*305. Вторая мировая война-3

[Википедия]

Приказом наркома обороны введен в действие Дисциплинарный устав Красной Армии.

Обложка книги Дисциплинарного устава

Летчик В. К. Коккинаки начал испытания второго варианта одноместного самолета-штурмовика конструкции С. В. Ильюшина (первый вариант испытывался в декабре 1939 г.). В конце 1940 г. самолет запущен в серийное производство под индексом Ил-2. С июля 1942 г. штурмовик выпускался в двухместном варианте. Всего построено более 36 тыс. этих машин.

Ветеран авиации Владимир Коккинаки

[Франц Гальдер]

ОКВ приняло решение об отказе от операции «Морской лев»{385}.

Хойзингер и Рейнгардт: Рассматривались вопросы:

а. Подготовка войск к отправке в Ливию: 3-я танковая дивизия перебрасывается двумя эшелонами. Подготовка командного состава.

б. Подготовка операции против Гибралтара. Штаб Кюблера. Отбор частей, выбор местности для тактических учений.

в. Подготовка операции против Югославии. Занятие 40-м корпусом районов, населенных немцами.

г. Скопление судов и передвижения в Гибралтаре. Предупредить ОКВ!

Лисе: Положение в Северо-Западной Африке. Скопление британских судов в Гибралтаре. — Вопрос о развитии экономики на Дальнем Востоке.

Лойке: Оценка стратегического положения Дакара военно-морским командованием. Условия проводки конвоев, снабжающих Англию. Гибралтар.

Фельгибель и Тиле: Положение со связью на Востоке. Невероятные требования ВВС в отношении имущества связи и материалов{386}. Свертывание линий связи во Франции (развернутых во время Французской кампании).

Цильберг: Теперь можно будет начать перемещение личного состава, ранее предназначавшегося для операции «Морской лев». Потребность в штабных офицерах в Ливии. — Варианты будущей организации комиссии по перемирию (для роли преемника Штюльпнагеля Мит не подходит).

Вагнер [генерал-квартирмейстер]: Состоялся разговор о возможностях организации системы органов, подчиненных командующему немецкими войсками во Франции. Либо останется намеченная ныне организация, либо в случае «сближения» с Францией будет возрождена французская администрация и мы будем только ее контролировать. Во всяком случае, введение системы военной администрации, подчиненной ОКВ, было бы наиболее неудачным решением.

Разговор со Штюльпнагелем (комиссия по перемирию) об условиях переезда французского правительства в Версаль: За нами должно быть сохранено право на проход наших войск [через неоккупированную зону Франции], но его осуществление следует оставить лишь на самый крайний случай.

[Хронос]

Гитлер откладывает операцию "Морской лев" - планировавшееся ранее вторжение в Англию. В ходе битвы за эту страну список целей на британской территории расширяется и включает в себя интенсивные бомбардировки Лондона (особенно с 13 по 21 октября) и других городов.

[Хронос]

http://hrono.ru/sobyt/1900sob/1940morlev.php
"Морской лев" ("Seeliwe"), кодовое наименование планировавшейся Гитлером десантной операции по высадке на Британские острова. Утвержденный директивой от 16 июля 1940 план сводился к следующему: форсирование Ла-Манша, высадка между Дувром и Портсмутом около 25 дивизий, затем наступление с целью отрезать Лондон. В директиве о подготовке операции Гитлер указывал: "Учитывая, что Англия, несмотря на свое безнадежное военное положение, не проявляет никаких признаков готовности к соглашению, я решил начать подготовку и, если возникнет необходимость, высадить десант в Англии. Цель этой операции - устранить английскую метрополию как базу для продолжения войны против Германии и, если это потребуется, полностью захватить ее". Дата вторжения на Британские острова переносилась несколько раз. 21 июля 1940 на совещании высшего военного командования было высказано общее мнение, что вторжение на Британские острова является весьма рискованным, поскольку связано с форсированием морской преграды, на которой находится сильный флот, имеющий богатый опыт в морских сражениях.

Командование вермахта пришло к выводу, что условием покорения Англии является уничтожение ее военного потенциала. Для этого надо было вначале разгромить английскую авиацию. Командующий Люфтваффе Геринг считал, что массированные атаки с воздуха парализуют жизнь Великобритании, терроризируют ее население, уничтожат административные и индустриальные центры. Завоевание абсолютного господства в небе должно было обеспечить немцам прикрытие армий вторжения во время переправы через Ла - Манш. По подсчетам командования вермахта, операция "Морской лев" потребовала бы 40 дивизий. В оккупированных портах на материке - Роттердаме, Шербуре, Кале и Остенде - было сосредоточено несколько тысяч транспортных барж. 8 августа 1940 началась воздушная война против Британии - операция "Адлерангриффе". Ее первый день - "Адлертаг" ("День орла") считается началом "битвы за Англию".

В октябре 1940 проведение операции "Морской лев" было перенесено на весну следующего года, но осуществить ее так и не удалось. 9 января 1941 Гитлер отдал приказ отменить все приготовления по высадке на острова.

Использован материал Энциклопедии Третьего рейха - www.fact400.ru/mif/reich/titul.htm

[Кадет Биглер]

Британский крейсер Аякс потопил итальянские миноносцы "Ariel", "Airone" и повредил эсминец "Artigliere".

[Википедия]

12 октября 1940 года (четверг). 404-й день войны

[Франц Гальдер]

Разговор по телефону с главкомом относительно Ливии, об отказе от операции «Морской лев» и о морских конвоях.

Генерал-квартирмейстер: Последствия отсрочки проведения операции «Морской лев» в области тыла.

Хойзингер: График мероприятий на зиму и план подготовки к свертыванию операции «Морской лев». Определение численности войск для операции против Гибралтара. Приказы о порядке подготовки и отправки войск в Ливию.

Во второй половине дня — поездка на автомобиле через Шартр (кафедральный собор), Орлеан, Шатонеф, Монтаржи, Фонтенбло.

[Иоахим фон Риббентроп]

https://www.alexanderyakovlev.org/fo...es-doc/1010909
Письмо

Берлин, 13 октября 1940 г.

Дорогой господин Сталин!

Более года назад по Вашему и Фюрера решению были пересмотрены и поставлены на абсолютно новую основу отношения между Германией и Советской Россией. Я полагаю, что это решение найти общий язык принесло выгоду обеим сторонам — начиная с признания того, что наши жизненные пространства могут соседствовать без претензий друг к другу, и кончая практическим разграничением сфер влияния, что привело к германо-советскому Пакту о дружбе и границе. Я убежден, что последовательное продолжение политики добрососедских отношений и дальнейшее укрепление политического и экономического сотрудничества будут способствовать в будущем все большим и большим выгодам двух великих народов. Германия, по крайней мере, готова и полна решимости работать в этом направлении.

Мне кажется, что, учитывая эти цели, прямой контакт между ответственными деятелями обеих стран крайне важен. Я уверен, что личный контакт не по дипломатическим каналам для авторитарных режимов, таких, как наши, время от времени необходим. Поэтому сегодня мне хотелось бы сделать беглый обзор событий, происшедших со времени моего последнего визита в Москву. В связи с исторической важностью этих событий и в продолжение нашего обмена мнениями, имевшего место в последний год, я хотел бы сделать для Вас и обзор политики, проводимой Германией в этот период.

После окончания польской кампании мы заметили (и это было подтверждено многочисленными сообщениями, полученными зимой), что Англия, верная своей традиционной политике, строит всю свою военную стратегию в расчете на расширение войны. Предпринятая в 1939 году попытка втянуть Советский Союз в военную коалицию против Германии уже приоткрывала эти расчеты. Они [Англия и Франция] были напуганы германо-советским соглашением. Позже аналогичной была позиция Англии и Франции в отношении советско-финского конфликта.

Весной 1940 г. эти тайные намерения стали достаточно очевидны. С этого времени британская политика вступила в период активного распространения войны на другие народы Европы. После окончания советско-финской войны первой мишенью была выбрана Норвегия. Оккупация Нарвика и других норвежских баз позволила бы лишить Германию [норвежских] поставок железной руды и создать в Скандинавии новый фронт. Только благодаря своевременному вмешательству германского руководства и молниеносным ударам наших войск, которые выгнали англичан и французов из Норвегии, театром военных действий не стала вся Скандинавия.

