8093. Публикации Бориса Кагарлицкого

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/1493.html
Опубликовано 21.07.2005
Народный фронт - 70 лет спустя

Многие левые активисты на Западе испытали истинный шок, когда в преддверии референдума по Европейской Конституции увидели известного революционера Тони Негри, агитирующего за неолиберальный проект в одних рядах с президентом Шираком, голлистами, либералами и насквозь продажными лидерами правого крыла социалистической партии.

Многие говорили, что увидев эту сцену и прочитав его статьи в прессе, они почувствовали такое отвращение, что просто физически не могли заставить себя взять в руки его книги. Не меньшее изумление испытали советские интеллигенты старшего поколения, обнаружив среди активно выступающих сторонников Владимира Путина ветерана диссидентского движения Роя Медведева. А ведь Медведев был не просто диссидентом, но и одним из немногих в этой среде марксистов, позднее – одним из основателей Социалистической партии трудящихся и решительным критиком режима Ельцина.

Среди радикальных левых давно сложилась привычка разоблачать оппонента, перечисляя его подлинные или мнимые политические ошибки, приписывая ему неизменные оппортунистические намерения и клеймя его идеологическую беспринципность. В среде самих активистов это называется «козлением».

Увы, гневные речи и причитания вряд ли помогут нам разобраться в сущности происходящего, тем более что на любой поток брани можно ответить другим таким же «аргументированным» словоизвержением. На самом деле, если проанализировать логику обоих наших героев, легко заметить, что оба случая имеют схожие, если не общие корни.

Бывшие левые диссиденты приходят на выручку власти не оттого, что они вдруг продались или резко изменили свои взгляды. Более того, сами себя они продолжают считать идеалистами и убежденными сторонниками социальной справедливости. Они готовы поддержать начальство не ради принципа, а в борьбе с неким «абсолютным злом», столкновение с которым отменяет все прежние обязательства.

В середине 1930-х годов, руководствуясь той же логикой, массовые социалистические и коммунистические партии вступили в блок с либералами, создав Народный Фронт. Если ещё за несколько лет до того, коммунисты и левые социалисты не только с буржуазией не желали сотрудничать, но и друг с другом едва разговаривали (достаточно вспомнить проклятия Коминтерна по адресу «социал-фашизма»), то теперь они радостно принялись объединяться. Что изменилось?

В Германии победил Гитлер, либералы, коммунисты и социал-демократы получили возможность завершить свои дискуссии на тюремных нарах, а над всей Европой нависла угроза фашизации. Это уже не привычная дискуссия о «наименьшем зле». В политической жизни появилось некое абсолютное зло, заставляющее резко изменить все правила поведения.

Народный Фронт подвергался критике со стороны Льва Троцкого, который предпочитал ему политику Единого Фронта (союз левых без участия либералов и буржуазии). Жертвой этой политики стала испанская революция, преданная собственными умеренными лидерами, которые в итоге сдали Мадрид фашистам. Во Франции, однако, политика Народного Фронта, несмотря на все противоречия, была более успешной. В конце 1930-х подобные блоки пережили кризис и распались. Но в годы Второй мировой войны политика Народных Фронтов по существу пережила второе рождение. В годы войны левые поддерживали антифашистские буржуазные правительства, участвовали вместе с либералами в движении сопротивления, добросовестно служили в армии.

В начале XXI века о Народном Фронте вспоминают мало. Но с появлением в Вашингтоне администрации Джорджа Буша младшего многие критики буржуазной системы неожиданно почувствовали, что в политике нечто радикально изменилось. Американский президент стал в глазах левых успешным претендентом на роль «абсолютного зла». Если Буш – абсолютное зло, то наши герои, поддерживающие в противовес ему собственное начальство, выглядят уже не ренегатами, а мудрыми и ответственными политиками, которые готовы пожертвовать собственными идеями ради спасения общества от глобальной беды. А все те, кто продолжают настаивать на политических и идейных разногласиях – не более чем инфантильные догматики, не сознающие нависшей над человечеством угрозы.

Руководствуясь такой логикой, Негри призывает любой ценной укреплять Европейский Союз как противовес Америке. Пусть это будет неолиберальный режим, пусть он ущемляет права трудящихся. Всё равно это лучше, чем глобальное господство США. Точно так же рассуждает и Рой Медведев вместе с другими «красными путинистами», обитающими, преимущественно, в Интернете (от участия в забастовках, демонстрациях и прочих неправильных событиях реальной жизни, они отказываются по принципиальным соображениям). Надо поддерживать российское начальство, каким бы мерзким оно не было, ибо тем самым мы защищаем свою страну от американского империализма.

В общем нам предлагается новая версия «Народного фронта» с Америкой, функционально заменяющей нацистскую Германию, и Бушем, выступающим в роли современного Гитлера.

Проблема в том, что по сравнению с 1935 и 1941 годами ситуация несколько изменилась. Можно по-разному оценивать итоги Народного фронта 1930-х и 1940-х годов, но одно очевидно: логика тех событий неприменима к нынешнему времени. Выступая совместно с буржуазными политиками против фашизма в 1930-е годы, левые по крайней мере имели достаточные основания верить, что либеральная буржуазия действительно против фашизма борется. Политические программы Черчилля, Рузвельта и других лидеров буржуазного лагеря всё же радикально отличались от программы Гитлера.

