5772. Князь Юрий Долгорукий

[А. Ю. Карпов]

http://www.portal-slovo.ru/history/35258.php
Войны Юрия Долгорукого. Статья первая: 1146 - 1149 годы
Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

ЛЕСНАЯ ЗЕМЛЯ
Что должен был почувствовать Юрий, получив известие о вокняжении в Киеве Изяслава Мстиславича (это произошло 13 августа 1146 года, после победы, одержанной Изяславом над киевским князем Игорем Ольговичем)? Наверное, досада и разочарование овладели им. Киев был возвращен в руки Мономашичей — но это случилось помимо него, без всякого его участия. Его собственный племянник, представитель младшего поколения князей "Мономахова племени", сумел обойти его, вперед него воссесть на "златой" киевский стол, взять не принадлежащее ему по праву. Все решила грубая сила — так, во всяком случае, должно было казаться Юрию. Сила, а еще — близость к Киеву, возможность следить из Переяславля за тем, что происходит в стольном городе, и вовремя оказаться в нужном месте… Увы, не он княжил в Переяславле. Ни тогда, когда Всеволод Ольгович свергал его брата Вячеслава, ни тогда, когда Изяслав Мстиславич свергал Всеволодова брата Игоря. В который раз, должно быть, сетовал Юрий на свою участь, на доставшийся ему от отца удел. Из Суздальского "залесья" он никогда не мог поспеть в Киев вовремя, а потому обречен был принимать происходившее там как свершившийся факт, как данность.

Всего двое осталось их из сыновей Мономаха — старший, Вячеслав, и он, Юрий. Но на Вячеслава надежды не было никакой. Он попытался действовать самостоятельно, не сославшись с Юрием, но прислушавшись лишь к советам своих неумных бояр. А в результате — потерпел поражение, выбыл из борьбы раньше срока, оставив Юрия один на один с зарвавшимся Изяславом. И не только он, но и их племянник Владимир, сын любимого им брата Андрея. А ведь и тот мог стать союзником Юрия, и ему Юрий бы выделил долю, получи он в свои руки Киев, о чем у них с Андреем был уговор…

Все складывалось против Юрия; все выходило не так, как ему хотелось. И потому, когда гонец от Святослава Ольговича прибыл в Суздаль, Юрий готов был принять любое предложение, которое помогло бы ему в борьбе за Киев. И Юрий ответил Ольговичу согласием на его мольбу о помощи.

…Несмотря на многолетнюю вражду, этих князей связывали не только узы родства. Троюродные братья, они женились в один день — и оба на половецких княжнах, "Аепиных дщерях". Правда, ко времени описываемых событий оба были женаты уже вторым браком. (Святослав Ольгович вторично женился в Новгороде зимой 1136/37 года, причем свадьба его ознаменовалась скандалом: новгородский епископ Нифонт по неизвестным нам причинам отказался венчать князя сам и не разрешил сделать это новгородским священникам, так что князю пришлось венчаться "своими попы".) Но, в отличие от Юрия, Святослав сохранил прочные связи с Половецкой землей. Внук хана Оселука, он, как и другие Ольговичи, пользовался неизменной поддержкой своих степных родственников. Так что, вступая в союз с ним, князь Юрий Владимирович получал возможность опереться на силу "диких" половцев — весьма грозную при умелом обращении с нею.

***
Летопись дважды сообщает о посольствах Святослава Ольговича в Суздаль. В первый раз, рассказывая о пребывании Святослава в Новгороде-Северском еще до того, как к нему присоединились племянник Владимир, Иван Берладник и половецкие родичи. Во второй — чуть позднее, уже после того, как объединенная рать противников Святослава — братьев Владимира и Изяслава Давыдовичей и Мстислава Изяславича — подступила к его городу. Взять Новгород-Северский, несмотря на приступ, князья не смогли. После жаркого и кровопролитного сражения, в котором пало несколько киевских бояр, они начали разорять окрестности города: "заграбиша Игорева и Святославля ста[да] в лесе… кобыл стадных 3000, а конь 1000, — перечисляет добычу княжеской рати летописец, — пославше же по селом, пожгоша жита и дворы. В то же время послася Святослав к Гюргеви…"

Юрий выразил готовность помочь своему троюродному брату — целовал крест, "яко искати ему Игоря". Однако при этом выговорил несколько условий. Во-первых, Святослав должен был признать его "старейшинство" — то есть целовать ему крест не как "брату", но как "отцу" (и это при том, что годами Святослав был старше Юрия). Во-вторых, сыну Юрия Ивану должны были перейти Курск и Посемье — те самые территории, которые некогда брат Юрия Ярополк передал брату Святослава Всеволоду и в которых после этого княжил сам Святослав. Святослав Ольгович на все условия с готовностью согласился. Он думал лишь о том, как бы выручить брата. А добиться этого без помощи Юрия не представлялось возможным.

Вопрос о киевском княжении, кажется, не поднимался. Здесь между князьями существовала некая недоговоренность. Юрий, конечно же, не собирался воевать за возвращение Ольговича на киевский престол; Святослав же об этом пока (может быть, только пока?) старался не думать.

В конце ноября или в декабре 1146 года Юрий, собрав свое войско, выступил в поход и направился в Черниговскую землю — на соединение со Святославом. Однако дойти ему удалось только до Козельска — небольшой крепости на реке Жиздре, в пределах Вятичской земли. Его дальнейшему продвижению воспрепятствовал великий князь Изяслав Мстиславич.

Когда Изяславу стало известно о союзе между Юрием и Святославом и о намерении Юрия принять участие в военных действиях, он немедленно отправил своих гонцов "полем" к муромскому и рязанскому князю Ростиславу Ярославичу, веля тому напасть на владения Юрия. Муромские князья имели свои счеты с суздальскими. Ростислав, двоюродный брат Ольговичей и Давыдовичей, стал муромским князем совсем недавно, после смерти в 1145/46 году родного брата Святослава. Он изгнал своих племянников, сыновей Святослава Ярославича, из княжества, а главным городом сделал Рязань, в которой княжил и раньше. На решимость Ростислава принять участие в войне, по всей вероятности, повлияло то, что изгнанные им племянники нашли пристанище у Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича (последний, напомним, принял у себя изгнанного из Мурома Владимира Святославича). Победа Юрия и Святослава неизбежно должна была поколебать позиции Ростислава Ярославича в собственном княжестве. А потому он с готовностью подчинился требованию Изяслава Киевского и принялся "стеречи" (выражение летописца) суздальские волости. Узнав об этом, Юрий немедленно повернул обратно: "И пусти Дюрги сына своего Иванка к Святославу, а сам узвратися из Козельска".

Теперь Юрий пришлось мстить Ростиславу за разорение собственной волости. Сам он в поход не выступил, но в январе-феврале следующего 1147 года послал на Рязань своих сыновей Ростислава и Андрея. Ростислав принять бой Ярославич не решился и бежал в Половецкую землю. Вынужден был покинуть Рязань и его сын Глеб, которого, по сведениям поздних рязанских источников, тогда же "взяли с Рязани на Дрюческ (город Друцк, в Полоцкой земле. — А. К.)".

Есть основания полагать, что результатом этого похода стало временное подчинение Муромской и Рязанской земли суздальскому князю. На княжение в Рязань Юрий посадит союзных ему сыновей князя Святослава Ярославича — сначала Давыда, а после его смерти в следующем году — Игоря. Правда, союз с Рязанью просуществует лишь до тех пор, пока сам Юрий будет оставаться в Сздальской земле. Когда же он покинет ее и уйдет на княжение в Киев (это случится в 1149 году) Ростислав Ярославич вернет себе Рязань, а ставленникам суздальского князя придется бегством спасаться из города.

Рязанские дела, естественно, отвлекали внимание Юрия. Между тем его сын Иван в декабре 1146 года привел в Новгород-Северский лишь небольшую часть отцовской дружины. Святослав Ольгович, однако, встретил князя со всевозможными почестями и торжественно объявил о передаче ему Курска "и с Посемьем". Впрочем, сын Юрия мог считаться курским князем лишь номинально. Ибо в таком качестве его не собирались признавать ни князья Давыдовичи, ни Изяслав Мстиславич, намеревавшийся вернуть Курск в состав Переяславского княжества и передать его своему сыну Мстиславу.

Давыдовичи вконец разорили окрестности Новгорода-Северского, причем разграбили и сожгли не только пригородные княжеские села со всем их добром, но и церковь Святого Георгия в Игоревом сельце (эта церковь была поставлена князем Игорем Ольговичем, носившим в крещении имя Георгий). Затем, получив известие о приближении главных сил Изяслава Мстиславича, князья двинулись ему навстречу к Путивлю и подступили к городу на Рождество Христово, 25 декабря. Взять город своими силами Давыдовичи не смогли. Однако когда у стен города появился князь Изяслав Мстиславич с киевским войском, горожане сами вышли ему навстречу. Изяслав целовал крест горожанам на том, что не будет мстить им, посадил в городе своего посадника, а Святославов двор и все хранившееся там имущество и казну отдал на разграбление. Помимо прочего, было роздано — и, надо полагать, тут же выпито — 500 берковцев меду (один берковец по весу равнялся 10 пудам) и 80 корчаг вина, хранившихся в княжеских погребах. "И церковь Святаго Възнесения всю облупиша, — бесстрастно перечисляет летописец похищенное, — съсуды серебряныя, и индитьбе (алтарные покровы. — А. К.), и платы служебныя, а все шито золотом, и каделниче (кадильницы. — А. К.) две, и кацьи (также кадильницы особой формы. — А. К.), и еуангелие ковано, и книгы, и колоколы, и не оставиша ничтоже княжа, но все разделиша, и челяди 7 сот". Как всегда, челядь (рабы) была главной добычей, которую захватывали во время походов. И не только тогда, когда в войне участвовали половцы, но и тогда, когда русские князья действовали сами по себе, без всякого участия степных наемников, и воевали со своими, русскими же…

Когда Святослав Ольгович узнал о взятии своего города и о намерении Изяслава Мстиславича Киевского лично идти к Новгороду-Северскому со всем войском, он созвал на совет дружину, а также князей Ивана Юрьевича и Ивана Берладника и своих дядьев, вождей "диких" половцев Тюнрака и Камоса Оселуковичей. Решение было принято совместно. "Княже, — обратилась к Святославу дружина, — не стряпая (то есть не мешкая. — А. К.) поеди; зде ти не о чем быти: нетуть ни жита, ни что. Поиди в лесную землю, и оттуде ти ся близ слати к отцю своему Гюргеви".

Лесная земля — это тот огромный лесной массив, по которому Суздальская земля и получила название Залесской. Он тянулся от верховий Десны (город Брянск, или, как называли его в древней Руси, Дебрянск) до устья реки Зуши, притока Оки (город Мценск), то есть покрывал территорию. нынешних Брянской, Орловской и отчасти Калужской областей. Здесь начиналась земля вятичей. Это славянское племя последним вошло в состав Древнерусского государства и последним приняло христианство. Еще Владимиру Мономаху, в бытность его черниговским князем, приходилось воевать с ними. Названия многих вятичских городов так или иначе связаны со здешними лесами. Так, название города Брянска (Дебрянска) происходит от слова "дебрь" (обрыв, склон, поросший густым лесом; в современном значении просто густой, дремучий лес); название вятичского города Серенска, или Шеренска, связано с Шеренским лесом, часто упоминаемым в летописи. Через знаменитые Брынские леса некогда ездил герой русских былин "старый казак" Илья Муромец, направляясь из града Мурома к стольному Киеву. (Между прочим, исторический Илья Муромец, ставший в конце жизни иноком Киево-Печерского монастыря, по некоторым сведениям был современником Юрия Долгорукого.) Именно здесь, в сердце древней Вятичской земли, и мнились позднейшим сказителям былин те "дороги нехожалые", среди которых свивали свои гнезда страшные "Соловьи-разбойники"…

За половину столетия, прошедшего со времен Мономаха, в Вятичской земле многое изменилось. Большая ее часть вошла в состав Черниговского и Новгород-Северского княжеств. Еще в первой четверти XII века с проповедью христианской веры сюда явился инок киевского Печерского монастыря преподобный Кукша (или Купша, как он назван в древнейшей редакции Киево-Печерского патерика). Ему удалось крестить часть вятичей, однако миссия его закончилась трагически: Кукша вместе со своим учеником был схвачен вятичами и "по многых муках усечен", то есть обезглавлен. Известно, что проповедь христианства, как правило, идет рука об руку с распространением и утверждением государственной власти. Вовлечение Вятичской земли в политические и государственные структуры Русского государства с неизбежностью приводило к утверждению здесь и новой христианской веры, не знающей "ни вятича, ни древлянина" (перефразируя слова апостола Павла), но только подданных киевских или черниговских князей. Последователи преподобного Кукши оказались более удачливыми в своей миссионерской деятельности, и христианская вера постепенно стала укореняться на этих землях — прежде всего, конечно же, в немногочисленных городах, оплотах княжеской власти. (То же самое мы говорили выше и относительно Ростовской и Суздальской земли, где христианство также укоренялось с трудом и также прежде всего в городах.)

Может быть, самым ярким показателем произошедших перемен стал тот факт, что с середины XII века "открылся" сквозной путь из Суздальской земли в Поднепровье "через Вятичи". Если Владимир Мономах в своем "Поучении" вспоминал о путешествии через Вятичскую землю как о настоящем подвиге, если и он сам в начале XII века, и его сын Юрий Долгорукий ездили из Киева в Суздаль и Ростов только по Днепру и по Волге, то с середины столетия можно было воспользоваться и иным, более коротким маршрутом — через Чернигов и вятичские города. Именно так, например, ездил в Киев боярин суздальского тысяцкого Георгия Шимоновича, если верить рассказу Киево-Печерского патерика; именно этот путь выбрал и сам Юрий Долгорукий, выступая в 1146-м, а затем и в 1149-м, и в 1152 годах в поход против киевского князя Изяслава Мстиславича. Эта дорога, которая проходила через Путивль, Севск (города Северской земли) и далее Корачев, Серенск, Лобынск и Москву — уже вятичские города, пережила время княжеских усобиц и татарского ига и просуществовала до XVII—XVIII веков. Ею и намеревался воспользоваться Святослав Ольгович.

