*827. Дело ЮКОСа боится

[Андрей Колесников]

http://www.vedomosti.ru/opinion/colu...rana-bumazhkoi
История России свидетельствует о том, что право собственности в любой момент признается сувереном «бумажкой»

11.02.2016

Наконец-то сказаны главные слова об устройстве современного российского политического режима. Откуда не ждали, что называется. Мэр Москвы Сергей Собянин о сносе торговых павильонов в городе Москве: «нельзя прикрываться бумажками о собственности, приобретенными жульническим путем»; «снос незаконных строений в Москве - наглядный пример того, что в России не продается правда, наследие, история нашей страны».

Право собственности, священное и неприкосновенное, против «истории нашей страны». Так оно и есть: история свидетельствует о том, что право собственности в любой момент признается сувереном «бумажкой». Пушкинское определение rule of law «стоите выше вы народа, но вечный выше вас закон» в России никогда не работало. Право собственности не значит ничего перед «правдой» начальника и «наследием» пропагандиста. Что такое правда, решает не суд, а любой феодал при суверене.

Отобрать и переделить – на этот раз «справедливо». Перераспределить среди тех, кто заслужил. На всех уровнях системы. Если так сделали, например, с ЮКОСом, то почему не поступить так же с предпринимателями существенно более низкого полета. Для убедительности можно еще поставить рядом православный храм. Передел собственности нуждается в анестезирующем дымке паникадила, чтобы сомнений в справедливости не возникало вовсе.

Принцип свободы договора? Как сказано у Маршака, «ты не в Чикаго, моя дорогая». И даже не в Древнем Риме. Орда и православие отделили нас от мира, в котором произошла рецепция римского частного права. А Библию нам дали, как давно отмечал философ Густав Шпет (не зря его советская власть сослала куда надо), «на болгарском языке», что предопределило наше, по его определению, «невегласие».

Немые и отделенные от Запада, будущие «дорогие россияне» решали вопросы методами опричнины. Иногда прикрываясь «бумажками». Вроде первых декретов Советской власти. А иногда сажая за бумажки – книги, статьи, листовки, «Хронику текущих событий», «Архипелаг ГУЛАГ». Иной раз управляя бумажками – многотомными «Ленинским курсом», собраниями сочинений вождей.

Священные тексты у всех разные – у кого кодекс Наполеона, у кого – цитата из Сталина. У кого - Дигесты Юстиниана (VI век н. э.), где сказано: «Ведь ничто не соответствует так естественной справедливости, как подтверждать в праве волю собственника». А у кого «невидимая рука кремлевского рынка», когда решения о том, что, кому и как покупать и продавать, принимается на высшем кабинетном уровне. Кому Конституция, о содержании которой федеральная власть имеет представление только по уклончивым рассуждениям Валерия Зорькина, а кому – севрюжина с хреном в виде системы «Платон», отчисления от которой в государственный бюджет не предусмотрены в течение первых пяти лет ее работы.

Рабочих мест меньше, инфляция выше, стимулов к ведению частного бизнеса – нет совсем, близость к телу суверена – решает все. Таковы «правда, наследие, история нашей страны».

Автор – директор программы Московского центра Карнеги

[Андрей Колесников]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...amma-buduschee
Статья опубликована в № 4017 от 17.02.2016 под заголовком: Политэкономия: Телеграмма в будущее

Доктрине сдерживания исполняется 70 лет

16.02.2016

Почти 70 лет назад, 22 февраля 1946 г., Джордж Кеннан, 42-летний советник посольства США в Москве, вошел в шифровальную комнату, чтобы отправить в госдеп самую длинную телеграмму в истории американской дипломатии. Текст, от которого отсчитывают начало существования доктрины сдерживания и который ставят едва ли не в один ряд с фултонской речью Черчилля, произнесенной 5 марта того же года, начинался с извинений за чрезмерную загрузку телеграфного канала.

Джон Гэддис, биограф Кеннана, пишет, что его героя вдохновила на телеграмму речь Сталина в Большом театре 9 февраля 1946 г. В этом выступлении диктатора Кеннан, тонкий знаток вторых смыслов политического диалекта сталинской эпохи, увидел готовность Советов к противостоянию с Западом. Он и до этого, начиная с самых ранних лет своей дипломатической службы, весьма проницательно оценивал характер сталинской политики, а посла США Аверелла Гарримана, имевшего прямую телефонную линию с тираном, предупреждал о том, что Сталин никогда не прекращал вести политику «в терминах сфер влияния».

В «длинной телеграмме» Кеннан, влюбленный в Россию и считавший, что мировоззрение власти «не является естественным для русского народа», развил свои давние мысли о советском режиме. Еще в 1937 г. он писал о том, что «в соответствии с теориями, которые лежат в основании советского государства, весь внешний мир является враждебным и ни один иностранец не заслуживает доверия».

Вся телеграмма – словно намеки на российский политический режим – 2016. Ведь и сегодняшняя российская пропаганда рассматривает «внешний мир как злобный, враждебный и грозный, но несущий в себе ростки медленно распространяющейся болезни и обреченный на полное разрушение из-за усиливающихся внутренних катаклизмов». «Окончательный смертельный удар будет нанесен этому миру все более могущественным социализмом, и в результате он отступит перед новым и лучшим миром, – продолжает Кеннан. – Данный тезис несет в себе оправдание роста военной и политической мощи российского государства, внешней изоляции русского народа, а также постоянному расширению границ российской политической власти, что в целом составляет естественные и инстинктивные убеждения российских правителей. В своей основе это лишь продвижение вперед неустойчивого российского национализма – многовекового движения, в котором понятия наступления и обороны невероятно запутаны».

Десятилетия сдерживания СССР были основаны на представлениях Кеннана о том, что советская власть «восприимчива к логике силы» и поэтому «может легко ретироваться». В том же Карибском кризисе можно усмотреть и опровержение, и подтверждение слов Кеннана (который, к слову, в 1952 г. стал американским послом, а через пять месяцев объявлен персоной нон-грата в Советском Союзе). Но на самом деле и «длинная телеграмма», и развившая ее статья Кеннана 1947 г. в Foreign Affairs, подписанная Mr. X, не столько о методах противостояния, сколько об исторически и психологически обусловленной природе советской автократии.

За 70 лет не изменилось почти ничего, и телеграмма Кеннана читается как послание в будущее. Или как статья в сегодняшнем номере The New York Times.

Автор – директор программы Московского центра Карнеги

[Андрей Колесников]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8088401.shtml
23.02.2016, 13:27
О том, почему инерционного сценария развития событий в России уже нет

Сотрудник полиции на месте убийства политика Бориса Немцова на Большом Москворецком мосту

Один мой знакомый после убийства Галины Старовойтовой признался, что стал меньше улыбаться. Полки американских и европейских книжных магазинов по сию пору завалены книгами Анны Политковской и об Анне Политковской — хорошо изданными, с щедрыми фотовклейками. В российском массовом сознании эти два убийства отсутствуют — они ничего не изменили в представлении нации о самой себе.