Либеральные политики Франции и Англии всё же вели с нацизмом вооруженную борьбу во Второй мировой войне. Между тем лидеры Евросоюза и России отнюдь не являются борцами против американского империализма. Накануне иракской войны лидеры Германии, Франции и России выступили против Буша, но это агрессию США не остановило. А когда оккупация Ирака стала свершившимся фактом, европейские лидеры перешли от критики США к сотрудничеству.

Российское руководство, произнося время от времени громкие слова о национальном суверенитете, на практике тесно сотрудничает с Вашингтоном, сдавая одну позицию за другой (начиная от закрытия военных объектов на Кубе и во Вьетнаме, заканчивая сотрудничеством в Организации Объединенных Наций и созданием «антитеррористической» коалиции). Разумеется, в благодарность за сотрудничество Москва ничего толком получает, периодически взбрыкивает, но в Вашингтоне относятся к этим выпадам с добродушной иронией.

Конечно, между Западной Европой и США существуют объективные противоречия. Эти противоречия будут нарастать. То же самое относится и к России. Но дело в том, что ни российская, и западноевропейская политические элиты не в состоянии бросить серьезный вызов американскому империализму. И проблема не только в отвратительном качестве человеческого материала, из которого эти элиты сделаны, но и в общности социально-экономических установок.

Весьма показательно, что в выступлениях Негри с его «левыми евро-оптимистами», Медведева, с его «красными путинистами» нет ни грана классового анализа, да и социально-экономического анализа вообще. Его заменяют рассуждения о геополитике. Между тем курс Джорджа Буша на международной арене тесно связан с общим социально-экономическим подходом, который европейские и российские элиты полностью разделяют. Все они стоят на позициях неолиберализма. Все они проводят политику разрушения остатков социального государства, добиваются неограниченного контроля корпораций над «свободным» рынком, стремятся свести к минимуму роль гражданского общества.

Именно единство социально-экономических позиций делает невозможным и серьезное сопротивление курсу Вашингтона со стороны европейских и российских элит, даже если эти элиты американцами открыто недовольны. И единственный способ добиться от них реального сопротивления – запугать их массовым движением, а ещё лучше вовсе устранить.

Президент Ширак и канцлер Шредер выступили против иракской войны не просто так, а под давлением массовых протестов. Причем напугало их не только антивоенное движение, но и сопротивление социальному курсу. Так же и Путин вспоминает о патриотизме тем больше, чем более ярко в стране вспыхивает социальный протест.

Народный Фронт 1930-х и 1940-х годов не был просто политическим соглашением левых демократов с правыми против фашизма. Чтобы заполучить поддержку левых, буржуазия должна была заплатить немалую социальную цену. Правительства Народного фронта проводили прогрессивные реформы: речь шла о национализации промышленности, бесплатном образовании, здравоохранении, о расширении социального страхования, о мерах по стимуляции занятости, об увеличении прав профсоюзов. Иными словами, левые не просто поддерживали «своих» начальников против иностранных, а участвовали в осуществлении реформ, от которых непосредственно выигрывали трудящиеся. Эти реформы были непоследовательны, они оказались обратимы. Но они были реальны и ощутимы.

В этом, кстати, принципиальное отличие Народного Фронта (при всех его издержках) от «оборончества» 1914 года, когда «социал-патриоты» поддержали «отечественных» угнетателей безо всяких предварительных условий, предоставив рабочие массы (и самих себя) в качестве пушечного мяса для империалистической бойни.

Правительства Шредера, Ширака и Путина проводят неолиберальную политику у себя дома не менее агрессивно, чем администрация Буша в Америке. Они ни идеологически, ни по своей социальной программе, ни по своим идеологическим целям не отличаются от неоконсерваторов в США. «Потому и не кусают».

Между Гитлером, Муссолини и Хорти в 1930-е годы тоже существовали противоречия. Но это не меняет их общей сути. Поддерживать Шредера или Путина сегодня во имя борьбы против Буша так же нелепо, как в 1930-е годы оказывать «критическую поддержку» Муссолини или Хорти как защитников от Гитлера.

Впрочем, своеобразную версию Народного фронта сегодня в России предлагают и противники Путина. Руководствуясь ровно той же логикой («Путин есть абсолютное зло»), они предлагают левым демократам объединиться с правыми, забыв о взаимных обидах. Увы, их логика хромает ровно так же, как и у «красных путинистов» (только первые хромают на правую ногу, а вторые – на левую).

Российские оппозиционные либералы отнюдь не похожи на западных деятелей Народного фронта. Последние всё же понимали, что блок с левыми силами подразумевает политический компромисс и изменение их собственной позиции. А в нашем отечестве сегодня неолиберальные оппозиционеры искренне уверены, что они могут заполучить поддержку слева, оставаясь самим на последовательно правых позициях. Мало того, что они ни слова не сказали против рыночного курса Путина, но они продолжают обвиняить президента и его окружение в том, что его экономическая политика недостаточно рыночная, недостаточно либеральная. Обвинения, надо сказать, совершенно необоснованные, о чем свидетельствует приток в Россию западных инвесторов, совершенно не напуганных делом ЮКОСа (иностранцы понимают, что к ним-то, в отличие от отечественных бизнесменов, подобные меры ни при каких обстоятельствах нынешняя власть применять не станет).