В событиях междоусобных войн середины XII века Вятичской земле ("Вятичам") вообще была отведена особая роль. Здесь развернулись основные военные действия и в 1146—1147 годах, и позднее. Не случайно подавляющее большинство вятичских городов — лежащих как в "Лесной" земле, так и к северу и северо-востоку от нее, — впервые упоминаются в летописи как раз в связи с этими событиями. И объясняется это просто: именно через "Вятичи" Юрий Долгорукий был связан со своим главным (а на тот момент единственным) союзником — Святославом Ольговичем. Ведь даже призыв, обращенный к Святославу его дружиной, — идти в "Лесную" землю, был подкреплен необходимостью поддерживать постоянный контакт с Юрием Суздальским. Это понимали и противники новгород-северского князя, которые стремились отрезать его от Юрия, а следовательно, во что бы то ни стало удержать Вятичскую землю в своих руках.

***
Из Новгорода-Северского Святослав отступил к Корачеву — одному из "лесных" вятичских городов (ныне райцентр Брянской области). Часть дружины последовала за ним, но многие покинули князя. С собой Святослав вез жену и детей, а также "ятровь" — жену своего брата Игоря.

Оставшись без князя, горожане немедленно подали весть Изяславу Мстиславичу и Давыдовичам, по-прежнему находящимся в Путивле. А что еще им оставалось делать? Они могли биться за своего князя, но после его ухода должны были найти себе другого покровителя, способного в сложившихся условиях защитить их город.

В этот ответственный момент необычную для себя ретивость проявил младший из князей Давыдовичей — Изяслав. На путь воинских подвигов его толкнула элементарная жадность. "Пустите мя по немь, — обратился князь к Изяславу Мстиславичу и брату Владимиру, отпрашиваясь в поход на Святослава. — Аче сам утечеть мене, а жену и дети от него отниму [и] имение его въсхыщю". Вместе с воеводой Изяслава Мстиславича Шварном и частью дружины брата (всего три тысячи человек, включая берендеев, все на конях, без обоза) Изяслав Давыдович устремился к Севску и далее на Болдыж (близ нынешнего Дмитровска-Орловского в Орловской области) — намереваясь отрезать своему двоюродному брату путь на Корачев. Однако из этого рейда не вышло ничего, кроме конфуза. 16 января 1147 года недалеко от Корачева Святослав нанес своему двоюродному брату жестокое поражение ("изиде в сретение ему… и тако Бог и сила Животворящаго хреста погна я"). Эта победа облегчила положение Святослава Ольговича, но лишь отчасти. Изяслав Мстиславич с основными силами шел вслед за своим авангардом. В течение всего следующего дня к Болдыжу лесу, где он остановился, стекались вои, бежавшие с поля брани; после полудня прибежал и сам Изяслав Давыдович. На ночь войско встало немного не доходя Корачева. Однако Святослава Ольговича в городе уже не было. Получив известие о подходе основных сил противника, он сжег Корачев и бежал "за лес", в "Вятичи".

Преследовать Святослава дальше князь Изяслав Мстиславич не стал, предоставив это Давыдовичам. Напоследок киевский князь распорядился относительно раздела будущей добычи: "Чего еста хотела волости, то вам есмь изискал (то есть: каких хотели волостей, те вам добыл. — А. К.): ото Новгород (Северский. — А. К.) и что Святославле волости, а то вама… Что же будеть Игорева в то[и] волости, челядь ли, товар ли, то мое, а что будеть Святославле челяди и товара, то разделим на части". На том князья и договорились, и Изяслав Мстиславич ушел в Киев.

Дальнейший путь Святослава Ольговича летопись очерчивает очень подробно. Преследуемый Давыдовичами, он отступил к Козельску, затем к Дедославлю (ныне село Дедилов, в Тульской области), оттуда к реке Осетр, притоку Оки, и далее в Колтеск, городок на Оке, у самых границ Суздальской земли (2). Именно на этом пути, на Осетре, его покинул Иван Берладник, прихвативший значительную часть его казны. Берладник бежал к Ростиславу Смоленскому, который обещал оказать Давыдовичам поддержку в их намерении окончательно разбить Святослава.

Юрий не оставил своего союзника без помощи. Он прислал в Колтеск тысячу бронников из белозерской дружины. Эта была внушительная сила, с которой Святослав мог действовать более решительно. "Перебрав дружину", он вознамерился идти на Давыдовичей, обосновавшихся в Дедославле. Но именно в это время тяжело заболел бывший при нем князь Иван Юрьевич. Святослав не решился покинуть больного сына своего могущественного союзника: "не еха от него, ни дружины пусти". Он остался в Колтеске и даже отпустил от себя союзников половцев. Однако одного известия о подходе подкреплений от Юрия оказалось достаточно, чтобы Давыдовичи прекратили преследование Святослава. По словам летописца, они призвали вятичских старейшин и предложили им самим поймать их общего врага: "Се есть ворог нама и вам. А ловите его [убити лестию и дружину его избите, а имение его] на пол[он] вама". Сами же возвратились от Дедославля в Черниговскую землю.

Так завершился первый этап войны. Как выяснилось впоследствии, это была лишь прелюдия к основному действию.

Иван Юрьевич так и не оправился от болезни. 24 февраля 1147 года, в день, когда Церковь вспоминает первое и второе обретение главы Иоанна Предтечи (а это, напомним, был небесный покровитель князя!), он скончался. Шел первый день Масленицы, время всеобщего разгула и веселья. На следующий день в Колтеск прибыли два других сына Юрия, Борис и Глеб. Веселье сменилось для них скорбью; князья "створиста плачь велик, и тако съпрятавше тело его, идоша с ним Суждалю к отцю с жалостью".

Теперь Святослав смог наконец покинуть Колтеск. Он перешел к устью реки Протвы и остановился в городе Лобынске (у нынешнего села Дракино в Московской области). Сюда-то и пришла к нему весть от Юрия. Суздальский князь успокаивал союзника, горюющего о смерти его сына, утешал его. Создается впечатление, что Святослав больше переживал об умершем Иване, чем сам Юрий. Наверное, это не так. Юрий поддерживал своего двоюродного брата — но тем самым поддерживал и себя. А заодно твердо обещал Святославу, что смерть Ивана не прервет дружественных отношений между ними, ничего не изменит в их договоре о совместной борьбе с Изяславом Мстиславичем. "Не тужи о сыну моем, — передает слова Юрия летописец, — аще того Бог отъял, а другии ти сын пришлю". Пока же Юрий прислал союзнику "дары многы паволокою (тканями. — А. К.), и скорою (мехами. — А. К.), и жене его, и дружину его одари по велику".

[А. Ю. Карпов]

http://www.portal-slovo.ru/history/35259.php
Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

"ВСЕХ НАС СТАРЕЙ ОТЕЦ ТВОЙ"
История военного противостояния Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого напоминает сильно раскачивающиеся качели. Успех одной стороны неизбежно сменялся успехом другой, и чем выше возносился победитель, тем более крутым оказывалось его последующее падение. Причем амплитуда и частота колебаний постоянно росли.

Непосредственным поводом для начала новой войны между дядей и племянником стало событие, можно сказать, частного порядка — ссора князя Изяслава Мстиславича с нашедшим у него пристанище сыном Юрия Долгорукого Ростиславом. По возвращении из суздальского похода Изяслав получил сведения о том, что Ростислав Юрьевич в его отсутствие злоумышлял против него: подговаривал киевлян и берендеев и готовился, если бы "Бог отцу его помог", захватить в Киеве весь "дом" князя Изяслава — его брата Владимира, жену и сына. "А пусти и к отцю, — убеждали Изяслава доброхоты, — то твои ворог. Держиши [его] на свою голову".

Трудно сказать, был ли это наговор, или Ростислав действительно готовил в Киеве переворот в пользу отца. Суздальский летописец вполне определенно обвинял неких киевских мужей, которым "дьявол… вложи… в сердце" слова клеветы в адрес князя. Однако сам Ростислав позднее, уже прибыв в Суздаль, сообщал отцу, что "вся Русская земля" и "черные клобуки" готовы принять его в качестве князя — очень похоже, что осведомленность его в этом вопросе была не случайной: Ростислав по крайней мере прощупывал почву относительно возможного перехода киевлян и обитателей Поросья на сторону Юрия Долгорукого, а может быть, и в самом деле пытался поспособствовать этому переходу.

Во всяком случае, Изяслав поверил обвинениям против своего двоюродного брата. В то время он пребывал на острове на Днепре, напротив киевского Выдубицкого Михайловского монастыря. Изяслав призвал Юрьевича к себе и стал выговаривать ему за неблагодарность: "Ты еси ко мне от отца пришел, оже отець тя приобидил… яз же тя приях в правду, яко достоиного брата своего, и волость ти есмь дал… Ты же еси, брате, удумал был тако: оже на мя Бог отцю твоему помогл, и тобе было, въехавши в Киев, брата моего яти, и сына моего, и жена моя, и дом мои взяти". Ростислав пытался оправдаться, отрицал всё ("ако ни в уме своем, ни на сердце ми того не было"), требовал разбирательства и "очной ставки" с клеветниками: "Пакы ли на мя кто молвить, князь ли которыи, а се я к нему; мужь ли которыи, в хрестьяных или в поганых, а ты мене стареи, а ты мя с ним и суди". Но все было тщетно. Изяслав от разбирательства отказался, побоявшись, что Ростислав хочет его попросту "заворожити", то есть рассорить, как с "хрестьяными" (русскими), так и с "погаными" ("черными клобуками"). "А ныне я того тобе не творю, — вынес он окончательное решение, — но поиди к своему отцю".

Изгнание Ростислава Юрьевича из Киева обставлено было так, чтобы как можно сильнее унизить и оскорбить его. Князя посадили в тот же "насад" (ладью), в котором привезли на остров, и всего с четырьмя "отроками" (слугами) выслали в Суздаль. Оставшуюся дружину схватили и, оковав, бросили в заточение, а все имущество князя, включая оружие и коней, отобрали.

Вернувшись к отцу, Ростислав "удари перед ним челом", раскаиваясь в прежних прегрешениях. Юрий простил его. Все случившееся в Киеве он воспринял как оскорбление, нанесенное ему лично: Изяслав, по его словам, "сором возложил" не только на его сына, но и на него самого.

К тому же Ростислав заверил отца в том, что позиции Изяслава в Киеве и вокруг него не настолько прочны, как могло показаться. "Хощет тебе вся Руская земля и черныи клобукы, — заявил он. — …А поиди на нь". Это, вероятно, и стало решающим аргументом для суздальского князя. "Тако ли мне нету причастья (в другой летописи: "части". — А. К.) в земли Русстеи и моим детем?!" — патетически воскликнул он и стал собирать войско для похода на Киев (2).

В межкняжеских войнах XII века — как, впрочем, в любых войнах вообще — очень большое значение имело идеологическое обоснование собственной правоты. Князь должен был уверить всех — и себя в первую очередь — в том, что он начинает войну во имя каких-то высших интересов, а не только ради собственной выгоды. Юрий хорошо понимал это. Как правнук Ярослава Мудрого, внук Всеволода и сын Владимира Мономаха — великих князей киевских, он, вне всяких сомнений, имел право на "часть", или "причастие", в "Русской земле", понимаемой в данном случае именно как Южная Русь, Поднепровье — политическое ядро Русского государства. Изгнание его сына Ростислава из Киева стало для него удобным поводом для того, чтобы заявить о попрании собственных законных прав на участие в общерусских делах, об ущемлении своей княжеской чести.

Тем более что попранным оказалось и другое право Юрия — на "старейшинство" среди князей "Мономахова племени". И это Юрий тоже поставит в вину своему племяннику. А еще вспомнит о недавнем разорении собственного княжества. "Се, брате, на мя приходил, и землю повоевал, и старе[и]шиньство еси с мене снял" — с такими обвинениями он обратится к Изяславу, обосновывая правомерность своих действий. А как показывала практика беспрерывных русских междоусобиц, доказать свою "правду" означало уже наполовину одержать победу. Оставалось только подкрепить ее на поле брани.

***
24 июля 1149 года (3), в день памяти святых и благоверных князей Бориса и Глеба (к тому же воскресенье — знаменательное совпадение!), князь Юрий Владимирович, "скупив силу свою [и] половци", выступил в поход, "надеяся на Богъ" и, очевидно, на заступничество святых братьев, своих "сродников" и небесных покровителей. Вместе с ним в поход выступили и его сыновья со своими полками — Ростислав, Андрей, Борис, Глеб.

Юрий избрал прямой путь к Киеву — через Вятичскую землю. Черниговский князь Владимир Давыдович, первым узнавший об этом, немедленно поставил в известность киевского князя Изяслава Мстиславича: "Се Гюрги, стрыи твои, идеть на тя, а уже есть вшел в наше Вятиче. А мы есме к тобе хрест целовали с тобою быти, а являю ти, пристороваися". Изяслав, подтвердив Давыдовичам свое крестное целование, "нача доспевати", то есть собирать войско и готовиться к новой войне. Время для этого у него имелось, ибо Юрий двигался не спеша.

Послы от братьев Давыдовичей и Изяслава Мстиславича отправились и к Святославу Ольговичу, бывшему союзнику Юрия Долгорукого. Однако тот не сразу дал ответ. Целую неделю послам пришлось ждать решения новгород-северского князя. По свидетельству летописца, Святослав даже изолировал прибывших к нему послов от внешнего мира — выставил "сторожу" у посольских обозов, "да бы к ним никто же не пришел", а сам в это время вел переговоры с Юрием. Святослава Ольговича интересовали два вопроса: насколько серьезны намерения суздальского князя, и не таит ли его наступление угрозы собственным владениям Святослава? "В правду ли идеши? — спрашивали его послы Юрия. — А тако же ми яви, ать не погубиши волости моея, ни мене в тяготу вложиши". Летопись сохранила дословный ответ Юрия: "Како хощю не в правду ити? Сыновець мои [И]зяслав, на мя пришед, волость мою повоевал и пожегл, и еще и сына моего выгнал из Руськои земли, и волости ему не дал, и сором на мя възложил. А любо сором сложю и земли своеи мьщю, любо честь свою налезу, пакы ли, а голову свою сложю". Эти слова стали известны не только Святославу Ольговичу, но и князьям Давыдовичам и Изяславу Мстиславичу. Они должны были задуматься о том, как действовать дальше.

Между тем, ответ Юрия совершенно убедил Святослава Ольговича. Он безоговорочно поддержал своего бывшего союзника. Однако в переговорах с Изяславом Мстиславичем — что называется, для сохранения лица — все же попытался выговорить какие-то условия — едва ли выполнимые киевским князем: "А вороти ми товара брата моего, — требовал теперь Святослав от Изяслава, — …а я с тобою буду". Но Изяслав, уже знавший о переговорах Святослава с Юрием, правильно расценил его слова как прямое нарушение прежних договоренностей и разрыв мирных отношений. Он послал к Святославу новое посольство: "Брате, хрест еси честьныи целовал ко мне, ако со мною быти, а ворожду еси про Игоря отложил и товары его (то есть обещал не мстить за Игоря и не требовать возвращения его имущества. — А. К.). Ны[не] же, брате, сего ли дозрев то поминаеши, оже стрыи мои на мя ратью идеть?.. А ты еси уже хрестьное челование переступил, а я есмь бес тебе и на Волгу ходил, а це что ми было? А ныне абы со мною Бог был и хрестьная сила".

