*2749. Pax Romana

[Нistoric. Ru]

http://historic.ru/books/item/f00/s0...17/st019.shtml
Источники по ранней истории Рима.

Капитолийская волчица — эмблема города Рима. Скульптура этрусской работы. Бронза. Проблема источников по древнейшей истории Рима чрезвычайно сложна. Эпиграфические памятники, современные ранней эпохе, очень скудны, притом древнейший из них — надпись на золотой пряжке (так называемая пренестинская фибула) датируется не раньше, чем 600 г. до н. э. Труды же римских историков и писателей относятся к сравнительно позднему времени (в основном не ранее I в. до н. э.), которое отделено от событий ранней римской истории многими веками. Правда, поздние писатели, у которых мы черпаем наши знания о первоначальной истории Рима, опирались, в свою очередь, на свидетельства более древних авторов, так называемых анналистов. Но сами анналисты, даже наиболее ранние из них, как, например, первый римский историк — сенатор Фабий Пиктор (конец III в. до н. э.), тоже не были современниками событий начальной истории Рима. К тому же, используя материалы семейных хроник знатных римских родов, предания и легенды, анналисты часто включали в свои труды очень недостоверный, а иногда и сознательно искажённый в угоду представителям того или иного римского рода материал. Таким образом, литературная традиция, которая повествует нам о событиях древнейшей римской истории, требует к себе осторожного и критического отношения.

Лингвистические данные служат прежде всего для выяснения этнического состава населения древнейшей, «дорийской» Италии. На основании этих данных римляне, как и латины в целом, должны быть отнесены к племенам особой латинско-фалискской языковой группы, которую некоторые современные филологи резко отличают от другой крупнейшей группы италийских языков (оскско-умбрской). Наиболее достоверные сведения по древнейшей истории Рима даёт материал археологических раскопок. В свете археологических данных становится ясно, что основание города не было делом рук одного «основателя», как об этом сообщает литературная традиция. Город возникал постепзнно, путём объединения и слияния отдельных общин. Стратиграфическими раскопками последних лет установлено, что вVIII в. до н. -э. в Лации, на холмах Палатине, Эсквилине, Целии и Квиринале появилась группа примитивных поселений. Они были ещё изолированы друг от друга; болотистые земли между холмами оставались незаселёнными. Примерно к середине VII в. до н. э. население первоначальных посёлков стало занимать склоны холмов и долины между ними, где впоследствии возникает римский Форум. Заселение этих территорий тоже ещё нельзя считать временем возникновения города как такового. В этот период происходит лишь укрепление связей между общинами, а мсжзт быть, и объединение некоторых из них. Возникновение римского Форума, уже как центра экономической и политической жизни, на основании новых раскопок относят к первой четверти VI в. дон. э. Примерно в это же время происходит превращение Капитолия, который был ещё, видимо, незаселённым холмом, в крепость нового города. Таким образом, возникновение Рима археологи склонны датировать началом VI в. до н. э.

Царскии период

Происхождение названия города неизвестно. В литературе делались попытки вывести его из корней греческих слов, а также доказывалось его этрусское происхождение, но всё это покалишь недостаточно обоснованные гипотезы и догадки. Древнейший период римской истории обычно принято называть «царским». Этот период, согласно легендарной традиции, длился около двух с половиной столетий. Однако изложение исторических событий этого времени, за небольшими исключениями, следует признать недостоверным, а римских царей, начиная с мифического основателя Рима — Ромула, нельзя считать историческими личностями. Но если конкретные события, сообщаемые традицией, в значительной степени легендарны, то при осторожном и критическом использовании её данных мы можем сделать некоторые выводы о социальном устройстве римской общины царского периода.

В древнейшее время в Риме сохранялись ещё родовые отношения. Согласно преданию, всё население состояло из 300 рсдов. Каждые 10 родов объединялись в курию, каждые 10 курий — в трибу. Таким образом, всего было 3 трибы, каждая из которых, видимо, представляла собой особое племя. Некоторые учёные считают, что одна из триб являлась объединением латинских родов, другая — сабинских и третья,— повидимому, этрусских. Упомянутые 300 родов составляли римский народ (populus Romanus), к которому мог принадлежать лишь тот, кто был членом рода, а через свой род — членом курии и трибы.

Римский род имел такую же организацию, как и греческий. В каждом роде все его члены сообща владели землёй, имели общие кладбища, общие религиозные праздники, общее родовое имя и т. п. Старшина рода избирался, повидимому, всеми его членами. Древнейший общественный строй выглядел следующим образом: важнейшими делами общины ведал совет старейшин, или сенат, состоявший из старейшин родов. Постепенно вошло в обычай избирать старейшин из одной и той же семьи каждого рода. Этот обычай, вызванный развивавшейся имущественной дифференциацией, привёл к образованию в Риме родовой знати, к возникновению так называемых патрицианских семей. Тогда же, очевидно, развился аналогичный этрусскому институт клиентелы. Люди, по тем или иным причинам переселившиеся в Рим, т. е. «чужаки», не входившие в состав римских родов, а затем и представители обедневших родов искали покровительства и защиты у знатных людей, которые становились их патронами. В обществе, в котором ещё не существует чётко оформленной государственной власти, институт клиентелы является весьма распространённым учреждением.

Кроме сената, предварительно обсуждавшего наиболее важные вопросы, существовало и народное собрание, которое собиралось по куриям(куриатные комиции). На куриатных комициях принимались или отвергались новые законопроекты, избирались все высшие должностные лица, в том числе и царь; это собрание объявляло войну и, как высшая судебная инстанция, выносило окончательное решение, когда дело шло о смертном приговоре римскому гражданину.

Рядом с сенатом и народным собранием стоял царь. Римские цари отнюдь не были самодержавными владыками типа древневосточных деспотов, но лишь выборными племенными вождями, которые совмещали функции военачальника, судьи и верховного жреца. Это заставляет нас применять термин «царь» весьма условно.

Подобный общественный строй Энгельс называл военной демократией. Это, действительно, была примитивная демократия, поскольку народное собрание считалось высшим органом общины, военной же она была потому, что в собрании принимали участие лишь мужчины-воины; таким образом, куриатные комиции представляли собой сходку вооружённого народа.

Очень сложен и, по существу, до сих пор ещё не решён вопрос о происхождении особого слоя древнеримского населения — плебеев. Сведения источников о происхождении плебеев чрезвычайно сбивчивы и противоречивы. Очевидно, под плебеями первоначально подразумевались переселенцы (добровольные, а иногда и насильственно переселённые в Рим) и представители покорённых племён, лично свободные люди, имевшие право владеть землёй и обязанные нести военную службу. Первоначально они не входили в состав родов, курий и триб, а потому не пользовались никакими политическими правами, но затем, перемешавшись с незнатными родами самого «римского народа» и принимая на себя клиентские обязанности, они постепенно и на урезанных правах включались в родовую организацию.

Несомненно, в римском обществе этого периода уже были рабы из числа военнопленных. Но в целом рабство ещё не получило большого развития, оно носило примитивный, патриархальный характер, причём рабы использовались, главным образом, в домашнем хозяйстве.

[С. И. Ковалёв]

http://historyancient.ru/romeresp/vvedvistor.html
Римская история составляет заключительное звено древней истории Средиземноморья. В его восточной половине очень рано возникли классовые образования и были заложены основы античной культуры. В истории государств Древнего Востока перед нами выступает первая, в целом еще примитивная стадия развития рабовладельческого общества.
Следующий этап рабовладельческой системы — в районе мира Эгеиды. Благоприятное сочетание географических условий, с одной стороны, и сильного влияния близлежащих восточных государств — с другой, создали предпосылки для расцвета древнегреческих полисов. На базе рабовладельческой системы, более развитой, чем на Востоке, сложилась античная демократия, в рамках которой, особенно в Афинах, в V—IV вв. до н. э. были созданы величайшие культурные ценности, легшие в основу культурного развития Европы.
Однако тесные границы Эгейского мира и его политическая раздробленность ускорили кризис рабовладельческой системы классической Греции. В узких рамках полисов дальнейшее развитие стало невозможным. Это вызвало переход к новому этапу исторического развития — эллинизму. Завоевания Александра Македонского и дальнейшая колонизация Востока греками и македонянами создали предпосылки для возникновения более высокой формы рабовладельческой экономики в странах восточного Средиземноморья. Эллинистические государства на некоторое время стали ведущими силами исторического процесса, подготовляя переход к четвертой, и последней, эпохе древней истории.
Еще задолго до этого в Италии, на нижнем Тибре, возник маленький город-государство — Рим. До поры до времени он оставался в системе Средиземноморья самостоятельным и относительно изолированным очагом исторического развития. Однако это был очаг большой социальной мощи, центр скрещивания разнообразных этнических, хозяйственных и культурных взаимодействий в Средней Италии. Параллельно с развитием римской экспансии в Италии (V—III вв.), а затем вне ее — в западном и восточном Средиземноморье (III—I вв.) — Рим втягивался в систему средиземноморских хозяйственных и культурных связей и, в свою очередь, стал оказывать на нее сильное влияние. К концу I в. до н. э. сформировалась в основных чертах римская мировая держава, включившая в себя все предшествовавшие ей государственные образования в районе Средиземного моря. Древняя история вступила в свою четвертую, и последнюю, фазу.
Рим, как было сказано, вошел в сложившуюся систему эллинистического мира. Но, входя в нее, он начал ее преобразовывать. Рабовладельческие общества Средиземноморья, в первую очередь сама Италия, в ходе римских завоеваний испытали ряд глубоких изменений: значительный рост денежного хозяйства, огромное развитие рабства, концентрация земли, пролетаризация мелких свободных производителей. Все эти изменения явились специфическими чертами римской хозяйственной системы, которая стала самой высокой формой античного рабовладения.
В римскую эпоху рабский труд как в Италии, так и в значительной части провинций занял ведущую роль во всех областях хозяйственной жизни. Юридическое и бытовое положение рабов значительно ухудшилось по сравнению с предшествующими периодами и стало близко подходить к формуле Аристотеля — Варрона об «одушевленных» и «говорящих орудиях». Весь район Средиземного моря с прилегающей к нему широкой периферией был охвачен экономическими связями, достаточно тесными для того, чтобы говорить о зародышах единого средиземноморского рынка и о некоторых экономических явлениях, общих для всего района: колебаниях цен, кризисах. Поэтому римская держава, созданная рабовладельческой экспансией, опиралась не только на силу римского оружия, но и на некоторое хозяйственное единство средиземноморского района. И по форме своей эта держава, оставаясь федерацией автономных полисов, приближалась к территориальным государствам эллинистического типа.
В области культуры Рим в основном использовал достижения предшествующих эпох, особенно эллинизма. Рим был втянут в орбиту средиземноморских отношений уже тогда, когда культура эллинизма достигла такой высоты, что Риму не оставалось ничего другого, как заимствовать ее и подражать ей. Поэтому римская культура не была вполне самостоятельной. Значение Рима — главным образом в распространении эллинистической культуры, приспособленной к римским потребностям, на отсталом Западе.

Однако было бы ошибкой утверждать, что культура Рима была сплошь подражательной. Во-первых, в ранней римской культуре, например в религии, было много самобытных италийских элементов, впоследствии только прикрытых слоем наносных греко-восточных влияний. Во-вторых, даже в позднеримской культуре, в целом наименее самостоятельной, существуют формы, отмеченные печатью высокой оригинальности, в которых римляне были подлинными творцами: право, архитектура, некоторые литературные жанры (сатира). Наконец (и это самое главное), даже копируя многие формы эллинистической культуры, римляне не механически подражали им, а перерабатывали их в своем духе и стиле. В результате этого получились явления, глубоко своеобразные по существу, несмотря на внешне подражательные формы, например, лирика конца I в. до н. э. Вот почему в целом мы должны признать римскую культуру своеобразной стадией развития античной культуры.
Доведя рабовладельческую систему до полного развития, Рим тем самым довел до максимального напряжения и все ее социальные противоречия. Противоречия между свободными и рабами, богатыми и бедными никогда в истории древнего мира не достигали такой остроты, как в римскую эпоху. Поэтому ни классический Восток, ни Греция не знали таких грандиозных социальных битв, как гражданские войны II—I вв. до н. э. или массовые движения колонов, рабов и варваров III—IV вв. н. э. Римская эпоха создала предпосылки для социальной революции, которая вместе с варварскими завоеваниями разрушила рабовладельческое общество Средиземноморья и положила начало европейскому Средневековью.
Длительность и сложность римской истории требуют особого внимания к ее периодизации. Общепринятым является деление на две большие эпохи: Республика и Империя. Хронологической гранью между ними чаще всего принимают конец 30-х гг. I в. до н. э. (битва при Акции и гибель Антония). Но эта периодизация является далеко не совершенной. Во-первых, представляется спорным, с кого начинать империю: с Суллы — первого диктатора, власть которого была бессрочной, Цезаря — фактического основателя империи или Октавиана Августа, закончившего гражданскую войну? Если же создателем империи считать Августа (что обычно и делают), то с какого года ее начинать: с 31 г. до н. э. — года битвы при Акции, где Октавиан разбил своего соперника Антония, с 30 ли года (смерть Антония), или же с 27, когда Октавиан отказался от полномочий триумвира? Кроме этого, в основу общепринятой периодизации положен не социально-экономический, а надстроечный момент — форма государственной власти.
Тем не менее эта периодизация настолько прочно укоренилась в науке, что менять ее было бы нецелесообразно. К тому же она правильно устанавливает две основные эпохи римской истории, хотя и определяет их не по основному признаку. Поэтому мы сохраним деление на республиканскую и императорскую эпохи, но с таким пояснением: эпоха Республики — это история укрепления и высшего расцвета рабовладельческой системы Средиземноморья; эпоха Империи — история ее упадка. Условной гранью между ними будем считать 30 г. до н. э., год смерти Антония.
Однако каждая из этих больших эпох нуждается в более дробной периодизации. Оставляя пока Империю, примем следующую периодизацию истории Республики (хронологические рамки приблизительны).

I. Так называемый царский период (VIII—VI в. до н. э.) — период позднеродового строя, или военной демократии.

II. Период аристократической республики патрициев и борьбы патрициев и плебеев (V — начало III в. до н. э.) — формирование римского рабовладельческого полиса и завоевание Италии.

Эти два первых периода обычно называются ранней римской историей.

III. Период олигархической республики нобилей (начало III — 30-е гг. II в. до н. э.) — период больших римских завоеваний; расцвет рабовладельческого хозяйства в Италии.

IV. Период гражданских войн (30-е гг. II в. — 30-е гг. I в. до н. э.) — революционно-демократическое движение рабов и свободной бедноты; период образования мировой римской державы, падение Республики и образование Империи.

