https://www.mk.ru/social/highlife/in...a-glamura.html
Завтра известному ведущему Дмитрию Диброву исполняется 50 лет
12.11.2009 в 17:47
Когда-то, в конце прошлого века, не посмотреть уважающему себя человеку ночную программу Дмитрия Диброва “Антропология” считалось просто невозможным. Это было нечто! Затем из этой передачи исчезло несколько букв, и получилась “Апология”. А через некоторое время Дибров вообще исчез с голубого экрана. Пропал, растворился. И вот вернулся. Но каким-то совсем другим: из умного, жесткого интеллектуала почему-то превратился в сладкоголосую птицу юности. Что случилось? Вот и узнаем накануне 50-летнего юбилея уважаемого ведущего.
— Дима, что с вами произошло? Почему вы стали таким попсовым и сладеньким?
— На надгробном камне у Конфуция не написано “Здесь лежит учитель десяти тысяч поколений”, хотя так оно и есть. Но там написано только: “Здесь лежит мудрец, полностью соответствовавший своему времени”. Это очень важно. Изменился ли я? Изменилось само время, в котором я существую. Оно таково сегодня, что если не ругаться в эфире, не задавать унижающие человека вопросы, если не ввести своего гостя в краску, то считайте, что программы нет. Последний раз я приглашал человека, отличного от меня по мировоззрению, в 93-м году. Это был Виктор Анпилов. Он тогда вторгся с кавалькадой пьяных коммунистов в “Останкино” и вдруг увидел меня:
“О, Дибров, вот тебя мы сейчас и повесим”. С тех пор уже 16 лет я приглашаю только тех, кого можно ввести в качестве примера для подражания. Так делал я в своей “Антропологии”.
— Почему-то мне кажется, что если бы вы сейчас вернулись к “Антропологии”, то на том же уровне уже не смогли бы ее вести. У вас “временно доступен” был Парфенов, и когда вы загрузили его своим обязательным спичем из сложносочиненных предложений, он парировал: “Так уже сегодня не говорят”. Вы этого не чувствуете?
— Не-а. Лёне трудно судить о том, как и что говорят, потому что он сам не говорит в эфире. Я утверждаю, что если бы мне сейчас дали “Антропологию”, я бы ее сделал не так, как раньше, а даже лучше. Но мне ее не дают.
— По-моему, вы существуете вне контекста нынешнего времени.
— А Габриэль Гарсиа Маркес абсолютно вне контекста минаевско-пелевинской новенькой жесткой и рассерженной прозы.
— Надеюсь, вы не сравниваете себя с Маркесом?
— А почему бы и нет? Надо целиться выше, чтобы попасть. Так почему бы не в Маркеса? Вот сейчас я 18 часов летел до Аргентины, и у меня было время почитать. А летел я туда, потому что один канал посчитал необходимым собрать созвездие ведущих. После Нового года здесь запускают абсолютный блокбастер. Я буду одним из трех ведущих этого шоу. Здесь как раз понадобилась моя витиеватость.
— По поводу попсы. Зачем вы так громко распиарили свою свадьбу?
— Где и когда я ее распиарил? В основном-то всё написали смешные 20-летние девочки и мальчики из одной “желтой” газеты. А остальные просто перепечатали их измышления. Они не профессиональные папарацци. Знаете, что они проникли на ресторанную кухню и оттуда снимали саму свадьбу? Я-то приглашал журналистов только в вестибюль.
— А зачем?
— А зачем Яна Рудковская и Плющенко их приглашали? Рудковской можно зарабатывать миллион евро на своей свадьбе, а мне нельзя? Вот вы любили когда-нибудь? Вам не хотелось просто пригласить журналистов, все равно же писать будут. Ну посмотрите, поздравьте нас. После чего, поблагодарив коллег за внимание, мы расстались. Но этим детям нужно зарабатывать, они все иногородние и должны платить за квартиру. И они придумали черт-те что. Будто я напился на брачную ночь и убежал не расплатившись. Это я, раздававший чаевые налево и направо под всеобщие аплодисменты! Они придумали, что Полина закачала в лоб ботокс. Слышите, 18-летняя девочка! И что я бесплоден. А мы были уже на втором месяце. Когда выяснилось, что уже дальше ничего придумать невозможно, через неделю они накатали: “Дибров вылечился благодаря исключительно интенсивной терапии”.
— Вот, например, про Леонида Куравлева я никогда не читал ничего подобного.
— Потому что, к счастью, Леонид Вячеславович женат счастливейшим образом на девочке, с которой в школе катался на одном и том же катке в 57-м году. Зато сколько всего написано про вдову Василия Макаровича Шукшина! А про Людмилу Марковну Гурченко? А про Иосифа Давыдовича Кобзона?!
Сегодня ребенок, который называет себя журналистом, скачивает из интернета продукты жизнедеятельности. В каком же исключительно презрительном, вульгарном тоне пишут про меня. Даже когда мое поколение делало репортажи из зала суда над Чикатило, и то старались так не писать.
— Может, вы изменились, поняли, что рок-н-ролл мертв, и теперь перешли в гламур?
— Было бы глупо стоять на одной точке, на которой меня застал развал НТВ 2001 года. Это просто опасно. Надо полностью соответствовать своему времени, а оно не распадается на черное и белое, на попсу и рок-н-ролл. Если под рок-н-роллом понимать Гребенщикова, то я все такой же. Если под рок-н-роллом понимать всю эту армию жаждущих денег в московских клубах, вечно пьяную, скверно играющую толпищу, выросшую только на желании подзаработать, то меня там нет.
— Но вы же, когда вас не было в ящике, работали в казино для этих ребят.
