*285. УТОПИЯ-2012

[Дмитрий Быков]

http://echo.msk.ru/blog/bykov_d/1860592-echo/
20:19 , 22 октября 2016

автор
писатель, поэт, журналист

Вот очень хороший вопрос: «Как бы вы прокомментировали слова Виктора Ерофеева о том, что «героизация Чернышевского и стояние на коленях перед Белинским нас привели к Мотороле»?»

Нет, тут, конечно… Я вообще бываю редко согласен с этим человеком, но тут не в личностях дело. Понимаете, это скорее наоборот — забвение Чернышевского, забвение Белинского, забвение модерна привело нас к ситуации антимодерна. И Чернышевский — это модернист. И Белинский — тоже первый модернист, может быть, в России, ну, западник такой. И когда полемика Чернышевского и Достоевского происходит в 1864 году — «Что делать?» и в ответ на него «Записки из подполья», — вот здесь-то и начитается зарождение и героизация иррационального.

Если уж на то пошло, то это поклонение Достоевскому нас привело к Мотороле. Хотя, конечно, само сопоставление этих фигур кому-то покажется кощунственным (причём одни будут защищать Моторолу, а другие — Достоевского), но ясно, что это несопоставимые личности. Но ясно и другое: культ иррационального, уверенность в том, что убийство — это форма творчества, такая штокхаузеновская несколько… Штокхаузен же сказал: «Какое великое искусство это падение небоскрёбов в Нью-Йорке!» Потом он долго извинялся, но уже его не извинили. Есть всегда такой соблазн героизации зла.

Вот один писатель, которого не хочу я совершенно даже называть (потому что ну какой он писатель?), говорит, что в одном выстреле Моторолы, в одной его автоматной очереди было больше поэзии, больше культуры, чем во всех книгах Быкова. Я очень горжусь, что мы с ним в разных жанрах работали. Потому что вот эта героизация зла — просто прямого зла, чего там говорить, — она и у Достоевского была. Потому что: «А с чего меня себя вести морально? Это же слишком прагматично, это пошло. Это пусть Запад думает о морали». Помните, как говорил Розанов, другой такой последователь Достоевского: «Я не такой ещё подлец, чтобы говорить о морали».

Этот культ имморализма, культ убийства, культ разрушения довольно глубоко в русской душе и психологии сидит, но это не Белинскому спасибо и не Чернышевскому; это спасибо Достоевскому и как раз всем поэтам так называемой консервативной революции. Они, конечно, поэты. И Достоевский — поэт этой революции, поэт иррационального, подсознательного, аморального и так далее. Но вот в пределе своём, в конечном развитии это и ведёт к тем представлениям Русского мира, которые нам навязываются сегодня. На самом деле Русский мир совершенно другой.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...chenie-istorii
23.10.2016

В России окончательно скомпрометировано, то есть загнано под властную крышу, практически все, что было в национальной истории и культуре.

В Украине собираются принять постановление об ответственности СССР за начало Второй мировой войны, польские парламентарии готовы к нему присоединиться, на Западе о сговоре Сталина с Гитлером пишут давно – и после того, как нынешний российский режим мягко или жестко сменится, мы рискуем остаться без главной духовной скрепы. То есть с принципиально новой версией всемирной истории.

А ведь предупреждали. В том числе и ваш покорный слуга, замечавший, что такого никогда не было: современная российская власть умудрилась отбросить тень не только на все российское население – оно, мол, комфортно себя чувствует только в тоталитаризме и поголовно одобряет любую агрессию, лишь бы сплотиться вокруг Отца и Учителя, – но и на всю историю России. На карту поставлено действительно всё, и карта эта крапленая – такая же фальшивая, как большинство утверждений российской пропаганды и МИДа в частности. И самое огорчительное, что в этом бесстыдном ряду с нами все великие имена, от Пушкина до Гагарина, от Блока до Солженицына. Все они любили власть, все служили Отечеству, все понимали, что Россия не может быть другой и чем не будет никакой, лучше уж такая. (Для любителей вырывания из контекста: это я излагаю современную российскую идеологию. А не свою).

Раньше ведь было как? Раньше были, допустим, реакционеры. Таковыми считались: архискверный Достоевский, заблуждавшийся Толстой, черносотенец Василий Розанов, да все они, абстрактные гуманисты позапрошлого века, чего-то там недопонимали. В результате, когда рухнула советская власть, она погребла, конечно, под своими обломками советскую литературу, часть кинематографа, несколько ансамблей песни и пляски – но с нами остались диссиденты, великое потаенное искусство, самиздат, тамиздат и заблуждавшиеся гении. И вот я думаю: с чем мы останемся-то? Они же и Пушкина привязали к себе – «Клеветникам России», «Бородинская годовщина», ни за что не хотел бы иметь другую историю и других предков, демократия в Америке подозрительна… И Лермонтов воевал на Кавказе и был большой патриот, любил Россию, хоть и странною любовью, сам президент давеча цитировал. И Бродский написал «На независимость Украины». Великая же Отечественная война списывает всё, всё очищено и освящено Победой. А ну как теперь и эта главная скрепа разойдется? Потому что неизбежны же публикации о том, какова действительная роль Сталина в развязывании этой войны; что такого мы там подписали насчет Польши; да и потом – вдруг Сталину эта война тоже была необходима?

