*2531. Перестройка

[«Ъ Власть» Владимира Яковлева]

Несколько выше мы обсуждали проведенную правительством Гайдара либерализацию цен как таковую (и, как помнит читатель, не нашли это простое управленческое решение оптимальным). Здесь же нам кажется уместным рассмотреть ее в увязке с приватизацией, активно двинутой тем же правительством спустя несколько месяцев.
Читатель, может быть, вспомнит, как осенью прошлого года в беседе с Анатолием Чубайсом корреспондент Ъ попытался выяснить: нельзя ли было сначала запустить массовую приватизацию, а уж потом отпускать цены? Первый вице-премьер категорически отмел такую возможность: приватизацию и так запустили с максимально возможной скоростью (и даже еще быстрее), а либерализацию, по мнению г-на Чубайса, нельзя было откладывать не то что на месяц — на неделю: со дня на день грозила "остановка материально-вещественных потоков".
С тем бы мы и остались, если бы примерно месяц спустя в интервью "Известиям" Егор Гайдар не поведал, как они в правительстве долго выбирали: отпустить цены с 1 января или с 1 июня 1992 года — и выбрали первый вариант по каким-то вполне внеэкономическим соображениям. Стало быть, порядок действий вовсе не был так уж однозначно предопределен.
С точки зрения либерального мифа либерализация цен и приватизация суть два равнопочитаемых божества — и в этом смысле вполне безразлично, в каком порядке им воскадить. В реальной же жизни от перестановки этих слагаемых очень многое изменилось. Напомним, что еще за год до начала радикальных реформ эксперты Ъ рассчитали — и опубликовали — такую схему: приватизация лишь двух отраслей промышленности (легкой и пищевой) "съела" бы четверть инфляционного навеса; а если бы было принято решение избавить названные отрасли от налога с оборота, так можно было бы поглотить и половину "лишних" денег. (При расчетах предполагалось, что население понесет деньги в приватизацию в том случае, если это будет доходнее альтернативных способов их пристраивания.) А еще малая приватизация: торговля, общепит, сервис; а еще продажа земельных участков — вполне разрешимой, оказывается, была задача до либерализации цен убрать с рынка лишние деньги. Но этого сделано не было.
Сослагательное наклонение в подобного рода материях — вещь сомнительная, но все же попробуем представить себе, что изменилось бы, если бы это было сделано.
Во-первых, не было бы гиперинфляции в первые месяцы после либерализации цен — ей неоткуда было бы взяться. Во-вторых, неизбежный в ходе реформ рост дифференциации доходов не был бы так катастрофичен по масштабам — и, главное, пошел бы по существенно иной линии: накопленные человеком в его прошлой "советской" жизни сбережения существенным образом отразились бы на его имущественном статусе в жизни новой.
Значение этого последнего фактора — точнее говоря, его отсутствия — трудно переоценить. Обменяв на ноль все сбережения населения, вместо того чтобы раздать за них собственность (все равно ведь ее потом раздавали за ваучеры), реформаторы сразу убили двух зайцев. Они надолго сняли с повестки дня вопрос о появлении в России среднего класса — и лишили проводимые реформы сколько-нибудь широкой социальной базы. И зайцы эти убиты насовсем. Проекты так называемой компенсации сгоревших сбережений — будь они даже исполнимы — ничего уже изменить не в состоянии.
Вышеприведенные рассуждения могут показаться маханием кулаками после драки — и вообще, говоря словами известного анекдота, "быть бы мне таким умным до, как моя жена — потом". Но впечатление это будет ошибочным. Эксперты Ъ за годы выхода нашего издания (да и ранее) опубликовали сотни статей и обзоров, трактующих как текущие, так и стратегические проблемы реформирования российской экономики. Наши постоянные читатели, надеемся, согласятся, что очень значительная часть идей, высказываемых в нынешней статье, была уже опубликована нами много ранее. Реформаторы, разумеется, имели полное право наши выводы и наблюдения игнорировать — да и просто не читать. Но и мы, в свою очередь, получили право оценить последствия расхождения в мыслях между ними — и нами.
Впрочем, тема нашего юбилейного обозрения гораздо шире, чем хроника и разбор действий сменяющих друг друга правительств Союза и России. Обратимся к сути дела.

