*2900. Pax Romana

[Хронос]

Древняя Италия в VIII - VI вв. до н.э.

[World-history.ru]

http://www.world-history.ru/countries_about/121.html
На расстоянии почти трех немецких миль от устьев Тибра тянутся по обоим берегам реки вверх по ее течению небольшие холмы, более высокие на правом берегу, чем на левом; с этими последними возвышенностями связано имя римлян в течение по меньшей мере двух с половиной тысячелетий. Конечно, нет никакой возможности определить, когда и откуда оно взялось; достоверно только то, что при известной нам самой древней форме этого имени члены общины назывались рамнами (Ramnes), но не римлянами, а этот переход звуков, часто встречающийся в первом периоде развития языков, но рано прекратившийся в латинском языке, служит ясным доказательством незапамятной древности самого имени. О происхождении названия нельзя сказать ничего достоверного, но весьма возможно, что рамны то же, что приречные жители.

Но не одни они жили на холмах по берегам Тибра. В древнейшем делении римского гражданства сохранились следы его происхождения из слияния трех, по-видимому первоначально самостоятельных округов — рамнов, тициев и луцеров, стало быть, из такого же синойкизма, из какого возникли в Аттике Афины. О глубокой древности такого тройного состава общины всего яснее свидетельствует тот факт, что римляне, в особенности в том, что касалось государственного права, постоянно употребляли вместо слов «делить» и «часть» слова «троить» (tribuere) и «треть» (tribus), а эти выражения подобно нашему слову «квартал» рано утратили свое первоначальное числовое значение. Еще после своего соединения в одно целое каждая из этих трех когда-то самостоятельных общин, а теперь отделов, владела одной третью общин земельной собственности и в том же размере участвовала как в ополчении граждан, так и в совете старшин. Точно так же, вероятно, таким разделением на три объясняется делимое на три число членов почти всех древнейших жреческих коллегий, как-то: коллегий святых девственниц, плясунов, земледельческого братства, волчьей гильдии и птицегадателей. Эти три элемента, на которые распадалось древнейшее римское гражданство, послужили поводом для самых нелепых догадок; неосновательное предположение, будто римская нация была смесью различных народов, находится в связи с такими догадками; оно старается прийти различными путями к заключению, что три великих италийских расы были составными частями древнего Рима, и превращает в массу этрусских, сабинских, эллинских и даже, к сожалению пеласгийских обломков такой народ, у которого язык, государственные учреждения и религия развились в таком чисто национальном духе, который редко встречается у других народов. Откладывая в сторону частью нелепые, частью необоснованные гипотезы, мы скажем в немногих словах все, что может быть сказано о национальности составных элементов самого древнего римского общинного устройства. Что рамны были одним из латинских племен, не подлежит сомнению, так как, давая новому римскому объединению свое имя, они вместе с тем определяли и национальность объединившихся отдельных общин. О происхождении луцеров можно сказать только то, что ничто не мешает и их отнести, подобно рамнам, к латинскому племени. Напротив того, второй из этих общин единогласно приписывается сабинское происхождение, а для этого мнения может служить подтверждением по меньшей мере сохранявшееся в братстве тициев предание, что при вступлении тициев в объединившуюся общину эта священническая коллегия была учреждена для охранения особых обрядов сабинского богослужения. Возможно, стало быть, что в очень отдаленные времена, когда племена латинское и сабельское еще не отличались одно от другого по языку и нравам так резко, как впоследствии отличались римляне от самнитов, какая-нибудь са-бельская община вступила в латинский окружной союз; это правдоподобно потому, что, по самым древним и достоверным преданиям, тиции постоянно удерживали первенство над рамнами, и стало быть, вступившие в общину тиции могли заставить древних рамнов подчиниться требованиям синойкизма. Во всяком случае тут также происходило смешение различных национальностей, но оно едва ли имело более глубокое влияние, чем, например, происшедшее несколькими столетиями позже переселение в Рим сабинского уроженца Атта Клауза или Аппия Клавдия вместе с его товарищами и клиентами. Как это принятие рода Клавдиев в среду римлян, так и более древнее принятие тициев в среду рамнов не дают права относить общину рамнов к числу таких, которые состояли из смеси различных народностей. За исключением, быть может, некоторых национальных установлений, перешедших в богослужебные обряды, в Риме незаметны никакие сабельские элементы. Для догадок этого рода нельзя найти решительно никаких подтверждений в латинском языке. Действительно, было бы более чем удивительно, если бы от включения только одной общины из племени, находившегося в самом близком племенном родстве с латинским, сколько-нибудь заметным образом нарушилось единство латинской национальности; при этом прежде всего не следует забывать того факта, что, в то время когда тиции получили постоянную оседлость рядом с рам-нами, не Рим, а Лациум служил основой для латинской национальности. Если новая трехчленная римская община и заключала в себе первоначально некоторую примесь сабельских элементов, она все-таки была тем же, чем была община рамнов, — частью латинской нации.

Задолго до того времени, когда на берегах Тибра возникло поселение, вышеупомянутые рамны, тиции и луцеры, вероятно, имели сначала порознь, а потом совокупно укрепленные убежища на римских холмах, а свои поля обрабатывали живя в окрестных деревнях. Дошедшим от этих древнейших времен преданием может считаться тот «волчий праздник», который справлялся на Па-латинском холме родом Квинктиев; это был праздник крестьян и пастухов, отличавшийся, как никакой другой, патриархальным простодушием своих незатейливых забав и, что замечательно, сохранившийся даже в христианском Риме долее всех других языческих празднеств. Из этих поселений впоследствии возник Рим. Об основании города в том собственном смысле этого слова, который усвоен народными сказаниями, конечно не может быть и речи: Рим был построен не в один день. Но стоит внимательного рассмотрения вопрос, каким путем Рим так рано достиг в Лациуме выдающегося политического значения, между тем как, судя по его географическому положению, следовало бы скорее ожидать противного. Местность, в которой находится Рим, и менее здорова и менее плодородна, чем местность большинства древних латинских городов. В ближайших окрестностях Рима плохо растут виноград и смоковница, и в них мало обильных источников, так как ни превосходный в других отношениях родник Камен, находившийся перед Капенскими воротами, ни тот Капитолийский источник, который был впоследствии открыт в Туллиануме, не отличались изобилием воды. К этому присоединяются частые разливы реки, у которой русло недостаточно покато, так что она не успевает изливать в море массы воды, стремительно ниспадающие с гор в дождливую пору, и потому затопляет и обращает в болота лежащие между холмами долины и низменности. Для поселенцев такая местность не имеет ничего привлекательного; еще в древние времена высказывалось мнение, что первые переселенцы не могли выбрать в столь благодатном краю такую нездоровую и неплодородную местность и что только необходимость или какая-нибудь другая особая причина должны были побудить их к основанию там города. Уже легенда сознавала странность такого предприятия: сказание об основании Рима аль-банскими выходцами под предводительством альбанских княжеских сыновей Ромула и Рема есть не что иное, как наивная попытка со стороны древней квазиистории объяснить странное возникновение города в столь неудобном месте и вместе с тем связать происхождение Рима с общей метрополией Лациума. История должна прежде всего отбросить такие басни, выдаваемые за настоящую историю, а в действительности принадлежащие к разряду не очень остроумных выдумок; но ей, быть может, удастся сделать еще один шаг вперед и, взвесив особые местные условия, высказать определенную догадку не об основании города, а о причинах его быстрого и поразительного развития и его исключительного положения в Лациуме.

Рассмотрим прежде всего древнейшие границы римской области. К востоку от нее находились города Антемны, Фидены, Цэнина, Габии, частью удаленные от ворот сервиева Рима менее чем на одну немецкую милю; стало быть, границы округов должны были находиться подле самых городских ворот. С южной стороны мы находим на расстоянии трех немецких миль от Рима могущественные общины Тускула и Альбы, поэтому римская городская область, как кажется, не могла заходить в этом направлении далее Клуилиева рва, находившегося в одной немецкой миле от Рима. Точно так же и в юго-западном направлении граница между Римом и Лавинием находилась у шестого милевого камня. Между тем как римская территория была заключена в самые тесные границы со стороны континента, она, напротив того, исстари свободно тянулась по обоим берегам Тибра в направлении к морю, не встречая на всем протяжении от Рима до морского берега ни какого-либо старинного центра другого округа, ни каких-либо следов старых округовых границ. Правда, народные сказания, которым известно происхождение чего бы то ни было, объясняют нам, что принадлежавшие римлянам на правом берегу Тибра «семь деревень» (septem pagi) и значительные соляные копи, находившиеся близ устьев реки, были отняты царем Ромулом у жителей города Вейи и что царь Анк возвел предмостное укрепление на правом берегу Тибра, на так называемом Янусовом холме (Janiculum), а на левом берегу построил римский Пирей — портовый город при «устье» (Ostia). Но тому, что владения на этрусском берегу уже в глубокой древности входили в состав римской области, служит более веским доказательством находившаяся у четвертого милевого камня впоследствии проложенной к гавани дороги роща богини плодородия (Dea Dia), где в древности справлялся праздник римских земледельцев и где издавна же находился центр римского земледельческого братства; действительно, именно там с незапамятных времен жил род Ромилиев, бесспорно самый знатный среди всех римских родов; в то время Яникул был частью самого города, а Остия была колонией граждан, т. е. городским предместьем. И это не могло быть простой случайностью. Тибр был природным торговым путем Лациума, а его устье у бедного удобными гаванями прибрежья неизбежно должно было служить якорной стоянкой для мореплавателей. Сверх того, Тибр с древнейших времен служил для латинского племени оборонительной линией для защиты от нападений северных соседей. В качестве складочного места для занимавшихся речною и морскою торговлею латинов и в качестве приморской пограничной крепости Лациума Рим представлял такие выгоды, каких нельзя было найти ни в каком другом месте: он соединял в себе преимущества крепкой позиции и непосредственной близости к реке, господствовал над обоими берегами этой реки вплоть до ее устья, занимал положение одинаково удобное и для лодочников, спускавшихся вниз по Тибру или по Анио, и для мореплавателей (так как морские суда были в ту пору небольших размеров), а от морских разбойников доставлял более надежное убежище, чем города, расположенные непосредственно на берегу моря. Что Рим был обязан если не своим возникновением, то своим значением этим торговым и стратегическим преимуществам, ясно видно по многим другим указаниями, гораздо более веским, чем данные сказаний, которым придан вид исторической истины. Отсюда происходят очень древние сношения с городом Цере, который был для Этрурии тем же, чем был Рим для Лациума, а впоследствии сделался ближайшим соседом Рима и его собратом по торговле; отсюда объясняются и необыкновенное значение моста через Тибр и вообще та важность, которую придавали в римской общине постройке мостов; отсюда же понятно, почему галера была городским гербом. Отсюда вела свое начало старинная римская портовая пошлина, которая исстари взималась в Остийской гавани только с того, что привозилось для продажи (promercale), а не с того, что привозилось собственниками груза для его личного потребления (usuarium), и которая, стало быть, в сущности была налогом на торговлю. Отсюда, если мы заглянем вперед, объясняется сравнительно раннее появление в Риме чеканной монеты и торговых договоров с заморскими государствами. В этом смысле Рим действительно мог быть тем, за что его выдают народные сказания, — скорее искусственно созданным, чем возникшим сам собою городом и скорее самым юным, чем самым старым из латинских городов. Не подлежит сомнению, что местность уже была отчасти обработана, и как на Альбанских горах, так и на многих других возвышенностях Кампании уже стояли укрепленные замки в то время, когда на берегах Тибра возник пограничный рынок латинов. О том, чем было вызвано основание Рима — решением ли латинской федерации, гениальной ли прозорливостью всеми забытого основателя города, или естественным развитием торговых сношений, — мы не в состоянии высказать даже простой догадки. Но к этому взгляду на Рим как на рынок Лациума примыкает другое соображение. На заре истории Рим противопоставляется союзу латинских общин как единый замкнутый город. Латинское обыкновение жить в незащищенных селениях и пользоваться общим укрепленным замком только для празднеств или для собраний или в случае опасности стало исчезать в римском округе, по всей вероятности, гораздо ранее, чем в каком-либо другом месте Лациума. Причиной этого было не то, что римлянин перестал сам заниматься своим крестьянским двором или считать свою усадьбу за свой родимый кров, а то, что нездоровый воздух Кампании заставлял его переселяться на городские холмы, где он находил больше прохлады и более здоровый воздух; рядом с этими крестьянами там, должно быть, исстари часто селилось также многочисленное неземледельческое население, состоявшее и из пришельцев, и из туземцев. Этим объясняется густота населения древней римской территории, которая заключала в себе самое большое 5,5 квадратных миль частью болотистой и песчаной почвы, а между тем уже по древнейшим городским уставам выставляла гражданское ополчение из 3 300 свободных мужчин и, стало быть, насчитывала по меньшей мере 10 тыс. свободных жителей. Но этого еще мало. Кто знает римлян и их историю, тому известно, что своеобразный характер их общественной и частной деятельности объясняется их городским и торговым бытом и что их противоположность остальным латинам и вообще италикам была преимущественно противоположностью горожан и крестьян. Впрочем, Рим не был таким же торговым городом, как Коринф или Карфаген, потому что Лациум, в сущности, земледельческая страна, а Рим и был и оставался прежде всего латинским городом. Но то, чем отличался Рим от множества других латинских городов, должно быть, без сомнения, приписано его торговому положению и обусловленному этим положением духу его гражданских учреждений. Так как Рим служил для латинских общин торговым складочным местом, понятно, что наряду с латинским сельским хозяйством и даже преимущественно перед ним там сильно и быстро развивалась городская жизнь, чем и была заложена основа для его особого положения. Гораздо интереснее и гораздо легче проследить это торговое и стратегическое развитие города Рима, чем браться за бесплодный химический анализ древних общин, которые и сами по себе незначительны и мало отличаются одна от другой. Это городское развитие мы можем распознать в некоторой мере по указаниям предания о постепенно возникавших вокруг Рима валах и укреплениях, сооружение которых, очевидно, шло рука об руку с превращением римского общинного быта в городской.

Первоначальная городская основа, из которой в течение столетий вырастал Рим, обнимала, по достоверным свидетельствам, только Палатин, который в более позднюю пору назывался также четырехугольным Римом (Roma quadrata), потому что Палатинский холм имеет форму правильного четырехугольника. Ворота и стены этого первоначального городского кольца были видны еще во времена империи; даже нам хорошо известно, где находились двое из этих ворот — Porta Roinana подле S.Giorgio in Velabro и Porta Mugionis подле арки Тита, а палатинскую стену описал по личному осмотру Тацит по крайней мере с тех ее сторон, которые обращены к Авентину и к Целию. Многочисленные следы указывают на то, что именно здесь находились центр и первоначальная основа городского поселения. На Палатине находился священный символ этой основы — так называемая «священная яма» (mundus), куда каждый из первых поселенцев клал запасы всего, что нужно в домашней жизни, и, сверх того, комок дорогой ему родной земли. Кроме того, там находилось здание, в котором собирались все курии — каждая у своего собственного очага — для богослужения и для других целей (curiae veteres). Там же находилось здание, в котором собирались «скакуны» (curia salioruin) и в котором хранились в то же время священные щиты Марса, святилище «волков» (lupercal) и жилище юпитерова жреца. На этом холме и подле него сосредоточивались все народные сказания об основании города; там представлялись взорам верующих в эти сказания: покрытое соломой жилище Ромула, пастушья хижина его приемного отца Фаустула, священная смоковница, к которой был прибит волнами короб с двумя близнецами, кизиловое дерево, которое выросло из древка копья, брошенного в городскую стену основателем города с Авентинского холма через лощину цирка, и другие такого же рода святыни. О храмах в настоящем смысле этого слова еще не имели понятия в ту пору, а потому и на Палатине не могло быть остатков от таких памятников древности. Но центры общинных сборищ не оставили после себя никаких следов по той причине, что были рано перенесены оттуда в другие места; можно только догадываться, что открытое место вокруг священной ямы (mundus), впоследствии названное площадью Аполлона, было самым древним сборным пунктом граждан и сената, а на поставленных над ним подмостках устраивались древнейшие пиршества римской общины. Напротив того, в «празднестве семи холмов» (septimontium) сохранилось воспоминание о более обширном поселении, постепенно образовавшемся вокруг Палатина; там появились одни вслед за другими новые предместья, из которых каждое было обнесено особой, хотя и не очень крепкой, оградой и примыкало к первоначальной городской стене Палатина точно так, как в топях к главной плотине примыкают другие, второстепенные. В число «семи холмов» входили: сам Палатин; Цермал — склон Палатина к той низменности (velabrum), которая тянется по направлению к реке между Палатином и Капитолием; Велия — хребет холма, соединяющий Палатин с Эсквилином и впоследствии почти совершенно застроенный императорами; Фагутал, Оппий и Циспий — три возвышенности Эсквилина; наконец Сукуза, или Субура, — крепость, заложенная ниже S. Pietro in Vincolis, на седловине между Эсквилином и Квириналом и вне земляного вала, защищавшего новый город на Каринах. По этим, очевидно, постепенно возникавшим пристройкам можно до некоторой степени ясно проследить самую древнюю историю палатинского Рима, в особенности если иметь при этом в виду сервиево разделение Рима на кварталы, основанное на этом более древнем разделении города на части. Палатин был первоначальным центром римской общины — самой древней и первоначально единственной ее оградой; городское поселение возникло в Риме, как и повсюду, не внутри замка, а под его стенами; оттого-то самые древние из известных нам поселений, впоследствии составлявшие в сервиевом разделении города кварталы первый и второй, были расположены вокруг Палатина. Примером этого могут служить поселение, образовавшееся на склоне Цермала к Тускской дороге (в названии которой, вероятно, сохранилось воспоминание об оживленных торговых сношениях между церитами и римлянами, существовавших еще в ту пору, когда город занимал один Палатинский холм), и поселение на Велии; эти два пригорода впоследствии образовали в сервиевом городе вместе с крепостным холмом один квартал. В состав позднейшего второго квартала входили: предместье на Делийском холме, вероятно занимавшее лишь самый внешний выступ этого холма над Колизеем; предместье на Каринах, т. е. на том возвышении, которое образует склон Эсквилина к Палатину; наконец долина и передовое укрепление Субуры, от которой и весь квартал получил свое название. Эти два квартала и составляли первоначальный город, а его Субуранский квартал, тянувшийся под крепостным холмом примерно от арки Константина до S. Pietro in Vincolis и по лежащей внизу долине, был, как кажется, более значительным и, быть может, более древним, чем поселения, включенные Сервием в Палатинский округ, так как первый предшествует второму в списке кварталов. Замечательным памятником противоположности этих двух частей города служит один из самых древних священных обычаев позднейшего Рима, заключавшийся в том, что на Марсовом поле ежегодно приносили в жертву октябрьского коня: жители Субуры до очень поздней поры состязались на этом празднике с жителями священной улицы из-за лошадиной головы, и, смотря по тому, на какой стороне оставалась победа, эту голову прибивали гвоздями или к Мамилиевой башне (местонахождение которой неизвестно) в Субуре, или к царскому дому у подножья Палатина. В этом случае обе половины древнего города состязались между собою на равных правах. Стало быть, Эсквилии, название которых в сущности делало излишним употребление слова Карины, были на самом деле тем, чем назывались, т. е. внешними постройками (exquiliae подобно inquilinus от colere), или городским предместьем; при позднейшем разделении города они вошли в состав третьего квартала, который всегда считался менее значительным, чем субуранский и палатинский. Быть может, и другие соседние высоты, как например Капитолий и Авентин, были также заняты общиной семи холмов; это видно главным образом из того, что уже в ту пору существовал (чему служит вполне достаточным доказательством одно существование понтификальной коллегии) тот «мост на сваях» (pons sublicius), для которого служил естественным мостовым устоем тибрский остров; не следует оставлять без внимания и тот факт, что мостовое укрепление находилось на этрусском берегу, на возвышении Яникула; но община не включала этих мест в кольцо своих укреплений. Сохранившееся до поздней поры в богослужебном уставе правило, что мост должен быть сложен без железа, из одного дерева, очевидно имело первоначально ту практическую цель, что требовался летучий мост, который можно было во всякое время легко сломать или сжечь; отсюда видно, как долго римская община не могла рассчитывать на вполне обеспеченное и непрерывное обладание речной переправой. Мы не имеем никаких указаний на какую-либо связь между этими постепенно выраставшими городскими поселениями и теми тремя общинами, на которые римская община в государственно-правовом отношении распадалась с незапамятных времен. Так как рамны, тиции и луцеры, по-видимому, первоначально были самостоятельными общинами, то следует полагать, что каждая из них первоначально селилась самостоятельно. Но на семи холмах они конечно не отделялись одна от другой особыми оградами, а все, что было на этот счет выдумано в старину или в новое время, должно быть отвергнуто разумным исследователем наряду с забавными сказками о Тарпейской скале и о битве на Палатинском холме. Скорее можно предположить, что оба квартала древнейшего города — Субура и Палатин, равно как тот квартал, который состоял из предместий, были разделены на три части между рамнами, тициями и луцерами; с этим можно было бы поставить в связь и тот факт, что в субуранской и палатинской частях города, равно как во всех позже образовавшихся его кварталах, находилось по три пары Аргейских храмов. Палатинский семихолмный город, быть может, имел свою историю, но до нас не дошло о нем никаких других сведений, кроме только того, что он действительно существовал. Но подобно тому как падающие с деревьев листья подготовляют почву к новой весне, хотя за их падением и не следит человеческий глаз, так и этот исчезнувший семихолмный город подготовил почву для исторического Рима.

Но не один палатинский город издревле занимал то пространство, которое было впоследствии обнесено сервиевыми стенами; в непосредственном с ним соседстве стоял насупротив другой город — на Квиринале. «Древний замок» (Capitolium vetus) со святилищами Юпитера, Юноны и Минервы и с тем храмом богини «верного слова», в котором публично выставлялись государственные договоры, был ясным прототипом позднейшего Капитолия с его храмами в честь Юпитера, Юноны и Минервы и с его храмом римской «Верности», также игравшим роль дипломатического архива; этот замок служил бесспорным доказательством того, что и Квиринал когда-то был центром самостоятельной общины. То же видно из поклонения Марсу и на Палатине и на Квиринале, так как Марс был первообразом воина и самым древним высшим божеством италийских гражданских общин. С этим находится в связи и то, что служившие Марсу два очень древних братства — «скакунов» (Salii) и «волков» (Luperci) — существовали в позднейшем Риме в двойном комплекте так, что рядом с палатинскими скакунами существовали скакуны квиринальские, а рядом с квинктийскими волками Палатина — фабиева волчья гильдия, святилище которой находилось, по всей вероятности, на Квиринале. Все эти указания вески сами по себе, но приобретают еще более важное значение, если мы припомним, что в точности известная нам окружность палатинского семихолмного города не вмещала в себе Квиринала и что в сервиевом Риме, который состоял из трех первых кварталов, соответствовавших прежнему объему палатинского города, был впоследствии сформирован четвертый квартал из Квиринала и из соседнего с ним Виминала. Отсюда объясняется и цель, для которой было возведено внешнее укрепление Су буры за городской стеной, в долине между Эсквилином и Квириналом: тут соприкасались границы двух территорий, и поселившиеся на этой низменности палатинцы нашли нужным построить тут крепость для защиты от обитателей Квиринала. Наконец не исчезло также и то название, которым жители Квиринала отличались от своих палатинских соседей. Палатинский город назывался городом «семи гор», и название его жителей происходило от слова гора (montani), под которым разумели преимущественно Палатин, но также и другие принадлежавшие к нему высоты; напротив того, вершина Квиринала (которая была не только не ниже вершины Палатина, но даже немного выше) вместе с принадлежавшим к ней Виминалом никогда не называлась иначе как холмом (collis); даже в актах, относящихся к религиозной области, Квиринал нередко называется просто «холмом», без прибавления какого-либо объяснительного слова. Точно так же и ворота при спуске с этой возвышенности обыкновенно называются воротами у холма (porta collina), живущие там священнослужители Марса — священнослужителями с холма (salii collini) в отличие от палатинских (salii Palatini), а образовавшийся из этого округа четвертый сервиев квартал — кварталом на холме (tribus collina). Название «римляне», под которым первоначально разумели всех жителей той местности, могло быть усвоено как жителями холмов, так и обитателями горы, и первые из них могли называться римлянами на холмах (Roman! collini). Нет ничего невозможного в том, что между жителями двух соседних городов существовало и племенное различие; но мы не имеем достаточных оснований, для того чтобы признать основанную на Квиринале общину за иноплеменную, точно так же как не имеем основания признать иноплеменной какую-либо из общин, основанных на латинской территории.

Итак, жившие на Палатине нагорные римляне и жившие на Квиринале римляне с холмов стояли в ту пору во главе римского общинного устройства, составляя две отдельных общины, которые без сомнения часто враждовали между собою и в этом отношении имели некоторое сходство с теперешними римскими монтиджанами и трастеверинами. Что семигорная община исстари была могущественнее квиринальской, надежно доказывается и более широкими размерами ее новостроек и предместий и тем второстепенным положением, которым прежние римляне с холмов принуждены были довольствоваться в позднейшем сервиевом городском устройстве. Но и внутри палатинского города едва ли успели вполне объединяться его различные составные части. О том, как Субура и Палатин ежегодно состязались между собою из-за лошадиной головы, уже было упомянуто ранее; но и обитатели каждой возвышенности, даже члены каждой курии (в ту пору еще не было общего городского очага, а очаги у каждой курии были особые, хотя и стояли один подле другого), вероятно, сильнее сознавали свою обособленность, чем свое единство, так что Рим был скорее совокупностью городских поселений, чем цельным городом. По многим следам можно полагать, что даже жилища древних могущественных фамилий были укреплены так, что были способны защищаться от нападений, и, стало быть, нуждались в защите. Величественная стена, постройка которой приписывается царю Сервию Туллию, впервые окружила одной оградой не только два города, стоявшие на Палатине и на Квиринале, но и не входившие в черту этих городов возвышенности Капитолия и Авентина, и таким образом был создан новый Рим, Рим мировой истории. Но прежде чем столь грандиозное предприятие могло быть выполнено, должно было совершенно измениться положение Рима среди всего окрестного населения. В древнейшую эпоху истории латинского племени, когда торговые сношения отсутствуют и не совершается никаких событий, землепашец — житель семи римских холмов — ничем не отличался от землепашца любой другой части территории, занимаемой латинским племенем. Единственным зачатком более прочных поселений являлись тогда укрепленные убежища на вершинах гор, в обычное время пустовавшие. В более позднюю эпоху — эпоху расцвета города, раскинувшегося на Палатине и внутри «семи оград», — происходило освоение римской общиной устьев Тибра. В этот именно период латинское племя выходит на путь оживления торговых сношений и развития городской культуры, особенно в самом Риме. Эта эпоха отмечена также укреплением политических связей как внутри отдельных государств, так и в Латинском союзе в целом. Создание же единого крупного города — появление укреплений царя Сервия — соответствует той эпохе, когда город Рим начал свою борьбу за господство в Латинском союзе и в конце концов вышел из этой борьбы победителем.

[World-history.ru]

http://www.world-history.ru/countries_about/122.html
Как элементами государства служили роды, основанные на семье, так и форма государственного устройства была как в частностях, так и в целом подражанием семейной. Сама природа дает семейству отца, с которым и начинается и кончается его существование. Но в народной общине, существованию которой не предвидится конца, такого естественного главы нет, и по крайней мере его не было в римской общине, которая состояла из свободных и равных между собою земледельцев по божией милости и не могла похвалиться никакою знатью. Поэтому кто-нибудь из ее среды становился ее царем (rex) и господином в доме римской общины. В более позднюю пору в его жилище или поблизости помещались вечно пылавший очаг и плотно запертая кладовая общины, римская Веста и римские Пенаты; таким образом, во всем, что принадлежало к этому высшему дому, наглядно выражалось единство всего Рима. Вступление царя в должность совершалось по закону немедленно вслед за освобождением этой должности и вслед за избранием преемника умершему царю. Но обязанность полного повиновения царю ложилась на общину только с той минуты, как царь созывал способных носить оружие свободных людей и формально принимал их в свое подданство. После того он имел в общине совершенно такую же власть, какая принадлежала в доме отцу семейства, и подобно этому последнему властвовал до конца своей жизни. Он имел дело с богами общины, которых вопрошал и умилостивлял (auspicia publica); он же назначал всех жрецов и жриц. Договоры, которые он заключал от имени общины с иноземцами, были обязательны для всего народа, хотя в других случаях ни для какого члена общины не считался обязательным договор, заключенный с лицом, не принадлежавшим к этой общине. Его власть (imperium) была всемогуща и в мирных делах и в военных; оттого-то повсюду, где он появлялся в своем официальном звании, впереди него шли вестники (lictores от licere — приглашать) с секирами и прутьями. Он один имел право обращаться к гражданам с публичною речью, и в его руках находились ключи от общинного казнохранилища. Ему, точно так же как и отцу семейства, принадлежало право наказывать и отправлять правосудие. Он налагал исправительные наказания, а именно палочные удары, за нарушение обязанностей военной службы. Он был судьею по всем гражданским и уголовным делам и мог безусловно отнимать и жизнь и свободу, так что по его приказанию гражданин мог быть отдан своему согражданину в качестве раба и даже мог быть продан в действительное рабство — стало быть, в чужие края; после того как он постановлял смертный приговор, он мог дозволять обращение к народу с просьбой о помиловании, но не был к тому обязан. Он собирал народ на войну и начальствовал над армией, но он также был обязан лично являться на место пожара, когда били в набат. Как отец семейства был не просто самым властным лицом в доме, но и единственным властелином в нем, так и царь был не просто первым, но и единственным властелином в государстве; он мог составлять коллегии специалистов из лиц, специально изучивших религиозные или общественные узаконения, и обращаться к ним за советами; чтобы облегчить себе бремя верховной власти, он мог возлагать на других некоторые из своих обязанностей, как например сношения правительства с гражданами, командование армией во время войны, разрешение менее важных тяжебных дел, расследование преступлений, а когда он был вынужден отлучиться из городского округа, мог оставлять там градоначальника (praefectus urbi) с неограниченными правами наместника; но всякая должностная власть при царской власти проистекала из этой последней, и каждое должностное лицо находилось при должности только по воле царя и пока это было ему угодно. Вообще должностные лица древнейшей эпохи, как временный градоначальник, так и начальники отрядов (tribuni от tribus — часть) пехоты (milites) и конницы (celeres), были не кем иным, как уполномоченными царя, но ни в коем случае не магистратами в позднейшем смысле этого слова. Царская власть не имела никаких внешних правовых ограничений и не могла их иметь: глава общины так же мало был подсуден суду общины, как и глава дома у себя в доме. Его власть прекращалась только с его смертью. Избрание нового царя зависело от совета старейшин, к которому переходила власть на время междуцарствия (interregnum). Гражданство принимало формальное участие в избрании царя только после того, как он был назначен; юридически царская власть исходила из никогда не умиравшей коллегии отцов (patres), которая возводила нового царя в его пожизненное звание через посредство временного носителя царской власти. Таким образом, “высокое благословение богов, под которым был основан славный Рим”, переходило в непрерывной последовательности от первого носителя царского звания к его преемникам, и единство государства сохранялось неизменным, несмотря на перемену повелителей. Это единство римского народа, наглядно изображавшееся в религиозной области римским Дионисом, юридически олицетворялось в царе, которому даны все атрибуты высшего божества. Колесница даже внутри города, где все обыкновенно ходили пешком, жезл из слоновой кости с орлом, румяна на лице, золотой венок из дубовых листьев — таковы были знаки отличия как римского бога, так и римского царя. Но было бы большой ошибкой считать римское государственное устройство за теократию; понятия о боге и о царе никогда не сливались у италиков так, как они сливались у египтян и у восточных народов. Царь не был для народа богом, а скорее был собственником государства. Поэтому мы и не находим у римлян понятия об особой божьей благодати, ниспосланной на один род, или о какой-либо таинственной волшебной силе, благодаря которой царь считался бы созданным из иного материала, чем другие люди; знатное происхождение и родство с прежними правителями считались рекомендацией, но не были необходимым условием; напротив того, каждый здоровый душой и телом совершеннолетний римлянин мог по праву достигнуть царского звания3. Стало быть, царь был не более как обыкновенный гражданин, поставленный во главе равных ему, как землевладелец над земледельцами или воин над воинами за свои заслуги или благодаря удаче, но главным образом потому, что в каждом доме должен быть только один властелин. Как сын беспрекословно повиновался отцу, хотя и не считал себя ниже своего отца, так и гражданин подчинялся властелину, не считая его за более совершенное существо. В этом и заключалось нравственное и фактическое ограничение царской власти. Конечно, царь мог совершать много несправедливостей без прямого нарушения законов страны; он мог уменьшать ту долю добычи, на которую имели право его соратники, мог налагать слишком тяжелые барщинные работы или посягать на собственность граждан путем разных поборов; но, когда он это делал, он забывал, что его могущество исходит не от бога, а с божьего соизволения от народа, которому он служил представителем, а кто же защитил бы его в том случае, если бы этот народ забыл о принесенной ему присяге? Правовое ограничение царской власти заключалось в том, что царь был уполномочен только применять законы, а не изменять их и что всякое уклонение от закона предварительно должно было быть одобрено народным собранием и советом старшин или же оно считалось таким ничтожным и тираническим с его стороны деянием, которое не могло иметь никаких законных последствий. Стало быть, и в нравственном отношении, и в юридическом римская царская власть была в самом своем основании отлична от теперешнего самодержавия, и в современной жизни нет ничего похожего ни на римский дом, ни на римское государство.

