*366. Пиар-технологам Владимира Путина — аплодисменты

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/46045/

№ 37 (222) от 07 ноября 2011 года



Пиар-технологам Владимира Путина — аплодисменты. Так элегантно развести оппозиционную публику, так эффектно создать информационный повод для обсуждения, так красиво загнать в тупик лучшие перья российской журналистики — ребята, браво, Филипп Денисович Бобков, создатель и идеолог знаменитой «пятерки» КГБ СССР — идеологической контрразведки, вам должен поставить, как пишут в интернете, «зачот»

Присуждение премии правительства РФ 2011 года в области печатных средств массовой информации № 1902-р, подписанное лично Владимиром Путиным, никто бы и не заметил, если бы в числе удостоенных премии исполнительной ветви власти не оказались журналисты, для которых правление ВВП стало постоянной борьбой за право исполнять свой профессиональный долг. У Сергея Пархоменко аккурат после прихода Путина в К ремль отобрали его детище — журнал «Итоги». Ирина Петровская вынуждена была уйти из федеральной газеты, потому что ее статьи подвергались цензуре: теперь она обозреватель «Новой газеты», которая ведет собственный мартиролог убитых журналистов. Убитых за расследование чекистского бизнеса под названием «Три кита» (Юрий Щекочихин), за репортажи и расследования трагедий в театре на Дубровке, в Беслане и Ч ечне (Анна Политковская), криминала (Игорь Домников), чеченского кошмара (автор газеты Наталья Эстемирова), фашиствующих ублюдков (адвокат Станислав Маркелов и внештатный корреспондент Анастасия Бабурова). Всех их убили не в «лихие 90-е» — в стабильные 2000-е, которыми так гордится высокий чиновник, подписавший распоряжение о премии-2011, глава правительства В.В. Путин. В том же ряду и имя Михаила Бекетова, еще одного лауреата распоряжения № 1902-р: его, главного редактора «Химкинской правды», тоже убивали — недоубили, сделали калекой руками или по заказу химкинских властных отморозков, как не доубили в тех же Химках гражданского активиста Константина Фетисова: прокуратура Московской области в 2010 году инициировала проверку деятельности мэра города Владимира Стрельченко — на том и успокоились. Ни по делу Бекетова, ни по делу Фетисова никого так и не нашли, никого не осудили, о чем многажды писала «Новая газета». На тот 1 млн, что получит Бекетов за премию, он сможет лечиться за границей месяц, может, два, а придется — годы.

Развилка

Путинские пиар-технологи выстроили на общественной доске патовую позицию, когда абсолютно любой ход в итоге приводит в тупик. Что делать журналистам, которых отобрали специалисты по активным мероприятиям? Взять премию из рук г-на Володина — и в этом тоже цимес ситуации, — в прошлом одного из лидеров «Единой России», в настоящем вдохновителя Общероссийского народного фронта и главы аппарата правительства, которому, судя по прецеденту (в прежние годы премию вручал тогдашний глава аппарата Сергей Собянин), и предстоит 13 января (День печати) жать руку журналистам, коих принято числить по категории «оппозиционных»? Взять — и навсегда войти в историю, как пять лет назад вошли руководители известных СМИ Виктор Лошак («Огонек») и Виталий Игнатенко (ИТАР-ТАСС), которых сочли «добившимися значительных творческих и профессиональных достижений» аккурат в тот год (2006-й), когда убили Аню Политковскую. Уж как будут ликовать интернет-падонки и проч., смакуя: де, всякая независимость имеет свою цену — одним хватает пяти копеек, цена других — миллион. Не взять, отказаться от премии? Иные коллеги и не поймут: с этой власти — хоть шерсти клок, другие скажут: власть сама пропагандирует своих могильщиков — зачем ей в этом мешать?

Прецеденты

В нашей больной истории все уже когда-то бывало. Анна Андреевна Ахматова, спасая сидевшего сына, написала строчки, которых потом стеснялась: «Мы пришли сказать, — где Сталин, там — свобода». Ей надо было вытаскивать из лагеря Левушку — нет предела цены за спасение сына.

Юрий Любимов, спасая театр и себя как режиссера, уехал за границу с благословения все того же генерала Бобкова. Поэты Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко, лидеры фронды 60-х, тоже нет-нет да писали какую-нибудь оду «Братской ГЭС»: потом выходили их многотомники и циники говорили: «Ну, надо же как-то жить». Евтушенко будет откровенен: «Я — тик-так, сегодня — так, а завтра — так».

Но были и другие примеры.

Религиозный диссидент, автор сборников «Надежда» Зоя Крахмальникова, лидер запрещенного ДС Валерия Новодворская и целый ряд других диссидентов отказывались писать прошение о помиловании генеральному секретарю ЦК КПСС: их ценой были месяцы ссылки и тюрьмы. Один из издателей диссидентских «Поисков» Валерий Абрамкин не стал каяться на суде — отсидел шесть лет, получил туберкулез и всю жизнь корит себя за болезнь сына. А его соиздатель покаялся, признал вину и отделался ссылкой.

Александр Исаевич Солженицын в 1998 году весьма резко отказался от ордена Андрея Первозванного, который собирался ему вручать президент Ельцин. Отказался со словами «От верховной власти, доведшей Россию до нынешнего гибельного состояния, я принять награду не могу». Многие его осудили, даже святой человек Дмитрий Лихачев. Впрочем, он заметил, что Солженицын «поступил по совести». Только и всего.

Какова цена «по совести» сегодня? Да, в сущности, никакая. Чем платит Юрий Шевчук, задавший неудобный вопрос Путину и написавший «Я пил вчера у генерала ФСБ»? Ну в «ящике» не показывают, на привластных корпоративах не стрижет. Что случилось с Дмитрием Быковым или Михаилом Ефремовым, у которых не достало времени пойти на встречу с Путиным? Или с блогером Рустемом Адагамовым, который не счел себя сторонником «Единой России» и на приглашение к ее лидеру, Дмитрию Медведеву, ответил отказом?

Впрочем, личный выбор — он личный, в советчиках не нуждается.

Любопытна власть.

Цели

Так зачем эта история Путину и его пиар-технологам? Среди очевидных ответов — см. выше про технологию Ф.Д. Бобкова. Устраивая зарубежные гастроли и помогая издавать многотомники, он ненавязчиво давал понять тем, кто продолжал сопротивляться, выбирая между голодовкой и смертью, которую выбрал Анатолий Марченко, и насильственной эмиграцией, которая выпала Буковскому, Гинзбургу, тому же Солженицыну. Де, есть и более комфортный выход. Только один раз, зажав от неприятного запаха платком нос, закрыв от чудовищности картинки глаза, — один раз.

Среди ответов, описанных в исследованиях по авторитарным режимам, есть и такой: главное отличие корпоративистского способа управления, при котором все решения принимаются за закрытыми дверями узкой группой людей, заключается в его маниакальном стремлении инкорпорировать в тело власти всех, кто способен независимо думать. А если не инкорпорировать — то показать инакомыслящим, что все рано или поздно готовы соучаствовать в подлости. Дело за малым — найти подход, аргументы, позволить хоть как-то сохранить лицо. Кто может — сживется, кто не сможет — «кладбищенской земляники крупнее и слаще нет». Это Марина Цветаева.

Авторитарная власть редко бывает эффективной. Кроме одного — когда стоит задача купить лояльность. Народа — пенсиями, чиновников — акциями в бизнесе, людей в погонах — правом на рейдерство. Она, эта власть, абсолютно уверена: человек слаб. И, строго говоря, не слишком в том ошибается.

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/47195/

№ 41 (226) от 5 декабря 2011 года

«Боже, как же они боятся!» — такие эсэмэски пошли на телефон, как только стало известно, что хакеры последовательно обрушили весь либеральный угол интернета. Периодически обрушивался и Живой журнал.

«Они» — это власть. Facebook и Twitter, до которых нашим чекистам и их коллегам из МВД пока не дотянуться, буквально полыхали раздражением: все ленты были заполнены сообщениями и видеороликами о нарушениях — в Екатеринбурге на видеокамеру телефона засняли, как три учительницы ставят галочки в пачке бюллетеней, в Москве — как платили студентам за участие в «каруселях», в Барнауле — как блокировали наблюдателей «Голоса» и т.д. и т.п. Параллельная реальность непрерывным потоком шла по госканалам: там граждане дружно голосовали, а местные правоохранители сообщали об отсутствии нарушений.

Почему впервые за 20 лет постсоветской России власть стала действовать столь нагло? Ответ — страх.

