Историк о термидорианском перевороте, принятии Конституции III года и «политике качелей»
25.09.2015
Как изменилось судопроизводство со свержением якобинской диктатуры во Франции? Какие требования высказывали различные политические лагеря? Каковы были цели новой конституции? И как пришел к власти Наполеон? На эти и другие вопросы отвечает кандидат исторических наук Дмитрий Бовыкин.
кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала "Французский ежегодник"
Последний раз редактировалось Chugunka; 06.11.2017 в 21:06.
Историк о единой французской нации, европейской политической модели и актуальности идей Французской революции
18.06.2015
Чем отличались цели революций в Англии и Франции? Как Французская революция изменила социально-политическую организацию страны? Какую роль Французская революция сыграла в становлении современных политических систем Европы и США? На эти и другие вопросы отвечает кандидат исторических наук Дмитрий Бовыкин.
Французская революция — явление абсолютно уникальное и в европейской истории, и, в общем-то, в мировой. С точки зрения фактов это не всегда просто уловить: что такого уникального? Казнили короля, установили республику — это было в Англии в годы Английской революции: и короля казнили, и республику устанавливали. Тогда во Франции правил Людовик XVI, и неслучайно его настольной книгой была история Карла I Английского, он смотрел на английский опыт, чтобы его не повторить и не взойти на эшафот. Велась политическая борьба, казнили людей — это тоже было в истории. Написали несколько конституций — французы прекрасно знали, что американцы написали конституции и для отдельных штатов, и после Войны за независимость. То есть по событийной канве значение революции трудно уловить. Но одновременно были вещи, которые делали Французскую революцию совершенно уникальной.
Французская революция — первая, которая поставила своей целью, как привычно для нас говорить, «мы наш, мы новый мир построим». Это, конечно, сделала Французская революция первой на основе того, что писали просветители, им очень верили — образованная элита, конечно. И казалось, что нужно принять ряд каких-то правильных законов, написать правильную конституцию, перестроить страну, и тогда наступит счастье. Этим, собственно, Французская революция занималась.
Если говорить современным языком, то страна была полностью переформатирована. Раньше были провинции, привычные для нас: Бургундия, Нормандия, Шампань или Прованс. У каждой провинции были свои обычаи, привычки, языки, говоры, на границах провинций стояли таможни, то есть проехать беспошлинно, провести товар было нельзя. Жители части провинций даже не считали себя французами, они говорили: «Там у них во Франции какая-то революция, а нам чего в это лезть». Революция это полностью изменила: провинции отменили, на месте провинций появились восемьдесят с лишним департаментов, более-менее равных по количеству населения, названия провинций ушли в прошлое, и департаментам дали названия по географическим привязкам: Сена и Марна, Верхние Альпы, Монблан и так далее. Кроме этого, была поставлена цель бороться с независимостью провинций, поэтому все департаменты обладали совершенно равными правами.
Была поставлена цель, чтобы все говорили на французском языке. Понятно, что реализовать это за год, за два или за десять нереально, но путь, который для этого был обозначен, появился в годы Французской революции — это начальная школа и средняя школа. То есть школа должна научить детей говорить правильно, школа должна воспитать гражданина будущей Франции. Век с лишним за это боролись, в полной мере эта система заработала в конце XIX века. Уже с того момента была поставлена задача, чтобы французы говорили по-французски.
До этого француз, который отправлялся из Парижа куда-нибудь в Монпелье, считал себя просто иностранцем, он ничего не понимал.
Это есть в воспоминаниях от XVII века, когда один французский драматург писал, что он, как московит, не понимает ни слова из того, что ему говорят на улицах.
Кроме этого, Французская революция, насколько это было возможно, полностью покончила со всеми делениями французов, чтобы создать единый французский народ, или, как тогда говорили, единую французскую нацию. Неслучайно нация была, и в Англии была нация, и было понятие французской нации, но нация в современном смысле слова со всем вытекающим, с национализмом, с шовинизмом — это, конечно, творение Французской революции. И было провозглашено полное равенство, но перед законом. Говорили: понятно, что умный не будет равен глупому, сильный не будет равен слабому, но перед законом все должны быть равны. И Французская революция отменяет все, что нацию делило: отменяет сословия, отменяет дворянские титулы, ремесленные цехи, корпорации — все это было отменено.
Появился принцип выборности. При старом порядке, как стали называть то, что было до, господствовал принцип назначаемости на должности. Суверенитет у короля, король назначает на все должности, часть должностей продается. Теперь появляется понятие «суверенитет нации», и на все должности выбирают, вплоть до епископов, то есть даже на церковные должности. Впоследствии, конечно, это все корректировалось, часть просветителей писала, что голосовать должен весь народ, нереально, чтобы народ принимал законы, народ избирал представителей, и те принимали законы. Потом при Наполеоне (Наполеон, конечно, часть революции) появилась идея о том, что государство назначает должностных лиц, префектов — это все дожило до сегодняшнего дня, — чтобы контролировать то, что происходит на местах. Но в общем и целом принцип выборности восторжествовал.
Таких фрагментов в истории Французской революции очень много, и в целом они формируют французскую политическую систему, причем сегодняшнюю. Если для нас Октябрьская революция — событие, которое было неизвестно когда, а Французская была 225 лет назад, даже больше, и у нас нет таких событий, которые были бы столь важны, то для Франции Французская революция совершенно официально, на уровне официального дискурса — это событие основополагающее. И это не просто идеология, это живет в головах рядовых французов, их воспитывает все та же школа. Когда возникает какой-то скандал на религиозной основе или еще какой-то, всегда говорят: это покушение на республиканские ценности, это ценности Французской революции, они были заложены, и менять их нельзя ни в коем случае.
Естественно, революция — событие основополагающее во многом не только для Франции, но и для всей Европы. В 1792 году начинается война, Франция сама ее начинает, никто, конечно, не мог себе представить, что война продлится двадцать с лишним лет, до 1815 года, — современники иногда называли ее тридцатилетней войной. Революционные войны перерастут в наполеоновские, и после Венского конгресса будет выстроена Венская система — 1815 год. Карта Европы изменится, изменятся принципы, которые были положены в основу международной политики. Историки спорят, сколько эта система прожила в изначальном виде — 10 лет, 15 лет, 20 лет. Но есть очень любопытный факт, что XIX столетие оказывается самым мирным из всех предыдущих. То есть некую международную систему по итогам революции все-таки смогли построить.
И значение для всего мира, которое не ограничивается ни Францией, ни Европой.
Принцип 1789 года, как принято говорить во Франции, — это то, что является сегодня основой, аксиомой европейской политической модели.
Свобода, равенство всех перед законом, презумпция невиновности, закон един для всех, народный суверенитет, все должны избираться — это остается базой и европейской политической модели, и американской политической модели, и оттуда уже распространяется на весь мир. Если взять идейные течения, которые задавали координатную сетку для событий в Европе и во всем мире в XIX–XX веках — либерализм, социализм, консерватизм, коммунизм, что угодно, — все ищут и находят себе предшественников именно в годы Французской революции, все ведут свои истоки именно оттуда.
Практически любая революция XIX века поверяет себя по Французской революции — и не только XIX века: Октябрьская революция — начало XX века, и для Октябрьской революции Французская была совершенно официально признана (это есть в официальных выступлениях) революцией-прототипом. То, что происходило во Франции 200 с лишним лет назад, стало прототипом для того, что происходило в совершенно иных условиях в абсолютно иной стране, причем прототипом на многих уровнях, начиная от лексики — те же самые нам привычные комиссары появляются в годы Французской революции — и кончая тем, что во время Октябрьской революции постоянно следили, какие этапы прошла Французская, как в ней шла политическая борьба, вот у них террор и у нас, а будет ли у нас термидор. Это официально обсуждалось на уровне Центрального комитета партии, на уровне крупнейших партийных деятелей.
кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала "Французский ежегодник"
Историк об экономическом кризисе во Франции накануне революции, необходимости реформ и Генеральных штатах
30.05.2015
С чем был связан экономический кризис второй половины 1780-х годов во Франции? Как Война за независимость США была связана с причинами революции во Франции? Почему созыв Генеральных штатов привел к началу революции? На эти и другие вопросы отвечает кандидат исторических наук.
Если посмотреть причины Французской революции по учебникам — и по сегодняшним учебникам, и по старым, — то все получается очень просто: все плохо. Как Ленин учил, обострение выше обычного, нужды и бедствия угнетенных классов, верхи не хотят жить по-старому, низы не могут, крестьянство голодает, люди умирают от голода, чуть не на улицах падают, в стране кризис, все чудовищно, абсолютная монархия, самодержавие практически, и только революция может этот гордиев узел разрубить.
Эта схема на самом деле очень стройная. Если подключить к ней классовую борьбу, как писали, — это межформационная революция, переход от феодализма к капитализму, растущая, экономически процветающая буржуазия берет власть и строит буржуазное государство. Схема необычайно удобная для объяснения, и Французская революция и ее причины становятся чрезвычайно понятными. Плохо только одно, что она никак не сочетается с фактами, абсолютно ни одной своей стороной.
Если посмотреть на Францию XVIII века, второй половины XVIII века, то это мощнейшая европейская страна, уступающая только Англии. Страна огромная — 25–27 миллионов человек населения, в Англии, для сравнения, 10,5 миллионов только на рубеже XVIII–XIX веков, а во Франции 7 миллионов прибавилось только за XVIII век. Страна с развитой промышленностью — промышленность за XVIII век вырастает в несколько раз, внешняя торговля в четыре раза. Становится модным покупать французское, по всей Европе покупают — неважно, это духи, кружева, одежда, мебель, зеркала, оружие — все что угодно, французский экспорт идет во все страны Европы.