Источники:
1. Моммзен Теодор, История Рима; Наука, Ювента, Санкт-Петербург, 1994

[World-history.ru]

http://www.world-history.ru/countries_about/123.html

Отец и мать, сыновья и дочери, двор и жилища, слуги и утварь - вот те естественные элементы, из которых слагается домашний быт повсюду, где полигамия не уничтожила настоящего значения матери семейства. Способные к более высокой культуре народы расходятся между собой в том, что сознают и регулируют эти естественные различия то поверхностнее, то глубже, то преимущественно с их нравственной стороны, то преимущественно с их юридической стороны, но ни один из них не может равняться с римлянами в ясном и неумолимо строгом проведении тех юридических основ, которые намечены самой природой.

Семья, т.е. достигший за смертью отца полноправности свободный мужчина вместе с женой, которую торжественно сочетали с ним священнослужители для совместного пользования водой и огнем путем принесения в жертву хлеба с солью (confarreatio), также их сыновья и сыновья их сыновей вместе со своими законными женами, их незамужние дочери и дочери их сыновей, равно как все принадлежащее кому-либо из них имущество, - было одним нераздельным целым, в которое не входили только дети дочерей, так как если эти дети были прижиты в браке, то принадлежали к семейству мужа, если же были прижиты вне брака, то не принадлежали ни к какому семейству. Собственный дом и дети являлись для римского гражданина целью и сутью жизни. Смерть не считалась несчастьем, потому что она неизбежна, но вымирание семейства или тем более вымирание целого рода считалось бедствием даже для общины, которая поэтому исстари доставляла бездетным людям возможность избегать такого горя посредством законного усыновления чужих детей. Римская семья исстари носила в себе условия высшей культуры благодаря тому, что взаимное положение ее членов было основано на нравственных началах. Главой семьи мог быть только мужчина; хотя женщина и не отставала от мужчины в том, что касалось приобретения собственности и денег (дочь получала одинаковую долю наследства с братьями, мать - одинаковую долю наследства с детьми), но она всегда и неизбежно принадлежала дому, а не общине и в этом доме также неизбежно находилась в подчинении: дочь подчинялась отцу, жена - мужу1, лишившаяся отца незамужняя женщина - своим ближайшим родственникам мужского пола и этим родственникам, а не царю была при случае подсудна. Но внутри дома жена была не служанкой, а госпожой. Освобожденная от перемалывания зернового хлеба и кухонной стряпни, которые, по римским понятиям, были делом челяди, она посвящала себя только надзору за служанками и своему веретену, которое было для женщины тем же, чем был плуг для мужчины2. Римский народ так же цельно и глубоко сознавал нравственные обязанности родителей к детям и считал преступным того отца, который не заботился о своих детях или развращал их, или даже только растрачивал им во вред свое состояние. Но в правовом отношении семьей безусловно руководила и управляла всемогущая воля отца семейства (pater familias). Перед ним было бесправно все, что входит в сферу домашнего быта: вол и невольник и нисколько не менее жена и дети. Как девушка становится законною женою мужчины по его свободному выбору, так точно от его свободной воли зависит воспитывать или не воспитывать детей, которых родит ему жена. Это воззрение не вытекает из равнодушия к семейству, напротив того, римский народ был проникнут глубоким и искренним убеждением, что обзаводиться своим домом и производить на свет детей - нравственная обязанность и гражданский долг. Едва ли не единственным примером пособия, выдававшегося в Риме на общинный счет, было то постановление, что отец, у которого родилась тройня, имел право на вспомоществование; а как смотрели римляне на тех, кто бросал своих детей немедленно после их рождения, видно из того, что было запрещено бросать сыновей, за исключением родившихся уродами, и в крайнем случае лишь первую дочь. Но как бы ни казалось вредным для общества бросание только что родившихся детей, это запрещение скоро превратилось из угрозы наказания в угрозу религиозного проклятия, так как прежде всего существовало правило, что отец - неограниченный властелин в своем доме. Отец семейства не только держал всех домашних в самом строгом повиновении, но также имел право и был обязан чинить над ними суд и расправу и по своему усмотрению подвергать их телесным наказаниям и смертной казни. Взрослый сын мог завести свое особое хозяйство или, как выражались римляне, получить от отца в собственность “свой скот” (peculium), но по закону все, что приобреталось членами семьи, собственным ли трудом или в виде подарка от постороннего лица, в отцовском доме или в своем собственном, составляло собственность отца, и, пока отец был жив, подчиненное ему лицо не могло приобретать собственности и потому не могло ничего отчуждать иначе как по поручению отца и никогда не могло получать никакого наследства. В этом отношении жена и дети стояли совершенно в одном ряду с рабами, которым также нередко дозволялось обзаводиться собственным хозяйством и которые также могли отчуждать по поручению господина. Отец даже мог передавать постороннему лицу в собственность как своего раба, так и своего сына; если покупатель был чужеземец, то проданный ему сын становился его рабом, если же он был римлянин, то этот сын по крайней мере заменял ему раба, так как римлянин не мог быть рабом другого римлянина. Власть отца и мужа была ограничена только тем, что некоторые из самых возмутительных ее злоупотреблений подвергались как установленному законом наказанию, так и религиозному проклятию; так, например, кроме упомянутого ранее ограничения отцовского права бросать новорожденных детей наказание угрожало тому, кто продавал свою законную жену или своего женатого сына, а семейным обычаем было установлено, что при отправлении домашнего правосудия отец и в особенности муж не могли выносить обвинительного приговора над своими детьми и над своей женой, не посоветовавшись предварительно как со своим ближайшими кровными родственниками, так и с родственниками своей жены. Но этот обычай не был правовым ограничением отцовской власти, так как призванные к участию в домашнем суде кровные родственники не разделяли судейских прав отца семейства, а только служили ему советниками. Власть главы семейства не только была по своей сущности неограниченной и неответственной ни перед кем на земле, но пока этот владыка дома был жив, она также была неизменной и несокрушимой. По греческим законам, точно так же как и по германским, взрослый и фактически самостоятельный сын считался и юридически независимым от своего отца; но власть римского отца семейства при его жизни не могли уничтожить ни его преклонные лета, ни его безумие, ни даже его собственная свободная воля. Могла только произойти замена одного властелина другим, так как ребенок мог перейти путем усыновления под власть другого отца, а вступившая в законный брак дочь переходила из-под власти отца под власть мужа, переходила от отцовского рода и из-под охраны богов отца в род мужа и под охрану его богов, поступая в такую же зависимость от мужа, в какой прежде находилась от отца. По римскому праву, рабу было легче освободиться из-под власти господина, чем сыну из-под власти отца. Освобождение первого было дозволено еще в раннюю пору и сопровождалось исполнением несложных формальностей, а освобождение второго сделалось возможным лишь гораздо позднее и притом далеким окольным путем. Даже в случае, если господин продал своего раба или отец своего сына, а покупатель отпустил того или другого на волю, раб получал свободу, а сын снова поступал под отцовскую власть. Таким образом, вследствие неумолимой последовательности, с которою римляне обставили власть отца и мужа, эта власть превратилась в настоящее право собственности. Однако, несмотря на то, что власть отца семейства над женою и детьми имела большое сходство с его властью над рабами и над домашним скотом, члены семьи все-таки резко отличались от семейной собственности не только фактически, но и юридически. Кроме того что власть главы семейства была действительной только внутри дома, она была сама по себе преходящей и имела в некоторой мере представительный характер. Жена и дети существовали не исключительно для отца семейства, как собственность существует только для собственника и как в деспотическом государстве подданные существуют только для монарха; они, правда, также были предметом права, но они вместе с тем имели и свои собственные права — были лицами, а не вещами. Только их права оставались без практического применения, потому что для единства семьи было необходимо, чтобы она управлялась только одним представителем. Но, когда глава семейства умирал, сыновья становились само собой во главе своих семейств и в свою очередь получали над женами, детьми и имуществом такие же права, какие имел над ними самими их отец. Юридическое же положение раба нисколько не изменялось вследствие смерти его господина.

Единство семьи было так крепко, что даже смерть главы не вполне его уничтожала. Потомки, сделавшиеся самостоятельными вследствие этой смерти, все-таки считали себя во многих отношениях за одно целое; это обнаруживалось в порядке наследования и во многих других случаях, в особенности при установлении положения вдовы и незамужних дочерей. Так как по самым древним римским понятиям женщина была неспособна пользоваться властью ни над другими, ни над самой собою, то власть над нею или — по более мягкому выражению — опека (tutela) над нею по-прежнему принадлежала ее семье и переходила от умершего главы семейства к ближайшим членам семьи мужского пола, т.е. власть над матерью переходила к ее сыновьям, власть над сестрами — к их братьям. Таким образом, раз основанная семья не переставала существовать до тех пор, пока не вымирало мужское потомство ее основателя. Но связь одного поколения с другим конечно мало-помалу ослабевала, и в конце концов даже становилось невозможным доказать первоначальное единство их происхождения. На этом и только на этом основано отличие семьи от рода или, по римскому выражению, агнатов от родичей. Под этими обоими выражениями разумеется мужская линия. Но семья заключает в себе тех только индивидов, которые в состоянии доказать свое происхождение от одного общего родоначальника, восходя от одного поколения к другому, а род заключает в себе и тех, кто в состоянии доказать только свое происхождение от одного общего предка, но не в состоянии в точности указать всех промежуточных членов рода и, стало быть, степени родства. Это очень ясно выражается в римских именах, как например когда говорится: “Квинт, сын Квинта, внук Квинта и так далее... Квинтиев”; здесь семейная связь сохраняется, пока каждый из восходящих членов семейства обозначается отдельно, а с той минуты, как она прерывается, ее дополняет род, т.е. происхождение от одного общего предка, оставившего всем своим потомкам в наследство название детей Квинта.

К этим крепко замкнутым и соединенным под властью одного господина семьям или же к происшедшим от их разложения семейным и родовым единицам также принадлежали и другие люди — не гости, т.е. не члены других однородных обществ, временно пребывавшие в чужом доме, и не рабы, считавшиеся по закону не членами семейства, а его собственностью, но люди не менее зависимые (clientes от cluere), т.е. такие, которые, не будучи свободными гражданами какой-либо общины, тем не менее живут в общине и пользуются свободой благодаря чьему-либо покровительству. Сюда принадлежали частью люди, покинувшие свою родину и нашедшие убежище у какого-нибудь иноземного покровителя, частью те рабы, по отношению к которым их господин временно отказался от пользования своими правами и которым он даровал фактическую свободу. Эти отношения в их своеобразии не были такими же строго юридическими, как отношения к гостю; клиент оставался несвободным человеком, для которого неволя смягчалась данным ему честным словом и обычаями. Оттого-то домашние клиенты и составляли вместе с настоящими рабами домашнюю челядь (familia), зависевшую от произвола гражданина (patronus или patricius), оттого-то самые древние постановления предоставляли гражданину право отбирать имущество клиента частью или сполна, в случае надобности снова обращать клиента в рабство и даже наказывать его смертью; фактическое же различие между рабом и клиентом состояло в том, что этими правами господина не так легко было пользоваться во всем их объеме в отношении клиентов, как в отношении настоящих рабов, и что, с другой стороны, нравственная обязанность господина заботиться о его собственных людях и быть их заступником получила более важное значение по отношению к клиентам (фактически поставленным в положение более свободных людей), нежели по отношению к рабам. Фактическая свобода клиента должна была близко подходить к юридической, в особенности в том случае, когда отношения между клиентом и его патроном не прерывались в течение нескольких поколений: в самом деле, если отпустивший на волю и отпущенник оба умерли, то было бы вопиющей несправедливостью, если бы потомки первого потребовали права собственности над потомками второго. Таким образом, даже в доме римского отца семейства образовался особый круг зависимых свободных людей, которые отличались от рабов так же, как и от равноправных членов рода.

Источники:
1. Моммзен Теодор, История Рима; Наука, Ювента, Санкт-Петербург, 1994
________________________________________

[World-history.ru]

Первоначальный строй Рима. Гражданская община

[World-history.ru]

Первоначальный строй Рима. Сенат

[World-history.ru]

Рим. Взятие Альбы и первые территориальные присоединения

[Википедия]

https://ru.wikipedia.org/wiki/Ромул_и_Рем
Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Капитолийская волчица, кормящая Ромула и Рема
Флаг 1-й царь Рима
21 апреля 754/753 года до н. э. — 7 июля 716 года до н. э.
Предшественник должность учреждена
Преемник Нума Помпилий
Рождение 771 год до н. э. (согласно классической версии)
Смерть 7 июля 716 года до н. э.
Род Энеиды (Сильвии)
Отец Марс
Мать Рея Сильвия
Супруга Герсилия
Дети Прима и Авилий

Рем
лат. Remus
Дата рождения 771 год до н. э. (согласно классической версии)
Дата смерти апрель 754/753 года до н. э.
Место смерти между Палатинским и Капитолийским холмами
Отец Марс
Мать Рея Сильвия

Ро́мул и Рем (лат. Romulus et Remus; согласно классической версии античной традиции, оба родились в 771 году до н. э., Рем погиб в апреле 754/753 года до н. э., Ромул пропал без вести 7 июля 716 года до н. э.) — легендарные братья-близнецы, основатели Рима. По преданию, они принадлежали к роду царей Альба-Лонги и были детьми весталки Реи Сильвии и (по одной из версий) бога Марса. Родились в результате тайной и противозаконной связи, были брошены на берегу реки, где их выкормила волчица. Повзрослев, Ромул и Рем вернули власть над родным городом своему деду, царю Нумитору, а сами решили основать новую общину. Они не договорились о месте для города и о разделе власти, а потому рассорились; в результате Ромул убил Рема. После этого Ромул основал город, названный в его честь Римом (лат. Roma [ˈroːma]), и стал первым его царём (в 754/753 году до н. э.). При нём был учреждён сенат, граждане были поделены на патрициев и плебеев, на патронов и клиентов, были сформированы первые легионы. Чтобы расширить общину, Ромул раздавал гражданство бродягам, преступникам и беглым рабам, организовал похищение сабинянок. Несколько лет его соправителем был сабинянин Тит Таций. Ромул одержал ряд военных побед и подчинил Риму соседние общины. После долгого правления он, согласно мифам, вознёсся на небо или был убит сенаторами.

В историческую эпоху Ромул почитался римлянами как основатель их города и обожествлялся под именем Квирин. С его именем связывали возникновение ключевых военно-политических и культурных институтов. В современной науке считается, что Ромул и Рем — мифические персонажи-эпонимы, легенда о которых возникла под влиянием греческой культуры. Кроме того, Ромул был популярным персонажем живописи Нового времени — в частности, в связи с сюжетом о похищении сабинянок.

Содержание

1 Биография
1.1 Происхождение и ранние годы
1.2 Братоубийство и основание Рима
1.3 Похищение сабинянок
1.4 Исчезновение Ромула
1.5 Потомки
2 Формирование античной традиции о Ромуле и Реме
3 Память о Ромуле и Реме
3.1 Античность: политика и литература
3.2 Античность: изобразительное искусство
3.3 Средние века
3.4 Раннее Новое время
3.5 XIX—XXI века
4 Мнения учёных
4.1 История
4.2 Мифология
5 Примечания
6 Литература
6.1 Источники
6.2 Исследования
7 Ссылки

Биография

Происхождение и ранние годы

Родословная Ромула и Рема, 1650-е годы
Античная традиция называет Ромула и Рема потомками Энея. Этот герой греческой мифологии, сын Анхиза и богини Венеры, принадлежал к роду троянских царей и после взятия Трои ахейцами бежал на запад, в Италию, где основал город Лавиний[1][2]. Его сын Асканий стал основателем и первым царём города Альба-Лонга.

Существовали разные версии генеалогии близнецов: источники Плутарха называют Ромула и Рема сыновьями Энея[3] от Дексифеи, дочери Форбанта, внуками Энея через его дочь от Лавинии Эмилию или даже сыновьями Латина, сына Телемаха (сына Одиссея), от троянки Ромы[4][5]. Сам Плутарх считал наиболее правдоподобной версию, согласно которой Ромул и Рем были отдалёнными потомками Энея через царей Альба-Лонги[6]. Тит Ливий перечисляет предков в четырнадцати поколениях, отделявших Ромула и Рема от Аскания[7].

Ромул, Рем и волчица. Картина Питера Пауля Рубенса, 1616 год
Дед близнецов, царь Альба-Лонги Нумитор, был свергнут собственным братом Амулием. Последний сослал низложенного царя, убил его сына, а дочь по имени Илия или Рея Сильвия сделал весталкой и обрёк таким образом на безбрачие. Тем не менее вскоре девушка забеременела. По самой древней версии, она зачала от бога Марса, по более поздним альтернативным версиям — от какого-то смертного (Ливий пишет о насилии[8]) либо от демона. Амулий хотел казнить племянницу, но прислушался к мольбам своей дочери Анто и ограничился тем, что отправил беременную весталку в тюрьму. Когда она родила двух мальчиков-близнецов, царь приказал бросить младенцев в Тибр. Было время паводка, так что раб, которому это было поручено, оставил корзину с детьми на мелководье; она поплыла было по течению, но зацепилась за ветви смоковницы, посвящённой Румине — богине вскармливания новорождённых. Пришедшая на водопой волчица накормила мальчиков своим молоком, а дятел (птица, посвящённая Марсу) принёс им немного еды в клюве. Свидетелями этого чуда стали царские пастухи, жившие на холме Палатин. Один из них, Фаустул, унёс детей к себе домой[9][10][11][5][12][13].

Фаустул и его жена, Акка Ларенция, решили воспитывать найдёнышей вместе со своими двенадцатью сыновьями. Близнецы получили имена Ромул и Рем («от слова, обозначающего сосок, ибо впервые их увидели сосавшими волчицу»[14]). Известно, что они научились грамоте в городе Габии, а позже росли на Палатине вместе с тамошней молодёжью. Братья выделялись красотой, физической силой, стремлением руководить другими. Они возглавляли сверстников в их борьбе с разбойниками, совершавшими набеги на холмы над Тибром; в ряде случаев они сами действовали как разбойники или принимались за таковых. В одной из стычек Рем попал в плен к пастухам Нумитора и предстал перед царём Амулием. Тот, вынеся смертный приговор, отправил его к брату на казнь, но Нумитор догадался, что перед ним не простой пастух. Расспросив Рема об обстоятельствах, связанных с его рождением, бывший царь узнал в нём собственного внука. Рем получил от деда воинский отряд, а Ромул тем временем, собрав пастухов, разбойников и беглых рабов, привёл к Альба-Лонге целое войско. Действуя совместно, братья взяли город штурмом. Амулий погиб в схватке от руки Ромула, и Нумитор вернулся на престол[15][16][17][13].

Братоубийство и основание Рима

Вернув власть деду, Ромул и Рем решили основать новую общину. Среди их сторонников было много беглых рабов и преступников, которых жители Альба-Лонги не хотели принимать в свою среду, а распускать войско близнецы не хотели: в этом случае они потеряли бы только что обретённое могущество. Поэтому Ромул и Рем решили построить новый город в тех местах, где когда-то их выкормила волчица. Однако они не смогли прийти к единому решению о том, где именно начинать строительство (Ромул был за холм Палатин, Рем за холм Авентин), как будет называться город (Рома или Ремория соответственно) и кто из них будет там править. По совету Нумитора близнецы прибегли к птицегаданию (ауспиции). Рем первым увидел счастливое предзнаменование — шесть парящих коршунов; знамение для Ромула запоздало, но выглядело более внушительным — это были двенадцать коршунов[5]. Каждый из братьев был уверен, что боги высказались в его поддержку, и в результате разногласия переросли в открытый конфликт[18][19][20].

Ромул начал копать ров, чтобы обозначить границы своего города. Рем постоянно издевался над братом и мешал ему работать. Однажды он перепрыгнул через ров, по-видимому, совершив таким образом святотатство, и тут же был убит. Его ударил мечом или сам Ромул, или друг Ромула по имени Целер; в той же стычке погибли Фаустул и его брат Плистин. Ромул, осознав случившееся, пришёл в отчаяние и хотел было отказаться от планов строительства города, но Акка Ларенция убедила его продолжить работу. Сразу после погребения Рема (оно состоялось на Авентине) на Палатине был основан новый город, получивший название Roma (Рим). Это событие античные авторы датируют одиннадцатым днём до майских календ, то есть 21 апреля[21][22][23][13]. Согласно «эре Варрона», это был 754 или 753 год до н. э.[12]

Основание Рима. Фреска Аннибале Карраччи, 1589—1592 годы
Рим был основан в соответствии с этрусскими обычаями. Сначала была вырыта круглая яма, куда сложили «первины всего, что люди признали полезным для себя в соответствии с законами, и всего, что сделала необходимым для них природа»[24], и куда каждый гражданин будущего города бросил горсть земли. Эта яма стала центром большого круга, по границам которого основатели пропахали борозду, обозначив таким образом священную границу Рима («померий»). Внутри этой границы оказался не только Палатин, но и соседний двуглавый холм — Капитолий. Народное собрание провозгласило Ромула царём. Ромул окружил себя двенадцатью ликторами, издал первые законы; чтобы заселить обширную территорию внутри померия, он объявил рощу между холмами «убежищем» и начал предоставлять гражданские права стекавшимся в его город преступникам, беглым рабам и прочим искателям счастья[25][26][13].

Граждан Рима царь поделил на патрициев и плебеев. К первой группе он отнёс сто «лучших граждан», которые заседали в царском совете, получившем название «сенат». Сам Ромул стал первым в истории Рима магистратом и создал таким образом три основообразующих элемента Римской республики: сенат, магистратуры и народное собрание[27]. Ему приписывают также создание системы патроната[28] и формирование первых легионов, включавших по три тысячи пехотинцев и триста всадников; таким образом, всадническое сословие появилось тоже при нём[29].

Похищение сабинянок

Молодое римское государство сразу столкнулось с серьёзной проблемой. Число граждан быстро росло, но это были почти исключительно бессемейные мужчины, а окрестные общины не хотели отдавать римлянам своих девушек, поэтому Ромул решил организовать масштабное похищение. Он пригласил жителей соседних сабинских городов с их жёнами и дочерьми на праздник, посвящённый богу Консу. В самый разгар торжеств царь дал условный сигнал, услышав который, римляне начали хватать незамужних девушек и уносить их за городские стены[30]. Разные источники сообщают о 30, 527 или 683 похищенных сабинянках, из которых замужней оказалась только одна — Герсилия. Похитители взяли их в жёны[31][32].

Ромул обратился к сабинянам с предложением признать заключённые браки и жить в мире, но получил отказ. Царь соседнего города Ценина по имени Акрон немедленно двинулся походом на Рим; Ромул разбил ценинцев, Акрона убил в поединке, а Ценину взял штурмом. Жители этого города были переселены в Рим[33][34][35].

Победа Ромула над Акроном. Картина Жана-Огюста-Доминика Энгра, 1812 год
Одержав эту победу, Ромул взял штурмом города Фидены, Крустумерия[en] и Антемна[en]. Однако остальные сабиняне собрали большую армию во главе с Титом Тацием и смогли занять крепость на Капитолии благодаря предательству Тарпеи — дочери коменданта. Между тибрских холмов произошла большая битва, в которой обе стороны сражались с крайним ожесточением. Сам Ромул был ранен камнем в голову. Римляне обратились было в бегство, но их остановило вмешательство самого Юпитера. Наконец, в решающий момент в самую гущу схватки бросились похищенные сабинянки, которые остановили бой и помирили отцов и братьев с мужьями. Тут же был заключён договор, согласно которому замужние женщины в Риме освобождались от домашней работы (за исключением прядения шерсти), мужчины-сабиняне селились рядом с римлянами и получали равные гражданские права, а Тит Таций становился соправителем Ромула[32]. Соответственно увеличилось число воинов в легионе (до шести тысяч шестисот) и число сенаторов (до двухсот)[36][37]. Все граждане были поделены на три трибы, получившие названия Рамны (в честь Ромула), Татии (в честь Тита) и Лукеры (либо в честь рощи, обладавшей правами «убежища», либо в честь этрусского бога Лукумона)[38]. Каждая триба состояла из десяти курий, названных по именам похищенных сабинянок[39][40][41][42].

Совместное правление Ромула и Тация продолжалось четыре года, пока последний не был убит жителями Лаврента[en][43]. В последующие годы Ромул взял штурмом и заселил Камерию, разбил войско города Вейи. Один из источников Плутарха утверждал, будто в решающем сражении царь лично убил семь тысяч врагов[44]. После смерти Нумитора Ромул подчинил Альба-Лонгу власти своего наместника; на завоёванных территориях он раздавал земли плебсу, не считаясь с интересами знати, и этим вызвал недовольство патрициев[38][45].

Исчезновение Ромула

Явление Ромула Прокулу Юлию. Картина Питера Пауля Рубенса, XVII век
Правление Ромула продолжалось тридцать шесть или тридцать семь лет. Однажды, в ноны квинтилия[en] (7 июля), когда царь проводил очередной смотр войск на поле у Козьего болота, произошло солнечное затмение, и на некоторое время наступила полная темнота; после возвращения дневного света римляне увидели, что царь бесследно исчез. Сенаторы объявили, что Ромула забрали на небо боги, а в народе появился слух, будто патриции воспользовались темнотой, чтобы убить царя, а потом разодрали его тело на части и тайком унесли. Из-за этого могли начаться серьёзные внутренние распри, но вскоре один из друзей Ромула по имени Прокул Юлий объявил, что видел исчезнувшего царя на дороге из Альба-Лонги в Рим. Ромул рассказал ему, что действительно взят на небо и что сам стал богом под именем Квирин; он передал римлянам, что их город будет господствовать над миром, а потом поднялся на небо на глазах у Прокула[46]. С этого момента начал свою историю культ бога Квирина[47][38][48][49].

Потомки

Согласно данным Зенодота Трезенского, на которого ссылается Плутарх, Герсилия (единственная из похищенных сабинянок, оказавшаяся замужней) стала женой Ромула и родила ему дочь Приму и сына Авилия. Впрочем, тот же Плутарх сообщает, что многие античные авторы не были согласны с Зенодотом. По альтернативной версии, Герсилия стала женой не Ромула, а Гостия Гостилия, «одного из знатнейших римлян», и её внуком стал третий царь Рима Тулл Гостилий[50]. В историографии существует гипотеза о том, что Гостий — искусственно созданный кем-то из античных авторов «двойник» Ромула и что Тулл был или считался внуком последнего[51][52][53].

О судьбе Примы сохранившиеся источники ничего не сообщают[53].

Формирование античной традиции о Ромуле и Реме

Рождение и юность Ромула и Рема (вплоть до свержения ими Амулия в Альба-Лонге) подробнее всего описаны у двух греческих авторов — Дионисия Галикарнасского и Плутарха[54]. Последний сообщает, что «самая правдоподобная и подкреплённая наибольшим числом свидетельств версия» этой истории принадлежит греку Диоклу Пепарефскому — первому писателю, взявшемуся за эту тему (по альтернативным данным, первым был другой грек, Каллеб Сиракузский[55]). «Почти без изменений» рассказ Диокла воспроизвёл древнейший римский историк, старший анналист Квинт Фабий Пиктор, а потом этому рассказу следовал сам Плутарх[56], использовавший также текст Пиктора[57]. Дионисий ссылается только на Пиктора, добавляя, что у последнего заимствовали информацию Луций Цинций Алимент, Марк Порций Катон Цензор, Луций Кальпурний Пизон Фруги и другие[58]; по-видимому, Дионисий, так же как Тит Ливий, опирался на труды разных анналистов[59].

Диокл, живший не позже середины III века до н. э., мог написать о Ромуле и Реме в своём «сочинении о святилищах героев», которое Плутарх упоминает в «Греческих вопросах»[60]. Об источниках Диокла ничего не известно. Бартольд Нибур в начале XIX века предположил, что такими источниками могли стать римские народные сказания, но позже эта гипотеза была признана ошибочной. Выдвигались также версии, что Диокл опирался на Пиктора, а не наоборот; что Плутарх упомянул Диокла, но труд его не использовал[61]; что в основе рассказа Диокла лежит сюжет трагедии Еврипида «Ион». В этой пьесе тоже фигурирует сын бога и смертной женщины, который уже взрослым узнаёт о своём происхождении[62].

