*3127. Почему Россия никогда не станет западной "демократией"

[Bronfenb]

July 5th, 9:27

Много лет российских интеллектуалов мучает вопрос. Почему, после стольких попыток использования демократических рецептов в России, из нее никак не получается сделать западную страну? Сколько раз учреждали парламенты разных уровней, давали людям западные свободы, проводили децентрализацию всего, что только возможно, передавали полномочия вниз "на места", проводили выборы (в конце 80-х даже пробовали избирать директоров предприятий), проводили референдумы..
Но, каждый раз следовал откат и демократия ускользала из рук.

Возникло множество объяснений этого феномена в диапазоне от "рабского менталитета" русских, которые просто не способны к демократии, и до злого правительства, которая отнимает права у свободолюбивого народа, в результате чего народ не может научиться демократии.

Неправильный рецепт?
Многие умные люди давно начали подозревать, что мы что-то делаем не так и что рецепт демократии понят нами неверно.

Мы перенимаем западную свободу слова, создаем партии, парламенты, НКО, как на Западе. Получаем холодную гражданскую войну в СМИ, драки в парламенте. Исполнительная и законодательная власть входят в неразрешимые противоречия. НКО начинают работать в интересах иностранных держав. После чего следует откат: расстрел парламента, СМИ берутся под контроль, политическая система модерируется из Кремля, НКО объявляются иностранными агентами.
Объявляем о независимости судебной системы, вводим суды присяжных, состязательный принцип судопроизводства. Получаем зависимость судов от местных князьков и бандитов, присяжные в массовом порядке оправдывают очевидных виновных, принцип состязательности превращает суд в формальную инстанцию, поверяющую правильно ли оформлено дело. После чего опять следует откат.
Приватизируем предприятия, создаем свободный рынок. В результате получаем бизнессообщество, напоминающее толпу мародеров и мошенников, не способных организовать серьезные межотраслевые проекты, но зато отлично умеющих скрываться от налогов, уводить прибыль в оффшоры и получать незаслуженные преференции от правительства. Опять следует откат, крупный бизнес собирают под крышей госкорпораций и тд и тп.

Что все это значит? Почему на западе это работает, а у нас нет?
Ответ очевиден: все эти демократические принципы и институты являются лишь частью демократического рецепта. Запад их выпячивает и громко декларирует. Но, в оригинальном рецепте есть кое-какие скрытые ингредиенты, про которые мы не знаем, но без которых блюдо не получится.

А есть ли демократия на Западе?
Прежде всего отметим, что и у нас и на Западе миллионы людей не верят в западную демократию как таковую. Большинство из них считает, что демократия возможна, но элиты узурпировали власть и используют хитрые манипуляции, уничтожающие демократию. Например, так считают антиглобалисты или активисты движения Окупай. Меньшинство, к которым отношусь и я, полагают, что демократия в ее нынешнем обличии принципиально невозможна.

Почему эти люди так думают? Прежде всего потому, что у них есть большой опыт наблюдений за системой. Многие годы они видят всенародные голосования, но не видят изменения политики, как результат этих голосований.
"Выборы без выбора" - расхожий термин. Люди видят, как в их парламентах и правительствах левые меняют правых, правые левых, но различия в между ними сложно разглядеть даже под микроскопом.

Отметим, что большинство людей в "демократическом мире" все же признает наличие демократии в своих странах. Но, даже эти люди согласны с тем, что смена правительств и парламентских коалиций почти ничего не меняет в жизни их стран.
И конечно тут напрашивается вывод: если во всех без исключения западных странах наблюдается преемственность курса, независимо от выбора народа, значит существует какой-то системный механизм, нейтрализующий этот выбор. В противном случае, мы наблюдали бы колебания курса после каждой смены власти. Причем, нам желательно описать этот механизм не абстрактными словами типа "такие у них политические традиции", а очень конкретно - мы ведь собираемся переносить "демократическую" систему в Россию, желательно знать, что конкретно переносить.

Может ли демократия существовать в теории?
На этот вопрос ответить просто: если принять как данность, что основная масса людей является компетентными выборщиками, то - да, если не является, значит - не может.

В общественном сознании сложилось странное представление, что управление государством (или городом, или районом и т.д.) не является какой-то специальной профессиональной деятельностью. И мол любому человеку достаточно систематически читать новости и политических аналитиков, чтобы ориентироваться в теме. Причем, мы этот тезис воспринимаем как что-то само-собой разумеющееся. Хотя, если посторонний будет давать оценки профессиональной деятельности каждого из нас, то мы будем искренне возмущены. Ведь он не компетентен!

Каждый знает, что в его работе есть тысячи деталей, которые можно узнать только непосредственно занимаясь этой работой. Но, при этом мы все уверены, что в управлении государством или законотворческой деятельности нет подобных нюансов, которые нам неизвестны. По степени бредовости такое представление можно сравнить с уверенностью футбольного фаната, что он-то знает как тренировать футбольную сборную или с уверенностью любителя фильмов про полицейских, что он прямо завтра может начать работать оперативником или следователем.

Наша уверенность, что мы можем компетентно оценивать работу власти и выбирать ее - это на 100% ложный пропагандистский тезис, внушенный нам СМИ. На самом деле:

мы выбираем людей, которых лично не знаем. Политологи-маркетологи через СМИ вкладывают нам в головы медийный образ политика. И мы оцениваем не человека, а миф о нем, который для нас сочинили.
Мы выбираем для специальной профессиональной деятельности, о которой вообще ничего не знаем. Или почти ничего. Многие из нас искренне уверены, что работа парламентария заключается в том, чтоб сидеть в большом зале, голосовать и иногда выступать с трибуны. Ведь мы их видим по ТВ только в этой роли. Я уже не говорю про работу мэров, губернаторов и т.д. Уверяю, что никто из нас не представляет (конкретно и подробно) в чем заключается их работа.

Таким образом, сама идея выборов является фикцией. Ибо мы выбираем незнакомых нам людей для занятия незнакомой нам профессиональной деятельности.

Если демократия невозможна, то что мы видим на Западе? Мы же наблюдаем, как народ голосует и меняет правительства! Это факт!
Секрет в том, что занять министерские и парламентские кресла это совсем не то же самое, что прийти к власти. Ниже я опишу нехитрый механизм, который, в условиях западного общества, сводит к нулю возможность политиков серьезно поменять курс страны. Сейчас же нужно пояснить, какие рычаги власти существуют в принципе, если мы говорим об управлении такими большими системами как государство.

Таких рычагов всего два:

право назначать доверенных лиц, единомышленников на высшие управленческие посты.
право выбирать между альтернативными вариантами решения, которые предлагают эксперты.

На самом деле это исчерпывающий список рабочих инструментов любого крупного начальника. Многие люди думают, что руководитель может быть самодуром, принимать волюнтаристские решения, не советуясь с подчиненными и экспертами и подчиненные мол побегут выполнять. На практике это так не работает. Мне известно немало случаев, когда человек "снизу" резко взлетал на высокую должность, будучи в полной уверенности, что он там сейчас всех разгонит поганой метлой и наведет порядок. В 100% случаев такой стиль управления заканчивался крахом. Человек или слетал с должности (завалив дело), если он глупый и упертый, либо понимал правила игры и учился работать по системным правилам.

Волюнтаризм часто позволителен на низких руководящих должностях, где руководитель может лично проверить любого подчиненного, где он лично знает любую работу, выполняемую подчиненными..
Если же человек руководит большой системой, между ним и конечным исполнителем так много слоев различных специалистов, в работе которых он не сильно сведущ, любое решение требует такого количества согласований, что система начинает "вилять собакой" - она становится самодостаточной и, в большой степени, самоуправляемой. Руководитель не может манипулировать системой волюнтаристскими методами, а часто вынужден ей подчиняться или просто выбирать из тех вариантов решений, которые приходят к нему "снизу", а не рождаются у него в голове.

Таким образом, возвращаясь к теме демократии, стабильность курса в западных странах, его независимость от результатов выборов, определяется исключительно простым обстоятельством: западные политики, в большой степени, лишены власти. То есть, система не допускает их к двум рычагам управления: назначению "своих" кадров и выбору альтернатив, предлагаемых экспертными сообществами.

Кто и каким образом не допускает политиков к вожделенным рычагам? Ответ: высокая гильдийность общества.

Гильдийность - основной механизм, отнимающий власть у западных политиков.
Вот собственно и ответ на главный вопрос. Почему на Западе есть выборы, но нет выбора? Очень просто: гильдийность как производная от особого "западного" менталитета. Про менталитет чуть позже. А пока про его результат: экспертные сообщества и вообще управленческая элита, в широком смысле, объединена в неформальные гильдии.

Гильдийность - склонность людей одной сферы деятельности объединяться для достижения общих целей. Эта черта присуща каноническому западному человеку. Но, особенно сильно она проявляется в среде представителей высшего класса.
Гильдийность можно рассматривать с разных сторон, но нам важно понять, почему она лишает власти избранных политиков? Ответ на вопрос (элементарно, Ватсон): если экспертные сообщества объединены в Гильдии, это лишает политика двух рычагов управления, о которых говорилось выше - права назначать кадры и права выбирать альтернативные проекты.

Как это работает на практике?
Представим, что в неком городе есть два видных эксперта в области.. скажем, в области строительства спортивных сооружений. И им нужно освоить миллиард из городского бюджета. Один считает, что нужно построить большой стадион, второй, что нужно строить множество маленьких спортивных площадок во дворах. Естественно, это не просто их хотелки, за каждым из наших экспертов стоят аффилированные предприятия, специализирующиеся на определенных видах строительных работ. То есть, мы говорим не об абстрактных специалистах в вакууме, а о людях, глубоко интегрированных в свою отрасль.

Как эта типичная ситуация разрешится в негильдийном обществе, например в российском? Очень просто, два эксперта и стоящие за ними группы начинают бороться друг с другом. Каждый пытается перетянуть на свою сторону мэра города, депутатов городского совета, заказывают в СМИ публикации друг против друга и т.д. и т.п.
Для нас сейчас важно не то, как борются эти люди, а тот факт, что их борьба дает в руки мэра и депутатов возможность выбрать из двух проектов и из двух персон. Следовательно, борьба экспертов дает власть в руки политиков.

Теперь представим, что наши эксперты проживают в западной стране. И объединены в неформальную экспертную Гильдию.
Естественно, развитие событий будет совсем другим, они договорятся и предложат мэру и Совету согласованный план. Возможно, они решат растянуть свои проекты на более длительное время и начать реализацию сразу обоих, возможно решат, что предприятия "противника" будут задействованы в "своих" проектах. Опций много. Почему рационально мыслящие и ответственные западные эксперты посчитают своим долгом договориться? По двум причинам:

Коль скоро наши специалисты являются топовыми в своей области, у них нет никакой рациональной причины делегировать решение кому бы то ни было. Ибо у них максимальная компетенция решить возникшую дилемму.
Каждый из экспертов понимает, что если он выиграет борьбу, то аффилированные с ним предприятия будет загружены заказами, но предприятия соперника окажутся у разбитого корыта. А это не есть хорошо. В них же работают тоже наши люди, в не всамделишные враги, которых надо по миру пустить.

Опять же, нам в данный момент интересно не само по себе поведение экспертов, а констатация того факта, что если они договорятся и предложат политикам согласованный план, то у политиков не будет выбора: им придется план принять. А если нет выбора, значит нет власти.

Почему они гильдийны, а мы нет?
Очень просто. Западных людей с детства приучают разговаривать друг с другом, совместно решать проблемы, договариваться, приходить к компромиссам. В общем, воспитывают их существами кооперативными и корпоративными.
Для подобных людей гильдийность - естественное состояние.
Другая сторона западного менталитета - рационализм, даже можно сказать: гипертрофированный рационализм. Действительно, если отключить эмоции, амбиции и оставить только здравый смысл, то вполне очевидно, что люди, объединенные в Гильдию, сильнее и эффективнее расколотого социума, где множество мелких групп борются друг с другом.

Почему же у нас нет всего перечисленного? По очень простой причине: люди в России слишком свободные и не готовы быть под контролем коллектива. Коллективизм - это большое бремя для отдельного индивида. Когда мы смотрим на западных людей со стороны, то они нам кажутся независимыми и свободными. Мы не видим кого-то, кто бы их принуждал что-то делать и говорить. Нет никакого видимого глазу диктатора. Живя в свободном российском обществе сложно себе представить, что диктатор может быть коллективный, а не индивидуальный. Само общество, при наличии определенного менталитета у людей из которых оно состоит, может превратиться в коллективного диктатора. Причем, диктатура коллектива всегда сильнее и эффективнее, чем диктатура централизованная.

