*1255. Конфликт цивилизаций XXI века: о перспективах общества без братьев и отцов

[Денис Драгунский]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8116913.shtml

11.03.2016, 08:29
О современных отношениях «низов» и «верхов»

Юлия Стрижкина. «Гнев»

Один мой друг, руководитель среднего звена (в точном смысле слова: у него есть подчиненные, у которых есть свои подчиненные), рассказал такую историю. Недавно к нему приходил начальник небольшого отдела и сделал довольно странное заявление. Из четырех пунктов.

Во-первых, он сказал, что работа в его отделе вдребезги разлажена, никто не хочет трудиться.

Во-вторых, что он делает гораздо больше, чем делают его коллеги того же уровня, и его работа гораздо важнее.

В-третьих, что его недавно нагрузили новыми обязанностями, а он просто устает, он просто в один прекрасный день не выдержит, сломается, уже здоровье не то!

В-четвертых, он по секрету сообщил, что NN, начальник соседнего отдела, ушел не потому, что на новом месте больше платят, а потому что здесь, на родной фирме, его совсем заездили и вообще тут ужасная атмосфера.

Сказав про атмосферу, он встал, насупился, попрощался и вышел из комнаты.

— И чего он хотел? — спросил мой друг. — Ведь он ничего не предложил, не попросил, не потребовал! Ни слова не сказал о возможной реорганизации своего отдела. Не заявил, что имеет право занять другую, более высокую должность. Даже не попросил о повышении зарплаты, раз уж его заставляют перерабатывать. И не потребовал избавить его от лишней работы, поскольку за нее не платят…

— Бесплатная психологическая разгрузка? — спросил я. — То есть легкая истерика?
— Вряд ли. Вроде взрослый человек. Да и у нас есть кабинет психолога — бесплатный, кстати.

— Шантаж?
— Я тоже сначала так подумал, — ответил мой друг. — Но какой-то недоделанный шантаж, без точных требований и реальных угроз. То есть и не шантаж вовсе.

— Верно, — сказал я. — А может, он решил уволиться? Как в кино, ворваться в кабинет, сказать: «Дерьмо ты, босс, и фирма твоя дерьмовая!» — и хлоп на стол заявление об уходе!
— И где это заявление? Ничего подобного. Работает, как работал… Что же это было?

Я долго думал, и вот что понял. Этот человек «сказал всю правду в глаза».

Такие поступки были в ходу в советское время. «Сказать всю правду» или «вслух высказать все, что я о нем (о начальнике) думаю». Это считалось актом большого гражданского мужества.

Это было самоценно. Неважно, что человек хотел на самом деле. Главное — высказаться. Вполне возможно, что человек именно этого и хотел: сказать всю правду в глаза. И все. Разве мало?

Однако мне кажется, что «говорение всей правды в глаза» — не просто в чьи-то глаза, а в светлые очи начальства — это своеобразное наследие крепостного права. Точнее, крепостного бесправия. Наследие феодально-сословного общества, когда «низы» никак не могли повлиять на поведение «верхов». Не было для этого никаких государственно-правовых оснований. Ни справедливых законов, защищающих бедного и слабого, ни независимого суда, ни парламента, ни свободных выборов. У бедных низов оставалось одно — воззвать к совести барина.

«Грех тебе, барин! Оставил меня без прокорму с малыми детушками! Да и изба совсем развалилась, да и корова пала, Ох, грех, барин!» Можно еще добавить: «Эх, барин! А ведь помирать будем!» — то есть напомнить о Божьем суде. Такой вот мягкий духовный шантаж.

Сказав всю правду в глаза, мужик нахлобучивал шапку, поворачивался и уходил. А соображать и действовать должен был барин.

И довольно часто — хотя, разумеется, далеко не всегда — барин соображал и действовал. Потому что это были его мужики, и они были нужны ему, в отличие от Чичикова, в виде живых душ. Барщина там или оброк — сами понимаете.

Наверное, так или примерно так было у моего товарища — отнюдь не феодального барина, а скромного руководителя среднего звена, к которому пришел со своими упреками вовсе не крепостной мужик, а его подчиненный, начальник низового уровня. Но традиция берет свое.

Экономисты-институционалисты называют это «path dependency», то есть зависимость от прежней колеи, повторение старых ошибок.

Наверное, этот человек ждал от своего шефа, что тот сам предложит реорганизацию отдела, повысит его в должности, увеличит зарплату, освободит от лишних обязанностей, а заодно примет меры по оздоровлению атмосферы в коллективе.

Вот это «высказывание всей правды в глаза» — и в службе, и в политике и даже в семейно-сексуальных отношениях — это всего лишь перекладывание на начальство, на власть или на партнера тягчайшей обязанности «сделать что-нибудь!»

А что именно надо сделать?

Как что? Ты же барин, начальник, власть! Ты муж и отец (или жена и мать, без разницы, кто первый сообразил, тот и упрекает) — вот ты и придумай! Сделай что-нибудь, чтоб мне понравилось!

Хорошо. Посмеялись.

Дальше пойдет невеселый разговор.

Я, как вы знаете (кто не знает, может прочитать пару-тройку моих колонок вот здесь, в «Газете.Ru»), не самый главный болельщик и поклонник нашей нынешней власти. Мягко говоря. Однако некоторые моменты в выступлениях оппозиции меня тоже — и тоже, мягко говоря — удивляют.

Своей глобальной неконкретностью, вот чем.

Когда четыре года назад случились митинги в связи с выборами, мне вдруг показалось, что единственным реалистичным требованием было — допуск оппозиции до телевизора.

Не в виде мальчиков для битья в политических ток-шоу, а в виде собственных — пусть коротких, пусть не в прайм-тайме, пусть не на самых главных, но все-таки на «эфирных» каналах — передач. Где представители оппозиции могли бы внятно, неспешно, не выкрикивая трехсекундный лозунг, стараясь переорать профессиональных теноров и сопрано госпропаганды, а именно что спокойно и подробно поведать зрителям свои мысли, свои программы, свое видение перспектив России.

Смешно сказать, я даже написал об этом статью (возможно, и сейчас она висит на сайте «Новой газеты»). Но друзья и знакомые мне сказали, что это требование «абсолютно нереально». Наверное. Даже, скорее всего. С 99-процентной вероятностью власть не подпустила бы оппозицию к эфирным каналам. Однако отказать было бы нелегко, и вот почему. Этот отказ разоблачил бы политику власти сильнее, чем нарушения выборного законодательства.

Ведь речь идет не о пересчете голосов, не о новых выборах и уж, конечно, не о том, что «режим должен уйти» — господи боже мой,

где вы видели режим, который бы уходил в ответ на заявление, что он должен уйти?

Не беспокойтесь, господа, никто не требует вашей отставки! Мы уважаем Конституцию. Мы уважаем результаты выборов, несмотря на все вопросы по чистоте процедуры. Но мы сомневаемся, что русская жизнь должна быть устроена по принципу «победитель получает все». Все, всегда и везде только победителю (хотя он не набрал 100% голосов) — это неправильно, это не соответствует сложившимся в народе представлениям о справедливости.

Да и вообще речь идет о самой малости — всего лишь о выделении маленькой грядки на пышном российском телевизионном огороде, согласно конституционным принципам свободы прессы… И мне очень жаль, что это требование тогда не было заявлено.

