*8653. Мы и наша история

[Михаил Титаренко]

Если советские историки и нынешние либеральные историки, как вы говорите, давали свою интерпретацию историю для того, чтобы укрепить энергетику общества, для созидания новой, лучшей жизни,-это одно. А когда это делается с целью дезинтеграции общества, разрушения, ослабления и атомизации общества,-это преступления.

[Людмила Сараскина]

-Снова политическая целесообразность?...

[Виктор Данилов-Данильян]

Какая бы власть людей ни убивала, она всегда обьявляет, что делает это для общего блага, для остающихся живыми, а на самом деле-для себя самой, для становления, укрепления, сохранения, выживания самой власти. Поэтому говорить (а именно так здесь говорили), что правы те, кто это делал для интеграции, энергии, инициации и тому подобное, на мой взгляд, значит оправдывать убийства. Это стало вполне очевидно, по крайней мере после Великой французской революции.
Сколько было репрессированных в 37-м году и сколько сидит в тюрьмах сегодня? Допустим, что примерно одно и тоже число. Но, во-первых, даже в чисто количественном аспекте нужно говорить еще и потоке. Во-вторых, помимо количества есть еще и качество. Где Мандельштам, Мейерхольд, Бабель, Пильняк, Павел Васильев, Клюев, Флоренский, Чаянов, Юровский? И это все делалось ради того, чтобы инициировать или возбудить энергию, чтобы интегрировать и так далее.

[Михаил Титаренко]

Это полное передергивание!

[Виктор Данилов-Данильян]

Нет, это никакое не передергивание! Вы сказали, что Сталин занимался интеграцией и инициированием энергии….

[Михаил Титаренко]

Я не говорил, что Сталин делал правильно, когда он казнил этих деятелей культуры, я этого не говорил!

[Виктор Данилов-Данильян]