Тот же страх, что бесконечно мучил советскую власть: не дай бог, волна протеста перекинется из одного города в другой. Когда были знаменитые волнения в Новочеркасске в 1962 году, где власть расстреляла демонстрацию рабочих, остальная страна о том ничего не знала. И в Новочеркасске поняли: они — в одиночестве, никто их не поддержит, протест подавят. И подавили.
„

Посредством социальных сетей люди от Москвы до самых до окраин начинают солидаризироваться в своем недовольстве



”

Ровно по этой же схеме действует власть и сейчас. Последние недели перед голосованием показали: низовой гражданский протест набирает силу, растет раздражение против дуумвиров, наглости их рокировки, брезгливость по отношению к представителям «Единой России». Одно дело, когда недовольство демонстрирует Москва или Питер, другое, когда то же — и в Твери, и в Екатеринбурге, и во Владивостоке. Граждане в разных частях огромной страны вдруг поняли: плохо жить (вариант: мерзко, невозможно дышать) не только в их городе Энске, но и за тысячу километров от них также. Значит, виноват в том не только местный начальник — что-то не ладно и с главными начальниками в Москве. Страшно подумать: Путин виноват? Вот этого катка протеста и боится Кремль: они помнят, как девятый вал накрыл советскую власть, и понимают, что такой же может накрыть и их. Месяц назад статистика зафиксировала: более 51 млн граждан имеют доступ в интернет. Это значит, что треть страны узнает о том, что происходит в Отечестве не только из благостных новостей Первого канала или канала «Россия». Но мало того что узнает: посредством социальных сетей люди от Москвы до самых до окраин начинают солидаризироваться в своем недовольстве. Одним из инструментов объединения страны стала «Карта нарушений». Люди зримо увидели: то, что вытворяет в ходе избирательной кампании партия власти в их городе, она делает и в других. Ровно поэтому в последнюю неделю перед 4 декабря вся мощь репрессивной машины — от телеящика до прокуратуры — была обрушена на «Голос», а в день голосования — на интернет-ресурсы, где была размещена «Карта нарушений» (echo.msk.ru, newtimes.ru, slon.ru).

Нетрудно заметить: там, где доступ к интернету ограничен, как, например, в национальных республиках Кавказа, где пользователи составляют сотые доли процента, там власть и получила почти 100-процентную явку и близкий к тому одобрямс. Картина ровно обратная в больших городах, где люди перестали верить «ящику» и читают интернет.

Мало того: живые журналы, Twitter не позволяют тихо затоптать протестантов в отдаленных от Москвы городках. Как только информация появляется в одном блоге, ее начинают постить в тысячах. Это очень важно, потому что на одиночный протест способны герои, поддержка тысяч рождает протест миллионов — то самое коллективное действие, которого так боится Кремль.

Один из блогеров написал в своем Живом журнале: по стране идет восстание. Нет, пока еще не идет: но если власть не одумается, оно поднимется во весь рост. Дождутся.

[Евгения Альбац]

http://www.echo.msk.ru/programs/personalno/876917-echo/



М.КОРОЛЕВА: И сегодня это особое мнение Евгении Альбац, главного редактора журнала «The New Times», мы продолжаем. +7 985 970-45-45, все остальное найдете на нашем сайте, на сайте «Эха Москвы». Прежде чем продолжать о большой политике, вот, все-таки, вопросы, которые тут поступают по поводу вопроса, который Ксения Собчак задала Чулпан Хаматовой на церемонии Ника. Ну, вы, наверное, видели, смотрели, слушали. Спрашивают, что вы думаете по этому поводу? Что это было? Там, пиар, самопиар?

Е.АЛЬБАЦ: Я смотрела, собственно, то, что появилось на YouTube. Трансляцию я не видела. Во-первых, я хочу сказать, что у меня Ксения Собчак вызывает очень большое уважение. Она – человек со стержнем. И еще бы год назад кто-нибудь нас спросил бы, вот эта девочка, которая ведет там «Дом-2». Да вы бы 10 копеек не поставили, что Ксения Собчак может превратиться в настолько яркую фигуру в нынешней политической жизни, в какой она превратилась.

М.КОРОЛЕВА: Но я бы, допустим, поставила бы.

Е.АЛЬБАЦ: А я все время вспоминаю, конечно, Анатолия Собчака времен конца советской власти, того Собчака, который выходил на трибуну Верховного совета СССР после страшного разгона демонстрации в Тбилиси 1989 года. Я вспоминаю того Собчака, который из старого троллейбуса устроил гайд-парк в Питере, в Ленинграде. Так что это первое.

М.КОРОЛЕВА: Жень, но мы не вообще о Собчак, да? Мы, вот, о конкретном случае.

Е.АЛЬБАЦ: Нет, вот именно то, что она позволила себе задать вопрос, который, действительно, интересует, я думаю, что, действительно, миллионы людей, Чулпан Хаматову заставили этот ролик записать или она это сделала по собственному почину? Это, с моей точки зрения, особенно после выступления Миронова, актера Миронова, было, с моей точки зрения... Я не могу сказать, что это было оправдано, да? Я думаю, что, наверное, может быть, нужно было другое место, может быть, для этого избрать. Но это вопрос, который людей интересует. Собчак – журналист. Журналист всегда журналист. Вот, всегда.

М.КОРОЛЕВА: То есть у вас не было ощущения неуместности, популизма?

Е.АЛЬБАЦ: У меня было ощущение и есть ощущение огромного уважения к Собчак. Пункт первый.

Пункт второй. Именно Собчак добилась того, чтобы после этого в эфире Би-Би-Си Чулпан Хаматова сказала, что ее никто ни к чему не принуждал, и она просто, вот, искренне благодарна Владимиру Владимировичу Путину. Замечательно.

М.КОРОЛЕВА: А кто-то ждал такого ответа?

Е.АЛЬБАЦ: Значит, мы получили... Ну, он произнесен (этот ответ). Больше вот этих... Все эти ужимки Хаматовой, которые продолжались последнее время «Ничего как-то не скажу», вот, они закончились. Теперь все слова произнесены. Мы еще раз получили подтверждение, что актеры всегда актеры, что они читают чужие тексты. Честь ей и хвала за то, что она делает в этом фонде для детей. Хотя, честно говоря, пиар, который идет в связи с этим фондом, немножко, мне кажется, для благотворительной организации зашкаливает. Потому что есть некоторые другие фонды, да? Есть «Чистая линия», есть «Помоги.орг», есть Доктор Лиза, да? Которые помогают больным детям. Помоги.орг – я сама даю деньги детям, больным церебральным параличом, да? Помогают разным больным людям, имеют значительно меньший publicity, не имеют такой поддержки как премьер-министр тире президент РФ Владимир Путин, да? И, мне кажется, значительно как-то скромнее держатся. Вообще благотворительная деятельность не требует таких софитов, как мне кажется.

М.КОРОЛЕВА: Ну, в данном случае, если это работает на привлечение, скажем. Вот, если Хаматова своим лицом, своей деятельностью просто привлекает деньги на себя. Ведь, благое дело. Вроде бы, благое дело.

Е.АЛЬБАЦ: Я думаю, что знаете... А вы никогда не задавались, Марина, одним простым вопросом? Вот, Владимир Владимирович Путин, премьер-министр РФ помогает больнице, созданной Чулпан Хаматовой. Замечательно. И слава богу, что это происходит. Но при этом он – премьер-министр, в его подчинении находится министр здравоохранения РФ. А почему вместо того, чтобы увеличивать расходы на оборону, премьер-министр не распорядится и не скажет, что нам надо еще на несколько процентов поднять расходы на медицину? Ведь, вы посмотрите, что получилось с последним бюджетом, когда выросли расходы на оборону и упали расходы на здравоохранение, науку и образование. Почему премьер-министр просто не скажет «Ребят, да нам надо тратить на здравоохранение не 2-3% ВВП, а нам надо потратить сейчас 4-5% ВВП. Не будем мы делать ракеты. Вот, мы не будем их делать. У нас много больных детей»?

Я каждый раз когда утром слушаю... Мы делали материал об этом, Зоя Светова делала материал в журнале у нас. Я слушаю на «Эхо Москвы»: «Помогите: им нужна ваша помощь». Я каждый раз задаюсь вопросом: «Почему одна из богатейших стран мира с колоссальными запасами нефти и газа? Ну, сделайте вы, отстегивайте вы от каждой нефтяной компании, от каждого бара или Газпрома». Вот, Газпром сейчас там купил Comedy Club за 10 миллионов или миллиардов, за какие-то огромные деньги купил этих смеющихся людей по телевизору, да? А почему бы эти деньги не отдать детям, чьи родители с протянутой рукой ходят и просят «Дайте 10 тысяч долларов...»

М.КОРОЛЕВА: Подождите. Но, наверное, не через благотворительные фонды, правда?

Е.АЛЬБАЦ: Подождите. Нет, подождите, дайте я договорю. Значит, они объявляют на «Эхо Москвы» каждый божий день.

М.КОРОЛЕВА: Да почему только на «Эхе Москвы»-то, Жень?

Е.АЛЬБАЦ: Ну, я слушаю «Эхо Москвы» - я не знаю других радиостанций.

М.КОРОЛЕВА: А. Отлично.

Е.АЛЬБАЦ: Объявляют: «Нужно собрать такой-то, нужно на помощь в Германии, в Израиле, в других странах». Почему? ПОЧЕМУ родители должны детей с хроническими заболеваниями, со страшными заболеваниями, почему они должны ходить и просить? Почему?!

М.КОРОЛЕВА: У нас, между прочим, обязательное медицинское страхование.

Е.АЛЬБАЦ: Ладно.

М.КОРОЛЕВА: Не так ли?

Е.АЛЬБАЦ: У нас нет никакого обязательно медицинского страхования. У нас вообще не существует страховой медицины. У нас ее не существует. У нас существует воровская медицина. Вот это у нас существует. Поэтому не будем про это говорить. Состояние нашей медицины наичудовищное. Когда-нибудь я обязательно об этом расскажу. У нас в самых дорогих клиниках творится катастрофа абсолютная. Но забудем сейчас об этом – я не буду сейчас об этом говорить.