Требовать, чтобы власть отказалась от власти — вот так, с бухты-барахты, совершенно добровольно чтобы сдалась, чтобы она, как говорят картежники, «пришла, рыдаючи, на грудь» и отказалась бы от всех своих прерогатив и гарантий, — это, выходит, реально. А потребовать (ну ладно, убедительно попросить) эфирное время на городских каналах соответственно набранному проценту голосов — вот это, получается, нереально…

Совершенно крепостническое ожидание, что власть, услышав нестройные голоса: «Грех, барин! Ведь помирать будем!» — сама раскается и сама все устроит к вящему торжеству демократических идеалов. «Никогда ничего не просите, особенно у тех, которые…» — и далее по бессмертному тексту. Не просите! Но немного попреков, укоров, «всей правды прямо в глаза» — не помешает. Авось те, которые богаче и сильнее, устыдятся, усовестятся.

В связи с массовым приношением цветов к могиле Сталина я натолкнулся на одно занятное рассуждение. «Этим людям на Сталина-то наплевать. Это новейшая форма русского протеста! 80% русских недовольны антинациональной политикой власти. Они таким манером подают знак».

Как странно! Если 80% русских недовольны властью, они, согласно Конституции, давно владеют простым и надежным способом подать нелюбимой власти знак — поставить галочку в избирательном бюллетене не там, где угодно власти, а в каком-то другом квадратике. Но это, очевидно, боязно. Вдруг начальство велит сфотографировать бюллетень? Или внутри урны сидит специальный человек и наблюдает, кто как проголосовал? Да и потом все равно подсчитают, как хотят…

Так что лучше понести гвоздики Сталину, а Путин, глядя из Кремля, сам поймет, что надо сделать для народа.

Я не верю в эти выдумки, что якобы современные сталинисты таким хитрым, слишком уж метафорическим манером протестуют против политики власти. Однако показательно, что такая выдумка появилась.

Станиславский говорил: «Играешь злого человека — ищи в нем хорошие черты и играй их». Вот и я повторяю: «Читаешь или слушаешь своего политического противника и вообще, с твоей точки зрения, человека дурного и неумного — ищи, где он прав».

Мне ни капельки не нравятся высказывания господ Зорькина и Михалкова о крепостном праве, но все чаще мне кажется, что это и в самом деле некая, извините за выражение, скрепа. Отношения бесправного мужика и всемогущего барина пронизали политическую действительность. И дело не в барине, а именно в мужике.

Дело в старой мужицкой привычке выражаться туманно и сразу переходить на высший ценностно-экзистенциальный уровень.

Русскому скитальцу, как мы еще в школе учили, нужно именно всемирное счастье. Чтоб власть горько устыдилась и сама ушла, обеспечив безопасность переходного периода, отдав ключи от ядерных чемоданчиков и банковских сейфов.

Меж тем как вопрос стоит о вещах простых и земных. О повестке дня в области строительства гражданского общества. Что-то на уровне комитетов внутридворового благоустройства, групп контроля качества продаваемой сметаны, школьных советов, попечительства над библиотеками и т.д. и т.п. Но это мелко и скучно, понимаю. Куда веселее в стотысячный раз вслух сказать все, что мы думаем о власти.

Всю правду в глаза!

А барин — поймет, придумает и сделает. Или — не сделает. Он же барин.

[Денис Драгунский]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=57D78E9818595
13-09-2016 (08:41)
Люди тогда искренне верили в то, что делали?

! Орфография и стилистика автора сохранены

МЕНЯ ТУТ СПРОСИЛИ:
"А кто-нибудь сегодня допускает, что люди тогда истинно верили в то, что делали? Что действительно считали других предателями и отступниками? Верили в партию, коммунизм и Сталина?"

Отвечаю:
Можно верить в партию, мудрость Сталина и построение коммунизма, но вряд ли можно верить в то, что половина соседей по квартире - предатели, что родной сын - предатель, что родная мать - троцкистка-террористка, и их надо расстрелять. Можно и даже похвально жить голодновато ради высоких идеалов, но убивать тысячами, сотнями тысяч во имя высоких идеалов - это людоедство. Если человек искренне считает, что надо расстрелять восемь тысяч шпионов японского генштаба, которые замаскировались под малограмотных колхозников Псковской области - он либо людоед-мерзавец, либо сумасшедший в широком спектре - от паранойи до слабоумия.

[Денис Драгунский]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10249349.shtml
14.10.2016, 08:42
о том, можно ли получить Нобелевскую премию по литературе за посты в твиттере

13thflooroffice

Что-то серьезное происходит в литературе. Вернее, так: в литературе уже произошло, и вот, наконец, эти тектонические сдвиги, обвалы и трещины дошли до вершины литературного истеблишмента — до самых рафинированных жюри.

Вот, например, в прошлом году весной российскую премию «Поэт» получил Юлий Ким. Страшно вспомнить, сколько было возмущений! Кто-то из больших русских поэтов, кажется, покинул жюри в знак протеста… Против чего? Против того, что поэт — это не обязательно чернокудрый юноша (в наше время чаще седовласый дяденька) с запрокинуто-надмирным лицом, с полуприкрытыми глазами гения, с тягучим голосом, слаборазличимым уже из третьего ряда.

Это не обязательно шелестящая тога и запах маринованной рыбы от лаврового венка.

И вот это возмущало.

А потом, когда осенью прошлого года «Нобелевку» дали Светлане Алексиевич, вообще началась настоящая Вальпургиева ночь критиков, скептиков и насмешников. Отбросим в сторону политический аспект. Даже те, кто разделял общественную позицию Алексиевич, все равно были возмущены самим фактом того, что главная литературная премия мира была присуждена за какие-то интервью. Не перо и бумага на веранде Дома творчества в Переделкино, а магнитофон на жалких коммунальных кухнях с дальнейшей расшифровкой сбивчивых рассказов несчастных людей.

Возмущенным староверам и снобам не важно было, что книги Алексиевич «У войны не женское лицо» и «Зачарованные смертью» — это слова, которые входят в ум и душу, как скальпель, как лазерный луч, пробуждая гнев, ужас и сострадание. Им важнее была формальная, статусная отнесенность к «высокой литературе».

Сегодня Нобелевскую премию получил Боб Дилан.

Радует, что шведские академики сумели влепить такую пощечину затхлому общественному вкусу.

Но это не просто нобелевский эпатаж. Боб Дилан действительно выдающийся поэт — и это может увидеть всякий, кто прочтет его стихи хотя бы в подстрочниках. Ибо плохое стихотворение самый лучший перевод не спасет, а хорошее — даже самый простой подстрочник не испортит. Попробуйте, не пожалеете. А то, что он поет свои стихи под гитару, ничего не меняет.

Высоцкий и Окуджава — при всей разнице их поэтических систем — тоже были поэты, а не… а не кто? А не барды? Но бард — это и есть поэт.

В Англии словом «Бард» с большой буквы, не называя имени, обозначают Шекспира, Вильяма нашего. Точнее, всехнего, глобально-планетарного поэта.

Да, в конце концов, из четырех столпов, на которых зиждется европейская поэзия, — а это Гомер, Алкей, Сапфо и Гораций — трое были певцами под гитару. Под кифару, извините. А пятый столп, великий Пиндар, отчасти пересоздавшийся в одах Горация, тот был и вовсе автор текстов слов для хорового пения.

Так что не надо снобизма. Снобизм — это очень смешно.