Хуже того, идеологи либеральной оппозиции весело рассуждают о том, какие радикальные рыночные меры они проведут, оказавшись у власти. При описании этих картин не только у левого активиста, на даже у вполне умеренного обывателя кровь стынет в жилах.

Серьезной массовой оппозицией правящему режиму в России могут быть только сами левые. И они не нуждаются в блоке с либеральными политиками, чтобы стать серьезной общественной силой. Скорее наоборот. Чем более они независимы, тем они сильнее, тем более их аргументы убедительны. Бывшему товарищу Тони Негри хорошим ответом было голосование рядовых французов и голландцев, сказавших «Нет» европейской конституции. Ответом «красным путинистам» стала волна протестов против федерального закона №122. И, надо надеяться, этот удар был не последним. Главные события – и на Востоке и на Западе – ещё впереди.

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/1712.html
Опубликовано 01.08.2005

В Лондоне застрелили исламского террориста. Спецслужбы действовали с жесткой эффективностью, уложив злодея на месте несколькими выстрелами в голову. Сразу же появились свидетели, видевшие у погибшего «пояс шахида», который он вот-вот собирался привести в действие.

Спустя два дня обнаружилось, что убитый не был ни мусульманином, ни террористом. Бразильский электрик Жана-Чарльза де Менезес имел лишь один недостаток – южную внешность. Позволю себе крамольную мысль: если бы убитый оказался не бразильцем, а пакистанцем или арабом, нам бы до сих пор рассказывали сказки про «пояс шахида» и про героическую бдительность полицейского патруля, у которого просто не было другого выхода кроме применения оружия. Хороший террорист - мертвый террорист. Даже если он вообще не террорист.

Инцидент в лондонской подземке заставляет задуматься о том, насколько вообще можно доверять официальным сообщениям спецслужб. В Британии реакция общественного мнения на взрывы была не такой как в США после 11 сентября 2001 года. В одну и ту же реку нельзя войти дважды, особенно если эта река находится совершенно в другом месте.

Консолидации нации не наблюдается. Население осознало угрозу, но инстинктивно почувствовало, что одним из источников проблемы является сама власть. Официальная версия взрывов тоже заслуживает критики, особенно после повторной, «пародийной» атаки, состоявшейся 21 июля. Террористы-неудачники, никого не убившие, поставили своего рода следственный эксперимент. Они показали, что взрывная акция может быть успешно совершена и без участия самоубийц.

Сомнения усиливаются из-за просачивающихся в прессу сообщений об остатках часовых механизомов на месте взрывов – устройств для камикадзе совершенно излишних. А молодые люди, которым приписывается роль смертников, судя по психологическим портретам, не очень подходят для отведенной им роли.

Для полиции вариант с террористами-самоубийцами удобен. Преступник мертв, значит над ним не будет суда, следовательно, не будет и адвоката, способного оспорить официальную версию. Злодей назван, дело считается раскрытым. Отчетность в порядке. А документы любого погибшего человека с «мусульманской» фамилией, найденные на месте происшествия, могут послужить «неопровержимой уликой». При условии, разумеется, что никто не станет результаты расследования проверять.

Разумеется, я не Шерлок Холмс, чтобы ставить под сомнение компетентность следователей легендарного Скотланд-Ярда. Однако даже компетентные следователи могут ошибаться. Могут они и поддержать «удобную» для начальства версию, особенно когда на них оказывается политическое давление.

В России, где доверие к спецслужбам находится на крайне низком уровне, мы привыкли задавать вопросы. Большинство граждан сомневается в официальной версии взрывов домов в Москве и Волгодонске, спровоцировавших вторую чеченскую войну. Сегодня в прессе открыто критикуется объявленная властями версия гибели двух самолетов прошлым летом. Возможно, что женщины, объявленные террористками самоубийцами, никого не взрывали.

Во всех перечисленных случаях предполагаемые террористы погибали. Когда же органы госбезопасности после бесланской катастрофы рискнули предоставить общественности живого злодея, покорно повторяющего подготовленные ими тексты, официальная версия событий начала разваливаться в суде. Пришлось признать и стрельбу по школе из танков и огнеметов, и то, что «напутали» с численностью боевиков. Встал закономерный вопрос о том, откуда взялись и куда делись «потерянные» спецслужбами полтора десятка террористов.

Если мы задаем вопросы своим спецслужбам, почему бы не усомниться и в действиях западных? Когда нам говорят про более высокий уровень профессионализма, с этим ещё можно согласиться. Но когда заявляют о высоком уровне контроля, я позволю себе не поверить.

Контроль со стороны политиков может быть достаточно высок, но всегда ли правящие политики заинтересованы, чтобы общество знало правду? А парламентский контроль дает плоды лишь тогда, когда люди публично обсуждают претензии к официальной версии. До тех пор, пока нет фактов, любая критика спецслужб будет выглядеть неубедительно. А факты западная общественность не получит, именно потому, что не проявляет публичных сомнений в их добросовестности.