Сообщения Дионисия, Плутарха и Ливия не противоречат друг другу, расходясь только в ряде деталей (например, у Дионисия не упоминается дятел, а значит, и у анналистов эта птица не фигурирует); таким образом, все они восходят к одному основному источнику — предположительно к Диоклу[63]. Упоминаются и две альтернативные версии. Согласно Промафиону, написавшему историю Италии, в Альба-Лонге правил жестокий царь по имени Тархетий, и однажды из его очага «восстал мужской член». Прорицатели объяснили царю, что его дочь должна «сочетаться» с этим фаллосом, и от этого брака родится доблестный герой, но царевна послала вместо себя служанку. Разгневанный царь приказал убить родившихся у этой служанки близнецов, а дальше события развивались, как в классическом варианте легенды. Согласно другому источнику Плутарха, оставшемуся неизвестным, Ромул и Ром были сыновьями Энея и родились за пределами Италии[64]. Эти две версии не имели серьёзного влияния на античную литературу[65].

Пьетро да Кортона. Фаустул приносит Ромула и Рема домой. Картина написана около 1643 года
Античные писатели, разрабатывавшие классический вариант истории о Ромуле и Реме, дают новую оценку фактам — в первую очередь легендарной составляющей сюжета. Например, об отцовстве Марса Плутарх предпочёл вообще промолчать. Дионисий пишет, что дочь Нумитора была кем-то изнасилована в священной роще (возможно, Амулием или одним из своих женихов, влюблённым в неё с детства) и что большинство предпочитает верить в сказки[66]. Ливий тоже сообщает о насилии и пишет, что весталка «объявила отцом Марса — то ли веря в это сама, то ли потому, что прегрешенье, виновник которому бог, — меньшее бесчестье»[8]. Наконец, Страбон ограничивается следующими словами: «Миф утверждает, что дети родились от Ареса»[67][68].

О волчице эти авторы пишут с несколько меньшим скепсисом. Дионисий без каких-либо оговорок рассказывает, как Ромул и Рем напились волчьего молока[69], и только существенно ниже приводит альтернативную версию, основанную на двух значениях слова lupa — «волчица» и «распутная женщина» (в этом случае детей накормила своим молоком Акка Ларенция, зарабатывавшая проституцией)[70]. Плутарх тоже пишет о двух версиях, добавляя, что терминологическая путаница могла «повернуть предание в сторону чистой сказки»[71]. Ливий предваряет сообщение о волчице словом «рассказывают» и уточняет, что Акка Ларенция «отдавалась любому», почему и получила своё прозвище[72][73][74]. Именно ливиев вариант изложения легенды считался классическим уже в Античности; по словам исследователя Сергея Ковалёва, он «достаточно лаконичен, но не лишён ярких моментов»[75].

Альтернативные детали сообщают римские поэты. Гней Невий, по-видимому, первым назвал мать Ромула и Рема дочерью Энея, а Квинт Энний дал ей имя Илия. Предположительно он это имя придумал как производное от второго названия Трои — Илион. Энний первым ввёл в повествование Руминальскую смоковницу, а волчица согласно его поэме жила в пещере Марса. Илия в его изложении была брошена в Тибр вместе с детьми и стала женой бога реки Аниен[76]. Овидий подробнее, чем другие авторы, пишет о зачатии Ромула и Рема: он рассказывает, что весталка Илия пришла на берег реки за водой, решила отдохнуть и уснула; ей приснились два выросших дерева, которые Амулий хотел срубить и на защиту которых встали волк и дятел. Спустя десять месяцев Илия родила двойню, причём статуя Весты во время родов закрыла лицо руками[77][78].

Все античные авторы вне зависимости от того, как они относились к легендарным деталям, были уверены в том, что Ромул и Рем — реально существовавшие исторические деятели[73]. Известно, что Марк Теренций Варрон попросил своего друга, астролога Тарутия, рассчитать дату рождения Ромула и Рема, исходя из их судьбы. Тот, по словам Плутарха, «весьма отважно и уверенно объявил, что основатель Рима был зачат в первый год второй олимпиады, в двадцать третий день египетского месяца хеака[en], в третьем часу, в миг полного затмения солнца, родился в двадцать первый день месяца тоита[en] на утренней заре, а Рим основал в девятый день месяца фармути между вторым и третьим часом»[79]. Таким образом, зачатие было датировано декабрём 772 года до н. э., а рождение сентябрём 771 года до н. э. Основание Рима Варрон датирует третьим годом шестой олимпиады, то есть 754/753 годом до н. э. Эта дата («Варронова эра») стала общеупотребительной, но были и другие варианты. Тимей из Тавромения пишет про «38 лет до первой олимпиады» (814 год до н. э.), Катон Цензор — про «432 года после Троянской войны» (752 год до н. э.), Полибий, Диодор Сицилийский и Марк Туллий Цицерон — про второй год седьмой олимпиады (752/751 год до н. э.), Фабий Пиктор про первый год восьмой олимпиады (748 год до н. э.), Цинций Алимент — про четвёртый год двенадцатой олимпиады (729/728 год до н. э.)[80][81].

Память о Ромуле и Реме

Античность: политика и литература

Дом Ромула на Палатине
Ромула в Риме почитали как основателя города. Впоследствии почётные титулы «второй основатель Рима» и «третий основатель Рима» получили Марк Фурий Камилл и Гай Марий соответственно: один из них настоял на восстановлении города после галльского нашествия (многие римляне тогда предлагали переселиться в Вейи), а другой разгромил угрожавших городу германцев[82].

С именем Ромула связывали возникновение ряда основополагающих для Рима политических институтов: сената, патрициата, всадничества, системы патроната, военной системы[5]. Он считался первым триумфатором, поскольку, победив царя ценинцев Акрона и разгромив его войско, прошёл по улицам Рима в нарядной одежде и с лавровым венком на голове, держа на правом плече ствол дуба, на котором были развешены доспехи врага. В последующие времена трофей такого рода, доспехи командира вражеской армии, побеждённого в поединке римским командующим (spolia opima), считался особо почётной добычей и подносился в дар Юпитеру-Феретрию[83]. После Ромула только двое римлян захватили такую добычу: Авл Корнелий Косс, убивший в 437 году до н. э. царя города Вейи Ларса Толумния, и Марк Клавдий Марцелл, который в 222 году до н. э. победил царя инсубров Вертомара (Бритомарта). По образцу победного шествия Ромула организовывались все триумфы последующих эпох. Основным отличием было то, что первый царь прошёл по Риму пешим, а более поздние триумфаторы ехали в колеснице[84].

В связи с историей о птицегадании перед основанием города римляне считали Ромула первым авгуром и основателем соответствующей жреческой коллегии[85]. Жезл (литуус), с помощью которого он расчерчивал небо, хранился как реликвия и считался утраченным во время галльского нашествия 390 года до н. э., но позже был найден в пепле, причём огонь его не тронул[86][5]. Некоторые источники приписывают Ромулу создание коллегии весталок, хотя по самой распространённой версии античной традиции весталкой была уже его мать. С Ромулом связывают и возникновение жреческой коллегии арвальских братьев, состоявшей из двенадцати человек: предполагалось, что изначально это были двенадцать сыновей Фаустула и Акки Ларенции и что место одного из них, рано умершего, занял будущий основатель Рима[87][38][88].

Древнейшими святынями города считались в историческую эпоху «хижина Ромула», «гробница Ромула», Руминальская смоковница, под ветвями которой была найдена корзина с новорождёнными близнецами[38], дерево, выросшее на Палатине из брошенного Ромулом копья. Существовала также гробница Рема на Авентине. Ромулу приписывалось строительство древнейшего храма Юпитера Статора («Останавливающего»); согласно легенде, храм появился на том месте, где Юпитер остановил бегущую римскую армию во время решающего сражения с сабинянами. С именем первого царя римляне связывали многие обряды, истинный смысл которых стал непонятен в историческую эпоху. Это бег обнажённых юношей вокруг Палатина в день луперкалий (считалось, что этим путём пробежали Ромул и Рем, празднуя свержение Амулия), свадебные крики «Талассий!» (их связывали с похищением сабинянок)[89], праздник поплифугий[en] («народного бега»), возникновение которого объясняли всенародными поисками Ромула после его исчезновения[90]. Праздник мёртвых лемурии связывали с гибелью Рема, полагая, что изначально он назывался ремурии[91].

Персонализированного культа Ромула не существовало, либо он заглох в самом начале: римляне испытывали традиционную антипатию к царской власти в частности и к сильной личной власти вообще. По этой причине и культ Квирина не имел большого значения в рамках римской религии. Вместо этого Ромул встраивался в постепенно формировавшийся миф о Риме как уникальном городе, которому предначертано властвовать над всем миром[90]. Имя первого царя активно использовалось в политической пропаганде эпохи гражданских войн. Как создатель государственной системы, в рамках которой «лучшие граждане» осуществляли в патриархальном духе опеку над обществом, Ромул мог считаться идеальным оптиматом. В один ряд с ним ставил себя Луций Корнелий Сулла, проводивший консервативные реформы, а враг Суллы Марк Эмилий Лепид у Саллюстия называет своего оппонента «горе-Ромулом» (лат. Scaevus Romulus)[92][93]. Гай Юлий Цезарь (тоже потомок Энея и царей Альба-Лонги) активно использовал образ Ромула для самовозвеличивания: он поставил свою статую в храме Квирина[82], а игры в честь победы при Мунде (45 год до н. э.) организовал 21 апреля, в день парилий, как будто именно он был основателем города[94][95].

Затянувшиеся гражданские войны заставили многих римских интеллектуалов искать причины этого бедствия в прошлом. Такая причина была найдена в братоубийстве, совершённом при основании города[96]. О попрании Ромулом братских чувств и человечности пишет Цицерон[97], но в законченном виде идея о том, что римляне расплачиваются за грех их первого царя, выражена в одном из «Эподов» Горация[98]:

Куда, куда вы валите, преступники,
Мечи в безумье выхватив?!
Неужто мало и полей, и волн морских
Залито кровью римскою…
Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,
Враждуя лишь с другим зверьём!
Ослепли ль вы? Влечёт ли вас неистовство?
Иль чей-то грех? Ответствуйте!
Молчат… И лица все бледнеют мертвенно,
Умы — в оцепенении…
Да! Римлян гонит лишь судьба жестокая
За тот братоубийства день,
Когда лилась кровь Рема неповинного,
Кровь правнуков заклявшая.

— Квинт Гораций Флакк. Эподы, 7[99].
Овидий сравнивает Ромула и Августа
Отцом был ты для мира давно.
Так величают тебя на земле, как Юпитера в горнем
Небе: ты людям отец, он же — небесным богам.
Ромул, ему уступи: это он неприступными сделал
Стены, которые Рем мог и прыжком одолеть.
Татия ты покорил, Куры малые, как и Ценину;
Риму при нашем вожде солнце сияет везде.
Ты, уж не знаю какой, обладал неприметной земелькой, —
Всем, что под небом лежит, Цезарь овладеет теперь.
Ты похититель, — а он целомудрия жён охранитель;
Ты нечестивцев спасал, — искореняет он зло;
Ты за насилье стоял, — соблюдает Цезарь законы;
Ты над отчизной царил, — первоначальствует он.
Рем обвиняет тебя, а он и врагов извиняет,
Бог ты по воле отца, богом он сделал отца.
Овидий. Фасты, II, 130—144[100].

С Горацием полемизирует Вергилий. Говоря о гражданских войнах в конце первой книги «Георгик», он находит причину этого бедствия в «пятне Лаомедонтовой Трои», списывая таким образом вину на отдалённых предков Ромула[101]. Последний же оказывается в числе богов (наряду с Вестой и индигетами), которых поэт просит «не возбранять» приёмному сыну Цезаря Октавиану «одолеть злоключения века»[102], то есть установить мир. Октавиан не раз открыто отождествлял себя с основателем Рима — когда поставил свой дом на Палатине рядом с хижиной Ромула, когда построил заново храм Юпитера Феретрия и восстановил святилище волчицы внутри Палатинского холма (Луперкал)[103] или когда реорганизовал жреческую коллегию арвальских братьев и сам стал её членом[104]. Восстановление им Республики и гражданского мира оценивалось современниками как второе основание государства, а потому, подбирая для себя новое имя в 27 году до н. э., Октавиан рассматривал вариант Ромул[105]. Это имя было отвергнуто из-за нежелательных ассоциаций с царской властью[106] и братоубийством[107]. Впрочем, выбранный Октавианом вариант Август тоже вызывал воспоминание о Ромуле, основавшем Рим по предначертанию богов (augusto augurio)[108][109]. Позже Овидий счёл необходимым доказать, что Август превзошёл Ромула как завоеватель, политик и защитник законов[100].

Античность: изобразительное искусство

Ставший знаменитым сюжет о волчице и сосущих её вымя близнецах впервые нашёл своё художественное воплощение на римско-кампанских монетах конца IV — начала III века в до н. э. В ту же эпоху, в 296 году до н. э., курульные эдилы Римской республики Гней и Квинт Огульнии Галлы поставили изваяния Ромула и Рема у Руминальской смоковницы[110]. Сохранился ряд изображений волчицы. Это мраморные рельефы — на стене храма Венеры (эпоха Адриана), на алтаре в Остии, на надгробиях Юлия Рафионина, Марка Цецилия Руфа, Волузии Примы (конец I века н. э.) и другие; бронзовая статуэтка и медальон, хранящиеся в Британском музее; изображения на монетах (денарий Секста Помпея Фаустула 137 года до н. э.[источник не указан 359 дней], денарий без имени монетария, отчеканенный примерно в 104 году до н. э., бронзовые монеты Нерона, серебряные монеты Гальбы и Веспасиана и другие). В некоторых случаях волчица изображена только с одним младенцем[111].

Долгое время считалось, что бронзовое изваяние волчицы, кормящей близнецов («Капитолийская волчица»), тоже было создано в античную эпоху, в конце IV — начале III века до н. э.). Однако позже выяснилось, что фигуры Ромула и Рема были добавлены только в XV веке[112], а исследования 2008—2012 годов показали, что изображение волчицы создано в XI—XII веках[113][114][115][116].

Гадание Ромула и Рема по птицам изображено на рельефе на стене храма Квирина[117], похищение сабинянок — на рельефе в Эмилиевой базилике, отстроенной заново в I веке до н. э., а также на монетах, отчеканенных Титурием Сабином (I век до н. э.), на римском саркофаге, датируемом третьей четвертью II века н. э[118]. Гай Меммий, Антонин Пий и Коммод чеканили монеты с изображением головы Ромула[117].

Средние века

Ромул и Рем. Мозаика из Сирии, около 510 года
В эпоху Средневековья распространённость античных литературных произведений радикально уменьшилась, и соответственно понизился уровень знаний об истории и мифологии Рима[119]. Для христианских писателей эта тема оставалась востребованной, но её разрабатывали, преследуя специфические цели. Характерным примером является «История против язычников» Павла Орозия (V век). Орозий стремился показать, что дохристианская история представляет собой вереницу войн и бедствий ещё более жестоких, чем Великое переселение народов; точкой отсчёта для него стало совершённое при основании Рима братоубийство, позволявшее осудить всю историю Античности[120]. По словам Орозия, Ромул «освятил царство кровью деда, стены — кровью брата, храм — кровью тестя»[121]. Суровости оценок способствовал тот факт, что Орозий вслед за Ливием спутал Нумитора с Амулием: он был уверен, что Ромул и Рем убили не узурпатора, а родного деда[122].

О братоубийстве пишет и Блаженный Августин. Для него это злодейство, отразившееся на будущем всего Рима и доказывающее, что языческие боги не являются истинными богами[123]. В другой главе своего трактата «О граде Божьем» Августин называет великой несправедливостью похищение сабинянок[124], с сарказмом комментируя высказывание Саллюстия о римских нравах («Право и справедливость зиждились на велении природы в такой же мере, в какой и на законах»[125])[126].

Сюжеты, связанные с биографиями Ромула и Рема, иногда использовались средневековыми художниками — в частности, при иллюстрировании Библии и исторических хроник. Особенное мастерство демонстрировали французские иллюстраторы. Около 1250 года был создан манускрипт с текстом Библии для короля Франции Людовика IX Святого, около 1370 года — рукописное издание «Истории Рима от основания города» Тита Ливия в переводе на французский Пьера Берсюира[fr]. В иллюстрациях к ним художники-монахи изобразили основание Рима, убийство Рема Ромулом, похищение сабинянок, войну между Римом и сабинянами[127].

В эпоху Возрождения интерес к Ромулу и Рему повысился. Франческо Петрарка включил биографию первого царя Рима в свой труд «О знаменитых мужах»[en], а Джованни Боккаччо в книге «О знаменитых женщинах»[en] написал о похищении сабинянок, причём выступил в защиту прав женщин. Повышенное внимание к сюжетам, связанным с основанием Рима, проявлял правящий класс Флорентийской республики, считавший себя прямым наследником римского нобилитета. С начала XV века изображения на такие сюжеты часто украшали кассоне — свадебные сундуки[128]. Сцену похищения сабинянок в эту эпоху, как правило, объединяли со сценой празднества, участники которого носили одежду современной художнику эпохи[129].

Раннее Новое время

Фаустул приносит Ромула и Рема своей жене. Картина Никола Миньяра, 1654 год

Сабинянки, останавливающие сражение между римлянами и сабинянами. Картина Жака-Луи Давида, 1799 год
Начиная с XVI века история Ромула и Рема была одной из важных тем для западноевропейской масляной живописи[130]. Эпизод с волчицей запечатлели Джулио Романо и Питер Пауль Рубенс, эпизод с Фаустулом — Пьетро да Кортона (около 1643 года) и Никола Миньяр (1654). Сюжет о похищении сабинянок стал особенно популярным у художников эпохи барокко[131]. К нему обращались Содома (около 1525 года), Фредерик ван Валькенборх (начало XVII века), Пьетро да Кортона (1629), Рубенс (1635/1640), Никола Пуссен (две картины, о похищении и о примирении, 1637), Пьетро Либери (1641), Гверчино (о примирении, 1645), Лука Джордано (1680/1685), Антонио Молинари (конец XVII века), Себастьяно Риччи (1702/1703), Николо Бамбини[it] (начало XVIII века), Франсуа-Андре Венсана (о примирении, 1781). Фрески на эту тему украсили стены Палаццо Веккьо, Палаццо Боргезе[en]. Самая известная обработка сюжета принадлежит кисти Жака-Луи Давида (1799), который ориентировался на Пуссена. Он изобразил сцену примирения: на переднем плане его картины Герсилия стоит между своим отцом Титом Тацием и мужем Ромулом, не позволяя им броситься друг на друга с оружием[132].

Антуан Удар де Ламотт в 1722 году написал трагедию «Ромул», в которой заглавный герой побеждает Тита Тация и женится на Герсилии. У немецкого писателя Августа Лафонтена заглавный герой романа «Ромул» (1803 год) проходит путь от ребёнка-подкидыша до царя, обретает дружбу сабинянина Силия и любовь всё той же Герсилии[133].

Основатель Рима стал героем ряда опер. Это «Ромул и Рем» Франческо Кавалли (1645), «Похищение сабинянок» Антонио Драги (1674). В XVIII веке наибольший успех снискали три оперы на эту тему: «Ромул» Маркантонио Чиани (1702), «Ромул и Рем» Джованни Порта[it] (1720) и «Ромул и Гестилия»[de] Иоганна Адольфа Хассе (1765). В последнем случае автором либретто был Пьетро Метастазио[134].

XIX—XXI века

В XIX веке художники продолжали обращаться к биографии Ромула. Жан Огюст Доминик Энгр в 1812 году изобразил его победу над Акроном, Кристоф Фезель[de] (1801), Франсиско Прадилья, Оскар Ларсен[de] и Гётц фон Зеккендорф[de] (начало XX века) разрабатывали сюжет с сабинянками. На этом фоне выделяется цикл картин и эскизов Пабло Пикассо, созданный в 1962—1963 годах. В нём похищение женщин изображено как грубый и агрессивный сексуальный акт. Добавляя детали вроде велосипеда или красной якобинской шапки, Пикассо подчёркивает вневременной характер происходящего[135].

Появлялись многочисленные музыкальные обработки сюжета: «Похищение сабинянок» Николо Дзингарелли (1800), «Сабинянки в Риме» (балет Сальваторе Вигано, 1821), «Рем и Ромул» Генриха Бёрка (1829), «Сабинянки»[it] Лауро Росси (1851), «Герсилия» Джованни Чезаре Паскуччи[ca] (опера-буфф, 1882), «Сабинянки в Риме» Эдгара Кронеса (1891). На первом плане в большинстве этих произведений были не Ромул с братом, а сабинянки[136].

В XX веке близнецы стали героями нескольких художественных фильмов. Это пеплумы «Ромул и Рем» Серджо Корбуччи 1961 года (Ромула в нём играет Стив Ривз, Рема — Гордон Скотт[137]) и «Похищение сабинянок»[fr] Ришара Потье[fr], тоже 1961 года (в роли Ромула Роджер Мур[138]), комедия Марио Кастеллаччи[it] «Рем и Ромул — история двух сыновей волчицы»[it] 1976 года (в заглавных ролях Энрико Монтесано и Пиппо Франко[it][139]). Ив Суссман в 2005 году сняла фильм «Похищение сабинянок»[en], в котором действие перенесено в 1960-е годы[136]. В январе 2019 года на экраны вышла историческая драма Маттео Ровере[it] «Первый правитель»[it], в которой Ромула и Рема играют Алессио Лапиче[it] и Алессандро Борги соответственно[140].

В честь Ромула и Рема названы спутники астероида (87) Сильвия: Ромул S/2001 (87) и Рем S/2004 (87), открытые в 2001 и 2004 годах.

Мнения учёных

История

Ромул и Рем на медали конца XIX века (Италия)

Близнецы и волчица. Иллюстрация к англоязычной «Истории Рима для детей», 1912 год
Сообщения античных авторов об основании Рима долгое время воспринимались некритично: даже в начале Нового времени Ромул считался реальным историческим деятелем. Первые сомнения в надёжности античной традиции появились в XVII веке. В частности, голландский учёный Яков Перизоний[nl] обратил внимание на ряд несообразностей у авторов, писавших о царском периоде; он же первым предположил, что эти авторы основывались не на письменных источниках, а на народных латинских сказаниях. Француз Луи де Бофорт[fr] в 1738 году опубликовал «Рассуждение о недостоверности пяти первых веков римской истории», в котором поддержал «песенную теорию» и постарался доказать, что достоверное изложение истории Рима до III века до н. э. в принципе невозможно[141]. По его мнению, римские писатели опирались на устные сказания, греческие легенды об основании городов, недостоверные семейные предания, этиологические мифы, а потому их произведения не могут считаться надёжными источниками. Первые книги Ливия Бофор считал противоречащими логике и называл «патриотическими баснями»[142].

Работа Бофора осталась незамеченной в отличие от изданной в 1811 году «Римской истории» Бартольда Нибура. Нибур считал античную традицию, рассказывающую о ранней римской истории, нагромождением фальсификаций и ошибок и старался вычленить подлинное историческое ядро. Он был уверен, что Ромул и Рем никогда в действительности не существовали; рассказы о них — легенда, дожившая до I века до н. э. благодаря народным сказаниям, а историческая эпоха начинается с правления Сервия Туллия (шестого царя согласно традиции). Ещё радикальнее был Альберт Швеглер[de] (вторая половина XIX века), отрицавший существование всех семи царей Рима[143].

Теодор Моммзен, во многом несогласный с Нибуром, в своей «Истории Рима» не стал останавливаться на проблеме достоверности источников. Он не рассматривает в деталях деятельность Ромула[144], ограничиваясь констатацией: «…сказание об основании Рима альбанскими выходцами под предводительством альбанских княжеских сыновей Ромула и Рема есть не что иное, как наивная попытка со стороны древней квазиистории объяснить странное возникновение города в столь неудобном месте и вместе с тем связать происхождение Рима с общей метрополией Лациума. История должна прежде всего отбросить такие басни, выдаваемые за настоящую историю, а в действительности принадлежащие к разряду не очень остроумных выдумок»[145]. Российский антиковед Иван Нетушил в начале XX века считал, что первым царём Рима был Тулл Гостилий, а Ромул появился в источниках в результате «удвоения» образа Тулла и переноса части сюжетного материала в более глубокую древность[146]; американец Джесс Картер[en] полагал, что легенда об основании Рима содержит информацию, относящуюся только ко времени её формирования (IV—III века до н. э.)[147]; итальянец Этторе Паис[it] полностью отрицал достоверность сообщений источников о временах до III века до н. э.[141]

Звучали голоса и противников гиперкритицизма. Так, англичанин Джордж Льюис[en], отрицая существование «латинских исторических песен», писал, что раннюю римскую историю незачем перекладывать на научный язык: это произведение искусства[144]. Итальянец Гаэтано Де Санктис[it] настаивал на частичной достоверности традиции (в частности, «Истории Рима от основания города» Тита Ливия). По его мнению, в эпоху поздней Республики должны были существовать древние документы, сохранившие информацию о царском периоде и ставшие, наряду с трудами анналистов, важным источником для Ливия, Дионисия и Плутарха. Де Санктис стал основателем умеренно-критического направления, которое господствовало в историографии с начала XX века[148]. После Второй мировой войны в науке росло доверие к традиции, и советский антиковед Сергей Ковалёв даже назвал это серьёзной проблемой[141]. Звучали мнения, что в рассказе об убийстве Амулия нужно видеть сообщение о победе Рима над Альба-Лонгой в борьбе за гегемонию над Лацием и что в VIII веке до н. э. действительно происходил синойкизм латинских и сабинских общин. В то же время археологические исследования показали, что заселение семи холмов над Тибром начиналось не с Палатина[149].

Современные историки отрицают возможность одномоментного основания Рима в середине VIII века до н. э. Вместо этого, по их мнению, было медленное зарождение города, начавшееся в X—IX веках до н. э. и давшее определённый результат ко временам этрусского владычества — к VI веку до н. э.[150]. Большинство современных авторов считает Ромула мифологическим персонажем[53], но при этом он сохраняет значимость как «культурный герой». Его происхождение от Энея обеспечивает изначальную связь Рима с греческим миром, а принадлежность к царскому дому Альба-Лонги и легенда о похищении сабинянок — связь с древней Италией. С именем Ромула связан ряд этиологических мифов, объясняющих происхождение главных культурных символов Римского государства[151].

Мифология

Основатели

Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город, как солнце», — ответил Рем.

Ромул сказал: «Волей созвездий
Мы обрели наш древний почёт».
Рем отвечал: «Что было прежде,
Надо забыть, глянем вперёд».

«Здесь будет цирк, — промолвил Ромул, —
Здесь будет дом наш, открытый всем».
«Но надо поставить ближе к дому
Могильные склепы», — ответил Рем.

Н. С. Гумилёв. Основатели

Ромул как мифологический персонаж рассматривается в науке по крайней мере с конца XIX века. Артур Швеглер видел в образе Ромула сплав двух «слоёв предания». С одной стороны, это безличный основатель-эпоним, имя которого образовано от названия города, якобы им основанного; он ведёт строительство, закладывает основы государства, одерживает первые победы и празднует первый триумф. С другой стороны, это герой мифов о боге-отце, волчице-кормилице, раздирании у Козьего болота и вознесении на небо. Два этих «слоя» имеют разное происхождение и возникли в разное время — второй раньше первого. По мнению Швеглера, образ Ромула в мифологии был связан с культом Фавна-Луперка[152].

Исследователи констатируют существование других эпонимов Рима. Это персонажи греческой мифологии Рома (троянка, спутница Энея) и Ром — сын Одиссея и Кирки, либо сын Итала и Левкарии, либо сын Эматиона, либо сын Аскания[153]. Выдвигалась гипотеза о том, что Ром стал прототипом Рема — изначально единственного основателя Рима, к которому позже добавился брат-близнец с более подходящим для эпонима именем. По мнению Теодора Моммзена, первым из близнецов в римской мифологии появился Ромул, а его брата придумали в IV веке до н. э., чтобы создать в ранней римской истории прообраз консульской власти с двумя её носителями[154].

В других культурах (в частности, в древнегреческой) существуют сюжеты, у которых есть много общего с историей о Ромуле и Реме. Античные авторы упоминают ряд персонажей, которые были выкормлены животными: Телефа выкормила олениха, Гиппофоонта кобыла, Эгисфа коза, Антилоха какое-то неизвестное животное, Аталанту и Париса медведица, Милета волчица, Эола и Беота корова. Особенно много общего у римских героев с историей про царевну Тиро из Элиды, которая родила от бога Посейдона двух близнецов, Пелия и Нелея, и была вынуждена бросить их на берегу реки. Позже Тиро подвергалась притеснениям со стороны старших членов семьи, но выросшие сыновья её спасли. Учитывая наличие всех этих параллелей, а также тот факт, что Ромул и Рем впервые упоминаются в греческой литературе, многие исследователи предполагают, что легенда в целом имеет греческое происхождение[155][55][156].

С другой стороны, в легенде о Ромуле и Реме различимы общеиталийские мотивы (она схожа с легендами об основателе города Куры и о Цекуле, основателе Пренесте[157], в ней фигурирует волк — тотемное животное для италиков, покровитель тех, кто ищет новое место для поселения[158]), общие для многих культур проявления «близнечных мифов»[38]. Ромул и Рем — враждующие братья (подобно греческим Акрисию и Прету или библейским Каину и Авелю), они тесно связаны с зооморфными мотивами, которые представляют собой древнейший пласт мифа. У многих народов существовал обычай убивать новорождённых близнецов, поскольку близнечные рождения считались противоестественными и внушали «великий страх»; детей уносили в лес или на берег реки, оставляя там на съедение диким животным. Позже произошло переосмысление: близнецов и их матерей начали считать сакральными существами и связывать с культом плодородия. По этой причине изображения Ромула и Рема римляне поместили под смоковницу[159].

