*285. УТОПИЯ-2012

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...rali-v-gestapo
27.08.2017

Зачем публично, громко и демонстративно сажать то министров, то художников, то правозащитников, вместо того чтобы построить наконец общество, в котором тюрьма не будет главной духовной скрепой?

Как формулировала Надежда Мандельштам – человек, лучше многих знакомый с практикой террора и потому отлично в ней разбиравшийся, – человек в эпоху репрессий должен думать не о причинах, а о целях. Государство действует без причины, нипочему: предполагать логику в терроре – значит признавать заслуженность, закономерность всех кар. С этой точки зрения сажать надо всех, ибо безгрешных нет. Террор не имеет причины хотя бы потому, что между виновными и невинными в этой логике нет никакой разницы: созданы условия, в которых нельзя не преступить закон. Вдобавок закон постоянно меняется, чтобы любое действие квалифицировать как вину. Так что сажают не за что-то, а для чего-то. Вот об этих целях применительно к случаю Серебренникова стоит задуматься.

Прежде всего надо решительно отмести спекуляции на тему «Сам виноват» или «Не надо брать денег у государства». Мохнаткин не брал денег у государства. Еще бессмысленней рассуждать о том, что «подбираются к Суркову»: даже если это так, чем лучше репрессии в отношении Суркова? Интересно другое: зачем вообще публично, громко и демонстративно сажать то министров, то художников, то правозащитников, вместо того чтобы построить наконец общество, в котором тюрьма не будет главной духовной скрепой? Вот на этот вопрос можно отвечать разнообразно, и тут поиск ответа интересней, чем гадание на кремлевской гуще.

Первый напрашивающийся ответ – все делается затем, чтоб боялись. Но ведь боятся и так. Россия парализована страхом, природа которого иррациональна: почему-то ничего страшней, чем начальственный гнев, тут до сих пор не выдумано. Тюрьма страшнее смерти, не говоря уж о муках совести и несчастной любви. Россия больна клаустрофобией, она больше всего боится ограничения свободы, которой и так нет; вероятней всего, это связано с тем, что в российской тюрьме с человеком можно сделать что угодно, в любой момент, без всяких причин и ответственности, без последствий и расплаты. Но ведь это и так всегда было наглядно, даже в самые либеральные времена; и тогда тоже сажали кого попало, и никакого закона, кроме начальственной воли, не существовало. Так что нагонять нового страху – занятие абсолютно бессмысленное: если завтра начнутся публичные сожжения на Красной площади, никто не станет протестовать, а Западу, если честно, давно без разницы. Предположить, что запугивают художников, еще смешней: художники в России боятся еще больше остальных, у них пылкое воображение, которое еще Пушкин назвал пугливым. Да и не был Кирилл Серебренников никаким борцом против режима, он лояльный человек, решающий совершенно иные задачи.

Так что, боюсь, дело в ином: каждая страна что-нибудь производит, таково всемирное разделение труда, и Россия производит страх. Более того: некогда в «Комсомольской правде» – довольно приличной в советские времена – было расследование на предмет одного детского – подросткового, даже юношеского – развлечения. «Дети в котельной играли в гестапо». Они там, насмотревшись советских, тоже очень садомазохистских фильмов о войне, играли в пытки партизанок. И автор, описав довольно типичное явление, а именно садомазоклуб, наивно интересовался: почему же их так тянуло в подвал?! Почему они не пошли, допустим, в кружок? Ему и в голову не приходило, что кружок мягкой игрушки далеко не так увлекателен, как превращение одноклассника в мягкую игрушку и соответствующие эксперименты с ним.

Россия попробовала масштабного террора еще при Иване Грозном, с тех пор она не может слезть с этой иглы. Все попробовали – и Франция времен якобинского террора, и Англия XVI века, да и в Штатах времен Ку-Клукс-Клана было очень интересно, так интересно, что и сейчас хочется; но у всех появились развлечения более высокого порядка. Искусство, например, или наука, или политика. И только Россия остается в вечном пубертате. Террор в России продолжается потому, что никаких более интересных вещей так и не появилось. И все наше пресловутое искусство – от Достоевского, где вечно появляется тема каторги, до Толстого с его знаменитой сценой растерзания купчика Верещагина, до «Реквиема» Ахматовой или «Развивая Платона» Бродского, не говоря о Платонове, Солженицыне, Набокове, – живет тюремной и лагерной темой, страхом террора, ощущением загнанности, жаждой и невозможностью побега, ненавистью к властям и стокгольмской зависимостью от них.

