*366. Пиар-технологам Владимира Путина — аплодисменты

[Евгения Альбац]

http://www.echo.msk.ru/blog/albatz/1191006-echo/
04 ноября 2013, 14:05
За что люблю господ интеллигентов, так за их страсть к общему хору.
«Ату его», - кричат, - ату, Навального!» Один ударил: «не-е, не лидер, нам не годится». Другой подбежал: «Навальный призывает своих либеральных сторонников ходить на марш для того, чтобы его облагородить», третий - чуть благосклонно похлопал по плечу: «серьёзная ошибка», четвёртый, пятый, кто следующий? Главное успеть, главное быть в общем тренде!

Сообразить, что эти люди, которые ходят на русские марши, живут среди нас и на Луну не отправишь – это уже сложно.

Понять, что с ними надо научиться разговаривать, снимать их страхи перед чужими, убеждать, что враг не тот, кто с другим разрезом глаз или темным цветом волос, а те, кто обкрадывают – ежедневно и ежечасно – их будущее и будущее их детей – о, это не комильфо, пусть сидят в своих грязных углах. Почитать книжки и понять, что национализм объективен и неизбежен в политически неструктурированных обществах и что важно увести его от погромной волны к цивилизованной дискуссии - это не про нас, мы про высокое.

Наконец: национализм плюс власть – вот, что по-настоящему страшно.
Не видите, как власть осёдлывает эту волну? Как окучивает лидеров националистического движения, как вводит это в федеральный дискурс на всех уровнях - от федеральных каналов до выступлений иерархов?

Национализм внизу, как бы не пугали лозунги и параша «Коловрата» - это больше поза, чем реальная угроза. Национализм, взятый на вооружения властью как инструмент управления и передела собственности плюс безграмотная толпа – вот это нацизм!

Вам не хочется работать с толпой отчаявшихся, необразованных, не так, как вы думающих?
Понимаю. Но кто-то – должен. Политик, если он политик – обязан!

Навальный – политик.
И платит, в отличие от вас, чистенькие вы мои, тяжёлую цену. Его, а не вас, сажают. У его родственников, а не у ваших – у всех до одного, включая тёть, дядей и бабушек, проводят обыски. Его заперли в пределах Московской области, в то время как вы пишите свои клеймящие его вирши из всяких сладких европейских стран. Как вы думаете, чего власть его так боится, а вас, золотые мои, в грош не ставит?

Ровно поэтому: он пытается говорить с людьми, а вы – друг с другом.
Ошибается? Конечно. Делает глупости? Да безусловно. Не хватает порой мудрости и есть пробелы в образовании? Да, да, да. И -? Он учится. Он идёт вперёд. Он борется. И это реальная, каждодневная борьба. Так не бросайте ему под ноги битое стекло, не подливайте водички на дорогу, чтобы ледок образовался, не набрасывайтесь скопом, если нога поехала. Не кричите «ату его!». Плечо надо подставлять, а не в спину бить, господа интеллигенты.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/obrashenie-avtora/
Друзья,
Если вы читаете это письмо, то значит для вас, как и для нас, тех, кто делает этот журнал, свобода слова – ценность, с который ни вы, ни мы не готовы расстаться.

С 2014-го года наш с вами журнал входит в новый этап своей истории.
А именно: у журнала больше не будет владельцев, его нельзя будет продать или передать по наследству, нельзя будет выкинуть журналистов на улицу, а на их место взять пропагандистов или тех, кто предпочитает писать о цветочках и ягодках.

Единственным владельцем журнала будет гражданское общество России, то есть вы, его подписчики и читатели. И в этом – уникальность The New Times: он станет первым общественным журналом в стране.

А миссией журнала будет – собственно, как это было и в предыдущие годы – информировать вас о том, что происходит в стране, в мире, в обществе, во властных структурах, давать качественный анализ, рассказывать о проблемах, о которых другие предпочитают молчать. Культурный дискурс, болевые точки истории, наука как альтернатива мракобесию, книги, которые помогают понять себя и мир – все это, как и раньше, останется в поле нашего внимания и вашего, надеюсь, интереса.

