*580. Судьи о правосудии

[Владимир Надеин]

http://www.ej.ru/?a=note&id=10819

16 ФЕВРАЛЯ 2011 г.

gazeta.ru

Когда всю эту компанию вышвырнут из Кремля египетским пенделем под лиговскую задницу, Хамовнический суд останется. И Савеловский с Басманным — тоже. Высшие бросятся врассыпную на личных самолетах, выискивая плешь на глобусе. Мелюзге, как водится, местов не хватит. Тут-то и засокрушается эта судейская челядь, и захнычет в тошнотном раскаянии, наперегонки сдирая с себя мантии в завершающем сеансе политического стриптиза.

Трудно представить себе ушаты документально подтвержденной мерзости, которые выльются в тот час на головушку любимой Родины. Дива дивные и чуда чудные затмят и беспризорный геленджикский домик в миллиард баксов, и сицилийские оргии в компании итальянского дедушки-суперсексуала, и многое иное, чем обильно истекшее десятилетие.

Но то, что сказала Наталья Васильева, знают все. Отчего да почему — тоже не тайна. Наталья говорит, что ей в судах все обрыдло. Только у людей, к счастью своему, далеких от отечественного правосудия, эта мотивация может вызвать недоумение.

Заранее прошу прощения у читателей за то, что тут и далее не стану заключать в кавычки слова типа «правосудие», «судья», «свидетели». Иначе надо бы кавычить не только «выборы» или «президент», не только «честь» или «совесть», но и «шоссе» или «утонула». На такую жизнь, какую мы ведем, никаких кавычек не напасешься.

Откровения Натальи Васильевой — никакие не откровения. Все российские судьи по любому мало-мальски значимому поводу советуются с вышестоящей инстанцией. (Извините, опять без кавычек.) Все вышестоящие инстанции советуются со своими неформальными кураторами в мэриях, в губернских обозах или на конюшнях премьеро-президентских дворов. Послушных щедро награждают, ослушников вышвыривают безжалостно и бесцеремонно.

Значит ли это, что выхода нет? «Мы многое из книжек узнаем, но истины передают изустно». Два года встреч с сотрудницей Савеловского суда дали мне больше, чем десятки прочитанных книг и специальных статей.

С этой милой молодой дамой мы познакомились через собак. Моя годовалая девица, игривая проказница, как все ирландские сеттеры, постоянно приставала к её пожилой и строгой боксерше. Я ожидал скандала. Но вместо того, чтобы осадить мою баловницу одним сварливым рыком, боксерша неожиданно проявила и терпимость, и чувство юмора, отчего между этими очень разными собаками родилось нечто вроде взаимопонимания, которое постепенно переросло в дружбу.

Благодаря этой собачьей дружбе я получил возможность в течение двух с лишним лет следить за развитием обычного судейского сюжета. В его подлинности вряд ли усомнится тот, кому ведом особый характер общения людей, которые встречаются часто, но ничем друг другу не обязаны.

Хозяйка боксерши стала помощником районного судьи еще на последнем курсе факультета — типичная карьера молодого юриста без особых связей. Зарплата у помощника ничтожная. Даже сейчас, после некоторого недавнего увеличения, прожить на неё невозможно. Большинство судейских клерков малость прирабатывает мелкими, не преступными, но всё же предосудительными услугами тяжущимся и их адвокатам. У кого родители посостоятельнее и подобрее, ведут чистую жизнь. Но и те, и другие работают здесь только ради счастливой перспективы стать судьей. Для начала мировым, а там — что Бог даст. Иначе годы для карьеры загублены.

Едва ли не каждый вечер, когда наши собачки резвились на траве или на снегу, передо мною разворачивалась очередная глава судейской драмы. Помощница мирового перешла помощницей в городской суд, оттуда вернулась мировым судьей, чтобы еще год спустя стать судьей районным.

Её благополучная и стремительная карьера как бы подтверждала справедливость её «красного диплома» — но не только. Это была и награда за безусловную исполнительность. Человек наблюдательный и остроумный, она с неизменной иронией описывала дивные судейские нравы, не щадя при этом никого, в том числе и самоё себя.

Меня поражал контраст между её насмешливыми описаниями и жестокостью нравов, царивших в её мире. Судьи в районных судах, и она сама среди них, были людьми бесправными и подневольными. Начальница городского суда г-жа Егорова выглядела в её описаниях жестокой и своенравной надсмотрщицей, устные распоряжения которой были важнее собственно законов. Судьи боялись её панически. Они много работали, но всегда чего-то не успевали. Каждого из них можно было снять в любую минуту — и поделом, на безупречных законных основаниях.

Большинство судей было специалистами весьма скромной квалификации. Такой подбор тоже работал на безоговорочное послушание. «Нас дрессируют лучше», — говорила дама, улыбаясь на свою послушную питомицу. Но слухи насчет мздоимства преувеличены, по крайней мере в Москве. Возможно, тоже от страха. В курилках распространено мнение, что многие из неподкупных тихо мечтают о счастливом повороте судьбы, чтобы сорвать по-настоящему большой куш, а затем тихо и до конца своих дней лечь на дно.

— А вы? — спросил я однажды.

Она странно засмеялась:

— А что я? Я — судья.

Её собачка, в преклонных годах, уже не носилась стремглав, но передвигалась с заметной одышкой, когда моя добрая знакомая сказала, что уходит в банк. Она не уточнила в какой, я тоже не пускался в расспросы, но всё же поинтересовался: мол, как же так? Столько лет, столько усилий — и все насмарку?