Более сильные ощущения нам неведомы. А потому мы будем играть в гестапо ровно до тех пор, пока не обнаружим что-нибудь более интересное. Но шансы на это, как показывает история, исчезающе малы.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...-zona-komforta
15.10.2017

Самодержавие, опирающееся на армию и спецслужбы. Это не столько идеальная, сколько единственно возможная структура российского общества, как следует из соцопроса граждан о доверии государственным и общественным институтам.

Последний опрос «Левада-центра» на тему «Институциональное доверие» – каким институтам склонно доверять население России – выявил предсказуемые, но занятные результаты. Аналогичные замеры производились 2 и 4 года назад. В 2013 году, после подавления Болотной, но до захвата Крыма, рейтинг доверия к президенту впервые опустился до 55 процентов, но уже два года спустя поднялся до 80 (сейчас опять начал съезжать, но незначительно: на 5 пунктов). Самым авторитетным институтом после президента оказалась армия – она не теряет, только наращивает: 43–64–69. И это как раз понятно: президент может колебаться, а армия – никогда.

Ей что скажут, то и сделает.

Хуже с прессой. Она, в отличие от армии, действует у всех на глазах. Боевые действия, слава Богу, происходят пока вдали от наших глаз, а пресса является в каждый дом, и смотрите: 24–34–30. Тогда как подчеркнуто невидимые спецслужбы демонстрируют самый резкий рост – 36–50–57, и именно потому, что их никто не видит, по крайней мере, пока они за вами не придут. Очарование тайны для российского зрителя всегда на первом месте. Именно поэтому Государственной думе, все-таки пребывающей на виду в силу своей специфики, доверяют примерно как прессе. Просто, видимо, ей больше платят, и этим объясняется незначительное, в пределах статистической погрешности, преимущество. При этом большие деньги в России традиционно не вызывают доверия: малому и среднему бизнесу доверяют 29 процентов (и начисто не доверяют 19), тогда как крупному, «деловым и промышленным кругам», доверяют 18 (и совсем не верят 16).

Вместе с одновременно прошедшими опросами о предполагаемых результатах выборов, случись они вот прямо сейчас, все это дает любопытную картину российского общества. За Владимира Путина готовы голосовать 55 процентов избирателей, все остальные возможные кандидаты, вместе взятые, не набирают и 10. Если Путин на выборы не пойдет, 8 процентов может набрать Медведев, а остальные едва ли соберут 5. В результате у нас сложилась картина ничем не нарушаемого самодержавия, которое держится целиком на личной харизме и личном опыте одного человека. Декоративный и забавный парламент, тотально зависимый мелкий бизнес и ручные СМИ дополняют это умилительное зрелище. Политические партии честно занимают последнее место среди российских институтов (12–20–19) и не претендуют ни на власть, ни даже на публичное поле. Все это далеко не так оптимистично, как может показаться иному наблюдателю. Прежде всего это говорит о глубочайшей апатии, охватившей как общество, так и власть. Замена Владимира Путина на любого другого персонажа приведет не просто к коллапсу всей системы, но к общенациональной депрессии. Никакого доверия к полиции (30) и местным властям (27) не наблюдается, и странно, что кто-то (22) еще верит в профсоюзы. Банки вызывают не больше доверия, чем крупный бизнес. Иными словами, самодержавие, опирающееся на армию и спецслужбы, представляется российским респондентам не столько идеальной структурой, – об этом можно спорить, – сколько единственно возможным вариантом.

Но транслируется ведь не собственное мнение граждан, а то, что им спускают сверху: именно такой образ российского государства встает из новостных программ, из заявлений первого лица, из российских внешнеполитических демаршей. Население стремится не к репрессиям, это бы полбеды, а к максимальному комфорту, а в основе этого комфорта лежит предательство.

Да, именно предательство! Потому что население хочет потреблять продукцию СМИ – и не верить им; смотреть на Думу – и не доверять Думе, и не пытаться ее переизбрать (отсюда презрение к политическим партиям). Население хочет наблюдать за посадками крупного бизнеса и местных властей (доверие к прокуратуре значительно выше, чем к ним), но не хочет участвовать ни в какой общественной деятельности, кроме разве благотворительности (к которой, впрочем, доверие существенно ниже, чем к ФСБ). В общем, смотреть, одобрять и не доверять – классическая российская схема; и здесь, пожалуй, любой другой президент, особенно если он будет периодически размахивать спецслужбами и появляться на публике как можно реже, зато в камуфляже, сможет рассчитывать на путинский рейтинг уже через полгода после избрания. Предыдущие 18 лет хорошо подготовили массы практически к любому преемнику, так что, выходит, Владимир Путин добился того, что стал единственным – и одновременно ненужным.