Эта страна чрезвычайно популярна с точки зрения культуры, то есть и по населению (каждый пятый европеец — француз), но и по влиянию культуры. То, что у нас дворянство говорило на французском, все знают, но прусский король Фридрих II на немецкий переходил только в силу необходимости, а так говорил и писал по-французски, то есть влияние страны гигантское.
И не получается такой вот угасающей монархии, век Людовика XIV только-только закончился, и, опираясь на этот самый век Людовика XIV, монархия перестраивает города, французские города очень сильно преображаются в XVIII веке, монархия занимается торговлей, монархия занимается культурой. Монархия, конечно, не самодержавие, как у нас нередко писали, перед Октябрьской революцией писали. Монархия абсолютная — да, безусловно, но абсолютная в европейском понимании, с множеством ограничений.
И тогда что, вообще никаких причин нет для Французской революции, если все так процветает и все хорошо? Проблемы есть у любой страны, они есть у Франции в XVIII веке, другое дело, что в большинстве этих проблем трудно увидеть действительно причины революции.
Проблема с сельским хозяйством. Безусловно, сельское хозяйство отстает, от английского отстает и Францию с трудом кормит. Крестьяне, конечно, от голода на улицах не умирают и в общем живут часто не хуже, чем в других европейских странах, а платят чаще и меньше. Но крестьяне испытывают определенное недовольство системой, которая есть. Французский крестьянин уже много веков некрепостной, французский крестьянин привык считать землю своей собственностью — он может ее продать, он может ее подарить, он может ее завещать. Но одновременно действует средневековый принцип: нет земли без сеньора. То есть французский крестьянин обязан платить сеньориальные повинности, обязан соблюдать сеньориальные права. Это раздражает, бунты, которые будут в XVIII веке, — это часто как раз бунты против сеньориального порядка.
Буржуазия — конечно, не та буржуазия, которая у Маркса, а буржуазия еще средневековая, бюргерство. Но если взять ту буржуазию, которая у Маркса, то и ее проблемы, в общем-то, спокойно решаются без революции. И эта буржуазия мечтает аноблироваться, то есть получить дворянское достоинство, и против монархии уж ни в коем разе не выступает.
У дворянства есть проблемы. Дворянство беднеет, мечтает, чтобы королевская власть ему помогала, мечтает получать должности от короля. Но тоже было бы странно, чтобы дворянство мечтало о революции. Но дворянство хочет что-то изменить, что-то подкорректировать. Прежде всего, почему? Рядом процветающая Англия, выигравшая у Франции почти все войны в XVIII веке, и дворяне начинают говорить: смотрите, там монархия ограничена, там конституционная монархия, монарх правит в согласии с дворянством, может быть, и нам нужно тоже что-то подкрутить в этом механизме, чтобы у нас король тоже слушал дворян? Но это реформа, это все-таки не революция.
Духовенство. Вообще во Франции официально было три сословия, как во многих других странах: первое сословие — духовенство, второе — дворянство, третье сословие — все остальное. У духовенства тоже есть свои проблемы, но ничего столь критичного, столь радикального.
Где основная точка противоречия, где основной узел проблем? Фактически таких точек две.
Революция официально начинается в 1789 году, и есть конкретная ситуация второй половины 80-х годов — экономический кризис.
Заключили очень неудачный торговый договор с Англией, хлынули дешевые английские товары — все-таки в Англии промышленная революция уже начинается, — чрезвычайно неблагоприятные погодные условия, реки замерзают, виноград мерзнет, посевы бьет град, то есть все собралось в одном месте. Но уникального ничего: и в XVIII веке, и в XVII веке отдельные провинции Франции не раз испытывали голод, имели проблемы, но это нормальная жизнь любой европейской страны на излете Средневековья.
Узел проблем — проблемы финансовые. У французской монархии ко второй половине XVIII века денег все меньше, к 80-м годам их практически не остается. Государственных бюджетов, где сводили доход с расходом, раньше не было, французы начали этим заниматься только уже ближе к революции. И когда стали смотреть, то выяснили, что доходов критично не хватает. Не хватает их не потому, что особенно расточительный король, как говорили, или королева тратит на свои наряды. Не хватает их по двум причинам. Первая причина — чрезвычайно неудачная внешняя политика. Практически все войны Франция проигрывает или, по крайней мере, не выигрывает после Людовика XIV; эти войны, естественно, требуют расходов, доходов не приносят.
Вторая причина — американская революция. Французы, как подсчитали современные историки, потратили на поддержку американской революции — естественно, в пику Англии, не столько из любви к американцам, — три расходных части бюджета на 1788 год. То есть на одну американскую революцию ушло втрое больше, чем Франция вообще могла за один год потратить. Естественно, бумажных денег нет, значит, деньги из драгоценных металлов, приходилось брать займы.
И ко второй половине 80-х годов, даже к началу 80-х годов, пришла пора платить проценты по займам. И те, кто занимался французскими финансами, естественно, королю сказали: Ваше Величество, это невозможно, нужна финансовая реформа, и хорошо бы под это дело провести и реформы управления, подкорректировать традиционную старую систему, ведь Франция версталась как лоскутное одеяло — у провинций свои привилегии, у сословий свои привилегии, у отдельных категорий граждан свои привилегии, и хорошо бы это все унифицировать.
Почему так? Почему нельзя подкорректировать что-то в деталях? Потому что, как мы сегодня говорим, налогооблагаемая база не может быть изменена — это земля, основной налог поземельный, но этот основной налог — средневековый, он изначально платился на ведение военных действий. И изначально, по средневековой традиции, его не платило дворянство, оно платило его кровью на полях сражений, и не платило духовенство, поскольку сословие мирное. То есть его платит только третье сословие. А от косвенных налогов все уклоняются по мере возможности, потому что нет единого косвенного налога. Если в одной провинции он есть, в другой нет, то нарастает контрабанда.
Что предлагали королю? Взять и изменить всю систему, ввести единое налогообложение для всех: дворян, бюргеров, священников — неважно. Но по традиции французской монархии, и это, в общем, показатель того, что это далеко не самодержавие, это абсолютизм сугубо французский, никогда не было разделения властей, король — суверен, глава государства. Но было, как говорили тогда, раздробление властей. Любой королевский эдикт, в частности, по налоговым проблемам должен пройти через парламент или парламенты.
А французский парламент — это не английский парламент, это не выборные депутаты, это судебный орган. Членов парламента назначали, должности их продавались и наследовались. И юристы должны были, как тогда говорили, верифицировать эдикт, то есть посмотреть, чтобы он соответствовал предыдущему законодательству, соответствовал традициям французской монархии, ее основным законам. А парламенты второй половины XVIII века в основном дворянские. И эти дворянские парламенты, конечно, встали насмерть. Они сказали: Ваше Величество, нет, это традиция, изменить это невозможно, хотите — собирайте Генеральные штаты.
Генеральные штаты — давно забытый средневековый орган, с начала XVII века не собирался, сословное представительство, и он имел право решать финансовые вопросы. И когда монархия оказалась загнана в угол, король понял, что его авторитета не хватает, чтобы провести эту реформу, король дает согласие на созыв Генеральных штатов. А Генеральные штаты по традиции голосовали так: одно сословие — один голос. То есть сколько бы ни было депутатов — один голос у дворянства, один голос у духовенства, один голос у третьего сословия. Естественно, дворяне рассчитывали, что штаты будут управляемые — среди священников много дворян, от третьего сословия часто посылают дворян, потому что крестьянин не понимает, он не может в Версале с королем говорить на равных.
Но когда объявили о созыве Генеральных штатов в 1788 году, то ситуация полностью вышла из-под контроля.
Начали составляться наказы депутатам, фактически рухнула цензура — было огромное количество памфлетов, газет, выступлений. Тут же появились люди, которые стремились и свою какую-то выгоду получить от этой ситуации. И правительство фактически перестало ситуацию контролировать. Более того, когда собрались Генеральные штаты и даже еще накануне их созыва — все-таки эпоха Просвещения, не XVII век, — появились следующие разговоры: а Генеральные штаты — это что? Мы же в XVIII веке живем. Просветители как нас учили? Всем должна управлять нация, значит, они в общем как бы представители нации. А нация — это кто? Нация — это третье сословие: во-первых, третье сословие — больше 95% населения, а во-вторых, третье сословие — те, кто реально трудится и создает, как мы говорим сегодня, материальные ценности.
И в этой обстановке, когда собираются Генеральные штаты и король мечтает быстро провести через них финансовую реформу и на этом дело закончить, представители третьего сословия говорят: нет, ничего подобного, мы объявляем себя национальным собранием, учредительным собранием, мы даем стране Конституцию, и мы меняем всю систему управления страной.
Одновременно начинается широчайший общественный подъем. Король не решается применить войска, потому что у него есть опыт английского короля Карла I — он объявил войну парламенту и закончил на эшафоте. Поэтому французский король пытается договариваться, и в этих условиях начинается брожение в народе, начинается брожение в деревне.
Официальная дата начала революции — 14 июля 1789 года. Восставшие парижане берут штурмом королевскую тюрьму Бастилию. Это, конечно, символ — охраняли ее инвалиды в основном, и там было меньше десяти заключенных, но это был символ абсолютизма, абсолютной монархии. Есть историческая байка: когда прибывает курьер в Версаль и короля будят, сообщают ему о взятии Бастилии, то якобы король растерянно говорит: «Это что, бунт?», и ему отвечают: «Нет, сир, — это революция». Так началась Французская революция.
кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала "Французский ежегодник"
Историк о массовых арестах в период Французской революции, декретах Национального конвента и теории обстоятельств в историографии
18.08.2015
Сколько лет ведутся споры о Французской революции, столько лет ведутся споры о терроре, о том, что это было, почему он был необходим, к чему привела политика террора. И две страны, в которых эти споры наиболее активно велись, — это, конечно, Советский Союз и Франция. Советский Союз — потому что большевистский террор напрямую ассоциировался с якобинским террором, причем не на уровне общественного мнения, а в выступлениях руководителей партии и правительства, и Ленин называл Дзержинского якобинцем, и Сталин говорил, что сегодня органы ВЧК — ГПУ проводят террор, как некогда органы якобинской диктатуры, поэтому этот сюжет был очень актуальным. И во Франции ведутся споры о терроре, но с совершенно других позиций, и начинаются эти споры фактически еще до того, как революция не успела закончиться. И вопрос задавали вот какой: как же так, революция — дитя Просвещения, мечтали построить мир, основанный на разуме, мечтали принести всеобщее счастье, и такой энтузиазм первых лет революции, и все заканчивается кровью, страданиями, гражданской войной — что же такого произошло?
Что такое террор? Чисто формально филологически terreur — «ужас» по-французски, то есть любое насилие, которое вызывает ужас, как бы должно называться террором. Другое дело, что тогда в террор попадает и стихийное насилие, а стихийное насилие начинается с первых дней революции — толпа линчевала коменданта Бастилии. И до того были вспышки насилия на улицах, и государственная политика, то есть феномены совершенно разные. Поэтому, хотя споры ведутся, историки более или менее договариваются о том, чтобы политикой террора называть государственную политику. И так в истории появляется довольно устойчивое словосочетание «якобинский террор».
Почему якобинский? Не якобинцы начинают террор, он начинается до них. Не якобинцы начинают нарушать права человека, которыми так гордились в 1789 году. Все это происходит до них. Но только якобинцы придают террору такой размах, и только якобинцы, как тогда говорили, ставят его в порядок дня. Это происходит в начале осени 1793 года в ответ на требования парижан, прежде всего парижских низов, и тогда Национальным конвентом, высшим органом управления страной, принимается решение поставить террор в порядок дня. В какой логике? Логика следующая: народ един, у народа есть единая воля — это еще идея просветителей, естественно. Народ выражает эту волю, избирая своих представителей, в данном случае депутатов Конвента. Они принимают некие решения, а тот, кто выступает против этих решений, выступает против народа, он враг народа. Словосочетание «враг народа» тоже появляется как раз в годы Французской революции. А если он враг народа, если он сам своими действиями ставит себя за пределы нации, за пределы французского народа, то, естественно, нация вправе на это отреагировать и его покарать.
По так называемому «Декрету о подозрительных» от 17 сентября 1793 года предписывалось арестовывать и держать в тюрьмах до заключения всеобщего мира, как тогда выражались, всех подозрительных. То есть не тех, кто совершил некое преступление, не того, кто выступает с контрреволюционными лозунгами или убивает революционеров, а подозрительных — тех, кто не может доказать свою благонадежность: бывших дворян, родственников эмигрантов, священников, которые не поддержали революцию, и вообще всех, кто органам на местах покажется подозрительным. С этого времени начинается террор, такие аресты идут по всей стране, они становятся массовыми.
И здесь возникает вопрос: насколько то, что происходило в городках, в деревнях, совпадало с декретами Конвента? Расстояние известное, конечно, здесь имеется. Те, кто проводит террор на местах, часто действуют не в рамках буквы закона или даже духа закона, а исходя из собственных желаний, нежеланий, личных связей и собственной выгоды, сводит личные счеты — все это, безусловно, было. Но тем не менее террор становится политикой государственной.
До сих пор спорят, сколько человек оказалось в тюрьмах и было казнено во время террора, цифры называются самые разные, но внушительные — от 50 тысяч до полумиллиона человек.
Сколько человек погибло во время террора, известно лучше. Эти подсчеты очень активно ведутся историками в XX веке. В частности, был такой американский историк Дональд Грир, который посчитал, насколько смог, казненных по закону, расстрелянных без суда и следствия и пришел к цифре примерно 35–40 тысяч человек. И одновременно Дональд Грир пытался посмотреть по тем делам, которые сохранились, которые известны, кто были эти люди, расстрелянные, казненные, другими способами взошедшие на эшафот в годы Французской революции. Потому что есть такой образ, что революция борется с контрреволюционерами, с теми, кто хочет восстановить монархию, с дворянами, священниками прежде всего. И в этом плане цифры, к которым приходит Дональд Грир, вызвали довольно сильное удивление, поскольку четыре пятых тех, кто был казнен во время террора, — это не дворяне, не священники, а, как их называли до революции, третье сословие, то есть это городские низы: торговцы, ремесленники, зажиточные крестьяне — именно они составляют четыре пятых жертв террора.
Зачем вводился террор? В какой логике он вводился? В историографии существует очень распространенное объяснение, которое получило название теория обстоятельств. То есть никто же не хотел зверствовать, никто не хотел вводить террор, но не было другого выхода. Конечно, якобинцы, монтаньяры мечтали бы побеждать на фронтах, снабжать армию хлебом, чтобы крестьяне этот хлеб им продавали по твердым, установленным ценам, но крестьяне не захотели, враги активизировались, кто-то не поддержал революцию, а кто-то напрямую высказался за короля, ситуация чрезвычайная, интервенция, восстания… И в этот момент террор оказался единственной политикой, которая смогла спасти революцию. Такое объяснение дается в рамках теории обстоятельств.
Это объяснение было бы прекрасно, если бы не одно но. Все дело в том, что к зиме 1793–1794 года страна, по сути, уже выходит из этой чрезвычайной ситуации: армии интервентов обращаются вспять, восстания контрреволюционные, если угодно, или просто восстания подавляются, уже заговаривают о том, что хорошо было бы заключить мир, но именно на этот момент приходится пик террора. 22 прериаля II года Республики по революционному календарю, или в мае 1794 года по обычному календарю, в Конвенте выступает один из соратников Робеспьера Жорж Кутон. Он предлагает следующий декрет: упростить судопроизводство, отменить состязательный процесс, то есть никаких адвокатов. Логика какая: они с нами не церемонятся, и мы с ними церемониться не будем, наказание только одно — смертная казнь, никаких тюремных заключений, то есть либо оправдан, либо виновен. И приговор выносится на основании «любой моральной или физической улики, понимание которой доступно каждому разумному человеку». Основанием для приговора становится совесть присяжных, то есть не закон, не уголовный кодекс, не наличие неких формальных преступлений, а совесть присяжных: если присяжные считают, что человек достоин казни, значит, его нужно казнить. И за шесть недель после принятия этого декрета оказывается казнено, в Париже прежде всего, больше, чем за 14 месяцев до того. Это, собственно, называется «большой террор». И конечно, этот «большой террор» совершенно не укладывается в логику теории обстоятельств.
Этот террор был довольно многолик, потому что затрагивал не только действительно контрреволюционеров, тех, кто выступал против республики, а он затрагивал огромное количество людей по всей Франции. И среди этих людей были очень яркие имена, потому что всходят на эшафот либо иначе преследуются в рамках этой политики террора очень многие из тех, кто делал революцию, причем делал не только в 1789 году (можно было бы сказать: «Они выступали за короля, а теперь республика»), но и те, кто активнейшим образом способствовал установлению республики, те, кто выступал против монтаньяров, но, несомненно, за революцию, и они тоже всходят на эшафот. Можно привести в пример такое яркое имя, как родственник короля Филипп Орлеанский, герцог Орлеанский, принявший революцию, отказавшийся от титула, принявший фамилию Эгалите («равенство»), то есть он требовал, чтобы его называли Филипп Эгалите. Он депутат Конвента, установившего республику, он голосовал за казнь короля, а далеко не все депутаты голосовали за казнь короля, и он тоже всходит на эшафот в рамках этой политики террора, точно так же, как король, точно так же, как королева Мария-Антуанетта — все они становятся жертвами политики террора.
Если перейти от человеческого измерения к географическому, к более глобальному, то, конечно, террор сказался на жизнях людей по всей стране, далеко не только в Париже.
Когда в Лионе был подавлен мятеж, Конвент принял решение: город Лион восстал против свободы — города Лиона более не существует.
То есть Лион предписывалось разрушить, но этого не произошло по разным причинам, тем не менее декрет был принят. В Нанте один из депутатов Конвента Карье прославился тем, что он устраивал так называемые революционные «свадьбы», когда людей вывозили на баржах на середину Луары, связывали спина к спине мужчин и женщин и бросали в воду — тогда в Нанте это называли «дать попить из большой чашки». И о том, что творил Карье в Нанте, на ночь глядя лучше не читать. Другой депутат Конвента Фуше, который потом будет министром полиции Наполеона, прославился тем, что расстрелял без суда и следствия около 800 человек в рамках своей поездки по стране как депутат Конвента.
И когда весной 1794 года начинается «большой террор», то, он, конечно, объяснялся никакой не теорией обстоятельств, а тем, что в это время террор становится непременным элементом политической борьбы. Монтаньяры вообще и робеспьеристы в частности используют террор, для того чтобы бороться с политическими противниками. Жорж Дантон, известнейший революционер, оратор с громовым голосом, чрезвычайно популярный, один из тех, кто способствовал падению монархии, выступает за мир, выступает за прекращение террора и всходит на эшафот. Парижские низы, наоборот, выступают за углубление террора, за продолжение и говорят: «Мы ничего не получили от революции», и их лидеры тоже всходят на эшафот. И весной 1794 года в Конвенте начинают звучать голоса робеспьеристов о том, что нужно еще одно, последнее усилие, нужна еще последняя волна казней, нужно очистить Конвент от всех противников революции. И это уже непосредственно способствовало падению диктатуры монтаньяров, поскольку не были названы имена депутатов, никто из депутатов не мог ощущать себя в безопасности, и тогда они договариваются, выступают против Робеспьера, заканчивают диктатуру монтаньяров и тем самым спасают свои жизни. Так, собственно, заканчивается террор.
кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала "Французский ежегодник"
http://postnauka.ru/video/50656
Историк о Якобинском клубе, политической карьере Робеспьера и падении диктатуры монтаньяров
06.08.2015
В эпохе Французской революции есть, пожалуй, два самых ярких момента: первый — взятие Бастилии 14 июля 1789 года, а второй — якобинская диктатура. Почему якобинская? Кто такие якобинцы? Якобинцы — это политический клуб, это ни в коем случае не партия, поскольку по тем представлениям, которые сложились во Франции в конце XVIII века, партий не могло быть как таковых, то есть партии — это плохо. Плохо потому, что партия раскалывает единую волю народа, партия позволяет людям договориться и голосовать не так, как предписывает их совесть. Поэтому обвинение в создании партии было действительно обвинением, синоним к слову «партия» в XVIII веке — это клика, банда. А якобинцы — это политический клуб, для того чтобы встречаться, общаться, что-то обсуждать. Как в дореволюционные годы, так и в годы революции французы встречались в рамках клубов. Их было множество, очень разных: где-то был вступительный взнос, где-то не было вступительного взноса, где-то собиралась более приличная публика, где-то менее. Самые популярные клубы были, конечно, те, в которых участвовали депутаты, поскольку это позволяло не просто что-то обсудить, но и надеяться, что это обсуждение выльется в конкретное решение.
Таким клубом было «Общество друзей конституции», которое в 1789 году после переезда в Париж обосновалось в монастыре монахов-якобинцев, и в народе его стали называть Якобинский клуб. Это было известное общество, простые люди там практически не появлялись — все-таки требовалось заплатить определенную сумму за участие, и по всей стране стали возникать филиалы этого Якобинского клуба. Они не подчинялись центральному обществу напрямую, но статус филиала Якобинского клуба позволял обмениваться с центром, направлять туда какие-то свои выступления, речи, рассказы о том, что происходит на местах, сообщать о своих нуждах. В обмен на местах получали из Парижа самые свежие новости, опять же речи известных депутатов. Так Якобинский клуб приобрел огромную популярность и стал, пожалуй, самым многочисленным клубом за годы Французской революции.
Якобинцы пережили несколько расколов, они выступали, как все французы, сначала за монархию, потом, после нескольких расколов, стали выступать за республику. И когда в 1792 году монархия пала и объявили выборы в Национальный конвент, который должен был написать новую конституцию, то в этот Национальный конвент попало и много якобинцев. Значительная их часть стала садиться на верхних скамьях зала заседаний Конвента, как тогда говорили, «на горе». Гора — montagne по-французски, и те депутаты, которые сидели на этой «горе» получили название монтаньяры. По-русски это правильно переводить как «горцы», но поскольку коннотация будет совершенно другая, то и по-русски они называются монтаньяры.
Одним из лидеров монтаньяров был адвокат из Арраса Максимилиан Робеспьер. Он был избран еще депутатом Генеральных штатов, до того, во время своей политической и юридической карьеры, он позиционировал себя как защитник обездоленных, и с 1789 года он начинает позиционировать себя как защитник народа. Он выступал с очень четко выверенными речами — он не импровизатор, речи писались, но в этих речах он, как правило, обличал власть имущих и защищал народ. И это, собственно, принесло ему огромную популярность прежде всего в Париже, потом уже по всей стране. И популярность эта была столь велика, что постепенно Робеспьеру стало казаться, что ему действительно открыто некое знание о том, как правильно защищать народ, как правильно говорить от имени народа, и стало казаться, что его точка зрения — это и есть точка зрения народа. Он скажет в 1792 году такую характерную фразу, когда его стали обвинять в том, что он потакает толпе:
«Я не вождь, не повелитель, не трибун, не защитник народа, я — сам народ».
Робеспьер становится одним из признанных лидеров монтаньяров. Монтаньяры в Национальном конвенте стремятся к власти, опираясь на парижские низы, на парижан вообще, и в конце концов летом 1793 года им удается с опорой на парижский народ произвести государственный переворот.
31 мая — 2 июня 1793 года вооруженная толпа окружает Конвент, под дулами пушек Конвент исключает из своих рядов политических противников монтаньяров, и их помещают под домашний арест, потом часть из них будет казнена. Таким образом, монтаньяры, которые по численности, конечно, в Конвенте не доминировали — их было 100–150 человек из 750, — начинают Конвентом руководить, и Конвент голосует так, как говорят монтаньяры. Очень условно, конечно, то есть какая-то дискуссия была, но по важным вопросам в Конвенте старались монтаньярам, или, если более конкретно, робеспьеристам, Робеспьеру и его сторонникам, не перечить, потому что было понятно, что за этим могут последовать политические репрессии. Потом, когда одного из депутатов спросят: «Как же вы голосовали за все эти меры? Что вы-то делали в эти годы?» — он даст довольно характерный ответ, он скажет: «Я оставался жив». Собственно, с исключения политических противников монтаньяров из Конвента и можно считать, что начинается диктатура монтаньяров, поскольку Конвент теряет свою легитимность.
Как правильно говорить: диктатура якобинская или диктатура монтаньяров? Говорят и так и так в зависимости от того, что тот или иной историк в эти слова вкладывает. В Советском Союзе было принято говорить «якобинская диктатура», и этим подчеркивалось, что это как бы диктатура народа. То есть Якобинский клуб, его филиалы высказывали свои нужды, высказывали свои требования, монтаньяры шли за этими требованиями, откликались на них, и, таким образом, это была якобинская диктатура. В какой-то мере это действительно так: монтаньяры откликались на требования народа — это бесспорно. Но в реальности, конечно, именно они осуществляли диктаторскую власть, потому что именно они посредством авторитета руководили Конвентом, и Конвент принимал то, что монтаньяры считали правильным. И когда была реорганизована власть в стране, то монтаньяры заняли в этой новой власти лидирующие позиции. Конвент отказался фактически от старой структуры и хотя и принял новую конституцию — она была утверждена на референдуме, — но эту конституцию в действие не ввел.
Было положено как? Принять конституцию, разойтись, новые выборы, а дальше новая жизнь. Конвент и, в частности, монтаньяры сказали: «Нет, конституция прекрасна, отлична, но она хороша для мирного времени, а пока идет война — невозможно, в конституции прекрасный текст, надо высечь его на камне, выставить в публичных местах, но пока будет временный революционный порядок управления». Что это значило? Это значило, что Конвент сосредоточил в своих руках всю власть в стране, то есть поистине диктаторскую власть. Правил он через свои комитеты, которые состояли из тех же самых депутатов. Два таких комитета назывались «великими» в историографии, уже позднее — Комитет общественного спасения и Комитет общей безопасности, были другие комитеты.
Впоследствии Конвент покончил фактически и с принципом выборности должностных лиц, которым очень гордились в первые годы революции, потому что на места направлялись с чрезвычайными полномочиями депутаты Конвента, которые замыкали там всю власть на себя. Они говорили: «Мы представители народа, мы говорим от имени всего народа, значит, мы важнее, правильнее, нам лучше известно, что делать, чем конкретным властям в Нанте, в Бордо, в Тулузе и так далее». И таких депутатов, которые направлялись на места, называли комиссары. То есть слово «комиссар» появилось не после Октябрьской революции или после Февральской, а в конце XVIII века. В народе их часто называли проконсулами, вспоминая римский опыт и намекая на те чрезвычайные полномочия, которые были им даны.
В Комитете общественного спасения сторонников Робеспьера было несколько, и самыми известными из них были два — Луи Антуан Сен-Жюст и Жорж Кутон. Сен-Жюст — фигура очень яркая: молодой человек, один из самых молодых депутатов Конвента, решительный, красивый, не знающий сомнений. Он ездил несколько раз в командировки по стране, его направляли к армиям, чтобы обеспечивать победы, он получил очень хорошее образование еще до 1789 года, наладил личные связи с Робеспьером, его избрали в Конвент, и в Конвенте он приобрел известность, произнеся речь во время суда над королем.
Он произнес фразу, которая прогремела по всей Франции: «Невозможно царствовать и не быть виновным».
То есть король был виноват уже из-за того, что он, собственно, король. Вот он стал близким другом и соратником Робеспьера.
Другим союзником и соратником Робеспьера стал адвокат из Оверни Жорж Кутон, человек в возрасте. Кутон стал инвалидом с 1791 года — у него парализовало ноги, и он пошел в политику, выдвинул сам себя в депутаты, и его избрали, потом переизбрали в Конвент. Кутона считали единственным депутатом, с которым старались не спорить, потому что, как только с ним пытались спорить, он тут же говорил: «Вы спорите с человеком, который одной ногой в могиле», — и политические противники замолкали. Кутон долго не мог решить, к какой группировке примкнуть, решил в конце концов сойтись с Робеспьером и принял настолько активное участие в восстании 31 мая — 2 июня, что во время этого восстания один из депутатов, которых собирались исключить и исключили, бросил ему в лицо следующую фразу: «Кутон жаждет — дайте ему стакан крови».
Вот эти три человека — их называли в народе триумвиратом, — не занимая формально никакой должности (Робеспьер не был руководителем Комитета общественного спасения, и он подчеркивал: «Я обладаю 1/12 власти Комитета»), но за счет морального авторитета, за счет влияния на монтаньяров, на депутатов Конвента этим Конвентом более чем успешно руководили.