Но вернемся к Бобу Дилану. Его поэзия — это простые слова с очень внятной образностью, ритмом строк и созвучий, очень часто с сюжетом, и обязательно — со страстной любовью к людям. Дилан весьма социален, он полон сочувствия к человеку, к бедняку, к несчастному, он защищает слабого, плачет по его судьбе, помогает ему распрямиться и взглянуть на небо и в глаза другу — и он презирает буржуазность, пресыщенность, вседозволенность, скотство богатых и властных.

Может быть, он чуточку похож на молодого Маяковского, периода «Нате», «Вам» и «Облака в штанах», и это прекрасно.

Хороший поэт. И я надеюсь, что появятся новые переводы Дилана, сделанные российскими поэтами. Так что это присуждение будет неким важным импульсом для современной российской поэзии. Уж простите меня, при всем моем уважении-обожании Шимборской и Транстрёмера, — еще более важным.

Нужны прорывы в форме, в смыслах, в целевой аудитории.

Мне возразят: «Ну как можно было присуждать «Нобелевку» Дилану, когда рядом Филип Рот и другие фундаментальные писатели?» Конечно, и Рот, и Мураками, и великий кениец Нгугива Тхионго — выдающиеся авторы, каждый по-своему. Но пусть простится мне, непрофессионалу в музыке, такая ассоциация: если бы присуждали «музыкальную «Нобелевку», то ее надо было присудить скорее Галине Уствольской, чем Георгию Свиридову. Потому что, при всем уважении к почтенной традиции, новаторство чуточку дороже.

Говорят: «Ах, бедный Филип Рот! Теперь не дождется своей «Нобелевки!» Но позвольте! Судьба писателя — это не очередь за премией.

Кто-то весело спрашивает: «Так! Значит, можно будет и за твиттер получить «Нобелевку»?» А почему, собственно, нет? Боб Дилан начал петь свои песни аж в 1961 году. То есть у него громадный творческий стаж. И если кто-то в течение десятилетий будет самым любимым твиттер-автором, и в его твитах не будет угасать поэтичность, эмоциональность, социальность — очень даже может быть. Не робейте!

В общем, пора уже усвоить: сегодняшняя литература меняется и как текст, и как социальный организм.

Как говорят в народе, нынче вам не тогда. Прекрасно, что шведские академики это почувствовали, поняли и обозначили своим решением.

Тем временем в моем фейсбуке копятся ворчливые отзывы на присуждение Нобелевской премии, и я с печалью думаю: «Боже! Вот эти старперско-консервативные бурчания — что, мол, Дилан всего лишь рок-певец, и что Шнуру приготовиться, и что есть «Высокая Литература», а Дилан тут ни при чем, и так далее… и все это пишут молодые люди».

Дети мои! Почему вы такие безнадежно престарелые?

[Денис Драгунский]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10426193.shtml

15.12.2016, 08:16
О проблемах страны, где не умеют, не хотят и не могут планировать свою жизнь

stroi.mos.ru

Когда-то очень давно, в 1961 году, товарищ Хрущев объявил, что через 20 лет в стране будет коммунизм. «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Об этом все говорили. Спорили, обсуждали, верили или сомневались.

И мы, ребята по 10–12 лет, сидя во дворе вокруг пересохшего фонтанчика, тоже рассуждали на эту тему. Как это — по потребностям? То есть будут какие-то талоны, то есть вроде карточной системы? Нет, карточную систему давно отменили! Это было в войну, а сейчас мир во всем мире!

Значит, приходишь в магазин и берешь все, что душе угодно? Пока сумка не лопнет? Фу, как пошло!

Мы были уверены, что через 20 лет люди будут очень сознательные: пришел в магазин, взял батон белого, триста граммов сыра, полкило колбасы… Штаны и рубашки — по мере надобности. Правда, знакомый взрослый рассказывал, что у них на заводе одного рабочего чуть не исключили из партии, потому что он на партсобрании сказал: «Коммунизм — это глупости! Люди не будут забесплатно работать, а забесплатно жрать — это с милой душой! Всю страну прожрут, и конец». Фу, какой несознательный рабочий…

А в других кругах, на других кухнях спорили о социализме с человеческим лицом и вообще о том, что будет «после». «После в каком смысле?» — «А вы что, сами не понимаете?» Думали о шведском капитализме, он же на самом деле социализм, о рыночной экономике, читали статьи Шмелева, Стреляного, Черниченко, Петракова, Селюнина и Ханина. Увенчанные академическими лаврами Абалкин и Аганбегян с перестройкой и ускорением против никому не ведомых Пияшевой и Пинскера с их безоглядно рыночными идеями.

А где-то в тени этой полемики совсем молодые Гайдар, Чубайс и Найшуль рассчитывали конкретные модели и способы перехода от социализма к капитализму.

А политологи и правоведы думали о том, как перейти от закрытого общества к открытому, от монополии КПСС к многопартийности, от цензуры к свободе слова и так далее.

В общем, страна размышляла о будущем. На самом деле в России это было всегда. И освобождение крестьян, и Транссиб, и столыпинское переселенческое движение, и сталинские пятилетки, и хрущевский коммунизм, и брежневские программы (от «программы мира» до «продовольственной») были взглядом в будущее. Обществу было что обсуждать.

И не только в России. Европу пронизывала — и продолжает пронизывать — точно такая же полемика о будущем. Либералы и консерваторы, правые и левые, евроинтеграторы и евроскептики, противники и сторонники миграции разворачивают свое видение перспектив своих стран и всего континента.

Футуристический проект (это громкое название) или просто план на ближайшие три-пять лет (это поскромнее) является неотъемлемой частью любой развитой цивилизации, любого общества, любого национального самосознания. И индивидуального тоже:

жалок человек, который не умеет, не хочет, не может планировать свою жизнь.

Боюсь, что Россия вдруг шарахнулась в уникальность. В дурную уникальность, к огромному сожалению. В центре общественного дискурса плотно угнездилось прошлое. Славное и позорное. То, которым хочется гордиться, и то, за которое пора бы покаяться. И вот споры о гордости и покаянии, а также о пресловутом «искажении истории» стали главным предметом общественной полемики. Поводом для утонченных рассуждений, разрывания рубашки на груди, угроз адскими муками или мордобитием.

При всем моем благодушии и оптимизме мне все же трудно сказать, что все проблемы нынешней России успешно решены или планомерно решаются, все перспективы ясны, планы поддержаны обществом, так что будущее страны блеском своих успехов «превосходит все, что только способно нарисовать самое пылкое воображение» (А.Х. Бенкендорф). Полагаю, что все-таки нет, пока не превосходит. Так что, если честно, самое время подробно и предметно поговорить-поспорить о ближайших трех-пяти-десяти годах. О том, о чем не стеснялись говорить и спорить люди при царях, при большевиках и при реформаторах.

Однако теперь главная проблема России, кажется, состоит в другом.

Сколько на самом деле было героев-панфиловцев? Ровно 28, как написал Кривицкий? Или 27, за вычетом одного предателя-полицая, у которого после войны отобрали Золотую Звезду? Или все-таки 100–200 реальных участников боя? И вообще, что такое «на самом деле» применительно к недавней истории? То, что написано в газете и вошло в пословицу, или то, что обнаружили историки в ходе архивных изысканий?

И вот об этом люди натурально грызутся, выщербляя себе зубы, всячески обзывая и оскорбляя друг друга.