Убийство Бориса Немцова ничего не изменило в векторе движения российских государства и общества — никакой «поворотной точкой», как многим казалось в первые дни после преступления, оно не стало. Если не считать одного важного обстоятельства — раскола общества. Того самого общества, о котором говорят, что оно консолидировано как никогда.

После трагедии, случившейся год назад на Большом Москворецком мосту, настоящее гражданское общество, которое не бегает совещаться сквозь кордоны ФСО на Старую площадь, чтобы узнать, как и о чем оно думает, окончательно отделилось от государства. И замолчало. В том смысле, в каком молчание описывается в старом советском анекдоте о человеке, разбрасывавшем по Красной площади листовки, на которых ничего не написано, потому что и так все ясно.

Потому и марш памяти Немцова, прошедший после его гибели, был дисциплинированно молчаливым.

Для западных политиков, журналистов и, что важно, сотрудников рейтинговых агентств с тех пор существуют некоторые аксиоматические обстоятельства. Например, понятие «Кадыров» прочно зашито в инвестиционные рейтинги страны под названием Российская Федерация. Как и дело Литвиненко. Как и осада Алеппо. Как и «ночь длинных ковшей».

Потеряв возможность зарабатывать на экспорте нефти, российские власти стали продавать угрозы. На внутреннем рынке широко, как на распродаже, со скидками, расходилась угроза под брендом «пятая колонна» — власть торговала и Немцовым.

Торговая оферта была акцептирована покупателями — Бориса Немцова убили.

С приближением годовщины убийства следствие все больше запутывалось в показаниях, а глава Чечни все активнее занимался вопросами языкознания, перещеголяв в языке вражды довоенного Вышинского и послевоенную «Правду». Встреча под телекамеры президента и руководителя республики легитимировала этот язык, расширив границы дозволенного и тем самым отправив наше общество в путешествие во времени — оно теперь находится в той исторической точке, где велась борьба с космополитами. Словарь и настроения во всяком случае не отличаются ничем — «консолидированные» сегодня легко поверили бы и честному кардиологу из Санупра Лидии Тимашук.

Политическому режиму, где стало возможным убийство Бориса Немцова, скоро сравняется два года.

18 марта 2014 года в связи с подписанием договора о присоединении Крыма нация разделилась на патриотов и национал-предателей. Но, строго говоря, все началось еще раньше, когда с началом нового политического цикла была инициирована правка законодательства и с тех пор власть приняла примерно три десятка репрессивных нормативных актов — от ужесточения законодательства о митингах и «закона Димы Яковлева» до закона об иностранных агентах и расширения прав ФСБ. А еще строже говоря, это все тот же политический режим, который обрел законченную форму осенью 2003 года — после ареста Михаила Ходорковского и поражения демократических партий на парламентских выборах.

Ведь только кажется, что муравьи Эшера, бегающие по ленте Мебиуса, куда-то действительно движутся, — это все та же дорога, тот же порочный круг.

Эволюция, которая давно закончилась, только проявилась в полной мере два года назад с присоединением Крыма и год назад — в убийстве Немцова.

Долговечен ли такой посткрымский и постнемцовский политический режим?

В стадию гибридного авторитаризма он вошел минимум тринадцать лет назад, а в острой фазе архаизации находится последние четыре года.

Масштаб консолидации посткрымского большинства и отторжение им меньшинства (гражданского общества), которому фактически отказано в равных правах с «консолидированными» товарищами (отсутствие представительства во власти и «покрывающих» страну медиа), значительны. И это дает возможность власти только на продолжении распродажи угроз (пугать можно хоть Обамой, хоть Эрдоганом, хоть Касьяновым) протянуть как минимум до вручения Владимиру Путину нового мандата на правление.

А дальше власть начнет еще более активно защищать сама себя и свою группу поддержки от воображаемых угроз, что будет означать резкое ужесточение репрессивных практик уже совсем не гибридного авторитаризма. Произойдет это в том случае, если ей не удастся начиная с 2018 года наполнить холодильник не только телевизионным вещанием, но чем-то более существенным и материальным.

Возможно, и власть, и общество предпочли бы инерционный сценарий. Но его существование после убийства Немцова — это иллюзия.

Базовый сценарий — уже не инерционный.

И вот еще о чем напоминает трагическое происшествие на мосту. История не знает сослагательного наклонения, зато она предъявляет альтернативы. Борис Немцов — мало кто об этом сегодня помнит, и вообще выросло целое поколение, которое об этом не знает, а сказать некому — был успешным, тем более по меркам беспрецедентно сложной эпохи транзита от рухнувшего социализма к рынку, губернатором и вице-премьером. Он был популярен, Борис Ельцин думал о нем как о преемнике. Работа в Москве спалила его харизму, а потом и вовсе началась эпоха «мочения в сортире», закончившаяся эрой «шакалов», «рефлексирующих на Запад».

Человек, убитый год назад на Большом Москворецком мосту, мог быть президентом России.

Да, российские политические развилки и впрямь сильно персонифицированы. Но такая уж мы страна.

[Андрей Колесников]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8112473.shtml
08.03.2016, 10:00
О тоске по Сталину

Михаил Почуев/ТАСС

Слишком много Сталина в последнее время в нашей жизни. Мемориалы и музеи, появление которых технически было бы невозможно без поддержки властей. Возложение цветов к бюсту генералиссимуса у кремлевской стены коммунистами, ободренными почти официальным шельмованием Никиты Хрущева. Плакат на московских остановках с посмертной маской тирана…

Неуспокоенные тени вождей и останки первого вождя под охраной солдат в XXI веке словно бы мистическим образом мешают нашей несчастной России быть похожей на нормальную страну и жить будущим, а не прошлым.

Искать успехи в сегодняшнем дне, а не вчерашнем, не превращать поражения прошлого в победы, договориться, наконец, о том, что уничтожение миллионов людей и полуголодная, десятилетиями, жизнь — это зло, а не добро.

Страна управляется из советского некрополя — какое может быть согласие и примирение, сколь наивны были мечты о российском «пакте Монклоа», которые владели умами политических деятелей в 1990-е. Да, возможна спустя два года после Крыма «консолидация», но ценой превращения страны в осажденную крепость. Возможно и «единение», но только ценой фактического раскола нации и вытеснения на обочину, маргинализации, а иногда объявления тех, кто не входит в 80 процентов, «одобряющих деятельность» и Крым, «национал-предателями».

В стране, несущей цветы к праху убийцы и так и не пережившей покаяния, а значит, не переварившей своей истории, исчезло будущее, осталось только прошлое.

Это не восстановление культа личности и его последствий — это культ неизменяемости.