Никакого впечатления на Святослава Ольговича эта тирада не произвела. Вместе со своими полками он поспешил присоединиться к Юрию Долгорукому, который расположился у села Ярышева (по всей вероятности, в Вятичской земле). 6 августа, в "Спасов день" (праздник Преображения Господня), князья встретились. "И ту Святослав позва и (Юрия. — А. К.) к собе на обед, и ту обедавше, разъехашася".

Святослав приехал к Юрию в сопровождении жены, которая была на сносях. Рано утром следующего дня княгиня разрешилась от бремени дочерью, получившей в крещении имя Мария. Летописец особо отметил это событие, кажущееся совершенно неуместным в условиях начавшейся войны. Но жизнь есть жизнь. Военный поход, который для многих его участников мог стать последним, символическим образом начинался с появления на свет новой жизни.

Юрий продолжил путь 7 августа: "поиде… наперед с вое своими". На следующий день вслед за ним выступил и Святослав Ольгович. Союзники отправили послов к черниговским князьям Давыдовичам, предлагая им присоединиться и вместе воевать против Изяслава Мстиславича. "То нам ворог всим Изяслав, — говорил Святослав Ольгович, — брата нашего убил". Гибель Игоря оставалась для него незаживающей раной. Но Давыдовичи не решились преступать крестное целование, данное киевскому князю. Их ответ Юрию восхищает образностью и, очевидно, выстраданным желанием хотя бы на сей раз сдержать обещание: "…Целовала есве крест к Изяславу Мьстиславличю, с теми же хочеве быти, а душею не можеве играти (выделено мною. — А. К.)". Зато несколько позже к Юрию присоединился князь Святослав Всеволодович. Он также "не хотяше отступити от уя (дяди по матери. — А. К.) своего Изяслава, — замечает летописец, — но неволею еха строя своего (дяди по отцу. — А. К.) деля Святослава Олговича". Так определилась расстановка основных сил: с одной стороны, Юрий
со своими сыновьями и князья Ольговичи; с другой — Изяслав Мстиславич с братьями и сыновьями и князья Давыдовичи.

Юрий действовал весьма осмотрительно и не торопясь, стараясь не оттолкнуть от себя возможных союзников. Он занял Вьяхань (в верховьях Сулы), затем подошел к Белой Веже (в верховьях Остра), где и остановился, "съжидаюче к собе половець". Такое расположение его войска — в Задесненье, в пределах Черниговской земли, но у самых границ Переяславского княжества — давало ему несомненные выгоды. Он мог угрожать как Чернигову, так и Переяславлю и Киеву. Недалеко, в устье Остра, находился Городец Остерский, жители которого по-прежнему хранили верность ему и его сыновьям.

Один из эпизодов этого похода впоследствии дал повод к созданию благочестивой легенды, вошедшей в состав Киево-Печерского патерика. Половцы из рати Юрия Долгорукого, действовавшие вместе с его престарелым тысяцким Георгием Шимоновичем, напали на некое село, принадлежавшее киевскому Печерскому монастырю. Произошло кровопролитное сражение, и половцы бежали прочь. "И видехом град высок издалеча, — рассказывал позднее сам Георгий Шимонович в наставление своим детям, — и абие (быстро. — А. К.) идохом на нь, и никто же знааше, кий то есть град. Половци же бишася у него, и мнози язвени (ранены. — А. К.) быша, и бежахом от града того. Последи же уведахом, яко село есть Святыа Богородица обители Печерьскыя, града же николи же ту несть бывало". Смысл рассказа старого воеводы заключался в том, что село чудесным образом защитили святые основатели Печерского монастыря — преподобные Антоний и Феодосий: "везде бо молитва Антониева и Феодосиева заступаеть". Однако для нас не менее важно, что продвижение Юрьевых войск, оказывается, вовсе не было таким уж триумфальным; в отдельных населенных пунктах они терпели неудачу и теряли убитых и раненых.

По словам летописца, Юрий ожидал "от Изяслава покорения". Не дождавшись, однако, никаких вестей от племянника, он двинулся к Переяславлю. ("Ту ти ему прити, — приводит его слова летописец, — да негли ту покорится".)По пути, у реки Супой — последнего серьезного водного рубежа перед Переяславлем, к нему и присоединились князь Святослав Всеволодович со своим полком, а также "многое множьство" диких половцев. Войска перешли Стряков, речку близ Переяславля, и остановились у Кудинова сельца. Эту очередную остановку Юрий, по всей видимости, использовал для того, чтобы вступить в тайные переговоры с переяславцами и переманить их на свою сторону.

Тем временем Изяслав Мстиславич послал за помощью к братьям. Дождавшись подхода полков из Владимира-Волынского, он объявил о выступлении против Юрия. "Оже бы пришел толико с детьми, — оправдывался князь перед киевлянами, — то которая ему волость люба, ту же бы взял. Но оже на мя половци привел и ворогы моя Олговиче, то хочю ся бити". Насколько искренними были эти слова, сказать трудно. Изяслав действительно раздавал волости сыновьям Юрия, но вот самому суздальскому князю никогда и ничего в Южной Руси не предлагал и, кажется, предлагать не собирался.

Киевляне и на этот раз не поддержали своего князя в борьбе с Мономаховым сыном. "Мирися, княже, мы не идем", — заявили они Изяславу. И тому лишь с большим трудом удалось добиться согласия киевского веча поддержать его хотя бы для видимости, чтобы заключать мир с Юрием с позиции силы: "Поидите со мною, ать ми ся добро с ними о[т] силы мирити". "И поидоша кияне по Изяславе". К киевскому князю присоединились черниговские войска во главе с Изяславом Давыдовичем. Родной брат Изяслава Мстиславича Владимир находился "в засаде" в Переяславле; туда же подошел и другой его брат Святополк (4) с "поршанами" — то есть "черными клобуками", обитателями Поросья. В Переяславле же, надо полагать, находился и сын Изяслава Мстислав.

У Витичева, близ Киева, Изяслава нагнал Ростислав Смоленский "с силою многою". Братья переправились через Днепр и во главе огромного войска двинулись к Переяславлю. Юрий хотел было опередить их и приступить к городу "в борзе", еще до их прихода. Но не успел: когда его войска только переправлялись через Стряков, Мстиславичи уже подходили к Альте — реке, на которой располагался сам Переяславль. О намерениях дяди Изяслав узнал от одного половчина, захваченного в плен у Переяславля и тут же казненного. Получив важные для себя сведения, киевский князь пустил вперед "черных клобуков" и "молодь" — младшую дружину. Те устремились к Переяславлю, отбросили от города передовых "стрельцов" Юрия и преследовали их до самого расположения основных сил.

Придя к Переяславлю, Изяслав и Ростислав Мстиславичи расположились вдоль Трубежа. Юрий же, простояв три дня у Кудинова сельца на Стрякове, лишь на рассвете четвертого с основными силами подошел к городу. Миновав его, он "исполчился" по другую сторону Трубежа, между древними Змиевыми валами — эти земляные оборонительные сооружения располагались к востоку и юго-востоку от Переяславля и тянулись от самого Днепра; ближайший к Переяславлю вал назывался "большим", а внешний — "малым"; друг от друга они находились на расстоянии около 10 верст. Местоположение Юрьевой рати летописец определяет довольно точно: "ста же полкы своими об ону сторону Трубеша, за зверинцем, у рощения"; однако названные им ориентиры ничего не говорят нам.

Полки простояли по обе стороны Трубежа до самого вечера. На ночь Изяслав и Ростислав отвели войска немного выше по течению Трубежа, а сами вошли в город. Юрий остался на месте. Той же ночью он прислал к племяннику посла с предложением мира. Юрий готов был пойти на компромисс, внешне вполне приемлемый и даже весьма почетный для Изяслава Мстиславича. "Се, брате, на мя приходил, и землю повоевал, и старе[и]шиньство еси с мене снял, — укорял он племянника. — Ныне же, брате и сыну, Рускыя деля земля и хрестьян деля не пролеиве крови хрестьяньскы. Но даи ми Переяславль, ать посажю сына своего у Переяславли, а ты седи, царствуя в Киеве. Не хощеши ли того створити, а за всим Бог".

Речь Юрия примечательна во многих отношениях. Оказывается, он готов был уступить Киев племяннику, отказаться от принципа "старейшинства", в соответствии с которым, несомненно, имел больше прав на стольный город Руси, чем Изяслав. И причина, по которой он готов был пойти на это, более чем весома. Юрий обозначил ее сам: "Рускыя деля земля и хрестьян деля", то есть ради сохранения Русской земли и христианского рода он призывал не проливать христианской крови. Это, конечно, традиционная, этикетная формула отказа от войны, но мало кто из русских князей, произнося ее, не вкладывал в нее буквального смысла. И здесь, между прочим, есть повод вспомнить, что до августа 1149 года Юрий ни разу не становился инициатором новой междоусобной войны. Ни в 1132 году, когда он изгонял из Переяславля племянника Всеволода, но без применения силы; ни в 1140 году, когда готов был в союзе с Ростиславом Мстиславичем и новгородцами выступить в поход против киевского князя Всеволода Ольговича, однако так и не начал военных действий; ни зимой 1146/47 года, когда принял предложение Святослава Ольговича, но все же остался в своем княжестве. Даже когда Мстиславичи вторглись в его землю, он так и не двинулся им навстречу. Юрий, конечно же, совершал военные походы — например, в Новгородскую или Рязанскую земли, но, по понятиям того времени, это нельзя было назвать братоубийственной войной в полном смысле этого слова. Он либо мстил за нанесенную ему обиду, либо выполнял свой союзнический долг, как он его понимал, помогая тому или иному князю.

Как и большинство князей того времени, Юрий отнюдь не был беспринципным властолюбцем, готовым на все ради достижения своей цели. И хотя на этот раз именно он становился виновником войны, он, по-видимому, не готов был переступить определенную черту, по собственной воле начать сражение, исходом которого могла стать гибель того или иного князя, его родича по крови и по служению Русской земле. Эту границу — едва ли уловимую для нас — русские князья того времени ощущали вполне отчетливо. Одно дело для них было разорить или сжечь тот или иной город, увести в полон челядь; и совсем другое — навести на себя обвинение в братоубийстве, уподобиться окаянному Святополку, князю-извергу и злодею, убийце святых братьев Бориса и Глеба. Юрий выражал готовность к миру, шел на серьезные уступки — и тем самым в глазах русского общества снимал с себя вину за готовящуюся пролиться кровь.

Но в его речи, обращенной к племяннику, различимы еще два нюанса, также весьма значимые в представлениях того времени. Юрий именует Изяслава "царем", или "цесарем", — титулом, применимым только к византийским василевсам, но неофициально используемым и русскими князьями еще со времен Ярослава Мудрого. Слова о "царствовании" в Киеве, несомненно, должны были польстить самолюбию Изяслава Мстиславича. Но тут же Юрий демонстративно называл племянника не только "братом", как это было принято между князьями равными по своему статусу (независимо от возраста), но "братом и сыном". А это подчеркивало его действительное — так сказать, физическое — "старейшинство" по отношению к племяннику.

Изяслав же, кажется, увидел в его предложении проявление слабости и нерешительности. Он отказался от переговоров: "того не улюби, ни посла того пусти". На следующий день, когда князь отстоял молебен в кафедральном соборе Архангела Михаила в Переяславле, епископ Евфимий попытался уговорить его. "Княже, умирися с стрыем своим, — умолял он его со слезами на глазах. — Много спасение примеши от Бога и землю свою избавиши от великия беды". Но Изяслав оставался непреклонен, "надеяся на множество вои", по замечанию летописца. "Добыл есми головою своею Киева и Переяславля", — отвечал он епископу, имея в виду, что не собирается отступаться от завоеванного с таким трудом и в честной борьбе.

Изяслава можно понять. Предложение Юрия только с виду казалось приемлемым для него. На самом деле оно таило в себе серьезную угрозу и разрушало всю ту политическую систему, которая была выстроена его дедом Мономахом, отцом Мстиславом и им самим. Утверждение в Переяславле Юрьева сына неизбежно привело бы к вытеснению Мстиславичей из Южной Руси. ("Я Киев и Переяславль достал головою моею, ныне же для чего дам сыну Юрьеву Переяславль и посажу врага подле боку моего", — передает смысл речи Изяслава Мстиславича В. Н. Татищев.) Заметим, что Юрий уже не собирался княжить в Переяславле сам, а намеревался передать город своему старшему сыну Ростиславу. А это значило, что Переяславль не соответствовал его теперешним амбициям, казался ему не вполне достойным его. Юрию нужен был Киев. И, следовательно, признание прав на Киев "моложшего" Изяслава Мстиславича могло быть с его стороны только временным. Что же касается сыновей и младших братьев Изяслава Мстиславича, то им предложенная Юрием политическая конструкция, по-видимому, вообще не оставляла места в Южной Руси.

Итак, Изяслав не принял мирных предложений своего дяди. Но в глазах русского общества этот его отказ означал, что теперь уже на него могла быть возложена ответственность за пролитую впоследствии кровь. И если он надеялся на "множество вои", то Юрий мог надеяться еще и на Божью правду, на заступничество небесных сил, всегда помогающих правому. "Сиа убо ему глаголющу, надеяся на множество воинства своего, — с укоризной комментирует действия Изяслава Мстиславича позднейший московский летописец, — а помощь от Бога есть, егоже хощет смиряет, и егоже хощет высит, возставляет от земля нища, и от гноища воздвизает убога, посадит его с силными людми и на престоле славы наследствуя его; смиренным бо благодать дает Господь Бог, гордым же противляется". Ибо "не в силе Бог, но в правде", как всегда считали в средневековой Руси.

[А. Ю. Карпов]

http://www.portal-slovo.ru/history/35260.php
Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

Войны того времени во многом велись ради захвата добычи. Привезенное из похода имущество — золото и серебро, челядь, скот, кони, оружие, одежды — служили и мерилом княжеской чести, и видимым выражением самой победы — своего рода аналогом византийских "триумфов", и средством материального обеспечения дружины, необходимым условием сохранения ею способности и в дальнейшем выполнять военные, административные и иные функции. Только принимая во внимание все перечисленное, можно понять, насколько болезненно отнесся Юрий Долгорукий к попытке Изяслава Мстиславича вернуть себе имущество, захваченное у него во время битвы под Переяславлем. На словах Юрий согласился принять тиунов своего племянника и оказать им помощь. Однако выполнять свое обещание на деле, кажется, с самого начала не собирался.