Почему так? Представим себе коллектив писателей (журналистов), над которым стоит диктатор (главред, цензор и тд). 100 свободолюбивых людей, а над ними гнусный цензор. На каждого свободолюбивого производителя текстов приходится 0.01 цензора - не так уж много. Гнусному цензору не под силу контролировать всех свободолюбивых писателей, особенно если они пользуются эзоповским языком и прочими писательскими хитростями. Теперь перенесем тот же коллектив на Запад. Что изменилось? Исчез гнусный цензор! Ура! Но, при этом 100 писателей сами стали цензорами. Понимающие люди догадались о причинно-следственной связи: цензор исчез не сам по себе, а он просто стал не нужен. Какой смысл ставить цензоров над цензорами? Теперь вокруг каждого индивида в коллективе появились 99 цензоров, а не 0.01 как было при "тоталитарной" власти единственного цензора. Свобода уменьшилась в 10.000 раз - ровно во столько выросла плотность контроля по отношению к каждому индивиду.

Описанная модель упрощенно, но точно демонстрирует суть дела: Гильдия может образоваться только в сетевом сообществе равных. 100 писателей из нашего примера, лишившись цензора, образовали классическую гильдию. Но, сетевое сообщество не может существовать без умения каждого отдельного индивида следить за другими, контролировать их, цензурировать и, конечно же, следить за собой, самоцензурироваться, чтобы не вызвать косых взглядов членов Гильдии. Отсюда, кстати, широко известная страсть западных людей к доносительству, о которой рассказывают иммигранты, проживающие во всех без исключения западных странах. Вроде страны разные, а одна ментальная черта повторяется у всех. Странно, правда? теперь уже не странно, мы же знаем, что без контроля друг за другом никакая сетевая структура невозможна. Доносительство же - результат контроля, ведь нет смысла смотреть друг на друга молча и не сообщить другим членам Гильдии об аномальном поведении отдельного ее члена. Иными словами, доносительство технологически необходимо для общества, которое живет по западным принципам.

Пазл сложился!
Наконец все встало на свои места. Возвращаясь к демократии.. Восстановим цепочку наших рассуждений в обратном порядке, от причин к следствиям.
Для того, что бы построить западную "демократию" нужно:

Воспитать людей в духе корпоративизма. Они должны самостоятельно, без надзора сверху, следить друг за другом, контролировать друг друга, уметь договариваться друг с другом, быть друг к другу лояльными и дружественными, легко идти на компромиссы, считать себя частью коллектива, а не независимыми личностями. Эти новые люди должны изменить свое понимание свободы. Если для русского "свобода" означает: я говорю и делаю то, что считаю правильным, то для нового (западного) человека "свобода" будет синонимом понятия "самостоятельность": меня не нужно контролировать потому, что я умею контролировать себя сам, умею контролировать окружающих и окружающие умеют контролировать меня.
Воспитанные подобным образом люди, занимающие видные позиции в экспертных сообществах, будут естественным образом объединяться в Гильдии - сетевые структуры, способные вырабатывать согласованные решения.
Управленческая элита страны в целом объединится в одну большую Супергильдию, состоящую из экспертных Гильдий в различных профессиональных сферах.
После этого, можно сколько угодно проводить выборы, референдумы, вводить парламентскую республику или оставить президентскую - все серьезные решения в стране будут приниматься только с согласия Супергильдии. Иными словами, некомпетентные выборщики, коими являются обычные избиратели, не смогут серьезно повлиять на курс страны, за кого бы они не проголосовали. Тем более, что проголосуют они все равно за тех, кого им предложит Гильдия журналистов - интегральная часть Супергильдии.

Оно нам надо? Мы хотим становиться такими?
Я на самом деле не против жить по правилам, описанным выше. Именно по таким правилам живут люди на Западе. Не все поголовно, конечно, но все "уважаемые члены общества". Большинство населения.

Однако, немножко зная наших людей, уверенно могу сказать: наши так жить не согласятся. Для нас "свобода" и "самостоятельность" - совершенно разные понятия и мы не согласны подменять одно другим. Что же делать? Мы конечно не против жить под добрым и мудрым "царем", но нет гарантий, что любой царь будет таковым. Кроме того, в медийном пространстве постоянно витает эта дурацкая идея, что у народа есть право выбирать, что истинная свобода связана именно с правом всех голосовать на выборах-референдумах. Многие веруют в эти идеи и их раздражает сам факт существования "царя" и вообще раздражает любой диктат и централизованное управление.

Получается, что мы, не умея объединяться в Гильдии, обречены на вечную турбулентность и перевороты: будем постоянно выбирать "царя", без которого жить не можем, но он нам будет быстро надоедать потому, что мы не верим в Монархию, а верим в Демократию. Следовательно мы его будем или свергать или хотеть свергнуть, считать его узурпатором, ненавидеть собственное государство потому, что оно олицетворяет власть ненавистного "царя". Шизофрения какая-то. Замкнутый круг. Страна борется сама с собой.

Что же делать, как выйти из этого круга?

Выход есть и целых три!
У нашей задачки есть три принципиальных решения, одно технологическое, два других более традиционные (возможно есть еще, но мне они неизвестны).

1. Технологическое: Создать экспертные Гильдии искусственно. При этом, политическая обертка системы не изменится: буду всенародные выборы, свобода СМИ, парламент, партии и т.д. Что значит создать искусственно? Очень просто: мы же живем в 21 веке, у нас есть продвинутые технологии изучения человеческой личности: психотесты, полиграфы, сканирование мозга энцефалографами и т.д. То есть, сформулировав критерии, которым должен соответствовать член Гильдии, мы можем пропускать каждого кандидата на высокую позицию в экспертном сообществе через серию подобных проверок. В результате, получим сетевую структуру из искусственно отобранных "правильных" людей, которые смогут объединиться в экспертные Гильдии, а Гильдии объединятся в Супегильдию.
Возможно, это лучший из всех вариантов, но его навряд ли примут в нашем обществе.

2. Демократическое: Оставить одновременно выборы и централизованное управление (не гильдийное), но при этом запретить кому-либо избирать кандидатов, незнакомых ему лично. Условно говоря, "простые" люди избирают депутатов нижнего уровня. Депутаты низшего уровня выбирают следующий уровень и так далее, до самого верха. Депутаты образуют наблюдательные советы вокруг всех управленческих структур в стране и назначают их руководителей. В такой системе присутствует и воля народа, и нет изолированности элит от "низов", и выбирают компетентные выборщики, которые как минимум лично знают кандидата. Но, при этом остается удобное для нас централизованное управление.

3. Еще одно демократическое решение: все оставить как есть (выборы, партии и т.д.), но создать Гильдию Модераторов, у которых не будет прямой административной власти, но будет право блокировать решения "обычных" властей. Членов Гильдии можно избирать, но только из предопределенных кандидатур, имеющих безусловное доверие общества. Что-то вроде Конституционного Суда, но с расширенными полномочиями, выходящими за рамки юридических процедур обычного суда.
Предложение так себе, для нашей страны. У нас не найти кандидатур, которые являются безусловными авторитетами, но есть страна, где подобная система эффективно работает и стабилизирует общество - Иран. Несведущие люди обычно кривятся при упоминании "власти аятолл". Посоветую им подробно почитать как устроена политическая система Ирана. Очень интересно, сложно, нестандартно, с системой сдержек и противовесов и не менее демократично, чем на Западе (аятолл кстати тоже избирают всенародным голосованием, но только из списка влиятельных богословов).
---------------------------------------------------------------------------------

Можно использовать микс из трех перечисленных способов. Например, почему бы не создать Гильдию Модераторов используя технологический подход (пункт 1) . Отличная идея. Члены Гильдии будут проверять друг друга на детекторах лжи и мы сможем быть уверены, что это сообщество кристально честных людей.
Можно придумывать другие политические системы, основываясь на сочетании трех указанных подходов.
Главное, уйти от ситуации, когда неквалифицированные выборщики избирают незнакомого им человека на незнакомую им должность. В отсутствии экспертных Гильдий такие выборы могут реально разрушить страну потому, что Гильдия - единственный противовес некомпетентности выборщиков, а естественных Гильдий у нас нет и не будет в силу неподходящего менталитета.


Нашей интеллигенции пора успокоиться.
Вышесказанное дает ответы на все вопросы: как устроен Запад и поему мы никогда не сможем стать Западом. Нашей интеллигенции пора угомониться и окончательно похоронить глупую идею построения демократии в России.
Во-первых потому, что демократии не существует в живой природе. Она присутствует в головах людей как мифическая религиозная субстанция. Ее нельзя построить в реальном обществе.
Во-вторых, любая религия (включая Демократию) придумана исключительно для того, чтобы привести народ к порядку и благоденствию, а не сеять хаос. Если народам западных стран удобно веровать в Демократию, то флаг им в руки. Но для нас эта вера деструктивна потому, что мы верим в Демократию не у нас, а за границей. Это такая же глупость как верить в Бога, который есть у других народов, но его нет у нас. Глупо и разрушительно.
В-третьих, мы народ креативный и способный придумать собственную, удобную для нас, политическую систему, а не пытаться, как туземцы, тупо копировать образ жизни "белого человека", при этом заимствовать лишь внешнюю оболочку, но не внутреннее содержание.

[Владислав Иноземцев]

http://snob.ru/selected/entry/99514

Исторические испытания, выпадавшие на долю нашей страны и ее народа, всегда требовали сплочения и пренебрежения индивидуальными ценностями


Иллюстрация: РИА НовостиИллюстрация: РИА Новости

В политической теории существует множество определений демократии, и каждое из них указывает на ряд ее характерных черт. Не стремясь к оригинальности, возьмем определение Л. Даймонда из его широко известной лекции What is Democracy?; первым и важнейшим признаком демократии в ней указывается способность народа for choosing and replacing the government through free and fair elections (выбирать и сменять правительство путем свободных и справедливых выборов). Сегодня, как полагает большинство политологов, причем не обязательно прокремлевских, в России существует несовершенная, но демократия; ее называют «нелиберальной», «суверенной», «управляемой» или какой-то еще, но сам факт ее наличия отрицают немногие. И даже те, кто готов сказать, что мы живем при новом авторитаризме, не вспоминают со слезинкой у глаз о той вожделенной «демократии, которую мы потеряли» в конце 1980-х или даже в 1990-е годы.

Я боюсь показаться циником и пессимистом, но убежден: коллеги ошибаются. Обратим внимание на ключевое слово replacing — и картина станет совершенно иной. Удалось ли хотя бы раз избирателям в демократической России XXI века сместить с поста лидера Владимира Путина? Или, быть может, такая возможность представилась им в 1996 году в отношении демократичнейшего Бориса Ельцина? Или на каких-то выборах был обделен доверием отец перестройки Михаил Горбачев? Случалось ли в свободных дебатах на съездах КПСС сменить Генерального секретаря? Кто-то выбирал Временное правительство? Или, может быть, Учредительному собранию удалось поменять власть в стране? Дальше можно не продолжать. Какой следует из этого вывод? Если быть предельно честным, только один: в России на протяжении последней тысячи лет демократии не существовало и сегодня не существует. Были периоды, когда мнение населения что-то значило, но и только. Более того, для смены власти даже по воле значительных масс народа, как то было в феврале 1917 года или в 1991-м, требовалось… уничтожить самое государство, так как иного способа избавиться от его руководителя просто не существовало (и, наверное, не существует и по сей день, потому и незаконная агитация приравнивается у нас к посягательству на государственный строй).

Почему же Россия не была, не является и, вероятно, не будет или, в лучшем случае, не скоро станет демократией? На мой взгляд, на то есть минимум пять немаловажных причин.

1. История

Первая во многом связана со спецификой российской истории. В России исторически велика — и, я бы сказал, завышена — роль личности. На протяжении столетий страна ассоциировалась с государством, а государство — с фигурой правителя. За очень редкими исключениями власть суверена не оспаривалась, и практически никогда она не оспаривалась в условиях апелляции к относительно широким политическим силам. Да, перевороты и убийства царей и императоров случались, но даже в таких случаях (как, например, в 1741 году) новые фигуры оказывались носителями чисто личностных качеств. Власть в стране долгое время оставалась не политической, а символической; коллективные объединения не играли в ней никакой роли. Здесь не было ни конкурирующих десятилетиями группировок, ни давления на правителя со стороны дворянства, ни противостояния светской и духовной власти. Следствием стала невероятная персонализация власти, аналоги которой встречались разве что в истории восточных деспотий. Даже когда идеологии стали «материальной силой», в России изменилось немногое. Может ли та же Коммунистическая партия быть названа партией, если она проводила от своего имени столь разную политику, как при Сталине и Горбачеве? Какие бы внешне цивилизованные формы ни принимала российская политика, она во все времена строилась вокруг личностей.