Но и я не сказал, что вы это говорили, я утверждаю, что так называемая инициация была причиной, а репрессии неизбежным следствием, чего вы признавать не хотите. И-это в-третьих-коль скоро мы рассуждаем об истории, надо помнить, в каком направлении течет время, и 1937 год, несомненно, одна из причин того, что мы наблюдаем сейчас, но никак не наоборот.
Теперь о Пушкине. Да, Пушкин сказал, что ему не нужна никакая другая история. И мне другая история не нужна. Говорить, что какой-народ исключил себя из истории, отторг то ли историю от себя, то ли от себя от истории,-некорректно. Народ может жить только в истории, для него другого способа существования просто нет. Однако я совершенно не уверен в том, что Пушкин так уж гордился историей, которую он вовсе не хотел отвергать или менять на другую. И, между прочим, «Воспоминание»-именно об этом, хотя в стихотворении идет речь о жизни индивида, а не об истории народа.
Теперь о том, где мы находимся и что в истории детерминировано, а что нет. Я хочу подчеркнуть: вне всякого сомнения, в истории бывают тупики. Страна, народ могут попасть в такой тупик, что абсолютно непонятно, как из него выбираться. Это с нами и случилось еще в конце 70-х (может быть, и раньше, даже гораздо раньше, но ясное ощущение тупика возникло у мыслящих людей именно в те годы). Даже сейчас никто не знает, что именно нужно было делать тогда. Проще всего сказать-надо было реформировать, имея в виду реформы уже 90-х годов, но только не так быстро, как произошло за последнее десятилетие. А что значит-не так быстро? Что можно было сделать, а чего-нельзя? Если бы здесь был Гайдар, он быстро обьяснил бы, что более медленные темпы его реформы или менее решительные меры повлекли бы за собой реставрацию коммунизма. А недопущение этой реставрации было главной целью реформаторов. Кто-то наверняка скажет: реставрация-это как раз то, что нужно! Боюсь, однако, что именно тот, кого история ничему не научила и уже не научит. Однако можно надеяться, что реформаторы все же действительно достигли своей цели, причем на более длительный срок, чем некоторым сейчас представляется. А за более длительный срок, чем некоторым сейчас представляется. А за более длительный срок меняется очень многое, в том числе и представления о общественном устройстве-желательном, возможном, достижимом.
Насчет того, что народ спасет Россию. Если говорить честно, очень давно я этого не слышал. И только в самое последнее время как-то опять эта тема возникла. Причем не говорят, что народ спасет Россию, говорят: вот кто-то где-то сказал, что народ спасет Россию, говорят: вот кто-то где-то сказал, что народ спасет Россию. Именно так, в два шага. Опрос ВЦИОМа, о котором говорил Владимир Рыжков, действительно потрясает. 70% опрошенных считают, что «только русский может пожертвовать собой ради великих целей», наша страна «оличается особой самобытностью и духовной культурой, превосходящей все другие страны мира», и так далее в том же духе. И 70% (даже 72), наверняка почти те же самые респонденты, говорят, что «русский человек не может обойтись без властных лидеров, сильной руки, которая направляла бы его действия». Наконец, уже в другом опросе, опять-таки 70% высказываются за введение телесных наказаний в школе. Дикий абсурд, но что поделаешь-это свидетельствует только об одном: наш народтяжко болен. Эта болезнь запрятана в коллективное подсознательное, и называется она-комплекс неполноценности, достигший критических масштабов.
Разумеется, ВЦИОМ в каком-то смысле похож на историков, не только изучающих прошлое, но и влияющих на него. Но все-таки ВЦИОМ держит в руках фотоаппарат, а не кисть. Он может поворачивать его слегка вправо-влево, но он не художник, не Сальвадор Дали и не Илья Глазунов, с позволения сказать, а подчеркиваю-фотограф.
Но вернемся к нашей интеллегенции. К великому счастью, интеллегенция, хотя и в ограниченных масштабах, обусловленных особенностями культуры как внегенетической памяти, обладает свойством воспроизводиться. В генетическом аспекте способные люди практически полноценно воспроизводятся многими поколениями даже при такой «селекции», какая практиковалась с 1917 по 1953 года. Так что филосорфские пароходы были, 37-й год был, но, несмотря на это, не только воспроизводились таланты, но даже интеллегенция осталась. Пусть с ухудшением качества (именно в части культурного наследия, а не генетического), но она воспроизводится. Вопрос в том, чем она теперь занимается. Ведь в этом самом чиновничестве, о котором здесь довольно убедительно говорилось (не хочет реформироваться, тормозит все, что можно…..), ее практически не осталось, почти не осталось квалифицированных, подготовленных к этой работе и не лишенных необходимых способностей людей. Такие люди ушли из бюрократических структур или в бизнес, или за границу, или в СМИ, или, при особой чистоплоности в науку, в существование за счет фондов Сороса, Макартура и прочих, но ее почти не осталось там, где она нужнее всего.
И если мы вглядимся в историю, то увидим, что на самом деле вымывание интеллегенции, людей разумных из чиновничьей элиты началось именно со сталинских времен. И интеграция, или инициализация энергии, о которых здесь так красиво говорили, имеют одним из неизбежных следствий именно это явление. В результате, когда реформы стали абсолютно неизбежными, наша страна оказалась перед острейшим дефицитом тех, кто необходим для их проектирования и управления ими. Чем нужнее, важнее, необходимее становились реформы, тем меньше оставалось людей при власти, которые в состоянии квалифицированно делать эту работу. Так чего же мы хотим-то? Мы получили то, что заработали всей нашей историей.

[Борис Славин]