Внешние финансовые источники и парадоксы дезинтеграции
В течение последней четверти века конъюнктура мирового рынка дважды предоставляла исключительные возможности для структурной реорганизации хозяйства Советского Союза и России. Оба раза эти возможности были упущены.
Первый раз — середина и конец семидесятых; для мировой экономики — годы энергетического кризиса. Рост цен на энергетические ресурсы дал России уникальную возможность формирования финансового потенциала структурной перестройки хозяйства: Россия была единственной из развитых индустриальных стран, которая могла экспортировать дешевое (для себя) сырье. "Нефтяные деньги" лишь отчасти пошли впрок. Помимо уже упомянутых инвестиционных проектов — КамАЗа, БАМа, Атоммаша и трубопровода Уренгой—Помары—Ужгород, — ничего не припоминается.
Эти проекты, естественно, сыграли свою модернизационную роль, значение которой не иссякло и по сей день. Остальной же денежный поток, распыленный по всему хозяйству, не смог даже приостановить тенденций к снижению темпов роста национального дохода. Видимо, значительную долю средств отвлекла политическая борьба с Западом в Восточной Европе, Африке, Азии. Однако к началу перестройки проблема исчезновения "нефтяных денег" 70-х все-таки не была полностью неразрешимой.
Во многом неудачи первого, да и последующих этапов реформирования российской экономики связаны с недооценкой роли или невозможностью адекватной идентификации места России в мировой экономической системе. Объективно обусловленное нулевыми темпами экономического роста расставание со статусом сверхдержавы на внешнеполитической арене сопровождалось, с одной стороны, малообъяснимыми материальными пожертвованиями мировому сообществу (в духе купца, замаливающего грехи молодости), с другой — необъяснимой эскалацией домостроевской жестокости к своим ближним — бывшим партнерам по СЭВ и СССР.
При этом действия Союза и России до обидного последовательно дополняли друг друга.
Начнем с того, что союзный центр в борьбе за западную помощь и за приобретение статуса специального члена МВФ почему-то исключительно мягко (даже без тени попытки начать серьезные переговоры по компромиссным схемам) отнесся к тому, что многие страны Азии и Африки, следуя рекомендациям МВФ, отказались погашать военные долги, то есть в первую очередь долги перед СССР. Таким образом, отказавшись от статуса крупнейшего мирового кредитора (гарантирующего место не столько в МВФ, сколько в Лондонском клубе) без компенсации товарными поставками, собственностью и даже без надежды на факторинговые схемы, союзному руководству удалось "завесить" порядка $60 млрд внешних активов по номиналу (их рыночная цена, если исходить из сегодняшней котировки внешнего займа России, которая, напомним, в международной классификации инвестиционной привлекательности опережает только Ирак, могла бы быть оценена как минимум в $15 млрд, но, к сожалению, отказ платить сделал эти долги неликвидными).
Второй широкий жест сделала уже Россия, из тех же
соображений, что и Союз, объявившая себя (быстро оставив попытки урегулировать этот вопрос с бывшими республиками СССР по известным схемам гарантий собственностью) единоличным правопреемником по всем долгам СССР. (По разным оценкам эта сумма составляет $80-110 млрд, хотя при "честном" разделе долга на Россию падало бы миллиардов 70.) Как его ни реструктурируй, а порядка $4 млрд в год из бюджета платить приходится (могло бы, кстати, быть и на порядок больше, если бы не героические усилия Александра Шохина).
В итоге Россия, совершив все возможные политические и внешнеэкономические уступки, практически отказалась от объективно принадлежащего ей статуса страны нетто-кредитора — вообще говоря, весьма уважаемого в мире.
Второй аспект — это недопонимание выгод и опасности положения Союза и России как центра международных валютных систем. Очевидно, что как экономическая категория рубль СССР в СЭВе и рубль России в СССР играл примерно ту же роль, что играла марка в ERM, доллар в Бреттон-Вудской валютной системе и французский франк в зоне KFA. Для центральной валюты это прежде всего означает, что ее курс (через систему цен, или благодаря статусу резервной) завышен относительно паритетного по отношению к периферийным валютам.
