*1933. Сила голода: теория и практика голодовок

[Роман Попков]

https://openrussia.org/post/view/16108/
Пользовательские блоги, 30 июня

Губернатор Кировской области Никита Белых объявил в Лефортово голодовку. «Он объявил ее в знак протеста против выдвинутого обвинения, а также из-за того, что к нему до сих пор не пустили брата и супругу», — сообщает адвокат губернатора Вадим Прохоров.

«Белых не ест пять дней, вода и максимум хлеб — все, что он употребляет. Сегодня утром он подал официальное заявление руководству ФСИН о том, что объявляет голодовку, требуя допустить к себе адвокатов и близких. Часть проблем сегодня была решена, я попал к нему в СИЗО. Но голодовку Белых пока не прекращает», — уточняет адвокат.

«Вода, максимум хлеб» — вот это важное уточнение.

Когда-то давно слово «голодовка» стояло в одном ряду со словам «восстание». Если нет возможностей, ресурсов, чтобы поднять восстание, но власть поставила тебя в такие невыносимые условия, что нет ни малейшей возможности жить дальше, — ты объявляешь голодовку. Восставший народ строит баррикады и берет булыжники. Восставший одиночка или небольшая группа идеалистов часто могут использовать в борьбе единственное, чем владеют: свое тело, свою жизнь.

Параметры невыносимости условий жизни — для всех разные, да. Для кого-то унижение человеческого достоинства — уже невыносимое условие для жизни.

Находившиеся в британской тюрьме члены ИРА требовали вернуть им специальный статус, отделявший их от обычных уголовников. Право не носить арестантские робы. Право не делать арестантскую работу. Право на общение с другими заключенными. Право на один визит и одну посылку в неделю. Отсутствие таких прав ирландцы считали нестерпимым унижением со стороны системы. У них было достаточно гордости, чтобы биться за свои права насмерть. Десять человек в результате голодовки погибли.

Или где-то с кем-то другим происходит вопиющая несправедливость — есть люди, для которых это тоже невыносимо.

Андрей Сахаров голодал несколько раз. Например, в знак протеста против уголовного преследования своей супруги. Или требуя дать Елене Боннер возможность выехать на жизненно необходимое лечение за границу.

Михаил Ходорковский голодал несколько раз, в том числе требуя освобождения из тюремной камеры смертельно больного Василия Алексаняна. Эту голодовку можно считать успешной — Алексаняна перевели в гражданскую клинику.

Еще один, теперь уже подзабытый случай, но было бы странно, если бы я не упомянул о нем. Когда в 2002 году готовился суд над Эдуардом Лимоновым, ФСБ настаивало на закрытых судебных заседаниях. Четверо нацболов, в том числе две девушки — Арина Кольцова и Василиса Семилетова — объявили голодовку, требуя открытого суда. Голодали прямо в партийном штабе. Было объявлено, что в штаб к голодающим могут в любое время приезжать журналисты, чтобы убеждаться: это никакой не трюк, это серьезно. Тогда еще относительно свободное НТВ показывало ребят в теленовостях, и все видели: да, это серьезно. Одна из девушек в итоге голодовку вынуждена была прекратить из-за резко ухудшившегося здоровья, но три других были готовы умереть, и было понятно: да, эти люди готовы умереть. Красные глаза, говорят тихо и медленно, скачущая температура — такие кадры в теленовостях. Понятно, что не только эта голодовка, но и внимание прессы к суду в целом, заступничество за Лимонова европейского писательского сообщества заставили ФСБ отступить — суд проходил в открытом режиме. Но ведь и голодовка нескольких совсем молодых ребят, медленно убивавших себя на глазах всего мира, — тоже сыграла роль.

Вы можете относиться как угодно и к ИРА, и к нацболам, — но сдержите раздражение и ухмылки. Мы говорим о голодовке как инструменте борьбы слабого с сильным. Человека с системой. Говорим об эффективности этого инструмента. И о дискредитации этого инструмента.