Немногие люди, высказывающие иную точку зрения, воспринимаются как параноидальные сторонники «теории заговора». Чем больше они на своих взглядах настаивают, тем более выглядят безумцами. В конце концов, наши подозрения могут оказаться необоснованными. Но дело даже не в том, кто на самом деле взорвал лондонскую подземку. Как свободные люди, мы имеем право задавать вопросы. Если мы от своего права добровольно отказываемся, это значит, что общество, независимо от государственного усройства, делает шаг к тоталитаризму.

Чтобы власть была способна на тотальную ложь, ей необходимо тотальное доверие. Некритически воспринимая собственные спецслужбы, западное общество лишает себя необходимого морального иммунитета. Это лишь начало пути, в конце которого находится мрачный мир, нарисованный Дж. Оруэллом в бессмертном романе «1984». Там, кстати, тоже действие происходит в Лондоне. В городе, уставшем от бесконечной войны неизвестно с кем, где периодически гремят непонятные взрывы.

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/2183.html
Опубликовано 20.08.2005

Для привыкших к строгому распорядку немцев, досрочные выборы – явление экстраординарное. Однако главной сенсацией, по всей видимости, станет не нарушение привычного политического расписания и даже не ставшее уже практически неизбежным поражение правящих социал-демократов, которые сами эти досрочные выборы затеяли. Немецкая пресса бурно дискутирует появление на политической сцене новой Левой партии, за которую, судя по опросам общественного мнения, уже готов голосовать каждый десятый избиратель.

Предшественницей Левой партии является Партия демократического социализма, добивавшаяся успеха главным образом на Востоке Германии. Ещё несколько месяцев назад, несмотря на успехи ПДС в «новых федеральных землях» никто не мог твердо поручиться, что в масштабах всей страны она получит достаточно голосов, чтобы преодолеть пятипроцентный барьер и пройти в Бундестаг. Сегодня же появление в парламенте новой фракции считается чем-то очевидным. Более того, Левая партия имеет шансы стать третей по размерам политической силой в стране, а на Востоке Германии – первой (обойдя не только стремительно теряющих влияние социал-демократов, но и потенциальных победителей, христианских демократов).

Стремительный рывок Левой партии отражает перемены, давно назревавшие в немецкой политике. Они накапливались подспудно, но теперь, как сказали бы Гегель и Маркс, «количество перешло в качество». В середине 1990-х годов деморализованные лидеры социал-демократии в Западной Европе окончательно сдались на милость консерваторов. В соответствии с банальным принципом «если вы не можете их победить, вы должны их возглавить», лидеры парламентских левых партий один за другим превращались в сторонников приватизации и свободного рынка. Под самый конец века руководитель британских лейбористов Тони Блэр вместе со своим немецким коллегой Герхардом Шредером обнародовали совместный манифест, где изложили новую стратегию. Фактически речь шла о том, чтобы сохранив от старой социал-демократии название и избирателей, принять политическую и экономическую программу правых, сделавшись ещё одной неолиберальной партией.

С точки зрения элит, такая партия имела даже определенное преимущество по сравнению с классическими консерваторами. Ведь она давала возможность уничтожать социальное государство руками как раз тех, кто «по должности» обязан был его защищать. Это вызвало возмущение традиционного избирателя левых, но лидеры парламентских партий не слишком горевали. Всё равно эти люди никуда не денутся. Не станут же они голосовать за правых! А профсоюзы оставались под жестким контролем партийной бюрократии.

На протяжении прошедшего десятилетия «левые правительства» не только проводили ту же политику, что и правые, но оказались во многих странах даже правее консерваторов. Во Франции именно социалисты развернули массовую приватизацию. В Германии именно социал-демократы предприняли систематическую атаку на основы социального государства.

Оказалось, однако, что терпение социал-демократических масс имеет предел. Во Франции избиратели социалистов проголосовали против Европейской конституции, которую горячо поддерживало руководство партии. В германской земле Северный Рейн-Вестфалия, традиционном оплоте социал-демократов, население провалило их на выборах в ландтаг.

Начался массовый уход активистов из партии Шредера. Причем уходили не только представители левого крыла, но просто люди, для которых слова «социал-демократия» хоть что-то значат. Уходили профсоюзные функционеры, оскорбленные антирабочей политикой «своего» кабинета. Возглавил бунтовщиков бывший министр Оскар Лафонтен. Недовольные создали движение с труднопроизносимым названием «Избирательная альтернатива за труд и социальную справедливость» (WASG).

В этих условиях Герхард Шредер решился пойти ва-банк, добившись досрочных выборов. Расчет был на то, что WASG не успеет за оставшиеся два-три месяца сорганизоваться, что выходцы из западных земель, составляющие её ядро, никогда не договорятся с восточными немцами из посткоммунистической ПДС. Расчет оказался ошибочным. Обе группировки в спешном порядке объединились. ПДС переименовалась в Левую партию и открыла свои списки для кандидатов WASG.

Слабостью ПДС всегда было именно то, что одновременно являлось её главной силой: прочная связь партии с традициями, интересами и культурой восточных земель объединенной Германии. Численность WASG гораздо меньше, чем у ПДС, однако теперь у левой политики появилось новое измерение. «Восточная» и «западная» культура встретились. Результатом стал бурный рост поддержки в обеих частях страны.

