*3033. Почему не стоит доверять мнению граждан

[Столетие]

http://www.stoletie.ru/lenta/rabotu_...ssijan_277.htm
30.06.2016

Деятельность Владимира Путина на посту главы государства одобряет 81% россиян. «Левада-центр» опубликовал июньские рейтинги одобрения и доверия российских граждан к руководству страны и государственным органам.

Недовольны работой президента лишь 18% граждан, 1% респондентов затруднились ответить на данный вопрос. С начала года рейтинг Путина практически не менялся, колеблясь в пределах 80-82%. Антирейтинг тоже практически не менялся.

Деятельность премьер-министра Дмитрия Медведева в июне поддержал 51% граждан, и 48% опрошенных заявили, что им не нравится его работа. В январе рейтинг одобрения премьер-министра достигал 56%. Антирейтинг его правительства в июне несколько превысил уровень поддержки – 51% против 48%. Примерно такой же результат и у региональных властей – 51% одобрения против 48% негативного отношения к работе губернаторов и мэров городов федерального значения.

Социологи также предложили респондентам назвать пять-шесть политиков и общественных деятелей, которым они больше всего доверяют. На первом месте оказался Путин – его имя назвал 51% опрошенных. На втором – глава Минобороны РФ Сергей Шойгу, которому доверяют 24% россиян. Третью строчку рейтинга занимает глава МИД РФ Сергей Лавров (17%). Далее следуют: Медведев и лидер ЛДПР Владимир Жириновский (по 13%), лидер КПРФ Геннадий Зюганов (11%), спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко, лидер «Справедливой России» Сергей Миронов и мэр Москвы Сергей Собянин (по 4%), Патриарх Кирилл и глава Чечни Рамзан Кадыров (по 3%). Не доверяют никому из российских политиков 16% респондентов, а 14% заявили, что не интересуются политикой.

По мнению 50% респондентов, дела в стране сегодня идут в правильном направлении. Обратного мнения придерживаются 33%, затруднились ответить 18% россиян.

Опрос проводился 23—27 июня по всероссийской выборке городского и сельского населения среди 1,6 тыс. человек в возрасте 18 лет и старше в 137 населённых пунктах 48 регионов РФ методом личного интервью. Статистическая погрешность данных не превышает 3,4% для показателей порядка 50%.

По материалам Regnum, МИР24, «Интерфакса».

[Davydov_index]

Гордость, тем более национальная — понятие достаточно эфемерное, которое сложно описать коротко словами. Но цифрами — можно попытаться.

"Левада-центр" публикует итоги сразу двух опросов, прошедших в марте и мае этого года. Социологи попытались понять, чем гордятся россияне в глобальном смысле. И результаты вышли интересные.

Оказывается, в той или иной степени гордятся нынешней Россией более двух третей опрошенных — 68%. Тем, что живут в России, горды ещё больше — 82%. Если говорить о гордости Россией вообще, то в марте это чувство испытывали 70% (стыдились около 5%).

Больше всего чувство гордости за россию участникам опроса внушают: история нашей страны (44%), её природные богатства (38%), армия (36%), культура (34%) и размеры (31%). Есть и другие поводы для гордости — спорт, наука, экономика, образование и т.д. — но каждый из них получил менее 30%.

Три главных исторических эпизода, которыми, по мнению россиян, наша страна должна гордиться — присоединение Крыма в 2014 году (79%), присоединение в XV-XIX веках Сибири, Дальнего Востока и других территорий (74%) и советский период истории России (77%). А вот стыдиться страна, как они считают, должна войн — афганской и чеченских (по 33%).

В общем, гордиться нам вроде как и правда есть чем. Понятно, что тут в части причин для гордости варианты ответов заформализованы и размыты, но тем не менее общее представление об отношении граждан России к своей стране это даёт.

Ну, как-то так.

[Алексей Левинсон]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...ko-bolshinstvo
Статья опубликована в № 4053 от 12.04.2016 под заголовком: Наше «мы»: Немногопартийность

Для такого общества парламент и партии не имеют практического значения
12.04.2016

«Левада-центр» предложил будущим избирателям несколько вопросов об их отношении к политическим партиям. Излагаемое ниже – не электоральный прогноз, а обсуждение того, как выглядит наша партийная система в глазах российских граждан.

Существуют всего пять партий, про которые более половины избирателей говорят, что их «знают», (что скорее значит «признают»). Это «Единая Россия», КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия» и «Яблоко». Однако между таким «знанием» и готовностью поддержать партию своими голосами есть разница. Она и для ЕР – в разы, а для прочих – в десятки раз. Выходит, что граждане не будут за них голосовать не потому, что их не знают, а как раз потому, что их знают.

Какой парламент нужен нам? Многопартийный или малопартийный или вообще однопартийный? За такой парламент, в котором заседают «множество относительно небольших партий», выступают лишь 8% избирателей. Четверть россиян вполне устроила бы Дума с одной-единственной партией (и мы догадываемся с какой). Но наиболее распространенное мнение (45%) следующее: нам нужна система из «двух-трех больших партий». Вот какова, казалось бы, воля электората. Но голосов этих же самых избирателей даже на две большие партии не наберется, не говоря о трех. «Единая Россия» может претендовать на название «большой», ее поддержать сегодня намерены около 40%, но тех, кто обещает проголосовать за КПРФ и ЛДПР, вместе взятых, менее 20%.