Я говорю о том, что фонд Хаматовой существует, прежде всего, потому, что туда дает деньги Путин. Почему Путин дает деньги через фонд и почему он как премьер-министр не распорядится, чтобы все нефтяные и все газовые компании отдавали деньги в пользу, там я не знаю, там, выделить отдельную статью бюджета на лечение хронически больных детей? Почему это не происходит? Это же абсурд!

М.КОРОЛЕВА: Но как я понимаю, это, опять-таки, это должно не через благотворительные фонды делаться, а просто автоматически. Вот, болен ребенок – и он лечится бесплатно, за счет государства. Разве нет?

Е.АЛЬБАЦ: Газпром является, между прочим, государственной компанией, в которой доминирующее участие принимает государство. Роснефть – государственная компания. Так выделите! Перестаньте вы сокращать деньги на здравоохранение и науку. Это же... Понимаете, это же какое потрясающее лицемерие! Увеличить на фантастические бабки производство оружия убийства, и при этом сократить расходы на здравоохранение и дальше говорить про фонд, играть на пианино, собирая деньги для фонда Хаматовой. Что, Хаматова этого не понимает?

М.КОРОЛЕВА: Я думаю, что она представляет себе, что делает благое дело....

Е.АЛЬБАЦ: Поэтому, Марина... Вот, простите. Я долго на эту тему молчала. Я каждый божий день... Вот, я просто немножко знаю, что такое больные дети. Я каждый день слушаю и я просто поражаюсь. Ребята, вы задумайтесь на одну секунду. Мы – одна из богатейших стран мира, а у нас дети с хроническими заболеваниями, их родители ходят постоянно с протянутой рукой, на паперти стоят «Помогите вылечить детей». Это же стыдобина, то, что происходит. И это происходит в то время, когда он 12 лет находится у власти. 12 лет он находится у власти!..

М.КОРОЛЕВА: А скажите мне, пожалуйста, почему...

Е.АЛЬБАЦ: ...И Хаматова знает это, и говорит, что она за него проголосовала бы. Так вот, отвечая на ваш вопрос. Вот вам Собчак и вот вам Хаматова.

М.КОРОЛЕВА: Но Собчак же не об этом спросила.

Е.АЛЬБАЦ: Секунду. Я не верю, что Хаматова не знает про ситуацию, про то, что сокращается бюджет на медицину. Не верю, что она этого не знает. Она играет в игру. Замечательная актерская игра. При этом надо отдать должное, что она эту роль играет потрясающе.

М.КОРОЛЕВА: Подождите. Но тогда, ведь, люди должны отказаться создавать и участвовать в благотворительных фондах. Не так ли?

Е.АЛЬБАЦ: Они не должны. Вы меня простите великодушно, таких фондов как у Чулпан Хаматовой в стране существует не один и не два, и не три. Понимаете, в чем дело? Доктор Лиза, которая ездит по вокзалам и лечит людей, которые находятся на самом дне. Бомжи.

М.КОРОЛЕВА: Ну и она очень известна, кстати.

Е.АЛЬБАЦ: Да.

М.КОРОЛЕВА: Но не так.

Е.АЛЬБАЦ: А много ей помогает? Давно там Путин ей дал пару?..

М.КОРОЛЕВА: Ей помогают люди, да.

Е.АЛЬБАЦ: Вот, я немножко опять в курсе. Кстати говоря, вот я хочу еще сказать. Мы не договорили ситуацию с Шеиным. Мне в воскресенье позвонила как раз Доктор Лиза. Я ей абсолютно доверяю. Вот, абсолютно доктору доверяю. И она мне рассказывала о том, в каком состоянии находится Шеин. Значит, я прочитала там, в том числе и на сайте «Эха» и так далее.

М.КОРОЛЕВА: Про то, что это не настоящая голодовка, говорят власти.

Е.АЛЬБАЦ: Да. Вот, она мне сказала: «Женя, это абсолютно честная голодовка. Он пьет воду и активированный уголь. Он даже не принимает глюкозы. Он похудел больше, чем на 10 кг. У него очень плохо с сердцем, он не может подниматься по лестнице». Понимаете? Вот если это говорит доктор Лиза, то этому абсолютно можно доверять.

М.КОРОЛЕВА: Хорошо. Вот таким образом мы вернулись...

Е.АЛЬБАЦ: Ох, вы меня зря про это спросили сегодня.

М.КОРОЛЕВА: Я думаю, что нет. Потому что я давно хотела бы сама об этом поговорить. Мы вернулись к ситуации в Астрахани. Но мы будем следить за тем, как там события развиваются. Туда подъезжают журналисты из Москвы, вот, как мы уже говорили, Сергей Пархоменко туда отправился. Так что будем ждать оттуда новостей. Евгения Альбац, главный редактор журнала «The New Times» была сегодня гостем программы «Особое мнение». Я – Марина Королева. Всем счастливо.

Е.АЛЬБАЦ: Спасибо.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/71253/
№ 30 (298) от 23 сентября 2013

19 сентября Владимир Путин на вопрос, будет ли он участвовать в президентских выборах 2018 года, ответил: «Я не исключаю». Кому это было адресовано?


Путинский застой обещает быть дольше брежневского. Москва, 2011 г., митинг оппозиции
О возможности обойти генсека Брежнева в длительности пребывания у власти (тот отсидел в главном кабинете страны 18 лет) и вплотную приблизиться к генералиссимусу Сталину, который царствовал без малого тридцать лет, Путин заявил на итоговом заседании клуба «Валдай», где впервые за десять лет собрались не только те, кто просто любит Путина и любит его очень, но и некоторые деятели оппозиции (общим числом четыре человека). Свое заявление президент сделал в режиме легкого флирта с бывшим премьер-министром Франции Франсуа Фийоном, который также тешит себя президентскими амбициями. Спустя час, когда журналисты уже подсчитали, что по истечении четвертого президентского срока и пятого у власти, в 2026 году Путину будет семьдесят четыре, его пресс-секретарь Дмитрий Песков вдруг решил поправить своего шефа: вопрос о новом сроке был «несвоевременным и неактуальным», «поскольку президентский срок Владимира Путина только начался», — сказал он. Между тем вопрос задал сам Путин — Фийону (француз покинул властный кабинет в 2012 году, а президентский срок нынешнего президента Франции начался ровно тогда же, когда и нынешний Путина), который тот отбросил соседу по сцене, за язык Путина никто не тянул: сказал ровно то, что хотел сказать. Вопрос: зачем? И кому?
„

Все это требовало публичного окрика: «Не дождетесь! Я навсегда! Погуляю еще на ваших похоронах»


”
Ответ кажется очевидным — прежде всего кремлевским кланам, которые грызутся внутри и друг с другом, одни с опаской поглядывая на ослабевшего в последние месяцы Путина, другие — примериваясь к его власти. Болезнь спины, операция, необходимость принимать обезболивающие, долгое заточение в Ново-Огарево в окружении главным образом людей в погонах и с информацией из красных папочек с шифровками, неизбежные ограничения, связанные с болезнью, на физическую активность прежде всего, к которой Путин так расположен, страх перед опускающейся на него старостью и усталость от обязанностей царя (сплетники утверждают, что Путина теперь снимают на камеры один раз в неделю, разбивая картинку потом на сюжеты и дни) — все это требовало публичного окрика: «Не дождетесь! Я навсегда! Погуляю еще на ваших похоронах». Погуляет или нет — это бабушка надвое сказала, экономика идет вниз, баррель — тоже, денег покупать лояльность все меньше и будет совсем мало — отсюда ласковое «Леша» и публичное «ты» («это к тебе у меня вопросы»), обращенное к бывшему вице-премьеру и министру финансов Алексею Кудрину в присутствии иностранцев и прессы в ходе того самого заключительного заседания клуба «Валдай» и потом приватного ужина на 18 человек. За наигранной веселостью и раскованностью (впрочем, когда зал на 300 человек смотрит на тебя с обожанием, даже если и показным, а вчерашние критики задают вопросы, сгибаясь в коленках, это придает уверенности и сил) проглядывает страх: уж кому как не бывшему полковнику КГБ знать, сколь опасно, когда люди в погонах, окружающие тебя и перекрывающие вход всем другим, выходят из-под контроля. Дело Сергея Гуриева, равно как чудесное освобождение Навального — тому яркие свидетельства и то немногое, что вышло из-под ковра.

А вот корректировка шефа со стороны пресс-секретаря выглядит значительно менее понятной. Кто адресат? Уж не премьер ли Медведев, который аккурат два года назад, 24 сентября 2011 года, добровольно отдал президентский скипетр, чтобы стать объектом всеобщего презрения и насмешек? Что было обещано взамен? «Ты еще молодой, в 2018 году вновь станешь президентом»? Если так — а о том, что Медведев всерьез уверен, что возвращение в Кремль — реальность (об этом в правительственном здании на набережной не говорит только ленивый), — то Песков просто спасает шефа от ненужных тому проблем, как старый слуга оберегает хозяина от истерик брошеной жены: «Ну сказал. Вырвалось. Бывает».