Тиуны Изяслава Мстиславича и его бояр в соответствии с достигнутой договоренностью прибыли в Киев "и начаша познавати свое". Челядь узнавали "по лицу" и, очевидно, по расспросам; коней и скот — по клеймам, "товары" — по имевшимся на них княжеским печатям и другим имущественным отметкам. Процедура опознания утраченной собственности была оговорена соответствующими статьями "Русской Правды". И хотя они не вполне подходили для данного конкретного случая, все же было очевидно, что опознание должно быть утверждено княжеским решением. Юрий же опознания не утвердил и ничего из захваченного не вернул: "того всего не управи", по выражению летописца. "Мужи Изяславли" вернулись на Волынь ни с чем.

Понятно, какова была реакция Изяслава. Он немедленно отправил новых послов к Юрию и Вячеславу "с жалобою". Впрочем, обращался Изяслав к одному Юрию: "Тако се, брате, на том есмы хрест целовали, кому свое познаваючи имати. Ныне же, брате, оже хощеши хресту управити (то есть если хочешь крестное целование соблюсти. — А. К.), то даи ны Бог пожити; не хочеши ли управити, а то узрим". А не получив ответа, отправил и второе послание: "…Се же, брата (теперь уже двойственное число. — А. К.), первое есми слал к вам; и ныне любо на чем хрест еста целовала, то управита. Не хочета ли того всего исправити, то я в биде не могу быти".

Последние слова обоих посланий содержали в себе неприкрытую угрозу: волынский князь готов был начать войну из-за своей "обиды".

К этому времени относится и разлад в отношениях между Юрием и Вячеславом. Вскоре после возвращения из Волынского похода Юрий "поваби" (позвал) брата "на стол Киеву". Трудно сказать, насколько искренним было его намерение передать брату киевское княжение. Договоренность на этот счет между ними, несомненно, существовала (отправляясь биться с Изяславом, Юрий, как вспоминал впоследствии Вячеслав, якобы говорил: "Аз Киева не собе ищю, оно у мене брат стареи Вячьслав, яко и отець мне, а тому его ищю"). Вполне возможно, Юрий и в самом деле готов был уступить старшему брату хотя бы формальные права на престол, оставив за собой фактическую власть над всей Южной Русью. Однако и этой договоренности не суждено было воплотиться в жизнь. По выражению летописца, Юрия "размолвиша" с братом бояре. "Брату твоему не удержати Киева, — вполне резонно заявили они. — Да не будеть его ни тобе, ни оному". (В Никоновской летописи отказ Юрия от передачи киевского стола брату объясняется давлением на него сыновей: вступление Вячеслава в
Киев "неугодно бысть сыновомь князя Юрьа Владимерича Долгорукого; князю же Юрью Владимеричю не слушающу детей своих, они же начаша глаголати бояром отца своего. Бояре же собравшеся и шедша, реша великому князю… И тако бояре возставше, не даша ему воли").

В словах бояр была очевидная истина. Без поддержки Юрия слабовольный Вячеслав не мог удержать Киев. Но Юрий и без них должен был понимать это. Да и не похоже, чтобы его легко можно было заставить поменять свою точку зрения. Скорее, бояре лишь озвучили мнение самого Юрия, позволили ему при принятии собственного решения сослаться на то, что он якобы подчиняется чужой воле. Именно так летопись объясняет действия князя: "послушавшю бояр", Юрий вывел из Вышгорода своего сына Андрея и дал Вячеславу вместо Киева Вышгород. Вячеслав подчинился, хотя это решение сильно обидело его. Позднее он еще будет выговаривать брату за то, что тот обманул его и не выполнил своего обещания: "…а Бог ти помогл, а ты же Киев собе, и еще над темь Пересопницю и Дорогобужь еси у мене отъял, а ты мя тако переобидил, а мне еси Вышегород один дал".

Пересопницу же, бывшую волость Вячеслава, Юрий забрал себе. Сюда он направил на княжение другого своего сына, Глеба, который заодно получил и Дорогобуж. Находясь вблизи границ Волынской земли, Глеб должен был "стеречь" Изяслава Мстиславича, не давать тому возможности неожиданно напасть на Киев. Однако выбор Юрия оказался не слишком удачным. Глеб однажды уже капитулировал перед Изяславом и, по-видимому, сохранил страх перед своим двоюродным братом. Во всяком случае, надежд, которые возлагал на него отец, он не оправдал.

***
Между тем Изяслав готовился к походу. Его собственные волынские дружины были невелики по численности, но сумели сохранить боеспособность после недавней войны. По-видимому, имелись в составе его войска и польские и венгерские отряды. "Оправяся в хрестьном целование", то есть объявив крестное целование Юрию недействительным из-за его нарушения самим Юрием, Изяслав выступил к Луцку, а оттуда внезапно направился к Пересопнице. Глеб со всеми "товары", то есть с обозом, занимал позиции вне города. Изяславу удалось "изъехать", то есть обойти его, отрезав ему пути отступления. Глеб едва успел сам вбежать в Пересопницу, однако вся его дружина, "товары" и кони были захвачены Изяславом. Лишенный дружины, Глеб не смог защищать город ("не бе с ким стояти противу ему", по выражению летописца) и обратился к Изяславу — напомним, своему двоюродному брату — с мольбой о пощаде: "Ако мне Гюрги отець, тако мне и ты отець, а яз ти ся кланяю. Ты ся с моим отцем сам ведаешь, а мене пусти к отцю. И целуи ко мне Святую Богородицю (икону. — А. К.), ако мене не примеши (не схватишь. — А. К.), но пустиши мя к отцю своему. А яз к тобе сам поеду и поклони ти ся".

Изяслав обещал не трогать Глеба ("целова к нему Святую Богородицю"). Как и раньше, он всячески демонстрировал свою расположенность к Юрьевичам, подчеркивал, что ведет войну не с ними, но лишь с их отцом: "Вы мне братия своя, до вас нету речи никоеяже. Но обидить мя твои отець, а с нами не умееть жити".

Глеб выехал из города и поклонился Изяславу, то есть признал его "старейшинство". Изяслав встретил его приветливо, пригласил отобедать. Из Пересопницы князья вместе двинулись к Дорогобужу. Далее в сопровождении Изяславова сын Мстислава Глеб отправился к Коречску (ныне Корец, в Ровенской области), откуда Мстислав отпустил его к отцу: "Поеди же, брате, к отцю своему. А то волость отца моего и моя по Горину".

По Горыни проходила старая граница между Киевской и Волынской землями, подтвержденная недавним Пересопницким миром. Получалось, будто Изяслав Мстиславич не претендовал на Киев, хотя его сын вместе с Глебом уже переправился через Горынь и находился в пределах Киевской земли.

Глеб направился к Киеву. Он миновал Ушеск (в верховьях реки Уж, притока Припяти). Судя по несколько туманному тексту летописи, туда же должен был выдвинуться и Юрий Долгорукий.

Но если Юрий и ожидал наступления Изяслава, то, так сказать, на главном направлении, с запада. Изяславу же удалось перехитрить его. Он двинулся южнее, в область "черных клобуков". (Летопись называет два пункта движения Изяслава Мстиславича — Гольск и Кунилю, но где располагались эти — очевидно, торкские — городки, неизвестно.) Торки, берендеи и другие представители "черных клобуков" "с радостию великою" начали стекаться к князю "всими своими полкы". Они и раньше охотно поддерживали Мстиславичей, а теперь тем более готовы были воевать вместе с ним против нелюбимого ими Юрия. Так силы Изяслава сразу же возросли во много раз.

Появление Изяслава в "Черных клобуках" стало для Юрия полной неожиданностью. К тому же оказалось, что прихода Изяслава ждут и киевляне, готовые в любой момент изменить своему князю. Юрий же не оценил во время угрозу, не успел обратиться за помощью к своему свату Владимирку Галицкому или черниговским князьям. Не видя возможности защищать Киев, он решился бежать: "и перебеже за Днепр с сынми своими, и бежа в Городок в Вострьскии (Остерский. — А. К.)". Здесь Юрий и укрылся. Его старший сын Ростислав, напомним, сидел в Переяславле. Эти два города и стали главными опорными пунктами Юрия в Южной Руси.

Точная датировка событий в летописи отсутствует. По всей видимости, все происходило в самом начале лета 1150 года. Но если так, то одновременно (или почти одновременно) с Юрием Киев покидал его сват и союзник Святослав Ольгович, имя которого летопись в связи с этими событиями не называет. Известно, что 5 июня 1150 года Святослав вывез из Киева мощи своего брата, князя-мученика Игоря, извлеченные им из киевского Симеоновского монастыря — места первоначального погребения святого. Запись об этом внес под 1150 годом в свою летопись киевский летописец: "В то же веремя, лете (последнее слово в рукописи зачеркнуто. — А. К.), Святослав Олговичь перенесе мощи брата своего Игоря от Святаго Семена ис Копырева конца в Чернигов, и положиша у Святаго Спаса в тереме", а точную дату — 5 июня — сохранила церковная традиция.

В этот день был большой церковный праздник — День Святого Духа, понедельник первой седмицы по Пятидесятницы. Вероятно, Юрий еще находился в Киеве или только что покинул город (трудно предположить, что Святослав Ольгович мог вывезти мощи брата из Киева после вступления в город Изяслава Мстиславича). Но, если наши расчеты верны, происходящее походило скорее не на торжественное церковное действо, а на бегство. В Чернигове же святые мощи князя-мученика были погребены со всеми подобающиим почестями, в особом "тереме" при кафедральном Спасском соборе.

Так завершилось первое киевское княжение Юрия Долгорукого, продолжавшееся менее года.

***
Прежде чем покинуть Киев, Юрий дал знать об этом своему брату Вячеславу. Княживший в ближнем Вышгороде, тот успел въехать в город раньше Изяслава Мстиславича. Вячеслав не сомневался в своих правах на киевский стол: ведь его "старейшинство" было признано и братом Юрием, и племянником Изяславом. И когда Изяслав со своими полками приблизился к Киеву, оказалось, что Вячеслав уже занял княжеский дворец ("Ярославль двор"), причем сделал это вопреки воле самих киевлян.

В событиях междоусобных войн середины XII века роль веча — органа городского самоуправления — проявилась очень ярко, как никогда прежде. Многое в судьбах княжеских столов разных городов Руси, в том числе и Киева, зависело от воли горожан, от их готовности принять или не принять того или иного князя. И чем более ожесточенно князья сражались друг с другом, тем в большей зависимости оказывались от поддержки городской общины. Возрастание роли веча, таким образом, явилось следствием не только экономического и социального развития южнорусских городов (на что обычно обращается внимание), но и ослабления княжеской власти, что, в свое очередь, напрямую связано с бесконечными княжескими усобицами. Киевляне и жители ближних к Киеву городов были на стороне Изяслава Мстиславича — и в конечном счете именно это определило его успех в войне с Юрием Долгоруким. Однако настроение киевлян то и дело менялось, и далеко не всегда они были готовы с оружием в руках биться за своего князя. Мы уже сталкивались с этим, говоря о первом вокняжении Юрия в Киеве; столкнемся с этим и позднее.

Пока же, узнав о приближении к городу любимого ими князя, киевляне во множестве выехали ему навстречу. "Гюрги вышел ис Киева, — объявили они князю, — а Вячьслав седить ти в Киеве, а мы его не хочем… Ты нашь князь! Поеди же к Святои Софьи, сяди на столе отца своего и деда своего".

Изяслав предложил дяде добровольно покинуть Киев и вернуться в Вышгород. "Я есмь позывал тебе Киеву седеть, — напоминал он, — а ты еси не восхотел. А ныне ци сего еси дозрел, оже брат твои выехал, а ты ся седиши в Киеве? Ныне же поеди Вышегород свои". Однако Вячеслав от этого наотрез отказался отказался. При всей своей нерешительности и нелюбви к пролитию крови, полной неспособности настоять на своем он очень болезненно относился к попыткам умалить его княжескую честь, никогда не забывал о своем "старейшинстве" среди Мономашичей. "Аче ти мя убити (то есть если ты хочешь меня убить. — А. К.), сыну, на сем месте, а убии (убей. — А. К.), — отвечал он племяннику. — А я не еду". К тому времени Изяслав в сопровождении киевлян уже вступил на "Ярославль двор". Вячеслав находился там же, на "сеньнице", в верхних покоях дворца. Киевляне начали подговаривать князя силой расправиться с Вячеславом: подсечь под ним сени и захватить и его самого, и его дружину. "Не даи ми того Бог, — отвечал на это Изяслав, хорошо помнивший обстоятельства убийства в Киеве князя Игоря Ольговича. — Я[з] не уби[и]ца есмь братьи своеи. А се (Вячеслав. — А. К.) ми есть яко отець, стрыи свои. А я[з] сам полезу к нему…" С немногими людьми Изяслав действительно поднялся к Вячеславу и поклонился ему. Дядя и племянник "целовастася", то есть приветствовали друг друга, "и седоста оба по месту". "Отце, кланяю ти ся, — обратился Изяслав к дяде. — Не лзе ми ся с тобою рядити (договариваться. — А. К.). Видиши ли народа силу, людии полк стояща? А много ти лиха замысливають, а поеди же в свои Вышгород. Оттоле же ся хочю с тобою рядити".

Этих слов оказалось достаточно. Вячеслав все же выговорил племяннику ("Ты мя еси, сыну, сам позывал Киеву, а я есмь был целовал хрест к брату своему Дюргеви"), однако безропотно согласился подчиниться ("…аже ныне тако есть, сыну, а то тобе Киев, а я поеду в свои Вышгород"). Он покинул Киев, провожаемый насмешками и неодобрительными выкриками толпы, "с великим соромом", как потом вспоминал он сам. После того, как он вошел в Вышгород, Изяслав действительно начал с ним "рядитися": направил послов, и князья заключили мир ("начаста ладитися"). Однако обиду на племянника Вячеслав, конечно же, затаил.

Так Изяслав вернул себе киевское княжение. Своего сына Мстислава он послал в Канев — город на правом берегу Днепра, ниже Киева. Действуя отсюда, Мстислав должен был привлечь на свою сторону "черных клобуков" — в частности, турпеев, ближайших родичей торков и берендеев, расселившихся на левом берегу Днепра, и с их помощью "добыть" Переяславль, в котором пребывал князь Ростислав Юрьевич.