Зачем была нужна диктатура монтаньяров, якобинская диктатура? Очень часто в исторической литературе говорят: «Это, конечно, не здорово, это плохо, чудовищно, но как иначе?» 20 департаментов из 83 подчиняется центру, идет гражданская война, идут крестьянские восстания, роялистские восстания, интервенты движутся на Париж. Вот, Комитет общественного спасения, якобинская диктатура смогла мобилизовать все силы, ввести государственное регулирование экономики, принять декреты по аграрным вопросам, пообещав землю крестьянам, и, благодаря огромному напряжению сил, они победили. Во многом это действительно так. Победили, организовали призыв в армию, более миллиона человек под ружье поставили — ни одна европейская страна не имела такой армии, конечно, — и действительно победили. Но когда монтаньяров стали спрашивать: «А что дальше?», то есть какова цель этой диктатуры, к чему она ведет, то ответ на этот вопрос был очень расплывчатым, потому что политической программы как таковой у монтаньяров не было, они отвечали на конкретные вызовы времени. А когда заходил разговор о перспективе, то их речи уходили в космическую плоскость борьбы добра со злом, добродетели с пороком, свободы против тирании.
Когда к лету 1794 года обстановка в стране нормализовалась, а монтаньяры не предложили собственной четкой политической программы, то диктатура монтаньяров пала. Пала в том числе из-за того, что монтаньяры, или якобинцы, активнейшим образом использовали в качестве инструмента своей политической власти террор. И этот террор, конечно, к середине 1794 года уже стал пугать, причем пугать и депутатов Конвента в том числе. Был организован заговор в Конвенте, в этот заговор вошли даже члены Комитета общественного спасения. Один из историков назовет это так: «Правительство само себя свергло», что, в общем-то, правда. И когда 9 термидора II года Республики, или 27 июля 1794 года, Робеспьер поднимается на трибуну, ему не дают говорить, против него выступают депутаты Конвента, и Робеспьер и его сторонники были арестованы и на следующий день казнены.
кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала "Французский ежегодник"
Представления о гуманизме в разные эпохи развития человеческой цивилизации различались весьма серьёзно. Сейчас довольно трудно представить, но такая «машина смерти» как гильотина появилась на свет из самых гуманных соображений.
Гуманный доктор Гильотен
«Отцом» гильотины принято считать французского доктора Жозефа Гильотена. Собственно, по его имени и была названа новая система умерщвления.
Между тем, профессор анатомии и депутат революционного Учредительного собрания доктор Гильотен к гильотине имеет лишь косвенное отношение.
Жозеф Гильотен, член созданной в годы Великой Французской революции Конституционной ассамблеи, был противником смертной казни. Однако он полагал, что в эпоху революционных изменений совсем отказаться от её применения невозможно. Именно поэтому доктор Гильотен выдвинул идею: если смертная казнь пока существует, пусть она хотя бы будет быстрой и одинаковой для всех слоёв населения.
Портрет доктора Гильотена. Фото: Public Domain
К концу XVIII века в Европе существовал довольно богатый выбор способов умерщвления преступников. К представителям высших слоёв общества применялось отсечение головы мечом или топором, к неродовитым преступникам – четвертование, колесование или повешение. К прогневавшим духовные власти применялась «казнь без пролития крови», то есть аутодафе – сожжение живьём.
Считалось, что самым гуманным из данных методов является отсечение головы. Но и тут все зависело от мастерства палача. Отрубить голову человеку одним ударом не так-то просто, поэтому палачи высокого класса ценились на вес золота.
Если же некий дворянин умудрялся сильно разозлить монарха, на эшафоте вместо профессионального палача мог появиться обыкновенный солдат, либо другой неподготовленный человек, в результате чего последние минуты жизни опального вельможи превращались в настоящий ад.
Жозеф Гильотен посчитал, что наиболее гуманным по отношению к приговоренным к смерти способом казни является отсечение головы, поэтому предложил создать механизм, который будет лишать людей головы и жизни быстро и безболезненно.
Идёшь в поход? Возьми гильотину!
Национальное собрание Франции поручило разработку такой машины известному своими трудами по хирургии доктору Антуану Луи. Доктор Луи создал наброски чертежей машины, а воплощение их в жизнь легло на плечи немецкого механика Тобиаса Шмидта, которому помогал знаменитый парижский палач Шарль Анри Сансон.
Казнить нельзя помиловать. Смертную казнь отменяли не раз, но она всегда возвращается
Главной деталью гильотины являлся тяжёлый косой нож, который по направляющим с высоты 2-3 метров падал на зафиксированную специальным устройством шею приговоренного. Тело жертвы фиксировалось на специальной скамье, после чего палач нажимал рычажок, и падающий нож ставил точку в жизни преступника.
Новая машина была утверждена Национальной Ассамблеей Франции как орудие казни 20 марта 1792 года.
Первая казнь с применением гильотины состоялась в Париже 25 апреля 1792 года, когда за свои преступления головой заплатил убийца Жан Николя Пелитье.
Зрителей, собравшихся посмотреть на новое зрелище, оно разочаровало своей скоротечностью. Однако начавшаяся затем эпоха революционного террора щедро компенсировала скоротечность количеством казней. На пике революционной борьбы казнили до 60 человек в день. А революционная армия Франции, отправляясь в поход для усмирения мятежников, везла с собой походные гильотины.
«Машина смерти» покоряет Европу
На рубеже XVIII – XIX веков ученые полагали, что отрубленная голова живёт ещё от пяти до десяти секунд. Поэтому палач брал отсечённую голову и демонстрировал её толпе, чтобы казнённый успел увидеть потешающуюся над ним публику.
Среди тех, кто закончил свою жизнь на гильотине, оказались король Франции Людовик XVI и его жена Мария-Антуанетта, деятели Французской революции Дантон, Робеспьер и Демулен, и даже основатель современной химии Антуан Лавуазье.
Казнь Марии-Антуанетты. Фото: Public Domain
Вопреки легенде, сам инициатор создания гильотины Жозеф Гильотен не был гильотинирован, а умер своей смертью в 1814 году. Его родственники долгое время пытались добиться переименования гильотины, однако потерпели неудачу, после чего предпочли сменить фамилию.
До середины XIX века в Европе гильотина использовалась мало, поскольку её связывали с французским «революционным террором». Затем, однако, во многих странах решили, что гильотина – это дёшево, надёжно и практично.
Особенно активно гильотину использовали в Германии. Во времена правления Гитлера с её помощью были казнены около 40 тысяч участников Сопротивления. Объяснялось это просто –поскольку бойцы Сопротивления не являлись солдатами регулярной армии, их вместо расстрела подвергали «неблагородной» казни как уголовных преступников.
Казнь французского революционера Максимилиана Робеспьера. Фото: www.globallookpress.com
Любопытно, что гильотина как средство казни использовалась в послевоенной Германии как в ФРГ, так и в ГДР, причём на Западе от неё отказались в 1949 году, а на Востоке – лишь в 1966-м.
Но, конечно, наиболее «трепетное» отношение к гильотине сохранялось во Франции, где порядок казни на ней не менялся с момента окончания эпохи «революционного террора» до полной отмены смертной казни.
Казнь по расписанию
Подготовка к казни начиналась в 2:30 ночи. В течение часа палач и его помощники приводили механизм в рабочее состояние, проводили его проверку. На это отводился час времени.
В 3:30 директор тюрьмы, адвокат, врач и другие официальные лица отправлялись в камеру к приговорённому. Если тот спал, директор тюрьмы будил его и провозглашал:
– Ваше прошение о помиловании отклонено, вставайте, готовьтесь к смерти!
После этого приговорённому позволяли отправить естественные надобности, вручали специально приготовленные рубашку и пиджак. Далее в сопровождении двух полицейских его переводили в комнату, где он мог написать прощальную записку родным или любым другим лицам.
Затем приговорённый получал несколько минут на общение со священником. Как только тот завершал обряд, полицейские передавали приговорённого в руки помощников палача. Те быстро снимали с «клиента» пиджак, связывали руки за спиной и ноги, после чего сажали на табурет.
Пока один из помощников палача ножницами срезал ворот рубашки, приговорённому предлагался стакан рома и сигарета. Как только с этими формальностями было покончено, помощники палача подхватывали жертву и стремительно влекли к гильотине. Всё занимало считанные секунды – приговорённого клали на скамью, шею фиксировали в пазах, и палач нажатием рычага приводил приговор в исполнение. Тело жертвы со скамьи немедленно сбрасывали в приготовленный ящик с субстанцией, поглощающей кровь. Следом туда же отправляли и голову.
Весь процесс завершался около 4 часов утра.
Гильотина в пражской тюрьме Панкрац. Фото: www.globallookpress.com
Как президент Франции разрушил трудовую династию
Последней публичной казнью во Франции стала казнь Ойгена Вейдмана, убийцы семи человек, происшедшая 17 июня 1939 года в Версале. Казнь была задержана по времени и произошла в 4 часа 50 минут утра, когда уже рассвело. Это позволило настырным операторам кинохроники запечатлеть её на пленку.
Непристойное поведение толпы и журналистов во время казни Вейдмана заставило власти Франции отказаться от публичных казней. С того момента и до отмены смертной казни в целом процедура осуществлялась в закрытых внутренних двориках тюрем.
Последним человеком, казненным во Франции на гильотине, 10 октября 1977 года стал тунисский иммигрант Хамида Джандуби, осуждённый на смерть за пытки своей знакомой, 21-летней Элизабет Буске.
В 1981 году президент Франции Франсуа Миттеран подписал закон, отменяющий применение смертной казни в стране.
Последний государственный палач Франции Марсель Шевалье скончался в 2008 году. Интересно, что Шевалье, унаследовавший должность государственного палача от своего дяди, намеревался впоследствии передать её своему сыну Эрику, который работал помощником на казнях, проводимых отцом. Однако трудовая династия французских палачей прервалась в связи с упразднением профессии.