Примечания

Циркин, 2000, с. 198.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 37—38.
Циркин, 2000, с. 204.
Carter, 1915, s. 174—175.
Штаерман, 1988а, с. 387.
Плутарх, 1994, Ромул, 2—3.
Тит Ливий, 1989, I, 3, 6—11.
Тит Ливий, 1989, I, 4, 2.
Carter, 1915, s. 174—176.
Rosenberg, 1914, s. 1089.
Циркин, 2000, с. 205—207.
Ковалёв, 2002, с. 74.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 38.
Плутарх, 1994, Ромул, 6.
Carter, 1915, s. 178—179.
Rosenberg, 1914, s. 1089—1090.
Циркин, 2000, с. 207—211.
Carter, 1915, s. 179—181.
Rosenberg, 1914, s. 1091—1092.
Циркин, 2000, с. 211—213.
Carter, 1915, s. 181—183.
Rosenberg, 1914, s. 1092.
Циркин, 2000, с. 213.
Плутарх, 1994, Ромул, 11.
Циркин, 2000, с. 214—215.
Rosenberg, 1914, s. 1093.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 42.
Немировский, 1962, с. 146.
Циркин, 2000, с. 222—223.
Rosenberg, 1914, s. 1094.
Штаерман, 1988а, с. 387—388.
Dolle, 2013, s. 819.
Циркин, 2000, с. 215—217.
Carter, 1915, s. 185—187.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 38—39.
Циркин, 2000, с. 217—220.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 39.
Штаерман, 1988а, с. 388.
Цицерон, 1966, О государстве, II, 14.
Циркин, 2000, с. 222.
Rosenberg, 1914, s. 1094—1096.
Carter, 1915, s. 188—190.
Циркин, 2000, с. 221.
Плутарх, 1994, Ромул, 25.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 39—40.
Тит Ливий, 1989, I, 16, 7.
Циркин, 2000, с. 223—224.
Carter, 1915, s. 198—201.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 40.
Плутарх, 1994, Ромул, 14.
Нетушил, 1902, с. 124—125.
Коптев, 1994.
Коптев, 1997.
Нетушил, 1902, с. 16.
Гигин, 2000, Мифы, 252, прим.
Плутарх, 1994, Ромул, 3.
Нетушил, 1902, с. 19.
Дионисий Галикарнасский, I, 79, 4.
Нетушил, 1902, с. 37.
Плутарх, 1990, Греческие вопросы, 40.
Нетушил, 1902, с. 18; 20—21.
Нетушил, 1902, с. 95.
Нетушил, 1902, с. 36.
Плутарх, 1994, Ромул, 1—2.
Нетушил, 1902, с. 52.
Дионисий Галикарнасский, I, 77, 1.
Страбон, 1994, IV, 3, 2.
Нетушил, 1902, с. 36—41.
Дионисий Галикарнасский, I, 79.
Дионисий Галикарнасский, I, 84.
Плутарх, 1994, Ромул, 4.
Тит Ливий, 1989, I, 4, 6—7.
Нетушил, 1902, с. 41.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 41.
Ковалёв, 2002, с. 75.
Нетушил, 1902, с. 48—50.
Овидий, Фасты, III, 11—70.
Нетушил, 1902, с. 45—46.
Плутарх, 1994, Ромул, 12.
Немировский, 1962, с. 44.
Ковалёв, 2002, с. 50.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 43.
Циркин, 2000, с. 217.
Плутарх, 1994, Ромул, 16.
Циркин, 2000, с. 223.
Цицерон, О дивинации, I, 17.
Циркин, 2000, с. 207—208.
Немировский, 1964, с. 81.
Плутарх, 1994, Ромул, 15.
Штаерман, 1988б, с. 383.
Carter, 1915, s. 168.
Саллюстий, История, I, 55, 5.
Rosenberg, 1914, s. 1096—1097.
Дион Кассий, XLIII, 42.
Ross-Taylor, 1975, p. 65.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 43—44.
Цицерон, 1974, Об обязанностях, III, 41.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 44.
Гораций, 1993, Эподы, 7.
Овидий, Фасты, II, 130—144.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 45.
Вергилий, Георгики, I, 498—502.
Найдена мифическая пещера римской волчицы
Ungern-Sternberg, 2000, s. 44—45.
Дион Кассий, LIII, 16, 7.
Межерицкий, 1994, с. 179—180.
Неродо, 2003, с. 160.
Межерицкий, 1994, с. 179.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 45—46.
Тит Ливий, 1989, X, 23, 12.
Carter, 1915, s. 203—207.
Carter, 1915, s. 202—203.
Hooper John. Radio-carbon tests reveal true age of Rome’s she-wolf — and she’s a relative youngster (англ.). The Guardian (10 July 2008). Дата обращения: 2 апреля 2019.
Adriano La Regina. La lupa del Campidoglio è medievale la prova è nel test al carbonio (итал.). La Repubblica (9 luglio 2008). Архивировано 3 мая 2017 года.
Lorenzi Rossella. Rome Icon Actually Younger Than the City (англ.) (недоступная ссылка). Discovery News (25 June 2012). Архивировано 16 января 2013 года.
Adriano La Regina. Capitolina ma medievale tutta la verità sulla Lupa (итал.). La Repubblica (29 giugno 2012). Дата обращения: 2 апреля 2019.
Carter, 1915, s. 209.
Dolle, 2013, s. 820—821.
Грабарь-Пассек, 1966, с. 184.
Грабарь-Пассек, 1966, с. 187—189.
Орозий, 2004, II, 4, 2.
Орозий, 2004, II, прим. 19.
Августин, 2000, III, 6.
Августин, 2000, II, 17.
Саллюстий, 2001, О заговоре Катилины, 9, 1.
Dolle, 2013, s. 821.
Dolle, 2013, s. 823.
Dolle, 2013, s. 822—824.
Холл, 1996, с. 490.
Dolle, 2013, s. 826.
Холл, 1996, с. 490—491.
Dolle, 2013, s. 826—828.
Dolle, 2013, s. 824.
Dolle, 2013, s. 828.
Dolle, 2013, s. 831—832.
Dolle, 2013, s. 832.
«Ромул и Рем» (англ.) на сайте Internet Movie Database
«Похищение сабинянок» (англ.) на сайте Internet Movie Database
«Рем и Ромул — история двух сыновей волчицы» (англ.) на сайте Internet Movie Database
«Первый правитель» (англ.) на сайте Internet Movie Database
Ковалёв, 2002, с. 51.
Немировский, 1962, с. 7—9.
Немировский, 1962, с. 9—11.
Немировский, 1962, с. 13.
Моммзен, 1997, с. 61.
Немировский, 1962, с. 14—15.
Carter, 1915, s. 164—165.
Немировский, 1962, с. 15—16.
Немировский, 1962, с. 208—209.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 37.
Ungern-Sternberg, 2000, s. 40—41.
Энман, 1896, с. 20—21.
Дионисий Галикарнасский, I, 72.
Carter, 1915, s. 165—172.
Carter, 1915, s. 172—173.
Ковалёв, 2002, с. 76.
Немировский, 1964, с. 84—85.
Немировский, 1964, с. 95.
Иванов, 1987, с. 175—176.

Литература

Источники

Аврелий Августин. О граде Божьем. — М.: Харвест, АСТ, 2000. — 1296 с. — ISBN 985-433-817-7.
Секст Аврелий Виктор. О знаменитых людях // Римские историки IV века. — М.: РОССПЭН, 1997. — С. 179—224. — ISBN 5-86004-072-5.
Публий Вергилий Марон. Сочинения. Сайт «Древний Рим». Дата обращения: 23 февраля 2019.
Авл Геллий. Аттические ночи. Книги 1—10. — СПб.: Издательский центр «Гуманитарная академия», 2007. — 480 с. — ISBN 978-5-93762-027-9.
Квинт Гораций Флакк. Собрание сочинений. — СПб.: Биографический институт, 1993. — 448 с. — ISBN 5-900118-05-3.
Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Сайт «Симпосий». Дата обращения: 8 января 2019.
Дионисий Галикарнасский. Римские древности. Сайт «Симпосий». Дата обращения: 8 января 2019.
Дион Кассий. Римская история. Дата обращения: 23 февраля 2019.
Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1989. — Т. 1. — 576 с. — ISBN 5-02-008995-8.
Амвросий Феодосий Макробий. Сатурналии. — М.: Кругъ, 2013. — 810 с. — ISBN 978-5-7396-0257-2.
Публий Овидий Назон. Сочинения. Дата обращения: 23 февраля 2019.
Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
Плутарх. Греческие вопросы // Застольные беседы. — Л.: Наука, 1990. — С. 223—241. — ISBN 5-02-027967-6.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — М.: Наука, 1994. — Т. 2. — 672 с. — ISBN 5-306-00240-4.
Гай Саллюстий Крисп. История. Дата обращения: 23 февраля 2019.
Гай Саллюстий Крисп. О заговоре Катилины // Цезарь. Саллюстий. — М.: Ладомир, 2001. — С. 445—487. — ISBN 5-86218-361-2.
Страбон. География. — М.: Ладомир, 1994. — 944 с.
Марк Туллий Цицерон. О государстве // Диалоги. — М.: Наука, 1966. — С. 7—88.
Марк Туллий Цицерон. О дивинации. Дата обращения: 23 февраля 2019.
Марк Туллий Цицерон. Об обязанностях // О старости. О дружбе. Об обязанностях. — М.: Наука, 1974. — С. 58—158.
Гай Юлий Гигин. Мифы. — СПб.: Алетейя, 2000. — 480 с. — ISBN 5-89329-198-0.
Исследования
Грабарь-Пассек М. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе. — М.: Наука, 1966. — 318 с.
Иванов В. Близнечные мифы // Мифы народов мира. — 1987. — Т. 1. — С. 173—176.
Ковалёв С. История Рима. — М.: Полигон, 2002. — ISBN 5-89173-171-1.
Коптев А. Об «этрусской династии» архаического Рима // Античность и средневековье Европы. — 1994. — С. 68—78.
Коптев А. Рим и Альба: к проблеме наследования царской власти в архаическом Риме // Проблемы эволюции общественного строя и международных отношений в истории западноевропейской цивилизации. — 1997. — С. 11—30.
Межерицкий Я. «Республиканская монархия»: метаморфозы идеологии и политики императора Августа. — М.-Калуга: Издательство КГПУ, 1994. — 442 с.
Моммзен Т. История Рима. — Ростов н/Д: Феникс, 1997. — Т. 1. — 640 с. — ISBN 5-222-00046-X.
Немировский А. Идеология и культура раннего Рима. — Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1964. — 208 с.
Немировский А. История раннего Рима и Италии. — Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1962. — 300 с.
Неродо Ж.-П[en]. Август. — М.: Молодая гвардия, 2003. — 348 с. — ISBN 5-235-02564-4.
Нетушил И. Легенда о близнецах Ромуле и Реме // Журнал Министерства народного просвещения. — 1902. — № 339—340. — С. 12—129.
Холл Д[fr]. Словарь сюжетов и символов в искусстве. — М.: Крон-Пресс, 1996. — 656 с. — ISBN 5-232-00326-7.
Циркин Ю. Мифы Древнего Рима. — М.: Астрель, АСТ, 2000. — 560 с. — ISBN 5-17-003989-1.
Штаерман Е. Римская мифология // Мифы народов мира. — 1988. — Т. 2. — С. 380—384.
Штаерман Е. Ромул // Мифы народов мира. — 1988. — Т. 2. — С. 387—388.
Энман А. Легенда о римских царях, её происхождение и развитие. — СПб.: Типография Балашева и Ко, 1896.
Carter J[en]. Romulus, Romos, Remus // Ausführliches Lexikon der griechischen und römischen Mythologie / Roscher W. H.. — 1915. — Bd. IV. — Kol. 164—209.
Dolle K. Sabinerinnen // Historische Gestalten der Antike. Rezeption in Literatur, Kunst und Musik / Peter von Möllendorff[de], Annette Simonis, Linda Simonis. — Stuttgart/Weimar : Metzler[de], 2013. — S. 819—834. — (Der Neue Pauly. Supplemente. Band 8). — ISBN 978-3-476-02468-8.
Rosenberg A. Romulus // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — 1914. — Bd. I A, 1. — Kol. 1074—1104.
Ross Taylor L[en]. The Divinity of the Roman Emperor. — Philadelphia: Porcupine Press, 1975. — 314 p.
Ungern-Sternberg J[de]. Romulus – Versuche, mit einem Stadtgründer Staat zu machen // Von Romulus zu Augustus. Große Gestalten der römischen Republik / K.-J. Hölkeskamp[de]; E. Stein-Hölkeskamp[de]. — München : C.H.Beck, 2000. — S. 37—47.
Ссылки

Медиафайлы на Викискладе

Rodríguez Mayorgas, Ana (2010). “Romulus, Aeneas and the Cultural Memory of the Roman Republic” (PDF). Athenaeum. 98 (1): 89—109. Дата обращения 14 December 2016.
Tennant, PMW (1988). “The Lupercalia and the Romulus and Remus Legend” (PDF). Acta Classica. XXXI: 81—93. ISSN 0065-1141. Дата обращения 19 November 2016.

[Александр Энман]

http://ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1288635317
Текст приводится по изданию: Энман А. Легенда о римских царях, ее происхождение и развитие.
СПб. Типография Балашева и Ко, 1896.
Извлечено из Журнала Министерства Народного Просвещения за 1894—1896 гг.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Текст приводится по изданию: Энман А. Легенда о римских царях, ее происхождение и развитие.
СПб. Типография Балашева и Ко, 1896.
Извлечено из Журнала Министерства Народного Просвещения за 1894—1896 гг.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
с.3 Первые сомнения в достоверности древнейшей римской истории, в особенности царского периода, воз*ни*ка*ют, как извест*но, у неко*то*рых уче*ных XVII века, Клю*ве*ра и Пери*цо*ния. Сомне*ния эти окреп*ли в про*шлом сто*ле*тии, бла*го*да*ря скеп*ти*че*ской кри*ти*ке Бофо*ра, а в насто*я*щем они ста*ли на непо*ко*ле*би*мую науч*ную поч*ву в трудах Нибура, Швег*ле*ра, Люса и Момм*зе*на. Недо*ве*рие совре*мен*ной нау*ки к тра*ди*ци*он*ной древнейшей исто*рии Рима осно*ва*но, глав*ным обра*зом, на трех кри*те*ри*ях. Уже пер*вым скеп*ти*кам бро*салась в гла*за про*ти*во*ре*чи*вость мно*гих рассказов или их несо*об*раз*ных с исто*ри*че*ской веро*ят*ностью; ими и были вызва*ны первые подозрения и сомнения в истин*но исто*ри*че*ском харак*те*ре тра*ди*ционной истории. Этот критерий, однако, не может иметь решаю*ще*го зна*че*ния. Про*ти*во*ре*чия, а так*же неправ*до*по*доб*ные чер*ты часто встре*ча*ют*ся и в насто*я*щих исто*ри*че*ских доне*се*ни*ях; ими умень*ша*ет*ся, но не уни*что*жа*ет*ся общая досто*вер*ность. С дру*гой сто*ро*ны и вполне вымыш*лен*ным рас*ска*зам мож*но при*дать вид совер*шен*но досто*вер*ных фак*тов. Недо*ста*точ*но для кри*ти*ка запо*до*зрить какое-нибудь пре*да*ние, на нем лежит обя*зан*ность ука*зать, кем и по каким пово*дам совер*шен под*лог. Этот вто*рой кри*те*рий под*лож*но*сти древ*ней*шей рим*ской исто*рии выяс*нил*ся, глав*ным обра*зом, бла*го*да*ря подроб*но*му раз*бо*ру пре*да*ния в труде Швег*ле*ра. Он дока*зал, что тра*ди*ция о царях сло*жи*лась, пре*иму*ще*ст*вен*но, под вли*я*ни*ем так назы*вае*мой этио*ло*гии. В ту пору, когда у рим*лян появи*лось жела*ние знать свою пер*во*на*чаль*ную исто*рию, для объ*яс*не*ния про*ис*хож*де*ния, «при*чин» (αἰτίαι, αἴτια) быв*ших нали*цо памят*ни*ков, свя*тынь, свя*щен*ных обрядов, обы*ча*ев, государ*ст*вен*ных учреж*де*ний, древ*них имен соб*ст*вен*ных и т. д. они ста*ли созда*вать мас*су дога*док, обле*кая их с.4 в фор*му исто*ри*че*ских рас*ска*зов. Эти рас*ска*зы были собра*ны пер*вы*ми анна*ли*ста*ми и соеди*не*ны в одно связ*ное изло*же*ние, кото*рое, в посте*пен*ной лите*ра*тур*ной обра*бот*ке, в гла*зах рим*лян все более при*ни*ма*ло харак*тер досто*вер*но*го исто*ри*че*ско*го пре*да*ния. Одна*ко сколь*ко бы све*та ни про*ли*ва*ла этио*ло*гия на «при*чи*ны» рим*ско*го исто*ри*че*ско*го вымыс*ла, все-таки при*дет*ся отве*тить еще на один важ*ный вопрос. Что, спра*ши*ва*ет*ся, застав*ля*ло рим*лян пус*кать*ся в «голо*слов*ные» догад*ки о сво*ем про*шлом? Не могут ли ука*зы*вае*мые в тра*ди*ции при*чи*ны быть и насто*я*щи*ми, не при*ду*ман*ны*ми? Для реше*ния это*го вопро*са мы нуж*да*ем*ся в третьем кри*те*рии недо*сто*вер*но*сти исто*рии царей. Это внеш*ний харак*тер свиде*тельств и источ*ни*ков об этом пери*о*де исто*рии.

Како*ва мог*ла быть досто*вер*ность этих источ*ни*ков? Один зна*ме*ни*тый англий*ский антро*по*лог сде*лал вес*кое заме*ча*ние, что никто из нас не был бы в состо*я*нии соста*вить исто*рию хотя бы сво*е*го пра*деда, не имея для это*го пись*мен*ных доку*мен*тов, писем или запи*сок. У всех наро*дов, незна*ко*мых с употреб*ле*ни*ем пись*ма, мы заме*ча*ем не толь*ко непри*выч*ку, но и отсут*ст*вие жела*ния запо*ми*нать про*шлое. При одном уст*ном пре*да*нии про*шед*шие фак*ты забы*ва*ют*ся в два-три поко*ле*ния, ни в каком слу*чае не пере*жи*ва*ют доль*ше сто*ле*тия. Одна*ко, если зна*ние пись*ма есть самое необ*хо*ди*мое усло*вие для раз*ви*тия исто*ри*че*ской памя*ти, то все-таки из одно*го суще*ст*во*ва*ния пись*мен*но*сти еще не сле*ду*ет, чтобы тот*час же заве*лась и исто*рио*гра*фия. Мы, напро*тив, нахо*дим, что искус*ство писать ино*гда доволь*но дол*гое вре*мя слу*жи*ло исклю*чи*тель*но прак*ти*че*ским потреб*но*стям. Пер*вым нача*лом исто*рио*гра*фии явля*ют*ся хро*но*ло*ги*че*ские запи*си, веден*ные для прак*ти*че*ских целей. Тако*вы*ми в Гре*ции были спис*ки спар*тан*ских царей, аргос*ских жриц Иры, победи*те*лей на олим*пий*ских играх, а в Риме спис*ки кон*су*лов, жре*цов и дру*гих долж*ност*ных лиц. Искус*ству писать ита*лий*ские наро*ды научи*лись от гре*ков срав*ни*тель*но рано, веро*ят*но в VII или не позд*нее VI века до Р. Хр. В Риме, без сомне*ния, пер*вые поль*зо*ва*лись пись*мом жре*цы для запи*сы*ва*ния неиз*ме*ня*е*мых молит*вен*ных и дру*гих риту*аль*ных фор*мул, хро*но*ло*ги*че*ских и кален*дар*ных отме*ток, веде*ния прото*ко*лов о совер*ше*нии свя*щен*но*дей*ст*вий и спис*ков чле*нов духов*ных кол*ле*гий и т. д. Рим*ская исто*рио*гра*фия — дочь и, веро*ят*но, одна из млад*ших доче*рей жре*че*ской пись*мен*но*сти. О с.5 про*ис*хож*де*нии рим*ской лето*пи*си еще в позд*ние вре*ме*на име*лись опре*де*лен*ные сведе*ния. Пон*ти*фик по древ*не*му обы*чаю еже*год*но у сво*е*го дома выве*ши*вал дере*вян*ную белую дос*ку (al*bum), на кото*рой отме*ча*лись все необ*хо*ди*мые дан*ные кален*да*ря. К отдель*ным дням в тече*ние года при*пи*сы*ва*лись важ*ней*шие собы*тия город*ской исто*рии. Лето*пись рим*ская воз*ник*ла из этих при*пи*сок, как из подоб*ных же при*пи*сок к пас*халь*ной таб*ли*це обра*зо*ва*лась сред*не*ве*ко*вая анна*ли*сти*ка. Поэто*му порядок как древ*не*рим*ской, так и сред*не*ве*ко*вой лето*пи*си стро*го хро*но*ло*ги*че*ский. В нача*ле запи*сы*ва*лись толь*ко собы*тия теку*ще*го года, так что совре*мен*ная исто*рия в Риме, как впро*чем и везде, по про*ис*хож*де*нию древ*нее, чем исто*рия более отда*лен*но*го про*шло*го. О состав*ле*нии послед*ней поза*бо*ти*лись толь*ко тогда, когда из совре*мен*ных запи*сей раз*ви*лась уже пол*ная исто*рио*гра*фия.

Исто*рия рим*ских царей тем отли*ча*ет*ся от лето*пис*ной исто*рии рес*пуб*ли*ки, что у нее нет ника*ко*го, так ска*зать, хро*но*ло*ги*че*ско*го ске*ле*та. Иссле*до*ва*ни*я*ми Нибу*ра, а осо*бен*но Момм*зе*на, уста*нов*ле*но, что цар*ская исто*рия пер*во*на*чаль*но даже вовсе обхо*ди*лась без хро*но*ло*ги*че*ских дат. Вся хро*но*ло*гия древ*ней*ше*го пери*о*да Рима осно*ва*на на искус*ст*вен*ном вычис*ле*нии. От осно*ва*ния рес*пуб*ли*ки до наше*ст*вия гал*лов круг*лым чис*лом счи*та*ли 120 лет, на пери*од же царей отве*ли вре*ме*ни вдвое боль*ше, 240 лет, при*чем семи царям дава*ли при*бли*зи*тель*но по одно*му поко*ле*нию, тре*ти сто*ле*тия. Это*му основ*но*му чис*лу при*да*ва*ли более прав*до*по*до*бия, раз*но*об*ра*зив его, то убав*ляя, то при*бав*ляя по несколь*ко лет. Из это*го сле*ду*ет, что цар*ская исто*рия, в про*ти*во*по*лож*ность лето*пис*ной, не раз*ви*лась из совре*мен*ных запи*сок, а так*же, что было вре*мя, когда она пред*став*ля*ла собою какую-то неопре*де*лен*ную быль, кото*рую толь*ко после пол*но*го уста*нов*ле*ния лето*пис*ной исто*рио*гра*фии при*со*еди*ни*ли к лето*пи*си при помо*щи искус*ст*вен*ной хро*но*ло*гии. Это, по всей веро*ят*но*сти, состо*я*лось тогда, когда в пер*вый раз из хра*нив*ших*ся в архи*ве пон*ти*фи*ков годо*вых запи*сок при*ня*лись состав*лять свод пол*ной рим*ской лето*пи*си. В извест*ной гла*ве «Рим*ской хро*но*ло*гии» Момм*зе*на, посвя*щен*ной древ*ней*шей редак*ции фаст, дока*зы*ва*ет*ся, что редак*ция кон*суль*ских фаст, на кото*рых осно*ва*на лето*пись, была про*из*веде*на в такое вре*мя, когда маги*ст*ра*ту*ры пери*о*да Сам*нит*ских войн были еще извест*ны не толь*ко по годам, но отча*сти и по дням, вре*ме*на же Лици*ния и Секс*тия, а тем более с.6 пред*ше*ст*ву*ю*щие им собы*тия, уже сто*я*ли поодаль. В это вре*мя, то есть в кон*це чет*вер*то*го сто*ле*тия, по выво*дам Момм*зе*на, одновре*мен*но с редак*ци*ей спис*ка кон*су*лов состо*я*лась и древ*ней*шая редак*ция офи*ци*аль*ной лето*пи*си, а вме*сте с нею — уста*нов*ле*ние ска*за*ния о семи царях. При исчис*ле*нии годов цар*ско*го пери*о*да исхо*ди*ли от древ*ней*шей извест*ной в то вре*мя даты пери*о*да рес*пуб*ли*ки, года освя*ще*ния капи*то*лий*ско*го хра*ма кон*су*лом Мар*ком Гора*ци*ем. Нача*ло кон*суль*ско*го года Гора*ция, по уста*нов*лен*но*му спис*ку кон*су*лов и по меся*цу и чис*лу годов*щи*ны деди*ка*ции хра*ма, сов*па*да*ло с 13-м сен*тяб*ря 508 г. до Р. Хр. или, по уста*но*вив*ше*му*ся впо*след*ст*вии счис*ле*нию Варро*на, 509 года. Этот год при*зна*ли пер*вым годом рес*пуб*ли*ки после изгна*ния царей, а отсюда, с при*бав*ле*ни*ем 241 года, полу*чил*ся год осно*ва*ния Рима. Эти циф*ры, одна*ко, были совер*шен*но искус*ст*вен*ны или слу*чай*ны. Гора*ция, к кото*ро*му еще во вре*ме*на Поли*бия при*со*еди*ня*ли леген*дар*но*го осво*бо*ди*те*ля Юния Бру*та, соб*ст*вен*но не име*ли пра*ва без*услов*но счи*тать пер*вым кон*су*лом, но толь*ко пер*вым запи*сан*ным. Имя его слу*чай*но сохра*ни*лось бла*го*да*ря деди*ка*ции капи*то*лий*ско*го хра*ма, а свиде*тель*ство о послед*ней было пер*вым доку*мен*таль*но извест*ным собы*ти*ем рим*ской исто*рии. Год деди*ка*ции поэто*му и слу*жил древ*ней*шей эрой рим*лян. Это вид*но из над*пи*си эди*ла Гнея Фла*вия (304 г. до Р. Хр.), в кото*рой он гово*рил, что деди*ка*ция свя*ты*ни Кон*кор*дии им совер*ше*на CCIIII an*nis post Ca*pi*to*li*nam (sc. Aedem) de*di*ca*tam (Plin. Nat. hist. 33, 19) [«204 года после освя*ще*ния капи*то*лий*ско*го хра*ма» — А. К.]. Начи*ная с Гора*ция, име*на кон*су*лов запи*сы*ва*лись, веро*ят*но, в капи*то*лий*ском хра*ме, или по слу*чаю еже*год*но*го вби*ва*ния гвоздя (cla*vus an*na*lis), или, как пред*по*ла*га*ет Момм*зен, по пово*ду жерт*во*при*но*ше*ния, еже*год*но совер*ша*е*мо*го кон*су*ла*ми на Капи*то*лии при вступ*ле*нии в долж*ность. Момм*зен ука*зы*ва*ет на воз*мож*ность, даже веро*ят*ность, что рес*пуб*ли*ка на самом деле была древ*нее кон*су*ла Гора*ция и его деди*ка*ции, или, дру*ги*ми сло*ва*ми, что до это*го кон*су*ла в точ*но*сти извест*но*го, Римом управ*ля*ли не извест*но сколь*ко дру*гих кон*су*лов, име*на кото*рых на век погру*же*ны во мрак неиз*вест*но*сти.

Заклю*че*ние Момм*зе*на, что редак*ция лето*пи*си вооб*ще, а исто*рия царей в осо*бен*но*сти, состо*я*лась в кон*це чет*вер*то*го сто*ле*тия, никем не опро*верг*ну*то, хотя оно оспа*ри*ва*лось неко*то*ры*ми уче*ны*ми. В под*твер*жде*ние ее мы поз*во*ля*ем себе ука*зать еще на одно обсто*я*тель*ство, по-види*мо*му, ускольз*нув*шее от вни*ма*ния зна*ме*ни*то*го зна*то*ка рим*ской исто*рии. В исто*рии Анка Мар*ция встре*ча*ет*ся одно очень с.7 стран*ное изве*стие. Этот царь вско*ре после вступ*ле*ния на пре*стол буд*то бы при*ка*зал пон*ти*фи*кам передан*ные ему царем Нумой ком*мен*та*рии, со всем поряд*ком бого*слу*же*ния, напи*сать на белые дос*ки (in al*bum) и выста*вить на фору*ме для все*об*ще*го сведе*ния. После изгна*ния царей глав*ный пон*ти*фик выстав*ля*е*мые до тех пор дос*ки опять при*брал в архив1, и с тех пор они дер*жа*лись в тайне. Этот рас*сказ, понят*но, не более как ана*хро*низм. Его, пола*га*ем, мог*ли выду*мать толь*ко в такое вре*мя, когда огла*ше*ние тайн архи*ва пон*ти*фи*ков сто*я*ло на оче*реди обще*ст*вен*ных инте*ре*сов. В такое вре*мя под*лож*ное изве*стие, зане*сен*ное в лето*пись, мог*ло пред*став*лять важ*ный пре*цедент. Мы точ*но зна*ем, что имен*но такое вре*мя было в самом кон*це чет*вер*то*го сто*ле*тия. В 304 г. до Р. Хр. эдил Гней Фла*вий, к вели*ко*му огор*че*нию пон*ти*фи*ков и пат*ри*ци*ев, обна*ро*до*вал важ*ную часть тай*но*го духов*но*го архи*ва, le*gis ac*tio*nes и fas*ti, выста*вив, подоб*но Анку Мар*цию, белую дос*ку с пись*ме*на*ми на фору*ме. Мы поэто*му не затруд*ня*ем*ся рас*сказ об обна*ро*до*ва*нии, по при*ка*за*нию Анка Мар*ция, «цар*ских ком*мен*та*ри*ев» счи*тать реши*тель*ным дово*дом в поль*зу тео*рии Момм*зе*на о пер*вом состав*ле*нии лето*пис*ной исто*рии царей в кон*це чет*вер*то*го сто*ле*тия. Состав*лен*ная в пер*вый раз древ*ней*шая исто*рия Рима не мог*ла не вызы*вать обще*го инте*ре*са пуб*ли*ки и пра*вив*ших государ*ст*вом кру*гов, тем более, что она, есте*ствен*но, была встре*че*на с пол*ной верой. Несколь*ко извест*ных фак*тов свиде*тель*ст*ву*ют о том, что имен*но в пер*вые деся*ти*ле*тия после 300 г. общее вни*ма*ние обра*ти*лось на леген*ду.

Так, в 296 г. при*зна*ли нуж*ным воз*двиг*нуть памят*ник близ*не*цам-осно*ва*те*лям Рима. На Палан*тине, око*ло Лупер*каль*ской пеще*ры, под свя*щен*ной смо*ков*ни*цей, было постав*ле*но брон*зо*вое изо*бра*же*ние вол*чи*цы с близ*не*ца*ми, Рому*лом и Ремом. Далее, есть изве*стие, что рим*ляне всту*пи*лись за сопле*мен*ных им илли*рий*цев в 282 г. до Р. Хр. — сле*до*ва*тель*но, леген*да об Энее, о том, с.8 что он пере*се*лил*ся в Лаци*ум, уже суще*ст*во*ва*ла и была при*ня*та офи*ци*аль*но. У анна*ли*стов вре*мен Ган*ни*ба*ло*вой вой*ны, Фабия Пик*то*ра и Цин*ция Али*мен*та, пер*во*на*чаль*ная леген*дар*ная эпо*ха изла*га*ет*ся уже доволь*но соглас*но, хотя они были неза*ви*си*мы друг от дру*га. Ясно, что цикл легенд об осно*ва*нии Рима и его царях уже ранее того был выра*ботан и успел при*нять совер*шен*но твер*дую фор*му.