Это и есть ключ к российскому обществу, если только кому-то охота отмыкать такое скучное помещение.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...sh-akseleratov
19.11.2017

Не стоит впадать в раж при виде самодеятельности Кувычко. Дети будут в политике, хотим мы того или нет. Вопрос в ином: будут они в ней мыслящими гражданами или злобными тупыми манекенами.

Депутат Госдумы от Волгограда Анна Кувычко, по профессии адвокат, собрала хор детей и исполнила с ними песню «Дядя Вова, мы с тобой». Хайпанула она, не дай Бог никому, поскольку большая часть российских зрителей ужаснулась как тексту, так и циничному использованию детей в политической акции; достигнута ли цель – неясно, потому что Анну интересовала, понятное дело, оценка совсем другого зрителя, а что он сказал, мы пока не знаем. Главное же последствие акции Кувычко – широкая общественная дискуссия о допустимости вовлечения деток в политику: сколь циничны функционеры «Единой России», упрекающие Навального в политических спекуляциях с участием школоты! Вон как они сами растлевают детские души! Рискну выступить с неожиданным заявлением: дети по определению вовлечены в политику, изолировать их от нее никак не получится. Сегодняшние дети быстро соображают и рано узнают о мире гораздо больше, чем мы в их года; это еще не делает их взрослей, и слава Богу, потому что взрослость чаще всего заключается в конформизме, но про то, как обстоят дела в России, они знают достаточно. Определяться по отношению к политике они будут неизбежно, просто потому, что политизация всей страны – главная особенность нового путинского срока. И прятать детей от этой политизации я не вижу никакого резона; разница в поведении одна. Кто-то будет звать детей на митинги, предоставляя им свободный выбор и способствуя их гражданскому созреванию, а кто-то будет переодевать их в военные костюмчики, вывозить в тренировочные лагеря с политическим подтекстом, обучать маршировке и хоровому пению «И как один умрем» и вообще лишать личной воли. Одни будут воспитывать нонконформистов и борцов, другие – лизунов и карьеристов, «бузотеров с разрешения всех святых», как называл это Мандельштам, сторонников «буйства с мандатом на буйство», как называл это Пастернак. Вот и вся разница. А воздержаться от использования детей в политике не может ни одна власть – особенно в России, где дети всегда являются главным аргументом. Если вы поддерживаете Майдан – значит, вы хотите, чтобы убивали детей Донбасса. Знакомы с такой аргументацией? Ну вот. Поэтому я не впадал бы в раж при виде самодеятельности Кувычко и даже не кричал бы на всех углах, что она воспитывает детей в атмосфере ненависти. Посудите сами, а оппозиция должна их, что ли, воспитывать в атмосфере любви и всепрощения? Когда школьники выходят на митинг с кроссовками и уточкой, это тоже делается не от умиления. Да и не нужно распространять атмосферу любви на всю общественную жизнь. У нас много вокруг такого, что должно вызывать самую настоящую ненависть. Если на глазах ребенка мучают других детей или просто животных – ребенок должен уметь ненавидеть мучителя, садиста, глумливого подонка. Если родителей ребенка бросают в камеру ни за что или эксплуатируют без зарплаты, ненависть к эксплуататорам ему даже полезна. Так что разница между оппозиционным и лоялистским воспитанием детей заключается только в одном. Навальный и другие оппозиционеры учат людей, выходящих на митинги, побеждать свой страх и выражать собственные мысли собственными словами. Сторонники «воспитания в Кувычках» учат их выкрикивать чужие слова, повторять чужие аргументы и подсаживаться на чужие, индуцированные эмоции. Вот и вся разница. Нельзя не воспитывать ребенка – в том числе политикой. Но можно воспитывать из него раба или надсмотрщика, а можно – бунтаря, и хотя бунтарь не слишком приятный сосед или родственник, зато у него есть шанс стать гражданином, а для раба это проблематично. Скажу вовсе уж неприятную вещь – я не поклонник нынешнего Лимонова. Но воспитанные им нонконформисты девяностых становились иногда очень приличными людьми, и некоторые сохраняли эту способность к сопротивлению удивительно долго. Конечно, нет ничего особенно хорошего в том, чтобы штурмовать общественные приемные или швыряться тортами; но люди, прошедшие через такое воспитание, оказываются иногда способными на поступок. Лимонова вечно упрекали в том, что он прикрывается молодыми, даже когда он сел сам, но этих молодых, будем честны, он кое-чему научил; иногда они бывали неразборчивы в целях и средствах, но иногда, напротив, обладали острым чутьем на всякую фальшь – и потому успели порвать с учителем еще до того, как он начисто переродился. Дети будут в политике, хотим мы того или нет. Вопрос в ином: будут они в ней мыслящими гражданами или злобными тупыми манекенами. Пока первый вариант выглядит реальнее, ибо что-что, а государственное растление Россия распознает.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...tsya-spichkami
28.11.2017

Власть будет делать все, чтобы не повторился 1985 год. А если перестройка для нее немыслима, то способ удержать ситуацию остается один: война.

