крайне обнадеживающий сюжет. Политика – это не только привычные имена; это когда жители, собравшись по домам и районам, говорят о Конституции, собственности, Думе, суде и обещают дать ответ на выборах (такие были в руках самодельные лозунги).

Мэрия декларировала создание современного города, конкурирующего с самыми развитыми мегаполисами мира. Многие сетовали, что велосипеды, новый транспорт, деревья и пешеходные улицы – это только внешняя сторона, она не живет без внутренней – сознательных граждан, способных создавать горизонтальные связи и объединяться для защиты своих интересов. Независимо от намерений власти эта задача теперь решается: никогда прежде в городе не видели такой повсеместной и интенсивной низовой коммуникации в сети и вне ее между соседями по домам и районам, которые могли годами не знать друг друга. Европейская декорация, которую строят в городе уже довольно давно, еще со времен Капкова, ожила и наполняется человеческим содержанием.