Когда Сергей Удальцов в 2011 году начал голодать из-за административных арестов, к этому еще можно было относиться со спокойным скепсисом. Не было ясно, какие здравые, необходимые, а главное — хотя бы теоретически выполнимые требования выдвигает лидер «Левого фронта» своей голодовкой. Но здоровье он подорвал себе капитально. А главное — непонятно, чего конкретно он добился или не добился голодовками.

Потом была голодовка Олега Шеина после фальсификации выборов мэра Астрахани. Помню, как мы толпой активистов ходили за Шеиным по астраханским улицам, и я представлял себе, какое море нечистот льется на Олега Васильевича в провластных блогах: политик голодает уже несколько недель, но водит по улицам демонстрантов. Ну да ладно, говорят, что Олег Шеин — йог, и, может быть, йоги действительно могут месяц голодать и заниматься при этом уличной политикой. Шеин вышел из голодовки, когда Центризбирком и суд «начали разбираться» в нарушениях на выборах. Возможно, это был сомнительный результат голодовки.

Потом была еще Надежда Савченко, ввергавшая в ужас своими то прекращающимися, то возобновляемыми голодовками прогрессивное общественное мнение России, Украины и всей Европы. Одна из ее голодовок, напомню, прекратилась после того, как было получено сообщение от пранкеров, притворившихся Петром Порошенко.

Даже прогрессивные сотрудники прогрессивных СМИ, полностью сочувствующие Украине как жертве агрессии, в конце эпопеи уже плевались: «Как же достала Савченко, что за цирк».

Ну и вот Белых с «водой, максимум хлебом». Ладно еще требование допуска адвокатов и родственников в СИЗО. Это хотя бы реальная цель. Хотя, на мой взгляд, не подходящая для использования такого серьезного метода, как голодовка. Но голодать «в знак протеста против выдвинутого обвинения» — что это значит?

Требования голодовки должны быть выполнимыми. Если власть понимает, что ей проще убить человека, чем выполнить его требования, — она убьет человека. Но все последние случаи голодовок дали власти отличный урок. Можно не выполнять вообще никаких серьезных требований, человек голодовку все равно прекратит. В лучшем случае можно имитировать частичное выполнение требований — голодающий с радостью ухватится за повод прекратить борьбу. Так произошло, например, с Шеиным, когда ему пообещали, что «Центризбирком и суд разберутся».

Кстати, девальвация и дискредитация голодовки — это не только политиков касающаяся история. Неполитический арестантский мир ведет себя часто ровно так же. Когда я сидел в Бутырке, наш корпус объявил голодовку из-за того, что администрация СИЗО поставила глушилки для подавления мобильной связи. Заключенные по просьбе смотрящего сделали коллективное заявление: «У нас болит голова из-за глушилок, требуем их убрать». Само по себе такое заявление было уже смешным, но собственно голодовка проходила еще смешнее — камеры не брали пищу у баландеров. При этом во всех камерах оставались продукты, полученные через передачки с воли, и проверить, соблюдается ли голодовка, было просто невозможно. Да бутырская оперчасть и не собиралась проверять. Оперативники просто смеялись в лицо — голодайте сколько хотите, сидя на мешках с апельсинами и салом, ага. Голодовка корпуса продлилась два дня.

Вы только поймите. Я не хочу и не требую, чтобы кто-то голодал насмерть. И товарищу Белых дай бог здоровья, пускай поскорее эту голодовку вообще прекращает. Не голодайте в тюрьмах, если, не дай бог, там окажетесь.

Голодать нужно только в совершенно исключительных условиях, когда нет вообще, совсем никакого выхода и когда ты готов стоять до конца. Нельзя относиться к голодовке как к разновидности процессуальной борьбы, типа ходатайства об отводе судьи или обета молчания в зале судебных заседаний. Это очень серьезное оружие, которое сейчас всеми силами лишают серьезности.

Если и когда я попаду опять в Бутырку, я хочу, чтобы в моем распоряжении было серьезное оружие. На какой-то почти невероятный и исключительный случай. Когда будет проще сдохнуть, чем жить в действительно невыносимых условиях. И я хочу, чтобы бутырские опера не ржали мне в лицо, услышав слово «голодовка».