Тараканьи бега продолжаются. Запасемся попкорном — развязки вряд ли долго ждать.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/72942/


События последних дней — как будто специально отобранные иллюстрации к книге о мафиозном государстве

15 октября 2013 г., меньше часа до полуночи. Министр внутренних дел РФ Владимир Колокольцев (слева), задержанный Орхан Зейналов и бойцы СОБРа в кабинете начальника Главного управления МВД по Москве

Это такое государство, в котором действуют не институты (законы, судопроизводство, правоохранение), а, напротив, те, с кем в нормальных странах эти институты призваны бороться. Кто они, эти «те»? Бандиты? Слишком сильное упрощение. Гангстеры? Тоже не то, да к тому же попахивает романтикой. Паханы эпохи костюмов от Бриони и Хьюза? Паханы платят за свою безопасность серьезные деньги. «Те» тоже платят, но безопасность их обеспечивают не деньги — герб Российской Федерации, государственный офис, всеобщая убежденность, что право на насилие им принадлежит по одному тому, что на их плечах погоны, неважно, в штатском они или в мундирах. Именно поэтому их, строго говоря, и мафией не назовешь. Термин «мафия» предполагает криминальную группу, объединенную на основе родственных и/или региональных связей, промышляющую на ниве греха и покупающую из прибыли или насилием политиков, полицейских, чиновников. «Те» — сами политики, силовики, чиновники, и ворочают они тысячами, миллионами и миллиардами (в зависимости от места в иерархии) государственного бюджета и/или вполне себе легальных госкорпораций. Единственное, что, безусловно, их сближает с сицилийцами, так это принцип омерты — круговой поруки. Впрочем, все-таки точнее тут формула Муссолини: «Все внутри государства, никто вовне государства, никто против государства» — принцип закрытого, корпоративного государства, использующего вывески-обманки — «правительство», «парламент», «выборы» — как завесу, за которой чужим хода нет. Паханы в законе? Ну если читатели ничего лучше не придумают.

Бирюлево — Коломна — Москва

Видеоряд недели. Отчаяние и вакханалия в Бирюлеве. ОМОН, так хорошо умеющий избивать демонстрантов, пропускает погромщиков на территорию овощебазы и в торговый центр. Задержание подозреваемого в убийстве… Кадры из коломенского сквера — это даже для государственных каналов что-то новенькое: человек со скованными за спиной руками лежит на земле, в желтых осенних листьях, амбалы в черных масках, черных одеждах и черных пуленепробиваемых жилетах — сотрудники СОБРа пихают его ногами как куль с мусором, заставляя перевернуться на живот, встают ногой ему на спину, потом поднимают, ведут, по дороге подбегает собровец, не успевший, видимо, взять свое, и бьет задержанного по лицу. Потом кадры из вертолета: он полулежит на полу где-то в углу, потом — лицом в железный пол, с наброшенной на голову тряпкой. Следующий кадр — он уже с кровяными подтеками на лице. И апофеоз: его, согбенного, приводят в кабинет к министру МВД Колокольцеву: «Всех наградить», — говорит министр. Посыл для прильнувшей к телеэкранам страны: мы поймали не человека — животное, вот, смотри народ, оно/он — главная причина всех твоих бед и невзгод. Презумпция невиновности? Закон о полиции? Простой пацанский принцип: лежачего не бьют? Для паханов, которые ставили этот перформанс, а потом демонстрировали его в эфире государственного телевидения, ни презумпций, ни конвенций не существует — они сами закон. И в своем законе.
„

Это принцип закрытого, корпоративного государства, использующего вывески-обманки — «правительство», «парламент», «выборы» — как завесу, за которой чужим хода нет

”
Словесный ряд. Орхан Зейналов, которого провластные СМИ, не заморачиваясь, называют «убийцей», гражданин Азербайджана, уже был однажды в России судим, отсидел год, должен был быть депортирован, но не был, занимался извозом, хотя в 2011 году был лишен на три года водительских прав, да к тому же разыскивался за убийство на родине. Если это все правда, то это значит, что имярек успешно проплатил: пограничную службу ФСБ в аэропорту Домодедово — чтобы въехать в страну, ФСИН — чтобы выпустили его из колонии на все четыре российские стороны, Федеральную миграционную службу — чтобы не озаботилась его местонахождением, хотя по закону обязана была его депортировать, полицию в Бирюлеве — по всей вертикали и десятки полицейских и сотрудников ГИБДД Москвы и области, которые шерстят и проверяют документы даже у тех, кто только отдаленно смахивает на выходцев с Кавказа, а тут человек практически не говорит по-русски. Желающие могут подсчитать, сколько тысяч долларов силовики в законе положили себе в карман.

16 октября 2013 г. Областной суд Кирова: Алексей и Юля Навальные в ожидании приговора

Москва — Киров

Видеоряд. Трансляция с судебного процесса из Кирова, где рассматривалась апелляция на приговор Алексею Навальному и Петру Офицерову. Тут паханов в законе представлял судья в законе и прокуроры. Ходатайства адвокатов осужденных (провести независимую финансово-экономическую экспертизу и вызвать тех свидетелей, кого предыдущий судья Блинов вызвать не захотел) получают полный отлуп. На все разбирательство уходит меньше двух часов. Офицеров и Навальный понимают: тюрьма. «Сюрприза не будет», — говорит в последнем слове Навальный, осужденные прощаются с женами, твиттер стонет и готовится вечером выходить на Манежку. Судья после 30-минутного перерыва объявляет: «Изменить на условное». Неприкрытый голливудский фарс даже без видимости судебного процесса: ап, вуаля, главный пахан только нервы потрепал и радостно в глазок наблюдает, похлопывая себя по бокам: «А! Как я вас всех надул!»

Впрочем, для инсайдеров, знавших, что реальный срок будет заменен условным с сохранением тяжкой статьи, рациональность этого фарса была очевидна. Посадив Навального, за которого на московских выборах отдали свои голоса более 600 тыс. москвичей, паханы открывали ящик Пандоры, давали старт полномасштабным репрессиям, от которых пострадали бы многие из ближайшего окружения пахана: те, кто слишком распоясался и зарвался, или те, у кого есть что отобрать — бизнесы, состояния, собственность, или те, с кем люди в погонах просто захотели бы свести счеты. Инстинкт самосохранения властного клана — вот что отвело Навального от тюрьмы.

Москва — Гаага

Словесный ряд. В Москве избит второй секретарь посольства Голландии. В своей квартире, в доме, находящемся, как все резиденции и квартиры западных дипломатов, под неусыпным наблюдением ФСБ. «Ответка» голландской стороне за задержание российского дипломата в Гааге (подробнее — на стр. 3). Паханы собрались и порешили: накажем по понятиям. И наказали. И произошло это не в Бутырках и не на зоне. В центре Москвы, на Поварской улице, в десятках метров от здания Верховного суда РФ.



The New Times посвятил много материалов хрупкости межэтнического мира в России и особенно в столице. На круглом столе мы обсуждали межнациональные конфликты в России, публиковали репортаж из нелегальной столичной мечети и писали о том, как власть наживается на мигрантах и о том, как приезжие попадают в московские подвалы

[Евгения Альбац]

http://www.echo.msk.ru/blog/albatz/1191006-echo/
04 ноября 2013, 14:05
За что люблю господ интеллигентов, так за их страсть к общему хору.
«Ату его», - кричат, - ату, Навального!» Один ударил: «не-е, не лидер, нам не годится». Другой подбежал: «Навальный призывает своих либеральных сторонников ходить на марш для того, чтобы его облагородить», третий - чуть благосклонно похлопал по плечу: «серьёзная ошибка», четвёртый, пятый, кто следующий? Главное успеть, главное быть в общем тренде!

Сообразить, что эти люди, которые ходят на русские марши, живут среди нас и на Луну не отправишь – это уже сложно.

Понять, что с ними надо научиться разговаривать, снимать их страхи перед чужими, убеждать, что враг не тот, кто с другим разрезом глаз или темным цветом волос, а те, кто обкрадывают – ежедневно и ежечасно – их будущее и будущее их детей – о, это не комильфо, пусть сидят в своих грязных углах. Почитать книжки и понять, что национализм объективен и неизбежен в политически неструктурированных обществах и что важно увести его от погромной волны к цивилизованной дискуссии - это не про нас, мы про высокое.

Наконец: национализм плюс власть – вот, что по-настоящему страшно.
Не видите, как власть осёдлывает эту волну? Как окучивает лидеров националистического движения, как вводит это в федеральный дискурс на всех уровнях - от федеральных каналов до выступлений иерархов?

Национализм внизу, как бы не пугали лозунги и параша «Коловрата» - это больше поза, чем реальная угроза. Национализм, взятый на вооружения властью как инструмент управления и передела собственности плюс безграмотная толпа – вот это нацизм!

Вам не хочется работать с толпой отчаявшихся, необразованных, не так, как вы думающих?
Понимаю. Но кто-то – должен. Политик, если он политик – обязан!

Навальный – политик.
И платит, в отличие от вас, чистенькие вы мои, тяжёлую цену. Его, а не вас, сажают. У его родственников, а не у ваших – у всех до одного, включая тёть, дядей и бабушек, проводят обыски. Его заперли в пределах Московской области, в то время как вы пишите свои клеймящие его вирши из всяких сладких европейских стран. Как вы думаете, чего власть его так боится, а вас, золотые мои, в грош не ставит?