Через несколько недель тот же англо-французский спектакль должен был повториться в Голландии и Бельгии. И здесь Германия также смогла в последнюю минуту решительными победами своих армий предотвратить планируемый удар англо-французских армий против района Рура, о котором мы своевременно получили информацию. Сегодня даже во Франции, “континентальной шпаге Англии”, большинству французов стало очевидно, что их страна в конечном счете должна истечь кровью (как жертва традиционной “человечной” британской политики). Что касается теперешних британских правителей, которые объявили войну Германии и таким образом вовлекли британский народ в беду, то даже они сами не могут более скрыть свою традиционную политику и презрение к своим собственным союзникам. Наоборот, когда судьба отвернулась от них, все их лицемерные торжественные обещания прекратились. С чисто английским цинизмом они предательски покинули своих друзей. Более того, чтобы спасти самих себя, они оклеветали своих прежних союзников, а потом даже открыто противостояли им силой оружия. Андалснес, Дюнкерк, Оран, Дакар — вот названия, которые, как мне кажется, могут открыть миру глаза на цену английской дружбы. Однако мы, немцы, тоже получили урок: англичане не только недобросовестные политики, но еще и плохие солдаты. Наши войска громили их везде, где только они принимали бой. Везде германские солдаты превосходили их.

Следующей целью британской политики расширения войны стали Балканы. В соответствии с дошедшими до нас сведениями, на этот год вынашивались самые разные планы, и в одном случае уже был отдан приказ об их исполнении. То, что эти планы не были осуществлены, является, как мы теперь знаем, исключительно следствием почти невероятного дилетантства и изумляющих разногласий между политическими и военными руководителями Англии и Франции.

Враги Германии старались скрыть от всего мира свои мероприятия по расширению войны. Они пытались перед всем миром объявить наши разоблачения этих английских методов расширения войны маневром германской пропаганды. Между тем судьба постаралась, чтобы в руки германской армии, наступающей со скоростью молнии на всех фронтах войны, попали документы огромной важности. Как хорошо известно, нам удалось захватить секретные политические документы французского генерального штаба, уже подготовленные к отправке, и приобрести, таким образом, неоспоримые доказательства правильности наших сообщений о намерениях наших врагов и сделанных нами из этого выводах. Ряд этих документов, как Вы помните, был опубликован в прессе, а огромное количество материалов все еще переводится и изучается. Если понадобится, они будут опубликованы в Белой книге. Здесь с действительно поразительной доказательностью разоблачается подоплека британской военной политики. Вы поймете, что мы рады возможности открыть миру глаза на беспрецедентную некомпетентность, а также на почти преступную беспечность, с которой теперешние английские руководители, объявив войну Германии, вовлекли в несчастья не только свой собственный народ, но и другие народы Европы. Сверх того, документы, имеющиеся в нашем распоряжении, доказывают, что господа с Темзы не отказываются от нападений и на совершенно нейтральные народы в отместку за то, что те продолжают вести с Германией естественную для них торговлю, несмотря на британские ноты и даже угрозы. Без сомнения, советские нефтяные центры Баку и нефтяной порт Батуми уже в этом году стали бы объектами британского нападения, если бы падение Франции и изгнание британских армий из Европы не сломили бы агрессивного британского духа и не был бы положен конец их активности.

Понимая полную абсурдность продолжения этой войны, Фюрер 19 июля снова предложил Англии мир. Теперь, после отклонения этого последнего предложения, Германия намерена вести войну против Англии и ее империи до окончательного разгрома Британии. Эта борьба идет уже сейчас и закончится лишь тогда, когда враг будет уничтожен в военном отношении или когда будут устранены силы, ответственные за войну. Когда точно это случится — значения не имеет.

Потому что в одном можно быть уверенным: война как таковая в любом случае нами уже выиграна. Вопрос лишь в том, сколько пройдет времени до того момента, когда Англия, в результате наших операций, признается в окончательном поражении.

На этой последней фазе войны, защищаясь от каких-либо действий, которые Англия в своем отчаянном положении все еще может предпринять, Ось, в виде естественной меры предосторожности, была вынуждена надежно защитить свои военные и стратегические позиции в Европе, а также свои политические и дипломатические позиции во всем мире. Кроме этого, она должна обеспечить необходимые условия для поддержания своей экономической жизни. Сразу же после окончания кампании на Западе Германия и Италия приступили к этой задаче и уже в общих чертах ее выполнили. В связи с этим можно также упомянуть беспрецедентную для Германии задачу охраны ее норвежских прибрежных позиций на всем протяжении от Скагеррака до Киркенеса. Для этого Германия заключила с Швецией и Финляндией определенные чисто технические соглашения, о которых я уже информировал Вас полностью через германское посольство [в Москве]. Они заключены исключительно с целью облегчения снабжения прибрежных городов на севере (Нарвика и Киркенеса), до которых нам трудно добраться по суше.

Политика, которой мы следовали совсем недавно в румынско-венгерском споре, преследует те же цели. Наши гарантии Румынии определяются исключительно необходимостью защиты этого балканского района, особенно важного для нас с точки зрения снабжения Германии нефтью и хлебом, от какого-либо нарушения стабильности, вызванного войной, саботажем и т.п. внутри этой зоны, а также от попыток вторжения извне. Антигерманская пресса пыталась извращенно истолковать гарантии держав Оси Румынии. На деле же произошло следующее: к концу августа, как известно, разногласия между Румынией и Венгрией, подогреваемые британскими агентами, завзятыми агитаторами на Балканах, достигли той стадии, что война стала неизбежной и столкновения в воздухе уже происходили. Было очевидно, что мир на Балканах может быть сохранен только посредством крайне быстрого дипломатического вмешательства. Времени для каких-либо переговоров и консультаций не было. Этим объясняется импровизированная встреча в Вене с вынесением решения в 24 часа. Поэтому, вероятно, излишне подчеркивать, что тенденция, проявленная в то время антигерманской прессой, истолковывать эти германо-итальянские действия как направленные против Советского Союза является совершенно безосновательной и продиктована исключительно намерением подорвать отношения между Осью и Советским Союзом.

Германская военная миссия, посланная вместе с группой инструкторов [в Румынию] несколько дней назад по просьбе румын (что вновь было использовано нашими врагами для грубых инсинуаций), послужит как для обучения румынской армии, так и для охраны германских, интересов, поскольку германская экономика и экономика этих территорий тесно взаимозависимы. На случай, если Англия, как следует из некоторых сообщений, действительно намерена предпринять какие-либо акции, например — против нефтяных промыслов Румынии, мы уже приняли меры, чтобы подобающим образом ответить на любые британские попытки интервенции извне или саботажа изнутри. Ввиду абсолютно неправильных и тенденциозных сообщений прессы, которые участились за последние несколько дней, я недавно сообщил Вашему послу, господину Шкварцеву, о действительных мотивах наших действий и об уже проведенных мероприятиях.

В связи с предпринятыми англичанами попытками саботажа поднятый Вашим правительством вопрос об изменении режима на Дунае приобретает большое значение. Я могу сообщить Вам, что, в согласии с итальянским правительством, в течение ближайших нескольких дней нами будут сделаны предложения, которые учтут Ваши пожелания в данном вопросе.

После принятия мер по охране позиций Оси в Европе основной интерес Имперского правительства и Итальянского правительства сосредоточился в последние несколько недель на предотвращении распространения военных действий за пределы Европы и превращения их в мировой пожар. Так как надежды англичан найти себе союзников в Европе поблекли, английское правительство усилило поддержку тех кругов заокеанских демократий, которые стремятся к вступлению в войну против Германии и Италии на стороне Англии. Их интересы, в противоречии с интересами народов, столь же жаждущих Нового порядка в мире, как и конца окостеневших плутократических демократий, — эти их интересы грозят превратить европейскую войну в мировой пожар. Это особенно относится к Японии, Поэтому некоторое время назад по приказу Фюрера я послал в Токио эмиссара для выяснения в неофициальном порядке, не могут ли наши общие интересы быть выражены в форме пакта, направленного против дальнейшего распространения войны на другие народы. Последовавший вскоре обмен мнениями привел Берлин, Рим и Токио к полному единодушию в том смысле, что в интересах скорейшего восстановления мира должно быть предотвращено какое-либо дальнейшее расширение войны и что лучшим средством противодействовать международной клике поджигателей войны будет военный союз Трех Держав. Таким образом, вопреки всем интригам Британии, Берлинский договор 129 был заключен с удивительной быстротой, о чем я и уведомил Вас через посольство за день до его подписания, как только было достигнуто окончательное согласие. Я уверен, что заключение этого договора ускорит падение теперешних британских правителей, которые одни не хотят заключения мира, и что договор, таким образом, послужит интересам всех народов.