Чем ближе мы продвигаемся к современности, тем более заметным становится данный факт, тем больше он контрастирует с доминирующими трендами эпохи. Демократия — это предельно рациональная форма власти, при этом основанная на возможности альтернативы. Когда на первых «демократических» выборах основным лозунгом становится «Голосуй сердцем!» (понятное же дело, что ума тут не требуется), а главным рефреном — «альтернативы у нас нет», только идиот может предположить у этой страны нормальное будущее. Почему Польша стала демократической страной? Потому что здесь закон был выше «интересов» — и в 1995 году бывший редактор местной «Комсомольской правды» получил больше голосов, чем Лех Валенса, и стал президентом. Почему Россия осталась азиатской диктатурой? Потому что в 1996 году «высшее благо» не позволило осуществиться демократической смене власти. В любой демократической стране фундаментальными являются политические убеждения и идеология, отсюда и развитие партийной системы, необходимое для любой демократии. Нынешний российский президент успел посостоять в трех политических партиях (всякий раз правящих) — и даже возглавить четвертую, не будучи ее членом: может ли что-то более явно доказывать, что идеологии, убеждения и программы не значат ровным счетом ничего в культуре, где объектом почитания и уважения являются лишь чиновничий пост, властные полномочия и — в относительно подчиненной, второстепенной мере — личная харизма?

В современных условиях подобная ситуация катастрофически влияет на развитие страны. В России сегодня нет демократии; в ней есть только безграничный популизм. Власть улавливает настроения масс, в то же самое время и формируя их; она готова в той или иной степени модифицировать проводимую ею политику и даже пересматривать отдельные решения, но она ни в коей мере не предполагает за населением суверенного права прекращать ее полномочия. Популистская система строится не на выборе программ, а на предпочтении личностей, именно поэтому Путин равно популярен как в начале своего первого срока, когда он был проевропейцем и сторонником рыночной экономики, так и сейчас, когда он противостоит Западу, стремится к союзу с Китаем и уничтожает остатки российского предпринимательства. Таким образом, персонализация российской политики и почти полное пренебрежение к идеологиям, программам и методам развития страны — это первая причина, по которой демократия в России не приживается.

2. Культ личности

Вторая причина еще более важна, на мой взгляд. Демократия — это система, где общество поделено на подвижные группы, называемые меньшинством и большинством. Я сейчас даже не буду говорить о том, что права меньшинства должны быть защищены от посягательств большинства — это кажется аксиомой (хотя и не в России). Важнее иное. Меньшинство и большинство для утверждения демократии должны быть подвижны, и принадлежность к ним — определяться убеждениями или политическими позициями. Как сами эти позиции, так и отношение к ним граждан могут меняться, и этот процесс задает демократическую смену власти. Возможность такой смены заставляет каждую из групп с уважением относиться к другой. В Великобритании, как известно, существуют Правительство ее Величества и Оппозиция ее Величества. Происходит это, повторю еще раз, именно потому, что политика в демократической стране в значительной мере деперсонифицирована.

В России с ее постоянным культом личности (в широком смысле слова) и драматизацией противоречий столетиями формировалось восприятие несогласия как преступления. В стране во все времена была масса тех, кто готов был выступить против того или иного режима и убежденно с ним бороться, но любое посягательство на режим воспринималось как посягательство и на страну. В принципе, такое отношение понятно и объяснимо: если ты критикуешь партию, ты вполне можешь быть оппозиционером, но если человека — то только его противником, или, точнее, врагом. Если же этот человек отождествляет себя с государством, его оппонент становится врагом народа, как это и происходило и в долгие века русской истории, и совсем недавно, в период сталинской диктатуры. Оппозиция превращается — и это прекрасно видно в истории 1920-х годов — сначала в «уклон», а потом в «отщепенцев». Даже в намного более спокойные времена само ее право на существование не является очевидным.

Нынешнее отношение к несогласным в России сформировалось во время прежней «оттепели», в 1960-х годах, когда возникло и соответствующее понятие: диссиденты. Диссиденты воспринимаются обществом как те, кто не принимают режим, то есть как люди, не столько предлагающие лучший курс, сколько просто пренебрегающие мнением большинства. Согласитесь, это очень специфическая коннотация: от таких людей не ждут позитивной программы или «конструктивной критики». С ними можно смиряться, но не следует принимать их в расчет. Они могут поспособствовать политическому кризису и даже свалить власть, как в СССР, но они не могут ею стать, как это сразу же стало понятно в России. Собственно, и сейчас в России нет оппозиции — есть лишь диссиденты, по мнению власти, мешающие своей стране «подниматься с колен». Их логично подозревать в связях с внешними силами (в чем всегда обвиняли врагов), а их единственный путь — воссоединиться со своими «хозяевами» за пределами российских границ (что практиковалось еще при советской власти, а сегодня происходит в куда более массовом масштабе). Так формируется непреодолимое отношение россиян к потенциальной оппозиции как к группе недовольных, вероятнее всего, направляемых из-за рубежа и потому не достойных диалога. И можно только удивляться тому, как стремительно восстановилась в обществе эта культура нигилистического отторжения инакомыслия, как только в Россию вернулась в ее явной форме персоналистская власть.

Отношение к оппозиции как к горстке предателей и глубоко укорененное отрицание за ней позитивного значения может быть названо второй причиной того, почему до становления в стране демократии пройдут еще долгие десятилетия.

3. Ресурсная экономика

Третья причина имеет иную природу, но также крайне значима. Россия на протяжении всей своей истории (исключением был краткий период 1950–1970-х годов) была и остается ресурсной экономикой. Ресурс, от которого зависят казна и страна, может меняться: это могла быть пушнина или золото, сейчас нефть и газ, долгие десятилетия — хлеб, но остается фактом, что для содержания центральной власти нужно либо осваивать новые территории и запасы (как в случае с энергоносителями), либо принуждать часть населения к изнурительному труду (как в ситуации с сельским хозяйством). И в том, и в ином случае государство играет в основном перераспределительную роль, концентрируя внимание на том, как извлечь богатства и кому направить ту или иную их часть в приоритетном порядке. Вплоть до наших дней главная часть доходов бюджета формируется за счет поступлений от сырьевой ренты, причем второй по степени значимости статьей остаются доходы от таможенных сборов и пошлин (они сейчас приносят такую же долю бюджетных доходов, какую обеспечивали в США в первые годы после Гражданской войны 1861–1865 годов). Предпринимательство в России традиционно рассматривается не как средство повышения благосостояния общества, а как спекуляция или деятельность, мотивированная исключительно целями наживы. В сознании населения задачи перераспределения богатств явно доминируют над задачами их умножения.

Это обстоятельство является мощным блокиратором демократии. Во многом демократия возникла как система контроля над государством со стороны граждан, обеспечивающих развитие общества и вносящих весомый вклад в его благосостояние. Активное гражданство крайне маловероятно без экономического участия в жизни общества. В России же имеет место ситуация, при которой около 1% населения обеспечивают до 70% экспорта и 55% бюджетных поступлений, которые приносит нефтегазовый сектор. Федеральное правительство демонстративно брезгует подоходным налогом, позволяя распоряжаться им региональным властям (хотя в США он составляет большую часть бюджетных поступлений). С экономической точки зрения в таких условиях требование демократии выступает требованием установить власть «нахлебников» над «кормильцами», сделать так, чтобы люди, которые и так всё получают от государства, еще и определяли его политику. В связи с этим на память приходит система имущественного ценза, существовавшая в ранних европейских демократиях, и оказывается, что само требование демократического участия в управлении всей страной в России выглядит безрассудно иррациональным. «Быдло» может претендовать на участие в выборах местных советов, мэров и даже — иногда — губернаторов, то есть, по сути, тех, кого оно финансирует своими налогами, но почему оно должно иметь право менять президента и правительство?

Страна, в которой население в своем подавляющем большинстве не создает богатство, а потребляет его, не может быть демократической — не случайно переход от «экономики участия» к требованиям «хлеба и зрелищ» совпал по времени с переходом от республики к империи в Древнем Риме. Особенность России состоит в данном случае еще и в том, что зависимость от природной ренты не сокращается, а растет: доля сырья в экспорте увеличилась с 38% в позднесоветский период до почти 73% сейчас, и предпосылок к изменению тренда не наблюдается. Это значит, на мой взгляд, что демократизация выглядит не только нереалистичной, но отчасти и несправедливой. Проблему не решить ни развитием образования, ни воспитанием предпринимательских навыков, ни продвижением гражданских ценностей: те, кто их обретает, стремительно покидают страну, лишь повышая среди оставшихся долю людей, ожидающих подаяния от государства. У просящих же милостыню нет и не может существовать повода требовать для себя прав определять голосованием поведение тех, кто ее раздает, — таково в предельно ясной форме третье препятствие на пути развития демократии в России.

4. Имперский менталитет

Четвертая причина определяется специфическим характером отношения россиян к состоятельности власти. Сформировавшись как страна с оборонительным сознанием и как «фронтирная» цивилизация, Россия впитала в себя осознание первичности общности и вторичности личности. Как поется в одной известной песне: «Жила бы страна родная — и нету иных забот!» — этот посыл крайне силен в мировосприятии населения. Отсюда возникает уничижительное отношение к самим себе и готовность если и не идти на жертвы в порядке личной инициативы, то оправдывать подобные жертвы, понесенные другими, если, конечно, они способствуют реальному или воображаемому «величию» государства. Самым очевидным проявлением этого величия выступает территория, которая не прирастает всем известными темпами к пацифистски настроенным странам. Если учитывать как масштаб контролируемых земель, так и продолжительности контроля над ними, Россию стоит признать самой большой империей в истории человечества [см. расчеты, приведенные в: Taagepera, Rein. ‘An Ovеrview of the Growth of the Russian Empire’ in: Rywkin, Michael (ed.) Russian Colonial Expansion to 1917, London: Mansell, 1988, pp. 1–8]. Собственно говоря, эту линию можно и не продолжать, так как она выглядит достаточно ясной.

Агрессивная демократия — явление достаточно редкое, особенно в период доминирования всеобщего избирательного права. Как правило, по мере развития демократических норм государства становятся менее склонны к войне и насилию (исключением являются операции, обусловленные идеологическими или гуманитарными соображениями, а также оборонительные войны). Здесь и возникает очередная российская ловушка. История показывает, что в колониальной по своей сути стране усиление давления на власть «снизу» в значительной мере является дисбалансирующим элементом. В ХХ веке распад России дважды запускался после самых либеральных и демократических реформ в ее истории — после 1917 и 1985 годов. Поэтому, если стоит задача «сохранить страну» (а этот лозунг был и остается самым популярным), то демократия выглядит более чем естественной ценой, которая может быть заплачена за подобное достижение. Более того, потеря территории является абсолютным критерием несостоятельности правителя, тогда как расширение ее, или «сферы влияния», искупает все его ошибки. Правление Петра I или Екатерины II воспринимаются в качестве великих эпох отечественной истории не из-за превращения России в европеизированную страну или дарования вольности дворянству, а прежде всего из-за военных успехов и территориальных приращений. Соответственно свобода и открытость, принесенные Горбачевым, были забыты на фоне потери значительной части территории бывшей сверхдержавы. И наоборот, успехи Путина в бессмысленном удержании ненужной России Чечни в 2000 году и присоединении еще менее ценного Крыма в 2014-м превратили его в наиболее почитаемого лидера страны. Естественно, апология насилия и агрессии не может сочетаться с демократией, ведь понятие свободы предполагает бóльшую подвижность и бóльшие возможности. Если население того же Крыма для того и голосовало за вступление в Россию, чтобы быть лишено права выразить в будущем иное мнение, понятно, почему так происходит: демократия выглядит недопустимо рискованной в системе, где главной ценностью выступает расширение государственных границ. Иначе говоря, главным препятствием для развития демократии в России выступает специфически российское понимание государства и государственных интересов.

5. Коррупция

Пятая причина — одна из самых оригинальных. Россия — это страна, в которой коррупция и злоупотребление властью являются характерной чертой государственных институтов. Отчасти это обусловленно историей, когда должности чиновников служили способом их «кормления», а отчасти — и современным положением дел, когда произошло невиданное прежде слияние государственной службы и предпринимательской деятельности. Однако факт остается фактом: для поддержания желательного для власти уровня коррупции необходима деструктурированность общества и девальвация практически любых форм коллективного действия.

Именно это идеально достигнуто в современной России. Страна представляет собой сообщество лично свободных людей, которые обладают правами приобретать и отчуждать собственность, вести бизнес, уезжать из страны и в нее возвращаться, получать информацию и так далее. В частной жизни ограничения давно свелись к нулю. Более того, большинство законов и правил легко обходятся, хотя и не могут быть юридически пересмотрены. Последнее как раз особенно важно для сохранения системы, черпающей свою силу в постоянном создании исключительных ситуаций. Между тем для этого необходим важный фактор: государству должен противостоять отдельный человек, а не общество. Коррупция, в отличие от лоббирования, — процесс индивидуальный, чуть ли не интимный. Коррумпированная власть тем прочнее, чем больше приходит к ней индивидуальных просителей и чем меньше оказывается тех, кто готов оказывать на нее коллективное давление. Поэтому Россия в ее нынешнем виде является предельно индивидуализированным обществом: в ней намного проще индивидуально договориться об исключении, чем коллективно изменить норму [см. подробнее: Inozemtsev, Vladislav. “Russie, une société libre sous contrôle authoritaire” в: Le Monde diplomatique, 2010, № 10 (Octobre), pp. 4–5]. Думаю, излишне говорить, что демократия — это и есть процесс формализованного изменения норм с участием широких масс общественности: таким образом, оказывается, что вся система организации российской власти напрямую ориентирована на предотвращение создания условий для формирования демократических институтов. Стоит также заметить, что данная ситуация не является навязанной обществу: будучи рациональными людьми, россияне в своей значительной части понимают, что существующая организация вовсе не обязательно усложняет жизнь, но нередко даже упрощает ее, ведь та же взятка зачастую решает проблемы, которые нельзя преодолеть никаким иным способом. Демократизировать общество — значит не просто избавиться от вороватых чиновников, но и поставить себя в условия соблюдения правил, которые подавляющее большинство россиян, увы, соблюдать не намерены.