Оно, в принципе, понятно, почему сегодня всех приплели в национальную гвардию Путина, почему в ней на равных и Собчак (старший), и Толстой, и Нестор-летописец. Все понимают, что сделана последняя ставка, – да национализм и есть последняя ставка, ибо национальность самый имманентный, самый врожденный из признаков. Дальше опираться не на что. Опыт Германии никого ничему не научил: немцам пришлось реабилитировать всех, ища смягчающие обстоятельства для Ницше, Вагнера, Хайдеггера. И для большинства эти смягчающие обстоятельства не сработали. Это не повод запрещать «Нибелунгов», но повод смотреть, скажем, «Нибелунгов» Фрица Ланга сквозь призму того, что за ними последовало.

Сегодня в России окончательно скомпрометировано (то есть загнано под властную крышу) практически всё, что было в национальной истории и культуре. Отступать некуда. Но пересматривать, отчищать и спасать всё это придется – не готовы же мы признать заложниками нынешней власти наших дедов, хотя словосочетание «наши деды» нельзя уже произносить без дрожи: скомпрометировано безвкусицей и оно. Всё, что было в нашей истории славного, – Александр Невский, декабристы, космический проект, – всё отождествилось сегодня с нынешней Россией, и всё это – как и российское население – хотят утащить в бездну. Кто-то еще сопротивляется, но, как показывает мой опыт общения со сверстниками и бывшими единомышленниками, сопротивление это становится все более вялым, машинальным, а кое-кто и вовсе говорит: да ладно… может, так оно и надо… может, если они все сами так хотят…

Может быть. Тогда тысячелетие русской истории следует признать исторической ошибкой, раковой опухолью на теле Земли: кто готов на это?

А если нет, отчищать нашу историю и культуру от чужих грязных пальцев надо уже сейчас. Не то – такими-то темпами – мы услышим от друзей и соседей, что в 1945 году победил фашизм.

Самое время напомнить, что это не так.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...331-son-natsii
07.11.2016

Закон о единстве нации формулируется просто: нация едина, когда у нее нет закона, друзей и будущего

Разговоры о том, что у власти одна нация, а у народа какая-то другая, не стоят ломаного гроша. На фоне почти тотального раскола Америки Россия сегодня абсолютно монолитна, и не на 86 процентов, а на все сто. Я не убежден, что нужен закон о нации, поскольку все, что можно было запретить, уже запрещено.

Но одна принципиальная новизна при Владимире Путине может быть теоретически зафиксирована, и сводится она к тому, что россияне сегодня действительно почти неотличимы. Сходный эффект наблюдался при советской власти, в условиях искусственно поддерживаемого имущественного равенства; но там в семидесятые годы все стало усложняться, появились линии раскола, неизбежные разделения – конфликты города и деревни, россиян и кавказцев; настоящее единство было, пожалуй, в начале оттепели, что и зафиксировал тогдашний оптимистический кинематограф вроде фильма «Дом, в котором я живу»; сплочению нации сильно способствовали коммуналки.

Сегодня мы худо-бедно пришли к тому же уровню, и оказалось, что для национального единства совершенно не обязательно наличие принципов или общих правил. Есть универсальные вещи, сплачивающие нас независимо от убеждений, образования или заработков. Чтобы российская нация стала монолитной, в самом деле достаточно двадцати лет стабильности, о которых мечтал Столыпин; как оказалось, эти двадцать лет были нужны ему вовсе не для развития, а для того, чтобы страна законсервировалась. В живом организме – как в Штатах – есть и риски, и расколы, и турбулентность; в консервах ничего этого не бывает. Чтобы страна унифицировалась, необязателен даже террор – достаточно одного документа вроде письма Ильдара Дадина о том, что там делают с невиновными, дабы все опять вообразили себя на дыбе.

Сегодня единство нации в самом деле достигнуто, ибо есть как минимум три черты, которые объединяют всех – бомжей и миллиардеров, власть и оппозицию, либералов и консерваторов.

Во‑первых, все жители России, включая верхушку, ничем не защищены, не охраняемы никаким законом, и с ними в любой момент можно сделать что угодно. В России ни на кого и ни на что нельзя опереться: власть в любой момент может оказаться жертвой верхушечного переворота, оппозиция – жертвой массовых репрессий, они же могут затронуть любого непричастного. Ненадежен никто, гарантии нет, будущее может оказаться каким угодно. Вследствие этого все население России привыкло жить сегодняшним днем, не строить планы и бояться. Боятся все, и чем выше статус, тем сильней страх, ибо есть что терять. Страх и нестабильность – главное внутреннее содержание тех двадцати лет покоя и стабильности, о которых Россия всегда грезила и которые теперь получила.

Во‑вторых, все жители России – как западники, так и славянофилы – чувствуют абсолютную географическую неприкаянность в смысле контактов с внешним миром: они нигде не нужны в силу глубочайшего отставания. Наука не может развиваться независимо от власти, гуманитарная сфера обставлена запретами, оппозиция не может долго быть умнее начальства – рано или поздно они уравниваются, что мы наблюдали и в Украине, и в Грузии, и в Белоруссии. Вне России ни оппозиция, ни власть сегодня никому не нужны: мыслители и руководители такого уровня безнадежно провинциальны и любопытны разве что этнографам. Все, кто могли заслуженно цениться за рубежом, уже уехали; те, кто остались, никому не интересны.

В‑третьих, всем – и власти, и оппозиции – одинаково присуща вера в количественные показатели и упоение ими. Страна гордится тем, что ее так много; оппозиция – тем, что ее так мало. Страна упивается своим холодным климатом, оппозиция – своей притесненностью. Все одинаково верят, что если им плохо, то они хорошие. У оппозиции и власти – явный стокгольмский синдром: официальная Россия – изгой в мире, оппозиция – изгой в России. Это сплачивает.