Таким образом, страна-центр получает хорошую фору в виде дешевого, с точки зрения внутренних цен, импорта. Этот фактор все глубже затягивает страну в жесткие и "наркотические" интеграционные (в том числе технологические) связи, порождая при этом иллюзию активности сальдо в межгосударственных связях. В результате возникает иллюзия, что переход на мировые цены — резерв для получения ранее упускаемых доходов. Переход происходит — и вот уже импорт оказывается непомерно дорогим и экспортом это не компенсируется.
В итоге, без разбора того, какие цены дальше от мировых — экспортные или импортные — сначала Союз хлопает дверью в СЭВе, а затем Россия в Союзе.
Печальный итог известен (и, кстати, не нов — вспомним энергетический кризис в США после распада Бреттон-Вудской валютной системы): страна получает через импорт мощнейший удар, подхлестывающий инфляцию издержек, цены растут, связи рвутся, внешние рынки теряются. По существу, бывшая валютная метрополия начинает импортировать издержки и экспортировать спад. Теперь, как известно, не только объемы взаимной торговли сократились куда больше, чем национальные производства, но и структура нашего торгового оборота со странами СЭВ и СНГ куда консервативнее, чем у России со всем остальным миром — до 90% в ней составляет сырьевой оборот.
Можно ли было в этих коллизиях разобраться заранее? Наверное, да — особенно если не переупрощать подходы и не "бежать впереди паровоза". По нашим данным, в 1990-1991 годах Госкомстату СССР не выделили смешной суммы — 20 млн рублей — для того чтобы собрать информацию и провести цикл работ по составлению межотраслевого баланса поставок в разрезе союзных республик с выделением внешнеторгового блока по расширенной (до 1500 позиций) товарной номенклатуре. Что поделаешь? В то время во внешнеэкономической сфере были дела поважнее: у одних "дело АНТа", у других — "дело Фильшина", а у всех вместе — подороже продать остров Кунашир.
Второй раз мировая конъюнктура проявила благосклонность к России на рубеже 80-90-х годов. Тогда мировой денежный рынок оказался переполнен свободными ресурсами: спрос на деньги со стороны США, в начале 80-х активно импортировавших капитал, упал, Германия и Восточная Европа еще не нуждались в притоке денег. Небезынтересно мнение английского экономиста Джона Росса: он полагает, что обозначившийся избыток денег был бы направлен в Россию, если бы не реформы Гайдара. Либерализационный шок развернул этот поток в Китай, который оказался более безопасным местом приложения капитала.
Что, помимо политической нестабильности, было очевидным препятствием к аккумулированию свободных денежных потоков? Отсутствие структурной линии в политике наших либералов ставило в уязвимое положение именно те отрасли производства, где эффективность приложения капитала могла бы быть высокой. Легкая, пищевая промышленность и машиностроение, будучи ориентированы на внутренний спрос, в условиях равномерного (неструктурного) денежного сжатия оказались в самой невыгодной ситуации. Будь экономическая политика именно структурной, положение могло бы стать прямо противоположным.
Имеется в виду следующее. Замораживание цен (вопреки догмам МВФ) на продукцию тяжелых отраслей и либерализация цен в "легком" секторе определили бы относительный рост цен и соответственно эффективности этого производства на внутреннем рынке. И не только: замороженные цены в отраслях "производства средств производства" предотвратили бы инфляцию издержек, а оставили бы "легким" отраслям запас конкурентоспособности на рынках ближнего зарубежья и третьего мира, о которых теперь можно лишь сожалеть. Наряду с достаточно высокой оборачиваемостью капитала это могло бы привлечь в отрасли средних технологий иностранных инвесторов, ради которых все правительства РФ уже который год издают указы и постановления.