На совещании с руководством Минобороны Владимир Путин так прямо и сказал: промышленность должна быть готова к переходу на военные рельсы. Когда у режима заканчиваются ресурсы, главной его проблемой становятся механизмы запугивания и сплочения подданных. Можно бы, конечно, ослабить гайки, допустить конкурентов, ввести полугласность, но этого не будет никогда. По крайней мере, при Путине. Потому что самый страшный его кошмар – перестройка, «крупнейшая геополитическая катастрофа», когда люди его склада и слоя потеряли все. Они потом, конечно, много чего приобрели, но вот главный путинский парадокс: все это, включая президентскую должность, им не компенсировало ту «геополитическую катастрофу». Перефразируя Цезаря, они предпочли бы быть средним классом в СССР, нежели правящим в России. В постсоветской России им некомфортно, они предчувствуют большой бенц – и, может быть, правильно, потому что СССР при определенном лавировании мог бы избежать катастрофы, а постсоветская Россия – уже, кажется, никак. И потому они будут делать все, чтобы не повторился 1985 год. А если для них немыслима перестройка, то способ удержать ситуацию остается один: война.

Это способ сложный и чрезвычайно травматичный, но он позволяет решить несколько проблем одновременно. Во‑первых, война списывает все; во‑вторых, оппозиция уничтожается или затыкается по законам военного времени; в‑третьих, резко повышается процент лоялистов в обществе, ибо старикам ничего не делается, а молодых – всегда недовольных – выбивают на две трети, как было с поколением 1920–1925 гг. Никакие репрессии не сделали бы для сталинского режима того, что сделала война, превратившая Сталина в генералиссимуса, спасителя Отечества, бессменного пожизненного правителя и чуть ли не национального святого. Есть, разумеется, риск слишком сильных человеческих затрат, но когда в России берегли частного человека? О риске проигрыша можно не говорить вообще, потому что завоевать Россию невозможно, а без этого тотальные войны не выигрываются. Лидеры России могут быть совершенно спокойны: они никогда не проиграют ни одной войны. А расплачиваться – демографической ямой, массовыми разочарованиями, отставанием – придется все равно не им, так что лучшего способа сохранить власть, чем начать военный конфликт, здесь не придумано. Сталин примеривался к большой войне всю вторую половину тридцатых годов, в конце концов получилось, хоть и такой ценой, о которой лучше не вспоминать. Сегодня тоже делаются самые разнообразные попытки – и, если логика российской истории не вступит в противоречие с мировой, в которой тоже хватает вызовов, одна из этих попыток непременно увенчается большим, серьезным конфликтом. Уже не гибридным.

Трудно предсказать, по какой линии будет развиваться эта будущая война: она вряд ли будет украинской. Она вряд ли коснется Прибалтики, поскольку здесь НАТО как раз готовится к противостоянию. Она может начаться со Средней Азии, где стало неспокойно, а может – с Северной Кореи. Да мало ли откуда начнется! Главное – перевести промышленность на военные рельсы, а внутреннюю жизнь – на военное положение. Главное – остаться в истории победителем, а из какого количества трупов будет сложен твой постамент – какая разница? Пока в России абсолютно священным понятием является Родина, а приказы ее не обсуждаются, пока все конфликты, включая спортивные состязания, интерпретируются тут как Великие Отечественные войны, – власть не может проиграть. А говорить о том, что «никто не пойдет умирать за миллиарды Сечина» (подставьте любую фамилию из путинского клана), – бессмысленно: когда Родина прикажет, пойдут все. Кто-то успеет сбежать, но таковых будет меньшинство. Остальные – в силу инерции, из страха тюрьмы, из-за самоподзавода – пойдут умирать за что угодно, потому что стимул нужен, чтобы жить и работать. А чтобы умереть – он совершенно необязателен. Именно поэтому у России могут быть проблемы с продовольствием или вооружением, но с пушечным мясом – никогда. Чтобы люди пошли умирать за что угодно, достаточно, чтобы им стало нечем и незачем жить – а современная Россия к этому состоянию близка. По крайней мере консьюмеризмом здесь никого уже не подкупишь.