Она ответила, что жизнь стала невыносима. Рассказала о каком-то деле, связанном с милицией, которое она в те дни рассматривала. Якобы вся судейская Москва знала о категорическом указании г-жи Егоровой, выраженном лозунгом «Не мешайте милиции работать!». Но тут обвинение, за которым стояла милиция, провалилось явно, безусловно, с публичным треском. Однако председатель районного суда, который незадолго до того получил от Егоровой очередной втык, был неумолим до истерики: делайте, что угодно, плевать, но «этот» должен сидеть. И без фокусов, иначе приговор все равно опротестуем, а вас, голубушка, выгоним взашей.

— Если меня уволят из суда, — сказала дама, поглаживая старую собаку, смотревшую на неё с печальным обожанием, — то не возьмут и в банк.

Потом я куда-то уезжал, потом настало дачное лето, потом я узнал, что старая добрая боксерша умерла, а дама, которую я случайно встретил, на вопрос «как дела» ответила: нормально. А потом она то ли вышла замуж, то ли переехала. Но образ Савеловского районного суда, который она рисовала в течение двух с лишним лет, вновь возник перед моим мысленным взором, когда я смотрел сюжет с откровениями Натальи Васильевой и узнал об отказе Милову-Немцову-Рыжкову в иске к премьеру Путину о клевете.

Это не важно, что в первом случае речь идет о суде Хамовническом, а во втором — о Савеловском. Есть еще легендарный Басманный, непробиваемый Центральный, да и все они, сколько их натыкано, трусливых и бессовестных, от Балтики до Тихого океана. Это ведь не судейский корпус, это толпа перепуганных и недоученных теток, страдающих одновременно манией величия и комплексом неполноценности. И даже редкие мужики среди них — ну точь как допетровские бабы, засаженные в высокий терем без права оглянуться на проезжего молодца.

Когда говорит Владимир Путин, я вижу, что он врет. И вы видите. Когда говорит Наталья Васильева, я вижу, что она говорит правду. Пусть все гадают, почему она решила сказать правду такими словами и в такое время, но вы же сами видите: это — правда.

Наша Фемида не видит правды в упор вовсе не из-за наглазной повязки, предписанной ей древнеримской униформой. Сорвите ее с этой бабы, и под нею будут те же широко закрытые глаза. Когда в небе растает реактивная точка, унося в иные края покорителей Земли Русской, из-под повязки посыплются слезы прозрения.

И скажет Фемида:

— Ах, как долго я спала!

Фотографии РИА Новости

99

[Марина Кузнецова]

http://www.mk.ru/social/2014/05/14/s...e-dolzhno.html

Владимир Зимин рассказал «МК», каким, по его мнению, должно быть правосудие в нашей стране

Его считают суровым, но справедливым даже те, кого он отправляет на пожизненное. «Этот зря срок не даст!..» — говорят о нем заключенные и надеются, что их дело попадет именно к нему. Своими приговорами он не только «казнит», но и «милует». Несколько месяцев назад он оправдал авиахулигана, которого обвинили в педофилии за то, что, хлебнув лишнего во время полета, тот положил руку на колено 11-летней соседке по креслу. Отпустил из зала суда со словами: «По-хорошему, вам должны были дать 15 суток, но вы их почему-то отсидели 30 раз подряд» (заключенный провел в СИЗО полтора года). А чуть позже впервые в России приговорил к пожизненному лишению свободы настоящего педофила-рецидивиста, совершившего зверское изнасилование двух мальчишек, для которого даже прокурор просил 25 лет тюрьмы. О том, каково это — быть вершителем человеческих судеб, — в интервью «МК» рассказал судья Мособлсуда Владимир ЗИМИН.

— Маньяки, педофилы, серийные убийцы — ваш контингент. Подробности дел порой настолько шокирующие и жестокие, что у обычного человека волосы дыбом встают. Удается ли оставаться беспристрастным, когда слушаете, как очередной мерзавец, к примеру, мучил ребенка?

— Прежде чем признать человека виновным, я должен убедиться, что он таковым является. До этого момента считать его мерзавцем я не имею права. Некоторые шансы, что в итоге он все-таки окажется жертвой следственной ошибки, есть всегда. Пока не проверены доказательства и не сложилось внутреннее убеждение в виновности, для меня подсудимый — просто человек. Это некий предохранительный клапан, который не позволяет мне быть необъективным. К примеру, за преступления Чикатило отбывали сроки и были расстреляны несколько невинно осужденных — и все потому, что содеянное было настолько отвратительным, что за эмоциями судьи не услышали голоса разума.

С фактами осуждения невиновных за тягчайшие преступления я сталкивался три раза. Особенно запомнился случай с Иваном Абрамовым, которого обвинили в совершенном в пригороде Барнаула убийстве родного брата и племянника, сопряженном с гомосексуальным изнасилованием. Его приговорили к высшей мере наказания. Позже выяснилось, что никакого изнасилования не было: штаны жертвы зацепились за крючок и были спущены, когда тела для сокрытия преступления выбрасывали в погреб. А настоящими убийцами оказались три дезертира из расположенной неподалеку воинской части. Их взяли с вещами с места убийства, потом проведенные нами экспертизы подтвердили происхождение следов на их одежде и на месте преступления.

