*3195. Можно ли отменить демократию?

[Дмитрий Травин]

http://www.rosbalt.ru/blogs/2014/09/06/1312077.html

Что ждет человечество в будущем? Грозят ли ему войны и кризисы? А может, напротив, планета станет более благоустроенной? Сможет ли Россия вписаться в новую обстановку или пойдет своим путем? "Росбалт" продолжает публикацию цикла статей "Мы не узнаем наш мир".

Демократия, вообще-то, представляет собой неплохое политическое устройство общества. Однако для развития экономики она создает ряд серьезных проблем. Начало нынешнего столетия четко продемонстрировало, с какими вызовами придется сталкиваться человечеству на протяжении всего XXI века.

Кризис евро, спровоцированный греческим кризисом, на некоторое время затих, однако бодрые реляции еврооптимистов мало кого успокаивают. Что будет, когда греки устанут затягивать пояса? Что будет, если к протестам присоединятся жители других стран южной Европы, где сохраняется множество проблем?

Тревожно всем: левым и правым, государственникам и либералам. Но при всей общности пессимистических ожиданий конкретные оценки сути происходящего сильно различаются в зависимости от идейных взглядов того или иного комментатора. Многим кажется, будто кризис стал следствием неолиберальной волны, поднявшейся в 1980-е. Мол, если выход из положения приходится искать с помощью государственного вмешательства, то, значит, раньше его недоставало. Однако на самом деле сегодня можно говорить, скорее, о том, что государства пытаются прибрать за собой после вечеринки, на которой изрядно порезвились, прокутив целые состояния и побив немало посуды.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что слухи о былых победах либерализма оказались сильно преувеличены. Нынешние долговые мытарства Европы никак не могут быть связаны с этими победами, поскольку в государственных финансах по-прежнему царит этатизм. Даже в странах, традиционно считающихся рыночными, правительства не желают ограничивать свое участие в экономической деятельности. Они вмешивается в решение самых разных вопросов, явно превышают свои возможности, надрываются, теряют способность сводить концы с концами. И в итоге, перед лицом надвигающегося банкротства, начинают взывать к еще большему госрегулированию, создавая у обывателя представление, будто раньше на рынке царила сплошная анархия.

Для понимания сути сегодняшних процессов нам надо разобраться в том, что происходило с мировой экономикой во второй половине XX века, и была ли в 80-е на самом деле какая-то неолиберальная революция.

Как неолиберализм не победил в 1980-х

На волне сформировавшегося к середине ХХ века всеобщего увлечения социализмом правительства западных стран стали повышать возлагаемое на экономику фискальное бремя, перераспределять ВВП через госбюджет и тратить все больше денег налогоплательщика на образование, здравоохранение, помощь малоимущим. Борьба за избирателей приводила к тому, что расширять эту систему стремились все политики, тогда как сворачивать не решался никто.

Однако в 1970-х стала явно ощущаться проблема снижения эффективности госрегулирования. Нельзя повышать налоги до бесконечности, поскольку бизнесу становится невыгодно работать. Особенно если растут еще и издержки производства. А именно в середине 70-х они стали быстро расти, поскольку страны ОПЕК взвинтили цены на нефть.

Разочарование в этатизме обернулось ростом популярности подзабытых либеральных идей. Противникам этатизма удалось остановить увеличение налогового бремени. Более того, на волне критики госрегулирования в некоторых странах (Великобритания, Франция, Австрия) была осуществлена приватизация. Причем все это происходило на фоне либерализации внешней торговли и международного движения капиталов. Словом, в ряде моментов неолиберализм и впрямь достиг значительных успехов.

Вот только слов об этих успехах было намного больше, чем дела. Политики по-прежнему нуждались в больших госрасходах для того, чтобы приобретать голоса за счет денег налогоплательщика. Обыватель любит слышать о том, как президент или правительство изыскивают средства на решение очередной проблемы, но не задумывается, насколько его собственный карман страдает от такой безудержной щедрости руководителей страны.