Два вопроса всегда волновали и лучших представителей человечества. Это смысл человеческой жизни и смысл истории. Размышляя о них, я пришел к выводу, что это во многом тождественные вопросы. Тот, кто знает смысл человеческой жизни, знает смысл истории, и наоборот. Не хочу сейчас подробно говорить о моем понимании смысла жизни, отмечу лишь его существенный признак, вытекающий из общественной природы человека: жить можно ради других людей, для их блага и свободы, или за счет других людей, их эксплуатации и подавления,-иного не дано. Это относится и к власти, которая также живет либо ради народа и его блага, либо за счет народа, ради своего блага.
Я считаю, что чем жестче власть, чем больше она подавляет общество, тем больше совершается фальсификаций истории, признанных ее оправдать. Характерен в этом отношении малоизвестный факт фальсификации истории Октябрьской революции, совершенный Сталиным ради повышения собственного авторитета. Известно, что Сталин не играл в Октябрьской революции существенной роли и этот факт его раздражал. Выход из данной ситуации он нашел простой-фальсифицировать протоколы заседания ЦК РСДРП. Он затребовал подлинные протколы той поры и внес в них пункт о создании специального органа «для политическорго руководства восстанием»-бюро, в состав которого вместе с Лениным включил и себя. Мы никогда бы об этом не узнали, если бы в феврале 1934 года бывший работник секретариата Сталина, смертельно больной архивист Товстуха, не засвидетельствовал, что «надписи от руки, сделанные на оригинале этого «документа» собственноручно тов. Сталиным, сделаны им не в 1917 году, а в 1924-м.
Но из этих же посылок следует обратный вывод: чем демократичнее власть, чем она мягче, чем обьективнее пишется история. В этом смысле хрущевская «оттепель» или горбачевская перестройка дают нам удивительные примеры правдивого заполнения белых пятен нашей истории.
В основе исторических фальсификаций часто лежит стремление той или иной личности приспособиться к существующей власти. Многие люди из интеллегенции чувствуют себя дискомфортно, если отчуждены от власти и ее идеологии. Наиболее тпичным примером здесь может служить массовый переход многих обществоведов и представителей творческой интеллегенции от коммунистической идеологии к неолиберальной. Наступившая в начале 90-х годов эралиберализма поменяла многие исторические оценки на 180 градусов: то, что раньше считалось позитивом, стало негативом. Даже Николай II Кровавый все больше становится святым не только у церковников, но и у современных историков. Отсюда же и невежественные попытки отождествления таких разных фигур отчественной истории, как Ленин и Сталин, Хрущев и Брежнев, Горбачев и Ельцин. Я много занимался известным «грузинским делом» и знаю, что Ленин в конце своей жизни политически и лично порвал со Сталиным, что однозначно отразилось на его политическом завещании, где он предложил убрать Сталина с поста генсека. Однако этого не случилось, Сталин не только остался на своем посту, но и стал, по сути дела, палачом Ленина. Тем не менее, как вы знаете, в период сталинского правления в ходу была «теория», доказывающая, что «Ленин-это Сталин вчера, а Сталин-это Ленин сегодня». Казалось, со временем эта «теория» должна была уйти в небытие, ан не. Сегодня эту теорию вновь подняли, с одной стороны, неосталинисты, возрождающие культ «вождя всех народов», а с другой-радикальные демократы, пытающиеся всячески очернить и принизить роль Ленина в истории.