Ровно поэтому: он пытается говорить с людьми, а вы – друг с другом.
Ошибается? Конечно. Делает глупости? Да безусловно. Не хватает порой мудрости и есть пробелы в образовании? Да, да, да. И -? Он учится. Он идёт вперёд. Он борется. И это реальная, каждодневная борьба. Так не бросайте ему под ноги битое стекло, не подливайте водички на дорогу, чтобы ледок образовался, не набрасывайтесь скопом, если нога поехала. Не кричите «ату его!». Плечо надо подставлять, а не в спину бить, господа интеллигенты.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/obrashenie-avtora/
Друзья,
Если вы читаете это письмо, то значит для вас, как и для нас, тех, кто делает этот журнал, свобода слова – ценность, с который ни вы, ни мы не готовы расстаться.

С 2014-го года наш с вами журнал входит в новый этап своей истории.
А именно: у журнала больше не будет владельцев, его нельзя будет продать или передать по наследству, нельзя будет выкинуть журналистов на улицу, а на их место взять пропагандистов или тех, кто предпочитает писать о цветочках и ягодках.

Единственным владельцем журнала будет гражданское общество России, то есть вы, его подписчики и читатели. И в этом – уникальность The New Times: он станет первым общественным журналом в стране.

А миссией журнала будет – собственно, как это было и в предыдущие годы – информировать вас о том, что происходит в стране, в мире, в обществе, во властных структурах, давать качественный анализ, рассказывать о проблемах, о которых другие предпочитают молчать. Культурный дискурс, болевые точки истории, наука как альтернатива мракобесию, книги, которые помогают понять себя и мир – все это, как и раньше, останется в поле нашего внимания и вашего, надеюсь, интереса.

Мы работаем для вас. Вы – финансируете наши расследования, командировки в горячие точки страны и мира, репортажи о событиях, которые остаются вне поля зрения других СМИ.

Все очень просто: вы – читаете, мы пишем. Вас нет, нет и нас.

Поэтому для нас так важно, чтобы вы подписались на The New Times.
Наша цель – собрать 20 тысяч подписок.
Здесь podpiska.newtimes.ru – варианты подписок, выберите, что вам подходит больше.

Если свобода слова для вас важна, то вероятно, она важна и для ваших близких, друзей, коллег, соседей. Было бы здорово, если бы вы убедили и их подписаться на журнал.

Что вы можете сделать?
Поделитесь страницей podpiska.newtimes.ru с друзьями в социальной сети или отправьте ссылку по электронной почте.

Мы сделали специальную листовку с квитанцией – сегодня она и на четвертой обложке журнала: вы ее можете распечатать, повесить на любую доску объявлений. Или можете разложить ее в почтовые ящики в подъезде.

Что это даст? Тех, кто верит в свободу слова, станет больше, а те, кто привык доверяться словесному потоку от госпропагандистов, возможно, задумаются над тем, что происходит в реальном мире вокруг них.
В конце концов все зависит только от нас.

Искренне –
Главный редактор The New Times

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/76393
№ 43-44 (310) от 25 декабря 2013

Ходорковский рассказал, какое прошение он написал Путину, как его освобождали и почему его не убили в лагере

Черная водолазка, джинсы — на смену тюремным брюкам, седой ежик, очки в тонкой оправе, заметно сутулится, и вообще видно, что 10 лет тюрем и лагерей отнюдь не способствуют поддержанию фигуры и белозубой улыбке. Из реалий 2013-го — на журнальном гостиничном столике iPhone, до которого за все почти три часа разговора ни разу не дотронулся: этот гаджет, появившийся, когда он сидел, ему явно еще чужой. Говорит скорее тихо, без всякой экзальтации, от вопросов не уходит, лишь иногда: «У меня остались заложники, не хочу им навредить». Из лагеря вышел с двумя сумками бумаг, куртку ему дали в аэропорту Пулково перед отлетом в Германию — в обмен на лагерный бушлат и шапку. Предлагали еще и брюки сменить на аэрофлотовские со светоотражателем — отказался. Когда рассказывает о лагерных буднях, употребляет настоящее время, и ты понимаешь: это все еще его жизнь. И лишь 5-звездочная гостиница в центре Берлина у Бранденбургских ворот, сотни репортеров на ее подступах, полуторакомнатный номер (все по-немецки тяжело и основательно) да письмо на столе с его фамилией на конверте, оказавшееся от президента Германии Гаука, напоминают, что интервью дает уже не зэк — Михаил Борисович Ходорковский, человек, чья фамилия в заголовках всех мировых СМИ. Свое первое интервью на свободе он дал The New Times, колумнистом которого является уже несколько лет

Встреча с мамой. Берлин, 21 декабря 2013 г.

Как вы спали эту первую ночь на воле?

Никак. Плохо — проснулся часа в три.

И как нормальная кровать взамен шконок, на которых вы ночевали 10 лет?

Нет, не десять лет — у меня трижды были свидания, там нормальные кровати. Но меня, поверьте, все эти вещи совершенно не трогают.

Из лагеря вы приехали не домой в Кораллово, где вас ждали мама и папа, и не в московскую квартиру, где ждала жена Инна и дети, — прилетели в Германию. Что это: изгнание в обмен на каторгу?

Я не могу исключить тот факт, что мне в связи с известными вам обстоятельствами (тяжелой болезнью матери, Марины Филипповны. — The New Times) все равно нужно было в какой-то момент выехать за границу в Берлин. И это серьезно повлияло на принятие (Путиным. —The New Times) решения. Если бы у мамы была перспектива находиться в Москве, думаю, — это мое предположение, — что решение Владимир Владимирович принимал бы с большим трудом. А тот факт, что мне нужно было улететь в Берлин, а я отдавал себе отчет в том, что улететь-то я могу в Берлин один раз, как сейчас, а если вернусь (в Россию), второй раз меня из страны уже могут не выпустить, поскольку формальных причин, за которые можно зацепиться, хватает,— короче, это, я думаю, облегчило Владимиру Владимировичу принять решение о моем помиловании.

Эмиграция, пусть и временная, — это было условием вашего освобождения из лагеря?

Я не могу сказать, что это было условие. Это то, что облегчило, позволило принять решение о помиловании. И когда сейчас пишут, что приезжали какие-то представители спецслужб в лагерь, а я задавал им какие-то дурацкие вопросы, о которых сейчас пишут, — ничего это не было. Потому что мы с Владимиром Владимировичем слишком давно друг друга знаем. И нам не нужно произносить лишних слов для того, чтобы получить заранее читаемый и понимаемый ответ.

Как это было

Михаил Ходорковский. Берлин, гостиница «Адлон», 21 декабря 2013 г.

Как все произошло?

Мои адвокаты мне передали, что решение о помиловании может быть принято. И что признания вины как условия освобождения — передо мной не ставят. Это была ключевая проблема начиная с медведевских времен. Еще Медведев сказал, что готов помиловать, но при этом Путин или кто-то от Путина тут же сказал, что для этого необходимо признание вины. Для меня написать прошение о помиловании было абсолютно не критично. Суд (по второму делу) был постановочным, и все это прекрасно понимали. В ответ на одну липовую бумажку написать другую липовую бумажку — никакого морального дискомфорта я бы от этого не испытывал. Мы обмениваемся с властью липовыми бумажками, и власть это понимает, и я это понимаю. И они понимают, что я понимаю, и я понимаю, что они понимают. В общем, здесь полная прозрачность у нас. И в этой липовой бумажке была только одна не липовая проблема (имея в виду времена Медведева) — признание вины. Потому что, как только я пишу, что признаю вину, куча уважаемых мною людей попадают в очень тяжелую ситуацию, фактически любой человек, ранее работавший в ЮКОСе, становится уязвимым. Как у нас рисуют «организованную группу», объяснять не надо. Поэтому этот вопрос мною не обсуждался. В липовой бумажке был бы готов написать что угодно, хоть про космические корабли, которые бороздят просторы Вселенной. Но признание вины имело бы вполне конкретные последствия для очень широкого круга людей, которых мне подставлять никак не возможно. В этот раз мне сказали: не надо писать признание вины.

Это когда было?

12 ноября. Мне было сказано, что и ситуацию с мамой надо упомянуть. Врать я, естественно, не стал бы, но это реальная ситуация, я о ней написал. Ну и все: отдал. Я прекрасно понимал, что вариантов будет два — либо третье дело, либо меня выпустят.

И никаких условий вам не ставили: скажем, не занимаешься политикой, не финансируешь оппозицию, о Навальном ни одного хорошего слова и так далее?

Нет, не было. Я написал в своей бумаге то, о чем раньше не раз говорил публично: я не собираюсь заниматься политикой и не собираюсь бороться за возвращение активов (ЮКОСа).

Сечин может не ждать от вас исков?

Я об этом много раз говорил, и если я один раз сказал, то должны появиться очень веские основания, чтобы мое решение изменилось. Этих веских оснований нет. И да, я просил дать мне возможность выезда за границу. Дело в том, что тогда, 12 ноября, мама была в больнице в Берлине. К счастью, две недели назад врачи ей сказали, что она может на три месяца вернуться в Москву, и потом опять в Берлин. Слава богу, что ей дали этот передых. Но в результате получилось, что мы разминулись.