Дергая за эти комплексы, нажимая на эти точки, Россию можно сплотить в любой момент – поверх любых разделений. Людям без будущего присуще безразличие, обреченным – летаргия; как выяснилось, во сне все едины, все равны и никто ничего не хочет. Какие могут быть перемены, если нам усиленно внушают, что любые реформы тут были к худшему, а революции заканчивались зверством? Храни Бог того, кто есть: все остальные будут хуже. Дай нам, Боже, и завтра то же, ибо может статься, что и последнее отберут. В преддверии зимы особенно хочется, как формулировал один филолог, «обернуться имеющимся».

Так что в идеале закон о единстве нации мог бы формулироваться просто: нация едина, когда у нее нет закона, друзей и будущего.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...5-detoubijstvo
22.11.2016

Псковская трагедия приведет к новым запретам; не изменится только одно. Народ как безмолвствовал, так и будет безмолвствовать.

О псковской трагедии, как и о последних пертурбациях в правительстве, невозможно говорить уверенно – мы ничего не знаем. Дети – а они безусловно дети, что по российским, что по международным меркам, – никак не выглядят невинными жертвами, поскольку стреляли в мать Кати Власовой, в собаку и в полицейскую машину. Те, кто штурмовал дачу в Стругах Красных, явно действовали наобум, поскольку не было ни полноценных переговоров с Власовой и Муравьевым, ни психолога, ни достоверных сведений о количестве оружия у осажденных. Уже прозвучали уверения – со стороны силовиков, проводивших операцию, – что самим детям не очень-то хотелось жить; кажется, и для тех, кто начал штурм, сохранение детских жизней вовсе не было первоочередной задачей. Безусловно, все могло закончиться пусть не бескровно (мать Власовой уже ранили в бедро), но по крайней мере… впрочем, у подростков не было иллюзий с самого начала. Задача была – «уйти красиво».

Когда-то в окрестностях того же Пскова – бывают странные сближения – Пушкин писал «Бориса Годунова», русскую трагедию, начинающуюся и кончающуюся детоубийством. Сначала погиб царевич Димитрий, причем виновником его гибели Пушкин вслед за Карамзиным считал Годунова; потом убили детей Годунова, и тут уж непринципиально, безмолвствует ли народ (как в печатной версии) или кричит: «Да здравствует царь Дмитрий Иванович!» (как в беловике). Важно, что для Пушкина – в чьей системе ценностей у детоубийства нет и не может быть оправданий – смерти Димитрия и Феодора Годунова обрамляют действие, демонстрируя неизменность отечественной истории. Ведь Лже-дмитрий побеждает Годунова именно как мститель за невинно убиенного царевича – и начинает свое царствование с другого, уже явного детоубийства. Стоило низвергать Бориса и вести на Москву поляков! Совпадают даже детали: народу объявляют, что Феодор Годунов и его мать покончили с собой; точно так же сегодня нам сообщают, что дети застрелились сами, хоть они и утверждают, что ни ружей, ни патронов у них больше нет (а нам говорят, что были).

Почему же в пушкинской трагедии проклятие – «владыкою себе цареубийцу мы нарекли» – оказывается непобедимым, почему попытка искупить одно злодейство привела к другому, еще более наглому, публичному? Да потому, что история творится не народом; потому, что «мнение народное», на которое ссылается в трагедии Гаврила Пушкин, колеблемо любым ветром и не опирается ни на какую мораль. Народ готов с равной легкостью умолять Бориса принять трон, а потом «вязать борисова щенка»; народ никогда не участвует в решении своей судьбы, а лишь наблюдает за событиями со спокойным, неизменным цинизмом. В такой системе жизнь поистине ничего не весит, все бесполезно, нет никаких критериев; чего может стоить жизнь, когда все начинания обречены?

В провинции это еще очевидней, чем в столицах; и дело даже не в том, что Катю Власову дома били, и не в том, что у обоих подростков не складывались отношения с отчимами. Эти отношения могли быть вполне нормальными – идиллическими не были бы все равно, потому что в распадающихся режимах первыми распадаются как раз семьи. Важно, что представления о ценности человеческой жизни не было ни у девятиклассников, палящих из окна куда придется, ни у СОБРа, ни у тех, кто смотрел в интернете прямую трансляцию всего этого ужаса. Во всех чувствуется дикое равнодушие к собственной судьбе – и откуда, скажите, взяться этой самой ценности отдельной жизни, когда подавляющее большинство российского населения чувствует себя абсолютно ненужным Родине и готово бежать от этой ненужности хоть в Новороссию?

Самое же обидное, что большинство и не хочет менять это положение, поскольку тогда придется шевелиться, что-то делать и за что-то отвечать. Голосуя за существующее положение вещей, люди голосуют именно за историческую безответственность, за наплевательство относительно собственной и чужой жизни; и потому мы никогда не узнаем правды о том, что случилось в Стругах Красных. Псковский губернатор Турчак всей своей биографией олицетворяет полное безразличие современной России к такому странному понятию, как справедливость; мы знаем про него много интересного, но это знание не приводит ни к каким действиям, ни к каким требованиям и протестам…

Конечно, псковская трагедия приведет к новым запретам; не изменится только одно. Народ как безмолвствовал, так и будет безмолвствовать. А впрочем, закричи он: «Да здравствует царь Дмитрий!» (отчество вписать) – разве станет намного лучше?