Что касается вопроса о позиции трех участников этого союза в отношении советской России, то мне хотелось бы сказать сразу, что с самого начала обмена мнениями все Три Державы в одинаковой степени придерживались того мнения, что этот пакт ни в коем случае на нацелен против Советского Союза, что, напротив, дружеские отношения Трех Держав и их договоры с СССР ни в коем случае не должны быть этим соглашением затронуты. Эта точка зрения, кстати говоря, нашла свое формальное выражение в тексте Берлинского договора. Что касается Германии, то заключение этого пакта является логическим результатом ее внешнеполитической линии, которой Имперское правительство придерживалось давно и согласно которой как дружеское германо-японское сотрудничество, так и дружеское германо-советское сотрудничество мирно сосуществуют. Дружеские отношения между Германией и советской Россией, так же как и дружеские отношения между советской Россией и Японией и дружеские отношения между Державами Оси и Японией являются логическими составными частями естественной политической коалиции, которая крайне выгодна всем заинтересованным державам. Как Вы помните, я во время моего первого визита в Москву совершенно откровенно обсуждал с Вами схожие идеи, и тогда же я предложил свои добрые услуги для урегулирования советско-японских расхождений. С тех пор я продолжаю работать в этом направлении, и я был бы рад, если бы обоюдное желание достичь взаимопонимания — а со стороны Японии оно все более очевидно — получило бы логическое завершение.

В заключение я хотел бы заявить, в полном соответствии с мнением Фюрера, что историческая задача Четырех Держав заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов. Мы были бы рады, если б господин Молотов нанес нам в Берлин визит для дальнейшего выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов, и для обсуждения их в конкретной форме. От имени Имперского правительства я хотел бы сделать ему самое сердечное приглашение. После двух моих визитов в Москву мне лично было бы особенно приятно увидеть господина Молотова в Берлине. Его визит, кроме того, предоставит Фюреру возможность лично высказать господину Молотову свои взгляды на будущий характер отношений между нашими странами. По возвращении господин Молотов сможет подробно изложить Вам цели и намерения Фюрера. Если затем, как я с уверенностью ожидаю, мне придется поработать над согласованием нашей общей политики, я буду счастлив снова лично прибыть в Москву, чтобы совместно с Вами, мой дорогой господин Сталин, подвести итог обмену мнениями и обсудить, возможно — вместе с представителями Японии и Италии, основы политики, которая сможет всем нам принести практические выгоды.

С наилучшими пожеланиями, преданный Вам

Риббентроп

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/mussoli...-mirovoj-vojne
13. СОЮЗ С ГЕРМАНИЕЙ

(окончание)

Невоюющая сторона

Муссолини почувствовал себя очень разочарованным, когда после бесконечного разглагольствования о военной доблести и готовности итальянцев сражаться, вынужден был предстать в таком неприглядном виде. После заявлений, что он располагает 150 дивизиями, часть которых является «дивизиями, оснащенными самым современным оружием», и резервом из двенадцати миллионов солдат, прозаическая истина представила совсем другие цифры – готовыми к войне оказались всего десять дивизий и те значились только на бумаге, а даже самого устаревшего вооружения катастрофически не хватало. Что касается военно-воздушных сил, относительно которых Муссолини делал такие экстравагантные заявления, то он» были «безнадежно устаревшими». Будучи министром авиации, он сам, как оказалось, не имел представления, как можно воевать с таким количеством самолетов.

Муссолини сделал попытку обвинить других в том, что ему не доложили о действительном состоянии итальянского военного потенциала, но это было уже признанием своего несоответствия. Военная машина создавалась до последней детали под его личным руководством. На протяжении десяти лет он управлял всеми тремя военными ведомствами и председательствовал во всех комитетах, ответственных за перевооружение, входя при этом в каждую мелочь, вплоть до повышения чина каждого служащего. Но при выборе командующих Муссолини отдавал предпочтение тем, с кем было бы меньше хлопот, кто обладал наименьшей инициативой. Те же несколько офицеров, которые имели достаточно храбрости, чтобы не соглашаться с его политическим курсом, рисковали нарваться на оскорбления и требования замолчать. Парламенту не позволялось проводить никакого серьезного обсуждения ни международной политики, ни военного бюджета; любой намек общественности на возможную слабость сразу же подавлялся. Начальник полиции – лицо, осуществлявшее основную связь Муссолини с общественным мнением, был научен горьким опытом держать особенно нежелательные новости подальше от дуче.

Разумеется, в неподготовленности армии виноват был не только Муссолини, но основная ответственность лежала все же на нем. Он до такой степени олицетворял сверхцентрализацию, что никто не осмеливался принимать даже самые необходимые решения, боясь действовать по собственному почину. Неспособность же самого дуче принимать решения усугубляла этот недостаток, и тот факт, что он несколько раз на дню менял свое мнение, держал всю правительственную машину в подвешенном состоянии. Фашистскую централизацию однажды назвали символом силы. Но если Гитлер перекладывал ответственность на своих подчиненных, то Муссолини, в отличие от него, настаивал на том, чтобы контролировать каждый шаг администрации. В результате дела шли медленно, а иногда оказывались полностью парализованными.

https://youtu.be/bOHs2dagqq4
Муссолини произносит речь

Поражает, что человек, который по единодушному мнению профессионалов не имел никакого представления о состоянии военных дел, смог так долго выходить сухим из воды, держась исключительно на беспрерывном надувательстве. Несмотря на все его разговоры о готовности к битвам, Муссолини едва ли мог не знать по крайней мере основных фактов о недостаточности военной подготовки – ведь даже некоторые зарубежные обозреватели знали больше, чем он. Муссолини также должен был понимать опасность того, что его воинственные речи могли убедить итальянцев в их непобедимости. В итоге (хотя это и не производило никакого впечатления на иностранцев) его собственный народ ожидал от него все большего и большего.

Надо полагать, что обманывая других, Муссолини отчасти обманывал и себя, так как настоятельная необходимость в пропаганде – например, необходимость скрыть то, что случилось в Албании – мешала ему проанализировать всякого рода недостатки или обнаружить, хотя бы перед старшими коллегами, осознание своей неправоты. Когда Муссолини говорил немцам, что обладает достаточной силой для самостоятельной борьбы с Англией и Францией, он должен был ожидать, что ему поверят, в противном случае он никогда бы не рискнул сделать этого, чтобы не выглядеть глупо. Он должен был ожидать, что ему поверят, когда говорил и о мобилизации в течение дня десяти миллионов человек или армии из двух миллионов цветных солдат для установления господства в Африке. Или когда говорил, будто Италия имеет бронетанковые дивизии или достаточно отечественного горючего для авиации. Все эти притязания были нереальны, но он бы не осмелился их делать, если бы не предполагал, что они могут быть не приняты. Может показаться невероятным, что он сам верил им. Основательно отгородившись от критики, он выбирал и окружал себя посредственностями, стремившимися изо всех сил сохранить свои места, еще более усугубляя предрассудки диктатора. Чиано в своем дневнике писал, что его тесть «не терпел возражений, потому что от этого становилось лишь хуже», и до такой степени боялся правды, что предпочитал вовсе не знать ее.

Лишь в сентябре 1939 года, после частичной мобилизации, выявившей, что для большинства итальянцев нет ни военной формы, ни снаряжения, ни казарм, по стране начали расходиться волны сомнений. Муссолини знал, что многие люди в Италии не испытывали чувства счастья ни от «гусиного шага», ни от законов о расах, ни от обязательного «ты», ни от все растущего недостатка товаров в магазинах. Он знал, что стоящее за фашизмом единодушие часто было поверхностным и зависело от использования им силы для подавления недовольных и способности показать непрерывный ряд очевидных политических успехов. Вплоть до сентября 1939 года в Италии все еще наблюдались зловещие признаки роста числа подпольных газет. Даже в цехах самой «Пополо д'Италия» тайно печаталась какая-то коммунистическая литература. Стараче продолжал делать вид, что война будет всенародной, но Муссолини знал от префектов, что это совершенная ложь. Маловероятно, чтобы он не знал о непочтительных смешках и доносящемся иногда под покровом темноты свисте, когда его показывали в кинохронике.

Заявление о состоянии неготовности к войне вызвало шок. Несомненно, обществом оно было воспринято с огромным облегчением. Но ясно и то, что фашистские газеты, да и сам лидер потеряли доверие. Один из фашистских ученых писал, что после ужасного убийства Маттеотти почувствовал, как будто заново родился. Даже заядлые фашисты заговорили о том, чтобы выступить против системы. Они считали, что режим имеет сейчас на своей стороне не более 30 000 человек, которые преуспели исключительно благодаря ему. Но все остальные, кого обстоятельства так или иначе ударили по карману, заметно утратили свою лояльность. Бизнесмены, служившие фашизму в прошлом, считали, что он никогда не падал так низко во мнении простого человека с улицы. Английский дипломат в Риме заметил, что почти все в стране были приучены воспринимать режим сквозь призму «спонтанных парадов» и «перегруженных вопящими хулиганами грузовиков», запруживающих улицы по первому знаку правительства. Цена оппозиционной «Оссерваторе Романо», издаваемой в Ватикане, резко пошла вверх.

