*305. Вторая мировая война-3

[Габриэль Городецкий]

https://scepsis.net/library/id_453.html
Напряженность все росла, и с конца 1940 г. Сталин стал предпринимать действия по всем направлениям. В то время, как военные проводили большие оперативно-стратегические игры, он прибег к дипломатии в попытке разрешить пограничные конфликты с Германией в Литве и увязать их с экономическим соглашением, к заключению которого Берлин так стремился[1]. По вопросам, связанным с буферной зоной, Сталин был непреклонен. В то же время он был готов идти на значительные уступки, поставляя немцам сырье и ресурсы, — а ведь они были так нужны самой России для ее военных усилий. До этого Сталин решительно отказывал немцам в этих поставках[2].

Решимость Сталина предпринимать любые шаги для умиротворения Германии была в значительной степени вызвана непрерывно поступавшими на его рабочий стол разведывательными сводками. К концу марта начальник разведывательного управления НКВД сообщил Тимошенко, что он расценивает намерения Германии, как серьезные. Он перечислил 21 случай несомненных передвижений немецких войск и их сосредоточения на границах за период с конца февраля и особенно в течение марта[3]. Шло время, и к середине апреля досье по вопросу о концентрации немецких войск, составленное разведкой НКВД, стало столь объемным и впечатляющим, что придало НКВД Достаточно уверенности, чтобы направить соответствующее сообщение в военную разведку. А уверенность была очень нужна, ведь дух этого сообщения не соответствовал подходу Сталина к оценке ситуации в целом. Через неделю последовал новый совершенно потрясающий доклад — теперь уже о 43 случаях нарушений немцами советского воздушного пространства. Количество совершенных менее чем за две недели нарушений, также как и тот факт, что во многих случаях разведывательные полеты над советской территорией достигали глубины 220 километров и все это исключало возможность ошибок летчиков[4]. После этого Голиков также представил доклад, свидетельствовавший о развитии событий в этом же направлении обратив особое внимание на то, что в первые две недели апреля было отмечено массовое передвижение войск из Германии к русским границам, они размещались теперь в районах Варшавы и Люблина. Факты говорили сами за себя, поэтому был сделан недвусмысленный вывод: «Продолжается переброска войск, накопление боеприпасов и горючего на границе с СССР»[5]. Скрывать дальше направление развития событий стало невозможно. Цифровые данные, представленные Сталину, свидетельствовали, что с февраля численность немецких войск вблизи советских границ возросла на 37 пехотных, на 3—4 танковые дивизии и на 2 моторизованные дивизии[6]. И тем не менее, несмотря на все это, русские в тот момент еще не уяснили для себя истинные цели Германии. Этому помешали немецкая кампания дезинформации, запутанная картина войсковых передвижений, совпавших по времени с вспомогательной операцией на Балканах, а также неторопливость, с которой осуществлялось передислоцирование немецких войск. Более того, сам момент нападения еще не был окончательно определен германским руководством.

Страстное желание Шуленбурга предотвратить войну еще более запутывало Сталина. Позиция Шуленбурга оказала катастрофическое воздействие на способность Сталина правильно понять намерения Германии. Сообщив Молотову о присоединении Болгарии весной 1941 г. к Тройственному пакту, Шуленбург сразу же постарался смягчить удар, указав, что целью этого шага было стремление не дать англичанам захватить прочный плацдарм в Греции. Германия не вынашивает агрессивных замыслов против Болгарии, сказал он. Молотов, «тон и манера поведения которого выдавали его большую озабоченность», затем напомнил о советских предложениях, на которые не было получено какого-либо ответа. Тем не менее, русские еще не утратили надежду помешать немецкому вторжению на Балканы. В присутствии Шуленбурга Молотов собственноручно написал неофициальный меморандум, в котором среди прочего говорилось, что «германское правительство должно понимать, что оно не может рассчитывать на поддержку своих действий в Болгарии со стороны СССР»[7].

Неудачная позиция по вопросу о Югославии и последовавшие военные операции положили конец надеждам России на сохранение какого-то ощутимого контроля над этим регионом, имевшим жизненно важное значение для ее обороны. И тем не менее Сталин был по-прежнему убежден в том, что, применяя тонкое политическое маневрирование, еще можно предотвратить или по крайней мере оттянуть начало войны. Для этого, считал он, надо вернуться к предложениям, сделанным Риббентропом Молотову в Берлине. Сталину пришлось бы добиваться крайне сложного равновесия между положением зависимости от Германии и внешними проявлениями уверенности в себе. Он должен был осуществлять это маневрирование таким образом, чтобы отбить охоту и у немцев, и у англичан воспользоваться его слабостью. Точка зрения Майского, кажется, соответствовала позиции Сталина: и тот, и другой надеялись, что свои очередные шаги немцы предпримут против Англии. Вариантом номер один, возникавшим в представлении Майского, была бы военная кампания против Турции и далее проникновение на Ближний Восток. Другим, и более реальным, вариантом был бы захват Гибралтара с помощью Испании — или без нее; тем самым было бы покончено с господством британского флота в Средиземноморье, открывались бы новые перспективы для действий в Северной Африке и на Ближнем Востоке. Поэтому для России наилучшей линией поведения было бы избегать подобной участи и оказывать сопротивление попыткам втянуть ее в конфликт[8]. Альтернативой было бы прилагать все усилия к умиротворению немцев в надежде продлить срок действия пакта Риббентропа-Молотова. и расширить сферу его применения.

Советское решение любой ценой избегать конфликта с Германией, вероятно, было принято всего через два дня после заключения с Югославией Договора о дружбе и ненападении. Это соглашение не остановило Гитлера, который отдал приказ наказать Белград. Были совершены налеты авиации на Белград, и в эти же часы немецкие танковые колонны шли на огромной скорости к югославской столице. 8 апреля Деканозов по поручению Молотова посетил Вайцзеккера для обсуждения второстепенных вопросов двусторонних отношений. Вайцзеккера поразило, что Деканозов «не произнес ни одного слова критики в связи с нашей интервенцией в Югославии». Его мысли были далеко от этого. Деканозов, казалось, был заинтересован визитом в Берлин министра иностранных дел Японии Мацуоки. Немецкий дипломат заверил Деканозова, что визит Мацуоки явился продолжением усилий по расширению Тройственного пакта, а сам пакт «имел целью предотвратить расширение войны»[9].

Невооруженным глазом было видно, что русские после падения Югославии впали в состояние паники. Криппс был абсолютно прав, выступив против передачи им расплывчатых предупреждений Черчилля. Криппс говорил при этом, что русские очень внимательны к сигналам опасности и делают все, что в их силах, чтобы противостоять растущей угрозе. Первой реакцией на разгром Югославии стало поспешное заключение 13 апреля 1941 г. Пакта о нейтралитете с Японией. Это было сделано во время возвращения Мацуоки на родину, когда он проезжал через Москву. Сталин так рвался заключить соглашение, что отказался от всех своих ранее выдвигавшихся оговорок и уступил чрезмерным японским требованиям. Это было блестящим достижением для России, ибо заключение пакта снимало угрозу открытия против нее второго фронта в случае начала войны с немцами. Однако историки не разглядели, в чем же заключается для Сталина достигнутый успех. А дело в том, что в его первоочередные цели входило добиваться помощи Японии в своих возобновившихся попытках найти подходы к Германии — это расчищало бы путь к присоединению России к Тройственному пакту. Сталин сказал Мацуоке, что, заключая соглашение, он надеялся продемонстрировать отсутствие намерений «заключать сделки с какой-нибудь англо-саксонской державой». Он также заявил о своей готовности «к широкому сотрудничеству с участниками Тройственного пакта»[10].

Сталин, кроме того, избрал этот момент для того, чтобы сбросить последние идеологические оковы, которые могли бы омрачить его отношения как с Германией, так и с Англией. В полночь 20 апреля члены Политбюро, насладившись жизнерадостным зрелищем таджикских плясок в Большом театре, вернулись в Кремль, чтобы участвовать в рутинном ночном заседании, на которое был также вызван Димитров. Сталин воспользовался этим случаем, чтобы высказать свои взгляды на перспективы мирового коммунизма, которые у него сложились за последнее время. Он был весьма далек от того, чтобы думать о «ледоколе». Наоборот, Сталин подорвал сами основы Коминтерна тем, что выступил в защиту «национального коммунизма»:

«... следовало бы компартии сделать совершенно самостоятельными, а не секциями К.И. Они должны превратиться в национальные компартии, под разными названиями — рабочая партия, марксистская партия и т. д. Название не важно. Важно, чтобы они внедрились в своем народе и концентрировались на своих особых собственных задачах. У них должна быть коммун. программа, они должны опираться на марксистский анализ, но, не оглядываясь на Москву, разрешали бы стоящие перед нами конкретные задачи, в разных странах совсем различные... Интернационал был создан при Марксе в ожидании близкой международной революции. Коминтерн был создан при Ленине также в такой период. Теперь на первый план выступают национальные задачи для каждой страны. Не держитесь за то, что было вчера. Учитывайте строго создавшиеся новые условия»[11].

Это решение немедленно стало осуществляться. Утром следующего дня Димитров и члены Президиума Исполкома Коминтерна начали разработку новых условий принятия в Коминтерн, которые должны были заменить воинствующие 21 условие, написанные Лениным в 1921 году. Особо подчеркивалось следующее:

Полная самостоятельность отдельных компартий, превращение их в подлинные национальные партии коммунистов данной страны, руководящиеся коммунистической Программой, но разрешающие конкретные свои задачи по-своему, сообразно условиям своих стран, и несущие сами ответственность за свои решения и действия[12].

Вслед за этим Сталин приказал, чтобы обычные коммунистические лозунги, выставлявшиеся на улицах во время празднования 1 Мая, были заменены другими, восхвалявшими национализм и национальное освобождение[13]. Сталинские слова, сказанные Димитрову именно утром 22 июня, показывают, сколь далеко его мысли были от идеи революционной войны. С бесспорным чувством облегчения он говорил Димитрову, что, хотя Коминтерн, может быть, надо еще какое-то время сохранять, «партии на местах разворачивают движение в защиту СССР. Не ставить вопрос о социалистической революции. Сов. народ ведет Отечественную войну против фашистской Германии. Вопрос идет о разгроме фашизма»[14].

Новый германо-советский пакт?
Появление Сталина на вокзале во время проводов Мацуоки было для Москвы тех лет делом неслыханным. Этот шаг, однако, был вызван не отъездом Мацуоки, а совершенно непреодолимой необходимостью умиротворения Германии[15]. Большинство историков не поняли значения этого странного эпизода. Шуленбург умышленно пошел на искажение смысла сцены на вокзале; в своем сообщении, направленном на Вильгельмштрассе, он прежде всего стремился показать, что он точно передает взгляды Сталина. Он начал свою телефонограмму с того, что всячески стремился донести до министерства иностранных дел то значение, которое Сталин придавал шагам к примирению между двумя сторонами. Шуленбург сообщал со слов Мацуоки, что тому Сталиным было сказано: «Он, т.е. Сталин — убежденый приверженец держав оси и враг Англии и Америки». Затем Шуленбург, не скупясь на драматические интонации, описывал, как Сталин, на глазах у всех, находившихся на вокзале, нашел его среди толпы, обнял за плечи и сказал ему: «Мы должны остаться друзьями и Вы должны теперь для этого сделать все!»[16]. Шуленбург, уезжая на следующее утро в Берлин, был решительно настроен на то, чтобы убедить Гитлера в личной беседе, что война против Советского Союза — это безумие.

Скорее всего, консультации в Берлине были начаты по инициативе Шуленбурга, хотя позже и Риббентроп, и Вайцзеккер претендовали на авторство[17]. Срочность была вызвана тем, что позиция Сталина в связи с событиями в Югославии предоставила, наконец, Гитлеру предлог для того, чтобы запустить в действие свои планы применить силу для разрешения конфликта с Россией. Оппозиция этому курсу на какое-то время привела к образованию внутри министерства иностранных дел неустойчивого союза вышеназванных лиц. Гитлер, как и Сталин, осуществлял власть, сея раздоры между военными, политиками и чиновниками[18]. Ни Риббентропу, ни министерству не было известно о шедших полным ходом военных приготовлениях Германии, не говоря уже о директивах по плану «Барбаросса». Тем не менее, было совершенно очевидно, что Гитлер утратил интерес к дипломатическому процессу и держит министерство иностранных дел на расстоянии. Более того, находясь в Берлине, было невозможно не услышать все более усиливающиеся слухи о надвигавшейся войне, которые явно отражали исключительно сильную подозрительность Гитлера в отношении России[19]. Поэтому сторонники создания Континентального блока утратили большую часть своих позиций; однако они все еще искали пути к тому, чтобы решение о войне было изменено.

Пакт с Россией, заключенный в августе 1939 г., стал для Риббентропа его наивысшим дипломатическим успехом. Теперь он надеялся вознестись на такую же высоту вновь, введя Россию в Тройственный пакт и переключив ее устремления к югу, против Британской империи. Этих взглядов Риббентроп придерживался вплоть до ранней весны 1941 г., то с возраставшим, то с уменьшавшимся упорством. Еще в августе 1940 г. он прилагал огромные Усилия, чтобы убедить генерал-фельдмаршала Кейтеля отказаться от разрешения конфликта с Россией военным путем. Но еще более показательными были беседы Риббентропа с Гитлером перед визитом Молотова[20]. Надежда на то, что отношения с Россией удастся уладить, не покидала его даже после декабря 1940 г. Он продолжал убеждать Гитлера искать такой компромисс со Сталиным по балканскому вопросу, который все еще мог бы привести к присоединению России к державам оси. Непрекращающиеся обращения Риббентропа, его вмешательство лишь усилили скрытность Гитлера, и он стал обманывать Риббентропа, заставив того поверить в возможность компромисса. Уже отдав приказ о плане «Барбаросса», Гитлер заверял Риббентропа в том, что «мы многого добились вместе; может быть, мы и это сможем осуществить вместе». Но его негативное отношение, а также вторжение на Балканах завели переговоры в тупик[21].

Риббентроп и высшие чиновники министерства иностранных дел выступали с общих позиций. Но их действия не были согласованными. Риббентроп умышленно держал руководство министерства на расстоянии и в ходе переговоров 1939 г. о заключении Пакта, и во время безуспешных попыток создать Континентальный блок, а также во время визита Молотова в Берлин. Ядро министерской оппозиции находилось в посольстве в Москве, и его возглавлял граф фон дер Шуленбург. В Берлине оппозицией руководил статс-секретарь МИД Германии Эрнст фон Вайцзеккер, которого поддерживали такие высокопоставленные дипломаты, как Эрих Кордт и Хассо фон Этцдорф[22].

Изоляция Риббентропа усиливалась, и он, после определенных колебаний, весной 1941 г. объединил усилия с профессиональными дипломатами своего министерства. Это была последняя, хотя и слабая, попытка удержать Гитлера от нападения на Россию. Усилия убедить Гитлера изменить взятый им курс предпринимались, но лишь спорадически и разрозненно. И Вайцзеккер, и Риббентроп, кажется, надеялись на то, что отговорить Гитлера можно будет с помощью союзников Германии — держав оси. Но Гитлер скрывал свои планы и от союзников. Он не желал устраивать открытое обсуждение своей стратегии. Ясно, что в таких условиях оппозиция могла действовать только негласным путем, путем убеждения. Например, Вайцзеккер, в ходе своих встреч с послом Италии в Берлине Дино Альфиери — влиятельным членом фашистского совета в Риме,— неоднократно делал ему различные намеки о возможности войны. 15 мая Муссолини заметил Риббентропу, что «ему кажется, что проведение политики сотрудничества с Россией было бы полезным»[23].

В то же время Муссолини доставляла явное удовольствие мысль о том, что немцам «могут здорово пощипать перья в России»[24]. Более важными, вероятно, были попытки Вайцзеккера проинформировать Мацуоку, которого в ходе его визита в Берлин намеренно оставили в неведении относительно германских планов. К этим шагам Вайцзеккера были также причастны посол Германии в Японии Отт и адмирал Редер[25].

Перед тем как приступить к выполнению взятой на себя миссии, Шуленбург договорился с руководящим составом посольства: советником посольства Хильгером, своим заместителем фон Типпельскирхом и военным атташе генералом Кестрингом. Все вместе они составили тщательно продуманную докладную записку, с изложением политических и военных доводов против войны с Россией[26]. После отъезда Шуленбурга, они продолжали поддерживать его усилия, направив в Берлин серию телеграмм, в которых подчеркивалась позиция сотрудничества, занятая русскими. Так, 15 апреля они сообщили министерству иностранных дел о том, что по вопросу разрешения пограничного спора на Балтике русские согласны с предложениями, ранее сделанными немецким посольством. Указав, что эта позиция является «безоговорочным принятием немецких требований», они добавляли, что советская позиция кажется им «весьма замечательной»[27]. Днем позже Типпельскирх послал телеграмму без каких-либо очевидных причин, если не считать его желания передать слова японских дипломатов в Москве о том, что советско-японский договор «выгоден не только Японии, но и другим державам оси, что он окажет благоприятное воздействие на отношения Советского Союза с державами оси, и что Советский Союз готов с ними сотрудничать». Типпельскирх вновь писал о необычайной сцене на железнодорожном вокзале при отъезде Мацуоки. По его мнению, Сталин воспользовался этой возможностью, чтобы «продемонстрировать свое отношение к Германии в присутствии иностранных дипломатов и прессы»[28]. Еще через неделю он писал в Берлин, что «отношения между Финляндией и Советским Союзом стали за последнее время более спокойными», и что русские больше не настаивают на уступках по вопросу о никелевых рудниках Петсамо[29].

Тем не менее почти ничего не известно о встречах Шуленбурга в те две недели, которые он провел в Берлине. Хотя его не ознакомили с военными директивами Гитлера, Можно легко представить, что Шуленбург окунулся в атмосферу слухов, ходивших по Берлину, и вполне мог быть проинформирован своими высокопоставленными друзьями в армии и в министерстве иностранных дел.

Прибытие Шуленбурга в Берлин подтолкнуло к действиям вышеназванных руководителей министерства иностранных дел. Они попытались воспользоваться новым примирительным подходом Сталина, чтобы прямо поставить вопрос перед Гитлером и командованием вермахта. В этих действиях участвовал и Карл Шнурре, «архитектор» торговых соглашений с Россией. 21 апреля он передал Верховному командованию вермахта «жалобы» Алексея Крутикова, заместителя наркома внешней торговли. В ходе своего визита в Берлин последний заявил, что «Германия не предоставляет в достаточном количестве подвижной состав для перевозок от германо-советской границы товаров, поставляемых Советским Союзом». Он даже намекнул на возможность увеличения советских поставок[30].

Тем временем Гитлер несколько раз переносил аудиенцию для Шуленбурга[31]. Тогда 21 апреля Вайцзеккер, который «уже почти потерял надежду добиваться своих целей, действуя через Риббентропа», подавил теперь собственное самолюбие и все же обратился к нему. «Корчась и извиваясь, как змея без жала», выражаясь его собственными словами, он попросил о срочном приеме у Риббентропа. В этот день тот был в Вене — у него была встреча с министром иностранных дел Италии Чиано. Несмотря на колебания Риббентропа, Вайцзеккер настоял на необходимости срочной встречи и явился в Вену, где пробыл десять часов. Вечером того же дня он беседовал с Риббентропом в отеле «Империал». Вайцзеккер полностью согласился с докладной запиской Шуленбурга, к тому времени переданной Гитлеру. Он предупредил Риббентропа, что война против России «закончится катастрофой». Последний не высказывался по существу обсуждавшихся вопросов, но из общения с его помощниками Вайцзеккер понял, что рейхсминистр совершенно не разделял взглядов Гитлера[32]. Наконец, все эти усилия увенчались успехом: Риббентроп лично обратился к Гитлеру и получил его согласие принять Шуленбурга[33]. К моменту этой встречи Риббентроп, кажется, стал твердым приверженцем позиции, которую отстаивал Шуленбург и другие. Тем не менее он разыгрывал свои карты весьма осторожно. Он предпочитал сначала выяснить позицию Гитлера, а уже потом принимать на себя какие-либо обязательства. Накануне приема Шуленбурга Гитлером он послал графу из своего спецпоезда указание сделать запись беседы с Гитлером и немедленно направить эту запись ему[34]. Кроме того, Риббентроп спешно связался с Вайцзеккером по телефону из Зальцбурга и приказал, чтобы министерство иностранных дел снабдило его своей оценкой докладной записки Шуленбурга, так как он сам обдумывал представление Гитлеру доклада по тому же вопросу. В ту зиму 1941 г. Вайцзеккер не меньше двух раз вел с Риббентропом долгие беседы, выдвигая тщательно продуманную аргументацию против войны с Россией. 6 марта 1941 г. он подготовил пространную докладную записку, где изложил аргументацию против войны с СССР и даже выступил за военный союз. Однако эту докладную он Риббентропу не передавал. А теперь он продиктовал ее основные тезисы по телефону. Он придерживался той позиции, что «Германия не может надеяться на то, чтобы победить Англию в России». Вот главная мысль его записки: «Нападение Германии на Россию лишь вызовет у англичан новый подъем духа. Там расценят это как неуверенность немцев в своем успехе в борьбе против Англии. Этим мы не только признаем, что война продлится еще долгое время, но тем самым фактически можем затянуть ее, вместо того, чтобы закончить быстрее»[35].

Наконец 28 апреля Гитлер дал Шуленбургу личную аудиенцию в Рейхсканцелярии. Докладная записка Шуленбурга лежала на столе у Гитлера, закрытая. На протяжении всего приема Гитлер не обращал на нее внимания. Вместо этого он вел самый общий разговор о международном положении[36]. К Шуленбургу он относился с недоверием и тщательно следил за тем, чтобы не раскрыть своих истинных планов. В ходе беседы он отзывался о русских в оскорбительных выражениях, допытываясь, «какой бес в них вселился», толкнув их на подписание Договора о дружбе и ненападении с Югославией. Чтобы сдержать своего чрезмерно усердного посла, Гитлер стал выдвигать против Сталина различные обвинения. Позже они будут использованы как предлог для нападения на Россию. Вмешательство Сталина на Балканах было одним из таких предлогов. Но главное, из-за чего Гитлер разразился бранью, это была якобы проводившаяся русскими мобилизация. Гитлер, как вспоминал позже Вайцзеккер, «имел по этому случаю наглость делать вид перед Шуленбургом, как ранее перед Мацуокой, что германские военные приготовления на Востоке носят оборонительный характер»[37]. Возражения Шуленбурга, настаивавшего, что в своих действиях Россия руководствовалась «стремлением иметь 300% безопасности», Гитлер немедленно отмел. Не добился Шуленбург успеха и в своих стараниях вызвать Гитлера на откровенность, высказав предположение, что «Россия очень встревожена слухами, предрекающими нападение Германии на Россию». Не удалась и его попытка доказать Гитлеру, что Сталин изо всех сил стремится заключить соглашение и готов идти на дальнейшие уступки. А перед тем, как закончить беседу, длившуюся не более получаса, Гитлер заметил, как бы невзначай: «Да, вот что еще: я не собираюсь воевать против России!»[38]

Шуленбургу пришлось поспешно выехать в Москву — он должен был успеть на празднование 1 мая в Кремле. В своих мемуарах, опубликованных через много лет после описываемых здесь событий, советник посольства Германии в Москве Хильгер вспоминает, как Шуленбург, выйдя из самолета на московском аэродроме, отвел его в сторону и сказал ему: «Жребий брошен». Шуленбург сказал Хильгеру также, что Гитлер умышленно солгал ему[39]. Тем не менее представляется сомнительным, что позиция Шуленбурга была столь пессимистичной. Да, встреча с Гитлером подействовала на него обескураживающе. Но он был все еще преисполнен надежды, что в Москве он сможет добиться дипломатического триумфа. У него по-прежнему были веские основания считать, что все руководство министерства иностранных дел Германии, включая Риббентропа, поддерживает его усилия. Шуленбург был решительно настроен сделать все, что в его силах, несмотря ни на какие трудности, чтобы снять напряженность в отношениях и устранить препятствия на пути к возобновлению переговоров. Его действия на самом деле привели к абсолютно противоположному результату — он укрепил ошибочную, но успокаивающую уверенность Сталина в том, что предотвратить войну все еще было возможно. И, как покажут поистине драматические события нескольких последующих дней, Шуленбург, несомненно, питал надежду на то, что он сумеет убедить Сталина выступить с личной инициативой, которая могла бы рассеять очевидные подозрения Гитлера.

Обстановка в Москве, казалось, была еще более благоприятной для его следующего шага, чем он ожидал. Шуленбург не стал попусту тратить время и быстро подготовил сцену для осуществления своего дерзкого замысла. 3 мая он сообщил в Берлин, что на помещенной на первой полосе «Правды» фотографии членов советского руководства на трибуне Мавзолея во время первомайского парада Деканозов стоял рядом со Сталиным, по правую руку. Шуленбург убеждал свое начальство, что это определенно указывало на «особое внимание, оказанное послу в Берлине»[40]. Через два дня Шуленбург пошел на необычный шаг — он пригласил Деканозова и заведующего Центральноевропейским отделом Наркоминдела В. Н. Павлова на завтрак. Завтрак он устроил в собственной резиденции, подальше от потенциальных осведомителей в посольстве. Разные историки утверждали, что во время этой конфиденциальной встречи Шуленбург раскрыл Деканозову намерение Гитлера напасть на Россию. А. Микоян, мемуары которого вызвали целый ряд ложных истолкований политики Сталина этого периода, высказал предположение, что Шуленбург совершенно четко предупредил Деканозова. За завтраком Шуленбург якобы подошел к Деканозову и прямо заявил ему: «Господин посол, может, этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией...» Узнав об этом, Сталин якобы заявил вечером на заседании Политбюро: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов»[41].

Эта версия никак не подтверждается имеющимися отчетами о встрече. Но в ней различимо эхо тех, как свидетельствует Хильгер, колебаний, с которыми Шуленбург предпринимал свою инициативу. Он страшился, что его «будут судить за измену, если станет известно, что мы собирались предупредить русских». Как представляется, Шуленбург и Хильгер в конце концов пошли на этот шаг не с намерением предупредить русских. На самом деле, по свидетельству Хильгера, они ставили задачу указать русским на «серьезность положения» и попытаться повлиять на Сталина таким образом, чтобы он предприняв дипломатическую инициативу, которая «вовлекла бы Гитлера в переговоры и лишила бы его на время каких бы то ни было предлогов для военных действий»[42]. Это соответствует версии, высказываемой Молотовым, вспоминавшим, как кажется, более точно, что Шуленбург «не предупреждал, он намекал. Очень многие намекали, чтобы ускорить столкновение. Но верить Шуленбургу... Столько слухов, предположений ходило! И не обращать внимания — тоже неправильно»[43].

Эта инициатива, разумеется, не была драматическим предупреждением Хильгера, хотя он и хотел, чтобы читатель именно в это и поверил. Хильгер писал свои мемуары почти сразу после нюрнбергских судебных процессов. Больше похоже на то, что эта инициатива — результат энергичных попыток Шуленбурга предотвратить войну. Лишь в самое последнее время стало известно, что на самом деле этих конфиденциальных встреч было три. Они состоялись 5, 9 и 12 мая[44]. Эти встречи имеют критически важное значение для понимания политики, проводившейся Кремлем в последний предвоенный месяц.

За завтраком 5 мая Шуленбург в качестве приманки упомянул о последней речи Гитлера, где тот подводил итоги Балканской кампании. Гитлер, убеждал посол Деканозова, подтвердил сделанное Молотову в Берлине заявление, что Германия не имеет в этом регионе ни территориальных, ни прямых политических интересов. Она только реагирует на происходящие здесь события. Поражает, что Шуленбург умышленно скрыл от Деканозова ту ярость, с которой Гитлер отзывался о советско-югославском Договоре о дружбе и ненападении. Идя на это, он был преисполнен желания восстановить общую платформу для возобновления переговоров. Шуленбург раскрыл лишь, что в ходе своего визита в Берлин нашел Гитлера озадаченным этим договором, который тот счел «непонятным и странным». Далее германский посол сделал намек на то, насколько тяжелым является создавшееся положение, рассказав, что, хотя он усиленно пытался убедить Гитлера, что целью советской политики является сохранение нормальных отношений со своими соседями, он не добился в этом успеха «на 100 процентов..., и у него, Гитлера, остался какой-то неприятный осадок от действий Советского правительства за последнее время».

Но этот комментарий, вместо того, чтобы явиться предупреждением, послужил прелюдией к разработанному Шуленбургом плану укрепления разваливающихся отношений. Слегка изменив направление рассуждений фюрера, Шуленбург теперь стал убеждать Деканозова, что Гитлер оправдывает концентрацию немецких войск как контрмеру в связи с недавними слухами о мобилизации и передвижениях советских войск и о неизбежности вооруженного конфликта. Несомненно, в его памяти все еще была свежа мобилизация 1914 г., которая ускорила начало первой мировой войны. Очевидно, что Шуленбург надеялся использовать личную дипломатию в качестве последнего средства для того, чтобы подтолкнуть русских предпринять шаги, способные ликвидировать несомненный ущерб, который причинили советско-германским отношениям недавние акции России на Балканах. Открытые действия по умиротворению, предпринимавшиеся Сталиным, убедили его, что возможность разрешить нарастающий конфликт средствами дипломатии все еще сохранялась. Подобные шаги, однако, Сталин должен был предпринять сам и по своей инициативе.

Шуленбург дал практический совет — сократить число официальных заявлений, подобных сообщениям ТАСС, которые появлялись теперь чуть ли не ежедневно, при всяком повороте событий на Балканах. Посол не выражал убежденность, что Гитлер нацелен на войну. Вместо этого он раза два упомянул о сдержанности Гитлера и объяснил, что немецкие «меры предосторожности» на Западном фронте последовали в ответ на мобилизацию в России. Этим частично объясняется нерешительность Сталина в вопросе о принятии решения — провести ли открытую и эффективную передислокацию войск — ведь это могло бы быть расценено в Берлине как провокация.

Использование «слухов» как отправной точки для соглашения более общего плана было разумным. Длительное пребывание Шуленбурга в Берлине вызвало спекуляции в Москве и Лондоне. Эти спекуляции, как теперь представляется, увели и Сталина, и англичан в сторону от правильной оценки перспектив на будущее. Кампания дезинформации, предпринятая немцами после возвращения Шуленбурга в Москву, была нацелена против него в той же мере, что и против русских. В Берлине, казалось, были решительно настроены на то, чтобы сбить волну слухов о надвигающейся войне — и в переписке с Шуленбургом такие слухи категорически опровергались. Таким образом его обманным путем заставили поверить, что концентрация немецких войск являлась «прикрытием с тыла операций на Балканах». Еще более важным было то, что ему настоятельно рекомендовали: «на Вашем посту весьма желательна борьба со слухами, имеющими хождение среди немецких должностных лиц; в этой связи в подходящей форме можно использовать тот факт, что перевозки германских войск осуществляются в направлении с востока на запад, и в первой половине мая они достигнут значительных размеров (сообщается только для Вашего личного сведения: восемь дивизий)[45].

У Шуленбурга не было, так сказать, глины, из которой он мог бы лепить кирпичи своей аргументации. Он избрал путь постоянных ссылок на слухи. Во время своего пребывания в Берлине Шуленбург пришел к твердому убеждению, что слухи усиливали недоверие Гитлера. Генерал Кестринг, военный атташе в Москве, который сопровождал Шуленбурга в Берлин, получил недвусмысленное предупреждение о том, что лица, занимающиеся распространением слухов, будут подвергнуты суровому наказанию[46]. Просматривая после возвращения из Берлина служебные документы, скопившиеся на его столе за время длительного отсутствия, Шуленбург обратил внимание на срочную директиву, которой начальник Генерального штаба предупреждал его, что «распространение слухов наносит очень значительный вред дальнейшему мирному развитию германо-русских отношений». Посольству было предписано подавлять и опровергать слухи[47]. Буквально накануне своей встречи с Деканозовым Шуленбург получил указания от начальника политического отдела министерства иностранных дел бороться со слухами, которые намеренно распространялись англичанами, чтобы, выражаясь фигурально, «отравлять воду в колодцах». Его даже заставили поверить в то, что в первой половине мая восемь немецких дивизий будут передислоцированы с востока на запад[48].

Поэтому Шуленбург, приступив прямо к делу, сразу после завтрака начал излагать Деканозову свое мнение о тех разрушительных последствиях, которые приобретает распространение слухов. Он крайне настойчиво заявил, что «слухи о предстоящей войне Советского Союза с Германией являются «взрывчатым веществом» и их надо пресечь, “сломать им острие”». Особо стоит отметить, как в этот момент в беседу вступил Хильгер. Он пустился в воспоминания о пакте Риббентропа-Молотова, заключение которого, как он заявил, стало одним из счастливейших дней его жизни. Хильгер, будучи испытанным сторонником тесных германо-советских отношений, со своей стороны столь же горячо, как и Шуленбург, убеждал Деканозова заняться борьбой со слухами. Шуленбург, далее, убеждал Деканозова, что нет смысла пытаться выяснить источник слухов; скорее, их следует признать как факт — и бороться с ними. Тем не менее, это была его собственная инициатива, не санкционировавшаяся правительством. Выдвигать конкретные предложения было предоставлено русским. Таким образом, с точки зрения Шуленбурга, этот беспрецедентный маневр заложил основу для улучшения отношений — а не для выдачи государственных тайн. Деканозову было трудно поверить, что такое важное сообщение сделано Шуленбургом по собственной инициативе. Но он несомненно понял важность этого события. Он также воспользовался общим тоном разговора для того, чтобы возобновить переговоры. Деканозов напомнил Шуленбургу, что в Москве по-прежнему ожидают ответа на свои ноябрьские предложения. И, что самое важное, было решено снова собраться на такую же неофициальную встречу.

Тезис о необходимости борьбы со слухами встретил в Москве весьма благожелательный прием. В тот момент имели хождение два противоположных по смыслу набора слухов в связи с сосредоточением немецких войск. Согласно первой версии, это сосредоточение было козырной картой для предстоящих переговоров, которые, возможно, могли привести к созданию военного союза. Другие предполагали, что война неизбежна; однако объяснение этих слухов в Москве видели в непрекращающихся попытках Англии втянуть Россию в войну. В то время, как военные действиях на Балканах поддавались разумному объяснению, мотивы, по которым Гитлер собирался вести войну против России, были не совсем ясны. Отсутствие у немцев четко сформулированных целей войны против России означало, что цели и средства для их достижения оказывались взаимосвязанными. Несмотря на все изобилие поступавших разведывательных данных, для Кремля оказалось чрезвычайно трудно точно уловить природу угрозы со стороны Германии — это объясняется отмеченными выше особенностями немецкого планирования военных операций. Кроме того, следует отметить, что над Сталиным, занимался ли он анализом дислокации немецких войск или проводил различные дипломатические инициативы, все время довлела мысль о ходе военных действий в Европе. Как раз в это же время нарастала волна публичной критики Черчилля из-за серии неудач английских войск. Остатки британского экспедиционного корпуса в Южной Европе были эвакуированы на Крит, и там со дня на день должна была разразиться битва, исход которой будет ужасен. После одержанных ранее побед над итальянскими войсками в Северной Африке англичане потерпели сокрушительный разгром: генерал Эрвин Роммель, окружив Тобрук, обошел его и начал свое наступление к Каиру и к Суэцкому каналу. Немцы, обладая к этому времени господством в воздухе над Средиземным морем, фактически осадили стратегическую военно-морскую базу англичан на Мальте. И все это время торговый флот Англии нес тяжелые потери в Атлантике. Жизненные артерии страны оказались под угрозой.

Если принять во внимание умонастроение Сталина того времени, скорее всего, он заподозрил, что Гитлер использует Шуленбурга в войне нервов, чтобы обеспечить себе более выгодные условия на предстоящих переговорах. С другой стороны, как и в 1939 г., когда русскими проводился в Берлине неофициальный зондаж, Сталин опасался, что какое-либо заявление, которое он сделает в ответ на предложение Шуленбурга, может быть использовано против него в случае германо-британских переговоров, а из него сделают посмешище. Тем не менее, Сталин не стал отмахиваться от информации Шуленбурга и предпринял практические шаги, основанные на ней. Через день в «Правде» появилось опровержение утверждений о том, что значительное сосредоточение вооруженных сил на западной границе Советского Союза означает изменение в отношениях с Германией. Систематически проводилась кампания борьбы со слухами. Например, Молотов заявил японскому послу, что «слухи о предстоящем нападении Германии на СССР просто являются британской и американской пропагандой и лишены какого бы то ни было основания; напротив, отношения между нашими двумя странами являются отличными»[49].

Гораздо более сенсационным стало объявленное на следующее утро принятие Сталиным на себя обязанностей Председателя Совета Народных Комиссаров. Сталин стал де-юре главой правительства. Шуленбург, несомненно, связывал это решение со своей собственной инициативой. Может быть, он и был прав. Но он не мог информировать свою столицу о своем шаге, который предпринял сам без санкции Берлина. Теперь Шуленбург обдумывал проведение двусторонней кампании. В Москве он будет подталкивать Сталина к тому, чтобы тот обратился прямо к Гитлеру. А в своих донесениях в Берлин он принимает позу хладнокровного стороннего наблюдателя и, подчеркивая примирительные позиции русских, будет подготавливать почву для инициатив Сталина. В этом — ключ к чтению его телеграмм в Берлин. Поскольку Гитлер казался непримиримым относительно оценки поведения русских во время событий в Югославии, жизненно важной задачей для Шуленбурга стало стереть саму память о недавних событиях, выдать их за некое отклонение. На роль козла отпущения был выбран Молотов. Смену главы правительства Шуленбург изобразил как «значительное ограничение прежней власти» Молотова. Шуленбург объяснял правительственное перемещение «ошибками во внешней политике последнего времени, которые привели к охлаждению в германо-советских отношениях (явный намек на советско-югославский договор — Авт.), над созданием и сохранением которых Сталин столь активно работал, в то время как собственные инициативы Молотова часто заканчивались упрямым отстаиванием позиций по отдельным вопросам». Еще раз подчеркнув всю важность нового поста Сталина, Шуленбург подготовил Берлин к своему следующему дипломатическому триумфу, предсказав, что «Сталин будет использовать свое новое положение, чтобы принять личное участие в сохранении и развитии добрых отношений между Советским Союзом и Германией»[50].

9 мая, когда Шуленбург все еще ожидал ответа из Берлина, Деканозов пригласил его на завтрак в сказочный особняк Наркоминдела на Спиридоновке. Шуленбург был преисполнен нетерпения, он рвался как можно полнее использовать новый пост Сталина для продвижения своих планов. Деканозов, который перед встречей был детально проинструктирован Сталиным и Молотовым, в ходе беседы все еще проявлял повышенную подозрительность, изображая в то же время явно фальшивую уверенность и осторожность. Но он был очень близок к тому, чтобы поддаться собеседнику, и озабоченность его была достаточно реальной. Зная о неудовольствии Гитлера, он предъявил перечень советских претензий. Вместе с тем Деканозов был преисполнен решимости доказать, что Договор о дружбе и ненападении с Югославией не был направлен против Германии и что фактически Россия не возражала против сохранения Югославии в составе Тройственного пакта. Он затем обратил внимание собеседника на недавние попытки России умиротворить Германию. Стремясь войти в доверие к Деканозову, Шуленбург признал, что, хотя и не в его привычках критиковать свое правительство, он может признать, что ошибки допускались. Обуреваемый нетерпением, Шуленбург предложил (а Деканозов счел необходимым эти его слова воспроизвести полностью) занять такую позицию: «Мы встретились ведь не для того, чтобы вести юридический спор. В настоящий момент нам, как дипломатам и политикам, нужно считаться с создавшейся ситуацией и подумать, какие контрмеры мы можем принять».

Это был сигнал. Деканозов тут же выдвинул хорошо продуманный план действий, который был очевидно санкционирован или составлен Сталиным. Накануне встречи Деканозова с Шуленбургом Сталин, в ответ на предложения, сделанные Шуленбургом 5 мая, приказал напечатать в «Правде» сообщение ТАСС, опровергающее слухи о войне с Германией. Теперь Деканозов предложил опубликовать совместное германо-советское сообщение, в котором будет заявлено, что недавние слухи об ухудшении германо-советских отношений и даже о возможности военного конфликта лишены оснований и распространяются элементами, враждебными как России, так и Германии[51].

Но Шуленбург страстно желал повысить ставки в игре, добиться максимального воздействия нового поста Сталина на Берлин. Он предложил, чтобы Сталин обратился с письмами к Мацуоке, Муссолини и Гитлеру, в которых заявил бы, что с его вступлением на пост главы правительства «СССР будет и в дальнейшем проводить дружественную этим странам политику». Шуленбург также предложил, чтобы в письме, адресованном Гитлеру, во второй его части Сталин предложил бы опубликовать совместное опровержение слухов о возможности конфликта между двумя странами, в духе предложения Деканозова. «На это последовал бы ответ фюрера и вопрос, по мнению Шуленбурга, был бы разрешен». Шуленбург считал, как он сказал Деканозову, что единственным эффективным методом были бы прямые контакты между двумя лидерами, что становилось гораздо более легким делом теперь, когда Сталин официально занял пост главы правительства. Ранее существовала точка зрения, что Шуленбург, подбивая русских на активные действия, намекал, что он предпринимает личную инициативу. На самом деле все обстояло иначе. Наоборот, Шуленбург убеждал Деканозова, что он уверен, что если Сталин, осуществив это намерение, обратится к Гитлеру с личным письмом, Гитлер пришлет специальный самолет с курьером, чтобы забрать это письмо. Аргументируя предложение, которое принадлежало лично ему, Шуленбург несколько раз подчеркнул серьезность ситуации, настаивая, что «надо действовать быстро». От Деканозова вряд ли можно было ожидать превышения полномочий,— он, очевидно, должен был получать санкцию Сталина на свои действия. Поэтому условились о проведении в ближайшее время третьей, решающей, встречи.[52]

Шуленбург не знал, что тем временем события в Берлине шли совершенно в другом направлении. В тот момент, когда он еще ехал с аэродрома в свою московскую резиденцию, специальный поезд Риббентропа въезжал под своды вокзала Фридрихштрассе в Берлине. Вечером 29 апреля к нему в Вену прилетел курьер с докладом Шуленбурга о беседе с фюрером[53]. Тон этой беседы звучал зловеще, но Риббентроп все еще сохранял надежду на то, что он сумеет убедить Гитлера — как это ему удалось после визита Молотова — в бесплодности замышлявшегося курса. Риббентропа очень обеспокоило, когда он понял, что Гитлер твердо решил оборвать переговоры и не позволит, чтобы они помешали приготовлениям в соответствии с планом «Барбаросса». Гитлер потребовал от Риббентропа «безоговорочной поддержки» и предупредил его:

больше никаких демаршей; он запретил мне говорить об этом с кем-либо; никакая дипломатия, сказал он, не заставит его изменить свое мнение о позиции России, которая была для него совершенно ясна, дипломатия вполне могла бы лишить его такого оружия, как тактическая внезапность нападения[54].