Генезис и кризис институтов перераспределения

А теперь обратимся к совсем другому вопросу: кто и как в реформируемой стране начинал — и прекращал — зарабатывать деньги.
Первым символом насаждаемого в стране "рынка" стали биржи, которых к концу 80-х расплодилось по стране несколько сот. Как все еще помнят, этот рыночный институт служил вовсе не для эффективного распределения сырьевых (так называемых "биржевых") товаров или, скажем, хеджирования рисков. Все было гораздо проще: те, кто имел доступ к дешевым и дефицитным государственным ресурсам, на биржах эти ресурсы перепродавал по свободным ценам, которые были гораздо выше государственных. Операция несложная, больших интеллектуальных и прочих ресурсов не требующая, но весьма выгодная. (Между тем в стране до сих пор так и нет ни одной "настоящей" товарной биржи — сегодняшней структуре хозяйства она просто не нужна.)
Другие принципиальные возможности перераспределительного накопления появились уже в условиях гиперинфляции, раскрученной с января 1992 года, но об этом мы сказали выше.
С весны 1992 года борьба с инфляцией стала важнейшим и чуть ли не единственным (кроме, разумеется, приватизации) элементом правительственной политики.
Денежное сжатие 1992 года (реальное количество денег в обращении в январе составило около 40% от уровня лета 1991 года, когда в экономике было относительное равновесие) вызвало сильный спад промышленного производства. Директора предприятий, взывающие к изменению экономической политики, были объявлены врагами реформ — "красными директорами".
Открытие экономики для внешнего мира, практически проведенное в 1992 году, придало промышленному спаду еще и структурный характер. Как уже говорилось выше, несоответствие внутренней и внешней ("мировой") ценовой структуры и низкая конкурентоспособность российской обрабатывающей промышленности неминуемо ускорили спад в конечных отраслях, в частности, в отраслях, обслуживающих потребительский рынок. Для новых предпринимателей наметилось две возможности: экспорт сырьевых ресурсов и импорт товаров, замещающих потери от спада в промышленности и сельском хозяйстве.
Последовательность и пропорции реализации этих возможностей определила динамика обменного курса. Инфляционные ожидания конца 1991-го — начала 1992 года резко подняли курс доллара, так, что средняя зарплата в долларовом выражении не превышала $10. Ясно, что о масштабном импорте
при таком курсе говорить не приходилось. Он и начал быстро сокращаться, поскольку для коммерсантов был невыгоден, а государство от централизованных закупок отказывалось. Свободный экспорт стал ключевым способом зарабатывания денег. Именно поэтому объемы экспорта относительно мало изменились по сравнению с дореформенным периодом, в то время как практически во всех отраслях хозяйства спад измеряется десятками процентов.
Сохранение высокого уровня экспорта и снижение импорта обеспечили положительное сальдо торгового баланса. Притекающая в страну валюта (хотя значительная часть валюты, вырученной за экспортные поставки, оседала за границей) обеспечила долгосрочное понижательное давление на реальный курс доллара: с января 1992 года только в течение нескольких месяцев биржевой курс доллара рос быстрее внутренних цен (обычно опережающий рост происходил в кризисные моменты, обусловленные неловкой денежной политикой). Покупательная способность населения, выраженная в долларах, стала расти. А соответственно стала расти и привлекательность торговли импортными товарами. На глазах расцвели рынки одежды, электроники, бытовой техники, продуктов питания. К лету 1994 года средняя зарплата составляла примерно $100.
Позиции банков, обслуживающих экспортно-импортные операции и торговлю, естественно, стали усиливаться. Это были в основном новые банки — и именно выход в быстро растущий сектор хозяйства обеспечил этим банкам быструю ликвидацию разрыва по объемам активов между ними и "старыми" спецбанками. Кроме того, все банки подпитывались инфляционными деньгами вплоть до середины 1994 года. Эта подпитка обеспечивалась отрицательной реальной процентной ставкой при сохранении масштабного централизованного финансирования. Если в 1992 году средняя доходность (отношение прибыли к активам) для 30 крупнейших банков составляла около 3%, то в 1993 году она вышла на уровень 6%.
Понятно, что новые предприниматели равнодушно наблюдали за промышленным спадом: проблемы производственного сектора хозяйства были для них чужими, их интересы лежали в других областях.
Однако уже летом 1993 года прозвенел первый звонок. В течение двух месяцев номинальный курс доллара падал, хотя и медленно. Рублевые процентные ставки к этому времени были не меньше, чем сейчас. Поэтому для тех же торговых компаний, оперирующих валютой, процент по взятым рублевым кредитам фактически превратился в валютный, а это гораздо больше 100% годовых. Большинство компаний тогда отделалось легким испугом. Помогли два фактора: потребительский рынок импортных товаров быстро расширялся, а банки еще не были столь требовательны по части своевременного возврата кредита. Однако, скажем, печальная история краха "Эрлана" началась именно летом 1993 года.
Отметим также, что в этот период правительство по-прежнему оставалось безразлично к проблемам хозяйствующих субъектов — теперь уже торговых компаний. Его заботило только снижение уровня инфляции, а стабильный курс доллара рассматривался как номинальный якорь, к которому "привяжутся" все цены. (Как показали последующие события, влияние обменного курса на цены оказалось минимальным, а осенью произошел очередной валютный кризис.)