Односторонность и идологическая зашоренность-вот враги обьективного понимания истории. Особенно наглядно они проявляются в концепции «тоталитаризма», применяемой ко всей истории советского общества. В рамках этой концепции весь период советской истории рассматривается как некий сплошной негатив, как своеобразная «черная дыра», «клякса» в новешей истории человечества. Становится просто невозможным, например, отличить один период истории от другого, понять противоречия в общественной и политической жизни страны. Впервые стали критиковать «тоталитарный подход» к советской истории, к сожалению, не отчественные, а американские историки Роберт Такер и Стивен Коэн, анализирующие деятельность Сталина и Бухарина.
На самом деле «тоталитарный подхзод» делает невозможным обьективное и вснстороннее понимание советской истории. В то же время даже такой страшный факт, как массовые сталинские репрессии, косвенно подтверждает, что существовала серьезная оппозиция Сталину, история которой, ещененаписана. Мы знаем, что в 20-годы Сталину противостояла левая оппозиция, в 30-е Рютин и Раскольников, Крупская и Бухарин. Советская история, как и любая другая, не является гладким Невским проспектом или механическим следствием тоталитарного режима власти: она есть результат непрекращающейся борьбы авторитарных и демократических тенденций, различных классов и их политических элит. Задача науки и состоит в том, чтобы понять эту противоречивую и живую ткань истории.
Теперь по поводу проблемы, затронутой Виталием Третьяковым,-о различии сталинизма и фашизма. На первый взгляд разщличия между ними нет: и то, и другое-наглядные проявления тоталитаризма. Именно так думают многие современные историки и публицисты из лагеря так называемых радикальных демократов. Вместе с тем подумайте: неужели Рузвельт и Черчилль были глупее наших радикалов от демократии, когда блокировались со Сталиным против Гитлера? Думаю, нет. Значит, взвесив все на весах истории, они сочли, что фашизм-или национал-социализм-хуже коммунизма, а сталинский тоталитаризм лучше гитлеровского, что его можно и нужно использовать для защиты западной демократии. Однако здесь уже встает более общий вопрос: как понимать тоталитаризм? Что это такое?
Со времен Горбачева тоталитаризм у нас стали отждествлять с обществом, с его социально-экономическим строем, или системой. И это, я думаю, было ошибкой. Тоталитаризм есть сугубо надстроечное явление, режим политической власти, не более. И хотя он своим влиянием охватывает все общество, он не определяет его строя, являющегося следствием господствующей формы собственности и социально-классовой структуры. Тоталитаризм как режим, как форма политической власти может работать в различных социальных интересах, как против народа, так и в его защиту, как против общественного прогресса, так и за него. Во Второй мировой войне два вида тоталтризма, гитлеровский и сталинский, столкнулись друг с другом, и здесь один из них выполнял прогрессивную функцию спасения человечества от фашизма, а другой-реакционную, связанную с геноцидом целых рас и народов. Вот почему возможен союз западных десмократий со сталинским тоталитарным режимом власти. Это, конечно, не исключает и не оправдывает того бесспорного факта, что сталинизм своими незаконными массовыми репрессиями нанес громадный вред социализму и всему левому движению, от которого оно не может оправиться до сих пор.
И здесь я возвращаюсь к тому, с чего он начал свое выступление: без понимания смысла человеческой жизни невозможно верно оценить те или иные явления в истории. Когда мне говорят в этом зале о прогрессивности прошедших радикальных реформ, то я хочу спросить: а почему они не принимаются народом? Да потому, что проводятся в интересах узкого круга лиц современной экономической и политической элиты. Прав Межуев, когда говорит, что история всегда совершается здесь и сейчас. Как в этой связи разобраться к чувству простому человеку, например в споре сталинистов и несталинистов, возникшем в этом зале? Думаю, нет другого выхода, как обратиться к чувству простой человеческой нравственности, которая всегда отражала глубинные интересы и тем самым способствовала постижению истины.