Мы работаем для вас. Вы – финансируете наши расследования, командировки в горячие точки страны и мира, репортажи о событиях, которые остаются вне поля зрения других СМИ.

Все очень просто: вы – читаете, мы пишем. Вас нет, нет и нас.

Поэтому для нас так важно, чтобы вы подписались на The New Times.
Наша цель – собрать 20 тысяч подписок.
Здесь podpiska.newtimes.ru – варианты подписок, выберите, что вам подходит больше.

Если свобода слова для вас важна, то вероятно, она важна и для ваших близких, друзей, коллег, соседей. Было бы здорово, если бы вы убедили и их подписаться на журнал.

Что вы можете сделать?
Поделитесь страницей podpiska.newtimes.ru с друзьями в социальной сети или отправьте ссылку по электронной почте.

Мы сделали специальную листовку с квитанцией – сегодня она и на четвертой обложке журнала: вы ее можете распечатать, повесить на любую доску объявлений. Или можете разложить ее в почтовые ящики в подъезде.

Что это даст? Тех, кто верит в свободу слова, станет больше, а те, кто привык доверяться словесному потоку от госпропагандистов, возможно, задумаются над тем, что происходит в реальном мире вокруг них.
В конце концов все зависит только от нас.

Искренне –
Главный редактор The New Times

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/76393
№ 43-44 (310) от 25 декабря 2013

Ходорковский рассказал, какое прошение он написал Путину, как его освобождали и почему его не убили в лагере

Черная водолазка, джинсы — на смену тюремным брюкам, седой ежик, очки в тонкой оправе, заметно сутулится, и вообще видно, что 10 лет тюрем и лагерей отнюдь не способствуют поддержанию фигуры и белозубой улыбке. Из реалий 2013-го — на журнальном гостиничном столике iPhone, до которого за все почти три часа разговора ни разу не дотронулся: этот гаджет, появившийся, когда он сидел, ему явно еще чужой. Говорит скорее тихо, без всякой экзальтации, от вопросов не уходит, лишь иногда: «У меня остались заложники, не хочу им навредить». Из лагеря вышел с двумя сумками бумаг, куртку ему дали в аэропорту Пулково перед отлетом в Германию — в обмен на лагерный бушлат и шапку. Предлагали еще и брюки сменить на аэрофлотовские со светоотражателем — отказался. Когда рассказывает о лагерных буднях, употребляет настоящее время, и ты понимаешь: это все еще его жизнь. И лишь 5-звездочная гостиница в центре Берлина у Бранденбургских ворот, сотни репортеров на ее подступах, полуторакомнатный номер (все по-немецки тяжело и основательно) да письмо на столе с его фамилией на конверте, оказавшееся от президента Германии Гаука, напоминают, что интервью дает уже не зэк — Михаил Борисович Ходорковский, человек, чья фамилия в заголовках всех мировых СМИ. Свое первое интервью на свободе он дал The New Times, колумнистом которого является уже несколько лет

Встреча с мамой. Берлин, 21 декабря 2013 г.

Как вы спали эту первую ночь на воле?

Никак. Плохо — проснулся часа в три.

И как нормальная кровать взамен шконок, на которых вы ночевали 10 лет?

Нет, не десять лет — у меня трижды были свидания, там нормальные кровати. Но меня, поверьте, все эти вещи совершенно не трогают.

Из лагеря вы приехали не домой в Кораллово, где вас ждали мама и папа, и не в московскую квартиру, где ждала жена Инна и дети, — прилетели в Германию. Что это: изгнание в обмен на каторгу?