***
А что же Юрий? После своего бегства из Киева он срочно обратился за помощью к союзникам — свату Владимирку Галицкому, а также черниговским князьям — Владимиру и Изяславу Давыдовичам, Святославу Ольговичу и Святославу Всеволодовичу. "Се изгнал мя Изяслав ис Киева, — писал он, — а сам сел в Киеве. А поедите помозите ми". И галицкий, и черниговские князья согласились помочь. Владимирко даже еще не распустил своих войск и готов был действовать немедленно. Черниговским же князьям требовалось время для того, чтобы собрать силы. Послы Юрия отправились и к "диким" половцам. Те тоже обещали прийти на выручку.

Тогда же по просьбе сына Ростислава Юрий направил в Переяславль другого своего сына Андрея. Ростислав узнал о намерениях князя Мстислава Изяславича и сумел опередить его. Он оставил Андрея в Переяславле, а сам устремился к Сакову — одному из торкских городов в Переяславской земле, и захватил турпеев врасплох: "согнал" их у Днепра "и, поимав е (их. — А. К.), переведе е Переяславлю". Такова была обычная практика русских князей в отношении "своих поганых": когда опасались, что они могут перейти на сторону противника, их силой изгоняли с прежних мест обитания и переводили на новое место. Трудно сказать, вошли ли турпеи в состав войска Ростислава Юрьевича или Юрия Долгорукого и, если вошли, насколько были надежны, но помочь Мстиславу Изяславичу теперь они уже точно были не в состоянии.

Вскоре в Киеве стало известно о выступлении из Галича князя Владимирка Володаревича. Он со всеми своими войсками миновал Болохов и ряд других городов и приблизился к Володареву — городу, находящемуся уже на территории Киевской земли. Тогда же против Изяслава стали собираться силы черниговских князей. В этих чрезвычайно сложных для себя условиях Изяслав Мстиславич предпочел сначала нанести удар по наиболее опасному противнику — Владимирку Галицкому. ("Се ми есть ближе, — объяснял он свой выбор, — к тому поиду переже".) Изяслав срочно призвал в Киев сына Мстислава с союзными берендеями, а сам отправился в Вышгород к Вячеславу.

Здесь между племянником и дядей состоялся примечательный разговор. Изяслав объявил о готовности передать Вячеславу Киев и вообще любую волость, которую тот пожелает: "Ты ми еси отець, а се ти Киев, а се волость которое тобе годно, то возми, а [и]ное мне вдаи". Но даже доверчивому Вячеславу было ясно, что племянник расщедрился так только потому, что не надеется защитить Киев от превосходящих сил вражеской коалиции. Поначалу он воспринял предложение Изяслава как издевку и отвечал "с гневом": "Чему (почему. — А. К.) ми еси во оном дни не дал, но с великим соромом ехах ис Киева?! Аже рать идет из Галича, а друга[я] от Чернигова, то ты мне Киев даешь!" Но и на этот раз Изяславу удалось уговорить дядю, заверить его в своей искренней любви и дружбе: "Я[з] есмь к тобе слал, а Киев тобе дая, и то ти есмь являл: с тобою могу быти, а с братом твоим Гюргем не управити ми есть. Но тебе люблю, акы отца, и ныне ти молвлю: ты ми еси отець, а Кыев твои, поеди во нь". Вячеславу слушать такие слова было приятно, и он согласился принять предложение племянника. Князья целовали крест в вышгородской церкви Святых Бориса и Глеба, у самых гробниц князей-мучеников, на том, что "Изяславу имети отцемь Вячеслава, а Вячеславу имети сыном Изяслава". Это был договор, рассчитанный на длительную перспективу. Отныне Изяслав намеревался править в Киеве, прикрываясь "старейшинством" Вячеслава и тем самым нейтрализуя все претензии Юрия Долгорукого на великокняжеский стол. Тогда же целовали крест и бояре обоих князей, "ако межи има добра хотети и чести ею (их. — А. К.) стеречи, а не сваживати ею (то есть не ссорить их. — А. К.)".

По взаимной договоренности в поход против Владимирка выступал один Изяслав. Вячеслав же должен был отпустить с ним свой полк, а сам остаться дома — либо в Вышгороде, либо ("коли тобе годно", как говорил ему Изяслав) в Киеве. Вячеслав выбрал второе и вновь сел в Киеве на "Ярославле дворе".

В августе 1150 года Изяслав, соединившись с братом Владимиром и сыном Мстиславом, выступил из Киева. Полк Вячеслава должен был следовать за ним, но вовремя не поспел. Войска остановились у Звенигорода — городка к юго-западу от Киева, а затем двинулись еще дальше навстречу Владимирку, к Тумащу — городу, расположенному на реке Стугне, вблизи области "Черных клобуков". Здесь к Изяславу присоединились сами "черные клобуки" — берендеи, печенеги и торки: "жены своя и дети своя в городех затворивше на Поросьи, а сами приехаша к Изяславу всими своими силами". Наутро, "исполчившись", Изяслав переправился через Стугну, а затем и через ее приток Ольшаницу. Владимирко со своими полками стоял в верховьях Ольшаницы. Обе рати сошлись на противоположных берегах реки и начали перестреливаться между собой. Тут-то и выяснилось явное превосходство галицкой рати. Первыми устрашились "черные клобуки": "погании же видивше силу велику Володимирю, и убояшася, а Изяслав бе у мале (с малыми силами. — А. К.), а Вячеславль бяше полк к нему не притягл прити". Летописец приводит речь, с которой берендеи обратились к Изяславу: "Княже, сила его велика, а у тебе мало дружины. Да же не переидеть на ны черес реку; не погуби нас, ни сам не погыни. Но ты нашь князь, коли си[ле]нь будеши, а мы с тобою. А ныне не твое время, поеди прочь". Берендеев поддержали и киевляне.

Изяслав пытался убедить своих, взывал к их воинской чести в духе ратных призывов прежних русских князей: "Луче, братие, измрем сде, нежели сесь сором възмем на ся!" Но все было тщетно. Первыми позиции оставили киевляне, за ними торки и берендеи. Видя это, побежал и сам Изяслав со своей дружиной.

Это бегство оказалось неожиданным даже для Владимирка, который решил, что Изяслав отступает нарочно, для "лести", заманивая его в ловушку. Галичане не бросились преследовать отступающих, и это спасло Изяслава. Большая часть киевского войска сумела невредимыми вернуться к Киеву; полки Владимира "постиже" только "зад его (Изяслава. — А. К.)": "овы изоимаша (захватили в плен. — А. К.), а другыя избиша".

К тому времени Юрий успел договориться с черниговскими князьями о совместных действиях. Когда Изяслав, только-только вбежавший в Киев, сидел на обеде с "отцом своим" Вячеславом, обсуждая сложившееся положение, стало известно, что соединенная рать Юрия и всех четырех черниговских князей подошла к Днепру и остановилась прямо напротив Киева. Юрий точно согласовывал свои действия с Владимирком и, очевидно, уже знал о бегстве Изяславовой рати. Киевляне на этот раз поддержали его. Они не просто отказались биться за Изяслава, но открыто стали переходить на сторону Юрия: "мнози поехаша в насадех к Гюргеви, а друзии почаша в насадех дружину его перевозити на сю сторону в Подолье". Подолье, или Подол, — низменная часть Киева, заселенная в основном торговым и ремесленным людом. Из этого летописного сообщения, между прочим, следует, что здесь к Юрию относились лучше, чем на аристократической Горе, где жила знать.

Изяслав и Вячеслав не решились оставаться в Киеве. "Поеди ты, отце, в свои Вышегород, — обратился Изяслав к дяде, — а я[з] поеду в свои Володимир. Яже пакы по сих днех како ны Бог дасть". Времени медлить не оставалось. Отправив Вячеслава в Вышгород, Изяслав повелел дружине собираться у Дорогожичей — к северу от города, и, дождавшись ночи, поехал из Киева. События развивались стремительно. Юрий подступил к Киеву и вошел в город в самом конце августа или начале сентября того же 1150 года (2).

Готовность киевлян принять Юрия объясняется просто. Более всего в эти дни они страшились, что в город вступит Владимирко Галицкий со своими полками. Его жестокость и крутой нрав были хорошо известны. Помимо прочего, киевляне должны были опасаться контрибуции, которую мог наложить галицкий князь на их город. (В подобных случаях Владимирко не церемонился. Например, позднее, возвращаясь из очередного похода на Киев, он не остановился перед тем, чтобы отобрать у жителей оказавшихся на его пути городов все наличное серебро, вплоть до женских украшений — колец и сережек, которые были отправлены на переплавку.) Именно "убоявшеся" Владимирка, как сообщает летописец, киевляне и поспешили ввести Юрия в свой город и посадить его на великое княжение. Юрий однажды уже занимал киевский стол, а потому, по мысли киевлян, не должен был вести себя в городе совсем уж как завоеватель.

Так сбылась давняя присказка русских князей: "Не идет место к голове, но голова к месту". (Летописец вкладывает ее в уста князю Изяславу Мстиславичу — правда, повествуя о совсем других событиях.) Князь Юрий Владимирович вновь занял киевский стол.

Владимирко Галицкий подошел к городу почти одновременно с Юрием — по сведениям Ипатьевской летописи, на следующий день после переправы Юрия через Днепр. Князья встретились у Ольговой могилы — знаменитого киевского урочища, расположенного на Щекавице — одной из трех главных киевских высот. Вместе с Юрием были все четверо его черниговских союзников — оба Давыдовича, Владимир и Изяслав, и оба Святослава, Ольгович и Всеволодович; "и ту ся целоваша, не съседаюче с конии у Сетомля на болоньи". (Сетомлью, по всей вероятности, называли в Киеве один из притоков Почайны, правого притока Днепра, — возможно, Глубочицу или ее приток Киянку; что же касается "болонья", или Оболони, то так именовалась низменность между берегом Днепра и Киевскими горами.) Князья договорились послать в погоню за Изяславом младшего из черниговских князей Святослава Всеволодовича и Юрьева сына Бориса. Те гнались за противником до так называемого "Чертова леса" — лесного массива на западе Киевской земле, между реками Уж и Случь, но, "не постигъше их, възвратишася".

Тем временем князь Владимирко всем своим поведением, казалось, стремился успокоить киевлян и опровергнуть их опасения на свой счет. Не заезжая в Киев, он отправился в Вышгород — поклониться гробницам святых князей Бориса и Глеба. (Любопытно, что о его встрече с княжившим в Вышгороде Вячеславом Владимировичем источники не сообщают; по всей видимости, Вячеслав от встречи уклонился.) Затем галицкий князь въехал в Киев и поклонился уже киевским святыням: Святой Софии, Десятинной церкви Святой Богородицы, "Великой" Успенской церкви киевского Печерского монастыря. Похоже, что он действительно был не против занять киевский стол. Но если так, то он опоздал. Ко времени его новой встречи с Юрием — в Печерском монастыре — последний был уже киевским князем. Впрочем, это не сильно расстроило Владимирка. Сватья подтвердили прежний договор: "створиста межи собою велику любовь". Владимирко отправился в обратный путь к Галичу, а Юрий в знак особого уважения отпустил с ним своего сына Мстислава.

[А. Ю. Карпов]

http://www.portal-slovo.ru/history/35261.php
Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")
КИЕВСКИЕ ДУУМВИРЫ
Заняв Киев, Изяслав Мстиславич осуществил наконец ту политическую комбинацию, о которой договорился с дядей Вячеславом еще летом 1150 года. Провозглашение Вячеслава киевским князем должно было лишить Юрия законных прав на киевский стол.

"В лето 6659 (1151) уведе (въведе. — А. К.) Изяслав стрыя своего и отца своего Вячьслава у Киев, — сообщает Киевская летопись. — Вячьслав же уеха (въеха. — А. К.) в Киев и еха к Святее Софьи, и седе на столе деда своего и отца своего".

Условия, на которых Вячеслав принял киевское княжение, были заранее оговорены князьями. Уже на следующий день Вячеслав воззвал к племяннику и сам, по доброй воле, предложил ему принять на себя всю полноту реальной власти, признавая, что ему эта власть не под силу. "Сыну! — приводит его слова летописец. — Бог ти помози, оже на мене еси честь возложил, акы на своем отци. А яз есмь уже стар, а всих рядов не могу уже рядити, но будеве оба [в] Киеве. Аче нам будет которыи ряд — или хрестьяных, или поганых — а идеве оба по месту. А дружина моя и полк мои, а то буди обою нама. Ты же ряди: аче кде нам будеть мочно обеима ехати, а оба едеве; пакы ли, а ты езди с моим полком и с своим". Изяслав отвечал в соответствии с этикетом — как и подобает младшему князю отвечать старшему: "с великою радостью и с великою честью поклонися отцю своему и рече: "Отце, кланяю ти ся, како есве рекла, тако же нам и даи Бог быти по месту доколе же и жива будеве"".

Оба князя обосновались в Киеве: один в самом центре города, на "Ярославле дворе" (Вячеслав), другой — в пригородной княжеской резиденции "на Угорском" (Изяслав).

Из приведенного в летописи послания князя Изяслава Мстиславича брату Ростиславу Смоленскому следует, что именно Ростислав был инициатром этой политической комбинации. "Ты ми еси, брате, много понуживал, якоже положити честь на стрыи своем и на отци своем, — писал Изяслав. — Се же ныне Бог привел мя в Рускую землю, и добыл есм стрыя своего и твоего Киеве тебе деля и всея деля Рускыя земля". Ростислав, как и брат, с готовностью признал Вячеслава в качестве "отца". Тот, в свою очередь, признал смоленского князя "сыном" — еще одним, наряду с Изяславом: "А яз, сыну, тобе… молвлю, како мне сын брат твои Изяслав, тако ми ты".

Так был найден способ противостоять притязаниям Юрия Долгорукого. Это был первый киевский "дуумвират" (так, по аналогии с Древним Римом, назвали эту форму правления исследователи) — первый, но далеко не последний. Изяслав поступился своими "отчинными" правами на Киев, декларативно отказался от тех принципов, которые были положены в основу завещания его деда Владимира Мономаха и отца Мстислава Великого, то есть признал — пускай и формально, на словах — тот самый принцип "старейшинства", на котором основывал свои притязания на Киев Юрий Долгорукий. Исследователи справедливо говорят об очевидном компромиссе, совмещении в первом киевском "дуумвирате" обеих политических доктрин, выработанных общественной мыслью Руси к середине XII века. Но это совмещение имело совершенно конкретную, сиюминутную политическую цель: взяв на вооружение тот принцип, который отстаивал Юрий, Изяслав сумел нанести своему дяде самое серьезное поражение, обезоружить его. "Старейшинство", которого так добивался Юрий, было по существу отделено от реальной власти, превратилось в ширму, завесу, прикрытие — то есть полностью обесценилось. И надо сказать, что найденная Изяславом формула разделения власти позднее будет воспринята и другими русскими князьями, которые в целях более прочного овладения великокняжеским престолом точно так же станут разделять реальную и декларативную власть над Киевом или же власть над Киевом и остальной территорией Киевского государства.