В итоге на фоне победных реляций неолиберализма стал разворачиваться очередной виток этатизма и популизма. Правительства бросились искать, где взять деньги. Теоретически можно было бы прибегнуть к ускоренной эмиссии, однако как раз в это время целый ряд латиноамериканских государств, энергично налегая на "печатный станок", умудрился влезть в столь высокую инфляцию, что сей печальный пример показал опасность эмиссии. Оставалось одно – одалживать. Благо, в мире скопилось так много свободных денежных средств, что бизнес с удовольствием готов был предоставлять их государствам за солидное вознаграждение.

Государственные займы – вещь чрезвычайно удобная для политиков. Тратишь деньги сейчас, а отдавать будут правительства будущего. Более того, по всей видимости, отдаленного будущего, поскольку современные правительства освоили выстраивание пирамид госдолга, при которых старые займы возвращают за счет новых, еще более крупных.

Таким образом, успех неолиберализма был относительным. С одной стороны, удалось остановить нарастание налогового бремени, но с другой – не удалось сделать правительство сравнительно дешевым. Наоборот, именно в годы этого псевдолиберализма государство оказалось в чудовищной зависимости от огромных долговых обязательств.

Сегодняшний кризис возник не в тех сферах экономики, где была достигнута либерализация, а в тех, где государство нашло лазейку для усиления своего влияния. Политики прошлого, выстроившие пирамиду госдолга ради того, чтобы бюджетные расходы могли превышать доходы, заложили бомбу, которая сегодня может взорваться и в Греции, и в Италии, и в США.

Засунуть пасту обратно в тюбик

Что делать с этой проблемой? Рецепт ясен: сокращать расходы, уменьшать государственное вмешательство в экономику, сворачивать целые направления бесплатных услуг населению. Несмотря на то, что проблема госдолга по сути своей экономическая, в ней нет загадок экономического свойства. Серьезные вопросы, на которые пока нет ответа, относятся, скорее, к области политического анализа.

Если политики объективно заинтересованы в увеличении расходов или хотя бы в их поддержании на достигнутом уровне, то смогут ли найтись механизмы, обеспечивающие реальную экономию бюджетных средств и сворачивание части социальных программ? Если даже политики найдут в себе силы пойти на непопулярные меры, готово ли будет общество принять их действия, или оно в условиях демократии на следующем электоральном цикле отдаст голоса популистам? Сможет ли вообще демократия выдержать необходимость осуществления жестких мер — ведь до сих пор она развивалась в основном в условиях, когда можно было найти ресурсы, с помощью которых политики ублажали среднего избирателя?

Тесная связь массовой демократии с популизмом породила в сегодняшней России своеобразный демократический скептицизм. Все большая часть наших интеллектуалов говорит о том, что общество стимулирует правителей принимать безответственные решения, поскольку оно вознаграждает политиков своими голосами лишь за те блага, которые можно получить здесь и сейчас. Будущее развитие страны рядового избирателя мало интересует, а значит, оно по-настоящему мало интересует и власть.

Соответственно, интеллектуалы приходят к выводу о том, что вместо всеобщего равного голосования нам следовало бы вернуть цензовое избирательное право, которое господствовало во многих европейских странах на ранних этапах развития демократии.Право голоса при такой системе имеет отнюдь не всякий гражданин, а лишь тот, кто обладает значительной собственностью или уплачивает государству большую сумму налогов. Разновидностью такой системы можно считать образовательный ценз, который позволяет участвовать в голосовании лишь хорошо подготовленным к ответственному выбору гражданам с дипломами высшей школы на руках.