Мы воз*вра*ща*ем*ся к вопро*су, какой кри*те*рий досто*вер*но*сти или недо*сто*вер*но*сти древ*ней*шей исто*рии Рима полу*ча*ет*ся из харак*те*ра ее источ*ни*ков. Если эта часть рим*ской лето*пи*си в пер*вый раз была состав*ле*на не ранее кон*ца чет*вер*то*го века, то со вре*ме*ни пер*во*го царя, по при*ня*той хро*но*ло*гии, про*шло более четы*рех*сот лет, а со вре*ме*ни послед*не*го более двух*сот. Если автор исто*рии царей в сво*ем рас*по*ря*же*нии имел пись*мен*ные источ*ни*ки, то эти источ*ни*ки, во вся*ком слу*чае, по всем при*зна*кам рез*ко отли*ча*лись от серь*ез*ных исто*ри*че*ских источ*ни*ков. Без лето*пис*ных дан*ных невоз*мож*но было вос*ста*но*вить досто*вер*ную исто*рию како*го бы то ни было пери*о*да Рима, а об исто*рии царей не име*лось ника*ких лето*пис*ных запи*сей. Уст*ное пре*да*ние за столь про*дол*жи*тель*ное вре*мя не может достав*лять каких-либо надеж*ных сведе*ний. Никто из нас, навер*ное, не счел бы воз*мож*ным на осно*ва*нии одно*го уст*но*го, не книж*но*го пре*да*ния напи*сать исто*рию, напри*мер, Ива*на Гроз*но*го, а смель*ча*ку, кото*рый все-таки при*нял*ся бы за это дело, ниче*го не оста*ва*лось бы, как напол*нять стра*ни*цы воль*ны*ми догад*ка*ми или измыш*ле*ни*я*ми. Тако*во при*бли*зи*тель*но было в кон*це чет*вер*то*го сто*ле*тия поло*же*ние авто*ра, кото*рый задал*ся целью вос*ста*но*вить исто*рию древ*ней*ше*го пери*о*да Рима. Необ*хо*ди*мо было при*бе*гать к догад*кам и вымыс*лу. Зада*чей его было объ*яс*нить, каким обра*зом Рим из ниче*го мог сде*лать*ся боль*шим горо*дом и бла*го*устро*ен*ным государ*ст*вом, в каком виде он пред*став*лял*ся в кон*це шесто*го века, когда из пол*но*го мра*ка вдруг высту*пил на свет исто*рии. По стро*гим тре*бо*ва*ни*ям совре*мен*ной нау*ки при*шлось бы отка*зать*ся от выпол*не*ния столь отча*ян*ной зада*чи. У нас обык*но*вен*но счи*та*ет*ся поз*во*ли*тель*ным доис*ки*вать*ся глав*ной сути дела при помо*щи гипо*тез. Древ*ние исто*ри*ки более широ*ко смот*ре*ли на роль исто*ри*че*ской гипо*те*зы. Если гипо*те*тич*ный рас*сказ удо*вле*тво*рял вооб*ще здра*во*му смыс*лу и тре*бо*ва*ни*ям прав*до*по*до*бия, при*том был изло*жен в доста*точ*но при*вле*ка*тель*ной фор*ме, он счи*тал*ся почти рав*ным насто*я*ще*му исто*ри*че*ско*му изве*стию. Даже с.9 посте*пен*но созре*вав*шая науч*ная кри*ти*ка обык*но*вен*но при*ди*ра*лась не к шат*ким, со сто*ро*ны мето*да, осно*вам рас*ска*зов, а почти исклю*чи*тель*но к тем подроб*но*стям, кото*рые про*ти*во*ре*чи*ли обще*му здра*во*му смыс*лу или про*све*щен*но*му рацио*на*лиз*му позд*ней*ших веков. Гипо*те*тич*ная исто*рия древ*ней*ших пери*о*дов уже дав*но уста*но*ви*лась и выли*лась в неиз*ме*ня*е*мые фор*мы, а по роко*во*му сов*па*де*нию эта труд*ней*шая часть исто*ри*че*ской работы испол*не*на в такое вре*мя, когда толь*ко что начи*на*ли раз*ви*вать*ся прин*ци*пы науч*ной мето*ди*ки. Вся древ*ней*шая исто*рия Гре*ции и Рима, вме*сте взя*тая, одна обшир*ная построй*ка из полу*на*уч*ных дога*док. Дей*ст*ви*тель*ные собы*тия этих пери*о*дов, за ред*ки*ми исклю*че*ни*я*ми, от нас скры*ты непро*ни*ца*е*мой заве*сой. Нибур еще верил в воз*мож*ность вос*со*зда*ния хотя бы глав*но*го содер*жа*ния древ*ней*шей исто*рии Рима. Сме*лые его рекон*струк*ции почти все остав*ле*ны совре*мен*ной нау*кой. Вопрос о древ*ней*шей исто*рии Рима для нас боль*шей частью пре*вра*тил*ся в кри*ти*че*ски-лите*ра*тур*ный вопрос. Мы мог*ли бы еще наде*ять*ся на архео*ло*ги*че*ские откры*тия, кото*рые в самом деле дава*ли нам остат*ки отда*лен*ных пери*о*дов быто*вой исто*рии Рима. К сожа*ле*нию, эти мате*ри*а*лы слиш*ком отры*воч*ны, и мы лише*ны воз*мож*но*сти под*верг*нуть их хотя бы при*бли*зи*тель*но вер*но*му хро*но*ло*ги*че*ско*му и этно*гра*фи*че*ско*му опре*де*ле*нию. Мы этим не жела*ем отри*цать, что на осно*ва*нии древ*ней*ших архео*ло*ги*че*ских остат*ков воз*мож*но уста*но*вить извест*ные отдель*ные фак*ты, очень любо*пыт*ные и цен*ные, но исто*рия царей из них не вос*ста*нав*ли*ва*ет*ся, а кри*ти*че*ской про*бле*мы цар*ской исто*рии они почти не каса*ют*ся. Один из наших талант*ли*вых уче*ных увлек*ся мыс*лью соеди*нить архео*ло*ги*че*скую зада*чу с кри*ти*че*ски-лите*ра*тур*ной, ста*вя реше*ние послед*ней в зави*си*мость от пер*вой. Это явная ошиб*ка в поста*нов*ке вопро*са; поэто*му и не уди*ви*тель*но, что пред*при*ня*тый новый раз*бор пре*да*ния о нача*ле Рима не при*вел ни к каким зна*чи*тель*ным новым резуль*та*там. Автор труда «К вопро*су о нача*ле Рима» напрас*но оста*вил доро*гу, про*ло*жен*ную его авто*ри*тет*ны*ми пред*ше*ст*вен*ни*ка*ми, осо*бен*но же «высо*ко*ува*жа*е*мым все*ми Швег*ле*ром».

Для вер*ной оцен*ки досто*ин*ства како*го-либо исто*ри*че*ско*го рас*ска*за необ*хо*ди*мо оце*нить его источ*ни*ки. Какие источ*ни*ки были у пер*во*го редак*то*ра исто*рии рим*ских царей, дав*но забы*то сами*ми рим*ля*на*ми, но источ*ни*ки эти оста*ви*ли глу*бо*кие следы в тра*ди*ци*он*ной исто*рии; опре*де*ле*ние и оцен*ка их воз*мож*ны путем раз*бо*ра самих с.10 рас*ска*зов. Итак, изу*че*ние источ*ни*ков цар*ской исто*рии при помо*щи раз*бо*ра отдель*ных легенд, вот в чем состо*ит глав*ная часть нашей зада*чи. Этой имен*но целью зада*вал*ся после Нибу*ра Швег*лер, а за ним Момм*зен в несколь*ких моно*гра*фи*ях, отно*ся*щих*ся к отдель*ным частям исто*рии царей. Реше*ние этой зада*чи не толь*ко необ*хо*ди*мо для того, чтобы поста*вить на твер*дую поч*ву исто*ри*че*скую кри*ти*ку, отвер*гаю*щую досто*вер*ность рас*ска*зов, оно не лише*но зна*че*ния так*же и для более поло*жи*тель*ных целей. Не гово*ря о важ*но*сти вопро*са для исто*рии рим*ской лите*ра*ту*ры, до сих пор все же не поте*ря*на вся*кая надеж*да из неисто*ри*че*ско*го, по нашим поня*ти*ям, пре*да*ния добыть извест*ную, хотя бы и незна*чи*тель*ную, долю исто*ри*че*ской исти*ны. Такой взгляд, может быть, пока*жет*ся нашим чита*те*лям непо*сле*до*ва*тель*ным и про*ти*во*ре*ча*щим толь*ко что выра*жен*но*му нами же скеп*ти*циз*му. Мы поэто*му спе*шим ого*во*рить*ся. Рас*сказ о царях, как часть исто*рии рим*ско*го государ*ства, воз*ник, глав*ным обра*зом, из жела*ния путем прав*до*по*доб*ных дога*док дать поня*тие о про*ис*хож*де*нии и посте*пен*ном росте Рима до нача*ла исто*ри*че*ско*го пери*о*да. О раз*ви*тии мно*гих учреж*де*ний, веро*ят*но, не име*лось точ*ных дан*ных даже в насто*я*щем лето*пис*ном пре*да*нии. Соста*ви*тель цар*ской исто*рии в таких слу*ча*ях был при*нуж*ден исхо*дить от совре*мен*но*го ему поло*же*ния дел. Такие ана*хро*низ*мы — ими гре*шат, как извест*но, и все дру*гие поко*ле*ния анна*ли*стов — могут ока*зать*ся поучи*тель*ны*ми для исто*рии чет*вер*то*го века, доволь*но древ*не*го и тем*но*го пери*о*да рим*ской исто*рии. Затем извест*но, сколь*ко ста*ри*ны сохра*ня*лось в духов*ной лите*ра*ту*ре рим*лян. В извест*ных обрядо*вых пред*пи*са*ни*ях, напри*мер, содер*жа*лись важ*ней*шие дан*ные для исто*рии топо*гра*фии горо*да. Так, пре*де*лы древ*ней*ше*го пала*тин*ско*го горо*да не были забы*ты во вре*ме*на импе*ра*то*ров толь*ко бла*го*да*ря подоб*но*му памят*ни*ку духов*ной лите*ра*ту*ры. Если автор цар*ской исто*рии, поло*жим, поль*зо*вал*ся духов*ной лите*ра*ту*рой (да и какой он в то вре*мя мог поль*зо*вать*ся, кро*ме духов*ной?), то он, навер*ное, в ней нахо*дил мно*го такой ста*ри*ны, важ*но*го и для нас, хотя и не пря*мо исто*ри*че*ско*го, мате*ри*а*ла. Отыс*кать эти зер*ныш*ки чисто*го золота и очи*стить их от окру*жаю*ще*го сора, — уже из-за это*го одно*го сто*ит занять*ся труд*ной и кро*пот*ли*вой работой.

Мы свою про*бле*му мог*ли бы назвать и мифо*ло*ги*че*ской. Один наш рецен*зент, прав*да, воору*жил*ся про*тив нас из-за мифо*ло*гии. Мы, одна*ко, не можем не обра*тить вни*ма*ния на тот пла*чев*ный факт, что с.11 наш почтен*ный оппо*нент, сам может быть того не желая, соста*вил уче*ную дис*сер*та*цию на мифо*ло*ги*че*скую тему. Оста*ет*ся выра*зить надеж*ду, что уче*ная репу*та*ция его не слиш*ком постра*да*ла от этой неволь*ной про*гул*ки в область мифо*ло*гии, обык*но*вен*но запре*щен*ную солид*ным исто*ри*кам и фило*ло*гам. Как мифо*ло*гия, так и исто*рия рим*ских царей состо*ит из мифов, вымыш*лен*ных рас*ска*зов. От обык*но*вен*но*го вымыс*ла мифы отли*ча*ют*ся тем, что они, в кон*це кон*цов, все*гда отно*сят*ся к како*му-нибудь поло*жи*тель*но*му или вооб*ра*жа*е*мо*му фак*ту, к кото*ро*му они при*уро*чи*ва*ют более или менее фан*та*сти*че*ское и нена*уч*ное объ*яс*не*ние, в фор*ме рас*ска*за (μῦθος, λό*γος). Фак*ти*че*ская под*клад*ка мифов часто труд*но, а часто и вовсе не узна*ва*е*ма. Во-пер*вых, обык*но*вен*но не ука*зы*ва*ет*ся, к, чему они отно*сят*ся, во-вто*рых, боль*шин*ство мифов пере*хо*ди*ло в дру*гие обла*сти твор*че*ства. Они дела*лись пред*ме*та*ми чисто лите*ра*тур*ной, худо*же*ст*вен*ной или науч*но-исто*ри*че*ской обра*бот*ки. Основ*ные мыс*ли теря*лись и заме*ня*лись мно*же*ст*вом новых идей. Науч*ная зада*ча при раз*бо*ре мифов заклю*ча*ет*ся в воз*веде*нии мифов к исход*ным пунк*там, а для это*го пред*ва*ри*тель*но нуж*но, по воз*мож*но*сти, отде*лить все, что вне*се*но из лите*ра*тур*ной, худо*же*ст*вен*ной или исто*ри*че*ской передел*ки и вос*ста*но*вить воз*мож*но древ*ней*шее содер*жа*ние рас*ска*за. К таким имен*но опе*ра*ци*ям сво*дит*ся и зада*ча цар*ской исто*рии Рима. Ска*за*ния о царях ничем суще*ст*вен*ным не отли*ча*ют*ся от мифов. Они при*над*ле*жат к обла*сти вымыс*ла, но этот вымы*сел не был про*из*во*лен.

На каж*дом шагу чув*ст*ву*ет*ся, что они обу*слов*ле*ны дан*ны*ми в дей*ст*ви*тель*но*сти фак*то*ра*ми. Как все мифы, так и леген*ды о цар*ском пери*о*де, более или менее все*объ*яс*ни*тель*ные рас*ска*зы (λό*γοι), имев*шие целью объ*яс*нить при*чи*ну (αἰτία) или про*ис*хож*де*ние извест*ных фак*тов, государ*ст*вен*ных, рели*ги*оз*ных или быто*вых древ*но*стей. Глав*ная заслу*га изу*че*ния этой выдаю*щей*ся сто*ро*ны цар*ской леген*ды, этио*ло*гии, при*над*ле*жит, как уже ска*за*но нами, Швег*ле*ру. Необык*но*вен*но раз*но*сто*рон*ние уче*ные, ясные и ост*ро*ум*ные иссле*до*ва*ния его навсе*гда оста*нут*ся кра*е*уголь*ным кам*нем для всех даль*ней*ших попы*ток реше*ния этих труд*ных и тем*ных вопро*сов. Высо*кая цен*ность его труда еще уве*ли*чи*ва*ет*ся тем, что в нем собра*ны с уди*ви*тель*ной точ*но*стью все изве*стия древ*ней лите*ра*ту*ры. Этим он зна*чи*тель*но облег*чил работу всем тем, кото*рые после него при*мут*ся за те же вопро*сы. В сорок лет, истек*ших после смер*ти Швег*ле*ра, не появи*лось ни одно*го сочи*не*ния, в кото*ром автор задал*ся бы с.12 новым иссле*до*ва*ни*ем всей цар*ской исто*рии, исто*рии всех царей. Наше наме*ре*ние занять*ся пере*смот*ром вопро*са может пока*зать*ся или черес*чур сме*лым, или излиш*ним. Поэто*му мы счи*та*ем необ*хо*ди*мым объ*яс*нить, чем, на наш взгляд, оправ*ды*ва*ет*ся попыт*ка ново*го раз*бо*ра цар*ской исто*рии после Швег*ле*ра.

Постав*лен*ная Швег*ле*ром зада*ча и избран*ный им метод едва ли могут быть когда-нибудь изме*не*ны без чув*ст*ви*тель*но*го ущер*ба для нау*ки. Дру*гой вопрос, доволь*ст*во*вать*ся ли нам достиг*ну*ты*ми им отдель*ны*ми резуль*та*та*ми? Мы дума*ем, вряд ли най*дут*ся такие поклон*ни*ки Швег*ле*ра, кото*рые бы посо*ве*то*ва*ли навсе*гда оста*но*вить*ся на его резуль*та*тах. Луч*ший знак ува*же*ния к заслу*жен*но*му тру*же*ни*ку нау*ки, нам кажет*ся, не огра*ни*чи*вать*ся пре*кло*не*ни*ем перед его авто*ри*те*том, а, по воз*мож*но*сти, вооду*шев*ля*ясь его направ*ле*ни*ем, ста*рать*ся допол*нить нача*тое им дело. Иссле*до*ва*ния Швег*ле*ра никак нель*зя назвать окон*чен*ны*ми. Швег*лер в одном месте (Röm. Ge*sch. I 148) опре*де*лил отно*ше*ние сво*е*го труда к тру*ду его пред*ше*ст*вен*ни*ка Нибу*ра таки*ми сло*ва*ми: «После Нибу*ра оста*лось доволь*но обшир*ное поле для допол*ни*тель*ной работы. Нибур недо*ста*точ*но разъ*яс*нил про*ис*хож*де*ние древ*ней*шей леген*дар*ной исто*рии, в осо*бен*но*сти не выяс*нил, по каким пово*дам она сло*жи*лась так, а не ина*че. Ска*за*ния об Еван*дре, напри*мер, Энее, Рому*ле, он про*сто при*знал неисто*ри*че*ски*ми. Выяс*нить про*ис*хож*де*ние и раз*ви*тие их он или вовсе не пыта*ет*ся, а если где и попы*тал*ся, там объ*яс*не*ния его ока*зы*ва*ют*ся неудо*вле*тво*ри*тель*ны*ми. Кри*ти*че*ское отри*ца*ние и опро*вер*же*ние мни*мо-исто*ри*че*ских, на самом же деле мифо*ло*ги*че*ских рас*ска*зов, из кото*рых сло*жи*лась тра*ди*ция, до тех пор не убеди*тель*ны, пока не вполне выяс*не*но про*ис*хож*де*ние. Эту часть иссле*до*ва*ния долж*но счи*тать необ*хо*ди*мым допол*не*ни*ем отри*ца*тель*ной кри*ти*ки». Сло*ва о Нибу*ре отча*сти при*ме*ни*мы к само*му Швег*ле*ру. Его общие кри*ти*че*ские взгляды сво*дят*ся к таким поло*же*ни*ям (R. G. I 53): в осно*ве тра*ди*ци*он*ной исто*рии древ*ней*ше*го Рима не лежит ника*ких доку*мен*таль*ных свиде*тельств; она цели*ком сочи*не*на искус*ст*вен*но (ein Werk der Dich*tung). Глав*ный вопрос после это*го в том, како*го рода был этот вымы*сел и как смот*реть на его про*ис*хож*де*ние. Мы уже гово*ри*ли, что по заклю*че*ни*ям Швег*ле*ра леген*да о рим*ских царях про*ник*ну*та духом этио*ло*ги*че*ско*го мудр*ст*во*ва*ния. Во мно*гих отдель*ных слу*ча*ях Швег*лер с боль*шим ост*ро*уми*ем и вполне убеди*тель*но опре*де*лял исход*ные точ*ки с.13 вымыс*ла. Но есть и нема*ло таких рас*ска*зов, про*ис*хож*де*ние кото*рых у него объ*яс*не*но неубеди*тель*но и, нако*нец, мно*го и дру*гих, для кото*рых он вовсе не давал ника*ко*го гене*ти*че*ско*го объ*яс*не*ния. Как и когда сочи*не*ны этио*ло*ги*че*ские мифы о царях, и каким обра*зом они соеди*не*ны в одно связ*ное изло*же*ние, об этом Швег*лер нигде не выска*зал*ся. Вооб*ще вопрос об источ*ни*ках у него остал*ся неопре*де*лен*ным. В одном месте раз*бо*ра леген*ды о Рому*ле он мимо*хо*дом выра*жа*ет мне*ние, что в этой леген*де ясно сли*лись два раз*но*род*ных слоя пре*да*ния. В одном Ромул еще чисто мифи*че*ский образ, в дру*гом он изо*бра*жа*ет*ся исто*ри*че*ским, пер*вым осно*ва*те*лем Рима. Швег*лер сам, к сожа*ле*нию, из сво*е*го наблюде*ния не вывел общих заклю*че*ний. После подроб*но*го раз*бо*ра леген*ды он при*хо*дит к заклю*че*нию, что образ Рому*ла воз*ник из отвле*чен*но*го поня*тия осно*ва*те*ля-эпо*ни*ма горо*да Рима. Таким обра*зом, Ромул вто*ро*го слоя пре*да*ния, лже*и*сто*ри*че*ско*го, ока*зы*ва*ет*ся для Швег*ле*ра пер*во*на*чаль*ным. Как из это*го обра*за мог раз*вить*ся мифо*ло*ги*че*ский Ромул, «зага*доч*ная мифо*ло*ги*че*ская лич*ность, при*бли*жен*ная к кру*гу Фав*на-Лупер*ка», у Швег*ле*ра оста*ет*ся не выяс*нен*ным. Из тыся*чи при*ме*ров меж*ду тем извест*но, как, при общей исто*ри*че*ской пере*ра*бот*ке рим*ских и гре*че*ских мифов, лич*но*сти мифо*ло*ги*че*ские, то есть обра*зо*вав*ши*е*ся из этио*ло*гии, пере*но*си*лись в область исто*рии. Не при*знать ли поэто*му и тут мифо*ло*ги*че*ский слой пре*да*ния и мифо*ло*ги*че*ский образ Рому*ла древ*нее лже*и*сто*ри*че*ско*го? Если Швег*лер вполне созна*тель*но задал*ся бы опре*де*ле*ни*ем источ*ни*ков цар*ской исто*рии, он, навер*ное, раз*вил бы свою мысль о двух сло*ях пре*да*ния о Рому*ле и при*шел бы к заклю*че*нию, что как в леген*де о пер*вом, так, может быть и в пре*да*нии о дру*гих царях замет*ны при*зна*ки двух сло*ев, из кото*рых вто*рой пред*став*ля*ет собой исто*ри*че*скую обра*бот*ку пер*во*го.

Швег*лер часто очень мет*ко объ*яс*ня*ет, на осно*ва*нии каких умо*за*клю*че*ний сочи*не*ны отдель*ные дея*ния царей и мни*мые собы*тия их цар*ст*во*ва*ния. Но откуда взя*лись сами цари, об этом он дает нам доволь*но смут*ное поня*тие. Ромул и Нума Пом*пи*лий для него не исто*ри*че*ские лич*но*сти; они выду*ма*ны с целью объ*яс*нить осно*ва*ние рим*ско*го государ*ства. Вой*на и рели*гия друг дру*гу про*ти*во*по*лож*ны; поэто*му при*шлось лич*ность осно*ва*те*ля разде*лить на два лица, одно*му передать пер*вое устрой*ство воен*ной и поли*ти*че*ской жиз*ни, дру*го*му — рели*ги*оз*ной. За пятью осталь*ны*ми царя*ми с.14 Швег*лер не отка*зы*ва*ет*ся при*знать исто*ри*че*ско*го суще*ст*во*ва*ния. Они жили и цар*ст*во*ва*ли, о собы*ти*ях же их цар*ст*во*ва*ния ниче*го не извест*но, так как те собы*тия и дея*ния, кото*рые им при*пи*сы*ва*ют*ся в тра*ди*ции, вымыш*ле*ны почти от нача*ла до кон*ца. Таким обра*зом, после мифи*че*ско*го века Рому*ла и Нумы, с Тул*ла Гости*лия начи*на*ет*ся мифи*че*ски-исто*ри*че*ский пери*од рим*ской исто*рии. Эти цари, цар*ст*во*вав*шие, так ска*зать, in par*ti*bus incre*di*bi*lium, не могут не при*во*дить нас в недо*уме*ние. Все дея*ния пяти послед*них царей такие же этио*ло*ги*че*ские выдум*ки, как и дея*ния двух пер*вых. Вся цар*ская исто*рия одно нераздель*ное целое. Общая цель ее — изла*гать в прав*до*по*доб*ном виде осно*ва*ние рим*ско*го государ*ства. Тулл Гости*лий со все*ми пре*ем*ни*ка*ми — такие же осно*ва*те*ли, как и Ромул с Нумой. Каж*до*му из них при*пи*сы*ва*ет*ся осно*ва*ние извест*ной части горо*да или государ*ства. Меж*ду дву*мя «отвле*чен*ны*ми» пер*вы*ми осно*ва*те*ля*ми государ*ства и пятью сле*ду*ю*щи*ми царя*ми-осно*ва*те*ля*ми нет ника*кой суще*ст*вен*ной раз*ни*цы. При*зна*ком чисто мифо*ло*ги*че*ско*го харак*те*ра двух пер*вых царей и исто*ри*че*ско*го пяти сле*ду*ю*щих для Швег*ле*ра слу*жи*ло то, что пер*вые свя*за*ны с боже*ства*ми: Ромул бог, сын бога, а Нума, хотя смерт*ный, супруг боги*ни Эге*рии. Осталь*ные цари про*стые смерт*ные (R. G. I 579). Этот довод, одна*ко, нель*зя счи*тать осо*бен*но вес*ким. Не гово*ря о том, что и Сер*вий Тул*лий счи*тал*ся сыном бес*смерт*но*го, никто не согла*сит*ся в Алек*сан*дре Македон*ском, напри*мер, или в Сци*пи*оне видеть мифи*че*ские лич*но*сти, хотя и того, и дру*го*го веру*ю*щие при*зна*ва*ли сыно*вья*ми боже*ства. С дру*гой сто*ро*ны, Тулл Гости*лий, Анк Мар*ций и дру*гие цари, кото*рым не при*пи*сы*ва*лось боже*ст*вен*но*го про*ис*хож*де*ния, все-таки могут быть таки*ми же мифи*че*ски*ми лица*ми, как, напри*мер, Ага*мем*нон, Мене*лай и мно*гие дру*гие. Одно*род*ность всей цар*ской исто*рии рас*по*ла*га*ет нас пред*по*ло*жить, что обра*зы всех семи царей созда*ны оди*на*ко*вым путем при помо*щи одно*го и того же умст*вен*но*го фак*то*ра. Если бы до чет*вер*то*го сто*ле*тия дошли какие бы то ни было исто*ри*че*ские изве*стия о пяти царях, то в этих изве*сти*ях необ*хо*ди*мо име*лись бы и какие-нибудь досто*вер*ные сведе*ния о собы*ти*ях их цар*ст*во*ва*ния. Швег*лер (R. G. I 580) решил*ся вый*ти из это*го затруд*не*ния таким обра*зом: о пяти царях мифи*че*ски-исто*ри*че*ско*го века не было пись*мен*ных пре*да*ний, а уст*ные, народ*ные саги. В народ*ной памя*ти сохра*ни*лись толь*ко име*на царей, а исто*ри*че*ские собы*тия пере*пу*та*лись и иска*зи*лись. В этой тео*рии Швег*ле*ра лег*ко узнать послед*ний с.15 отго*ло*сок зна*ме*ни*той в свое вре*мя гипо*те*зы Нибу*ра о народ*ном исто*ри*че*ском эпо*се древ*ней*ших рим*лян, глав*ном буд*то бы источ*ни*ке цар*ской исто*рии. Никто так реши*тель*но и убеди*тель*но не опро*вер*гал тео*рии Нибу*ра, как Швег*лер (R. G. I 53—63), одна*ко — ex*pel*las fur*ca, ta*men us*que re*cur*ret. Дово*ды, выска*зан*ные Швег*ле*ром про*тив Нибу*ра, почти все мож*но выста*вить и про*тив его соб*ст*вен*ной тео*рии. Самый глав*ный довод Швег*ле*ра (I 62) тот, что тра*ди*ци*он*ная исто*рия древ*ней*ше*го Рима менее все*го похо*жа на про*из*веде*ние народ*но*го твор*че*ства. Она боль*шей частью, гово*рит он, про*дукт рас*судоч*но*го раз*мыш*ле*ния и мудр*ст*во*ва*ния (ein Pro*dukt der Ref*le*xion und verstän*di*gen Nach*den*kens). Она извле*че*на из самых про*за*и*че*ских дан*ных, для разум*но*го объ*яс*не*ния вся*ко*го рода памят*ни*ков и дру*гих остат*ков древ*но*сти. Глав*ное ее содер*жа*ние, таким обра*зом, этио*ло*ги*че*ские мифы, все осталь*ное лите*ра*тур*ный вымы*сел (schriftstel*le*ri*sche Er*fin*dung), за исклю*че*ни*ем пре*да*ния о древ*ней*шем государ*ст*вен*ном пра*ве. Эта часть пре*да*ния — един*ст*вен*ный срав*ни*тель*но досто*вер*ный эле*мент. Но ни один из трех эле*мен*тов ниче*го обще*го с народ*ным твор*че*ст*вом не име*ет. «Итак, гово*рит он в заклю*че*ние, если была у рим*лян народ*ная поэ*зия исто*ри*че*ско*го содер*жа*ния, что, впро*чем, очень неве*ро*ят*но, то из нее про*изо*шла толь*ко одна малень*кая, неза*мет*ная часть тра*ди*ци*он*ной исто*рии». Так как меж*ду исто*ри*че*ски*ми народ*ны*ми пес*ня*ми и исто*ри*че*ски*ми народ*ны*ми сага*ми, по наше*му мне*нию, нет раз*ни*цы, то мы не можем не упрек*нуть Швег*ле*ра в про*ти*во*ре*чии. Непо*сле*до*ва*тель*ность его мы объ*яс*ня*ем неза*кон*чен*но*стью взглядов на пер*вое лите*ра*тур*ное сло*же*ние пре*да*ния о царях. Вто*рая при*чи*на — неза*кон*чен*ность нача*то*го им с таким пре*крас*ным успе*хом этио*ло*ги*че*ско*го раз*бо*ра. Вся*кий, кто зани*мал*ся раз*бо*ром мифов, пой*мет, как труд*но во мно*гих слу*ча*ях опре*де*лить вер*ную αἰτία, вер*но уста*но*вить при*чин*ную связь мифо*ло*ги*че*ско*го рас*ска*за с его под*клад*кой. Неуди*ви*тель*но, что и такой ясный ум, как Швег*лер, дале*ко не везде попа*дал в цель, что у него есть и мифы, объ*яс*нен*ные неудач*но и такие, αἰτία кото*рых остав*ле*на им без вся*ко*го объ*яс*не*ния. К чис*лу невы*яс*нен*ных пунк*тов пре*да*ния при*над*ле*жат, как нуж*но пред*по*ло*жить, и лич*но*сти пяти послед*них царей. Какая связь меж*ду эти*ми лич*но*стя*ми и при*пи*сы*ва*е*мы*ми им дея*ни*я*ми, вслед*ст*вие чего пре*да*ние при*пи*сы*ва*ет каж*до*му из этих царей совер*шен*но опре*де*лен*ные дела, эта часть вопро*са мало осве*ще*на Швег*ле*ром. В его раз*бо*ре с.16 Рому*ла и Нумы лич*но*сти и дея*ния их постав*ле*ны во вза*им*ное отно*ше*ние, у осталь*ных царей тако*го вза*им*но*го отно*ше*ния нет. Лич*но*сти царей дру*го*го рода и про*ис*хож*де*ния, чем их дея*ния. Послед*ние сло*жи*лись из этио*ло*ги*че*ско*го вымыс*ла, пер*вые Швег*ле*ром счи*та*ют*ся исто*ри*че*ски*ми, пото*му соб*ст*вен*но, что они не под*да*ва*лись этио*ло*ги*че*ско*му объ*яс*не*нию. Эта непо*сле*до*ва*тель*ность, нам кажет*ся, застав*ля*ет думать, что раз*бор этио*ло*гии послед*них пяти царей у Швег*ле*ра или неза*кон*чен или что он при*сту*пил к раз*бо*ру не так, как бы сле*до*ва*ло. Миф или леген*да без героя невоз*мож*ны. Леген*да может быть пере*не*се*на на дру*гую мифи*че*скую или исто*ри*че*скую лич*ность, но в таком слу*чае она и ранее уже отно*си*лась к како*му-нибудь герою. Занять*ся раз*бо*ром мифа об Эди*пе или о дру*гой мифо*ло*ги*че*ской лич*но*сти, выде*лив зара*нее самую лич*ность героя, — совер*шен*но поте*рян*ный труд. Точ*но так*же, надо пола*гать, и в леген*дах о рим*ских царях герои легенд, лич*но*сти Тул*ла Гости*лия, Сер*вия Тул*лия и др., с само*го нача*ла сто*я*ли в цен*тре леген*ды. К пер*во*на*чаль*ным леген*дам о них мог*ли при*ста*вать новые эле*мен*ты, леген*ды мог*ли быть обра*бота*ны и переде*ла*ны, все новое, одна*ко, груп*пи*ро*ва*лось око*ло ста*рых цен*тров, лич*но*стей геро*ев. Итак, кто зада*ет*ся целью объ*яс*нить раз*ви*тие цар*ской леген*ды, дол*жен стре*мить*ся, как к послед*ней цели, к выяс*не*нию самой лич*но*сти каж*до*го из царей. Мы, конеч*но, не име*ем пра*ва a prio*ri отвер*гать воз*мож*ность, что были и цар*ст*во*ва*ли в Риме Тулл Гости*лий с его пре*ем*ни*ка*ми. Но если един*ст*вен*ным дово*дом в поль*зу исто*ри*че*ско*го суще*ст*во*ва*ния выстав*ля*ет*ся то обсто*я*тель*ство, что мифо*ло*ги*че*ский харак*тер этих царей не дока*зан, то необ*хо*ди*мо при*знать воз*мож*ным, что мифо*ло*гия царей недо*ста*точ*но разо*бра*на, а пото*му имен*но и не выяс*нен мифо*ло*ги*че*ский харак*тер геро*ев. Не пре*тен*дуя ни мало на срав*не*ние со Швег*ле*ром, поз*во*ля*ем себе выра*зить убеж*де*ние, что он оста*вил нау*ке в наслед*ство необ*хо*ди*мость ново*го раз*бо*ра мифо*ло*гии рим*ских царей.