Это имело далеко идущие последствия для судеб всего Древнерусского государства. Удерживать стольный город Руси силой одного князя оказывалось теперь чаще всего невозможно. А значит, роль Киева как политического центра Руси и роль номинального киевского князя как главы всех русских князей неизбежно падали. Казавшиеся прежде незыблемыми законные права на киевский стол явно отделялись от реальной власти, становились фикцией. И точно такой же фикцией, своего рода декорацией постепенно будет становиться и сам стольный град Киев. Правда, для того, чтобы понять это, потребуются время и опыт дальнейшей борьбы за киевский престол, в которой примут участие не только сам Юрий Долгорукий, но и его сыновья. Старший из них, князь Андрей Юрьевич Боголюбский, и окажется первым князем, демонстративно отказавшимся занять Киев после овладения им и посадившим сюда своего подручного, младшего князя — брата Глеба…

***
Уже на следующий день после вступления в Киев Вячеслав и Изяслав — каждый от своего имени — щедро вознаградили за службу союзников венгров. Вячеслав пригласил к себе на "Ярославль двор" и самого Изяслава, и всех киевлян, "и королевых мужей" венгров со всей их дружиной. "И пребыша у величи любви Вячьслав [и] Изяслав, — сообщает летописец, — велику честь створиста угром: Вячеслав же от себе, а Изяслав же от себе, и дарми многыми одариста и, и съсуды, и порты, и комонми, и паволоками, и всякими дарми".

Затем венгры с почестями были отпущены домой. Вместе с ними к королю Гезе отправился князь Мстислав Изяславич. Сын Изяслава должен был передать королю слова самой искренней благодарности от всех русских князей, а также обещание в случае надобности оказать королю такую же помощь со своей стороны. Но тут же, подтверждая прежний договор о дружбе, князья вновь просили короля о помощи против Юрия: "…Самого тебе не зовем, зане же царь ти ратен. Но пусти на помочь любо таку же, пакы [ли], а силнеишю того пусти на[м] с братом [своим] Мстиславом… зане же Гюргии есть силен, а Давыдовичи и Олговичи с ним суть, аче и половци дикеи с ним".

Изяслав просил прислать помощь уже весной ("ныне же, брате, сее весны помози на[м]"); если же войны с Юрием удастся избежать, то он обещал сам "с своими полкы" прийти королю на помощь и принять участие в его войне с императором Мануилом. "А все ти скажють твои мужи и брат твои Мьстислав, како ны Бог помогл", — писал князь в заключение.

Еще один гонец, как мы знаем, был отправлен к Ростиславу Смоленскому. Изяслав просил брата уладить все дела в Смоленске и Новгороде ("тамо по Бозе у тебе сын твои и мои Новегороде Ярослав, а тамо у тебе Смолнеск") и поспешить к Киеву: "То же, брате, все урядив тамо, поиди же к нам семо, ать вси по месту видим, што явить ны Бог".

Князья располагали точными сведениями о приготовлениях Юрия к новой войне — о его встрече с сыном Андреем, посылке к черниговским князьям, подкупе половцев. Им удалось склонить на свою сторону одного из черниговских Давыдовичей — Изяслава (2). Тот вместе с дружиной прибыл в Киев в 20-х числах апреля 1151 года. Чуть позже подошел и Ростислав Мстиславич "с смолняны с множеством вои". Это сразу значительно увеличило силы коалиции; князья "урадоваша радостию великою, и тако похвалиша Бога и Его Пречистую Матерь и силу Животворящаго хреста, и пребыша у велице весельи и у велице любви".

В этой войне Изяслав и его союзники отдали предпочтение оборонительной тактике. Их задачей было отстоять Киев, не допустить сюда Юрия. Больше того, в отличие от событий лета 1149 года, Изяслав был готов на компромисс, на уступки своему дяде. Позднее князь Вячеслав Владимирович (который исполнял роль посредника в переговорах между Изяславом и Юрием) будет предлагать брату "Рускы деля земля и хрестьян деля" отказаться от притязаний на Киев и удовлетвориться "отчим" Переяславлем, а в придачу к нему еще и Курском (который, напомним, был отдан самим Юрием Святославу Ольговичу): "Поеди же у свои Переяславль и в Куреск и с своимы сыны, а онамо у тебе Ростов Великии, и Олговичи пусти домови, а сами ся урядим, а крови хрестьянъскы не пролеимы".

Но Юрий откажется от предложения брата и племянника. О том, чтобы довольствоваться Переяславлем, не могло быть и речи; ему нужен был только Киев и ради овладения этим городом он готов был возобновить войну. Блеск "златого" киевского стола манил и ослеплял его, лишал прежних рассудительности и осторожности. Юрий не пожелал остановить грядущее кровопролитие, а это, как мы знаем, грозило теперь уже на него навлечь небесную кару.

ПОБОИЩЕ НА РУТЕ
Черниговские союзники прибыли в Городец Остерский в начале 20-х чисел апреля 1151 года. 23 апреля Юрий вместе с ними отпраздновал здесь свои именины.

Из Городца князья двинулись к Киеву и остановились на левом, низменном берегу Днепра, напротив города ("сташа шатры противу Кыеву по лугови"). Сюда же к князю явилось множество "диких" половцев, на сей раз подоспевших вовремя. Летописец упоминает среди них сына "шелудивого" Боняка — половецкого "князя" Севенча Боняковича. Сын злейшего врага Руси, некогда едва не захватившего Киев и много воевавшего с Владимиром Мономахом, стал теперь союзником Юрия Долгорукого. По словам летописца, выступая в поход, он похвалялся повторить отцовские подвиги ("Хощю сечи в Золотая ворота, яко же и отець мои").

Ход дальнейшей войны очень подробно, хотя и без точных дат, излагается летописцем. В самом конце апреля — первой половине мая Юрий попытался форсировать Днепр, однако Изяслав воспрепятствовал этому: "Изяславу же блюдущю въбрести в Днепр, и тако начашася бити по Днепру у насадех от Кыева оли и до устья Десны". Сражение за Днепр развернулось на значительном пространстве — как выше, так и ниже Киева. Оба войска использовали ладьи, или, точнее, "насады" — лодки с надсаженными бортами: "они ис Киева в насадех выездяху биться, а они ис товар (от обозов. — А. К.), и тако бьяхуться крепко".

Перевес явно был на стороне Изяслава Мстиславича. В очередной раз он проявил себя не просто как талантливый полководец, но и как новатор, усовершенствовав привычные всем речные суда. Летописец восторженно пишет о том, как князь "дивно" "исхитрил" свои ладьи. Он укрепил их не только более высокими бортами, но и кровлей, превратив по существу в неприступные плавучие крепости: "беша бо в них гребци невидимо, токмо весла видити, а человек бяшеть не видити, бяхуть бо лодьи покрыти досками, и борци (бойцы, в данном случае: лучники. — А. К.) стояще горе (наверху. — А. К.) в бронях и стреляюще". Не менее эффективным оказалось и другое усовершенствование князя: он посадил на каждую плавучую крепость по два кормчих — одного на носу ладьи, а другого на корме, и теперь лодку можно было, не разворачивая, направлять в любую сторону: нос превращался в корму, а корма — в нос; "аможе хотяхуть, тамо поидяхуть", как выразился летописец. Это позволило киевскому князю полностью контролировать ситуацию на реке. Юрий и его союзники ничего не могли противопоставить мощи обновленной речной флотилии Изяслава.

Посовещавшись, князья решили перенести удар южнее и прорваться за Днепр у Витичевского брода. Однако миновать Киев по реке они не решились ("не смеющим же им пустити лодии мимо Киева"): преимущество Изяслава было подавляющим. Пришлось заводить ладьи в Долобское озеро, расположенное против Киева, на одном из рукавов Днепра. Оттуда ладьи протащили волоком в речку Золотчу, впадающую в Днепр чуть ниже Киева, и по Золотче снова вошли в Днепр. Конное половецкое войско двигалось "по лугу", то есть по низменному левому берегу. Для Изяслава Мстиславича и его союзников этот маневр не стал неожиданностью. Их войско следовало параллельно по правому, гористому берегу, а речная рать открыто двигалась по главному руслу Днепра. Войска расположились у Витичева, возле Мирославского села, все также друг напротив друга.

И снова все попытки Юрия переправиться на противоположный берег оказались тщетны: "и ту стоящим бьяхуться, съездячеся в насадех о брод; имахуть они оних, а они онех, и ту стоящим им противу собе. Изяславу же туто не дадущю им въбрьсти; нелзе бы ни онем на сю сторону, ни сим на ону".

Юрий опять стал держать совет со своими сыновьями, а также с черниговскими князьями и предводителями половцев. Кто-то из них и предложил обходной маневр: незаметно спуститься еще ниже по течению Днепра, к Зарубскому броду, расположенному почти напротив Переяславля, и переправиться через Днепр там. Автор Киевской летописи приписывал инициативу этого маневра самому Юрию или его сыновьям ("Гюрги же сгадав с сынми своими… и тако улюбиша то вси"); согласно же суздальскому летописцу, замысел принадлежал Ольговичам "с половци". Не вполне совпадают версии летописцев и относительно того, кто именно принимал участие в броске к Зарубу. В одном случае летописец сообщает, что Юрий отправил туда своих сыновей "с половци", а Владимир Давыдович и Святослав Ольгович — Святослава Всеволодовича, сами же старшие князья остались на месте; в другом — называет среди участников рейда уже обоих Святославов — и младшего Всеволодовича, и старшего Ольговича, с половцами.

Так или иначе, но маневр удался. Юрий с Владимиром Давыдовичем (а по версии Ипатьевской летописи, еще и Святослав Ольгович) для видимости активизировали свои действия у Витичева: "исполчившеся полкы своими, почаша правити лодьи свое около песка, подле свою сторону, и тако переправиша лодье свое вси около песка, и сами поехаша подле не (около них. — А. К.) берегом". Противники видели все их передвижения, а потому сконцентрировали на них все свое внимание, не подозревая об обмане. Однако Юрий и Владимир Давыдович лишь отвлекали Изяслава от места настоящей переправы.

В это время младшие князья вместе с половцами устремились к Зарубу. Надо сказать, что Изяслав заранее предусматривал и такую возможность и оставил у Зарубского брода свое охранение — опытного воеводу Шварна "с сторожи". Но численность отряда была невелика. Главное же, по мнению автора летописи, заключалось в том, что Шварн не мог пользоваться в войске тем авторитетом, каким пользовались князья: "Да тем не тверд… бе брод, зане не бяшеть ту князя, а боярина не вси слушають".

Половцы быстро разобрались в ситуации. Увидев, что брод защищен слабо, они, как были, бросились в воду: "и тако въбредоша на не (на них. — А. К.) на конех за щиты и копья и в бронях, якоже битися, и покрыша Днепр от множества вои". Русские воспользовались ладьями и также стали переправляться на другой берег.

Этого натиска воины Шварна не выдержали. Убоявшись множества половцев, они бежали к Изяславу Мстиславичу, который находился у города Ивана (очевидно, названного так по имени Ивановского монастыря) — где-то на полпути между Витичевым и Зарубом. В свою очередь, участники рейда — сыновья Юрия и оба Святослава — также поспешили уведомить своего князя о том, что переправа удалась и надо спешить, дабы опередить Изяслава Мстиславича и удержать завоеванный плацдарм на правом берегу Днепра.

Юрий успел вовремя. Вместе с основными силами он "вборзе" подошел к Зарубу и переправился через Днепр. Это был несомненный успех, но успех частный, еще далеко не означающий окончательную победу.

***
Теперь на что-то решаться предстояло Изяславу. Там же, у Ивана, он созвал князей на совет. Изяслав, как обычно, предлагал действовать решительно: немедленно напасть на Юрия и опрокинуть его, вогнать в Днепр. Брата поддержал Ростислав Смоленский. Однако дружина, а также киевляне и особенно "черные клобуки" — торки, берендеи, печенеги, ковуи — убедили князей не спешить. Более всего "черных клобуков" страшила перспектива нападения Юрия на их собственные владения в Поросье. Под угрозой плена и разграбления могли оказаться их семьи и все их имущество. Изяслав согласился с доводами своих союзников. Было решено, что князь с основными силами отступит к Киеву, в то время как "поганые" в сопровождении князя Владимира Мстиславича отправятся к своим "вежам" (становищам) и, забрав жен, детей, скот "и што своего всего", также прибудут к Киеву. "Хочем же за отца вашего за Вячеслава, и за тя, и за брата твоего Ростислава, и за всю братью головы свое сложити, — объявили "черные клобуки" Изяславу Мстиславичу. — Да любо честь вашю налезем, пакы ли хочем с вами ту измерети. А Гюргя не хочем".

Отпустив "черных клобуков", князья заночевали в Треполе (в устье Стугны) и наутро отправились к Киеву. Даже не заходя в город, они расположили свои войска по внешнему кольцу укреплений, вокруг городских стен. Сам Изяслав Мстиславич с "товары", то есть с обозами, встал перед Золотыми воротами, у Язиной переправы через Лыбедь — пригородную киевскую речку, приток Днепра. Как полагают исследователи древнего Киева, здесь на реке Лыбедь против Золотых ворот находилась плотина, по которой проходил мост; это было наиболее уязвимое место киевской обороны. Изяслав Давыдович Черниговский расположился между Золотыми и Жидовскими воротами "города Ярослава", а Ростислав Мстиславич с сыном Романом встали перед самими Жидовскими воротами (эти ворота, позднее получившие название Львовских, были обращены на запад; они получили свое название по прилегающему к ним кварталу городу, издавна населенному иудеями). Наконец, еще один князь, Борис Городенский, занял позиции возле Лядских ворот, обращенных к востоку.

Киевляне со всеми своими силами, "и на конех, и пеши", также поспешили поддержать своих князей, заняв промежутки между позициями княжеских дружин: "и тако сташа около всего города, многое множество". Город был окружен со всех сторон, включая и Подол, прилегающий к реке Почайне, притоку Днепра: позиции киевлян тянулись до Ольговой могилы — урочища на горе Щекавице, к северу от Киева.

К вечеру того же дня, как и обещали, пришли "черные клобуки" с князем Владимиром Мстиславичем. Старшие Мстиславичи, Изяслав и Ростислав, повелели брату Владимиру вместе с берендеями занять позиции у Ольговой могилы. Ковуи же, торки и печенеги расположились южнее: между Золотыми и Лядскими воротами и далее к югу, до киевских предместий — Клова, Угорского и Берестового.