[С. И. Ковалёв]

http://historyancient.ru/romeresp/ranistor1.html

Важнейшими письменными первоисточниками ранней римской истории являются древнейшие латинские надписи, консульские фасты, официальные документы, например, «Законы XII таблиц», международные договоры. Первые исторические произведения создаются в Риме в Ш в. до н. э. (Квинт Фабий Пиктор), возникает «анналистическая» традиция. Так как сочинения анналистов утрачены, основным источником для этого периода истории становится литературная традиция конца Республики — начала Империи—Цицерон, Ливий, Дионисий, Плутарх.

V в. до н. э. — возникновение историографии в Риме (летопись — annales — понтификов).

III в. до н. э. — появление первого исторического сочинения в прозе — «Анналы» Квинта Фабия Пиктора.

I в. до н. э. — I в. н. э. — творчество Ливия, Дионисия, Диодора, Плутарха.

1. Первоисточники
Надписи
Документальный материал в римской истории представлен преимущественно надписями. Если эпоха Империи сохранила нам большое количество эпиграфического материала, то Республика оставила его очень немного, а в раннем периоде надписей почти нет. Правда, это утверждение нуждается в одной оговорке: латинских надписей почти нет. Что же касается нелатинских надписей, то они имеются в достаточном количестве, но, как увидим ниже, их почти нельзя использовать.
Самые ранние латинские надписи датируются концом VI или началом V в. Это прежде всего надпись на так называемом cippus (столб, колонна). Столб этот нашел на форуме Бони в 1898 г., на том самом месте, которое древними считалось могилой Ромула и было отмечено «черным камнем» (lapis niger) Надпись весьма архаична по языку и шрифту. Строки идут попеременно одна — слева направо, другая — справа налево. Такой способ письма называется по-гречески «бустрофедон», т. е. «как пашет бык». Надпись сильно испорчена, а поэтому смысл ее непонятен. Возможно, что она имеет отношение к какому-то религиозному обряду.
К древнейшим памятникам латинской письменности принадлежит так*же надпись на золотой пряжке, найденной в одной из могил г. Пренесте. Она написана справа налево и читается так: «Manios med fhe fhaked Numasioi», т. e. «Manius me fecit Numerio» («Маний меня сделал для Нумерия»). Можно отметить еще несколько мелких надписей на сосудах и других предметах. Как правило, они состоят из отдельных слов и исторического значения в собственном смысле слова не имеют.
Первые исторические надписи относятся к самому концу раннего периода римской истории. Это — похвальные надписи (элогии) на саркофагах знатного римского рода Сципионов (Scipionum elogia). Хронологически самая ранняя из них — стихотворная надпись Луция Корнелия Сципиона Барбата, консула 298 г. Она тоже еще довольно архаична по языку: «Корнелий Луций Сципион Бородатый, родившийся от отца Гнея, муж доблестный и мудрый, наружность которого вполне соответствовала его внутренним достоинствам, бывший у вас консулом, цензором, эдилом. Он взял Тауразию, Цизауну, Самний; покорил всю Луканию и вывел оттуда заложников». Другие элогии Сципионов уже выходят за рамки раннего периода, и рассматривать их здесь мы не будем.
Нелатинские надписи, сохранившиеся от ранних эпох, гораздо многочисленнее. Одних этрусских надписей в настоящий момент насчитывается около 10 тыс. (правда, из разных периодов). Но, к сожалению, они пока еще не могут быть использованы в сколько-нибудь широких размерах. Хотя они написаны греческими буквами, но этрусский язык очень мало известен. Читаются отдельные слова (в частности, имена собственные), можно понять общий смысл некоторых фраз, но в целом этрусский эпиграфический материал остается пока мертвым сокровищем.
С другими нелатинскими надписями (оскскими, умбрскими, венетски- ми и др.) дело обстоит лучше. Многие из них читаются и представляют интерес для культурной истории италийских племен. Греческие надписи юга Италии и Сицилии почти ничего не дают для ранней истории Рима.
Однако мы имеем латинские надписи более поздних эпох, которые, по- видимому, восходят к ранним периодам. Сюда относятся прежде всего так называемые консульские или капитолийские фасты (Fasti consulares или Capitolini), т. е. списки высших должностных лиц Римской республики. Но так как они были составлены, по-видимому, только в эпоху Августа, то ценности настоящего документа не имеют.
Еще в большей степени это приходится говорить о другом списке, составленном в ту же эпоху, — о списке триумфов (Fasti triumphales или Acta triumphorum). Он содержит имена всех тех лиц, которые праздновали триумф над врагом с обозначением повода триумфа и его даты. Список начинается с Ромула: «Romulus Martis f. rех de Caeninensibus К. Маr», т. е. «Царь Ромул, сын Марса, [справил триумф] над ценинцами 1 марта». Уже один факт внесения в список «сына Марса» говорит о фальсификации триумфальных фастов ранних периодов. Эта часть была составлена на основании домыслов ученых антикваров эпохи Августа, опиравшихся на историко-литературную традицию. Более или менее достоверными триумфальные фасты делаются только с эпохи Гракхов, т. е. с 30-х и 20-х гг. II в. до н. э.

Как первоисточник для культурной истории раннего Рима имеют значение так называемые «Fasti anni iuliani» — отрывки римского юлианского календаря конца I в. до н. э. и начала I в. н. э., дошедшие до нас в разных вариантах (например, пренестинские фасты).
Таким же первоисточником для культурной истории является гимн в честь Марса жреческой коллегии арвальских братьев (Carmen arvale). Этот гимн дошел до нас в поздних надписях (II и III вв. н. э.), содержащих протоколы арвальских братьев. Но архаизм языка, на котором составлен гимн, не везде даже поддающегося переводу, говорит о его чрезвычайной древности. Он начинается такими словами: «Enos, Lases, juvate», т. е. «Nos, Lares, iuvate» («Помогите нам, лары»).
Из всех надписей, датируемых царской эпохой в Риме, особо пристальное внимание уделяется стеле с римского Форума — «черному камню». Действительно, надпись сохранилась очень плохо, однако некоторые слова читаются полностью. Среди них слово PECEI (=regei=regi, Dat. Sing. от слова «царь»). Наличие этого слова явилось дополнительным аргументом для датировки надписи VII—VI вв. — временем правления в Риме царей. Вместе с тем некоторые ученые, как отмечает Е. В. Федорова, «склонились к мысли, что в надписи идет речь не о царе в прямом смысле этого слова, а только о царе священнодействий (rex sacrorum, sacrificulus), т. е. о жреце, который после изгнания царей унаследовал жреческие обязанности царя. Сторонники этого мнения датировали надпись концом VI — началом V в.» (Федорова Е. В., Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 43).

За столетие, прошедшее с момента находки стелы, предпринято много попыток реконструировать текст надписи. Одним из наиболее удачных восстановлений признается гипотеза итальянских исследователей Думециля и Кальдерини. В переводе на русский язык текст надписи выглядит следующим образом: «Тот, кто разобьет и повредит этот камень, да будет проклят (букв., да будет посвящен Юпитеру, т.е. отдан во власть Юпитера и поэтому изъят из мира живых). Кто запачкает этот камень, с того причитается пеня в 300 ассов... Штраф будет служить компенсацией для царя. Всякий раз, когда царь будет совершать священнодействие, те авгуры, которыми царь будет предводительствовать, пусть приказывают, чтобы их слуга-глашатай объявлял следующее: «Если кто-нибудь явится с упряжкой скота, то пусть он распряжет скот (и не запрягает его) до тех пор, пока царь и авгуры шествуют, как подобает в процессии». Если у какого-либо скота из чрева выпадет что-нибудь нечистое, и если оно не жидкое, то пусть это будет считаться нечестием, а если жидкое, то на основании доброй приметы оно будет считаться чистым». (Цит. по: Федорова Е. В. Введение... С. 44—45).

Сильным ударом по гиперкритическому отношению к римской тра*диции об истории Рима (VIII—IV вв.) стала находка в 1978 г. на территории бывшего античного города Сатрик в Лации надписи конца VI в. Надпись состоит из двух строк неравной длины, направление письма слева направо и читается так:

[En aid]e iste Terai Popliosio Valesiosio suodales Mamartei.

В переводе на классическую латынь текст выглядит так:

In aedem isti (=hic) Terrae Publii Valerii sodales Mamartei.

«Здесь, в храме Земли (совершили посвящение) Марсу содалы Публия Валерия».

«В данном случае под содалами следует понимать не жреческую кол*легию, а друзей и близких Публия Валерия, действовавших по его поручению», — считает Е. В. Федорова (Подробный анализ надписей см.: Федорова Е. В. Введение... С. 45.). Время возникновения надписи определяется по имени Поплия Валезия (=Публия Валерия). По-видимому, это никто иной, как Публий Валерий Публикола, консул 509, 508, 507 и 504 гг., активный борец за свержение царской власти в Риме, поборник свободы народа.

Благодаря сатриканской надписи отпали сомнения в достоверности фигуры одного из первых римских консулов.

В последние десятилетия изменилось отношение исторической науки и к консульским фастам (Fasti consulares) как к документальному источнику. Действительно, остатки фастов, найденные на Капитолии, принадлежат эпохе Августа. Споры вызывает достоверность материала, на основе которого фасты были составлены (или восстановлены) на рубеже двух эр. Долгие годы, по крайней мере, древнейшая часть фастов (для V в.) считалась абсолютно недостоверной. Одним из важнейших аргументов было наличие в списке консулов плебейских имен (или, вернее, имен, которые в III—I вв. встречаются только у плебеев). В условиях господства нибуровской теории происхождения патрициев и плебеев подобное рассматривалось как позднейшая переработка списка. Однако с рождением в XX в. новой точки зрения на проблему возникновения римских сословий (см. ниже) изменилось и вос*приятие консульских фастов. Все больше историков становится на позицию доверия этому эпиграфическому памятнику.

Официальные документы
Таков основной эпиграфический материал, сохранившийся от раннего периода римской истории. Как видим, он почти ничего не дает историку. Однако кое-какие документы дошли до нас в передаче римских и греческих писателей. На первом месте здесь нужно поставить «Законы XII таблиц» («Leges XII tabularum»), чрезвычайно важный памятник середины V в. Отдельные статьи этого законодательного сборника дошли из более поздних эпох частью в цитатах, частью в пересказе различных римских авторов.
Менее достоверны так называемые Царские законы («Leges regiae») — собрание законов и постановлений, приписанных римским царям и относящихся главным образом к сакральному праву. Они сохранились у одного римского юриста императорской эпохи.
Дошли до нас в более или менее точной передаче греческих и римских писателей некоторые международные договоры, в которых Рим выступает в качестве одной из договаривающихся сторон. Таков, например, текст договора римлян с карфагенянами (вероятно, 508 г.), переданный греческим историком Полибием (III, 22). Но эти документы, строго говоря, характера первоисточника не имеют.
Итак, письменные первоисточники по истории Рима первых двух периодов весьма немногочисленны, некоторые из них сомнительны, а в целом все они дают для науки очень немного.
Монеты
Обратимся к другим категориям первоисточников. Монеты, являющиеся очень важным источником для императорской эпохи, почти не имеют значения для раннереспубликанского периода. Римские монеты появляются не раньше V в. (а вернее, с середины IV в.), и их очень немного. Во всяком случае, для общей истории они ничего не дают. Греческие монеты юга Италии и Сицилии древнее, и их гораздо больше, но, как и надписи, они почти не могут быть использованы для ранних эпох Средней Италии.

Вещественные памятники
Археологический материал для раннего периода истории Италии представлен довольно богато, хотя и неравномерно по различным районам. Если памятники палеолита встречаются только спорадически, то, начиная с неолита и кончая эпохой железа, вещественный материал быстро растет: неолитические погребения, остатки свайных построек на севере Италии, так называемые «террамары» к югу от По, раннее железо «культуры Виллановы», богатейшие этрусские гробницы, ранние римские погребения и более поздние саркофаги, остатки городских сооружений (этрусских и римских), большое количество посуды и утвари из разных частей Италии и проч. Археологические памятники как таковые без параллельных источников (письменных, этнографических, языковых) для общей истории дают немного. У них, как правило, отсутствует точная датировка, они «многосмысленны», т. е. допускают различные истолкования, они односторонни, т. е. характеризуют главным образом материальное производство и некоторые стороны идеологии (искусство, религию). Подтверждением этого служит спорность весьма многих вопросов, которые приходится решать на основании одних вещественных памятников. Такова проблема крито-микенской эпохи в истории Греции, такова, как увидим ниже, этрусская проблема.
Язык
Язык как исторический источник имеет большое значение для истории культуры, но для общей истории и он дает мало. По вопросам, например, италийского этногенеза проделана большая работа и индоевропейской лингвистикой, и яфетидологией. Однако выводы здесь очень спорны, что видно на той же этрусской проблеме.
Этнографический материал
Этнографические данные для истории ранних ступеней общественно*го развития играют, как известно, большую роль. Блестящим примером использования этих данных для истории Греции и Рима являются «Древнее общество» Моргана и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. Но и этнографический материал имеет значение только в качестве дополнительного к другим видам источников.
Фольклор
Остается последняя категория первоисточников: так называемый «фольклор» — памятники устного народного творчества (былины, песни, сказки, заговоры, пословицы и т. п.). Что касается римского эпоса, то в науке нет на этот счет единодушного мнения: одни ученые его отрицают, другие признают. Как бы там ни было, несомненно одно: римляне не имели ничего, подобного великим эпическим произведениям греков — «Илиаде» и «Одиссее». Весьма возможно, что у них существовали отдельные эпические сказания, но они не были обработаны и объединены в крупные поэмы, до нас не дошли и, самое большее, сохранились только в виде отдельных легенд в нашей наличной историко-литературной традиции (у Ливия, Плутарха и др.). Точно так же не дошел до нас (за ничтожным исключением) и более мелкий фольклорный материал.
Таким образом, первоисточники ранней римской истории — письменные памятники, монеты, археологический и этнографический материал, языковые данные, фольклор — не могут служить прочной базой для воссоздания начальных периодов римской истории. Такой базой может явиться только объединение всех этих видов источников с литературными памятниками, в первую очередь с историческими произведениями греков и римлян. Только эти произведения, несмотря на их малую достоверность для ранней эпохи, дают общую и связную картину исторического развития. Подвергая критике свидетельства греческих и римских писателей и комбинируя их показания с отрывочными данными первоисточников, можно надеяться установить основные вехи начальной истории Рима.
Чтобы решить вопрос о степени достоверности литературных источников, необходимо выяснить, как возникла в Риме историография.

[Нistoryancient.Ru]

http://historyancient.ru/romeresp/ranistor1.html

Важнейшими письменными первоисточниками ранней римской истории являются древнейшие латинские надписи, консульские фасты, официальные документы, например, «Законы XII таблиц», международные договоры. Первые исторические произведения создаются в Риме в Ш в. до н. э. (Квинт Фабий Пиктор), возникает «анналистическая» традиция. Так как сочинения анналистов утрачены, основным источником для этого периода истории становится литературная традиция конца Республики — начала Империи—Цицерон, Ливий, Дионисий, Плутарх.