Я не могу исключить тот факт, что мне в связи с известными вам обстоятельствами (тяжелой болезнью матери, Марины Филипповны. — The New Times) все равно нужно было в какой-то момент выехать за границу в Берлин. И это серьезно повлияло на принятие (Путиным. —The New Times) решения. Если бы у мамы была перспектива находиться в Москве, думаю, — это мое предположение, — что решение Владимир Владимирович принимал бы с большим трудом. А тот факт, что мне нужно было улететь в Берлин, а я отдавал себе отчет в том, что улететь-то я могу в Берлин один раз, как сейчас, а если вернусь (в Россию), второй раз меня из страны уже могут не выпустить, поскольку формальных причин, за которые можно зацепиться, хватает,— короче, это, я думаю, облегчило Владимиру Владимировичу принять решение о моем помиловании.

Эмиграция, пусть и временная, — это было условием вашего освобождения из лагеря?

Я не могу сказать, что это было условие. Это то, что облегчило, позволило принять решение о помиловании. И когда сейчас пишут, что приезжали какие-то представители спецслужб в лагерь, а я задавал им какие-то дурацкие вопросы, о которых сейчас пишут, — ничего это не было. Потому что мы с Владимиром Владимировичем слишком давно друг друга знаем. И нам не нужно произносить лишних слов для того, чтобы получить заранее читаемый и понимаемый ответ.

Как это было

Михаил Ходорковский. Берлин, гостиница «Адлон», 21 декабря 2013 г.

Как все произошло?

Мои адвокаты мне передали, что решение о помиловании может быть принято. И что признания вины как условия освобождения — передо мной не ставят. Это была ключевая проблема начиная с медведевских времен. Еще Медведев сказал, что готов помиловать, но при этом Путин или кто-то от Путина тут же сказал, что для этого необходимо признание вины. Для меня написать прошение о помиловании было абсолютно не критично. Суд (по второму делу) был постановочным, и все это прекрасно понимали. В ответ на одну липовую бумажку написать другую липовую бумажку — никакого морального дискомфорта я бы от этого не испытывал. Мы обмениваемся с властью липовыми бумажками, и власть это понимает, и я это понимаю. И они понимают, что я понимаю, и я понимаю, что они понимают. В общем, здесь полная прозрачность у нас. И в этой липовой бумажке была только одна не липовая проблема (имея в виду времена Медведева) — признание вины. Потому что, как только я пишу, что признаю вину, куча уважаемых мною людей попадают в очень тяжелую ситуацию, фактически любой человек, ранее работавший в ЮКОСе, становится уязвимым. Как у нас рисуют «организованную группу», объяснять не надо. Поэтому этот вопрос мною не обсуждался. В липовой бумажке был бы готов написать что угодно, хоть про космические корабли, которые бороздят просторы Вселенной. Но признание вины имело бы вполне конкретные последствия для очень широкого круга людей, которых мне подставлять никак не возможно. В этот раз мне сказали: не надо писать признание вины.

Это когда было?

12 ноября. Мне было сказано, что и ситуацию с мамой надо упомянуть. Врать я, естественно, не стал бы, но это реальная ситуация, я о ней написал. Ну и все: отдал. Я прекрасно понимал, что вариантов будет два — либо третье дело, либо меня выпустят.

И никаких условий вам не ставили: скажем, не занимаешься политикой, не финансируешь оппозицию, о Навальном ни одного хорошего слова и так далее?

Нет, не было. Я написал в своей бумаге то, о чем раньше не раз говорил публично: я не собираюсь заниматься политикой и не собираюсь бороться за возвращение активов (ЮКОСа).

Сечин может не ждать от вас исков?

Я об этом много раз говорил, и если я один раз сказал, то должны появиться очень веские основания, чтобы мое решение изменилось. Этих веских оснований нет. И да, я просил дать мне возможность выезда за границу. Дело в том, что тогда, 12 ноября, мама была в больнице в Берлине. К счастью, две недели назад врачи ей сказали, что она может на три месяца вернуться в Москву, и потом опять в Берлин. Слава богу, что ей дали этот передых. Но в результате получилось, что мы разминулись.

А вы знали, что она в Москве?

Конечно.

И вы понимали, что в Кораллово вам не приехать?