Муссолини постарался прикрыть собственные промахи увольнением старшего офицерского состава штаба. Новый начальник штаба армии маршал Грациани услышал о своем назначении по радио. Вступив в должность, обнаружил, что воинственные разглагольствования Муссолини оказались пустой болтовней, основную часть используемого армией оружия можно было смело отнести к доисторическому периоду. Тем не менее Грациани подчинился приказу поддерживать видимость, будто Италия готова к войне. То же самое делал и его предшественник, Бадольо, занимавший этот пост с 1925 года и пробывший на нем так долго именно потому, что готов был подписаться под любым фашистским политическим заявлением, даже зная наверняка, что это блеф.

Муссолини избавился также от нескольких министров и Стараче, секретаря фашистской партии, который ввел строгую регламентацию жизни в стране, что сыграло существенную роль в создании общего настроения недовольства. Стараче стал вторым удобным козлом отпущения за все более и более заметные ошибки режима. Он только что принял окончательное решение облачить всех правительственных служащих и учителей в военную форму, и никто не смог указать ему, что из-за этого вооруженные силы должны были в случае мобилизации недополучить огромное количество обмундирования. Опять – что было типично для фашистской партии – внешние признаки милитаризации оказались для нее важнее, чем реальность, не говоря о том их преимуществе, что они обходились значительно дешевле.

В начале сентября 1939 года Муссолини попытался убедить немцев, что неучастие в войне не является нейтралитетом, а предполагает помощь Германии путем создания бреши в английской блокаде. Подавленный мыслью о том, что Гитлер не захочет считаться с ним как с партнером, не выполнившим взятые на себя ранее обязательства, он обещал не только угрожать Франции и удерживать французскую армию на альпийской границе, но посылать в Берлин все данные разведки, которые сможет получить из западных источников информации. Единственной возможностью, с помощью которой Муссолини мог бы опять восстановить свою ведущую роль посредника, было быстрое завоевание немцами Польши.

Время от времени Муссолини намекал своим приближенным, что, если Германия начнет проигрывать, он может перейти на другую сторону и выступить против Гитлера. Когда в какой-то момент показалось, что побеждают западные державы, Чиано тайно информировал французов, что они могут положиться на помощь Италии.

Муссолини стал более осторожным, но иногда признавался, что завидует успехам Гитлера и его ничуть не вдохновляет перспектива победы Германии. Его встревожили зверства, совершаемые немцами в Польше, и он все больше утверждался во мнении, насколько опасно иметь нацизм в качестве врага.

Отношение Гитлера к Италии было более сложным. Он уделял мало внимания мыслям об итальянцах или даже о фашизме, а теперь убедился, что им ни в коем случае нельзя доверять своих военных планов – в этом смысле Муссолини пользовался такой же незавидной славой, как и Чиано. Фюрер подшучивал над умением Муссолини ломать комедию, но, несмотря на эти насмешки в частном кругу, все же видел в нем единственного человека, с которым мог разговаривать на одном языке. Возможно, поэтому дуче был одним из немногих людей, который искренне ему нравился.

Кроме того, Гитлер был абсолютно уверен, что Италия присоединится к нему, как только увидит, что демократические страны начинают терпеть поражение. «Пока жив дуче, – заявил он в ноябре, – до тех пор можно считать, что Италия воспользуется любой возможностью, чтобы достичь своих империалистических целей». Даже если он не сделает больше ничего, Италия может помочь Германии занять Корсику и Балеарские острова, отвлекая английские военно-воздушные и военно-морские силы в Северной Африке. Это был план еще 1938 года, теперь ему нужно было только убедить союзника, что победа не за горами. Чтобы подстегнуть решимость дуче, он добавил, что, если Италия не примет решения вступить в войну, она потеряет свой единственный шанс расширения империи на Средиземноморье. Югославия и Греция будут отданы ей по первому требованию, как только она решит вступить в войну.

По мере продолжения военных действий Муссолини все больше запутывался. Четкая и быстрая победа любой из сторон могла оставить его с пустыми руками, следовательно, этому нужно было помешать. Желательно было, чтобы воюющие страны проявили как можно больше жестокости по отношению друг к другу, чтобы тем рельефнее выступала его миротворческая миссия. Поэтому Муссолини решил до минимума ограничить свое участие в подливании масла в огонь. Он продолжал уверять немцев, что надеется хорошенько подготовиться в течение следующих нескольких месяцев, чтобы оказать им более активную помощь, но втайне помышлял не о серьезной войне против Франции, на что надеялась Германия, а лишь об отдельных наступательных операциях, обеспечивающих легкие завоевания на Балканах.

Между тем повсюду за рубежом широко распространились слухи о миссии Муссолини как чуть ли не о единственной надежде на возвращение к миру.

Одним из признаков его внутренней неуверенности явился созыв 7 декабря Большого Совета. Он уже давно не собирался, несмотря на то, что все еще считался органом управления режимом, и теперь его члены должны были выразить свое положительное отношение к позиции нейтралитета. Несомненно, дуче именно для этого их и созвал; решение воевать до победного конца должно было четко исходить от него одного, а ответственность за решение о мире следовало разделить между всеми членами Совета. Дуче явно жаждал войны и хотел, чтобы его коллеги думали, что он все еще находится в одном лагере с немцами, хотя время от времени и признавался в тайном желании увидеть их поражение, и даже разрешил своему штабу подготовить план возможной войны против Германии. Следует отметить, что когда он поздравлял Гитлера с благополучным исходом после попытки покушения на его жизнь, в словах дуче не чувствовалось искренности. Еще более неискренним было одобрение нападения союзника на нейтральную Бельгию – Муссолини передал бельгийцам секретное предупреждение о предстоящем нападении с тем, чтобы они могли оказать более сильное сопротивление. Гитлер почти сразу же узнал об этом странном поступке и решил, что больше никогда не будет обличать Муссолини своим доверием.

В равной степени его подозрения вызывало решение дуче продолжать фортификационные работы на северной итало-германской границе. Это дало возможность газетам снова заговорить о том, что альпийские перевалы теперь неприступны для завоевателя. Сооружаемые там сложные оборонительные укрепления, которые в итоге оказались совершенно бесполезными и не отвечающими целям обороны, превозносились как величайшие инженерные достижения в истории. Это, возможно, были самые дорогостоящие работы, проведенные фашизмом и – в силу забывчивости или излишней предусмотрительности – они все еще продолжали строиться даже спустя два года после того, как Италия вступила в войну на стороне Германии.

Другим источником конфликта между итальянцами и немцами явился плебисцит, проведенный в итальянском южном Тироле, чтобы выявить, не желает ли кто-нибудь из населения, говорящего на немецком языке, эмигрировать в Германию. Муссолини по-прежнему питал иллюзии, что его политика насильственной «итальянизации» способствовала укреплению лояльности этих людей к Италии, и был поражен, когда подавляющее большинство их предпочло покинуть страну. Поэтому он с легким сердцем согласился приобрести за государственный счет собственность каждого уезжающего, что поставило в тупик итальянскую экономику. Но гораздо хуже оказались опубликованные сообщения о полном поражении режима в одной из основных областей его политики. Восемьдесят процентов голосов против фашизма – это было что-то неслыханное и невиданное и превратило привычный миф о единодушном одобрении народа в дешевый фарс.

Еще одной потенциальной точкой расхождения с Гитлером было дружеское соглашение, заключенное фюрером в августе 1939 года с Советской Россией. И хотя реакция Муссолини на этот сговор была положительной, что дало ему возможность еще раз начать разговор о сходстве между его режимом и сталинским «славянским фашизмом», он изменил свое мнение, когда русские воспользовались представленной возможностью двинуться на Польшу и в направлении Балкан, которые дуче хотел сделать зоной итальянского влияния. В начале января 1940 года он направил Гитлеру странное требование – заключить мир с западными государствами, чтобы обе их страны могли соединиться в общей борьбе против России, подчеркивая при этом, что нацисты и фашисты смогут найти всю необходимую добычу и сырье в Восточной Европе. Гитлер на это послание даже не удосужился ответить.

В конце 1939 года некоторым стало казаться, что Муссолини впал в очередную длительную депрессию, вызванную растерянностью. Он был не в состоянии хоть что-либо решать. Явным сигналом депрессии послужило то, что на протяжении следующих шести месяцев дуче отказался почти полностью от беспрерывных телефонных звонков редактору своей газеты в Милане, где стряпались ежедневные новости. Казалось, он более чем когда-либо нерасположен к обсуждениям и боится любой возможности противоречий. Глава военной разведки отмечал неспособность дуче справиться с любой мало-мальски сложной ситуацией. Его непоследовательность достигла таких размеров, что Чиано и начальник полиции даже держали совет о том, как убедить Муссолини пройти очередной курс лечения от последствий застарелой венерической болезни. Другие находили его почти неузнаваемым, дошедшим до грани безумия, с бесконечно изменяющимися взглядами, выискиванием любого повода, чтобы только избежать неотложных важных вопросов, преисполненным страха перед возможным поражением Германии и не меньшим страхом в случае ее слишком легкой победы.