V в. до н. э. — возникновение историографии в Риме (летопись — annales — понтификов).

III в. до н. э. — появление первого исторического сочинения в прозе — «Анналы» Квинта Фабия Пиктора.

I в. до н. э. — I в. н. э. — творчество Ливия, Дионисия, Диодора, Плутарха.

1. Первоисточники

Надписи

Документальный материал в римской истории представлен преимущественно надписями. Если эпоха Империи сохранила нам большое количество эпиграфического материала, то Республика оставила его очень немного, а в раннем периоде надписей почти нет. Правда, это утверждение нуждается в одной оговорке: латинских надписей почти нет. Что же касается нелатинских надписей, то они имеются в достаточном количестве, но, как увидим ниже, их почти нельзя использовать.

Самые ранние латинские надписи датируются концом VI или началом V в. Это прежде всего надпись на так называемом cippus (столб, колонна). Столб этот нашел на форуме Бони в 1898 г., на том самом месте, которое древними считалось могилой Ромула и было отмечено «черным камнем» (lapis niger) Надпись весьма архаична по языку и шрифту. Строки идут попеременно одна — слева направо, другая — справа налево. Такой способ письма называется по-гречески «бустрофедон», т. е. «как пашет бык». Надпись сильно испорчена, а поэтому смысл ее непонятен. Возможно, что она имеет отношение к какому-то религиозному обряду.

К древнейшим памятникам латинской письменности принадлежит так*же надпись на золотой пряжке, найденной в одной из могил г. Пренесте. Она написана справа налево и читается так: «Manios med fhe fhaked Numasioi», т. e. «Manius me fecit Numerio» («Маний меня сделал для Нумерия»). Можно отметить еще несколько мелких надписей на сосудах и других предметах. Как правило, они состоят из отдельных слов и исторического значения в собственном смысле слова не имеют.

Первые исторические надписи относятся к самому концу раннего периода римской истории. Это — похвальные надписи (элогии) на саркофагах знатного римского рода Сципионов (Scipionum elogia). Хронологически самая ранняя из них — стихотворная надпись Луция Корнелия Сципиона Барбата, консула 298 г. Она тоже еще довольно архаична по языку: «Корнелий Луций Сципион Бородатый, родившийся от отца Гнея, муж доблестный и мудрый, наружность которого вполне соответствовала его внутренним достоинствам, бывший у вас консулом, цензором, эдилом. Он взял Тауразию, Цизауну, Самний; покорил всю Луканию и вывел оттуда заложников». Другие элогии Сципионов уже выходят за рамки раннего периода, и рассматривать их здесь мы не будем.

Нелатинские надписи, сохранившиеся от ранних эпох, гораздо многочисленнее. Одних этрусских надписей в настоящий момент насчитывается около 10 тыс. (правда, из разных периодов). Но, к сожалению, они пока еще не могут быть использованы в сколько-нибудь широких размерах. Хотя они написаны греческими буквами, но этрусский язык очень мало известен. Читаются отдельные слова (в частности, имена собственные), можно понять общий смысл некоторых фраз, но в целом этрусский эпиграфический материал остается пока мертвым сокровищем.

С другими нелатинскими надписями (оскскими, умбрскими, венетски- ми и др.) дело обстоит лучше. Многие из них читаются и представляют интерес для культурной истории италийских племен. Греческие надписи юга Италии и Сицилии почти ничего не дают для ранней истории Рима.

Однако мы имеем латинские надписи более поздних эпох, которые, по- видимому, восходят к ранним периодам. Сюда относятся прежде всего так называемые консульские или капитолийские фасты (Fasti consulares или Capitolini), т. е. списки высших должностных лиц Римской республики. Но так как они были составлены, по-видимому, только в эпоху Августа, то ценности настоящего документа не имеют.

Еще в большей степени это приходится говорить о другом списке, составленном в ту же эпоху, — о списке триумфов (Fasti triumphales или Acta triumphorum). Он содержит имена всех тех лиц, которые праздновали триумф над врагом с обозначением повода триумфа и его даты. Список начинается с Ромула: «Romulus Martis f. rех de Caeninensibus К. Маr», т. е. «Царь Ромул, сын Марса, [справил триумф] над ценинцами 1 марта». Уже один факт внесения в список «сына Марса» говорит о фальсификации триумфальных фастов ранних периодов. Эта часть была составлена на основании домыслов ученых антикваров эпохи Августа, опиравшихся на историко-литературную традицию. Более или менее достоверными триумфальные фасты делаются только с эпохи Гракхов, т. е. с 30-х и 20-х гг. II в. до н. э.

Как первоисточник для культурной истории раннего Рима имеют значение так называемые «Fasti anni iuliani» — отрывки римского юлианского календаря конца I в. до н. э. и начала I в. н. э., дошедшие до нас в разных вариантах (например, пренестинские фасты).

Таким же первоисточником для культурной истории является гимн в честь Марса жреческой коллегии арвальских братьев (Carmen arvale). Этот гимн дошел до нас в поздних надписях (II и III вв. н. э.), содержащих протоколы арвальских братьев. Но архаизм языка, на котором составлен гимн, не везде даже поддающегося переводу, говорит о его чрезвычайной древности. Он начинается такими словами: «Enos, Lases, juvate», т. е. «Nos, Lares, iuvate» («Помогите нам, лары»).

Из всех надписей, датируемых царской эпохой в Риме, особо пристальное внимание уделяется стеле с римского Форума — «черному камню». Действительно, надпись сохранилась очень плохо, однако некоторые слова читаются полностью. Среди них слово PECEI (=regei=regi, Dat. Sing. от слова «царь»). Наличие этого слова явилось дополнительным аргументом для датировки надписи VII—VI вв. — временем правления в Риме царей. Вместе с тем некоторые ученые, как отмечает Е. В. Федорова, «склонились к мысли, что в надписи идет речь не о царе в прямом смысле этого слова, а только о царе священнодействий (rex sacrorum, sacrificulus), т. е. о жреце, который после изгнания царей унаследовал жреческие обязанности царя. Сторонники этого мнения датировали надпись концом VI — началом V в.» (Федорова Е. В., Введение в латинскую эпиграфику. М., 1982. С. 43).

За столетие, прошедшее с момента находки стелы, предпринято много попыток реконструировать текст надписи. Одним из наиболее удачных восстановлений признается гипотеза итальянских исследователей Думециля и Кальдерини. В переводе на русский язык текст надписи выглядит следующим образом: «Тот, кто разобьет и повредит этот камень, да будет проклят (букв., да будет посвящен Юпитеру, т.е. отдан во власть Юпитера и поэтому изъят из мира живых). Кто запачкает этот камень, с того причитается пеня в 300 ассов... Штраф будет служить компенсацией для царя. Всякий раз, когда царь будет совершать священнодействие, те авгуры, которыми царь будет предводительствовать, пусть приказывают, чтобы их слуга-глашатай объявлял следующее: «Если кто-нибудь явится с упряжкой скота, то пусть он распряжет скот (и не запрягает его) до тех пор, пока царь и авгуры шествуют, как подобает в процессии». Если у какого-либо скота из чрева выпадет что-нибудь нечистое, и если оно не жидкое, то пусть это будет считаться нечестием, а если жидкое, то на основании доброй приметы оно будет считаться чистым». (Цит. по: Федорова Е. В. Введение... С. 44—45).

Сильным ударом по гиперкритическому отношению к римской тра*диции об истории Рима (VIII—IV вв.) стала находка в 1978 г. на территории бывшего античного города Сатрик в Лации надписи конца VI в. Надпись состоит из двух строк неравной длины, направление письма слева направо и читается так:

[En aid]e iste Terai Popliosio Valesiosio suodales Mamartei.

В переводе на классическую латынь текст выглядит так:

In aedem isti (=hic) Terrae Publii Valerii sodales Mamartei.

«Здесь, в храме Земли (совершили посвящение) Марсу содалы Публия Валерия».

«В данном случае под содалами следует понимать не жреческую кол*легию, а друзей и близких Публия Валерия, действовавших по его поручению», — считает Е. В. Федорова (Подробный анализ надписей см.: Федорова Е. В. Введение... С. 45.). Время возникновения надписи определяется по имени Поплия Валезия (=Публия Валерия). По-видимому, это никто иной, как Публий Валерий Публикола, консул 509, 508, 507 и 504 гг., активный борец за свержение царской власти в Риме, поборник свободы народа.

Благодаря сатриканской надписи отпали сомнения в достоверности фигуры одного из первых римских консулов.

В последние десятилетия изменилось отношение исторической науки и к консульским фастам (Fasti consulares) как к документальному источнику. Действительно, остатки фастов, найденные на Капитолии, принадлежат эпохе Августа. Споры вызывает достоверность материала, на основе которого фасты были составлены (или восстановлены) на рубеже двух эр. Долгие годы, по крайней мере, древнейшая часть фастов (для V в.) считалась абсолютно недостоверной. Одним из важнейших аргументов было наличие в списке консулов плебейских имен (или, вернее, имен, которые в III—I вв. встречаются только у плебеев). В условиях господства нибуровской теории происхождения патрициев и плебеев подобное рассматривалось как позднейшая переработка списка. Однако с рождением в XX в. новой точки зрения на проблему возникновения римских сословий (см. ниже) изменилось и вос*приятие консульских фастов. Все больше историков становится на позицию доверия этому эпиграфическому памятнику.

Официальные документы

Таков основной эпиграфический материал, сохранившийся от раннего периода римской истории. Как видим, он почти ничего не дает историку. Однако кое-какие документы дошли до нас в передаче римских и греческих писателей. На первом месте здесь нужно поставить «Законы XII таблиц» («Leges XII tabularum»), чрезвычайно важный памятник середины V в. Отдельные статьи этого законодательного сборника дошли из более поздних эпох частью в цитатах, частью в пересказе различных римских авторов.

Менее достоверны так называемые Царские законы («Leges regiae») — собрание законов и постановлений, приписанных римским царям и относящихся главным образом к сакральному праву. Они сохранились у одного римского юриста императорской эпохи.

Дошли до нас в более или менее точной передаче греческих и римских писателей некоторые международные договоры, в которых Рим выступает в качестве одной из договаривающихся сторон. Таков, например, текст договора римлян с карфагенянами (вероятно, 508 г.), переданный греческим историком Полибием (III, 22). Но эти документы, строго говоря, характера первоисточника не имеют.

Итак, письменные первоисточники по истории Рима первых двух периодов весьма немногочисленны, некоторые из них сомнительны, а в целом все они дают для науки очень немного.

Монеты

Обратимся к другим категориям первоисточников. Монеты, являющиеся очень важным источником для императорской эпохи, почти не имеют значения для раннереспубликанского периода. Римские монеты появляются не раньше V в. (а вернее, с середины IV в.), и их очень немного. Во всяком случае, для общей истории они ничего не дают. Греческие монеты юга Италии и Сицилии древнее, и их гораздо больше, но, как и надписи, они почти не могут быть использованы для ранних эпох Средней Италии.

Вещественные памятники

Археологический материал для раннего периода истории Италии представлен довольно богато, хотя и неравномерно по различным районам. Если памятники палеолита встречаются только спорадически, то, начиная с неолита и кончая эпохой железа, вещественный материал быстро растет: неолитические погребения, остатки свайных построек на севере Италии, так называемые «террамары» к югу от По, раннее железо «культуры Виллановы», богатейшие этрусские гробницы, ранние римские погребения и более поздние саркофаги, остатки городских сооружений (этрусских и римских), большое количество посуды и утвари из разных частей Италии и проч. Археологические памятники как таковые без параллельных источников (письменных, этнографических, языковых) для общей истории дают немного. У них, как правило, отсутствует точная датировка, они «многосмысленны», т. е. допускают различные истолкования, они односторонни, т. е. характеризуют главным образом материальное производство и некоторые стороны идеологии (искусство, религию). Подтверждением этого служит спорность весьма многих вопросов, которые приходится решать на основании одних вещественных памятников. Такова проблема крито-микенской эпохи в истории Греции, такова, как увидим ниже, этрусская проблема.

Язык

Язык как исторический источник имеет большое значение для истории культуры, но для общей истории и он дает мало. По вопросам, например, италийского этногенеза проделана большая работа и индоевропейской лингвистикой, и яфетидологией. Однако выводы здесь очень спорны, что видно на той же этрусской проблеме.

Этнографический материал

Этнографические данные для истории ранних ступеней общественно*го развития играют, как известно, большую роль. Блестящим примером использования этих данных для истории Греции и Рима являются «Древнее общество» Моргана и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. Но и этнографический материал имеет значение только в качестве дополнительного к другим видам источников.

Фольклор

Остается последняя категория первоисточников: так называемый «фольклор» — памятники устного народного творчества (былины, песни, сказки, заговоры, пословицы и т. п.). Что касается римского эпоса, то в науке нет на этот счет единодушного мнения: одни ученые его отрицают, другие признают. Как бы там ни было, несомненно одно: римляне не имели ничего, подобного великим эпическим произведениям греков — «Илиаде» и «Одиссее». Весьма возможно, что у них существовали отдельные эпические сказания, но они не были обработаны и объединены в крупные поэмы, до нас не дошли и, самое большее, сохранились только в виде отдельных легенд в нашей наличной историко-литературной традиции (у Ливия, Плутарха и др.). Точно так же не дошел до нас (за ничтожным исключением) и более мелкий фольклорный материал.

Таким образом, первоисточники ранней римской истории — письменные памятники, монеты, археологический и этнографический материал, языковые данные, фольклор — не могут служить прочной базой для воссоздания начальных периодов римской истории. Такой базой может явиться только объединение всех этих видов источников с литературными памятниками, в первую очередь с историческими произведениями греков и римлян. Только эти произведения, несмотря на их малую достоверность для ранней эпохи, дают общую и связную картину исторического развития. Подвергая критике свидетельства греческих и римских писателей и комбинируя их показания с отрывочными данными первоисточников, можно надеяться установить основные вехи начальной истории Рима.

Чтобы решить вопрос о степени достоверности литературных источников, необходимо выяснить, как возникла в Риме историография.

[Нistoryancient.Ru]

http://historyancient.ru/romeresp/ranistor2.html

2. Историческая традиция

Возникновение историографии в Риме

По мнению, общепринятому в науке, первой формой исторического творчества у римлян была летопись (annales). Это были краткие погодные заметки о важнейших событиях, присоединяемые к спискам консулов или других должностных лиц, именами которых в Риме обозначался год (эпонимные магистраты). Такая летопись составлялась жрецами понтификами для календарных целей. Когда она возникла, мы точно не знаем: полагают, что в середине V в. С начала III в. летопись понтификов стала составляться более подробно. В III же веке, по-видимому, понтификами были восполнены пробелы в старом тексте летописи, а также составлена начальная история Рима (до середины V в.).