— Личность и поведение человека в суде играют для вас роль при вынесении приговора? Испытывали ли вы когда-нибудь жалость к подсудимому?

— От эмоций необходимо абстрагироваться. Вызывающе и даже агрессивно вести себя во время процесса может и человек, несправедливо привлеченный к уголовной ответственности, который, к примеру, столкнулся с недозволенными методами ведения следствия. В такой ситуации, согласитесь, сорваться может каждый. Бывает, что подсудимые ведут себя по-хамски, в таком случае удаляю из зала суда. Но такое происходит обычно в конце судебного следствия, когда подсудимый видит, что все кончено, доказательства бесспорны, и ему не уйти от возмездия. Вот тогда-то и сбрасываются все маски.

Другое дело — когда речь идет об обстоятельствах, связанных с оценкой его опасности. В своей практике я дважды обосновывал назначение пожизненного срока в том числе склонностью человека к агрессии и насилию. Последний случай был с педофилом-рецидивистом. Во время следствия потерпевшие подростки уверенно его опознали по уголовным татуировкам на теле. И тут он показал, что скрывается за личиной «ботаника»-очкарика: схватил со стола следователя компьютерный монитор и ударил им по голове своего же адвоката! Это для меня был последний штрих к его психологическому портрету. Я посчитал, что даже в обычной колонии он будет опасен для других людей, и отправил в «необычную» — колонию для пожизненно осужденных. Там ему точно никакой монитор в руки не попадет.

Что касается жалости — однажды мне стало жаль... Нет, не преступника — скорее, того, что он, имея блестящие организаторские и актерские способности, не направил их в благое русло. Из него мог бы получиться прекрасный сотрудник органов. Вместо этого он стал одним из страшнейших убийц современной России. На совести этого человека, Евгения Федорова, более 20 смертей, и как результат — пожизненный приговор.

СПРАВКА «МК»

Бывший старший сержант милиции Евгений Федоров в середине 2000-х возглавлял так называемую «банду Федоровых», несколько лет орудовавшую на дорогах Москвы и области. Переодетые в милицейскую форму преступники на машине, замаскированной под патрульную, останавливали дорогие иномарки, после чего похищали, грабили и убивали водителей. Нападения были настолько четкими и слаженными, что задержать убийц удалось, лишь когда счет смертей перевалил за второй десяток. Среди погибших — сотрудник ГИБДД, остановивший «коллег» для проверки на Краснохолмском мосту, когда они везли убивать очередную жертву. Приговором Мособлсуда главарь банды получил пожизненный срок, его подельники — от 9 до 26 лет лишения свободы.

В моей практике были случаи, когда я принимал решения о самом существенном смягчении наказания. Например, полтора года назад я дал условный срок женщине, вовлеченной своим гражданским мужем в организованное преступное сообщество, распространявшее наркотики. В тюрьме она тяжело заболела, была по этому основанию освобождена из-под стражи, долго лечилась, перенесла операцию и курсы химиотерапии, выжила. Она порвала с уголовным прошлым, а потом встретила свою судьбу — вышла замуж и к концу нашего процесса ждала ребенка.

— Случалось ли так, что последние слова подсудимого полностью меняли ход судебного процесса?

— Год назад я рассматривал дело 38-летней предпринимательницы Оксаны Степкиной. Даму судили за то, что она заказала убийство мужа. Судебное следствие подходило к концу, я собирался уйти на приговор. Но допрос подсудимой вынудил меня прервать процесс и назначить повторную судебно-психиатрическую экспертизу. На полном серьезе Степкина рассказывала, что перед тем, как нанять киллера, она пыталась извести супруга с помощью черной магии: подбрасывала крышку гроба к квартире, где он жил, проводила обряд вуду с восковой куклой и — совсем уж дикость — собиралась ритуально убить на кладбище бомжа, чтобы умер муж. Я предположил наличие у нее клинического бреда, посчитав, что человек с высоким интеллектом, да еще и медицинским образованием (по профессии Степкина провизор), просто не может верить во всю эту чушь! Правда, мое предположение не подтвердилось: психиатры признали ее психически здоровой.

— Когда-нибудь сожалели о вынесенном приговоре? Простите за банальность — но как вам спится по ночам, когда за плечами такой груз ответственности?

— Сожалеть можно лишь тогда, когда ты при принятии своего решения покривил душой и вступил в конфликт с собственной совестью. Или когда ты не сделал того, что был обязан сделать. Я стараюсь до этого не доводить и не принимать решений, в которых я не уверен. Многое зависит, конечно, от того, с какой доказательной базой принесли дело. Но даже если последняя хромает — у судьи даже при состязательности нашего уголовного процесса есть некоторые возможности, чтобы избавиться от состояния неопределенности. Вспомним историю с незаконным осуждением двух граждан Белоруссии за преступления другого человека - серийного убийцы Хилецкого («МК» подробно рассказывал об этом случае в материале «Прейскурант за сломанную жизнь» 17 января 2013 года. — Авт.).

Я уверен, что и я сам, и любой из моих коллег по первой инстанции нашего суда, хоть мы очень разные люди с разным темпераментом, разной биографией и возрастом, назначил бы по делу генетическую экспертизу и разрубил бы этот узел, не доводя дело до случившегося позора. И тогда не было бы нового зверского двойного убийства в городе Подольске, после которого 4-месячный сын убитой женщины сутки ползал рядом с трупом своей матери, и не было бы очередного брошенного обнаглевшим от безнаказанности убийцей на месте преступления презерватива.