Эта переменчивость настроений продолжалась весь январь 1940 года. Иногда Муссолини готов был объявить, что через несколько месяцев Италия достаточно окрепнет, чтобы вступить в войну для решающего удара; иногда он вспоминал о поражении при Гвадалахаре и признавал, что на протяжении ряда лет не может быть и речи о войне. Время от времени готов был допустить, что не может вступить в войну, разве что против демократических государств, хотя немцы уже знали, что ему нельзя доверять. Они знали не только о том, что дуче предупредил бельгийцев, но и о том, что он продавал оружие Франции и России. Они были уверены, что Муссолини предпочтет не вступать в войну вообще, если не сможет получить то, что хочет, иным путем. В любом случае, он никогда не вмешается, разве что какой-нибудь блистательный успех немцев подстегнет его и заставит пойти у них на поводу.

В конце января Муссолини проникся еще большей убежденностью в победе Германии и в том, что в этом случае будет вынужден присоединиться к ней «из соображений чести». Итальянцам это могло не понравится, так как они были, по его выражению, «овечьим стадом». Для того чтобы заставить их сделать что-нибудь полезное, их нужно бить и, ради их же пользы, муштровать и муштровать с утра до вечера. Он все еще не собирался присоединяться к войне на стороне Германии. Затем его мысли обратились к менее опасной «параллельной войне», исключительно ради итальянских целей; он не будет нападать ни на Францию, ни на Англию, но захватит Югославию и, возможно, Грецию, чтобы использовать эти успехи в будущих мирных переговорах с Западом.

В феврале Муссолини представил комитету обороны восхитительно самонадеянный акт, заявив о своей ответственности за проведение подготовки Италии к будущим сражениям и пообещав, что никакая случайность не помешает ему вступить в войну. Он признавал, что возможности вооруженных сил ограничены, но, как всегда, возлагал главные надежды на то, что французы испугаются и отступят. Кроме надежд на огромную итальянскую армию, которая вскоре будет готова к сражению, дуче рассчитывал на вербовку наемников в Албании, он считал, что для того типа войны, которую задумал, у него уже вполне достаточно оружия. По общему признанию не хватало сырья, и дуче обвинил своих чиновников в недопонимании момента: это они не позаботились сделать соответствующие запасы. Вероятно, он забыл, что ничего не говорил им о своих агрессивных планах, или, возможно, упустил среди регулярно доставляемых ему в кабинет для просмотра отчетов подробный перечень запасов и дефицита. Муссолини знал, что Италии все еще приходится импортировать большую часть каменного угля, но старался убедить себя и других, что в случае крайней необходимости они могут сделать «колоссальное усилие» и восполнить дефицит с помощью отечественного угля.

Поставки угля были в действительности важнейшей проблемой, которую Муссолини не оценил должным образом. В неведении относительно возможных потребностей в этом сырье пребывали и его помощники. Он основывался на ошибочных предположениях, что можно будет быстро ввести в действие разработки низкосортного бурого угля, его экономично транспортировать и легко использовать в индустрии. Однако, на самом деле, потребность Италии в импортируемом угле в дальнейшем возросла еще больше. Не прошло и нескольких месяцев, как военная промышленность оказалась почти парализованной из-за нехватки топлива. Производство военной продукции снизилось более чем на половину прежнего объема.

В этом не было ничего удивительного. Почти все десять миллионов тонн ежегодно импортируемого угля поставлялись морем. В случае войны против западных стран его пришлось бы перевозить по суше. Из девяти железных дорог только две, проходящие через Альпы, имели двойную колею, объем их возможного использования оценивался немногим выше чем четверть от поставок мирного времени. Более того, было отмечено, что уже в 1940 году для перевозки продукции, если начнется война, потребовалось бы сразу же 10 000 новых грузовиков. То, что поезда ходили четко по расписанию, стало одним из мифов фашизма. На самом деле, из-за того, что Муссолини никому не доверил задачу планирования действий средств сообщения на чрезвычайный случай, в данной отрасли была масса упущений.

К другой сложной проблеме, касающейся запасов иностранной валюты, фашистское руководство отнеслось с большей серьезностью. Несмотря на то что Муссолини не обсуждал вопрос о вероятности войны со своими коллегами, они все же достаточно ясно предупредили его о нависшем банкротстве. Но дуче был не тот человек, которому недостаток золота и иностранной валюты помешал бы вступить в войну, в результате которой можно будет перекроить карту Европы. Для того чтобы получить больше твердой валюты, он начал стимулировать экспорт оружия. В то время, когда нужно было срочно заниматься перевооружением собственной армии, торговля оружием продолжала расти быстрыми темпами, причем в основном со странами, против которых дуче собирался вскоре воевать.

Чтобы решить вопрос о валюте, Муссолини приказал одному из своих академиков исследовать заявку какого-то индийского шарлатана относительно превращения простых металлов в золото. А вообще предполагалось, что золотые запасы могут быть легко восстановлены, когда он наложит свою лапу на депозиты, хранящиеся во Французском банке.

Пока же Муссолини довольствовался тем, что приказал своим пропагандистам утверждать, что промышленность Италии мобилизуется значительно быстрее, чем в России или Германии. Они-то знали, что это вранье, но дуче, как всегда, надеялся на очень короткую войну. Это позволило бы ему сразу же послать всех промышленных рабочих на передовую. «Молниеносная война» не потребует перестройки заводов и фабрик для широкомасштабного производства вооружений. Идею массового производства, как он наблюдал это в других странах, Муссолини пренебрежительно называл типично декадентской, присущей буржуазному или советскому обществу. Фашистская Италия больше внимания уделяла качеству – например изготовлению в единичных экземплярах рекордных скоростных авиадвигателей, а не двигателей для общего пользования в военной авиации. Военные заводы, как и многое другое, часто представляли собой не более чем театральные декорации и могли быть построены просто так, для статистики. Никакого производства от них не ожидали.

Муссолини принял на себя личное командование кампанией, призванной освободить Италию от зависимости в импорте. Многое в этом направлении действительно было достигнуто, но объемы необходимых импортных товаров продолжали увеличиваться. Например, новое «автаркическое волокно», ланитал, должно было снизить уровень импорта текстиля, но для его изготовления требовалось огромное количество импортного же молока. Уже в 1939 году были близки к завершению два огромных металлургических комплекса. Муссолини поспешил объявить, что скоро Италия сможет сама обеспечивать себя основными необходимыми для военного времени материалами промышленного производства. Но этот расчет был бы правильным лишь при условии увеличения импорта угля и металлолома – два вида товаров, которые в военное время особенно необходимы. Из-за их хронической нехватки уже перед самым началом войны производство стали не выросло, а значительно снизилось.

Были также просчеты и в политике производства и заготовки продуктов питания. Муссолини все еще надеялся, что экономические факты могут быть изменены благодаря усилию воли: например, в 1939 году он приказал, чтобы истощенные латифундии Сицилии были превращены в «один из самых плодородных районов на земле». Пропагандисты убеждали людей, что основные поставки зерновых гарантированы мудрой политикой дуче, но не нашли в себе мужества добавить, что это будет зависеть от продолжения импорта удобрений, поставляемых морским путем, – уже перед войной было ясно, что эта цель абсолютно нереальна. Производство мясопродуктов считалось достаточным, что тоже было далеко от истины: в тридцатых годах потребление мяса в стране резко сократилось, частично из-за того, что лучшие луга и пастбища были заняты для производства зерновых культур. Муссолини, имевший склонность к вегетарианской пище, выразил удовлетворение от того, что двадцать миллионов итальянцев теперь последуют его примеру.

[Русская историческая библиотека]

http://rushist.com/index.php/mussoli...mirovuyu-vojnu
14. Вторая мировая война

(начало)

Решение начать войну

Еще до того как Гитлер начал свое наступление в Норвегии, растущая уверенность Муссолини в победе Германии укрепила его в убеждении, что только война разрешит все проблемы Италии. Англичане были его естественным врагом, им не хватало боевого духа, сам факт вступления Италии в битву против них должен был предопределить их поражение. Дуче начал опасаться, как бы немцы не захватили себе всю добычу до того, как он сделает решительный шаг.

С 10 на 11 марта 1940 года министр иностранных дел Германии прибыл в Рим для переговоров. Намеренно преувеличенные требования Риббентропа укрепили уверенность дуче в быстром окончании войны. Бахвалясь, Муссолини опять уверил немецкого министра, что итальянские военно-морские силы превосходят английский флот и заставят его покинуть Средиземное море, как только Италия вступит в войну, что итальянские военно-воздушные силы более эффективны, чем когда-либо, и он ручается за это, так как они находятся под его личным контролем.