[А. Ю. Карпов]

http://www.portal-slovo.ru/history/35262.php
Из новой книги "Юрий Долгорукий" (М., "Молодая гвардия", 2006. Серия "Жизнь замечательных людей")

ЧЕРНИГОВСКАЯ ВОЙНА
К весне 1152 года положение Юрия оставалось отчаянным. После падения Городца он вновь оказался в фактической изоляции, лишенный каких-либо территорий на юге. Да и в самой Суздальской земле было не слишком спокойно. В том же 1152 году она — впервые почти за половину столетия — подверглась нападению волжских болгар.

Уникальное свидетельство об этом сохранилось в Типографской летописи, вообще богатой ростовскими известиями. "Того же лета приидоша болгаре по Волзе к Ярославлю без вести и оступиша градок в лодиях, бе бо мал градок, — читаем под 6600 (1152) годом. — И изнемогаху людие в граде гладом и жажею, и не бе лзе никому же изити из града и дати весть ростовцем. Един же уноша от людей ярославских нощию изшед из града, перебред реку, вборзе доеха Ростова и сказа им болгары пришедша. Ростовци же пришедша победиша болгары".

Рассказ этот предшествует в летописи известию о походе Юрия Долгорукого на Чернигов. Следовательно, можно предположить, что нападение болгар имело место в конце весны или летом 1152 года. Сам князь в сражении под Ярославлем не участвовал — ростовцы обошлись своими силами, без княжеской дружины. По всей вероятности, Юрий в это время готовился к продолжению войны на юге. Но он, несомненно, озаботился обороной своих северо-восточных рубежей и предотвращением в будущем болгарских набегов. Так, по некоторым сведениям, именно в эти годы был заложен Городец Радилов, или просто Городец, на Волге (ныне райцентр Горьковской области), — в будущем главный форпост русского наступления на Волжскую Болгарию.

Набег 1152 года оказался последним не только в княжение Юрия Долгорукого, но и вообще в истории Северо-Восточной Руси. В дальнейшем инициатива окончательно перейдет к русским князьям. Так что шаги, предпринятые Юрием, — какими бы они ни были — оказались вполне успешными.

И все же Юрия по-прежнему более всего волновали перспективы продолжения борьбы за Киев. А для этого он нуждался в союзниках. И Юрий сделал все для того, чтобы найти этих союзников и как можно скорее привлечь их на свою сторону.

Так, ему удалось преодолеть старую вражду с муромским и рязанским князем Ростиславом Ярославичем, которого он некогда изгнал из Рязани. Возможно, примирению прежних врагов способствовала угроза со стороны волжских болгар, одинаково нависшая как над суздальско-ростовскими, так и над муромскими землями; возможно, само присутствие Юрия в Суздальской земле сделало Ростислава Ярославича сговорчивее. Так или иначе, но он вошел в число союзников суздальского князя. "Поидите ми в помочь", — с такими словами Юрий послал в Рязань, и Ростислав "с братьею, и с рязанци, и с муромци" откликнулся на его призыв: "поидоша с Гюргем, а не отрекоша ему".

(Предположительно, к тому же времени относится и установление династического союза между правителями Суздаля и Рязани: внучка Юрия Долгорукого, дочь его рано умершего первенца Ростислава, была выдана замуж за сына Ростислава Ярославича Глеба, будущего рязанского князя. Правда, даже примерное время заключения этого брака остается неизвестным.)

Но насколько искренен был Ростислав Ярославич со своим старым врагом? И не вел ли он с самого начала двойную игру? Так считал, например, В. Н. Татищев, по сведениям (или догадке?) которого, Ростислав Ярославич, согласившись помочь Юрию, одновременно "по свойству" дал знать об этом черниговскому князю Изяславу Давыдовичу — своему двоюродному брату, а тот, в свою очередь, поставил в известность о намерениях Юрия киевского Изяслава. Во всяком случае, о переговорах Юрия с Ярославичами Изяславу Мстиславичу действительно стало известно. И, как мы увидим, осведомленность киевского и черниговского князей относительно планов Юрия Долгорукого станет одной из причин его поражения в войне.

Как всегда, Юрий обратился за помощью к "диким" половцам. Ему удалось расширить географию своих половецких связей и привлечь на свою сторону те половецкие орды, которые ранее не участвовали в войнах русских князей друг с другом. Не исключено, что этому способствовал союз с рязанскими князьями, которые имели особые связи со степняками. По свидетельству летописей, на зов Юрия явились не только половцы из рода Токсобичей, уже выступавшие в качестве его союзников в предыдущих войнах, и какие-то "Отперлюеве" (обе орды, надо полагать, кочевали в междуречье Северского Донца и Дона), но и "вся Половецьская земля, что же их межи Волгою и Днепром", то есть представители всех половецких орд, кочевавших к востоку от Днепра.

Это был вполне сознательный выбор князя. Он и раньше делал ставку на половцев, несмотря на то, что "поганые" нередко подводили его и в самый решающий момент покидали поле битвы. Теперь же, лишившись поддержки большинства русских князей, Юрий попал в еще большую зависимость от своих "диких" союзников. Но "наведение поганых" никогда не заканчивалось добром для того из русских князей, кто прибегал к этому способу решения своих внутренних проблем. Добиться успеха с помощью половецкой силы было можно, но вот удержать добытое — гораздо труднее. Ибо за помощь "диких" кочевников приходилось расплачиваться — и чаще всего платой становились жизнь и имущество собственных подданных, те самые "христианские души", защищать которые князь и был призван…

Еще одним союзником Юрия должен был стать его сват Владимирко Галицкий. Именно его поддержка, как мы помним, приносила Юрию успех в предыдущих войнах за Киев. Суздальский князь послал гонцов в Галицкую землю, извещая Владимирка о своих намерениях, и тот обещал помочь. Однако Владимирко и сам оказался в исключительно сложном положении. Войну с ним начали венгерский король Геза и князь Изяслав Мстиславич. Осажденный в Перемышле, галицкий князь вынужден был просить мир и целовал крест на крайне невыгодных для себя условиях. Когда Юрий начнет военные действия, Владимирко попытается выступить ему навстречу, однако угроза новой войны с Изяславом вынудит его повернуть обратно.

Ну и наконец возможным союзником Юрия оставался другой его сват, Святослав Ольгович. Расставание князей в Новгороде-Северском осенью 1151 года, отказ Святослава от участия в разорении Городца свидетельствовали о сохранении между ними дружеских отношений. И хотя оба князя оказались во враждебных лагерях, это не могло не восприниматься обоими как временное недоразумение.

***
По летописи, Юрий начал готовиться к войне ("скупати воя") сразу же по получении известия о сожжении Городца Остерского. Изяслав Мстиславич сам нарушил условия соглашения, и это обстоятельство развязывало суздальскому князю руки. Месть за нанесенную обиду и была объявлена непосредственной причиной войны. "Оже есте мои Городець пожгли и божницю, то я ся тому отожгу противу", — так заявлял сам Юрий, начиная военные действия. Его противниками в этой войне становились непосредственные участники городецкого погрома — киевский и черниговский Изяславы.

В рассказе о войне летописец не называет точных дат. Однако из описания хода событий видно, что все происходило в конце лета — начале осени 1152 года.

Основной удар Юрий решил нанести по черниговским князьям, союзникам Изяслава Мстиславича. Соединив свои собственные дружины и дружины своих сыновей с силами рязанских и муромских князей, а также "всею Половецкой землей", он двинулся в землю вятичей — уже знакомым путем, тем самым, которым пользовался и раньше, начиная войну с Изяславом, — в 1146 и 1149 годах.

Летописец вновь довольно точно определяет маршрут движения его войск: "…и поидоша туда на Вятиче, и тако взяша я, та на Мценеск, оттуда же идоша на Спашь, та на Глухов, ту и сташа". Таким образом, захватив важные города Вятичской земли — Мценск на реке Зуше и Спашь на Неволоди — Юрий вторгся в Северскую землю. Город Глухов на реке Ямани (ныне райцентр Сумской области Украины) находился в самом центре владений Святослава Ольговича, примерно на середине пути между Новгородом-Северским и Путивлем — важнейшими городами княжества. Тогда же к Юрию подошло многочисленное половецкое войско, расположившееся у города Ольгова на Сейме. И суздальская рать, и тем более "дикие" кочевники совсем не церемонились на чужой для них Северской земле. С каждым днем ущерб от их пребывания здесь увеличивался, и это должно было сильно действовать на Святослава Ольговича. По мысли Юрия, развитие событий неизбежно подталкивало северского князя к совместным с ним действиям против киевского и черниговского Изяславов. И надо сказать, что расчет Юрия оказался верным.

Из Глухова он отправил Святославу Ольговичу короткое послание с фактически ультимативным требованием: "Поеди с мною". Это требование поставило Святослава в затруднительное положение. С одной стороны, он понимал, что промедление или тем более отказ от союза с Юрием приведут к еще большему разорению его земли; с другой — не мог не опасаться возмездия Изяслава Мстиславича в случае, если предприятие Юрия закончится неудачей. "Святослав же убоявся, — сообщает о колебаниях князя летописец, — река тако: "Ци да поидет на мя" (имея в виду Юрия. — А. К.), и тогда поиде по нем". Так замысел Юрия увенчался успехом. Святослав Ольгович вновь стал его союзником.

Уже вместе князья двинулись дальше по направлению к Чернигову. Основную силу объединенной рати по-прежнему составляли "дикие" половцы. Князья беспрепятственно подошли к городку Березому (ныне Березна, в Черниговской области), а затем перешли к расположенному еще ближе к Чернигову Гуричеву. Было воскресенье, и приступать к самому Чернигову Юрий своим войскам не позволил, дабы не проливать кровь в праздничный день. Войска остановились у Гуричева, а назавтра, в понедельник, Юрий отпустил половцев разорять окрестности Чернигова.

Однако противники Юрия — и киевский князь Изяслав Мстиславич, и черниговский Изяслав Давыдович — оказались готовы к такому повороту событий. Еще до того, как Юрий покинул суздальские пределы, Изяслав Мстиславич поставил в известность о его намерениях своего брата Ростислава Смоленского. Как и прежде, Ростислав должен был "стеречь" Юрия и не давать ему возможность напасть на новгородские и смоленские земли. "Тамо, брате, у тебе по Бозе Новъгород силныи и Смолнеск, — уведомлял Изяслав брата, — а скупивъся, постерези же земле своея. Юже Гюрги поидет на тя, а яз к тобе поиду; не поидет ли к тобе, а поминеть (минует. — А. К.) твою волость, поиди же ты семо ко мне". Юрий не стал вторгаться в смоленские пределы. Как только это выяснилось и суздальское войско "миновало" владения Ростислава, смоленский князь тут же выступил из Смоленска и по Днепру двинулся на выручку своим союзникам. Он опередил Юрия и, по договоренности с братом, вошел в Чернигов "в помочь" Изяславу Давыдовичу. Вместе с ним в Чернигов со своими войсками вступил и князь Святослав Всеволодович, оставшийся на стороне киевского князя и не поддержавший на этот раз своего дядю Святослава Ольговича. Князья затворились в Чернигове, куда заранее были свезены продовольствие, оружие и припасы. Силы оборонявшихся были достаточными не только для того, чтобы выдержать приступ и осаду, но и для того, чтобы при удобном случае нанести поражение самим нападавшим.

Сам Изяслав Мстиславич вынужден был на время отвлечься от событий, происходивших под Черниговом. Князь Владимирко Володаревич, как уже было сказано, попытался поддержать Юрия: "слышав, оже идеть сват его Дюрги в Русь, поиде из Галича Киеву". Изяславу со своей дружиной пришлось отражать этот выпад. До сражения дело не дошло: Владимирко отступил в Галич, но какое-то время для Юрия было выиграно.

Тем временем половцы принялись разорять пригороды Чернигова. "Половцем же пришедъшим к городу, много полона взяша", — свидетельствует летописец. Было сожжено пригородное село Семынь. Князья, затворившиеся в городе, "видивше силу половецьскую, повелеша людем всим бежати из острога (внешней крепости, или "окольного града". — А. К.) в детинець (внутреннюю крепость. — А. К.)".

Сделано это было вовремя. На утро следующего дня к Чернигову подступили основные силы Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича с союзниками. Князья встали, "не дошедше Семыня". "Тогда же все множество половець идоша к городу биться, — продолжает свой рассказ летописец, — и [отъемше] острог, зажгоша передгородье все. И пришедше всею силою сташа около города". Автор поздней Никоновской летописи дополняет это описание, как всегда расцвечивая и разукрашивая его: "…и многое множество воинства возколебашася, аки море, и бе видети страшно в голых (здесь: чистых, сверкающих. — А. К.) доспехех, яко вода солнцу светло сиающу, и поидоша ко граду… и взяша острог, и зажгоша, таже и весь посад зажгоша, и яко поле чисто около града сотвориша, и тако пришедше, оступиша весь град Чернигов, и пустиша множество стрел, и яко и неба ни видети" (2).

Черниговцы мужественно оборонялись. В действиях же воинов Юрия Долгорукого не хватало ни стойкости, ни свежести, ни единодушия: "не крепко бьются дружина и половци" — к такому выводу пришли сами князья, оценивая ситуацию. Для того, чтобы поднять дух войска, князь Андрей Юрьевич решил, как всегда, действовать личным примером. Он предложил, чтобы князья сами, сменяясь каждый день, руководили своими войсками непосредственно под стенами города. "Ать аз почну день свои!" — объявил он и во главе дружины подступил к городу. "И вышедшим же пешьцем из города стрелятся, потъче (устремился. — А. К.) на не (на них. — А. К.) с дружиною и с половци: овы избиша, а другыя въгнаша в город". Примеру Андрея последовали и другие: "поревновавъше ему инии князи, ездиша последи под город". Вылазки осажденных прекратились: "пешци же, видивше полкы, не смеша выти из города, зане бяхуть перестрашени (перепуганы. — А. К.)".

Но все это едва ли могло оказать на ход военных действий существенное влияние. Сил взять город штурмом у осаждающих не было. Оставалось надеяться на то, что гарнизон и жители не выдержат долгой осады. Но и этим надеждам не суждено было сбыться.