При том что люди в стране сами сильно изменились после 2012 года, еще сильнее — после 2014-го. Индикаторов очень много. И удобнее смотреть даже не на рейтинги Сталина, а на отношение к его времени. Опрос Левада-центра в конце февраля 2016 года: время Сталина принесло больше хорошего, чем плохого — так считают 40% респондентов. И дело даже не в том, что в августе 1994 года этой точки зрения придерживались всего 18% россиян — на 22 пункта меньше! А в том, что в октябре 2012-го таких было 27% —

за неполных четыре года очередного срока президента Путина сталинское время прошло полную реабилитацию в глазах 13% респондентов. Это очень быстро и очень много.

Сталинская и брежневская эпохи — это периоды неизменяемости, контрреформ и стагнации. За это их и любят. Брежневская эра, 30 лет назад казавшаяся одновременно смешной, тоскливой, маразматической, сегодня нравится 51% россиян — это время выигрывает в симпатиях даже у сталинского.

А путинское — с 70% — переигрывает брежневское. Вероятно, потому, что оно перенимает все «лучшее» у Сталина и Брежнева. Наихудшие времена в представлении россиян — хрущевское, горбачевское, ельцинское. Ровно те периоды, когда людям дышалось и жилось легче, когда они становились свободнее, когда появлялась надежда на перемены и когда эти перемены действительно происходили.

Кстати, ленинское время россиянам тоже не очень нравится. Так что можно понять коммунистов, которые за Ленина после горьких слов о нем Путина не слишком заступились, зато с энтузиазмом шакала Табаки при тигре Шерхане стали пинать ногами Хрущева вслед за первым лицом, как если бы вся страна вдруг превратилась в октябрьский, 1964 года, пленум ЦК КПСС.

За два года после присоединения Крыма разрушена иммунная система большинства нации. Утрачен рецепт антидота, который может быть употреблен в случае отравления трупным ядом сталинизма.

Но этот мощный рост популярности Сталина и его эры сигнализирует и о некотором неблагополучии в восприятии путинской эпохи.

Получается, что нынешнее начальство — недостаточно сталинистское, жестокое, архаичное.

А надо бы — в целях установления большего порядка (16 лет у власти не хватило!) — быть более сталинистским, жестоким, архаичным. В этом месседж?

Едва ли. Сталинский миф — это история «побед». Хватило мифа индустриализации (полностью заимствованной) и победы в Великой Отечественной (произошедшей не благодаря Сталину, а вопреки ему — и здесь можно согласиться с митрополитом Илларионом в том, что это было чудо), чтобы в головах людей сформировалась легенда об утраченном рае. А сейчас живется нелегко — нет парткома и профкома, люди думают все равно по-разному, каждый день приходится делать выбор, экономика сыплется, Обама взвинтил цены на сметану, а наверху все (кроме Путина, разумеется) воруют. Как тут не сделать протестный выбор в пользу сталинского мифа?

Получается, что, восхваляя Сталина, люди выражают свое латентное неудовольствие Путиным? И снова едва ли. Все хорошо и правильно. Однако, как говорилось в скетче Аркадия Райкина, «чего-то не хватает». Сталина на нас нету!..

Волшебным образом ровно за день до 60-летия доклада Хрущева на XX съезде я случайно купил в букинистическом магазине «Оттепель» Ильи Эренбурга 1956 года издания. Оно, разумеется, не первое. Илья Григорьевич принес рукопись в редакцию «Знамени» в начале 1954-го, она увидела свет очень быстро, в майской книжке, затем вышла отдельным изданием — скромным, словно бы кто-то, озираясь на начальство, пробовал воду, тиражом 45 тысяч экземпляров.

В декабре 1954-го на втором съезде советских писателей повесть ругали, память Сталина почтили вставанием.

В своих мемуарах Эренбург сетовал на то, что повесть немедленно разошлась, но допечаток не было. В Венгрии «Оттепель» была издана тиражом 100 экземпляров для партийного руководства. Издание 1956 года с изящной акварельной суперобложкой, попавшее мне в руки, сдано в набор в сентябре 1956-го, а до этого его надо было еще поставить в план «Советского писателя» — то есть сам издательский процесс стал очевидным следствием февральского пленума и доклада о культе личности. Или, скорее, июньского постановления ЦК о преодолении культа личности и его последствий.

Но тираж — опять пугливый, 30 тысяч… Эренбург очень много значил для поколения моих родителей — а как могло быть иначе, если его роман мог начаться с нездешних слов «Мастерская Андре помещалась на улице Шерш-Миди», и за это еще и давали Сталинскую премию первой степени, — поэтому в нашей домашней библиотеке его произведений тех лет немало. Есть с чем сравнить. И эти 30 тысяч ничто по сравнению, например, с романом «Девятый вал», вышедшим в 1953-м тиражом 150 тысяч экземпляров. Это там, где в конце произведения происходит «апофигей» — демонстрация на Красной площади, «Нина Георгиевна смотрела на Сталина; он улыбался…».

В «Оттепели» Сталин не улыбается. В этой, в сущности, слабой повести, но по-ремесленному мастерски сделанной в жанре производственной драмы, улыбаются люди.

Тиран только умер, а у Эренбурга они улыбаются. Плачут. Страдают от запретной любви. Мучаются от собственного приспособленчества.

Заводской персонал состоит из людей со сложными характерами — они постоянно творят, выдумывают, пробуют и зверски ссорятся.

Еще не пожелтела бумага с доносом Лидии Тимашук на врачей-убийц, а у Эренбурга Вера Григорьевна Шерер, врач-еврейка, положительный и мятущийся персонаж, вдруг остается на ночь у любимого человека, которому 58 лет и у которого дочь за границей. Больше того, герои Эренбурга успели прочитать роман Василия Гроссмана — явным образом имеется в виду «За правое дело». В конце повести значится — 1953–1955. Значит, Эренбург что-то дописывал после журнальной публикации, возможно, как раз про Гроссмана тихо, в полстроки, почти контрабандой и дописал.

А один из героев «Оттепели» Евгений Владимирович Соколовский, главный конструктор (здоровье не бережет, в любви к докторше признаться боится) говорит о времени, которое, как считают 29% сегодняшних россиян, принесло «больше плохого, чем хорошего», а 23% убеждены, что «не принесло ничего особенного», ключевые слова: «Выпрямились люди». В мемуарах «Люди. Годы. Жизнь» Эренбург вспоминает, как весной 1956 года к нему пришел студент Шура Анисимов и сказал: «Знаете, сейчас происходит удивительное — все спорят, скажу больше — решительно все начали думать…»

Выпрямились и начали думать. То есть в терминах нашего нынешнего карикатурного пародийного языка, которым вдруг заговорила нация, — встали с колен. Не тогда, когда захотели обратно в пропахший «Герцеговиной флор» уют сталинской шинели, а тогда, когда почувствовали запах оттепели, пахнущего огурцом таящего снега, перестали стесняться рефлексии и начали обретать человеческие чувства.