Несколько дней спустя Гитлер устроил еще одну личную встречу, во время которой заметил, что Муссолини, припертый к стене фактами и цифрами, которые представили немцы, вел себя как школьник, не выполнивший домашнего задания. Дуче, как всегда, был очарован и восхищен самоуверенностью Гитлера, но не упустил возможности снять с себя вину за неучастие Италии в войне. Гитлер не обратился к итальянской стороне с прямой просьбой присоединиться к наступлению, но повторил завуалированную угрозу, что им следует как можно скорее решить, хотят они или нет господствовать на Средиземноморье.

Муссолини и Гитлер в Берлине, 1937

В ответ Муссолини подтвердил свою решимость воевать, как только убедится, что война будет недолгой. К несчастью, он опять предпочел изъясняться на немецком языке без переводчика, и поэтому не смог доходчиво разъяснить противной стороне некоторых моментов, которые он, как «старейший среди всех диктаторов», считал себя вправе выдвинуть на первый план. Муссолини хотелось бы отговорить своего союзника от фронтального наступления на Францию, предполагая, что немцы уже достигли основных целей, и, следовательно, для обеих стран сейчас было бы лучше выработать компромиссное решение, открывающее возможности для примирения. Впоследствии он сомневался, прозвучало ли это предположение достаточно убедительно. Муссолини опасался также, что зашел слишком далеко, окончательно связав себя обязательством вступить в войну. Но он в равной степени боялся и оказаться в стороне – триумфальная победа немцев без всякого участия со стороны Италии его никак не устраивала. Это была хитрая уловка – отстаивать свое мнение, используя все оттенки иностранного языка в разговоре с человеком, у которого такая быстрая и безостановочная речь.

Некоторые из затруднений дуче можно понять из слов, которые он сказал сопровождающей его свите. Муссолини объяснил, что первое требование заключалось в таком маневрировании, которое позволяло бы в любой момент присоединиться к Гитлеру, чтобы потом заявить права на свою долю добычи. Но так как он предпочитал избегать тотальной войны, желательно было прозондировать почву, чтобы узнать сколько уступили бы англичане при условии немедленного заключения соглашения о мире. Пока же он намерен воздерживаться от какого бы то ни было активного вмешательства «возможно дольше» – последние слова дуче особо подчеркнул.

Муссолини хотел также поддерживать иллюзию, что итальянская промышленность полностью мобилизована для войны, а вооруженные силы достаточно сильны, чтобы решить ее исход. Поэтому снова и снова повторял, что может сразу же мобилизовать восемь или даже десять миллионов солдат, хот» ему следовало бы знать, что оружия и обмундирования хватит лишь на десятую часть этого количества – некоторые новобранцы уже сейчас вынуждены были обходиться одной рубашкой и брюками, которые носили на гражданке.

Внешне Муссолини был столь уверен в себе, рассчитывая на долю в предстоящей победе, что не спешил проконсультироваться относительно стратегии в будущей войне ни со штабом армии, ни военно-морского флота. Он не удосужился даже сообщить им о своих общих намерениях. В начале апреля, за два месяца до вступления Италии в войну, Муссолини наконец в общих словах сообщил им, что все же намерен воевать. Но командующие родами войск весьма удивились, услышав, что он собирается держать их на оборонительных позициях – в таком случае было непонятно, зачем вообще огород городить. С другой стороны, дуче отдал приказ военно-морским силам быть готовыми к быстрому наступлению по всему Средиземноморью и даже «вне его». Адмиралы указывали на то, что сама по себе эта задача невыполнима и даже бессмысленна, но Дуче не стал ее прояснять. Не приказал он также составить детальных планов атаки Мальты, Корсики, Бизерты или Египта.

Хотя в глубине души Муссолини уже ряд лет знал, что предстоит воевать в Африке, он полностью пренебрег подготовкой стратегических планов. Огромное число войск было сконцентрировано в Ливии без достаточного количества средств передвижения, должным образом составленной программы обеспечения воюющей армии питьевой водой и навыка использования танков в условиях пустыни. Дуче не принял также рекомендаций модернизировать порты Триполи и Бенгази, хотя и было очевидно, что это задача первостепенной важности. Если бы он создал соответствующее управление по разработке планов или хотя бы обличал старший офицерский состав большим доверием, он знал бы обо всех этих недостатках и, конечно же, понял бы, что за немедленным нападением на Мальту должно последовать вторжение в Египет, причем с основательным шансом на успех.

Мальта и Египет, по согласованию с немцами, были очевидными целями Италии. Для предстоящей североафриканской кампании Гитлер предложил Муссолини 250 тяжелых танков. Но дуче отказался – принять помощь от Германии было бы унизительно, и это расстроило бы его планы «параллельной» войны. Когда Гитлер предложил ему послать двадцать итальянских дивизий в Германию для совместного нападения на Францию, Муссолини не посмел прямо отказать, и фюрер соответственно пересмотрел свои планы. Но прошло шесть недель без всяких действий, и в конце концов немецкая сторона с возмущением осознала, что ей лучше оставить всякую мысль об активном сотрудничестве с итальянцами.

Провал расчетов на план широкой совместной стратегии стран «оси» едва ли был ошибкой Гитлера; просто Муссолини прикинул, что получит больше добычи от «параллельной» войны, благодаря этому ошибочному предположению он остался с весьма незначительными трофеями.

Несмотря на недовольство тем, что от Гитлера опять не последовало никаких предупреждений, Муссолини был рад услышать о вторжении немцев в начале апреля в Норвегию. После поражения англичан в Скандинавии, он заявил, что не может больше оставаться в стороне или откладывать свое «историческое предназначение». Он снова и снова твердил о своем убеждении, что если не вступит в войну, немцы могут вторгнуться в Италию, чтобы заставить его подчиниться – как будто у них не было дел поважнее. Если говорить более серьезно, то его вынудило к действию опасение, что теперь выживание фашизма может зависеть только от того вклада, который он внесет для победы Германии. Муссолини старался оправдать свою пассивность, утверждая, что считает Италию уже находящейся в состоянии войны, дело лишь за тем, чтобы оттянуть фактические боевые действия до окончания сбора урожая. Он говорил о себе, что похож на кота, подстерегающего добычу и выбирающего подходящий момент для точного прыжка, рассчитавшего «почти с математической точностью вероятность успеха».

Так как итальянский народ не проявлял в отношении грядущей войны никакого энтузиазма, то в апреле дуче опять поверг критике своих земляков за их глупую невоинственность. Ежедневно министерство пропаганды публиковало сообщения о том, что война – славное, героическое и выгодное мероприятие. Оно убеждало людей, что фашизм в совершенстве овладел искусством «тотальной войны» и что благодаря дуче Италия на многие годы опережает Германию и другие страны по созданию новых видов оружия и тактики, необходимых при ведении войны. Более того, англичане трусливы, чтобы сражаться всерьез, так что легкая победа гарантирована.

По мере продвижения немцев в Бельгии и Франции стала расти уверенность, что, возможно, Муссолини прав. Впоследствии фашистские лидеры Италии притворялись, что сделали все возможное для предотвращения войны. Но в тот конкретный момент они были охвачены совсем другими мыслями. Как только они поняли, чего дуче требует от них, Гранди и Федерцони покорно присоединились к другим, рьяно ратующим за войну.

Заветной, взлелеянной честолюбием мечтой Муссолини было прославиться как полководец-победитель. По его мнению, секрет успеха немцев заключался в том, что, именно Гитлер, а не генералы, осуществлял стратегическое руководство своими армиями. Поэтому он заранее наслаждался тем ударом, который нанесет своим коллегам, сообщив, что как только будет объявлена война, он «вскочит на коня и возьмет на себя командование». Бальбо и Де Боно, двое из прослуживших дольше всех фашистских лидеров, оказались не одиноки в своих предположениях, что дуче явно не в своем уме, если может употреблять такие выражения. Но большинство тех, кто окружал дуче, продолжали ему льстить, называя военным гением, и он сам почувствовал уверенность, что сможет, вдобавок к другим многочисленным обязанностям, взвалить на себя еще и должность верховного главнокомандующего. В результате Италия оказалась не только без эффективной командной структуры, но даже и без понимания того, что она необходима. Большинство ошибок, сделанных в последующие несколько месяцев, произошли именно в результате этого недостатка.

Дуче считал, что нет никакой необходимости в консультациях с руководителями гражданских ведомств и фашистскими иерархами. Когда кто-нибудь предлагал собрать Большой Совет для обсуждения политического положения, он отвечал, что сделает это после победы в войне. Ему не приходило в голову, что желание присвоить себе всю славу могло накликать на него беду, обрушив в случае поражения всю тяжесть ответственности на него одного.