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...iya-pod-maskoj
06.12.2016

Подлинная Россия не состоит из спивающихся деревень и рабски послушных бюджетников. Истинное лицо страны видят те, кто работают в науке и культуре, ставят перед собой серьезные вопросы и пытаются на них отвечать

Удивительный контраст являет собой современная Россия: под коркой, которую обозревает внешний мир, кипит бурная потаенная жизнь – интеллектуальная, культурная, артистическая, какая хотите. Вот наступил премиальный сезон в литературе – одновременно подводят итоги «Букер» и «Большая книга»; вот кипит ярмарка non-fiction, к которой большинство издателей готовят главные новинки. Смотришь на толпу, которая бродит по залам Центрального дома художника, и вспоминаешь, что точно такую же толпу видел в Красноярске, во Владивостоке, в Екатеринбурге – это прилично одетый, сдержанный, интеллигентный средний класс. Всех этих людей очень много. И представьте себе, они все понимают. Отделяют правду от лжи на государственных каналах; следят за англо- и франкоязычной литературой по своей специальности; разбираются в биологии, философии, истории религии. Куда же деваются все эти люди, когда приходит пора принимать решения? Почему их позиции – неизменно здравые, далекие и от ура-патриотических, и от радикально-прозападных крайностей, – не звучат в эфире? Они умеют спорить без истерики и перехода на личности. Они оперируют рациональными аргументами и ссылаются на серьезную литературу. И всех их как бы нет – то есть их видят только те, кто заглядывает под купол. Этот купол – официальная Россия, ее парадная форма, ее гнойная корка. Эту корку видят западные обозреватели, поставщики штампов и клише, которые понятия не имеют о России подлинной. Подлинная-то Россия не состоит из спивающихся деревень, из выживальцев в моногородах, из рабски послушных бюджетников и болезненно-агрессивных сталинистов. Все эти маски пора сбросить. Под ними обнаружатся умные, серьезные, зрелые люди, которые в другой политической системе обнаружили бы и мотивированность, и активность, и готовность развивать свою страну на зависть соседям (а то и, страшно сказать, им на радость). Но все эти люди зачем-то по первому требованию надевают маски, и вместо умных красивых лиц мы видим чудовищные кривляющиеся рожи. Зачем это?

Этим вопросом я все время задаюсь на ярмарке non-fiction, на серьезных концертах, на лучших спектаклях и кинопремьерах, на собственных литературных вечерах – не важно, в Твери или в Петербурге, в Казани или в Норильске. Ведь это и есть истинная Россия – профессиональная, сложная, читающая, думающая, не сидящая ни на нефтяной, ни на останкинской игле. Ведь 86 процентов населения России – примем эту цифру за символ большинства – в самом деле все отлично понимают; а тогда почему они играют в эту игру?

У меня есть два ответа, оптимистический и пессимистический. Пессимистический заключается в том, что даже хорошим людям иногда приятно побыть плохими, такова человеческая природа; периодически власть дает им такую возможность, и люди, в остальное время вполне приличные, радостно предаются этим оргиастическим удовольствиям, не задумываясь, каким похмельем придется расплачиваться. Владимир Путин – далеко не худший человек в российской истории, и все-таки главной чертой его правления история признает, мне кажется, именно это разрешение (и даже стимулирование) быть плохими. Ему кажется, что такие люди лояльней и надежней. Но ни один полководец еще не выиграл войны с пьяными солдатами – даже если в порыве опьянения они клялись ему в вечной любви.

Второе объяснение радостней и, кажется, глубже. Судить об эпохе надо по плодам, и самыми плодотворными эпохами в России были времена застоя – Серебряный век и семидесятые; «Я – рыба глубоководная», – говорил о себе Тарковский. Не поверхностные оттепели и не кровавые заморозки, а времена политического застоя приводят тут к грандиозным культурным, научным, да и экономическим успехам. Россия привыкла жить потаенно, она настолько не доверяет государству, что хронически маскируется то под дурочку, то под буйную, лишь бы не трогали. Она скрывается от телекомментаторов и даже социологов, которым привычно врет. Она голосует «за», не вдумываясь – за что. Она похожа не на хронически пьяную, а на тех несчастных трезвенников, которые в разнузданном застолье вынуждены делать вид, что пьяны, лишь бы на самом деле не заставили пить эту гадость.

Истинное же лицо России видят те, кто работает в настоящей науке и культуре, те, кто ставит перед собой серьезные вопросы и пытается на них отвечать. Им дано счастье увидеть Россию без маски.

Но когда она покажет себя миру, знает один Бог, который тоже существует в России под маской. Иногда он даже делает вид, что его нет, но мы-то понимаем.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...rtvy-i-palachi
29.11.2016

Количество палачей и жертв в родословных у всех фигурантов российской истории примерно одинаково. Но построить на этом национальный консенсус невозможно

Денис Карагодин явно стал персонажем года в глазах российского среднего класса с его усредненными, удобными убеждениями: он вычислил всех, кто в 1938 году приговорил, отвез на казнь и расстрелял его деда, сначала кулака, а потом японского шпиона. Внучка одного из палачей нашла имя своего деда в списке, опубликованном Карагодиным, и попросила у него прощения. Многие видят в этом акт национального примирения.

Не то чтобы я так уж негодовал при виде любого консенсуса, но ведь Карагодин сделал только полдела. Он бы проследил подробно судьбу всех этих палачей, включая водителя. И тогда бы выяснилось, что значительная их часть сама потом пострадала в многочисленных чистках, а некоторые и до этого были жертвами – либо политических репрессий, либо социальной несправедливости. А если бы глубоко – века на два-три – проследить судьбы всех казненных в одной партии с дедом Карагодина и всех, кто расстреливал эту партию, выяснилось бы, что количество палачей и жертв в родословных у всех фигурантов российской истории примерно одинаково. Все – жертвы, и все – палачи. Но построить на этом национальный консенсус, коллективно обняться и пообещать воздерживаться впредь – никак невозможно. И «Мемориал», опубликовавший примерно 40 000 палаческих фамилий, тоже сделал замечательное дело, но толку от этого чуть. Потому что все палачи скажут: работа была такая, эпоха… А многие жертвы сами окажутся палачами, как, например, Тухачевский времен Тамбовского восстания. Не бывает моральной ответственности в рабском обществе.