Да. Так я оказался здесь, в Берлине, а они — родители, жена, дети — в Москве. Но вариантов не было. Наша власть честно может говорить, что они меня не высылали, а что я об этом просил. А зная наши реалии, мы абсолютно точно можем понимать, что меня из страны попросили. В нынешней ситуации я, все понимая, на это пошел. Потому что тема (болезнь мамы) слишком серьезная. Но если бы нужно было подставить людей, я бы не вышел. Когда меня адвокат спросила: а если они все-таки будут настаивать на том, чтобы я подписал признание вины, я сказал — ну, значит, ничего не получится. Если бы я в такой ситуации написал признание вины, то мама моя меня бы домой не пустила.

На все остальное мне было наплевать.

Расскажите о заявлении, которое вы написали: как оно выглядело?

Официальное заявление о помиловании — это фактически одна строчка: прошу освободить меня от дальнейшего отбывания наказания, поскольку из 10 лет 10 месяцев я провел в местах лишения свободы больше 10 лет. Все, точка. Кроме того, есть еще и мое личное письмо Путину, где я и написал о том, о чем вам только что рассказывал, — о ситуации с мамой.

И как зэка Ходорковский передал письмо Путину в Кремль?

Это, в общем-то, совершенно не проблема. Я передал письмо адвокату, при этом администрация колонии могла при желании видеть, что я его пишу. Видеонаблюдение. А адвокат передал письмо господину Геншеру (министр иностранных дел Германии в 1974–1992 гг. — The New Times). Как и кому конкретно передал письмо г-н Геншер — я не знаю.
„С точки зрения картинки это было отрежиссировано. Если бы кто-то захотел снять кино про 70-е годы, высылку диссидента, лучше бы не придумали”
Объясните, почему (канцлер Германии) Ангела Меркель так за вас борется, в чем ее интересы? Говорят, на каждой встрече с Путиным она задавала вопрос о вас, и именно ей, как рассказывают, Путин летом сказал что-то вроде того, что: «Досидит и выйдет, никакого третьего дела не будет». По словам депутата бундестага Марии-Луизы Бекк, переговоры о вашей судьбе шли девять месяцев…

Для меня это тоже загадка. Но, знаете, бывают такие позитивные загадки. Когда происходит некое чудо, а причины этого чуда ты не знаешь.

Это не торг за вас между Меркель и Путиным, где вы выступаете как своего рода козырь?

Мне об этом никто ничего не говорил.

А если вам разрешат вернуться, вы вернетесь в Россию?

Конечно.

Уже начали говорить, что вот, Ходорковский уедет в США, он не собирается возвращаться.

Значит, еще раз: г-н Песков сказал, что я могу в любой момент вернуться.

Это так?

Он лично, я слышал… Но с объективной точки зрения я вернусь только в том случае, если буду уверен, что смогу выезжать при необходимости. В нынешней моей семейной ситуации — это главное условие.

Михаил Ходорковский и Платон Лебедев в зале суда. Москва, декабрь 2010 г.

Спецоперация

Как вы узнали о том, что президент России вас решил помиловать?

Сначала я услышал по радио то, что Путин сказал про третье дело. Меня это, конечно, очень порадовало, потому что я, честно сказать, думал, что у меня на совести еще 15 человек повиснет. Когда я услышал, что третьего дела не будет, у меня камень с души упал. То, что он сказал в конце (о том, что готов помиловать Ходорковского), по радио не говорили. Потом телевизор включили в районе шести часов, и вот это мы все и услышали.

Я понимаю: решение принято. И понимаю, что все решится в дни, потому что они постараются меня быстро убрать из лагеря. Я сразу сказал ребятам: народ, журналисты из Москвы будут добираться сутки–двое, власти этого боятся, им это совершенно не нужно. Короче, иду, сразу складываю бумаги, чтобы их увезти.

А какая была реакция лагеря, мужиков?

Ну как. Все, кто считает для себя возможным… потому что за общение со мной у людей были проблемы… кто считает возможным, кто не боялся проблем, — подходят, поздравляют. Это тот лагерь, где меня звали только по имени-отчеству.

А как поздравляли? Как это говорят люди в лагере?