Наш нынешний парламентаризм – сложное явление. Исполнительной власти, при всей ее склонности к гегемонии, парламент, безусловно, нужен. И не только как декорация, и не только как «принтер». Да, Дума не место для дискуссий, но она стала действительно одной из площадок, где «решаются вопросы», где сталкиваются и находят компромисс интересы. Дело только в том, что интересы – осознанные, а далее и оформленные, получившие своих выразителей – есть отнюдь не у «всего народа», не у «большинства», а лишь у «меньшинств», каковыми у нас являются бизнесы, корпорации, организации. В этом ничего порочного нет. Дело за тем, чтобы все общество предстало как сложный конгломерат «меньшинств» – профессиональных, региональных, социальных и проч. Их представители посредством какой-то партийной системы войдут в парламент для согласования своих многообразнейших интересов. Заметим попутно, что это переплетение меньшинств прочнее, жизнеспособнее единого монолитного большинства. Ведь единство такового обеспечивается каким-то единым и единственным фактором, а в конгломерате меньшинств факторов взаимозависимости и связи – множество.

Общество пока видит себя лишь как «большинство». Для такого не разобравшегося внутри себя большинства парламент и партии – вещи с символическим, а не практическим значением. Потому сейчас (пока телевизор их не растормошил) 46% еще не имеют сколько-нибудь оформленных решений об участии в выборах. И ровно пополам разделились ожидания публики насчет того, будут предстоящие выборы «реальной борьбой за власть и места в Думе» или это «будет лишь имитация борьбы, а распределение мест в Думе будет определено по решению властей».

Автор – руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра»

[Денис Волков]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...uduschee-temno
Статья опубликована в № 4134 от 09.08.2016 под заголовком: Социология: Будущее темно

Социолог о том, что россияне не видят будущее своей страны
08 августа 23:50

Будущее для россиян предстает чаще всего просто как продолжение настоящего
Е. Разумный / Ведомости

Незавидная экономическая ситуация и невозможность сохранять статус-кво заставляют все чаще заводить разговор о различных сценариях развития страны. О будущем страны спорят «силовики» и «системные либералы», сторонники «плана Кудрина» со сторонниками «предложений Глазьева». Время от времени появляется интерес к тому, что думают о будущем простые граждане. Какие сценарии для них наиболее предпочтительны? От этого теоретически зависит диапазон возможных политических решений: на что может пойти власть, не рискуя поддержкой широких слоев населения, или же на какие слои могут опереться реформаторы.

Содержательно говорить о будущем способны далеко не все россияне. Согласно регулярным общероссийским опросам «Левада-центра» почти половина россиян (46%) «не знают, что будет даже в ближайшие месяцы», треть (33%) могут планировать лишь «на 1–2 года вперед», каждый десятый – «на 5–6 лет» и лишь 5% россиян планируют «на много лет вперед». За последнюю четверть века способность к планированию выросла, но ненамного. Молодежь, люди с самым большим будущим, представляет свою жизнь лишь на пару лет вперед. Наиболее длительный горизонт планирования имеют самые обеспеченные и носители высокого социального статуса (руководители, управленцы, начальники). Одним днем живут прежде всего социально ущемленные категории граждан (самые бедные, пожилые, с низким уровнем образования, пенсионеры и, как ни странно, предприниматели).

Короткий горизонт планирования наверняка связан с представлением о том, что обычный человек не может повлиять на происходящее в стране (лишь 6% россиян считают, что могут оказывать «полное» или «значительное» влияние на происходящее в стране, еще 18% говорят, что способны повлиять на действия российского руководства). Участники фокус-групп обычно сходятся во мнении, что, «что бы ты ни придумал, от тебя все равно ничего не зависит», «нас все равно никто не спросит», «власть все сделает по-своему». При этом власть в представлениях большинства выступает единственным протагонистом изменений: «пока правительство не захочет, жить мы лучше не будем». Других действующих лиц не видно. Во многом это результат сознательной политики власти по маргинализации и выдавливанию из публичного пространства любых групп, которые могли бы представить альтернативные образы будущего. Отчасти – результат слабости общественных и политических структур, не способных выработать и представить обществу альтернативные сценарии развития страны.

Обсуждать образы будущего с респондентами довольно тяжело. На прямые вопросы люди обычно отвечают, что будущее «смутное», «призрачное», «туманное», «неопределенное». Или же говорят: «не могу планировать», «не знаю», «нет представлений». Будущее предстает чаще всего просто как продолжение настоящего («будет получше» или «похуже», «цены поменьше», «экология получше», чем сейчас) или его отрицание («не будет безработицы», «цены не будут расти», «войны не будет», «Америки не будет», «Европейский союз распадется»). Часто для рядовых россиян будущее проступает как расплывчатый и малосодержательный рисунок: «солнышко светит», «детки играют».

Неопределенность характерна не только для будущего, но и для настоящего. Участники фокус-групп жалуются на то, что в их жизни «слишком много неопределенности», «СМИ давят», «слишком много информации», «у каждого свое мнение», «нет уверенности в завтрашнем дне». Отсюда усталость, желание опереться на государство, агрессия по отношению к разнообразию, чужому мнению и к новому в целом. Респонденты разных возрастов, в том числе молодые, демонстрируют желание сбросить эту сложность, отказаться от тревожного настоящего и будущего в пользу советского прошлого (часто вымышленного, так как об этом могут говорить даже совсем молодые респонденты), когда «все были одинаковые», «у всех было одно мнение», «государство заботилось о людях» и «была уверенность в завтрашнем дне», «жить было просто».

В групповых дискуссиях часть респондентов готова признать необходимость изменений. Но одновременно с этим обязательно звучит мнение, что выгоды от реформ можно будет ощутить лишь в отдаленном будущем, а с издержками придется столкнуться уже сегодня. Результатом таких рассуждений оказывается желание отодвинуть реформы «на потом», чтобы цену за них платил кто-то другой. Оказывается, что характеристику, которой респонденты с готовностью наделяют практически любого российского политика, – «не думает о стране», «думает лишь о собственном кармане» – можно применить к самим россиянам. Получается, что отсутствие образа будущего у рядового человека можно объяснить не только неспособностью думать на перспективу или отсутствием публичной дискуссии по этому поводу. Другим объяснением оказывается желание оттягивать момент начала любых изменений как можно дольше. В отрицании будущего и страхе перед ним население вторит российской власти, которая сама отчаянно сопротивляется переменам, настаивая на «традиционных российских ценностях» и вводя новые политические ограничения.