Чтобы соста*вить себе пред*став*ле*ние о том, по каким пово*дам и по како*му, так ска*зать, мето*ду вооб*ра*же*ние рим*лян мог*ло создать образ вымыш*лен*но*го царя и дея*ний его, мы немно*го оста*но*вим*ся на одном весь*ма поучи*тель*ном при*ме*ре, на ска*за*нии о Фер*то*ре Резии, царе экви*ко*лов. Оно вхо*ди*ло в состав цар*ской исто*рии, упо*мя*ну*то Ливи*ем и встре*ча*ет*ся даже в одном эпи*гра*фи*че*ском памят*ни*ке, в одной из так назы*вае*мых эло*гий, выре*зан*ных по при*ка*за*нию импе*ра*то*ра Клав*дия в честь зна*ме*ни*тых рим*лян. По с.17 сво*е*му объ*е*му это ска*за*ние очень ничтож*но и про*сто, но тем имен*но оно и поучи*тель*но, что про*ис*хож*де*ние его рас*кры*ва*ет*ся с боль*шой лег*ко*стью, чего нель*зя ожидать от слож*ных ска*за*ний о рим*ских царях. Все ска*за*ние о царе Фер*то*ре Резии сво*дит*ся к несколь*ким сло*вам. Этот царь экви*ко*лов (Fer*tor Re*sius rex Aequi*cu*lo*rum) пер*вый издал поста*нов*ле*ния пра*ва феци*а*лов (Fe*tia*le ius), кото*рое потом введе*но было в Риме Анком Мар*ци*ем2. Чтобы оце*нить это пре*да*ние, необ*хо*ди*мо напом*нить несколь*ко обще*из*вест*ных дан*ных о духов*ной кол*ле*гии феци*а*лов. Рим*ляне при всех дей*ст*ви*ях государ*ст*вен*ной жиз*ни ста*ра*лись зару*чить*ся одоб*ре*ни*ем и помо*щью богов. Так, они забо*ти*лись, меж*ду про*чим, о том, чтобы каж*дая вой*на была нача*та по спра*вед*ли*вой при*чине, тогда боги не мог*ли отка*зать*ся помочь делу рим*лян. Поэто*му уже в нача*ле вой*ны неспра*вед*ли*вость долж*на была ложить*ся на непри*я*те*лей. Когда чужой народ оби*жал рим*ский, уво*дя плен*ных или похи*щая иму*ще*ство, то все же не счи*та*лось спра*вед*ли*вым тот*час начать вой*ну, без попыт*ки при*ми*ре*ния. Необ*хо*ди*мо было сна*ча*ла потре*бо*вать через феци*а*лов воз*вра*ще*ния похи*щен*ных вещей (res de*dier ex*pos*ce*re; res re*pe*te*re). Когда чуже*стран*цы испол*ня*ли это тре*бо*ва*ние, феци*а*лы ухо*ди*ли с миром, уво*дя с собой воз*вра*щен*ное иму*ще*ство. В слу*чае же отка*за, феци*а*лы заяв*ля*ли про*тест про*тив неспра*вед*ли*во*го поступ*ка, а к рим*ско*му наро*ду делал*ся запрос, како*го мне*ния он о том, что вещи не воз*вра*ще*ны и не воз*ме*ще*ны. Когда народ выска*зы*вал*ся за вой*ну, феци*ал совер*шал объ*яв*ле*ние ее, так*же и заклю*че*ние мира, когда рим*ский народ победа*ми при*нуж*дал непри*я*те*лей удо*вле*тво*рить его тре*бо*ва*ни*ям. Феци*а*лы тогда, нако*нец, воз*вра*ща*ли домой похи*щен*ное иму*ще*ство. Все эти дей*ст*вия совер*ша*лись феци*а*ла*ми обрядо*вы*ми сло*ва*ми (sol*lem*nia ver*ba, car*mi*na), с при*зы*ва*ни*ем богов быть свиде*те*ля*ми спра*вед*ли*во*сти рим*лян и неспра*вед*ли*во*сти непри*я*те*лей. Вер*ное соблюде*ние всех обрядов состав*ля*ло осо*бен*ную нау*ку феци*а*лов. Это «пра*во с.18 феци*а*лов», сле*до*ва*тель*но, сво*ди*лось к соблюде*нию спра*вед*ли*во*сти вой*ны (bel*li aequi*tas, aequ*um bel*lum). Глав*ным пунк*том внеш*ней сто*ро*ны их дея*тель*но*сти слу*жи*ло тре*бо*ва*ние и достав*ле*ние обрат*но вещей, похи*щен*ных непри*я*те*лем (res re*pe*te*re)3. Все отдель*ные дей*ст*вия, тре*бо*ва*ние «вещей», объ*яв*ле*ние вой*ны, заклю*че*ние мира под*во*ди*лись под одну глав*ную цель: полу*чить обрат*но похи*щен*ные вещи, с при*бав*ле*ни*ем, конеч*но, воз*на*граж*де*ния за воен*ные убыт*ки. Феци*а*лы были не у одних рим*лян, но и у лати*нов, сам*ни*тов и, веро*ят*но, еще у дру*гих наро*дов Ита*лии. Сло*вом, это, может быть, одно из обще*ита*лий*ских учреж*де*ний. Пра*во феци*а*лов во вся*ком слу*чае вос*хо*ди*ло к очень древним вре*ме*нам, и о про*ис*хож*де*нии его невоз*мож*но было иметь какие-либо сведе*ния. Когда в Риме поже*ла*ли узнать, кем сочи*не*ны и выра*бота*ны пра*ви*ла феци*а*лов, по необ*хо*ди*мо*сти при*шлось при*бег*нуть к догад*кам. Наше ска*за*ние о Фер*то*ре Резии пред*став*ля*ет собой ост*ро*ум*ный вывод, к кото*ро*му при*шел автор такой гипо*те*зы. Для прав*до*по*до*бия нуж*но было, чтобы лич*ность вооб*ра*жа*е*мо*го зако*но*да*те*ля, уста*но*вив*ше*го пра*ви*ла феци*а*лов, соот*вет*ст*во*ва*ла делу. Во-пер*вых, ему нуж*но было быть царем, ина*че он не имел бы пра*ва пред*пи*сы*вать зако*ны, во-вто*рых, цель феци*аль*но*го пра*ва заклю*ча*лась в соблюде*нии спра*вед*ли*во*сти (aequ*um co*le*re), сле*до*ва*тель*но, он мог быть rex Aequo*rum, еще более годил*ся титул rex Aequi*co*lo*rum. Оста*ва*лось при*ду*мать для это*го царя подо*баю*щие име*на, prae*no*men и gen*ti*li*cium. Глав*ное дело феци*а*лов было при*но*сить (fer*re) или доста*вать обрат*но (re*pe*te*re) для рим*лян вещи (res), отня*тые непри*я*те*лем. Царь, поло*жив*ши нача*ло обя*зан*но*стям феци*а*лов, соглас*но это*му был наиме*но*ван Fer*tor Re*sius, «при*но*си*тель вещей»4. Итак, вся лич*ность это*го с.19 мифи*че*ско*го царя, вме*сте с име*нем и цар*ст*вом, созда*ны для того, чтобы слу*жить пер*вым образ*цом и при*ме*ром феци*а*лов и их спе*ци*аль*ной дея*тель*но*сти.

Раз*бор ска*за*ния о Фер*то*ре Резии ока*зал*ся в двух отно*ше*ни*ях поучи*тель*ным. Во-пер*вых, он дает нам поня*тие о том, как в вооб*ра*же*нии рим*лян мог сло*жить*ся образ мифи*че*ско*го царя. Во-вто*рых, этот мифи*че*ский осно*ва*тель и пред*ста*ви*тель кол*ле*гии феци*а*лов обра*ща*ет наше вни*ма*ние на один факт, никем из иссле*до*ва*те*лей цар*ской исто*рии не заме*чен*ный. Тра*ди*ци*он*ная исто*рия при*пи*сы*ва*ет каж*до*му из семи царей осно*ва*ние извест*ных куль*тов и духов*ных учреж*де*ний. При*чи*на это*го часто или совсем непо*нят*на, или, если ука*зы*ва*ет*ся какая-нибудь при*чи*на, то она часто не осо*бен*но веро*ят*на. Выстав*ля*е*мую в пре*да*нии связь царей с духов*ны*ми дела*ми едва ли не a prio*ri мож*но отне*сти к остат*кам духов*ной тра*ди*ции, древ*ней*ше*го и вер*ней*ше*го пре*да*ния Рима. Этим сооб*ра*же*ни*ем под*ска*зы*ва*ет*ся вопрос, не про*льет*ся ли из этих остат*ков жре*че*ской тра*ди*ции свет и на древ*ней*ший вид цар*ской исто*рии, не вли*я*ла ли на сло*же*ние ска*за*ний о царях этио*ло*гия, уста*нов*лен*ная в духов*ных кол*ле*ги*ях. Те леген*ды, кото*рые еще не уда*лось выяс*нить удо*вле*тво*ри*тель*но, и даже самые обра*зы царей обу*слов*ле*ны, может быть, при*сво*ен*ны*ми им дея*ни*я*ми, отно*ся*щи*ми*ся к духов*ным делам, подоб*но тому, как ска*за*ние о Фер*то*ре Резии, даже во всех пунк*тах, обу*слов*ле*но делом феци*а*лов. У Швег*ле*ра, в кон*це раз*бо*ра Рому*ла, вырва*лось при*зна*ние, что пони*ма*ние обра*за это*го царя и леген*ды о нем мно*го выиг*ра*ло бы с.20 объ*яс*не*ни*ем их из духов*ных древ*но*стей (Sak*ra*lal*ter*thü*mer)5. То, что ска*за*но Швег*ле*ром об одном Рому*ле, может ока*зать*ся вер*ным и отно*си*тель*но дру*гих царей. При*зна*ние Швег*ле*ра во вся*ком слу*чае для нас дра*го*цен*но. Оно нам послу*жи*ло поощ*ре*ни*ем, в виде опы*та обра*тить*ся к духов*но*му быту Рима, как воз*мож*но*му источ*ни*ку леген*ды о царях. Резуль*та*та*ми это*го опы*та мы и жела*ем поде*лить*ся с чита*те*ля*ми, инте*ре*су*ю*щи*ми*ся вопро*сом о про*ис*хож*де*нии леген*ды о семи царях Рима.

ОГЛАВЛЕНИЕ
>>>
ПРИМЕЧАНИЯ


1Liv. 1, 32 sac*ra pub*li*ca ut ab Nu*ma insti*tu*ta erant fa*ce*re, om*nia ea ex com*men*ta*riis re*giis pon*ti*fi*cem in al*bum ela*ta pro*po*ne*re in pub*li*co iubet. Dio*nys. 3, 36 με*τὰ τοῦ*το συγ*κα*λέσας τοὺς ἱερο*φάν*τας καὶ τὰς περὶ τῶν ἱερῶν συγ*γρα*φάς, ἃς Πομ*πί*λιος συ*νεσ*τή*σατο, παρ᾿ αὐτῶν λα*βὼν ἀνέγ*ρα*ψεν εἰς δέλ*τους καὶ προ*ὔθη*κεν ἐν ἀγορᾷ πᾶ*σι τοῖς βου*λο*μένοις σκο*πεῖν — με*τὰ δὲ τὴν ἐκβολὴν τῶν βα*σιλέων εἰς ἀναγ*ραφὴν δη*μοσίαν αὖθις ἤχθη*σαν ὑπ᾿ ἀνδρὸς ἰερο*φάν*του Γαίου Πα*πιρίου, τὴν ἁπάν*των τῶν ἱερέων ἡγε*μο*νίαν ἔχον*τος.
2Liv. 1, 32, 5 (An*cus Mar*tius) ius ab an*ti*qua gen*te Aequi*cu*lis, quod nunc fe*tia*les ha*bent, descrip*sit; CIL 1, 564 = 6, 1302 Fert. Er*re*sius (Mom*msen: Fer*tor Re*sius) rex Aequi*cu*lus. Is prei*mus ius fe*tia*le pa*ra*vit. In*de p. R. dis*cip*lei*nam ex*ce*pit; Aur. Vict. de vi*ris ill. 5, 4 (An*cus Mar*cius) ius fe*tia*le, quo le*ga*ti ad res re*pe*ten*das ute*ren*tur, ab Aequi*cu*lis transtu*lit, quod pri*mus Fer*tor Re*sius ex*co*gi*ta*vit (Cod. fer*tur Rhe*sus ex*co*gi*ta*vis*se). Auct. de prae*nom. (Val. Max. ed. Halm. p. 484), 1 ab Aequi*cu*lis Sep*ti*mium Mo*dium pri*mum re*gem eorum et Fer*to*rem Re*sium, qui ius fe*tia*le con*sti*tuit.
3Liv. 1, 32, 5: ius quod nunc fe*tia*les ha*bent, quo res re*pe*tun*tur; Aur. Vict.: ius fe*tia*le, quo le*ga*ti ad res re*pe*ten*das ute*ren*tur; Liv. 4. 58. 1: per le*ga*tos fe*tia*les*que res re*pe*ti coep*tae; Cic. de off. 1, 11, 36: Ac bel*li qui*dem aequi*tas sanctis*si*me fe*tia*li po*pu*li Ro*ma*ni iure perscrip*ta est. Ex quo in*tel*li*gi po*test, nul*lum bel*lum es*se ius*tum, ni*si quod aut re*bus re*pe*ti*tis ge*ra*tur aut de*nun*tia*tum an*te sit et in*dic*tum; Ar*nob. 2, 67: aut fe*tia*lia iura trac*ta*tis? per cla*ri*ga*tio*nem re*pe*ti*tas res rap*tas?
4Имя Re*sius напо*ми*на*ло насто*я*щий gen*ti*li*cia, напри*мер, Al*be*sius, Ba*de*sius, Fe*re*sius, Mi*me*sius, Ta*me*sius, Vi*ne*sius (см. Ior*dan Krit. Beit*rä*ge 111). О сло*ве fer*tor рас*суж*да*ет Варрон (L. L. 8, 53), что его бы сле*до*ва*ло, по ана*ло*гии, обра*зо*вать, оно одна*ко не при*ня*то. Тем более, дума*ем, оно годи*лось для искус*ст*вен*но*го име*ни соб*ст*вен*но*го. Вся иллю*зия была бы поте*ря*на, если, напри*мер, царя Aequi*co*lo*rum назва*ли бы Re*pe*ti*tor Re*sius. Впро*чем, Варрон, может быть, не совсем прав. В одной глос*се, дей*ст*ви*тель*но, при*во*дит*ся сло*во fer*to*res, как титул каких-то дере*вен*ских жре*цов. Но оно, веро*ят*но, при*ня*то было толь*ко в lin*gua rus*ti*ca. Зато есть ad*fer*tor «при*но*си*тель» блюд. Наша харак*те*ри*сти*ка вымыш*лен*но*го Фер*то*ра Резия сов*па*да*ет с Шема*но*вой (Opusc. acad. I 40), с тем толь*ко раз*ли*чи*ем, что во вре*мя Шема*на до откры*тия эпи*гра*фи*че*ско*го свиде*тель*ства, чита*лось Ser*tor вме*сто Fer*tor. При*пом*ним сло*ва Шема*на: ori*gi*nis iuris fe*tia*lis pri*mos*que auc*to*res quae*ren*ti*bus Aequi*cu*li se of*fe*re*bant, quo*rum ip*sum no*men iuris et aequi cul*to*rem pro*de*re vi*de*ba*tur. His ita*que ar*rep*tis etiam re*gem quen*dam haud cunctan*ter pro*du*xe*runt Ser*to*rem Re*sium, fe*tia*lis iuris con*di*to*rem, quem non alio lo*co ha*ben*dum es*se, at*que A. Age*rium et Num. Ne*gi*dium ce*leb*ra*tas apud Ic*tos per*so*nas ne*mo non in*tel*li*git. Est enim Ser*tor Re*sius as*ser*tor re*rum, qui res ab hos*ti*bus re*pe*tit. Re*sium ab eo quod est res vo*ca*runt: Ser*to*rem quam as*ser*to*rem di*ce*re ma*lue*runt, ne ni*mis aper*tum com*men*tum fo*ret. Non*nul*li autem pro Aequi*cu*lis Aequos Fa*lis*cos ar*ri*pie*bant, (Serv. ad. Aen. 7, 695), ra*tio*ne non di*ver*sa.
5Schweg*ler A. Rö*mi*sche Ge*schich*te I, 534. Es wird sich nicht leug*nen las*sen, dass ein Ru*mus oder Ro*mu*lus, wel*che Bewandtniss es auch sonst mit ihm ge*habt ha*ben mag, ein al*ter*thüm*li*ches, spä*ter*hin ob*lit*te*rir*tes und nur noch dun*kel aus gewis*sen sac*ra*len Al*ter*thü*mern er*kennba*res Wesen der rö*mic*hen Re*li*gion gewe*sen ist.

[Александр Энман]

http://ancientrome.ru/publik/article.htm?a=1288636594
Происхождение и развитие легенды о близнецах, которым приписывалось основание Рима, до сих пор должно считать открытым вопросом, несмотря на то, что на решение этого вопроса потрачено немало ученого труда. Исследователи вопроса обращались к услугам различных отраслей науки, надеясь, что из них прольется свет на темное основание легенды. Разбиралась она с точки зрения сравнительной мифологии Шварцем, греческой поэзии — Зелинским и Трибером, археологии — Кулаковским, теории государственного права — Моммзеном. Каждый из них разъяснил ту или другую черту легенды, но общее происхождение ее осталось по-прежнему темным. Не найдено такого исходного пункта, из которого могли развиться все главные черты легенды. Искать его в стороне вполне бесполезно; не следовало оставлять дорогу Швеглера, имевшего в виду не один или два отдельных пункта, а всю легенду. По его примеру мы считаем необходимым разобрать всю легенду по частям и определить, какие из них могут быть признаны древнейшими. В нашем введении упомянуто было об одном замечании Швеглера, достойном, по нашему мнению, тем большего внимания, что автор сам не выводил из него окончательного заключения. Мысль Швеглера (R. G. I 425) такая. В образе Ромула, каким его изображает летописная традиция, необходимо различать два элемента. Одна часть предания образовалась из отвлеченного понятия основателя-эпонима города Рима. Он строит город по всем необходимым правилам. Потом он устанавливает все политические и военные основы государства, ведет первые войны с соседними народами, празднует первый триумф, добывает первые с.21 spolia opima и тому подобное. Все эти факты извлечены из понятия воображаемого основателя воинственного римского государства. От этого отвлеченного элемента значительно разнится вторая, мифологическая часть легенды; у нее совершенно другой характер, а следовательно и другое происхождение. Волчица-кормилица, грот Луперков, руминальская смоковница, Фавстул, Акка Ларенция, раздирание Ромула у козьего болота в день Nonae Caprotinae — все эти элементы сказания не произошли из только что упомянутого отвлеченного понятия, но из мифологии. «Они, без сомнения, — заключает Швеглер, — заимствованы из круга идей, связанных с культом Фавна-Луперка».

Из двух сло*ев пре*да*ния, отме*чен*ных Швег*ле*ром, вто*рой, в кото*ром Ромул изо*бра*жа*ет*ся осно*ва*те*лем рим*ско*го государ*ства, более позд*не*го про*ис*хож*де*ния. Он не тре*бу*ет даль*ней*ше*го раз*бо*ра, в виду сде*лан*но*го уже Швег*ле*ром. О пер*вом же слое, назван*ном у него мифо*ло*ги*че*ским, Швег*лер не выска*зал*ся опре*де*лен*но и не довел раз*бо*ра его до какой-нибудь точ*но отме*чен*ной цели. Поэто*му мы и счи*та*ем бли*жай*шей обя*зан*но*стью сво*ей оста*но*вить*ся на этой части вопро*са, зада*ва*ясь рас*смот*ре*ни*ем тех отно*ше*ний, в кото*рых нахо*дит*ся ска*за*ние о близ*не*цах к куль*ту бога Лупер*ка, празд*не*ству Лупер*ка*лий и духов*ной кол*ле*гии бра*тьев Лупер*ков.

Начи*на*ем с бога Лупер*ка, в честь кото*ро*го празд*но*ва*лись Лупер*ка*лии. Ему посвя*ще*на одна заме*ча*тель*ная ста*тья Унге*ра (Rhein. Mus. т. 36, стр. 50 сл.), резуль*та*ты кото*рой мы поз*во*ля*ем себе повто*рить в крат*ких сло*вах. Культ Лупер*ка был сосре*дото*чен в одном свя*щен*ном гро*те (Lu*per*cal), лежав*шем на склоне пала*тин*ско*го хол*ма. Об име*ни бога древ*ние авто*ры доволь*но стран*но рас*хо*дят*ся. Назы*ва*ли его Lu*per*cus, то есть, по вер*ной догад*ке Унге*ра, бере*гу*щий от пор*чи (lues (lua) пор*ча, уни*что*же*ние, и par*co = coer*ceo)1. Дру*гие авто*ры его назы*ва*ют Фав*ном, а гре*че*ские с.22 Паном. Это сбли*же*ние, веро*ят*но, объ*яс*ня*ет*ся тем, что жре*цы бога, лупер*ки, носи*ли мехо*вое обла*че*ние, похо*жее на пас*ту*ше*ский костюм. Гре*че*ские уче*ные пере*нес*ли этот костюм и на само*го бога Лупер*ка, сбли*жая его затем с богом-пас*ту*хом Паном, соот*вет*ст*ву*ю*щим опять ита*лий*ско*му Фав*ну. В совер*шен*но дру*гом све*те тот же бог явля*ет*ся в уче*ном пока*за*нии Вер*ги*лия (Aen. 8, 630 fe*ce*rat et vi*ri*di fe*tam Ma*vor*tis in antro pro*cu*buis*se lu*pam), если в нем Ma*vor*tis отно*сит*ся к antro, а не к lu*pam. Ото*жест*вле*ние Лупер*ка с Мар*сом дока*зы*ва*ет воин*ст*вен*ный харак*тер мни*мо*го Пана-Фав*на. Пока*за*ние Вер*ги*лия тем заме*ча*тель*нее, что, по сооб*ще*нию ком*мен*та*то*ра Сер*вия, весь эпи*зод у Вер*ги*лия есть под*ра*жа*ние Эннию. Сер*вий ссы*ла*ет*ся еще на дру*гих авто*ров, соглас*ных с Вер*ги*ли*ем или Энни*ем отно*си*тель*но воин*ст*вен*но*го харак*те*ра бога (Ad. Aen. 8, 443 al*li deum bel*li*co*sis*si*mum). Дру*гие, нако*нец, назы*ва*ют его Inu*us. Таин*ст*вен*ность мно*го*имен*но*го бога Унге*ром объ*яс*ня*ет*ся тем, что он счи*тал*ся осо*бен*ным защит*ни*ком пала*тин*ской кре*по*сти от напа*де*ний непри*я*те*лей. Насто*я*щее имя тако*го бога-защит*ни*ка дер*жа*лось в тайне, чтобы непри*я*те*ли не мог*ли выма*нить его из кре*по*сти и при*влечь на свою сто*ро*ну, как, напри*мер, сде*ла*ли сами рим*ляне во вре*мя оса*ды Вей, при*нудив Юно*ну Реги*ну перей*ти на свою сто*ро*ну. Когда ста*рая пала*тин*ская кре*пость (Var*ro de l. l. 6, 34 an*ti*quom op*pi*dum Pa*la*ti*num) дав*но поте*ря*ла свое зна*че*ние или пере*ста*ла суще*ст*во*вать, тогда, по мне*нию Унге*ра, более не скры*ва*ли име*ни бога Inu*us (Liv. 1, 5, 2). Об этом боге извест*но, что он счи*тал*ся защит*ни*ком так*же и дру*гих кре*по*стей, где его тоже упо*доб*ля*ли Фав*ну-Пану. Так, поэт Рути*лий Нама*ци*ан (I, 231) опи*сы*ва*ет изо*бра*же*ние Инуя с рож*ка*ми на голо*ве и в костю*ме пас*ту*ха, сто*яв*шее перед ворота*ми ста*рой раз*ру*шен*ной кре*по*сти в южной Этру*рии, Castrum Inui. Дру*гой Castrum Inui лежал близ Ардеи. У ворот воз*дви*га*ли ста*тую бога, по вер*но*му заме*ча*нию Унге*ра, пото*му, что там ему все*го луч*ше было испол*нять роль защит*ни*ка горо*да или кре*по*сти (prae*si*dium ur*bis, castri). Это*му имен*но богу, дума*ет Унгер, покло*ня*лись рим*ляне, упо*вая на него как на защит*ни*ка пала*тин*ской кре*по*сти от непри*я*те*лей, поче*му свя*той грот его и нахо*дил*ся близ ста*рин*ной свя*ты*ни Вик*то*рии, где одна тро*пин*ка (cli*vus Vic*to*ria) поз*во*ля*ла непри*я*те*лям под*ни*мать*ся на вер*ши*ну хол*ма. Зна*че*нию бога должно было соот*вет*ст*во*вать и зна*че*ние его име*ни. Мы, несо*глас*но Унге*ру, про*из*во*дим сло*во Inu*us от основы i-, «идти», с суф*фик*сом насто*я*ще*го с.23 вре*ме*ни, и отъ*и*мен*ной при*ме*той u (v) (ср. санскр. in inv застав*лять кого-нибудь ходить, при*во*дить в ход, гнать). На бога-защит*ни*ка кре*по*сти, зна*чит, возлагали особенную обя*зан*ность — отго*нять насту*паю*щих непри*я*те*лей, застав*лять их ухо*дить или отсту*пать. По мнению Унге*ра, пала*тин*ский бог-защит*ник близ*ко схо*дил*ся с капи*то*лий*ским Ve*dio*vis. Ему как и Луперку, и нико*му дру*го*му, при*но*си*ли в жерт*ву коз, hu*ma*no ri*tu, в заме*ну чело*ве*че*ских жертв. Ведио*вис также счи*тал*ся устра*ши*те*лем непри*я*те*лей, что выхо*дит из фор*му*лы закли*на*ния, сооб*ща*е*мой Макроби*ем2. Моли*лись ему, чтобы он все*лил в непри*я*те*лей «бег*ство, страх и ужас». Кро*ме Капи*то*лия, у него была еще вто*рая свя*ты*ня на ост*ро*ве на Тиб*ре, куда мог*ло пере*пра*вить*ся непри*я*тель*ское вой*ско. Впо*след*ст*вии к нему там при*со*еди*ни*ли Аскле*пия; оче*вид*но, от него ожида*ли защи*ты не толь*ко от вра*гов, но и от дру*гих наваж*де*ний и болез*ней. Эта вто*рая сто*ро*на зна*че*ния повто*ря*ет*ся и у пала*тин*ско*го бога, как вид*но из дру*го*го име*ни его Lu*per*cus и из обрядов, совер*ша*е*мых его жре*ца*ми, лупер*ка*ми.