Скорее всего, цензовая демократия и впрямь могла бы способствовать преодолению популизма и повышению качества управления страной. Причем дело здесь совсем не в том, что собственники или выпускники университетов умнее всех прочих. Дело в том, что для людей, обладающих собственностью, будущее страны, как правило, представляет реальный интерес. Вряд ли, конечно, они ночами не спят, думают о судьбах родины, но ответственный выбор при голосовании для них, скорее всего, входит в десятку вопросов, над которыми следует хоть изредка поразмышлять.

При этом многие другие люди вообще не считают подобные проблемы хоть сколько-нибудь интересными. И это, кстати, нормально. В любом, даже самом цивилизованном обществе есть масса граждан, которым интересны спорт и культура, секс и мода, семья и домашнее хозяйство. Не стоит думать, что отсутствие гражданских интересов – это аномалия.

Однако голосовать все эти граждане имеют право. Многие из них, правда, на выборы не ходят, однако умелые политики часто создают из предвыборной гонки настоящее шоу. И заинтригованный избиратель идет голосовать примерно с той же мотивацией, с какой болеет за любимую футбольную команду. Теоретически вроде считается, что всякий человек, бросивший избирательный бюллетень в урну, думает об оптимизации системы власти в стране, но на самом деле таких избирателей, может быть, десять-двадцать процентов. Тогда как все остальные просто поддерживают "своего", или того, "кто посимпатичнее", или того, кто был лучше подан по телевизору пропагандистской машиной. Один мой знакомый политтехнолог назвал это брошенными голосами. "Твой голос я не смогу отобрать в пользу партии, на которую работаю, – сказал он мне, поясняя свою мысль. – Поэтому на тебя и силы тратить не стану. А вот с тем, кому, по большому счету, все равно, за что голосовать, я работаю очень плотно".

В общем, смысл цензовой избирательной системы состоит не в том, чтобы кого-то ущемить в правах, а в том, чтобы отсечь брошенные голоса. То есть лишить политтехнологов возможности собирать их в пользу той политический силы, которая щедро платит за подобные услуги, или той, которая контролирует телепропагандистский ящик.

Впрочем, размышления о том, как хорошо цензовая система работала на заре демократии, сегодня представляют собой не более чем своеобразную умственную гимнастику для интеллектуалов. Вернуться в это "прекрасное прошлое" все равно, что запихивать обратно в тюбик зубную пасту. Обратно в XIX век войти невозможно.

Цензовая система в свое время рухнула потому, что люди, лишенные права голоса, в массовом порядке стали бороться за него под руководством ушлых, энергичных лидеров, своевременно сообразивших, что, возглавив униженных и оскорбленных, можно войти в политический бомонд страны. Если сегодня какая-то политическая сила выступит с инициативой лишить часть избирателей права голоса, то их противники тут же погреют на этом руки. Они развернут пропагандистскую кампанию, поднимая на борьбу обладателей брошенных голосов, и, в конечном счете, сумеют дискредитировать соперника. Поэтому никто на подобные самоубийственные инициативы не пойдет. Политики разных направлений, в общем, неплохо приспособились к собиранию брошенных голосов и к тем популистским инициативам, которые для этого необходимы.

Таким образом, популизм – это бремя, которое современным демократиям, скорее всего, придется нести и дальше. Оно органически встроено в саму систему власти и никак не может быть из нее устранено. Соответственно, трудно надеяться на то, что порожденные популизмом и этатизмом проблемы вдруг смогут каким-то образом исчезнуть. Государства будут жить под бременем долгов, занимая, перезанимая и временами объявляя дефолт. Хуже того, экономика будет развиваться медленно под воздействием так называемого эффекта вытеснения инвестиций. Ведь если инвестор может кредитовать государство со сравнительно малым риском, то будет ли он стремиться вкладывать деньги в науку и производство? Ведь там риска намного больше.

Словом, XXI век будет, скорее всего, отличаться весьма скромными темпами экономического роста. Во всяком случае, в развитых странах. Про динамизм ХХ столетия придется забыть и довольствоваться примерно тем уровнем благосостояния, которого человечество достигло к настоящему времени.