Означают ли смутные и безрадостные массовые представления о будущем, что россияне готовы будут поддержать лишь тех политиков, которые выступают за сохранение статус-кво? Это не обязательно так. При всей ностальгии по вымышленному прошлому и желании оттягивать перемены как можно дольше в разговорах люди часто признают, что времена изменились, прошлого, каким бы привлекательным оно ни казалось, не вернешь. Уверенность в завтрашнем дне, которая была характерна для второй половины нулевых (пресловутая «путинская стабильность»), закончилась вместе с кризисом 2009 г. Рост доходов тогда быстро возобновился, но оптимизм по поводу будущего не вернулся.

Страхом, связанным с массовыми представлениями о будущем, является подспудное ощущение упадка. В последние пару лет групповые дискуссии были полны разговорами о том, что Россия доказала всему миру свою мощь и вернула статус великой державы. Однако в последнее время в представлениях участников групповых дискуссий в столице все чаще начинает проступать образ страны, к 2050 г. съежившейся до размеров Москвы, Московской области, европейской части (интересно было бы повторить этот эксперимент в других частях страны). Обсуждая этот образ, люди не спорят, но нервно перекидываются шутками, пытаясь снять диссонанс между собственными представлениями о незавидном будущем и бравадой официальной пропаганды. Эйфория от присоединения Крыма хотя и укрепила на время всеобщий оптимизм (в 2014 г. резко выросли все оценки происходящего, рейтинги власти), но не смогла поселить в людях веру в будущее. Сегодня на первый план вновь выходят повседневные проблемы: рост цен на товары и услуги ЖКХ, низкие зарплаты, пенсии и пособия, плохое здравоохранение, общая неустроенность жизни, контрастирующая с реляциями о величии страны.

Напомню, что именно с неопределенностью, отсутствием перспектив и смутным ощущением тупика у значительной части населения было связано падение рейтингов первых лиц и основных государственных институтов, наблюдавшееся в 2009–2011 гг., что в итоге создало питательную среду для массовых протестов. Сегодня, после двухлетней передышки, связанной с присоединением Крыма к России, былой пессимизм возвращается. А вместе с ним постепенно начинает закрадываться подспудное понимание, что сохранение статус-кво невозможно и перемены неизбежны, не только у представителей элиты, но и у простого населения.

Автор – социолог «Левада-центра»

[Алексей Левинсон]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...nyatnii-terror
Статья опубликована в № 4139 от 16.08.2016 под заголовком: Непонятный террор

Российская культура, обращенная и на Запад, и на Восток, могла бы попробовать
15.08.2016

Недавний опрос «Левада-центра» дает информацию о том, как российское общество оценивает значимость различных угроз для России. Например, граждане считают скорее «не очень опасными» угрозы со стороны экономической и военной мощи Китая и – что примечательно – такую угрозу, как «большое количество мигрантов, приезжающих в нашу страну».

А вот три наиболее важные, с точки зрения наших сограждан, угрозы. Они образуют своего рода комплекс. Речь идет, во-первых, об угрозе исламского фундаментализма (ее считают очень опасной 63%), далее, об угрозе попадания ядерного оружия в руки недружественных стран (65%) и, наконец, об угрозе международного терроризма (72%). Можно полагать, что в сознании наших граждан под это понятие теперь подпадают и «наши» террористы с Северного Кавказа, и те лица самого разного происхождения, которые совершали в последнее время теракты в Европе.

Когда дело касалось терактов так называемых «исламистов» против жителей и строя жизни на Западе, немало россиян, даже осуждая эти акции, говорили, что «понимают» террористов. Но глухое, зачастую подавляемое в себе сознание, что исламистам есть за что мстить и нам, присутствует в нашем обществе. Есть и выросшее на опыте долгих кампаний в Афганистане и Чечне знание, что иногда вооруженная борьба с терроризмом ведет к его хотя бы временному разрастанию.

Наверное, поэтому получился такой баланс ответов на вопрос о том, как повлияли российские военные операции против запрещенного в России ИГИЛ на его активность. Поровну (по 29%) люди выбирали ответы о том, что угроза терактов со стороны этой организации «увеличилась» и «не изменилась». А мнение, что она «снизилась», выбирали пореже, в среднем 25%. (Особую тревожность насчет роста такой угрозы проявили женщины, дело не том, что они пугливее, а в том, что они думают прежде всего о детях.)

Россияне в последние годы стали гордиться своей армией и верить, что она их защитит от нападения каких-то враждебных стран. Россияне высоко ставят значение российских спецслужб. А от террористической угрозы защищенными себя не чувствуют. Мировой опыт подсказывает им, что террористы, в особенности одиночки, в особенности смертники, способны проходить сквозь заграждения, выстроенные военизированными структурами.

Почему? Не потому, что те недостаточно экипированы или вооружены. Но потому, что они логику и ценности организаций, пославших этих смертников, скажем так, не понимают. Толки о том, что они «зомбированы» или «обкурены», закрывают дорогу к этому пониманию, как и объяснения, что их ислам «неправильный» или что «исламская цивилизация» изначально враждебна европейской.

Кто же может понять исламских фундаменталистов, чтобы заговорить с ними, пусть как с врагами, но на адекватном языке? Во всяком случае, не фундаменталисты иные – иных конфессий или светские. Это задача высокой культуры Европы, но она ее пока решить не смогла. Российской культуре, которая гордится своей обращенностью и на Запад, и на Восток, стоит попробовать сказать здесь свое слово.