Последнее означает, что рост степени личной свободы в авторитарном обществе самым неожиданным образом приводит к формированию «антидемократического консенсуса», который выступает пятым препятствием на пути демократических преобразований.

* * *

Какой вывод вытекает из всего вышесказанного? На мой взгляд, это вывод о фундаментальной невостребованности демократии российским обществом. Стремление к свободе и автономности; ощущение превосходства индивидуальных целей над государственными задачами; отношение к правительству как к институту обеспечения общественных благ, а не сакральному символу; готовность к коллективным действиям, а не индивидуальному решению системных противоречий — все эти предпосылки демократического общества во многом отсутствуют в российском сознании. Любые исторические испытания, которые выпадали на долю нашей страны и ее народа, требовали его сплочения и пренебрежения индивидуальными ценностями, а не наоборот. И поэтому шансов на то, что свободное и демократическое общество вдруг окажется идеалом для значительной части россиян, я не вижу.

Единственный, на мой взгляд, выход может состоять во внешнем влиянии. Недемократическая российская система государственности неэффективна — и на том или ином историческом горизонте она потребует от населения таких жертв, с которыми то не готово будет смириться. Внешнеполитическая и внешнеэкономическая ориентация страны также потребуют в будущем важных решений относительно выбора между Западом и Востоком, между демократическим и авторитарным путем развития. В итоге у страны рано или поздно не останется приемлемой альтернативы бóльшему сближению с Европой, исторической частью которой Россия была многие столетия (и к которой постоянно тянулась экономически, культурно и социально). Европейское же государственное устройство неизбежно потребует кардинальных перемен в организации политической жизни страны и, говоря прямо и четко, установления демократического режима.

Демократия во многом представляет собой процесс десуверенизации правителя, передачи им части своих полномочий народу и согласия с внешней, то есть не «сакральной», легитимизацией. Учитывая, что в России исторически сложилась и ныне существует система, основанная на принципе «государство — это я», десуверенизация правителя может быть реализована только через десуверенизацию самого государства. И если не говорить об оккупации (в российском случае невозможной), то остается лишь один простой и понятный путь: присоединение страны к наднациональному объединению с единым центром власти и нормотворчества. Как бы горько ни звучал этот тезис, но я не вижу оснований полагать, что Россия может стать демократией раньше, чем основные законодательные, судебные и исполнительные решения перестанут приниматься в Москве. «Реальный суверенитет» и реальная демократия в России несовместимы — пока все говорит о том, что при выборе между первым и второй демократические правила не окажутся предпочтительными. Собственно говоря, именно это обстоятельство и отвечает самым четким образом на вопрос, вынесенный в название статьи.

[TheQuestion.ru]

http://echo.msk.ru/blog/thequestion_ru/1671544-echo/
16:08 , 05 декабря 2015

Находим тех, кто ответит на ваши вопросы
Михаил Зыгарь — главный редактор телеканала Дождь и автор книги «Вся кремлевская рать» —отвечает на вопросы пользователей TheQuestion.

В какой момент сломалась демократия в России?

Я, честно, не верю в переломные моменты. Все идет в одну сторону, а потом в другую. Не существует в историческом процессе точек невозврата. Я похожий вопрос задавал людям, с которыми общался для своей книги (bookmate.com)). Многие из них отвечали на этот вопрос, называя разные точки: кто-то говорил про революцию на Украине в 2004 году, кто-то про дело ЮКОСА, кто-то про убийство Каддафи.

Но я не очень верю в такие теории. Год назад, в прошлом декабре, сильно упал рубль. Все кричали, что будет очень плохо, доллар будет стоить 200. После того, как турки сбили самолет все шутили про Франца Фердинанда и про мировую войну. Отказался ли русский народ от демократии? Нет, он от нее не отказался, просто еще до нее не дошел.
[Дальнобойщики: потешный полк]
Дальнобойщики: потешный полк
Не понимаю, почему такой ажиотаж вокруг этих дальнобойщиков. Ну да, их обложили налогом. Ну да, этот налог — чисто…
Блоги

Есть ли у Путина четкое понимание того, что он хочет добиться в войне в Сирии?

Это очевидно – нет. Стратегии здесь нет никакой. Официальное объяснение («Мы отвечаем на просьбу легитимного сирийского правительства о помощи») — тоже не работает. Башар Асад давно просил о помощи. Ему стали помогать только в последний момент. Цели войны в Сирии понятны, но никак не связаны со спасением Асада. На кону — участие Путина в совете директоров корпорации «Мир» с правом решающего голоса. Быть одним из директоров мира – это значит, что о тебе вспоминают не только в контексте Крыма и Украины. Нужно новое глобальное устройство, нужна новая Ялта, считает Путин.

Если у тебя есть стратегия, то, наверно, ты продумываешь, как будешь добиваться цели, отбрасывая все неудобные варианты. Если ты хочешь коалиции, то ты бомбишь ИГ, а не всю оппозицию Асаду. Или принимаешь в расчет настроения Турции как важного участника потенциальной коалиции. Надо понимать, что вмешательство России в сирийские дела для Турции — жто как Обама, который вмешивается в дела Украины для России.

Почему важно выступить на стороне Асада? Дело точно не в личной привязанности: Путин не очень дружит с Башаром Асадом. Но в советском сознании огромную роль играет такая вещь как уважение к начальнику. Начальник — всегда партнер, с ним всегда можно иметь дело. Мы поддерживаем Асада, потому что он начальник, а оппозиция — не начальник.

Были ли выборы-1996 честными?

Смотря что понимать под честностью. Административный ресурс, брошенный на выборы, делает их не совсем справедливыми. И в этом плане нет никаких сомнений, что выборы 1996 года были не совсем честными. Другой вопрос: были ли фальсификации в процессе подсчета голосов? Вот Дмитрий Медведев недавно сказал, что те результаты были просто нарисованы. В процессе написания книги про российскую политику (bookmate.com) я разговаривал на эту тему практически со всеми своими собеседниками. Некоторые с жаром и с аргументами доказывали, что нет: если бы можно было просто фальсифицировать выборы, так бы постоянно и делали — но вспомните, кто проходил в губернаторы и в Госдуму. Другие с таким же жаром доказывали, что основные усилия были направлены вообще не на избирательную компанию Ельцина, а на работу с избиркомами. Так что на этот вопрос у меня нет ответа: свидетели дают взаимоисключающие показания. Надеюсь, что в какой-то момент я напишу приквел к своей книге, чтобы у меня самого возникла ясность.

Какой ваш идеальный сценарий развития событий в России в ближайшие 10 лет?

В феврале 2014 года я публично сказал, что присоединение Крыма невозможно, потому что так не может быть. Поэтому прогнозов делать не буду, но помечтать могу. Я правда мечтаю о том, чтобы в России случилась сменяемость власти. Чтобы когда-нибудь какая-нибудь власть проиграла на выборах, признала свое поражение и передала бы власть победившей оппозиции. В идеале — чтобы какие-нибудь прекрасные люди победили, а менее прекрасные проиграли, но это уже опционально. Да, это страшно: мало ли кто победит и с какими лозунгами. You never know until you try. Нужно просто решиться, зажмуриться и пойти на это.

Правда ли, что чиновники, которые воруют деньги, не считают себя преступниками?

Один из главных выводов моей книги (bookmate.com) заключается в том, что окружение Путина — это очень разные люди, каждый из которых считает, что он абсолютно прав, что он делает очень важные и правильные вещи. Это относится даже к тем, кто в некоторых кругах считается злодеями и негодяями. И в личном общении это заметно: они совсем не выглядят злыми, циничными людьми. Что-то приятное есть почти у всех, с кем я общался.

Можно быть жуликом и вором и считать, что ты спасаешь Россию. Да и вообще, вы не воруете деньги, а просто так много работаете на благо Родины, что получаете справедливое вознаграждение. Вы честно договорились об этом с вашим руководителем. Да и вообще это все не важно! «Какая разница, какие там деньги?!» — жаль что я не могу передать снисходительно-раздраженную интонацию, с которой это произносится. Ну зачем же деньги считать?! Главное, что всего себя, всю свою эффективность и свой ум человек отдает, чтобы страна была великой!

Есть ли у человека способность убедить себя в чем угодно? — Да. Более того, человек, сделавший что-то гадкое, может убедить себя, что он этого не совершал или это был не он. Или он защищался. Или у него не было другого выбора. Или он принес себя в жертву, чтобы не случилось ничего еще более страшного.

Как устроен рабочий день главного редактора большого телеканала?

У нас довольно высокий уровень самостоятельности на местах. Есть шеф-редактор сайта и два моих заместителя, одна из которых отвечает за новости, другая — за программы. Эфир я веду только вечером по вторникам. Есть летучки, но не то что я круглые сутки бегаю по опенспейсу и отдаю приказы, как в кино про журналистов. За производством самых важных историй слежу лично. Иногда во время прямого эфира я могу вмешаться в процесс и помочь редакторам, но это скорее исключение. Что-то я вижу по телевизору, большую часть — не вижу вообще. Раз в неделю мы тянем жребий, кто из сотрудников на этой неделе смотрит эфир максимально возможное количество времени, чтобы потом его раскритиковать. Даже этот человек видит, наверно, процентов 10.

Какие медиа вы читаете каждый день?

Я очень внимательно отношусь к сайту телеканала «Дождь», «Медузе», slon.ru, РБК и газете «Ведомости». Я очень ценю «Аль-Джазиры» и люблю их сайт (я знаю арабский, но мне проще читать по-английски). Плюс Atlantic, Buzzfeed, Huffington Post, Politico. Это в ежедневном режиме, остальное пореже.

Правда ли после убийства Немцова Путин опасался покушения на себя со стороны чеченской верхушки?

Одна из важных особенностей политической журналистики в России заключается в том, что из-за закрытости власти и политики в целом, журналист часто превращается в психолога, который угадывает, «что у Путина в голове». Разнообразные политические аналитики любят рассуждать про характер, склад ума и психологию политиков. Мозговедение — главный политологический жанр. Я всегда — в том числе, в своей книжке (bookmate.com), с которой начался слух про страх Путина за свою жизнь — старался не заниматься мозговедением, а рассказывать те истории, которые мне стали известны. Сказать, боялся ли Путин или нет, я не могу. Факт, который подтверждают разные источники в Кремле, заключается в том, что была усилена его охрана. Этот факт отражен в моей книжке, а какие из этого делать выводы — я не знаю. Это дело читателя.

Кто является анонимными источниками книжки Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать»? Откуда автор знает ход внутренних процессов, происходивших во власти?

В моей книге (bookmate.com) есть много фактов и цитат, источник которых указан. Каждому спикеру — а я пообщался с несколькими десятками людей из числа самых могущественных политиков России — я обещал, что согласую любую цитату. Все закавыченные цитаты согласованы, это была адская работа.

Эти люди говорили мне сильно больше, чем они готовы были сказать под запись. 99% информации они мне давали при условии, что источник ее не будет раскрыт. Так что источник большей части фактов и предположений моей книги — это ее герои. Плюс какие-то другие люди, которые вообще не упоминаются на ее страницах.

Заодно поясню по поводу распространенной у нас точи зрения, что «независимый журналист не должен поддерживать общение с чиновниками». Я не имею постоянной связи с окружением Путина, но фундаментальная основа работы журналиста — общаться с ньюсмейкерами и получать от них информацию, и здесь нет никакого диссонанса.

Понятно, что большинство героев книжки не появлялись в эфире «Дождя». И здесь дело в нашей региональной политической культуре. Многие чиновники просто никогда не дают интервью под запись — так это устроено. Такая практика появилась в середине нулевых и к 2015 году стало привычкой. Нет никакого тайного приказа Путина или кого-либо еще, запрещающего политической элите давать честные интервью, это неписаная норма. К тому моменту, как появился «Дождь» у чиновников окончательно атрофировался навык появляться в прямом эфире и отвечать на неприятные вопросы. И мы их приучили приходить к нам на эфир. Потом случился скандал с «блокадным опросом», после которого многие стали бояться появляться у нас, но мы продолжаем работать над этим.

Кто будет преемником Путина в 2018 или 2024 году?

Это знает только Путин. Но в августе 2011 года, как рассказывает многочисленные люди из окружения Медведева, Путин сказал что-то вроде «сейчас я, а потом ты».

Кандидатура Медведева в 2008 году была окончательно утверждена буквально за пару месяцев до выборов, так что надо понимать, что эта договоренность — не окончательная. Я думаю, Путин и сам сейчас не знает точного ответа на этот вопрос.