— Суд, как известно, — дело Божье... Считаете ли вы себя и судей в целом орудием возмездия, служителями высшей справедливости?

— Если у судьи начинают появляться такие мысли, ему нужно прощаться с мантией. Звездная болезнь и ощущение собственной исключительности — путь к ошибкам, к чужим поломанным судьбам, а если это всплывет — к поломанной карьере самого судьи. Нормальные судьи-криминалисты — это не звезды, а чернорабочие, защищающие наше общество от крайних проявлений уголовной преступности. Я себя ощущаю не орудием возмездия, а человеком, нанятым обществом для того, чтобы отличить овец от козлищ. Чтобы наказать виновных, не допуская наказания невиновных.

— Когда снимаете мантию, продолжаете думать о процессах, которые ведете, или оставляете этот кошмар за порогом суда?

— Стараюсь отключаться, но не всегда это получается. Мысли о том, что нужно сделать в следующем судебном заседании, нет-нет да возникают даже тогда, когда мантия давным-давно снята. Полностью абстрагироваться от этого невозможно, но хотя бы частично нужно.

— До суда вы трудились в органах обвинения. Наложило ли это отпечаток на судейскую работу?

— Действительно, до суда я проходил службу в элитном подразделении прокуратуры СССР, а потом — Российской Федерации, которое занималось надзором на особо режимных объектах оборонного комплекса. На рубеже 2000-х встал вопрос о ликвидации этого подразделения как якобы ненужного — «у нас нет врагов и нет секретов»; это не мои слова, а слова одного из тогдашних руководителей Генеральной прокуратуры (кстати, сейчас, когда в оборонный комплекс России пошли большие деньги, а с их сохранностью и целевым использованием начались большие проблемы, об этом решении можно только очень горько пожалеть), — и я решил сменить прокурорский мундир на мантию. В суде я более 14 лет. Это другая работа, хотя база та же самая. Опыт, полученный мной в прокуратуре, очень помогает. Но никакого обвинительного уклона — если вы на это намекаете — или связанности с моим прошлым не было никогда. Вообще, я считаю, что любому судье-криминалисту полезно получить опыт в органах следствия. Или даже в адвокатуре. Когда судья — бывший теоретик из нашей науки, не знающий на личном опыте основ, у него возникает много проблем с адаптацией к новой роли.

— Как вы считаете, возраст судьи имеет значение?

— Мое личное мнение — у нас сильно занижено требование судьи к возрасту и его профессиональному стажу. Напомню, для работы в районном суде судье должно быть 25 лет и 5 лет стажа по юридической профессии. В суде субъекта Федерации — 30 лет и 7 лет стажа. Но я видел законодательный проект, которым планируется ситуацию исправить — поднять минимальный возраст на 10 лет. Не исключено, что это приведет к тому, что талантливые ребята просто не станут бороться за судейские кресла. Формально судья — это вершина юридической лестницы. Да — статус, да — неприкосновенность, да — «ваша честь»! Но фактически ведь у нас вновь назначенный судья получает меньше, чем лейтенант полиции. (Справочно: оклад судьи районного звена 24 тыс. руб., доплата за первичный 7-й квалификационный класс, а его еще надо получить по результатам переподготовки и первых 6 месяцев работы, — 50%, доплата за 5 лет выслуги по профессии 20%, премиальный фонд — 4 оклада в год. Итого примерно 45 тыс. руб.)

При этом надо понимать, что судья — «штучный товар», в его «производство» — обучение — вкладывается масса сил и времени.

— А как дело обстоит с присяжными? Проходят ли они специальный инструктаж или подготовку, перед тем как попадают в зал суда?

— Вводную беседу с присяжными я всегда начинаю такими словами: «Уважаемые присяжные! Ради бога, забудьте про все то, что вы видели в телевизионных шоу о суде! Здесь все будет намного проще, грубее и без тех заумных выкрутасов, которые показывают по телевизору». В передачах и сериалах ведь очень часто искажается ход судебного процесса, причем достаточно грубо. Ну разве можно такое показывать народу, а потом привлекать его для отправления правосудия?!

С присяжными в моей практике связано немало анекдотичных историй. Вот вам последняя. Перед началом заседания по делу серийного убийцы Ильичева ко мне подходит пристав и говорит: «Владимир Петрович, кандидат в присяжные номер 12 в стельку пьяна!» Подзываю, смотрю — правда, еле держится на ногах, запах страшный, аж сам чуть не захмелел. Зову к столу стороны и шепчу помощнице: «Оля, огурца мне — закусить!» Представляете — в таком состоянии человек пришел решать вопрос о жизни и смерти! Ведь финалом процесса был обвинительный вердикт и пожизненный приговор. Отстранил я ее от процесса, отправил домой, хотя надо было в вытрезвитель.

— Но почему эта дама вообще попала на процесс? Разве у нас не жесткий отбор заседателей?

— Это больная тема. Не работает у нас отбор! По двум процессам о бандитизме мы не можем набрать заседателей уже год (!). Правда, это особенность Московской области. Мы как бублик, а посередине дырка — Москва. Транспортная доступность из одного конца в другой очень слабая, социальный статус населения в дальних депрессивных районах опять же вполне определенный. Уровень явки — из тысячи приглашений четыре! Из них реально остается один-два. В итоге выбирать сторонам просто не из кого. На каждый отбор — 1–2 откровенно сумасшедших. Вот вторая история. После стандартного опроса — о судимостях, учетах в НД и ПНД, семейном положении, детях и прочее — кандидат в присяжные при беседе со сторонами у стола заявляет: «Ваша честь! Для вынесения вердикта мне не нужно никаких ваших доказательств! Дайте я посмотрю подсудимому в глаза и скажу, виновен или нет». Отправили эту даму на место и тут же вычеркнули из списка кандидатов по обоюдному мотивированному отводу и прокурора, и адвоката.