А вы знали, что она в Москве?

Конечно.

И вы понимали, что в Кораллово вам не приехать?

Да. Так я оказался здесь, в Берлине, а они — родители, жена, дети — в Москве. Но вариантов не было. Наша власть честно может говорить, что они меня не высылали, а что я об этом просил. А зная наши реалии, мы абсолютно точно можем понимать, что меня из страны попросили. В нынешней ситуации я, все понимая, на это пошел. Потому что тема (болезнь мамы) слишком серьезная. Но если бы нужно было подставить людей, я бы не вышел. Когда меня адвокат спросила: а если они все-таки будут настаивать на том, чтобы я подписал признание вины, я сказал — ну, значит, ничего не получится. Если бы я в такой ситуации написал признание вины, то мама моя меня бы домой не пустила.

На все остальное мне было наплевать.

Расскажите о заявлении, которое вы написали: как оно выглядело?

Официальное заявление о помиловании — это фактически одна строчка: прошу освободить меня от дальнейшего отбывания наказания, поскольку из 10 лет 10 месяцев я провел в местах лишения свободы больше 10 лет. Все, точка. Кроме того, есть еще и мое личное письмо Путину, где я и написал о том, о чем вам только что рассказывал, — о ситуации с мамой.

И как зэка Ходорковский передал письмо Путину в Кремль?

Это, в общем-то, совершенно не проблема. Я передал письмо адвокату, при этом администрация колонии могла при желании видеть, что я его пишу. Видеонаблюдение. А адвокат передал письмо господину Геншеру (министр иностранных дел Германии в 1974–1992 гг. — The New Times). Как и кому конкретно передал письмо г-н Геншер — я не знаю.
„С точки зрения картинки это было отрежиссировано. Если бы кто-то захотел снять кино про 70-е годы, высылку диссидента, лучше бы не придумали”
Объясните, почему (канцлер Германии) Ангела Меркель так за вас борется, в чем ее интересы? Говорят, на каждой встрече с Путиным она задавала вопрос о вас, и именно ей, как рассказывают, Путин летом сказал что-то вроде того, что: «Досидит и выйдет, никакого третьего дела не будет». По словам депутата бундестага Марии-Луизы Бекк, переговоры о вашей судьбе шли девять месяцев…

Для меня это тоже загадка. Но, знаете, бывают такие позитивные загадки. Когда происходит некое чудо, а причины этого чуда ты не знаешь.

Это не торг за вас между Меркель и Путиным, где вы выступаете как своего рода козырь?

Мне об этом никто ничего не говорил.

А если вам разрешат вернуться, вы вернетесь в Россию?

Конечно.

Уже начали говорить, что вот, Ходорковский уедет в США, он не собирается возвращаться.

Значит, еще раз: г-н Песков сказал, что я могу в любой момент вернуться.

Это так?

Он лично, я слышал… Но с объективной точки зрения я вернусь только в том случае, если буду уверен, что смогу выезжать при необходимости. В нынешней моей семейной ситуации — это главное условие.

Михаил Ходорковский и Платон Лебедев в зале суда. Москва, декабрь 2010 г.

Спецоперация

Как вы узнали о том, что президент России вас решил помиловать?

Сначала я услышал по радио то, что Путин сказал про третье дело. Меня это, конечно, очень порадовало, потому что я, честно сказать, думал, что у меня на совести еще 15 человек повиснет. Когда я услышал, что третьего дела не будет, у меня камень с души упал. То, что он сказал в конце (о том, что готов помиловать Ходорковского), по радио не говорили. Потом телевизор включили в районе шести часов, и вот это мы все и услышали.

Я понимаю: решение принято. И понимаю, что все решится в дни, потому что они постараются меня быстро убрать из лагеря. Я сразу сказал ребятам: народ, журналисты из Москвы будут добираться сутки–двое, власти этого боятся, им это совершенно не нужно. Короче, иду, сразу складываю бумаги, чтобы их увезти.

А какая была реакция лагеря, мужиков?

Ну как. Все, кто считает для себя возможным… потому что за общение со мной у людей были проблемы… кто считает возможным, кто не боялся проблем, — подходят, поздравляют. Это тот лагерь, где меня звали только по имени-отчеству.

А как поздравляли? Как это говорят люди в лагере?

У нас это в общем-то достаточно частое явление. Когда народ или на УДО уходит, или по звонку. Но в основном на УДО. Или там по поправкам (срок) снижают. Подходят и поздравляют друг друга, это общепринятое, не ко мне только относится. Подходят и говорят: «Михаил Борисович, поздравляем! Надеемся, что до Нового года уже будете дома!»

Так вот, у нас отбой, ложимся спать. Я нормально, в общем, засыпаю. Это четверг (19.12.2013 г.), вечер. В 2.30 меня будит начальник лагеря и говорит: «Михаил Борисович, пожалуйста, оденьтесь». Я понимаю ситуацию, одеваюсь. Он говорит: зайдите, пожалуйста, в комнату. Там отдельная комната есть, бытовое помещение, там сидит какой-то товарищ. Он говорит: вы меня не узнаете? Я говорю: извините, нет. Он говорит: я начальник управления (ФСИН) по Карельской республике. Мы с ним виделись, но поскольку он был одет по гражданке, я его не узнал. Он говорит: я за вами приехал, мы сейчас с вами поедем, я вас должен этапировать, вы сегодня будете дома. Он мне объяснил, почему он приехал — говорит: «Забрать человека из лагеря без бумаги могу только я».

А бумаги не было никакой?

Ну он так сказал, там уж я не знаю. Очень вежливо, очень лояльно. Спрашивает: «Что вам надо собрать?» Слава богу, у меня все было сложено, я бумаги свои собрал. Мы садимся в его служебную машину. Он говорит: с формальной точки зрения мы вас этапируем, но фактически мы вас везем домой.

И без конвоя?

С ним два человека было: его служащий и формальный конвой.

А наручники?

Не-не-не, ни наручников, ничего. Просто сели впятером в машину: он, я и вот эти два молодых человека. Тоже все по гражданке одеты. Мы поехали, и он говорит: за вами самолет будет в 8 часов утра, а потом сказали — не в 8, а в 11. У них там есть Дом приемов ФСИН, мы поехали туда, там посидели до половины одиннадцатого, телевизор посмотрели, чай попили. Поговорили так, ни о чем, что называется. Без всяких. И дальше он меня отвез в аэропорт Петрозаводска, посадил на самолет…

Он один или с этими двумя молодцами?

Там, у аэропорта, вместо этих двух молодцов села девушка, которая сказала, что она из обслуги аэропорта: «По нашим инструкциям мы не можем пропускать машину без сопровождения». Она, девушка, что интересно, вообще не знала, кто я и что…

Она вас не узнала?

Она меня не узнала, во-вторых, она думала, что я сотрудник, потому что там все одинаково стриженные. И мы доехали на этой машине до самолета. Сразу на взлетную полосу. Я зашел в самолет. Это был Ту-134. Такой салон нормальный, это чей-то явно самолет.

20 декабря 2013 г. Аэропорт Шёнефельд под Берлином.Только что отпущенный зэка Михаил Ходорковский и немецкий политик, министр иностранных дел ФРГ в 1974–1992 гг. Ганс-Дитрих Геншер

Частный?

Ну я не думаю, что частный, я думаю, что служебный — или ФСИНа, или еще кого-то.

Но пассажиров там не было?

Пассажиров не было, было двое сопровождающих. У нас, говорят, задача вас сопроводить до Санкт-Петербурга, там вас будет ждать самолет. Я говорю: хорошо.

А документы вам дали какие-то?

Значит, паспорт, который мне делали в колонии, я, честно сказать, забыл. Сказал начальнику управления, он сказал, что отдаст адвокату. Мы прилетаем в Санкт-Петербург, они говорят, эти ребята, которые со мной летели: вот вам паспорт. И дают мне паспорт заграничный. Надо расписаться. Я расписываюсь в этом паспорте.

Это в Пулково?

Прямо в самолете. И говорят: «Дайте нам этот паспорт, мы вам поставим вылет». Забрали паспорт, пошли, поставили вылет, вернули мне паспорт с вылетом уже из РФ. А я сидел в этом самолете, ждал.

А вы не сказали им — у меня мама и папа под Москвой? Жена Инна в Москве, дети все тоже в Москве — вы куда меня?

Жень, ну с кем мне разговаривать?

А вы знали, что вас отправляют из страны?

Ну конечно, ну я что, дурак, что ли?

Вам сказали, что вас — высылают?

За 10 лет я превосходно научился понимать, какие у кого полномочия и кто принимает решения. По мне решение принимает один человек. Все 10 лет. Один человек. Все остальные в пределах этих глобальных решений могут пять копеек добавить или убавить. Разговаривать с этими людьми можно только в том случае, если есть желание поскандалить, причем поскандалить исключительно для собственного удовольствия. Я удовольствия от бессмысленных обсуждений не получаю.

И вы ничего не спрашивали? Куда, в какую страну? Или вы заранее знали?

Я ничего не знал, но я достаточно хорошо считаю.

И вы понимали, что это Германия?