Этим, впрочем, значение немецкой Левой партии не исчерпывается. Массовый уход профсоюзных активистов и функционеров от Шредера знаменует исторический разрыв между перешедшей на позиции неолиберализма социал-демократией и организованным рабочим движением. В такой ситуации проект Блэра-Шредера теряет смысл. Если успех Левой партии обеспечен кризисом социал-демократии, то проблемы она создает себе сама.

Участие ПДС в земельных правительствах Восточной Германии вызывает недоумение её сторонников: региональные министры-социалисты мало отличаются от министров-капиталистов. Однако в данный момент избиратель готов всё простить левым ради того, чтобы наказать социал-демократов. Обновленная партия вызывает новые надежды. Даже многие из тех, кто вышел из ПДС, сейчас возвращаются.

Для радикальных левых появление новой Левой партии оказалось неожиданным и болезненным вызовом. Представители многочисленных ультралевых сект очень убедительно рассуждают об оппортунизме ПДС, но их собственная безгрешность нередко гарантируется отказом от любой практической деятельности. Во время бурной дискуссии, проходившей в Берлине в июле нынешнего года, много говорилось о правах национальных меньшинств, о борьбе с расизмом, но организаторы не смогли привлечь в зал ни одного турка, ни одного иностранного рабочего. Собственное мнение представителей меньшинств явно никого не интересовало. За них говорили образованные арийские радикалы.

Бурю протестов на левом фланге вызвало высказывание лидера WASG Оскара Лафонтена о том, что немецкие рабочие теряют свои места из-за социального демпинга. Показательно, что дискуссия свелась к чисто филологическому вопросу: имел ли политик право употреблять для обозначения иностранцев слово Fremdarbeiter, которое использовалось в нацистской Германии для обозначения людей, привезенных в Рейх для подневольного труда. Между тем именно термин Fremdarbeiter, пожалуй, наиболее точно отражает статус польских и других восточноевропейских рабочих, которых в соответствии с новыми правилами Евросоюза можно теперь импортировать на Запад, не обеспечивая им ни условий труда, ни заработной платы, соответствующих местным законам.

По решению брюссельских бюрократов, восточноевропейские фирмы могут привозить своих сотрудников, как бы на основе экстерриториальности. Им выплачивается зарплата по нормам Восточной Европы (в 5-10 раз меньше минимальной зарплаты установленной законом для Запада), налоги начисляются (или не начисляются) в своей стране, то же относится к требованиям техники безопасности, социального страхования и т.д. Люди находятся фактически на казарменном положении. Так ли это отличается от положения Fremdarbeiter’ов во времена нацизма? Разница лишь в том, что при Гитлере дешевую рабочую силу привозили, чтобы занять опустевшие из-за войны рабочие места, а сейчас – для того, чтобы подорвать позиции европейского рабочего класса, дезорганизовать профсоюзы, снизить зарплату.

Если левые по соображениям политкорректности отказываются говорить о подобных вещах, они проявляют безответственность не только по отношению к западным рабочим, но и по отношению к восточноевропейским трудящимся. По этому поводу газета Junge Welt ехидно заметила, что придется выбирать, кем себя считают левые – политическим движением, отстаивающим интересы рабочего класса или политкорректным лобби, рассуждающим о пользе миграции?

Парадоксальным образом ультралевые здесь смыкаются с либеральными правыми. Однако главная проблема состоит всё же не в политкорректности, которая, в конечном счете, имеет и свои положительные стороны. За прошедшие полтора десятилетия левые привыкли к поражениям. Они боятся победить, боятся ответственности. И каждый раз, когда политики из ПДС демонстрируют соглашательство по отношению к правящему классу, радикалы испытывают нечто вроде интеллектуального оргазма. Ведь соглашательство реформистов становится безупречным моральным алиби для ничегонеделания самопровозглашенных революционеров.

Можно продолжать своё комфортное существование на обочине системы, удовлетворяя себя приятными идейными дискуссиями на собственных собраниях и ритуальным участием в демонстрациях, которые ничего не меняют. Вызов, который бросает политическому истеблишменту новая Левая партия, связан с серьезным моральным риском. Альтернатива, предлагаемая Лафонтеном и его коллегами из ПДС, безусловно, является реформистской, и она, несомненно, может потерпеть поражение. В том числе из-за умеренности, непоследовательности и слабости собственных политических вождей.

Но само появление Левой партии и её успех радикально меняют обстановку в Германии и Европе: подорвана монополия неолибералов на парламентскую политику, впервые со времени русской революции мы видим массовый организованный выход активистов и функционеров из социал-демократической партии, переходящих в более левую организацию. Это создает новую общественную динамику. Возникает новое массовое движение, причем оформленное политически. Да, оно не революционно. Но миллионы трудящихся – тем более в Западной Европе – не могут в одночасье стать революционерами.

Левой партии ещё предстоят серьезные испытания. Но она уже стала частью политического пейзажа современной Германии, Европы и мира. Формально сложившаяся ситуация может показаться даже благоприятна для социал-демократов. Ведь потерянные ими избиратели не уходят к правым. Следовательно, Христианская демократия не сумеет даже вместе с либералами набрать достаточного количества голосов, чтобы сформировать коалицию самостоятельно. Ей придется обращаться к тем же социал-демократам, которые останутся в правительстве в рамках «Большой коалиции». Созданию такой коалиции ничто не мешает.