Страшный скандал вызвала публикация списка кадрового состава НКВД, осуществленная историко-просветительным обществом «Мемориал». Какие-то очень нервные люди закричали, что это попытка расколоть общество. Странно, что в нынешней зарплатной ситуации кому-то все еще приходят на ум слова о единстве, хотя какое уж тут единство, когда почтальон зарабатывает от 8 до 20 тыс. руб. в месяц, а главный почтовый начальник — 10 млн, тоже в месяц. Где тут умещается единство общества, милостивые государи, али вы смеетесь над нами?

Зачем так нервничать и возмущаться? Историки постоянно публикуют такие списки. Окладные, разрядные, писцовые, «бархатные», метрические книги. Списки профессоров, академиков, чиновников всех рангов, офицеров, живописцев, врачей и полковых музыкантов. Это важное подспорье для всевозможных исследований. И нет никакого резона делать исключение для кадрового состава НКВД, тем более по прошествии всех сроков давности.

Но нервные люди почему-то решили, что эти списки — призыв к мести, чуть ли не к самосуду и линчеванию ни в чем не повинных внуков и правнуков. Психолог бы сказал, что тут чистейшая проекция.

Наверное, люди, которые так страшатся мести за своих дедов и прадедов, сами готовы мстить наследникам своих обидчиков до седьмого колена. Впрочем, не берусь утверждать — я не психолог.

Вот известнейший режиссер клеймит Ельцин-центр: дескать, этот музей разрушает национальное самосознание молодежи. Хотя на мой взгляд, этот музей его укрепляет и упражняет. «Музей слишком односторонен!» — говорит критик. О, этот старинный призыв к взвешенности и объективности!

Кстати, а почему в Третьяковской галерее совсем не представлен французский импрессионизм и японские нэцкэ? Почему посредине оперы «Хованщина» не запустить «битлов»?

Да потому, что данный музей называется Ельцин-центром, он об этой эпохе и об этой личности — вот с этой самой точки зрения. Не нравится Ельцин-центр — открывайте альтернативный Полозков-центр, где рассказывайте, как прекрасно было бы, если бы в 1990 году на выборах председателя Верховного Совета РСФСР победил Иван Кузьмич. Будет интересно, уверяю вас! Куда интереснее, чем споры об Иване Грозном.

А над всем этим развевается любимый стяг: «Не дадим переписать историю!» На этом стоит остановиться чуть подробнее. Когда о неприкосновенности истории говорит простой человек, так сказать, «обыватель в хорошем смысле слова», ничего страшного. Это всего лишь значит: не трогайте устоявшуюся картину мира, которая сложилась в моей голове. Оно и верно. Никому не хочется узнавать ненужные подробности о своих близких родственниках: ничего, как-нибудь, промолчим и забудем…

Но когда против «переписывания истории» выступают профессиональные (или считающиеся таковыми) историки — тут дело серьезнее. Тут вопрос о квалификации. Потому что история — это и есть бесконечный (sic!) процесс ее переписывания. Другой истории просто не бывает.

Но тут дело тут куда более серьезное, чем психологические, мировоззренческие и профессиональные проблемы отдельных групп граждан.

Дело в том, что дискуссия о прошлом заслонила разговор о будущем. Даже не заслонила — вытеснила. А еще точнее заменила. Это страшный симптом на самом-то деле.

Прошлое — это то, что было. Это постройки, статуи, плиты с письменами, это архивы, картины, книги, это память живых людей. Настоящее — это то, что есть. На него можно поглядеть, пощупать, попробовать на вкус и убедиться, что это не сон, не мечта, а реальность.

Но только будущее существует в мыслях, разговорах и спорах. В общественной полемике. Нет этих мыслей и разговоров, нет общественного обсуждения — нет и будущего.

А что же тогда есть в плане будущего? Для отдельной личности? Есть ипотека, мечты о новом кредите и страх оказаться банкротом.

Мало. Прискорбно, горько, безнадежно мало.

А для общества? Для государства? Вообще ничего, кроме вечного заклятия: потерпите еще, и все будет хорошо. Процитирую сам себя, из своей недавней книжки: «Да, конечно, я ошибаюсь, и все будет хорошо. О, эти страшные три слова! Как заклинание. Как шаманский бубен. Как самая главная ложь нашего времени.

Что бы ни случилось с тобой, с семьей, с народом, с империей — отовсюду несется это успокоительное: все будет хорошо! Этому невозможно противиться. Это как наступление лета или зимы. Как наступление старости. Или как желание рожать детей. Это наша проклятая природа, которая заставляет нас, против всякой очевидности, против всякой логики, против всех уроков истории, отчаянно дергать за веревку этого старого колокола и звонить: все будет хорошо!

Да, разумеется. Все будет хорошо. Когда-нибудь. Война не начнется. А если начнется, то потом она все равно кончится. Мы будем жить долго и счастливо. А если недолго, то попадем в рай. А если несчастливо, то просветлимся в лоне церкви. И все равно все будет хорошо. Когда-нибудь. В недалеком будущем. Там, за горизонтом. А может быть, здесь, за поворотом.»

Может быть, все на самом деле будет хорошо. Но сначала бешеные споры о прошлом должны уступить место спокойным разговорам о будущем.

[Денис Драгунский]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10455419.shtml
30.12.2016, 08:09
О том, как назвать человека, который хочет жить по Конституции

Владимир Путин и первый президент России Борис Ельцин во время инаугурации в Кремле, 7 мая 2000 года Сергей Величкин/Владимир Родионов/ТАСС

Меня и многих моих друзей часто называют либералами. Мне кажется, это не совсем справедливо. А если и справедливо, то самую чуточку — я действительно либерален в старом русском смысле. То есть

я предпочитаю прощать, а не наказывать, разрешать, а не запрещать, заинтересованно вглядываться в новое и необычное, а не возмущенно фыркать на все непонятное.

А что такое либерализм в западном смысле, я уже давно запутался. За океаном либералы — это что-то вроде европейских социал-демократов плюс много политкорректности. В Европе либералы — это вроде американских консерваторов, в экономическом аспекте по крайней мере. Есть еще и «неолиберализм», политико-экономическое учение, которое в конечном итоге сводится к нестесненной свободе силы — а значит, легко переходит в ту зону, где правят бал ультраправые, где диктатура и полицейский произвол.

Когда-то давно, в самом начале 2000-х, я напечатал еще в тогдашних «Известиях» статью под названием «Правые и слишком правые», где попытался нащупать этот переход — от ультралиберализма к ультрадиктатуре. От свободы для всех сильных и удачливых людей — к свободе для узкой группы самых сильных и удачливых, которые сумели ограбить и уничтожить тех, кто чуточку слабее, не говоря уже о простых людях…

Но не в том дело. Хватит теории, давайте ближе к жизни. Дело в том, что ярлык «либерала» мне никак не подходит. Я не социал-демократ и не апологет свободной силы. Кажется, этот ярлык не подходит и большинству тех, кого называют «либералами». Но они пусть сами решают эту проблему. А я говорю о себе.

Поэтому позволю себе кратко изложить свои политические убеждения.

Я живу в России, которая является республикой. Я люблю республику, свободные выборы, разделение властей и сменяемость людей у власти. Поэтому

все разговоры о том, что русское сознание и русская жизнь исполнены некоего исконно-кондово-скрепного монархизма, мне кажутся ненужными, лживыми и даже вредными.