Важно понимать, что нынешняя ситуация кардинально отличается от 2007 года. Тогда Путин хотел кому-то передать власть и, может быть, даже отдохнуть, а сейчас — едва ли. Ситуация в мире изменилась, и Путин уверен, что без него не справятся. Собственно, в 2012 году он вернулся именно потому, что увидел, что без него не справляются — в моей книжке (bookmate.com) этот процесс подробно описан.

Мне кажется, на данный момент Путин никому не готов передать власть. Через неделю ситуация может измениться — за последние пару лет она вообще много раз стремительно менялась — но на данный момент, скорее всего, ему сейчас вообще не хочется думать об этом.

[Григорий Голосов]

http://www.rbcdaily.ru/politics/562949999244267
Сегодня, 00:25

В интервью немецкому изданию Bild президент России Владимир Путин изложил свое видение демократии. Как оно соотносится с российской политической реальностью?

Марксистская демократия

Корреспондентов популярного немецкого издания Bild интересовали преимущественно актуальные темы: Сирия, Украина, плачевное состояние российской экономики. Однако были в этом интервью моменты, выходящие за рамки политической рутины. В частности, отвечая на вопрос о том, не беспокоит ли его перспектива новой волны «критики в отношении развития демократии, соблюдения прав человека в России», Путин не только дал понять, что совершенно не беспокоит, но и пустился в обстоятельное рассуждение о демократии. Изложенные им представления мало отличаются от тех, которые можно найти в головах большинства российских обывателей. Но именно потому, что Путин — не простой обыватель, а пользующийся огромной властью лидер нашей страны, эти взгляды заслуживают интереса.

В фундаментальном смысле, как выяснилось, его концепция демократии — вполне марксистская (не удивительно, если учесть, в какие времена будущий президент изучал обществознание). Концептуальная основа укладывается в одну фразу президента: «О свободе, как правило, говорят правящие классы для того, чтобы мозги запудрить тем, кем они управляют». Такое видение демократии — слишком куцее, хотя в основе лежит верная мысль. Действительно, демократия (как, впрочем, и любой политический режим, за исключением революционных периодов) служит поддержанию существующего социального устройства, включая сложившуюся модель социального неравенства. При этом демократия (как опять-таки любой политический режим) стремится сделать эту модель приемлемой для непривилегированного большинства, и это в общем содержательно соответствует простонародной формулировке «запудрить мозги».

Но даже если смотреть на демократию исключительно с точки зрения правящего класса — а Путин, хоть и излагает мысли на простонародном языке, должен смотреть именно так, — то демократия делает кое-что, чего президент не замечает. А именно, она служит единственным механизмом, который позволяет различным группам правящего класса состязаться за власть и чередоваться у власти, не прибегая к насилию. Одна из задач этого механизма состоит в том, чтобы предотвратить ситуацию, в которой власть имущие совершают ошибки, угрожающие привилегиям и благосостоянию правящего класса в целом. Наделал глупостей — уходи. Другие будут, возможно, глупее и ленивее тебя, но зато над ними не будет довлеть груз твоих просчетов. Им будет легче все исправить и идти дальше.

С точки зрения Путина

Главная проблема с таким механизмом состоит в том, что он почти не работает без внешнего по отношению к правящему классу арбитра. Внутри правящего класса всегда есть самый сильный игрок, и это именно тот, у кого власть. Если дело дошло до крайности, то устранить его можно, скажем, путем государственного переворота — если не говорить о более радикальных средствах, — но такие методы чреваты колоссальным риском как для исполнителей, так и для правящего класса в целом, и идут на них крайне неохотно. Гораздо проще переложить бремя обязывающего решения о том, кто останется у власти, а кому пора уходить, на народ, то есть на всю массу граждан, подавляющее большинство которых к правящему классу не принадлежит. В этом и состоит суть либеральной демократии, которую Путин не видит или не называет.

Вместо этого Путин придерживается, так сказать, грамматического понимания демократии как «власти народа». И это, конечно, прекрасное понимание. Но все-таки действующий президент выгодно отличается от одного из советских лидеров тем, что ясно видит непригодность кухарки к делу государственного управления. А без веры в сверхспособности этой самой кухарки фраза о «власти народа» остается абсолютно пустой, не обеспеченной реальными механизмами. Поэтому Путин сразу уточняет, что речь идет не о власти как таковой, а о «влиянии» народа на власть, и поясняет: «77 партий у нас сейчас могут принять участие в парламентских выборах. Мы вернулись к прямым выборам губернаторов».

Вообще-то трудно представить себе политический режим, который совершенно не испытывал бы влияния народа. История показывает, что к народному мнению тщательно прислушивались даже самые тиранические, тоталитарные режимы. Делали это по-своему, например с помощью целой армии стукачей, но не гнушались и более вегетарианских механизмов, вроде референдумов и социологических опросов. Демократия для этого не нужна. Разговаривая с западными собеседниками, Путин козырнул тем, что им будет понятно: отсюда — акцент на «77 партий» и «губернаторские выборы», то есть на институты либеральной демократии, знакомые корреспондентам Bild.

С точки зрения народа

Вопрос лишь в том, действительно ли эти самые партии и выборы служат средствами влияния. До сих пор мы смотрели на демократию с точки зрения правящего класса. Теперь посмотрим с точки зрения народа. Понятно, что для среднестатистического россиянина ни партии, ни выборы ничего не значат. Демократические институты не превращаются в формальность только при условии, что на выборы всерьез выносится вопрос о власти. Ведь это единственный вопрос, по которому народ способен высказаться ясно и обязывающим образом, а тем самым на деле повлиять на власть. Ничего иного народу не может предложить даже самая лучшая демократия. Но современная российская система этого не предлагает.

Смешно даже и говорить о том, сможет ли Путин проиграть президентские выборы, если выставит свою кандидатуру. Мы хорошо знаем, что доля голосов, поданных за «Единую Россию» на следующих думских выборах, будет самой большой, и даже если она будет меньше 60%, то одномандатники помогут сохранить парламент в подконтрольном состоянии. Мы знаем, что действующий губернатор проиграет выборы только тогда, когда Кремль это позволит. Уместны ли в таком случае рассуждения Путина в том же интервью о том, что на выборах в Америке правит доллар? Возможно. Но в России, независимо от избирательной системы и состояния политических финансов, да и вообще вне зависимости от каких бы то ни было институтов, правит президент. И этим все сказано.

Проблема не в том, что во главе страны находится человек, который как-то неправильно трактует демократию. Он не философ. В реальной жизни демократии — если они остаются демократиями — функционируют по сходным правилам, публичное оспаривание которых не способствует политической карьере. В основе этих правил — идея сменяемости власти. Реальная проблема России состоит в том, что в нашей стране утвердились другие правила, которые к реальной демократии никакого отношения не имеют.

Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в разделе «Мнения», может не совпадать с мнением редакции.

[Федор Крашенинников]

https://www.vedomosti.ru/opinion/col...uyut-internete
Статья опубликована в № 4115 от 13.07.2016 под заголовком: Политический дневник: В интернете врать не будут

Прямая демократия никак не развивается в России
13.07.2016

Элла Памфилова внезапно высказалась на подзабытую нашим официозом тему электронной демократии, а именно по вопросу голосования в интернете. Оказалось, что «организация в России голосования через интернет на федеральных выборах – это вопрос будущего, перед введением такой процедуры необходимо предусмотреть четкую систему контроля, исключающую возможные манипуляции» (цитата по «РИА Новости»). Можно только сожалеть, что спустя четыре года после того, как Владимир Путин позволил себе рассуждать, как «интернет-демократия должна быть встроена в общий поток развития институтов прямой референдумной демократии», реальные перспективы голосования через интернет на федеральных выборах остаются столь же туманными – при том что над системами контроля в интернете работа идет непрестанно.

Между тем востребованность реальной интернет-демократии и готовность к ней общества буквально бросается в глаза. Несмотря на полную потерю интереса к развитию электронной демократии со стороны власти, граждане России активно пользуется всеми возможностями, которые у них есть. Например, сейчас параллельно идут две мощные кампании, в которых уже участвуют сотни тысяч граждан России. С одной стороны, мы видим подписи уже более чем 890 000 граждан, требующих «роспуска российской сборной по футболу». С другой стороны, на том же сайте change.org более 510 000 человек требуют отменить «поправки Яровой».

На созданном во исполнение указа президента сайте «Российской общественной инициативы» (РОИ) тоже идет сбор голосов по поводу инициатив Яровой и даже собрано более 54 000 подписей. Почувствуйте разницы с цифрами на change.org, а особенно с размахом футбольного негодования. Кстати, про футбол никаких заметных петиций на сайте РОИ нет – очевидно, в среде возмущенных футбольных болельщиков этот ресурс вообще не известен.

Последнее неудивительно: государство никак не рекламирует свою площадку, а на сарафанное радио рассчитывать не приходится – за годы своего существования РОИ не прославилась ни одним масштабным и успешным проектом, который бы заставил власть радикально изменить свою позицию или хотя бы услышать мнение населения. Нелюбовь чиновников к собственному детищу понятна: голосования на РОИ так или иначе требуют юридически оформленной реакции, даже если автором инициативы выступает какой-нибудь неприемлемый для власти человек. Голосования же на неофициальных площадках в этом смысле безвредны: при случае их результаты можно рассматривать и активно обсуждать в государственных СМИ как выражение воли народа, а в невыгодной для власти ситуации вовсе игнорировать.

Конечно, спонтанность и массовость интернет-голосования против футбольной сборной вызывает ряд вопросов. Например, настораживает явный интерес к пиару этой затеи в государственных СМИ на фоне игнорирования голосования против поправок Яровой, причем даже того, которое идет на сайте РОИ, где вроде как точно нет никаких ботов и свое мнение высказывают вполне реальные граждане России. Такая расстановка акцентов вполне определенно дает понять, что сейчас политическому руководству гораздо выгоднее поддерживать и поощрять негодование в адрес сборной России по футболу, чем замечать обсуждение скандальных поправок Яровой – Озерова и последствий их внедрения в жизнь.

Для развития интернет-демократии в России есть все: и желание людей, и их навыки интернет-активности, и надежные технологии. Одного нет: желания государства предоставить гражданам право и возможность не то что принимать с помощью интернет-голосования хоть какие-то решения, которые даже в случае их неудобности для власти нельзя было бы объявить юридически ничтожными или вовсе проигнорировать, но даже и требовать от власти гарантированной реакции на свое возмущение. К сожалению, наше государство готово организовывать и признавать только такие голосования, которые ему выгодны, удобны и ведут к заранее утвержденным результатам или же ни на что не влияют.

Автор – президент Института развития и модернизации общественных связей, Екатеринбург

[Андрей Маргулев]

https://mbk.media/sences/demokratiya-kak-spravedlivost/
14:34, 05 января 2018 21
Иллюстрация: Майк Че
Автор — юрист, правозащитник, волонтер сообщества «Немцов мост»

К началу 2018 года демократия в России по-прежнему остается ругательным словом, а шансов на то, что в ближайшее время ситуация с правами и свободами изменится в лучшую сторону, практически нет. Автор рассказывает, что привело Россию в ее нынешнее состояние, и почему так важно учитывать этот опыт в будущем.

1. На пороге 2018-го

Замысел данной работы родился у автора после того, как ему стало окончательно ясно, что никаких шансов на демократический режим у России в ближайшие лет 20 нет. Скорее всего, нет шансов уцелеть в ее нынешнем виде и у самой России.

В настоящее время в России возникла аномальная общественная среда, состоящая, с одной стороны, из галлюцинирующего под влиянием провластных СМИ населения — при умышленно выведенных из строя измерителях его психического и морального состояний, а с другой — касты паразитирующих на ресурсах управителей, изображающих «власть». Управление осуществляется при этом, в основном, посредством тотальных информационных манипуляций и квазиправового принуждения. «Роднит» при этом население и власть неизбежная в такой антисистеме общая атмосфера страха и недоверия, а также обновленный «общественный договор» в форме общего соучастия в международном терроризме.

Называть данный этап российской истории «переходным периодом» могут сейчас уже только кормящиеся за счет этой фикции ее адепты; остальным имеет смысл непредвзято осмыслить произошедшее.

Наблюдаемый, однако, дискурс «оппозиции» в сложившейся ситуации полного отказа власти от диалога и удушения всех возможностей неподконтрольной ей публичной деятельности касается, в основном, следующих позиций:

— как бы все пошло иначе, если бы… (тут, обычно, бывает: Ельцин провел люстрацию, Ельцин не отправил в отставку Гайдара, Ельцин назначил преемником Немцова, Немцов не увел народ с пл. Революции на Болотную 6 мая и т.п.);

— как бы нам выйти миллионом на улицу и не уходить, пока (варианты: Путин не уйдет в отставку, отменят нечестные результаты «выборов», Навального не зарегистрируют кандидатом);

— как бы нам взять и выдвинуть на «выборы» единого демократического кандидата (единый блок);

— какую «правильную» Конституцию и каким путем надо принять после «победы» и как правильно провести люстрацию…

При этом «оппозиция» упорно не желает ни видеть новой реальности, ни отказываться, в связи с нею, от привычных форм деятельности (вплоть до участия в «выборах»). За некий «образец» принимается (в значительной степени в противовес «разоблачительной» риторике Кремля) режим ельцинского образца, который просто по ошибке «не туда» свернул в конце 90-х…

Между тем именно сейчас важно проанализировать — для идущих вслед за нами — что, собственно, привело Россию в ее нынешнее состояние после потрясающего времени перестройки и всех подаваемых ею надежд?