Еще один почти анекдот на тему, как люди не хотят быть присяжными и уклоняются от этой своей обязанности. На нескольких отборах сталкивался с ситуацией, когда верующие отказывались судить, ссылаясь на цитату из Нового Завета: «Не судите, да не судимы будете». Изначально было понятно, что за этим нет серьезных религиозных убеждений. Спрашиваю очередного кандидата: «К какой религиозной конфессии вы принадлежите?» Отвечает: «Православная христианка». Я «случайно» забыл выключить микрофон на судейском столе и на весь зал говорю: «Марь Ивановна, такая позиция — дословного трактования Писания по этому вопросу — характерна для сектантов — пятидесятников, адвентистов, других протестантов. Православные верующие, как учит РПЦ, должны выполнять свои гражданские обязанности. Вы придерживаетесь какого-то из вышеназванных вероучений? Нет? Тогда вы настаиваете на своей просьбе? Нет? Пройдите, пожалуйста, на свое место». Больше в этом отборе таких заявлений не было, коллегия присяжных была сформирована и выполнила свой долг.

— Может быть, люди боятся мести преступников, поэтому не хотят идти судить?

— Нет, это чистой воды социальная безответственность. Думаю, суд присяжных в России в современном его виде нужно заменить на суд шеффенов (народных представителей) — депутатов нижнего муниципального уровня. Они уже прошли минимальный отбор. Хотят выполнять свои общественные обязанности? Пусть выполняют, они часть народа и его представители.

— На профессию присяжных при отборе обращаете внимание?

— Стараемся не допускать людей с юридическим образованием и тех, чья профессия так или иначе связана с материалами дела, иначе они на себя берут не свои функции. К примеру, когда слушалось дело о поджоге, повлекшем за собой гибель целой семьи с ребятишками, среди присяжных оказался бывший пожарный. В совещательной комнате он начал вести пропаганду, что, дескать, заключение пожарно-технической экспертизы о преднамеренном поджоге — ерунда, начал давать ему свои оценки, хотя сам служил водителем пожарной машины в звании прапорщика и в экспертных вопросах не разбирался. Старшина сообщил суду о его высказываниях, на которые тот до удаления присяжных на совещание не имел права, и мы его отстранили от дела.

— В законе сказано, что помимо доказательств судья должен опираться на «внутреннее убеждение»... Бывало так, что доказательства явно против подсудимого, но вы чувствуете, что он невиновен? Что делаете в таком случае?

— Внутреннее убеждение формируется не просто так, а в результате оценки судьей доказательств и наложения информации по делу на знания и опыт судьи, на то, чему его учили в университете и чему его учили жизнь и служба.

Вспомним дело Хилецкого, когда были осуждены несчастные белорусы. Судья не сделала того, что она была обязана сделать, в том числе и для формирования своего собственного внутреннего убеждения, в результате чего оно и сформировалось не так, как надо, и она отправила за решетку невиновных.

— Получается, закон об «объективной истине», ставший предметом споров, действительно нужен?

— В споре рождается истина. То есть судья должен пытаться отыскать истину вне зависимости, как хорошо говорил адвокат или насколько убедительным был прокурор. Пока что у нас состязательность возведена в самоцель уголовного процесса. Но суд — это не боксерский поединок, где прав тот, кто больше навешал сопернику. Суд должен установить именно истину, а не присудить победу тому, кто лучше спорил и дрался. Игнорируя объективную истину, судья рискует оправдать виновного или осудить невиновного. Поэтому вся эта дискуссия вокруг закона, на мой взгляд, возникла на пустом месте. Ни к какому возрождению обвинительного уклона его принятие не приведет. Но судья, которому принимать решение именем Российской Федерации и решать чужую судьбу, должен играть в процессе более активную роль и иметь возможность собрать камни, которых не хватает в фундаменте для его решения. Разумеется, не отменяет это и презумпции невиновности — неустранимые и разумные сомнения должны толковаться только в пользу стороны защиты.

— Кстати, об обвинительном уклоне… Считается, что в России правосудие — обвинительное. Это правда? По вашему мнению, почему так?

— Те, кто так считает (особенно представители нашей либеральной общественности), не понимают одного — что суд в России де-факто не первая инстанция. Мы работаем по континентальной, а не англосаксонской модели правосудия. У нас есть предварительное следствие, во время которого много дел рассыпается и до суда просто не доходит. Две трети дел рассматривается у нас при особом порядке — при полном признании подсудимым вины. Откуда здесь взяться оправдательным приговорам? В этой связи 1% оправдательных приговоров — цифра лукавая. Вот если бы, как при англосаксонской модели, у нас все начиналось с суда — прокуроры добирали по ходу процесса новые доказательства, и в это же время проводилось параллельное адвокатское расследование, — оправдательных приговоров было бы намного больше. Но не доходит у нас до суда то, что умерло во время следствия! Вы еще посчитайте количество отмененных приговоров в апелляции и кассации и скажите, что суды этих инстанций тоже заражены обвинительным уклоном… Нет, нет и еще раз нет! По крайней мере, применительно к нашему суду и моим коллегам никакого обвинительного уклона я не наблюдаю в упор.