Что делать? Бывают ситуации, когда делать нечего, ибо запасаться крупами, солью и спичками бессмысленно. Не такие нынче войны, чтобы успеть всем этим воспользоваться. Так что у нас, понимающих, остается одно преимущество – не питать иллюзий. И в самом деле успеть побольше, если, конечно, еще найдутся выжившие, чтобы это оценить.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...6-poet-i-chern
10.12.2017

Алексей Улюкаев — человек года, потому что его речь в суде произвела некое действие даже на каменные сердца литературных критиков, не говоря уже о сочувствии обычных граждан.

Ни в чем так ярко не проявляется характер российского народа – прекрасный, в общем, характер, – как в реакции на низвержение крупного государственника или иного привилегированного лица. Обычная ненависть к чиновничеству немедленно сменяется сочувствием, обычное брюзжание – горячим желанием помочь. Алексей Улюкаев – человек года, потому что его речь в суде произвела некое действие даже на каменные сердца литературных критиков. Один из них так и написал: может быть, стихи у него и плохие, но его последнее слово – речь поэта.

И я совершенно с этим согласен и более того – мне и стихи его казались свежими, новаторскими, не хуже, чем у другого экономиста, в прошлом поэта-авангардиста, Евгения Сабурова. Экономисты хорошо пишут – видимо, потому, что понимают тайные движения души человеческой. Интерес к деньгам и к тончайшим материям часто совпадает – как у Некрасова, скажем: поэты чувствуют, что деньги – кровь мира, и знают, как надо себя вести, чтобы она к тебе прилила. «Не улюлюкайте вслед Улюкаеву!» – вполне поэтически призвала Ольга Романова, и в самом деле – в таком улюлюканье есть нечто глубоко нерусское.

Это не по-нашему – бросать мусором в Оскара Уайльда, которого отправляют на каторгу. Это лондонская толпа может так делать, а русский человек подойдет к каторжнику и неловко сунет калачик. Это потому, наверное, что у нас нет чистеньких – все виноваты; и когда виноват оказывается кто-то из власть имущих, он начинает вызывать сострадание и солидарность. Мне даже кажется, что Сталина бы до сих пор дружно ненавидели, если бы его не начал посмертно ругать Хрущев. Сразу возникают вопросы: а сам-то ты кто? Лучше, что ли? Этот хоть и казнил без разбору, зато при нем цены снижали и у тех, кто выжил, был свой шанс поесть масла, а при тебе и масла не стало, кукурузная твоя голова. И хотя Хрущев был чуть ли не единственным, при ком сажали меньше, чем выпускали, народ ему не верил, а Сталину верил. Потому что Сталина как бы посмертно разжаловали, а разжалованным мы сочувствуем. Наверное, именно в русском народе уцелела генетическая память об изгнании из рая: мы все себя чувствуем изгнанниками из какого-то безопасного и привилегированного места. И когда в этом положении оказывается государственное лицо – мы не злорадствуем, нет. Сохранились свидетельства, что когда чванливых мальчиков и девочек в школах прорабатывали за недостаточную бдительность после изгнания родителей из партии, а то и ареста, никто из одноклассников тоже не злорадствовал, а кто злорадствовал, того били.

Фазиль Искандер говорил в интервью автору этих строк, что есть социальный слой, не учтенный Марксом: это чернь. Этот особый отряд человечества социально никак не детерминирован, представители черни есть и среди богатых, и среди бедных, и вообще их никак не определить по имущественному критерию. Чернь – это люди, которые сами ничего не умеют, но другим все запрещают. Это именно те, на кого направлен гнев Пушкина в знаменитом стихотворении «Поэт и толпа», где, однако, к поэту обращается не толпа, а именно чернь. Так вот, те, кто сегодня злорадствуют по поводу Улюкаева, требуют обвинительного приговора и повторяют: «А о чем ты думал, когда воровал?» – они и есть чернь, и будьте уверены, они свое получат. Вот Навальный, у которого есть все основания ненавидеть высшее чиновничество – в худшем случае за злоупотребления, в лучшем за потакание им, – высказался сдержанно и сочувственно: он в этом последнем слове услышал трагедию. А над трагедией не смеются. Конечно, высшее российское чиновничество задумывается о судьбах народных, только оказавшись на месте этого самого народа, – но слава Богу и за то, что задумывается хоть тогда. А Улюкаев и прежде не выглядел злодеем.

Вот почему хочется надеяться на благоприятный для Улюкаева исход этого дела: ясно же, что в глазах народа сегодня Сечин бесчеловечен. Кто же захочет вызвать гнев народный таким заведомо непопулярным и антигуманным приговором? Ведь нет человека, которого рано или поздно не выкинули бы из власти – смерть ли это будет, время, заговор или иная непобедимая причина. И каждому хочется, чтобы ему тогда посочувствовали. Поэтому никто из свергнутых властителей в России не вызывает народного гнева, и Николая II с семьей убили трусы и фанатики, а не представители народа. Русский народ – не чернь. Он еще раз это блистательно доказал.