У нас это в общем-то достаточно частое явление. Когда народ или на УДО уходит, или по звонку. Но в основном на УДО. Или там по поправкам (срок) снижают. Подходят и поздравляют друг друга, это общепринятое, не ко мне только относится. Подходят и говорят: «Михаил Борисович, поздравляем! Надеемся, что до Нового года уже будете дома!»

Так вот, у нас отбой, ложимся спать. Я нормально, в общем, засыпаю. Это четверг (19.12.2013 г.), вечер. В 2.30 меня будит начальник лагеря и говорит: «Михаил Борисович, пожалуйста, оденьтесь». Я понимаю ситуацию, одеваюсь. Он говорит: зайдите, пожалуйста, в комнату. Там отдельная комната есть, бытовое помещение, там сидит какой-то товарищ. Он говорит: вы меня не узнаете? Я говорю: извините, нет. Он говорит: я начальник управления (ФСИН) по Карельской республике. Мы с ним виделись, но поскольку он был одет по гражданке, я его не узнал. Он говорит: я за вами приехал, мы сейчас с вами поедем, я вас должен этапировать, вы сегодня будете дома. Он мне объяснил, почему он приехал — говорит: «Забрать человека из лагеря без бумаги могу только я».

А бумаги не было никакой?

Ну он так сказал, там уж я не знаю. Очень вежливо, очень лояльно. Спрашивает: «Что вам надо собрать?» Слава богу, у меня все было сложено, я бумаги свои собрал. Мы садимся в его служебную машину. Он говорит: с формальной точки зрения мы вас этапируем, но фактически мы вас везем домой.

И без конвоя?

С ним два человека было: его служащий и формальный конвой.

А наручники?

Не-не-не, ни наручников, ничего. Просто сели впятером в машину: он, я и вот эти два молодых человека. Тоже все по гражданке одеты. Мы поехали, и он говорит: за вами самолет будет в 8 часов утра, а потом сказали — не в 8, а в 11. У них там есть Дом приемов ФСИН, мы поехали туда, там посидели до половины одиннадцатого, телевизор посмотрели, чай попили. Поговорили так, ни о чем, что называется. Без всяких. И дальше он меня отвез в аэропорт Петрозаводска, посадил на самолет…

Он один или с этими двумя молодцами?

Там, у аэропорта, вместо этих двух молодцов села девушка, которая сказала, что она из обслуги аэропорта: «По нашим инструкциям мы не можем пропускать машину без сопровождения». Она, девушка, что интересно, вообще не знала, кто я и что…

Она вас не узнала?

Она меня не узнала, во-вторых, она думала, что я сотрудник, потому что там все одинаково стриженные. И мы доехали на этой машине до самолета. Сразу на взлетную полосу. Я зашел в самолет. Это был Ту-134. Такой салон нормальный, это чей-то явно самолет.

20 декабря 2013 г. Аэропорт Шёнефельд под Берлином.Только что отпущенный зэка Михаил Ходорковский и немецкий политик, министр иностранных дел ФРГ в 1974–1992 гг. Ганс-Дитрих Геншер

Частный?

Ну я не думаю, что частный, я думаю, что служебный — или ФСИНа, или еще кого-то.

Но пассажиров там не было?

Пассажиров не было, было двое сопровождающих. У нас, говорят, задача вас сопроводить до Санкт-Петербурга, там вас будет ждать самолет. Я говорю: хорошо.

А документы вам дали какие-то?

Значит, паспорт, который мне делали в колонии, я, честно сказать, забыл. Сказал начальнику управления, он сказал, что отдаст адвокату. Мы прилетаем в Санкт-Петербург, они говорят, эти ребята, которые со мной летели: вот вам паспорт. И дают мне паспорт заграничный. Надо расписаться. Я расписываюсь в этом паспорте.

Это в Пулково?

Прямо в самолете. И говорят: «Дайте нам этот паспорт, мы вам поставим вылет». Забрали паспорт, пошли, поставили вылет, вернули мне паспорт с вылетом уже из РФ. А я сидел в этом самолете, ждал.