Автор – руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра»

[Открытая Россия]

https://openrussia.org/post/view/16964/
Виктория Кузьменко

Лев Гудков. Фото: Павел Смертин / ТАСС
Директор «Левада-центра» объяснил Виктории Кузьменко, почему россияне не ищут альтернативы телевизору и все время чего-то боятся

Телевидение для большинства жителей России остается основным источником информации, хотя соцсети и интернет-издания становятся все более популярными. Об этом свидетельствуют опубликованные 12 августа результаты исследования «Левада-центра». Растет популярность и радио с газетами: если в прошлом году новости из них узнавали лишь 13% респондентов, то сейчас цифры выросли почти в полтора раза.

Уровень доверия к телевидению последние пару лет почти не меняется и остается на достаточно высоком уровне. В июле 59% респондентов говорили, что больше всего доверяют информации из телевизора. При этом политикам большинство опрошенных доверяет не всегда.

Говоря о готовности высказывать свое мнение, 30% опрошенных ответили, что могут свободно высказывать свое отношение к политике властей, 37% респондентов считают, что о политике можно говорить не всегда и не везде, а 12% просто боятся затрагивать эту тему.

Директор «Левада-центра» Лев Гудков рассказал Открытой России, что означают полученные социологами цифры, как формируется общественное мнение и почему среднестатистический россиянин не ищет альтернативы телевизору и все время чего-то боится.


— Заметили ли вы за последние два года тектонические сдвиги в отношении россиян к телевидению?

— Доверие к телевизору за последние четыре года упало довольно сильно — примерно на треть или чуть больше. Но зависимость от телевидения все равно остается очень высокой: оно главный конструктор реальности и самый авторитетный источник. Здесь важно подчеркнуть слово «авторитетный», потому что информация на ТВ подается от имени государства, власти. Дело не только в пропаганде, которая, безусловно, очень эффективна. Цензура подавляет саму возможность выражения различных групповых интересов, стерилизует публичное пространство, уничтожая многообразие мнений. Государство уничтожает то, что является основой общества, — межгрупповые коммуникации. А вместе с ними и условия для понимания других людей, их взглядов, способность к воображению и сочувствию — то есть основания для солидарности общества.

Государство фактически выступает как единственная инстанция, структурирующая поток событий. Отношение к телевидению — это выражение безальтернативности подачи государственной информации. Поэтому частичное недоверие не компенсируется, не заменяется на другую конструкцию реальности, которая бы расценивалась как более адекватная или лучше объясняющая, что происходит.

Способность кремлевских пропагандистов навязать свое толкование событиям держится на том, что перед этим создается атмосфера неясности, неопределенности и тревоги, дискредитируются другие позиция рассмотрения, а лишь затем вводится своя интерпретация. Причем она строится как единственно возможная, безусловная трактовка события с точки зрения интересов «большинства», присваиваемая себе нынешним режимом.

В этом и заключается особенность нынешней технологии власти. Происходит не просто навязывание каких-то идеологических представлений и мнений, но прежде всего — разрушение других точек зрения, отсутствие альтернативы. Поэтому человек подвисает в ситуации неопределенности, и это крайне важный эффект для манипуляции общественным сознанием.

— Судя по вашим цифрам, за последние три года россияне стали чаще обращаться к интернету как к источнику информации. Получается, люди все-таки видят возможную альтернативу телевидению именно в интернете?

Фото: Сергей Коньков / ТАСС

— К сожалению, это не так. Все надежды на то, что интернет будет альтернативой пропагандистской машине, не оправдались. Во-первых, в отличие от структурирующего аудиторию телевидения, интернет этого не делает и не может делать. Это сеть равнозначных участников общения, у которых нет авторитетности специального института или определенной социальной группы. Поэтому они не обладают такой же силой, что канал ТВ или газета, регулярным образом выстраивающие свою аудиторию. Интернет не отражает систему межгрупповых коммуникаций и выступает лишь как дополнение к другим каналам информации. В качестве доверительного источника его называют (или используют) примерно только 20% людей. Хотя чем образованнее человек, чем он моложе, тем чаще (и особенно в крупных городах) он доверяет интернету. Но все равно влияние сайтов или интрнет-каналов не сопоставимо с государственным телевидением.

Кроме того, в отличие от того, что было 10 лет назад, сегодня Кремль научился работать в сети: и через систему троллей, и через систему собственных сайтов. Как и в других секторах общественно-политической жизни, в интернете воспроизводится псевдообщественная структура мнений, позиций, сайтов, имитирующих гражданское общество, симулирующих «спонтанность» «единой воли народа», эмоций возмущения «большинства» или, напротив, полного «одобрямся» проводимой политики.
Симулякры — ГОНГО, проправительственные «некоммерческие» организации (общественные палаты, общественные советы, разного рода «движения», созданные и финансируемые администрацией), прокремлевские сайты и тролли — последовательно дискредитируют независимые от власти каналы информации или источники авторитета, подавая их как мнения меньшинства, экстремистов, «пятой колоны», национал-предателей, отщепенцев. Поэтому говорить сегодня об интернете как о чем-то целом не приходится.

В Москве на каждого жителя приходится примерно 15-18 источников информации, а в малых городах и селе — всего два-три. При этом конструкцию общественно-политической реальности создает именно федеральное телевидение, потому что местные каналы освещают локальные события, а мировые и политические новости идут от пропагандистской машины.

— Создается впечатление, что россияне находятся в информационной неопределенности. Они не понимают, где им брать информацию, что им пытаются донести, как ориентироваться в информационной реальности.