И не раз еще докажет, поверьте поэту. Не англосаксы, чай.

[Газета.Ru]

https://www.gazeta.ru/culture/photo/dmitrii_bykov.shtml
Дмитрий Быков окончил школу с золотой медалью, получил красный диплом журфака МГУ; он еще со школы начал печататься в различных изданиях, в 1985-м стал обозревателем еженедельника «Собеседник», а в конце 80-х был командором Ордена куртуазных маньеристов. В начале 90-х выпустил первые сборники стихов, работал на телевидении и радио, его романы получали престижные литературные премии – премию братьев Стругацких, «Национальный бестселлер», «Большая книга». Среди его работ – романы «Орфография», «Эвакуатор», «ЖД», «Отпуск», «Списанные», «Остромов, или Ученик чародея». С актером Михаилом Ефремовым Быков участвовал в проектах «Гражданин Поэт» и «Господин хороший». 20 декабря Дмитрию Быкову исполняется 50 лет.
20.12.2017, 10:22
1 / 8
Источник: Александра Мудрац/ТАСС
Дмитрий Быков во время ньюзикла «Господин хороший» в театре Эстрады, 2012 год

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...ushchej-shkole
21.01.2018

Если уже сегодня не реформировать систему образования, то истории с поножовщиной в классе и последующим увольнением директора-стрелочника не прекратятся.

В причинах всего этого мы — да, именно мы, учителя, а не только следственные органы — будем разбираться после. И, разумеется, проблема не только в том, что такая-то школа плохо охранялась, а в такой-то не был заперт черный ход. Будут мнения о том, что виноват интернет, — собственно, они уже высказываются, — что все дело в культе Эрика Харриса и Дилана Клиболда, так называемых колумбайнских убийц, и что подростков ожесточают компьютерные игры. Будет рекомендовано вообще эту тему не поднимать, чтобы подросткам из других городов, вслед за Пермью, Челябинском и Улан-Удэ, не захотелось устраивать в школе поножовщину. И уж, конечно, кто-то из депутатов или сенаторов скажет, что виноват недостаток патриотического воспитания: мало рассказывали школьникам про героизм их сверстников в Великой Отечественной, вот они и режут друг друга почем зря.

Все эти глупости будут сказаны и сделаны, и непременно еще что-нибудь запретят. Нам важно сейчас понять, как реально справляться с проблемой, то есть что делать именно сейчас, чтобы эпидемия школьного насилия — три нападения за неделю — как можно быстрее сошла на нет. А причина так быстро не устранится: когда больной лежит, у него появляются пролежни. В стране, где нет вертикальной мобильности, и где детям нечем заняться, бессмысленно водить этих детей в походы по местам боевой славы либо собирать их в организации для травли последних выживших либералов. Тут нужно лечение комплексное, для которого сейчас нет ни условий, ни профессионалов. Это проблема на годы, и корни ее совсем другие, чем в американских школах, где тоже периодически случаются эпизоды с расстрелом одноклассников.

Сейчас надо сделать две первоочередные вещи, и чем раньше, тем лучше.

Первое. Я не один год говорю о необходимости развивать экстремальную педагогику, и к этому даже прислушиваются, и скептики продолжают отвечать, что это утопия. Никакой утопии в том, чтобы создать центр скорой педагогической помощи, нет. Если учитель видит, что в классе завелся изгой — объект травли; или что в нем началось повальное увлечение тюремной субкультурой вроде АУЭ; или появились признаки моды на самоубийство вроде пресловутой группы «синих китов» (о которых тоже наговорено много поверхностного и глупого), — сам он справиться с этим не может. К нему должен срочно вылетать специалист из Москвы, который разберется на месте под видом столичного инспектора или нового педагога — неважно, с какой легендой он будет внедряться в школу. Ни одна конфликтная ситуация не возникает на ровном месте — задним числом все вспоминают, что агрессивный ученик обещал устроить такое, после чего все его зауважают; эпизод с Сергеем Гордеевым (школа в Отрадном) в этом смысле весьма показателен, а историю с тверским двойным самоубийством вообще легко было остановить в зачаточной стадии. Школьный психолог тут не разберется. Современный подросток, особенно вовлеченный в соцсети, вообще не так-то прост и не особенно контактен в офлайне: нужна система профессиональной подготовки учителей, которые бы научились выявлять подобные патологии на ранней стадии. Мир с этим уже столкнулся, там подростковые суициды и нападения, координируемые в соцсетях или самопроизвольные, давно стали серьезной проблемой; запретами это не решается.