Дополнением к летописи служили «записи понтификов» (commentarii pontificum), содержавшие различные предписания богослужебного и юридического характера. Такие же commentarii существовали и у других жреческих коллегий (например, у авгуров).

Наряду с официальным историографическим материалом существовали и частные исторические записи. Возможно, что в знатных римских домах велись семейные хроники. Обычай произносить на похоронах похвальные речи в честь покойного (laudationes funebres) также был одной из форм историографического творчества. Впрочем, здесь же нужно искать и один из источников фальсификации исторического материала.

В какой мере все эти документы могли быть использованы позднейшей историографией? Ливий (VI, 1) сообщает, что большинство этого материала погибло во время галльского погрома 390 г.: «Если что и было занесено в комментарии понтификов и иные государственные и частные письменные памятники, то большая часть их погибла при пожаре города». Однако некоторая часть документального материала могла быть спасена или восстановлена позднее. Как бы там ни было, но у нас есть сведения, что в эпоху Гракхов верховный понтифик (pontifex maximus) Публий Муций Сцевола привел в порядок летопись и пополнил ее ранние части. Так были составлены «Большие анналы» («Annales maximi») в 80 книгах. Единственный отрывок из них сохранился у одного позднего римского писателя. После труда Муция Сцеволы составление летописи, по-видимому, прекратилось.

Летопись понтификов, по крайней мере до ее обработки Сцеволой, не содержала связного исторического рассказа и поэтому не может быть названа настоящим историческим произведением. Историография в собственном смысле слова возникает в Риме только в эпоху Пунических войн, во второй половине III в. Это совпадение не случайно. Войны с Карфагеном были поворотным пунктом в римской истории. Они в огромной степени расширили кругозор римлян и вызвали потребность отдать себе отчет в происходящих событиях, что, в свою очередь, породило интерес к родному прошлому. К тому же на эпоху Пунических войн падает первое широкое знакомство римлян с эллинистической культурой, что не могло не оказать огромного влияния на выработку литературного языка и литературно-исторических вкусов.

Невий

Первым римским историком был Гней Невий из Кампании (ок. 270 — 200 гг.). Это очень яркая фигура. Простой гражданин, он не побоялся выступить против знатных семей Метеллов и Сципионов. В те времена это было большой смелостью. Невий попал в тюрьму, откуда его освободили только благодаря вмешательству народных трибунов. Невий был плодовитым сочинителем трагедий и комедий, в которых он не только подражал греческим образцам, но и обнаружил некоторую самостоятельность. Невий принимал участие в Первой Пунической войне и написал о ней эпическую поэму на латинском языке неуклюжим «сатурнийским» стихом (versus saturnius). Это - древнейший размер латинской народной поэзии. Впоследствии поэма была разделена на семь книг, из которых первые две содержали предшествующую историю Рима, начиная с легендарного Энея. От произведения Невия сохранились только ничтожные фрагменты.

Энний

Поколением позже жил Квинт Энний, родом из Калабрии, участник Второй Пунической войны (239—169 гг.). Среди его многочисленных произведений особенное значение имеют «Анналы», огромное произведение в 18 книгах, написанное латинским гекзаметром. Введением гекзаметра Энний произвел важную реформу латинского стихосложения. Содержание поэмы обнимало всю римскую историю с Энея до последних лет перед смертью автора. «Анналы» оказали сильное влияние на выработку традиционных образов римской историографии. От них также дошли только фрагменты (600 стихов из 30 тыс.).

Квинт Фабий

Однако этот своеобразный жанр поэтической историографии по самому своему характеру был весьма несовершенен. Настоящая история могла быть изложена только прозой. Пионером в этой области был Квинт Фабий Пиктор, первый римский анналист. Он родился в 254 г., принадлежал к сенаторскому сословию, участвовал в войне с Ганнибалом и после Канн был отправлен во главе посольства в Дельфы. Фабий Пиктор написал историю Рима с мифических времен. События своего времени он излагал подробно, по годам магистратов, почему его и называют «анналистом». Он отличался хорошей осведомленностью в современных ему событиях, был ценим и широко использован позднейшими историками.

Показательно, что хроника Фабия Пиктора была написана на греческом языке. Это говорит о том, что литературный прозаический язык у римлян в эту эпоху не был еще выработан.

Цинций Алимент

К тому же поколению старших анналистов, писавших еще на греческом языке, принадлежит Луций Цинций Алимент, претор 210 г., участ*ник Второй Пунической войны, одно время бывший в плену у Ганнибала. Его «Летопись», вероятно, была такого же характера, как и произведение Фабия Пиктора.

Катон

Первая римская история, написанная прозой и на латинском языке, принадлежит Марку Порцию Катону Старшему, или Цензору (234— 149). Катон был уроженцем г. Тускула. Богатый землевладелец, сенатор, прошедший всю лестницу магистратур от квестора до цензора, он славился строгостью своих нравов, консервативными взглядами и охранительной программой. Как политический деятель Катон выражал захватнические стремления аграрно-рабовладельческих кругов Рима. Как писателю ему принадлежит заслуга выработки прозаического литературного латинского языка. Расцвет деятельности Катона падает на эпоху решающих побед римлян на Балканском полуострове. Естественно, что в связи с этим растет их национальное самосознание, и хроника, написанная на греческом языке, перестает удовлетворять потребностям римского общества. В качестве историка Катон написал замечательное произведение под названием «Начала» в 7 книгах. Первые три книги подробно излагали греческие и местные легенды о раннем Риме и о других италийских городах, 4-я и 5-я книги были посвящены Пуническим войнам, 6-я и 7-я — позднейшим событиям до 149 г. Свой материал Катон располагал не анналистически, но распределял его по отделам, в зависимости от однородности фактов. Поэтому его можно считать первым римским историком в собственном смысле этого слова. Катон, по-видимому, широко пользовался различными официальными документами и вообще тщательно изучал свои источники. От «Начал», к сожалению, дошли только фрагменты.

Другие старшие анналисты

Другие старшие анналисты под влиянием Катона также стали пользоваться латинским языком.

Первую хронику на латинском языке написал современник Катона Луций Кассий Гемина, который довел свое изложение до 146 г. Другой современник Катона, Гней Геллий, первый из анналистов оставил сжатую манеру письма и начал прибегать к более широкому рассказу. Его произведение состояло по меньшей мере из 97 книг.

В эпоху Гракхов жил Луций Кальпурний Пизон, консул 133 г. и цензор 120 г. Им широко пользовались более поздние писатели, о чем говорят многочисленные цитаты из его летописи. В эту же бурную эпоху появляется мемуарная и монографическая литература. Следует отметить мемуары крупного политического деятеля послегракханской реакции Марка Эмилия Скавра, консула 115 г. Луций Цэлий Антипатр написал монографию о Второй Пунической войне, вышедшую в свет после смерти Г. Гракха (121 г.). У Антипатра уже заметны первые элементы риторики. Например, отправку римской армии в Африку он описывает в таких выражениях: «От крика воинов птицы падали на землю, и столько народу взошло на корабли, что казалось, будто в Италии и в Сицилии не осталось ни одного смертного».

Младшие анналисты

Младшее поколение анналистов, жившее в первой половине I в., находилось под сильнейшим влиянием греческой риторики. Стремясь дать публике занимательное чтение, они усиленно переделывали старую сухую летопись, не стесняясь прибегать к выдумкам. Встречая в летописи пробелы, младшие анналисты заполняли их различными вымыслами, часто дублирующими более поздние факты. Желая скрыть неудачи Рима, они из патриотических соображений прибегали к прямым фильсификациям: поражения превращали в победы или в лучшем случае старались скрыть их размеры. Любовь к сенсациям и драматическим эффектам заставляла преувеличивать цифры (иногда даже вразрез с патриотическими тенденциями). Поздняя анналистика смотрела на историю как на литературу. Отсюда детальное изображение событий вплоть до речей и даже мыслей героя. Когда героев не хватало, их выдумывали. Смерть героя наступала тогда, когда этого требовал драматический эффект, а не реальный ход событий.

Таким образом, деятельность младших анналистов привела к сильным искажениям римской истории, особенно для ранних периодов. Это оказало чрезвычайно вредное влияние на римскую историографию, так как именно младшие анналисты были главным источником для Ливия, Дионисия и Плутарха, т. е. для всей нашей наличной традиции. От младших анналистов до нас почти ничто не дошло.

Квинт Клавдий Квадригарий написал 22 книги исторического произведения, охватывающего период с нашествия галлов (390 г.) до смерти Суллы (78 г.). На него часто ссылается Ливий. Валерий Анциат, современник Суллы, оставил произведение в 75 или 77 книгах, где рассказ был доведен до смерти знаменитого диктатора. Анциат стяжал себе печальную известность многочисленными выдумками, преувеличенными цифрами и проч. Такой фальсификацией истории он занимался главным образом ради прославления рода Валериев. Анциат также был одним из главных источников Ливия.

К младшим анналистам принадлежит и Гай Лициний Макр, современник Цицерона, демократический деятель. За дурное управление провинцией он был осужден в 66 г. судом и покончил жизнь самоубийством. Макр как историк интересен тем, что ссылается на какие-то использованные им архивные материалы, которые он называет «libri lintei» («льняные свитки»). Они хранились в храме Юноны Монеты, и в них якобы содержались списки магистратов. Если это не выдумка Макра, то такое указание очень ценно, так как свидетельствует о наличии в Риме государственного архива уже в эпоху Республики.

Последним аналистом был Квинт (или Луций) Элий Туберон, помпеянец, участник битвы при Фарсале (48 г.). Его анналы охватывали период с древнейших времен до гражданской войны Цезаря с Помпеем. Изложенное выше развитие римской исторической мысли подготовило появление больших исторических работ I в. до н. э. Саллюстия Криспа, Тита Ливия и др.

Наш очерк зарождения и первых шагов римской историографии показывает, что до нас почти не дошло материала из этой ранней эпохи (за исключением незначительных отрывков). Возникает вопрос, каков же наш наличный исторический материал для первых двух периодов римской истории? Иначе говоря, какие литературные источники для этих периодов находятся в нашем распоряжении?

Ливий

Здесь на первом месте стоит Тит Ливий из г. Патавия (теперь Падуя) в Северной Италии (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.). Ливий получил прекрасное образование и был разносторонним и плодовитым писателем. Но из его сочинений сохранилась только часть монументального исторического произведения, которое обычно называют «Аb urbe condita libri» («Книги от основания Рима»). Оно состояло из 142 книг и охватывало период от прибытия Энея в Италию до 9 г. до н. э. Но сохранилось только 35 книг: первые десять (первая декада), доводящие изложение до 293 г., и с 21-й по 45-ю (т. е. 3, 4-я и первая половина 5-й декад), охватывающие эпоху с 218 по 167 г. Кроме этого, уцелели отдельные фрагменты и краткие изложения содержания (периохи) почти всех книг (кроме 136-й и 137-й). Для ранней истории Рима имеет значение, следовательно, только 1-я декада.

Ливий жил в эпоху Августа, и это не могло не отразиться на его произведении. По своим политическим убеждениям он был сторонником аристократической республики, за что Август называл его «помпеянцем». Но консервативно-патриотический характер его истории заставлял Августа мириться с этим «вольнодумством». Ливий ставит своей задачей прославить доблесть и величие римского народа. Он всюду подчеркивает добрые старые нравы, противопоставляя их испорченности своего времени. Ливий — историк-моралист.

«В этом-то и состоит нравственная польза и плодотворность изучения истории, — пишет он в "Предисловии" к своему труду, — что примеры всякого рода событий созерцаешь, точно на блестящем памятнике: отсюда можно взять и для себя и для своего государства образцы, достойные подражания, тут же найдешь и позорное по началу и концу, чего следует избегать» (Предисловие, 10).

Ливий — прекрасный стилист, хотя и не свободный от влияния риторики. Он любит вкладывать в уста действующих лиц выдуманные речи, построенные по всем правилам ораторского искусства.

Ливий — не исследователь, но скорее компилятор. Поэтому вопрос о его источниках приобретает особо важное значение. Не всегда эти источники можно установить. Бесспорно, во всяком случае, что для 4-й и и 5-й декад он пользовался почти исключительно Полибием, великим греческим историком II в. Для 3-й декады — отчасти Полибием, отчасти анналистами. Что же касается 1-й декады, то для нее определить его источники почти невозможно. Вероятнее всего, это были младшие анналисты. Своими материалами Ливий пользовался почти без критики. Если главный источник был один, то он излагал его целиком (например, списывал Полибия), если источников было несколько, то в каждом отдельном случае он либо субъективно отдавал предпочтение какому-нибудь одному, либо сообщал несколько версий, иногда разноречивых. Только в редких случаях Ливий поднимается до исторической критики.

Например, разбирая в 1-й книге, в 18-й главе мнение о том, что учителем Нумы Помпилия был Пифагор, он указывает, что Пифагор жил 100 лет спустя после Сервия Туллия и, следовательно, учителем Нумы быть никак не мог. Даже если бы они были современниками, то как Пифагор мог попасть к сабинам, на каком языке учитель и ученик разговаривали друг с другом и т. д.?

Тенденциозность Ливия заставляет его односторонне подбирать факты. Например, излагая Полибия, он выбрасывает из него все то, что могло бы бросить тень на Рим. К тому же Ливий не был знатоком ни в области государственных, ни в области военных вопросов, а ему постоянно приходилось говорить и о римской конституции, и о войнах. Это обстоятельство не могло не повлиять в отрицательном смысле на содержание его труда.

Главное значение Ливия для ранних эпох римской истории состоит в том, что только у него мы находим связную традицию о первых двух периодах. Однако это же обстоятельство сыграло и свою отрицательную роль в дальнейшем развитии римской историографии. Литературный талант Ливия, искусная систематизация легендарного материала, широкая популярность его труда сделали Ливия главным представителем традиции о возникновении Рима и его истории в раннюю эпоху. А эта традиция и по характеру материала, которым пользовался Ливий, и благодаря его собственным недостаткам в значительной части недостоверна. Поэтому утверждения Ливия в этой части нуждаются в тщательной проверке и сличении с параллельными источниками.

Дионисий

Современником Ливия был грек Дионисий Галикарнасский, профессор риторики и литературный критик. В 30 г. до н. э. он приехал в Рим, где и написал на греческом языке свой главный труд, над которым работал около 22 лет, выпустив его в 7 г. до н. э. Сочинение Дионисия — «Римская древняя история» — состояло из 20 книг, из которых первые 10 дошли полностью, 11-я — частично, а от остальных сохранились только фрагменты. В первоначальном виде «Древняя история» была доведена до начала Первой Пунической войны (264 г.). В своем теперешнем состоянии она обрывается на 443 г. Дионисий стоит на сенаторско-аристократических позициях. Он тенденциозен, стараясь доказать родство римлян с греками, доблесть римского народа и мудрость римских государственных людей. Риторический стиль Дионисия до известной степени сглаживается его приверженностью к аттическому классицизму (подражание Фукидиду).