Много вы знаете немцев, которые отказывались бы применять репрессии к гражданскому населению захваченных территорий? Были такие, что и в Бабьем Яре стрелялись, не в силах смотреть на дело рук своих. Но таких нашлось ничтожно мало. А большинство говорило: время было такое, нам приказали, мы солдаты. «Как славно быть ни в чем не виноватым». И Окуджава незадолго до смерти опубликовал стихотворение, в котором погибший на войне Ленька и убитый на той же войне немец после войны сидят на общем облаке. Я его спросил, не поверив: это вы про Леньку Королева?! Он отвечает: наверное, да… Я говорю: и вы допускаете, что они после смерти могут с немцем оказаться в одном месте? А он говорит: почему бы нет. Немца послали убивать меня, его никто не спросил. Можно ли требовать от всех, чтобы они были героями и сопротивлялись преступным приказам? Многие ли им сопротивлялись в России, когда истребляли собственное население? То-то.

Так что говорить о моральной ответственности, а тем более объединяться, а тем более просить прощения – я бы погодил. Вот Ахматова говорила Чуковской в 1954 году: теперь две России посмотрят друг другу в глаза – та, которая сажала, и та, которая сидела. Хорошо, посмотрели. Ну и что они там увидели? А ничего. Друг друга. Зеркальное отражение. Они увидели там то, что их запросто можно было поменять местами, и очень часто так и происходило. Было у Смелякова страшное стихотворение «Жидовка» – никакого разжигания, он взял там обиходное выражение, не скажете же вы, что его не существует? Стихотворение вполне мирное, даже сочувственное. Там про его следовательницу, комиссаршу, которая его посадила, а потом сама села. А теперь они за пенсией в общей очереди стоят. И что? Да ничего: если бы вышло наоборот, он бы ее посадил. Там, где все стоят в общей очереди за пенсией, там, где любое несогласие с обеих сторон расценивается как предательство, там нет деления на палачей и жертв.

Есть одно деление: на тех, кто устойчив к гипнозам, и тех, кто радостно им поддается. На тех, кто способен воздержаться от травли, и тех, кто восторженно к ней присоединяется. И сегодня, когда вроде никого за отступничество пока не сажают и даже не высылают, все радостно присоединяются к тому же улюлюканью.

В России заключен своеобразный консенсус: вместо созидания все занимаются взаимным истреблением, это веселее, интереснее. И когда после нескольких лет злорадства по поводу чужой гибели ты сам попадаешь в жернова, это воспринимается как нормальная плата за удовольствие.

Среди рабов нет ни правых, ни виноватых. И если ты не восставал против существующего порядка вещей, а выживал при нем, заботясь о куске хлеба и, разумеется, о милых своих детках, ты все равно соучастник, и тогда, и теперь. Моральной правоты нет ни за живыми, ни за мертвыми. Ни за истребленными, ни за истреблявшими. А моральный консенсус станет возможен только тогда, когда появится мораль – то есть когда вместо садомазохистских игр Россия займется каким-никаким делом.

Но тогда это будет уже не Россия.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...-na-ekstremizm
12.12.2016

Cама идея тестирования студентов мне нравится, потому что ясно же – именно от студенчества исходит в России главная опасность. Ниже предлагается вариант опросника

Тут в связи с попыткой студентки Карауловой, ныне Ивановой, бежать к жениху в ИГИЛ, имя его да запретится повсюду, предлагают тестировать студентов на предмет экстремизма. Непонятно же, что у них в головах. В последнее время, правда, социология несколько раз доказала свою несостоятельность – Трампа не предсказала, с брекзитом ошиблась, да и рейтинг нынешней российской власти явно неадекватен, иначе с чего бы там так суетились и додавливали на канале НТВ остатки публичной оппозиции? Да и вообще с подростковой психологией у нас обстоит неважно, судя по участи двух псковских подростков, которых так и не отговорили от самоубийства. Но сама идея тестирования студентов мне нравится, потому что ясно же – именно от студенчества исходит в России главная опасность. Так еще Константин Победоносцев думал, главный идеолог нынешней российской государственности.

Ниже предлагается вариант опросника для тестирования российского студенчества на экстремизм. Можно прямо так и использовать, в виде теста – дети к этой форме взаимодействия с государством привыкли благодаря ЕГЭ.

1.Чувствуешь ли ты себя нужным своей Родине?

Да – 0 баллов, нет – 50, не знаю – 100.

2.Хочешь ли ты бороться за социальную справедливость?

Да – 50 баллов, нет – 0, сомневаюсь – 100.

3. Считаешь ли ты, что есть на свете ценности выше стабильности и благосостояния?

Да – 0, нет – 50, я не знаю таких слов – 100.

4. Должна ли власть сменяться каждые несколько лет или такая смена мешает развитию страны?

Должна – 50, мешает – 0, отстаньте от меня с вашими глупостями – 100.

5. Регулярно ли ты живешь половой жизнью?

Не ваше дело – 50, ежедневно – 0, половую жизнь мне заменяет спорт и участие в акциях «Антимайдана» – 200.