И этой повести — осторожной и почти проходной — было достаточно, чтобы ее название дало имя целой эпохе, одной из самых продуктивных в истории страны. И все потому, что таким чутким и перезревшим было ожидание перемен.

Сейчас перемен не ждут — их гонят из реальной жизни и, что хуже, из голов и душ.

В этом принципиальное отличие той эпохи от сегодняшней, отличие времени, предшествовавшего перестройке, от нынешней посткрымской эры всеобщего «одобрения деятельности».

Но в монолите иногда очень быстро обнаруживаются зазоры и трещины. А власть, представлявшаяся прочной, далекой, сработанной на века, как сталинский дом, при ближайшем рассмотрении оказывалась трухлявой.

Наверное, не мне одному выдающийся художник Борис Иосифович Жутовский, сначала обруганный Хрущевым, а потом сблизившийся с ним, рассказывал историю про то, как чуть ли не на следующий день после смерти Сталина он отправился на лыжах посмотреть на ближнюю дачу вождя в Волынском — поскольку жил, да и сейчас живет, неподалеку. В заборе этой, в сущности, главной после Кремля географической точки страны зияла здоровенная дыра, через которую можно было легко проникнуть в святая святых: «Тихо, никого нет — охранная будка с выбитыми стеклами... И только одна тетка выходит в ватнике, в валенках, с ведром и идет к речке полоскать тряпки».

Сказано же — оттепель…

[Андрей Колесников]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8135933.shtml

22.03.2016, 08:51
О тех, на ком держится страна

Франческа Бифулцо. Среди толпы. Из серии In the Crowd. Фрагмент kulturologia.ru

«Масса — это средний человек», — писал Хосе Ортега-и-Гассет в классической работе «Восстание масс» в главе под названием «Стадность». Средним человеком измеряются «стабильность» и «консолидация». Он стоит, засыпанный колючим мартовским снегом, в середине толпы на Васильевском спуске, держа в окоченевших руках древко с нацепленным на него плакатом «Крым наш!», как когда-то уныло таранил на ноябрьскую демонстрацию такую же конструкцию с надписью «Народ и партия едины».

Он — основа основ, становой хребет и социальная база. Лица его не видно под капюшоном: как пела Толкунова, «обыкновенный советский человек, каких у нас в Союзе миллионы».

Эта «обыкновенность» объясняет ту твердокаменную стабильность одобрения присоединения Крыма

— 82–83%, которая незыблемее рейтинга одобрения деятельности Путина, гуляющего в не слишком широком, но все-таки коридоре.

Константа, прочная, как замерзшая — до следующей оттепели — глыба.

Массовый человек не рефлексирует, покупает угрозы и раздаривает прохожим частицы приобретенного. «С праздником!» — сказал один сослуживец другому. С каким праздником, подумал я. Может, православный важный день какой, тем более что как раз в это время патриарх Кирилл произвел человека в тварь дрожащую, поразив в само сердце многовековую гуманистическую традицию, христианское «Се человек» и вот это, из Тарковского: «Я человек, я посредине мира, за мною — мириады инфузорий, передо мною мириады звезд…»

Нет, это был еще один светский праздник еще одной победы. День взятия Крыма, который рискует стать государственным. У нас все праздники и войны — победные. Включая вывод (якобы) войск из Сирии, совпавший со второй годовщиной присоединения полуострова. 23 февраля — война и победа. 9 мая, приватизированное нынешней властью, — тем более. Теперь вот 18 марта. Даже 4 ноября мы отмечаем военную победу над какими-то поляками. Но ведь военную! И победу!

Средних людей сгоняют на «путинги». Средние люди — в полном соответствии с психологией толпы — не выделяются из нее и поддерживают то, что положено поддерживать. Ортега-и-Гассет: «Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует быть отверженным».

С той же легкостью средний русский человек демонстрирует нерусскому миру средний же палец и показывает старинный русский народный жест-фокус, который называется «затягивание пояса». Навык не утрачен, так опять же чему удивляться? Постсоветский человек он что — родом из Цюриха или Оксфордшира? Ему ли, неоднократно пережившему обмен купюр, удивляться их нынешнему обесценению? И что, он всю жизнь лопал «фромаж крю» и прочие пармезаны: костромской сыр был, исчез и снова вернулся — эка невидаль.

Почему бы массовому человеку не узнавать, что он думает, прямо из речей первого лица, и судить о том, как он смотрит на мир, по телевизионной картинке? Он даже готов воевать за родину, но с пультом от телевизора и в домашних тапочках. И бомбить Сирию, как в компьютерной игре — издалека, слегка отстраненно.

Его мнение — это мнение Путина В.В.

И если «общественное мнение» меняется, значит, изменились слова или дела главы государства.

Есть и другая субстанция, связанная с понятием середины, — российский средний класс. Это неправда, что он против, он — за. Не только он был на Болотной площади — там были представители разных классов, сословий, страт.

Переход постсоветского человека в среднее состояние дался ему слишком легко. И благодаря восстановительному росту и мировой нефтегазовой конъюнктуре это класс-конформист. Да, часть его — агенты модернизации и перемен. Как часть богатых — такие же агенты. И часть бедных — тоже, особенно из интеллигентских слоев.

Постсоветский «миддл» быстро нарастил искусственный жирок, но вестернизированный образ жизни вовсе не означал впитывания и одомашнивания западных универсальных ценностей.

Существо в шортах и шлепанцах, отдыхающее с бутылкой пива в руке в тени кафедрального собора европейской столицы, вовсе не наследник Мартина Лютера.

С быстро и легко давшимся достатком он готов так же быстро и легко расстаться — жила бы страна родная вместе с Крымом и побеждала бы супостатов в далекой сирийской пустыне. Он еще не забыл субкультуру бедности (в которой был виноват какой-нибудь Рейган, а теперь вот Обама) и легко переходит от модели потребления, предполагавшей покупку товаров длительного пользования, машин и квартир, к модели широких трат на питание и одежду. А иной раз и просто на питание.

И последние стали первыми. Но некоторые первые стали средними, средние — провалились в низший средний класс, а низшие средние — в бедность.

Пирамида поплыла, как песочная башня на некогда доступной испанской Коста-дель-чего-то там.

Потенциальный агент модернизации быстро и безболезненно превратился в агента архаизации. Такова сила адаптивности массового среднего человека.

Средний человек не предъявил спрос на политику. Предложение сверху сформировало у него другой спрос снизу. На Крым в расширенном понимании — чувство гордости за державу, которая так и остается скорее виртуальной. И даже многие из тех, кто стоял на Болотной и на Сахарова, задумались, как Хоботов из «Покровских ворот»: наверно, так нужно, так надо? Наверное, так важно быть со своим народом. Там, где мой народ, к несчастью, был…

Массу развернуть трудно. Масса разворачивается медленно. Однако, говоря о том, что нынешний политический режим — «народный», стоит вспомнить рейтинги, ну, например, Ельцина.