Свои источники Дионисий сам указывает в 1-й книге, в 6-й и 7-й главах. Это — греческие историки, старшие анналисты, Катон и младшие анналисты. По-видимому, Дионисий знает и Ливия: он явно полемизирует с ним, хотя ни разу не называет его по имени.

Историческая критика у Дионисия также почти отсутствует. Он любит проводить некритические сравнения между римской и греческой историями. Так, например, он сравнивает патрициев с фессалийской знатью, консулов — со спартанскими царями и т. п. Часто Дионисий дает неверную хронологию. Однако некоторые варианты традиции у него лучше, чем у Ливия, поэтому он служит главным коррективом Ливия.

Плутарх

Третьим крупным представителем наличной традиции является Плутарх, грек из Херонеи, родившийся в середине I в. н. э. Он занимал видное положение в имперской администрации при Траяне и Адриане и был чрезвычайно образованным и плодовитым писателем. Для историка особенно важны его «Параллельные биографии» — жизнеописания выдающихся греческих и римских деятелей, соединенные попарно. До нас дошло 50 биографий — 46 парных и 4 отдельных. Для ранней римской истории имеют значение биографии Ромула, Нумы, Попликолы, Кориолана, Камилла и Пирра. Кое-какие факты можно найти в мелких работах Плутарха: «Римских вопросах» и др.

Плутарх — не столько историк, сколько философ-моралист. Он сам говорит, что пишет не историю, а биографии, откуда читатели должны черпать примеры того, чему надо подражать и чего следует избегать. Поэтому раскрытие истины стоит для Плутарха на втором плане. Отсюда вытекает его односторонность в подборе фактов, стремление к психологическим деталям, к анекдоту, к шутке.

«Добродетель и порок, — говорит он, — раскрываются не только в блестящих подвигах: часто незначительный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битва, приведшая к десяткам тысяч трупов» («Александр», вступление).

Этим же объясняется некритичность Плутарха. Но так как он в совершенстве владел исторической литературой, то это дало ему возможность собрать в своих биографиях множество ценнейших фактов. Нужно только уметь их отобрать. Большим достоинством Плутарха является то, что он часто указывает свои источники.

Диодор

Таковы три писателя, которые сохранили нам основную историческую традицию ранних периодов римской истории. Дополнением к ним служит ряд других литературных источников. Отдельные, иногда очень ценные замечания можно найти у историка I в. до н. э. грека Диодора Сицилийского. Его «Историческая библиотека» в сорока книгах является всемирной историей, охватывающей период с мифических времен до 54 г. до н. э. (экспедиция Цезаря в Британию). От нее остались первые 5 книг и затем с 11-й по 20-ю. От других дошло довольно много фрагментов. Ранние отделы римской истории представлены в 11—20-й книгах, охватывающих время с 479 по 301 г. Материал здесь расположен синхронистически: по олимпиадам, афинским архонтам и римским консулам. Главное внимание Диодор уделяет греческой истории, поэтому римская история изложена очень кратко, и под многими годами стоят только имена консулов.

Диодор — компилятор чистой воды, почти дословно списывающий свои источники. Впрочем, это имеет и свои достоинства, так как иногда Диодор пользовался хорошими авторами. Так, в основе 11—20-й книг, может быть, лежит хроника Фабия Пиктора. Поэтому труд Диодора важен для критики младших анналистов, которыми пользовались Ливий и Дионисий. У Диодора мы найдем ряд ценных замечаний. В частности, большое значение имеют его хронологические указания.

У писателей императорской эпохи (Плиния Старшего, Тацита, Аппиана, Диона Кассия) мы не найдем много материала по интересующему нас периоду. Но кое-что интересное есть и у них.

Варрон

Больше значения имеют так называемые «антиквары» позднереспубликанской эпохи. Это — не историки, но собиратели различных сведений о старине. Самый крупный из них — Марк Теренций Варрон, помпеянец, перешедший потом на сторону Цезаря (116—27). Варрон был ученым-энциклопедистом, обладавшим огромной трудоспособностью (он написал более 70 сочинений). Филолог, историк, поэт, агроном, математик Варрон старался охватить все сокровища греческой культуры и переработать их в римском духе. Из его произведений сохранилось очень немного. Для ранней римской истории имеет значение его исследование «О латинском языке» в 25 книгах. От него уцелели книги с 5-й по 10-ю, да и то в плохом состоянии.

Веррий Флакк

К этой же категории антикваров нужно причислить вольноотпущенника Веррия Флакка — ученого грамматика и воспитателя внуков Августа. Возможно, что он принимал участие в составлении консульских и триумфальных фастов, а также пренестинского календаря. Его большой энциклопедический словарь «О значении слов», к сожалению, потерян, но час*тично сохранилось извлечение из него грамматика II в. н. э. Феста. От извлечения Феста дошла только вторая половина (с буквы М), да и то в испорченном состоянии. Кроме этого, сохранилось скудное сокращение словаря Феста, сделанное писателем эпохи Карла Великого Павлом Диаконом. Несмотря на жалкий характер обоих извлечений, они не смогли полностью изуродовать ценнейший материал, содержавшийся у Веррия Флакка, и историку, занимающемуся ранним Римом, постоянно приходится к ним обращаться. История словаря Веррия Флакка типична для характеристики того печального состояния, в котором находится традиция о начальных эпохах Рима.

Цицерон

Хорошие варианты традиции можно найти у римских публицистов и знатоков права. К числу первых нужно отнести прежде всего Цицерона. Марк Туллий Цицерон (106—43), писатель, адвокат и государственный деятель, не будучи историком, часто касался в своих многочисленных произведениях вопросов древнейшей римской истории. В этом отношении особенно важное значение имеет его сочинение «О государстве» в 6 книгах, из которых почти целиком дошли 1-я и 2-я, а от стальных — несколько крупных фрагментов. Так как здесь Цицерон пользуется Полибием, то он часто излагает древнюю, а следовательно, меньше испорченную форму предания.

Юристы

Из огромного количества произведений римских юристов уцелели лишь очень немногие. Да и среди последних вопросы ранней римской истории застрагиваются редко. В «Дигестах», входящих в знаменитый законодательный сборник императора Юстиниана (VI в. н. э.) «Свод гражданского права» («Corpus iuris civilis»), находится большой отрывок из «Руководства» Помпония, юриста II в. н. э. В нем говорится о так называемых «царских законах», упомянутых нами выше. В четырех книгах «Институций» знаменитого юриста II в. н. э. Гая содержатся не только ценнейшие данные по римскому праву, но и ряд важных замечаний по социальной истории Рима.

Компиляторы позднеимператорской эпохи

Некоторое значение имеют также компилятивные произведения писателей позднеимператорской эпохи: «Аттические ночи» Авла Геллия (II в.), «О римских магистратурах» и «О месяцах» грека Иоанна Лидийца (VI в.), комментарии Сервия на Вергилия (IV или V в.), «Сатурналии» Макробия, римского грамматика первой половины V в., тощая компиляция из Ливия в двух книгах о римских войнах Флора (II в.), «Краткий очерк римской истории» Евтропия (IV в.) и др.

Очень ценные указания о римском календаре находятся в сочинении «О дне рождения» римского грамматика III в. н. э. Цензорина.

[Mythology.sgu.ru]

http://mythology.sgu.ru/mythology/su...niya_eneya.htm


1. Последняя ночь
2. Бегство
3. К берегам новой родины
4. Новые испытания
5. Дидона
6. Тень Анхиса
7. В обители праведных
8. На земле латинян
9. Эпилог


Последняя ночь

Город ликовал. Троя праздновала победу1. Ночь уже давно опустилась на землю, но толпы горожан, опьяненные вином и радостью окончания великой войны, продолжали кричать: "Убрались восвояси проклятые ахейцы! Слава непобедимой Трое! Слава героям-троянцам!".
Не было в ликующей толпе ни одного человека, который знал бы о том, что родной город уже к рассвету будет обращен в пепел, что за плечами каждого троянца уже стоит смерть, и она только ждет, когда неотвратимая богиня Ананке скажет ей: "Пора!"
Эней, сын Анхиса, воин, прославивший имя свое в несчетных сраженьях Троянской войны, не принимал участия во всеобщем ликовании. Он сидел в мегароне своего дома и смотрел, как в огне очага догорают поленья. Смутная тревога не давала ему заснуть. "Почему ахейцы столь поспешно покинули троянский берег? Какую опасность таит в себе странный дар врага — огромный деревянный конь?" — мысли одна мрачнее другой хороводом кружились в его голове.
Огонь в очаге погас, и только трепетный отблеск тлеющих углей пробегал по стенам мегарона. Приближался рассвет, когда дремота одолела Энея. "Проснись, Эней! — вдруг услышал он чей-то знакомый голос. — Не время спать. Совсем скоро будет лежать во прахе гордая Троя. Беги отсюда. Возьми домашние святыни, они помогут тебе в трудном пути. Когда закончатся твои скитания, ты воздвигнешь для них новые стены. Встань и иди. Ищи себе новую родину".
Эней открыл глаза и багровом сумраке увидел тень Гектора, вождя троянцев, недавно погибшего в поединке с Ахиллом. "Ты ли это, бесстрашный Гектор? Как удалось тебе вернуться из царства Аида? Или мне снится сон? Разве есть дорога назад из царства мертвых?" — прошептал Эней. Ничего не ответила тень троянского героя, растаяла, как будто и не было ее. Только слово "Беги!" отозвалось троекратным эхом.
А на улицах Трои ликующие крики внезапно сменились воплями отчаяния. Звон оружия, стоны умирающих донеслись до слуха Энея. Понял Эней, что вернулись коварные ахейцы, ворвались в город, и за стенами его дома идет смертельный бой. Разве мог он думать о бегстве в этот роковой час, когда гибли его соратники, когда погибала Троя, город, где он родился и вырос? Взял Эней меч в правую руку, щит — в левую, и бросился в ночь, туда, где слышался лязг оружия, где шла беспощадная последняя сеча.
Величественный храм Аполлона был объят огнем. Его стены должны были вот-вот рухнуть. Горы мертвых тел лежали на храмовой площади. Гнев и отчаяние помутили разум Энея. "Умереть с оружием в руках — это все, что я могу сделать", — подумал он. Но где враг? С кем скрестить свой меч, с кем столкнуться щитами? Кругом только трупы троянцев: мужчин, женщин, детей, стариков…
Навстречу Энею бежал человек. Эней узнал его. Это был Пантус, жрец Аполлона. "Все кончено! — кричал он. — Настал последний час Трои! Боги оставили троянцев! Ахейская хитрость — деревянный конь — погубил великий город!" Увидев Энея, жрец остановился и, прерывающимся от ужаса голосом, заговорил: "Безумец! Брось свой меч, зашвырни щит в пламя пожарищ! Только в бегстве ты спасешь свою жизнь! Тысяча ахейцев ворвались в Трою, и еще тысяча входит в город через распахнутые настежь крепостные ворота. Беги, и на других берегах возроди наш город". В это мгновение рухнули стены храма Аполлона, и горячая волна бросила Энея на землю.
Когда Эней очнулся, жреца рядом не было. "Бежать? — подумал Эней. — Нет! Не стану я слушать ни тени великого Гектора, ни вопли потерявшего разум от страха жреца. Я — воин!" Боевой клич Энея: "Ко мне, троянцы!", казалось, достиг звезд. И, о чудо, из дымящихся развалин начали выходить оставшиеся в живых троянцы. Скоро вокруг Энея собралось не меньше полусотни воинов. Почти все они были покрыты ранами, и еле держались на ногах. "Братья-троянцы, — обратился к ним Эней, — если вы готовы идти со мной на смерть, я пойду впереди вас. Мы уже не сможем спасти наш город, но не покроем своих имен позором! Наше спасение — не помышлять о спасении!" — "Мы с тобой, Эней!" — ответили воины, и крошечный отряд героев двинулся к главной площади Трои, где смерть еще пожинала свою кровавую жатву.
Отряд Энея не прошел и двух городских кварталов, как столкнулся с ахейцами, тащившими мешки с награбленным добром. Уверенны были ахейцы, что все защитники Трои уже перебиты, и приняли вооруженных воинов за своих соплеменников. "Поторапливайтесь, друзья! — закричал один из них. — Где вас носят демоны преисподней? Все давно уже делят добычу!" В ответ, словно молнии, сверкнули мечи троянские, — и никто из врагов не остался в живых.
Глядя на убитых, один из воинов Энея по имени Короиб сказал: "Сама судьба подсказывает нам способ, каким мы отправим в Тартар немало подлых захватчиков. Давайте наденем их гривастые шлемы, возьмем их щиты, и пусть враги узнают в нас троянцев тогда, когда упадут мертвыми. Война не спросит, отвага это или недостойная хитрость". С этими словами Короиб одел на голову вражеский шлем, украшенный гребнем из перьев, вооружился ахейским щитом и мечом. Его примеру последовали остальные.
Через море огня и реки крови пробрался Эней со своими воинами к дворцу царя Приама. Многих врагов отправили они преисподнюю, прямиком в объятия Харона, но и своих потеряли не мало. Во дворце еще шел бой. Дворцовая стража, собрав последние силы, сдерживала натиск ахейцев. Пронзенные мечами и копьями, один за другим падали стражники. Ни кто из них не бросил оружия в надежде на пощаду.
Эней и его воины поспешили на помощь дворцовой охране. Мечами прорубали они дорогу внутрь дворцовых покоев, и не было силы, способной остановить их неукротимый натиск. Да слишком поздно пришла помощь — стража была уже вся перебита. Под сводами дворца, многократным эхом отражаясь от беломраморных стен, раздавались торжествующие крики ахейцев: "Нет больше царя Приама! Неистовый Неоптолем, сын великого Ахилла, отрубил Приаму голову!"
Услышал Эней эти крики, и меч выпал из его руки. "Вот и все, — обратился он к своим боевым товарищам, — нет царя Трои, значит, нет и Троянского царства. Мы не смогли спасти родной город, но, может быть, спасем свои семьи. Спешите на помощь к своим близким. Спасайте теперь их. Если боги будут благосклонны к нам, — встретимся у подножия Иды. Там, в потаенных горных пещерах найдем мы временное пристанище и решим, что делать дальше".
Молча разошлись воины Энея. Под покровом ночной темноты, каждый поспешил к своему дому, и каждый надеялся, что найдет своих детей, родителей, жену живыми и невредимыми.
Осторожно, обходя толпы грабивших дворец ахейцев, Эней пробирался к выходу. В одном из узких коридоров дальней половины дворца, освещенным брошенным кем-то и уже догоравшим факелом, он увидел прижавшуюся к стене женщину. Ее лицо, искаженное ужасом, показалось Энею знакомым. Это была она, виновница всех несчастий, обрушившихся на Трою — Елена. Она одинаково боялась и троянцев, ибо из-за нее погибло Троянское царство, и ахейцев, жаждавших отомстить ей за смерть многих героев Эллады. Но больше всего она боялась Менелая, своего мужа, который должен был, по обычаю, предать ее казни за супружескую неверность.
Волна гнева захлестнула Энея. "Ты жива еще, красавица? — сквозь зубы сказал он. — Тысячи людей погибли из-за твоих любовных шалостей, а ты живешь, и демоны не терзают твою тень в Аиде? Я помогу демонам!" Эней занес меч над головой Елены и уже приготовился опустить его на шею Елены, как вдруг перед ним в сиянии красоты и величия предстала богиня Афродита2. Она остановила его руку и заговорила: "Укроти гнев свой, Эней! Нет вины этой женщиной. Троя пала по воле богов. Елена была лишь оружием в их руках. Слышишь подземный гул? Это Посейдон своим трезубцем выворачивает корни города из его основания. Ты — сын мой. Я оберегала тебя в битвах. Я не хочу, чтобы пресекся род отца твоего, Анхиса, которого я когда-то любила. Спеши домой, собирай семью свою в дальнюю дорогу. Тебя ждет новая родина, и я укажу путь к ней". После этих слов образ богини исчез, растаяло и сияние, окружавшее. Эней еще несколько мгновений постоял над преклонившей колени Еленой, и пошел прочь.