6. Мастурбируешь ли ты?

Никогда – 50, постоянно, вот и сейчас, извините за кривой почерк, – 0, да, но представляю себе только движение «Антимайдан» – 100.

7. Что ты делал(а) бы в девяностые годы?

Занимался бы бизнесом или рэкетом – 50, попытался бы поступить в академию ФСБ – 0, покинул бы страну, потому что жить при либералах ниже моего достоинства, – 150, переехал бы в Петербург – 500.

8. Что ты представляешь при слове «суверенитет»?

Автомат Калашникова – 50, «Искандеры» – 150, бутерброд с колбасой – 0, я всегда думаю об одном – 100, вы сами знаете этого человека – 200.

9. Если тебе предложат на выбор две недели в США или год в армии, что ты выберешь?

Год в армии – 0, две недели в США – 50, подите вон, я не хочу иметь дело с грязными провокаторами – 100.

10. Если твой отец, мать, близкий родственник ведет за столом русофобские разговоры, ты:

Донесешь – 0 баллов, попросишь замолчать – 100, будешь их разубеждать – 300.

11. Почему ты еще не в рядах защитников ДНР?

Я не признаю самопровозглашенные республики – 50, я сейчас туда собираюсь – 0, я принесу больше пользы на студенческой скамье – 100.

12. Что выше – закон или милосердие?

Закон – 0, милосердие – 50, закон и есть милосердие – 100, я не знаю, что такое закон, – минус 100, я не знаю, что такое милосердие, – плюс 200.

13. Употребляешь ли ты алкоголь?

Нет – 0, только пиво – 50, я предпочитаю наркотики – минус 100, только за здоровье родителей – плюс 100, только за ваше здоровье – 150.

14. Зачем ты обучаешься в вузе?

Чтобы стать специалистом и приносить пользу Родине – 0, чтобы избежать службы в армии – 50, чтобы получить отсрочку для выбора профессии – 100, чтобы потом поступить в академию ФСБ – 200, я занимаюсь спортом и не думаю о таких глупостях – 300.

15. Зачем ты отвечаешь на эту анкету?

Мне так сказали – 0, у меня нет тайн – 50, что такое «анкета»? – 500.

Подведем итоги. Если вы набрали от 500 баллов и выше, вас надо сразу переводить в академию ФСБ или как вариант в любой ее филиал, хоть в Высшую школу экономики, потому что люди, часто отвечающие: «Не знаю» и пьющие только за здоровье начальства, составляют будущую элиту нации. Если вы набрали от 200 до 500, вы типичный среднестатистический гражданин, не представляющий никакой опасности. Но если у вас от 0 до 200, то вы самый настоящий экстремист, потому что вы все время врете, притворяетесь лояльным гражданином и готовы ради этого соглашаться с любым абсурдом. Такого человека надо брать немедленно. Как, впрочем, и любого другого, кто вообще соглашается отвечать на такие анкеты.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...-vek-surrogata
25.12.2016

Потребление суррогата не ограничивается питьем стекломоя. Суррогат - правосудия, телевидения, дискуссий, русского мира – в огромных количествах жрут все

Слово года в России, безусловно, «боярышник». «Боярышник» – не просто стекломой, чье название случайно совпало с лекарственной настойкой, но обозначение суррогата, причем двойного: это не настойка и вообще не питье. Но ведь суррогатно в России все. На что ни посмотри – все опасная для жизни подделка.

По всей России идут сетевые и офлайновые споры: стоит ли жалеть тех, кто потравился «Боярышником»? Одни говорят: не стоит, это естественный отбор. Другие прибегают к давно уже надоевшему аргументу: а если бы ваш сын или ваша мать потравились «Боярышником»?

Мне не очень жаль, правду говоря, тех, кто потравился этим конкретным стекломоем, хотя пили его, наверное, не от хорошей жизни; правда, их смерть можно назвать в чем-то героической, ибо они первыми – при поголовном молчании официальной прессы и осторожных намеках оппозиции – показали реальный масштаб российской катастрофы. Пока корреспонденты сервильной газеты в течение месяца едут электричками из Москвы во Владивосток и взахлеб описывают, как много они видят счастливых людей, за окнами этих электричек погружается в безвылазное болото настоящая Россия, та самая страна, в которой без алкоголя не переживешь зиму, не дашь взятку, не примиришься с реальностью. У этих людей, конечно, свои радости, но умиляться этим радостям бессовестно. И особенно ужасно, что потребление суррогата не ограничивается питьем стекломоя. Суррогат в огромных количествах жрут все.

Суррогаты суда приговаривают к реальным срокам ненастоящую, выдуманную террористку, в канун нового года отправляют по этапу мать трехлетнего сына, которого она растит без отца (якобы за распространение детской порнографии, хотя она всего лишь перепостила трехсекундный ролик, где воспитатели издеваются над ребенком, и потребовала их наказать). Суррогатные дискуссии на суррогатном телевидении вливают идеологический «боярышник» в глотки миллионов, суррогатные правозащитники в обстановке полного взаимного умиления общаются с президентом, который, будем откровенны, тоже не совсем настоящий (выборы-то какие были, вспомните, да и на чем стоит его нынешняя всенародная легитимность, тоже не забывайте). Суррогатный самопровозглашенный русский мир ведет гибридную войну, и хотя ценности там гибридные и вожди суррогатные, но смерти самые настоящие. Страна определяется тем, что в ней осталось настоящего. В сегодняшней России это смерть, которой действительно очень много, причем число жертв двух войн и террористических атак сопоставимо со смертностью в результате плохой медицины, халатности и бытовых отравлений. Это несколько настоящих нонконформистов вроде Сокурова, который осмелился напомнить первому лицу о Сенцове и не побоялся слова «умоляю». Это несколько безусловно настоящих, беспримесных подонков, которых все мы знаем в лицо и которые ни разу не дали нам оснований сомневаться в своей искренности.