— Я вел там интеллектуальную викторину типа “Кто хочет стать миллионером?”. Для 20-летних есть бары, дискотеки, а что для 50-летнего? Куда ему идти? Таскаться по девочкам он не может, на дискотеку снимать студенток тоже не пойдет, потому что хорошо видит себя в зеркале, чтобы не обольщаться. В ресторан? Но он не хочет пить. И он шел ко мне, приводил свою семью. Ко мне ходили банкиры, миллионеры, те же телезвезды и играли в интеллект на деньги. 30 лет я только то и делал, что старался показать совсем другой мир моей нации. Это началось еще при большевизме. Мы в сагалаевской “молодежке” показывали Окуджаву и Шевчука, Сережу Соловьева и Гребенщикова. И сегодня я показываю моей нации совсем другой мир, не состоящий из хамов и рыгающих в эфире людей.
— Говорят, вы так напоказ показывали подряд две свои влюбленности, чтобы остаться на плаву в телевизионном мире.
— Объясните, пожалуйста, какая связь между некоторыми коллизиями моей личной жизни и приглашением Эрнста сесть вместо Максима Галкина, но только после того, как Максим ушел из программы “Кто хочет стать миллионером?”. И во “Временно доступен” я попал случайно. Когда на АТВ хоронили “Времечко”, ко мне подошел Анатолий Малкин и предложил попробовать. В том мире, какой про меня пытаются создать, ничего, кроме пиара со словом “любовь”, не стоит.
— Считаете себя элитой?
— Да, конечно. Элитой называют человека, который догадывается, что Борхес — это не болезнь, а Шпенглер — не медицинский инструмент.
— И этого достаточно?
— Думаю, что да. Если я вижу перед собой человека, который догадывается о значении Кортасара для мировой литературы, — передо мной уже элита.
— То есть нужно ответить на вопрос игры “Кто хочет стать миллионером?”, и ты — элита?
— Это не просто вопросы из игры, это целая цепь размышлений. Вот если вы, Саша, расскажете мне сейчас про значение Кортасара, я буду считать вас элитой.
— Боюсь, не потяну. Но я не могу себе представить, чтобы Дмитрий Сергеевич Лихачев сказал про себя: я — элита!
— Мы считаем элитой академиков Лихачева, Раушенбаха, Ландау или артиста Басилашвили не только потому, что они духовны. Они оказали влияние на многих людей. Генри Форд создал машины для миллионов людей. А если люди объясняются так, как элита, а толку-то с них, что они присосались к керосинке и построили особняк на Рублевке, — это не элита никакая. Я всю жизнь старался думать, что происходит от моих передач в голове у зрителя. Ко мне подходит человек: “Здравствуйте, вы меня не знаете, я инженер из Липецка. У вас в “Антропологии” был чудесный саксофонист, после чего я купил саксофон, теперь играю джаз по вечерам”. В моем происхождении нет ничего особенного. Но у меня был великий отец, который основал филологический факультет Ростовского университета. Он первый ввел структурную лингвистику, а это кибернетика, хотя тогда ни о каком интернете не было и речи. Мой отец также велик в том, что сумел внушить мне только одно: нет никаких обстоятельств, которые бы помешали человеку оставаться порядочным. Так что мой будущий сын с гордостью будет носить нашу фамилию.
— Давайте перейдем к вашей следующей жене. На каком она уже месяце беременности?
— Сейчас седьмой пошел. Вот мне 50 лет, и я скажу своему сыну: до 30 лет надо держаться от загса так далеко, насколько это возможно. Мальчикам в отличие от девочек надо много поработать, чтобы стать человеком. Девочки уже лет в 19 готовы к деторождению, а мужчина должен сначала чего-то добиться.
Если ты музыкант, где твоя “Апассионата”, а не тот примитивный мотивчик, который принес тебе бабки и которым ты девкам головы вскружил? Мужчина должен держать мир на своих плечах, и только после этого он может требовать от женщины сохранения очага. А до 30 ему это не удастся. Я тоже до 30 не был готов. А вот сейчас я очень готов, мне есть что передать сыну. Я буду тем отцом, который не упадет в обморок, если сын мне скажет: “Я хочу быть певцом” — как мои родители, которые сначала требовали диплом инженера-путейца. Я скажу: “Молодец! Только хочу знать, зачем ты туда пойдешь”.
— Скажите, а куда делась ваша благородная седина? Вы теперь как раз стали похожи на того самого 30-летнего парня.
— А почему вы не спрашиваете, где моя лысина? Какая разница, где моя лысина и где седина. Возраст мужчины описывается не наличием седины. Не важно, что мужчина носит и на чем ездит. Важно, что у него впереди. В мужчине важна потенциальная энергия, она делает его молодым. Кто-то полагает, что в 50 обязан быть лысым или седым и твое дело — удить рыбу на берегу. Но я не люблю удить рыбу, а хочу сделать кабельный канал, используя новейшие технологии.
— Вам важно, чтобы с любимой женщиной было о чем поговорить или нужно интеллектуальное превосходство над ней?
— Дело в том, что Полина — первая и единственная женщина, которая показала, что существо любви в том, что кто-то становится для тебя важнее, чем ты сам. Вот почему, кстати, мой великий друг Гребенщиков написал: “Некоторые женятся, а некоторые — так”. Те, которые так, с ума сойдут, прежде чем допустят, что эта маленькая девочка важнее, чем он, его эскорт машин и его друзья. Любовь — это когда Полина важнее, чем я сам. Говорит она при этом, молчит — не важно. Я слишком хорошо знаю, что такое, когда Полины нет.
7068. Дмитрий Дибров
Линейный вид