Но при этом, разумеется, допустимыми, поскольку я высоко ценю свободу слова, свободу самовыражения и ради этой свободы готов терпеть и некоторые высказывания, которые лично мне не нравятся. О свободе слова чуть дальше.

Я убежден, что источником власти в России, а также источником благосостояния России является ее народ. Думаю, что народ имеет право контролировать власть как в области чистой политики, так и в области экономики, особенно же в плане распределения бюджета.

Я уверен, что гражданин России ни при каких обстоятельствах не может быть лишен российского гражданства или, боже упаси, выслан за пределы страны.

Я вижу, что Россия является неотъемлемой частью мировой политической и экономической системы. Поэтому я считаю так: поскольку Россия связана со многими странами целой сетью международных договоров, то эти договоры являются частью российской правовой системы. Более того, я думаю, что в случаях внезапно возникшего противоречия между нашим законодательством и международным договором надо решать вопрос согласно международному договору. Так и честнее, и гораздо удобнее.

Далее я считаю, что высшей ценностью государства является человек, а главная забота государства — это охрана и защита прав и свобод человека и гражданина.

Заметьте: человек стоит на первом месте; человеческое в человеке важнее гражданского. Но это опять же философия. А на практике я считаю, что права и свободы неграждан, волею судьбы оказавшихся в России, не менее важны и ценны, чем права ее граждан. Кроме того, я считаю, что государство обязано вести ответственную социальную политику, помогать слабым, больным, престарелым, защищать материнство и детство.

Я сторонник идеологического и политического плюрализма. Моим убеждениям противны попытки монополизировать власть и особенно попытки ввести некую общеобязательную идеологию. Столь же отрицательно я отношусь к попыткам закрепить какую-то одну религию в качестве «главной», «основной» или «играющей особую роль в государственном строительстве». Я полагаю, что церкви и другие религиозные объединения должны быть равны перед законом и не надо тихой сапой или громкой пропагандой делать одну-две (или три, или даже четыре) церкви «равнее других».
Но это еще не всё.

Я выше всего ставлю личную свободу, личное достоинство и личную безопасность человека. Поэтому я против всякого полицейского произвола, против унижений и пыток, против вмешательства в частную жизнь.

Я убежден, что основа основ общества и государства — это свобода слова. Да, я сознаю, что свобода слова не может быть совсем уж безграничной (как и свобода собственности, конкуренции, свобода передвижения по улицам и т.п.). Но я думаю, что для ограничений свободы слова в каждом отдельном случае, а тем более для наказания за злоупотребление свободой слова, нужны весьма веские основания. При этом я понимаю, что нельзя «разжигать рознь и ненависть» и все такое.

Я искренне против «разжигания ненависти» — к кому угодно: к консерваторам или либералам, к власти или оппозиции, к православным или пятидесятникам, к африканцам или азиатам, к русским или евреям.

Но мне думается, что обвинить в «разжигании» можно лишь в том случае, когда это делается достаточно долго, упорно и последовательно, то есть когда объективно выявляется умысел на «разжигание», когда отдельный человек или общественная организация становятся как бы профессионалами в своем разжигательском ремесле: издают газету, ведут сайт, печатают и распространяют брошюры и листовки, собирают митинги и т.п.

Но отдельная фраза, брошенная в полемическом задоре, отдельная выходка в общественном месте — пусть даже злая, циничная и неприятная, пусть даже омерзительная с точки зрения здравомыслящего и доброго человека — это все-таки не «разжигание», а просто хамство. А хамство, если оно не сопровождается нанесением побоев или материального ущерба, находится в рамках свободы слова и должно пресекаться в тех же рамках — ответной резкой отповедью или отказом общаться с хамом.

Я полагаю, что каждый может защищать свои права и свободы любыми мирными способами. В частности, путем выхода на митинги, демонстрации и пикеты. Я не думаю, что гражданину или не очень большой группе граждан требуется какое-то особое разрешение на то, чтобы выйти на людную площадь с плакатами (марш по центральным улицам, требующий перекрытия движения, другое дело).

Больше того, я уверен, что когда местное начальство запрещает гражданам выйти и постоять с плакатами — это неправильно, недопустимо, незаконно. Это, как мне кажется, есть частный случай «присвоения властных полномочий», что прямо запрещается Конституцией, ее третьей статьей, пунктом четвертым. Поскольку статьей 31-й мирные собрания граждан безусловно разрешены. А Конституция Российской Федерации имеет высшую юридическую силу, прямое действие и применяется на всей территории Российской Федерации. Безо всяких подмигов, хмыканий, заведенных к потолку глаз и многомудро-поганой фразы «Ну, мой дорогой, вы же сами всё прекрасно понимаете».

Вот, наконец, и слово сказалось. Конституция.

Внимательный читатель, наверное, уже пару минут назад понял: говоря о своих политических убеждениях, я просто-напросто пересказываю нашу российскую Конституцию. Она мне нравится, особенно в первых двух главах. А там, где она мне не очень нравится или оставляет меня равнодушным, я все равно ее признаю, уважаю и следую ей.

Мои политические убеждения можно сформулировать одним словом: я конституционалист. Но не вообще, а именно российский. Так что получилось два слова, вы уж простите.

А что такое конституция? Это идеальное воплощение государственной идеи. Безо всякого преувеличения можно сказать, что государство в его правовом смысле — это и есть его конституция.

Поэтому я не только убежденный конституционалист, но тем самым и твердый государственник. Оставаясь при этом либералом в старинном русском смысле, повторяю еще раз: то есть более склонным позволять, чем запрещать. Впрочем, такова и наша Конституция, провозглашающая высшей ценностью права и свободы человека.

[Денис Драгунский]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10517837.shtml
10.02.2017, 08:38
О том, почему роскошь богатых и властных не вызывает классовой ненависти

Люди заглядывают в окна оставленной резиденции президента Украины Виктора Януковича «Межигорье» под Киевом, февраль 2014 года
Андрей Стенин/РИА «Новости»
В детстве я жил в замечательном доме. Там обитали сплошные маршалы и министры — на верхних этажах. А я жил в подвальной коммуналке, где с давних времен — поскольку дом был построен еще в XIX веке — жила челядь. При царе — кучера и истопники, при Ленине и Сталине — электрики и сантехники. Ну и их родственники, разумеется. Вроде меня, внука шофера.

Я несколько раз приходил в гости к моим дворовым товарищам, которые были внуками маршалов и министров. Там были бескрайние квартиры со стеклянными дверями. Помню полупустую огромную комнату с белым мраморным камином и малиновым ковром, на котором привольно располагалась игрушечная железная дорога. В углу стояли большие часы с маятником и гирями.

— А гири золотые? — спросил я один раз.
— А ты как думал! — ответил мой приятель.

Я сразу понял, что гири в крайнем случае позолоченные. Но все равно красивые. В них все отражалось: комната, ковер и камин. Я не знаю, завидовал ли я этим ребятам. Но однажды я спросил что-то такое у своего соседа по подвальной коммуналке. Не помню точно, как я сформулировал свой вопрос. Что-то вроде «вот почему мы живем по трое-четверо в одной комнате, а у них шесть комнат на четверых».

Но ответ я запомнил: «У них дедушка министр. Им положено».

«Положено!» Главное слово социального порядка.