Имя одного из радикальных лидеров Великой Французской революции Жана-Поля Марата хорошо известно в России. Якобинец Марат во времена советской власти считался предтечей коммунистического движения. Его именем были названы улицы во многих городах страны. Герой песен Александра Розенбаума «на улице Марата счастлив был когда-то».
Революционер на должности придворного врача
С именем Марата мы встречаемся в самом юном возрасте: из стихов Сергея Михалкова о дяде Стёпе известно, что герой-великан служил в годы войны на линкоре «Марат». Кстати сказать, такой боевой корабль действительно входил в состав ВМФ СССР.
Больше того, сама фамилия «Марат» стала в Советском Союзе популярным интернациональным именем.
Уроженец Швейцарии Жан-Поль Марат родился в 1743 году в семье известного врача. Получив хорошее образование, Марат тоже стал врачом. На одном месте молодому медику не сиделось — он ездил по различным городам, зарабатывая на жизнь медицинской практикой.
Помимо способностей к медицине, Жан-Поль Марат являлся прирождённым оратором и публицистом, который подвергал сомнению все общественные устои того времени. Радикальные и резкие суждения, с одной стороны, принесли ему популярность, а с другой — позволили Марату нажить множество противников, в том числе и среди влиятельных персон.
Авторитетов Марат не признавал — он вступал в острую полемику с Вольтером, критически относился к научным работам Ньютона и Лавуазье. Оппоненты, признавая несомненную одарённость Марата, отмечали его крайнее самомнение.
С 1779 по 1787 годы будущий трибун революции Жан-Поль Марат был придворным медиком у графа д’Артуа — в 1824 году этот представитель королевского дома Бурбонов взойдёт на трон под именем Карла X. Однако и его правление закончится революцией — в 1830 году он будет свергнут с престола.
Впрочем, эти события произойдут значительно позднее истории, о которой мы говорим сегодня.
Карьера Жана-Поля Марата претерпела резкие изменения с началом Великой Французской революции. Медик, который успешно совмещал работу при особе королевской фамилии с написанием радикальных работ о переустройстве общества, в 1789 году с головой окунулся в революционные события.
Разоблачитель «врагов народа»
Марат создал собственный проект установления конституционной монархии и стал выпускать газету «Друг народа», которой было суждено стать главным идеологическим рупором революции.
Со страниц своего издания яркий публицист разоблачал преступления режима, клеймил королевскую семью, продажных министров, нечистоплотных депутатов. Влияние Марата на массы росло день ото дня — никто, кроме него, не мог так успешно разжигать революционный фанатизм в массах.
Разумеется, противников у Марата было более чем достаточно. Монархисты и умеренные революционеры ненавидели его, считая, что «Друг народа» зовёт массы к террору.
Собственно, так оно и было. В 1791 году Марату пришлось скрываться от преследований в Лондоне, однако по возвращении он продолжил свою деятельность.
Жан-Поль Марат писал, что борьба с контрреволюцией должна быть жестокой, и если обновление общества нуждается в обезглавливании сотен и тысяч «врагов народа», эти головы нужно немедленно срубить.
Сам термин «враг народа» родился вовсе не в Советском Союзе, а в революционной Франции — Марат в своей газете стал публиковать списки «врагов народа», и участь тех, кто попадал в них, была крайне печальной.
Марат был одним из самых горячих сторонников казни свергнутого короля Франции Людовика XVI и приветствовал её.
В 1793 году, в период яростной борьбы между радикальными якобинцами, вождями которых были Робеспьер и Марат, и более умеренными жирондистами, последним удалось добиться суда над издателем «Друга народа», обвинив его в подстрекательстве к убийствам. Однако Революционный трибунал 24 апреля 1793 года полностью оправдал Марата.
Наполеон на императорском троне. Художник Жан Огюст Доминик Энгр. Из грязи в императоры. Чем закончился французский Майдан XVIII века?
Жан-Поль Марат находился на вершине славы, но до его гибели оставалось меньше трёх месяцев.
Бунтарка из древнего рода
Шарлотта Корде, полное имя которой Мари Анна Шарлотта Корде д’Армон, родилась 27 июля 1768 года в Нормандии. Она происходила из древнего дворянского рода, а её прадедом был Пьер Корнель — основоположник жанра французской трагедии.
Девушка получила начальное образование дома, а затем, в традициях того времени, была помещена в пансион бенедиктинского аббатства Святой Троицы в Кане. Ветер перемен к тому времени дул во Франции вовсю — в аббатстве юным воспитанницам разрешалось читать не только религиозную литературу, но и труды Монтескье и Руссо.
В 1790 году в духе революционных преобразований монастырь закрыли, и Шарлотта Корде вернулась домой.
Современники вспоминали, что 22-летняя Шарлотта была «человеком новой эпохи» — о замужестве не думала, любовным романам предпочитала газеты и революционную литературу. Как-то на обеде у родственников молодая дворянка позволила себе неслыханную дерзость, отказавшись пить за короля. Шарлотта заявила, что Людовик XVI — слабый монарх, а слабые монархи несут своему народу исключительно бедствия.
Шарлотта Корде была республиканкой, однако она категорически выступала против террора и была потрясена казнью короля. «Люди, обещавшие нам свободу, убили её, они всего лишь палачи», — писала Шарлотта подруге.
24-летняя девушка считала, что должна что-то предпринять, дабы повлиять на исторический процесс. Кан, где она жила, к тому времени стал центром жирондистской оппозиции, выступавшей против якобинцев.
Шарлотта Корде решила, что остановить террор можно, если уничтожить идеолога террора — Жана-Поля Марата.
Кухонный нож как орудие истории
Для осуществления своего замысла она встретилась с приехавшими в Кан жирондистами и получила от них рекомендательное письмо к их единомышленникам — депутатам Конвента в Париже. Своей настоящей цели Шарлотта не раскрывала — она говорила, что якобы хочет похлопотать о своей подруге по пансиону, оставшейся без средств к существованию.
Прибыв в Париж 11 июля 1793 года, Шарлотта Корде стала искать встречи с Маратом. Девушка осознавала, что уцелеть самой после покушения ей не удастся, поэтому написала несколько прощальных писем, а также «Обращение к французам, друзьям законов и мира», в котором объясняла мотивы своего поступка. «О, Франция! Твой покой зависит от исполнения законов; убивая Марата, я не нарушаю законов; осуждённый вселенной, он стоит вне закона… Я хочу, чтобы мой последний вздох принёс пользу моим согражданам, чтобы моя голова, сложенная в Париже, послужила бы знаменем объединения всех друзей закона!» — писала Шарлотта Корде.
Девушка пыталась встретиться с Маратом якобы для того, чтобы передать ему новый список «врагов народа», обосновавшихся в Кане.
К тому времени Жан-Поль Марат почти не появлялся в Конвенте — он страдал от кожного заболевания, и страдания его облегчала только ванна, в которой он дома и принимал посетителей.
После нескольких обращений 13 июля 1793 года Шарлотта Корде добилась аудиенции у Марата. С собой она прихватила кухонный нож, купленный в парижской лавке.
При встрече Шарлотта рассказала ему об изменниках, собравшихся в Кане, а Марат заметил, что они скоро отправятся на гильотину. В этот момент девушка ударила находящегося в ванной Марата ножом, убив его на месте.
Корде была схвачена немедленно. Каким-то чудом её удалось спасти от гнева толпы, желавшей расправиться с ней прямо у трупа поверженного кумира.
Посмертная пощёчина
После допроса она была отправлена в тюрьму. Следствие и суд были скорыми, а приговор очевидным. Шарлотта Корде не просила о снисхождении, но настаивала, что совершила убийство в одиночку. Это не помогло — в Париже уже начались аресты её предполагаемых пособников, которых также ждал смертный приговор.
В те времена не было фотографии, но художник Гойер в день суда и за несколько часов до казни сделал набросок портрета убийцы Марата.
Суд присяжных утром 17 июля единогласно приговорил Шарлотту Корде к смертной казни. На девушку надели красное платье — по традиции, в нём казнили убийц и отравителей.
По свидетельству палача, Шарлотта Корде вела себя мужественно. Весь путь до места казни на площади Республики она провела стоя. Когда вдали показалась гильотина, палач хотел закрыть её вид от приговорённой, однако сама Шарлотта попросила его отойти — она сказала, что никогда не видела это орудие смерти, и ей очень любопытно.
От исповеди Шарлотта Корде отказалась. В половине восьмого вечера она взошла на эшафот и была казнена при большом скоплении народа. Плотник, помогавший устанавливать помост, подхватил отрубленную голову девушки и выразил ей своё презрение, дав пощёчину. Этот поступок пришёлся по вкусу радикальным сторонникам Марата, но был осуждён официальными властями.
Личность Шарлотты Корде вызывала много споров и после казни. Например, труп был освидетельствован врачами, которые подтвердили, что 24-летняя девушка была девственницей.
Её тело было захоронено на кладбище Мадлен в Париже. Впоследствии, уже после эпохи Наполеона, кладбище было снесено.
Марат и его лучшая ученица
Жан-Поль Марат был похоронен за день до казни Шарлотты Корде, 16 июля 1793 года в саду клуба Кордельеров. В честь Марата на некоторое время были переименованы Монмартр и город Гавр. Неоднозначное отношение к его личности привело к тому, что и во Франции, и значительно позже в Советском Союзе названные в его честь объекты потом вновь получали исторические названия. Тело Марата в 1794 году, уже после свержения якобинской диктатуры, было перенесено в Пантеон, но затем, при очередном пересмотре оценки личности политика, удалено из него и перезахоронено на кладбище Сент-Этьен-дю-Мон.