Когда-то я задавался вопросом: отчего страшное время сталинского террора породило великое и несгибаемое поколение, выбитое войной на три четверти и все же сумевшее осуществить оттепельный ренессанс, а сравнительно благополучное брежневское время сформировало такую гнилую генерацию, которая и свободу свою защитить не сумела? Неужели террор формирует подлинную нравственность? Да нет, конечно. Просто террор был настоящий, первосортный, и люди при нем росли настоящие. А свобода была так себе, полусвобода, и при ней выросли люди компромисса, готовые мириться с подачками и уступать за полцены. Так вот, в будущем нас, видимо, не ждет ничего особенно хорошего, несмотря даже на то, что новое поколение растет уникально талантливым и быстроумным. Просто его среда – именно суррогат, и это касается всего: власти, оппозиции, «правого поворота». «Век фуфла», сказала Татьяна Друбич 20 лет назад. Век суррогата, уточнил бы я. Век «Боярышника». Нет ничего более отравляющего, чем подделка; поддельный террор только выглядит гуманным – он растлевает на многие поколения вперед. И вдобавок не кончается – потому что все гибридное, в отличие от подлинного, можно растягивать до бесконечности.

Жалко ли мне тех, которые этим травятся? Жалко. Потому что – а какой у них выбор? Бывают проекты, которые проще закрыть, чем реанимировать; проще один раз похоронить, чем всю жизнь причитать над полутрупом. И это самый оптимистичный прогноз, потому что, согласитесь, какой же это новогодний праздник, когда все время провожают суррогатным шампанским старый год и все никак не решатся выпить за новый?

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...591-ne-vkhodit
15.01.2017

В России нельзя вступать ни в одну организацию, ибо все они либо подконтрольны власти, либо неизбежно копируют ее, даже фрондируя.

Пелевину приписывается фраза о том, что истинно буддистский способ смотреть телевизор – это не смотреть телевизор; даже если это сказал не он, все равно красиво. Мне кажется, истинно буддистский, а попросту говоря, лучший способ выйти из ПЕН-центра – это не вступать в ПЕН-центр. Да и вообще в России вступать в какую-нибудь организацию стоит только для того, чтобы громко, эффектно оттуда выйти.

Русский PEN изначально мне представлялся совершенно бессмысленной организацией, и я не вступал туда даже тогда, когда мне поясняли, что для трудоустройства в США это в высшей степени полезно. Меня и так время от времени зовут туда преподавать, а ни в одной писательской организации я не состою. Никакой пользы в этом нет, поскольку ни одно тоталитарное правительство сроду еще не прислушалось к голосу объединенных писателей. Протестовать имеет смысл только для очистки совести. Хоть все нобелевские лауреаты мира подпишись под обращением в защиту Салмана Рушди, – аятолла Хомейни все равно не отменил бы свою бессмысленную фетву; хоть сам папа римский выступи в защиту Олега Сенцова, Сенцов будет сидеть до тех пор, пока не станет выгодно его обменять, поскольку сказано же вам: «мы не можем руководствоваться христианскими чувствами».

И была мне охота состоять в одной организации с людьми, которые в жизни своей ничего не написали, но кооптированы в ПЕН за те или иные заслуги! Впрочем, те, которые написали, ничем не лучше. Что мне за радость состоять в одном писательском клубе с Андреем Битовым? Мне нравится Битова читать, иногда – с ним выпивать; но состоять с ним в одной организации и, стало быть, подписываться под его заявлениями? Увольте. Я люблю читать раннюю Юнну Мориц, но быть в одном ПЕН-центре с Мориц нынешней и, стало быть, разделять хоть минимальную ответственность за ее нынешнее творчество?! Писатель вообще не обязан иметь гуманистические убеждения, он иногда существует для того, чтобы на своем примере демонстрировать гибельность тех или иных заблуждений. Как обстояло дело с гуманитарными ценностями у Луи Фердинанда Селина? У Достоевского времен «Карамазовых»? У Константина Леонтьева? У Евгения Харитонова, даром что он принадлежал к сексуальному меньшинству?

Писателю должно быть присуще не теплое и приятное чувство коллективизма, а ледяное, свежее, бодрящее чувство изгойства. Когда Мандельштама стали травить именно коллеги, профессионалы, защищавшие свои корпоративные ценности, он взбунтовался: «Какой я писатель! Пошли вон, дураки!». Правда, ему было почти сорок. Но у нас-то уже есть «Четвертая проза», нам вроде бы не обязательно проделывать сначала весь этот путь от профессионального союза к профессиональному одиночеству? Да, писательство – профессия, отнюдь не способствующая улучшению нравов. Это нормально, зависть – наша профессиональная болезнь, продолжение естественной конкуренции. Да, мы вечно балансируем на тончайшей грани между адской неуверенностью в себе и адской же самовлюбленностью. Это же касается и режиссеров, и композиторов. Какие льготы может предоставить любой союз писателей? Обяжет музу прилетать ежедневно с трех до пяти? Подписывать коллективные протесты – занятие для тех, у кого нет собственного голоса. Правда, как заметил Шендерович, наша власть понимает не слова, а цифры, и если подписантов действительно очень много, она прислушается. Но в ПЕН-центре по определению мало народу, и его мнением российская власть подотрется с тем особенным наслаждением, с каким Рольф Хоппе–Геринг в фильме «Мефисто» кричал Брандауэру–Хефгену: «Убирайтесь, АКТЕР!».