Больше того, это был тот же самый народ, что и сегодня. Как в анекдоте: мальчика назвали Изяславом. Когда надо — он Изя, когда надо — Слава. Так и народ — в кавычках и без. Когда надо — он агент перемен. А когда оно того стоит — застоя.

[Андрей Колесников]

Дамба из живых людей
http://www.gazeta.ru/comments/column.../8160269.shtml
05.04.2016, 08:16
О тех, у кого получается сдерживать поток мракобесия

Открытие памятника Екатерине Гениевой
Михаил Синицын/РГ

В день 70-летия скончавшейся в прошлом году от всепожирающего рака директора Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы (ВГБИЛ) Екатерины Юрьевны Гениевой в библиотечном атриуме (дворике) открыли памятник этому легендарному библиотекарю. Женщине, сравнявшейся по славе с Маргаритой Рудомино, чье имя носит «Иностранка». Правда, одно государственное агентство, в свое время прославившееся тем, что пустило по красной ковровой дорожке на открытии Большого театра после реставрации в 2011 году покойных Раису Горбачеву и патриарха Алексия, закрепило традицию, сообщив вслед за министром культуры Владимиром Мединским, что он «открыл бюст Гениевой».

Вероятно, сработало клише «бюст на родине героя».

Оговорки министра случаются почему-то ровно в тех местах, где его не очень любят и ждут.

Например, Сергея Довлатова он причислил к писателям второй половины XIX века на «Довлатовфесте», где чиновники — чужеродный элемент. Собственно, и отношение Довлатова к любому официозу было тяжелым. Что, впрочем, сравнительно недавно не помешало самым жестким персонам из Госдумы и администрации на премьере «Конца прекрасной эпохи», снятой Станиславом Говорухиным по довлатовскому «Компромиссу», заразительно хохотать — как если бы речь у Довлатова (уж не знаю, как у Говорухина) шла не о них.

Жаль, что пошлость проникла (правда, неизбежным образом, поскольку «Иностранка» — государственная библиотека) на церемонию чествования великого директора этой весной и летом минувшего года на панихиду по ней. Тогда, помнится, спикер Госдумы Сергей Нарышкин сформулировал следующее: Гениева «много сделала, чтобы страна оставалась самой читающей в мире».

У нашей власти, мнится, осталось только два диалекта: язык вражды и этакое лингвистическое «лего», состоящее из кубиков — советских штампов.

В 2012-м Мединский был назначен министром культуры. ВГБИЛ была анклавом культурной независимости, а самое главное — почти иностранным агентом, вместилищем 14 иностранных культурных центров. Время зрелой автократии, несчастливым образом совпавшее с 90-летием библиотеки, ознаменовалось чередой нескончаемых проверок, как очередь в Мавзолей в советское время. Один проверяющий все искал «офис» Американского центра — метался в помещении, равном по метражу средней квартире, между книгами на чуждом нам наречии, компьютерами и детским уголком. Другой — искал шпионов.

Я своими ушами слышал от Екатерины Юрьевны Гениевой, и не раз, что Мединский кричал на нее и увольнял. Я своими ушами слышал в минувшую пятницу, что, как говорил министр, открывая «бюст» Гениевой, «в решающие моменты мы ее поддерживали». (Власть всегда говорит о себе, словно заранее снимая персональную ответственность, — «мы».) Когнитивный диссонанс какой-то.

Знаю-знаю, да, была «трудным собеседником», увольняли, потому что срывались, на самом деле не хотели этого, очень ведь уважали. Но как легко было, например, выпереть сразу после кончины Гениевой тот самый Американский культурный центр из библиотеки. А то, понимаешь, 50 тысяч человек в год его посещают и немедленно становятся шпионами…

Последний бастион пал — защищать его, кроме умершего директора, было некому.

Интересно вот что. Гениева всегда умела говорить на языке власти и договариваться с ней. Гениева — номенклатурная бунтарка и аристократическая демократка — находила общий язык и с сотрудниками библиотеки, и с мэрами, и с президентами. Сам Уго Чавес заверил ее, что соседство Американского центра с Венесуэльским его не смущает. «Не бывает черно-белых тонов, бывают серые», — говорила она.

Но разговаривать можно с той властью, которая понимает рациональные аргументы, а не апеллирует к теориям заговора и бьется, как в последний раз, с низкопоклонством перед Западом. Язык нынешней власти даже не тот, что был у позднесоветской, — она не умеет договариваться.

Гениева — прихожанка отца Александра Меня и страстная поклонница Егора Гайдара, памятник которому она открыла в том же атриуме своей библиотеки, где смотрят друг на друга Иоанн Павел II и Джеймс Джойс, на коленях которого, как говорила Екатерина Юрьевна, «играют дети». То есть понятно, почему власть видела в ней врага: и православный священник неправильный, и премьер-министр не тот. И понятно, что сохранение диалогового пространства с разными культурами с использованием иностранных языков — это в нынешних терминах «нежелательное влияние».

Дамба, сдерживающая мракобесие и противостоящая чиновничьему ледяному равнодушию, может состоять только из живых людей. Пока они живы, поток сдерживается. Умирают эти люди — прорывает и дамбу.
Георгий Бовт о том, почему советские памятники в Польше надо вывезти в Россию

Ушла Гениева — некому сдерживать напор и понижать давление в трубах. Был абсолютный моральный авторитет. А теперь ушел этот эталонный метр. Начальство вздохнуло с облегчением и с радостью одобрило идею установки памятника.

Он, этот памятник, в чем-то даже похож на Екатерину Юрьевну. Только взгляд у нее был не строгий и жесткий, как у памятника и как положено топ-менеджеру, более двух десятков лет державшему марку своего «предприятия» как лучшей библиотеки страны, а мягкий и растерянный. Она и впрямь была железной леди с каким-то беспомощным, почти детским взглядом.

Воля была потрясающей. Зная о ее болезни, я позвал ее выступить на каком-то мероприятии, и она с привычной деловитостью стала планировать даты после очередного курса лечения в Израиле. Через пять минут мне позвонила ее подруга, директор Фонда Гайдара Ира Буйлова, и сказала: «Даже не думай. Это не курс лечения. Ей предстоит тяжелейшая операция. Она не сможет выступить». Но ведь выступала потом, в том числе в Питере за несколько дней до кончины! И это казалось — и было — совершенно невероятным.

Собственно, эта колонка о роли личности в истории. Одни личности в нее вляпываются, другие — входят.

Тяжело ей приходилось. А на церемонии открытия, где мерзли под моросящим дождем на ветру люди, лица которых можно было увидеть четыре года назад на Болотной, лучше всех выступил замглавы Роспечати Владимир Григорьев, чиновник с человеческим лицом. Он говорил что-то понятное только ему и еще, быть может, нескольким людям в толпе о «сделках с совестью» в отношениях с той, кому поставили памятник на входе в библиотеку.