Столкнувшись с непримиримостью Гитлера, Риббентроп уступил и занял типично угодническую позицию. Свое разочарование Риббентроп выместил на Вайцзеккере, возложив на него вину за то, что на критических поворотах истории он проявляет «негативное отношение». Тем не менее Вайцзеккер продолжал верить, даже после того, как Гитлер отверг меморандум, что Риббентроп по-прежнему «в принципе настроен против войны»[55]. На деле же, когда в канун войны Чиано встретился с Риббентропом, он нашел его примирившимся с мыслью о войне. Хотя он и был «менее жизнерадостен, чем обычно, и у него хватило наглости вспоминать о своем полном энтузиазма восхвалении московского соглашения и коммунистических лидеров, которых он сравнивал с лидерами старой нацистской партии»[56].

У Вайцзеккера не оставалось сомнений в решимости Гитлера и примиренчестве Риббентропа. 1 мая источник (возможно, это был генерал Гальдер) из окружения Гитлера сообщил Вайцзеккеру: Гитлер решил, «что Россию можно разгромить легко и это не отразится на войне против Англии. Будет война против России или не будет, но Англия будет разбита в этом году. После того придется поддерживать Британскую империю, но Россию нужно будет обезвредить»[57].

Шуленбурга, уезжавшего из Берлина в спешке, не успели проинформировать о последствиях его встречи с Гитлером[58]. Его инициатива быстро набирала темп. 7 мая он начал прощупывать почву, направив личную телеграмму Вайцзеккеру. Желая придать своим тайным зондажам полуофициальный статус, он намекнул на возможность передать Сталину поздравления германского правительства. Более того, решив сыграть на озабоченности Гитлера состоянием отношений с вишистской Францией[59] он даже оказал нажим, передав суть своих разговоров с Бержери, новым и поэтому надежным французским послом. Бержери выступал за Континентальный блок, «в который должен быть включен великий Советский Союз с его изобилием сырья». Проявив недюжинное коварство, Шуленбург прибегнул также к угрозе. Находясь в Берлине, он узнал о существовании мнения, что кампания в России будет молниеносной и приведет к мгновенному взятию Москвы и свержению коммунистического режима. Тем не менее от Вайцзеккера он узнал о том, что есть и другое мнение. В армии считали, что, хотя захватить Москву будет относительно легко, любые действия в направлении Урала столкнутся с серьезными трудностями[60]. Поэтому он приписал — в постскриптуме, как бы между прочим, — что в Москве не проводятся никакие учебные воздушные тревоги, и это подтверждает что «Советское правительство уже некоторое время тому назад закончило работу по строительству «где-то» запасной столицы на время войны, оснащенной всем необходимым (средства связи и т. п.), в которую правительство сможет очень быстро перебраться. В любом случае оно не останется в Москве». Это был явный намек на катастрофу, постигшую Наполеона, столкнувшегося с тактикой выжженной земли, которую Александр применил в 1812 г. И, наконец, пытаясь узнать у Берлина окольным путем, продолжаются ли безостановочные приготовления к войне, Шуленбург написал о принятии необходимых мер, чтобы в случае начала военных действий обеспечить безопасность сотрудников посольства[61].

[Габриэль Городецкий]

12 мая в резиденции Шуленбурга состоялась его третья за неделю встреча с Деканозовым. На этот раз с самого начала инициативу захватил Деканозов. Он подтвердил согласие Сталина и Молотова послать Гитлеру личное письмо. Нетерпение Сталина доказывается его предложением, что ввиду отъезда Деканозова в Берлин в тот же день, Шуленбургу и Молотову следует, не тратя времени даром, совместно договориться о содержании и тексте письма[62].

Однако события этого дня начались еще до приезда Деканозова к Шуленбургу. Буквально за час до начала своей беседы с Деканозовым германский посол получил с курьером, прибывшим из Берлина, два неожиданных для него сообщения[63]. Они и положили конец его усилиям. Короткое письмо от Вайцзеккера совершенно ясно указывало, куда дует ветер. Из всех предложений Шуленбурга к действию было принято только одно: обеспечить безопасную эвакуацию сотрудников посольства в случае начала войны; «в надлежащее время», было сказано ему, эту часть его рекомендаций «задействуют». Затем посла информировали, в выражениях кратких, но предельно выразительных, что остальные его предложения Риббентропу не докладывались, «потому что это было бы достаточно неблагодарным предприятием». Из второго письма от директора политического департамента министерства Эрнста Вурманна стало ясно, что за Шуленбургом после его столкновения с Гитлером установлено тщательное наблюдение. Ему делался выговор за то, что он раскрыл в Москве характер своих переговоров в Берлине, и за то, что он совершенно открыто впал в уныние, поскольку «упаковал (свои) личные вещи в сундуки»[64].

Все еще потрясенный этими письмами, Шуленбург «довольно бесстрастно», по словам Деканозова, охладил его энтузиазм. Посол признался, писал Деканозов, что «он, собственно, разговаривал со мной в частном порядке и сделал свои предложения, не имея на то никаких полномочий». Он начал эти переговоры со своим коллегой — послом с целью улучшить отношения между двумя странами. Он не был уполномочен вести переговоры с Молотовым и теперь «сомневается даже, получит ли он такое поручение». Хотя он заверил Деканозова, что запросит о полномочиях, он был «не уверен, что их получит». Вся атмосфера беседы являла собой странную смесь делавшихся намеков на вероятность войны со столь же убедительными попытками Шуленбурга действовать по инерции и продолжать дезинформацию. В конечном итоге все это только усиливало существовавшую в Кремле неясность относительно Германии. В ходе завтрака Шуленбург и Хильгер рассказывали много циничных и шутливых историй, из чего у Деканозова сложилось впечатление, что это были намеки «на уход Шуленбурга из политической деятельности». Но в ходе беседы Шуленбург был преисполнен желания спасти свою инициативу, выдвинув ряд альтернативных ходов:

Было бы хорошо, чтобы Сталин сам от себя спонтанно, обратился с письмом к Гитлеру. Он, Шуленбург, будет в ближайшее время у Молотова (по вопросу обмена нотами о распространении действия конвенции об урегулировании пограничных конфликтов на новый участок границы от Игорки до Балтийского моря), но не имея полномочий, он не имеет права затронуть эти вопросы в своей беседе. Хорошо бы, если Молотов сам начал бы беседовать с ним, Шуленбургом, на эту тему или может быть я, Деканозов, Получив санкцию здесь, в Москве, сделаю соответствующие предложения в Берлине Вайцзеккеру или Риббентропу.

Проявленная в ходе этой беседы сдержанность резко контрастировала с предложениями, делавшимися всего лишь за два дня до этого. Сталин был несомненно поставлен в тупик. С одной стороны, Шуленбург, который только что вернулся после приема у Гитлера, мог, на самом деле отражая отношение Германии, при этом просто пытаться оказывать давление, чтобы добиться более выгодных условий. В то же время, и с такой же степенью вероятности, можно было предположить, что вопрос еще не был ypeгулирован внутри немецкого руководства, и проведением осторожной политики Россия могла бы добиться соглашения. С другой стороны, весь этот эпизод мог оказаться ловушкой, приготовленной для России, и преждевременным приближением России к ней немцы могли бы воспользоваться как козырем на будущих переговорах с Англией. И действительно, в ходе беседы Шуленбург сделал совершенно умозрительное заявление, что «по его мнению, недалеко то время, когда они (воюющие стороны), должны прийти к соглашению и тогда прекратятся бедствия и разрушения, причиняемые городам обеих стран»[65]. Наверняка это заявление поддверглось тщательному обдумыванию — ведь вечером того же дня радио Берлина сообщило о полете Гесса в Англию с взятой им на себя миссией мира.

Не надо забывать и того, что Шуленбург предпринял свои шаги после очень больших колебаний[66]. Поэтому нагоняй из Берлина оказал немедленное воздействие. Как только Деканозов ушел, Шуленбург написал две телеграммы. В ответе Вурманну были сплошные самооправдания и опровержения конкретных обвинений. Шуленбург заверял Вурманна, что его «очень дорогие (персидские) ковры» «по-прежнему лежат там же, где и раньше, картины моих родителей и других родственников все так же висят на стенах, как прежде, и совершенно ничего не изменилось в моей резиденции, как это может увидеть любой визитер». И, чего он никогда раньше не делал, написал в конце: «Хайль Гитлер!» Так же вел себя и Вайцзеккер в Берлине. Он обратился к генералу Гайеру, от которого он получал информацию о военных делах, с жалобами на то, что его действия ему, «естественно, ставят в вину», и признавал, что, возможно, «следовало бы последовать Вашему совету и уклоняться от выражения сомнений». После этого Вайцзеккер перешел к выражениям уверенности в триумфе вермахта[67].

Тем не менее в другой своей телеграмме Шуленбург по-прежнему продолжал усилия, направленные на устранение кризиса. Он готовил почву на тот возможный случай, если русские предпримут по своей инициативе шаг, о котором говорили Сталин и Деканозов. Поэтому он вновь обращал внимание Берлина на то, что принятие Сталиным на себя поста главы правительства являлось событием «чрезвычайной важности», означавшим перемены во внешней политике. Будучи не в состоянии, по вполне понятным причинам, сообщить о своих конфиденциальных встречах с Деканозовым, Шуленбург комментировал тот факт, что Сталин на параде 1 мая поставил Деканозова рядом с собой, по правую сторону, на трибуне Мавзолея. Шуленбург замечал в этой связи, что «внимание, которое демонстративно оказано Деканозову, должно рассматриваться, как особый знак доверия к нему со стороны Сталина». Шуленбург представил весьма убедительную картину целого ряда умиротворяющих шагов с советской стороны, при этом он полностью обошел молчанием собственную роль в этих действиях. Затем делался неизбежный вывод:

Можно совершенно уверенно предположить, что Сталин поставил перед собой внешнеполитические цели, имеющие чрезвычайное значение для Советского Союза, и он надеется добиться этих целей, прилагая к этому свои личные усилия. Я твердо уверен, что в этой международной обстановке, которую он считает серьезной, Сталин поставил перед собой цель уберечь Советский Союз от конфликта с Германией[68].

Такое же послание он направил в Берлин после своей встречи с Молотовым 22 мая. В нем он внушал Берлину, что политика, которую проводят Молотов и Сталин, эти «два человека, обладающих наибольшей властью в Советском Союзе», совершенно определенно направлена на то, «чтобы избегать конфликта с Германией»[69]. Позже он предоставил Берлину искаженную информацию о речи Сталина перед выпускниками военных академий, сделав вывод, что, как представляется, Сталин «стремился подготовить своих сторонников к новому компромиссу» с Германией[70]. Со своей стороны Кестринг сообщал в тот же день своему начальству в вермахте, что Сталин все больше затушевывает революционную риторику и возвращается к проблеме традиций. Очевидно, что «он признает, что он сделал ошибку. Благодаря нашей армии мы находимся в более сильном положении, и поэтому он уважает нас и есть ряд сигналов, что ему хотелось бы обратиться к нам. Если бы мы решили разговаривать с русскими, то сигналы обязательно будут усилены»[71].

Если делать окончательный вывод, то он будет состоять в том, что деятельность Шуленбурга зимой 1940—1941 гг. и особенно в критически важном мае 1941 г. поддерживала надежду на возможное дипломатическое разрешение конфликта. Она не являлась предупреждением о близости войны.

Сталин и «слухи о войне»
Пренебрежение Черчилля возражениями Криппса и Идена относительно направленного им Сталину предостережения поражает. Вспомните: ведь к тому моменту, когда его послание было отправлено Сталину, в Лондоне уже было известно, что Югославия капитулировала. Фактически был предрешен и исход боев в Греции. Черчилль стал действовать совершенно вразрез с той позицией, которую он занимал до этого. Еще в феврале, когда шансы англичан казались куда более предпочтительными, Черчилль выступил против такой полумеры, как направление русским предостережений, поскольку «ситуация в Греции, как кажется, складывается не в пользу Англии»[72]. Поэтому можно расценить предупреждение Черчилля в середине апреля не как некий акт благотворительности, а как последнюю отчаянную попытку заручиться советской поддержкой на Балканах.

Внезапно вспыхнувший у Черчилля интерес к России, его настойчивые требования, чтобы его обращение было обязательно вручено — все это, возможно, диктовалось внутриполитическими соображениями. Очень сомнительны его заявления задним числом, что в его намерения не входило-де втянуть Россию в войну. Он, дескать, стремился использовать свой личный престиж для наведения мостов с Россией. Черчилль был встревожен тем, что Иден поддержал предложения Криппса успокоить русских путем решения балтийского вопроса. Черчилль считал, что такой шаг может оттолкнуть американцев, и фактически запретил Идену продолжать свои усилия. Теперь (как бы забыв о своих же заявлениях, делавшихся всего лишь за неделю до этого), он настаивал на том, что русские «прекрасно знают об опасности, в которой они находятся. Они также знают, что нам нужна их помощь. И вы гораздо больше добьетесь от них, предоставив дело игре этих сил, чем если бы вы лихорадочно пытались заверять их в своей любви. Ибо это будет просто похоже на слабость и они укрепятся в мысли, что они сильнее, чем на самом деле. Давайте сейчас проявим угрюмую сдержанность и предоставим им волноваться»[73].

После немецкого вторжения 22 июня 1941 г. Черчилль публично выступал в поддержку России, хотя это часто противоречило его истинным чувствам. Эти заявления свидетельствовали о том, что его обращение к русской проблеме определялось внутриполитическими соображениями. Черчилль пояснял, что краткость и загадочные формулировки в его послании были способом привлечь внимание Сталина и добиться установления с ним доверительных отношений. После 10 апреля положение в Греции изменилось в худшую сторону, и Черчилль, как кажется, больше не придавал этому доводу большого значения. Это был день, когда Иден прибыл с Ближнего Востока с пустыми руками и угрюмым членам кабинета пришлось услышать, что в Ливии англичане потеряли пленными 2000 человек, среди них трех генералов.

Воцарившуюся атмосферу безысходности усилили возобновившиеся бомбежки Лондона. Единственным лучом надежды оставалась перспектива внезапного драматического поворота событий на Восточном фронте. Поглощенный этими мыслями и будучи абсолютно равнодушным к реакции русских на публичное разглашение предположительно секретной информации, Черчилль выступил 9 апреля по радио и 27 апреля в парламенте. В своих речах Черчилль сказал, что он уверен: Гитлер может внезапно отвлечься от военной кампании на Балканах и захватить «житницу Украины и нефтепромыслы Кавказа»[74]. Эти публичные заявления полностью ликвидировали воздействие считавшегося секретным послания.

Недоверие в отношении намерений англичан усиливалось в прямой зависимости от ухудшения их военного положения. Зимой, когда военные действия приостановились, русские ожидали, что Гитлер укрепит экономическое положение Германии, проведя ряд тщательно продуманных военных операций на Ближнем Востоке. С открытием «военного сезона» он, как ожидалось, сосредоточит решающие усилия против Англии. Однако дела на англогерманском фронте оказались в тупике. Сталину стало известно решение Гитлера отказаться от вторжения в Англию. С другой стороны, после поражения, понесенного Англией на Крите, казалась невероятной мысль о том, что Англия когда-либо сможет оправиться и диктовать свою волю на поле боя. Поэтому, рассуждая теоретически, сепаратный мир не мог исключаться[75].

Таким образом, перед советской дипломатией и разведкой встала задача исключительной важности: как можно раньше заметить любые признаки, указывающие на сепаратный мир. Ошибкой является недооценка роли Майского в этом контексте. Майский, между прочим, это один из очень немногих бывших меньшевиков, занимавших высокие посты в Советском Союзе и переживших репрессии. Очень немногих дипломатов столь же высоко ценили в Лондоне, как его. Возможно, что жизнь ему спасла та популярность, которой он пользовался в предвоенные годы, когда проводилась политика коллективной безопасности, и он это ясно осознавал. Его меньшевистское прошлое заставляло его быть весьма осторожным, и он из кожи вон лез, чтобы выказать свою верность Сталину. Наградой ему было избрание в состав Центрального Комитета ВКП(б) в феврале 1941 г. По словам Молотова, это назначение отражало понимание того, что «Майский хорошо работает как полпред в трудных условиях и надо показать, что партия ценит дипломатов, которые выполняют волю партии»[76]. Исключительно глубокое знание Майским политической жизни Англии имело принципиально важное значение для оценки Кремлем британской политики накануне войны.

Сообщения, шедшие от Майского в месяцы непосредственно перед германским вторжением, постоянно укрепляли в Москве подозрение о том, что Англия переживает агонию и надеется на приближающуюся войну на Востоке. Майский уловил ощущение безысходности в момент, когда югославская кампания подошла к катастрофической развязке. Тогда югославский посол в Лондоне Суботич пожаловался ему, что он не может добиться приема ни у Черчилля, ни у Идена. По его мнению, «английское правительство не хотело или не могло оказать Югославии эффективную помощь»[77].

И когда Балканы охватил пожар войны, Майский стал проявлять черезвычайную осторожность, особенно в каких-либо комментариях. Его постоянной излюбленной формулой стало: «поживем — увидим». Тщательное изучение круга людей, с которыми он встречался, и записей в его дневнике дает ясное представление о взглядах, которых придерживались в Кремле. Нападение Германии на Югославию, признавался он, противопоставило Германию и Россию. И поэтому: «приложим все усилия, чтобы этого не случилось»[78]. Как видно из записей в дневнике Майского, некоторые собеседники Майского — например, Ванситтарт, бывший постоянный заместитель министра иностранных дел, прилагали отчаянные усилия, чтобы объяснить ему что Советский Союз вполне может оказаться следующей жертвой. Майский же был склонен видеть в таких заявлениях одержимость англичан, которым мерещились «немцы везде, даже под кроватью». Он исправно докладывал в Москву о том, сколь твердо он отвергает эти предположения, в которых он распознавал откровенные попытки втянуть Россию в войну[79].

Хотя Майский, несомненно, относился скептически к возможности того, что Черчилль может запросить мира, он был убежден в том, что распространение слухов было хорошо организовано. Он был уверен, что в «сложившейся обстановке замечания премьера звучат очень неудачно и даже бестактно. Они имеют в Москве эффект, как раз обратный тому, на который он рассчитывает». Из беседы с близким к Черчиллю Бренданом Брекеном, советам которого тот очень доверял, у Майского сложилось весьма четкое представление, что «по вопросу о советско-английских отношениях Брекен, разумеется, пытался пугать меня Германией. Я не испугался и, наоборот, откровенно заявил, что считаю неудачными и нетактичными последние публичные выступления премьера по этому поводу». Подозрения Майского еще больше усилил факт, сообщенный ему Бренданом Брекеном. Оказалось, что у Черчилля фактически не имелось какой-либо конкретной информации о намерениях немцев. Очевидно, делал вывод Майский, «что вся кампания британского правительства и английской печати о предстоящем нападении Германии на СССР не имеет под собой никакой серьезной базы, и что она является продуктом: Der Wunsch ist der Vater des Gedankens {Желание — отец мысли (нем.) — Прим. пер.}»[80].

He мог смягчить позицию Майского и Ллойд Джордж, часто видевшийся с Черчиллем. До этого стареющий Ллойд Джордж предупреждал Майского, чтобы тот не обращал внимания на слезы на глазах Черчилля, обещающего вести войну до конца. Ллойд Джордж считал, что эмоции у Черчилля очень переменчивы. И если обстоятельства изменятся и ему понадобится вести другой курс, он будет так же обильно плакать. Теперь Ллойд Джордж доверительно сообщил Майскому, что недавно он встретил Черчилля в подавленном и беспокойном состоянии. Ему сказали, что Черчилль «живет в уверенности германской атаки на Украину и ждет, что тогда СССР, как «спелый плод», сам упадет в корзину Англии». И снова Майский прикрылся тем, что он подчеркнул в сообщении своему руководству предположение о надвигающейся войне; тем не менее, он не забыл отметить, что на опасность указывал не кто иной, как сам Ллойд Джордж. К таким методам Майскому приходилось прибегать, чтобы, направляя сообщения в духе, близком настроениям Сталина, в то же время передавать «еретическую» информацию[81].

В начале мая скептически настроенный Прюц, посланник Швеции в Лондоне, задал Черчиллю вопрос о том, каким образом Англия собирается победить в войне. Черчилль в ответ рассказал красивую притчу:

Были две лягушки — оптимистка и пессимистка. Однажды вечером они скакали по лужайке и услышали чудный запах молока из соседней молочной. Лягушки соблазнились и прыгнули в открытое окно молочной. Рассчитали они неудачно и плюхнулись прямо в большую банку с молоком. Что было делать? Лягушка-пессимистка поглядела кругом, увидела, что стенки банки высоки и отвесны, что взобраться по ним вверх невозможно, и пришла в отчаяние. Она перевернулась на спинку, сложила лапки и пошла ко дну. Лягушка-оптимистка не захотела погибать так бесславно. Она тоже видела высокие и крутые стенки сосуда, но решила барахтаться. В течение целой ночи она плавала, двигалась, била лапками по молоку, вообще проявляла всяческую активность. И что же? Сама не подозревая того, лягушка-оптимистка к утру сбила из молока большой кусок масла и так спаслась».

Майский в своих мемуарах приводит этот рассказ, чтобы задним числом изобразить Черчилля в виде непреклонного лидера, выстоявшего несмотря ни на что. Однако в тот момент, как очевидно из его служебного дневника, его представление о Черчилле было абсолютно другим. И если в мемуарах он заканчивает рассказ этой героической притчей, из чтения дневника становится ясно, что на Прюца оптимистический настрой Черчилля особого впечатления не произвел. Он совершенно недвусмысленно сообщил Майскому, что у Черчилля нет какой-либо большой стратегии и он полагается на импровизацию. Черчилль, кажется, не имел представления о том, каким же образом одержать победу в войне. У него не было к тому времени каких-то ощутимых достижений. В этой обстановке у Прюца сложилось мнение, что Черчилль зациклился на предстоящем столкновении между Германией и Россией. И в случае германо-советской войны Черчилль был «готов пойти на союз с кем угодно, хотя бы с самим чертом, дьяволом». Поэтому Майский проникся убеждением в том, что отсутствие какого-либо выбора все более подталкивало Черчилля к тому, чтобы, распуская слухи, втянуть Россию в войну[82].

В связи с тем, что возрастала озабоченность Германии из-за слухов[83], были приняты экстренные меры, чтобы рассеять их. Так, на приеме в советском посольстве в Вашингтоне посол Уманский отвел в сторону Галифакса — английского посла в США, бывшего министра иностранных дел — и несколько раз высказал ему горькую жалобу на то, что «в английских правительственных кругах по-прежнему сохраняется враждебность к Советской России, а также дух Мюнхена». Уманский прибег к грубым нападкам на Черчилля, заявив, что в своем последнем выступлении по радио тот совершил то, что «при всем уважении можно охарактеризовать только как оплошность. Он говорил так, что можно было понять, что Германия не только хотела бы захватить Украину, но и в состоянии это сделать. Это является и абсурдным, и оскорбительным». В присутствии германских дипломатов, которые стояли недалеко и могли их слышать, Уманский хвастался победой Красной Армии на Халхин-Голе, подчеркивая, что Россия — это не Франция Даладье[84].

Ощущение, что какой-то один неправильный шаг, будь то военная провокация или дипломатический промах, может развязать войну, привело Сталина к такой степени осторожности, которая граничила с паранойей. Случайно это или нет, но после падения Югославии деятельность Майского была явно ограничена. Усиливался страх перед провокациями и заключением сепаратного мира. Как и за всеми прочими советскими дипломатами, за ним вплотную следил работавший под крышей посольства большой штат НКГБ. Все его беседы прослушивались. Чтобы иметь возможность поговорить с кем-то из гостей свободно, ему часто приходилось уходить с ним в дальний конец сада посольства[85]. После встречи с Иденом 16 апреля его повсюду стал сопровождать, без сомнения согласно инструкциям из Москвы, новый советник К.В. Новиков, которого Иден считал «кремлевским надзирателем за Майским». Майский завел привычку пунктуально отмечать присутствие Новикова на всех своих беседах, упоминания о нем встречаются даже в коротких телеграммах. Независимо от того, кто дал Новикову задание следить за Майским — госбезопасность или Наркоминдел, — этот беспрецедентный надзор, совершенно очевидно, затруднял его контакты с Иденом. Майский сам в саркастическом духе намекнул на это в своем служебном дневнике:

Иден позвонил, пригласил меня и просил быть одного, поск. И{ден}. будет один. Ему было отвеч., что я не вижу причин не брать с собой Новикова]. Когда мы были в приемной, вошел секрет. и заявил, что Н{овикову} лучше было подождать в приемной. Я однако вошел к И{дену} с Н{овиковым}. Увидав нас вдвоем, И{ден} страшно покраснел и с раздраж., кот. я у него никогда до сих пор не замечал, воскл.: «Я не хочу казаться грубым, но долж. сказать, что пригл. сегодня к себе посла, но не посла и советника». Я возразил, что от Н{овикова} у меня нет тайн, и не понимаю, почему он не м. присутств. при н/разговоре. И{ден} /с горячи./ — ничего не имеет лично пр. Н{овикова}, но не может создавать нежел. прецедент: если сов. посол будет приходить с совета., то и другие послы могут делать тоже. Если можно брать советy., почему не брать 2-3 секр.? Тогда будут ходить не послы, а целые делегации. Это неудобно. И{ден} никогда не принимал послов иначе, как в один., и не собир. менять своего порядка. Я пожал плечами. Н{овиков} остался, но И{ден} во все вр. беседы сидел краcн. и надутый. Положение создалось ненормальное. Если подобная сцена повтор. еще раз, я вынужден буду раскланяться и уехать в пос-во[86].

Вопрос о том, кого Майский боялся больше, Сталина или Идена, не возникает.

Оказалось, что действенность предупреждения Черчилля еще больше подорвал Иден. Он попытался напугать Майского «злым человеком», т.е. Германией. Он считал, что «военные аппетиты Германии безграничны. Россия», он в этом совершенно уверен, «находится под угрозой. Будет ли удар нанесен сейчас или несколько месяцев спустя, намерения Германии совершенно ясны». В отчаянном стремлении умиротворить Германию и сорвать попытки спровоцировать войну Майский яростно отрицал эти слухи. Он перебил Идена и заявил: «Не вижу таких причин, которые сделали бы столкновение СССР и Германии неизбежным». На этом фоне предложение об улучшении отношений не помогло развеять подозрения. Создавалось беспокоящее ощущение того, что оно шло в одном ключе с меморандумом Криппса. Майский, как ему придется потом часто повторять в последующий месяц, заявил Идену, что СССР «сумеет постоять за себя при всяких обстоятельствах»[87].

Призрак сепаратного мира
Предупреждение Черчилля, являвшееся запоздалой попыткой привлечь Советский Союз к участию в событиях на Балканах, не могло не возродить в Москве память о событиях конца лета 1939 г. Оно укрепило подозрения в том, что это — попытка направить войну на восток. Одновременно возродились страхи сепаратного мира. 17 апреля, перед тем, как Криппсу были направлены окончательные инструкции Черчилля вручить Сталину его послание с предупреждением, Криппс жаловался Идену, что положение складывается катастрофическое. Это в значительной мере вызвано тем, что правительство никак не может определиться — готово ли оно «пойти на тесные отношения» с Россией «и что для этого сделать». Позже, в результате провала своей политики в Юго-Восточной Европе, Россия стала более восприимчивой к давлению со стороны держав оси. Не дожидаясь инструкций из Лондона, Криппс направил Молотову пространную памятную записку, где посулы и угрозы шли вперемежку. Его записка стала последней попыткой вовлечь русских в орбиту союзников. Здесь следует подчеркнуть, что этот импульсивный шаг был продиктован желанием опередить Шуленбурга, который к этому времени неожиданно уехал в Берлин для проведения срочных консультаций. Криппс был уверен, как он предупредил Идена, что Шуленбург «очень скоро» появится обратно из Берлина «с новыми широкомасштабными предложениями для Советского Союза в обмен на далеко идущее экономическое сотрудничество с Германией; альтернативой могут послужить замаскированные угрозы того, что случится в случае отказа Советского Союза»[88].

В присущем ему стиле проповедника Криппс втолковывал Вышинскому, какую политику, по его мнению, Россия должна проводить. Все составные элементы этой политики несли на себе печать провокации. Криппс не ограничивался теперь предупреждениями русским об опасности, которая, как он считал, вышла из разряда гипотез, обретя достаточно конкретные очертания в немецких планах на весну 1941 г. Он прибегал, как он и сам понимал, к довольно «деликатному» средству привлечения русских на сторону Англии, играя на их страхе перед заключением сепаратного мира. Последовавшие вскоре события лишь продемонстрировали правоту Форин оффис, возражавшего против использования этого «обоюдоострого оружия». Оно «могло привести Сталина к тому, что он лишь укрепится в проведении своей политики умиротворения»[89].

Намеки Криппса на возможное заключение сепаратного мира в случае, если Россия не изменит свою политику, оказали длительное воздействие, чуть не ставшее роковым:

...не исключено в случае растяжения войны на продолжительный период, что Великобритании (особенно определенным кругам в Великобритании) могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы воссоздано прежнее положение, Германии же не чинилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении. Такого рода идея могла бы найти последователей и в Соединенных Штатах Америки. В связи с этим следует помнить, что сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для Правительства Великобритании, как, например, сохранение неприкосновенности Франции и некоторых других западноевропейских стран.

Криппс, однако, постарался перестраховаться и приписал — хотя до русских это совершенно и не дошло бы, — что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире в том, что касается правительства Великобритании». Вышинский не посчитал нужным проконсультироваться с правительством, сразу же отвергнув меморандум Криппса, состоявший из смертоносного набора — «сепаратного мира» и попытки втянуть Россию в войну. Он открыто отверг его на том основании, что «отсутствуют необходимые условия для обсуждения широких политических проблем». Вышинский, кроме того, подготовил составленный в том же духе ответ на развернутое личное письмо Криппса от 11 апреля. Ответ состоял всего лишь из четырех строчек[90].

На следующий день, однако, Криппсу, наконец, пришлось передать послание Черчилля. В связи со своим письмом Вышинскому от 11 апреля и беседой с ним 18 апреля он не счел нужным передавать дополнительную информацию, которая выглядела теперь как простое повторение[91]. Москва не могла спокойно выслушивать эти угрозы. Криппс уже делал намеки после своей встречи в Анкаре с Иденом — о чем русские имели полную информацию, — что он не мог бы исключить такую возможность:

если Гитлер убедится, что он сумеет победить Англию до того, как Америка сможет оказать ей помощь, Он попытается заключить мир с Англией на следующих условиях: восстановление Франции, Бельгии и Голландии и захват СССР[92].

Криппс действительно заявлял послу США в Москве Штейнгардту, что он вполне может представить молчаливое согласие его правительства с вторжением Германии в Россию в обмен на мир[93]. Его искренняя вера в сепаратный мир была в значительной мере вызвана его изолированностью в России и тем, что его не было в Лондоне во время массированных бомбежек, когда утвердился непререкаемый авторитет Черчилля как национального лидера. Майский же был свидетелем «часа славы» Черчилля, и он сомневался в возможности сепаратного мира — вопреки мнению в Кремле[94]. Майский постоянно колебался между собственными убеждениями и теми оценками, которых, как он предполагал, ждал от него Сталин. В конечном итоге, как будет показано ниже, его колебания также способствовали ошибочному анализу руководством страны надвигающейся опасности.

Русских, встревоженных неудачным поворотом событий в связи с соглашением с Югославией, преследовала теперь навязчивая мысль о том, что Черчилль стремился вбить клин между ними и Германией. Чтобы исключить какой-либо тайный сговор с Англией, они быстро сообщили немцам существо меморандума Криппса[95]. Выражением официальной реакции стали помещенные в «Правде» прямолинейные обвинения в адрес США и Англии, составленные в том же духе[96]. Страх перед тем, что Англия может помешать достижению политического решения с Германией, также объяснялся ощущением беспомощности, которое, как замечал Майский в беседах с представителями английского руководства, охватило их[97]. Появились версии, которые, как казалось, подтверждали многие имевшие хождение слухи и версии советской разведки о том, что Англия, возможно, даже не станет оказывать помощь России в случае германского нападения и что «она или немедленно заключит с Германией мир, или приостановит военные действия против Германии»[98]. К тому времени как предупреждение Черчилля дошло до Сталина, оно, очевидно, могло оказать воздействие, прямо противоположное своему замыслу. Подозрительность советского руководства только усилилась. «Вот видите, — сказал Сталин Жукову, — нас пугают немцами, а немцев пугают Советским Союзом и натравливают нас друг на друга. Это тонкая политическая игра»[99].

Майскому было после этого поручено проверить содержание меморандума Криппса, который, очевидно, ошеломил Москву. Пойдя на совершенно беспрецедентный шаг, Москва сообщила Майскому полный текст меморандума. Эти предупреждения и меморандумы были расценены в Москве как умышленная попытка втянуть Россию в войну на стороне Англии путем создания видимости переговоров. Особенное беспокойство вызывал второй меморандум. Ведь только за неделю до его направления Майский предупреждал Идена, что эти документы составлены «не в таких выражениях, чтобы вообще создавать какое-либо впечатление»; новый же меморандум был похож «на плохую шутку». Особый интерес для Майского представляла информация Батлера, бывшего активного сторонника умиротворения Германии. В бытность Галифакса министром иностранных дел он был его правой рукой — парламентским заместителем. Батлер и Майский терпеть не могли друг друга. Но Майский был мастером добывать ценную информацию, прибегая в ходе разговора к сарказму и провокационным уловкам. Майский раскрыл опасения русских, что документы, подобные предложениям Криппса, могут быть умышленно разглашены. Батлера позабавила бурная реакция Майского, но он подтвердил подозрения советской стороны, что взгляды, выраженные Криппсом, в основе своей утверждены правительством.

Перевод беседы с балканского вопроса на Балтику должен был, как ожидалось, подвергнуть намерения англичан последнему решающему испытанию. Английское заявление по этому вопросу стало бы выпадом против немцев и доказательством того, что вопрос о сепаратном мире не стоит. Таким же образом Майский сменил тему беседы, переведя ее на обсуждение Ближнего Востока, стремясь узнать, не ослаблены ли усилия армии. Батлер проявил явно пораженческий настрой, признавшись, что «в связи с разгромом Югославии положение англо-греческих войск становится катастрофическим». В целом Майский нашел мало утешительного в оптимизме Батлера, заявившего, «что впереди перед Англией лежат тяжелые месяцы, но что в конечном счете она все-таки победит»[100]. Майский счел этот оптимизм безосновательным.




1. DGFP, 1918-1945, XI, р. 928 - 929, сообщение Шуленбурга в МИД Германии, 22 декабря 1940 г.

2. Там же, стр. 960 - 961, сообщение Шнурре Риббентропу 25 декабря 1940 г.

3. Сообщение, направленное Тимошенко 31 марта 1941 г., цит. в "50 лет Великой Отечественной войны", стр. 16-18, сообщение Тимошенко от начальника разведывательного управления НКВД, 31 марта 1941 г.

4. Сообщение Разведывательному управлению Генштаба от разведывательного управления НКВД в ГРУ, Известия ЦК КПСС, 1990, N 4, стр. 211.

5. ЦАМО, оп. 7237, донесение Голикова от 16 апреля 1941 г.

6. ГРУ, разведывательные сводки по Западу, N 4, 20 апреля 1941 г.

7. DGFP, 1918-1945, XII, pp. 182 - 3, 195 и 213 - 216, обмен телеграммами между Риббентропом и Шуленбургом, 27 февраля 1941 г.

8. АВП, РФ фонд 017а, дневник И. Майского, стр. 106 - 107, 26 апреля 1941 г.

9. DGFP, 1918 - 1945, XII, pp. 490 - 491.

10. ibid., pp. 723 - 725. Сообщение посла Германии в Японии Отта в министерство иностранных дел, 6 мая 1941 г.

11. Неопубликованный дневник Димитрова, 20 апреля 1941 г.

12. Там же, 21 апреля 1941 г.

13. Фирсов, цит. соч., стр. 34-35.

14. Неопубликованный дневник Димитрова, 22 июня 1941 г.

15. Курсив мой.

16. Курсив мой. DGFP, 1918 -1945, XII, р. 537, сообщение Шуленбурга в МИД, 13 апреля 1941. Шуленбург добился желаемого впечатления, о чем свидетельствует переводчик Гитлера в своей книге: P.Schmidt, Hitler's Interpreter. London, 1952, p. 232.

17. E. von Weizsaecker, Memoirs. London, 1951, p. 252.

18. ibid, p. 246.

19. G.F.Waddington, "Ribbentrop and The Soviet Union, 1937 - 1941", в J.Erickson and D.Dilks (eds.), Barbarossa: The Axis and the Allies. Edinburgh, 1994, p. 22.

20. Ribbentrop, The Ribbentrop Memoirs. London, 1952, pp. 146-148.

21. ibid, pp. 150-151.

22. M. Thielenhaus. Zwischen Anpassung und Widerstand. Deutsche Diplomaten 1938 - 1941: Die politischen Aktivitaeten der Beamtengruppe um Ernst von Weizsaecker im Auswaertigne Amt. Paderborn, 1984, p. 213 ff., и R.Gibbons. "Opposition gegen Barbarossa im Herbst 1940: Eine Denkschrift aus der deutschen Botschaft in Moskaw", Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte. Vol. 23, No. 3, 1975.

23. DGFP, p. 802.

24. Weizsacker, Memoirs, p. 248.

25. L.E. Hill, Die Weizsaecker-Papiere, 1933-1950. Frankfurt, 1974, fn. 126, pp. 565-66.

26. Hilger, The Incompatible Allies, p.328. К сожалению этот документ, о котором также упоминают Риббентроп и Вайцзеккер (DGFP, 1918 -1945, XII, fn. 2, p. 661), не найден.

27. Телеграмма от Типпельскирха, 15 апр. 1941 в DGFP, 1918 - 1945, XII, pp. 560 - 561.

28. ibid, 15 апр. 1941, pp. 563 - 564.

29. ibid, 25 апр. 1941.

30. ibid, p. 602.

31. Fleischhauer, Diplomatischer Widerstand gegen "Unternehmen Barbarossa", p. 305.

32. Weizsaecker, Memoirs, p. 253 и Die Weizsaecker-Papiere, 21 Apr, p. 248. На суде Вайцзеккер заявил: "Я знаю, что меня долгое время считали пораженцем с устарелыми взглядами, которого никто не слушает. Но я хотел, возможно в последний раз в своей карьере, довести мои абсолютно противоположные взгляды до сведения руководства государства". Die Weizsaecker-Papiere, fn. 156, p. 570.

33. The Ribbentrop Memoirs, p. 152.

34. DGFP, 1918 - 1945, XII, fn. 1, p. 666.

35. Докладная записка напечатана полностью. ibid., pp. 661 - 662. См. также Weizsaecker, Memoirs, pp. 247 и 253, и Die Weizsaecker-Papiere, 28 and 29 Apr. 1941, pp. 249 - 250.

36. Hilger, Incompatible Allies, p. 328.

37. Weizsaecker, Memoirs, p. 257.

38. DGFP, 1918 - 1945, XII, pp. 666 - 669. Hilger, Incompatible Allies, p. 328.

39. Hilger, The Incompatible Allies, p. 328.

40. DGFP, 1918–1945, XII, pp. 691–692. Судя по различным признакам, Шуленбург обсуждал с Вайцзеккером возможность использовать пребывание Деканозова в Москве, чтобы найти подход к Советскому правительству. У Вайцзеккера сложилось самое позитивное впечатление о Деканозове, назначенном послом в декабре 1940 г., как о "человеке, с которым можно разговаривать совершенно объективно". Weizsaecker, Memoirs, p. 246.

41. Цитируется по: Куманев Г. "22-го; на рассвете...", Правда, 22.6.1989. См. например, публикацию В.В. Соколовым текста беседы в "Вестнике Министерства иностранных дел СССР", 1990, N 20, с. 56. Эти слова не подтверждаются ни текстом этой беседы, ни двух последующих. Соколов также ошибается, когда он утверждает, что Деканозов "не осмелился" передать информацию Молотову и Сталину - это ясно из последующего изложения.

42. Hilger, The Incompatible Allies, p. 331.

43. Чуев Ф., Сто сорок бесед с Молотовым. М, 1991, с. 39.

44. Доклад Деканозова о встрече с Шуленбургом 5 мая 1941 г. факсимильно воспроизведен в "Вестнике министерства иностранных дел СССР", N 20, 1990. См. также Воюшин В.А. и Горлов С.А., "Фашистская агрессия: о чем сообщали дипломаты", Военно-исторический журнал, N 6, 1991, с. 22 - 23.

45. DGFP, 1918 - 1945, XII, р. 446, Сообщение Главнокомандующего вермахта МИДу, 3 апр. и pp. 698 - 99, Сообщение военной разведки военному атташе в Москве 4 мая 1941. См. также: Вышлев О.В. "Почему медлил Сталин в 1941", Новая и новейшая история, 1992, № 2, с. 93 - 94.

46. H. Teske (ed.), General Ernst Kostring: Der militaerische Mittler zwischen der Deutschen Reich und der Sowjetunion, 1921 - 1941, Frankfurt, 1965, 24 Apr. 1941, pp. 307 - 308.

47. ibid., 3 Apr. 1941, p. 260. Еще до своего возвращения в Москву военно-морской атташе информировал командование ВМФ, что он "предпринимает усилия, чтобы противодействовать слухам, которые являются совершенно абсурдными", ibid., 24 апр. 1941, р. 632.

48. ibid, 4 мая, 1941, pp. 698 - 99.

49. FO 371 29481 N2418/78/38, Сообщение Криппса в Форин оффис, 15 мая 1941.

50. DGFP, 1918 - 1945, XII, р. 730, 7 May 1941.

51. Как ясно читателю, именно эта идея, в конечном итоге привела к публикации коммюнике ТАСС 13 июня, а не тот хитроумный план, который предполагает Суворов.