Обряды Лупер*ка*лий, о кото*рых при*хо*дит*ся при*ба*вить несколь*ко слов, извест*ны нам в том виде, в каком они совер*ша*лись к кон*цу рес*пуб*ли*ки и в пер*вом сто*ле*тии пери*о*да импе*ра*то*ров. Соимен*ные с богом жре*цы, lu*per*ci, ger*ma*ni Lu*per*ci, дели*лись на два отряда: Fa*bii, Fa*via*ni (Paul. p. 88) и Quincti*lii, Quin*ti*lia*ni. Еже*год*но в меся*це фев*ра*ле они соби*ра*лись для справ*ле*ния празд*не*ства в гро*те Лупер*ка, где и при*но*си*ли в жерт*ву коз и соба*ку. Затем они при*во*ди*ли двух отро*ков и при*кла*ды*ва*ли к их лбам кро*ва*вый жерт*вен*ный нож, после чего кровь сти*ра*лась очи*сти*тель*ной шер*стью, смо*чен*ной в моло*ке, а отро*ки долж*ны были при этом сме*ять*ся. При*кла*ды*ва*ние кро*ва*во*го ножа, без сомне*ния, слу*жи*ло заме*ной при*не*се*нию их в жерт*ву, на самом деле, может быть, совер*шав*шей*ся в преж*ние вре*ме*на. Улыб*кой жерт*вы выра*жа*ли, что не сер*дят*ся за то, что их уби*ва*ют. После это*го жерт*во*при*но*ше*ния лупер*ки съе*да*ли жерт*вен*ное мясо и, раздев*шись, опо*я*сы*ва*лись козьи*ми шку*ра*ми, бра*ли рем*ни, выкро*ен*ные из шку*ры, и бега*ли кру*гом поме*рия, древ*ней пре*дель*ной чер*ты пала*тин*ской кре*по*сти. При этом они рем*ня*ми били встреч*ных людей, осо*бен*но с.24 жен*щин, а уда*ры эти, по веро*ва*нию рим*лян, очи*ща*ли от вся*кой пор*чи, а в осо*бен*но*сти избав*ля*ли жен*щин от непло*д*ли*во*сти или облег*ча*ли им роды. Кро*ме бега вокруг поме*рия, бега*ли и по «свя*щен*ной доро*ге» до фору*ма и обрат*но. Вся цель обряда сво*ди*лась, по пока*за*нию Варро*на, к очи*ще*нию древ*ней*ше*го пала*тин*ско*го горо*да, и конеч*но и жите*лей его (De l. l. 6, 34 lu*per*cis nu*dis feb*rua*tur po*pu*lus, id est lustra*tur an*ti*quom op*pi*dum Pa*la*ti*num, gre*gi*bus hu*ma*nis (?) cinctum)3. Очи*ще*ние про*из*во*ди*лось козьи*ми шку*ра*ми, поэто*му и носив*ши*ми обрядо*вое назва*ние feb*rua. Бегая с ними вокруг горо*да, лупер*ки сооб*ща*ли очи*ще*ние все*му обе*га*е*мо*му про*стран*ству. Кро*ме того уда*ра*ми очи*ща*лись и отдель*ные обы*ва*те*ли, желав*шие осо*бен*но зару*чить*ся спа*са*тель*ной силой. Очи*сти*тель*ные обряды — та часть празд*не*ства, кото*рая осо*бен*но под*чер*ки*ва*ет*ся в нашем пре*да*нии. Они поль*зо*ва*лись боль*шой популяр*но*стью и дер*жа*лись дол*го даже после введе*ния хри*сти*ан*ства, пока не запре*тил их око*ло 500 г. Р. Хр. папа Гела*сий. К ним и отно*си*лись име*на бога Lu*per*cus, жре*цов Lu*per*ci и само*го празд*не*ства Lu*per*ca*lia. Мы одна*ко виде*ли, что у это*го deus bel*li*co*sis*si*mus были и дру*гое имя и дру*гая обя*зан*ность, защи*та пала*тин*ской кре*по*сти от непри*я*те*лей. Как отра*жа*лась в куль*те и обрядах эта сто*ро*на бога, об этом в нашем пре*да*нии почти нет ника*ких сведе*ний. Мы откла*ды*ва*ем попыт*ку на осно*ва*нии неко*то*рых остав*ших*ся сле*дов и ана*ло*гий вос*пол*нить этот про*бел и, по при*ме*ру Швег*ле*ра, ста*вим вопрос: какие отно*ше*ния близ*не*цов к куль*ту Лупер*ка? В осо*бен*но*сти спра*ши*ва*ем, не объ*яс*ня*ют*ся ли неко*то*рые части леген*ды о близ*не*цах из име*ю*щих*ся нали*цо обрядов и при*над*леж*но*стей свя*щен*но*дей*ст*вия кол*ле*гии Лупер*ков, учреж*де*ние кото*рой почти еди*но*глас*но при*пи*сы*ва*ет*ся в пре*да*нии Рому*лу и Рему. Пунк*ты сопри*кос*но*ве*ния обрядо*вой сто*ро*ны Лупер*ка*лий с леген*дой для нагляд*но*сти рас*смот*рим каж*дый в отдель*но*сти.

1) Смо*ков*ни*ца Руми*ны (fi*cus Ru*mi*na*lis), боги*ни-покро*ви*тель*ни*цы корм*ле*ния, нахо*ди*лась неда*ле*ко от грота Лупер*ка, под*ле малень*кой свя*ты*ни боги*ни. Под смо*ков*ни*цей пас*ту*ха*ми при*но*си*лось в жерт*ву моло*ко за бла*го*по*лу*чие живот*ных-сосун*ков4. Веч*но зеле*не*ю*щее с.25 дере*во, из кото*ро*го выде*ля*ет*ся сок, похо*жий на моло*ко, мог*ло слу*жить самым под*хо*дя*щим сим*во*лом достат*ка в моло*ке. При*но*си*лось в жерт*ву моло*ко, чтобы его с излиш*ком доста*ва*лось сосун*кам. Подоб*ный обряд справ*лял*ся еще на Мар*со*вом поле, у козье*го болота, под смо*ков*ни*ца*ми, назы*вае*мы*ми «козьи*ми» (cap*ri*fi*cus), в день No*nae Cap*ro*ti*nae. На жерт*ву употреб*ля*ли пря*мо сок смо*ков*ниц. Под дере*вья при этом сажа*ли слу*жа*нок, оде*тых в пла*тья гос*пож, то есть пред*став*ляв*ших послед*них. Цель обряда, оче*вид*но, состо*я*ла в том, чтобы обес*пе*чить рим*ским мат*ро*нам во вре*мя корм*ле*ния посто*ян*ное и обиль*ное при*бы*ва*ние моло*ка. Кро*ме того, в том же месте в этот день справ*ля*ли так назы*вае*мые Pop*li*fu*gia, очи*ще*ние рим*ско*го наро*да как вой*ска, для чего при*но*си*лась в жерт*ву коза, — отто*го это место на Мар*со*вом поле и полу*чи*ло назва*ние cap*rae pa*lus, — а разди*ра*е*мые на кус*ки чле*ны козы слу*жи*ли сред*ст*вом очи*сти*тель*ным, подоб*но сди*ра*е*мым с коз шку*рам на Лупер*ка*ли*ях. Об обрядах этих Pop*li*fu*gia нам еще при*дет*ся гово*рить по пово*ду леген*ды о смер*ти Рому*ла. Мы кос*ну*лись их здесь пото*му, чтобы из ана*ло*гии трех дей*ст*вий, справ*ля*е*мых в No*nae Cap*ro*ti*nae, люст*ра*ции, при*но*ше*ния в жерт*ву козы, очи*ще*ния все*го наро*да и осо*бен*но очи*ще*ния мат*рон-кор*ми*лиц под смо*ков*ни*ца*ми, уста*но*вить внут*рен*нюю связь совер*ша*е*мой под смо*ков*ни*цей Руми*ны жерт*вы pro lac*ten*ti*bus с общим очи*ще*ни*ем Лупер*ка*лий. По пока*за*нию Варро*на, жерт*ва под смо*ков*ни*цей Руми*ны при*но*си*лась за сосун*ков живот*ных; мы пола*га*ем одна*ко, что этим не исклю*ча*лись и жерт*во*при*но*ше*ния за груд*ных мла*ден*цев5. Во вся*ком слу*чае смо*ков*ни*ца Руми*ны нахо*ди*лась в сосед*стве грота Лупер*ка, отче*го и веро*ят*но, что она при*над*ле*жа*ла к спе*ци*аль*ной обста*нов*ке куль*та это*го бога и его празд*не*ства6. Древ*нее пре*да*ние соеди*ня*ет эту смо*ков*ни*цу с леген*дой о двух осно*ва*те*лях кол*ле*гии Лупер*ков и справ*ля*е*мо*го ею празд*не*ства. Свя*тость дере*ва объ*яс*ня*лась в этио*ло*ги*че*ском мифе тем, что пер*вы*ми кор*ми*лись под ним близ*не*цы Ромул и Рем. Неко*то*рые из древ*них уче*ных про*из*во*ди*ли имя Ro*mu*lus от ru*ma, жен*ская грудь, так как в про*сто*на*род*ном про*из*но*ше*нии часто с.26 сме*ши*ва*лись зву*ки ū и ō7. Швег*лер (R. G. I 420) поэто*му пред*по*ла*га*ет, что тол*ко*ва*ние име*ни Ro*mu*lus в смыс*ле «груд*ной мла*де*нец» было пря*мым пово*дом к обра*зо*ва*нию леген*ды о корм*ле*нии близ*не*цов. Это одна*ко не совсем веро*ят*но, пото*му что не один Ромул, но и Рем по пре*да*нию был корм*лен под смо*ков*ни*цей Руми*ны. Из пред*по*ла*га*е*мой Швег*ле*ром эти*мо*ло*гии древ*ние мог*ли выве*сти толь*ко тот факт, что Ромул мла*ден*цем был корм*лен, если этот факт нуж*дал*ся в дока*за*тель*стве, а не корм*лен под смо*ков*ни*цей Руми*ны. Так как и свя*ты*ня, и смо*ков*ни*ца Руми*ны нахо*ди*лись у грота Лупер*ка, а устрой*ство Лупер*ка*лий при*пи*сы*ва*лось близ*не*цам, то, во-пер*вых, жерт*во*при*но*ше*ние моло*ком pro lac*ten*ti*bus ста*ли при*пи*сы*вать тем же близ*не*цам. Рому*лу и Рему при*пи*сы*ва*ли пер*вое устрой*ство это*го жерт*во*при*но*ше*ния (см. Плин. Hist. nat. 14, 14, 88 Ro*mu*lum lac*te, non vi*no li*bas*se, in*di*cio sunt sac*ra ab eo insti*tu*ta, quae ho*die cus*to*diunt mo*rem). Во-вто*рых, зада*лись вопро*сом, по како*му пово*ду, за каких мла*ден*цев близ*не*цы при*нес*ли первую такую жерт*ву богине корм*ле*ния, на что был один ответ: в память того, что они сами мла*ден*ца*ми была корм*ле*ны под смо*ков*ни*цей боги*ни. Этим, конеч*но, не исклю*ча*ет*ся, что потом в созву*чии Ro*mu*lus и ru*ma нахо*ди*ли извест*ное под*креп*ле*ние вер*но*сти этио*ло*ги*че*ско*го ска*за*ния о корм*ле*нии.

2) К леген*де о корм*ле*нии близ*не*цов под смо*ков*ни*цей Руми*ны при*ба*вил*ся дру*гой эле*мент — вол*чи*ца-кор*ми*ли*ца. Из боль*шо*го чис*ла объ*яс*не*ний это*го мифо*ло*ги*че*ско*го фак*та, нам кажет*ся, самое про*стое и веро*ят*ное объ*яс*не*ние, най*ден*ное Г. Иор*да*ном8. Lu*per*cus на вид с.27 такое же умень*ши*тель*ное сло*во от lu*pus, как nov-er*ca от no*va. В lu*per*ci поэто*му усмат*ри*ва*ли «вол*чат» (Wölflin*ge, по пере*во*ду Иор*да*на). По какой при*чине, спра*ши*ва*лось, пер*вых бра*тьев Лупер*ков, Рому*ла и Рема, назва*ли вол*ча*та*ми? Насто*я*щи*ми дете*ны*ша*ми вол*чи*цы они по здра*во*му разу*му не мог*ли быть, сле*до*ва*тель*но, были при*ем*ны*ми. Их под свя*щен*ной смо*ков*ни*цей Пала*ти*на кор*ми*ла при*ем*ная мать, вол*чи*ца. Леген*да эта, как извест*но, не моло*да; она вполне при*ня*та была уже в 286 г. до Р. Хр., когда эди*лы Гней и Квинт Огуль*нии воз*двиг*ли под смо*ков*ни*цей брон*зо*вый памят*ник вол*чи*це с близ*не*ца*ми. Таким обра*зом, одна важ*ная чер*та леген*ды лег*ко объ*яс*ня*ет*ся из это*го тол*ко*ва*ния име*ни жре*цов-лупер*ков.

3) Лупер*ки носи*ли офи*ци*аль*ное назва*ние ger*ma*ni Lu*per*ci. Кро*ме них из чле*нов рим*ских духов*ных кол*ле*гий при*зна*ва*лись бра*тья*ми толь*ко frat*res Ar*va*les. О послед*них у позд*них авто*ров упо*ми*на*ет*ся леген*да, что пер*вы*ми чле*на*ми были Ромул с один*на*дца*тью бра*тья*ми, сыно*вья*ми Акки Ларен*ции, кото*рой сам Ромул при*хо*дил*ся нерод*ным сыном. Для объ*яс*не*ния при*чи*ны назва*ния frat*res таким обра*зом был сочи*нен миф о две*на*дца*ти родо*на*чаль*ни*ках кол*ле*гии, при*хо*див*ших*ся друг дру*гу, хотя и не род*ны*ми, бра*тья*ми. Родо*на*чаль*ни*ков бра*тии Лупер*ков выда*ва*ли за двух кров*ных бра*тьев-близ*не*цов, frat*res ger*ma*nos duo ge*mi*nos, una mat*re na*tos et pat*re uno uno die, гово*ря сло*ва*ми Плав*та о близ*не*цах Менех*мах. При*чи*ну, поче*му два учреди*те*ля кол*ле*гии изо*бра*жа*лись имен*но близ*не*ца*ми, мы усмат*ри*ва*ем в этио*ло*гии титу*ла ger*ma*ni. Эта при*чи*на будет, кажет*ся, гораздо про*ще, чем выдви*ну*тое для объ*яс*не*ния Момм*зе*ном двое*вла*стие кон*су*лов.

4) Лупер*ки дели*лись на два отде*ле*ния или отряда, Fa*bii и Quincti*lii. При*чи*ну деле*ния иска*ли в том, что каж*дый из двух близ*не*цов набрал себе това*ри*щей и началь*ст*во*вал над ними. Дуа*лиз*му чле*нов кол*ле*гии таким обра*зом отве*чал дуа*лизм пер*вых мифи*че*ских пред*во*ди*те*лей или учреди*те*лей. Пре*да*ние у Овидия (Fas*ti 2. 359—378), вполне, так ска*зать, про*пи*тан*ное этио*ло*ги*че*ски*ми моти*ва*ми, Фаби*ев отво*дит Рему, Квинк*ти*ли*ев Рому*лу. Но остал*ся след дру*го*го пре*да*ния у Иеро*ни*ма (Chr. p. 329 Re*mus с.28 rut*ro pas*to*ra*li a Fa*bio Ro*mu*li du*ce oc*ci*sus est): Фабии тут наобо*рот това*ри*щи Рому*ла, а не Рема. Мы потом подроб*нее оста*но*вим*ся на отно*ше*нии двух бра*тьев к под*чи*нен*ным отрядам лупер*ков. Пока огра*ни*чим*ся ука*за*ни*ем, что при*чи*на удво*е*ния осно*ва*те*лей кол*ле*гии дана была в двой*ст*вен*но*сти кол*ле*гии. Ромул и Рем мог*ли бы быть и не бра*тья*ми или близ*не*ца*ми, если это не потре*бо*ва*лось бы титу*лом ger*ma*ni. Для объ*яс*не*ния име*ни двух отрядов, напри*мер, обра*зо*вал*ся вто*рой этио*ло*ги*че*ский миф (Pau*li exc. p. 88 Fa*via*ni et Quin*ti*lia*ni ap*pel*la*ban*tur lu*per*ci, a Fa*vio et Quin*ti*lio prae*po*si*tis suis). Тут бра*тья Ромул и Рем заме*ня*ют*ся дву*мя пред*во*ди*те*ля*ми, кото*рые не бра*тья.

5) Ромул и Рем со сво*и*ми това*ри*ща*ми до осно*ва*ния горо*да вели пас*ту*ше*скую жизнь. Обрядо*вый костюм лупер*ков, опо*я*сы*ва*ние меха*ми, напо*ми*нал собой пас*ту*ше*ский костюм. Кро*ме того, под смо*ков*ни*цей Руми*ны у грота Лупер*ка при*но*си*лись, по сло*вам Варро*на, осо*бые жерт*вы рим*ски*ми пас*ту*ха*ми. Устрой*ство этих жертв, а далее и всех дру*гих пас*ту*ше*ских празд*неств, напри*мер Пали*лий, при*пи*сы*ва*лось близ*не*цам, в осо*бен*но*сти Рому*лу. Обрядо*вая обста*нов*ка Лупер*ка*лий таким обра*зом явля*ет*ся пер*вым источ*ни*ком и этой чер*ты леген*ды.

6) Заро*ды*шем горо*да Рима вполне спра*вед*ли*во счи*тал*ся an*ti*quom op*pi*dum Pa*la*ti*num. Досто*вер*ность это*го пре*да*ния или убеж*де*ния не ума*ли*лась бы даже в том слу*чае, если во вре*мя Цице*ро*на, напри*мер, не оста*лось бы ника*ких остат*ков пала*тин*ских стен или если най*ден*ные в 60-х годах наше*го сто*ле*тия на Пала*тине гро*мад*ные кам*ни не ока*за*лись бы остат*ка*ми той сте*ны, како*вы*ми счи*та*ет их боль*шин*ство архео*ло*гов. Для рим*лян, как и для нас, суще*ст*во*ва*ние пала*тин*ско*го укреп*лен*но*го город*ка доста*точ*но уста*нов*ле*но тем, что до вре*мен импе*ра*то*ров в духов*ной тра*ди*ции име*лись вес*кие дан*ные о про*тя*же*нии пала*тин*ско*го поме*рия. Память об этой пре*дель*ной чер*те древ*ней*ших укреп*ле*ний долж*на была дер*жать*ся, пото*му что по ней еже*год*но совер*шал*ся бег лупер*ков. Чер*та поме*рия отме*че*на была кам*ня*ми, а жре*цы следи*ли за тем, чтобы эти межи не сдви*га*лись со ста*ро*го места. Все, что зна*ли о древ*ней*ших укреп*ле*ни*ях Рима, таким обра*зом с дав*них пор сосре*дото*чи*ва*лось в беге лупер*ков. Поме*рий пре*вра*тил*ся в обрядо*вую при*над*леж*ность Лупер*ка*лий. Кто, сле*до*ва*тель*но, зада*вал*ся вопро*сом, кем был очер*чен древ*ней*ший поме*рий Рима, тому есте*ствен*но было выве*сти заклю*че*ние, что это было сде*ла*но тем же самым лицом, кто с.29 пер*вый устро*ил бег лупер*ков вокруг поме*рия. Если при*знать пре*да*ние, что кол*ле*гия лупер*ков была учреж*де*на дву*мя лица*ми, пред*во*ди*те*ля*ми двух отрядов, соутроб*ни*ка*ми (ger*ma*ni), то этим же двум учреди*те*лям Лупер*ка*лий при*шлось бы при*пи*сать очер*че*ние древ*ней*ше*го поме*рия, а так как po-moe*rium без сте*ны (moi*rus, mu*rus) вещь невоз*мож*ная, то ему же при*над*ле*жа*ла и построй*ка древ*ней*шей город*ской сте*ны, осно*ва*ние древ*ней*ше*го Рима. Миф об осно*ва*нии Рима не нуж*да*ет*ся ни в каком дру*гом объ*яс*не*нии, кро*ме того, кото*рое выте*ка*ет из обста*нов*ки свя*щен*но*дей*ст*вия лупер*ков и этио*ло*ги*че*ско*го ее объ*яс*не*ния.

Под*ведем ито*ги наше*му раз*бо*ру. Если Ромул и Рем, как мы пред*по*ла*га*ем, в пер*вом виде пре*да*ния пред*став*ля*лись пер*вы*ми учреди*те*ля*ми и образ*ца*ми духов*ной кол*ле*гии лупер*ков, то из объ*яс*ни*тель*ных рас*ска*зов, отно*ся*щих*ся к обста*нов*ке этой кол*ле*гии, мог*ло сло*жить*ся при*бли*зи*тель*но такое ска*за*ние. Два бра*та роди*лись близ*не*ца*ми. Поки*ну*тые после рож*де*ния, они очу*ти*лись под смо*ков*ни*цей, рос*шей на склоне пала*тин*ско*го хол*ма. Тут нашла их вол*чи*ца, слу*чай*но выбе*жав*шая из леса, сжа*ли*лась над мла*ден*ца*ми без отца, без мате*ри, и ста*ла кор*мить их и уха*жи*вать за ними, как за сво*и*ми вол*ча*та*ми. Малют*ки вырос*ли сре*ди пас*ту*хов, сами сде*ла*лась пас*ту*ха*ми, и жили на пала*тин*ском хол*ме. Впо*след*ст*вии они заду*ма*ли постро*ить на том месте город, а по осно*ва*нии горо*да в память преж*ней сво*ей жиз*ни устро*и*ли бег вокруг город*ской сте*ны. Как бега*ли два бра*та, каж*дый во гла*ве сво*их това*ри*щей-пас*ту*хов, так лупер*ки повто*ря*ют еже*год*но этот бег в двух отрядах, в костю*ме пас*ту*хов, вокруг пала*тин*ско*го поме*рия. К ска*за*нию тако*го при*бли*зи*тель*но содер*жа*ния потом уже мог*ла при*стать та часть леген*ды, в кото*рой рисо*вал*ся, по выра*же*нию Швег*ле*ра, отвле*чен*ный образ осно*ва*те*ля рим*ско*го государ*ства. Мы, одна*ко, при*зна*ем, что в леген*де о близ*не*цах и о цар*ст*во*ва*нии Рому*ла нема*ло таких эле*мен*тов, кото*рые, по-види*мо*му, не выте*ка*ют ни из того, ни из дру*го*го гене*ти*че*ско*го нача*ла, а поэто*му и тре*бу*ют осо*бо*го объ*яс*не*ния. Из них осо*бен*но важ*ны: гене*а*ло*гия близ*не*цов, про*ис*хож*де*ние их из Аль*бы Лон*ги, смерть Рема, име*на Рому*ла и Рема, устрой*ство Рому*лом рыси*стых бегов, отно*ше*ние его к Мар*су Кви*ри*ну, смерть и обо*готво*ре*ние его. Эти эле*мен*ты отча*сти, веро*ят*но, при*над*ле*жа*ли к древ*ней*ше*му соста*ву леген*ды — немыс*ли*мо, напри*мер, чтобы герои ее не были с само*го нача*ла назва*ны опре*де*лен*ны*ми име*на*ми, — а отча*сти при*ба*ви*лись к ней в обра*бот*ке более с.30 позд*не*го вре*ме*ни. Таки*ми срав*ни*тель*но моло*ды*ми эле*мен*та*ми, напри*мер, все*ми при*зна*ют*ся при*со*еди*не*ние близ*не*цов к албан*ской цар*ской дина*стии и ото*жест*вле*ние Рому*ла с Мар*сом Кви*ри*ном. Отно*си*тель*но пер*вой кате*го*рии мы дума*ем, что про*ис*хож*де*ние неко*то*рых из этих эле*мен*тов для нас покры*то мра*ком отто*го, что мы не зна*ем, какой вид в ста*рые вре*ме*на име*ли бег лупер*ков и дру*гие свя*зан*ные с ним обряды. Все наши изве*стия не древ*нее Варро*на и Веррия Флак*ка, то есть не мно*гим древ*нее вре*ме*ни Авгу*ста. Празд*не*ство это, меж*ду тем, одно из древ*ней*ших рим*ских празд*неств. Несмот*ря на стро*гую кон*сер*ва*тив*ность рим*лян отно*си*тель*но сво*их ста*рин*ных рели*ги*оз*ных обрядов, все-таки мог*ли быть забы*ты и упразд*не*ны неко*то*рые обряды, не соот*вет*ст*во*вав*шие более куль*тур*но*му духу вре*ме*ни (напри*мер, мно*го*чис*лен*ные чело*ве*че*ские жерт*вы древ*ней*ших веков), или поте*ряв*шие реаль*ную свою под*клад*ку. Хоро*шим при*ме*ром подоб*но*го сокра*ще*ния ста*рин*ных обрядов может слу*жить свя*щен*но*дей*ст*вие поле*вой бра*тии (frat*res ar*va*les). Извест*но, какое важ*ное зна*че*ние в рели*гии древ*них наро*дов Ита*лии при*да*ва*лось обне*се*нию очи*сти*тель*ных жертв вокруг извест*но*го про*стран*ства или извест*ной груп*пы людей. Ни один дом, ни одно поле, ни одно селе*ние, ни один, конеч*но, город не мог*ли быть без тако*го еже*год*но справ*ля*е*мо*го обхо*да или обе*га*ния и очи*ще*ния пре*де*лов. Подоб*ным обе*га*ни*ем древ*ней*ших город*ских пре*де*лов и явля*ют*ся Lu*per*ca*lia. Вто*рые пре*де*лы горо*да, когда он рас*про*стра*нил*ся уже на четы*ре части (re*gio*nes), обхо*ди*лись 15-го мая про*цес*си*ей с так назы*вае*мы*ми Ar*gei. Третье празд*не*ство, Am*bar*via или Am*bar*va*lia, пер*во*на*чаль*но состо*я*ло из очи*сти*тель*но*го обхо*да полей (ar*va), всей поле*вой терри*то*рии, при*ле*жав*шей в ста*рые вре*ме*на к горо*ду Риму. Оно справ*ля*лось отдель*ной жре*че*ской кол*ле*ги*ей, поле*вой бра*ти*ей, frat*res Ar*va*les, то есть ru*ra*les, в про*ти*во*по*лож*ность, веро*ят*но, город*ской бра*тии лупер*ков. Стра*бо*ну еще было извест*но, что при Амбар*ви*ях обхо*ди*ли всю гра*ни*цу древ*ней*шей рим*ской обла*сти, при*чем жре*цы во мно*гих местах оста*нав*ли*ва*лись для при*но*ше*ния жертв. Око*ло двух сто*ле*тий спу*стя после Стра*бо*на мы из актов кол*ле*гии поле*вой бра*тии узна*ем, что ста*рый обход гра*ни*цы пре*кра*тил*ся: оста*лось одно жерт*во*при*но*ше*ние в роще боги*ни Dea Dia. Знат*ные люди, из кото*рых изби*ра*лись чле*ны бра*тии со вре*мен Авгу*ста, по мет*ко*му заме*ча*нию Иор*да*на9, с.31 нахо*ди*ли неудоб*ным совер*шать весь обход и сокра*ти*ли его. Самая суще*ст*вен*ная часть празд*не*ства, обход гра*ни*цы, утра*ти*лась. Она, впро*чем, и без того дав*но поте*ря*ла вся*кое зна*че*ние и есте*ствен*ную под*клад*ку, с тех пор как меже*вые кам*ни рим*ской обла*сти нахо*ди*лись уже не на пятой-шестой миле от горо*да, а у пре*де*лов древ*не*го мира. Подоб*ным изме*не*ни*ям и сокра*ще*ни*ям мог*ли, дума*ем, под*верг*нуть*ся и обряды очи*ще*ния пала*тин*ской кре*по*сти. В чис*ле тем*ных частей леген*ды о близ*не*цах могут ока*зать*ся объ*яс*ни*тель*ные рас*ска*зы, кото*рые отно*си*лись к таким забы*тым обрядам. Един*ст*вен*ная воз*мож*ность добрать*ся до их этио*ло*ги*че*ско*го смыс*ла зави*сит от того, удаст*ся ли нам на осно*ва*нии ана*ло*гий раз*га*дать, в чем при*бли*зи*тель*но заклю*ча*лись вышед*шие из употреб*ле*ния обряды. В допол*не*нии осо*бен*но нуж*да*ет*ся одна сто*ро*на куль*та Лупер*ка. Мы виде*ли, что у это*го пала*тин*ско*го бога были два име*ни, кото*рые соот*вет*ст*во*ва*ли двум раз*ным обя*зан*но*стям боже*ства. С одной сто*ро*ны, ему покло*ня*лись как спа*са*те*лю от болез*ней, непло*дия и дру*гой пор*чи (Lu*per*cus), с дру*гой же, он под име*нем Inu*us (гони*тель) счи*тал*ся защит*ни*ком кре*по*сти от непри*я*тель*ских напа*де*ний. Эта вто*рая, воин*ст*вен*ная сто*ро*на его, почти вовсе не отра*жа*ет*ся в обрядах празд*не*ства, по дошед*шим до нас изве*сти*ям Варро*на и его совре*мен*ни*ков. Эта-то воин*ст*вен*ная часть куль*та все*го лег*че мог*ла сокра*тить*ся до пол*но*го забве*ния. Пала*тин*ская кре*пость с очень дав*них вре*мен поте*ря*ла свое преж*нее зна*че*ние. Сте*ны ее, веро*ят*но, дав*но исчез*ли, так что забо*тить*ся о ее без*опас*но*сти име*ло мало смыс*ла. Направ*лен*ные к этой цели рели*ги*оз*ные обряды, дол*го, может быть, еще дер*жав*ши*е*ся по ста*рин*но*му обы*чаю, нако*нец, пре*кра*ти*лись. Инуй был пре*дан без*де*я*тель*но*сти. Наша попыт*ка допол*не*ния, поэто*му, долж*на быть направ*ле*на пре*иму*ще*ст*вен*но на воин*ст*вен*ную сто*ро*ну кре*пост*ной люст*ра*ции.