Передо мной лежит книга Владимира Соловьева и Елены Клепиковой «Борис Ельцин», изданная в первой половине 1992 г. Я позволю себе привести пространную из нее цитату, как нельзя лучше характеризующую мироощущение интеллигенции той поры.

«Здесь мы должны рассказать об одном нашем личном разочаровании — о книге, которую мы прочли еще в юности и считали универсальным ключом к тысячелетней истории России… Книгу эту написал маркиз Астольф де Кюстин, изложив в ней свои впечатления от поездки в Россию в 1839 году…

Маркиз де Кюстин написал книгу о рабстве, о тотальном рабстве целой нации…

А коли русские рождены для рабства, то им никогда не выйти из тюрьмы, что бы они ни делали, — таков малоутешительный вывод этой знаменитой книги… Нам казалось, что эта книга на все времена, что скептицизм маркиза де Кюстина относительно России, увы, выдержал проверку временем — сначала русская, а потом советская история подтвердила его тяжелую, тягостную правоту…

Но вот к России 1990 года… к этой проснувшейся России концепция добровольного рабства больше не подходила, безнадежно устарела.

Заезжий француз, как остроглаз ни был, написал все-таки не вечную книгу…

Впервые книга маркиза де Кюстина о стране рабов не вызывала больше близких ассоциаций и воспринималась скорее по контрасту, чем по аналогии. Блестящая, умная, талантливая, может быть, даже великая эта книга стала наконец исторической… Она приобрела эвристическую ценность, утеряв актуальную, злободневную… Слава Богу, маркиз де Кюстин устарел…» (с. 277-279).

Нет, как выяснилось, не устарел…

Сейчас, на пороге 2018 года, нужно, наконец, осмыслить, каким образом выходившие на площади миллионы граждан превратились в верноподданных, почему в России снова воцарилось, говоря словами де Кюстина, «осадное положение, ставшее нормальным состоянием общества»? Осмыслить, почему начатые Горбачевым реформы советского деспотического режима привели к трагическому финалу: «переходный период» (как его десятилетия услужливо называла привластная интеллектуальная обслуга) обернулся установлением режима, который наиболее уместно назвать «гибридным» — по аналогии с новым типом войн, развязываемых Россией в тех или иных регионах мира?

Для незашоренного наблюдателя есть смысл предположить, что такое не могло произойти из-за каких-либо, пусть и важных, ошибок Ельцина и/или его сподвижников; здесь нужно искать концептуальный идейный изъян, сделавший возможным возврат выведенной из равновесия системы в традиционную колею «добровольного рабства».

Итак, почему все пошло «не так»? Какие ориентиры оказались утеряны?

Ответу на эти вопросы и посвящена данная работа.

2. А существует ли вообще «демократия»?

В рамках базовой дихотомии демократический — деспотический, нынешний российский, как когда-то советский, режим, относится, разумеется, ко второму типу (ввиду хотя бы устойчивой тенденции роста числа политзаключенных).

Но неужели только отсутствием политзаключенных исчерпывается суть демократии?

Нет, конечно — это всего лишь индикатор. А что же сущностного есть в понятии «демократия»?

Демократия — это современный политический режим, реализующий общественный договор управителей и управляемых на основе общепризнанных гуманистических ценностей посредством широкого спектра обратных связей, самоконтроля средствами реального разделения ветвей власти с обеспечением независимости судебной ветви.

Возможно ли такое в принципе?

Критики демократии часто ссылаются на то, что управителям при этом режиме легко осуществлять манипуляцию мнением управляемых в своих личных и корпоративных интересах. Таким образом, управители якобы добиваются тех же антиобщественных целей, что и посредством насилия при деспотиях.

На основании этого обстоятельства, демократия объявляется обманом населения, что используется, далее, деспотиями (деспотия — это условное обозначение противоположного демократии политического режима, с командным типом управления, пресекающего свободу мысли и информации) для пренебрежения гуманитарными ценностями.

Положение осложняется тем, что то и дело возникают режимы «имитационной демократии» — то есть такие, в которых используемые понятия и институции демократического режима являются муляжами, прикрывающими деспотизм управителей, причем реальные механизмы управления являются при этом максимально непрозрачными и неуязвимыми.

Самой выразительной реализацией такого режима являлась, до недавнего времени, путинская Россия. Однако новая реальность, реальность «гибридных войн», возникшая после того, как путинская камарилья (наиболее уместное обозначение касты высшей категории околопутинских управленцев) предъявила миру Россию в амплуа международного рэкетира с гибридным арсеналом методов воздействия, потребность в эксклюзивных декорациях демократических институций резко снизилась, зато открылись степени свободы для привычных деспотических средств.

Но есть и хорошая новость: не все в демократии поддается имитации.

Есть, оказывается, в демократиях существенные отличительные признаки, позволяющие не просто безошибочно отличать их от имитационного подобия, но и содержащие в себе те качества, которые делают такие режимы привлекательными для населения.

Качественно эти признаки разумно описать тремя составляющими:

— жесткая регламентация по спектру и умеренность по относительным размерам форм обеспечения (вознаграждения) управителей,

— полная прозрачность этих форм для управляемых.

— наличие механизмов полного контроля управляемыми соблюдения регламента.

Совокупность этих составляющих позволяет управляемым наблюдать управителей «в режиме реального времени», что заставляет последних строго следовать установившимся в обществе моральным нормам. Это и обеспечивает то качество отношения населения («управляемых») к власти («управителям»), которое уместно назвать «доверием», и которое именно и определяет комфортность общественного климата, являющегося важнейшим показателем высокого качества жизни. Да, именно так: доверие населения в демократиях не является голой верой в бескорыстие управителей, а обеспечивается действующей возможностью контроля того, что их деятельность в принципе не имеет корыстной подоплеки!

Упомянутые составляющие вместе с процедурами их обеспечения я буду маркировать словом «справедливость», и, в контексте данной работы, это определенное таким образом понятие выступит своеобразной «силой удержания» управителей управляемыми (власти населением) в орбите своего бытия.

Конечно, понятие «справедливость» имеет определенные, сложившиеся в философии, юриспруденции и социологии, смыслы (сущностного характера — распределительная, меновая, справедливость воздаяния, а также справедливость процедурная). Новый смысл, которым наделяем его мы, с одной стороны, указанные сложившиеся смыслы в определенной степени синтезирует, а с другой — суживает до отношений между двумя составляющими общественного договора — управляемыми и управителями (населением и властью).

Чем обусловлена необходимость введения такого нового смысла? Только его предполагаемой концептуальностью, без которой существовавший его прообраз в образе «социальной справедливости» был лишь бесформенной идеей. (При этом, в подобной «специализации» общеизвестного широкого понятия нет ничего «криминального» — таким же образом, например, на основе общего понятия «усталость» было введено специальное понятие «усталость» в материаловедении — как «изменение механических свойств металлов и микроструктуры под действием переменной нагрузки, действующей продолжительное время»).

Определенная таким образом справедливость — как «сила удержания» управителей управляемыми — при ее реализации и обеспечивает, по нашей концепции, существенные, характеристические признаки демократии, без которых та оказывается, как это и случилось в России, лишь маскировочной оберткой. Именно поэтому имеет смысл считать ее базовой составляющей демократии.

В данной концепции демократии важно то, что осмысленная таким образом справедливость предстает не результатом «правильных» экономических механизмов и политических институций, а, наоборот, выступает важнейшим средством их укоренения. Это — принципиальное ее отличие от той, которой придерживались реформаторы «новой России» (уверовавшие во всесилие «невидимой руки рынка»), которых я условно буду называть «либералами», и реализация которой надолго (если не навсегда) дискредитировала понятие «демократия» в глазах населения России.

Итак, определенная нами справедливость (чтобы не вносить путаницы, обозначим ее как «справедливость удержания») — это не некая абстрактная цель, касающаяся «правильных» способов распределения благ между всеми членами общества, не обслуживаемая «по остаточному принципу» общественная потребность, а приоритетное средство поддержания в обществе атмосферы доверия на основе удерживания управителей в орбите общественного бытия управляемых. Если в обществе сформирован как норма запрос на это средство и обеспечено его свободное функционирование в общественной среде, — то перед нами «настоящая» демократия, безошибочно отделяемая от имитационной, не говоря уже о «гибридном» деспотическом мутанте.

Попутно заметим, что критика со стороны «социалистов» либерализма российского розлива всегда апеллировала к «справедливости» лишь в распределительной ее ипостаси, применяя ее к вопросам оценки социальных условий населения и «правильного» распределения благ. Эта зашоренность традициями свела социалистическую критику к бессильным грезам о путях к «социальной справедливости», без труда и с удовольствием дискредитируемых либералами (с их всегда имеющимся за пазухой ярлыком «все поделить»).


Иллюстрация: Майк Че
3. Общественный договор в России: эволюция и деградация

Прежде чем проследить, какова была судьба справедливости как «средства притяжения» управителей к управляемым в постсоветской России, рассмотрим, вкратце, эволюцию в ней «общественного договора» между ними.

Этот договор имел несколько версий, различающихся собой лишь уровнем невежества, безнравственности, безответственности и античеловечности.

Советскую версию общественного договора уместно назвать «защищенность управляемых за лояльность управителям» — она существовала в СССР в эпоху застоя, то есть при деспотическом режиме.

Этот договор был всем хорош, кроме одного: отказавшийся участвовать в нем («инакомыслящий»), ставил себя вне закона и подлежал принуждению к лояльности всей мощью репрессивного аппарата. Собственно, уже по одному этому признаку — наличию в стране политзаключенных — этот режим и относится к деспотическим. Лояльность держалась на страхе, а способы ее демонстрации предлагались при этом разнообразные и убедительные, что вызывало, разумеется, ненависть весьма мощного слоя образованных управляемых (интеллигенции). В конце концов, эта ненависть явилась одним из важнейших факторов «перестройки», сменившей, на короткий период, деспотический режим на демо– («демонстрационно») демократический.

Общественный договор 90-х, «ельцинский» — это «взаимная свобода обогащаться», реализованная в массе своей, де-факто, как «свобода воровать».

«Было разрешено воровать, обманывать людей, грабить страну и население, менять кожу и окрас… Все это под благонамеренной вывеской: “создается класс собственников”. Главное — успеть “замазать” людей. Замазался — все, ты наш, ты обязан нас защищать, это мы тебя сделали таким» — писал об этом Станислав Говорухин в своей знаменитой книге «Великая криминальная революция» (1995). И еще: «Происходит невероятное. У нас на глазах растет уродливый ребенок, со всеми патологиями, которые известны в медицинской практике. Даун. Несчастье родителей. Пожизненное. Между тем примерно тридцать процентов населения (примерно столько полагают все происходящее правильным) уверяют нас: ничего, подрастет, оправится и станет красивым молодым человеком».

Защищенности при этом не было ни у кого, но были все условия для глубочайшего социального расслоения.

Для сравнения, приведем и аналогичное мнение известнейшего американского политолога Стивена Коэна, опубликованное 11.12.1995 в New York Times:

«Политика эта включает в себя внезапный и тайный акт ликвидации СССР в 1991 г., экономическую “шоковую терапию”, которая, как минимум, половину страны поставила на грань нищеты, начиная с 1992 г., и, одновременно, дав толчок невиданной коррупции, позволила обогатиться 5-8 % “новых русских”; разгром в 1993 г. всенародно избранного парламента, а вместе с ним и всего первого конституционного посткоммунистического режима…».

Режим при таком договоре был вполне демократическим, поскольку несогласные — сознательно или подсознательно — на вхождение в такой общественный договор не преследовались. Но значительная их часть была уничтожена физически и морально материальными обстоятельствами и смрадной общественной атмосферой «торжествующего нувориша».

Договор путинских «нулевых» — это «слабая (и слабеющая) защищенность за умеренную (но все возрастающую) лояльность».

В этот период управители перешли к окончательному оформлению обособленной касты, которую мы называем «властью», антагонистичной управляемым («населению»). Населению при этом обеспечивались некоторые экономические и политические свободы в обмен на невмешательство в кооптационный, но слегка прикрытый «демократическими» ширмами процесс самовоспроизводства этой власти.