Но это я как-то слишком издалека начал. Давайте к делу.

Примерно два месяца назад в одной уважаемой и любимой мною газете я прочел обширный, на несколько полос, материал о том, какими роскошными квартирами обладают люди во власти. Поражающие воображение цифры метража (200, 300, 350 квадратных метров), снимки красивых домов за изящными, но надежными заборами, а также ехидство по поводу того, что некоторые квартиры сначала были получены по должности, а потом приватизированы.

Ну прочитал. Ну и что? Зачем это? Что хотел сказать автор? Что он думал пробудить в читателе? Наверное, возмущение: вот, мол, одни роскошествуют, в то время как народ ютится и прозябает. И тому подобные гроздья классового гнева.

Налицо типичная ошибка пропагандиста. Когда свое личное воззрение пропагандист приписывает широким массам.

Сейчас будет смешное и, возможно, несправедливое сравнение — но я не раздаю моральные оценки, а пытаюсь понять суть вопроса. В 1940 году ведомство Геббельса раздобыло фотографии развлечений английской аристократии в эту суровую годину. В то время как простой британец затягивал пояс и работал до кровавых мозолей (в точном соответствии с обещаниями Черчилля) — аристократы играли в гольф, пили чай на верандах, ездили верхом и охотились на лис. Немцы наделали листовок с пояснительными надписями («Вы страдаете — они развлекаются!») и стали их разбрасывать с самолетов, ожидая народного возмущения. Но вышло все наоборот. Простые англичане убедились, что порядок вещей незыблем. Рабочий трудится, лорд катается верхом. Все как надо. Значит, немцы нас не поломали!

Вернемся к нашим чиновникам и их недвижимости.

Народ в своем подавляющем большинстве убежден, что начальству все это — положено.

Четыре пятых народонаселения (а может, и все 86%) воспринимают такие статьи всего лишь как гламурный репортаж о частной жизни элиты. Точно так же народ с увлечением читает репортажи о звездах эстрады и кино и просто о светских тусовщиках без определенных занятий. В таких статьях масса фотографий шикарных квартир и вилл. Гостиные, столовые, спальни, бассейны и даже, представьте себе, кабинеты. Одни восхищаются, другие могут поругать безвкусицу и настырную роскошь интерьера, но никто не мечтает отнять у звезд их покои.

«Ага! — скажете вы. — Звезды заработали это своим трудом, а чиновники получили даром!» Во-первых, чиновник тоже работает, а иная звезда поет под фонограмму. Велика ли разница? Начальству положено, это раз. А во-вторых, народ сам был бы не против приватизировать роскошное служебное жилье... Ловкость начальства вызывает завистливое сочувствие, а вовсе не гнев.

А вот если бы случился репортаж об очень важном чиновнике, который живет в скромной двухкомнатной квартирке с женой и старухой-матерью — вот тут бы народ встрепенулся. Вот тут бы люди задумались: «Видать, жуткая сволочь! Страшный человек!». В честном аскете подозревают опасного типа, Кощея или Робеспьера. А человек, обросший роскошью, — это свой, простой, понятный парень, которому повезло. «Может, и нам повезет…» — думают четыре пятых населения, такие же простые парни и девушки, понятные сами себе и своим друзьям-соседям.

Могут возразить: а как же миллионные митинги 1990 года под флагом борьбы с привилегиями номенклатуры? Но я думаю, что борьба со спецпайками, спецсанаториями, спецполиклиниками и черными «Волгами» шла в широком контексте борьбы со всяческой советчиной и коммунизмом. Люди протестовали прежде всего против пустых прилавков и талонов на продукты, против тотальной лжи и несвободы — и главное, против наглой самонадеянности партийных боссов, которые все равно, несмотря на полный экономический и идейный крах, цеплялись за власть.

Главным лозунгом было не «долой Четвертое управление» (это, дорогие дети, специальное подразделение Минздрава, где номенклатура лечилась на высшем уровне) — а все-таки «долой 6-ю статью» (а эта статья в брежневской конституции закрепляла руководящую роль КПСС). Мне кажется, что если бы в магазинах было всего полно и люди могли бы поехать в Турцию и купить недорогой автомобиль, то эти «привилегии» никого бы не волновали.

Распространенная ошибка оппозиционных пропагандистов — «люди негодуют, глядя на роскошества коррумпированных чиновников».

О да, негодуют! Как тот котенок из классического анекдота, помните? Котенок спрашивает кота: «Зачем ты на крышу бегаешь?» «Как зачем? Флиртовать!» (кот, конечно, сказал грубое котовье слово, но мы будем выражаться прилично и по-человечески). «Ой, я тоже хочу флиртовать! — пищит котенок. — Возьми меня с собой!» «Ладно, пошли!» Пришли. Крыша, трубы торчат, коты и кошки туда-сюда бегают. «Давай, — говорит кот. — Флиртуй! Удачи!» И убежал. Котенок сидит у трубы, ему холодно, а тут и дождь пошел, вот он и думает: «Ладно, еще минут десять пофлиртую и пойду...»

Так и здесь. «Еще минут десять понегодую и пойду. Телевизор смотреть, про Трампа и бандеровцев. Или телешоу «Давай поженимся». А эти, которые с виллами и яхтами, — ну их! Им положено!»

Русский народ в подавляющем большинстве своем — не Шариков. Не надо клеветы. Нет в народе яростного желания «отнять и поделить». Это свойство немногих маргиналов.

Думаю, что в других народах дело обстоит примерно так же.

И еще тут есть одна тонкость. Даже маргиналы мечтают «отнять и поделить» имущество только своих ближних — в самом прямом смысле слова. Люди чаще всего завидуют соседу, у которого два ковра и пылесос новой марки, но не завидуют министру, миллионеру или артисту, у которого пентхаус, вилла, яхта и куча прислуги.

В деревнях поджигают дом крепкого мужика, который взялся за фермерство и получил прибыль, обстроился-обставился, но ломают шапку перед местным латифундистом из губернского начальства. Как раньше ломали шапку перед барином, но ненавидели соседа-«кулака».

Свою роль играет и символизм роскоши — неважно, какой. Это может быть роскошь наследственных дворцов, увешанных картинами старых мастеров. Это может быть полуфальшивая, но очень дорогая «настоящая роскошь для господ, знающих себе цену», которую втюхивает реклама. Наконец, это может быть бедняцкая роскошь люстр из пластмассового хрусталя, сервантов с фужерами и трех ковров, наползающих друг на друга, — один на стене, другой на диване, третий на полу.

Неважно, какая, — важно, что роскошь. Роскошь у нас (у нас, у людей, я не только о России пишу) есть прежде всего предмет статуса. Роскошь есть символ состоявшейся жизни. Именно символ, а не предмет потребления. Одна моя знакомая вспоминает: «В наше время во многих советских семьях практиковалось показательное добро: стенка с гэдээровским сервизом «Мадонна», которым все могли любоваться, но никогда его не вынимали и не ставили на стол.

Бывало, что в некоторых деревнях люди строили и обставляли даже второй дом, в котором все было новым и красивым, закрывали все это на всякий случай пленкой, а сами жили в плохеньком и пользовались всю жизнь всяким никудышным барахлом. А тем, красивым домиком, и сервизом «Мадонна» просто гордились».