Последняя глава эпохи перераспределения

1994 год запомнился очередной неудачной попыткой финансовой стабилизации. В этом году политика примерно та же, но с некоторыми дополнениями. "Безынфляционное" финансирование бюджетного дефицита стало в понимании правительства ключевым вопросом экономической реформы.
Однако возможности стабилизации и пополнения бюджета за счет реального сектора были практически исчерпаны. Сохранив денежное давление на промышленность и сельское хозяйство, правительство задалось целью ужесточить денежный режим для банковской сферы. Именно в этот момент ограниченность хозяйственных интересов государства проявилась наиболее явным образом, поскольку к моменту наступления на банковский капитал он уже успел сформироваться как жизнеспособная часть капиталистического хозяйства. Спектр средств был неширок: от навязывания ГКО в качестве значительной части портфельных инвестиций финансовых институтов до резкого ужесточения резервных требований к коммерческим банкам. На фоне заявленной в правительственной программе цели увеличения инвестиционной активности частного сектора попытки "национализации" банковского капитала выглядят, мягко говоря, непоследовательными.
При этом на второй план отходит проблема инвестиций — откуда же на них возьмутся деньги, если большая часть средств размещена в госбумаги? Высокие процентные ставки рассматриваются как антиинфляционная мера, а их негативное влияние на все сектора хозяйства игнорируется.
Проводимая государством политика оказалась невыгодной никому. При этом торговцы и промышленники жалуются на банки, те оправдываются необходимостью выжить в условиях недружественной политики, но каждый пытается смягчить эту политику, оказывая давление на власти в одиночку, а если и вместе, то даже не пытаясь предъявить концептуальные политические претензии.
По существу, цепь перестроечного и постперестроечного "развития" здесь и обрывается: неиспробованных возможностей манипулирования ранее созданным национальным богатством больше не осталось.

Совсем небольшое резюме

Итак, реформирование российской экономики на основе мифов в целом, похоже, завершено. Мифа о социализме с человеческим лицом хватило на шесть лет, мифа либерального — и вообще только на три года. При этом, как мы видели, всем разрядам субъектов экономики уже было наглядно показано, что "жизнь — не грезы, жизнь есть подвиг": промышленники, аграрии, торговцы — а теперь и банкиры — поочередно ощутили на себе тяжелую реформаторскую длань.
С инициированием и раскручиванием процессов перераспределения ранее накопленной в стране собственности либеральные реформаторы справились, но ни начать новый виток накопления национального богатства, ни даже добраться до какого-то пункта равновесия в перераспределении им не удается — и, если либеральный миф останется ключевым, удастся очень нескоро. На наш взгляд, позитивных сдвигов в решении этих задач, непременным условием которых является создание новой системы стратегического управления экономикой, следует ожидать уже не от правительства — оно за эти десять лет нажало уже на все мыслимые рычаги и дернуло за все мыслимые веревки, — а от самих предпринимателей. Да и то только в том случае, если им удастся сформулировать свои долгосрочные цели.