А вы не сказали им — у меня мама и папа под Москвой? Жена Инна в Москве, дети все тоже в Москве — вы куда меня?

Жень, ну с кем мне разговаривать?

А вы знали, что вас отправляют из страны?

Ну конечно, ну я что, дурак, что ли?

Вам сказали, что вас — высылают?

За 10 лет я превосходно научился понимать, какие у кого полномочия и кто принимает решения. По мне решение принимает один человек. Все 10 лет. Один человек. Все остальные в пределах этих глобальных решений могут пять копеек добавить или убавить. Разговаривать с этими людьми можно только в том случае, если есть желание поскандалить, причем поскандалить исключительно для собственного удовольствия. Я удовольствия от бессмысленных обсуждений не получаю.

И вы ничего не спрашивали? Куда, в какую страну? Или вы заранее знали?

Я ничего не знал, но я достаточно хорошо считаю.

И вы понимали, что это Германия?

Конечно. Мы прилетаем в Пулково, сидим в этом Ту-134 несколько часов, ждем, пока прилетит другой самолет.

Вас покормили там?

Женя, если меня при каком-то этапировании меньше десяти раз спросили, хочу ли я поесть и не надо ли мне в туалет, это значит, что этапирование продолжалось меньше часа. В отношении меня никаких прав ерундовых никогда не нарушали. Нарушения всегда по-крупному. А по мелочи они, ради бога, только будут исполнять закон. Мы с ними сидели общались, потом прилетела эта «сесна», меня проводили до нее.

Это частный был самолет, как сказал журналистам Геншер?

Я не знаю. Проводили до этой «сесны», ребята там отчитались, говорят: мы будем ждать, пока она взлетит. Более того, повеселю вас… Эти ребята говорят: «Михал Борисович, а что у вас одежды-то нету?» Я говорю: «Вы меня так здорово собирали, что адвокат одежду даже не успела привезти». У меня две сумки с бумагами. И с бритвой, естественно. Они говорят: мы сейчас попробуем что-нибудь сделать. Они брякнули в Пулково, притащили летную куртку, вот эту вот пулковскую, которая теперь на всех фотографиях. И брюки. Но брюки были со светоотражателями. Я говорю: вы знаете, пока Мосгордума не приняла закон, я со светоотражателями надевать не буду. Они говорят: «Ну ладно, давайте хоть куртку. А мы в обмен заберем вашу куртку и шапку».

Лагерные?

Лагерные. У нас с ними произошел бартер. И я сел в этот самолет, а там уже мне пилот сказал, что г-н Геншер прислал этот самолет и мы будем через два часа в Берлине. С точки зрения картинки это было отрежиссировано. Если бы кто-то захотел снять кино про 70-е годы, высылку диссидента, лучше бы не придумали. Была такая сугубо постановочная высылка: подгон микроавтобуса вплотную к люку самолета, несколько людей, которые слонялись в окружении с серьезными выражениями лица, вручение паспорта на трапе… И мы расстались.

Воля

И вот Берлин, пятизвездочная гостиница, вы входите в номер. Что для вас было самое-самое: душ, теплый туалет? Или возможность открыть холодильник? Или то, что вставать не надо по расписанию?

Вы поймите, для меня как будто этих десяти лет не было.

Как так?

Так.

Вы седой стали.

Да, возможно. И седой, и навыки какие-то утрачены, какие-то, наоборот, появились. Но в бытовом смысле — как будто этих десяти лет не было. Меня ничего не напрягает. Ничего особо не вдохновляет. Сказать, что мне очень хотелось выпить шампанского? Я вот вам как-то сказал, что хотелось бы 100 грамм ледяной водки, чего до сих пор не принял, но с учетом того, что вы привезли, думаю, что я сумею кого-нибудь убедить мне ее заморозить и тогда выпью. А так — наверное, это будет странно звучать, но вам я скажу, а вы мне постарайтесь поверить. Я абсолютно равнодушен к бытовым условиям. На 100 процентов. Я абсолютно равнодушен к еде. Мне просто наплевать.