— Последний и, наверное, самый неоднозначный вопрос. Как вы относитесь к смертной казни?

— При сегодняшнем уровне следствия и уголовного розыска выносить приговор к реальной смертной казни было бы страшно… В мирное время смертной казни быть не должно. Пусть будет пожизненное лишение свободы — так спокойнее даже при полной уверенности, что в данном деле ты не допустил ошибки и принял единственно возможное решение.

БЛИЦ

Любимое занятие.

— Спокойный отдых у большой воды, при этом предпочитаю не море, а большое чистое озеро в центре России типа Селигера, рыбалка. Охоту бросил, даже имеющееся оружие переоформил в последний раз без права охоты — птичек жалко, хотя раньше баловался.

Любимое время года.

— Август — начало сентября.

Любимый город.

— Самара — моя малая родина.

Любимое блюдо.

— Королевские креветки.

Любимый фильм.

— Насчет любимых — их много, а вот фильм, повлиявший на судьбу и выбор профессии на переломе детства и юности, — «Следствие ведут Знатоки», не чета припадочным «Ментовским войнам» и прочей подобной дряни.

Любимый режиссер.

— Леонид Гайдай.

Любимый артист.

— Вячеслав Тихонов.

Любимый музыкальный исполнитель.

— Андрей Макаревич.

99+512+103

[Зоя Светова]

http://www.rospres.com/specserv/7919/
Спецслужбы 18.02.2011

The New Times, 14.02.2011

Александр Реймер

Невозбуждение или закрытие уголовного дела — от $10 тыс. до $25 тыс., посадка по "экономической" статье — от $200 тыс. до €1 млн, смягчение приговора — от $50 тыс. до $500 тыс.; хорошая зона — 200 тыс. руб., УДО — от 300 до 600 тыс. руб.

Хорошо сидим!

Следствие, тюрьма и суд — через эти три этапа проходит любой, кто попадает в поле зрения правоохранительной машины: оправдательные приговоры в России составляют менее 1%, условия содержания в изоляторах и лагерных зонах — за пределами цивилизации. Чтобы выжить, приходится принимать правила игры. Теневой рынок услуг в правоохранительной и судебной системе изучал The New Times.

«Когда я в 90-е годы работал следователем, то даже и не думал, что мне кто-то может предложить взятку. Тогда такие случаи были единичными, многие дела решали по звонку, — говорит адвокат Александр Первачев. — Ситуация изменилась после 1996 года, когда началась серьезная борьба за куски собственности. И в этой борьбе стали использовать правоохранительные органы и суды. Сейчас, обращаясь к адвокату, клиент, как правило, спрашивает: «Что мы можем сделать, чтобы получить положительный результат?» Приходится объяснять, что я работаю по закону».

Адвокаты делятся на тех, кто старается добиться успеха для клиента законными методами, и на тех, кто пользуется коррупционными механизмами. Вторых называют «фиксерами» (они берут на себя переговоры с политическими властями), «пеликанами», «жучками». Такие адвокаты часто появляются сами, сразу после задержания подозреваемого. Их расценки зависят от категории дел. Если речь идет о так называемых традиционных преступлениях — хранении и перевозке наркотиков, кражах, бытовых преступлениях, то за невозбуждение уголовного дела или за его закрытие у обвиняемого могут попросить от $10 тыс. до $25 тыс. Другое дело — преступления экономической направленности, столь популярные в последние десять лет. Здесь совсем другой порядок цифр. И другие «жучки».

По понятиям

По оценкам экспертов, каждый год в России возбуждается 3 млн уголовных дел по экономическим статьям. За последние 10 лет каждый шестой предприниматель преследовался в уголовном порядке. По данным Института проблем правоприменения, из всех таких дел до суда доходит лишь 20–40%. Остальные разваливаются на стадии следствия.

«Мой муж был обвинен в контрабанде, — рассказывает Елена. — И так называемый специалист предложил ему решить вопрос за $200 тыс. Муж деньги дал, но дело было передано из одной правоохранительной структуры в другую. Опять потребовали деньги — а у нас их уже не было. Мы знали, что дело против мужа заказал его бывший партнер. Так те же самые оперативники, которые посадили мужа, предлагали ему отдать 50% бизнеса, чтобы «закрыть» его бывшего партнера».

Знающие люди говорят, что на этом рынке услуг нет четких расценок. Все зависит от благосостояния обвиняемого. Как правило, будущих «экономических» подсудимых заказывают их партнеры или конкуренты по бизнесу. Цена заказа: от $200 тыс. до €1 млн. Дальнейшая судьба обвиняемого зависит от того, сможет ли он перебить своими деньгами ту цену, которую за его арест и посадку заплатил заказчик.

«Мне следователи обещали, что за $1,5 млн выпустят мужа из тюрьмы, — рассказала The New Times Ольга Романова — А еще за $1,5 млн обещали закрыть уголовное дело. Деньги я дала — предоплату, но муж не вышел. Больше платить не стала».

Сигареты как валюта

Алексей Козлов провел в СИЗО «Бутырка» целый год, и Ольга Романова оценивает его «содержание» в тюрьме в общей сложности в 1,5–2 млн рублей. Она говорит, что особенно много денег пришлось платить в первые месяцы: покупала обогреватели, компьютеры, шкафы для оперчасти тюрьмы, платила деньги за доверенность, за мобильные телефоны, за передачи, за свидания.