Впрочем, и в далекие досоветские времена в богатых крестьянских избах бывали комнаты, обставленные совсем по-городскому (в понимании начала ХХ века): круглый стол, покрытый бархатной скатертью с бомбошками, венские гнутые стулья, над столом — керосиновая лампа с большим стеклянным абажуром. Этими комнатами («залами») практически не пользовались, но очень гордились.

«Возможно, — пишет моя корреспондентка, — функцию этой показательной красоты взяли на себя теперь дома сильных мира сего. Люди смотрят на картинки, чувствуют себя причастными, любуются, гордятся».

Выставление роскоши напоказ необходимо не только ее созерцателям, которые, запрокинув головы (виноват, листая глянцевые журналы), чувствуют себя как бы символическими совладельцами этих золотых дворцов, этих бассейнов и яхт. Демонстрация роскоши позарез, просто жизненно необходима ее хозяевам.

Роскошно живущему человеку пиар нужен так же, как террористу, извините за странное и поверхностное, быть может, сравнение.

Но мне тут видится некое психологическое сближение. Вспоминается история с немецкой ультралевой террористической группой RAF («Фракция Красной Армии»). Их поймали, посадили, допрашивали, они держались стойко, ничего не рассказывали, никого не выдавали, а вернувшись в камеры, видели по телевизору, как вся страна и вся Европа только о них и говорит. Однако когда власть — по совету психологов — ввела цензуру на эти передачи, когда об этих «отважных мстителях» перестали говорить по телевизору, они стали давать показания.

Быть никому не известным героем — очень трудно. Быть никому не известным богачом — вообще едва ли возможно.

Роскошь богатых и властных, как ни печально, — это важный стержень социального порядка. В некотором обобщенном смысле речь идет о так называемых парсонсовских проекциях. Великий социолог Талкотт Парсонс говорил, что общество существует в четырех измерениях: политическом (где символическим посредником является власть), экономическом (тут — царство денег), в социальном (то есть в собственно «общественном» измерении, где главным инструментом является влияние). Четвертое измерение — это воспроизводство норм, здесь речь идет о ценностях.

Власть, деньги и слава.

Власть у чиновников, деньги у олигархов, слава (она же влияние на умы и сердца) у звезд кино, телевидения, эстрады. Эти проекции существуют по отдельности только в теории. А в жизни власть пользуется не только властью, но и деньгами и славой-влиянием; люди денег стараются проникнуть во властные структуры и стать популярными, то есть морально влиятельными; а люди славы идут и в парламент, и в бизнес.

«Где же четвертая проекция? — спросите вы. — Где же ценности?»

А ценности заключаются в том, что общество признает сращение власти, денег и славы как важный фактор социального порядка. И рассматривает демонстративную роскошь (в том числе и апартаменты чиновников, и люстру на фоне ковра, и сервант с никогда не вынимаемым сервизом) как символическое выражение этих ценностей.

Конечно, это все очень неприятно читать и еще неприятнее — понимать. Но извините, товарищ Поликарпов, другого социального порядка у меня для вас нет… Во всяком случае, пока нет.

[Денис Драгунский]

http://www1.kasparov.org/material.php?id=58BE4F3247642
07-03-2017 (09:25)

Долго так продолжаться не может - ни с "пост-собственностью", ни с "пост-правдой"

! Орфография и стилистика автора сохранены

НЕМНОГО ПАТОПСИХОЛОГИИ

Когда руководитель зарубежного государства назначает своим заместителем собственную жену, очень многие (слишком многие) читатели Фейсбука реагируют так: "Но ведь какая красивая женщина! А? Ведь же красавица, с ума сойти! Ведь да? Не то, что Нина Петровна Хрущева!"

А когда публикуются картинки особняков и поместий высшего чиновника, то читатели реагируют так: "Но с каким вкусом обставлено! Это вам не раззолоченная квартира Трампа, это вам не пошлятина януковичевской резиденции! Ведь правда? Смотрите, как изысканно-красиво! Разве нет? Ведь да!"

Что это значит с точки зрения науки? С точки патопсихологии это т.н. "нарушения мышления в виде актуализации латентных (то есть малозначащих) признаков". Шизофрения, как и было сказано.

POST-PROPERTY

Где пост-правда, там и пост-собственность: "Этими активами владеет компания, которая находится в собственности фонда, который входит в холдинг, которым управляет группа, которая принадлежит банку, который принадлежит другой компании, состав акционеров которой составляет коммерческую тайну". О, да, все по закону, как в анекдоте про мужика, ростовщика, рубль и топор.

А в результате получается, что рядовой обыватель, владелец подержанной "Хёндэ" и садового домика за 130 км от города - юридически богаче какого-нибудь чиновного олигарха, живущего в пяти суперквартирах и виллах, ездящего на "Роллсе", плавающего на яхте и летающего на бизнес-джете. Потому что у обывателя есть имущество стоимостью 5 млн. руб., а у чиновного олигарха нет буквально ничего, кроме свежевымытой сорочки, прямо по Маяковскому. Потому что недвижимость принадлежит компании, которая... автопарк - фонду, который... самолет - банку, а яхта - холдингу, см. выше.

Однако долго так продолжаться не может - ни с "пост-собственностью", ни, тем более, с "пост-правдой". Против этого бунтует даже не социальное чувство, а устройство нашего сознания, которое на все вопросы требует простого ответа: "да" или "нет".

[Денис Драгунский]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10654085.shtml
03.05.2017, 09:02
О том, почему Россия развивается не во времени, а в пространстве

Shanghai Daily/Imaginechina

Вот представим себе: построили дом, большой, многоэтажный. Строили с энтузиазмом, но неумело. Пренебрегая законами и правилами строительства. Возводя слишком толстые стены при слишком мелком фундаменте, ставя тяжелые внутренние перегородки на слишком слабые перекрытия.

Дом простоял довольно долгое время, а потом все-таки рухнул.

Потому что в последние перед обрушением годы его сильно перегрузили: заселили новых жильцов, пробили новые двери, поставили новый лифт, новую систему отопления, и все это — совсем без учета его прочностных, как говорится, характеристик.

Дом рухнул. Кто-то из жильцов погиб, кого-то покалечило, кто-то остался без крова и без имущества, нажитого за много лет.

Катастрофа? Да, конечно. Беда, трагедия, ужас и кошмар.

Но все-таки хочется спросить: когда эта катастрофа произошла? Неужели только тогда, когда внезапные трещины вдруг неостановимо поползли по стенам, и переломились балки перекрытий? Или когда дом стали ремонтировать, не задумываясь о том, выдержат ли старые конструкции тяжесть новых улучшений? Или когда дом начали небрежно строить по негодному проекту?

Катастрофа — дело длинное. Для того чтобы катастрофа разразилась, нужно создать ее базовые предпосылки.

А потом вдобавок что-нибудь такое сотворить, чтобы она стала абсолютно неизбежной. Грохнет-рухнет-раздавит — потом. Но без первых двух пунктов катастрофы не будет. Поэтому виноват в катастрофе не тот самый последний человек с дрелью, от работы которого рухнула первая стена, увлекшая остальные стены и перекрытия, а те энтузиасты, которые так халтурно и безответственно сработали много лет назад.

Сказанное относится и к геополитическим катастрофам.

Был ли такой катастрофой распад Советского Союза? Разумеется, да. Это была катастрофа для многих тысяч погибших в межэтнических конфликтах и для миллионов людей, лишившихся привычного образа жизни. А также для нахлебников СССР во всех концах планеты и даже, представьте себе, для мировой системы капитализма.