Конечно. Мы прилетаем в Пулково, сидим в этом Ту-134 несколько часов, ждем, пока прилетит другой самолет.

Вас покормили там?

Женя, если меня при каком-то этапировании меньше десяти раз спросили, хочу ли я поесть и не надо ли мне в туалет, это значит, что этапирование продолжалось меньше часа. В отношении меня никаких прав ерундовых никогда не нарушали. Нарушения всегда по-крупному. А по мелочи они, ради бога, только будут исполнять закон. Мы с ними сидели общались, потом прилетела эта «сесна», меня проводили до нее.

Это частный был самолет, как сказал журналистам Геншер?

Я не знаю. Проводили до этой «сесны», ребята там отчитались, говорят: мы будем ждать, пока она взлетит. Более того, повеселю вас… Эти ребята говорят: «Михал Борисович, а что у вас одежды-то нету?» Я говорю: «Вы меня так здорово собирали, что адвокат одежду даже не успела привезти». У меня две сумки с бумагами. И с бритвой, естественно. Они говорят: мы сейчас попробуем что-нибудь сделать. Они брякнули в Пулково, притащили летную куртку, вот эту вот пулковскую, которая теперь на всех фотографиях. И брюки. Но брюки были со светоотражателями. Я говорю: вы знаете, пока Мосгордума не приняла закон, я со светоотражателями надевать не буду. Они говорят: «Ну ладно, давайте хоть куртку. А мы в обмен заберем вашу куртку и шапку».

Лагерные?

Лагерные. У нас с ними произошел бартер. И я сел в этот самолет, а там уже мне пилот сказал, что г-н Геншер прислал этот самолет и мы будем через два часа в Берлине. С точки зрения картинки это было отрежиссировано. Если бы кто-то захотел снять кино про 70-е годы, высылку диссидента, лучше бы не придумали. Была такая сугубо постановочная высылка: подгон микроавтобуса вплотную к люку самолета, несколько людей, которые слонялись в окружении с серьезными выражениями лица, вручение паспорта на трапе… И мы расстались.

Воля

И вот Берлин, пятизвездочная гостиница, вы входите в номер. Что для вас было самое-самое: душ, теплый туалет? Или возможность открыть холодильник? Или то, что вставать не надо по расписанию?

Вы поймите, для меня как будто этих десяти лет не было.

Как так?

Так.

Вы седой стали.

Да, возможно. И седой, и навыки какие-то утрачены, какие-то, наоборот, появились. Но в бытовом смысле — как будто этих десяти лет не было. Меня ничего не напрягает. Ничего особо не вдохновляет. Сказать, что мне очень хотелось выпить шампанского? Я вот вам как-то сказал, что хотелось бы 100 грамм ледяной водки, чего до сих пор не принял, но с учетом того, что вы привезли, думаю, что я сумею кого-нибудь убедить мне ее заморозить и тогда выпью. А так — наверное, это будет странно звучать, но вам я скажу, а вы мне постарайтесь поверить. Я абсолютно равнодушен к бытовым условиям. На 100 процентов. Я абсолютно равнодушен к еде. Мне просто наплевать.

Это всегда так было или сейчас?

Мне сложно сказать, всегда ли так было. Свойство памяти у меня такое: несущественное я очень быстро забываю. Но вот приезжают мои родные на свиданку. Я им заказываю привезти то-се. Я заказываю, чтобы им было приятно. Мне — без-раз-лич-но. Я выхожу со свидания, иду в столовку и ем там баланду. Наверное, это не надо рассказывать, потому что народ в большинстве своем не поверит, скажет, что рисуюсь. Но вот оно так. Мне без разницы. То, что действительно, по-настоящему доставало… я не знаю, насколько это осознавала наша власть, — это бессмысленность существования. Вот я иду на работу и 8 часов, а с учетом построений-перестроений, с учетом захода, отхода, подхода это 10–11 часов в день (я работал как положено), занимаюсь ерундой. Понимаете, я занимаюсь тем, что трачу драгоценное время.

Вы папки клеили?

Папки клеил, варежки шил, неважно. Я трачу драгоценное время. Вот я знаю, что если я хочу написать хорошую вещь — неважно, письмо ли это будет, или статья, или что-то еще, — мне надо это делать в первой половине дня, пока у меня хорошо работают мозги. Я жаворонок. А я в это время клеил папки. Вот ровно поэтому тюрьма мне нравилась больше: там можно было, когда не было судебного заседания, с утра вырезать себе три часа на книжку, статеечку какую-нибудь. Колония этой возможности не дает. И это самое противное.

Жизнь по расписанию — это меня абсолютно не тревожит. Я консерватор по своей природе, и для меня каждый день вставать в шесть — это хорошо. Если каждый день в 18 часов что-то есть — и это замечательно. Но потеря времени, причем такая фундаментальная, годами… вышибание времени — это, конечно, плохо.

Подельники

Вы предупредили Платона Лебедев о том, что будете подавать прошение о помиловании? Он знал?

Никто не знал.

А он будет подавать прошение?

Нет, он сказал, что 25-го числа мы с ним эту тему обсудим. Здесь, на мой взгляд, есть плюсы и минусы. Скажем так, в определенном смысле, может быть, досидеть и проще.

А Пичугин?

(Вздыхает.) Я могу повторить то, что сказал однажды. Войны не заканчиваются, пока хотя бы один живой солдат не вернулся домой. Я с этой максимой абсолютно согласен. Нельзя сказать, что тема ЮКОСа закрыта, до тех пор пока не решена эта проблема.

А что вы можете сделать, Михаил Борисович?

Это тот вопрос, который я не буду обсуждать. Я хочу зафиксировать, что для меня не закрыта и никогда не будет закрыта эта проблема. Я могу наплевать на активы и на десять лет…

Это серьезно — про активы?

Это серьезно, и для меня лично этот вопрос закрыт. Но я никогда не скажу, что для меня закрыта проблема, пока Пичугин в тюрьме.

Путин

Как вы считаете, выпуская вас из тюрьмы, какой сигнал Путин хотел послать стране? Что он этим хотел сказать?

Зная Путина в той мере, в какой я могу его знать (а я наглый человек и могу сказать, что, наверное, это процентов аж 15 исследованной территории), могу сказать, что прежде всего он хотел послать сигнал своему окружению — прекращайте охреневать. Видимо, иным способом, кроме такого достаточно сильного, он уже навести там порядок, не прибегая к посадкам, не может. Я бы сказал так: навести порядок в том борделе, который вокруг собрался, можно было, лишь законопатив лет на десять Сердюкова либо выпустив меня. Я рад, что было принято второе решение.

То есть это прежде всего сигнал своим ребятам: вы зарвались?

А во-вторых, это сигнал обществу и, главное, миру, что я, мол, чувствую себя достаточно устойчиво. Я не боюсь. Вот сигнал, который он хотел послать, на мой взгляд. Но я могу ошибаться на сто процентов, потому что мы сейчас занимаемся вопросами психологии.

Мы никогда не говорили с вами об этом, когда вы сидели, но я сейчас позволю себе спросить: почему они вас не убили, хотя в лагерях и тюрьмах это легко было сделать?

Во-первых, я твердо уверен, что, если бы Путин дал команду меня убить, меня бы убили. Но Путин по каким-то причинам запретил в отношении меня делать две вещи: он запретил трогать семью и он запретил ко мне применять насилие. На это был наложен абсолютно жесткий запрет.

Почему?

Ну давайте я не буду психоаналитиком у Путина…

Но в первом лагере, в Краснокаменске, вас таки пытались порезать…

Это был эксцесс, я вас уверяю… Я сразу попробовал оценить ситуацию, докуда она может дойти. И понял, что применять ко мне насилие они не могут.

Почему Путин вас помиловал? Кто-то говорит: он, узнав про болезнь вашей мамы, позволил себе сентиментальность.

То, что он меня помиловал, об этом не свидетельствует совершенно. Может быть, он и учитывал мои личные обстоятельства, но для него это абсолютно прагматический расчет.

Чтобы вы уехали?

Я не знаю.

Сочи?

Я не знаю.

Какую цель он преследует?

Сейчас совершенно очевидно, не только на примере моей судьбы, но и на примере того, что он делает с информационными агентствами, он занялся менеджированием репутационной составляющей своего режима. И он этим сейчас по каким-то причинам озаботился. Сочи ли это, желание ли это применять «мягкую силу» в каких-то ситуациях, желание ли это сбалансировать европейское и китайское направление, почувствовал ли он, что слишком большая ставка сделана на азиатское направление, и если мы потеряем Европу, то азиатское направление, особенно китайские товарищи, отожмут у нас гораздо больше, чем мы хотели бы… Вот не знаю, какие причины для него являются базовыми, чтобы начать пытаться менеджировать репутацию режима — и страны в целом, но и режима тоже. Тем не менее этим он на сегодняшний день занимается.

Зачем надо было устраивать истерику с «третьим делом Ходорковского», когда уже, как мы теперь понимаем, ваше письмо и ваше прошение лежало на столе и Путин его рассматривал? Один известный политик мне сказал, что отдельные элементы системы стали работать самостоятельно. А это ведь страшная история. Так было в известной степени с НКВД…

Дело в том, что как только он почувствовал, что для части общества он не является арбитром, он просто взял эту часть общества и вынес за скобки.