Между социал-демократами и правыми давно нет программных или идеологических различий. Но с точки зрения политической перспективы «Большая коалиция» станет окончательной катастрофой для социал-демократии. Она по-прежнему будет вынуждена брать на себя ответственность за проводимую в стране антисоциальную политику, а роль ведущей оппозиционной силы отойдет к Левой партии.

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/2750.html
Опубликовано 11.09.2005

Студентам из Тамбова повезло дважды. Первый раз, когда они получили возможность из своего захолустного города поехать на практику в Новый Орлеан. Второй раз, когда им удалось выбраться из Нового Орлеана живыми. Они вернулись домой с твердым пониманием того, «как хорошо жилось им на родине в спокойном Тамбове".

Однако наше общество имеет в собственной истории катастрофу сопоставимого масштаба – Чернобыль. Тогдашняя ядерная авария была не просто бедствием, она стала моментом истины, выявившим всю внутреннюю слабость системы. Однако на фоне новостей, приходящих сейчас из Нового Орлеана, чернобыльский хаос может показаться просто образцом порядка и ответственной работы власти.

Потоп в Новом Орлеане как будто сочинен голливудскими сценаристами. Целый город, охваченный паникой, стрельба на улицах, залитые водой здания и мощные взрывы, вооруженные головорезы на моторных лодках и сопротивляющиеся им одинокие герои. Одно из информационных агентств сообщило даже про акул, плавающих по городу. И обязательные прогнозы ученых, к которым никто вовремя не прислушался.

Может быть, кто-то в Голливуде уже трудится над очередным сценарием, подсчитывая бюджет и оценивая кассовые сборы будущего блокбастера, который заткнет за пояс «Титаник». Однако за всем этим фантастическим кошмаром скрывается нечто ещё более ужасное – кризис и распад общества.

В Советском Союзе во время чернобыльских событий сразу выявилась лживость системы: сначала государство пыталось скрыть саму катастрофу, потом приуменьшить её масштабы. И что самое противное, власти лгали самим участникам событий, заставляя их жертвовать здоровьем и жизнью только потому, что людям, отправленным на ликвидацию аварии, сразу не сказали всей правды о степени опасности.

Однако распада общества и паралича государства не было. Все службы работали. Люди могли погибнуть из-за дурацкого приказа, но все приказы выполнялись четко и безоговорочно. Местные жители были быстро эвакуированы. Пищи и автобусов хватало, все знали своё место. Когда спустя некоторое время старики, решившие, что им терять нечего, возвращались в чернобыльскую зону, они находили свои дома нетронутыми.

Разумеется, невозможно ставить знак равенства между деревнями и небольшими городками чернобыльской зоны и большим городом, Новым Орлеаном. Хорошо известно, что стихийное бедствие заставляет людей демонстрировать как лучшие, так и худшие свои качества – в больших городах всегда больше ненависти, зависти, не говоря уже просто о преступности. Здесь гораздо сложнее поддерживать порядок. И всё же нельзя удержаться от неприятных вопросов.

Почему мировая империя, которая умудрилась запугать своей мощью большую часть планеты, не могла найти средств, чтобы своевременно реконструировать две дамбы в зоне возможного затопления?

Почему в стране, которая вот уже пятый год официально ведет войну с терроризмом, не были подготовлены планы и средства для массовой эвакуации людей из подвергшемуся бедствию крупного города?

Совершенно очевидно, что ничего не было готово, хотя ни ураган «Катрина», ни даже потоп не были для властей полной неожиданностью. Нет смысла рассуждать о том, как произошедшее несчастье связано с глобальным потеплением, но в любом случае шторма и ураганы не являются на побережье мексиканского залива такой уж новостью!

Почему представители власти оказались в условиях потопа не в состоянии удерживать контроль на улицах, почему их зачастую там просто не было?

Как получилось, что тысячи людей, оказавшись предоставлены сами себе, начали действовать по принципу «каждый за себя»?

И почему, наконец, федеральная администрация реагировала на происходящее с таким откровенным опозданием?

У Соединенных Штатов есть достаточно сил и средств, чтобы держать сотни тысяч военнослужащих за рубежом, подавлять сопротивление в Афганистане и Ираке, вести тайные операции против Венесуэлы и Кубы, контролировать смену президентов в Грузии и Киргизии. Но это государство не может своевременно мобилизовать несколько тысяч национальных гвардейцев и резервистов вместе с соответствующим количеством техники, чтобы предотвратить гибель стариков и детей в собственной стране!

Сравнение Чернобыля с Новым Орлеаном заставляет заподозрить, что современное американское общество повторяет негативные стороны поздней советской системы, но без её положительных сторон. Советское государство врало постоянно, врало рефлекторно, инстинктивно, даже тогда, когда врать было бесполезно или вредно. Но, по крайней мере, оно могло обеспечить порядок и продовольствие.

Современная официальная Америка тоже постоянно лжет. Но не может и не пытается обеспечить безопасность своих граждан. Историческая роль Чернобыля состояла, прежде всего, в том, что он раскрыл глаза миллионам людей на масштабы государственного вранья, а главное – показал его бессмысленность и неэффективность.