— Это не информационная, а социальная неопределенность. В обществе нет запроса на разнообразную или альтернативную информацию, ведь если бы он был, люди бы искали ее изо всех сил. Например, по ситуации с украинским кризисом за последние два года можно было бы найти для себя источники: иностранные или русскоязычные, дающие другую, нежели НТВ или «Лайфньюс» интерпретацию, но к ним обращается, по нашим данным, от 0,5% до 1,5% людей. А несопоставимо большая часть довольствуется официальными каналами информации.

Я думаю, что в России в очень большой степени есть сопротивление процессам развития социума. Наше общество консервативное, оно воспроизводит привычки и формы жизни, которые сложились в советское время, в рамках системы тоталитарного господства. Преодолеть эти навыки и формы мышления кажется легко (через просвещение, образование и прочее), но на деле — очень трудно или почти невозможно. Люди принимают те формы жизни, которые они застают в момент своей социализации, как естественные, «нормальные», не видя этому альтернатив. Тем более в условиях подавленности ценностного, идеологического, идейного многообразия, устрашения оппонентов.

— Можно ли предположить, что раз люди стали больше интересоваться новостями и использовать сразу несколько источников информации, то это может быть сигналом о начале роста гражданского самосознания?

— Нет, это скорее невротическая зависимость от новостей. Наши новостные каналы работают по двухтактной схеме: сначала напугать, а потом развлечь. И это чрезвычайно успешная технология манипулирования общественным мнением. Пугают многообразно: через сообщения и о преступности, и о стихийных бедствиях, и о внешних угрозах, исходящих от Запада, ИГИЛ и украинских фашистов. Создается горизонт страха, назначение которого — раздробить общество. А затем — консолидировать население вокруг власти как его защиты. А попутно с этим развлекать зрителя всевозможными камеди-клабами и сибирскими пельменями.

Смысл этого в том, чтобы разрушить межгрупповую коммуникативную структуру, размыть представление о многообразии разных точек зрения, позиций, оценок происходящего. А ведь общество создают такие важные вещи, как возможности и условия для дискуссии, обмена мнениями. Общество — это не совокупность массы населения, а система взаимодействия и социальных связей, основанных на отношениях солидарности и взаимных интересов, без догмы «господство — подчинение», без оси власти. Но вместо него возникает одномерная масса или плазма разрозненных, напуганных, озлобленных людей, которыми очень легко манипулировать и подчинять их себе.

Фото: Михаил Почуев / ТАСС
Это новая технология господства. В отличие от классических форм тоталитаризма, тут совсем не обязателен тотальный террор и массовые репрессии. Вполне достаточно точечных профилактических репрессий и манипулирования сознанием.

Раньше это нельзя было реализовать из-за отсутствия медиатехнологий и низкого уровня образования населения.

— Согласно вашему исследованию, почти каждый десятый россиянин боится говорить о своем отношении к политике и власти. То есть люди начинают сильнее ограничивать себя в выражении своего мнения?

— В России примерно с середины 2000-х годов сформировалось мнение, что «теперь уже надо бояться». Речь идет именно о коллективных представлениях, которые обладают принудительной силой по отношению к отдельному человеку. Примерно 55-60% опрошенных говорят, что большинство окружающих их людей боятся высказывать свое мнение, свободно всегда и везде говорить о политике, скрывают свое отношение. Но при этом о себе так говорят только 18-20% респондентов. Дескать, я-то не боюсь, но другие... Этот разрыв между представлением о характере общих мнений и собственной позиции или оценках с социологической точки зрения чрезвычайно важен. Он указывает, что есть давление коллективных представлений и правил поведения на сознание и поведение отдельного человека. Если хотите, то можете назвать это правилами конформизма, массовым общественным приспособлением к государственному принуждению.

Из этого факта многие политологи и журналисты делают ложный вывод, что у людей вообще-то есть свое собственное мнение, но они его боятся высказывать. Конформизм указывает лишь на факт страха, но не на существование инакомыслия, наличие других представлений. Другие идеи или способы интерпретации реальности могут появляться лишь при наличие других каналов информации и институтов социализации человека, других, неофициозных, механизмов мировоззрения и формирования личностной идентичности. Прошедших 25 лет оказалось слишком мало для появления в России общества. Это всего лишь одно поколение.

Если нет системы защиты, институциональных гарантий для выражения человеческого мнения, то тогда мы получаем это конформистское, оппортунистическое большинство, которое всегда в своих высказываниях держит в голове представление о том, как надо правильно говорить и к каким источникам информации прислушиваться, а что слушать или читать нежелательно.
Это механизм массового сознания, характерный для репрессивного государства.

Значит, фактически нет авторитетного и независимого источника мнения, которое бы мотивировало людей на высказывание собственной точки зрения. С другой стороны, это значит, что у людей собственного мнения просто нет, коллективное мнение — это и есть их точка зрения.

— А элиты не чувствуют своей ответственности перед народом?

— У нас нет элит. Юрий Александрович Левада называл таких людей «назначенными быть элитой». Элиты в социологическом смысле — это люди, которые демонстрируют наивысшие достижения в своей области и в этом смысле выступают образцом для подражания или моральной обязательности. На них ориентируются другие люди, поскольку эти образцы ценностно притягательны, значимы. А наша правящая верхушка — это практика централизма, управления, навязывание без выбора. В России антиэлитарная структура общества, подмятого под себя государством или теми, кто присвоил себе государство. И наше руководство — это воплощение серости и посредственности социума, точек зрения и мнений принудительно усредненного россиянина.

Все исследования, которые мы проводили, когда еще можно было добраться до верхушки, показывали, что люди на высоких постах думают точно так же, как и обычный человек. А согласно эмпирическим исследованиям политолога Валерии Касамары из Высшей школы экономики, между бомжами и политиками нет принципиальной разницы в их мнениях и политических установках.

— Получается, на ментальном уровне это неразрывная связь народа и власти?

