[Георгий Шахназаров]

На мой взгляд, в России неплохо обстоит дело с историческими исследованиями на отечественную и мировую тематику. Хуже-с историософией. Раньше у нас была собственная позиция на этот счет. Теперь ее нет. Только отбиваемся от зарубежных выдумок, от того, что скажет Хантигтон или Бжезинский, а вот создать свою концепцию, которая отвечала бы духу времени, мы, отказавшись от марксизма, оказались не в состоянии.
Хочу привлечь внимание к двум тревожным обстоятельствам. Первое касается недопустимого у4ровня искажения истории. Именно недопустимого, потому что история сама по себе никогда не обходилась без этой или иной меры искажения. Лучше всего сказал об этом Бальзак: «История подделывается в тот момент, когда она делается». Действительно, едва ли не у каждого участника событий есть своя версия того, что случилось, а уж у летописцев, пишущих со слов свидетелей,-тем более.
Вот, к примеру, перестройка и постперестройка. Всего-то 15 лет, а сколько уже наворочено выдумок, как нарочито запутаны и перевраны многие эпизоды, беспарданно перераспределены свет и тень между теми, кому довелось сыграть более или менее заметную роль в этой исторической драме.
Но все это пустяки по сравнению с тем надругательством над историей, которое с полным основанием может рассматриваться в качестве органической составной части ельцинского режима. Тут речь идет не о частной инициативе ученых, решивших воспользоваться свободой слова, чтобы исправить грехи советской истриографии, восстановить в полных правах истину. Нет, маятник качнулся в протвоположную крайность, одну тенденциозность заменили другой, покрыв одной черной краской весь советский период. Вместе с Советами старались похоронить, выветрить из памяти народа все, что было создано им за три четверти века после Октября. Замалчивали, а если упоминали, то с негативным комментарием, такие бесспорные достижения того времени, как всебщая грамотность, ход на передовые научные рубежи, выдающиеся достижения в культуре. В учебниках ухитрялись излагать все это на одной-двух страницах в полном соответствии с идиотским тезисом, будто в годы существования Советского Союза страна «находилась вне истории». Пожалуй, единственное, о чем можно было отзываться одобрительно,-это победа в Отечественной войне. Да и ее постарались всячески принизить, если так можно выразиться, ошельмовать, переложив вину за развязывание войны с Германии на СССР или утверждя, будто мы победили «мясом».
Идеологи пересмотра или, скажем так, нового прочтения истории в последние годы немало потрудились, чтобы внушить обществу, в особенности молодым поколениям, мысль об ущербности российской цивилизации, ее неспособности освоить демократические принципы, шагать в сторону с прогрессом, призывали каяться за всевозможные грехи. В этом, собственно говоря, живой нерв отношения народа к своей истории-презирать ее, стыдиться или, напротив, гордиться, любить. Нет нужды говорить, что от этого в немалой мере зависит миросозерцание, ощущение своего места на Земле, способность к масштабным делам. Что ж, исчерпывающим образом решил эту проблему Пушкин, воскликнувший в раздражении: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом», а в другой раз, в умиротворенном состоянии духа, признавшийся проникновенно, что ни за что на свете не хотел иметь другой истории, кроме истории своего Отечества.
Ну и несколько слов о еще одном тревожном явлении, связанным с отношением к истории. В свое время Олвин Тоффлер обратил внимание на то, что накатывающиеся на мир волна перемен, в особенности технологических инноваций, может вызвать потрясение от встречи с будущим. Мне думается, хуже то, что мир с чрезмерным, недопустимым ускорением порывает с прошлым. Рastshock намного опасней, чем futureshock. Слишком быстрый и резкий разрыв с прошлым, пренебрежение его уроками, легкомысленное отношение к опыту предшествующих поколений могут обойтись крайне дорого. Это, впрочем, мировая проблема, заслуживающего отдельного разговора.