Важная оговорка: мне все-таки кажется, что число людей, получивших от распада СССР хоть малюсенькую, но выгоду, а также тех, чья жизнь практически не изменилась, — это число значительно (может быть, даже в два или три раза) превышает число жертв и пострадавших. Но судите сами: если в результате крушения авиалайнера 10 человек погибли, 40 ранены, а 100 отделались испугом — от этого катастрофа не перестает быть катастрофой.

Однако базовые предпосылки нашей геополитической катастрофы сложились очень давно. Задолго до рождения главных мифологических виновников распада СССР — Горбачева, Ельцина, саудовского нефтяного министра и неопределенного круга масонов.

Крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века началась с воссоздания рухнувшей в 1918 году Российской империи.

Когда возникшие на ее месте новые независимые государства (когда дипломатией и обманом, а когда прямой военной силой) были вновь включены в советскую империю.

Катастрофа начинается с утраты шанса. При постройке нелепого и плохо сконструированного дома, обреченного рухнуть, был шанс не торопиться, сделать хороший проект и строить качественно. При воссоздании империи был шанс хотя бы задуматься: а зачем это развлечение российскому пролетариату, именем которого делалось все хорошее и все дурное в наших краях в ХХ веке? Зачем российскому пролетариату взваливать на себя «бремя белого человека» и, проклиная свою долю «старшего брата», из последних сил «кормить окраины» (обратите внимание на кавычки!)? Но об этом чуть позже.

А сейчас позвольте немного погоревать об упущенном шансе.

Если бы не эта насильственная и бездарная реконструкция империи, на наших просторах было бы уже более десятка (а может, и все 15) разнообразных, но уже окончательно сложившихся государств, со своими собственными политическими, социальными и культурными традициями. На постимперском пространстве возникла бы конкуренция политических институтов, которая сама по себе служит если не абсолютно достаточной, то вполне надежной прививкой от масштабных тоталитарных экспериментов. В 1918–1920 годах большевики были у власти отнюдь не во всех осколках Российской империи. Где-то у руля стояли умеренные социал-демократы, где-то — националисты, где-то — правые.

Наконец, на этом пространстве непременно возникла бы некая интеграционная группировка, некий «общий рынок», общее пространство свободного перемещения товаров, капиталов и, главное, людей — что служит дополнительной защитой от авторитарных тенденций, безальтернативных выборов, антирабочего законодательства, налоговых несправедливостей и прочего, что мешает жить людям и развиваться экономикам.

Чаемая «евразийская интеграция» могла состояться к 1930-м — самое позднее к 1950-м годам.

Что касается Второй мировой войны, то Россия была бы защищена двойным поясом государств. При наличии независимых и дружественных Белоруссии и Украины (дружественных потому, что в данной ситуации в России был бы несколько иной режим) военная безопасность России была бы куда выше.

История 1920-х — это, помимо прочего, история упущенного шанса на позитивное геополитическое развитие российского постимперского пространства.

Ладно. Погоревали. А теперь попробуем понять — почему после революции 1917 года российский пролетариат, выступавший под знаменами независимости «национальных окраин», так быстро и охотно напялил на себя имперскую мантию?

Я нарочно говорю не о коммунистических вождях, а именно о народе (ну не о народе вообще, а о сознательных рабочих, о главной опоре большевиков-революционеров. Хотя, кажется, и русская интеллигенция была не против, а русского крестьянина никто не спрашивал). Почему же народ радостно устремился по своей старинной колее?

Эта колея — бегство. Перемещение себя в пространстве как средство решения всевозможных проблем. Нет, я не грешу на подсечно-огневое земледелие (хотя этот древнейший, но неистребимый стереотип до сих пор откликается весенними лесными пожарами). Но не надо закапываться слишком глубоко в прошлое.

Традиция убегания людей — и соответственно, разбегания страны — не такая уж древняя. Не более пятисот лет. С Ивана Грозного.

Когда единственным способом выживания власти стало пространственное расширение с целью захвата ресурсов, а единственным способом спасения человека стало бегство от царя и его бешеного воинства — в Сибирь или на Дон. Люди не могли обустроить свою жизнь в городе или деревне — устроить местное самоуправление, окоротить свирепого помещика, сделать свой клочок земли более плодородным (потому что он не был «своим», вот что главное). Поэтому от сатрапа, от барина, от голода выход был один — убежать далеко-далеко. В Сибирь, в Азию, а то и на Балканы.

Достоевский писал, что русскому человеку нужна Азия как простор, на котором он только и сможет по-настоящему развернуться. В России русскому человеку якобы тесно.

Достоевский писал, что в завоевании Константинополя состоит «правый исход всей тоски русской». Знал ли он, что Азия гораздо теснее России? Что народу там больше и улочки узкие? Наверное, знал, но стремление в Азию и на Балканы было именно избавлением от русской тоски. То есть от тягостного чувства тупика, от невозможности что-то сделать у себя дома. В Азии, однако, азиаты, на Балканах —
турки и болгары, простора нет нигде, но есть надежда на какую-то новую жизнь. Надежда на то, что ты, раб у себя дома, станешь господином — или хотя бы равным — в чужой земле.

Наверное, со времен Грозного, уничтожившего старую феодальную европейскую страну и построившего вместо нее деспотию, и началось это имперское проклятие. С тех пор Россия, по точному замечанию академика Пивоварова, стала развиваться не во времени, а в пространстве. Время стало разметкой пространства. Копаем от забора до обеда. Захватываем столько земли, сколько успеем до заката солнца (это я Льва Толстого вспоминаю, притчу «Много ли человеку земли нужно»). Вместо банальных и кропотливых улучшений на местах нам предлагалось героическое освоение новых земель — начиная с Ермака и заканчивая «дальневосточным гектаром».

Восстановление империи в 1922 году, роковая прелюдия к катастрофе — та же самая матрица, которая и сейчас пробуждает русскую тоску по великой глобальной миссии. Которая порождает фантазии о якобы «пророссийских» Дональде Трампе и Марин Ле Пен. Трамп уже показал, какой он пророссийский. Ле Пен, ежели божьим попущением станет президентом Франции, тоже не замедлит вынуть камень из-за пазухи. Потому что у нее (как и у всех наших друзей и симпатизантов) есть собственная повестка дня.

Но люди все повторяют и повторяют этот бред. Ищут заступников России за тысячи верст от своего дома, от разбитого асфальта, закрытой школы, нищей больницы.

Люди, однако, не виноваты. Они не виноваты в том, что им веками приходилось спасаться бегством, фантазировать о благодатных дальних краях, искать исход русской тоски в створе Босфора, создавать «союз нерушимый».

Зощенко писал, что «жизнь устроена проще, обидней и не для интеллигентов». Верно. Но она устроена и не для широких народных масс. Жизнь устроена для элиты, а также для хорошо организованных решительных вооруженных людей. Поэтому опричники Ивана Грозного смогли повернуть весь ход русской истории — да так, что сам Петр не смог развернуться обратно в Европу.

Так о чем эта колонка, дорогие читатели?

Эта колонка — об ответственности властной элиты. Особенно когда в ее распоряжении — решительные, хорошо организованные вооруженные люди. Не надо ставить страну с ног на голову во имя решения сиюминутных эгоистических задач. Потому что в итоге непременно наступает геополитическая катастрофа.