Власть, оформившаяся в конце нулевых в плохо организованное преступное сообщество паразитов, представляющих начинку государственного аппарата, никоим образом не связывала свои индивидуальные судьбы с судьбой объекта паразитирования, в результате чего Россия и ее население оказались в режиме «имитационной демократии», призванной тщательно скрывать оккупационный характер псевдогосударственного управления. Но степень воздействия на «инакомыслящих» — той части населения, которая отказывалась быть участницей такого договора — не была еще настолько жесткой, чтобы считать этот режим деспотическим. Причиной такой «мягкости» режима в этот период стал многократный рост цен на энергоносители, позволявший «заливать» деньгами все социальные проблемы и не обращать внимания на самую жесткую критику со стороны инакомыслящих.

В романе «Числа» Виктор Пелевин так изобразил эволюцию общественного договора от советского — к договору нулевых следующим образом:

«— Чубайка, хотите я напомню, как в России началась новая эпоха?

— Попробуйте, Зюзя.

— Сидел русский человек в темном сарае на табуретке. Сарай был старый и грязный и ужасно ему надоел. Русскому человеку говорили, что он сидит там временно, но он в это не верил, потому что помнил — то же самое говорили его деду с бабкой. Чтобы забыться, русский человек пил водку и смотрел телевизор. А по нему шли вести с полей, которые тоже страшно ему надоели…

Однажды телевизор показал огромный светлый дом с колоннами, каминами и витражами, с красивой мебелью и картинами. А потом, Чубайка, на экране появились вы. Hа вас был этот же самый смокинг и бабочка. Вы попросили зрителя ответить на вопрос, где лучше — в грязном старом сарае или в этом огромном светлом доме?

— И что ответил русский человек, Зюзя?

— Русский человек ответил, что лучше, конечно, в огромном светлом доме. Вы сказали, что такой выбор понятен, но путь туда непрост, и плата будет немалой. И русский человек согласился на эту плату, какой бы она ни была.

— Продолжайте, Зюзя.

— И тогда, Чубайка, вы открыли русскому человеку страшную тайну. За право находиться в этом доме ему придется стать табуреткой самому, потому что именно так живет весь мир, и людей этому обучают с детства…

— Hу и?

— А когда русский человек перекрестился и действительно стал табуреткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис. Поэтому огромных светлых домов на всех не хватит. И ему, то есть как бы уже ей, временно придется стоять в том же самом сарае, где и раньше. Hо только в качестве табуретки…

А затем уже без всяких объяснений на табуретку уселась невидимая, но очень тяжелая задница, которая на своем языке разъяснила бывшему русскому человеку, что не следует интересоваться, чья она, потому что у табуреток тоже бывают проблемы. А лучше подумать о чем-нибудь другом. Hапример, о том, какая у него, то есть у нее, национальная идея…».

И благодаря небывало удачной конъюнктуре, обеспечившей России статус «энергетической сверхдержавы», «табуреткам» нулевых была предоставлена «демократическая» передышка, чтобы вдоволь погрезить о той или иной «национальной идее», забыв о взгромоздившейся на них заднице власти… Эти «грезы табуреток» и стали, затем, в путинские десятые основой для дальнейшей «эволюции» общественного договора в сторону полной деградации.

Оккупационный характер власти, окончательно сложившийся в России к десятым годам XXI века («невидимая, но очень тяжелая задница»), имеет следующие черты:

— отождествление себя с государством — при реальном базировании вне государства;

— рассмотрение территории государства с природными ресурсами и всем имуществом как своей собственности;

— управление императивными средствами при минимальном правовом прикрытии;

— цель управления — максимальное собственное обогащение безотносительно декларируемых «интересов государства» (и потому почти всегда — в ущерб общественным интересам).

И, наконец, версия общественного договора («гибридного»), сформировавшаяся в середине «путинских десятых». Ее можно обозначить так: «Свобода открытого проявления любых низменных эмоций и бесчеловечности населения в обмен на согласие с любыми формами присвоения собственности и произвола власти — при совместном участии населения и власти в международном разбое». При этом воздействие на «инакомыслящих» — то есть тех, кто осмеливался протестовать против такой формы договора, стало активным, всеми средствами властного принуждения.

Этот уже общественный договор совершенно криминального и террористического псевдогосударства с деспотическим, учитывая появление в стране десятков политзаключенных, режимом.

4. Слепота либералов

Переход к нынешнему, гибридному, деспотическому режиму не имеет никакого удовлетворительного объяснения со стороны адептов «либерализма», не считая «теории заговора» КГБ – ФСБ, «втерших в доверие» к Ельцину своего ставленника Путина.

Разумеется, ФСБ, как и другие силовые структуры, активнейшим образом участвовало в присвоении властных рычагов, победив в конце концов «олигархов» при помощи внедренного в преемники через недалекого Березовского «крошки Цахеса» («системная ошибка» — как позднее оценивал это сам Березовский). О перипетиях этого процесса рассказал весной 2002 г. в серии интервью, данных Акраму Муртазаеву, Александр Литвиненко — сошлемся хотя бы на пятую главу «Большая война» из его книги «ЛПГ — Лубянская преступная группировка», NY. 2002.

Но не следует забывать, что в течение всех нулевых (не говоря уже о девяностых) — уже наблюдая очевидное склонения режима в сторону деспотии, уже вооружившись, для самооправдания, «теорией заговора», «либералы» продолжали повторять заклинания о том, что «рыночные реформы необратимы» и «точка невозврата к прошлому пройдена». Такова была сила веры в «разгосударствление», «свободу предпринимательства», а самое главное — в Конституцию, провозгласившую Россию «правовым государством».

Но это были именно заклинания, призванные «отогнать» все более явные признаки провала очередного насильственного, а заодно и корыстного «осчастливливания» населения.

Непредвзятый анализ происходящего говорил о другом.

«За восхождением Путина к власти стоят не только прокремлевские олигархи и органы безопасности, которые после 1991 г. усердно работали над тем, чтобы в “патриотическом” свете представить свою роль в российской истории и которые, возможно, предрасположены к использованию “тоталитарной силы”» — писал в 2000 году известнейший американский советолог Стивен Коэн. И еще: «Как мы видели, на протяжении нескольких лет поддерживаемые США российские либералы “мечтали об… энергичном Пиночете”, который бы смог внедрить и защитить то, что они называли экономическими реформами. Активизировав свои поиски на закате президентства Ельцина, они нашли, как им верилось, такого Пиночета в Путине. Как реакция на глубокую травму, испытанную в 90-е гг., настроения масс также изменились в пользу “сильной руки”, хотя в народных “мечтах” такой правитель должен восстановить в стране не только порядок, но и “справедливость”» (Коэн Ст. Провал крестового похода. США и трагедия посткоммунистической России. М. 2001).

Именно в этом признался недавно, в диалоге с А. Чубайсом, бывший с ним в правительстве «молодых реформаторов» Петр Авен:

«Скажу тебе честно, что я был большим поклонником Пиночета. Сейчас считаю, что это была абсолютно невозможная в нашей стране конструкция. Более того, я считаю, что вообще в нашей стране авторитаризм, избыточное использование административного ресурса — в том числе и так, как делал ты, — это порочный путь. Я считаю, что можно значительно быстрее прийти к демократии, много раз упав, чем пытаясь не упасть ни разу».

Таким образом, и обогатившиеся при Ельцине «либералы», и обнищавшее население (более 50% проживали в это время ниже черты бедности) испытывали тягу к грядущей «сильной руке», хотя и по различным мотивам.

Когда «либералы» осознали (но не до конца!) свою ошибку, было уже поздно: созданная Путиным на базе выросших на порядок цен на энергоносители система уже не нуждалась ни в них, ни в населении, ставшем не более чем обременением захваченных ресурсов…

Но если тягу «либералов» к «сильной руке» и можно назвать ошибкой, то со стороны населения это была естественная и единственно возможная реакция на «реформы». И возникла она не на пустом месте и не из-за его, населения, «испорченности».

5. Глухота либералов

Обратимся к тому, что происходило в постсоветский период с идеей «социальной справедливости», интуитивно понимаемой как достижение общественного согласия по вопросу удовлетворения потребностей каждого члена общества.

Еще в эпоху советского деспотического режима, в 1975 году, А.Д. Сахаров так описывал положение с реализацией этой идеи в работе «О стране и мире»:

«Чрезвычайно существенно, что наше общество ни в коей мере не является обществом социальной справедливости. Хотя соответствующие социологические исследования в стране либо не производятся, либо засекречены, но можно утверждать, что уже в 20-30-е годы и окончательно в послевоенные годы в нашей стране сформировалась и выделилась особая партийно-бюрократическая прослойка — “номенклатура”, как они себя сами называют, “новый класс”, как их назвал Джилас. У этой прослойки свой образ жизни, свое четко определенное положение в обществе — “хозяина”, “головы”, свой язык и образ мыслей. Номенклатура фактически неотчуждаема и в последнее время становится наследственной. Благодаря сложной системе тайных и явных служебных привилегий, а также связей, знакомств, взаимных “одолжений”, благодаря большей зарплате эти люди имеют возможность жить в гораздо лучших жилищных условиях, лучше питаться и одеваться (часто за меньшие деньги в специальных “закрытых” магазинах или за валютные сертификаты, или с помощью заграничных поездок — в наших условиях — особой, высшей формы награды за лояльность). В широких слоях населения существует определенное раздражение как привилегиями номенклатуры, идущими за счет рядовых граждан, так и, в особенности, часто очень чувствительными нелепостями бюрократического стиля руководства».

Это «определенное раздражение» советского общества, о котором упоминал Сахаров, явилось, как мы хорошо помним, основой успеха нового политического лидера — Бориса Ельцина, широковещательно объявившего свой курс на «борьбу с привилегиями». Вот как это описано в упомянутой книге «Борис Ельцин» (с цитатой из книги самого Ельцина «Исповедь на заданную тему», 1990):

«Ельцин примкнул к народному эгалитаризму вовсе не из любви к уравниловке и не в поисках дешевой популярности, но потому что, по его же словам, “…пока мы живем так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать ее черной икрой, не могу мчать на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребенка.

Потому что стыдно”.

Вот это чувство стыда и было главным отличием Ельцина от кремлевских коллег.

Разоблачая кремлевскую “сладкую жизнь”, Ельцин ничего не утрировал, не преувеличивал — скорее по незнанию преуменьшал» (с. 55-56).



В мою задачу не входит подробный разбор того, насколько выбранный Ельциным метод введения рынка — «шоковая терапия» был «безальтернативен», насколько отвечали этой задаче последующие этапы приватизации; я постараюсь касаться этой темы только в рамках рассмотрения заявленной им первоначальной цели — «похода против привилегий и спецблаг».

Итак, Ельцину было стыдно жить богато, в то время как вся страна живет бедно.

Учитывая это, вполне естественно, что возглавляемый Ельциным Верховный Совет РСФСР принял в апреле 1991 г. Закон «О повышении социальных гарантий для трудящихся», в котором устанавливался минимальный размер оплаты труда, а в ноябре того же года постановлениями Президиума ВС РСФСР были установлены соотношения должностных окладов депутатов, правоохранителей и судей в (включая их аппараты) в фиксированных кратностях к этому размеру. Это позволяло надеяться, что разрыв между малоимущими «трудящимися» и высшими чиновниками в России будет хотя бы зафиксирован на каком-то уровне.

Но…

Не прошло и полугода, как действие этих фиксированных соотношений было навсегда приостановлено, а в октябре 1992-го было введена Единая тарифная сетка (ЕТС) для работников «бюджетной сферы», к которой государственные органы ни одной из ветвей власти почему-то уже не относились. Это открыло возможность как угодно «разводить» размеры окладов управляемых — «бюджетников» и управителей. Размер ставки высшего, 18 разряда составлял к 2000 году 83,5 рубля (минимальный размер оплаты труда), а министра — 9000, то есть в 107 раз выше! Это же соотношение к 1992 году было равно лишь 19…

Но на самом деле это лишь «вершина айсберга» отрыва управителей от управляемых в 90-е, о чем еще будет сказано ниже.

О том, как жилось в это время населению «за МКАДом» известно довольно неплохо — можно почитать старые газеты, печатавшие еще тогда отчаянные письма доведенных до нищеты и голода людей. Вот характерное письмо в «Независимой газете» от 15.08.1998 от неких «А.Михайлова, его дочери и 8 сотрудников КБ», адресованное «гаранту Конституции» «Борису Николаевичу»: «Сколько еще вpемени будет наша жизнь являть собой подлинное вымиpание?»

Вот документальный фильм канала «России 1» «Черный август. Дефолт», где отвечавший в то время за социальную сферу вице-премьер Олег Сысуев делится воспоминаниями:

«Шесть месяцев пенсионеры не получали пенсию… 4-5 месяцев задолженность перед учителями по зарплате…». Вот Ельцин, возмущающийся (кем?): «Когда правительство не может платить своим людям пенсию — а у нас это 37 миллионов человек, это аморально!»…

Выбранный курс — «шоковые» экономические реформы, целью которого было создание «рынка», не только не привел к созданию «среднего класса» (метафоры стабилизирующей общественной середины любого современного общества), но и создал неслыханное ранее расслоение по уровню доходов.