Возможно, потоп в Новом Орлеане тоже заставит американское общество по-новому взглянуть на себя. И если это произойдет – перемены станут неизбежны. Катастрофы часто оказываются на пользу обществу. Жаль лишь, что учение всегда обходится невообразимо дорого.

[Анатолий Баранов]

Аналогия Нового Орлеана и Чернобыля вполне логична, но в истории СССР был еще один эпизод, еще точнее накладывающийся на матрицу орлеанской трагедии - это Армянское землетрясение 1988 года. Мне не пришлось участвовать непосредственно в ликвидации Чернобыльской аварии (только некоторых локальных последствий), а вот в зоне землетрясения я провел весь страшный декабрь, и могу свидетельствовать.

В Армении, наученный горьким опытом Чернобыля, Советский Союз не врал! Власти были с самого начала честны и открыты для сотрудничества. Порядок был, можно теперь сказать, образцовый - это при том, что уже шли сепаратистские процессы, и в Ереване стояли танки, а в Нагорном Карабахе шла полномасштабная война.

Тем не менее, пострадавшим был обеспечен кров и медицинская помощь, хотя без крыши над головой, причем в декабре, оказалось сразу несколько сот тысяч человек. В одном Ленинакане одномоментно погибло почти 150 тысяч человек, а общее число жерт приближалось к 300 тысячам - для Нового Орлеана, к счастью, цифры абсолютно немыслимые (там по последним данным погиб 381 человек).

СССР обратился за помощью к международному сообществу - хотя мог, как сегодня США, этого не делать. Но - перешагнул через гордость и обратился. В какой-то момент Ереван оказался городом с максимальным количеством аппаратов "искусственная почка". В республике работали десятки тысяч спасателей не только со всех концов страны, но и со всего мира. Кстати, на 1 день. вместе с гуманитарной помощью от компании "Americares" прилетал туда и сын американского президента Джордж Буш-младший. Но это его не научило...

Несмотря на то, что шла война, властям удавалось поддерживать полный порядок. Имели место единичные случаи мародерства, но они весьма жестко, даже жестоко, пресекались. Вся страна слала теплые вещи в Армению - все это учитывалось и не разворовывалось. Отдельные случаи воровства. конечно, были, но в целом в обществе был такой настрой, что красть было положительно невозможно. Я помню, проведя почти сутки в машине, буквально набитой съестными припасами, мы испытывали некоторые моральные терзания, прежде, чем с голодухи съели на троих 1 брикет со спецпайком. Чтобы попользоваться чем-то, что предназначалось пострадавшим - об этом невозможно было даже подумать. Можно было видеть спасателей, равнодушно наступающих сапогами на предметы, которые в другом, более благополучном, месте продавались из-под полы либо в огромной очереди. Никто ничего не брал. И заметим, спасатели работали отнюдь не из-за заработка. Мотивация была совершенно другая.

Это был настоящий Советский Союз. Почему он все же рухнул, ведь тогда, в Армении, он показал, что способен выдержать практически любое испытание? Не знаю...

Не знаю, рухнет ли Америка после Нового Орлеана. Скорее всего, нет, поскольку американцев, похоже, Америка вполне устраивает именно такая, какая есть. Это мы все время хотим, чтоб было лучше, а лучшее - враг хорошего.

[Борис Кагарлицкий]

https://forum-msk.org/material/fpolitic/3017.html
Опубликовано 23.09.2005

Взаимоотношения между германской социал-демократией и её избирателями напоминают семью с периодически загуливающим мужем. Всякий раз, возвращаясь домой после пьянки, муж извиняется, клянется, что подобное больше не повторится, и получает прощение. После чего всё повторяется снова.

Находясь у власти, правительство Герхарда Шредера проводит жесткую правую политику. Социальное государство, основания которого были заложены ещё во времена Бисмарка, систематически демонтируется, права трудящихся отменяются. Ни одно правое правительство не решается проводить неолиберальный курс столь последовательно и бескомпромиссно, как социал-демократ Шредер в Германии и его коллега Блэр в Британии. Однако, когда доходит до выборов, социал-демократия внезапно обрушивает на обескураженного избирателя ушаты левой риторики.

Сердца граждан смягчаются, и они возвращают канцлеру своё доверие. Впрочем, бесконечно так продолжаться не может. Госпожа Германия – дама, верная, но строгая. На сей раз, Шредер оказался в ситуации мужа, которого из дома не выгнали, но и в постель не пустили – оставили ночевать в прихожей. Христианские демократы и социал-демократы получили почти равное количество голосов – 35,2 и 34,3 процента соответственно.

Частичным утешением для Ангелы Меркель и её консерваторов может служить то, что их партнер – свободные демократы (либералы) набрали 9,8%, обойдя блокирующихся со Шредером «зеленых» (8,1%). Однако для формирования стабильной коалиции этого недостаточно. Правоцентристский блок получает 225 + 61 мандат, а левоцентристский – 222 + 51. Разницы в 13 мандатов не хватает для устойчивого правительственного большинства.

Бесспорным победителем выглядит Левая партия. Её предшественница, партия демократического социализма не сумела попасть в Бундестаг, а теперь левые получили 8,7% голосов и 54 мандата. В то время как все другие представленные в парламенте партии кроме свободных демократов теряли голоса, левые резко увеличили число сторонников (на 4,7%), обойдя в этом отношении все политические силы страны.