Николай Н. освободился из Бутырки осенью 2010 года. Тогда «ноги» — доставка с помощью сотрудника СИЗО мобильного телефона — обходились в 25 тыс. рублей, говорит он. «Платя от 5 до 10 тыс. рублей в месяц, можно было спокойно, без проблем сидеть в экономическом блоке на вполне сносных условиях», — вспоминает бывший арестант. Чтобы получить телевизор или холодильник, которые передадут с воли на склад, надо доплатить 2–5 тыс. рублей. Пять минут незаконного свидания в конвойном помещении Тверского суда в Москве стоит 30 тыс. рублей, в Пресненском суде, говорят, дороже: одна минута — 8 тыс. рублей.

Недавно в бюро передач в СИЗО «Бутырка» появилось объявление, изрядно насмешившее Анну, чей муж сидит в СИЗО уже второй год по обвинению в мошенничестве. «Там написано: «По всем вопросам о коррупции со стороны сотрудников просим писать по такому-то адресу», — рассказывает она. — Я сперва подумала: вот, сейчас я вам напишу всю правду. А потом поняла, что на самом деле такая коррупция нам нужна. Главная валюта в СИЗО — сигареты. Муж не курит, но я передаю ему сигареты, которыми он потом расплачивается с сотрудниками СИЗО. Один килограмм мяса стоит один блок «Парламента». Если не заплатишь, то тебе мяса в тарелку не положат, отдадут более состоятельным. Также за блок сигарет можно получить и 300 граммов творога. Дополнительный поход в душ — одна пачка сигарет, предупреждение о проверке — одна пачка сигарет, новое одеяло — 6 пачек».

Чтобы после приговора попасть в хорошую зону, опять-таки надо договориться с сотрудниками СИЗО. Хорошая колония, с перспективой на УДО (условно-досрочное освобождение) стоит около 300 тыс. рублей. Само УДО в разных регионах стоит от 300 до 600 тыс. рублей.

В 2009 году в центральном аппарате ФСИН России указом президента Медведева было образовано управление собственной безопасности, призванное бороться с коррупцией. Успехи новой структуры пока не очень впечатляют.

Судебная арифметика

«Из всех ветвей власти третья, судейская власть пользуется самым большим доверием у граждан, — говорит социолог Георгий Сатаров. — По уровню коррупции суды, согласно нашим исследованиям, находятся на третьем месте, после исполнительной и законодательной властей. Судей за коррупцию привлекают крайне редко».

Адвокат Юрий Гервис говорит, что возбуждение уголовного дела против судьи — сложная процедура. «В конце прошлого года на заседании Общественной палаты один из сотрудников Генпрокуратуры жаловался, что направлял в Квалификационную палату Москвы представления на некоторых судей, требуя привлечь их к уголовной ответственности — в ответ ему лишь присылали положительные характеристики на этих же судей», — рассказал адвокат The New Times.

Георгий Сатаров добавляет: «Судейская коррупция существует, только не всегда речь идет о деньгах. Известный вид коррупционного бизнеса — искусственное возбуждение дел. Этот бизнес невозможен без участия судей. Впрочем, коррупция в суде необязательно сопровождается получением взятки. Судья может выносить неправовое решение под давлением или когда ему взамен обещаны какие-либо блага».

Впрочем, знающие люди говорят, что в судейских кругах все же есть расценки и на мягкие приговоры: от $50 тыс. до $500 тыс. — в зависимости от сложности дела. Рассказывают и вовсе фантастические истории: один «экономический» заключенный, говорят, вышел под залог, заплатив 7 млн рублей официально и столько же отдал судье через посредника.

* Муж Ольги Романовой бизнесмен Алексей Козлов, бывший гендиректор компании «Корфинанс», осужден в марте 2009 года на 8 лет лишения свободы. Он автор «Бутырки-блога»

** За первый квартал 2010 года в отношении 77 сотрудников было возбуждено 72 уголовных дела. Из них 32 — за незаконный оборот наркотиков, 7 — за злоупотребление должностными полномочиями и только 12 — за взяточничество.

*** По данным Верховного суда РФ, в 2009 году к уголовной ответственности за коррупцию было привлечено всего 10 судей.

["Бутырка-блог", 15.03.2010, "Семь мужских тюремных новелл": Очень интересным изданием оказался журнал «Ведомости уголовно-исполнительной системы». Если я не ошибаюсь, то в № 9 за 2009-й год опубликован отчет о конференции ФСИН, на которой был, в частности, зачитан доклад главы финансовой службы ведомства.

Самым интересным для меня в его выступлении оказалась цифра общего бюджета ФСИН — 5 млрд долларов. С учетом того, что в тюрьмах и колониях содержится порядка 800 тысяч человек [муж несколько уменьшает цифру: на самом деле, чуть больше миллиона, но он говорит только об уже осужденных — жена], получается, что «себестоимость» одного заключенного — 6000 долларов в год. Или 14 000 рублей в месяц. То есть во столько обходится содержание одного заключенного бюджету РФ, то есть налогоплательщикам.