[Валентина Федотова]

Конечно, русская история очень конфронтационна, поэтому она нам представляется уникальной. Но, в общем-то, противоречия всегда сопутствуют историческому обьяснению. Есть замечательная книжка Лефевра о том, как преподают историю в школах других стран. И вот история Оттоманской империи, которую читают в Турции, или история Чингисхана совершенно не те, которые мы знаем. И даже двухсотлетний юбилей Великой Французской революции уже не стал большим праздником, потому что революция эта была осознана как очень кровавая. Вообще исторические события сходного смысла часто интерпретируются по-разному.
Я хотела бы коснуться этой замечательной формулировки, которую предложил Виталий Третьяков, но несколько по-другому трактуя Достоевского. Виталий Товиевич говорил, что если история не имеет смысла, то все дозволено не все, а все то, что ее разрушает. Если же история имеет позитивный смысл, то дозволено все то, что ее апологетизирует. И поэтому возникает такой раскол, который возможен не только в связи с требованиями реконструкции власти, как об этом сказала Оксана Гаман, но и в связи с политическими идеями и просто идейно-психологической атмосферой. Это случается и с отдельным человеком, который может порсчитать бесмысленным какой-то период своей жизни или всю ее целиком, что способно, с одной стороны, привести его к аномии, к ценностной диструкции, к самоубийству, а с другой стороны-дать ему крылья и заставить его думать, что вся его жизнь может быть построена совершенно по-иному, тогда как наличие устойчивого смысла может быть и сковывающим фактором его творческого потенциала.
Проблема состоит в том, что сегодня мы находимся в состоянии, когда общество расколото на два лагеря-отрицающих и апологетизирующих российскую историю. И этот раскол произошел не когда-то, а здесь и тперь. И поэтому надежды на диалог, мне кажется, призрачны. Этот диалог невозможен, перед нами разные ценностные системы: одни говорят о свободе, гласности и прочем. Но мне кажется, что этот раскол преодолевается не в диалоге противополжно мыслящих сил, а в самой истории. Как говорил Питирим Сорокин, есть фаза реставрационная, и чем радикальнее революция, тем потом сильнее реставрация. Последнее десятилетие нашей истории завершается переходом из одного состояния в другое, когда радикальная революционность сменяется какой-то консервативно-восстанавливающей фазой и начинает видеться что-то позитивное, что было в советском периоде. А позже будет видеться что-то позитивное, что было в это десятилетие. И мне кажется, что в ходе этого диалога происходит удостоверение в том, что мы принадлежим истории. Таков главный вывод относительно социального согласия в России. Этот вывод можно проиллюстрировать на примере русского заврубежья.
В Америке я пыталась познакомиться с разными группами русских эмигрантов. В Нью-Джерси, в церкви мне удалось увидеть очень любящих Россию потомков эмигрантов первой волны, во главе которых стоял представитель рода Лермонтовых. Они вписаны в американское общество, но они не любят его. Кинотеатр у них называется «Родина» (по-русски), в церкви они ставят спектакль «Сказка о царе Салтане», и говорят они о России 1913 года. Они вписаны в этот фрагмент истории, они не знают другого фрагмента.
Послевоенные эмигранты, даже и бежавшие с немцами, в другой церкви, на Манхэттене, тепло говорили о России. Они даже говорили так: «Когда мы отступали с немцами, наши так били по нам». Есть гравардское исследование, которое показывает, что попытка найти в них страшных антисоветчиков оказалась провальной. Это были просто люди, которым режим казался слишком жестким, по существу, советские люди-продукт нашей истории. И я их застала в тот момент, когда они писали Ельцину письмо с просьбой сделать Россию православной империей. Эмигранты третьей волны-Брайтон-Бич-это просто кусок Советского Союза, только без дефицита.
Поэтому мне кажется, диалог осуществляет сама история. И нам не удавется преодолеть своего радикализма, добиться словесного примирения в расколотом обществе. Попытка построить все на чистом месте, которая столь характерна для России, всякий раз показывает, что это место не является чистым. И даже попытка провести реформу как можно более радикально, что было знаменем наших либералов, привела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-вывела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-вывела к демонтажу достижений предшествующих модернизаций-выходят на поверхность архетипические старые начала. Чем радикальнее стремление к рекультизации населения, тем сильнее выступают его архаические черты. Народ пытаются представить то хорошим, то плохим, а он такой, какой он есть. И он может быть мобилизован как для хорошего, так и для плохого. Или он может быть развращен, или он может быть, напротив, подвигнут на хорошие дела. Я думаю, что социальной базой Ельцина был рабочий, который не хотел больше идти на завод, и ничего хорошего в этом я не вижу.
Поэтому мне кажется бессмысленным призыв к диалогу. Мы никогда не преодолеем антиномичности нашего сознания, а вот сама история ее исправляет. Относительно данных ВЦИОМ я Валентина Ивановича Толстых хочу поддержать: один и тот же народ воспринимается по-разному-то он фашист, то он демократ, то он коммунист. Это не так. Еего делают тем, другим или третьим. Это реакция на итоги реформ, на национальные унижения, на русофобию, которая была. Еще до всякого ВЦИОМа Ядов изучал новых русских бизнесменов, которые ездили на Запад и очень быстро разачаровались, поняв, что они совсем не западные люди, а мы здесь-совсем не совки, как они полагали раньше. И когда им давали анкету на идентичность, в свободной форме, в виде вопроса «кто вы?», они отвечали: «Я русский». Так их собственное презрение к русским вскоре обернулось выдвижением этой национальной принадлежности на первый план.
Немецкий философ Фихте в 1800 году написал работу «Замкнутое торговое государство». Там он говорил, что в таком государстве существует порядок, но нет свободы. В размкнутом торговом государстве возникает свобода, но нет порядка. Люди, желая свободы «размыкают» государство, а потом страдают от отсутствия порядка. Желая навести его снова, они замыкают государство и лишаются свободы. Возникает маятник, соответствующий революционной и реставрационной фазе. Чтобы выйти из этого положения, говорит Фихте, «надо помыслить общество иначе». Да, надо это сделать.