В библиотеку, которая, как писал Борхес, существует ab aeterno, вечно. И хотя 10 тысяч книг начальству удалось удалить из «Иностранки» вместе с Американским центром, может, удастся «победить» еще какие-нибудь, по определению Бориса Пастернака, «кубические куски горячей дымящейся совести». Однако 5 миллионов единиц хранения все равно переживут всех начальников вместе взятых.

В России надо жить долго. В том числе библиотечным работникам.

[Андрей Колесников]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8186183.shtml
20.04.2016, 10:03
о том, почему даже Христос в роли президента не гарантировал бы стране благосостояния

Wikimedia

Наверное, случайно так получилось, что в один и тот же день статья главы Следственного комитета России Александра Бастрыкина и пресс-конференция Михаила Ходорковского и Евгения Чичваркина заняли все информационное пространство. Как если бы это был день предъявления даже не политических программ, а взглядов на жизнь, мировоззрений. Как если бы на наших глазах кто-то пытался открыть дверь в затхлую комнату, а кто-то, напротив, закрыть — да еще с железным лязгом и отчетливо слышным поворотом огромного, как тюремный срок, ключа.

Ходорковский и Чичваркин обрекли себя на то, чтобы стать мишенями в самодостаточной войне российской власти, которую она переводит с внешнего на внутренний фронт. Бомбить теперь будут не Сирию, а «пятую колонну». И важной частью этой «пятой колонны» был, есть и будет Михаил Ходорковский. На все те десять лет, что осталось, по его оценкам, текущей политической системе.

Да, в России надо жить долго. Не думать о секундах свысока, но при этом мыслить десятилетиями, понимая, что мы не слишком далеко ушли как от хрущевской оттепели, так и от брежневского застоя, и даже «Сталин и Мао слушают нас».

Твердо зная не из фальсифицированной истории, что автократии разрушатся, элиты начнут рассказывать, что на самом деле это они подтачивали режим, а народ с тем же энтузиазмом, что поддерживал прежнего лидера, обратит свои умиленные взоры на лидера нового. И начнется очередная эпоха очередного транзита.

В этом смысле Ходорковский честно и заранее своей почти монашеской непритязательностью переиграл всех нынешних и текущих политиков. Он открыто заявил, кем хочет стать — человеком транзита.

На эту роль не претендует никто: ни один из Игорей Ивановичей, ни мятежный Алексей Навальный, разве что в какой-то степени Алексей Кудрин.

Однако он заходит с противоположной от Михаила Ходорковского стороны.

Из хрестоматийной истории Испании известно, как это важно — договориться по ходу транзита от автократии к демократии о базовых принципах сосуществования, столковаться о главном — о возможности конкуренции. И как важны в такие эпохи люди типа Хуана Карлоса и переходного премьер-министра Адольфо Суареса, сколь необходимы рукопожатия бывших врагов, например, Альваро Хиль-Роблеса и любимца каудильо Мануэля Фраги Ирибарне.

Насколько неуместны в транзит люстрации — они ограничивают конкуренцию и сжимают политические предложение и спрос.

Само по себе, даже с уходом режима, справедливое общество не возникает, объясняет опальный олигарх. Как говорил один мой приятель,

даже если сейчас Иисус Христос станет президентом России, это не гарантирует ей благосостояния и отрезвления государства и общества.

Не говоря уже о том, что никто его и не выберет, если вообще до избирательной кампании допустят: социалист, хиппи, энкаошник, носитель экстремистской идеологии, призывающий к разрушению, и к тому же еврей.

Чтобы общество возникло и вернулось доверие, необходимы нормальные конкурентные выборы, регулярная — без этой игры в преемников и в «два срока подряд» — сменяемость власти.

Почему Россия не Аргентина? Потому что в Аргентине можно сменить власть с помощью выборов, а в России — нет. Почему Россия не Бразилия? Представьте себе импичмент в сегодняшней России. Нет более такого слова в русском языке. Почему Россия не Венесуэла? Потому что в Венесуэле с парламентскими выборами в представительную власть приходят новые люди, а у нас, выбирай не выбирай, все десятилетиями знакомые фамилии. Триллер «Взбесившийся принтер – 3. Возвращение». От создателей «Единой России». В главных ролях известные вам лица.

Мой проект, разъясняет Ходорковский тихим голосом главного редактора на редакционной планерке, — «создание возможностей для российского общества на честных выборах выбрать для себя путь развития (внимание! — А.К.) на 4–5 лет. Возможно ошибиться, а потом сделать новый выбор».

Это то, что я всегда говорю своим польским товарищам за рюмкой зубровки, переходящей в «выборову» и обратно. Да, у вас сейчас местами не вполне адекватное руководство, что-то вроде зеркала российской власти с ее, интеллигентно выражаясь, консерватизмом. Но через несколько лет, осознав свои ошибки, на честных свободных выборах поляки выберут себе новую власть. Или оставят эту, но потом все равно по воле избирателей придут другие политики. Это и есть демократия.

Простые, в сущности, непретенциозные вещи и слова — подумаешь, сменяемость власти, да у нас в «Единой России» праймериз! Слово такое, американское, сочетается с нашей суверенной демократией, как «мерседес» с надписью «На Берлин!». Но не национализм, не империализм, не фьюжн-патриотизм/изоляционизм, не антизападная конспирология составляют суть режима.

Несменяемость, которую путают со стабильностью, — вот форма и содержание системы.

Именно поэтому Ходорковскому будут жестко отвечать. Возбуждать дела, бороться с историей собственной страны — приватизацией, из которой выросло вообще все, включая и нынешний режим, затеявший переприватизацию. Будут блокировать кандидатов в депутаты, маркированных Ходорковским. Это, конечно, тренировка для них, но только не в смысле донесения своей программы до избирателя, а в жанре «Как поучаствовать в выборах и не быть с них снятым на второй минуте». Будут крушить внутренних врагов, как бомбили «Воронеж» контрсанкциями, как бомбили сирийские объекты под аккомпанемент аплодисментов все принимающей аудитории — в сентябре 2015 года не желавшей военной операции, а уже в октябре 2015-го ее приветствовавшей.

Переход с внешнего фронта на внутренний — это начало гражданской войны с остатками гражданского общества.

И в этом смысле очень вовремя появился главный следователь страны с очень правильным — с точки зрения сохранения несменяемости режима, его панамских скрипок и фолк-скреп — предложением сажать за «отрицание» Крыма.

…На выборах после двух лет транзита по поводу Крыма тоже будут спорить. Но свободно. Не при свете лампы, направленной прямо в глаза. Будет трудно — это ведь будто учиться заново разговаривать. Свобода, как заметил Чичваркин, далась нам четверть века назад слишком легко — обвалился СССР, и все.