52. Запись В.Г. Деканозова о его беседе с Шуленбургом 9 мая 1941, адресованная "лично т.Молотову" и напечатанная только в 2-х экземплярах, опубликована в "Дипломатическом вестнике", 1993, vil - 13, с. 75 - 77. Документы хранились в кремлевском архиве в "особой папке" по внешней политике, а не в архивах МИДа и поэтому оставались неизвестными до 1993 г.

53. DGFP, 1918 - 1945, XII, fn. I, p. 66.

54. The Ribbentrop Memoirs, p. 152.

55. Die Weizsaecker-Papiere, 1 мая, 1941, pp. 252 - 3.

56. G. Ciano, Ciano's Diplomatic Papers, London, 1948, 15 июня, р. 358. Это подтверждает подобные впечатления Бережкова. См. его мемуары Так делалась история, М., 1982, с. 70.

57. Weizsacker, Memoirs, pp. 253 - 54 и Die Weizsacker-Papiere, 1 мая, 1941, p. 252.

58. См. ниже в этой главе.

59. В эти дни в самом разгаре были очень важные переговоры, которые Гитлер вел с маршалом Петэном и адмиралом Дарланом о будущих отношениях между вишистской Францией и Германией. Гитлер стремился обеспечить свой тыл до начала войны с Россией.

60. Die Weizsaecker-Papiere, 16 февр. 1941, р. 238.

61. DGFP, 1918 - 1945, ХII, 7 мая, pp. 734 - 735.

62. Запись беседы опубликована в "Дипломатическом вестнике", N 11 - 12, июнь 1993, с. 77 - 78.

63. Письма были посланы 10 мая с курьером, но прибыли, как сказал Шуленбург Деканозову, ничего не сообщая об их содержании, в день их встречи.

64. DGFP, 1918 - 1945, XII, pp. 750 - 751.

65. В короткой телеграмме Вайцзеккера Шуленбургу была фраза, которая могла побудить последнего сделать такое заключение, но вряд ли она относилась к Гессу. Вайцзеккер писал: "В ближайшем будущем снова состоятся встречи важных деятелей, что, однако, едва ли затронет сферу твоей деятельности". Скорее всего, он имел в виду встречу Риббентропа с Муссолини, которая состоялась через 2 дня. DGFP, 1918 - 1945, XII, р. 750. Однако тот факт, что намеки на возможность сепаратного мира делали как Шуленбург, так и Криппс, наверняка встревожил Сталина.

66. См. Hilger, Incompatible Allies, p. 351.

67. Die Weizsaecker-Papiere, 2 мая, 1941, p. 253.

68. DGFP, 1918 - 1945, XII, pp. 791 - 93.

69. ibid, 22 мая, р. 870.

70. ibid., 4 мая, pp. 964 - 65.

71. General Ernst Kostring, pp. 308 - 310.

72. PREM 3/395/16, письмо Черчилля Идену 22 февраля 1941 г.

73. FO 371 29465 N1725/3/38, 22 апреля 1941 г.

74. Сообщение в "Таймс" 10 апреля и комментарий в "Таймс" 20 апреля 1941 г.

75. См., например, АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 1 - 3, 62 - 5 и 69, 1 января и 31 марта 1941 г.

76. Неопубликованный дневник Димитрова, 20 февраля 1941 г.

77. АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 100 - 101, 15 и 17 апреля 1941 г.

78. Там же, стр. 79 - 80, 4 апреля 1941 г.

79. Сообщение об этом см.: АВП РФ, ф.059, оп.1, п.351, д.2401, л. 1130, телеграмма Майского в Наркоминдел; там же, дневник И.Майского, стр. 83 - 4, 9 апреля 1941 г.

80. АВП РФ ф. 069, оп. 25, п. 71, д. 6, л. 58 - 59, телеграмма Майского в НКИД о встрече с Бренданом Брекеном 30 апреля 1941 г.; ф. 017а, дневник И. Майского, стр.111 - 115, 30 апреля 1941.

81. АВП РФ, ф. 059, оп. 1, п. 361, д. 2401, л. 133-134, телеграмма Майского в Наркоминдел 10 апреля 1941 г.; ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 41-45 и 85-7, 1 марта и 10 апреля 1941 г.

82. Там же, стр. 121 - 122, 5 мая 1941 г.

83. См. ниже.

84. FO 371 29465 N 1999/3/38, сообщение Галифакса Идену 5 мая 1941 г.

85. Я благодарю г-на И. Макдональда за эту информацию.

86. АВП РФ, ф.017а, дневник И. Майского, стр. 152-153.

87. Сообщения о беседе 16 апреля 1941 г. см. FO 371 29465 N 1658/ 3/38 и АВП РФ, ф.069, оп.25, д.6, п.71, л. 53-61.

88. FO 371 29465 N 1667/3/38 обмен телеграммами между Криппсом и Иденом 17 и 19 апреля 1941 г. См. также записки Криппса, Дневник Исобель, 28 апреля 41 г.

89. FO 371/29480 N 1762/78/38, телеграммы от Криппса за 23 апреля и записи Сарджента и Идена 25 апреля 1941 г.

90. FO 371 29465, N 1828 и N 1692/3/38, сообщение Криппса в Форин оффис 18 апреля; АВП РФ, ф.06, оп.3, д.75, п.7, р.12 - 16, письмо Криппса Вышинскому 18 апреля 1941 г. См. также доклад в: State Department, 740.0011 EW39/8919, телеграмма Штейнгардта 7 марта 1941 г. о подобных намеках, ранее делавшихся Криппсом американскому послу, которые вполне могли дойти до ушей представителей советских властей.

91. PREM 3 395/2 fol.29.

92. Сообщение НКГБ в ЦК ВКП(б) и СНК СССР, цит. по: Известия ЦК КПСС, 1990, N 4, стр. 206 - 207, 11 марта 1941 г.

93. State Department 740.0011 EW/39/8919, 7 марта 1941 г.

94. Я благодарен Морису Шоку за его ценные замечания относительно Криппса и "Блицкрига".

95. DGFP, 1918 - 1945, XII, стр. 604 - 605, сообщение министерства иностранных дел Шуленбургу 22 апреля 1941 г.

96. FO 371 29465 N 1806/3/38.

97. АВП РФ, ф.017а, дневник И. Майского, стр. 102 - 103, 22 и 23 апреля 1941 г.

98. ЦАМО, оп. 2419, д.1, л. 452 - 455, Сообщение военного атташе в Бухаресте Голикову 24 марта 1941 г.

99. FO 371 29480 N 1725/78/38, телеграмма Криппса 22 апреля 1941 г.; Жилин П.А., Как фашистская Германия готовила нападение на Советский Союз. (Расчеты и просчеты). Изд. второе, дополненное. М., 1966, стр. 291; Жуков Г.К.. Воспоминания и размышления, том 1, стр. 355, Whaley, Barbarossa, Ch.8.

100. Встреча, состоявшаяся 25 апреля, описывается в: FO 371 29465 N 1 73/38 и в: АВП РФ, ф. 069, оп. 25, д. 6, п. 71, - 66 - 69. О предыдущей встрече 18 апреля см. там же, стр. 62 - 65.

OCR: Ольга Португалова

[Габриэль Городецкий]

https://scepsis.net/library/id_493.html
Заговор Гесса
Состоявшийся 10 мая 1941 г. полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, по нацистской партии, с миссией мира в Англию остается одним из наиболее странных эпизодов второй мировой войны. События, связанные с предупреждением Черчилля и угрозами Криппса относительно сепаратного мира, дают тот самый ключ к всепоглощающей озабоченности Сталина делом Гесса, который так долго искали. Эти события проливают новый свет на ошибочную советскую оценку английских и германских намерений накануне 22 июня 1941 г. Сосредоточившись на германо-советском сотрудничестве в 1939 — 1941 гг., историки не обращали внимание на имеющий столь же важное значение страх перед перспективой заключения англо-германского мира. Этот страх, как представляется, серьезно ограничил способность Сталина к анализу информации и способствовал параличу, становившемуся все более очевидным по мере приближения германского нападения.

Гесс в определенной степени стал играть роль козла отпущения за ошибки в оценке намерений Германии, допущенные не только Сталиным, но и рядом политиков и военных. Из-за того, что взаимная подозрительность так и не исчезла на протяжении всей войны, Гесс оказался в опасном амплуа потенциального эмиссара. Все это объясняет настойчивое требование советской стороны держать его в тюрьме в Шпандау до самой смерти, которая наступила много лет спустя после освобождения остальных военных преступников. Впервые гипертрофированные подозрения Сталина проявились осенью 1942 г. Он обвинил Черчилля в том, что тот ведет курс на поражение России в войне, отказываясь открыть второй фронт и прерывая отправку северных конвоев в Россию, а также «по вопросу о Гессе, которого Черчилль, по-видимому, держит про запас...»[1]. Криппсу, тогда члену Военного кабинета, было поручено подготовить самый полный и точный отчет о деле Гесса, который, к сожалению, не успокоил Сталина. Может быть, это произошло потому, что, по настоянию цензора, были сняты упоминания о беседах, которые лорд Саймон и лорд Бивербрук вели с Гессом в 1941 г., хотя Сталину эта информация была хорошо известна[2].

Сталинская интерпретация дела Гесса проявилась во время визита Черчилля в Москву в октябре 1944 г. После того как поделили Восточную Европу на точно определенные зоны влияния, выпили и поужинали, Сталин поднял вопрос о Гессе. Черчилль изложил эту часть беседы с юмором, но в то же время точно:

Гесс считал, что он мог спасти Англию для Германии. И вот Гесс, которому вообще было запрещено управлять самолетом из-за его безумия, сумел завладеть самолетом и прилететь. Он надеялся при помощи герцога Гамильтона — главного камергера короля — попасть прямо к королю! Тут Сталин довольно неожиданно предложил тост за британскую разведку, которая заманила Гесса в Англию. Он не смог бы приземлиться, если бы ему не подавали сигналов. За этим делом должна была стоять британская разведка.

Черчилль негодовал, протестовал, но Сталин был категоричен и не изменил своего мнения. Он просто заявил, что британская разведка могла и не сообщить Черчиллю всю правду. Русская разведка, по словам Сталина, «часто не информирует Советское правительство о своих замыслах и докладывает только после того, как дело сделано...»[3].

Советские историки и политики, а особенно КГБ, продолжают поддерживать эту версию. Она, кстати, совпадает с похожими теориями о заговорах, получившими признание на Западе. За последние годы распространялись просто фантастические теории, начиная от предположений о том, что в Англию прилетел на самом деле не Гесс, а его «двойник», и кончая обвинениями в том, что Гесс не умер в тюрьме естественной смертью, а был отравлен своими тюремщиками[4]. Показательной в этом жанре стала вышедшая в 1991 г. и немедленно переведенная на русский язык книга американского историка Дж. Костелло «Десять дней, которые спасли Запад». В книге собраны и увековечены различные теории о заговорах. После выхода книги они были поставлены под сомнение в связи с рассекречиванием летом 1992 г. закрытых британских архивов о деле Гесса.

Костелло пытается доказать, что либо Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера, либо это был заговор британской разведки, заманившей его в Шотландию. В основе своей книга состояла из ничем не доказанных утверждений, основанных исключительно на косвенных доказательствах. В этом ключе, например, Костелло утверждал, что массированные бомбежки Лондона и здания парламента в особенности в ту самую ночь, когда Гесс прилетел в Англию, были умышленно скоординированы с временем миссии Гесса. Это предположение уже выдвигалось в прошлом и большинство историков некритически его восприняли. Но ведь после прилета Гесса бомбежки не были прекращены! Точно так же Костелло заявлял, что шестичасовая задержка с представлением доклада герцога Гамильтона была вызвана тем, что «высшие власти уже знали» о состоявшемся или ожидавшемся прибытии Гесса, или тем, что «он выполнял секретный приказ»[5]. Слова из драматического послания Черчилля Рузвельту: «Мы находимся в решающем пункте войны; грандиозные процессы застыли, но неизбежно примут четкие очертания», Костелло естественно интерпретировал как сообщение о предстоящем нападении на Россию, которое Черчилль якобы получил от Гесса. На самом же деле они относились к битве за Крит и к положению на Ближнем Востоке[6].

Однако наиболее пикантным в сюжете с Костелло явилось то, что доказательствами автора снабдил такой источник, как — хотите верьте, хотите нет — КГБ. Такой поворот событий поистине захватывает дух. В 1990 году, накануне Дня благодарения, в Нью-Йорке на стол Костелло лег запечатанный синий пакет с документами. В нем оказались фотокопии шифрованных сообщений НКВД, а также докладов о Гессе, готовившихся для Сталина. В этой пачке были также и материалы, переданные советской разведке в Лондоне главой чехословацкой военной разведки полковником Ф.Моравецем. В московской штаб-квартире КГБ были представлены: «Подлинные, переплетенные дела Гесса и Моравеца», дело Гесса №20566 (кодовое название— «Черная Берта»). «По оперативным причинам» были закрыты бумажными полосками только с полдюжины абзацев из 400 страниц дела. Костелло стал, сам не подозревая того, орудием воскрешения старых ложных версий о деле Гесса. Одно только непонятно — почему из всего этого богатства Костелло решил использовать только пару документов[7].

Окончательный вывод советской службы безопасности, который Сталин полностью принял, состоял в том, что Гесса действительно заманила в Англию британская разведка и, возможно, даже Черчилль об этом заранее не знал. Российская служба безопасности придерживалась этой точки зрения до последнего времени. В 1991 г. ведущий теоретический журнал советских вооруженных сил опубликовал на видном месте статью малоизвестного немецкого историка, повторяющего эти ничем не подкрепленные утверждения. Журнал даже счел необходимым воспроизвести крупным шрифтом заголовок статьи тех дней из одной английской бульварной газеты (как будто простое воспроизведение может доказать достоверность аргументов): «Сообщается о неожиданном захвате Гесса в ловушку, подстроенную английской “Сикрет Сервис”». В редакционной статье журнала высказывалось предположение, что целью англичан было вселить в немцев надежду на то, что нарождающееся шотландское революционное движение может быть использовано, как только начнется война против России. Они с гордостью предъявили русским читателям последствия «игры, которую английская разведка затеяла с нацистами»[8]. Теорию о заговоре широко поддерживают в Москве. Делается вывод, что Гесс «держал (англичан) за горло. Он терроризировал английское правительство простой, но по-своему гениальной мыслью: или вы соглашаетесь на союз с нами, или мы заключаем военный союз с Россией и уже в таком качестве продолжим войну против вас»[9].

КГБ был не единственным, кто стал жертвой этой ошибочной версии. Очевидно, что американский военный атташе в Лондоне был введен в заблуждение таким же образом. Он был столь уверен в себе, что представил своему начальству в Вашингтоне доклад, назвав его подробным и (поэтому) точным воспроизведением содержания разговоров, которые англичане вели с Гессом. Составляя доклад, полковник Ли находился под сильным воздействием распространявшихся в Лондоне слухов о надвигавшейся войне на Востоке. Поэтому он объединил эти два вопроса. «Гесс», авторитетно писал он в заключении, «прилетел к герцогу {Гамильтону}, чтобы сообщить ему, что Германия намеревается воевать с Россией». Затем он приводил слова Гесса, сказавшего своему следователю, что Гамильтон «мог пойти к королю и рассказать ему о наших планах воевать с большевиками, и король мог бы заключить с нами мир». Этот источник, который предположительно подтверждается документами КГБ, был использован Костелло для подтверждения этой не соответствующей действительности интерпретации миссии Гесса[10].

К настоящему времени читателю должно быть известно, что английская разведка абсолютно не верила в неизбежность войны между Россией и Германией. Наоборот. Она прогнозировала германо-советское соглашение, и поэтому приписываемые ей мотивы для заманивания Гесса оказываются несостоятельными. 18 тысяч страниц документов по делу Гесса, рассекреченных летом 1992 г. Британской архивной службой рисуют картину, разительным образом отличающуюся от той, которую представляет жалкая подборка бумаг КГБ, в свое время опубликованных с таким шумом. Новые английские документы разоблачают умышленную кампанию дезинформации, которую проводила британская разведка. Эта кампания дала осечку; в результате чего ошибочное истолкование дела Гесса, создавшееся в то время в России, так и сохраняется до сих пор.

Различные теории о заговорах исходили из того очевидного допущения, что в обширных собраниях документов, хранящихся в закрытых британских архивах, укрывается сенсационная и очень щекотливая информация. Под нажимом ведущих английских историков разведки английское правительство в конце концов полностью раскрыло архивные материалы, связанные с делом Гесса. Вот тогда-то приверженцев теории о заговорах постигло разочарование. Это обширное собрание фактически подтверждает два основных тезиса версии дела Гесса, изложенной в мемуарах Черчилля. Он писал, что Гесс «прибыл к нам по своей доброй воле, и, хотя не имел полномочий, он был до некоторой степени посланцем». Его вторая посылка, самая важная для нашего рассказа, состоит в том, что «учитывая, сколь близок был Гесс к Гитлеру, поражало, что он не знал (а если знал, то не сообщил нам), о приближавшемся нападении на Россию...»[11]. Однако в архивных материалах содержится потрясающее открытие, о котором до сих пор можно было только догадываться по отдельным намекам в отрывочных свидетельствах[12]. Речь идет о том, что английские Форин оффис и разведка пытались путем манипулирования делом Гесса оказать давление на Россию, чтобы она отдалилась от Германии. Воздействие этих акций на Москву, несомненно, является гораздо более важным, чем те проблемы, которые легли в основу теорий о заговорах.

Миссия
Гесс вылетел в 5.45 вечера 10 мая 1941 г. из Аугсбурга на самолете «Мессершмитт» Вf110, который англичане называли ME 110. Для смелого полета и управления самолетом требовалось высокое мастерство пилота. Гесс прыгнул с парашютом в Шотландии, в Иглшеме, после наступления темноты. На нем был мундир капитана германских ВВС. Гесс приземлился в 12 милях от имения герцога Гамильтона. Позже утверждали, что он привез официальные предложения о мире[13]. Однако на самом деле при нем не оказалось вообще никаких документов — лишь фотографии его самого и сына, а также визитная карточка знаменитого геополитика, профессора Карла Хаусхофера. Сын Карла Хаусхофера Альбрехт, скорее всего, и был инициатором этой миссии.

Опубликованные к настоящему времени архивные материалы доказывают, что английские королевские ВВС Гесса не ждали. Не было его умышленного пропуска английскими ПВО. Да и не была ПВО этого района столь мощной, как об этом часто писали. На самом же деле самолет Гесса засекли около 10 часов вечера на высоте 15 тысяч футов. На его преследование пошли два «Спитфайра», патрулировавших в этом районе, но они в конечном итоге потеряли его из виду, так как их скорость была меньше, чем у самолета Гесса. К тому времени, когда Гесс достиг западного побережья Шотландии, его преследовал еще и ночной истребитель «Дифайэнт». Он уже почти настиг «Мессершмитт», но в этот момент Гесс спрыгнул с парашютом[14].

Если, как утверждают Костелло и другие, Гесса на самом деле ожидали бы люди «Сикрет интеллидженс сервис» (предшественница МИ-6 — военной контрразведки), то это было бы очевидно из того, какой прием был бы оказан ему в первые же часы после его прибытия. Вспомним, что Гесс приземлился поразительно близко от поместья герцога Гамильтона, и если бы его ждали, то не «потеряли» бы на несколько часов. Однако его появление вызвало неразбериху и замешательство. Сведения о приземлении Гесса на парашюте поступили в силы местной обороны из полицейского участка в Гиффноке. Полицейских же, в свою очередь, информировали прохожие. Полиции сообщили также, что в 23.12 около Иглшем Хаус разбился какой-то самолет. Захват Гесса абсолютно не координировался. Офицер, который жил неподалеку от места событий, взяв с собой двух солдат-артиллеристов из расположенного рядом военного лагеря, отправился к месту падения самолета. К тому времени Гесса уже схватили и держали в доме работника фермы, в чей двор он опустился на парашюте. Через некоторое время Гесса, назвавшегося Альфредом Горном, отвезли на машине в штаб сил местной обороны. Шло время. Наступила полночь. Тогда командование сил местной обороны обратилось в штаб Аргил-сатерлендского хайлендского полка с просьбой прислать конвоиров для отправки «летчика» в расположение армейской части, чтобы его держали там. Из всего этого совершенно ясно, что Гесса никто не ждал. Ведь дежурный офицер приказал полиции оставить Гесса на ночь в камере полицейского участка Гиффнока, несмотря на возражения, что Горн, вроде бы, «важная птица и военным надо бы им заняться». Служебное расследование, позже проведенное военной разведкой, вскрыло серьезные упущения в обращении с Гессом. Этого не случилось бы, если бы его прибытие в Англию было действительно организовано МИ-6. Так, например, ничего не было сделано, чтобы установить, что пленный, назвавшийся Горном, является офицером, и поэтому его и допрашивать следует соответствующим образом. Разведка ВВС абсолютно проигнорировала информацию, представленную ей в час ночи 11 мая. А это было заявление пленного о том, что он является важным лицом и желает сделать сообщение[15]. В конце концов военные согласились принять пленного, — но только после того, как им сообщили, что у «летчика» есть информация для герцога Гамильтона и что он, т.е. «летчик», готов говорить с компетентными людьми. Инспектор сыскной полиции, который прибыл, чтобы забрать Гесса, удалился — проведя свое собственное расследование и осмотрев вещи Гесса.

Допрос вели с помощью какого-то капитана Дональда, случайно оказавшегося поблизости в момент, когда привезли Гесса. А Дональд прихватил с собой переводчика, который оказался сотрудником польского консульства в Глазго, Романом Батталья. «Просто не верится», разражается упреками «С» (псевдоним главы британской контрразведки), «что подобное могли допустить». Батталья-то и определил, что летчик как две капли воды похож на Гесса, но тот стал отрицать это. В целом Гесс был спокоен, но немного раздосадован. Причиной его неудовлетворения могла быть странная обстановка «допроса» — в присутствии пятнадцати — а может, и двадцати? — ополченцев сил местной обороны. Английский язык Баттальи, который вел допрос, был «несколько высокопарным». Несомненно, что при допросе пленного исключительно важной является начальная стадия. Вот как о ней рассказывал Батталья в своих показаниях британской военной разведке. Его поразило то, что: «...не было сделано никакой попытки, насколько ему известно, установить личность задержанного {Гесса} или правдивость его слов; среди пятнадцати или двадцати людей, находившихся в комнате, как казалось, не было ни одного, кто бы официально вел допрос. Из разных углов ему выкрикивали вопросы, некоторые из которых он счел оскорбительными для Гесса и отказался переводить. Не составлялось точного протокола допроса, и во время допроса присутствующие расхаживали по всей комнате, бесцеремонно разглядывая пленного и его вещи». Тем не менее до всех этих людей постепенно стало, наконец, доходить, что перед ними не рядовой летчик. Они обратили внимание на то, что его мундир был из очень хорошей материи и абсолютно неношеный. После этого с Гессом «стали обращаться несколько повежливее». Около двух часов ночи его отвезли в Мэрихиллские казармы[16]. Как только личность Гесса была установлена, «С» сделал выговор военной разведке за то, сколь плохо она вела это дело. Особенное негодование вызвало то, что Гесса продолжали допрашивать после полуночи, уже после того как он заявил, что у него имеется важное послание. Разведка же очень быстро свалила вину на герцога Гамильтона, заявив, что «можно только предположить, что решение ничего не предпринимать до утра было принято командиром авиационного крыла герцогом Гамильтоном». Этот домысел и привел к необоснованным заявлениям о том, что Гамильтон был вовлечен в махинации «Сикрет интеллидженс сервис». Это предположение могло возникнуть из-за того, что Альбрехт Хаусхофер, известный германский эксперт по геополитике, который, как кажется, был основным вдохновителем миссии Гесса, осенью 1940 г. послал Гамильтону письмо. Оно было перехвачено и прочтено военной разведкой. Вследствие простого совпадения письмо, которое являлось зондажом о мире, пришло к адресату за пару дней до появления Гесса. Пора бы признать, что совпадение не обязательно свидетельствует о заговоре...

Мог бы существовать целый ряд причин, по которым Гамильтон не допросил пленного немедленно, в три часа ночи. Начнем с того, что вполне возможно,— Гамильтону не сообщили по телефону, что у летчика, называющего себя Альфредом Горном, имеется политическое послание. Гесс был не единственным немцем, сбитым тогда. В ту ночь состоялся один из наиболее мощных немецких воздушных налетов. Командиры частей не занимались допросами пленных по ночам. Более того, Гамильтон не лег спать, не проверив список офицеров германских ВВС, с которыми он встречался, когда присутствовал на Олимпийских играх 1936 г. Фамилии Горна среди тех офицеров не числилось. Задержка, таким образом, была, в самом худшем случае, всего лишь проявлением халатности[17].

В этой связи следует рассмотреть еще одну сторону этого эпизода. Если бы Гамильтон и догадался, что летчиком является Гесс — хотя это совершенно невероятное допущение, — то его реакция была бы абсолютно предсказуемой. Сейчас он, уважаемый командир авиакрыла, пытающийся избавиться от клейма своих прошлых связей со сторонниками политики умиротворения. И он вдруг оказывается лицом к лицу с повергающей его в смятение реальностью — ему адресованы предложения о мире, исходящие от нацистов. Дело Гесса грозило выпустить джинна из бутылки[18]. Неудобное положение, в котором оказался Гамильтон, осложнилось после того, как в официальном германском сообщении его имя связали с миссией Гесса. У общественности это создало ни на чем не основанное ощущение его соучастия. Эти настроения присутствуют во взятых наугад письмах, прошедших цензуру. Вот лишь один пример: «Интересно, правда ли, что этот негодяй был тесно связан с герцогом Гамильтоном. Кажется, что уже чересчур много нашей титулованной знати замешано в делах, связанных с нацистами»[19]. Щепетильность Гамильтона была столь высокой, что он подал в суд на лидера коммунистов Гарри Поллита, когда тот заявил, что Гамильтон — «друг Гесса». И этим Гамильтон поставил правительство в затруднительное положение. В связи со своими подозрениями коммунисты — возможно, по инструкциям из Москвы, хотя это и не доказано — увидели в этом случае редкую возможность вызвать Гесса в суд, где и допросить его публично[20]. Действительно, необходимость «снять с герцога Гамильтона те несправедливые и вызванные невежеством подозрения, которые пали на него», была полностью признана[21]. В докладе кабинету по этому делу, представленному в ноябре 1942 г., Криппс приложил значительные усилия, чтобы снять обвинение с Гамильтона, отметив, что «поведение герцога в том, что касалось Рудольфа Гесса, было во всех отношениях благородным и правильным».

Гамильтон встретился с пленным пилотом только в 10 часов утра следующего дня. Гесс открыл ему свое настоящее имя. Гамильтон не помнил, чтобы он встречался с ним во время своего визита в Берлин. И уж точно не имел с ним каких-либо контактов позже. В ходе их разговора с глазу на глаз Гесс передал суть той информации, для сообщения которой он прибыл. Он явился с «гуманной миссией, чтобы сообщить, что фюрер не хотел побеждать Англию и желал прекратить войну». Подчеркивая близость своих взглядов и взглядов Гитлера, Гесс настаивал в то же время, что миссия была его собственной инициативой[22]. Это заявление, неоднократно повторяемое в дальнейшем[23], приводит к очень важному предположению о якобы существовавшем молчаливом согласии Гитлера на эту миссию. Майский в своих мемуарах предпочел оставить вопрос открытым: «Кто же такой Гесс? Закамуфлированный посланец Гитлера или психопат-одиночка? Или представитель какой-либо группировки среди нацистской верхушки, обеспокоенной перспективами слишком затянувшейся войны?»[24]

Введение в свободное обращение британских архивных материалов одним ударом уничтожило дикие спекуляции, которые беспрепятственно циркулировали и разрастались в течение столь многих лет, существенно омрачая англо-советские отношения. Были предприняты кое-какие отчаянные попытки спасти хоть что-нибудь из подобных версий, но все они оказались безуспешными. В своей недавней книге «Рудольф Гесс. Ученик фюрера», Лондон, 1993, П. Пэдфилд использовал многие из идей Костелло. Однако к тому времени, когда книга была готова к печати, британские архивы открылись. Пэдфилду пришлось написать пространный эпилог, в котором он отказывался от большой части своих ранее выдвигавшихся аргументов. Тем не менее он попытался спасти версию о том, что Гесс прибыл в Англию с молчаливого согласия Гитлера; для ее доказательства он использовал свидетельство, обнаруженное вскоре после войны французским военным корреспондентом, неким Андре Гербером. В газетной статье Гербер заявлял, что «в руинах рейхсканцелярии в конце войны он обнаружил документы, которые доказывают со всей определенностью, что решение о направлении Гесса в Англию было принято самим Гитлером». Гербер утверждал, что на самом деле Гесса снабдили проектом мирного договора, напечатанным на бланке рейхсканцелярии, который был у него конфискован вскоре после его прибытия в Англию. Текст Гербера, включая приводимый им проект договора, состоящий из четырех пунктов, так никогда и не был опубликован. По его собственному признанию, только четвертый пункт существенно отличался от предложений, которые Гесс сделал устно: в этом пункте якобы говорилось, что в ходе германо-российской войны Англия должна соблюдать в отношении Германии политику благожелательного нейтралитета[25].

После того как были рассекречены материалы британских архивов — не содержавшие никаких сенсаций, — прежние версии о заговоре можно поддерживать только, если выступать с совершенно немыслимыми предположениями. Так, Пэдфилд цитирует показания некоего Джона Хауэлла, рассказавшего ему о человеке немецкого происхождения, имя которого нельзя раскрывать. Его и еще двух говорящих по-немецки людей пригласил Айвон Киркпатрик, специалист по Германии в министерстве иностранных дел, чтобы проанализировать условия конкретного предложения о мире, которое Гесс привез с собой из Германии. Они были написаны по-немецки на бланке рейхсканцелярии и снабжены английским переводом. Названная группа, продолжает Пэдфилд свою версию, собиралась в штабе ВВС на Портленд-Плейс, в условиях чрезвычайной конспиративности. Согласно информатору, «на первых двух страницах этих предложений детально излагались цели Гитлера в России, его конкретные планы завоеваний на востоке и уничтожения большевизма»[26].

Информатор мог и перепутать документ с тем меморандумом, который Гесс подготовил для встречи с лордом Саймоном, где он изложил свои идеи в письменном виде[27]. Утверждается также, что наличие официальных предложений от Гесса поставило Черчилля или разведку в столь неудобное положение, что они просто приказали вычеркнуть их из списка вещей Гесса, составленного после его задержания. В докладе войск местной обороны сказано определенно: «Капитан Барри забрал с собой предметы, изъятые у пленного, перечень которых включен в опись. Экземпляр списка приложен к докладу»[28]. Непрерывность нумерации страниц в подлинном деле доказывает, что оно не было подделано. Папка дела была с самого начала довольно потрепанной, если ее сравнить с делами Форин оффис. Скорее всего, опись вообще не была приложена к делу.

Те, кто заявляют, что прибытие Гесса в Англию было частью сложного плана, разработанного в Берлине, преисполнены желания и последовательны в своих рассуждениях. Так, недавно было высказано предположение, что 20 апреля Гитлер отправил Гесса в Мадрид, чтобы попытаться установить контакт с английским правительством. Эта версия, естественно, основана на хорошо известном факте — английский посол в Мадриде сэр Сэмюэль Хор был скандально известным сторонником умиротворения и приветствовал бы подобные контакты[29]. Однако архивными документами эта версия опровергается. Форин оффис запросил у английского посольства в Мадриде информацию относительно «сообщений из Виши, что в Мадрид прилетел Гесс с личным письмом Гитлера к Франко». Слухи касались договоренности о транзите немецких войск через Гибралтар. Эти слухи были опровергнуты второй телеграммой, посланной 25 апреля. Фрэнк Роберте, будущий посол Великобритании в Москве, а в то время сотрудник Европейского департамента Форин оффис, сообщил, что «тревога конца прошлой недели оказалась, по крайней мере, преждевременной». Однако в телеграмме речь шла не о визите Гесса, как предполагает Пэдфилд, а об угрозе Гибралтару, которой англичане в этот момент были озабочены. Характер сообщаемой информации был противоречивым. Визит Гесса в Испанию, если бы он там оказался, неизбежно привел бы к тайным контактам с источниками в английских разведывательных кругах или даже с английским послом сэром Сэмюэлем Хором. Но проблема транзита войск, естественно, подразумевала бы агрессивные действия против Англии. А Фрэнк Роберте в своей информации по запросу военной разведки не только не доверяет слухам (как это предполагает Пэдфилд), а, наоборот, ясно заявляет, что «сообщение о встрече Гесса в Барселоне с германским послом он, Роберте, подтвердить не может. Если Гесс и находился здесь, то его прибытие сохраняется в такой строжайшей тайне, что об этом даже не появилось слухов». Далее он замечает, что если бы за этими слухами скрывалось что-то реальное, то Хор «обязательно» сообщил бы о них[30].

Архивные материалы, как будет показано далее в этой главе, похоже доказывают, что Гесс прилетел в Англию без разрешения Гитлера и что его не заманивала английская разведка. Более того, никаких официальных предложений он с собой не вез. После того как англичане в течение года неоднократно допрашивали Гесса и могли круглыми сутками наблюдать за его поведением, Кадоган сделал совершенно четкий вывод: «К настоящему времени совершенно ясно, что выходка Гесса была его личным безумным предприятием и германские власти заранее о ней ничего не знали»[31]. Словам Кадогана можно верить: ведь именно ему было поручено координировать контакты с Гессом всех правительственных органов, в том числе и служб безопасности. Сам Гесс признавался в письме к Хаусхоферу: «Несомненно, я потерпел неудачу. Но нельзя отрицать, что я сам вел самолет (подчеркнуто автором). Мне не за что упрекать себя в этом отношении. В любом случае я был за штурвалом»[32].

Еще из одного источника исходят сведения, которые, казалось бы, поддерживают версию о том, что Гитлер все знал об отлете Гесса, — это интервью, которое после окончания войны одна газета получила у жены Гесса. Но ее свидетельство основано на том, что во время своей последней встречи в Берлине 4 мая Гесс и Гитлер «говорили на повышенных тонах, при этом ссоры между ними не было»[33]. Несмотря на отрывочные свидетельства, обширная переписка Гесса с семьей, которую он вел во время войны, не подтверждает версию о том, что Гитлер знал о его планах. В длинном письме к матери Гесс рассказывает о тщательной подготовке к полету, особенно о том, сколь полезными оказались «многие вечера, которые» «он тайно (подчеркнуто автором) проводил за рабочим столом с логарифмической линейкой, среди карт и таблиц».

В другом письме Гесс называл причины, по которым он вылетел не из Берлина: Гитлер запретил ему вылетать, не запрашивая предварительного разрешения. «С таким же успехом, — объяснял он ей, — я мог бы попросить, чтобы меня тут же арестовали. Но, к счастью, из планов вылета из-под Берлина ничего не получилось. Я не смог бы делать ничего скрытно, и рано или поздно фюреру все стало бы известно. Мой план был бы сорван, и мне осталось бы только укорять самого себя за небрежность»[34]. Если даже, вдруг, несмотря ни на что, оказалось бы, что миссия Гесса была осуществлена при поддержке официальных кругов Германии, совершенно ясно, что английское правительство ничего об этом не знало. Более того, оно не приняло Гесса за официального эмиссара Гитлера.

Истинным вдохновителем Гесса был почти наверняка Хаусхофер. Степень его прямой и непосредственной причастности до сих пор ясна не полностью, но письмо, которое он был вынужден написать в Берхтесгадене в день исчезновения Гесса, является доказательством его влияния на Гесса и на тех лиц, с кем Гесс должен был связаться в Англии[35]. В недавно вышедшей книге лорда Дуглас-Гамильтона ясно выявлена связующая нить, тянущаяся к Гессу от Хаусхофера. Уже в ходе своей первой встречи с герцогом Гамильтоном Гесс связал свою миссию с Хаусхоферами[36]. Позже Гесс повторил эту информацию в случайных разговорах, которые он вел со своим врачом[37]. В первом письме жене из тюрьмы Гесс попросил ее «написать генералу {Хаусхоферу} — о мечтах которого я часто думаю»[38]. В письме, адресованном Хаусхоферу, ощущается влияние, которое тот оказывал на Гесса: «Вы говорили, что думаете, что я не безумец, а «иногда отважный» человек. Можете поверить мне — я ни на миг не пожалел ни о своем безумии, ни о своей отваге. Когда-нибудь последняя часть Вашей мечты, которая была столь опасной для моего плана, исполнится, и я снова появлюсь перед Вами»[39]. Столь же красноречивым было его заявление о том, что его решение созрело в декабре 1940 г. и что он и ранее несколько раз безуспешно пытался вылететь в Англию. Вполне вероятно, что этот замысел возник у него после того, как Гитлер решил напасть на Россию (если только Гессу было известно об этом), и после провала переговоров в Берлине в ноябре 1940 г., в которых он принимал участие. Или же его могла привести в ужас идея Риббентропа об организации Континентального блока, предусматривавшая участие Советского Союза в разделе Британской империи.

После допроса Гесса Гамильтоном в Лондоне возник интерес к этому делу. Кадоган, под личное наблюдение которого будет передано все расследование и в подчинении которого находились «С» и другие службы разведки, узнал о нем 11 мая. Инкогнито Гесса все еще сохранялось: «Немецкий пилот, приземлившись около Глазго, попросил о встрече с герцогом Гамильтоном. Их разговор произвел на последнего такое впечатление, что он вылетает в Лондон и хочет видеть меня сегодня вечером на Даунинг-стрит, N 10... Еще через полчаса премьер-министр послал людей, чтобы Его светлость встретили на аэродроме и отвезли прямо в Чекере»[40].

Заставляя немцев теряться в догадках
Гамильтон прилетел в Лондон вечером 11 мая на своем самолете. Уже ночью его привезли в загородное имение премьер-министра в Дитчли. Черчилль в компании нескольких близких друзей смотрел американскую кинокомедию. Гамильтон, даже не сняв летной куртки, тут же отвел Черчилля в сторону и сообщил ему, кем был на самом деле «летчик». Все имеющиеся сведения об этом моменте свидетельствуют, что для Черчилля это было совершенная новость. Он отнесся к словам Гамильтона так, «как будто тот переутомился из-за трудностей военного времени или страдал галлюцинациями». Затем, в своей характерной манере, Черчилль вошел с Гамильтоном в дом и повел его смотреть кино, заявив: «Ну ладно, Гесс или не Гесс, я намерен посмотреть братьев Маркс». Тем не менее, посмотрев кинокомедию, он всю ночь, почти три часа, расспрашивал Гамильтона, обдумывая вопрос о том, к каким последствиям может привести прилет Гесса в Англию. В целом, появление Гесса в Англии с предложениями о мире стало в этот момент фактором, еще более осложняющим и без того запутанную обстановку. В столь ответственный момент становилось исключительно важным извлечь из миссии Гесса наибольший пропагандистский эффект и в то же время не совершить каких-либо ошибок[41].

Следует подчеркнуть, что Черчилль никогда и в мыслях не держал вести какие-либо переговоры с Гессом. С самого начала он настаивал на том, что Гесс, «как и другие нацистские лидеры, является потенциальным военным преступником — и он, и его сообщники в конце войны вполне могут быть объявлены вне закона». Черчилль был также преисполнен решимости не допустить паломничества к Гессу политических деятелей, которые могли бы лелеять надежды на скорейшее заключение мира. Он поэтому приказал, чтобы Гесс «был помещен в строжайшей изоляции в подходящем доме не очень далеко от Лондона; «С» — оборудовать дом необходимой аппаратурой; предпринять все усилия, чтобы изучить его склад ума и получить от него всю полезную информацию»[42]. Через несколько дней после прилета Гесса Черчилль отдал приказ перевести «моего пленного», как он теперь называл Гесса, в Лондон. Он потребовал, чтобы «перед любыми посещениями визитеров его, т.е. Черчилля, обязательно информировали», — этот шаг, очевидно, имел целью не допускать никаких визитов сторонников умиротворения. Черчилль отдал указание о содержании Гесса в строжайшей изоляции, а те, кому поручен надзор за ним, должны воздержаться от любых разговоров. Общественность, предостерегал Черчилль, «не потерпит каких-либо поблажек этому скандально известному военному преступнику, кроме как с целью получения информации»[43]. В телеграмме Рузвельту Черчилль обещал не рассматривать предложения Гесса. Он охарактеризовал их так: «Нас еще раз пригласили предать всех своих друзей, пообещав, что нам на время оставляют часть нашей шкуры»[44].

Идену Черчилль сообщил о Гессе утром 12 мая. Иден для надежности отправил в Шотландию на самолете вместе с Гамильтоном Айвона Киркпатрика, эксперта по Германии из Форин оффис, который встречался в Гессом в Берлине. Киркпатрик должен был подтвердить личность Гесса. Прессе о происходящей драме пока ничего не сообщалось. Киркпатрик не только опознал Гесса, но и вошел к нему в доверие. Скорее всего, на какой-то момент у Гесса создалось впечатление, что к его предложению относятся серьезно. Все еще не сознавая, что он делает неверный ход, Гесс подробно охарактеризовал причины, заставившие его совершить полет в Англию. Киркпатрик искусно переводил речь собеседника на темы, интересовавшие английское правительство. Гесс настойчиво утверждал, что «Гитлер не знал о его полете в Англию. Он прибыл для того, чтобы убедить ответственных людей, что, поскольку Англия не может выиграть войну, самым мудрым сейчас было бы заключить мир. Однако он подчеркивал, что давно знаком с Гитлером и их взгляды тождественны». Гесс затем подробно изложил свой план. В соответствии с ним Англия «предоставила бы Германии свободу действий в Европе, а Германия предоставила бы Англии полную свободу действий в Империи...».