Осада продолжалась двенадцать дней. За это время князь Изяслав Мстиславич успел перегруппировать свои силы. Его собственная дружина и дружина его дяди Вячеслава Владимировича переправились через Днепр и сосредоточились у Ольжич, напротив Киева. "И слыша Вячеслав [и] Изяслав, оже Гюрги стоить у Чернигова, и половци пригонивше к Чернигову, и город пожгли; и поидоста… полкы своими к Чернигову…"

Юрий вовремя узнал о приближении противника. Когда Изяслав и Вячеслав были у Моровийска, на полпути от Киева к Чернигову, их передовые части ("сторóжа") встретились со "сторóжей" Юрия. Юрьевы половцы захватили в плен языка, и тот сообщил Юрию о силах киевских "дуумвиров". Это известие привело к панике в стане Юрия Долгорукого. Первыми, "убоявшеся того", побежали половцы; за ними позиции под Чернигов оставили и русские князья — Юрий с сыновьями, Святослав Ольгович и рязанские Ярославичи: "поидоша от Чернигова и идоша за Свинь та за Сновь". Через названные реки, притоки Десны, проходила дорога к Новгороду-Северскому. Туда и направились Юрий и его сыновья.

На реке Белоус, вблизи Чернигова, Изяслав Мстиславич и Вячеслав Владимирович встретились с выехавшими им навстречу из Чернигова Изяславом Давыдовичем, Ростиславом Мстиславичем и Святославом Всеволодовичем. Поначалу князья собирались преследовать отступающего противника, но затем отказались от этой мысли из-за распутицы: "уже бо бяше к заморозу", как объясняет летописец. По обыкновению, решено было возобновить военные действия, когда "рекы ся установятся", то есть не ранее ноября.

Так бесславно для Юрия закончилась двенадцатидневная осада Чернигова. Половцы ушли к Путивлю, а оттуда — в свои степи, разоряя попадавшиеся по пути русские волости и уводя жителей в полон. Юрий же, миновав Новгород-Северский, направился к Рыльску, городу на Сейме (ныне райцентр Курской области). Далее он намеревался вернуться к Суздалю через земли вятичей, однако на пути его нагнал гонец от князя Святослава Ольговича. Святослав умолял свата не бросать его на произвол судьбы, ожидая неминуемой расправы со стороны Изяслава Мстиславича. "Ты хощеши прочь поити, — резонно писал он Юрию, — а мене оставив. А сяко еси волость мою погубил, а жита еси около города потравил. А половци пошли в Половце, а затем Изяслав, скупяся [с] своею братьею, поидет на мя про тя (из-за тебя. — А. К.) и прок волости моея погубит".

Юрий обещал помочь, однако помощь его оказалась скорее символической, нежели реальной. ("Яся ему оставити помочь многу и не остави", — пишет по этому поводу летописец.) Он ограничился тем, что направил к Святославу своего сына Василька всего лишь с пятьюдесятью дружинниками, а сам двинулся "в Вятичи". По пути Юрий "прок вятичь взя", то есть повоевал те области Вятичской земли, которые оставались еще не тронутыми после прохождения его рати к Глухову, и только затем вернулся в Суздаль, где стал готовиться к новой войне.

***
С началом зимы стал готовиться к войне и Изяслав Мстиславич. О вторжении в Суздальскую землю речи не шло — сил на это у киевского князя пока что недоставало. Он выбрал именно то, чего так опасался князь Святослав Ольгович, — решил наказать северского князя за нарушение крестного целования и участие в войне на стороне Юрия Долгорукого.

Этот план был согласован с Ростиславом Смоленским. Последний должен был, как и раньше, сдерживать Юрия. "Ты по Бозе тамо у Смоленьске и в Новегороде у Велицим еси, — писал Изяслав брату. — А ты тамо удержи Гюргя с теми, а ко мне пусти с помочью сына своего Романа".

Юрию пришлось смириться со средоточением у своих границ смоленских и новгородских войск. К активным действиям против него Ростислав Мстиславич так и не приступил, но помочь Святославу Ольговичу Юрий — даже если бы и захотел — не мог.

Изяслав Мстиславич действовал не спеша. Договорившись с Ростиславом, он выступил из Киева. Вячеслав Владимирович провожал племянника до реки Альты, после чего вернулся в Киев. "Отце, ты еси уже стар, — заявил Изяслав дяде, — а тобе не достоить трудитися. Но поеди в свои Киев, а со мною пусти полк свои". Вместе с Изяславом Мстиславичем двигались также полки его брата Святополка и сына Мстислава.

У Всеволожа Изяслав расстался и с сыном. Мстислав вместе с "черными клобуками" — берендеями, торками и печенегами — был послан против левобережных половцев, недавних союзников Юрия Долгорукого. Забегая вперед, скажем, что Мстислав Изяславич действовал очень успешно. Он достиг рек Угол (Орель) и Самара — левых притоков Днепра — и нанес жестокое поражение половцам в самом сердце их земли: "полон мног взял, самех прогна, веже их поима, коне их и скоты их зая и множьство душь крестьяных отполони". Эта победа сыграла важную роль в истории русско-половецкого противостояния и отчасти положила конец безнаказанным действиям "диких" кочевников в русских землях. Но и в противостоянии Юрия и Изяслава она значила немало. "Дикие" союзники Юрия понесли ощутимые потери, а значит, в ближайшее время суздальский князь не мог рассчитывать на их помощь.

В феврале 1153 года Изяслав Мстиславич подошел к Новгороду-Северскому. По пути к нему присоединились полки князя Святослава Всеволодовича, а также Романа Ростиславича, явившегося, как и было договорено, из Смоленска. Сюда же, к Новгороду-Северскому, прибыл с войсками князь Изяслав Давыдович Черниговский.

Вся эта огромная рать приступила к городу. Однако в ходе штурма удалось захватить только внешнюю крепость ("острог"), но не княжеский детинец. "Поидоша полкы своими к городу, — рассказывает о штурме Новгорода-Северского киевский летописец, — и ту начаша ся бити у города, у острожных ворот, и тако вбодоша е в град и острог в них изътяша (захватили. — А. К.)…" Осажденные защищались отчаянно, и князьям пришлось отступить от города: "…выидоша из острога и отступяча от града, идоша в товары своя".

Но продержаться против такой рати Святослав Ольгович смог лишь два дня. На третий он "выслася" к Изяславу Мстиславичу, "кланяяся и прося мира". Предложенные им условия не слишком устроили киевского князя. Но, как случалось почти всегда, в ход войны вмешались погодные условия: "уже бе к весне". Изяслав, хотя и с большой неохотой, но согласился на мир: "и того ради умиришася, и тако целовавше хрест межи собою". (Суздальский летописец — возможно, выдавая желаемое за действительное — вообще писал о том, что Изяслав Мстиславич под Новгородом-Северским "не успев ничтоже".)

Условия соглашения между князьями остались нам неизвестны. Но очевидно, что от союза с Юрием Святослав Ольгович вынужден был отказаться. Во всяком случае, после заключения мира князь Василько Юрьевич вернулся в Суздаль, к отцу (3).

А осенью того же 1153 года Святослав Ольгович заключил дружественный союз с черниговским князем Изяславом Давыдовичем. Князья съехались у города Хоробора, в Черниговской земле, "и утвердися, якоже за один мужь быти, и целовавше межи собою крест, и разъехастася кождо в свояси".

[Петр Мультатули]

https://tsargrad.tv/articles/odin-de...gorukogo_63940


Фото: Борис Кавашкин/ИТАР-ТАСС
Юрий Владимирович Долгорукий
В начале мая 1157 года на пиру у киевского боярина Петрилы, согласно летописям, был отравлен князь Суздальский и Киевский Юрий Владимирович Долгорукий

Большинство из нас знают князя как основателя Москвы. Между тем Москва существовала и до Юрия и называлась Кучков, в честь бояр Кучко. К 1147 году Степан Кучко был князьком Москвы, его богатый дом стоял недалеко от того места, где сегодня возвышается Сретенский монастырь. Юрий Долгорукий силой подчинил княжество себе, а Кучко, «встретившего его гордо и недружелюбно», приказал казнить. Бояре Кучковы стали главными врагами Князя Юрия, а затем и его сына Великого Князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Однако вражда эта носила в первую очередь религиозный характер.

Дело в том, что население Москвы, и особенно ее знать, до владения ею Юрием Долгорукими было в основном языческим. Основное население относилось к племени вятичей. Сопротивление языческой знати было, судя по всему, сильное, и некоторые из ее представителей принимали христианство лишь для вида. Очевидно, погаными оставались в душе и дети Кучки. Незадолго до Юрия Долгорукого вятичи убили христианского проповедника, Киево-Печерского монаха Кукшу. Об этом свидетельствует тот факт, что князь Юрий Владимирович перенес в Москву многие киевские названия, связанные с крещением киевлян Великим Князем Владимиром Святым. Сравните сами: Турова божница в Киеве - Турыгино в Москве, холм с церковью Ильи Пророка в Киеве - Киевец-град с храмом Илии-Пророка в Москве, киевский проток Черторый, где Владимир крестил киевлян - одноименный ручей в Москве). То есть Юрий Долгорукий повторил в Москве деяние своего великого предка в Киеве.

Как считают некоторые ученые, то, что произошло на Московии в 1147 году, видимо, явилось третьим или даже четвертым этапом христианизации. После дружинной верхушки и боярской аристократии, горожан, затем уже племенной аристократии, крещение затронуло народные массы славянских племен. Вятичи были последним племенем, которое вошло в сферу политического влияния Руси Рюриковичей. Поэтому мы можем утверждать: 1147 год - ДАТА ЗАВЕРШЕНИЯ КРЕЩЕНИЯ РУСИ. Восточнославянские племена отныне не только политически, но и духовно стали единым русским народом.

Именно в отместку за это потомки Кучко злодейски убили сына Юрия Долгорукого святого благоверного Князя Андрея Боголюбского. Произошло это 17 июля (по новому стилю) 1174 года. Восемьсот лет спустя в этот день, 17 июля 1918 года, в Ипатьевском доме будет злодейски убита святая Царская семья.
Подписывайтесь на канал "Царьград" в Telegram, чтобы первыми узнавать о главных новостях и важнейших событиях дня.
Москва Один день в истории
18 Мая
09:00
13

[Константин Кудряшов]

http://www.aif.ru/society/history/pa..._campaign=main
00:03 24/03/2017

Встревая в мелкий спор о первенстве власти, основатель Москвы переформатировал всю историю нашей страны. Главные вопросы русской жизни с тех пор решались между Окой и Волгой, а не на Днепре.

Памятник Юрию Долгорукому в Москве. © / www.globallookpress.com

24 марта 1155 г. между двумя людьми состоялся эмоциональный обмен сообщениями в стиле нынешних СМС. «Мне отчина Киев, а не тебе!» — гласило первое. Ответ был униженным: «Не створи мне пакости, твой Киев». Итогом этой переписки стал захват Киевского престола князем Юрием Долгоруким.

Это было исполнение заветной мечты беспокойного князя. Венец его политических и военных предприятий. Главное дело жизни. Абсолютное торжество.

Север или Юг?

Которое в исторической перспективе внезапно оказалось пустяком. Незначительным эпизодом. Строчкой в летописях, которая интересна разве что самым дотошным любителям истории.

Точно такой же была и ещё одна летописная строчка, от 4 апреля 1147 г. «Приди, брате, ко мне в Москов». В общем, тоже пустяк. Ничего не значащая крепостца. Собственно, и упоминалась Москва как пункт встречи двух князей, которые в этой лесной глуши Севера вынашивали планы похода на Юг.

Юрий Долгорукий твёрдо знал, за кем. Для него, да и для многих окружающих, ответ был очевиден. Конечно, Юг. Конечно, Киев, мать городов русских. Князь стремился туда всю жизнь, дважды захватывал город и власть, и дважды был вынужден с ними расстаться. И вот, наконец, прочно сел на вожделенном престоле.

Завоёвывая Киев, он был дерзок и упрям. Обосновавшись и утвердившись там, явил, как пишут, «милость, разум и миролюбие» к своим бывшим соперникам. К врагу внешнему — напротив. С половцами, что по-прежнему угрожали киевским рубежам, обошёлся изощрённейшим образом. Один раз разбил, другой раз купил, в третий — обошёлся демонстрацией силы. Иными словами, сберегал Русь и свой престол как самый рачительный хозяин.

Ближайшее время показало, что труды князя были напрасными. По большому счёту, он был последним Великим князем, который управлял более или менее единой Золотой Русью со столицей в «славном Киеве». Её целостность трещала по швам, и только могучая воля северного завоевателя продлила существование этой легенды ещё на несколько лет. Когда князь умер, а это случилось в 1157 году, все его старания пошли прахом.

Та же судьба ожидала и память о самом Юрии Долгоруком. Но вышла забавная коллизия.

Великий Князь Юрий Владимирович Долгорукий. Рисунок Василия Верещагина. Источник: Public Domain

Временное и постоянное

Север он воспринимал как временное пристанище. Своего рода опорную базу для последующего триумфального броска на Юг. И база эта была явно недостаточной. Ростов Великий, Суздаль, Муром, Владимир на Клязьме — города древние и богатые. Но с блеском и великолепием Киева или Чернигова они в то время не могли тягаться и все вместе, и уж тем более по отдельности.

В данном случае спорное утверждение «цель оправдывает средства» как нельзя более кстати. С одним уточнением. Цель оказалась ложной. А вот средства обеспечили Долгорукому видное и славное место в отечественной истории.

Он строил. Строил так много и такими темпами, что ему нет равных не то что среди современников, но и среди далёких потомков. В принципе, хватило бы и одной Москвы. Но есть ещё Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Дмитров, Кснятин — это те города, бесспорным основателем которых является Юрий Долгорукий. Чуть больше сомнений вызывает его участие в основании Костромы, Галича, Звенигорода, Городца, Гороховца, Твери.

Памятник Долгорукому в Костроме. Фото: www.globallookpress.com

С Москвой за пазухой

Строить — полдела. Эту базу нужно ещё было как-то заселять. Юрий Долгорукий и здесь проявил себя блестяще. Раздача ссуд и льгот, освобождение от зависимости и ещё целый ряд преференций обеспечили то, о чём сказал летописец: «И пределы его многими тысячами людей наполнились».

Откуда они шли? Да с того же Юга. Буквально через пару лет после смерти Юрия черниговский князь жаловался на то, что не может набрать в своей земле достойного войска: «Взял я город Чернигов с семью другими городами, а и то пусто — живут в них псари, да половцы».

Очень быстро вышло так, что та самая «опорная база» стала вполне самодостаточной территорией. Со своими традициями, святынями, военной силой, высокой культурой и претензиями. Наступала эпоха Руси Владимирской с маленькой Москвой за пазухой.

Киевский престол уже не был нужен русским князьям. Сын Юрия Долгорукого, князь Андрей Боголюбский взял «мать городов русских» шутя. И не остался там. Ограбил до чёрного волоса и ушёл к себе. Примерно так с Киевом станут поступать самые разные люди на протяжении ближайших пяти столетий.