Теперь придется обучаться искусству свободы заново, по-настоящему.

[Андрей Колесников]

http://www.vedomosti.ru/opinion/colu...i-kurs-kremlya
Статья опубликована в № 4064 от 27.04.2016 под заголовком: Политэкономия: Биржевой курс Кремля

Зачем вмешиваться в права собственности, если их нет
26.04.2016

В популярном в начале 1990-х романе Малькольма Брэдбери «Профессор Криминале» его главное действующее лицо – собственно профессор Криминале, беседуя со своей женой, рассуждает: «В чем причина российских неурядиц? Они там еще не додумались построить настоящие магазины». «Им и на прилавки-то положить нечего», – заметила Сепульхра, извлекая из сумочки компакт-пудру. «Дело даже не в магазинах, – сказал Криминале. – Просто русские еще не изобрели деньги».

С тех пор прошло чуть ли не 25 лет транзита. Российская валюта стала до такой степени настоящими деньгами, что ее колебания оцениваются не просто как курс рубля, но и как курс руля экономики. Потребительское общество построено, на телеэкранах идет реклама, в которой причудливо сочетаются двуязычные фразы «Русские не сдаются!» и «Пора сказать «Гудбай!» перхоти!», большие магазины, о которых толковал герой английского романа, увидевшего свет в 1992 г., не просто построены – они стали основным местом времяпрепровождения россиян. А счастья нет, и русские неурядицы никуда не делись. Русский мир превратился в супермаркет, но в нем бойко торгуют внешними и внутренними угрозами, как русским суверенным попкорном и древнеславянской, настоянной на скрепах кока-колой.

И пока Владимир Путин ждет информационных атак, его пресс-секретарь, как и, что симптоматично, пресс-секретари МИДа (внешние угрозы) и Следственного комитета (внутренние угрозы по госрасценкам), отбивает их едва ли не ежедневно. Например, история о том, что Михаила Прохорова понуждают сверху продать холдинг РБК (а что, собственно, еще могло бы сподвигнуть его продать, да еще в хорошие руки, много лет в индустриальных масштабах переплавляющие обычные СМИ в пропагандистские), спровоцировала кремлевского споуксмена на такое: «Кремль никогда не вмешивается в редакционную политику и тем более не вмешивается в права собственности».

И в самом деле, зачем Кремлю вмешиваться в редакционную политику, если в большинстве СМИ прямое или косвенное государственное управление, а самоцензура собственников и редакторов вкупе с ошеломляющей адаптивностью журналистско-пропагандистского корпуса посильнее всякой прямой цензуры будут.

И в права собственности Кремль не дает себе труда вмешиваться, потому что в системе «власть – собственность» они, эти права, просто выдаются, как сапоги из каптерки Кремлевского полка, причем уже долгие годы, чтобы не сказать – десятилетия. Мировой финансовый центр в Москве давно построен – не хуже Франкфурта: Кремль – это настоящая биржа, где делами ворочает вместо невидимой руки рынка подковерная, но твердая рука политически правильного перераспределения собственности.

Сегодня не стоит ожидать сигнала, например, в виде взорванной машины, времена вегетарианские – просто пришлют, как в античной трагедии, козлоногих фавнов и сатиров в масках. И частная собственность, которая в России не обладает признаком неприкосновенности, немедленно становится квазичастной. А экономисты могут продолжить споры о том, сколько десятков процентов государства в структуре собственности в России. Точно меньше ста, но вот намного ли?

Автор – директор программы Московского центра Карнеги

[Андрей Колесников]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8247977.shtml
17.05.2016, 10:11
о священном Граале российской экономики

Уполномоченная по правам человека Татьяна Москалькова высказалась за введение государственного регулирования цен на продукты первой необходимости. В Крыму. Президент Николас Мадуро пригрозил взять под стражу владельцев заводов, остановивших работу, и национализировать эти предприятия. В Венесуэле. Например, заводы, больше не производящие пиво, поскольку действующий политический режим запретил импорт ячменя.

Гибридные авторитарные режимы, завершив строительство репрессивной законодательной рамки, берутся за другие законы. Законы экономики. Они борются с ними с энергией неофитов, только что окончивших в университете марксизма-ленинизма курс политэкономии социализма.

Заморозить цены — и крымчане с видимым облегчением наполнят легкие прозрачным воздухом морозильника из магазина импортных фруктов и овощей «Морозко», что располагался в городе Москве на улице Льва Толстого недалеко от метро «Парк культуры» во времена исторического и диалектического материализма.

Только почему-то товары, цены на которые будут зафиксированы, с очень небольшим временным лагом исчезнут из продажи, и вернется классический советский товарный дефицит. Это называется — железные законы экономики.

Помнится, после присоединения Крыма кто-то из рыночников-романтиков, пытаясь для себя найти оправдание акту расширения территории в духе политики XIX–XX веков, предлагал ввести на полуострове англосаксонское право. Схожий эксперимент — правда, в прямо противоположную идеологически сторону — предлагает провести человек, чья ответственность лежит в области защиты прав человека.

Даже если Мадуро национализирует частные заводы Венесуэлы, работающие на иностранном сырье, он не сможет на них произвести даже пепси-колу по рецепту новороссийского завода, запущенного для этих целей в 1974 году в честь заканчивавшейся брежневско-никсоновской разрядки. Потому что никакого импортозамещения железными законами экономики не предусмотрено: как говорил профессор Мюнхенского университета, один из лучших экономистов Германии Ханс-Вернер Зинн, «коллапс импорта — это коллапс экономики».

Ждать осталось недолго. В смысле Николасу Мадуро, у которого, как и у наших элит, во всем виноваты США и внутренние враги, а спасать страну следует методом подготовки к войне.

Получается максима Льва Толстого наоборот: все авторитарные режимы несчастливы одинаково…

Бороться с рыночной экономикой, единожды выпущенной на волю, невозможно. Даже если омбудсмен, вместо того чтобы бороться за политические права крымских татар, раз уже теперь их жизнь и судьба тоже регулируется главой 2 Конституции России 1993 года («Права и свободы человека и гражданина»), будет морозить цены, свято веря в магическое действие государственного регулирования.

Что ж это за священный Грааль какой-то, вокруг которого ровным слоем лежат черепа и осиротевшие доспехи рыцарей отчетливо видимой руки государственных интервенций, — эта вера в «назначенные» передовыми отрасли, в заливание всех проблем бюджетными деньгами, в фиксацию цен…

России очень дорого далось обучение азам рыночной экономики целого поколения высших руководителей. Школа Алексея Кудрина и Андрея Илларионова не спасла российскую экономику от жесткого огосударствления, передела уже единожды переделенной собственности, офшоризации «власти-собственности» под аккомпанемент достойных «Евровидения» песен о деофшоризации и суверенитете, от изгнания малого бизнеса в теневую экономику, превращения экономических отношений в сплошной большой откат.