Менее удачны были попытки Киркпатрика узнать позицию Гесса по вопросу о России. Он поставил ловушку, заметив, что у Гитлера не было бы свободы действий в отношении России, если бы она находилась на Азиатском континенте. Гесс ушел от разговора на эту тему, сделав загадочное и уклончивое замечание. Оно являлось свидетельством либо его полной лояльности Гитлеру, если он желал скрыть информацию о плане «Барбаросса», либо, что более вероятно, его неосведомленности об этом плане. Вот слова Гесса: «У Германии есть к России определенные требования, которые должны быть удовлетворены, либо путем переговоров, либо в результате войны». Он счел, однако, уместным добавить что «лишены основания распространяемые сейчас слухи о том, что Гитлер обдумывает нападение на Россию в скором времени». В цели Гитлера входит в наибольшей степени использовать Россию, пока она может быть ему полезна, и он выберет момент, чтобы предъявить свои требования. Читатель должен помнить, в связи с имеющими хождение различными теориями о заговорах, что перед ним самые подробные рассуждения о России, когда-либо сделанные Гессом. Что же касалось истинных планов Гитлера, эта реплика скрывала больше, чем открывала. Более того, она усиливала ошибочный анализ обстановки, сделанный английской военной разведкой. Та считала, что Германия склонна не к войне, а к ведению переговоров[45]. Скорее всего, Гессу были неизвестны подробности плана «Барбаросса». Когда он услышал о нападении Германии на СССР, он с изумлением сказал: «Так значит, они все-таки напали»[46].

Все свидетельства из штаб-квартиры Гитлера весьма красочно описывают изумление и ярость, с которыми была встречена новость об исчезновении Гесса. Переводчик Гитлера Шмидт свидетельствует, что реакция была такая, «как будто в Бергхофе взорвалась бомба». В сходных выражениях описывают реакцию генералы Кейтель и Гальдер, а также Альберт Шпеер. Еще одним характерным показателем является грубое обращение гестапо с адъютантами Гесса Пинчем и Ляйтгеном. Среди рабочих Аугсбургского аэропорта были произведены аресты. Когда позднее установили, что Гесс был связан с астрологами и антропософами, среди них также были проведены массовые аресты, а их организации закрыты. Альбрехта Хаусхофера, который в основном и влиял на Гесса, срочно отвезли в замок и заставили написать подробный отчет о связи с Гессом. Первоначальная надежда англичан на использование замешательства, которое возникнет в Германии, если они сами будут сохранять молчание, не оправдалась. Чтобы опередить англичан, немцы дали первое сообщение по радио в 8 часов вечера 12 мая. Они объявили, что Гесс, «очевидно в припадке безумия», вылетел на самолете и о нем ничего неизвестно. Это сообщение было туманным, так как у немцев не было никакой информации о судьбе Гесса. ВВС Германии, кстати, заверили Гитлера, что у Гесса почти нет шансов долететь до Англии[47]. Но англичане сразу же ответили, и немцы мгновенно отреагировали, выпустив 13 мая подробное коммюнике. За ним последовала публикация содержания письма, которое Гесс оставил для Гитлера, где демонстрировалась его преданность фюреру. В публикации правдивой информации заключалась самая сильная надежда немцев на срыв успеха возможной английской пропагандистской кампании на тему, что полет Гесса говорит о росте разногласий в немецком руководстве[48].

Черчилль был полон решимости извлечь из эпизода с Гессом наибольшую выгоду. Для этого он был готов сделать драматичное заявление в парламенте, отводя от себя критику и усиливая оптимизм. Народ, объяснял он, «это необыкновенное происшествие позабавит и приободрит; наверняка поступок заместителя фюрера, покинувшего в такой момент Германию и своего лидера, приведет в глубокое замешательство и оцепенение все вооруженные силы Германии, нацистскую партию и немецкий народ»[49]. Поэтому Черчилль продиктовал заявление объемом в шесть страниц, которое отредактировал самым тщательным образом. Если бы он произнес эту речь, то удалось бы избежать многих отрицательных длительных последствий этого дела. Но заявление осталось на бумаге. Нет особого смысла разбирать его здесь. Из текста, однако, видно, насколько далеко Черчилль был готов пойти, чтобы раскрыть правду о Гессе и истинном характере его предложений. Среди них было предложение Гесса о разделе сфер влияния. Имелось и создававшее существенный дискомфорт понимание того, что Гесса привела в Англию владевшая им мысль о том, «что в Великобритании сильное движение за мир, движение пораженцев, с которыми он мог бы вести переговоры». Черчилль далее намеревался развеять домыслы, сохранявшиеся вплоть до открытия архивов в 1992 г. В своем заявлении он писал, что Гесс считает себя исполнителем миссии, которую он сам возложил на себя — «спасти британскую нацию от уничтожения». Более того, заявление Черчилля продемонстрировало бы решимость британского правительства отвергнуть переговоры с Гессом, который назывался «сообщником и соучастником герра Гитлера во всех убийствах, предательствах и жестокостях, с помощью которых нацистский режим захватил Германию, как он теперь стремится захватить Европу». Был бы определен статус Гесса как «военного преступника, окончательная судьба которого, как и других руководителей нацистского движения, будет определена решением Союзных наций после Победы». Здесь следует подчеркнуть, что основным соображением для Черчилля было воздействие этих обличений на Германию и на США. В то же время вопрос о реакции России совершенно не учитывался. Типичным для Черчилля было и то, что единственной деталью, которую он «забыл» раскрыть, было условие Гесса об уходе в отставку правительства Черчилля до того, как начнутся переговоры[50].

Ни то заявление, которое было опубликовано на Даунинг-стрит, 10, ни короткое сообщение по радио общественность не успокоили. Публику оставили в состоянии нетерпеливого ожидания дополнительных сведений. Было обещано, что «как только {Гесс} оправится от своего ранения, его заявление будет тщательно изучено». Черчилль еще более разжег воображение публики, признав, что до сих пор было невозможно «разобраться в выходке Гесса». Он ожидал, что парламент поймет, что «даже когда {объяснение} последует, было бы не в интересах общественности, чтобы я сразу же раскрыл характер дела». Негативные последствия молчания предвидел наиболее близкий советник Черчилля по делам разведки майор Десмонд Мортон: «По моему мнению, было бы очень полезно, если бы официальное заявление и пропагандистский материал были опубликованы сразу же. Чем дольше мы ждем, тем более отвратительным становится это дело»[51]. Однако Кадоган уже склонил Идена на свою сторону. Кадоган считал, что лучше всего будет заставить немцев теряться в догадках и вытянуть больше информации из Гесса, «притворяясь, что мы ведем с ним переговоры и не делая из него героя»[52].

Краткость и сдержанность заявления подстегнули любопытство и породили теории о заговоре. Общественность, оставленная в неведении относительно сути заявления Гесса, не понимала ни характера его миссии ни реакцию правительства на него. Кстати, Дафф Купер заблаговременно советовал Черчиллю, что, поскольку «интерес к делу Рудольфа Гесса стал столь значительным он считает исключительно важным, чтобы информация об этом деле публиковалась бы, по мере возможности, в виде отдельных выпусков»[53].

Жажда новостей была неимоверной. Рузвельт умолял Черчилля предоставить ему информацию, так как «отсюда могу Вас заверить, что полет Гесса захватил воображение американцев и интерес к нему надо сохранить подольше — будь это дни или даже недели». То же предлагал Галифакс в своих сообщениях из Вашингтона[54]. Замечания Рузвельта верно передают напряженность, нараставшую в Москве. 14 мая Черчилль вновь заявил о своем намерении выступить в парламенте. Форин оффис, однако был непреклонен. Там преобладало ощущение тревоги, вызванной сходством между откровениями Гесса перед Киркпатриком и «сравнительно точным объяснением Германией причин» якобы вызвавших полет Гесса в Англию. Выдвигался тот довод, что предполагавшееся заявление «подтвердит сообщение немецкого радио». Тогда, вероятно, немецкий народ «издаст вздох облегчения» и скажет: «Так, значит, это и есть причина, по которой наш дорогой Рудольф покинул нас. Это глупо с его стороны; но он не предатель и нам не надо бояться, что он выдает наши секреты». Заявление Черчилля вступало, далее, в противоречие с намерением Форин оффис начать кампанию дезинформации, упор в которой был бы сделан на воображаемый раскол в рядах высшего нацистского руководства. Поэтому Иден вечером на встрече с Черчиллем сумел разубедить его выступать с заявлением. Было решено «сообщить очень мало информации и таким образом заставить немцев теряться в догадках относительно того, что же Гесс может делать — и говорить»[55].

Иден удалился в убеждении, что он отговорил премьер-министра от его намерения. Однако министерство информации не могло устоять перед соблазном использовать по мере сил представившуюся ему возможность.

Оно продолжало давить на Черчилля, чтобы он лично сделал заявление и из дела Гесса был бы извлечен наибольший пропагандистский эффект. Вскоре после полуночи Черчилль вызвал на Даунинг-стрит, 10 Даффа Купера, чтобы тот помог ему обойти барьеры, препятствующие выступлению с заявлением. Вдвоем они составили несколько ослабленный вариант первоначального заявления. Черчилль велел разбудить Идена и по телефону прочитал ему текст заявления. Возражения Идена были яростными; он следовал рекомендации Кадогана — заставить немцев теряться в догадках. Он «выполз из постели», составил другой вариант заявления и, тоже по телефону, продиктовал его Черчиллю. Бивербрук принял сторону Идена. Однако и Купер не уступал. Вследствие всего этого Черчилль утратил решительность; в ответ Идену он пробурчал: «Ладно, заявления не будет». «Трубка была брошена»[56].

На следующее утро, за завтраком, Бивербрук проводил брифинг для прессы и — не для публикации — раскрыл, что Черчилль воздержался от публичного заявления, так как «в настоящий момент он хочет, чтобы вокруг Гесса было как можно больше предположений, слухов и дискуссий». И хотя в проекте телеграммы Рузвельту содержалась рекомендация, что «желательно, чтобы пресса не романтизировала ни его {Гесса}, ни его приключения», Черчилль приписал от руки: «Мы думаем, что лучше всего будет, если некоторое время пресса беспрепятственно поработает над этим и заставит немцев теряться в догадках»[57]. Ведущие газеты, естественно, занялись сочинением неизвестных им подробностей, особенно после того, как Гесс был переведен из Шотландии в лондонский Тауэр. В этом некоторыми был предусмотрен признак предстоящей встречи с премьер-министром. Эта новая волна слухов превосходно накладывалась на слухи и предположения, циркулировавшие с середины апреля. Как часто случалось с Черчиллем, он потерял почти весь интерес к Гессу после того, как ему не дали поступить по-своему. Кроме того, он был полностью поглощен ходом военных действий на Крите и грандиозными морскими сражениями, кульминацией которых будет гибель английского линкора «Худ» и немецкого — «Бисмарк». Единственное, что он сделал, это попытался удовлетворить любопытство Рузвельта, отправив ему точное резюме всех бесед с Гессом, проведенных до того момента[58]. Дипломатический корпус в целом склонялся к тому, чтобы отвергнуть идею сепаратного мира. Однако многие сохраняли убежденность, что Гесс координировал свою миссию с Гитлером. В большой мере это было результатом достойной сожаления речи Бевина, которую они были склонны считать представляющей официальную точку зрения, поскольку официального заявления так и не последовало[59].

Фиктивные переговоры
Вскоре после прибытия Гесса Киркпатрик высказал следующее предложение: «В связи с условием, что Германия не может вести переговоры с нынешним правительством, можно было бы внушить Гессу мысль, что есть шанс устранить нынешнюю администрацию. Если устроить ему встречу с членом консервативной партии, который мог бы произвести на него впечатление, что его соблазняет идея избавиться от нынешнего правительства, тогда, может быть, Гесс раскроется»[60]. За эту идею ухватились, когда увидели, что Гесс впал в депрессию, как только осознал провал своего плана. Он постоянно выражал тревогу из-за того, что «оказался в лапах клики Сикрет сервис» и что с ним обращаются, как с обычным военнопленным. Переписка Кадогана с Черчиллем доказывает без тени сомнения, что Гесс не привез с собой никаких планов из гитлеровской рейхсканцелярии. Одной из задач, поставленных перед Саймоном, было «получить информацию по вопросу о том, был ли Гесс послан в Англию Гитлером для осуществления какого-либо плана мирного наступления»[61].

26 мая Иден попросил Саймона провести беседу с Гессом. Саймон должен был признаться Гессу, что английскому правительству известно о беседе, но в то же время намекнуть, что у него натянутые отношения с Черчиллем и Иденом. Применявшиеся тактические уловки не предполагали настоящих переговоров. Основа для беседы была четко определена Саймоном, который настаивал на том, что это будет «частью разведывательной» работы, с ясной и ограниченной целью — предоставить Гессу «благоприятную возможность свободно говорить о своей «миссии» и выяснить по ходу того, как он отводит душу, собирается ли он сообщить какую-либо полезную информацию о стратегии и намерениях противника». Как и Гамильтон, Саймон был исключительно чувствителен к новым намекам на свои прошлые связи со сторонниками умиротворения и поэтому попросил гарантий того, что «ни при каких обстоятельствах об этой беседе не станет известно»[62].

Черчилль через своего помощника майора Десмонда Мортона, специалиста по делам разведки, передал Саймону пожелание узнать, каковы были причины очевидной озабоченности Гесса международным положением и почему он «столь искренне стремится сейчас к достижению устроенного на скорую руку мира»[63]. В намерения Форин оффис входило также разговорить Гесса, в особенности относительно намерений Гитлера по отношению к России[64]. Однако Кадоган и «С» на это слабо надеялись. Киркпатрик, натаскивая Саймона перед его беседой с Гессом, формулировал те вопросы, которые он будет ставить ему. Они совершенно очевидно были составлены под влиянием идеи, доминировавшей в Форин оффис. Саймону посоветовали спровоцировать Гесса, задав ему вопрос о том, какой смысл заключать мир с Англией, если Германия «собиралась подписать его с Россией и принести в Европу русский большевизм. Если Германия была заинтересована только в Европе, ей следует отказаться от своих замыслов против России, поскольку Россия является азиатской державой за пределами сферы влияния Германии». Надежда была на то, что такая постановка вопроса даст возможность узнать от Гесса, действительно ли Германия стремилась к достижению соглашения с Россией, или же она готовилась к войне[65].

И действительно, именно лорд Саймон имел наилучшие шансы получить информацию от Гесса. Поэтому их беседу надо изучать самым тщательным образом. Пока Саймон не назвал свое имя, Гесс проявлял сильную подозрительность. Он потребовал присутствия двух свидетелей-немцев, а также герцога Гамильтона, который, как он считал, «не входил в политическую клику или в банду Сикрет сервис, которые препятствовали его встречам с людьми, подлинно стремящимися к миру, и с королем. Он вновь повторил, что прибыл в Англию по своей воле, доверившись рыцарству короля»[66]. Через некоторое время Гессу сообщили, что с ним будет вести переговоры лорд Саймон, который как лорд-канцлер обладал определенной свободой действий. Гессу напомнили также, что они с Саймоном встречались в Берлине, когда последний, будучи министром иностранных дел, посетил Гитлера. Гесс был в восторге. «Казалось, перед нами другой человек... Он с удовольствием вспоминал главного участника переговоров»[67].

Утро Гесс провел плохо. Он отказался от ленча и пожаловался, что завтрак плохо на него подействовал. Его подкрепили стаканом портвейна, дали глюкозы. Вскоре после полудня «С» привез лорда Саймона в Тауэр. Он и Киркпатрик находились там под псевдонимами, соответственно: д-р Гатри и Маккензи. Их беседа с Гессом, принявшим конспиративное имя «Джонатан», длилась три часа. Идя на встречу, Саймон изучил все материалы, представленные Гессом, и хорошо в них разбирался. Майор Шеппард, сотрудник разведки, под охраной которого находился Гесс, докладывал своему начальству, что, когда Гесс прибыл, никаких официальных предложений у него не было. Как только он узнал о предстоящих «переговорах», он начал составлять обширные записки. Их он потом и вручит Саймону в качестве своего официального предложения[68].

Уже в самом начале беседы Саймон убедился, что заявление, которое Гесс так старательно составлял двое суток в ожидании их встречи, не содержит ничего нового. Написанные от руки его корявым почерком наброски, которые он вручил Саймону, совершенно не соответствовали предположению, высказанному Пэдфилдом и другими, что Гесс привез с собой письменные предложения, содержавшие прямые упоминания операции «Барбаросса» и будущего России[69]. Категорический вывод Саймона, который он сообщил Черчиллю, состоял в том, что «Гесс прибыл по собственной инициативе. Он не прилетел ни по приказу Гитлера, ни с его разрешения; Гитлер также не знал заранее о его полете. Это его собственная затея. Если бы он добился своей цели и побудил бы нас вести переговоры, имея в виду мир того сорта, который хочет Гитлер, то он бы оправдал себя и хорошо послужил бы фюреру». Саймон, далее, вынес верное впечатление, что Гесс не входил в тот круг политиков, которые вели войну, он мало знал о стратегических планах, так как сферой его деятельности было управление делами партии. План Гесса был в лучшем случае «искренней попыткой скопировать идеи Гитлера, высказанные ему в ходе многочисленных бесед». Изучив эту беседу, специалисты МИ-6 пришли к выводу, что Гесс фактически был неспособен возражать против каких-либо аргументов, особенно политического характера[70]. Это совпадало с впечатлением, которое Гесс произвел на первого заместителя госсекретаря США Самнера Уэллеса в ходе встречи 3 марта. Впечатление это было убийственным. Уэллес ожидал, что Гесс обладает «мощным и определяющим влиянием в делах Германии». Вместо этого тот «просто-напросто повторял то, что ему было велено мне сказать... затрагивавшиеся вопросы он не разбирал. Да и сам не ставил каких-либо вопросов»[71]. Эта закончившаяся неудачей попытка получить какую-нибудь информацию окончательно положила конец «полуофициальным переговорам». Кадоган грубовато определил, что Гесс превратился в «патефонную пластинку»[72].

Таким образом все предположения, что молчание и дезинформация являлись зловещим укрывательством допросов Гесса, — все эти домыслы не подтверждаются имеющимися доказательствами. И уже в тот момент, когда немецкие войска пересекли советскую границу, секретная разведывательная служба, закончив тщательное исследование того небольшого материала, который был получен от Гесса, пришла к выводу, что «он высосан подчистую, и с этих костей не соскребешь больше мяса»[73]. Ошибки в том, как велось все это дело, возникли из-за разногласий относительно возможностей его использования для информирования общественности и для пропаганды. Мысли об укрывательстве вообще не возникало ни на одном этапе просто потому, что скрывать было почти нечего. Выражая мнение Черчилля, майор Десмонд Мортон выступал за опубликование официального заявления, где была бы собрана вся полученная информация. Если бы это зависело от него, говорил он Идену, «любому человеку, поставленному руководить информированием по этому вопросу, должен быть предоставлен доступ ко всем документам по нему. Информация не должна ограничиваться всего лишь одним сухим правительственным коммюнике»[74]. Читая обширные записи бесед между «Гатри» и «Джонатаном» (т.е. Саймоном и Гессом — Прим. перев.), Черчилль пришел к выводу, что заявления Гесса были похожи на «разговор умственно отсталого ребенка, совершившего убийство или поджог». Он даже не разделил общее мнение, что Гесс «фактически отражал внутренний мир Гитлера». Его, однако, позабавило, что Гесс дает понять «нам нечто от атмосферы Берхтесгадена, одновременно искусственной и зловонной». К этому времени Черчилль утратил какое-либо желание выступать с публичным заявлением[75].

Приходится допустить, что последовательность заявлений, делавшихся Гессом на допросах десятки раз, постоянное фиксирование людьми Секретной разведывательной службы его даже самого бессвязного бормотания, — все это является подтверждением его версии событий. Главный психолог британской армии, вызванный для обследования Гесса, проникся «острым ощущением, что его рассказ в общем правдив». Он также заметил, что, поскольку Гесс не говорит свободно по-английски, ему трудно изложить убедительную версию, которая была бы сплошной ложью. Он также высказал подозрение, что психическое состояние Гесса было неустойчивым: «Он представляет собой несколько параноидный тип... у него в ненормальной степени отсутствуют интуиция и самокритика. Он также принадлежит к интроспективному и отчасти ипохондрическому типу. Этот человек производит на меня впечатление неуравновешенной, психопатической личности...»[76].



1. Телеграмма Сталина Майскому 19 октября 1942 г. См. в: Советско-английские отношения во время Великой Отечественной войны 1941 - 1945 гг., М., 1983, т.1, стр.294.

2. FO 371 30920 С10635/61/18, 2 ноября 1942 г.

3. Ргеm 3/434/7, записи совещания Черчилля со Сталиным в октябре 1944 г., 10 мая 1945 г. и FO 800/414 fol.21, 18 октября 1944 г.

4. H. Thomas, The Murder of Rudolf Hess, London, 1979.

5. См. описание этого эпизода на стр. 232-233 наст. изд.

6. Costello J., Ten Days to Destiny. The Secret Story of the Hess Peace Initiative and British Efforts to Strike a Deal with Hitler, New York, 1992, p.3 passim and p.415 and 434.

7. Там же, р.ХII, and p.434.

8. Л.Шварцшильд, "Неожиданный захват Гесса в ловушку, подстроенную английской "Сикрет сервис"", Военно-исторический журнал, 1991, N 5, стр.37-41. Нет смысла спорить по этому вопросу на этом этапе, поскольку мои открытия, о которых я сообщаю ниже, опровергают необоснованные версии.

9. Чукреев В.И., "Загадка 22 июня 1941 года", Военно-исторический журнал, 1989, N 6, стр.39.

10. National Archives, Washington, RG.319, Box 83, B8026020. Доклад о деле Гесса американского военного атташе в Лондоне Раймонда Ли 10 мая 1941 г. Costello. Ten Days to Destiny, p.44.

11. Это один из тех редких случаев, когда рассказ Черчилля точен в своей основе, хотя и не полон. См.: The Second World War: The Grand Alliance, pp.43-49.

12. G.Gorodetsky, "The Hess Mission and Anglo-Soviet Relations on the Eve of "Barbarossa", English Historical Review, Vol. Cl, N 399 (April, 1986).

13. P.Padfield, Rudolf Hess. The Fuhrer's Disciple. London, 1993, p.353. См. ниже, стр. 248-249. Доклад Криппса, подводящий итоги рассмотрения дела см. в FO 371 30920 С10635/61/18, 2 ноября 1942.

14. Это признал Пэдфилд в своей книге: Rudolf Hess, pp. 334-5 и 355-56. Он тщательно изучил соответствующие архивные дела. См. также: J.Douglas-Hamilton, The Truth about Rudolph Hess, London, 1993, pp. 140-141, и введение, написанное Роем Коньерсом Несбитом, исключительно тщательно изучившим архивы английских ВВС.

15. Об этом см.: WO 199/3288, Scotish Command: The Capture of Hess, 13 May 1941.

16. WO 199/3288A, доклад командира 3-го Ренфреширского батальона сил местной обороны 11 мая 1941 г., и FO 1093/11 fols. 152 - 155, допрос Гесса Баттальей и комментарии "С", 10 мая 1941 г.

17. Hamilton. The Truth about Rudolf Hess, pp. 142 - 43, Padfield. Rudolf Hess. Пэдфилд по-прежнему высказывает некоторые сомнения (стр. 354).

18. WO 199/3288, доклад разведки, 10 мая 1941 г.

19. См. FO 371 30920 С10635/61/18 DEFE 1/134, подборка писем о Гессе, составленная почтовой цензурой, 23 мая 1941 г.

20. FO 1093/9, h.15, ГО: Записи по делу Гамильтона против компартии Великобритании о клевете, 17 июня 1941 г.

21. FO 1093/7, foL 26, S01 Memorandum.

22. FO 1093/1, hh. 18 - 20, беседа лорда Гамильтона с Гессом 11 мая 1941 г.

23. См. беседы с Гессом, описываемые ниже.

24. Майский И.М. Воспоминания советского дипломата 1925 - 1945 гг. М., 1971, стр. 516.

25. Текст газетных статей и протоколы, в которых отрицается их содержание, см.: FO 371 46780 С4725/44/18.

26. Padfield, Rudolf Hess, pp. 368 - 71.

27. См. наст. изд. с. 248-249.

28. PRO WO 3288/Af.4.

29. Padfield, Rudolf Hess, p. 364.

30. FО 371 26945 C40383, C4140, C4147 и С4613/306/41 C4245/306, 20 и 25 апреля 1941 г. Фраза Пэдфилда о том, что "в устах столь тонкого дипломата, как Хор, это вряд ли являлось опровержением", совершенно неубедительна.

31. FO 371 1093/14 fol.101, 10 мая 1942 г.

32. FO 1093/3, р.92, письмо профессору Хаусхоферу, 20 июня 1942 г.

33. "New Chronicle", 26 July 1945.

34. FO 1093/3, pp. 33 и 142 - 3: письма Гесса матери от 28 марта и 9 сентября 1942 г.

35. , 1918 - 1945, XII, pp. 783 - 787, письмо Альбрехта Хаусхофера Гитлеру от 12 мая 1941 г. См. тщательное исследование этого вопроса в: Hamilton, The Truth about Rudolf Hess.

36. FO 1093/1, pp. 18 - 20. Допрос Гесса лордом Гамильтоном, 11 мая 1941 г.

37. FO 1093/8, pp. 221 - 2, 22 мая 1941 г.

38. FO 1093/8, р. 206, письмо Гесса жене от 3 июня 1941 г.

39. FO 1093/2 р. 8, 14 Sept. 1941.

40. Cadogan, Diary. Запись за 11 мая цитирует Costello, Ten Days, pp. 415-16, который сочинил целую историю в попытке доказать, что Черчилль сильно хотел, чтобы Гамильтон приехал, так как ему уже было известно заранее, что тот везет с собой немецкие предложения.

41. Hamilton, The Truth about Rudolf Hess, pp. 149-150.

42. PREM 3 219/7 p.167, письмо Черчилля Идену, 13 мая 1941.

43. PREM 3 219/7 pp. 146 and 165, записи Черчилля, 16 мая 1941.

44. FO 1093/10 fols. 54-55, телеграмма Черчилля Рузвельту, 17 мая 1941.

45. FO 1093/1 fols.20-30, интервью Киркпатрика, 12 мая 1941.

46. FO 1093/11 fol.93.

47. В своей книге The Truth about Hess, pp. 185-192, Гамильтон проводит достаточно материала, доказывающего огромное потрясение Гитлера, когда ему сообщили о полете Гесса.

48. FO 1093/11 fol. 149, 13 мая 1941.

49. PREM 3 219/4 fol. 18, непроизнесенное заявление Черчилля, 12 мая 1941.

50. Prem 3 219/4 fols. 14-19, 11 мая 1941.

51. Morton, FO 1093/10, fols. 82 - 83.

52. Cadogan, The Diaries, pp. 175 - 80.

53. Hansard Parliamentary Debates, V Series, CCCLXXI, p. 1085, 13 мая, и PREM 3 219/4 fols. 3,5 and 23 - 24.

54. FO 371 26565 C5301/5188/18, Письмо Галифакса в Форин оффис 17 мая 1941, and PREM 3 219/7 р.147, Телеграмма Рузвельта Черчиллю, 15 мая 1941.

55. FO 1093/11 fols. 132 and 140 - 141, записи Форин оффис 14 мая 1941.

56. PREM 3/219/7, Дафф Купер - Черчиллю 15 мая 1941, и Hamilton, op. cit. p. 161.

57. FO 1093/11 fols. 110 - 115, Письмо Черчилля Кадогану, 16 мая 1941.

58. FO 1093/11 fol. 121, Письмо Черчилля Кадогану, 16 мая 1941.

59. FO 1093/11 fol. 123, Письмо Батлера - Идену, 16 мая 1941.

60. Fo 1093/1 fols. 20 - 30, Доклад Киркпатрика, 12 мая 1941.

61. FO 1093/10 fols. 139 - 41, Сообщение майора Д.Мортона - "С" и доклад Кадогана о Гессе, 6 июня 1941.

62. FO 1093/11 fols. 51 - 54, Сообщение Саймона - Идену, 27 мая 1941; Cadogan Diaries, p.380, 19, May 1941.

63. PREM 3 219/7 pp. 113 - 15, Сообщение майора Мортона - Черчиллю, 9 июня 1941.

64. PREM 3 219/7 pp. 117 - 18, Письмо Кадогана - Черчиллю, 6 июня 1941.

65. FO 1093/10 fols. 91 - 94, Записи Киркпатрика, 29 мая 1941.

66. FO 1093/10 fol. 170, заявление Гесса, и 11 foL 85, Доклад N 16, по телефону, 30 мая 1941 г.

67. FО 1093/10 fol. 129 и 146, сообщение "С" в Форин оффис, 4 июня и доклад офицера СИС 6 июня 1941 г.

68. PREM 3 219/7 pp. 144-145, комментарии майора МИ-6 Шеппарда 21 мая 1941 г.

69. Письменные предложения см.: FO 1093/1 pp. 154 - 56,10 июня 1941 г.

70. FO 1093/10 fols. 95-96, предварительный доклад "С" Идену, FO 1093/1 fols. 1-13, доклад Саймона о его беседе с Гессом, 9 июня 1941 г., и fols. 70 - 147, стенографический отчет этой беседы, 10 июня 1941 г.

71. Hamilton, The Truth about Hess, p. 135.

72. FO 1093/10 fols. 86-90, сообщение Кадогана Идену, 12 июня 1941. См. также дневник Кадогана.

73. FO 1093/7 fols. 19-23, Предание дела Гесса гласности - служебная записка, С.О.1 и докладная Форин оффис 23 июня 1941 г.

74. FO 1093/10 fols. 58-63 и 82, 13 июня 1941 г.

75. PREM 3 219/5 р. 3, Черчилль - Идену, 14 июня 1941 г.

76. FO 1093/10 fols. 157-160, доклад от 30 июня 1941 г. полковника Дж. Р. Риса, консультанта по медицинской психологии Армии метрополии.

OCR: Ольга Португалова

[Габриэль Городецкий]

https://scepsis.net/library/id_494.html
«В погоне за большевистским зайцем»
Информацию, которая пригодилась бы для проведения пропагандистской кампании, получить от Гесса не удалось. Из-за этого все усилия теперь были брошены на то, чтобы использовать дело Гесса в русском контексте. Однако молчание, сохранявшееся вокруг этого дела англичанами с самого начала, до того как было принято решение использовать Гесса в отношениях с русскими, привело к появлению слухов, которые влияли на Кремль очень долго — даже после того, как свернулось само дело Гесса. Так, даже в октябре 1942 г. сэр Кларк-Керр, английский посол в Москве, сообщал о подозрениях русских, связанных с тем фактом, что их оставили в неведении о деле Гесса. Как бы Вы себя чувствовали, писал он Черчиллю, если бы Риббентроп прилетел в Россию, а Англию заставили теряться в догадках относительно характера его миссии? Кларк-Керр информировал, что в Москве имеют хождение две версии. Первая: Гесс был связан с влиятельными людьми в Англии, «которые дали ему понять, что, если он прибудет со специальной миссией и определенными предложениями, то правительство Его Величества не только заключит мир, но и объединится с немцами в крестовом походе против большевизма». Эти люди были столь могущественны, что Черчилль, хотя и отверг предложения Гесса, не осмелился разоблачить их и предпочел оставить русских «в беде». Согласно другой версии, которую посол считал преобладающей, предполагалось, что Черчилль держит Гесса про запас, на случай, если понадобится вести с ним переговоры[1]. Размах, который с течением времени приняли связанные с делом Гесса подозрения Сталина, и причины этого проявились осенью следующего, 1942-го года. Лондонская «Таймс» вновь разожгла эти подозрения, перепечатав статью из стокгольмской нацистской газеты «Дагспостен». Сама статья, написанная, очевидно, по заказу Берлина, была примером лжи и дезинформации, составленной так чтобы сыграть на известных подозрениях Сталина в обстановке ухудшения англо-советских отношений. Статья с поразительными подробностями описывала полет Гесса. Утверждалось, что миссия Гесса была не какой-то бессмысленной и самостоятельной выходкой одиночки, а представляла собой часть хорошо продуманной политики Гитлера. Его план якобы имел целью убедить Англию прекратить военные действия и заключить союз с Германией против СССР. Дезавуирование миссии Гитлером было страховкой против возможного провала переговоров. В этих разоблачениях обыгрывалась тактика англичан, которые вели дело, связанное с Гессом, очень скрытно; обращалось особое внимание на то, что Черчилль ни разу не советовался ни с парламентом, ни с кабинетом[2].

Через несколько дней стокгольмскую статью подробно изложила и прокомментировала лондонская газета — «Ди цайтунг». Эта газета немецких эмигрантов в Англии фактически финансировалась английским министерством информации. Однако комментарий, сделанный по поводу статьи о Гессе, был напечатан без предварительных консультаций с министерством. В нем говорилось, что хорошо осведомленные политические наблюдатели в Лондоне «считают, что версия, изложенная в «Дагспостен», является в целом правильной». Газета, далее, связывала это с «целым рядом зондажей, проводимых Берлином уже несколько месяцев, и особенно активно в последнее время, с целью исследовать наличие возможностей компромиссного мира». Кларк-Керр предупредил Идена, что русские обязательно сочтут эту статью «выражением официального мнения правительства Его Величества» и что «они сделают из мухи слона». И действительно, Сталин дал санкцию на публикацию 19 октября в «Правде» злобной статьи, в которой, среди прочего, заявлялось, что отказ англичан предать Гесса суду превращает Англию в убежище для гангстеров. Из-за того, что Сталину в свое время подбросили дезинформацию, он по-прежнему подозревал, что Гесс все еще может быть использован в качестве канала для переговоров, если военные действия примут неблагоприятный оборот. По словам Кларка Керра, «с тех пор как Гесс прибыл в Шотландию, его дело время от времени активно обсуждали и в отношении него ощущалось определенное беспокойство. Он был, если можно так выразиться скелетом в шкафу, однако бренчание костей этого скелета, раздававшееся эпизодически, не слишком портило настроение публики. И вот теперь Советское правительство сочло необходимым вытащить его и выставить на всеобщее обозрение»[3].

Эти подозрения можно оценить в полной мере только, если еще раз вспомнить о решении Идена и Бивербрука, с которым нехотя согласился Черчилль в ночь с 14 на 15 мая 1941 г. Тогда они планировали сыграть на пропагандистской стороне миссии Гесса. Сцена для тонкой игры, в которой Гесса использовали бы для изменения советской политики, была к тому времени уже готова. Как только Гесс приземлился в Англии, Криппс сообщил в Форин оффис об интересе, который его миссия возбудила в Москве. Криппс ошибся, когда посчитал, что его угрозы Молотову были «по всей видимости проигнорированы». Полностью отдавая себе отчет во взрывоопасном характере дела Гесса, он предложил воспользоваться «прекрасным случаем», чтобы или сыграть на советских страхах, или развеять их. Он предложил следующее:

1. Инцидент с Гессом, несомненно, заинтриговал Советское правительство не меньше, чем кого-либо другого и вполне мог вновь возбудить их старые страхи относительно того, что сделка о мире будет заключена — за их счет.
2. Я, разумеется, не знаю, до чего дойдет откровенность Гесса, если он вообще был готов говорить открыто. Но если предположить, что он готов к откровенности, тогда я очень надеюсь, что вы в срочном порядке рассмотрите возможность использовать то, что он вам скажет, для того, чтобы усилить советское сопротивление перед лицом давления немцев. Это можно сделать либо: (а) усиливая их страх остаться в одиночестве и иметь дело с последствиями этого, либо (б) дать им понять, что трудности не будут столь ужасными, если разрешить их сейчас и не в одиночку. Можно также проводить обе эти линии одновременно и это предпочтительнее, так как они в действительности не являются взаимоисключающими.
3. В пункте (а) я имею в виду: (1) раскрыть тенденцию во влиятельных немецких кругах к компромиссному миру с Англией; (2) раскрыть несомненно ведущуюся немцами подготовку либо к прямому нападению на Россию, либо к подрыву нынешнего режима политическими средствами.
4. В пункте (б) я имею в виду раскрытие слабых сторон германской военной машины, особенно в том, что касается прямого столкновения с Россией и, в более общем плане внутренних политических и экономических трудностей Германии. Также любые конкретные свидетельства существования оппозиции войне против СССР — в народе или в партии; при этом должно быть совершенно ясным, что такая оппозиция, хотя возможно и недостаточно сильна, чтобы не дать немцам напасть на Россию, но будет мешать им после нападения.

В следующей телеграмме он продолжал развивать эту тему: если правильно использовать соответствующую информацию, русские могут перестать рассуждать и убедятся, что сейчас у них еще есть какая-то опора, а позже может и не быть. В этот момент Сарджент, автор концепции, определявшей англо-советские отношения, как представляется, категорически возразил против идеи упоминать о сепаратном англо-германском мире. Эта идея, считал он, могла бы бросить охваченного паникой Сталина в немецкие объятия. Криппсу поэтому пришлось какое-то время терпеливо ожидать, будет ли получена от Гесса какая-нибудь информация[4].

Через пару дней, когда стало ясно, сколь ограничены оказались перспективы использования Гесса для ведения пропаганды на Германию, Сарджент предложил использовать Гесса в духе предложений, высказывавшихся Криппсом. Поскольку Гесс не сообщал что-либо о немецких намерениях в отношении России, идеи Криппса можно было реализовать только умышленным распространением дезинформации. В материалы дезинформации и предполагалось включить указания на раскол в нацистском руководстве относительно планов, касающихся России. В дезинформации можно было сообщить, что Гесс, в отличие от Геринга и Риббентропа, которых он, казалось, не выносил, оставался «одним из самых фанатичных нацистов». В своей ипостаси хранителя истинной доктрины нацизма Гесс был, дескать, преисполнен решимости не допустить какого-либо соглашения между Россией и Германией[5].

Острое желание осуществить замысел, намеченный этими рекомендациями, несмотря на его явную опасность, было тесно связано с выводами английской разведки относительно наращивания немецких войск на русских границах. Следует помнить, что использование дела Гесса против России в большой мере исходило из ошибочного анализа ситуации английской разведкой, которая только в конце мая 1941 г. полностью осознала вероятность германо-советской войны. А до этого разведка по-прежнему твердо придерживалась мнения, что размещение немецких войск на Востоке было прелюдией к переговорам с Советским Союзом. Объединенный комитет по разведке (ОКР) впервые обсудил вопрос вероятности войны лишь 23 мая. Но и тогда он сделал тот же вывод: «наиболее вероятным курсом является сотрудничество... Если несколько недель назад по всей Европе наибольшее распространение получили слухи о надвигающемся нападении Германии на СССР, то сейчас дело обстоит противоположным образом. Есть некоторые признаки, дающие основание предполагать, что новое соглашение между двумя странами, может быть, уже почти готово». Самая последняя информация дает основание предполагать, что «Гитлер и Сталин могли прийти к решению заключить далеко идущее соглашение, — основа которого пока еще не ясна, — о политическом, экономическом и даже военном сотрудничестве». Война возможна только в том случае, если «Советский Союз либо не согласится на германские требования, либо не выполнит какое-либо достигнутое соглашение»[6]. В то же время в подробной межведомственной памятной записке, утвержденной Иденом, делался вывод, что война против России не соответствовала бы экономическим интересам Германии[7].

Отбрасывались любые факты, противоречившие этой концепции. Например, когда стало известно, что Геринг направил своему близкому другу — шведскому бизнесмену сообщение, которое, как казалось, содержало информацию о том, что около 15 июня Германия нападет на Россию, Иден отмел эту информацию, заметив, «что на 15 июня намекали столь часто, что это становится подозрительным». Подобные сообщения от Криппса, после его встречи с советским послом в Стокгольме Коллонтай, не были восприняты на том основании, что «отрицание мадам Коллонтай ее осведомленности о политических разговорах еще ничего не значит»[8].

31 мая оценки были несколько изменены. По-прежнему ожидалось, что Германия станет использовать свои недавние военные успехи и укреплять свое положение на Ближнем Востоке. Однако уже не считалось немыслимым, что Германия станет «навязывать свои требования к Советскому Союзу путем угрозы применения силы, которая {могла бы} немедленно перейти в действия»[9]. И даже после того, как была наконец окончательно осознана вероятность вторжения, в Форин оффис это истолковали так:

самые последние разведывательные данные о военных передвижениях и т. п. со всей определенностью указывают на окончательные немецкие приготовления для вторжения на советскую территорию; другими словами, они указывают на намерения Германии выдвинуть такие далеко идущие требования к Сталину, что ему придется либо воевать, либо согласиться на “Мюнхен” [10].

Даже 15 июня английский поверенный в делах в Москве расценил сообщение ТАСС, в котором отрицались враждебные намерения Германии, как попытку подготовить общественное мнение к тому потрясению, которым стало бы новое германо-советское соглашение [11].

Сарджент настойчиво продолжал свои усилия. Через два дня он представил новый документ, в котором изложил свои взгляды более четко и содержательно. Дезинформация, которую он хотел использовать против России, основывалась на следующих посылках:

Гесс считает себя хранителем истинной и первоначальной нацистской доктрины, фундаментальные положения которой определяют целью нацизма спасение Германии и Европы от большевизма; к настоящему времени оппортунисты, позднее вступившие в партию, и армия убедили Гитлера попытаться достичь такого урегулирования с Советским Союзом, которое бы даже превратило его в полноправного партнера держав оси; Гесс не мог этого вынести, и в этом причина его прилета в Англию.

Если бы эта версия была результативно подброшена Сталину, он должен был обязательно поверить, что Гитлер заманивает его в орбиту Германии только с целью получить опору в России. А когда Гитлер усилит свои позиции, он затем попытается свергнуть Сталина и таким путем умиротворить наиболее экстремистские элементы в своей партии. Решение о том, продвигать ли эту версию, было англичанами отложено. Однако это сделали не из-за возможных последствий для русских, а потому, что Кадоган просто-напросто боялся того, что о ней могут узнать немцы — а их он все еще хотел держать в догадках. Меньше энтузиазма проявлял Иден, поскольку он предвидел, что дезинформация действительно могла бы подтолкнуть русских еще энергичнее стремиться к достижению соглашения с немцами, как только они узнали бы, что Гитлер склонен к переговорам.

Изучение материалов допросов Гесса, проведенных к тому моменту, привело Кадогана к безрадостной мысли, что Гесс пока что так и не сообщил никакой ценной информации. И тем не менее правительство, очевидно, не «желало создать впечатление, что он ничего путного не говорит!» [12]. Для того чтобы использовать Гесса против русских путем периодической публикации отрывочных дезинформационных сообщений, исключительно важно было координировать пропагандистскую деятельность. Батлер жаловался, что он проводит другую линию — он последовательно стремился убедить Майского в том, что Англия будет продолжать военные усилия. Сардженту, у которого руки чесались что-то предпринять, пришла в голову мысль, что лучше всего обмануть русских можно было бы, использовав «какой-нибудь подпольный канал». Кадоган с энтузиазмом одобрил эту идею при условии, что «русских не чересчур напугают!». Он, очевидно, имел в виду германо-советский военный союз, которого столь опасались[13].