Бегство

Беспомощный старец Анхис, внук правившего до Приама царя Ила, лежал в своей опочивальне. Когда-то, в далекой молодости, он встретил на горе Ида Афродиту. Богиня и смертный полюбили друг друга. Но не долго продолжалась эта любовь. Юный Анхис стал хвастаться любовью богини. И тогда разгневанный Зевс наказал его болезнью, сделав руки и ноги хвастуна неподвижными.
Эней, хранимый Афродитой, благополучно добрался до своего дома, которого еще не коснулось ни пламя пожара, ни оружие врага. Собрав у постели отца свою жену Креусу, и сына Юла, Эней объявил им о том, что царь Приам убит, Троя пала, все защитники города перебиты. "Мы должны, немедля, покинуть город. Мы найдем новую родину, и построим новую Трою", — сказал Эней.
Мутная слезинка скатилась по щеке Анхиса. "Нет, — ответил он, — я стар и немощен. Я буду только обузой. Да и не хочу я скитаться изгнанником. А вы еще молоды и полны сил. Вы не должны терять надежду. Оставьте меня. Я хочу принять смерть под кровом родного дома".
В это время по небу пролетел пылающий шар и, оставив огненный след, упал далеко в горах. Это боги подсказывали Энею предначертанный ему путь. "Знамение! Это знамение, — запричитала Креуса, — умоляю, супруг мой, спаси хотя бы нашего сына! Беги!" Не говоря ни слова, Эней завернул в плащ священные изображения богов-покровителей рода, взвалил на плечи отца, взял за руку Юла и навсегда покинул дом, в котором он родился и вырос. Креуса поспешила за ним.

Бушевавшее кругом пламя пожарищ было еще страшнее в предутреннем сумраке. Путь по горящим улицам Трои казался бесконечным. Сердце Энея, ни разу не дрогнувшее в жестоких сражениях, переполнялось ужасом. Он молил богов только об одном: дать возможность благополучно выбраться из города. Уже рядом с городскими воротами беглецов окружила толпа ахейцев. Эней, не выпуская из рук беспомощного отца, подхватил Юла и каким-то чудом успел метнуться в боковую улочку. Ахейцы же, занятые дележом добычи, и не подумали о преследовании.
В узких кварталах городской окраины затеряться было не трудно. Когда Эней понял, что за ними нет погони, он остановился, чтобы перевести дыхание. Креусы не было с ними! Она отстала в горящих переулках. Укрыв отца и сына в развалинах сгоревшего дома, Эней отправился на поиски пропавшей супруги. Вскоре он увидел ее, но, как только захотел обнять, она словно тень ускользнула. Увы, это была не Креуса, а только ее призрак. "Не угодно богам, чтобы я следовала за тобою, — сказал бестелесный образ супруги Энея, — тебе не следует меня искать. Я мертва. А ты иди. После долгих скитаний обретешь новый дом, новую семью. Вспоминай обо мне, и береги сына".
Со слезами на глазах Эней вернулся к развалинам, в которых укрыл отца и маленького Юла. "Скоро рассвет, — сказал он, — Креуса погибла. Нам надо выбраться из города до восхода солнца, иначе погибнем и мы". Посадил Эней отца себе на плечи, крепко взял за руку Юла, пошлел в сторону Идейской горы, туда, где всходила утренняя звезда, возвещавшая наступление нового дня.
Солнце взошло, когда беглецы добрались до предгорий Иды. С высоких холмов были хорошо видны черные развалины Трои, а за ними, на побережье, пестрые паруса кораблей. Это ахейцы готовились выйти в море. Им больше нечего было делать на разоренной земле Троады. Долго ли поделить награбленное добро да плененных троянок?
С вершины Иды дул холодный ветер. На поляне, окруженной густым кустарником, Эней развел костерок, чтобы согреть продрогших отца и сына. Сырые ветки горели плохо. Костер давал больше дыма, чем тепла. Глядя на чадящий огонь, Эней размышлял: "Многим ли жителям города удалось спастись? Как разыскать уцелевших? А, главное, — что делать дальше? Сколько раз за минувшую ночь прозвучал совет отправиться на поиски новой родины? Первый раз этот совет дал призрак Гектора, вторым был жрец Аполлона Пантус, третьей — мать Афродита, последней, четвертой — погибшая Креуса. Нет! Искать новую родину — это не просто совет, а воля богов. Но где эта новая родина? На каких берегах?"
Подозрительный шорох в зарослях кустарника прервал думы Энея. Он схватил меч, с которым уже десять долгих лет не расставался ни на мгновенье, и ринулся к кустам, готовый сразиться и с врагом, и с диким зверем.
"Убери меч, Эней, — раздался из зарослей голос, — здесь твои несчастные сограждане. Эней остановился, но меча не опустил. "Выходи!" — коротко приказал он. На поляну вышел человек. Незнакомец был сильно изранен и едва держался на ногах. "Кто ты?" — спросил Эней. "Что тебе в имени моем? — ответил тот. — Я простой троянец. Всю свою жизнь я был почти нищим, а теперь потерял даже то немногое, что имел. Я был плохим защитником Трои, ведь ни кто не учил меня владеть оружием. Но я вывел из города полсотни человек. Они здесь, со мной. Мы увидели дым костра и пришли сюда, чтобы стать под твое начало. Отныне ты наш вождь".
После этих слов на поляну вышел еще один человек, тоже покрытый ранами, за ним другой, третий… Скоро вся поляна заполнилась изможденными, дрожащими от холода людьми. Среди них были и совсем еще юноши, и зрелые мужчины, и дети, и старики, и женщины. Здесь же, на поляне, был устроен совет. На совете решили: в город не возвращаться. Наверняка в нем не осталось домов, пригодных для жилья. В городе всем грозила голодная смерть, а в лесах Иды водилось немало дичи. Наконец, в развалинах города лежало множество не погребенных тел, грозивших чумным мором. Значит, временное пристанище надо строить здесь: ставить шалаши, рыть землянки. А когда с побережья уберутся ахейцы, — рубить сосны и ладить корабли, крепкие, способные выдержать тяжкий морской путь к неведомому берегу, на котором будет возведена новая великая Троя.

К берегам новой родины

Шесть раз старая луна сменилась новой с той страшной ночи, когда коварством врага Троя была обращена в пепел. На морском берегу, где полгода назад шумел ахейский лагерь, стояло двадцать крутобоких, хорошо просмоленных кораблей, готовых выйти в море. Все троянцы, пережившие гибель родного города, а таких набралось почти тысяча человек, собрались на берегу. Пришел час прощания с землею предков.
"Братья-троянцы! — обратился к собравшимся Эней. — Мы отправляемся в дальний путь. Нам не удалось отстоять Трою от врага, но, когда путь наш будет закончен, мы построим другой город, в котором у детей наших и внуков будет дом, а у пенатов — убежище". Эней поднял правую руку с белой тряпицей, зажатой в кулаке. "Здесь горсть родной земли, ее я рассыплю на берегу новой Трои!" — такими словами закончил Эней свою короткую речь.
В скорбном молчании троянцы поднимались на корабли. У многих блестели на глазах слезы. Но вот затрепетали на ветру паруса, и корабли один за другим начали отходить от берега, а затем, вытянувшись в одну линию, взяли курс на север. Путь изгнанников лежал во Фракию, страну, где было не мало свободной земли, да к тому же расположенную ближе других.
Море было спокойным, ветер попутным, и уже на третий день пути троянцы вытащили свои корабли на пустынном фракийском берегу. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались унылые песчаные дюны. Обычай требовал принесения жертвы за благополучный исход плаванья. Для этой цели на кораблях имелся десяток овец. Но где взять дрова для жертвенного костра? Кругом был один желтый песок, и только чахлые, наполовину засохшие кустики сиротливо торчали на этой бесплодной почве. Эней подошел к ним и решил, что всех их, может быть, хватит для того, чтобы сжечь предназначенные богам части жертвенных животных. Он крепко ухватил самый большой куст и вырвал его с корнем.
То, что случилось дальше, заставило Энея побледнеть: с корней выдернутого куста потекли на песок тонкие струйки крови. Второй вырванный куст тоже кровоточил. Только взялся Эней за третий куст, как услышал голос, идущий из глубины песка: "Зачем ты мучаешь, Эней? Оставь мою могилу, не совершай святотатства. Ведь ты хорошо знал меня. Я тот, кто в мире живых был Полидором, младшим сыном царя Приама. Когда началась война с ахейцами, отец, опасаясь за мою жизнь, отправил меня к здешнему царю Полиместору. Он дал мне много золота, чтобы на чужбине я ни в чем не знал недостатка. Позарился Полиместор на троянское золото, и убил меня, а золото присвоил. О, эта проклятая жажда богатства! Оставь поскорее фракийскую землю, беги из этой преступной страны!"
Эней поспешил к кораблям и рассказал своим спутникам о том, что увидел и услышал. Без больших споров все сошлись на том, что лучше побыстрее убираться из этих мест, где были злодейски попраны священные законы гостеприимства. Покойному Полидору троянцы устроили новые похороны. Они насыпали могильный холм над местом его погребения, украсили траурными венками жертвенный алтарь, женщины распустили волосы в знак печали, а перед тем, как выйти в море, все громко произнесли имя убитого.
Земля Фракии скрылась за горизонтом. Ветер и морское течение понесли корабли Энея на юг. Немало островов лежало на пути изгнанников, но они не стали высаживаться на их берегах. Целью Энея был Делос, остров, на котором правил старый друг Анхиса, царь Анион.
Запасы еды и пресной воды уже были на исходе, когда Палинур, кормчий флагманского корабля, указал Энею на скалистый остров, медленно поднимавшийся над поверхностью моря. "Это — Делос, — сказал Палинур, — я привел корабли туда, куда было приказано. Не думаю, что здесь мы обретем новую родину. Не раз мне приходилось бывать на этом острове. Он слишком мал и густо заселен. Здесь мы не найдем свободной земли". — "Правь к берегу, кормчий, — ответил Эней, — и меньше рассуждай. Я знаю, что делаю".
Царь Анион встретил троянцев как дорогих гостей. Все были накормлены, размещены на отдых, а во дворце Аниона до самого утра шел пир, данный царем острова в честь Анхиса и его сына. На следующий день Эней отправился в храм Аполлона. Здесь он обратился к богу-прорицателю с мольбой: "О, Феб-Аполлон! Спаси и сохрани нас, последних троянцев! Укажи, где суждено нам заложить стены новой Трои? Дай знак, что ты не оставил нас!" Тотчас задрожали лавры в священной роще, загудела земля, и послышался голос оракула: "Вам откроет объятья страна, откуда берет начало ваш род. Ищите свою прародину. Там вознесется великий город, в котором будут править потомки троянцев, и городу этому покорятся все народы и страны".
С радостной вестью вернулся Эней к отцу. Анхис распорядился созвать всех троянцев и обратился к ним: "Выслушайте меня, соотечественники! Оракул открыл наше будущее: родина наших далеких предков станет нашей второй родиной. Еще ребенком я слышал, что наши прапрадеды приплыли к восточным берегам Серединного моря с острова Крит. Крит — колыбель великого Зевса, — колыбель и нашего рода. Направим же корабли наши, как велит Аполлон, к этому священному острову".
Дружно одобрили троянцы предложение Анхиса. Оно понравилось еще и потому, что уже здесь, на Делосе, они узнали об изгнании критского царя Идоменея, после того, как тот вернулся с Троянской войны. Значит, на острове сейчас безвластие, местным жителям будет не до незваных пришельцев. Да и Крит совсем рядом, — не больше трех дней морского пути. Все были полны нетерпения поскорее добраться до желанной цели. Налегли троянцы на весла, как будто участвовали в состязании, и полетели корабли Энея к священному острову — родине Зевса.
Никто не встречал троянских скитальцев, когда они высадились на северном берегу Крита. Остров казался вымершим: дома прибрежного поселения были брошены, на полях росли одни сорняки, вокруг — ни людей, ни домашних животных. Троянцы дружно принялись за восстановление брошенного жилья. Уверенность в том, что наступил конец скитаниям, придавала им силы. Но вскоре на несчастных беглецов обрушилась нежданная беда. Сначала налетел суховей, потом начали гореть окрестные леса, затем на людей напал мор. Каждый день уходили в Аид десятки мужчин, женщин, детей.
Эней был в отчаянии. Ему стало ясно, что боги не одобряют решения скитальцев поселиться здесь. Анхис советовал сыну вернуться на Делос и узнать, верно ли понят оракул Аполлона. Но делать этого не пришлось. Ночью боги домашнего очага — пенаты, чьи изображения вынес Эней из пылающей Трои, заговорили: "То, что ты хочешь узнать от Аполлона, можем открыть тебе и мы. Разве советовал Аполлон искать новую родину на Крите? Вспомни его слова! Он сказал, что конец скитаниям наступит тогда, когда прибудут троянцы на родину предков. А истинная родина троянцев вовсе не Крит. Много поколений назад в Гесперии, стране обширной и плодородной родился Дардан, который, достигнув поры зрелости, покинул место своего рождения и переселился во Фригию. Фригийский царь Тевкр принял его и отдал в жены свою дочь, а также уступил часть своего царства. От этого Тевкра и берет начало род троянский. Теперь Гесперию называют Италией. Не теряй времени, Эней! Тебе ведома цель, так выводи свои корабли в море".