Понятно, что основные затраты приходятся не на самих заключенных, а на их охрану, оплату коммунальных услуг, содержание аппарата и т.д., но, согласитесь, все равно цифра впечатляет. — Врезка К.ру]

120

[Олег Козырев]

@ 2011-02-28 13:02:00

В России, безусловно, один из самых независимых судов в мире. Независимость суда находится под контролем и президента, и премьера, и вообще всех, кому не лень.

Взять вот например приговор Виктора Данилкина Михаилу Ходорковскому. Уверен, каждый день ему звонили из Мосгорсуда и спрашивали, «Виктор Николаевич, достаточно ли вы независимы? Нет ли на вас какого-то давления? Может вам названивают из вышестоящих инстанций?». «Нет, - отвечал Данилкин. – Никто не звонил, ибо у нас суд независим».

Или вот недавно в прессу просочились номера на телефоне у Владислава Суркова. Среди прочих там были и телефоны представителей судебной власти. И что, думаете, это для того, чтобы оказывать давление? Нет! Сурков наоборот, наберет так ночью председателя Верховного суда и спросит, все ли в порядке, не будит ли кто судебную власть по ночам, не оказывает ли психологического воздействия.

Независимость суда обеспечивается и квартирами, и государственными наградами, и привилегиями, и многими другими рычагами воздействия. И если в политическом каком-то деле судья начнет действовать неверно – это признак зависимости судьи. Значит, где-то иностранные разведки постарались, значит, где-то вертикаль независимости судей не сработала. Значит, мало звонили сверху и спрашивали, достаточно ли независим судья.

Нет, не нравятся мне европейские зависимые суды. Я люблю наш – российский. Ведь именно у нас вся вертикаль власти и денно и нощно следит за независимостью судей. И судьи наши совершенно свободны. По крайней мере – на длину политического поводка.

133

[Лев Симкин]

http://www.echo.msk.ru/blog/lsimkin/756871-echo/

Суббота, 12.03.2011 17:16

12.03.2011 | 17:16

«С властью вы спелись, вместе с этой властью и уйдёте, а на ваше место придут новые судьи, которых мы будем сами избирать». Таково едва ли не единое мнение авторов комментариев к моему последнему посту. Если кто-то думает иначе, сразу встает риторический вопрос: «Может ли нас понять советский профессор права?»

Что ж, советский профессор и вправду многое в нынешней жизни понять не в состоянии. Но память у меня не отшибло. И тем, кто забыл или не знал, готов напомнить - порядок избрания, а не назначения судей, существовал почти все годы Советской власти, и что с того? На ее излете, в период гласности точно так же возмущались судьями, послушными партийным и другим начальникам.

Да, выборы были формальными, но сейчас былой формализм легко может быть компенсирован новомодными политтехнологиями.

Важно другое – кто подбирает кандидатов на судебные должности и как в судебной системе становятся руководителями. Вроде бы роль последних сводится к организационным функциям, но совсем не случайно председателями судов всегда старались поставить проверенных людей, убежденных в безусловном приоритете государственных интересов. Именно они становились проводниками партийной линии.

Теперь их преемников упрекают в том, что те доводят до рядовых судей пожелания исполнительной власти. Говорят, судьи не решаются игнорировать руководящие указания из страха перед квалификационной коллегией. А та, бывает, по воле председателя суда досрочно прекращает полномочия непокорных.

Адвокат и общественный деятель Анатолий Кучерена на днях поведал на «Эхе», как московские судьи тайно признаются ему в своей зависимости от городского суда, но публично на эту тему не говорят, боятся. «Я спрашиваю - почему вы боитесь? – Потому что нас уволят».

Положа руку на сердце, скажу, им есть что терять. Помните, в одном из предыдущих постов мы говорили о том, как введенные в начале девяностых годов гарантии судейской независимости обернулись еще большей зависимостью служителей правосудия? Кому много дано, с того многое спрашивается, послушание в том числе.

Легко сказать, как один из моих корреспондентов: «если не можешь судить беспристрастно, уйди!» Мне ближе восклицание другого из них: «Почему мы, живя в стране условностей и полунамеков, телефонного и дружеского права, от кого-то требуем подвигов?»

В нашем юридическом мире тесновато. Это на Западе возможно движение из адвокатов в судьи и обратно, у нас такое трудно даже вообразить. Конечно, судья может уйти в адвокаты и лишиться немаленькой пенсии, а вот наоборот – это вряд ли.

А в остальном судьи – такие же люди, и милосердие иногда стучится в их сердца. Что же тогда с ними происходит?

Почти четверть века назад мне удалось опросить представительную группу судей, и свыше половины из них признались, что не всегда уверены в справедливости вынесенного ими приговора. На вопрос, почему же вы тогда его выносили, 55 процентов опрошенных ответили: «такова практика».

В этом смысле, кажется, мало что изменилось. По-прежнему Верховный суд и другие вышестоящие суды формируют «практику» и следят за ее единообразием. Как и прежде, они оценивают работу нижестоящих судей по числу отмененных и измененных (ими же) решений. Между тем отмена отмене рознь, ее могут повлечь и формальные основания.

Единство судебной практики сама по себе вещь неплохая, с ее помощью обеспечивается равенство граждан перед законом и судом. Но только тогда, когда «практика» служит образцом справедливости.

Если же представления общества о справедливости правосудия начинают все больше расходиться с позицией его служителей, а именно это сейчас и происходит, надо что-то делать, пусть даже для того, чтобы немного выпустить скопившийся в людях пар.

О тех возможностях, что для этого существуют, поговорим в следующий раз.

162+133+120+99+512+103+519=