Впрочем, доля Шарлотты Корде ещё менее завидна. Во-первых, несмотря на её уверения в том, что она действовала одна, гибель Марата стала причиной усиления массовых репрессий против «врагов народа». Семье Шарлотты Корде пришлось отправиться в изгнание, а её дядя и брат, участвовавшие в вооружённом выступлении роялистов, были расстреляны.
Во-вторых, республиканка Шарлотта Корде была объявлена якобинской пропагандой роялисткой и стала кумиром монархистов. Хуже того, девушка, пошедшая на самопожертвование, сама того не желая, дала имя модному аксессуару — «шарлоттой» назвали шляпку, состоящую из баволетки — чепца с оборкой на затылке — и мантоньерки — ленты, удерживающей шляпу. Этот головной убор стал чрезвычайно популярен среди сторонниц монархии, а спустя век — у противниц Парижской Коммуны 1871 года.
Один из теоретиков социализма Луи Блан писал позднее, что Шарлотта Корде фактически оказалась самой горячей последовательницей принципов Жана-Поля Марата, доведя до совершенства его логический принцип, согласно которому жизнь немногих можно принести в жертву благополучию целой нации.
Последний раз редактировалось Андрей Сидорчик; 18.06.2016 в 12:10.
https://postnauka.ru/video/54177
Историк об «обновленном человеке» XVIII века и новых принципах искусства и науки, провозглашенных революционерами
18 ноября 2015
Культура в эпоху революции — сюжет очень сложный, неоднозначный, потому что не до конца понятно, что понимать под культурой. Как известно, определений культуры миллион, и часть людей понимают под культурой едва ли не всю материальную жизнь, которая человека окружает. Если рассматривать культуру так, то, безусловно, революция изменила эту культуру кардинально. Начинается новая эпоха, появляется концепция «человека обновленного», то есть в новую эпоху должен вступать и новый человек. Этот новый человек должен говорить и на новом языке, этот новый человек должен быть иначе воспитан, обладать добродетелями. Должен родиться тот человек, который пригоден для жизни в условиях нового порядка, нового общества. И для создания этого нового человека, «человека обновленного», революционеры сделали немало: огромное количество нововведений в языке — и стихийных, и нестихийных. Вообще в истории французского языка революции посвящен отдельный том, где более 700 страниц с описанием тех терминов, которые появились, но далеко не все из них революцию пережили.
Появляются новые концепции воспитания, новые привычки и обычаи в повседневной жизни. Например, отменяется обращение на «вы», люди начинают обращаться друг к другу на «ты», отменяются обращения «месье» и «мадам» (то есть «господин» и «госпожа»), начинают называть друг друга «гражданин» и «гражданка». К 1793 году это законодательно становится правилом. Меняются имена, то есть люди отказываются от старых имен, особенно от тех, которые были связаны с какими-то религиозными деятелями (а с этим было связано значительное количество имен). Начинают принимать имена деятелей античности, республиканцев, например Гракх, Брут, идут огромные кампании переименований, меняется бесчисленное количество топонимов: Монмартр начинают называть Монмарат, то есть «Гора Марата», Леон начинают называть Освобожденный город. Таких перемен неисчислимое количество.
Рекомендуем по этой теме:
Диктатура монтаньяров
Если понимать культуру в более узком смысле, более привычном — наука и искусство, то эта культура не только разрыв, но и продолжение того, что было в XVIII веке. Вообще, если посмотреть на вторую половину XVIII века, век Просвещения, век Франции, то не может не вызывать удивления та концентрация деятелей культуры, которая была во Франции в то время: и поэтов, и писателей, и художников, математиков, астрономов, химиков — все они жили примерно одновременно, и значительная их часть, естественно, будет жить и во время революции. Несколько имен приведу для примера. Маркиз де Кондорсе, которого называли последним просветителем (правда, много кого называли последним просветителем), но, действительно, он друг Тюрго, Вольтера, известный ученый, известнейший философ, и в годы Французской революции, в годы диктатуры монтаньяров, когда он скрывался от властей, он пишет свое самое знаменитое философское произведение, посвященное прогрессу человеческого разума. То есть в эти нелегкие годы для страны и лично для себя он в этом произведении выражает веру в то, что человеческий разум все победит, и, собственно, прогресс он видит как развитие этого разума.
Жозеф Луи Лагранж, известнейший математик, президент Берлинской Академии наук, переехал во Францию за несколько лет до революции, стал членом Французской Академии наук, несколько своих важнейших трудов пишет именно в это время. Гаспар Монж, другой известнейший математик, отец начертательной геометрии, творит тоже в это время, и, когда были опубликованы его труды по начертательной геометрии, они произвели фурор в европейском научном сообществе, хотя не сразу их рассекретили, потому что он занимался рельефом крепостей и другими оборонными разработками. Он тоже, соответственно, член Французской Академии. Антуан Лавуазье, который в 29 лет стал членом Академии наук, известнейший, великий химик, тоже совершивший огромное количество открытий: он вводит понятие «химический элемент», он уподобляет дыхание сгоранию, он открывает, из чего состоит вода, из чего состоит углекислый газ, и тоже в годы революции он активно творил и продолжал свои научные открытия.
Рекомендуем по этой теме:
Система Юпитера
Эти люди входят в революцию и начинают участвовать в ней очень активно. Скажем, Байи, известнейший астроном — он занимался спутниками Юпитера, занимался кометой Галлея, — становится лидером третьего сословия в Генеральных штатах, он становится мэром Парижа и принимает в революции активное участие. Шапп, который строит первую телеграфную линию (это, конечно, тоже было потрясающе, что из Лиона до Парижа новости доходят за несколько минут), тоже активно работает на благо революции и республики. Но и другие деятели науки и культуры становятся депутатами, получают власть. Кондорсе становится депутатом Законодательного собрания и Конвента, он станет автором проекта Конституции Французской республики, непринятого, правда. Ученик Монжа Лазар Карно станет членом Комитета общественного спасения, в который входил Робеспьер, получит прозвище Организатор победы. Сам Гаспар Монж уже после диктатуры монтаньяров станет морским министром. И в принципе ученые, которые работали в годы революции, работали не сами по себе, не в башне из слоновой кости — они работали на революцию, на республику, на победу. Совершаются изобретения в области литья стали прежде всего для пушек. И Лавуазье, скажем, разрабатывал новые способы получения селитры, которая использовалась для производства пороха. Разрабатывались способы быстрого дубления кож для создания военной формы. То есть эти ученые работают очень активно.
Одновременно в годы революции были сделано очень много для того, чтобы сохранить те культурные ценности, которые были созданы при старом порядке. Создается Национальный архив в годы революции, Лувр становится музеем в годы революции, и по этой линии можно идти бесконечно долго.
Рекомендуем по этой теме:
Политика и социальные проекции прошлого
Была, конечно, другая линия — почему я, собственно, сказал, что говорить о культуре в годы революции чрезвычайно сложно, — линия, нацеленная на максимально полный разрыв с прошлым. Это воспитательные проекты по созданию этого «человека обновленного». Высказывалась идея о том, что вообще ребенок себе не принадлежит, родителям не принадлежит. Ребенка нужно забирать у родителей, воспитывать в такой квазиказарме или общежитии, для того чтобы воспитать из него «правильного республиканца», «правильного гражданина». Это, естественно, проекты эпохи диктатуры монтаньяров. 14 августа 1792 года принимается декрет, направленный на борьбу, как тогда говорили, с феодализмом, с воспоминаниями о феодализме, и по этому декрету должно было уничтожаться все, что напоминает о старой королевской власти. И, кроме того, ведь огромное количество поместий (и не только поместий) было национализировано.
Значит, нужно было культурные ценности, появившиеся в ходе этой национализации, как-то обработать. И следствием этого декрета стало уничтожение огромного количества произведений искусства: уничтожались библиотеки, уничтожались картины, уничтожались скульптуры, в том числе и античные, Версаль пришел в запустение, в Нотр-Даме устроили склад, а фигуры ветхозаветных царей с фасада Нотр-Дама сбили, потому что в них Парижская коммуна заподозрила королей Франции и решила их уничтожить как напоминание о феодализме. Книги, которые были конфискованы, хранились в кошмарных условиях. Те, кто был ответственным за то, чтобы их переписать и сохранить, говорили: «А зачем, собственно, нужны эти книги? Нужно оставить несколько революционных творений, а остальное просто сжечь или продать за границу, чтобы получить деньги. Зачем нам эти воспоминания о религии, о королевском деспотизме?» И эта политика получила уже после диктатуры монтаньяров, при Термидоре, название вандализма.
Было несколько докладов в Национальном конвенте, публиковались сведения о том, что происходило. Сведения, конечно, были чрезвычайно преувеличенные, потому что рассказывали, например, что в одном городе охотились за врачами и преподавателями, чтобы заменить их невеждами, в другом убивали ученых, в парижских секциях якобы кричали: «Не верьте ему: он написал книгу!» И все эти сведения, конечно, шокировали общество термидорианское и посттермидорианское, потому что французы стали себя спрашивать: «Как же так, мы, самый культурный народ в Европе, несем, как нам кажется, светоч культуры всему миру, и мы, получается, народ вандалов». И пик этой политики приходится, конечно, на диктатуру монтаньяров, когда многие ученые оказываются в тюрьмах: Кондорсе скрывался от властей, потом его арестовали, он покончил с собой в тюрьме; Руже де Лиль, автор «Марсельезы», находился в тюрьме; внучка Корнеля находилась в тюрьме; Байи, астроном и мэр Парижа, был казнен по приговору революционного трибунала. И об этом тоже рассказывали множество историй, часто не имеющих ничего общего с действительностью. Есть, скажем, история (она не подтверждается документами, но характерна для понимания восприятия этого периода французами), что Лавуазье был арестован — что чистая правда, — его осудили на смерть, он якобы просил у революционного трибунала возможности дать ему закончить исследование на благо революции, на благо обороны, и якобы председатель революционного трибунала ему ответил: «Революция не нуждается в ученых».