Один знакомый западный профессор — уж не знаю, где он этого нахватался, — привез из своего далекого идиллического кантона, где только йодлем петь, анекдот про наивных западных людей. Приезжает в Россию англосаксонский, допустим, политик и спрашивает у местного знатока: «Вот ввели мы санкции против России, а они не работают».

«Мужик, — отвечает ему местный мудрец, — у нас без отката вообще ничего не работает».

Но была и другая школа, тоже недешевая: почти 24 года назад тем же путем, что омбудсмен-генерал, пошел автор великого афоризма про «эффект колеи» в российской истории. «Никогда такого не было — и вот опять» — Черномырдин Виктор Степанович. Пришла председатель Госкомцен Розенова Лира Ивановна к только назначенному премьеру и предложила заморозить цены. 31 декабря 1992 года председатель совета министров подписал соответствующее постановление правительства.

Либералы собрались под темными елями в Волынском-2 и стали думать, как избежать возвращения товарного дефицита. Забил тревогу будущий министр экономики Яков Уринсон. «А ты ему объясни», — предложил Уринсону, на которого Степаныч хорошо реагировал, Анатолий Чубайс. И ведь объяснил Яков Моисеевич природу рыночного ценообразования Виктору Степановичу. «Будем отменять постановление! — воскликнул премьер-министр, который потом на моих глазах спустя несколько лет на заседании правительства запальчиво произнесет: — Занимались монетаризмом — и будем заниматься!»

Вот ведь были люди — масштаб!

Почему же в управленческую элиту приходят персонажи, которым всему нужно учиться заново? Мы зря прожили эти 25 лет?

Почему депутатский корпус, отбираемый по принципу, как говорит философ Александр Рубцов, «восходящего мусоропровода», договорился до того, что собирается проверять репродуктивные способности женихов и невест? Что за отношение к гражданам своей страны как к крупному рогатому скоту или мясу птицы?

Главное, спросили бы опять же у специалистов-демографов: искусственный отбор не поможет — демографические волны сулят России объективно мотивированный спад рождаемости и численности рабочей силы.

Впрочем, случилось то, что должно было случиться в рамках многолетнего отрицательного отбора: в ситуации, когда главное свойство менеджера любого политического звена — лояльность и вера в скрепы, качество элит неумолимо падает. Исторический опыт, будь то трагические страницы советской истории или накопленные навыки и умения последней четверти века, идет прахом.

Появляется вера в знахарей, отказывающихся от иностранных лекарств и еды. В порчу, идущую от мигрантов. И в отца-командира, способного накормить народ семью хлебами — преимущественно в ходе «прямой линии».

И вот среди этих магических верований, описанных Клодом Леви-Строссом в его текстах о первобытных обществах (см. работу «Тотемизм сегодня», способную, в частности, объяснить приверженность партии власти к образу медведя), обнаруживается глубоко архаическая, чтобы не сказать — эзотерическая, вера в государственное регулирование цен и способность все производить самим — от сыра, становящегося в руках отечественного производителя похожим на застывшую лаву, до запчастей к летающим предметам серебристого металла. Что, правда, заканчивается не слишком удачными опытами под руководством вице-премьера с недостаточно аккуратно повязанным галстуком в духе перепева известной песни: «Горела, падая, ракета, и от нее бежал расчет, кто хоть однажды видел это, тот (вряд ли) к ракете подойдет».

И эта вера объединяет столь разных людей на разных континентах, как омбудсмен земли Русской Москалькова и венесуэльский президент Мадуро.

Вероятно, срок действия и хранения уроков 1990-х – начала 2000-х закончился. Нынешнее поколение российских людей заново будет учиться на своих ошибках.

[Андрей Колесников]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...nesmenyaemosti
Статья опубликована в № 4100 от 22.06.2016 под заголовком: Политэкономия: Стратегия несменяемости

Попытка заглянуть за горизонт мотивирована желанием сохранить власть
21.06.2016

Глава государства объявил об учреждении Совета при президенте по стратегическому развитию и приоритетным проектам. Значит, формируется, и не только с помощью Центра стратегических разработок, повестка на следующий президентский срок. Одних только консолидирующих население войн, присоединений и историко-изоляционистских скреп недостаточно, чтобы спокойно пройти шестилетку 2018–2024, – нужно что-то более существенное, материальное, съедобное, в конце концов.

Государство будет пытаться угадать, какие направления развития окажутся наиболее перспективными, и, судя по предыдущему опыту, их профинансирует. Более двух десятков лет тому назад это называлось «точки роста» – путь в будущее указывали лоббисты. А еще раньше Фридрих фон Хайек называл такую модель размышлений о будущем «пагубной самонадеянностью»: вместо того чтобы дать свободу рынку определять, что именно станет развиваться, в том числе и с точки зрения инноваций, государство в который раз в российской истории само будет решать, что перспективно, а что нет. Это даже не забивание гвоздя гаджетом, такая технология соответствует забиванию гаджета гвоздем.

Можно возразить: хорошо, что вообще государство заговорило в терминах стратегического развития. После тактического маневрирования в трех соснах Крым – Сирия – Турция кто-то решил задуматься о будущем. Но, во-первых, изоляционизм и скрепы никто не отменял. Во-вторых, попытка заглянуть за горизонт очевидным образом мотивирована необходимостью найти способы сохранения власти сегодняшними президентом и элитами. Ключевая задача – в хорошем настроении встретить Новый, 2025, год.

Если государство, приучившее больше половины населения страны жить на бюджетные и квазичастные деньги и отучившее граждан начинать собственное дело, потому что это почти невозможно и даже опасно, окажется импотентным, его легитимность начнет испаряться. Французский социолог Пьер Розанваллон, развивая идеи юриста начала прошлого века Леона Дюги, пишет о том, что государственная власть может связывать свою легитимность «вовсе не с происхождением, а только с услугами, которые она оказывает». И в этом смысле победа на выборах – только начало обретения властью легитимности.

Современный социум не оглядывается на автократическую отсталость государства, он становится все менее иерархичным, в нем все больше сообществ – меньшинств. И если государство не замечает их, предпочитая общение только с апатичным большинством, меньшинства сами перестают замечать государство, живут отдельно, помогают сирым и убогим своими силами, выстраивают собственные центры легитимности, восстанавливают утраченное межгрупповое и межличностное доверие. Собственно, это и есть гражданское общество, только де-факто отделенное от самоедского и самокормящегося государства, которое не может на деньги налогоплательщиков организовать самые простые сервисы, а лишь тратит их на оборону самого себя от мнимых внутренних и внешних врагов.

Стратегия во имя несменяемости власти – плохая мотивация для планирования будущего. Цель искажает средства, а негодные средства уводят все дальше от любой стратегической цели.

Автор – директор программы Московского центра Карнеги