Я думаю, делать надо то, что интересно. Запрещать — скучно. А вот готовить педагогов и психологов, способных быстро разобраться в конфликтной ситуации и десантироваться в регионе, где заявила о себе новая опасная мода, — это перспективно, увлекательно и способно привлечь в педагогику массу людей, которые хотят серьезной, опасной и важной работы. Россия сейчас и сама себя зачастую ведет, как школьник с «камчатки», простите за каламбур: он не знает, как привлечь к себе внимание, поэтому унижает слабых и угрожает оружием тем, кто посильней. Санкциями это никак не решается, а педсовет — читай: ООН — бессилен. Если так ведет себя страна в целом, почему школьники не должны следовать этому примеру? Но если во всемирном классе ничего нельзя сделать, то в обычном, школьном, может еще, слава Богу, разобраться обычный доброжелательный профессионал.

И второе. Оно же главное. Насилие, травля, выстрелы начинаются в школе тогда, когда там неинтересно учиться — как было неинтересно убийцам из Колумбайна, серьезно, кстати, обгонявшим остальной класс по уровню знаний. Все учителя знают, что класс бузит, когда он ничем не занят. Современное российское образование — особенно в глухих регионах, где и с производством туго, и с профессиональным ростом дело обстоит никак, — не может увлечь подростка и обеспечить ему столь необходимую в эти годы почти круглосуточную занятость. Все акты вандализма, все нападения на одноклассников, все суицидные увлечения типа «го выпиливаться» — от малоумия и, правду сказать, от безделья. Если не начать уже сегодня реформировать систему образования, сращивая ее с жизнью, ставя перед детьми серьезные и реальные задачи, привлекая в школы молодых и амбициозных профессионалов, мы так и будем получать ситуации, в которых пожилые учительницы советской закваски в ужасе смотрят на поножовщину в классе, а на следующий день увольняют директоров-стрелочников. Ни школьные ремонты, ни компьютерные классы этой проблемы не решат. Дело в том, что современный школьник, снабженный гаджетом, соображает в разы быстрее учителя. С ним надо работать иначе — без давно устаревшей системы «рассказ-опрос», без учебников, без усвоения ненужных знаний. Ему надо дать дело, в которое он бы поверил. Ему надо внушить, что он может быть лучшим — и не за счет того, что весь мир его боится, а за счет того, что он больше всех умеет. Его надо мотивировать. И тогда он будет увлекаться не только стрельбой по живым мишеням или издевательством над учителем. Но как реформировать педвузы и какую программу для них написать — я не понимаю, потому что настоящий учитель непременно станет в обществе уважаемой и влиятельной силой. А нужна ли этому обществу такая сила — или оно предпочитает растить громил, уважающих только нож, пулю и тупость? На этот вопрос сегодня никто не ответит.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...delo-o-trupakh
28.01.2018

Если у людей нет высоких целей — они реализуют низкие. Какой бизнес, политика, карьера — в забетонированном обществе? Тут только совокупляться да резать себя, если кто любитель. И историй, подобной московскому убийству студентки студентом, будет еще много. Потому что не будет ничего другого.

Артем Исхаков, студент Бауманки, убил Татьяну Страхову, отчисленную из ВШЭ. Подробное письмо о том, как он душил ее, потом перерезал горло, а потом ударил ножом под ребра, стало одним из самых читаемых документов в русскоязычной Сети. Там еще написано, как он несколько раз вступил в половой контакт с трупом, после чего поел, поспал и принял решение о самоубийстве. Думаю, все патетические охи и ахи, которые сопровождают обсуждение этой истории, на самом деле фальшивы. Подозреваю, что история о пятидесятилетнем бомже, который бы убил и даже изнасиловал свою ровесницу-сожительницу по пьяному делу, вызвала бы куда меньше хайпа, хотя происходит такое сплошь и рядом.

Люди изучают письмо Исхакова и фотографии из Инстаграма Страховой главным образом ради собственных мастурбационных фантазий. Интерес к подобным инцидентам велик всегда – и всегда нечист. Недаром Бунин на экземпляре собственного «Дела корнета Елагина» написал: «Вся эта история – очень грязная история!» и подчеркнул «очень». Между тем история эта была достаточно известна – речь идет о деле корнета Бартенева, который в ночь с 17 на 18 июня 1890 года убил артистку Марию Висновскую, причем оставил на трупе «в области половых органов» две свои визитные карточки; сам он собирался после покончить с собой, но «как-то забыл об этом». Знаменитый адвокат Плевако, сказавший по сему случаю едва ли не самую известную свою речь, добился того, что Бартенева только разжаловали в рядовые, – защитник сумел доказать, что Висновская сама требовала убить ее, а Бартенев так ее любил, что лишился собственной воли. Речь Плевако стала хрестоматийной – там впервые исследован тип декадентки, которая все уже попробовала, пребывает в скуке и депрессии, а теперь мечтает о смерти.