Для допол*не*ния общей кар*ти*ны люст*ра*ции пала*тин*ской кре*по*сти, дума*ем, пра*виль*но будет обра*тить*ся за помо*щью к изве*сти*ям о подоб*ных же люст*ра*ци*ях горо*дов у дру*гих наро*дов Ита*лии. В нашем рас*по*ря*же*нии доку*мен*таль*ное опи*са*ние люст*ра*ции кре*по*сти, горо*да и наро*да умбрий*ской общи*ны Игу*вия. Так назы*вае*мые ta*bu*lae Igu*vi*nae, как извест*но, были най*де*ны в 1444 году и изда*ны в послед*ний раз Бюхе*ле*ром (Umbri*ca, Bon*nae 1887), с пре*крас*ным уче*ным ком*мен*та*ри*ем. Бюхе*лер с осо*бен*ным вни*ма*ни*ем следит за ана*ло*ги*я*ми, ино*гда очень пора*зи*тель*ны*ми, с.32 отдель*ных обрядов умбрий*ской люст*ра*ции с обряда*ми рим*ски*ми. Для нас, глав*ным обра*зом, важ*на общая кар*ти*на люст*ра*ции, и мы, поэто*му, на ней несколь*ко оста*но*вим*ся. Игу*вин*ская люст*ра*ция делит*ся на два глав*ных дей*ст*вия. Сна*ча*ла совер*ша*ет*ся люст*ра*ция кре*по*сти, вслед за ней люст*ра*ция народ*но*го вой*ска, рас*став*лен*но*го на коми*ции по отрядам. Игу*вий*цы соеди*ни*ли в одно свя*щен*но*дей*ст*вие две древ*ней*шие люст*ра*ции, при*пи*сы*ва*е*мые Рому*лу: лупер*ка*лии, или люст*ра*цию кре*по*сти, и попли*фу*гии, люст*ра*цию вой*ска на Мар*со*вом поле. Этим под*твер*жда*ет*ся внут*рен*няя связь меж*ду обо*и*ми рим*ски*ми празд*не*ства*ми, дока*зы*вае*мая и мифом, и сход*ством обрядов. Игу*вий*ская люст*ра*ция кре*по*сти состо*ит из очи*ще*ния трех кре*пост*ных ворот, о чем не оста*лось ника*ких сле*дов ни в обряде рим*ском, ни в мифе, если не счи*тать при*пи*сы*ва*е*мой Рому*лу построй*ки свя*ты*ни Юпи*те*ра Ста*то*ра перед пала*тин*ской Por*ta Mu*co*nia. Зато во вто*ром дей*ст*вии, в люст*ра*ции игу*вий*ско*го наро*да и горо*да, мно*го напо*ми*наю*ще*го рим*ский миф. Игу*вий*ский жре*че*ский маги*ст*рат дело люст*ра*ции начи*на*ет с ауспи*ция. Он одет в авгур*ский костюм, при опи*са*нии кото*ро*го мы вспо*ми*на*ем об авгур*стве Рому*ла вооб*ще и в осо*бен*но*сти о введен*ном им, по пре*да*нию, костю*ме cinctus Ga*bi*nus. Маги*ст*рат сопро*вож*да*ет*ся дву*мя гла*ша*та*я*ми (pri*no*va*ti, по Бюхе*ле*ру prae*no*va*to*res). Не сле*ду*ет ли с этим фак*том сопо*ста*вить участ*ву*ю*ще*го в люст*ра*ции Рому*ла у козье*го болота воз*ве*сти*те*ля Pro*cu*lus Iuli*us (pro*co*los, от pro*ca*la*re, προ*καλεῖν)? С гла*ша*та*я*ми вме*сте маги*ст*рат отправ*ля*ет*ся сна*ча*ла к север*но*му кон*цу город*ско*го поме*рия и, пере*счи*тав все сосед*ние враж*деб*ные наро*ды (Тади*на*ты, Тус*ки, Нар*ки, Япуды), всем ино*стран*цам при*ка*зы*ва*ет уда*лить*ся. Затем он рас*став*ля*ет народ по отрядам, обхо*дит его с живот*ны*ми, назна*чен*ны*ми к жерт*ве, и про*из*но*сит молит*ву: Церф Мар*сов, Пре*стота Цер*фа Мар*со*ва, Тур*са Цер*фия Цер*фа Мар*со*ва, наведи*те на Тади*на*тов, Тус*ков и т. д., на их пер*вен*ст*ву*ю*щих, опо*я*сан*ных и неопо*я*сан*ных, на их вои*нов, нося*щих копья и не нося*щих оных, наведи*те на всех страх и тре*пет, бег*ство и ужас; снег и ливень, треск и буй*ство, дрях*лость и раб*ство (In*terpr. Buech.: comple*to ti*mo*re tre*mo*re, fu*ga for*mi*di*ne, ni*ve nim*bo, fra*go*re fu*ro*re, se*nio ser*vi*tio); Церф Мар*сов, Пре*стота, Тур*са, будь*те бла*го*склон*ны и даруй*те мир наро*ду Игу*вий*ско*му, горо*ду Игу*вию, пер*вен*ст*ву*ю*щим его, опо*я*сан*ным» и т. д. После этой молит*вы маги*ст*рат воз*гла*ша*ет: «Впе*ред, Игу*вий*цы!» Потом он, повто*рив обход все*го наро*да с.33 с жерт*ва*ми, воз*вра*ща*ет*ся к тер*ми*ну, и так посту*па*ет три*жды; затем сле*ду*ет при*но*ше*ние жертв, от име*ни наро*да, Цер*фу Мар*со*ву, у одно*го источ*ни*ка. К это*му Бюхе*лер при*во*дит ана*ло*гию, что и Ромул во вре*мя люст*ра*ции наро*да при*но*сил жерт*вы у воды козье*го болота. В дру*гом месте при*но*сит*ся жерт*ва Пре*сто*те с молит*вой: «Обра*ти вся*кое зло на город Тади*на*тов и т. д., будь бла*го*склон*на и т. д. наро*ду Игу*вий*ско*му, пред*от*вра*ти вся*кое повреж*де*ние от его пер*вен*ст*ву*ю*щих, учреж*де*ний, людей, скота, полей, отвра*ти вся*кое зло от наро*да Игу*вий*ско*го». Очи*стив таким же обра*зом и все отдель*ные отряды наро*да, жрец при*но*сит в жерт*ву Тур*се три телен*ка, а гла*ша*таи с пепе*ли*ща жерт*вен*ни*ка чита*ют тихую молит*ву, в кото*рой вто*рич*но про*сят Тур*су напу*стить на непри*я*те*лей страх и т. д., и быть бла*го*склон*ной Игу*вий*цам. Все дей*ст*вие кон*ча*ет*ся одним стран*ным обрядом. Жре*цы, спуг*нув*ши две*на*дцать телят, гонят*ся за ними по фору*му. Три телен*ка пой*ман*ные пер*вы*ми при*но*сят*ся в жерт*ву Тур*се от все*го наро*да.

Какую, спра*ши*ва*ет*ся, поль*зу мы можем извлечь из это*го опи*са*ния для объ*яс*не*ния леген*ды о Рому*ле? Пер*вый вывод наш каса*ет*ся тех мифо*ло*ги*че*ских лич*но*стей, к кото*рым Игу*вий*цы обра*ща*лись с жерт*во*при*но*ше*ни*я*ми и молит*ва*ми. Бюхе*лер ука*зы*ва*ет на оче*вид*ное сход*ство боги*ни Praes*to*ta Çer*fia Çer*fier Mar*tier (лат. Praes*ta*ta Cer*sia Cer*si Mar*tii) с боги*ней Praes*ta*na Qui*ri*ni, свя*ты*ня кото*рой на Пала*тине, по пре*да*нию, была осно*ва*на Рому*лом. Вто*рое боже*ство Çer*fo Mar*tio Бюхе*лер сопо*став*ля*ет с латин*ским богом, к кото*ро*му отно*сит*ся над*пись Ker(r)i po*co*lom (CIL. 1. 46). Оттуда неда*ле*ко до Quir(r)inus (Ker(r)inos?) Mar*tis f., с кото*рым слил*ся сам Ромул. Третье боже*ство умбрий*ской люст*ра*ции Tur*sa Çer*fia Çer*fier Mar*tier. Его Бюхе*лер срав*ни*ва*ет с рим*ски*ми бога*ми Pa*vor et Pal*lor. Tur*sa про*из*во*дит*ся от умбрий*ской гла*голь*ной осно*вы turs, лат. ters, ter*reo. К «устра*ши*тель*ни*це» Тур*се обра*ща*ют*ся с осо*бен*ной прось*бой при*ве*сти непри*я*те*лей в страх и тре*пет, ужас и бег*ство и т. д. Молит*ва Тур*се очень напо*ми*на*ет молит*ву рим*ско*му Ведио*ви*су, кото*ро*го сле*до*ва*ло Бюхе*ле*ру при*со*еди*нить к Пал*ло*ру и Паво*ру. Тур*се при*да*ет*ся эпи*тет Iovia, что едва ли име*ет отно*ше*ние к Юпи*те*ру; как Çer*fia Çer*fier Mar*tier она ведь не может одновре*мен*но при*над*ле*жать и к кру*гу Юпи*те*ра. Может быть, Iovia про*из*во*дит*ся от той осно*вы, кото*рая име*ет*ся в сло*ве Ve-dio*vis Ve-iovis (ср. гр. δίω διω-κω, сан*скр. dyu dyau*ti). Культ это*го «пре*сле*до*ва*те*ля», по пре*да*нию, опять устро*ен Рому*лом. Ему по зна*че*нию с.34 соот*вет*ст*во*вал, как выше ска*за*но, Inu*us, «гони*тель» пала*тин*ской кре*по*сти. Мы видим, что Рому*лу при*пи*сы*ва*ет*ся устрой*ство куль*та неко*то*рых божеств, или по име*ни, или по глав*ной обя*зан*но*сти близ*ким к тем боже*ствам, кото*рым в Игу*вии при совер*ше*нии люст*ра*ции горо*да при*но*си*ли жерт*вы и моли*лись о защи*те горо*да и наро*да и об обра*ще*нии в бег*ство непри*я*те*лей. При*чи*ну при*уро*че*ния этих куль*тов к Рому*лу, осно*ва*те*лю Лупер*ка*лий, мы усмат*ри*ва*ем в том, что молит*вы и жерт*во*при*но*ше*ния этим боже*ствам когда-то так*же состав*ля*ли при*над*леж*ность люст*ра*ции пала*тин*ско*го горо*да, подоб*но тому, как они при*над*ле*жа*ли к люст*ра*ции Игу*вия.

Воз*вра*ща*ем*ся еще раз к послед*не*му дей*ст*вию, кото*рым окан*чи*ва*лась люст*ра*ция Игу*вия. После послед*не*го воз*зва*ния к устра*ши*тель*ни*це Тур*се, напу*гать непри*я*те*лей и пре*дать их в раб*ство Игу*вий*цам, жре*че*ский маги*ст*рат со сво*и*ми помощ*ни*ка*ми напу*ги*ва*ет две*на*дцать телят, пус*ка*ет*ся в пого*ню за ними, ловит трех отстав*ших и при*но*сит их в жерт*ву той же Тур*се. Этот обряд тол*ку*ет*ся Бюхе*ле*ром очень ост*ро*ум*но. Молит*ва Тур*се при*во*дит*ся в испол*не*ние, теля*та пред*став*ля*ют собой непри*я*те*лей, они при*во*дят*ся в страх и бег*ство, в при*мер вра*гам, кото*рых Тур*са при*ведет в страх и бег*ство. Ловят трех пред*ста*ви*те*лей вра*гов и уби*ва*ют их в при*мер дру*гим. Меж*ду обряда*ми рим*ской люст*ра*ции Лупер*ка*лий мы так*же встре*ча*ем подо*бие чело*ве*че*ской жерт*вы, мни*мое уби*е*ние двух отро*ков. По пово*ду это*го обряда Дильс (Si*byl*li*nis*he Blät*ter стр. 53) напо*ми*на*ет о рим*ском обы*чае перед нача*лом вой*ны пре*да*вать смер*ти двух пред*ста*ви*те*лей непри*я*тель*ско*го наро*да (Gal*lus Gal*la, Grae*cus Grae*ca), в при*мер все*му наро*ду. Плу*тарх (Ромул 21), един*ст*вен*ный для нас источ*ник, све*ду*щий об этом обряде, пишет, что «при*сы*ла*ли отро*ков хоро*ших семейств». Он не счел нуж*ным сооб*щить, как и каким спо*со*бом они выби*ра*лись, да в сущ*но*сти это в то вре*мя име*ло мало зна*че*ния, так как самый обряд уже дав*но пре*вра*тил*ся в пустую фор*маль*ность. Мож*но спро*сить, не соблюда*лось ли извест*ное пра*ви*ло для опре*де*ле*ния жерт*вы, в те вре*ме*на, когда еще при*да*ва*лась это*му жерт*во*при*но*ше*нию такая важ*ность, как, напри*мер, в Игу*вии жерт*во*при*но*ше*нию телят, пред*став*ля*ю*щих собой непри*я*те*лей. Здесь лови*ли и уби*ва*ли трех отста*вав*ших от дру*гих. Жерт*вы, таким обра*зом, как бы сами реша*ли свою судь*бу. Этот самый про*стой и без*обид*ный спо*соб опре*де*ле*ния жерт*вы еще более с.35 реко*мен*до*вал*ся для насто*я*щих чело*ве*че*ских жертв. Зна*ме*ни*тый зна*ток гер*ман*ских быто*вых древ*но*стей, К. Вейн*гольд, в этюде о зна*че*нии бега в народ*ных обрядах Гер*ма*нии10 при*хо*дит к заклю*че*нию, что народ*ные бега, справ*ля*е*мые в южной Гер*ма*нии в Тро*и*цу, слу*жат или слу*жи*ли самым рас*про*стра*нен*ным спо*со*бом опре*де*ле*ния чело*ве*че*ской жерт*вы. Кто послед*ним дости*га*ет назна*чен*ной цели, тот при*но*сит*ся в жерт*ву, а кто пер*вый добе*жит, тому дает*ся приз, но это пра*ви*ло уста*но*ви*лось позд*нее пер*во*го. И. В. Нету*шил (Фил. Обо*зр. III стр. 60) сло*вам блаж. Авгу*сти*на (Civ. Dei 18, 12: lu*per*co*rum per sac*ram viam as*cen*sus at*que des*cen*sus) при*да*ет такой смысл, что два отряда лупер*ков бега*ли впе*ре*гон*ку. Сна*ча*ла они бега*ли вокруг Пала*ти*на, отправ*ля*ясь от Лупер*ка*ла в раз*ные сто*ро*ны (Ов. Фаст. 2, 371 di*ver*sis exit uter*que pat*ri*bus), потом, выбе*гая с двух сто*рон на Свя*щен*ную доро*гу, бежа*ли по ней до фору*ма и назад (отто*го as*cen*sus и des*cen*sus) к Пала*ти*ну. В этио*ло*ги*че*ском мифе Овидия, в кото*ром, веро*ят*но, каж*дая чер*та осно*ва*на на каком-нибудь фак*ти*че*ском обряде, рас*ска*за*но, что Ромул и Рем с сво*и*ми това*ри*ща*ми-пас*ту*ха*ми одна*жды при*нес*ли жерт*ву Лупер*ку. Жерт*вен*ное мясо жари*лось, но, ожидая обед, они вдруг узна*ли, что раз*бой*ни*ки уго*ня*ют ста*до. Тот*час они бро*си*лись в пого*ню, каж*дый брат с одной дру*жи*ной, Ромул с Квинк*ти*ли*я*ми, Рем с Фаби*я*ми, оба в раз*ные сто*ро*ны. Фабии догна*ли раз*бой*ни*ков, отня*ли добы*чу и затем бегом вер*ну*лись к остав*лен*но*му жар*ко*му, кото*рое в это вре*мя дожа*ри*лось. Немед*лен*но они сня*ли его и съе*ли, награж*дая себя, таким обра*зом, за победу. Когда при*бе*жа*ли Квинк*ти*лии, то от мяса оста*лись одни кости. Тогда Ромул
ri*sit et in*do*luit Fa*bios po*tuis*se Re*mum*que
vin*ce*re, Quincti*lios non po*tuis*se suos.
Этот рас*сказ похо*дит на миф о Поти*ци*ях и Пина*ри*ях, двух отде*ле*ни*ях жре*цов Гер*ку*ле*са Вик*то*ра. И тут опоздав*шие Пина*рии оста*ют*ся без жерт*вен*но*го мяса. Ara ma*xi*ma, центр куль*та с.36 Гер*ку*ле*са Победи*те*ля, нахо*ди*лась у вхо*да в цирк, пото*му что пер*во*на*чаль*ная роль рим*ско*го Гер*ку*ле*са, по всей веро*ят*но*сти, заклю*ча*лась в покро*ви*тель*стве пеше*му и кон*но*му риста*нию, в даро*ва*нии счаст*ли*во*го исхо*да на играх11. В ста*рое вре*мя, может быть, к куль*ту Гер*ку*ле*са Вик*то*ра при*над*ле*жал обрядо*вый бег жре*цов. Бега*ли дву*мя отряда*ми, как и лупер*ки, при*чем жерт*вен*ное мясо слу*жи*ло при*зом победи*те*лям. Отряд, полу*чив*ший приз, назы*вал*ся Po*ti*tii, то есть po*ti*ti, опоздав*ший, остав*ший*ся без мяса — Pi*na*rii «голод*ные» (Pei*na*rii, ср. pēnu*ria лише*ние, недо*ста*ток, голод12, гр. πεῖ*να, от осн. pei-, ср. pei-or pēssi*mus). Име*на эти, веро*ят*но, народ*ные про*зви*ща, став*шие со вре*ме*нем обще*употре*би*тель*ны*ми и даже офи*ци*аль*ны*ми, вро*де Sa*lii — «ска*ку*ны» и др. Инте*рес тол*пы зри*те*лей, понят*но, сосре*дото*чи*вал*ся на исхо*де зре*ли*ща и на вопро*се, кому доста*нет*ся мясо и кому быть голод*ным. Едва ли полу*че*ние при*за состав*ля*ло един*ст*вен*ную цель пред*по*ла*га*е*мо*го нами бега. Сооб*ще*ние древ*них авто*ров, что Поти*ции были стар*ши*ми жре*ца*ми, а Пина*рии их помощ*ни*ка*ми, поз*во*ля*ет дога*ды*вать*ся, что и этот вопрос, кому быть стар*шим, кому при*служ*ни*ком, решал*ся риста*ни*ем. Так и в нынеш*них народ*ных игри*щах победи*тель назна*ча*ет*ся коро*лем, бояри*ном и т. п., а не победив*шие обя*за*ны ему слу*жить на всех сход*ках, в тече*ние цело*го года, до воз*об*нов*ле*ния игры. Не будет неумест*ным ука*зать и на дру*гой при*мер назна*че*ния стар*ше*го жре*ца посред*ст*вом игри*ща, на зна*ме*ни*то*го rex Ne*mo*ren*sis. Этот жрец-пра*ви*тель (rēx от re*ge*re, пра*вить) с.37 назна*чал*ся не ина*че, как после обрядо*во*го поедин*ка, из кото*ро*го он дол*жен был вый*ти победи*те*лем.

Воз*вра*ща*ем*ся к бегу лупер*ков. Этио*ло*ги*че*ский миф Овидия постро*ен на том осно*ва*нии, что побеж*даю*ще*му отряду доста*ва*лось жерт*вен*ное мясо. Этим, веро*ят*но, не огра*ни*чи*ва*лось пре*иму*ще*ство одно*го отряда жре*цов перед дру*гим. Деле*ния их, дума*ем, выхо*ди*ло из того же нача*ла, как деле*ние жре*цов Гер*ку*ле*са. Одна часть, Fa*vii, была выше дру*гой саном. Бег впе*ре*гон*ку слу*жил сред*ст*вом для реше*ния, кому быть стар*ши*ми жре*ца*ми, кому млад*ши*ми. Деле*ние на se*nio*res и iunio*res суще*ст*во*ва*ло еще во вре*мя Цеза*ря13, но в то вре*мя состав чле*нов двух отде*ле*ний, веро*ят*но, не изме*нял*ся, что и дока*зы*ва*ет*ся над*гроб*ны*ми над*пи*ся*ми Лупер*ков Fa*bia*ni и Quincti*lia*ni вре*мен импе*ра*то*ров. В преж*ние вре*ме*на, долж*но быть, роль каж*до*го отде*ле*ния мог*ла изме*нять*ся с каж*дым новым риста*ни*ем. Лупер*ка*лии при*над*ле*жа*ли к самым популяр*ным зре*ли*щам Рима; исход риста*ния, без сомне*ния, воз*буж*дал осо*бен*ное любо*пыт*ство наро*да. Неуди*ви*тель*но, что поэто*му и обра*зо*ва*лись назва*ния двух бегу*щих впе*ре*гон*ку отрядов. Успе*ваю*щее отде*ле*ние зва*ли Fa*bii, а по дру*го*му напи*са*ние Fa*vii (Pau*li exc. p. 62. Fa*via*ni et Quin*ti*lia*ni ap*pel*la*ban*tur lu*per*ci, a Fa*vio et Quin*ti*lio prae*po*si*tis suis). Пер*вым пред*во*ди*те*лем это*го отде*ле*ния счи*тал*ся Ромул. Фор*ма Fa*vius хоро*шо подо*шла бы к име*нам при*ем*ных его роди*те*лей, Fa*vo*la (Акка Ларен*ция) и Faus*tu*lus; она так*же под*хо*дит и к сущ*но*сти дела. Fa*vo*la и Faus*tu*lus невоз*мож*но не сопо*став*лять с fa*veo — бла*го*при*ят*ст*вую, спо*спе*ше*ст*вую, fa*vor, faus*tus, счаст*ли*вый, успеш*ный, удач*ный. В таком слу*чае fa*vii назы*ва*лись бы успе*ваю*щие лупер*ки. Если напи*са*ние Fa*bii, засвиде*тель*ст*во*ван*ное руко*пис*ным пре*да*ни*ем у Овидия и Про*пер*ция, вер*нее, то при*дет*ся это сло*во, а веро*ят*но и имя рода Fa*bii, при*со*еди*нить к сло*вам fa*ber, fab*re, af*fab*re — искус*но, лов*ко. Тогда народ успе*ваю*щих име*но*вал бы «лов*ки*ми». Не успе*ваю*щее отде*ле*ние назва*но Quincti*lii, или, по догад*ке Момм*зе*на, Quinctii, что, по наше*му мне*нию, толь*ко дру*гое напи*са*ние, при*спо*соб*лен*ное к име*нам извест*ных рим*ских родов, вме*сто cunctii, cuncti*lii (см. in*qui*li*nus вме*сто in*cu*li*nus, от in*co*la, in*qui*na*re вме*сто in*cu*na*re от cu*ni*re, Equir*ria и Ecur*ria у с.38 Варро*на L. L. 6. 13), от cuncta*ri. Сле*до*ва*тель*но, отста*вав*шие лупер*ки, тише бегаю*щие, име*но*ва*лись «меш*кот*ны*ми»14.

Мы наде*ем*ся, что из дога*док наших отно*си*тель*но древ*не*го вида бега, еже*год*но совер*ша*е*мо*го лупер*ка*ми, может про*лить*ся немно*го све*та на реаль*ную под*клад*ку мифа о двух леген*дар*ных пред*ста*ви*те*лях двух отде*ле*ний лупер*ков. При этом име*ем осо*бен*но в виду ска*за*ние о смер*ти Рема, один из самых тем*ных пунк*тов леген*ды. Швег*лер (R. G. 1, 438) объ*яс*ня*ет эту леген*ду таким обра*зом: одно ста*рин*ное поста*нов*ле*ние рим*ско*го пра*ва угро*жа*ло смер*тью каж*до*му, кто посме*ет осквер*нить свя*тость город*ской сте*ны. Это пра*ви*ло хоте*ли под*кре*пить каким-нибудь с.39 вну*ши*тель*ным при*ме*ром. Поэто*му рас*ска*зы*ва*ли, что осно*ва*тель горо*да даже не оста*но*вил*ся пред убий*ст*вом сво*е*го род*но*го бра*та, нару*шив*ше*го этот закон, с тем чтобы и впредь всех нару*шаю*щих его пости*га*ло то же нака*за*ние. Швег*лер затем ищет объ*яс*не*ния име*ни Рема, но без резуль*та*та. Имя это, гово*рит он, оста*ет*ся нере*шен*ной загад*кой. С реше*ни*ем ее одна*ко свя*зан и вер*ный взгляд на образ Рема. Рим*ские эти*мо*ло*ги (см. Швег*лер 1, 438) сбли*жа*ли Re*mus с re*mo*ra*ri — отста*вать, меш*кать, оста*нав*ли*вать*ся или оста*нав*ли*вать, задер*жи*вать; re*mo*ra — задерж*ка и re*mo*res aves (Fest. p. 276 r. a. in aus*pi*cio di*cun*tur quae ac*tu*rum ali*quid re*mo*ra*ri com*pel*lunt.). Авен*тин*ская гора и выле*таю*щие с ее сто*ро*ны пти*цы счи*та*лись авгу*ра*ми поче*му-то зло*ве*щи*ми. Одно место горы назы*ва*лось Re*mo*ria, и оттуда, по пре*да*нию, Рем наблюдал несчаст*ные свои ауспи*ции; нако*нец, его и похо*ро*ни*ли на этом же месте. У Псев*до-Авре*лия Вик*то*ра (De orig. gen*tis Rom. 21, 4) встре*ча*ет*ся такое объ*яс*не*ние: Re*mus dic*tus a tar*di*ta*te, quip*pe ta*lis na*tu*rae ho*mi*nes ab an*ti*quis re*mo*res dic*ti [Рем назы*ва*ет*ся от мед*ли*тель*но*сти, посколь*ку люди подоб*ной при*ро*ды древни*ми назы*ва*лись re*mo*res]. Меш*кот*ный, мед*ли*тель*ный пред*во*ди*тель был бы очень под*стать отстаю*ще*му отряду Квинк*ти*ли*ев, но про*из*во*дит*ся ли сло*во Re*mus (род. падеж Re*mi) от ro*mo*ra*ri или re*mo*ris, очень сомни*тель*но или даже невоз*мож*но, как бы в нем ни были уве*ре*ны рим*ские уче*ные. Осно*ва rem- в Re*mus вполне отлич*на от re*mor- (mor-). Из латин*ско*го язы*ка к осно*ве rem- подо*брать мож*но одно толь*ко сло*во re*mu*res (откуда Re*mu*ria) или, по дру*го*му, веро*ят*но народ*но*му, про*из*но*ше*нию, le*mu*res, Le*mu*ria15. Сло*во re*mu*res — почти*тель*ное назва*ние мерт*вых как si*len*tes, ta*ci*ti, quie*ti. Корен*ное зна*че*ние под*хо*дит к нашим выра*же*ни*ям «покой*ный, покой*ни*ки», как вид*но из срав*не*ния со сло*ва*ми греч. ἠρέ*μα — спо*кой*но, тихо, ἠρε*μαῖος, гот. ri*mis — покой, лит. rimstu rim*ti — быть спо*кой*ным, тихим, отды*хать, сан*скр. ram — пере*ход. оста*но*вить, задер*жать, непе*ре*ход. оста*но*вить*ся, быть спо*кой*ным16. На осно*ва*нии этих с.40 дан*ных мы не сомне*ва*ем*ся, что re*mus — ста*рин*ное имя при*ла*га*тель*ное со зна*че*ни*ем спо*кой*ный, тихий. Тихий пред*во*ди*тель опазды*ваю*щих Квинк*ти*ли*ев уби*ва*ет*ся, по одно*му рас*про*стра*нен*но*му вари*ан*ту пре*да*ния, Целе*ром, «ско*рым», а по дру*го*му Фаби*ем, пред*ста*ви*те*лем дру*го*го отде*ле*ния лупер*ков; по третье*му же вари*ан*ту, поль*зу*ю*ще*му*ся наи*боль*шим авто*ри*те*том, род*ным бра*том Рому*лом. Коле*ба*ние тра*ди*ции обык*но*вен*но, в том чис*ле и Швег*ле*ром (R. G. 1, 389), тол*ку*ет*ся в том смыс*ле, что рим*ляне, желая облег*чить вину бра*то*убий*ства, сва*ли*ли ее на Целе*ра. Но откуда же взял*ся этот Целер? Его обык*но*вен*но выда*ют за эпо*ни*ма и мифи*че*ско*го пред*ста*ви*те*ля рим*ской кон*ни*цы, так как в ста*рые вре*ме*на всад*ни*ки назы*ва*лись ce*le*res. Но какая там мог*ла быть кон*ни*ца до осно*ва*ния горо*да? Все дей*ст*вие про*ис*хо*дит сре*ди пас*ту*хов, поэто*му и Фабий, напри*мер, Рема уби*ва*ет rut*ro pas*to*ra*li. Если тре*бо*ва*лось под*ста*вить толь*ко на место Рому*ла како*го-нибудь дру*го*го пас*ту*ха, то поче*му же при*ду*ма*ли для него имя Целе*ра, а не какое-нибудь дру*гое? Мы дума*ем пото*му, что имя при*ла*га*тель*ное ce*ler одно*го зна*че*ния со сло*вом ro*mu*lus. Послед*нее обра*зу*ет*ся из суф*фик*са mu*lus, как ae-mu*lus, sti(g)-mu*lus, cu-mu*lus и т. п., и осно*вы rōs, кото*рая встре*ча*ет*ся так*же в греч. ῥώομαι быст*ро дви*гать*ся, мчать*ся, стре*мить*ся, бегать (аор. стр. зал. ἐρ-ρώσ-θην, ср. ἀρ-ρωσ-τός, ῥωσ-τήρ, ῥωσ-τι*κός, ῥω(σ)-ρός σφοδ*ρός) др.-в.-н. rōsc, rōsci, be*hen*de, has*tig, fri*sch. Из слов латин*ских сюда, веро*ят*но, долж*но отне*сти ro*ra*rii, как в ста*ри*ну зва*ли лег*ко*во*ору*жен*ных, пото*му что они быст*рым набе*гом сво*им на непри*я*те*ля откры*ва*ли бит*ву (см. ve*li*tes, ve*lox, от ve*hi). Шипя*щее s в ros-mu*lus исчез*ло перед m, как напри*мер в сло*вах omen (др. лат. os*men у Варро*на de l. l. 6, 76. 7, 97), vo*mer (из vos*mer), и т. д. Мы не отри*ца*ем, что глав*ной при*чи*ной пред*по*чте*ния, давав*ше*го*ся рим*ски*ми исто*ри*ка*ми име*ни Целе*ра перед име*нем Рому*ла, было жела*ние изба*вить осно*ва*те*ля горо*да от бра*то*убий*ства, но воз*мож*ность заме*ны одно*го име*ни дру*гим была дана оди*на*ко*вым смыс*лом того и дру*го*го. Пер*во*му авто*ру вари*ан*та, долж*но быть, еще было небезыз*вест*но зна*че*ние нари*ца*тель*но*го име*ни ro*mu*lus.

Если при*нять во вни*ма*ние три вари*ан*та тра*ди*ции об убий*це Рема, то они сво*дят*ся к тому пре*да*нию, что Рема, то есть тихо*го, слу*жив*ше*го при*ме*ром пер*во*го Квинк*ти*лия, чле*на отряда отстаю*ще*го при беге лупер*ков, убил «ско*рый» или поспе*ваю*щий пер*вым Фавий. Мы пола*га*ем, что фак*ти*че*ская под*клад*ка это*го этио*ло*ги*че*ско*го рас*ска*за состо*я*ла в обы*чае уби*вать одно*го из отряда с.41 Квин*ти*ли*ев, веро*ят*но того, кто бегал всех тише и послед*ний при*хо*дил к цели. Так это было, как мы виде*ли, в игу*вий*ском люст*ра*ци*он*ном обряде, где при*но*си*ли в жерт*ву трех отста*вав*ших от дру*гих телят, кото*рые заме*ни*ли собой чело*ве*че*ские жерт*вы. Такой же спо*соб опре*де*ле*ния жерт*вы суще*ст*ву*ет поныне в народ*ных празд*не*ствах Южной Гер*ма*нии, где, по ста*рин*но*му обы*чаю, посред*ст*вом бега впе*ре*гон*ку назна*ча*ют того из участ*ни*ков игри*ща, кото*рый под*ле*жит при*но*ше*нию в жерт*ву. Уби*ва*ли ли при этом в Риме чело*ве*ка в древ*ней*шее вре*мя или заме*ня*ли уби*е*ние сим*во*ли*че*ским обрядом, это для цели наше*го объ*яс*не*ния без*раз*лич*но. В том и дру*гом слу*чае для объ*яс*не*ния обряда вымыш*лен рас*сказ, что уби*е*ние лупер*ка совер*ша*ет*ся в под*ра*жа*ние уби*е*нию одно*го род*но*го бра*та дру*гим, одно*го ger*ma*nus Lu*per*cus дру*гим.

Очи*сти*тель*ная или иску*пи*тель*ная жерт*ва (κά*θαρ*σις, lustra*tio), как извест*но, зани*ма*ет очень вид*ное место в рели*гии древ*них наро*дов. Каж*дое бед*ст*вие посла*но каким-нибудь боже*ст*вом, кото*рое раз*гне*ва*лось на отдель*ных людей или на какое-нибудь чело*ве*че*ское обще*ство. Раз*гне*ван*ное боже*ство не при*ми*рит*ся, пока не выда*дут, не при*не*сут в жерт*ву ему винов*но*го.