То есть это — нас?

Угу. Он просто ее вынес за скобки. И сказал, что ему дороже роль арбитра, чем представителя всех. Это некий технологический выбор политика. За всем этим, я считаю, кроется только одна серьезная проблема: все мы люди и у всех у нас век — и политический, и жизненный — ограничен, и соответственно, когда этот век у Путина кончится, выстраивание ситуации на базе жесткого конфликта внутри окружения приведет к смутному времени.

Завтра

Вы всего 24 часа как на воле, а у вас уже есть iPhone. И как вам?

Вы знаете, в бытовом плане как будто бы не было десяти лет. Вышел, нашел. Я пока этим владею хуже, чем молодые люди, но мне помогают.

Все интересуются: будете заводить себе аккаунт в фейсбуке? А в твиттере? В инстаграме?

(Смеется.) Я вам скажу так: я, естественно, буду обсуждать эту тему со своими уважаемыми коллегами, но тратить на сидение в интернете больше чем час в день — неправильно.

Вы прямо как Владимир Владимирович, который считает, что интернет — это мусорная помойка.

Нет, нет. Я думаю, что он так не считает и он, несомненно, им пользуется. Лично не лично. Я не могу себе представить профессионального разведчика, который, видя такую информационную поляну, не стал бы на ней играть. Я считаю, что соцсети все-таки — это в значительной степени болтовня. Я не говорю, что этого не надо. Но тратить на это больше часа в день я считаю непродуктивным. В отличие от политиков, которым надо куда-то избираться, я могу себе позволить общаться с теми людьми и даже представлять интересы тех людей, которые мне нравятся.

Как вас понимать? Вы политикой заниматься не будете, возвращать активы ЮКОСа не будете, избираться в президенты не хотите…

Я без всяких сомнений буду заниматься общественной деятельностью. Буду заниматься гражданским обществом. Без всяких сомнений, я буду продвигать ту идею, не из-за которой, а с которой я ушел в тюрьму: что России необходима либо парламентская, либо уж, по крайней мере, президентско-парламентская республика. Я буду убеждать людей, что нам это необходимо.

Какие у вас планы? Чем вы будете заниматься?

Я не строил планов, и сейчас я буду некоторое время осматриваться. Слушать людей, потому что я, конечно, хочу знать их мнение. Не только информацию, но и мнение. Я все-таки был отсечен от значительной части потока. После чего буду принимать для себя решения. Но совершенно очевидно, что политикой — в смысле избрания в какие-то государственные органы — мне заниматься не интересно. Я не хочу руководить бюрократами. Заниматься бизнесом мне не интересно, я уже эту тему прошел. А в какой форме и каким типом общественной деятельности я стану заниматься — я буду об этом думать.

фотографии: Евгения Альбац, Вера Кричевская, Александр Земляниченко-мл./AP Photo, khodorkovsky.ru

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/82816/
№ 17 от 26 мая 2014

Что будет? Чего ждать? Вопросы, с которыми многие из нас встают и засыпают все последние недели. А тут еще картинки военного переворота в Таиланде: военные на улице, лидеры оппозиции задержаны и находятся в бараках. Тайцам не привыкать — у них таких переворотов было полтора десятка, у нас — опыт ГКЧП и расстрела парламента девяносто третьего года. Но кто-то уже утверждает: ГКЧП-2 уже случился, мы просто его еще не заметили. Такой переворот нового типа: танков на улице нет, массовых арестов тоже. Но зато новости… Обыски в квартирах соратников Навального, социальные сети на грани закрытия, последнюю независимую региональную телекомпанию собираются прикрыть, Запад грозит санкциями, что будет с банками, счетами и пластиком — туман, экономика околоноля, Россия разворачивается на Восток, на смену Visa идет «Золотая Корона» (не пиво), слова «пятая колонна» и «чужие среди нас» входят в обиход: фотографии врагов раздают на улицах и присылают в редакции. На конференции с участием западных профессоров известный российский политолог вполне серьезно заявляет: «В России будет фашизм», и первый вопрос, который задают тебе бывшие коллеги из университетов США: «Ты уедешь?» Ответить им Галичем («Уезжайте, а я останусь / кто-то ж должен, презрев усталость, наших мертвых хранить покой») — не поймут, и ты отделываешься полушуткой: «Зато какая интересная журналистика». И то правда: ужасно интересно, куда ситуация вывернет, есть ли шанс на хороший поворот и если нет, то как это будет? И можно ли к этому «будет» (ты же столько читала про Россию 1913-го и Германию перед 1933-м) подготовиться? Но за окном — солнце, раннее лето, зелено и хорошо. И ты закрываешь фейсбук и твиттер — больше нет сил от этих новостей и судорожно ищешь хорошие новости: Путин в Петербурге сказал, что с новой властью на Украине Россия будет разговаривать, еще сказал про инвестиции, про стройки в Сибири и новую кольцевую вокруг Москвы, призвал западных бизнесменов вести бизнес в России. Все ничего? Все будет хорошо, говорят тебе те, кому индифферентно «крымнаш» или не наш, и кто не следит за гражданской войной на Востоке Украины. Путин сказал. Сказал. А в это время в компании «Яндекс. Деньги» следственный комитет проводит обыск… Путин в привычной для него манере говорит одно, а делает другое? Или власть уже не у него, а у тех, кто дает приказ проводить обыски? Зато — действительно, какая интересная журналистика. И ты говоришь себе: нет, эту пьесу надо доиграть и досмотреть до конца.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/85324/
№ 24 от 11 августа 2014

О том, что в подлом времени есть свои плюсы: оно убирает полутона и проявляет величие одних и несостоятельность других

Валерия Новодворская
(17 мая 1950 — 12 июля 2014)

Марина Ходорковская
(13 сентября 1934 — 3 августа 2014)

Одно из самых сильных впечатлений этого тяжелого, мучительного на трагедии и потери лета — реакция социальных сетей на события последней недели. Без преувеличения вся лента посвящена… еде: какие продукты власть запретила, да как обойтись без камамбера и просеко. В этой едальной тематике совершенно потерялась новость о свадьбе 6 августа Анны Карповой и одного из узников Болотной Алексея Гаскарова — внимание! — в СИЗО «Бутырки». Гаскарова, как и троих его ни в чем неповинных подельников, 18 августа ждет приговор, и мало кто сомневается, что приговором будет тюрьма.

Видит бог, нужно было придумать эти идиотские санкции власти, чтобы так обнажилась несостоятельность российского образованного класса, тех, кого при советской власти принято было именовать интеллигенцией. Причем любопытно, что стон по еде исходит не столько от людей пожилых, переживших дефицит всего и вся, «мяса нет в нашем магазине, а рыбы нет и не будет в магазине напротив», — для них-то это зримое напоминание «совка» с ее «глушилками», «воронками», там- и самиздатом и невозможностью самореализации, — сколько от сегодняшних тридцати-сорокалетних, у которых все последние годы методично отбирают вещи значительно более существенные, чем просеко. Отбирают свободу. Отбирают право говорить. Отбирают нормальное будущее их детей — как минимум, на ближайшие пару лет.

„Стон по еде исходит не столько от людей пожилых, сколько от сегодняшних тридцати-сорокалетних, у которых все последние годы методично отбирают вещи значительно более существенные, чем просеко”

Судьба Гаскарова (к слову, человека весьма далекого мне по взглядам), как и судьба столь же далеких Удальцова, Развозжаева и других, уже разъехавшихся по зонам «болотников» совершенно оказалась вне широкого общественного внимания. Зато какой вселенский плач по прошутто! Несостоятельность, узость кругозора, мелочность устремлений была очевидна в советской интеллигенции (альтернативой ей были немногочисленные диссиденты), но той хотя бы это было простительно: у большинства деды-бабки были либо расстреляны, либо отсидели в сталинских лагерях. Страх и его производные — самоцензура, неспособность к сопротивлению, конформизм (и, соответственно, неизбежное соучастие в преступлениях власти) — это был самый сильный инструмент тоталитарного режима. Но: советское поколение не знало альтернативы, о жизни в условиях свободы, в лучшем случае, читали в романах Хемингуэя и Фитцджеральда, переполненных критикой мира чистогана и коррумпированных политиков. Советской власти нет уже 23 года, были и нормальные выборы, и конкурентная политическая борьба, и независимая пресса — иного, несоветского, опыта предостаточно. Ан нет, на поверку — все та же советская интеллигенция, готовая от страха как и сорок лет назад забиваться под условный матрас, самой себе затыкать рот и молчаливо наблюдать как кастрируют их собственную жизнь — вся разница, что теперь это дамы и господа в костюмах от Армани и с французской туалетной водой вместо сивухи «Красная Москва», и озабочены они не навагой и минтаем, а дорадо и сибасом.

На этом фоне уход двух стальных женщин — Валерии Ильиничны Новодворской (ее не стало 12 июля) и Марины Филипповны Ходорковской (она ушла 3 августа) ощущается как невозможная потеря: господи, как же не вовремя ты их забрал! Две совершенно разные судьбы — всю жизнь яростная Лера и предельно сдержанная Марина Филипповна, — обеих, хотя и по разным причинам, власть пыталась поставить на колени, ни та, ни другая не прогнулись, на поклон не пошли. И как же ощутимо мир без них опустел…