В 1926 году Глеб Алексеев опубликовал в «Красной нови» рассказ «Дело о трупе» – дневник 16-летней Шуры Голубевой, которая работала на фабрике, предавалась любви с комсомольцем, а не сумевши его удержать, застрелилась. История показалась читателям столь типичной, что ее приняли за подлинную, и Георгий Адамович – тогда уже видный эмигрантский критик – написал целую статью о пустоте советской жизни, приводящей к подобным инцидентам; увы, их хватало и в эмигрантской жизни. Серебряный век никуда не делся, эпидемия самоубийств продолжалась, жизнь обессмысливалась, война и революция лишь ненадолго отвлекли людей от страшной скуки, а когда все посулы революций оказались обычной скучной ложью, обыватели продолжили развлекаться единственно доступным им способом: экспериментировать над собственным или близлежащим телом. Ведь ума для этого не надо, и абстрактное мышление не обязательно: все, что может сделать с собой молодой человек скучной эпохи, все испробовавший и ничего не понявший, – это сначала попробовать разные варианты секса, включая экзотику со связыванием, а потом убить либо партнера, либо себя. Это его потолок.

Среда виновата ровно в той степени, в какой она виновата всегда: человек мучает себя и других, если у него нет альтернативных занятий. Декаданс, сиречь упадок, возникает не на пустом месте, а там, где человеку, по-платоновски говоря, «некуда жить». Конечно, наивна идея отвлекать молодежь от БДСМ и некрофилии, предлагая в качестве альтернативы планетарий или кружок мягкой игрушки; но ни для кого не тайна, что самые сильные телесные соблазны бледнеют перед интеллектуальными. Познание не то чтобы интересней, но перспективней секса; изобретательное зарабатывание денег не то что увлекательнее БДСМ, но лучше повышает самоуважение. Маньяки обычно – люди низкого интеллекта. Овладение некоторыми навыками программирования или умение вести дневник в социальной сети – особенно если туда выкладываются рискованные фотографии с ножом, фаллоимитатором или винишком, – тоже не означают высокого интеллекта; примириться с этой мыслью непросто, но придется. Интеллект – это способность понять, что чувствует другой; играть, но не заигрываться; представлять последствия собственных действий – чего Исхаков, кажется, не умел вовсе. Его случай – патология, как и история Висновской, но от нормы до этой патологии расстояние очень краткое, и большинство охающих и негодующих в интернете отлично понимают, что их шанс вовлечься в подобные игры был весьма высок.

Находятся недалекие люди – это я говорю предельно мягко, – которые орут: с жиру бесятся, вот на завод бы их! Завод в качестве лекарства от бессмыслицы и экзистенциальных тупиков – довольно модная тема в конце пятидесятых, когда молодые герои начинали задавать вопросы, а старшие рекомендовали им окунуться в рабочую жизнь. Оглушить себя трудом и отвлечься от бессмысленности всего – метод известный, к нему еще Лев Толстой прибегал; но, как заметил Владимир Леви, трудоголизм мало отличается от алкоголизма, а потом, Шура Голубева ведь тоже работала на заводе. Таких историй были десятки, об этой эпидемии подростковых романов и суицидов Маяковский написал гневное стихотворение «Маруся отравилась». Именно так называется антология текстов двадцатых годов на эту тему, которую я сейчас собрал для АСТ – весьма своевременно, как выяснилось. И завод тогда не помог, да он и вообще действует лишь как рауш-наркоз: кратковременно оглушает, но проблем не решает. Если у людей не осталось высоких целей, они реализуют низкие; по нашим временам высокая цель – даже бизнес, ибо он подразумевает хоть какие-то абстракции. И какой, помилуйте, бизнес возможен там, где все поделено? Какая политика – там, где все решено на тридцать лет вперед? Какая карьера – в забетонированном обществе? Тут только совокупляться да резать себя, если кто любитель.

И не удивляйтесь, если этого будет еще много. Этого обязательно будет много – потому что не будет ничего другого; в тридцатые это закончилось только потому, что людям предложили более сильное развлечение, а именно: массовый террор.

[Яблоко]

https://www.youtube.com/watch?v=i4X1sy7KjXM