Успех левых тоже относителен. Мало того, что им не удалось удержать поддержку 10-12% избирателей, которая была у них в начале кампании, не смогли они и стать первой по величине партией на Востоке Германии. Хуже того, Левая партия пропустила вперед себя свободных демократов, заняв лишь 4 место в общем зачете. То, что левые не смогли завоевать лидерство на Востоке, выпустив его буквально из рук, нанесло партии не только психологический урон. Партия лишилась примерно дюжины прямых мандатов в территориальных округах, которые отошли к социал-демократам.

Правда, потеря депутатских мест левыми на Востоке связана не только с тем, что их избиратели в последний момент всё же вернулись к партии Шредера, но и с тем, что большое число людей, собиравшихся голосовать за христианских демократов, в последний момент передумало, отдав предпочтение социал-демократам, и этим изменило общее соотношение сил. Злые языки говорят, что руководство Левой партии удовлетворено именно таким результатом – оно боялось получить слишком много голосов, слишком большую, радикальную и неуправляемую фракцию в Бундестаге, слишком большой политический вес, с которым связаны и большие ожидания людей, серьезная политическая ответственность.

Быть оппозицией по-своему комфортабельно. Во всяком случае, многие отмечали, что в избирательной кампании левых отсутствовала энергия, а местами и профессионализм, что совершенно не похоже на «прежнюю» ПДС. Так что свободные демократы могут считать себя единственными «настоящими» победителями. Но эта партия настолько лишена самостоятельного значения, что её победу никто не заметил.

Журналисты и политологи спорят о формуле будущей коалиции, предлагая различные варианты, начиная от блока консерваторов с социал-демократами, заканчивая «ямайской коалицией» консерваторов с либералами и «зелеными». У каждой партии свой цвет: христианские демократы – черные, свободные демократы – желтые, с «зелеными» и так ясно. В сумме выходят цвета государственного флага Ямайки. В техническом плане формирование правительства не составляет особой проблемы, ибо никаких различий между партиями нет. Даже профессиональные аналитики, читая программы, обнаруживают лишь мелкие разногласия между социал-демократами и консерваторами по вопросам налогообложения.

Единственной партией, которая действительно имеет программу, отличающуюся от остальных (да и то не слишком радикально), являются левые. Именно поэтому любая коалиционная формула их исключает. Показательно, что в 1990-е годы отказ «западных» партий от сотрудничества с ПДС мотивировался тем, что «юридически» она являлась наследницей старой «тоталитарной» государственной партией Восточной Германии – СЕПГ.

Но на сей раз, в Бундестаге представлена новая Левая партия, состоящая наполовину из западных немцев, опирающаяся на группу Оскара Лафонтена, ветерана западного социал-демократического движения. А на Востоке социал-демократы спокойно создают земельные коалиции с ПДС.

Невозможность сотрудничества с левыми вызвана не их прошлым, а их сегодняшней позицией. И это, пожалуй, единственное, что лидеры Левой партии после неудачной провальной кампании всё же могут записать в свой актив: несмотря ни на что, германские правящие круги продолжают видеть в них людей, намеренных сопротивляться неолиберальному курсу. Это действительно серьезный комплимент.

Реальная проблема для формирования коалиции состоит не в несуществующих политических различиях между большими партиями, а в личном соперничестве лидеров. Консерваторы и социал-демократы прекрасно смогут работать вместе, а вот – Шредер и Меркель это два медведя, которые в одной берлоге не помещаются. Впрочем, кто бы ни возглавил очередную коалицию, у неё есть одна фундаментальная проблема, которая значит куда больше, нежели любые арифметические расклады в Бундестаге. В то время, как политики едины относительно необходимости неолиберального курса, большинство немцев – даже голосующих за консерваторов – идти этим курсом не хочет.

В отличие от Англии и Франции, где современное государство и нация сложились в XVII-XVIII веках во время первых буржуазных революций, Германия превратилась в единую нацию в процессе индустриализации. Именно это, кстати, сделало Германию столь мощной военной силой и столь опасным конкурентом для старых империй. Все элементы государственной машины были подогнаны друг к другу как детали механизма. Они не складывались исторически, наслаиваясь друг на друга, а сознательно конструировались. Точно так же создавалась единая армия, транспорт, система образования. Индустриальная культура стала, в итоге, важнейшей основой немецкой «идентичности».

Эффективная промышленность требует государственного регулирования, вложений в «человеческий капитал», образование. Современный европейский капитал, однако, делает ставку не на промышленное развитие, а на финансы, торговлю, на международные спекуляции и сильное евро, которое нужно банкирам, но не жителям Европы, жалующимся на дороговизну. Короче, проводимая сегодня политика находится в противоречии не только с идеологией левых и интересами наемных работников, но и со всей немецкой культурной и государственной традицией. А потому любое правительство, которое будет сейчас сформировано, заведомо обречено.

В таких условиях Левая партия, как единственная политическая сила, выступающая против неолиберализма, имеет серьезный шанс. Вопрос лишь в том, решатся ли возглавляющие левых политики этим шансом воспользоваться.