— Такое социальное устройство систематическим образом вытесняет многообразие мнений. Но сама экономическая и культурная жизнь так же постоянно открывает или создает возможности изменений. Другое дело, что нынешний режим постоянно подавляет эти возможности.

По идее, чтобы общество развивалось, нужно, чтобы динамичные группы были представлены в системе коммуникаций и власти. Но сейчас наиболее инициативные и предприимчивые общественные группы оттесняются на периферию, а центр жизни представлен серыми, невежественными, но очень агрессивными консерваторами и демагогами.

— Эта картина может меняться?

Член комитета Госдумы РФ по физической культуре, спорту и делам молодежи Николай Валуев (справа) на пленарном заседании Государственной Думы РФ. Фото: Михаил Джапаридзе / ТАСС

Член комитета Госдумы РФ по физической культуре, спорту и делам молодежи Николай Валуев (справа) на пленарном заседании Государственной Думы РФ. Фото: Михаил Джапаридзе / ТАСС

— Это постоянно работающий механизм самокастрации: он все время воспроизводит нашу историческую замкнутость в такой структуре. Историческое движение — это накапливание потенциала изменений, периодический крах системы, а затем восстановление аналогичной по сути структуры.

Ответ на ваш вопрос зависит от самого населения, от того, в какой степени люди сами готовы учитывать в своем поведении интересы других людей, их позиции, способны представлять групповое многообразие. Пока я не вижу этого. Российский социум инертен, социальное воображение и способность к эмпатии очень ограничены. Наша оппозиция представляет самих себя и не хочет видеть проблематику и заботы более широких кругов.
В наших исследованиях мы фиксируем очень низкий уровень доверия к людям — и межличностного, и институционального. А доверие — крайне важная характеристика общественной солидарности или страха.

Это человеческий капитал, форма и параметры активности и ответственности людей. Если человек доверяет только самым близким людям (семье, друзьям), то это значит, что он может нести ответственность только за свое ближайшее окружение. Вне этой зоны он чувствует себя беспомощным и незащищенным, результат его действий в сферах отношений с властью, бюрократией, работодателем, полицией и другими для него не гарантирован. Поэтому если что-то выходит за ближний круг отношений, то человек считает, что он не может на это влиять, а потому и не хочет за это отвечать. А это ведь и есть то, что составляет общество, что объединяет людей.

— Получается, что люди доверяют только близким, часто не имеют собственного мнения и транслируют то, что им говорит пропаганда. Как наше общество пришло к этому?

— За время советской власти у нас оказался стерт тот уровень высших механизмов регуляций, которые мы называем ценностями, моралью. Население смутно чувствуют дефицит таких идеальных начал, но не видит, чем это можно компенсировать. Поэтому сегодня все время возникают всевозможные суррогаты — суеверия, магия вместо веры, имперская спесь и шовинизм вместо чувства общности.

При этом мораль и патриотизм внутренне похожи по своей структуре. И мораль, и патриотизм как ценности исходит из идеи общего блага. Но мораль, этика, наука — все эти культурные устройства требуют субъективной мотивации. Как бы власть ни давила, новое открытие в науке или искусстве не рождается под давлением полиции. Но если патриотизм становится государственной идеологией, то он обязательно оказывается связанным с принуждением государства — через нормы новых законов Яровой, борьбу с фальсификациями истории, созданием Юнармии под эгидой министерства обороны, демагогией «Антимайдана», практику преследований тех, кто понимает любовь к родине иначе, чем начальство. Так что это антиподы — мораль и патриотизм.

— Значит, общества у нас не возникает, потому советский опыт не осмыслен?

— Да, в том числе и потому что такой опыт не проработан. Чтобы человек усваивал новое, он должен быть способен к этому. Но мы видим, что многие культурные, ценностные, политические образцы не воспринимаются и отторгаются. Мы имеем дело с очень медленным процессом наращивания культурного слоя, способности к пониманию.

[Алексей Левинсон]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...mif-ksenofobii
Статья опубликована в № 4149 от 30.08.2016 под заголовком: Наше «мы»: Приятный миф ксенофобии

Как мы рационализируем свои деревенские страхи
29.08.2016

Архаическое сознание, сложившееся в сообществах сел, деревень, поселков, где все «свои», не может обходиться без обычая в своих бедах винить «чужих», ругать их и стремиться от них отгородиться. Здесь ксенофобия, чужебоязнь – норма. В больших городах круг «своих» сужается до немногих лично знакомых – родственников, друзей, а роли вредоносных чужих получают некие враждебные силы, находящиеся «там», за далеко отодвинутыми рубежами. Те же, с кем постоянно приходится контактировать на улицах, на работе, на стадионе, – это некие не свои, но и не чужие, просто люди. Здесь норма – принципы равноправия, интернационализма, космополитизма.

В массовом сознании общества, совершающего исторический переход от жизни деревенской к городской, сосуществуют в тесном переплетении обе системы взглядов. На разных стадиях этого перехода и высокоурбанизированный Запад, и стремящийся в его города Восток. В этом переходе где-то посередине и мы.

Если для традиционного сознания естественно валить всякую вину на «чужих», то сознание якобы современное оформляет эти стремления в казенные, выглядящие прилично формулы типа «иммигранты увеличивают уровень преступности». Полностью с этим согласны не очень многие (26%). Но и сказать: «Я совершенно с этим не согласен», – решаются не более 3%. Основное же состояние нашего массового сознания в подобных вопросах – некий туман неприязни, частично оформленной в эту претензию.