Особое беспокойство вызывала у Муссолини необходимость скрывать от других, что Франция и Англия до сих пор намекали ему о своей готовности вести переговоры и дать гарантии, что, даже не вступая в сражение, он может рассчитывать на уступки. Назывались три или четыре варианта компенсаций в Африке. Но принять такой огромный и дешевый приз было бы слишком не героическим поступком. Даже если бы ему предстояло получить в два раза больше без борьбы, он предпочел бы отказаться – его могла удовлетворить только военная победа. То же самое Муссолини говорил перед началом войны с Эфиопией и Албанией: военный успех был гораздо более желанным, нежели приобретение территории мирным путем. Отступление теперь означало бы «переход в разряд наций более низкой категории».

В конце мая, после падения Кале, когда Бельгия была оккупирована и началась эвакуация Дюнкерка, Муссолини в последний раз проинформировал военных лидеров о своем решении на следующей неделе объявить войну. Он объяснил, что не может больше ждать, так как, по всей вероятности, через пару недель Франция будет разбита, а фашизм «не станет доверять человеку, который бьет лежачего». Легенда, предназначенная для широкой пропаганды, должна была состоять в том, что французы еще оказывали стойкое сопротивление, когда дуче объявил им войну. Однако про себя он очень гордился, что смог выбрать подходящий момент, когда уже не осталось никаких сомнений относительно победы Германии и надо было только готовиться к мирной конференции.

Время и впрямь было выбрано почти правильно. Несмотря на гневные речи Рузвельта об «ударе в спину», со стороны дуче было бы чрезвычайно глупо вступить в войну раньше чем в самый последний момент. Он надеялся, что прежде чем немцы придут к окончательной победе, они получат еще несколько тяжелых ударов: дуче не забывал, что Германия – его потенциальный враг в будущем. Невзирая ни на что, Муссолини уповал – и часто говорил об этом другим – на незначительные потери в живой силе. Каких-нибудь одна-две тысячи итальянцев – и он сможет потребовать свою долю при распределении так называемых трофеев. Он получил прекрасную возможность для маневра и считал, что, если упустит ее, ему никогда этого не простят. Если повезет, ему не понадобится проводить всеобщую мобилизацию, и он постарается по возможности не нарушать обычного ритма жизни итальянского общества.

Узнав о невозможности итальянской интервенции в сентябре 1939 года, немецкие генералы очень встревожились. Но сейчас их это интересовало гораздо меньше. Они даже считали более удобным для себя, чтобы Италия оставалась нейтральной. Их сомнения были подтверждены запутанностью стратегических планов Муссолини. Несмотря на предстоящее объявление войны Франции, Муссолини распорядился, чтобы на альпийской границе не производилось вообще никаких наступательных операций, даже самолетовылетов. Он намерен был сохранить свои силы в целости и не собирался идти на риск бесславного поражения. Истинный смысл его слов следовало понимать так: он объявит войну, но не будет воевать. Будучи уверенным, что сражение почти пришло к концу, он наконец предложил послать какую-то часть своих солдат в Германию, чтобы иметь право заявить об участии в достижении окончательной победы.

Спустя несколько дней Муссолини подкрепил свои слова предложением располагать всеми корпусами своей армии, прекрасно оснащенными превосходным оружием, добавив, что сюда же входит дивизия бронированных машин. Гитлер хорошо знал, что в итальянской армии нет такой дивизии. Дуче также сообщил немцам, что восемь с половиной миллионов итальянских солдат находятся в состоянии готовности, но Гитлеру было известно, что и эта цифра также завышена в десять раз.

Первые месяцы войны

Объявление войны, сделанное Муссолини 10 июня 1940 года, похоже, было встречено итальянцами скорее с недоумением, нежели с энтузиазмом, хотя их вождь изо всех сил старался убедить себя, что общественное мнение ничего для него не значит. Предполагая, что война продлится всего несколько недель, он подтвердил свое желание не нарушать обычного течения жизни гражданского населения и заявил, что люди будут защищены от всяких беспокойств, связанных с широкой мобилизацией. С другой стороны, министрам кабинета и фашистским главарям было приказано покинуть свои рабочие места и тотчас приступить к военным обязанностям на линии фронта. Не в последний раз Муссолини отдавал такой приказ. Он уже посылал их сражаться во время предыдущих войн и любил создавать впечатление, что его министры, даже не имея серьезной военной подготовки, являются по природе своей борцами, способными тут же научиться командовать батальонами в бою. Дуче также хотелось, чтобы народ видел, что он может управлять страной и без помощи министров. Но в действительности их отсутствие привело в полный беспорядок государственные ведомства. Вот только один пример: корабли, находившиеся в море и в зарубежных портах, не были вовремя предупреждены о необходимости возвратиться домой – таким образом, треть итальянского торгового флота была потеряна еще до того, как начались какие бы то ни было боевые действия. Ни одна другая страна не сделала подобной ошибки со столь печальными последствиями. Но для Муссолини такие «мелочи» не имели значения: он надеялся получить эти корабли обратно в соответствии с условиями мирного договора, так же как и другие, принадлежащие Англии и Франции, которые отойдут ему в качестве компенсации.

Муссолини все еще категорически отказывался обсуждать с немцами общую стратегию или долговременные цели войны. Но так как теперь он сказал им, что собирается воевать со всей энергией, то немцы очень удивились тому, что предполагаемое нападение на Мальту, Египет и Корсику не состоится. Удивило их также и то, что армия Муссолини, находящаяся на французской границе, остается на оборонительных позициях. Немецкие газеты получили указание не допускать никаких иронических замечаний по поводу того, что Гитлер без стеснения вышучивал в узком кругу как характерную овечью трусость итальянцев. Лишь 17 июня, когда французы обратились с просьбой о прекращении огня, Муссолини приказал своим генералам начать наступательную операцию в Альпах. Он вдруг понял, как важно занять какую-нибудь вражескую территорию до того, как война подойдет к концу. Хотя его штаб всячески намекал на абсурдность этого решения – чтобы сменить оборонительный способ действий, которого он приказал придерживаться ранее, на наступательный, потребуются недели, дуче отверг все возражения и отдал приказ начать немедленное наступление, не дожидаясь прибытия необходимой для этого тяжелой артиллерии. Он попросил немцев тянуть с подписанием перемирия как можно дольше, чтобы предпринятая им наступательная операция имела время развернуться.

Перед тем как начать наступление, Муссолини передал Гитлеру список своих территориальных притязаний на случай прекращения военных действий. Туда входили Южная Франция, Корсика, Тунис и Французское Сомали. Но спустя несколько часов он вдруг передумал и заявил, что вообще не будет притязать на французские колонии. Удивленные офицеры его штаба прекрасно понимали, что отказ от оккупации Туниса и морской базы Бизерта в случае продолжения войны может оказаться серьезным упущением, так как только с помощью Бизерты они могли бы осуществлять полный контроль за путями снабжения Ливии и блокировать передвижение судов врага через Сицилийский пролив. К их великому сожалению, Муссолини, передав немцам список своих требований, уже не мог вернуться к своему первому решению, не рискуя выглядеть смешным. Лишь спустя время, когда это, казалось бы, случайное упущение можно было рассматривать как основную причину поражения Италии, Муссолини сделал вид, что это Гитлер попросил его не посягать на Бизерту. В действительности немцы очень сожалели о том, что он так мало попросил. Истинное объяснение этого промаха заключалось в чрезмерной вере дуче в собственную интуицию, неприятие советов, боязнь показаться глупым, если бы вдруг пришлось в очередной раз изменить свое решение, овладевшая им уверенность, что война закончена.

Перемирие было подписано неделю спустя, 25 июня. Нападение итальянской армии на Францию не имело никакого успеха. Сторонние наблюдатели могли заметить, что работа итальянского военного штаба и вооружение армии полностью не соответствуют обстановке. Муссолини распустил слух, что Италия одержала огромную победу и заняла обширные площади французской территории. Он не мог допустить, что слишком поспешил с решением о наступлении, а также что совершил ошибку, не проконсультировавшись со своим генеральным штабом, что недостатки подготовки к альпийской наступательной операции ложатся на него лично. Он слишком долго заставлял итальянцев верить в то, что у них самые лучшие в мире военно-воздушные силы, способные одержать победу в «молниеносной войне»; последовавшее разочарование вызвало тяжелый шок в обществе и разрушило миф о его непогрешимости. Несколько сотен тысяч солдат могли судить теперь об этом, исходя из собственного опыта, какие бы там небылицы ни плела фашистская пропаганда.

Сам Муссолини предпочел свалить вину на свои войска и на итальянский народ, недостойный его руководства. Он отмечал, что отсутствие успеха следует вменить главным образом в вину буржуазии с ее вечными мечтами о комфорте и материальном благополучии. Муссолини говорил, что в один прекрасный день скажет итальянцам всю правду о них и возьмется с еще большим тщанием воспитывать новую, более стойкую расу. У него одна надежда, что война продлится еще какое-то время, достаточное, чтобы показать им настоящие трудности.