[Георгий Гачев]

Я понял вопрос «мы и история» как призыв произвести рефлексию над собой. История-это мощное бытийственное тело, реальность, но моя жизнь тоже реальность. Мы в разных весомых категориях встречаемся. История имеет в себе бесконечнось, а я конечное существо. Вот мне уже 72 года скоро… я начинаю производить рефлективную работу над собой, кто аз есмь, и что я познаю, и что я могу. Первое, конечно-я упираюсь в сократово «я ничего не знаю». Я не знаю, чего желать. Я сегодня нахожусь в такой ситуации, что не знаю, что защищать, чего желать. И, оглядываясь, вижу, что я сам-то фактически за свою жизнь имею целый город, утрамбованный многими культурными слоями, многими иделами, многими убеждениями….
Как формируется убеждения? Что мы по частям познаем, по частям и разумеем. А исторя-целое, скажем. Поэтому каждое убеждение-это логическая ошибка рars рrо tоto-принятие части за целое. Часть, то, что мне сейчас видно, чему я отдаю душу, воспринимается как некое конкретно всеобщее, которое представительствует за целое. Но ведь у меня тоже есть своя история, история моей жизни, есть детство, юность, отрочество. И когда встречается, допустим, такая идея, как мировая революция, и я молодой, юный, в ту пору, когда закладываются убеждения…. Каждый идеал-это тоже всегда рars рrо tоto, логическая ошибка. Но в него добавляется любовь, страсть, личность. И получается встреча колеса истории с колесом жизни. История идет, и вот мой интеллект уже видит, что это ошибка. Сейчас, конечно, у меня другие убеждения-я даже не могу сказать убеждения, а другие понимания, ориентировки. Я сейчас не умнее, чем был, просто у меня уже другой ум, не тот, что был раньше.
Но так же и в истории. Я хочу к такой простой сценке вас привести….. Вот утром сегодня встал я чуть позже, в 9.15, выхожу на кухню, там чисто, пусто, дочь уже ушла, увезла младенца в детский сад, жена у меня «сова», еще не вышла. А я проспавший
«жаворонок». И вот я вспомнил: когды мы встречаемся в восемь часов в этой кухне все вместе, какое между нами трение-тут ребенка одевают, еормят, кричат на него, тут дочь, там жена правит, тут я сьеживаюсь…. И вот я почувствовал гений времени. В одном и том же пространстве помещений время оказалось разводящим. Оно всем дало жить, осуществиться, всем дало место. Вот представьте, что на одном и том же пространстве-на территории России-в одно время сошлись бы Александр Невский, Екатерина Великая, Сталин…. или в одно и то же время творили бы писатели: есть Лев Толстой-что делать Шолохову? Или Пушкин-а что писать Ахматовой? Всем место, всем! История себе течет плавно, своими волнами, всем есть дело. Так спасибо! Чего мы так все ругаемся? Все совершенно естественно, мы же по частям познаем. И вот отдавем душу этим частям. Я тоже ведь помещение, как вот эта кухня, про которую я рассказал. И во мне тоже поочередно закладывается разные слои убеждений.
Поэтому надо великодушнее смотреть: нынешнее время чем плохо? Когда было такое ренессанское время обилия личностей? Да и мы тут сидим-все персоналии, все личности, каждый глаголет! Элита! Я даже придумал такой нелогизм, дарю-у нас не политика, поэлитика. Это тоже вполне закономерно и очень хорошо. В буддизме есть такое замечательное философское понятие-Тагхагата, «такость»; то, что есть, что обладает такостью, уже субстационально, онтологично, суверенно. И вот то, что было, то, что с нами происходит,-это уже такость. Будем уважать, внимать, обратим рефлексию сократову на самих себя: ямогу не понимать, а всем восхищаться, относиться ко всем позитивно.