Решение ввести русских в заблуждение о миссии Гесса следует рассматривать в контексте убежденности Форин оффис в том, что германо-советские переговоры вот-вот будут успешно завершены и поэтому их любой ценой необходимо сорвать. 23 мая Форин оффис окончательно утвердил директиву для МИ-6: «использовать инцидент с Гессом через заграничные нелегальные каналы». Директиву одобрили как «ясное предупреждение советскому правительству остерегаться нынешних предложений Гитлера о сотрудничестве и дружбе». Однако в Москве она только усилит подозрения относительно перспективы англо-германского мира и будет расценена как попытка Англии вбить клин между Россией и Германией. Слухи распространялись каналами, предложенными Сарджентом. Смысл их, в конечном итоге, был тот же, что у предупреждения Черчилля и угроз, с которыми Криппс выступал в Москве. Русских предупреждали, что если они уступят требованиям Германии, то выгоды от соглашения достанутся Гитлеру; в конечном же итоге русским придется воевать в одиночку. Таким образом, указания проводить операцию по использованию инцидента с Гессом в целях дезинформации были отданы, Кавендиш Бентинк, председатель Объединенного комитета по разведке, взял на себя ясное обязательство: «Спецотдел 2, в сотрудничестве со спецотделом 1, предпримут меры к тому, чтобы вышеназванные слухи достигли советских ушей тотчас же... Мы, несомненно, получим возможность, как обычно, ознакомиться с отдельными «шептунами» перед тем, как они начнут действовать».

23 мая директива об использовании дела Гесса была направлена в английские посольства в Стокгольме, Нью-Йорке и Стамбуле; информация была «предназначена только для России; для распространения через каналы, ведущие прямо к советским представителям». Независимо от этого распространялись слухи по другим каналам, при соблюдении координации с основными положениями, определенными в директиве. Сомнения, которые имелись по вопросу результативности подобных мер и возможных отрицательных результатов, к которым они могут привести в Москве, были отметены, возобладало желание запустить как можно больше «слухов»[14].

Отдел политической разведки Форин оффис также считал, что дело Гесса не используется должным образом для получения реальных результатов. Он настойчиво предлагал извлечь как можно больше из антибольшевистской настроенности Гесса. Перед Форин оффис встал вопрос, что делать: продолжить только что запущенную кампанию слухов, или по официальным каналам сообщить русским истинную информацию о Гессе. Взяли верх взгляды Идена и Кадогана. Несмотря на попытки Даффа Купера обсудить вопрос на уровне министров, кампания слухов было продолжена[15].

Эта версия распространилась мгновенно. В зале приемов Форин оффис лично Иденом был проведен инструктаж для руководящих представителей английских газет. Он заявил газетчикам: «Гесс был очень откровенен о своей миссии. И эта миссия указывает на то, что в руководстве Германии имеется раскол». Представитель влиятельной газеты «Таймс» после этого инструктажа был убежден, что Гесс пытался «доставить план мира» и был официально уполномочен Гитлером на это. Такие взгляды получили широкое хождение в Лондоне[16]. К 10 июня, как раз в те дни, когда Саймон беседовал с Гессом, дезинформация уже не ограничивалась «слухами». Иден ввел в заблуждение Майского, заставив его поверить, что «Гесс бежал из Германии ввиду ссоры не с самим Гитлером, а с некоторыми окружающими его высокими персонами, вроде Риббентропа и Гиммлера»[17]. Получив такую информацию в Москве, Сталин мог понять ее двояко, причем каждая из версий приводила к катастрофическим последствиям. Если информация была истинной, то его линия на умиротворение с немцами была правильной. Если же англичане пытались втянуть его в войну, то и в этом случае его бдительность была оправданной.

Не успела «кампания слухов» начаться, как Криппс, которого не известили о незначительности информации, полученной от Гесса на допросах, также проявил горячее желание использовать дело Гесса. Будучи блестящим аналитиком и наблюдателем, он не умел выбирать правильную линию поведения, его действия часто были суетливыми и импульсивными. В телеграмме Идену он писал: «Я сохраняю достаточно надежд на то, что Советское правительство не пойдет на такие уступки, которые кардинально повлияют на его подготовленность или приготовления к войне, так как я уверен, что у них нет иллюзий относительно основных намерений Германии в том, что касается их; я уверен, что они преисполнены решимости сопротивляться в тех случаях, когда, по их собственной оценке, они должны сопротивляться или погибнуть». Криппс был убежден, что «из-за очевидного нежелания Советского правительства вести в настоящее время войну с Германией «оно должно испытывать очень большой соблазн» вести дело чересчур тонко». Криппс поэтому считал, что действия Советского правительства в таких случаях будут зависеть от его анализа соотношения сил Англии и Германии. Он выразил надежду на использование полученной от Гесса информации для того, чтобы «оказывать воздействие на решения Советского правительства в критический момент и, что особенно важно, убеждать их не сосредоточивать внимание на внешних факторах, упомянутых выше, другими словами, внушить им, что сейчас у них есть опора, а вот позже ее может и не оказаться»[18].

Хотя Криппсу были даны указания не предпринимать каких-либо действий по своей инициативе, его в полной мере проинформировали о кампании дезинформации, которая, на первый взгляд казалось, соответствовала его рекомендациям:

Через негласные каналы мы сообщаем, что полет Гесса является показателем растущих расхождений из-за проводимой Гитлером политики сотрудничества с Советским Союзом и что в случае продолжения этой политики Гитлер будет настаивать на краткосрочных соглашениях, зная, что он будет вынужден отказаться от этого курса и нарушить любые обещания Советскому Союзу, которые он может быть уже дал. Так что в конечном итоге положение Советского Союза окажется хуже, чем было вначале. Окажется, что они потеряли потенциальных друзей, пошли на уступки и в своем ослабленном состоянии остались один на один с Гитлером.
Однако, как и русские, Криппс так и не поверил, что Гесс прибыл в Англию с пустыми руками. Сформулированные им предложения основывались на неверной посылке, что предупреждение будет искренним[19].

Весь май трения между Даффом Купером и Иденом не прекращались. Иден находился под постоянным давлением Майского, требовавшего борьбы со слухами; он был преисполнен решимости прекратить полуофициальную утечку информации из Форин оффис. 5 июня Иден дал официальное указание хранить молчание в связи с делом Гесса; в то же время Форин оффис сохранил свое право вести тайную пропагандистскую кампанию и «выдумывать и распространять большевистские и другие версии». Угрюмое замечание Кадогана, что «слухи могут быть более безответственными и, если они даже не приносят неудобств, могут оказываться противоречивыми и сбивающими с толку», осталось незамеченным [20]. А попытки Идена сохранять жесткий контроль оказались безуспешными. Вплоть до немецкого вторжения как военная разведка, так и министерство информации усердно пытались изменить решение Идена, которого они все равно не придерживались. Военная разведка считала, что, если главной целью было «заставить немцев теряться в догадках», то «молчание бесполезно и что-нибудь должно появляться». Точно так же Дафф Купер продолжал засыпать Черчилля требованиями выступить с публичным заявлением[21].

Гесс глазами русских
Характерной и постоянной чертой советской внешней политики в период между войнами была патологическая подозрительность, начало которой было положено интервенцией союзников во время гражданской войны в России. Русские опасались, что Германия и Англия могут объединиться и пойти крестовым походом на Россию. Зимой 1939—1940 гг. в ходе «странной войны» перспектива того, что будет заключен сепаратный мир и германская военная машина направится на Восток, побудила русских начать собственные посреднические усилия для окончания войны. К концу апреля 1941 г. в свете ужасающего военного положения вероятность мира на Западе внезапно стала казаться правдоподобной.

После разгрома Франции русских особенно бесило то, что Черчилль неизменно включал в свой кабинет «мюнхенцев». А они могли бы сыграть решающую роль в заключении мира с Германией. Одно время Криппс постоянно писал об этих страхах. После того как была разгромлена Франция, Криппс, доведенный до крайности, убеждал Галифакса: Майскому следует внушить, что реакция Англии на зондажи Гитлера о мире будет зависеть от прогресса переговоров между Россией и Англией[22]. Советская разведка тщательно следила за любыми признаками мира. Она даже доходила до крайностей, высказывая в июле 1940 г. предположения, что «бывший английский король Эдуард вместе с женой Симпсон в данное время находится в Мадриде, откуда поддерживает связь с Гитлером. Эдуард ведет с Гитлером переговоры по вопросу формирования нового английского правительства и заключения мира с Германией при условии создания военного союза против СССР[23]».

Новые намеки на сепаратный мир в последнюю неделю апреля 1941 г. вызвали в Москве беспрецедентную тревогу. Русские оказались в этот момент в незавидном положении: они были преисполнены решимости избежать полного разрыва отношений с Англией; в то же время они открыто осуществляли меры по умиротворению Германии. Чтобы не возбудить подозрений у немцев, свои шаги по сближению с Англией они предпринимали в Лондоне, подальше от немецких глаз. Кроме того, они стали еще пристальнее наблюдать за английской политикой, особенно после военных неудач в Греции и на Крите, которые привели к усилению критики и недовольства в Англии. Майскому были отправлены указания бдительно следить за сторонниками умиротворения, входившими в состав правительства[24]. В ходе своих бурных встреч с Беатрисой Вебб, заместителем министра иностранных дел Р.А. Батлером и будущим министром обороны сэром Уолтером Монктоном Майский стремился рассеять слухи о мирных зондажах[25].

Трудности, с которыми сталкивался Майский при анализе складывавшегося положения и увязывании своих наблюдений с господствовавшими в Москве концепциями, нарастали и обострялись по мере того, как набирали силу слухи о близкой войне. Сравнивая ход парламентских дебатов о войне с событиями мая 1940 г., когда пало правительство Чемберлена, Майский верил, что, несмотря на внешнее сходство, положение изменилось. Черчилль, замечал он сдержанно, пользовался массовой поддержкой потому, что он продолжал вести войну, «по крайней мере, сейчас», в то время, как сторонники умиротворения «пока» не играли важной роли. Ни на миг он не верил, что стойкое сопротивление Черчилля является делом принципа; Черчилль просто не желал заключать соглашение, которое могло бы увековечить неудачи Англии на поле боя. Майский более не исключал возможности того, что ужасное поражение, нанесшее удар по Британской империи (он, несомненно, имел в виду падение Египта), могло бы привести к «предательству со стороны правящего класса, несколько похожему на предательство Петэна и его клики»[26]. Положение, как поверял он своему дневнику, было слишком неустойчивым, чтобы русские чувствовали себя спокойно. «И в данный момент, когда английская буржуазия хочет вести войну, Черчилль является для нее большой находкой. Но он может в дальнейшем стать для нее и большим препятствием, если и когда он захочет заключения мира. Однако это пока еще «музыка будущего»». Все это только усиливало сложившееся у русских впечатление, что единственный интерес Черчилля состоял в том, чтобы добиться вовлечения России в войну[27]. Поэтому огромное внимание обращалось на любой намек на мирное соглашение. Так например, Майский отметил, что на вопрос Ллойд Джорджу, каковы могут быть последствия поражения в Египте, этот опытный политик дал уклончивый ответ. Майский вспомнил, что годом раньше, вскоре после разгрома Франции, Ллойд Джордж, как казалось, был уверен, что военные усилия будут продолжаться без какого-либо ослабления[28].

Очевидно, что тайна, которой был окутан полет Гесса, принесла обильный урожай совершенно диких спекуляций, а он был затем усилен умышленной кампанией дезинформации. Еще больше дело усугубила осторожность, которую Майский проявлял в своих оценках и докладах. В своих мемуарах Майский, отчасти в попытке реабилитировать себя, уверенно заявляет: «Но не подлежит сомнению одно. Все основное и существенное о полете Гесса советскому посольству было известно уже тогда, весной 1941 г.»[29]. На самом деле противоречивость информации из Лондона приведет к неоднозначным толкованиям и усилит страх того, что назревает англо-германское соглашение. В Кремле Гесса не списывали со счетов, не считали его потерявшим свое место в политической иерархии Германии. Гесс был известен своей помощью Гитлеру в написании антибольшевистских пассажей «Майн кампф», своими проанглийскими настроениями и тем, что у него были связи среди англичан. У Молотова еще свежи были воспоминания об их встречах в ноябре 1940 г., когда Гесс, активный участник переговоров, едва скрывал свою враждебность. У русских совершенно естественно возникли подозрения, когда английское правительство, застигнутое врасплох неожиданным появлением Гесса, сохраняло молчание по этому поводу, упустив из виду, какое воздействие их поведение может оказать на Москву[30]. Хрущев вспоминал, как он сказал Сталину: «Я думаю, что Гесс на самом деле должен был иметь секретное задание Гитлера провести переговоры с англичанами о том, чтобы прекратить войну на Западе и развязать Гитлеру руки для натиска на Востоке». Сталин выслушал меня и затем сказал: «Да, это так. Вы понимаете правильно»[31].

Майскому приходилось исключительно трудно. На него легло бремя огромной ответственности. Он должен был проявлять большую осторожность, ибо на основе его оценок в Москве могли принимать судьбоносные решения. Тем временем обстановка, складывавшаяся в течение этого месяца — ультиматумы Криппса в начале апреля, предупреждение Черчилля в конце месяца, — еще более осложнила его положение. Сталин, которому приходилось выбирать из множества версий, читал донесения своих послов выборочно. А послы, и особенно Майский, стали мастерами в поставках требуемого продукта, излагая свои взгляды двусмысленно. Поэтому нет ничего удивительного, что Майский, который до этого момента был столь прилежен в ведении своего дневника, находившегося под постоянным наблюдением, на какое-то время запустил его. Его уклончивые сообщения в Наркоминдел составили поразительно тоненький томик.

И это составляло потрясающий контраст с чрезвычайной активностью Майского, пытавшегося в эти дни докопаться до истины в деле Гесса. Прибытие Гесса в Англию, о чем он узнал только из сообщения по радио, ошеломило Майского. А сейчас все его собеседники только и делали, что строили предположения. «Но никто толком ничего сказать не может». Рано утром следующего дня он сразу помчался в Уайтхолл; его ввели к Батлеру, но тот был исключительно сдержан. Он проинформировал посла, что «настоящий разговор с Гессом еще не начался» и, вероятно, начнется через 2-3 дня [32]. Откуда было Майскому знать, что за уклончивостью Батлера скрывалась его собственная неосведомленность. Майского вряд ли могло успокоить предложение Батлера не обращать внимания на сенсационные заголовки в газетах. К этому времени русские придерживались того мнения, что английская пресса превратилась в рупор кабинета. Не добавил Майскому спокойствия и дальнейший ход беседы, когда Батлер начал критиковать предпринимавшиеся незадолго до этого советские попытки достичь умиротворения с немцами; у Майского вызвала самую настоящую тревогу увязка этих двух тем. Никогда раньше Майский, который теперь повсюду ходил в сопровождении Новикова, не приезжал к Батлеру столь часто, как в эти дни[33].

Не добившись какой-либо серьезной информации, Майский ограничился только кратким комментарием по делу Гесса в своем сообщении в Москву от 15 мая. Целью зарисовки было отразить реакцию, ожидавшуюся в Москве, что «во всех разговорах Гесса очень сильно антисоветское настроение. Он резко критикует советско-германский пакт о ненападении». Трудно, однако, было сделать какие-либо полезные выводы из его телеграммы, во второй части которой сообщалось о признании Гесса, что он прилетел по собственной инициативе и что он не выдал англичанам никаких секретов. Как и весь мир, Москва нетерпеливо ждала информации о намерениях Гитлера в отношении России[34].

Прошло два дня. По-прежнему никаких признаков информации. Майский под предлогом срочной необходимости обсудить репатриацию советских моряков и кораблей, удерживаемых в английских портах, вновь является к Батлеру. Тот, хотя к тому времени не получил какой-либо официальной информации, высказывает свою личную точку зрения, что Гесс прилетел в Англию по собственной инициативе, а не в качестве эмиссара Гитлера. Вслед за этим Батлер начал развивать гипотезу — позже она будет использована в кампании по дезинформации. Он-де не может исключить возможности того, что за спиной Гесса стоит мощная группа в высшем эшелоне нацистской партии. Поэтому представляется, что миссия Гесса является признаком того, что поддержка планов Гитлера не является единодушной. Тем не менее Батлер укреплял у Майского мнение, сложившееся еще до миссии Гесса, о следующем:

Однако решимость правительства вести войну остается в полной силе, не может быть и речи о том, чтобы Англия пошла сейчас на заключение мира. Если у Гесса была странная идея, что он найдет здесь толпы «квислингов», которые только того и ждут, как бы протянуть руку Германии, то он уже убедился или скоро убедится в своей ошибке. Надежда Гесса лишний раз свидетельствует о том, в какой нереальной атмосфере живут руководители современной Германии. Гесс остается в Англии и будет рассматриваться как военнопленный. Ни о каких свиданиях его с Черчиллем не может быть и речи (о таких свиданиях вчера и позавчера говорили некоторые английские газеты)[35].
Через несколько дней Батлер развил свою теоретическую конструкцию, украсив ее дополнительными деталями; по своей инициативе он высказал предположение, что «между Гессом и Гитлером произошла ссора, в результате которой Гесс решил совершить свой полет в Англию в надежде, что здесь ему удастся найти влиятельные круги, готовые к заключению мира с Германией». Восприняв оценки ситуации Батлером, Майский передал в Москву, что, по его мнению, «надежда Гесса, конечно, фантастична». Батлер, кроме того, подтвердил впечатление, сложившееся у Майского, что Черчилль вряд ли отреагирует положительно на прилет Гесса, несмотря на слухи, говорящие об обратном[36].

Мы должны помнить, что сообщения Майского не были единственным источником информации, поступавшей в Москву. В Кремле в еще большей мере полагались на доклады НКГБ и военной разведки. И те и другие изучались в обстановке, отмеченной крайним недоверием. 14 мая НКГБ получил информацию от Анатолия Горского, который руководил кембриджской группой тайных агентов, завербованных НКГБ, что «от Сони {Филби} получена информация, что Гесс при прибытии в Англию заявил, что прежде всего он рассчитывает обратиться к Гамильтону... Гамильтон входит в так называемую Кливденскую клику». Далее сообщалось о первой беседе Киркпатрика с Гессом, но ничего не говорилось о подробностях мирных предложений, с которыми он прибыл. Через несколько часов поступило более точное и деловое сообщение о предложениях Гесса со ссылкой на информацию, полученную Филби в личной беседе со своим другом Томом Дюпри, который был заместителем начальника департамента прессы в Форин оффис:

В ходе своей беседы с офицерами английской военной разведки Гесс заявил, что он прибыл в Англию, чтобы предложить компромиссный мир, целью которого было бы прекратить бедствия двух воюющих сторон и сохранить Британскую Империю как стабилизирующую силу. Гесс объявил, что он по-прежнему лоялен Гитлеру. В разговоре с Киркпатриком Гесс заявил, что война между двумя нордическими нациями является преступной и что он верит, что в Англии имеется мощная античерчиллевская партия, которая хочет мира и которая с его прибытием получит мощный стимул в борьбе за мир.

И тем не менее определенные неточности и неверный анализ окрасили этот доклад в зловещие тона, что имело разрушительное воздействие на Москву. В докладе было заявлено, что «Бивербрук и Иден посетили Гесса, хотя официально это опровергается». Однако это опровержение было сведено на нет общим анализом, который усилил царившие в Москве страхи, особенно когда к середине июня пришло сообщение о том, что с Гессом ведет переговоры лорд Саймон. Филби считал, что «по мере того, как будут разворачиваться военные события, Гесс может превратиться в центр интриг в пользу заключения компромиссного мира и поэтому будет полезным для партии мира в Англии и для Гитлера». Более того, ошибочные сведения, исходившие из различных источников НКВД в Берлине, давали основание предположить, что миссия Гесса действительно была одобрена Гитлером. Эта дезинформация исходила из немецкого министерства иностранной пропаганды. В соответствии с этой информацией «Гесс был вполне в здравом уме; он вылетел в Англию, имея определенное задание и предложения от германского правительства». Указания были спешно направлены в Берлин, Лондон, Стокгольм, США и Рим «приложить все усилия, чтобы узнать подробности предложений». Казалось исключительно важным установить, являлись ли предложения подлинными и были ли они сделаны с согласия Гитлера[37]. Майскому пришлось вникать в это дело еще основательнее из-за сохранявшейся в Москве подозрительности, которую усиливала казавшаяся изощренной кампания слухов о приближении войны. Казалось, что предостережения, которые Криппс делал экспромтом еще в середине апреля, внезапно стали воплощаться в жизнь. 23 мая за обедом в узком кругу у Веббов Майский напомнил о пространном меморандуме Криппса, который, как он сказал, вызвал раздражение у его правительства. Майский таким образом пытался выяснить реакцию своих собеседников на возможность заключения сепаратного мира:

Будет ли Англия держаться — не будет ли мощная группа правящего класса выступать за достижение мира с Гитлером путем переговоров? Он рассказал нам, как он считал, правду о деле Гесса. Гесс был очень откровенен о своей миссии; но он отказался заявить, что она была предпринята с согласия Гитлера[38]. Он желал убедить английское правительство уступить: в войне за господство в Европе Англия и ее союзники будут разбиты, хотя Германия и будет при этом истощена. Германия должна остаться господствующей силой в Европе; Англия должна сохранять свою империю, сделав несколько небольших уступок в Африке. В этом случае Германия и Англия могут остановить распространение большевизма. А большевизм — это сам дьявол[39].

Майского несколько успокоила уверенность Вэббов, что общественность возмутится попытками заключения мира и окажет им сопротивление[40].

К концу мая Майский, как кажется, пришел к выводу, что положительная реакция Черчилля на немецкое предложение мира исключается. Ожесточенный характер дебатов в парламенте после поражения британских войск на Крите позволял сделать вывод, что говорить о росте настроений в народе в пользу мира было бы ошибкой[41]. Однако вся атмосфера в целом оставалась чрезвычайно противоречивой, и Майскому трудно выделять «наиболее вероятное из огромной массы историй, докладов, догадок, предположений, слухов и т.п., роившихся вокруг этого странного, почти романтического дела»[42].

Более того, альтернативные источники, казалось, были менее категоричными и мешали ему направлять в Москву недвусмысленные сообщения. Однажды он, ужиная вдвоем с лордом Бивербруком, влиятельным сторонником Черчилля в военном кабинете, попытался выведать у него о Гессе. «Бивербрук без колебания ответил: — О, конечно, Гесс — эмиссар Гитлера». Затем он пересказал предложения Гесса о мире «с честью», однако исказил их контекст, преувеличив их антисоветский характер. Он заявил, что предложения были представлены как защита цивилизации против большевистского варварства. Бивербрук также вел себя уклончиво при обсуждении перспектив сепаратного мира. Разумеется, данный зондаж он отверг с порога: «Гесс, должно быть, думал, что, как только он изложит свой план, так все эти герцоги побегут к королю, свалят Черчилля и создадут «разумное правительство»... Идиот!» И тем не менее он высказал предположение, что Черчилль действительно верил в то, что Гитлер хочет мира. Он истолковывал миссию Гесса как продолжение усилий, предпринимавшихся Гитлером после падения Франции, когда он при посредничестве Швейцарии пытался достичь соглашения. Бивербрук, как до него Криппс, разыгрывал германскую карту; он сказал в заключение со зловещим подтекстом: «Выйдет ли? Будущее покажет. Британское правительство... пошло бы на мир с Германией на «приличных условиях», но таких условий сейчас нельзя получить». Для русских было бы вполне логичным сделать заключение, что активное продолжение войны Англией зависит не от несгибаемой воли Черчилля, а скорее от характера немецких предложений[43]. К началу июня Майский пришел к следующему выводу:

«За кулисами британской политики началась борьба. Черчилль, Иден, Бевин и вообще все лейбористские министры сразу же высказались решительно против каких-либо переговоров... Однако нашлись среди министров люди типа Саймона, которые при поддержке бывших «кливденцев» считали, что следует использовать столь неожиданно представившийся случай для установления контакта или по крайней мере для зондажа о возможных условиях мира»[44].

В течение первых трех недель июня, до германского нападения на Россию, появлялось все больше разведывательных донесений о наращивании немецких военных приготовлений. Они просачивались в прессу, которая лихорадочно печатала все новые, диаметрально расходящиеся, аналитические оценки обстановки. Они, в свою очередь, совпадали с дезинформацией, которую подсовывали советской разведке; в то же время Саймон предпринимал последнюю попытку допросить Гесса. Майский продолжал метаться между двумя крайними позициями. На основе различных высказываний Идена, с которыми он выступил в начале июня, в Кремле стали беспокоиться, что англичане могут поддаться искушению и подписать сепаратный мир, если они предположат, что Москва ведет переговоры с Германией. 5 июня на встрече с Иденом Майский в ответ на его вопрос «относительно «альянса» Германии и СССР заявил, что между нами нет переговоров ни о каких-либо новых, ни о расширении старых соглашений. Сильное впечатление и недоверие. Иден говорит, что имеет сведения, будто бы между Германией и СССР идут самые серьезные переговоры по вопросам громадного значения».

В тот самый день, когда Гесс беседовал с лордом Саймоном, Майский в коридоре парламента столкнулся с Ллойд Джорджем. Тот, казалось, находился в угнетенном состоянии в связи с ходом военных действий. «Стало быть»,- признался он Майскому, - «надо думать о компромиссном мире. На каких условиях? Ллойд Джордж полагает, что если бы Гитлер согласился бы удовлетвориться, то есть включением в ее состав Данцига, Силезии, Австрии, Эльзас-Лотарингии плюс протекторат над некоторыми частями Европы и Польши, а также кое-какие «модификации» в Бельгии и Голландии, — то заключение мира стало бы возможным». Предложения, представленные Гессом, были «абсолютно неприемлемы,— категорически отвечал «Старик» (т.е. Ллойд Джордж) — если Гитлер будет на них настаивать, продолжение войны неизбежно»[45].

А несколькими часами позже Майский узнал от Идена в Уайтхолле, что никаких переговоров не предвидится. Иден торжественно заявил, что «Гессу придется провести в английской тюрьме некоторое время — до конца войны». И тем не менее через несколько дней Майский, к своему ужасу, вдруг узнал от Беатрисы Вебб, что вести допросы Гесса доверено лорду Саймону, этому апостолу «умиротворения»[46]. Анализ ситуации Майским совпадал с оценкой советской разведки. Рихард Зорге, знаменитый советский разведчик, работавший в Японии, передал сообщение, что полет Гесса был предпринят Гитлером как крайняя мера, последняя попытка провести переговоры о мире[47]. Находившийся в посольстве в Берлине Валентин Бережков сообщает, что как-то, придя в начале мая на Вильгельм-штрассе, он с изумлением увидел, что среди литературы, разложенной в приемной министерства, появились выпускавшиеся еще до войны брошюры и журналы, прославляющие «англо-германскую дружбу»[48].

«Бритиш Пресс Сервис» от 16 июня дала обзор освещения в английской прессе событий за период с 12 мая по 10 июня. В нем ясно отразилась роль полета Гесса в оказавшемся совершенно ложным, но получившем широкое распространение толковании событий. Несомненно, этот обзор должен был совпадать с тем впечатлением, которое создавалось у русских, все это время скрупулезно штудировавших английские газеты. Следует учитывать, что дезинформационные материалы, подбрасывавшиеся Кремлю, сличались с теми выводами, к которым можно было прийти на основе чтения английской прессы и различных сообщений из Лондона. Так, в обзоре «Пресс Сервис» говорится следующее:

Полет Гесса был одним из главных элементов (предполагавшегося «мирного наступления» — Авт.). Мнение, что Рудольф Гесс бежал от кровавой расправы, сменилось широко распространившейся точкой зрения, что он прибыл с миссией мира. Согласно этой версии, президент (Рузвельт — Авт.) отложил свою речь из-за этих мирных предложений, которые Англия отвергнет, если Соединенные Штаты вступят в войну, и примет, если Соединенные Штаты не вступят в войну. Уайнант (американский посол в Лондоне, возвращавшийся после консультаций из Вашингтона — Авт.) привез первый вариант текста соглашения о мире между Гессом и Черчиллем.

Сообщения, что острая нехватка продовольствия в Англии вызвала голод и беспорядки среди английских рабочих, хорошо гармонировали со всеми этими историями. Казалось, что дух англичан слабел. Широкое хождение получили разнообразные спекуляции относительно перспектив политической карьеры и престижа Черчилля, если он потеряет Средиземноморье. В то же время печатались сообщения о возрождении в Англии предвоенных групп сторонников умиротворения. Постоянно цитировались слова леди Астор о том, что Англия проигрывает войну на внутреннем фронте. Циркулировали недвусмысленные намеки на отсутствие единства в английском кабинете. В обзоре печати далее сообщалось, что в Соединенных Штатах широко распространено убеждение, что «миссия Гесса по-прежнему связана с шагами в направлении мира, и страшный гнев, с которым Бевин нападал на него, объясняется его боязнью, что эти шаги могут встретить определенное сочувствие»[49].

Сообщения, поступавшие из английского посольства в Вашингтоне, создавали такое же впечатление. Хотя к середине июня о деле Гесса уже не писали на первых полосах американских газет, заголовки статей, казалось, звучали как какое-то гигантское эхо: «Эмбарго на все сообщения о местонахождении Гесса; решение премьер-министра не выступать с публичным заявлением; секретность окружает визит Уайнанта в Вашингтон; временное прекращение авиационных бомбардировок обеими сторонами[50] и частный визит Киркпатрика в Ирландию — в представлении публики все это вместе создавало версию о мире путем переговоров». Спекуляции проникали в промышленные круги; им поверили такие люди, как Гувер. В большинстве своем слухи и спекуляции «распространялись только через частных лиц, в то же время за границей несомненно существовало неопределенное, но широко распространенное настроение тревоги и неуверенности, удобрявшее почву для немецкой пропаганды»[51].

Точка зрения, наиболее точно отражавшая истинные взгляды Майского относительно Гесса уже после того, как немцы напали на СССР, состояла в убеждении, что Гитлер стремился заручиться английской поддержкой в войне, изобразив себя спасителем западной цивилизации в крестовом походе против коммунизма. Поэтому целью полета Гесса представлялась подготовка почвы для достижения англо-германского союза накануне войны или на ее начальной стадии. Окончательное мнение, сложившееся в Москве, было такое: Гесс прибыл по приказу Гитлера с мирными предложениями, имевшими отношение к плану «Барбаросса», но ошибся в предположениях о возможной английской реакции. Эту ошибку однако совершали также и русские, придерживаясь этого мнения вплоть до начала войны, — и только речь Черчилля, к великому облегчению русских, избавила их от этой ошибочной оценки. Трагическим образом бдительность Сталина накануне войны была отвлечена от реальной опасности, таившейся за углом[52].



1. PREM 3 219/6 pp. 32-36, Сообщение Кларка Керра Черчиллю 25 октября 1942 г.

2. "The Times", 5 октября 1942 г.

3. FO 371 30941 С9971 и С10433/1299/18, 33036 С5566/5272/38 и PREM 3/219/6 fols, 32-33.

4. Cripps Papers, дневник, 13 мая 1941 г.; FO 371 29481 N 2171/78/ 38, FO Minutes, 14 мая 1941 г.

5. FO 371 26565 С5251/5188/18, докладная записка Сарджента 14 мая 1941 г.

6. Меморандум Объединенного комитета по разведке, JIC41 218, см. в: WO 208/1761.

7. FO 371 29481 N 2234/78/38, памятная записка бригадного генерала Скейфа 12 мая 1941 г.

8. FO 371 29482 N 2673 и N 2678/78/38, сообщение Мэллета в Форин оффис, и сообщение Криппса в Форин оффис 7 июня, 30 мая 1941 г.

9. Цит. в F.H. Hinsley, British Intelligence in the Second World War, London, 1979, voL 1, p. 477.

10. FO 954/24 Su/41/13, Сарджент о разведке и намерениях Германии, 1 июня 1941 г.

11. FO 371 29483 № 2865/78/38, телеграмма Бэггелли в Форин оффис 15 июня 1941 г. Криппс, находившийся в Лондоне, отверг это толкование.

12. FO 1093/11 fols. 125-6, протоколы обсуждений в Форин оффис относительно России и пропаганды, 16 мая 1941 г.

13. FO 1093/11 fols. 90 и 93, протоколы обсуждений в Форин оффис относительно информации, касающейся России, 22 мая 1941 г.

14. FO 1093/6 pp. 2-10, инструкции Секретной разведывательной службы. Указания Форин оффис в Стокгольм, Нью-Йорк и Стамбул. Документы Кадогана, 23 мая 1941 г.

15. FO 1093/11 fols. 24-35, 27 мая 1941 г.

16. "The Times", 27 May 1941.

17. АВП РФ, ф. 059, on. 1, п. 352, д. 2402, л. 174.

18. FO 371 29481 N 2466/78/38, телеграмма Криппса в Форин оффис и записи, 27 мая 1941 г.

19. FO 371 29482 N 2787/78/38, телеграмма из Форин оффис Криппсу 9 июня 1941 г

20. FO 1093/10 fols. 142-145, протоколы комитета Форин оффис по германской пропаганде, 5 июня 1941 г., и fols. 133-4, инструкции Форин оффис Военной разведке, 6 июня 1941 г.

21. FO 1093/10 foL 132, письмо из Военной разведки в Форин оффис, и fols. 106-108, письмо майора Д. Мортона в Форин оффис, 7 июня 1941 г.

22. FO 371 24844 N 6072/30/38, 30 июля 1940 г.

23. Сообщение НКВД в ГРУ, 9 июля 1940 г. Цит. по: Известия ЦК КПСС, 1990, N 4, стр. 199.

24. Bodleian Library (Oxford), Lord Monckton's Papers, Box 5, p. 49.

25. FO 371/29465 N 1801/3/38; Webb Papers, дневник, р. 7079; Monckton Papers, Box. 5, p. 49, памятная записка, 28 мая 1941 г. Проницательное толкование событий дает Мартин Китчен. См.: Martin Kitchen, British Policy towards the Soviet Union during the Second World War, New York, 1986, p. 52-55. Крайне сомнительно, что CM Майнер прав, когда он принижает значение подозрительности советского руководства, желая доказать, что полная приверженность Сталина его "союзу" с Гитлером закрыла ему глаза на нависшую опасность. См.: S.M. Miner. Between Churchill and Stalin: The Soviet Union, Great Britain, and the Origins of the Grand Alliance. North Carolina, 1988, pp. 130-137.

26. Слова Майского в его разговоре с Веббами - см. их неопубликованный дневник, pp. 6921-2, за 3 июля 1940 г., такие же взгляды он высказывал в беседе с первым лордом Адмиралтейства Александером; см. документы Александера, AVAR 5/4/31, от 28 июня 1940 г.; Halifax Papers, A.7.8,4, дневник, 10 июля 1940 г.; и Dalton Papers, дневник, 26 июля 1940 г.

27. АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 118-19, 2 мая 1941 г.

28. Там же, стр. 123-7, 10 мая 1941 г.

29. Майский И.М., Воспоминания советского дипломата, стр. 517.

30. "Англия делает выбор" - так многозначительно В.Г. Трухановский озаглавил раздел о деле Гесса в своей книге Внешняя политика Англии в период второй мировой войны (1939-1945). М., 1965. См. также: М. Гус. ""Тайная" миссия Гесса", Военно-исторический журнал, 1960, N 9.

31. Khrushchev, Khrushchev Remembers, p. 137.

32. АВП РФ, ф. 059, on. 1, п. 351, д. 2401, л. 283.

33. АВП РФ, ф. 069, оп. 25, д. 6, п. 71, л. 72-4, телеграмма Майского Молотову 14 мая 1941 г.

34. АВП РФ, ф. 059, оп. 1, п. 352, д. 2402, л. 12-14.

35. АВП РФ, ф. 069, оп. 25, д. 6, п. 71, лл. 75-76, телеграмма Майского Молотову 16 мая 1941 г.

36. АВП РФ, ф. 069, оп. 25, д. 6, п. 71, лл. 75-77, телеграммы Майского Молотову от 16 и 21 мая 1941 г.

37. Сообщения "Вадима" из Лондона, "Джуна", "Франкфуртера" и "Экстерна" из Германии в НКВД приводятся в: Costello, Ten Days to Destiny, pp. 436-37 и 441-2.

38. Тем самым подразумевается, что он верил именно в это.

39. Webb Papers, diary, pp. 7079-80.

40. АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 130-133, 22 мая 1941 г.

41. Там же, стр. 144-147, 2 июня 1941 г.

42. L. Maiski, Memoirs of Soviet Ambassador, London, 1967, p. 145.

43. АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 138-140. Это центральное звено доказательств, кажется, отсутствует в архиве Министерства иностранных дел. Майский, обедавший с Бивербруком один на один, мог либо предпочесть не использовать его, либо, что более вероятно, найти другие пути передачи информации в Кремль.

44. Майский И.М. Воспоминания советского дипломата, стр. 516.

45. АВП РФ, ф. 017а, дневник И. Майского, стр. 146-7, 10 июня 1941 г. (запись сделана от руки).

46. London School of Economics, Beatrice Webb's Papers, diary, pp. 7103-7, 14 June 1941; Foreign Relations of the United States, 1941, Vol 1, p. 173.

47. Волков Ф.Д. "Неудавшийся прыжок Рудольфа Гесса", "Новая и новейшая история", 1968, N 6, стр. 116.

48. Бережков В.М. Годы дипломатической службы. М., 1972, стр. 57.

49. FO 1093/10 fols. 5-6. Памятная записка Би-Би-Си относительно информации о Гессе от 16 июня 1941 г.

50. Отсюда берет начало полностью ложная информация, которую с тех пор историки повторяют с фанатичным постоянством.

51. PREM 3 219/1, письмо Кэмпбелла в Министерство информации от 18 июня 1941 г.

52. АВП РФ, ф. 059, п. 4115, д. 3727, л. 319; цит.: Советско-английские отношения в 1941-1945 гг.; АВП РФ ф. 048 "z", on. 1 "б", д. 1, N. 11, л. 8. Телеграмма Майского Молотову, 27 июня 1941 г.


OCR: Ольга Португалова

[Габриэль Городецкий]

https://scepsis.net/library/id_495.html
Подготовка к войне
Ранней весной 1941 г. внимание Сталина, как и всего мира, было приковано к событиям, разворачивавшимся на Балканах. Дипломатия играла первую скрипку, но вопросы обороны никоим образом не были забыты. Суворов утверждает в своей книге, что в то время как уничтожалась старая линия обороны, не прилагалось серьезных усилий к строительству новых располагавшихся вдоль границы УРов (укрепленных районов)[1].

В течение 1938 года русские реконструировали все имевшиеся у них 13 укрепленных районов; составлявшие их гарнизоны насчитывали 25 пулеметных батальонов, или 18000 человек. В конце этого года и в начале 1939 г. Советский Союз построил еще восемь укрепленных районов в дополнение к существующим до этого. Они должны были служить щитом армий прикрытия и дать возможность провести их перегруппировку в случае нападения немецких войск. Разработка новых стратегических планов в 1940-1941 гг. сопровождалась строительством 20 насыщенных вооружением укрепленных районов вдоль новой границы. Сталин лично принимал решение уничтожить старую линию обороны и снятое вооружение передать на новую линию обороны. В ходе этого строительства, однако, возникали бесконечные технические проблемы в процессе приспосабливания новых сооружений к старому вооружению. Таким образом начало войны застало старые укрепленные районы разоруженными, а новые — с еще не смонтированным вооружением[2].

Главный военный совет Красной Армии дважды, в феврале и марте 1941 г., обсуждал пути ускорения строительства новых укрепленных районов. В середине марта Политбюро вновь оказало нажим, пытаясь снять препятствия, которые, казалось, мешали завершению строительства оборонительных сооружений. Ответственность за их строительство была вместо командования инженерных войск целиком возложена на маршала Шапошникова[3]. В середине апреля начальник Главного политического управления Красной Армии обследовал состояние укрепленных районов и пришел к печальному выводу о том, что они «в большинстве своем не боеспособны». Он возложил вину на наркомат обороны за то, что укрепленные районы не были вооружены и оборудованы[4]. Генеральный штаб, как полагается, издал 14 апреля директиву о необходимости ускорить строительство, на котором теперь ежедневно работали почти 140 тысяч человек. Директива начиналась словами: «Несмотря на ряд указаний Генерального штаба Красной Армии, монтаж казематного вооружения в долговременные боевые сооружения и приведение сооружений в боевую готовность производится недопустимо медленными темпами» (выделено Г.К. Жуковым)[5].

Правительство выделило 10 млн. рублей — значительная сумма в то время — для ускорения инженерного оборудования новой границы[6]. 4 июня, когда уже было слишком поздно, вмешалось Политбюро, прямо потребовав заканчивать оборудование укрепленных районов[7]. Работы шли полным ходом и были прерваны только немецким вторжением. В архивах полно документов, касающихся вопросов ускорения строительства укрепленных районов на новых границах[8]. Накануне войны инженерные сооружения не были завершены, между укрепленными районами оставались зловещие разрывы, доходившие до 50-60 километров, где дислоцировавшиеся войска прикрытия не имели никакой защиты и поддержки. То, что строительство укрепленных районов не удалось закончить, не было проявлением пренебрежения к обороне из-за чьей-то поглощенности агрессивными замыслами. Причина была куда более прозаическая; в большой мере такое положение дел сложилось из-за нехватки строительных материалов — цемента, леса, колючей проволоки. Не хватило и времени.

Суворов вводит читателя в заблуждение, разворачивая полубезумный сценарий, согласно которому Сталин собирал массы своих войск и развертывал их для того чтобы нанести удар по немцам. Причем все это делалось в таком революционном порыве, что он совершенно не замечал, что Гитлер делает абсолютно то же самое — только лучше. «Ползучее развертывание», расписанное Суворовым столь тревожными и зловещими красками, на самом деле было прямым следствием проводившихся с июля 1940 г. мероприятий по подготовке к отражению германской угрозы; эти мероприятия проводились на основе ранее разработанных планов и военных игр. Дополнительный стимул принятие этих мер предосторожности получило в середине мая 1941 г., когда поступающие разведывательные данные и политические факторы убедили начальника Генерального штаба, что наступил «особо угрожаемый военный период».