Другой распространенный аргумент, также с виду респектабельный, касается рабочих мест. Дело, мол, не в том, что мы не любим «черных» или «таджиков», просто они отнимают у нас рабочие места. При всей его внешней убедительности этот аргумент многие стеснялись выдвигать. Ведь известно, что делать ту черную работу, которую делают приезжие из Азии, у нас не хочет никто. Иногда говорят: надо платить за нее как следует, тогда и наши пойдут. Случавшиеся эксперименты показывают, что и это не так. Но главное в другом. Если за все эти дешевые работы вроде строек и уборки улиц начать платить дорого, это разом повысит стоимость жизни в наших городах так, что она станет нам самим не по карману. Но такой угрозы нет, наши работодатели продолжают эксплуатировать дешевую рабочую силу. При этом они в тени.

Обвинение «иммигранты отбирают рабочие места у россиян» направлено против иммигрантов. Этот миф, как было сказано, облекает в рациональную форму иррациональные по природе массовые эмоции и представляет дело так, будто бы претензии эти основаны на фактах. Между тем опрос показывает, что те, у кого или таких рабочих мест вовсе нет, например домохозяйки, или те, кому конкуренция гастарбайтеров не угрожает, например специалисты, выступают с этим тезисом в 1,3 раза чаще, чем люди рабочих профессий. При том что гастарбайтеры почти исключительно мужчины, о том, что они занимают «наши» рабочие места, более мужчин негодуют женщины. К счастью, негодованием дело в основном и ограничивается. 84% россиян считают, что столкновения на национальной почве у них в округе не возможны.

Автор – руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра»

[Алексей Левинсон]

Статья опубликована в № 4159 от 13.09.2016 под заголовком: Наше «мы»: Зрелая фаза режима

Новая эпоха постепенно наступает
13.09.2016

Одни сочувствуют «Левада-центру» в связи с его внесением в реестр иностранных агентов, другие поздравляют. Всем спасибо. Пока это физически возможно, «Левада-центр» будет продолжать свою обычную работу. И будет обжаловать в суде решение Минюста, хоть и трудно представить себе судью, который объявит, что закон нарушал не тот, кого проверяли, а тот, кто проверял. Ведь сам закон об агентах и преследование по этому закону таких организаций, как «Левада-центр», или «Сахаровский центр», или «Мемориал», – это сложный способ показать, что такие организации не должны существовать в России.

Есть похожий закон, который выражается проще, говоря о нежелательных организациях. А нежелательно ныне все, что пытается быть самостоятельным. Очень характерно, что донос на «Левада-центр» написали люди из движения «Антимайдан». Там понимают, что самостоятельная активность масс всерьез опасна для режимов типа режима Януковича. Впрочем, в таких организациях, да и во властвующей элите, предпочитают думать, что на самом деле никакой самостоятельности не бывает, что любой субъект, что бы он ни делал, действует под контролем и по велению какой-либо власти. И раз не нашей, значит, вражеской. Одни из властвующих искренне убеждены, что таково устройство мира, другие полагают, что, во всяком случае, так надо представлять мир их подданным.

«Левада-центр» вызывал у многих честных людей претензию тем, что из месяца в месяц публиковал сведения о феноменально высоком рейтинге президента (он, кстати, продолжает оставаться на отметке 82%). Мол, этим он потрафляет власти. Что ж, теперь видно – власти это не так уж нужно, ей важнее зачистить пространство от всех, кто от нее не зависим (а показать нужный рейтинг и не показывать ненужный и без «Левада-центра» найдется кому).

Происходящее демонстрирует, что характер режима меняется и перспектива все яснее. Режим входит в зрелую (по опыту прошлых режимов – позднюю) фазу. Публика, раз уж то, что брезжило в начале 90-х, не получилось, видит завтра как продолжение сегодня, плюс какие-то милые сердцу черты из советского позавчера. Как-то само стало получаться, что за то и это надо благодарить «и лично». Возникает стремление к тотальности, вольнодумства не должно быть нигде. С нарастающей скоростью идет формирование образно-словесно-мыслительного единства. Обрели наконец национальную идею или идеологию и ею будут поверять всё. Каждый понимает или будет понимать о любой книге, спектакле, песне: это по-нашему или нет (а последствия не заставят себя ждать). Власти стали заниматься образованием, детством, это режим закрепляет себя в России, как он думает, на века. Но и о ближайшем будущем заботятся. Рейтинг – это хорошо, а преданная гвардия все-таки нужна.

Часто спрашивают: но ведь в экономике все не очень – что будет, когда совсем припрет? Один ответ – вот тогда-то и начнется. Но другой – нет, в эпоху трудностей многих тянет еще теснее сплотиться и даже гвардия не нужна. Но и никакие левада-центры не нужны уж точно.

Автор – руководитель отдела социокультурных исследований «Левада-центра». Все сказанное выше является личным мнением автора

[Елена Мухаметшина]

http://www.vedomosti.ru/politics/art...vi-protestovat
Статья опубликована в № 4162 от 16.09.2016 под заголовком: Протестов не будет

Протестная волна 2011–2012 годов принесла разочарование и ощущение невозможности перемен
16 сентября 00:49

Россияне по-прежнему не готовы протестовать, выяснили социологи, – ни из-за кризиса, ни из-за выборов
Е. Разумный / Ведомости

Большинство россиян считает, что в их регионах маловероятны как экономические, так и политические протесты, выяснил «Левада-центр». Только 18% опрошенных видят возможность массовых акций против падения уровня жизни и 15% допускают протесты с политическими требованиями. Число респондентов, готовых лично участвовать в таких акциях, еще ниже (см. график).
Рассказывает корреспондент отдела политики Ольга Чуракова в эфире «Дождя»

Люди осознали, что кризис – это надолго, но решили, что протесты не являются средством решения проблем, поскольку не приводят к серьезным изменениям, поясняет замдиректора «Левада-центра» Алексей Гражданкин: «История протестов 2011–2012 гг. показала, что в стране ничего не изменилось, остается страх от событий на Украине, и протесты не воспринимаются как мирные акции. Кроме того, людей беспокоит, что власть воспринимает протесты как неприемлемую форму диалога с обществом: они помнят про сроки по болотному делу». Потенциал протестов растет, когда нарастают страхи неопределенности, роста цен, напоминает социолог: «Самым высоким ожидание протестов было в середине 1990-х гг., когда у трех четвертей населения денег хватало только на питание». Накануне выборов в Госдуму сама идея протестов оказалась дискредитирована, считает Гражданкин: «Ожиданий фальсификации на этих выборах почти нет, вопреки обычным предвыборным трендам. Никто не ведет активную кампанию, что выборы будут нелегитимными, и напряжения нет. Если власть даст знак, что можно протестовать, то люди, возможно, воспользуются этим способом, но, пока власть смотрится как сильная и решительная, протестов ожидать не стоит».