В России нельзя вступать ни в одну организацию, ибо все они либо подконтрольны власти, либо неизбежно копируют ее, даже фрондируя. В России нельзя быть полуостровом – только островом.

А уж если говорить совсем честно – у меня несколько профессий, и я с радостью вступил бы в любой профессиональный союз: педагогический, кинематографический, даже садоводческий. Но среди тех предательств, которые я переживал, писательские, безусловно, лидируют по численности. То ли писателям особенно интересно – ради творческих целей, разумеется, – понять, что чувствует предатель, то ли они ищут в падении источники новой энергетики. Но ищут зря: ни Селин после своего коллаборационизма, ни Михалков после всех своих наград ничего особенно хорошего не написали. А нынешний президент ПЕН-центра Евгений Попов и до того был, мягко сказать, не Битов.

[Дмитрий Быков]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...oj-razbojnitse
05.02.2017

Если у нашей страны еще есть шанс, то его дадут последние свободные люди России. Те, кого после интервью Чайки называют «смышлеными ребятами». Они, в отличие от большинства, все понимают.

Поднявшийся после беседы Юрия Чайки с Андреем Ванденко шум о «детках» – то есть об отпрысках российской элиты, делающих стремительные карьеры, – заставил меня задуматься о парадоксе: эти сыновья генпрокурора, дочери президента, золотая молодежь со всеми их блестящими успехами не вызывают у меня сколько-нибудь серьезной враждебности. Неприятно мне другое – лицемерие отцов, со странным упорством отрицающих свое участие в судьбе детей. Ну да, они обязательно помогают – хотя бы фамилиями. И не вижу я в этом ничего дурного, потому что такой родитель все равно вынужденно мало занимается детьми, у него работа, разъезды, государева служба. Они все принципиально говорят «государева», а не «государственная», это их профессиональный жаргон, потому что служат они государю, а не государству. И это, считаю, правильно (определенно-личная конструкция – считаю, полагаю, без выпячивания «я», – тоже отличительная черта их бесед с Андреем Ванденко). Потому что государство – бездушная машина, а государь – живой, где-то даже теплый, вежливый человек. Так вот, поскольку на службу государю уходит львиная доля их времени, они имеют полное моральное право помогать детям в трудоустройстве. Потому что играть, возиться с ними, читать вслух элементарно нет времени.

И вот о чем я думаю – серьезно, без всякой насмешки. Раньше, когда кто-то еще цитировал серьезную литературу, широко обсуждалась фраза Атаманши из «Снежной королевы» Шварца: «Балуйте детей, господа, тогда из них вырастут настоящие разбойники!» И замечательный педагог и психолог Тамара Афанасьева, автор единственного приличного учебника по этике и психологии семейной жизни, тогда замечательно сформулировала: не забывайте, что эта девочка – Маленькая разбойница – оказалась единственным приличным человеком в банде.

Когда-то на ту же тему высказался Александр Введенский. Почему, говорил он, я остаюсь сторонником монархии? Потому что при этом строе к власти хотя бы случайно может прийти порядочный человек! Во всех других вариантах на подступах к трону или президентскому креслу все сколько-нибудь приличное отсеивается. Наследник престола, конечно, имеет шансы вместе с престолом унаследовать ужасные черты родителя, но сколько мы знаем случаев, когда, имея перед глазами мрачный пример, ребенок вырастал принципиальным оппозиционером! «При мне все будет как при бабушке», – сказал Александр I и приступил к реформам, а тиранство папеньки осталось в прошлом. Александр II все делал вопреки печальному опыту отца. Да и Петр I был в оппозиции как к собственному прошлому, так и к своему окружению. Обычно в процессе борьбы за власть утрачивается все, ради чего эту власть вообще стоило брать. Дети элиты потому и представляются мне надеждой России, что все самое главное они получают без унизительной борьбы.

Скажу откровенно: иронические интонации в разговоре о «детках» представляются мне серьезным заблуждением. Мы вправе им завидовать: зависть, говорил Пушкин, – сестра соревнования, следственно, хорошего роду. Но осуждать их за то, что им все досталось даром, смешно: это их шанс сохранить некоторую доброту, которую большинство сограждан утрачивает в борьбе за существование. Вспомните: Софья Перовская – дочь губернатора Петербурга, декабристы – военная элита русского дворянства, да и пролетарская революция, которая в действительности не была ни пролетарской, ни революцией, осуществлялась дворянами и разночинцами. Пожалеть кого-либо способен только образованный класс – у неимущих хватает других забот. Жалость к «страдающему брату» – удел просвещенной и сравнительно обеспеченной части населения; и чувство собственного достоинства, если оно и есть у кого-то в стране, присуще обычно именно «золотым деткам». Потому что отцы в процессе восхождения по служебной лестнице это чувство постепенно утрачивают.

Я преподаю в частной школе, отнюдь не элитной. Но знаю, что дети, воспитанные в элитарных семьях, по крайней мере испытывают некоторое чувство вины перед остальными. Это чувство не то чтобы справедливо, но всегда благотворно. Остальные в России вообще никогда не считают себя виноватыми. И если у нашей страны еще есть шанс, то шанс этот дадут нам последние свободные люди России. Те, кому нечего бояться. Те, кого после интервью Чайки называют «смышлеными ребятами». Их много. И они, в отличие от большинства, все понимают.

Не зря Сергей Есенин любил повторять: не так страшен черт, как его малютки.