Сталин приказал Жукову, только что занявшему пост начальника Генерального штаба, и Тимошенко разработать план размещения советских войск с учетом уроков проведенных военных игр. В этот оперативный план, после окончания его разработки 11 марта 1941 г. и вплоть до начала войны, вносились в основном небольшие изменения, и поэтому он заслуживает тщательного рассмотрения. Надо иметь в виду, что этот документ стал результатом интенсивной аналитической работы, которая шла с октября 1940 г. до начала февраля 1941 г. при непосредственном активном участии Сталина. План составляли в то время, когда шла активная дипломатическая работа и позиции постоянно менялись, что было характерно для развития войны в Европе на этом этапе и о чем говорилось выше. План 11 марта 1941 г. является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина. План существовал в одном экземпляре: он был представлен Сталину в рукописном виде.

В основу документа была положена оборонительная стратегия. Это соответствовало выводам, сделанным после декабрьского совещания высшего командного состава армии и военных игр: «Сложившаяся политическая обстановка в Европе заставляет обратить исключительное внимание на оборону (выделено автором) наших западных границ».

Давая оценку угроз, с которыми сталкивается Россия, Жуков подчеркнул сохранение угрозы войны на два фронта:

«Таким образом, Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на западе — против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией и Финляндией, и на востоке — против Японии, как открытого противника или противника, занимающего позицию вооруженного нейтралитета, который в любой момент может перейти в открытое столкновение»[9].

Однако приоритетным надо было считать Западный фронт из-за мощи сконцентрированных здесь немецких войск. После анализа масштаба этой концентрации стало ясно, что над Россией нависла угроза, делающая оборону страны труднейшей задачей. Как и в принятом в апреле плане, Жуков ожидал, что основное направление немецкого наступления будет на юго-запад. Однако, вопреки укоренившемуся мнению, следует подчеркнуть, что Жуков не исключал возможность того, что основной удар может быть нанесен от Варшавы на центральный участок оси Рига — Двинск[10].

В течение марта и апреля Генеральный штаб разрабатывал мобилизационные планы и планы развертывания сил прикрытия на западных границах. На основе подробной информации, поступавшей от Голикова каждые две недели, в планы постоянно вносились коррективы, учитывавшие скорость передвижения немецких войск, их численность и дислокацию. В начале мая оперативное планирование было закончено. Для обороны границ предусматривалось развернуть четыре фронта. Из войск Одесского военного округа формировалась 9-я армия. Задачи, поставленные новым подразделениям к середине мая, не оставляют каких-либо сомнений в однозначно оборонительном характере их развертывания. Чтобы предупредить опасность внезапных действий, в пограничных районах вблизи от укрепленных районов размещались дополнительные силы прикрытия: они усиливались моторизованными войсками и авиацией. Предполагалось, что у основных сил будет достаточно времени, чтоб отмобилизоваться и воспользоваться успехами армий прикрытия для перехода в контрнаступление на территорию противника. Длительность начального периода оценивалась в пятнадцать-двадцать дней. Считалось, что обе стороны начнут действия в условиях, когда будет отмобилизована только часть их сил, и перегруппировки и дальнейшее развертывание будут происходить в ходе начавшихся военных действий[11].

Суворов усматривает прямую цепь событий, начиная с речи Сталина перед выпускниками военных академий и занятия им поста главы правительства, ведущих к секретной директиве о войне, которая якобы была направлена в штабы приграничных военных округов. В подтверждение своих доводов он ссылается на Анфилова[12], приводя цитату из директивы, требовавшей от войск «... быть готовыми по указанию Главного командования нанести стремительные удары для разгрома противника, перенесения боевых действий на его территорию и захвата важных рубежей». Однако, как мне сообщил сам Анфилов, никакой секретной директивы не существовало. Приводимая же цитата взята из мобилизационной директивы, датируемой 14 мая[13].

Доклад Голикова от 5 мая[14] ясно говорил об опасности. Теперь представлялось, что наличных войск Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов было «недостаточно для отражения удара немецких войск». Поэтому начальник Генерального штаба стал нажимать на Сталина, чтобы «срочно отмобилизовать несколько армий за счет войск внутренних округов и на всякий случай в начале мая передвинуть их на территорию Прибалтики, Белоруссии и Украины». Вместо того, чтобы, как утверждает Суворов, стать инициатором объявления мобилизации, Сталин пошел на нее после значительных колебаний[15]. Это подтверждается Молотовым в его мемуарах: «Напади Гитлер на полгода раньше, это, знаете, в тогдашних наших условиях было очень опасно. И поэтому слишком открыто, так чтобы немецкая разведка явно увидела, что мы планируем большие, серьезные меры, проводить подготовку было невозможно»[16]. Чтобы избежать провоцирования немцев, Сталин отдал приказ выполнять «ползучую передислокацию». Специальная директива о мобилизации сопровождалась инструкциями (написанными от руки всего лишь в двух экземплярах) командующему войсками Западного Особого военного округа. В инструкции было ясно определено, что угрожающая дислокация немецких войск «не носит случайного характера». Инструкции включали следующие аспекты:

«а) детальный план обороны государственной границы Литовской ССР от Паланга до иск. Капейямиестис, план противодесантной обороны побережья Балтийского моря к югу от залива Матсалу и островов Даго и Эзель;
б) детальный план противовоздушной обороны»

В инструкциях описывались мероприятия по отражению различных видов нападения; наземного, воздушного, авиадесантов[17].

13 мая Генеральный штаб издал директиву о выдвижении войск из внутренних округов на запад, что усиливало план прикрытия государственной границы[18]. Эта мобилизация была основана на признании реальной опасности, существовавшей на западе. Сталин вмешался лично, отдав приказ о выдвижении из тыла 16-й, 19-й, 21-й и 22-й армий — всего до 800 тысяч солдат стрелковых частей, и 21-й моторизованной дивизии[19].

Приказы высшего командования фронтам на случай войны носили строго оборонительный характер: «Не допустить наземное и воздушное нападение противника, прикрыть отмобилизование и развертывание главных сил жесткой обороной у границы, выявлять мобилизацию и развертывание противника, добиться господства в воздухе и сорвать концентрацию войск противника, прикрывать мобилизацию советских вооруженных сил и концентрацию войск от авиационного нападения противника, препятствовать любым действиям воздушно-десантных и разведывательно-диверсионных групп противника»[20]. Все эти шаги были чрезвычайными мерами, а не эффективной дислокацией вооруженных сил для ведения войны. Они проводились заблаговременно, так как армии и вспомогательные рода войск были не полностью укомплектованы и плохо вооружены. В Москве это отлично понимали, и это лишь усиливало решимость Сталина оттянуть войну как можно дольше. В середине мая было похоже на то, что наращивание сил не было должным образом проведено и организовано. Чтобы стало понятно, о чем идет речь, приведу несколько красноречивых примеров. 29 апреля командующий войсками Киевского Особого военного округа генерал М.П. Кирпонос предупредил Жукова, что мобилизационный план в феврале «полностью не выполнен». Через четыре дня после начала мобилизации начальник штаба Киевского Особого военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев сообщил Жукову, что выполнение плана завоза вооружения и боевой техники по плану снабжения идет «крайне медленно». Было похоже, что годовой план выполнен не будет. 6 июня начальник штаба 5-й танковой дивизии Прибалтийского Особого военного округа жаловался, что, несмотря на то, что срок отработки мобилизационного плана 1941 г. и ввода его в действие на исходе, он не получил ни нарядов на приписку, ни списков приписанного личного состава. Поэтому он писал в заключение, что «такая большая затяжка в приписке личного состава не дает возможности закончить полностью отработку мобилизационных документов по мобилизационному плану 1941 г.» Еще через неделю заместитель начальника штаба Прибалтийского Особого военного округа информировал Жукова, что незавершенная полностью работа по материальному обеспечению и плохая связь «не дают возможности заполнить все разделы мобдонесений»[21].

Начальнику Генерального штаба поступало много подобных жалоб. Возникает картина армии, едва ли похожей на изготовившуюся к такому грандиозному предприятию, которое расписывает Суворов. Даже те войска, которые завершили мобилизацию, не были дислоцированы должным образом, чтобы не провоцировать немцев. Из-за опасений провокации только приграничные военные округа были переведены на военное положение; в то же время в соответствии со строжайшими приказами Сталина командиры более низшего оперативного уровня были оставлены вообще без какого-либо тактического руководства. Несмотря на свои разногласия со Сталиным, ожесточенность которых росла по мере приближения войны, в своих мемуарах (в последнем, освобожденном от цензурных правок издании) Жуков довольно сдержан в своих суждениях о Сталине. Сталин отнюдь не изображается таким авантюристом, каким бы Суворов хотел, чтобы мы его считали. Советское правительство, свидетельствовал Жуков, «делало все возможное, чтобы не давать какого-либо повода Германии к развязыванию войны. Этим определялось все»[22]. Сталин пристально следил за тем, как разворачивалась мобилизация, и был в курсе возникавших трудностей. 24 мая он вызвал на совещание в Кремль высший генералитет, включая Тимошенко, Жукова, Ватутина, Кирпоноса, Павлова, Ф. Кузнецова и других. На совещании были «уточнены задачи с учетом приближающейся агрессии со стороны Германии»[23].

Жуков, далее, оспаривает мнение маршала А.М. Василевского, который в интервью, не публиковавшемся почти 20 лет, заявляет, что Сталин совершил ошибку, не развернув на границах все силы прикрытия и второго эшелона. На первой странице этого документа, хранящегося в Архиве Политбюро ЦК КПСС, Жуков написал: «Объяснение А.М. Василевского не полностью соответствует действительности. Думаю, что Советский Союз был бы скорее разбит, если бы мы все свои силы накануне войны развернули на границе, а немецкие войска имели в виду именно по своим планам в начале войны уничтожить их в районе гос. границы... Тогда бы гитлеровские войска получили возможность успешнее вести войну, а Москва и Ленинград были бы заняты в 1941 г.»[24].

Признание того, что война уже на пороге, проявилось в решении Сталина перевести экономику на военные рельсы. До мая он принимал сторону Вознесенского, находившего требования Генерального штаба чрезмерными. В результате давления, оказывавшегося начальником Генерального штаба, Сталин весной дал согласие на значительное увеличение производства для обеспечения войск, дислоцированных в западных областях[25]. Все совершенно ясно понимали, что танки необходимо заменять на новые, однако к июню 1941 г. на вооружении Красной Армии было только 1225 танков Т-34 и 639 КВ. В танковых дивизиях бронетанковая техника была смешанной, и либо требовала ремонта, либо подлежала списанию[26]. Планы производства танков, ставшие полностью известными в настоящее время, показывают неуклонное увеличение выпуска и KB и Т-34. Производство, однако, намечалось довести до максимума в декабре, а не в июле, это также подвергает серьезному сомнению версию о существовании в то время планов наступления[27].

Превентивный удар?
По мере того как набирали оборот немецкие приготовления, росло количество разведывательной информации. Масштаб наращивания немецких войск реально нельзя было уяснить до второй половины апреля, когда он приблизился к максимуму. С середины декабря 1940 г. до марта 1941 г., на начальной стадии, наращивание происходило медленно. С середины марта до середины апреля, во второй фазе — средне; а с конца апреля началось осуществление третьей и четвертой фаз подготовки, когда производились массовые перевозки войск, включая перевод моторизованных соединений, участвовавших в боях в Греции. Подтягивание резервов немцы рассчитывали начать после фактического начала военных действий[28].

В мае НКВД представил в правительство обширный доклад о деятельности первого управления НКГБ за период с 1939 по апрель 1941 г. В нем содержались доказательства немецкой подготовки «вооруженного выступления против Советского Союза». Среди наиболее важных сообщений указывалось, что «Герингом отдано распоряжение о переводе русского отдела штаба авиации в активную часть, разрабатывающую и подготавливающую военные операции; в широких масштабах производится изучение важнейших объектов бомбардировок на территории СССР; составляются карты основных промышленных объектов; разрабатывался вопрос об экономическом эффекте оккупации Украины»[29].

Голиков, возможно приободренный докладом НКГБ, близким к информации, имевшейся у него, подготовил специальный доклад, который он представил Сталину 5 мая. В докладе описывались в мельчайших подробностях состав и дислокация немецких дивизий у советских границ. Голиков далее упоминал о динамике изменений дислокации войск вермахта, об огромной работе по улучшению железных и шоссейных дорог, расширению аэродромов и строительству новых, активизации разведки на границах, о переброске войск из Югославии на север, после завершения там боевых действий. Подводя итоги, он обратил внимание на то, что за два месяца немцы увеличили численность своих войск на 37 дивизий, с 70 до 107, а число танковых дивизий удвоили — с 6 до 12. Из-за склонности Сталина объяснять концентрацию немецких войск операциями на Балканах следует заметить, что Голиков специально подчеркивает: в этом регионе и на Ближнем Востоке размещено относительно небольшое число войск, и, как кажется, угроза от них идет в направлении Персидского залива. Голиков, как он это делал всегда, высказал предложение, что факты говорят сами за себя, и уклонился от неизбежного и недвусмысленного толкования немецких намерений[30].

Не будем забывать об интенсивной кампании дезинформации, проводившейся немцами в это время, так как она совершенно определенно разжигала подозрительность Сталина и способствовала ложному истолкованию им обстановки. Дезинформация сфокусировалась на вопросе о продолжении вермахтом подготовки и концентрации сил для вторжения в Англию. Распространялись сведения, указывающие на то, что Гитлер якобы был твердо намерен завершить захват Англии до того, как начать кампанию против России[31]. Следует также обратить внимание на полученную Сталиным в то же время дезинформацию, говорившую о пораженческих настроениях в немецкой армии и нежелании солдат воевать на востоке. Несомненно, такая дезинформация прекрасно сочеталась с его решимостью в это время избежать войны любой ценой; она могла также объяснить тон его речи перед выпускниками военных академий 5 мая[32].

И все же дезинформацию перекрывали разведывательные данные, указывающие на другие факты. Так, 21 мая военная разведка сообщала об угрозе, которую представляла собой дислокация немецких войск:

«Германское командование усиливает группировку войск в пограничной с СССР полосе, производя массовые переброски войск из глубинных районов Германии, оккупированных стран Западной Европы и с Балкан, это не вызывает никакого сомнения. Однако, наряду с действительным увеличением войск в пограничной полосе, германское командование одновременно занимается и маневрированием, перебрасывая отдельные части в приграничном районе из одного населенного пункта в другой, с тем, чтобы в случае их оценки у нас создалось нужное германскому командованию впечатление»[33].

Речь Сталина 5 мая перед выпускниками военных академий, столь воспламенившая воображение современников, заслуживает рассмотрения в контексте событий, происходивших как на военной, так и на политической арене. Вокруг этой речи возникло множество теорий заговоров, которые были некритично восприняты историками[34]. В свое время получили известность три версии речи, что усилило волну слухов о возможном советско-германском столкновении. Немцы считали, что Сталин подчеркивает слабость армии и психологически подготавливает офицерский корпус к важным уступкам, которые он обдумывал. Вторая версия, появившаяся после июня 1941 г., исходила от журналиста Александра Верта. Советские источники сообщили ему, что Сталин предал гласности слабости Красной Армии, чтобы обосновать свое решение выиграть время и подготовиться к войне в 1942 г. В 60-е годы свидетели рассказывали Эриксону, что Сталин настойчиво втолковывал выпускникам: Россия достаточно сильна, чтобы сражаться с «самой современной армией». Такое же впечатление сложилось у Криппса, который получил довольно точное изложение речи[35]. Каждая из этих версий соответствовала современному ей политическому настроению, но они не подтверждаются доступными в настоящее время архивными источниками.

Как представляется, Сталин выступал перед разными группами выпускников и произнес три речи. Выражение уверенности в своих силах не следует принимать за чистую монету: следует помнить о политической обстановке того периода и растущей напряженности внутри вооруженных сил. Сталин яростно критиковал академии за их устаревшие методики преподавания, за то, что они не чувствовали суть современной войны. Он был преисполнен решимости создать «современную армию», и частое повторение им формулы «современная армия» свидетельствовало о разрыве между желанием и реальностью. Он внушал уверенность, подробно останавливаясь на великих достижениях армии на Халхин-Голе и на уроках военных действий, особенно на Западе и в Финляндии. Он также упомянул о планах мобилизации, которая должна была увеличить армию со 120 до 300 дивизий, причем треть из них должны были быть механизированными. Тем не менее, все это было только намерением, весьма далеким от того, чтобы запустить армию в действие.

Перестройка армии теперь оправдывала использование военной доктрины, предполагавшей умение применять для осуществления военных планов как оборону, так и наступление. Официальная запись речи, длившейся около 40 минут, довольно короткая; и поэтому исключительно важно составить о ней правильное впечатление. Его можно до некоторой степени проверить по непосредственным впечатлениям, отразившимся в дневнике проницательного Димитрова. Его записи рисуют гораздо более связную и куда менее зловещую картину: «Наша политика мира и безопасности есть в то же время политика подготовки войны. Нет обороны без наступления. Надо воспитывать армию в духе наступления. Надо готовиться к войне». При этом читатель должен обратить внимание на то, что Сталин несколько раз повторяет слово «наступление», означающее контрудар, т.е. противоположное «нападению», что означало бы войну, начинаемую по собственной инициативе[36].

В речи ясно проявляется одна тема, которая дает нам ключ к пониманию позиции Сталина в этот момент. Ее нужно анализировать на фоне усиливающегося конфликта с военным руководством, которое оказывало давление, требуя перехода к более решительным действиям. Говоря о переменах, происшедших в Красной Армии за предыдущие три-четыре года и о причинах поражений, которые потерпели Англия и Франция, Сталин подчеркнул важность надлежащих политических приготовлений перед вступлением в войну. Причина успеха Германии, утверждал он, состоит в том, что она извлекла уроки из опыта своей истории 1870 и 1916-17 гг.: необходимость обзавестись союзниками и любой ценой избегать войны на два фронта. Это подтверждает Молотов, отрицавший существование планов превентивного удара: «Такой план мы не разрабатывали. У нас пятилетки. Союзников у нас не было. Тогда бы они объединились с Германией против нас. Америка-то была против нас, Англия — против, Франция не отстала бы»[37]. Более того, Сталину казалось, что эспансионистская война снизит моральный дух войск и будет мешать ведению боевых действий. Немцы добивались успехов до тех пор, пока соблюдался пакт Риббентропа-Молотова и целью войны было избавление Германии от наследия Версаля. Переход к экспансионистской войне означал, по мнению Сталина, что немецкая армия перестала быть непобедимой[38]. Любопытно, что такие умозаключения непосредственно относятся к тем предварительным условиям, которые, как считал Сталин, необходимы для осуществления успешной войны, начатой по своей инициативе — и ни одно из этих условий в то время в России не существовало. Подразумевалось также и то, что Германия, как ожидалось, должна была снять угрозу второго фронта перед тем, как начать войну против России.

Армию все больше беспокоила осторожность Сталина в вопросе о мобилизации. Армейское руководство не вводили в курс дипломатической игры, и оно действовало, основываясь на чисто военных соображениях. Через день после того, как он передал Сталину законченный мобилизационный план для сил прикрытия на Западном театре военных действий, Жуков подготовил еще один документ, в котором он предлагал нанести превентивный удар[39]. Суворов утверждает, что Жуков всегда был одержим идеей наступления. Как теперь уже ясно читателю, Суворов смешивает предумышленную агрессию с наступательным маневрированием. Даже не потрудившись поискать какие-либо источники, он утверждает, что, дескать, еще в 1940 г. Жуков предлагал обходные удары по Германии из Белостока и Львова. Он заявляет также что Жуков был уверен, что Гитлер не начнет войну, которая открыла бы второй фронт. И поэтому, мол, Жуков очевидным образом планировал агрессивную войну, наиболее вероятно направленную против Румынии[40].

Однако Жуков в своих планах исходил не из идеологических предпосылок. Его план имел четко определенную и ограниченную цель: не ставилась задача уничтожения германского государства. Это был поразительный пример оправданного упреждающего удара, и он исходил от военных, а не от Сталина, который немедленно его отверг. Ограниченность целей этого плана Жукова можно уяснить из начальных строк документа:

«Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не отдавать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находится в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск».

Очевидно, что Жуков хотел повторить относительный успех, которого он добился в ходе второй военной игры, когда его юго-западный фронт дошел на западе до Вислы. В нем также содержались компоненты тактики на оперативном уровне, которые он применил в боях на Халхин-Голе. Жуков предполагал, что «таким образом, Красная Армия начинает наступательные действия с фронта Чижев, Людовлено силами 152 дивизий против 100 германских, на других участках государственной границы предусматривается активная оборона». Ожидалось, что Красная Армия, проведя бои по широкому окружению путем тактического маневрирования, основанного на «глубоких операциях», в результате наступательных действий уничтожит основные немецкие силы в центре западного сектора и изолирует их от левого крыла. В ходе этого маневрирования Красная Армия, как ожидалось, также захватывала контроль над немецкой частью Польши и над Восточной Пруссией. Первоначальные успехи расчищали бы путь для успешного окружения северного и южного флангов немецкой армии. Суворов мог бы понять, что, если бы Жуков знал о существовании еще более смелого плана, появившегося, как он утверждает, несколькими днями раньше, то он бы не представил Сталину свой умеренный оборонительный план.

Высказывалось предположение, что если бы Сталин принял это предложение, то на начальной стадии войны положение России было бы лучше. Однако именно в этом случае осторожность Сталина представляется обоснованной, причем не только из-за политических соображений, освещавшихся в этой книге, но и в силу военных причин. Оценки Жукова основывались на дислокации немецких войск в середине мая. Жуков не мог бы завершить перемещение своих войск до конца июня, а к этому времени немцы полностью превосходили бы их по численности. Возможно, еще более сильное сдерживающее воздействие оказали уроки военных игр, показавших неподготовленность вооруженных сил России. Когда Анфилов позднее обсуждал это предложение с Жуковым, маршал, рассматривая его в ретроспективе, признал его ужасной ошибкой. Он высказал мнение, что, если бы Красная Армия в то время получила разрешение нанести удар, она была бы немедленно уничтожена[41].

Предложение Жукова вполне сочетается со стилем предшествующего советского стратегического планирования и особенно опытом январских военных игр 1941 г.. Отказ Сталина от этого плана выглядит поистине весьма благоразумным. Сталин был далек от того, чтобы вынашивать мысли о бесшабашных нападениях. Обедая с Жуковым, Тимошенко и другими генералами, он высказал неудовольствие их самодовольством и сказал, что надо «продумать и подработать первоочередные вопросы и внести в правительство для решения. Но при этом следует исходить из наших реальных возможностей и не фантазировать насчет того, что мы пока материально обеспечить не можем»[42].

Приглушенная тревога
Таким образом, можно вполне обоснованно сказать, что до конца мая 1941 г. по различным разведывательным каналам поступали сбалансированные и достаточно точные доклады о дислокации немецких войск. Однако в конце мая Голиков направил Сталину тщательно разработанную сводку размещения немецких войск, выводы из изучения которой могли быть весьма неоднозначными. Можно предположить, что к тому времени руководство вооруженных сил понимало, что у Сталина вызывал сильное раздражение любой намек на то, что немцы вот-вот начнут военные действия. Из-за этого возрастала напряженность в отношениях между Сталиным и начальником Генерального штаба. Стало трудно различать «надежные разведданные» и то, что Сталин называл «слухами». Но и «слухи», и «надежные разведданные» свидетельствовали об одном и том же. Очевидно двусмысленность подходов разведки проявлялась со всей очевидностью в попытке соблюсти некое равновесие в сообщениях о дислокации немецких войск на Западе и на Востоке. При тщательном чтении документов разведки можно было заметить, что на концентрацию немецких войск на границах России обращалось большее внимание; однако имевшиеся сведения поддавались неоднозначному толкованию. Молотов несомненно выражает точку зрения Сталина, когда он, размышляя об этом времени, говорит:

«На разведчиков положиться нельзя. Надо их слушать, но надо их и проверять. Разведчики могут толкнуть на такую опасную позицию, что потом не разберешься. Провокаторов там и тут не счесть. Поэтому без самой тщательной, постоянной проверки, перепроверки нельзя на разведчиков положиться»[43].

Оценивая численность немецких войск (качество он и не пытался оценивать), Голиков считал, что у Гитлера было 122—126 дивизий на Западе, т.е. против англичан, и примерно такое же количество — 120—122 дивизии — против русских. Полностью баланс не соблюдался, так как 44—48 дивизий Гитлер держал в резерве, поблизости от фронта, и они могли бы быть введены в бой за короткое время. Против России могли быть также использованы дивизии, размещенные в Норвегии. Таким образом, угроза надвигалась на Россию с трех направлений: на северо-западе стояли 18—19 пехотных дивизий, две танковых и три моторизованных дивизии, в центральном секторе 30 дивизий (24—25 пехотных, четыре танковых и одна моторизованная); в Люблинско-Краковском регионе 36—38 дивизий (24—25 пехотных, шесть танковых и пять моторизованных); в Словакии пять горнострелковых дивизий; еще четыре дивизии были размещены в Карпатах на границе с Украиной. Плюс войска немецких союзников.

На этот раз Голиков, как представляется, был исключительно осторожен, хотя он и стремился соразмерять свои выводы с концепциями, которых придерживался Сталин. Он подчеркивал, что немцы усиливают свое правое крыло в южном секторе границы. Довольно странно, однако, что в заключение доклада было прямо сказано, что немцы исчерпали свои усилия на Ближнем Востоке и проводят перегруппировку своих сил во Франции, «имея в перспективе осуществление главной операции против английских островов». Тем не менее, поскольку вооруженные силы, как считалось, были разделены между двумя фронтами, окончательные выводы могли быть сделаны в виде нескольких различных вариантов. Было лишь сказано, что «перегруппировки немецких войск, проводившиеся после Балканской кампании, в основном завершены». Очевидно, что такие доклады усиливали действие последней волны дезинформации, а также те заблуждения, которые преобладали в Кремле[44]. Однако разведывательные данные, поступившие в начале июня непосредственно из Прибалтийского Особого военного округа, совершенно ясно свидетельствовали, что немцы завершают развертывание наступательной группировки своих войск на границах перед позициями Западного фронта[45].

Следует иметь в виду, что одной из причин, по которым намерения немцев оставались непонятными для русских, были те разногласия, которые существовали в германском высшем командовании относительно окончательных целей кампании. Гудериан и армия предлагали нанести смертельный удар по Москве, тогда как Гитлер хотел оккупировать Украину и Ленинград. В результате был достигнут компромисс: предусматривалось ведение войны в два этапа. Успех плана зависел от способности вермахта уничтожить войска Красной Армии до того, как она отступит до Днепра и сможет произвести перегруппировку. В целях примирения конфликтующих точек зрения было решено снова вернуться к обсуждению целей кампании позже - после того, как немецкая армия достигнет линии Ленинград — Орша — Днепр. Поэтому первоначально войска были распределены между тремя фронтами более или менее равномерно. Группа армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала фон Лееба включала танковую группу, 16-ю и 18-ю армии. Задача этой группы состояла в уничтожении советских войск в Прибалтике и захвате Ленинграда. Мощная группа армий «Центр», под командованием генерал-фельдмаршала фон Бока, имела в своем составе 35 пехотных, девять танковых и шесть моторизованных дивизий. Группе было приказано совершить прорыв по линии Брест — Гродно — Вильнюс — Смоленск и захватить Смоленск. Группа армий «Юг» под командованием генерал-фельдмаршала фон Рундштедта, включавшая 32 пехотных, пять танковых и три моторизованных дивизии (а также 13 румынских и венгерских пехотных дивизий) должна была нанести удар на Киев. Изучая вместе со своими советниками характер дислокации немецких вооруженных сил, Сталин, очевидно, мог прийти к самым разным выводам, ни один из которых не приводил бы его однозначно к мысли о необходимости обратить больше внимания на район к северу от Припятских болот. Мало пользы ему было и от сообщений советской разведки, которая, как мы видели, продолжала представлять противоречивую информацию[46].

Непрекращающиеся пререкания между армией и Кремлем на НКГБ влияли меньше. Ко 2 июня контрразведка представила впечатляющий сводный разведывательный доклад. Сообщение о быстром и возрастающем сосредоточении немецких войск на советских границах сопровождалось зловещей информацией из доверительных источников, что 5—7 мая Гитлер в сопровождении Геринга и адмирала Редера присутствовал на маневрах германского флота в Балтийском море; вслед за этим в середине мая он провел важный инструктаж для высших офицеров на Восточном фронте. После этого было отмечено несколько случаев, когда генералы германской армии производили рекогносцировки вблизи границы. От источника в японском посольстве контрразведке НКГБ СССР стало известно, что на западных границах Советского союза немцы действительно сосредоточили около 150 дивизий. По некоторым слухам, начало немецкого наступления ожидалось 15 или 20 июня. Информация также касалась трудностей, с которыми столкнулся бы Гитлер при открытии второго фронта. Было высказано предположение, что «захватом острова Крит заканчивается очередной этап англо-германской войны. Если действительно Германия начнет войну против СССР, то это, вероятно, будет результатом англо-германского сговора и приведет к немедленному прекращению войны между Германией и Англией. Может быть, это как раз тот вариант мира между Германией и Англией, который привез в Англию Гесс»[47].

Неразбериху, окружавшую события, приведшие к войне, и маниакальную веру Сталина в свою способность предотвратить войну, можно увидеть также в сообщениях, поступавших от Деканозова вскоре после его возвращения из Москвы в Берлин. Если раньше он неукоснительно предупреждал Сталина о подстерегающей опасности, то теперь, подобно Голикову, старался быть чрезвычайно осторожным. Он постоянно пишет о двух видах слухов, ходивших в Берлине. Первые указывали на неизбежность войны между Германией и Россией. Другие же предсказывали возрождение старой традиции дружественных отношений между ними. Отношения были бы укреплены в результате нового раздела сфер влияния и обязательства Советского Союза не вмешиваться в европейские дела. Занятие Сталиным поста Председателя Совета Народных Комиссаров, официальное признание СССР правительств стран, оккупированных Германией, все это рассматривалось как подготовительные шаги к возобновлению переговоров. С другой стороны, Деканозов знал о посещении Гитлером Данцига в сопровождении Кейтеля и о переносе его «ставки» на восток. Но в своих окончательных выводах он приписал эту информацию нацеленности «в частности, на поддержание слухов о войне с СССР». Хотя и попытавшись отдать дань известным предубеждениям Сталина, Деканозов не скрывал собственную точку зрения, состоявшую в том что «немецкие власти явно подготавливают страну к войне с Советским Союзом, фиксируя внимание населения на богатствах Украины, распространяя слухи о слабости СССР, и одновременно проверяют, как отнесется к этому немецкий народ». Через неделю он снова вернулся к этому вопросу, нарисовав Сталину мрачную картину усиливающегося сосредоточения немецких войск. Теперь он констатировал, что из общего количества сухопутных войск Германии (270—280 дивизий) на русском фронте находятся 170—180 дивизий[48].

Очевидно, вследствие яростных возражений Сталина против упреждающего удара, дальнейшей штабной работы в этом направлении не проводилось. Немцы продолжали систематическое наращивание сил, международное положение ухудшалось. В этот момент Сталин более непосредственно подключился к управлению военными делами. Особенную его бдительность вызвало обуревавшее Жукова желание ударить первым. В то же время отношения с Германией омрачались слухами о надвигающейся войне. Сталин жестко контролировал действия как дипломатов за границей, так и военных[49]. Принятие на себя обязанностей Председателя Совета Народных Комиссаров было, очевидно, связано с этим. Многочисленные, все более расплывчатые, указания вооруженным силам теперь исходили непосредственно из Кремля. Сталин во многом полагался на двух своих давних помощников, Мехлиса и Кулика, — дилетантов в военном деле. В стратегические вопросы стал также непосредственно вмешиваться Жданов — после того, как вскоре после трагических событий в Югославии был образован Комитет обороны[50].

Применение стратегического отступления и использование пространственной глубины являются неотъемлемой частью военной доктрины, и в любом варианте развития событий предполагалось, что наступление будет организовано после стратегического отступления. Однако Сталин запретил военным академиям заниматься теоретическими изысканиями после чисток в армии. В попытке скрыть банкротство военных теоретиков доктрину фактически подменили простенькими лозунгами. Лишь для простых людей служили они сигналом агрессии. «Малой кровью и на чужой территории!», — сухо заметил Молотов через много лет. — «Это уже агитационный прием. Так что агитация преобладала над натуральной политикой, и это тоже необходимо, тоже нельзя без этого»[51]. В последние несколько месяцев перед войной стратегия Сталина не была ни оборонительной, ни наступательной. Это была стратегия пассивности, продиктованная в большой степени уверенностью в том, что проницательной политикой и адекватными приготовлениями можно будет оттянуть военные действия. Когда же реальность войны была осознана, то вместо того, чтобы опереться на военную доктрину или позволить военным сделать это, Сталин, как и было характерно для его стиля руководства, начал, реагируя на меняющиеся обстоятельства, давать путаные указания. Тем самым в результате его действий не существовало благоприятных условий для проведения военного планирования, которое свело бы воедино военную доктрину и стратегические цели. Попытка исправить положение, предпринимавшаяся в период с декабря 1940 по февраль 1941 г., была внезапно прервана по ряду политических причин, о некоторых из них уже говорилось. Неудовлетворительное осуществление дислокации в июне 1941 г. стало причиной того, что действия солдат, оказавшихся на поле боя без четко поставленных задач, были неуправляемыми, чисто инстинктивными[52]. Стоит заметить, что разработка военной доктрины была прервана, но не прекращена. Хотя ее больше не обсуждали и не преподавали в академиях, она продолжала свою жизнь в умах высшего командования и определяла его действия. Реорганизация Красной Армии и реабилитация ее военной доктрины, предпринятая лично Сталиным летом и осенью 1942 г., свидетельствует о преемственности, за исключением разрыва между чистками и Курской битвой. Этот разрыв и стал причиной неспособности связать теории оперативного искусства со стратегическими концепциями.

Таким образом, вследствие проявленной Сталиным осторожности в проведении мероприятий по подготовке к войне план обороны был принят довольно скромный, уделявший основное внимание юго-западному направлению. Цели войны не подвергались пересмотру. 17 мая была издана директива, подписанная Жуковым, Тимошенко и Ждановым, с критикой недостатков, выявленных в ходе инспекторских проверок вооруженных сил в начале 1941 г. Эти недостатки ставят еще больше под сомнение способность Красной Армии осуществить в тот момент упреждающий удар. Уроки, извлеченные из проверок, были рутинными и согласовывались с планом обороны. Они не говорят об особой бдительности, боеготовности, стойкости в обороне или приготовлениях к отражению вторжения танковых сил. Директива, однако, показывает, что острота положения, как кажется, была осознана.

Директива была отчаянной попыткой навести порядок. Инспектирование хода осуществления оборонительных задач выявило, что за зиму удалось сделать очень мало: «В результате поверки хода боевой подготовки, произведенной Наркоматом обороны и округами, установлено, что требования приказа №30 в зимний период 1941 г. значительным количеством соединений и частей не выполнены». Командиры получили серию новых приказов, которые, как планировалось, должны были быть выполнены в ходе летних учений. Приказы для стрелковых войск ясно отражают оборонительную направленность обучения войск. Им приказывалось вести отработку таких элементов:

«— постоянной готовности отражать массовые танковые и воздушные атаки противника на походе, в обороне, в исходном положении для наступления и в ходе наступления;
— взаимодействию со штурмовой пикирующей и бомбардировочной авиацией в ходе наступления, особенно когда своя артиллерия меняет позиции;
— ведению наступательного и оборонительного боя совместно с танками, помогая им преодолевать препятствия и совместно с ними отражать атаку танков противника;
— учить и воспитывать пехоту упорству в обороне, дисциплине огня и умению маневрировать огневыми и техническими средствами борьбы».

Приказы для командиров механизированных корпусов показывают еще более четко, что не были освоены самые основные навыки, включая связь и взаимодействие; меткость стрельбы и ведение ночного боя. Программа обучения и здесь отражает нацеленность на оборону:

«— организацию и боевое обеспечение марша в условиях воздействия авиации и механизированных войск противника;
— управление посредством радио моторизованными подразделениями, частями и соединениями во встречном, наступательном и оборонительном боях;
— взаимодействие с танковыми соединениями, авиацией и авиадесантами при действиях в оперативной глубине противника;
— тактику и технику уничтожения парашютных и авиадесантных частей противника, выброшенных в тыл наших войск; при этом особо тщательно отработать вопросы взаимодействия с боевой авиацией наведения.
Группы танковой поддержки пехоты (ТПП) создавать для стрелковых полков дивизии первого эшелона. В руках командира корпуса оставлять общий танковый резерв. Танковый резерв использовать для усиления танков, ведущих бой совместно с пехотой, или при успешном развитии боя — для атаки артиллерии и ближайших резервов противника.
Необходимо своевременно вскрывать недостатки в боевой подготовке и немедленно принимать меры к их устранению»[53].

Задачей задач армии по-прежнему оставалось: убедить Сталина, что война приблизилась; определить вероятный день, когда немцы могут атаковать, и подготовиться к этому дню. Сталинский же стиль управления основывался на разобщении различных органов правительства. Так, командование Красной Армии не информировали о политической ситуации и ее изменениях. Единственным органом, где сливались военные и политические аспекты было, наверное, Политбюро. Но туда Жуков и Тимошенко приглашались редко. На деле положение, как представляется, было таково: война приближалась, а важные сообщения разведки не доводились до командования Вооруженных сил, — вероятно, чтобы оно не требовало принятия действенных мер[54]. Жуков, несомненно, ощущал бессилие из-за того, что он не мог добиться приема у Сталина или изложить ему свою точку зрения. Разрыв между военными и Кремлем расширялся и был четко заметен; когда генерал-полковник Кирпонос, командующий войсками Киевского Особого военного округа, просил разрешения — в начале мая и затем в середине мая — привести войска округа в состояние боевой готовности — ему было в резкой форме отказано.

В конце мая, дня через два после небольшого совещания в Кремле по военным вопросам, Жуков и Тимошенко были вызваны на заседание Политбюро. Они ожидали, что наконец их проинформируют о надвигающейся угрозе. Легко можно представить, сколь ошеломлены они были, когда выяснилось, что Сталин позвал их, чтобы отдать следующее указание:

«К нам обратился посол Германии фон Шуленбург и передал просьбу германского правительства разрешить им произвести розыск могил солдат и офицеров, погибших в первую мировую войну в боях со старой русской армией. Для розыска могил немцы создали несколько групп, которые прибудут в пункты согласно вот этой погранкарте. Вам надлежит обеспечить такой контроль, чтобы немцы не распространяли свои розыски глубже и шире отмеченных районов. Прикажите округам установить тесный контакт с нашими пограничниками, которым уже даны указания»[55].

На этой встрече Жуков и Тимошенко наконец высказали свою озабоченность в связи с сосредоточением немецких войск и еще раз заявили о своем пожелании по крайней мере перехватывать немецкие самолеты, которые все чаще производили глубокие облеты территории России с разведывательными целями. Сталин возразил, приведя объяснение Шуленбурга, что эти случаи объяснялись плохой ориентировкой в воздухе профессионально слабо подготовленных молодых немецких летчиков.

Жуков, который неизбежно знал бы об агрессивных планах Сталина, если бы они у него имелись, выносит довольно снисходительный приговор его действиям. Хотя и возлагая вину на Сталина, он все же добавляет: «Нет ничего проще, чем, когда уже известны все последствия, возвращаться к началу событий и давать различного рода оценки. И нет ничего сложнее, чем разобраться во всей совокупности вопросов, во всем противоборстве сил, противопоставлении множества мнений, сведений и фактов непосредственно в данный исторический момент»[56]. Жуков в конечном итоге пришел к выводу, что над Сталиным «тяготела опасность войны с фашистской Германией и все его помыслы и действия были пронизаны одним желанием — избежать войны или оттянуть сроки ее начала и уверенностью в том, что ему это удастся... В этих сложных условиях стремление избежать войны превратилось у И.В. Сталина в убежденность, что ему удастся ликвидировать опасность войны мирным путем. Надеясь на свою «мудрость», он перемудрил себя и не разобрался в коварной тактике и планах гитлеровского правительства»[57].

В начале июня Жуков и Тимошенко подготовили план развертывания для Прибалтийского и Западного Особых военных округов. Он основывался на предположении о том, что немцы закончили сосредоточение своих войск, а главную угрозу предполагал в направлении центра. Задачи, ставившиеся перед командующими войсками военных округов, ясно отражают характер угрозы и оборонительную дислокацию войск:

«… II Задачи прикрытия:
а) не допустить вторжения как наземных, так и воздушных сил противника на территорию Прибалтийского Особого Военного Округа;
б) упорной обороной по линии госграницы и рубежу создаваемых укрепленных районов отразить наступление противника и обеспечить отмобилизование, сосредоточение и развертывание войск округа;
в) обороной побережья и островов Даге и Эзель совместно с КБФ не допустить высадки морских десантов противника, действиями маневренных групп и авиации ликвидировать воздушные десанты противника, не допуская прорыва морских сил в Ирбенский пролив и устье Финского залива;...»

В том же ключе были выдержаны другие инструкции. В остальной части документа говорилось о дислокации различных частей прикрытия и их взаимодействии с войсками укрепленных районов. Недостатком плана было размещение войск слишком близко к границе, недостаточное использование укрепленных районов и размещение сил прикрытия, особенно в Киевском особом округе, на слишком большом расстоянии от районов, которые они должны были прикрывать. Возможность использования первого эшелона в глубоких операциях не была использована в достаточной степени[58].



1. Суворов В. Ледокол. Кто начал вторую мировую войну. М,, 1993, стр. 79-83, 90-96.

2. Glantz. The Military Strategy of the Soviet Union, p. 75.

3. Решение Политбюро от 8 марта 1941 г., см.: Известия ЦК КПСС, 1990, N 2, стр. 202.

4. 50 лет Великой Отечественной войны, стр. 19-20.

5. Жуков Г.К., Воспоминания и размышления, 1990, том 1, стр. 335.

6. Часовые Советских границ, 2-е издание, доп., М., 1983, ст. 122.

7. Об укрепрайонах. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) 4 июня 1941 г. Цит. по: Известия ЦК КПСС, 1990, N 2, стр. 207.