Это всегда так было или сейчас?

Мне сложно сказать, всегда ли так было. Свойство памяти у меня такое: несущественное я очень быстро забываю. Но вот приезжают мои родные на свиданку. Я им заказываю привезти то-се. Я заказываю, чтобы им было приятно. Мне — без-раз-лич-но. Я выхожу со свидания, иду в столовку и ем там баланду. Наверное, это не надо рассказывать, потому что народ в большинстве своем не поверит, скажет, что рисуюсь. Но вот оно так. Мне без разницы. То, что действительно, по-настоящему доставало… я не знаю, насколько это осознавала наша власть, — это бессмысленность существования. Вот я иду на работу и 8 часов, а с учетом построений-перестроений, с учетом захода, отхода, подхода это 10–11 часов в день (я работал как положено), занимаюсь ерундой. Понимаете, я занимаюсь тем, что трачу драгоценное время.

Вы папки клеили?

Папки клеил, варежки шил, неважно. Я трачу драгоценное время. Вот я знаю, что если я хочу написать хорошую вещь — неважно, письмо ли это будет, или статья, или что-то еще, — мне надо это делать в первой половине дня, пока у меня хорошо работают мозги. Я жаворонок. А я в это время клеил папки. Вот ровно поэтому тюрьма мне нравилась больше: там можно было, когда не было судебного заседания, с утра вырезать себе три часа на книжку, статеечку какую-нибудь. Колония этой возможности не дает. И это самое противное.

Жизнь по расписанию — это меня абсолютно не тревожит. Я консерватор по своей природе, и для меня каждый день вставать в шесть — это хорошо. Если каждый день в 18 часов что-то есть — и это замечательно. Но потеря времени, причем такая фундаментальная, годами… вышибание времени — это, конечно, плохо.

Подельники

Вы предупредили Платона Лебедев о том, что будете подавать прошение о помиловании? Он знал?

Никто не знал.

А он будет подавать прошение?

Нет, он сказал, что 25-го числа мы с ним эту тему обсудим. Здесь, на мой взгляд, есть плюсы и минусы. Скажем так, в определенном смысле, может быть, досидеть и проще.

А Пичугин?

(Вздыхает.) Я могу повторить то, что сказал однажды. Войны не заканчиваются, пока хотя бы один живой солдат не вернулся домой. Я с этой максимой абсолютно согласен. Нельзя сказать, что тема ЮКОСа закрыта, до тех пор пока не решена эта проблема.

А что вы можете сделать, Михаил Борисович?

Это тот вопрос, который я не буду обсуждать. Я хочу зафиксировать, что для меня не закрыта и никогда не будет закрыта эта проблема. Я могу наплевать на активы и на десять лет…

Это серьезно — про активы?

Это серьезно, и для меня лично этот вопрос закрыт. Но я никогда не скажу, что для меня закрыта проблема, пока Пичугин в тюрьме.

Путин

Как вы считаете, выпуская вас из тюрьмы, какой сигнал Путин хотел послать стране? Что он этим хотел сказать?

Зная Путина в той мере, в какой я могу его знать (а я наглый человек и могу сказать, что, наверное, это процентов аж 15 исследованной территории), могу сказать, что прежде всего он хотел послать сигнал своему окружению — прекращайте охреневать. Видимо, иным способом, кроме такого достаточно сильного, он уже навести там порядок, не прибегая к посадкам, не может. Я бы сказал так: навести порядок в том борделе, который вокруг собрался, можно было, лишь законопатив лет на десять Сердюкова либо выпустив меня. Я рад, что было принято второе решение.

То есть это прежде всего сигнал своим ребятам: вы зарвались?

А во-вторых, это сигнал обществу и, главное, миру, что я, мол, чувствую себя достаточно устойчиво. Я не боюсь. Вот сигнал, который он хотел послать, на мой взгляд. Но я могу ошибаться на сто процентов, потому что мы сейчас занимаемся вопросами психологии.