Вот эта фраза стала одной из квинтэссенций политики монтаньяров в области культуры, хотя, безусловно, не совсем справедливой. И при Термидоре, когда начинают это осмысливать, пытаются понять, а что, собственно, создано и что уничтожено. Ведь много чего, естественно, и создано. Великие художники творили в это время. Жак Луи Давид, предположим, считается первым художником, который изобразил на живописном полотне события революции (знаменитая его картина «Смерть Марата»), он будет работать и при Термидоре, и при Директории, и потом при Наполеоне. Но одновременно, конечно, оплакивались те культурные ценности, которые Франция потеряла. И чтобы как-то это компенсировать, уже в конце революции, при Термидоре, при Директории, пытаются подойти к культурной политике более взвешенно, пытаются заложить основы на будущее, и, в частности, в это время основываются те учебные заведения, которые станут очень известными впоследствии: основывается Политехническая школа, основывается L'École normale, которая сегодня, наверное, самое престижное учебное заведение Франции, а тогда задумывалась как школа для подготовки будущих учителей.
Все выпивающие граждане СССР с чувством, толком и расстановкой отмечали 18 марта — как значилось в тогдашних календарях, День Парижской Коммуны. На смену Союзу пришло СНГ, а пьющих "коммунаров" сменили те, кто стал отмечать День взятия Бастилии. Каждый летний день 14 июля — не только праздник для французского патриота, но и знаменательная дата в календаре российского выпивохи. Восставшие парижане так же взяли штурмом символ абсолютизма — Бастилию, как и российский пролетариат атаковал Зимний дворец в октябре 1917-го. Оба штурма — плод художественного измышления.
Большинство европейских школьников из года в год старательно заучивает, что восставшие народные массы штурмом взяли парижскую крепость Бастилию. На страницах учебников размещены старинные офорты и/или литографии, на которых восставшие толпы идут на яростный приступ ненавистной цитадели. Кроме того, 863 парижанина официально удостоены званий "Участник штурма Бастилии" и до смерти получали почетные пенсии, выплачиваемые из государственного бюджета. С 1880 года День взятия Бастилии стал национальным праздником Франции. На самом деле, крепость Бастилию не атаковали, а передали восставшему народу Франции.
14 июля 1789 года несколько тысяч парижан отправились на демонстрацию к стенам знаменитой тюрьмы Бастилия, расположенной в самом центре французской столицы. Демонстранты протестовали против возможной попытки короля Людовика XVI вновь взять власть в свои руки и против увольнения министра финансов Неккера — любимца столичной черни. Со стен королевского узилища, где томились личные враги монарха, начали палить из мушкетов и пушек. Несмотря на большие потери, народ бросился на ненавистный символ самодержавия и деспотизма.
Строительство крепости Бастилия (Bastille) - переводится с французского, как "маленький бастион" — было закончено в 1383 году. Она предназначалась для защиты восточных ворот города от английских войск во время Столетней войны. Со времени правления Людовика XIII, а точнее, при кардинале Ришелье, Бастилия становится тюрьмой для государственных преступников.
В гостинице под маркой Бастилия в то время пятый уж год жил "дедушка БДСМ" — небезызвестный литератор маркиз де Сад. Прежде него (1717/18-1726 годы) в этих стенах находилась другая гордость французской литературы — философствующий писатель Вольтер. Самый таинственный узник во всемирной истории — знаменитая Железная маска — тоже местный сиделец. XVIII век — столетие авантюристов, поэтому безродный итальянский мошенник, известный как граф Калиостро, тоже познакомился с местными тюремными крысами.
По мнению немецкого историка Герхарда Праузе, нередко заключенные просили подольше держать их в этих уютных стенах. Охрану этим, во всех отношениях нелепым, господам составляли пара десятков инвалидов. На момент, когда комендант Бастилии маркиз Бернар Делонэ распорядился опустить подъемный мост, в стенах королевской крепости находилось всего семь узников. Интересно, что четверо из них оказались финансовыми мошенниками, пятый — распутник, заключенный в Бастилию по желанию своего отца (виконт Де Солаж), шестой проходил по делу о покушении на Людовика XV (некто Травенье, просидевший там около 30 лет — пожалуй, единственный, кто хоть как-то тянул на политического преступника), седьмой насолил одной из фавориток короля (граф Де Вит). Также любопытно, что за день до штурма из Бастилии в Шарантон был переведен еще один узник, тот самый маркиз де Сад, о котором уже упоминалось выше. Иначе 14 июля и он был бы освобожден народом как "жертва королевского произвола".
Представьте себе, летом вокруг сего "отеля" бродит толпа, мечтающая лишь о том, чтобы завладеть несколькими старыми пушками. Да, забыл сказать, пушки эти на тот момент находились не в самой "крепости", сиречь "гостинице", а в соседнем сарае. Но накануне комендант (менеджер отеля) крепости по имени Делонэ приказал перетащить этот металлолом в крепость. И тут вдруг появилась толпа. Лучшие люди из толпы требуют передать огнестрельное оружие восставшим "патриотам". Комендант колеблется. Он не отдает оружие восставшим, но и не собирается использовать его против них. Странная позиция. И хотя комендант рассуждает трезво, инвалиды уже прилично хлебнули винца — prodigua des boissons.
Описать осаду Бастилии не взялся сам "английский Лев Толстой", писатель Томас Карлейль, оставивший прекрасно написанную историю Французской революции. Он, конечно же, лукавил перед читателем и нарывался на комплимент. Об этом говорит его красочное описание дня "штурма". Штурма, которого не было. Ни один из историков этого не подтверждает. Нет и противоречащих этому утверждению документов.
Когда у стен крепости Бастилия начинают свои игрища пиротехники разных возрастов, инвалиды в отчаянии отвечают всамделишным огнем. Несколько пацанов отбрасывают сабо (деревянные сандалии) и вместе с ними свои души. Видимо, тоже приняв на грудь, отважные санкюлоты бросаются на штурм. Им показалось, что перемирие нарушено какими-то гадами. Штурмом они берут не саму крепость, а столичную мэрию. Какой дурак, даже спьяну, будет штурмовать каменную крепость?!
Разгневанные толпы подошли к столичной ратуше и потребовали от правительства начать штурм Бастилии. "Осажденные" уже сами не рады сложившимся обстоятельствам и готовы сдать Бастилию депутатам, коль у них имеются официальные полномочия от правительства Парижа. Тут муза истории Клио берет в рот воды. По до сих пор не понятным причинам депутаты так и не дошли до Бастилии. Одни из них утверждали, что в них стреляли. Другие — не испугались, поскольку пушки крепости палили только по мародерам. Странно однако, поскольку со стен крепости Бастилия был произведен всего-навсего один выстрел. Кого он мог напугать? Через 200 лет холостой выстрел сделает крейсер "Аврора". Эхо этого выстрела будет отзываться весь XX век. Однако вначале заголосила пушка Бастилии.
Комендант крепости Делонэ приказал выбросить белый флаг, сначала как сигнал для переговоров, а чуть позже как знак окончательной капитуляции. 92 ветерана-инвалида и 32 швейцарских гвардейца собрались во дворе без оружия и в пять часов пополудни мирно передали крепость противнику. Представители восставших пообещали всем осажденным беспрепятственный выход и гарантии безопасности. Условия сдачи не были соблюдены, но не по злому умыслу. В такие минуты историю творит не разум, а природная стихия.
Толпа смяла как своих, так и чужих. Мародеры убили добровольно разоружившихся защитников крепости-тюрьмы Бастилия и разграбили то, что хранилось за ее стенами. Беснующаяся толпа пронесла по улицам революционного Парижа надетую на пику голову последнего защитника Бастилии — Делонэ, который перед смертью просил его застрелить.
Во всей этой суматохе про семерых узников как-то забыли (впрочем, не исключено, что до них с самого начала никому не было дела). А они, эти "жертвы монархического деспотизма", пока толпа грабила тюрьму, забились по углам и помалкивали, моля Всевышнего о том, чтобы их случайно не заметили. Однако их молитвы были не услышаны — их все-таки заметили и торжественно вынесли на руках, всячески чествуя. Однако один из них, виконт Де Соланж, был весьма рад своему освобождению. Травенье и граф Де Вит к тому времени уже полностью лишились рассудка и вообще не могли понять, что происходит. Компания мошенников же даже выразила желание задержаться в Бастилиии подольше — они боялись, что против них вновь будет возбуждено уголовное дело.
Итак, как вы видите, в истории о взятии Бастилии все, от начала до конца, является чистым вымыслом. Не было ни революционных народных масс, ни жертв королевского произвола, ни даже самого штурма. Единственный реальный персонаж данной истории — это сама Бастилия. Однако скоро и ей было суждено превратиться в воспоминание, поскольку на следующий же день после "взятия" начался снос этой (кстати, весьма красивой) крепости, который завершился 16 мая 1791 года. Однако эту дату, увы, никто не отмечает…
https://postnauka.ru/video/53577
Историк о термидорианском перевороте, принятии Конституции III года и «политике качелей»
25 сентября 2015
Как изменилось судопроизводство со свержением якобинской диктатуры во Франции? Какие требования высказывали различные политические лагеря? Каковы были цели новой конституции? И как пришел к власти Наполеон? На эти и другие вопросы отвечает кандидат исторических наук.
*4502. Французская революция XVIII века
Комбинированный вид