8. См. прекрасно документированное изложение этого вопроса в: Беляев В.И. "Усиление охраны западной границы СССР накануне Великой Отечественной войны", Военно-исторический журнал, 1988, N 5, стр. 61-55. См. также: А.Д. Борщов "Отражение фашистской агрессии: уроки и выводы", Военная мысль, 1990, т. 3, стр. 19.

9. Жуков Г.К., цит соч., стр. 333.

10. Документы Волкогонова, ЦАМО, ф. 16, оп. 2961, д. 241, л.1-15, сообщение Жукова Сталину и Молотову.

11. Борщов А.Д. цит. соч., стр. 15-16.

12. Анфилов В.А.. Бессмертный подвиг. М., 1971, стр. 171. Цит. по: Суворов, Ледокол, стр. 182.

13. Суворов, Ледокол, ст. 182.

14. См. наст. изд. с. 290-291.

15. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления, том 1, стр. 344-345. Этого пассажа не было в первом, подвергшемся цензуре, издании его мемуаров.

16. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым, стр. 33.

17. Указания Жукова и Тимошенко командующему войсками Западного Особого военного округа. 5 мая 1941 г., Цит. по: 50 лет Великой Отечественной войны, стр. 20-21.

18. Подробное описание характера, недостатков и размаха этого выдвижения см.: Жуков Г.К. Воспоминания и размышления, том 1, стр. 345-349, и Баграмян И.Х. Так начиналась война. М., 1971, стр. 61-64.

19. Волкогонов. "Эту версию уже опровергла история"; J.W. Kipp "Military Theory: Barbarossa, Soviet Covering Forces and the Initial Period of War: Military History and Airland Battle"; The Journal of Soviet Military Studies 1(2) 1988, pp. 198-199; Павленков Н., Трагедия Красной Армии, "Московские новости", 1989, 7 мая.

20. Glanz. Military Strategy, p. 96. Суворов совершенно упустил из виду наличие обширных свидетельств некомпетентной дислокации советских войск, которая тем не менее не несла в себе ничего зловещего. См. например: Кирьян М.М., "Начальный период Великой Отечественной войны", Военно-исторический журнал, 1988, N 6; Пастуховский Г.П., "Развертывание оперативного тыла в начальный период войны". Военно-исторический журнал, 1988, N 6; Перечнев Ю.Г., "О некоторых проблемах подготовки страны и вооруженных сил к отражению фашистской агрессии", Военно-исторический журнал, 1988, N 4.

21. Документы приводятся в кн.: Скрытая правда войны: 1941. Неизвестные документы. М., 1922, стр. 23-24, 25, 29, 30-33.

22. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Том 1, стр. 324.

23. Горьков Ю.А. "Накануне 22 июня 1941 г.". Новая и новейшая история, 1992, N 6, стр. 6.

24. "Неопубликованное интервью Маршала Советского Союза A.M. Василевского", Новая и новейшая история, 1992, N 6, стр. 6.

25. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления, том 1, стр. 336-337.

26. Язов Д.Т. "Впереди была война", Военно-исторический журнал, 1991, N 5, стр. 13.

27. Графики производства см.: "Известия ЦК КПСС". 1990, N 1, стр. 202-203. См.также: О производстве танков Т-34 в 1941 году. Из постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) 5 мая 1941 г., там же, стр. 204.

28. Van Greveld, The Balkan Clue, p. 150.

29. Известия ЦК КПСС, 1990, N 4. стр. 213.

30. Там же, стр. 219-220.

31. Инструкции Гитлера по этому вопросу, данные 12 мая 1941 г., см.: 50 лет Великой Отечественной войны, стр. 21-22.

32. ЦАМО, ф. 32, оп. 306, д. 5, л.140-146.

33. Письмо разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии в 1-е (разведывательное) управление НКГБ СССР. Известия ЦК КПСС, 1990, № 4, с. 214.

34. Читатель, несомненно, понимает, что интерпретация Суворова (Ледокол, стр. 172-174), является совершенно неправильной.

35. Erickson, The Road to Stalingrad, p. 82; FO 371 29481 N 2130378338, телеграмма Криппса в Форин оффис, 8 мая 1941 г.

36. Факсимильное воспроизведение текста речей см. в: L.Bezymenski, "Die Rede Stalins am 5 Mai 1941. Dokumentiert und interpre-tiert", Osteuropa, 1992, N 3, pp. 262-262; неопубликованный дневник Димитрова, 5 мая 1941 г.

37. Чуев. Ф. Сто сорок бесед с Молотовым, стр. 45.

38. Bezymenski, "Die Rede Stalins am 5 Mai 1941", pp. 253-257.

39. Автор познакомился с 4-страничным извлечением из документа "Соображение по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза", который был послан Жуковым Сталину 15 мая 1941 г. и был снабжен номером: ЦАМО, ф. 16 оп. 2951, д. 239. Стоял также номер Генерального штаба: оп. 240, д. 528. Информация также имеется: В. Карпов "Жуков". Коммунист Вооруженных Сил, 1990, N 5, стр. 67-68. Насколько известно автору, оригинал пока что полностью не воспроизводился, хотя самая большая часть его была опубликована. Предполагается, что документ был подписан Жуковым, но Тимошенко тоже поставил подпись. Волкогонов, однако, доказывает, что документ не подписывался. Это, скорее всего, был рабочий вариант, который даже не представлялся Сталину в полном виде; но в любом случае он с ним обсуждался.

40. Суворов. День М. М., 1994, стр. 211, 213, 215. 216.

41. Жуков. Воспоминания и размышления, том 1, стр. 342, см. Карпов, цит. соч.,: Glanz, Military Strategy; интервью с Анфиловым.

42. Жуков. Цит. соч., стр. 326-327.

43. Чуев. Цит. соч., стр. 31-32.

44. ЦАМО, оп. 7237, д. 2, л. 114-1152. Специальный доклад, подготовленный Голиковым, о дислокации немецких войск. 31 мая 1941 г.

45. Скрытая правда войны: 1941 год, стр. 47-48. *' Erickson. The Road to Stalingrad, p. 84.

46. Erickson. The Road to Stalingrad, p. 84.

47. Известия ЦК КПСС, 1990, N 4, стр. 214-215.

48. Телеграмма Деканозова Молотову 14 июня 1941 г., воспроизведена в: В.А. Воюшин и С.А. Горлов. "Фашистская агрессия: о чем сообщали дипломаты", Военно-исторический журнал, 1991, N 6, стр. 20.

49. Об ограничениях, наложенных на Майского, см. наст. изд. с. 212-213.

50. Erickson. The Road to Stalingrad, p. 81; Известия ЦК КПСС, 1990, N 2, стр. 202-203.

51. Ф. Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым, стр. 45.

52. Г. Иссерсон. "Развитие теории оперативного искусства в 30-е годы". Военно-исторический журнал, 1965, N 3, стр. 48-61.

53. Документы Волкогонова: Указания Тимошенко, Жданова и Жукова командующим войсками военных округов (фронта), армий, командирам корпусов и дивизий.

54. К сожалению протоколы Политбюро недоступны, что заставляет историков строить различные предположения, а это, в свою очередь, порождает теории о заговорах. См. у Жукова, Воспоминания и размышления, том 1, стр. 362-363, сообщения о сокрытии разведывательной информации Сталиным (это признание ранее не печаталось).

55. Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. Том 1, стр. 329- 330, ранее не включалось в текст.

56. Там же, стр. 350.

57. Там же, стр. 352, 353.

58. Документы Волкогонова: Тимошенко и Жуков "План прикрытия территории Прибалтийского особого военного округа на период мобилизации, сосредоточения и развертывания войск округа".


OCR: Ольга Португалова

[ЕВГЕНИЙ ЧЕРНЫХ]

https://www.kp.ru/daily/26377.3/3255203/
Содержание переговоров Рудольфа Гесса с британцами до сих пор остается одной из главных загадок Второй мировой


Почти 20 лет верный Гесс (справа) был тенью фюрера.Почти 20 лет верный Гесс (справа) был тенью фюрера.
Фото: GLOBAL LOOK PRESS
Изменить размер текста:AA
Рудольф Гесс был заместителем фюрера в нацистской партии, контролировал все государственные органы Третьего рейха. Фактически второй человек после Гитлера. И вдруг 10 мая 1941 г он в форме простого лейтенанта люфтваффе улетает во… вражескую Англию. С предложением заключить мир. Негоже, дескать, братьям арийцам - немцам и англичанам проливать родственную кровь!

СТАЛИН ПРЕДЛОЖИЛ СБРОСИТЬ НА ПАРАШЮТЕ МАЛЕНКОВА

Гесс собирался приземлиться в поместье знакомого лорда Гамильтона. Но не нашел его, и выбросился с парашютом. После сообщения о его аресте Третий рейх объявил, что пилот с Гитлером полет не согласовывал: «Видимо, член партии Гесс жил в мире галлюцинаций, в результате чего возомнил, что способен найти взаимопонимание между Англией и Германией, – говорилось в официальном заявлении. – Национал-социалистическая партия считает, что он запутался. И таким образом его поступок не оказывает никакого воздействия на продолжение войны, к которой Германию вынудили».

Бурную реакцию весть о полете вызвала и в Кремле.

«Когда мы прочитали об этом, то прямо ошалели, – вспоминал позже министр иностранных дел Вячеслав Молотов. – Это же надо! Не только сам сел за управление самолётом, но и выбросился с парашютом, когда закончился бензин. Гесс назвал себя чужим именем. Чем не подвиг разведчика? Сталин спросил, кто из наших членов Политбюро способен решиться на такое? Я порекомендовал Маленкова, он шефствовал в ЦК над авиацией…Сталин предложил сбросить Маленкова на парашюте к Гитлеру, пусть, мол, усовестит его не нападать на СССР…»

НАДИКТОВАЛ ГИТЛЕРУ «МАЙН КАМПФ»

- Рудольф Гесс долгое время был «наци №2», - рассказывает историк Андрей ФУРСОВ. – Один из учеников знаменитого геополитика профессора Карла Хаусхофера. (К Хаусхоферу имел отношение и Рихард Зорге, советский, точнее, коминтерновский агент в Японии.) Член тайного оккультного общества Туле, ниточка от которой тянется к нацистской партии. После провала «пивного путча» в 1923 г. сидел вместе с Гитлером в тюрьме Ландсберге. Как потом признал Хаусхофер: «Очень много в «Mein Kampf» надиктовано Гессом». Именно Рудольф придумал обращение «мой Фюрер!» С 1925-го года он - секретарь Гитлера. Этому человеку фюрер абсолютно доверял, мог поручить самую секретную миссию. Теперь мы знаем, что полет не был спонтанным решением Гесса. По его просьбе Вилли Мессершмитт - знаменитый немецкий конструктор, даже смодифицировал двухмоторный «Ме-110». Летать Гесса учил личный пилот фюрера Ханс Бауэр. Так что Гитлер не мог не знать о полете.

- Но он же сразу отрекся от давнего соратника!

- Из мемуаров аса спецопераций Отто Скорцени мы знаем: когда Гитлер поручил ему похитить арестованного в Италии Муссолини, то предупредил. Если Отто провалится, его объявят действовавшим по своему плану и разумению. С Гессом та же самая ситуация.

В подготовке полета Гесса участвовал видный английский разведчик Ян Флеминг, будущий автор романов о Джеймсе Бонде. ФОТО: WIKIPEDIA
В подготовке полета Гесса участвовал видный английский разведчик Ян Флеминг, будущий автор романов о Джеймсе Бонде. ФОТО: WIKIPEDIA

Полет готовили не только нацисты. С британской стороны был привлечен агент британской разведки Ян Флеминг.

- Тот самый?

- Да, будущий автор романов о Джеймсе Бонде. После войны он руководил операцией «Джеймс Бонд» по поиску технических достижений Третьего Рейха. Позже так назовет своего знаменитого героя. Вместе с Флемингом ждал Гесса знаменитый каббалист, мистик, оккультист Алистер Кроули, о котором Сомерсет Моэм написал роман «Маг». С ними контактировал личный астролог Гесса Штрадт Хаус. Дата полета была выбрана не случайно. 10 мая – «день конъюнкции шести планет в созвездии Тельца».

- Увлечение вождей Третьего Рейха оккультизмом, астрологией хорошо известно.

- Так что полет готовился очень и очень основательно. Предполагалось, Гесс прилетит в Шотландию, вступит в контакт с высокопоставленными прогерманскими кругами британской империи. И постарается с ними договориться, что Лондон не будет мешать Гитлеру в войне с СССР. Фюрер очень не хотел воевать на два фронта. С Великобританией и Советами одновременно.


×
Официально было объявлено, что Гесс приземлился не туда, куда нужно. Возможно, но переговоры с ним шли. Где это происходило, сказать трудно. Гесса видели то в Шотландии, то недалеко от Лондона. То ли его перевозили, то ли был двойник, с помощью которого пытались запутать ситуацию. Сейчас об этом трудно сказать. Документы о Гессе до сих пор англичанами засекречены!

НАМЕК РУЗВЕЛЬТУ

- Тайные переговоры с «летчиком» длились довольно долго. Кремль знал о них, поначалу не беспокоился. Видно, не верил в успех. Но 10 июня Сталин узнает от разведки, что накануне к переговорам подключился британский лорд-канцлер Саймон. Давший 6 лет назад зеленый свет Гитлеру по Рейнской области. Это стало для Сталина серьезным знаком. На следующий день он узнал, что Гитлер окончательно утвердил 22 июня как дату начала военных действий против СССР и приказал начать переброску войск с Западного фронта на советскую границу.

Стало ясно - британцы дали фюреру некие гарантии. Сталин делает ответный ход. 13 июня появилось заявление ТАСС о миролюбии Советского Союза, выполнении всех обязательств перед Германией.

- Говорят, так кремлевский вождь пытался умиротворить фашистского агрессора.

- В перестройку и в постперестроечные времена штатные антисталинисты как только не издевались. Дескать, Сталин - глупец, Гитлеру верил больше своей разведки, заискивал перед ним, всячески демонстрировал миролюбие…

- Разве не так?

- Глупцы - сами эти «историки», полагающие, что заявление ТАСС от 13 июня было адресовано Гитлеру.

- А кому же?

- Рузвельту! Еще в 1937-м году он сказал, что если Германия нападет на Советский Союз, то Соединенные Штаты будут поддерживать СССР. Если же Советский Союз будет агрессором, то США поддержат Германию. Выглядело это как частное мнение Рузвельта, пусть и президента. Однако на самом деле это была позиция правящих кругов США – не допустить раньше времени войны между Германией и СССР.

Американцы планировали свою схему так: Гитлер громит Британскую империю – главного конкурента США в мировой экономике после 1929 г., а Сталин громит Третий рейх. Поэтому США, а точнее, Рокфеллеры, щедро финансировали советскую индустриализацию и в то же время активно помогали Гитлеру ковать «тевтонский меч». Цель – как и в Первую мировую войну взять верх над кластером Ротшильдов (т.е. Ротшильдами, Реддингами, Сэмюэлями и т.д.).

Британский же план был таков: Гитлер разбивает СССР, а европейцы наносят ему удар в спину (Черчилль откровенно писал об этом фон Клейсту в сентябре 1938 г.).

17 апреля 1941 г Конгресс США принял решение: если Советский Союз нападет на Германию, то Соединенные Штаты ее поддержат. Это означало, что на стороне Германии будут воевать не только США, но и Британская империя, Турция, Япония… Фактически весь мир. Соотношение военных потенциалов было бы таково: 14% у СССР – 86% у врагов.

Уже это лишний раз говорит о том, насколько лжива схема Резуна-Суворова и других фальсификаторов, утверждающих, что Сталин готовился первым напасть на Германию. Это означало бы войну со всем миром. Сталин не был самоубийцей…

Заявление ТАСС от 13 июня 1941 г демонстрировало всему миру: «Мы – советские люди, готовы жить в мире с Германией, мы не агрессоры».

Рузвельт понял намек. Но еще больше понял Гитлер. В тот же день он приостановил переброску войск с Западного фронта на советскую границу. По-видимому, переговоры с британцами продолжились. В свое время, еще в «Mein Kampf», Гитлер написал: «Только с Англией в качестве союзника, с прикрытой спиной, можно начать новое германское вторжение в Россию». Не мог он напасть на Россию без гарантий со стороны британцев. И эти гарантии получил. Британцам удалось сорвать американский план и натравить Гитлера на СССР, как в 1914 г. им удалось натравить Вильгельма II на Российскую империю.

Уже 18 июня возобновляется переброска фашистских войск с Западного фронта. Там остается всего 14–15 дивизий. Вооруженные силы Германии начинают активно концентрироваться на советской границе. 18 июня Сталин приказывает Генштабу и Наркомату обороны отправить телеграмму в западные округа о готовности к отражению атаки.

Черчилль понимал: оружием могут быть не только пушки и пулеметы, но и закулисные переговоры. Фото: GLOBAL LOOK PRESS
Черчилль понимал: оружием могут быть не только пушки и пулеметы, но и закулисные переговоры.
Фото: GLOBAL LOOK PRESS

ТАЙНЫЙ ПЛАН ЧЕРЧИЛЛЯ

- Что британцы могли пообещать Гитлеру, если он оголял Западный фронт? Ведь Германия и Великобритания были в состоянии войны!

- Хотя нацистская Германия пала 70 лет назад, британцы по-прежнему не рассекречивают документы о прилете Гесса. Значит, есть, что скрывать. Поэтому можем судить по их делам. Обратите внимание: до самого конца 1942 года была резко снижена интенсивность британских бомбардировок Германии. Лишь потом они активизировались под давлением американцев. Главное же, британцы могли пообещать не открывать Второй фронт.

- Так считаете, Андрей Ильич?

- Еще из школьных учебников мы все помним, что наши союзники англичане и американцы сначала обещали Второй фронт в 1942-м, затем в 1943-м…

- Но открыли лишь летом 1944-го, когда победа СССР над Гитлером была очевидна.

- Каждый раз союзники выдвигали некие конкретные причины. Однако еще 4 сентября 1941-го Черчилль в разговоре с послом СССР Майским заявил, что Великобритания не сможет открыть Второй фронт до 1944-го года. Как пообещал, так и сделал.

Короче говоря, британцы давали три года Гитлеру на то, чтобы он мотал Россию, а Россия – Третий Рейх. Тем самым Черчилль толкал Гитлера на Советский Союз. И это шло благодаря миссии Гесса.

Итак, 18 июня 1941 г начинается окончательная переброска немецких войск с Запада к границам СССР. Это означало, что переговоры британцев с Гессом увенчались успехом. Но хитрые британцы и здесь верны себе. Они отменяют запланированную 12 июня бомбардировку нашего Закавказья.

- А что, был такой план?!

- Английский историк Дж. Батлер писал: «в конце мая 1941 г. в Лондоне сложилось мнение, что, создав угрозу кавказской нефти, можно будет наилучшим образом оказать давление на Россию... 12 июня Комитет начальников штабов решил принять меры, которые позволили бы без промедления нанести из Мосула в иракском Курдистане силами средних бомбардировщиков удары по нефтеочистительным заводам Баку».

В последний момент бомбардировку отменили. Значит, точно знали, что Гитлер нападет на СССР. Зачем теперь бомбить заводы? Нефть пригодится Сталину. Пусть как можно дольше воюет с Гитлером. Отмена плана бомбардировки Закавказья означает, что к 12 июня британцы в основном уже договорились с Гессом, оставались лишь детали.

Далее, 16 июня посол Великобритании Криппс говорит в Москве, мол, он точно знает, что в ближайшие дни немцы нападут на Советский Союз. Это типичная двойная игра британцев. Они ее продемонстрировали очень мастерски еще перед Первой Мировой войной. Тогда король и министр иностранных дел сэр Эдуард Грей уверяли немцев, что Британия останется нейтральной, постарается сыграть некую роль в замирении воюющих держав. И вдруг они объявили войну Германии. В этом отношении британцы, конечно, большие мастера. Два раза по одной схеме толкнули Германию на Россию. А немцы ничему не научились за годы, что прошли с Первой Мировой войны.

ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ БРАТА КОРОЛЯ

- Гитлер напал на СССР, а Гесс остался заложником Черчилля.

- Да, сидел в британской тюрьме. Однако не все складывалось поначалу у хитрого Черчилля. В 1942-м положение Великобритании было очень тяжелым. Активизировались античерчиллевские силы, желавшие мира с Германией.

И был еще один странный полет в небе Шотландии. 25 августа 1942 года. В этот день в авиакатастрофе погиб младший брат английского короля – герцог Кентский, контр-адмирал. Его самолет-амфибия разбился. Это была первая гибель представителя королевского рода Англии во время военных действий с XVI века.

Принц Георг Кентский, контр-адмирал, младший брат английского короля. Его смерть в небе Шотландии летом 1942 г до сих пор окутана тайной. ФОТО: WIKIPEDIA
Принц Георг Кентский, контр-адмирал, младший брат английского короля. Его смерть в небе Шотландии летом 1942 г до сих пор окутана тайной. ФОТО: WIKIPEDIA

- Мало ли кто гибнет в авиакатастрофах?

- Любопытно, что герцог Кентский летел в Лох-Мор близ Брамр Лодж, где содержался в заключении Гесс. Само по себе это еще ничего не значит. Может, действительно хотел с Гессом пообщаться на предмет заключения срочного мира с Гитлером, или по другим делам летел…Первая странность - на борту был неучтенный пассажир. Кто – неизвестно. Еще одна странность: незадолго до смерти герцог Кентский обедал в замке Балморал с братом-королем, королевой и принцем Бернхардом. О Бернхарде нужно сказать особо. Немец, короткое время служил в СС, затем, по некоторым сведениям, в разведдепартаменте фирмы «I. G. Farbenindustrie AG», много сделавшей для укрепления власти нацистов. В 1937-м женился на голландской принцессе Юлиане, стал принцем. Когда началась война, переехал в Голландию, стал пайщиком «Royal Dutch Shell» – крупнейшей нефтяной компании. Вторым пайщиком по объему активов там был лорд Виктор Ротшильд. После войны принц Бернхард создаст Бильдербергский клуб.

- Конспирологи до сих пор считают этот клуб тайным мировым правительством!

- Да, важная закулисная структура, хотя и не главная. И вот этот человек обедает с двумя братьями: герцогом Кентским и самим королем Великобритании, вместе с королевой. После этого герцог Кентский отправляется в полет и погибает.

Вообще королевская фамилия, мягко говоря, не любила Черчилля. Королева и герцог Кентский выступали за заключение мира с Германией. Это была неслабая команда. Еще в мае 1941-го шеф ФБР Гувер написал меморандум президенту Рузвельту, что в Великобритании созрел заговор против Черчилля. Возглавил его герцог Виндзорский – бывший король Эдуард VII. Он потерял корону, женившись на американке по фамилии Симпсон. Добровольно разменял королевский трон на любовь. Очень активный сторонник мира с Германией. То есть английский истеблишмент был расколот. Спецслужба МИ-6, например, была сторонницей мира с Германией, а комитет спецопераций, созданный Черчиллем, выступал за союз со Сталиным. Черчилль, точнее, те англо-американские круги, которые он обслуживал, мира с Германией не хотели. Собирались ее уничтожить. Именно Германию, а не национал-социализм. «Мы воюем не с Гитлером, – говорил Черчилль, – а с немецким духом, духом Шиллера, чтобы этот дух не возродился».

- Почему?

- Это он цинично объяснил в письме лорду Роберту Будпи: «Непростительным преступлением Германии перед Второй Мировой войной была ее попытка освободить свою экономическую мощь от мировой торговой системы и создать свой собственный механизм обмена, который лишил бы мировые финансы прибыли».

За покушение на прибыль глобальных ростовщиков – смерть! Потому Черчилль и стремился уничтожить Германию, но … руками России. Чтобы в ходе войны обе страны были обескровлены. В стравливании России и Германии большую роль сыграл полет Гесса. С этим полетом, возможно, и связана гибель герцога Кентского вблизи места заточения Гесса.

- Доказательства?

- Прямых нет. Но по совокупности косвенных понятно, что обед связанного с нацистами принца в замке Балморал с прогермански настроенной королевской семьей и скорая гибель герцога Кентского связаны. Таких случайностей не бывает. Кстати, причина авиакатастрофы точно не установлена до сих пор. Сразу пошли слухи, что ее подстроили люди Черчилля. Между прочим, он несколько раз предупреждал своих высокопоставленных прогерманских противников в Лондоне, что заключать мир с Гитлером нельзя. Однако ему не вняли. И только после смерти герцога все разговоры о мире с Германией закончились. Королевская семья поняла намек. Британско-германская война стала развиваться очень интенсивно.

УБИЙСТВО ЗАМЕТАЕТ ВСЕ СЛЕДЫ!

До конца войны Гесс сидел у британцев. На Нюрнбергском процессе его признали одним из главных нацистских преступников. Приговорили к пожизненному заключению в Шпандау, тюрьме для военных преступников на территории британского сектора Берлина. Тюрьмой управляла совместная администрация четырёх держав-союзниц. Поочередно, по месяцу. С 1966 -го в Шпандау оставался единственный заключённый, Гесс. Ряд его соратников-нацистов освободили досрочно по состоянию здоровья.

В 1987-м Горбачев обмолвился, что Гесса, которому шел уже 94-й год, можно освободить. Акцию вроде бы наметили на осень. Узнав об этом, старый нацист сказал сыну: «Советы согласны меня выпустить, а значит, англичане меня убьют!» Действительно, 17 августа старика, который сам и побриться не мог, находят повешенным на электропроводе. Официальная версия - самоубийство.

В Шпандау Гесс провел 40 лет. После его «самоубийства» в 1987 г тюрьму снесли, весь строительный мусор выбросили в море. ФОТО: WIKIPEDIA
В Шпандау Гесс провел 40 лет. После его «самоубийства» в 1987 г тюрьму снесли, весь строительный мусор выбросили в море. ФОТО: WIKIPEDIA

- Зачем, если вскоре его ждала свобода?

-Заключение писали британцы. Но очень много противоречий в этом «самоубийстве». Очевидно, хранителю взрывоопасных тайн сотрудничества британцев и нацистов помогли уйти в мир иной. В течение двух суток после смерти по приказу английской администрации были уничтожены все его вещи, фото, дневники и записные книжки, даже беседка, в которой нашли труп. Вскоре снесли саму тюрьму.

Гесса похоронили на кладбище города Вунзиделя. В июле 2011 г. его останки эксгумировали, прах развеяли над неизвестным озером. Теперь уж точно - никаких следов! Впрочем, следы всегда остаются - надо только знать, где искать.

ИСТОЧНИК KP.RU

[Юрий Емельянов]

http://www.sovross.ru/articles/628/10177
00:00 23 июня 2011 г.
Тайная миссия

12 мая 1941 года из Берлина сообщили о том, что два дня назад заместитель Гитлера по делам нацистской партии Рудольф Гесс исчез в неизвестном направлении. Сообщалось также, что, будучи летчиком в Первую мировую войну, Гесс повел в одиночку военный самолет, который исчез вместе с пилотом.
С самого начала появления в Германии нацистской партии Гесс играл в ней заметную роль. Он был правой рукой Гитлера во время «пивного путча» в Мюнхене в ноябре 1923 г. После разгрома мятежа и ареста Гитлера Гесс добровольно сдался властям, чтобы быть рядом с фюрером. В Ландсбергской крепости Гитлер и Гесс вместе писали «Майн кампф». После прихода нацистов к власти Гесс нередко заменял Гитлера на официальных мероприятиях рейха. В сентябре 1939 г. Рудольф Гесс был официально объявлен Гитлером его возможным преемником, если что-то случится с ним, а также с первым «наследником нацистского престола» – Германом Герингом. Так, Гесс занял официально третье место в нацистской иерархии. Поэтому исчезновение Гесса стало мировой сенсацией.

За 40 дней до нападения на СССР
А вскоре появилось сообщение шотландской газеты «Глазго дейли рекорд», в которой говорилось, что Гесс жив и здоров. Газета сообщала, что вечером 10 мая, когда на Лондон был совершен самый массированный налет германской авиации (была разрушена палата общин и ряд других государственных зданий; погибло 1436 мирных жителей), одинокий «Мессершмитт-110» вошел в воздушное пространство Шотландии. По непонятной причине британские зенитки не отреагировали дружными залпами на приближение германского стервятника. Самолет долго летал на бреющем полете над пашнями и лугами, очевидно, в поисках посадочной полосы, а затем из него выпрыгнул парашютист. Пока парашютист опускался, самолет, лишенный управления, врезался в землю шотландского фермера Маклина. Взволнованный фермер бросился к парашютисту и при помощи подвыпившего констебля задержал его.
Задержанный пилот сумел в считаные минуты очаровать шотландцев. Несмотря на вывихнутую при падении лодыжку, он был приветлив и доброжелателен. Фермеру запомнилась элегантность его наряда, золотые часы и светскость манер. На хорошем английским языке он сообщил, что является германским офицером Альфредом Хорном и показал фотографию своего сына. Он галантно раскланялся с членами семьи фермера, вежливо попросил стакан молока и выразил желание побеседовать с герцогом Гамильтоном, командующим противовоздушной обороны на данном участке шотландского побережья. Когда же герцог прибыл на встречу с германским офицером, последний представился ему как Рудольф Гесс.
Сообщения, которые последовали затем из Лондона и Берлина, сводились к тому, что Гесс совершил полет, чтобы заключить мир между Англией и Германией. При этом в правящих кругах Германии утверждали, что Гесс сошел с ума, говоря о нелепости стремления заключить мир с почти разгромленным противником.
В Лондоне же вскоре перестали публиковать сообщения о Гессе. Это молчание можно было объяснить тем, что правительству Его Королевского Величества было не до экстравагантных выходок нацистских лидеров, когда судьба Британской империи висела на волоске. 20 мая был высажен десант германских войск на остров Крит. Теперь войска Роммеля, осадившие 35-тысячный корпус англичан в Тобруке и стоявшие на ливийско-египетской границе, могли получить поддержку с севера в ходе решающего броска к Суэцкому каналу. Свержение в Багдаде в апреле английского ставленника Нури Саида сделало еще более уязвимыми позиции Великобритании на Ближнем Востоке. Военная интервенция Англии в Ирак, предпринятая в начале мая с целью восстановить режим Нури Саида, встречала упорное сопротивление нового прогерманского правительства. Казалось, что судьба позиций Англии «к востоку от Суэца» могла быть решена в ближайшие дни.
Однако эти события на фронтах мировой войны лишь подогревали интерес к загадочному перелету Гесса через Северное море. Из Вашингтона президент США Ф.Д.Рузвельт требовал от британского премьер-министра У. Черчилля дополнительной информации о полете видного нацистского руководителя. Министр иностранных дел Италии Чиано в своем дневнике признавал, что «многое остается неясным в этом таинственном деле».
Повышенное внимание к новостям из Лондона и Берлина проявляли и в Кремле. Советские руководители прекрасно понимали, что отчаянное положение Англии открывало немцам возможность начать переговоры «с позиции силы». Итогом этих переговоров могла быть сделка за счет СССР. Надежды на то, что Советский Союз сумеет завершить свою программу перевооружения, предусмотренную третьей сталинской пятилеткой 1938–1942 гг., исчезали.
Сталин прекрасно понимал, что победа Гитлера над Великобританией или мир с ней на германских условиях приведет к тому, что вермахт пойдет на восток. К этому времени в СССР уже поступило немало разведывательных сообщений о том, что 15 мая состоится нападение Германии на нашу страну.
О том, что Сталин видел в Германии наиболее вероятного грядущего противника, свидетельствовало его выступление 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий. Поскольку официальных записей выступлений на этой встрече не велось, то сохранились различные варианты заявлений Сталина в этот день. Участник этой встречи Энвер Муратов запомнил следующее заявление Сталина: «Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, Родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне». (Через два месяца Сталин развил эти мысли в своем обращении к народу по радио 3 июля 1941 года.)
О подготовке СССР к чрезвычайным усилиям свидетельствовало назначение 6 мая 1941 г. Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров СССР. С середины мая 1941 года, то есть почти сразу после прибытия Гесса в Шотландию, в СССР ускоряются меры по укреплению вооруженных сил на западной границе. 13 мая Генеральный штаб дал директиву округам выдвигать войска на запад из внутренних округов. По свидетельству А.М.Василевского, «с середины мая 1941 года по директивам Генерального штаба началось передвижение ряда армий – всего до 28 дивизий – из внутренних округов в приграничные, положив тем самым начало к выполнению плана сосредоточения и развертывания советских войск на западных границах». Несмотря на заявления Берлина о «безумии Гесса» в Советском правительстве не исключали возможности того, что Германия и Великобритания могут заключить мир, а может быть, и военный союз. Угроза германского нападения на СССР возрастала.
В то же время Советское правительство старалось оттянуть начало неминуемой войны. Германский посол Шуленбург в своем донесении в Берлин сообщал: «Я убежден, что Сталин использует свое новое положение для того, чтобы принять личное участие в деле сохранения и развития хороших отношений между СССР и Германией». Об этом свидетельствовали многочисленные шаги, предпринятые Советским правительством на международной арене.
Одновременно советская разведка в Великобритании получила задание узнать всё о миссии Гесса. Однако выполнить это задание было нелегко. После сообщений о милой встрече Гесса с семьей шотландского фермера Лондон молчал, а тот, кто еще недавно был третьим человеком в Германии, охранялся лучше, чем корона Британской империи.
После 22 июня Москве уже не было необходимости напряженно ждать сюрпризов на западной границе. А после радиообращения Уинстона Черчилля в тот же день о готовности вступить в союз с СССР против общего врага стало ясно, что Великобритания не будет заключать мир с Германией. Тем временем Рудольф Гесс продолжал находиться на Британских островах и о нем понемногу забывали.
Что-то с памятью его стало
О британском пленнике вспомнили лишь в период подготовки Нюрнбергского процесса. В город, который был местом проведения гитлеровских партейтагов, были свезены все оставшиеся в живых руководители Германии. Гесса среди них не было. Английское правительство задерживало отправку Гесса на скамью подсудимых. Объясняя задержку с выдачей Гесса, англичане стали неожиданно повторять старую версию Гитлера о его «безумии». Кроме того, утверждалось, что у Гесса пропала память и он не может давать показания на процессе.
Все же по настоянию Международного военного трибунала Гесс был доставлен в Нюрнберг. Была создана международная комиссия из видных светил психиатрии четырех стран. Признав факт потери Гессом памяти, члены комиссии в своем заключении записали: «В настоящее время Гесс не душевнобольной в прямом смысле этого слова. Потеря памяти не помешает ему понимать происходящее, но несколько затруднит его в руководстве своей защитой и помешает вспомнить некоторые детали из прошлого, которые могут послужить фактическими данными... С точки зрения психической Гесс находится в твердой памяти, зная, что он в тюремном заключении в Нюрнберге и что он обвиняется как военный преступник. Он читал и, по его собственным словам, знаком с обвинениями, выдвинутыми против него. На вопросы отвечает быстро и правильно. Речь его связна, мысли точны и правильны и сопровождаются достаточным количеством эмоционально выразительных движений... Гесс обладает нормальными умственными способностями, и в некоторых отношениях они выше среднего... Потеря памяти у Гесса не является следствием заболевания мозга, а представляет собой истерическую амнезию, основанием которой является подсознательное стремление к самозащите. Такое поведение часто прекращается, когда истерическая личность сталкивается с неизбежной необходимостью вести себя правильно. Поэтому амнезия у Гесса может пройти, как только он предстанет перед судом».
После оглашения на суде этого заключения медицинской комиссии слово попросил Гесс. Он заявил: «С этого момента моя память находится в полном распоряжении суда. Основания, которые имелись для того, чтобы симулировать потерю памяти, были чисто тактического порядка. Вообще, действительно моя способность сосредоточиться, следить за ведением дела, защищать себя, ставить вопросы свидетелям и самому отвечать на задаваемые мне вопросы не утрачена, и мое состояние не может отразиться на всех этих перечисленных явлениях».
Это заявление полностью удовлетворило Международный трибунал, и председательствующий лорд Лоуренс отверг ходатайство защиты о прекращении дела в отношении Гесса, на том основании, что он не является «дееспособным».
Однако военный американский врач Джордж Джилберт, который был главным психиатром для подсудимых на Нюрнбергском процессе, по-прежнему считал, что в психике Гесса что-то не в порядке. Проведя психологические тесты с Гессом, Джилберт поставил парадоксальный диагноз: «Менталитет сильно ограничен, но уровень интеллекта – выше среднего».
Один из подсудимых, Альберт Шпеер, в своих воспоминаниях писал, что Гесс постоянно казался рассеянным, но в то же время он сохранял упрямое выражение лица. По свидетельству Джилберта, Гесс не узнал Геринга и Папена при встрече с ними. При показе фильмов о вождях рейха он никого не узнавал, включая себя. Гесс не мог вспомнить свою семью и был единственным из подсудимых, который отказался встречаться со своими родными и близкими. По словам Джилберта, Гесс мог «сидеть в своей камере весь день в состоянии апатичной прострации, не будучи в состоянии хоть что-нибудь вспомнить из прошлого, включая свой полет в Англию. Порой казалось, что он нарочно пытается подавить воспоминания, которые у него мелькали в его затуманенном сознании, но у нас не было сомнения в том, что он в состоянии полной амнезии».
После же самоубийства одного из подсудимых Нюрнбергского процесса Роберта Лея, английский психиатр Риз сообщил, что во время пребывания Гесса в Англии тот предпринял две попытки покончить жизнь самоубийством. По этой причине Гесса, единственного из заключенных в Нюрнберге, стали выводить на прогулку в наручниках. Стремление к самоубийству странным образом сочеталось у Гесса со страхом, что его отравят. Он прибыл в Нюрнберг с грудой пакетов с едой, которую ему давали англичане. Каждый из пакетов был тщательно запечатан.
Внимание к личности Гесса было вновь привлечено в конце процесса. Советский представитель в Международном трибунале выразил протест против мнения большинства судей, высказавшихся за вынесение Гессу приговора, предусматривавшего пожизненное заключение, и потребовал смертной казни для «нациста №3».
Этот протест не был удовлетворен, и по окончании Нюрнбергского процесса Гесс был заключен в берлинскую тюрьму Шпандау. Его пребывание в тюрьме оказалось самым длинным по сравнению с заключением других подсудимых, получивших тюремные сроки. По прошествии некоторого времени даже два других подсудимых, получивших пожизненное заключение, были освобождены. По состоянию здоровья в 1957 г. был выпущен на свободу
67-летний Вальтер Функ. Он умер через три года. По причине преклонного возраста покинул Шпандау в 1958 году 80-летний Эрих Редер. Приговоренные к 20-летнему заключению Шпеер и Ширах оставались в Шпандау до 1966 года. О досрочном освобождении Гесса вопрос не ставился. С 1966 года Гесс остался в огромной тюрьме один под охраной регулярно сменявшегося караула из военнослужащих четырех держав-победительниц.

Как вас теперь прикажете называть, господин Гесс?
Теперь Гесс стал предметом внимания лишь небольших профашистских группировок в различных странах мира, которые требовали его освобождения. Во всем мире о нем забывали, и даже в Шпандау Гесс стал частью обычной рутины. Интерес к Гессу проявил лишь новый главный хирург британского гарнизона в Западном Берлине Хью Томас, получивший это назначение в 1972 году. Выяснилось, что в обязанности хирурга входит оказание медицинской помощи единственному узнику Шпандау. Позже Томас утверждал, что Гесс заинтересовал его с медицинской точки зрения, поскольку, как выяснил английский хирург, нацистский вождь был не раз ранен в течение своей жизни. Это обстоятельство представляло профессиональный интерес для Томаса, который до своего назначения лечил жертвы террористических актов в охваченном междоусобной войной Ольстере.
Врач узнал, что еще в начале 20-х годов у Гесса был разбит лоб пивной кружкой, которую бросили в Гитлера идейные противники нацистов. Однако Гесс перехватил своей головой этот «снаряд». Рана была серьезной, Гессу накладывали швы, а шрам на лбу остался на всю жизнь. Томас также слышал, что Гесс имел ряд ран, полученных им в Первой мировой войне. Врача особенно заинтересовало то, что Гесс был жертвой тяжелого сквозного ранения в грудь.
Об этой ране Гесс часто рассказывал своим собеседникам. Во время службы в пехоте на Румынском фронте в августе 1917 г. его подстрелил румынский солдат. Считая, что тогда он уцелел чудом, Гесс писал своему другу через много лет после этого ранения: «Как ты хорошо знаешь, пуля прошла между аортой и сердцем, едва не задев их. Она вышла с обратной стороны на расстоянии пальца от позвоночного столба. Так что этот кусочек медного сплава... имел все шансы унести меня в неизвестность».
Томас знал, что такие раны плохо заживают: ребра плохо срастаются, а в легких образуются рубцы. Такие раненые обычно испытывают трудности при дыхании – и поэтому им трудно ходить. Хирург с удивлением узнал, что 79-летний заключенный постоянно марширует по своей камере и двору Шпандау, что-то бормоча под нос: по подсчетам тюремщиков, Гесс вполне мог бы уже дошагать до Китая. По этой причине Томас с нетерпением стал ожидать ежемесячного обязательного медицинского освидетельствования Гесса при участии врачей четырех стран.
Х.Томас узнал, что медосмотры Гесса давно превратились в пустую формальность. Военные врачи великих держав использовали медосмотр для небольшого банкета, в ходе которого они задавали Гессу пару вопросов, а затем возвращались к прерванному застолью. Х. Томас настоял на настоящем осмотре. Но тут выяснилось, что в Шпандау нет аппаратуры для проведения элементарной диспансеризации. Гесса надо было вывезти за пределы берлинской тюрьмы. Врачи четырех стран не возражали против этого, потому что традиционное пиршество было решено провести в британском военном госпитале.
Осмотр у окулиста показал, что очки, которыми должен был пользоваться Гесс при чтении, совершенно ему непригодны, и оставалось только удивляться, почему он до сих пор не пожаловался на это обстоятельство. Читал ли вообще что-либо Гесс или просто делал вид, будто он читает? Томас знал, что еще Джилберт наблюдал, как в Нюрнбергской тюрьме Гесс мог часами сидеть с открытой книгой в руках, не переворачивая ее страниц.
Пока Гесс проглотил бариевую кашицу для проведения рентгенографии желудка, военврачи принялись за выпивку, закусывая семгой. Первые снимки оказались неудовлетворительными. Тогда кто-то решил скормить Гессу часть семги, чтобы ускорить его процесс пищеварения. Томас обратил внимание на то, что Гесс, о светских манерах которого ему было известно по литературе, хватал еду руками, не пользуясь столовыми приборами. После еды снимки получились удачными. Пока другие врачи изучали снимки, Томас приблизился к Гессу, когда тот еще не успел надеть свою тюремную рубаху. Он стал внимательно разглядывать торс «нациста №3». Никаких следов ран на груди или спине у его пациента не было. Как хирург, Томас знал, что ни одна пластическая операция не может полностью устранить следы от таких ран. Рентгеновские снимки не показывали никаких рубцов в легких. Это противоречило всем представлениям Томаса о последствиях огнестрельных ранений в легких. Еще раз вернувшись к Гессу, Томас внимательно осмотрел его лоб. Шрам от раны, полученной в мюнхенской пивной, также исчез.
С медицинской точки зрения «Гесс» из Шпандау не имел ничего общего с Гессом – участником Первой мировой войны и баталий в мюнхенских пивных. Х.Томас обратился за консультациями к 76 хирургам из Королевского хирургического колледжа Эдинбурга. Все 76 подтвердили его вывод. После этого Х. Томас решил стать историком. В книге, изданной в 1979 году (Hugh W. Thomas. The Murder of Rudolf Hess. New York: Harper & Row, 1979), он доказывал, что узник в Шпандау – это не «нацист №3». Томас утверждал, что Гитлер послал в Шотландию двойника. Эту версию решительно отвергали немногочисленные, но шумные неофашисты всего мира, требовавшие освобождения «борца за мир». Подобное предположение делало абсурдными их акции. Эту версию с порога отметали представители великих держав, охранявшие тюрьму в Шпандау. Принятие гипотезы Томаса не только бы разом положило конец непыльной работе многих десятков лиц, охранявших старца, но и поставило бы много слишком трудных вопросов, на которые никто не был готов или не желал давать ответы. Человек по фамилии «Гесс» продолжал оставаться в тюрьме, а интерес к сенсационной книге Томаса кто-то сумел искусно погасить.
Вновь внимание к единственному узнику Шпандау было привлечено за два года до падения Берлинской стены. Он был найден повесившимся в своей камере. В первых же сообщениях об этом событии были выражены сомнения в том, каким образом 93-летний старик сумел соорудить конструкцию для самоубийства. Ряд обстоятельств на месте события усиливали эти сомнения. Однако, как и прежде, интерес к этой личности вновь угас.
Даже если бы речь не шла об одном из влиятельнейших лидеров гитлеровского рейха, то судьба таинственного заключенного Шпандау могла бы привлечь внимание общественности в любом веке. Но не в двадцатом – веке массовой информации и еще более массовой дезинформации, веке научных открытий и многочисленных «закрытий» всевозможных «неудобных» тайн и проблем. Поразительное несоответствие между ролью Гесса в мировых судьбах и неоткрытостью очевидных загадок его действий и его личности очевидно.