Комментарии к графикам
К графику 1
На графике видно, что в течение 20 предреформенных лет номинальные доходы населения выросли более чем в 2,5 раза. Реальные, то есть дефлированные доходы также существенно увеличились — в 1,8 раза.
К графику 2
На графике видно, что в 70-х и начале 80-х годов темпы роста подушевого дохода населения, предназначенного для потребления и произведенного национального дохода в реальном выражении параллельно снижались. С 1982 года произведенный национальный доход в расчете на одного человека уже падал. Причем интенсивность падения резко возросла с началом перестройки. В то же время рост душевых доходов населения резко ускорился. Разрыв динамики произведенного и предназначенного для потребления дохода сформировал пресловутый инфляционный навес.
К графику 3
Рост доходов населения, опережающий рост произведенного национального дохода, привел к резкому росту нормы сбережений в 1986-1990 гг.
К графику 4
На графике показан процесс "обналичивания" прибыли предприятиями.

Юрий Беляев, Татьяна Гурова, Никита Кириченко, Александр Привалов, Валерий Фадеев, Андрей Шмаров

["Коммерсантъ Власть"]

http://www.kommersant.ru/doc/2712185

20.04.2015

30 лет назад, в конце апреля 1985 года в СССР началась перестройка.

Очевидно, в обществе назрели перемены, и оно хотело этих перемен, прежде всего в идеологии. Результат, к которому пришла страна, вышел далеко за пределы того, о чем думало руководство. Вряд ли кто-то планировал такие кардинальные изменения. Мыслились некоторые усовершенствования внутри системы, руководство хотело изменить ситуацию в стране, не изменяя устоев. Но, очевидно, что стройного плана, понимания, к чему и какими путями надо прийти, не было. Хаотические действия привели к неожидаемым последствиям. Но в результате мы живем сегодня в совершенно ином государстве.

20.04.2015

30 лет назад, в конце апреля 1985 года в СССР началась перестройка.

[Александр Жуков]

Очевидно, в обществе назрели перемены, и оно хотело этих перемен, прежде всего в идеологии. Результат, к которому пришла страна, вышел далеко за пределы того, о чем думало руководство. Вряд ли кто-то планировал такие кардинальные изменения. Мыслились некоторые усовершенствования внутри системы, руководство хотело изменить ситуацию в стране, не изменяя устоев. Но, очевидно, что стройного плана, понимания, к чему и какими путями надо прийти, не было. Хаотические действия привели к неожидаемым последствиям. Но в результате мы живем сегодня в совершенно ином государстве.

Автор, заместитель председателя Госдумы

[Геннадий Андреевич]

Никакой перестройки не было, была разрушительная политика, преступная по сути. Прежде чем что-то перестраивать, надо иметь программу, чертеж перестройки и уметь по ходу корректировать строительство. Но Горбачев лишь говорил слово "перестройка". Он превратил перестройку в перестрелку. В стране начался бедлам. До перестройки мы стояли на границах с ФРГ, а сейчас на границах с Новороссией. Только за это Горбачева надо наказать как за госпреступление.

Автор, лидер КПРФ

[Андрей Макаревич]

Как лучшие годы жизни. До нее я не мог и мечтать о том воздухе свободы, который на время накрыл страну. Жаль, на время. Горько видеть, как многие недальновидные и неблагодарные люди поливают грязью Горбачева. Да, не все было идеально, но он сделал то, чего не сделал никто,— изменил мир.

Автор, народный артист России

[Игорь Артемьев]

Так же положительно, как и 30 лет назад. Она сформировала новые государственные подходы к экономике, политике, ведению бизнеса. Перестройка дала многое: вывела государство из тоталитаризма, подарила людям демократические права и свободы, создала фундамент рыночных отношений. И я всегда буду благодарен Михаилу Сергеевичу Горбачеву за то, что он предоставил мне свободу.

Автор, руководитель Федеральной антимонопольной службы

[Сергей Глазьев]

В 1987 году в Киеве друзья спрашивали меня, что будет после перестройки? И сами отвечали: будет перестрелка. Народ понимал, к чему ведет непрофессионализм, некомпетентность власти. Перестройка была бы в любом случае, но проводить ее без стратегического видения, понимания закономерностей развития, угроз безопасности, было авантюрой. Мы еще в 1983 году работали над программой ускорения научно-технического прогресса. Была разработана комплексная программа. И если бы тогда руководство прислушалось к нашей Академии наук, у нас был бы такой же успех, как в Китае. Запад использовал Горбачева так же, как недавно Януковича.

Автор, советник президента по вопросам региональной и экономической интеграции