Где-то в глубине его сознания уже обрисовывалась одна из возможностей будущей войны – против Германии. Муссолини не собирался играть у Гитлера вторую скрипку, так как справедливо боялся, что Италия рискует стать еще одним вассальным государством немцев. Много лет назад он осуждал тех, кто не понимал, что именно германская гегемония особенно опасна для Италии, но именно такую гегемонию он рисковал сейчас создать своими руками, и это не могло его радовать. Муссолини уже беспокоился о том, что Гитлер может предпочесть в качестве союзника побежденную Францию.

Как только было подписано перемирие с Францией, Муссолини решил, что война почти окончена, хотя понимал, что англичане не сдадутся, прежде чем он получит шанс провести против них хоть одно большое сражение. Он считал также, что немцы при нападении на Англию значительно ослабеют. От Гранди и других итальянских дипломатов, возвратившихся из Лондона, Муссолини узнал, что Англия на грани гибели. Информация подтверждала его весьма невысокое мнение об «англосаксонской расе». Это опять вдохновило дуче на требование, чтобы итальянским солдатам была предоставлена привилегия принять участие во вторжении в Англию. Он был очень расстроен, когда немцы отказали ему в этом, предложив, чтобы итальянцы занялись средиземноморским театром войны.

Уверенность в быстрой победе привела дуче к ряду опрометчивых решений. Одним из них было проведение частичной демобилизации, чтобы направить рабочую силу на уборку урожая; другим – подготовка нападения на Югославию.

В конце июня в армию был послан приказ сменить в Ливии оборону на наступление. В самом начале июля – сконцентрировать силы на Югославии. Гитлер, у которого были совсем другие планы, посоветовал, чтобы итальянцы направили все свои усилия на Северную Африку, ударив на Суэц. Муссолини заверил его, что к концу месяца уже будет в Египте.

Журнал «Ньюсуик» за май 1940 с фото Муссолини и подписью: «Дуче – ключевая фигура в Средиземноморье»

9 июля дуче чуть было не одержал большую победу на море у берегов Калабрии. Благодаря мастерской системе перехвата и расшифровки сообщений из Александрии, об опасном маневре английского флота стало известно за пять дней до его начала. Если бы итальянские военно-морские силы воспользовались этой информацией, они могли бы легко сконцентрировать большую часть своих кораблей под прикрытием самолетов прибрежной военно-воздушной базы и разгромить английский флот. Но эта возможность была упущена, а другой больше не представилось.

Этот бой при Пунта Стило, оказавшийся дорогостоящей ошибкой, был прямым результатом нежелания Муссолини передать часть своих обязанностей другим или организовать командную структуру, которая могла бы принимать быстрые решения и координировать действия морских, сухопутных и воздушных сил, боязнью рисковать тяжелыми морскими кораблями в главном сражении. Впоследствии Муссолини притворялся, будто хотел прийти к окончанию войны, сохранив свой флот. Немецкие морские специалисты, как и многие его собственные, находили подобное решение неразумным. Пойдя на риск, Муссолини мог бы закрыть центральную часть Средиземного моря для всех английских судов при весьма небольших потерях со своей стороны.

Одним из самых странных фактов было то, что Муссолини все еще затягивал – возможно, он просто об этом забыл, пока не стало слишком поздно – подготовку нападения на Мальту, хотя знал, что англичане оставили намерение защищать ее. Впоследствии дуче признал, что это была главная его ошибка, но по привычке свалил вину на Гитлера, не признававшего Средиземноморье главным театром военных действий и не пожелавшего предоставлять Италии достаточную помощь. Но эта критика была более чем несправедлива. В эти первые месяцы войны Гитлер с готовностью помог бы изгнать англичан со Средиземного моря. Муссолини же отказывался от повторных предложений Германии оказать помощь из-за политических соображений – как уже говорилось, он хотел выиграть «параллельную» войну самостоятельно и боялся, как бы немецкое влияние не распространилось на Южную Европу. Другом странным объяснением отказа от их помощи было то, что немцы, в отличие от итальянцев, будто бы не годились для сражений под палящими лучами солнца Северной Африки.

В мае Гитлер предлагал Муссолини в помощь для нападения на Египет танки, в июле он повторил это предложение. В начале сентября опять приказал отправить две танковые дивизии для войны в Ливийской пустыне. Вполне справедливо предположить, что если бы это предложение было принято, огромная армия Грациани, находящаяся в Северной Африке, легко могла достигнуть Суэца. Но хотя генералы Муссолини давно поняли, что им необходимо что-то более существенное, чем трехтонные бронемашины с двумя пулеметами, Муссолини упорно отказывался прислушаться к их словам.

Дуче был непреклонен в своем решении завоевать Египет собственными силами, предполагая, что англичане теперь должны сконцентрировать все свои войска дома для сопротивления готовящемуся вторжению немцев. Он приказал начать наступление в июне, затем в июле повторил этот приказ. Но и в том и в другом случае его генералы были неспособны двинуться вперед из-за недостатка боевой техники. В третий раз, в августе, когда Муссолини опять обеспокоился скорой возможностью начала германского вторжения в Англию, он вновь повторил свой приказ маршалу Грациани. Но тот, к крайнему неудовольствию Муссолини, созвал своих старших офицеров на военный совет, на котором единодушно было решено, что для наступления в условиях пустыни армия недостаточно оснащена.

Грациани имел мужество указать дуче, что все утверждения относительно господства итальянского воздушного флота над Средиземноморьем – утверждения, которые Муссолини муссировал изо всех сил, были всего лишь пустой пропагандистской уловкой для поднятия морального духа собственного народа. Он заявил также, что большая часть моторизованной техники, в которой нуждалась армия, стояла без всякого употребления на югославской границе, потому что Муссолини предоставил своим военачальникам слишком мало инициативы, а сам был не в состоянии прийти к решению сконцентрировать силы на каком-нибудь одном фронте. В ответ на это из Рима последовала очередная безапелляционная команда: наступать! И в сентябре Грациани наконец перешел египетскую границу около Сиди эль Баррани.

Муссолини был доволен, что взял на себя личную ответственность за отказ следовать совету опытных специалистов, и таким образом завоевал Италии «славу, которой она тщетно искала на протяжении трех столетий». Не ведая о том, что вторжение немцев в Англию уже отложено на неопределенный срок, он считал, что уже само состояние войны теперь можно воспринимать как победу. Дуче искушал судьбу, говоря, что будет жаль, если мир заключат раньше, чем у него появится шанс для дальнейших побед. «Война, – сказал он в сентябре на коронации принцессы, – единственное истинно прекрасное действие, которое может оправдать смысл жизни».

Вместо того чтобы исправить свои ошибки и сосредоточить основные силы в Северной Африке, Муссолини размечтался о последующих экспедициях по захвату Корсики и Туниса, которые предполагалось провести во время заключения мирного договора, и настаивал, чтобы немцы позволили ему ввести четвертую часть итальянских военно-воздушных сил для оказания помощи в битве за Англию. Высшие офицеры его штаба, с опозданием узнав об этом предложении, тщетно пытались доказать, что ослабление воздушных сил на Средиземноморье может пагубно сказаться на ходе войны. Но лишь после прибытия этих самолетов в Бельгию Муссолини понял, что радиус их действия и оснащение совершенно не годятся для бомбардировки Лондона. После нескольких месяцев бесполезной траты времени и запасов горючего самолеты были отправлены домой. За это время его армия в Северной Африке, испытывающая огромный недостаток защиты с воздуха, успела потерпеть решительное поражение.

Эти несколько месяцев выявили все недостатки дуче как военного лидера. Он никогда не умел, даже имея опыт войны, избегать рассеивания сил на нескольких разных фронтах, но неизменно оставлял каждый сектор с такими ограниченными возможностями, при которых нельзя было добиться настоящего успеха. В отличие от Гитлера он не любил выслушивать советы от кого бы то ни было. Другой его слабостью была склонность удивлять начальников штабов внезапным изменением планов, как будто именно в этом он видел признак полководческого искусства, указание на решительность характера и богатое воображение. Муссолини мог приказать подчиненным офицерам действовать наперекор официальным инструкциям, даже не поставив в известность их начальников о том, что он предпринял. Во время войны, как и в мирное время, он совершал все ту же ошибку, жертвуя сущностью ради внешнего эффекта, озабоченный более всего тем, чтобы продемонстрировать свое единовластное управление.

Он был бы горько разочарован, если бы узнал, что в армии о нем сложилось впечатление не как о главнокомандующем или военном министре, а как о журналисте, озабоченном лишь придумыванием хлестких газетных заголовков на завтра.