Германия в планах правящих кругов Великобритании
Чтобы разгадать загадку Гесса, следует выяснить причины, которые привели к его появлению в Шотландии 10 мая 1941 года с предложениями о заключении мира с Англией. А для этого надо обратить внимание на тогдашнюю международную обстановку, в том числе и на политику правящих кругов Великобритании в отношении Германии. Еще задолго до полета Гесса заветная цель видных государственных деятелей Великобритании состояла в том, чтобы направить германскую агрессию против Советской страны. Вечером 11 ноября 1918 года, когда англичане ликовали по поводу окончания Первой мировой войны, в официальной резиденции премьер-министра Ллойд Джорджа на Даунинг-стрит, 10, состоялся обед, на котором присутствовал военно-морской министр Уинстон Черчилль. Позже Черчилль воспоминал, что ни он, ни его сотрапезники не разделяли всеобщей радости: «Не было ощущения, что дело сделано. Напротив того, Ллойд Джордж ясно представлял, что ему предстоят новые и, может быть, еще большие усилия. Мое собственное настроение было двойственным: с одной стороны, я боялся за будущее, с другой стороны – хотел помочь разбитому врагу».
Как известно, Черчилль хотел «задушить большевизм в колыбели». При этом военно-морской министр полагал, что «покорить Россию... мы можем лишь с помощью Германии. Германию нужно пригласить помочь нам в освобождении России». Черчилль так сформулировал цель своей политики: «Мир с германским народом, война против большевиков». Однако Черчилль потерпел неудачу в организации «похода 14 держав» с участием германских войск, находившихся в это время в Прибалтике.
Приход нацистов к власти в 1933 году вызвал в Лондоне противоречивые чувства. С одной стороны, нацистские требования пересмотра Версальской системы встревожили правящие круги Британии. Они не выражали восторга по поводу появления в центре Европы мощной державы, с которой надо было делиться мировым богатством и влиянием. Высказываемые время от времени претензии Берлина на колонии, утраченные им в 1919 году и захваченные главным образом англичанами, раздражали Лондон. С другой стороны, осознание того, что лишь приход Гитлера к власти предотвратил «советизацию» Германии, а вместе с ней опасный для интересов Англии германо-советский союз, заставлял Лондон мириться со своим потенциальным партнером по мировому порядку и снисходительно смотреть на «проказы» нацистского режима. Более того, яростный антисоветизм новых правителей Германии и провозглашенная Гитлером в «Майн кампф» готовность возобновить «движение на Восток», начатое германским рыцарством 600 лет назад, вполне соответствовали идеям Черчилля и многих других видных деятелей Великобритании.
В это время в Англии за решительный отпор гитлеризму выступали значительная часть профсоюзного движения, большинство лейбористской партии, а также небольшая, но активная Коммунистическая партия.
Учитывая широкую оппозицию Гитлеру у себя в стране и за ее пределами, правящая Консервативная партия осуждала внутреннюю и внешнюю политику нацистов. Однако среди консерваторов существовали разногласия относительно методов борьбы против нацизма. Часть консерваторов требовала решительных мер, чтобы остановить Гитлера. Другая часть призывала к сдержанности и проведению курса на «умиротворение» агрессора. Вопиющие авантюры Гитлера, которые, по обоснованному мнению его генералов, могли бы увенчаться позорным провалом, сходили ему с рук, прежде всего благодаря тому, что Лондон не принимал адекватных мер для отпора милитаризации Германии, а затем ее агрессивным действиям. Дело в том, что члены различных группировок внутри Консервативной партии и определенная часть лейбористского руководства были заинтересованы в том, чтобы направить гитлеровскую агрессию против СССР.
В то же время обе группировки в значительной степени утрировали имевшиеся между ними разногласия. Благодаря этому создавалось впечатление, будто среди консерваторов есть «партия мира» во главе с Невиллом Чемберленом, лордом Э.Галифаксом, лордом С.Хором и «партия войны» во главе с Уинстоном Черчиллем. Эта игра вводила в заблуждение значительную часть мировой общественности, в том числе и в Германии. Впрочем, на протяжении всей истории правящие круги Великобритании не раз прибегали к такой игре.

Великобритания в планах Гитлера
Великобритания занимала важнейшее место в планах нацистов. Гитлер и Гесс исходили из того, что Германия будет управлять миром в союзе с англо-саксонскими державами. Стремясь захватить советские земли, Гитлер, вопреки громогласным заявлениям о «праве» Германии на колонии, не считал необходимым восстанавливать германскую колониальную империю, утраченную после Первой мировой войны. Он полагал, что управлять колониями в Азии и Африке – это дело англичан. Более того, Гитлер опасался, что крушение Британской империи приведет к неконтролируемому процессу освобождения бывших колониальных народов, и был готов поделить мир с Англией.
Попыткой договориться с Великобританией стало англо-германское соглашение по военно-морскому флоту 1935 г. Прибывший вскоре в Лондон новый германский посол Риббентроп установил теплые отношения с королем Эдуардом VIII. В своих воспоминаниях Риббентроп писал: «Эдуард VIII показал себя поборником германо-английского взаимопонимания». Однако попытки нацистов предотвратить отречение короля от престола не увенчались успехом. Но и после отрешения Эдуарду VIII от трона вследствие его брака с разведенной американкой Уоллис Симпсон, Гитлер, Геринг, Гесс тепло встречали бывшего короля, превратившегося в герцога Виндзорского. Гитлер устроил восторженный прием и бывшему премьер-министру Ллойд Джорджу. После встречи с высшими деятелями Третьего рейха лидер либералов заявлял своей дочери: «Хайль Гитлер! Так, и только так!»
Гитлеровцы укрепляли сотрудничество также с британскими деятелями более низкого ранга. Шеф разведки английских ВВС Фредерик Уинтерботам, встретившись в Германии с Гитлером, Розенбергом, Гессом и другими видными деятелями рейха, потом с удивлением говорил о поразительной открытости нацистов для британских гостей из спецслужб. «Я получил многое из того, что хотел узнать прямо из первых уст, – похвалялся Ф.Уинтерботам.
Связи с представителями правящего класса Великобритании развивались по различным каналам и на различном уровне. Одной из таких связей стала дружба между Альбрехтом Хаусхофером и английским летчиком, первым перелетевшим через Эверест, маркизом Клайсдейлом, который впоследствии стал герцогом Гамильтоном. Альбрехт Хаусхофер был сыном известного германского геополитика генерала Карла Хаусхофера. Генерал лично консультировал Гитлера и Гесса при написании «Майн кампф». Поэтому они простили Карлу Хаусхоферу его брак с еврейкой, а его сына Альбрехта с «неарийской кровью» даже взяли на работу в рейхминистерство иностранных дел. Альбрехт негласно выполнял роль тайного агента Гесса в рейхсминистерстве Риббентропа.
Англо-германские отношения развивались, пока Лондон благожелательно отнесся к ремилитаризации Рейнской области, молчаливо принял аншлюс. Эти отношения получили новый импульс после капитуляции англичан и французов в Мюнхене в сентябре 1938 г. Это отступление было обусловлено стремлением западных держав направить экспансию Гитлера на восток.
Обострение отношений с Англией после начала кризиса вокруг Данцига в начале 1939 г. не прекратило попыток Германии договориться с Лондоном. В тайных англо-германских переговорах 1939 года участвовали представитель Германа Геринга видный экономист Вольтат и британский министр внешней торговли Хадсон. В ходе переговоров обсуждался вопрос о «полюбовном» разделе мира, в том числе рынков в России и Китае.
В конце августа 1939 г. всё было готово для прибытия Геринга в Лондон и подписания там соглашения между Германией и Великобританией. После подписания советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. Гитлер 25 августа встретился с английским послом Гендерсоном и объявил английскому послу о готовности заключить договор о взаимной помощи между Германией и Великобританией «после урегулирования германо-польского вопроса». Гендерсон вылетел в Берлин с этим предложением Гитлера.
Вплоть до 1 сентября германское правительство было готово к сделке с правительством Чемберлена за счет Польши. Поэтому Гитлер испытал настоящий шок, когда 3 сентября 1939 г. узнал о том, что Англия объявила Германии войну. Правда, скоро стало ясно, что англичане не собираются воевать на самом деле, предпочитая вести «странную войну». Гитлер отчасти успокоился.
И все же Гитлер постоянно получал сведения о том, что в Англии, в том числе среди правящей Консервативной партии, сильны голоса тех, кто требует нанесения сокрушительного удара по Германии. Особенно громогласно выступал с такими требованиями Уинстон Черчилль. Хотя Гитлер решил сокрушить Францию и вернуть рейху Эльзас и Лотарингию, он долго колебался, выбирая день начала наступления на Западном фронте.
С осени 1939 г. по начало мая 1940 г. Гитлер 27 раз отдавал приказы о наступлении и 26 раз отменял их в последнюю минуту. Одновременно он не прекращал попыток достичь мира с Англией.

Загадка Дюнкерка
Начало блицкрига 10 мая 1940 г. принесло успех германской армии.
Войска союзников были рассечены. Рано утром 15 мая У.Черчилля, который пять дней назад возглавил правительство, разбудил телефонный звонок французского премьер-министра Поля Рейно из Парижа. Волнуясь, тот сообщил: «Мы побеждены! Мы разбиты!» Черчилль не верил своим ушам. «Не может быть, чтобы великая французская армия исчезла за неделю», – говорил он.
Поз*же он писал: «Я не осознавал последствия революции, осуществленной со времени Первой мировой войны вследствие введения в бой массы быстро движущейся брони».
Под натиском танков Гудериана экспедиционный корпус англичан откатывался к морю, а большая часть французских армий бежала к Парижу. Однако 24 мая Гудериан получил приказ Гитлера остановить наступление на англо-французские войска, окруженные под Дюнкерком. Через несколько лет после окончания войны немецкие генералы осуждали это решение Гитлера. Гудериан писал, что тогда «произошло вмешательство верховного командования в проведение операции, оказавшее пагубное влияние на весь ход войны. Гитлер остановил левое крыло германской армии на реке Аа... Мы лишились дара речи».
Гитлер приводил многочисленные доводы против продолжения наступления: усталость войск, ненадежность дорог в прибрежной полосе, отрыв танков от пехоты. Фельдмаршал Рундштедт убедительно доказывал их несостоятельность, но Гитлер выдумывал новые и новые причины, почему немецкие войска не могут нанести сокрушительный удар по почти полумиллионной группировке англичан и французов.
Прекращение наступления немцев на два дня позволило англичанам укрепить район Дюнкерка и продержаться там более десятка дней. За это время удалось эвакуировать около трети миллиона английских и более 130 тысяч французских солдат и офицеров. Германские генералы были в ярости от промедления, но Гитлер убеждал их, что в настоящее время главное – добить Францию, а разгром английской армии, бросившей всю свою тяжелую технику и значительную часть легкого вооружения, не заставит себя долго ждать.
Но было ли решение Гитлера следствием его просчета, как полагали германские генералы? Создавалось впечатление, что на самом деле Гитлер не хотел наносить Британии более глубокие раны, чем это было необходимо в условиях войны, которая должна была увенчаться не просто миром, а братским сотрудничеством двух государств – хозяев земного шара.
Хотя германские генералы лишились возможности сделать свою победу под Дюнкерком еще более впечатляющей, битва на побережье Ла-Манша сыграла свою роль в реализации планов Гитлера: Франция была разгромлена, Голландия, Бельгия, Люксембург, а еще раньше Норвегия и Дания были захвачены, английская же армия была выброшена с европейского континента. Во Франции произошел государственный переворот и к власти пришел маршал Анри Петен, который вскоре капитулировал перед Германией.
Великобритания же демонстрировала готовность к дальнейшей борьбе против Гитлера. В день начала германского наступления, 10 мая, Чемберлен, считавшийся лидером «партии мира», был отправлен в отставку с поста руководителя правительства. Главой коалиционного правительства, включившего либералов и лейбористов, стал лидер «партии войны» Уинстон Черчилль, заявивший о своем намерении сражаться до конца. Блестящий оратор Черчилль в своем выступлении в парламенте заявил: «Мы будем сражаться на побережье, мы будем биться на посадочных полосах, мы дадим бой на полях и на улицах, мы будем бороться в горах. Мы не сдадимся». От того, что эти слова были повторены по радио профессиональным имитатором Черчилля, яркость сказанного только выиграла.
Это были красивые слова, вдохновлявшие англичан в трудный час. Поэтому мало кто придал большое значение тому, что «капитулянт» Галифакс остался в составе кабинета, а Сэмуэль Хор, постоянно отстаивавший политику уступок перед Гитлером, был направлен послом во франкистский Мадрид, который с начала войны превратился в место тайных переговоров между Германией и Великобританией. Мало кто знал, что в разгар битвы под Дюнкерком Лондон «созрел» для принятия гитлеровских условий «нордического мира». 27 мая Черчилль заявлял в узком кругу: «Если бы герр Гитлер был готов подписать мир на условиях восстановления германских колоний и полного контроля над Центральной Европой, то это – другое дело. Но не похоже, что он согласится на эти условия». На самом деле «эти условия» устраивали Гитлера. Однако в то время не было возможности передать Гитлеру это предложение Черчилля. Впрочем, премьер-министр изыскивал иные возможности для установления диалога с фюрером.
Оказавшийся в Мадриде герцог Виндзорский на приеме у посла Англии С.Хора 20 июня в присутствии германских гостей призывал немедленно положить конец войне, «прежде чем тысячи не стали ее жертвами». Герцог заявил: «Готовясь к этой войне, Германия за последние десять лет полностью реорганизовала свой общественный порядок. Страны, которые проявили нежелание осуществить такую реогранизацию и принять соответствующие жертвы, должны соответствующим образом изменить свою политику и избегать опасных авантюр».
Эти речи бывшего короля Англии активизировали усилия Гитлера в его поиске мирной сделки с Лондоном. 19 июля, на другой день после «парада победы» в Берлине, Гитлер в своем выступлении в рейхстаге объявил о готовности заключить мир с Великобританией. Он говорил: «В этот час я чувствую своим долгом перед своей совестью снова призвать к разуму и здравому смыслу. Я не вижу причин, по которым война должна продолжаться». Однако 23 июля «миротворец» Галифакс отверг предложение Гитлера о мире.

Похитить бывшего короля или заманить в ловушку «нациста номер 3»?
Тогда Гитлер решил прибегнуть к жестким методам воздействия на «партию войны» в Лондоне. 1 августа 1940 г. он издал директиву «Ведение морской и воздушной войны против Англии», в которой говорилось: «Немецкие ВВС должны возможно быстрее подавить английскую авиацию, используя для этого все имеющиеся возможности». На 15 сентября был назначен десант на Британские острова. Началась так называемая «битва за Англию».
Одновременно Гитлер стал разрабатывать план переворота в Англии и прихода к власти «партии мира». Начальник генерального штаба Гальдер записывал в своем дневнике: «Возможность формирования кабинета из Ллойд Джорджа, Чемберлена, Галифакса». Гитлер потребовал от Франко, чтобы тот задержал выдачу выездных виз из Испании герцогу Виндзорскому и его супруге. Возник авантюристический план похищения бывшего Эдуарда VIII и вывоза его в Германию. Трудно сказать, что собирались нацисты делать с бывшим монархом и братом тогдашнего британского короля: превратить его в главу прогерманского марионеточного правительства или сделать его заложником, чтобы использовать для давления на Великобританию? В любом случае захват герцога Виндзорского нанес бы мощный политический удар по Британии. Для выполнения этой миссии в Испанию был направлен разведчик Вальтер Шелленберг.
Узнав об этих планах Гитлера, Черчилль и его коллеги по кабинету поняли, что игра зашла слишком далеко. Герцог Виндзорский получил срочно новое назначение на Багамские острова, где он вскоре оказался под надежной охраной. И хотя герцог продолжал вести переписку с агентурой Гитлера, каждое слово в этой переписке проверялось английскими спецслужбами.
Лондон имел основания быть недовольным Гитлером не только из-за того, что его нетерпение сорвало сложный дипломатический торг. Английское правительство с сожалением констатировало, что победы на западе отвлекли Гитлера от движения на восток.
На самом деле, готовя десант в Англию, Гитлер не забывал и про будущую кампанию против СССР. Он отдал приказ Генеральному штабу начать подготовку к военным действиям против СССР «сразу же после завершения операций в Англии, осенью 1940 г.». Сочетание этих планов было явно невыполнимым, и начальник Генерального штаба Кейтель уговорил фюрера изменить свое решение – и 29 июля 1940 г. срок нападения на СССР был перенесен на весну 1941 г.
Правда, вскоре срок высадки на Британские острова был передвинут на 21 сентября. Затем на 27 сентября. За десять дней до истечения последнего срока, 17 сентября, Гитлер перенес начало операции на весну 1941 г. Затем порядок военных действий был изменен: теперь Гитлер считал, что следует сначала расправиться с СССР, «чтобы сломить волю Великобритании к сопротивлению».
Гальдер отметил в своем дневнике нежелание Гитлера начинать нападение на Англию, так как это может привести к крушению Британской империи. «От этого, – утверждал Гитлер, – выиграют только Япония, Америка и другие».
К этому времени английская разведка получила возможность расшифровывать все немецкие секретные послания и Лондон имел правдоподобную картину о намерениях Гитлера. Черчилль знал, что, несмотря на бомбардировки с воздуха, немцы после 15 сентября уже не собирались организовывать десант на Британские острова. Он хорошо знал и то, что подготовка военных действий против СССР занимала все большее внимание немецких военных.
Гитлеру же не было известно, что его попытки добиться победы «партии мира» заранее обречены на провал, так как ее члены действуют в полном согласии с руководителем «партии войны» – Черчиллем. Продолжая оказывать давление на Англию с помощью бомбардировок, Гитлер одновременно удваивал усилия с тем, чтобы расширить контакты со «сторонниками мира» в Англии.
Главную роль в этой деятельности стал играть Рудольф Гесс. 31 августа 1940 г. Гесс привлек к этим усилиям своего старого наставника в геополитике Карла Хаусхофера. Генерал рассказал Гессу о дружбе своего сына с маркизом Клайсдейлом, который к этому времени стал герцогом Гамильтоном. Помимо того, что герцог занимал важный пост начальника противовоздушной обороны шотландского побережья Северного моря, у него были обширный связи с министерством авиации и имелись возможности выйти на прямую связь с королем Георгом VI. Хаусхофер обещал Гессу, что его сын поможет начать переписку с Гамильтоном. 23 сентября Гесс написал Гамильтону первое письмо. Сначала речь шла о встрече между ним и Гессом в Швейцарии, но уже в октябре стал «прорабатываться» вопрос о полете Гесса в Шотландию для встречи «нациста №3» с вождями «партии мира». По поручению Гитлера и Гесса в Женеву был направлен Альбрехт Хаусхофер, который вел соответствующие переговоры с англичанами.
Позже бывший сотрудник германского МИДа Фриц Хассе и обергруппенфюрер СС Карл Вольф, ссылаясь на Гитлера, сообщили российскому историку Льву Безыменскому детали его плана. Было решено направить Гесса в Англию, чтобы «склонить эту страну к заключению мира с Германией и к совместным действиям против Советского Союза». План Гитлера сводился к следующему: «Пока будет идти серьезная война против России, идея компромисса с Англией, разумеется, должна быть законсервирована. Но как только военная операция будет закончена – чего военные деятели ожидают в течение 4–8, максимум 10 недель, – тогда в Англии возрастут надежды на сговор... Если Германия сохранит свободу рук на востоке и сбросит балласт на западе, почему бы с ней не помириться?»
Ни Гесс, ни Карл Хаусхофер не знали, что за несколько месяцев до начала переписки Гесса с Гамильтоном Альбрехт Хаусхофер стал членом антигитлеровского заговора среди военных, а поэтому эти планы сразу же становились известны Гальдеру, Хасселю и другим заговорщикам, которые поддерживали контакты с британской разведкой. Кроме того, никто из немцев не знал, что все письма Гесса Гамильтону перехватывала разведка английских ВВС, которую возглавлял бывший гость рейха Ф.Уинтерботам. Позже Гамильтоном занялся глава английской контрразведки Т.А.Робертсон.
Возможно, что гитлеровские планы похищения герцога Виндзорского навели англичан на мысль о том, что было бы неплохо им самим совершить похищение видного деятеля Третьего рейха. Но в отличие от немцев англичане решили заманить такого деятеля в ловушку, в которую он направился бы сам. С самого начала разработки своего плана полета Гесс оказался «под колпаком» у Робертсона и Уинтерботама. Можно сказать, что план полета Гесса составлялся с ведома и под постоянным контролем британского правительства.
Между тем Гесс отрабатывал в деталях планы своего полета чрезвычайно серьезно. Он тщательно изучил новый для него «Мессершмитт-110», который был снабжен дополнительными бензобаками для длительного перелета, и совершил несколько учебных полетов. Один раз перед своим полетом Гесс оставил своему адъютанту К.Пинтчу пакет, который приказал открыть только в том случае, если он не вернется через пару часов. Гесс вернулся, и адъютант вернул ему нераспечатанный пакет. На следующий раз история с пакетом повторилась. Но на этот раз Гесс в срок не вернулся. Когда К.Пинтч вскрыл пакет, то с ужасом прочитал в нем сообщение Гесса о том, что тот улетел в Англию. Растерявшийся адъютант показал содержимое охранникам. Но в эту минуту они увидели возвращающийся самолет Гесса. Служащие ведомства Р.Гейдриха, работавшие у Гесса, тут же сообщили своему шефу о странном происшествии. Гейдрих велел им «следить за Гессом в оба», но других последствий не последовало.
Тем временем, вопреки расчетам Гитлера, «партия мира» в Англии упорно не захватывала власть в свои руки, а направлять войска на покорение России, имея в тылу мощного противника, фюрер не решался. Его планы менялись каждый день. В конце ноября 1940 г. Гальдер записал: «Гитлер вновь проявил интерес к операции «Морской лев» (план десанта в Англию. – Прим. авт.). 5 декабря Гальдер писал: «Главное внимание – к «плану Отто» (так сначала именовался «план Барбаросса». – Прим. авт.). 13 декабря – «войны с Россией не будет». 18 декабря – принять меры к детализации «плана Барбаросса». Войны с Англией не будет».
Чтобы преодолеть сомнения, Гитлер решил направить в Лондон Гесса. Как впоследствии вспоминали адъютанты Гитлера, его совещание с Гессом продолжалось четыре часа. Сквозь закрытые двери адъютанты уловили слова «Альбрехт Хаусхофер», «Гамильтон», «Проблем с самолетом нет», «Объявите сумасшедшим». Адъютанты отметили, что Гитлер долго и по-особенному тепло прощался с Гессом по окончании встречи. В тот же день Гесс встретился с Альбрехтом Хаусхофером.
В субботу, 10 мая, утром к Гессу на дом приехал Альфред Розенберг. Они долго о чем-то разговаривали. После этого Розенберг отправился к Гитлеру. Гесс сообщил своей супруге, что он ненадолго уедет, но вернется в понедельник, 12 мая. Он сел в машину, захватив небольшую сумку. Когда машина достигла леса, Гесс попросил остановить машину, вытащил из сумки новенький костюм летчика и переоделся. После этого попросил отвезти его на аэродром. В шесть часов вечера «Мессершмитт-110», управляемый Гессом, поднялся в воздух. Вскоре он исчез в небе над Северным морем.

Обман Черчилля
Несмотря на усиленную охрану Гесса и завесу секретности вокруг него, советский разведчик Ким Филби сумел уже 18 мая 1941 года передать в Москву сообщение о том, что видные государственные деятели Великобритании лорд Бивербрук и сэр Иден навестили Гесса. Филби сообщал: «Гесс считает, что в Британии существует мощная партия, противостоящая Черчиллю, которая выступает за мир. Прибытие его, Гесса, даст ей мощный стимул».
Когда осенью 1941 года Бивербрук прибыл в Москву, он сообщил Сталину о том, что Гесс хотел заключить мирный договор между Германией и Великобританией. Однако Бивербрук умолчал о том, что Гесс сообщал о готовности Германии напасть на СССР в конце июня 1941 года.
Но еще до встречи с Иденом и Бивербруком 11 мая начались переговоры Гесса с герцогом Гамильтоном. По словам участника этих переговоров Джона Хауэлла, Гесс привез с собой пронумерованные по пунктам предложения для мирного договора, напечатанные на бумаге гитлеровской рейхсканцелярии. Первые две страницы предложений перечисляли цели Гитлера в СССР, включавшие захват Советской страны и «уничтожение большевизма». Был назван срок нападения на СССР. В остальных разделах оговаривались условия невмешательства Великобритании в дела европейского континента. В обмен на это Великобритания сохраняла свою независимость, империю и вооруженные силы.
Доказательством «доброй воли» Берлина стало прекращение бомбардировок Британии после 10 мая. Возможно, Гесс и Гитлер считали, что Черчилль и «партия войны» будут отстранены от власти. В любом случае, с Черчиллем или без него, нацисты планировали, что к 12 мая между ними и англичанами будет заключен мир, а может быть, и военный союз против СССР. Гесс должен был вернуться в Германию в понедельник, 12 мая.
Разыгрывая 11 мая перед Гессом противника Черчилля, Гамильтон в тот же день составил подробный отчет о своей беседе с нацистом №3 для английского премьер-министра. Ознакомившись с отчетом, Черчилль попросил его перепечатать, убрав ссылки на проект мирного договора и слова Гесса о предстоящем нападении на СССР, чтобы посторонние глаза не увидели компрометирующих англичан сведений.
Между тем Филби продолжал выяснять тайну Гесса и после начала Великой Отечественной войны. В его донесении, направленном в октябре 1942 года И.В.Сталину и В.М.Молотову, говорилось: «Широко распространенное мнение о том, что Гесс прилетел в Британию неожиданно, – ложное. Задолго до полета Гесс вел переписку по этому вопросу с герцогом Гамильтоном, обсуждая все детали предполагавшегося полета. Однако все письма, написанные Гамильтону, не достигали его. Мнимые ответы Гамильтона были составлены разведкой. Именно так удалось заманить Гесса в Британию».
Далее в донесении говорилось: «В своих письмах Гесс достаточно подробно изложил планы германского правительства относительно нападения на Советский Союз. В этих письмах также содержались предложения о необходимости прекращения войны между Британией и Германией».
Это сообщение Сталин и Молотов могли сопоставить с тем письмом Черчилля, которое направил советскому руководителю премьер-министр Великобритании в апреле 1941 года. В письме говорилось: «У меня есть надежная информация от доверенного лица о том, что, когда немцы считали, что они сумели вовлечь Югославию в свою сеть, то есть после 20 марта, они начали выдвижение трех из пяти танковых дивизий из Румынии в Южную Польшу. Однако как только они узнали о революции в Сербии, они прекратили это передвижение. Вы сумеете оценить значимость этих фактов».
Позже в своем докладе на закрытом заседании ХХ съезда КПСС Н.С.Хрущёв обвинял Сталина в легкомысленном отношении к вопросам безопасности СССР, якобы проявившемся в невнимании к письму У.Черчилля. Хрущёв умалчивал о том, что, когда посол Англии С.Криппс в Москве получил 3 апреля от Черчилля это письмо для передачи Сталину, он в течение 16 дней отказывался выполнить поручение премьера. Посол считал, что послание «столь коротко и отрывочно», что лишь вызовет у русских недоумение.
По мере того как германские войска устремились на юг Европы, а угроза английским позициям в Восточном Средиземноморье и на Ближнем Востоке возрастала, Черчилль все активнее требовал от Криппса немедленной передачи его послания Сталину. Британский премьер отчаянно стремился спровоцировать Советский Союз на вступление в войну и тем самым сорвать наступление германских войск на Балканах и в Ливии. Под давлением Черчилля Криппс выполнил это поручение. Реакция Сталина была точно предсказана Криппсом: провокационное письмо Черчилля не произвело ожидавшегося эффекта. Стремясь оттянуть начало войны, Сталин не стал развязывать военные действия, когда советские приготовления к ним на границе еще не начались.
После же получения информации от Кима Филби советские руководители узнали, что Черчилль был гораздо больше осведомлен о планах Германии, чем это следовало из его апрельского письма. Было ясно, что правительство Великобритании являлось фактически соучастницей вероломной агрессии Германии против СССР.
В то же время Луи Килцер пришел к выводу, что Черчилль сумел обмануть Гитлера, выманив Гесса. Расчет Гитлера и Гесса на подписание мирного договора провалился. К тому же англичане решили не возвращать Гесса в Германию. Гесс стал британским заложником. Держа в своих руках Гесса, Черчилль мог влиять на дальнейшую политику Гитлера по отношению к Великобритании.
Так как Гесс не вернулся, Гитлер постарался его дезавуировать, объявив его сумасшедшим. В то же время интенсивные воздушные налеты люфтваффе на Британские острова не возобновлялись. Даже не получив Гесса назад, Гитлер фактически соблюдал перемирие на Западном фронте.
Черчилль же скрыл от Сталина не только то, что он знал о начале военных действий Германии против СССР до полета Гесса, но и после начала его переговоров с Гамильтоном, а затем с Бивербруком и Иденом. Известно, что 15 июня 1941 года Черчилль сообщил Рузвельту, что «в ближайшее время немцы совершат, по-видимому, нападение на Россию». Однако Сталину об этом ничего не было сказано. Теперь, когда Черчилль точно знал, что немецкие войска не будут идти к Суэцкому каналу и пытаться высадиться на Британские острова, а нападут на СССР, ему уже не надо было подталкивать Советское государство к наступлению против Гитлера. Напротив, он был заинтересован в том, чтобы в ходе вероломного нападения германские войска нанесли Красной Армии достаточно сильный удар и началась тяжелая и затяжная советско-германская война.
Теперь Черчилль, хоть и с опозданием, мог попытаться реализовать свой план, рожденный в ноябре 1918 года: «покорить Россию с помощью Германии», «пригласить Германию помочь нам в освобождении России», «мир с германским народом, война против большевиков».
Однако парадоксальным образом, несмотря на то, что Гитлер был обманут Черчиллем, а Гесс стал британским заложником, фюрер получил фактически тот мир, к которому так стремился начиная с сентября 1939 года: война на два фронта не велась. Как признавал Луи Килцер, Черчилль делал все от него зависящее, чтобы помешать открытию Второго фронта в 1941, 1942, 1943-м и пытался не допустить его открытия и в 1944 году. Килцер совершенно справедливо указывал на те усилия, которые были предприняты Черчиллем для того, чтобы ограничить поставки военной помощи СССР. Отказываясь открыто принять гитлеровский план «нордического мирового порядка», Черчилль фактически способствовал реализации идей Гитлера и Гесса о гегемонии англо-германцев в мире.
Попытки реализовать эти бесчеловечные планы обошлись народам мира в миллионы жертв. Американец Луи Килцер особо указал на то, что имя Черчилля не должно быть обойдено вниманием, когда в США вспомнают о миллионах евреев из СССР, погибших в результате агрессии Гитлера. Килцер напоминал, что германская агрессия против СССР стала возможной благодаря политике английского премьер-министра. Лишь осознав возможность укрепления влияния СССР в Европе, которая была гораздо более реальной в результате поражений вермахта на советско-германском фронте, чем в 1918 году, Черчилль начал форсировать усилия по открытию Второго фронта. Он был открыт в июне 1944 г. накануне грандиозного наступления Красной Армии в Белоруссии, положившего конец германской оккупации советских земель и открывшего путь советским войскам в Центральную Европу. Одновременно летом и осенью Черчилль через активизацию проанглийского польского подполья и десант в Греции предпринимал отчаянные усилия возродить «санитарный кордон» на советской западной границе, существовавший до Второй мировой войны. В июле же антигитлеровское подполье, связанное с западными спецслужбами, попыталось устранить Гитлера от власти. Однако эти попытки Черчилля реализовать свои давние цели провалились.
Вскоре после войны стал рушиться и другой оплот «нордического мира» – Британская империя, о сохранении которой так дружно пеклись Черчилль и Гитлер, стала распадаться.

А что же все-таки случилось с Гессом?
А кто же все-таки приземлился на шотландской ферме 10 мая 1941 года и кто оказался на скамье подсудимых в Нюрнберге? Поддерживая выводы Х.Томаса о том, что Гесс, находившийся в Шпандау в 1979 году, не имел ничего общего с «нацистом № 3», Килцер в то же время выразил сомнения в предположении английского хирурга о том, что немцы послали в Шотландию двойника. Килцер убедительно доказал, что Гитлер направил в Британию именно Рудольфа Гесса. Килцер подвел своих читателей к мысли о том, что подмена произошла по пути из английского плена на нюрнбергскую скамью подсудимых. Однако Килцер не мог найти ответа на вопрос: кто же мог согласиться играть столь тяжелую роль узника, который получил пожизненный срок тюремного заключения?
Вряд ли эта роль была выполнена добровольно. Следует учесть, что авторитетные показания психиаторов и других очевидцев свидетельствовали: человек, сидевший на скамье подсудимых в Нюрнберге, не симулировал потерю памяти, а на самом деле страдал от амнезии.
Можно предположить, что под воздействием специальной терапии некий человек был лишен памяти, но получил внушение о том, что является Рудольфом Гессом. Кто был этот человек? Что случилось с настоящим Гессом? Может быть, одна из двух попыток к самоубийству Гесса, о которой говорили его английские тюремщики, оказалась успешной? Может быть, «нацист №3» был награжден за свою верность идее англо-германского союза свободой под другим именем и в другой стране? Может быть, к бесконечным рассказам о Бормане и Гитлере, якобы скрывшихся в Латинской Америке, следует добавить рассказ о Гессе и с гораздо большими основаниями? На эти вопросы нельзя дать ответ, пока документы о пребывании Гесса в английской тюрьме остаются строго засекреченными.

- Гитлер со своим заместителем Рудольфом Гессом.
- Нюрнберг, 7 декабря 1945 г. Геринг и Гесс на скамье подсудимых на Нюрнбергском процессе (фото Евгения Халдея).

[Кадет Биглер]

10.05.1941
Полет заместителя Гитлера в нацистской партии Рудольф Гесса в Англию. Гесс сам пилотировал "Мессершмитт-110". Гесс ошибся в расчете горючего и был вынужден выброситься с парашютом в районе Иглшэма (Шотландия). Англии был предложен мир при условии ее присоединения к "крестовому походу" против России. Предложения Гесса не были приняты. Гесс стал военнопленным, а на Нюрнбергском процессе был приговорен к пожизненному заключению.

[Рихард Зорге]

https://www.alexanderyakovlev.org/fo...es-doc/1001486

10.05.1941

Сообщает, что Венекер — германский морской атташе — запросил адмирала Кондо о перспективах совместного германо-японского наступления против Англии, не напоминая о распоряжении Риббентропа заставить японцев выступить против Сингапура.

Венекер об ответе Кондо послал следующее донесение, которое Рамзай читал на немецком языке: «японский флот сделал все приготовления для нападения на Сингапур, которое будет проведено в нужный момент, когда не будет иного выхода. Но пока есть возможность получать важное сырье из США. Подходящий момент еще не наступил»1.

Генштаб и вся японская армия, в том числе и генерал Умэдзу, согласны с советско-японским пактом. Небольшая часть реакционеров подобно Араки и некоторая часть молодежи, принадлежащая к группе Тояма, против этого пакта.

Активности в вопросе наступления на Сингапур в настоящее время незаметно. Немецкий посол Отт предпринимал попытки встретиться с Мацуока по этому вопросу, но под предлогом болезни Мацуока отказался принять его.

По сообщению посла Отт, Гитлер дал понять Мацуока, что он ждет определенных и быстрых действий со стороны Японии против Сингапура. Если это сделает Япония, то Германия будет готова отказаться от своих прав на острова в южной части Тихого океана. Если Япония не выступит против Сингапура, то Германия после своей победы в войне не уступит своих прав.

Имеется помета: «Резолюция НУ: НО-9. Дать в пять адресов».

ЦА МО РФ. Ф. 23. Оп. 5840. Д. 7. Л. 85. Машинопись. Заверенная копия.

[Б.З.Кобулов]

https://www.alexanderyakovlev.org/fo...es-doc/1011782

10.05.1941

Совершенно секретно

Захар 8 мая 1941 года из Берлина сообщил, что слухи о нападении Германии на Советский Союз все усиливаются. Если во время балканской операции они до некоторой степени утихли, то теперь нарастают с большей силой.

Так, например.

1. Во время беседы приемщика торгпредства Карандашева в Берлине с хозяйкой пансиона, в котором он проживает, она сказала:

«Советским правительством заключен договор с Англией и Америкой о нападении на Германию. Вместе с тем СССР должен расторгнуть существующее с Германией хозяйственное соглашение и прекратить всякие поставки нефти, хлеба и других продуктов. За это в виде компенсации СССР от Америки получает «Аляску». Сестра этой хозяйки пансиона Карандашеву также сообщила, что в Генерал-Губернаторстве и на советской границе сконцентрировано большое количество германских войск. Механизированные части перебрасываются в Финляндию. «Германия стягивает СССР железным кольцом, и немцы стремятся осуществить давно задуманную цель — захватить Украину».

2. Работник завода «ПЛАСТМАСС» в Биттер-Фельде Капари нашему приемщику сообщил, что среди рабочих завода усиленно циркулируют слухи о предстоящей войне между Германией и СССР, также подчеркнул, что ему известны несколько случаев, когда некоторых рабочих немцев мобилизовывали и отправили на так называемый «русский фронт».

3. Аналогичные слухи распространены на станкостроительном заводе Воленберга в Ганновере. Во время беседы нашего приемщика Сергучева с инженером производственного отдела этого завода Либиусом последний спросил, почему у него, Сергучева, печальный вид, и сам же пояснил, видимо, потому, что предстоит война между СССР и Германией. Сергучев ему ответил, что он не видит причин для подобных слухов. Либиус на замечание С. ответил, что причиной предполагающегося столкновения с СССР является предстоящее соглашение между СССР и Америкой.

Данное соглашение поставит Германию в затруднительное положение и явится поводом к войне.

4. Преподаватель немецкого языка Пробер помощнику морского атташе Смирнову сообщил, что через одно лицо из ставки Гитлера ему известно, что Гитлером разработан план внезапного вторжения в СССР по следующим направлениям: Финляндия, Прибалтика и Румыния.

Одновременно будет сделан мощный налет ВВС на Москву и Ленинград и высадка парашютных десантов в индустриальных центрах.

Срок объявления войны — середина мая.

5. Один из авторитетных «знакомых» Тупикова сообщил, что вся Германия ждала, что Гитлер в своем последнем заявлении объявит войну СССР.

6. Захар был лично свидетелем беседы между двумя сотрудниками больницы, в которой лежит его жена. Это было перед выступлением Гитлера. Одна спрашивает свою собеседницу — интересно, о чем будет говорить Гитлер. Другая в ответ — разве не знаешь, что русские хотят напасть на нас, наверное, будет объявлена война.

7. В полпредство поступило анонимное письмо следующего содержания:

«Товарищам Сталину и Молотову. Очень спешно. Будь настороже, Россия, так скоро Гитлер нападет на Вас. Вы, Россия, теперь следующая жертва. После будет поздно, так как вся Россия спит. Что происходит на ваших границах от Мемеля до Черного моря. Вступайте скорее в пакт с Америкой и Англией. Вся Восточная Пруссия наполнена войсками, и все новые части прибывают туда день и ночь. Я говорю коротко, дорогие товарищи Сталин и Молотов, освободите нас от коричневой чумы Гитлера, здесь в Германии, так как мы жаждем свержения Гитлера, чтобы счастливо жить, как Ваш русский народ.

Дорогой и любимый вождь Сталин. Красный фронт».

Тов. Деканозову о вышеизложенном сообщено.



Захар



ЦА СВР РФ. Д. 23078. Т. 1. Лл. 369–372. Заверенная копия.