Люди ожидают, что выборы будут честными, а кампания проходит с полноправным участием всех политических сил, полагает политолог Александр Пожалов: «Либеральная оппозиция отказалась раскручивать протестные настроения в том числе и потому, что оппозиционные партии участвуют в выборах – они мотивируют прийти на выборы, а не на протесты». Приоритетом стали социальные права, протесты проходят локально – из-за невыплаты зарплат, увольнений или роста тарифов ЖКХ, добавляет он: «КПРФ в прошлом году пыталась организовывать протесты дальнобойщиков, но в этом году отказалась от такой тактики – сейчас нет политической силы, готовой возглавить протесты». Общество переживает эмоциональный спад, оно в депрессии, а это плохо коррелирует с протестными действиями, считает политолог Александр Кынев: «Чтобы был протест, должна быть надежда чего-то добиться. А сейчас есть разочарование в протестной волне 2011–2012 гг., ощущение, что мы уже ходили и получили что-то противоположное от того, на что надеялись». Чтобы люди вышли на улицы, ситуация должна быть критической, когда нечего терять, говорит эксперт: «Пока же ситуация вялотекуще ухудшающаяся, никакого общественного активизма нет – в кампании 2011 г. был драйв, сейчас его нет».

[Davydov_index]

"Левада-центр" провёл в августе очередной опрос, целью которого было выяснить, что россияне думают об экономическом кризисе.

Как показывают результаты исследования, с утверждением о том, что в стране сейчас экономический кризис, в той или иной степени согласны 80% опрошенных. Если сравнить эту цифру с данными предыдущих аналогичных опросов, то можно увидеть, что это один из самых низких показателей этого года: в марте было 85%, в апреле и мае — 82%, в июне, как и в сентябре прошлого года — 77%.

При этом, как и в предыдущих опросах, на вопрос о том, как долго будет продолжаться этот кризис и каковы будут его последствия, большинство выбрало "долгосрочные" варианты — "Не менее двух лет" (21%) и "Кризис будет очень продолжительным, его последствия будут проявляться на протяжении многих лет" (25%). Ещё 17% считают, что кризис продлится год-полтора максимум.

( Collapse )
Среди ответов на вопрос о том, на сколько процентов выросли цены на приобретаемые товары и услуги за год, подавляющее большинство попадают в два основных диапазона — 15-30% и 30-50%. В сумме так ответили 68% (35% и 33% соответственно). Это чуть больше, чем в предыдущие месяцы этого года (59-67%) и в октябре прошлого года (64%).

Как отмечают исследователи, признавая наличие кризиса и ряда негативных его проявлений цены и т.д.), россияне всё же в большинстве своём не думают, что он коснётся их лично. В частности 49% опрошенных не ожидают задержек зарплаты и только 24% считают, что это может случиться в обозримом будущем при сохранении экономической ситуации ("в течение ближайших недель" — 8%, "в течение ближайших месяцев" — 16%). "Это уже происходит" сказали 17%. Уменьшения зарплаты не ждёт 40% россиян. Вероятным такое развитие событий считают примерно столько же, что и в случае с задержкой зарплаты (8% и 19% соответственно).

Схожая картина и по вопросу о том, насколько возможна потеря работы (сокращение или увольнение): 44% не ожидают этого события в своей жизни в ближайшее время, 20% допускают, что это может произойти в ближайшие несколько месяцев и 8% — в ближайшие несколько недель.

Политолог, социолог, координатор Комитета гражданских инициатив в Архангельской области Андрей Чураков (Архангельск) связывает столь оптимистичные ответы с тем, что россияне сейчас стараются не планировать "далеко вперёд", предпочитая жить сегодняшним днём: "Действительно, сегодня большая часть жителей нашей страны уже не воспринимают кризис как личную трагедию. С чем связано столь будничное отношение россиян к экономической нестабильности? Стоит отметить, что за последние десять-пятнадцать лет информационное поле, в котором находятся россияне, стало огромным. Народ напичкан ненужной информацией, неважными картинками, незначимыми событиями. В связи с этим сознание обычного среднестатистического гражданина претерпело изменение в категории планирования жизни и целеполагания. Россияне стали жить одним днём. Они перестали задумываться о том, что день грядущий им готовит. Общество не строит планы, как на индивидуальном уровне, так и на уровне государственного управления. Фактически мы сегодня живём в условиях, когда невозможно предсказать, по какому вектору Россия будет развиваться после президентских выборов 2018 года. Россияне находятся в состоянии неопределённости, при котором горизонты планирования размыты. Отсутствие целеполагания большинства россиян является, на мой взгляд, тревожным сигналом. В этом состоянии люди отвечают на вопросы социологов, и получается по ответам, что 49% уверены, что зарплату не задержат, а 44 % твёрдо знают, что их не сократят на работе."

Ну, как-то так.

Полную версию материала с развёрнутыми комментариями экспертов можно прочитать тут.

Ссылки в тему:
Граждане не считают кризис личным
"Левада-центр": Кризис и ожидание увольнений