Новые испытания

Все дальше и дальше на запад уходили корабли Энея от островов Эгейского моря. И вот лишь необозримые водные просторы вокруг. Страшна безбрежная морская стихия даже в тихую погоду, но вдесятеро страшнее, когда ветер поднимет огромные пенистые волны и спрячет небо за черными тучами. Тогда морякам остается лишь молиться Посейдону.
Свирепая буря настигла корабли Энея внезапно, только паруса успели убрать несчастные скитальцы. Как скорлупками ореха играл шквальный ветер кораблями, пока не выбросил их на берег крохотного островка. Но буря была только половиной беды. Другая беда ждала Энея и его спутников на самом острове, ибо был он прибежищем гарпий — чудовищных птиц, с ликами женщин и медными, острыми, как наконечник копья, перьями. Они так стремительно упали с неба, что троянцы, едва убереглись от них ближайшей пещере. Тогда крылатые твари набросились на запасы пищи, остававшиеся на кораблях. Чтобы спасти продовольствие, лучшие воины Энея засыпали гарпий стрелами, но ни одна стрела не оставила на их оперении даже царапины. В одно мгновение медноперые птицы пожрали все, что можно было съесть. Оставив после себя зловонные нечистоты, гарпии улетели, и только одна из них, самая отвратительная, уселась на выступе отвесной скалы и пропела:

"Слушайте вещее слово, внушенное мне Аполлоном,
Ждет Италия вас. Знайте, однако, что Трои не обрести вам
Прежде чем, мстя за обиду, которую вы нам причинили,
Голод заставит вас вгрызться зубами в столы".

Кровь застыла в жилах троянцев от этого страшного предсказания. Анхис и Эней стали молить богов, чтобы они отвели проклятие гарпий. Однако проклятие гарпий подтверждало правильность избранного скитальцами пути: "Ждет Италия вас…" Как только буря утихла, корабли Энея вновь вышли в море. Италия была где-то рядом. Но боги уготовили троянцам путь кружной и полный опасностей.
Несколько дней, без воды и пищи, блуждали скитальцы по бескрайнему морю. Наконец, на востоке, показались берега неведомой страны. Эта страна не могла быть Италией. Палинур, который по-прежнему стоял у руля флагманского корабля, знал, что земля Италии должна появиться на западной стороне горизонта. Как-то встречают здесь чужеземцев, чтят ли законы гостеприимства? Но выбора у морских странников не было. Угроза близкой голодной смерти заставила Энея без колебаний отдать приказ: "Убрать паруса! Весла на воду! Править к берегу!"
А на берегу несколько сотен воинов в полном вооружении уже поджидали высадки троянцев. Первым на берег сошел Эней. "Мы не морские разбойники, — обратился он береговой охране, — мы просим у вас временного пристанища! Во имя богов вашей страны, окажите нам гостеприимство! На головы наши обрушилось столько несчастий, что их хватило бы не на одно поколение. Перед вами последние троянцы, сохранить наш род — наше единственное желание". После этих слов береговая охрана, стоявшая до этого в суровом молчании, бросила оружие и принялась обнимать Энея.
Оказалось, что страна, куда прибыли скитальцы, — Эпир, и правит страной Гелен, сын Приама, переселившийся сюда за несколько лет до падения Трои. Так, далеко от навсегда потерянной родины, встретились соотечественники. Целую ночь за обильной трапезой и добрым вином рассказывал Эней о злоключениях, выпавших на долю последних защитников Трои: о коварстве ахейцев, о гибели царя Приама, о страшном пожаре, превратившим город родной город в груду пепла. Гелен не прерывал рассказа Энея, хотя все это ему было уже хорошо известно.
Когда Эней закончил свой печальный рассказ, начал говорить Гелен. "Выслушай меня со вниманием, мой дорогой гость, — сказал он. — Я с великой радостью оставил бы и тебя, и всех твоих людей здесь, в подвластной мне стране. Но ты должен довериться воле богов. Оракулы не лгут. Значит, путь твой и твоих спутников лежит в Италию. Терпеливо и стойко перенесите все, что предначертано вам свыше. Люди считают, что я обладаю пророческим даром. Наверно так оно и есть. Но не все открывают мне боги. Поведаю тебе лишь то, что мне открыто. Скоро твои корабли снова выйдут в море. Еще много испытаний ждет вас впереди. Когда вы доберетесь до Италии, ищите озеро у подножия высокого холма. На вершине этого холма стоит храм. В нем служит Аполлону жрица-сивилла. Она укажет тебе место, на котором ты построишь город. Но он не станет Новой Троей. Новую Трою воздвигнут только твои потомки".
Почти год прожили скитальцы на гостеприимной земле Эпира. На прощанье Гелен помог обзавестись всем необходимым для длительного плавания и щедро одарил каждого троянца. Рано по утру, поймав в паруса попутный ветер, корабли Энея вышли в море.
Путь до Италии не казался мореходам трудным. Надо было только держать полуденное солнце по правому борту кораблей, а заходящее — прямо по курсу. Но скоро на море опустился густой туман, и солнце скрылось за плотной белесой мглой. К ночи туман не рассеялся. Корабли упорно шли вперед. Но разве можно удержать верный курс, без солнца, без звездного неба?
Десять дней и ночей блуждали корабли Энея в этом тумане, а когда он, наконец, рассеялся, скитальцы оказались у берегов Сицилии. Палинур сразу узнал этот остров по высокой горе, над вершиной которой клубился черный дым. "Этна! — указал кормчий на мрачную гору. — Глубоко-глубоко, под этой горой лежит Энкелад, самый большой из всех гигантов, змееногих детей Геи, восставших против Олимпийских богов. Зевс поразил его молнией, а Афина обрушила на него этот остров вместе с горой. Много веков прошло после битвы богов и гигантов, а Энкелад до сих пор ворочается в недрах этой земли. Сицилия содрогается, небо заволакивается дымом, когда этот бессмертный гигант пытается выбраться из своей могилы".
Не хотелось троянцам выходить на берег этого страшного острова, да необходимость пополнить запасы воды и пищи заставила это сделать. Здесь их ждала неожиданная встреча. Из густого леса вышел человек, едва прикрытый лохмотьями. Он был худым, грязным, обросшим. Упав на колени и воздев руки к небу, он обратился к Энею, сразу признав в нем вождя. "Богами заклинаю тебя, доблестный воин, — сквозь рыдания сказал незнакомец, — возьми меня на свой корабль. Я готов плыть куда угодно, только не оставаться здесь!"
Не поднимаясь с колен, незнакомец начал рассказ о своей судьбе: "Мое имя — Ахайменид. Родом я с острова Итака и воевал в дружине хитроумного Одиссея. После победы над Троей мы, возвращаясь домой, попали на этот остров и забрели в пещеру киклопа. Оказалось, что этот одноглазый великан, по имени Полифем, любит питаться человеческим мясом. На моих глазах это чудовище съело двух моих друзей. Правда, киклоп не ушел от заслуженной кары. Тлеющим стволом дерева мы выжгли его единственный глаз и смогли убежать из пещеры. Но мне не повезло. Я отстал, и корабль Одиссея ушел без меня. Уже много дней я влачу на этом острове жалкую жизнь, содрогаясь от ужаса при одной мысли, что попадусь в лапы киклопа. А таких чудовищ, как ослепленный Одиссеем Полифем, здесь сотни! Покиньте скорее этот остров3! Себя же я вручаю вашей милости!"
Едва Ахайменид закончил свой рассказ, как на дымящейся вершине Этны показался киклоп. Спотыкаясь и падая, он брел к побережью. Это и был Полифем. В середине его покатого лба зияла пустая глазница. Он стонал и скрежетал зубами от боли. Бегство троянцев было поспешным. Когда Полифем добрался до берега, все корабли Энея были уже далеко в море. Вместе с троянцами налегал на весла и Ахайменид. Он был итакийцем, а, значит, смертельным врагом, но оставлять его на верную смерть в зубах киклопа, было бы грехом.
Запастись водой и пищей троянцы не успели, поэтому уходить в открытое море было просто безрассудно. Эней решил обогнуть остров и, если повезет, пополнить запасы на южном берегу Сицилии. Страх вновь столкнуться с киклопом был не сильнее страха неминуемой смерти от голода и жажды.
Багряное солнце опускалось в море, когда беглецы снова ступили на землю одноглазых великанов. Видно не зря о Сицилии ходила дурная слава. Ночью, внезапно, умер отец Энея, мудрый Анхис.
Утром старика завернули в обрывок паруса и похоронили в чужой земле. Пополнить запасы удалось быстро. Рядом со стоянкой нашелся источник пресной воды, а не пуганная человеком дичь водилась здесь в изобилии. Скоро спокойное море вновь послушно раздвигалось перед просмоленными килями троянских кораблей.

Дидона

Ничто не предвещало новой беды. Радовались троянцы, что Эол, бог ветров, запер все буйные ветры. Не знали мореходы, что к Эолу явилась богиня Гера и, пользуясь правами супруги Зевса, потребовала: "Выпусти ветры на волю, пусть они поднимут белопенные волны с гору величиной, ибо плывет в Италию ненавистный мне род".
Знал Эол, как и все другие боги, что Гера не простила троянцам того, что их соотечественник Парис отдал золотое яблоко с надписью "Прекраснейшей" не ей, а Афродите, матери Энея. Не мало трудов положила Гере, чтобы погубить Трою, и вот теперь захотела погубить и последних троянцев.
Не посмел Эол ослушаться Геру, выпустил все злые ветры, — и взъярилось море. Волны то поднимали корабли Энея к самому небу, то швыряли их в кипящую морскую бездну. Словно соломинки ломались мачты, уносились подхваченные ураганом паруса. А сколько троянцев было смыто с кораблей, кто сосчитает? На помощь гибнущим кораблям пришел Посейдон. Он утихомирил ветры и повелел волнам отнести истерзанные бурей суда к берегам Ливии, туда, где царица Дидона начала строительство величественного города Карфагена.
Судьба Дидоны тоже была судьбою беглянки. Она прибыла в знойную Ливию из далекой Финикии в поисках спасения от преследованй своего родного брата Пигмалиона. В Финикии Дидона была женой Сихея, царя Тира. Брат ее с раннего детства был одержим жаждой власти и богатства. Когда Пигмалион стал взрослым, он убил Сихея, завладел его богатствами и провозгласил себя царем. После этого жизнь Дидоны, как законной царицы4, повисла на волоске. Ей удалось бежать из Тира и морем добраться до Ливии. Здесь купила она у Иарба, местного вождя дикарей, не мало земли. При покупке Дидона ловко провела недалекого умом вождя. Согласно уговору с ним, Иарб должен был продать Дидоне столько земли, сколько покроет шкура быка. Хитрая Дидона разрезала шкуру на тонкие полоски и отмерила ими участок, на котором можно было построить целый город.
Корабли Энея укрылись от жестокой бури в бухте, на берегу которой один за другим вырастали кварталы Карфагена, нового финикийского города. Скитальцы, измученные борьбой с морской стихией, сошли на берег, мечтая только об одном, — отдохнуть, хотя бы денек.
Как раз в это время Дидона в окружении многочисленной свиты осматривала строящиеся портовые сооружения. Эней почтительно обратился к ней с такими словами: "Царица! Мы, троянцы, гонимые морскими ветрами и бурями, пришли к тебе не как недруги, а как люди, нуждающиеся в помощи. Наш путь лежит в Италию. Позволь нам здесь, на принадлежащей тебе земле, починить наши корабли, и боги вознаградят тебя за твою доброту. Приюти в своем городе вынужденных беглецов, потерявших все свое имущество, близких и даже саму родину".
Дидона так ответила Энею: "Слава о доблести троянцев, десять лет сражавшихся с могучим врагом, облетела весь мир. Мой город открыт для вас. Оставайтесь в нем столько, сколько хотите, хоть навсегда, если будет на то ваше желание. Я сама настрадалась с избытком и поэтому с радостью помогаю всем несчастным и гонимым". Самого Энея Дидона пригласила во дворец, а троянцам, оставшимся у кораблей, приказала пригнать двадцать быков, сто откормленных свиней и целую отару жирных овец.
Приближался вечер. Спутники Энея пировали на берегу, а их вождь, с сыном Юлом, в роскошном дворце Дидоны. Маленький Юл сидел на коленях царицы и вместе с нею внимательно слушал рассказ отца о перенесенных троянским народом страданиях. Слезы дрожали на ресницах Дидоны. Рассказ Энея был так ярок, что царица, будто своими глазами видела, как пылает Троя, как Эней несет на руках своего немощного отца…
Любовь к Энею и надежда на семейное счастье с благородным троянцем просыпались в сердце Дидоны. Слезы, катившиеся по щекам царицы, тронули сердце и самого Энея. Продолжая рассказ, он невольно любовался красотой этой нежной, и в тоже время решительной и твердой женщины. Оба они не знали, что находившаяся поблизости Афродита приказала своему сыну Эроту пустить в их сердца не знающие промаха любовные стрелы.
Прошло несколько дней. Счастье взаимной любви захватило и понесло за собой Энея и Дидону. Они не расставались ни на миг. Они забыли о прежних невзгодах и не представляли себе будущего друг без друга. Больше не вспоминал Эней о своем высоком предназначении, о новой Трое, которую боги предначертали ему построить на италийском берегу.
Слух о предстоящем бракосочетании Энея и Дидоны разнесся по всей Ливии и за ее пределами. Фамма, богиня молвы, не сидела сложа руки. А раз услышали молву люди, то тем более услышали ее и боги. В гнев пришел Зевс, когда узнал о готовящейся свадьбе вождя троянцев и царицы Карфагена. Тотчас отправил он быстролетного Гермеса на далекий ливийский берег с приказом напомнить Энею о его долге — привести соотечественников на землю новой родины.
В золотых крылатых сандалиях, с кадуцеем в руках, посланец богов предстал перед Энеем и, видимый только ему, сказал: "Стал ты рабом женщины! Нечего делать тебе в этом краю! Если тебе не нужна слава созидателя великого государства, подумай о сыне! Оставь Карфаген и плыви туда, куда тебе повелевают боги!"
Эней и сам понимал, что должен как можно скорее покинуть Карфаген и продолжить предначертанный путь. Но как оставить любимую? Словно раненый олень метался Эней по дворцовым покоям, неустанно повторяя: "Счастливы не ведающие любви, ибо не ведают они и ее мук". Заметила Дидона терзания своего возлюбленного и все поняла. Как только Эней захотел объясниться с Дидоной, она прикрыла его рот рукой и сказала: "Не говори ничего. Я все знаю сама. Я не удерживаю тебя".
А троянцы уже готовили свои корабли к отплытию. На рассвете Эней приказал обрубить канаты, соединявшие давно починенные суда с землей, которая не стала, да и не могла стать их новой родиной.
Все дальше отступал берег, на котором осталась прекрасная гордая женщина. Эней стоял на корме и смотрел, как тает в морской дымке белоснежный город. Вдруг он увидел, что на берегу бухты, где стояли его корабли, взметнулось пламя. Смутное чувство непоправимой беды острыми когтями впилось в сердце Энея. Но он так никогда и не узнал, что произошло на берегу.
Еще ночью Дидона приказала сложить неподалеку от корабельной стоянки сухие дрова и смолистые ветви в погребальный костер. На него она бережно уложила цветы, дары Энея и меч, оставленный им как память о себе. Когда троянские корабли подняли паруса, Дидона распустила волосы, произнесла слова заупокойного гимна и взошла на костер. Верная служанка царицы, рыдая и царапая ногтями лицо, стояла рядом. Последний раз Дидона посмотрела на уходящие в море троянские корабли, взяла в руки меч Энея и вонзила в свое сердце. Служанка поднесла факел к смолистым ветвям, костер запылал, его пламя и стало прощальным приветом Дидоны.