Процитируем работу академика Заславской Т.И. «Российский социум на рубеже веков» («Общественные науки и современность». 2004. № 5, 6):

«Важным результатом институциональных реформ стало многократное увеличение социальных дистанций, разделяющих иерархические слои общества, углубление экономической и социальной поляризации общества. В начале 1991 г. денежные доходы 20% самых обеспеченных советских семей России превышали доходы 20% наименее обеспеченных в 2,8 раза, а в 2001 г. этот разрыв составил 8 – 9 раз. Согласно же специальным расчетам, направленным на полный учет теневой составляющей экономики, данный показатель равен 13,6. А разрыв в доходах массовых слоев и верхушки российского общества приблизился к 30 разам. За годы реформ в стране успела сформироваться специфическая культура бедности, циклически замкнутая на собственное воспроизводство и не формирующая у молодых поколений достижительных установок и ценностей.

Рост социальной дифференциации происходил на фоне падения реальных доходов населения. В 1992 – 1995 гг. средняя реальная заработная плата россиянина снизилась в 3 раза, а средний денежный доход – в 2 раза. Причем эти процессы сопровождались беспрецедентным ростом неплатежей по заработной плате, пенсиям и социальным пособиям. В 1996-1997 гг. наметилась некоторая тенденция к росту доходов, но финансово-экономический кризис 1998 г. прервал ее. Последующие годы ознаменовались улучшением ситуации, но в декабре 2001 г. средний уровень реальной заработной платы россиян все еще составлял 41%, а реального душевого дохода — 52% от уровня декабря 1991 г.» (ссылки на использованные источники в данной цитате опущены).

Но тогда, в девяностые, не российские «либералы», а американские политологи осознавали, какие последствия может все это иметь.

Вот что писал об этом уже цитировавшийся здесь Стивен Коэн в 1996 г., после очередной «победы» Ельцина, в статье «Переходный период или трагедия?»:

«Отмечая сегодня пятую годовщину кончины Советского Союза, мы не слышим в американских комментариях по поводу этого события ничего о той подлинной национальной трагедии, которая разворачивалась в эти годы в России. Вместо этого нам твердят об успехах России в процессе “перехода к рыночной экономике и демократии”, несмотря на некоторые “неровности пути”. В доказательство приводят массовую приватизацию, появление финансовых рынков, низкую инфляцию, “стабилизацию”, признаки наступающего экономического “взлета”, прошедшие в этом году президентские выборы, действующий парламент и “свободную прессу”.

Мало кто из комментаторов может пояснить, что в действительности стоит за этими “достижениями”. Что возникший в России частный сектор представлен в основном бывшими, но все еще действующими советскими монополиями во главе с бывшими же коммунистическими функционерами, составившими ядро полукриминального российского “бизнес-класса”. Что рост инфляции сдерживается за счет месяцами не выплачиваемых зарплат десяткам миллионов нуждающихся рабочих и служащих. Что экономический “бум” обещают уже многие годы, в то время, как экономика продолжает погружаться в депрессию сильнее и глубже той, что пережила Америка в 30-е гг. Что кампания перевыборов президента Ельцина была одной из наиболее коррумпированных в современной европейской истории. Что парламент не имеет реальной власти, а апелляционный суд почти полностью зависит от президента. И что честной конкуренцией и подлинной свободой не может похвастать ни российский рынок, ни российское телевидение, потому что и то, и другое контролируется теми же финансовыми олигархами, которые сидят нынче в Кремле и определяют политику ельцинского режима.

Однако, с точки зрения человеческого измерения, это всё не так важно. Важно то, что для огромного большинства российских семей нет никакого “перехода”, а есть один сплошной крах жизненно важных вещей: от реальных зарплат, социальных гарантий и здравоохранения до уровня рождаемости и продолжительности жизни; от промышленного и сельскохозяйственного производства до образования, науки и культуры; от безопасности дорожного движения до борьбы с организованной преступностью и коррупцией; от вооруженных сил до ядерной безопасности. Такова действительность, лежащая в основе “реформы”, которую американские комментаторы продолжают превозносить как единственно возможную и желанную» (указ. соч.).

А вот Збигнев Бжезинский, американский политолог, социолог и государственный деятель, в книге «Еще один шанс. Три президента и кризис американской сверхдержавы» (2010):

«К концу 1992 года было выделено свыше 3 миллиардов долларов для продовольственных и медицинских грантов, свыше 8 миллиарде долларов на сбалансирование платежного баланса и почти 19 миллиардов долларов экспортных и других кредитов и гарантий. Большая часть этих денег была просто украдена.

В то время как прославляли Ельцина, а Америка и Европа заключали в объятия Россию с ее политическим хаосом, увидев в нем братскую демократию, российское общество погружалось в беспрецедентную бедность. К 1992 году экономические условия уже были сравнимы с тем, что было в годы Великой депрессии. Еще больше ухудшала дело целая стая западных, большей частью американских, экономических “консультантов”, которые слишком часто вступали в сговор с российскими “реформаторами” в целях быстрого самообогащения путем “приватизации” российской промышленности и особенно энергетических ресурсов. Хаос и коррупция превращали в насмешку российские и американские заявления о “новой демократии” в России. Реальные последствия коррупции сказались на российской демократии уже немалое время спустя после того, как истекло пребывание Буша у власти».

Но занятая присвоением ресурсов, «либеральная элита» вместе с обслугой из «творческой интеллигенции» категорически не признавали за населением права на одну из базовых либеральных ценностей: права жить по-человечески, зарабатывая честным и востребованным обществом трудом. В слове «справедливость» ставшие у руля «либералы» и их вдруг выбившаяся в высокооплачиваемые слои интеллектуальная обслуга стали видеть угрозу своему «рыночному» благополучию; справедливость так и была объявлена «главным препятствием» Юлией Латыниной в статье «Атавизм социальной справедливости» («Век ХХ и мир», 1992, № 5): «Среди всех препятствий, стоящих на пути человечества к рынку, главное — то, которое Фридрих Хайек красноречиво назвал «атавизмом социальной справедливости»».

Ну а известный литератор и культуролог Вячеслав Курицын, ни малейше не смущаясь, публиковал в журнале «Октябрь» (1998, № 10) свое эссе с такими вот сентенциями:

«…Признаться, не страдаю оттого, что имею возможность провести отпуск где хочу и когда хочу, а мой соотечественник шахтер режет вены, не имея возможности купить детям хлеба. Во-первых, это в лучшем случае бесполезно. Во-вторых, наблюдая за тем, как двадцать процентов населения страны — слабые, больные, старые и просто несчастные — жестоко выдавливаются из жизни в завшивленный подвал и неглубокую могилу, учишься быть честнее: значит, эта лодка не вынесла сейчас больше народу, и следует заботиться не о чужих далеких, а о своих — о тех, кто вокруг. В-третьих, есть хорошая прививка от социальных страданий: представить на секунду, что тебя не стало»…

6. Номенклатурный реванш

Умышленный и демонстративный отказ реформаторов от каких-либо ориентиров на интуитивно понимаемую «социальную справедливость» — именно это и стало главной причиной как неприятия «рыночных реформ» населением, так и трагического разворота от демократических ценностей в сторону «сильной руки».

А ведь великий Сахаров в работе «Неизбежность перестройки» (в сб. «Иного не дано» под ред. Юрия Афанасьева. Прогресс, М., 1988) выдвинул среди задач перестройки для «нравственного здоровья общества» как важнейшую (причем, развернуто) именно «социальную справедливость»:

«О чем же я думаю, что жду от перестройки?

Прежде всего — о гласности. Именно гласность должна создать в стране новый нравственный климат! Общепризнанно, что в этой сфере мы шагнули дальше всего…

Другая, не менее важная основа нравственного здоровья общества — социальная справедливость. Тема эта широкая и многосторонняя, я уже писал о таких ее аспектах, как привилегии элиты, уровень зарплаты и пенсий, социальное равноправие. Коснусь тут одного частного вопроса. По-видимому, неизбежно упорядочивание системы цен в соответствии с экономическими законами, в частности повышение цен на продукты питания. Люди с низким уровнем дохода на члена семьи должны получать компенсацию. Наиболее справедливой, на мой взгляд, является выдача 30-40% населения талонов на бесплатное приобретение части продуктов питания с тем, чтобы для этих менее обеспеченных людей скомпенсировать повышение цен. По-видимому, значительная часть существующих сейчас государственных дотаций на продукты питания должна быть использована для этих талонов. Остальная часть суммы дотации пойдет на другие формы компенсаций или останется в государственном бюджете. Если общая сумма дотаций в год составляет 60 млрд рублей (точных цифр я не знаю), то выдача 100 млн граждан талонов на 50% этой суммы составит 25 рублей в месяц на человека (в среднем), что должно скомпенсировать потери от повышения цен. Необходимо также скомпенсировать для менее обеспеченных граждан увеличение квартплаты и некоторых других статей расхода. При этом чисто денежные формы компенсации, особенно на продукты питания, не являются, на мой взгляд, приемлемыми. Ведь многие, особенно молодежь, а она составляет значительную долю плохо обеспеченных людей, при этом будут тратить деньги на одежду и тому подобное и просто голодать. Поэтому я писал о талонах, вероятно, нужно какое-то комбинированное решение».

Слово «талоны» для российских «либералов» — это символ ненавистного «совка»; а ведь такие талоны для малоимущих введены во многих странах с высоким уровнем рыночных отношений – в США, например. Но Сахаров умер, а другие демократы-идеалисты не смогли осознать опасность грядущего термидора… И на сцену выступили… большевики.

От идеи «социальной справедливости», волновавшей Сахарова, не осталось и следа.

Происходящее воспринималось после переворота октября 93 года уже как неизбежность, но еще ранее это прозрел Дмитрий Фурман, видный историк, философ и политолог, в событиях второй половины 91-го. Вот как он описал это в статье «Победа демократов: поражение демократии?» («Век XX и мир, 1991, № 11):

«Произошло то, что происходило в истории тысячу раз, начиная с эволюции раннего христианства, кончая эволюцией большевиков. Идущее к власти движение постепенно отодвигает на задний план свои идеалы и принципы. Средства для реализации его целей — власть, влияние на массы — становятся для него истинными целями».

(А после этого шло: «При этом, побеждая и подчиняя себе массы, оно само подчиняется массам — их сознанию, их предрассудкам» — что мы увидели уже при путинском правлении.)

Возглавляемая Ельциным властная элита сумела не только выйти после переворота октября 1993 г. из-под сколь-либо реального общественного контроля, но и успешно обособилась в ту же номенклатурную касту, которую как бы собиралась упразднить. Этот отрыв был запечатлен в фольклоре того времени в виде следующего диалога: «Идет Ельцин по Красной площади. Стоит нищенка, просит подаяние: подайте, Борис Николаевич! — Как же я тебе подам, понима-а-ашь… Ведь у меня ни мячика, ни ракетки!»

Обнаружив себя в качестве табуреток для невесть откуда взявшихся жирных задниц, население, в большинстве своем, вполне логично стало рассматривать «демократию», «рынок» и «свободу» как воровские отмычки. Для восстановления доверия к этим понятиям потребуются теперь десятилетия… Так спецслужбы дождались своего часа.

Бывший экономист-реформатор и «гайдаровец» Андрей Илларионов вынужден был признать:

«Экономические реформы, которых многие граждане страны так ждали, так поддерживали, в которых сами собирались участвовать, оказались совсем не теми, на которые надеялись люди, не теми, какие были обещаны реформаторами, не теми, о каких объявили российские власти осенью 1991 года…Лишь в небольшой степени проведенные реформы оказались либеральными. Причем либеральными во многом не столько для граждан страны, сколько прежде всего для властей, для госаппарата, для бюрократии…

Егор Гайдар действительно смог легализовать рыночные отношения в России. Но тем, что и как он делал и какую политическую позицию занимал, он как минимум на поколение уничтожил массовую политическую поддержку российских либералов и демократов. Если он и оказался спасителем и освободителем, то прежде всего “спасителем” циничной власти, государственной бюрократии, спецслужб, “освободителем” нашей страны, по крайней мере, на какое-то время, от “угрозы” либерально-демократической альтернативы» (А. Илларионов. Трудный путь к свободе // Континент. 2010. № 146).



7. Рыночный большевизм

Остановимся поподробнее на том, почему дело не в ошибках Ельцина и окружавших его реформаторов, а в их мировоззрении, предполагающем веру во всесилие рыночных отношений и правовой нигилизм, основанный на идеологии примата целей над средствами для их достижения.

И ведь все это нельзя было не заметить с самых первых шагов новой российской государственности.

«Мы легко готовы закрыть глаза на то, что упразднение СССР было совершенно противозаконной акцией республиканских властей, как и последующий “отзыв” ими союзных депутатов, — писал я в начале 1992 года, — но неужели, вдобавок, поверим, что это — первое и последнее “исключение из правил”? А “обвальная приватизация”, также попирающая закон под флагом необходимости? И ведь не какие-нибудь это стараются беззаконники-партократы, а самые что ни на есть демократы-рыночники…» (Новое русское слово, 24 марта 1992 г.).