Тень Анхиса

Снова бороздят волны троянские корабли. У берегов Сицилии Эней решил почтить память своего отца. Здесь, неподалеку от укромной бухты, среди старых прибрежных смоковниц, покоился прах Анхиса. Девять дней продолжалась тризна над могилой мудрого старца. На десятый день, после принесения даров духу Анхиса, троянцы, по обычаю, устроили состязания. До самого вечера мерились силами мастера кулачного боя, соревновались в быстроте бегуны, звенели стрелы, выпущенные остроглазыми лучниками.
Смотреть на состязания женщинам не полагалось, и они остались у кораблей. Кто-то из них продолжал оплакивать Анхиса, кто-то горевал о своей бездомной жизни да жаловался на бесконечные скитания. Богиня Гера, по-прежнему не желавшая удачи троянцам, приняла облик вдовы одного из воинов Энея и тихо присела среди женщин. "Подруги,— сказала она. — Как же надоели эти бесконечные странствия. Чего мы ищем? Чем этот берег хуже других? Давайте сожжем корабли, и разом положим конец нашим скитаниям". И Гера, выхватив из костра головню, швырнула ее в ближайший корабль, который сразу же запылал. Женщины с радостными криками тут же последовали ее примеру. Скоро от четырех кораблей остались лишь головешки. Сгорели бы все троянские корабли, но прибежавшие мужчины быстро потушили огонь.
Разыскивать зачинщицу Эней не стал. Не поднялась бы его рука на измученную и потерявшую разум от бесчисленных лишений женщину. "Но как быть дальше? — размышлял Эней. — Оставшиеся корабли не смогут взять на борт всех людей, а на постройку новых уйдет много времени". И тут ему явилась тень отца. "Сын мой, — услышал Эней знакомый и такой родной голос, — оставь на сицилийском берегу всех уставших от долгого пути. С сильными же, готовыми на подвиги, отправляйся в путь. Когда достигнешь Италии, постарайся увидеть меня. Я пребываю не в мрачном Аиде, а в Элисии светлом. Путь ко мне тебе укажет Сивилла. Она служит Аполлону в храме близ италийского города Кумы. Когда мы встретимся, я открою тебе будущее твоих потомков на сотни лет вперед".
Тень Анхиса исчезла так же внезапно, как и появилась. Совет отца был единственным разумным решением. Троянцев, не желавших плыть дальше, оказалось не мало5. Но самые мужественные воины были полны решимости твердо следовать к заветной цели, — ведь до италийских берегов оставался только один морской переход.

В обители праведных

На этот раз ни что не помешало Энею и его спутникам благополучно достигнуть обращенного на запад берега Италии6. Теперь, следуя совету отца, надо было добраться до города Кумы и разыскать пророчицу Сивиллу.
Местные жители, дружески настроенные к пришельцам, показали самую короткую дорогу, и вскоре Эней уже стоял перед седой жрицей Аполлона. "Избранница богов, почтенная Сивилла, — обратился к пророчице Эней, — прошу, проводи меня в обитель праведных светлый Элисий. Там обитает дух моего отца. Недавно он явился ко мне и сказал, что ждет меня там для благого совета, и что моим провожатым станешь ты". Сидящая золотом треножнике, Сивилла долго и внимательно смотрела на Энея, а потом ответила: "Путь в Элисий лежит через Аид. В Аид спуститься не трудно. Но, если ты хочешь вернуться назад, разыщи в чаще лесной, посвященной Персефоне, ветвь с золотыми листьями. Эта ветвь станет для владыки подземного царства напоминанием о солнечном свете, и он позволит тебе вернуться из мира мертвых в мир живых. Приходи ко мне с золотой веткой в руке, и я провожу тебя".
Долго бродил Эней по темному лесу Персефоны. Может и не нашел бы он заветную ветвь вовсе, но Афродита подсказала своему сыну, где ее найти. Вернулся Эней к Сивилле, и пошли они к черному смрадному озеру, спрятавшемуся неподалеку от храма в кипарисовой роще. Возле озера темнел провал, окруженный замшелыми валунами. В него и повела Сивилла Энея, и чем глубже спускались они, тем гуще становилась тьма. Но Эней продолжал все видеть вокруг, правда, в таинственном, трепещущем, словно отблеск далекого пожара, свете. Спуск закончился огромной пещерой. Едва вступил Эней под своды этой пещеры, как увидел ужасного, готового к броску дракона. Но Сивилла успокоила своего спутника. "Это не чудовище, — сказала она, — это всего лишь тень его бесплотная".
Затем они пробрались через сонмы человеческих теней, стремившихся к ладье Харона. Этот мрачный лодочник перевозил тени умерших через реку, первую из пяти рек Аида. Эней удивился, что Харон одних охотно пускает на свой челн, а других отгоняет с бранью. "Нет равенства и среди мертвых, — ответила Сивилла на вопрос Энея, — Харон не пускает в челн тех, кто не может заплатить ему за перевоз7, и тех кто не был погребен. И пока земля не покроет их останки, или не вознесется их прах к небесам вместе с дымом погребального костра, не попасть им в Аид".
Энея и Сивиллу Харон тоже не хотел пускать в лодку. Но как только пророчица показала ему золотую ветвь, сразу место нашлось. Не мало теней стенало перед непреодолимой для них водной преградой. Были здесь тени тех, кто пропал на чужбине, кто сгинул пучине моря8, кто сам свел счеты с жизнью.
Элисий, обитель праведных, находился за пределами Аида9. Здесь никогда не заходило ласковое солнце, пели птицы, журчали хрустальной чистоты ручьи. Не случайно Элисий еще называли счастливыми Елисейскими полями. Здесь, в вечном покое, обитали души мудрецов, справедливых царей, героев, великих поэтов и художников. Всякий смертный посчитал бы за счастье побеседовать с ними, но Эней жаждал встречи с отцом. Наконец он увидел его и попытался обнять. Однако бестелесный дух дорогого человека ускользал из его рук. Светлый образ Анхиса жестом остановил Энея и сказал: "Теперь я освободился от бренной плоти, временной оболочки души10. Не пытайся, сын мой, заключить меня в объятья. У нас мало времени. Ты должен поскорее вернуться в мир живых. Смотри внимательно. Видишь широкую реку? Эта река называется Летой. За ней, на лугу, души наших еще не рожденных потомков. Среди них и душа твоего сына, рожденного от твоей будущей жены Лавинии. От него пойдет прославленный род, к которому будет принадлежать и божественный Ромул. Именно ему предначертано возвести новую Трою, которая будет носить его имя и будет стоять вечно на земле Италии. Запомни главное! Земля, уготованная тебе богами, находится в устье реки под названием Тибр".
Затем дух Анхиса рассказал сыну о том, что ждет его в ближайшем будущем — о войнах и победах, о славе и новой встрече в обители праведных. Близился час разлуки. Истекало время, данное Энею богами для этой удивительной встречи. Дух Анхиса предостерег Энея от ошибок и ложных шагов и растаял искрящимся облачком.

На земле латинян

Когда Эней вернулся к своим товарищам, было решено тотчас же отправляться в путь. Корабли Энея держались вблизи берега, и скоро море поменяло свою окраску под влиянием вод, вытекавших из широкого устья реки. Гребцы взялись за весла и направили свои суда вверх по ее течению. Никто не сомневался, что эта река и есть тот самый Тибр, на берегах которого кончатся их скитания.
Как сладко было ступить на мягкую зеленую траву, укрыться в тени деревьев! Эней со своими спутниками расположились на широкой лужайке, чтобы утолить голод. Они разложили на траве пшеничные лепешки, а сверху на них положили куски хорошо прокопченного мяса. Когда мясо было съедено, троянцы принялись за лепешки. Доедая последнюю лепешку, сын Энея в шутку сказал: "Вот мы и съели свои столы". И все сразу вспомнили ужасное пророчество гарпии: "голод заставит вас вгрызться зубами в столы"… Эней радостно воскликнул: "Друзья! Мы достигли земли, заповеданной нам богами! Здесь будет наша новая отчизна!" Сорвав зеленую ветку бука и венком обвив ее вокруг лба, Эней принес бескровную жертву гению этой земли. Удар грома раздался в небе, — это всевидящий Зевс подтвердил, что жертва троянского вождя принята.
Так завершились скитания Энея и его спутников. Троянцы разбили временный лагерь неподалеку от города Лаврента, где правил царь Латин. Он доброжелательно принял посольство чужестранцев. Особенно понравился ему Эней. Латин сразу же дал разрешение скитальцам поселиться на его земле навсегда.
Был царь Лаврента богат и могуществен. Но не было у него сына-наследника. Только красавица дочь Лавиния покоила старость царя и его жены Аматы. Не мало знатных женихов искали руки Лавинии, а самым настойчивым был Турн, сын царя соседнего племени рутулов. Однако Латин не спешил выдавать за него свою дочь. Когда Лавиния еще была совсем девочкой, дед ее Фавн, предсказал ей жениха-чужестранца из далеких краев, потомки которого заставят весь мир преклонить колени перед родом латинян. "Не этот ли чужеземец должен по воле судьбы стать мужем моей дочери?" — глядя на Энея думал Латин.
И быть бы в скором времени свадьбе Энея и Лавинии, да не дремала Гера, которую на берегах Тибра звали Юноной. Призвала она злобную фурию Аллекто и поручила ей позаботиться о том, чтобы поднять италийские племена на кровавую войну с пришельцами. "Пусть троянцам, мне ненавистным, не достанутся земли латинян!" — приказала Гера-Юнона.
Первой жертвой фурии стала Амата, мать Лавинии. В гневе стала она проклинать мужа, решившего отдать голубку-дочь в когти залетного коршуна. "Ты уверяешь, — кричала Амата, — что супружество Лавинии с чужеземцем угодно богам? А разве Турн латинского племени? Он потомок аргосцев!"
Понимая, что ее крики не изменят решения супруга, Амата покинула дом и ушла, распустив волосы, в леса. А фурия Аллекто устремилась к отвергнутому жениху Турну. Она посоветовала ему сжечь троянские корабли и повести свои войска против наглых пришельцев, да и против самого Латина. В ярость пришел Турн. Он собрал войско рутулов и призвал его к битве.
Не нужна была война ни Энею, ни Турну. На городской площади Лаврента стоял храм бога всех начал двуликого Януса. В мирное время дубовые двери храма были всегда закрыты. Распахивались они лишь тогда, когда начиналась война. Узнали жители Лаврента, что войско рутулов идет на их город, и возбужденной толпой собрались у храма. Пришел храму и царь Латин. Долго стоял он в глубоком раздумье перед его дверями. А затем, вместо того, чтобы раскрыть их, повернулся и быстро пошел прочь. И вдруг двери храма открылись сами по себе, будто створки толкнул кто-то изнутри.
Так война пришла на землю латинян. Как и всякая война, была она жестокой и кровавой. Немало лучших воинов местных племен поддержали рутулов и их предводителя Турна. На помощь к нему пришли даже италийские амазонки во главе с царицей Камиллой. Даже сами боги не остались в стороне. Гера-Юнона, конечно, была на стороне Турна, Афродита-Венера же делала все для победы Энея. Долго длилась беспощадная борьба, в которой погибли многие троянские и италийские герои. Пал ближайший соратник Энея Паллант, пала бесстрашная Камилла. И сам Эней едва не стал жертвой угодившей в него вражеской стрелы. Лишь забота матери спасла его. Афродита принесла раненому Энею цветок, сорванный ею на склонах Иды троянской, и соком этого цветка исцелила его.
Чаши весов военной удачи склонялись то в одну, то в другую сторону. И тогда Турн решил сразиться с Энеем в единоборстве. "Войска наши поредели, — сказал он, — но кто из нас посчитает себя побежденным? Выйдем, чужеземец, один на один, и пусть победитель владеет страной и невестой".
Оба вождя призвали на помощь богиню победы. В смертельной схватке сошлись они, равные по силе и мужеству. Но боги благоволили Энею. Могучим ударом копья он поверг соперника на землю. Пробило копье и щит семислойный, и бронзовый панцирь Турна. Простер руку к Энею побежденный вождь рутулов и сказал: "Об одном тебя прошу, сжалься над моим отцом, отдай ему мое тело".
Смягчилось сердце Энея, отвел он занесенное для нового удара копье, решил пощадить Турна. Но увидел вдруг Эней на поверженном враге пояс Палланта. "Не я, а убитый тобою Паллант наносит этот удар моею рукой!" — воскликнул Эней, и копье вонзилось в грудь Турна.
Так закончилась война троянцев на своей новой родине. Убедившись, что именно Эней должен стать мужем Лавинии, царь Латин отдал зятю вместе с рукой дочери и свой трон. Победители-троянцы покинули свой стан и переселились в Лаврент. Здесь они переженились на девушках-горожанках, положив тем самым начало новым италийским родам и династиям.
Лишь сердце Энея не знало покоя. Вместе с юной женой пришел он как-то к старику Латину с просьбой благословить его на начало строительства еще одного города. "Я хочу этому городу дать имя твоей дочери, — сказал Эней, — и пусть возвысится он на морском берегу, пусть принимает в свою гавань корабли со всего света".
Благословил Латин зятя, и закипела работа. Строительство новой Трои-Лавинии началось с сооружения храма Весте, богини семьи и домашнего очага. В этот храм были перенесены вынесенные из горящей Трои пенаты. Рядом с храмом Весты вознеслись храмы Юпитеру — италийском Зевсу и Марсу — здешнему Аресу. В храме Марса Эней повесил на стену свое копье.
Город рос быстро. Казалось, мир победил навсегда. Но, затаившие ненависть сподвижники Турна, совершили набег на новую Трою. Они получили достойный отпор. Лишь немногие из них спасли свои жизни в паническом бегстве. Во время этой быстротечной битвы Эней исчез. Не нашли его ни среди мертвых, ни среди живых. Многие участники битвы рассказывали, что видели собственными глазами, как среди ясного неба на землю опустилось облако, накрывшее их вождя. Это боги забрали к себе на Олимп славного сына Афродиты.