Мы никогда не говорили с вами об этом, когда вы сидели, но я сейчас позволю себе спросить: почему они вас не убили, хотя в лагерях и тюрьмах это легко было сделать?

Во-первых, я твердо уверен, что, если бы Путин дал команду меня убить, меня бы убили. Но Путин по каким-то причинам запретил в отношении меня делать две вещи: он запретил трогать семью и он запретил ко мне применять насилие. На это был наложен абсолютно жесткий запрет.

Почему?

Ну давайте я не буду психоаналитиком у Путина…

Но в первом лагере, в Краснокаменске, вас таки пытались порезать…

Это был эксцесс, я вас уверяю… Я сразу попробовал оценить ситуацию, докуда она может дойти. И понял, что применять ко мне насилие они не могут.

Почему Путин вас помиловал? Кто-то говорит: он, узнав про болезнь вашей мамы, позволил себе сентиментальность.

То, что он меня помиловал, об этом не свидетельствует совершенно. Может быть, он и учитывал мои личные обстоятельства, но для него это абсолютно прагматический расчет.

Чтобы вы уехали?

Я не знаю.

Сочи?

Я не знаю.

Какую цель он преследует?

Сейчас совершенно очевидно, не только на примере моей судьбы, но и на примере того, что он делает с информационными агентствами, он занялся менеджированием репутационной составляющей своего режима. И он этим сейчас по каким-то причинам озаботился. Сочи ли это, желание ли это применять «мягкую силу» в каких-то ситуациях, желание ли это сбалансировать европейское и китайское направление, почувствовал ли он, что слишком большая ставка сделана на азиатское направление, и если мы потеряем Европу, то азиатское направление, особенно китайские товарищи, отожмут у нас гораздо больше, чем мы хотели бы… Вот не знаю, какие причины для него являются базовыми, чтобы начать пытаться менеджировать репутацию режима — и страны в целом, но и режима тоже. Тем не менее этим он на сегодняшний день занимается.

Зачем надо было устраивать истерику с «третьим делом Ходорковского», когда уже, как мы теперь понимаем, ваше письмо и ваше прошение лежало на столе и Путин его рассматривал? Один известный политик мне сказал, что отдельные элементы системы стали работать самостоятельно. А это ведь страшная история. Так было в известной степени с НКВД…

Дело в том, что как только он почувствовал, что для части общества он не является арбитром, он просто взял эту часть общества и вынес за скобки.

То есть это — нас?

Угу. Он просто ее вынес за скобки. И сказал, что ему дороже роль арбитра, чем представителя всех. Это некий технологический выбор политика. За всем этим, я считаю, кроется только одна серьезная проблема: все мы люди и у всех у нас век — и политический, и жизненный — ограничен, и соответственно, когда этот век у Путина кончится, выстраивание ситуации на базе жесткого конфликта внутри окружения приведет к смутному времени.

Завтра

Вы всего 24 часа как на воле, а у вас уже есть iPhone. И как вам?

Вы знаете, в бытовом плане как будто бы не было десяти лет. Вышел, нашел. Я пока этим владею хуже, чем молодые люди, но мне помогают.

Все интересуются: будете заводить себе аккаунт в фейсбуке? А в твиттере? В инстаграме?

(Смеется.) Я вам скажу так: я, естественно, буду обсуждать эту тему со своими уважаемыми коллегами, но тратить на сидение в интернете больше чем час в день — неправильно.

Вы прямо как Владимир Владимирович, который считает, что интернет — это мусорная помойка.

Нет, нет. Я думаю, что он так не считает и он, несомненно, им пользуется. Лично не лично. Я не могу себе представить профессионального разведчика, который, видя такую информационную поляну, не стал бы на ней играть. Я считаю, что соцсети все-таки — это в значительной степени болтовня. Я не говорю, что этого не надо. Но тратить на это больше часа в день я считаю непродуктивным. В отличие от политиков, которым надо куда-то избираться, я могу себе позволить общаться с теми людьми и даже представлять интересы тех людей, которые мне нравятся.

Как вас понимать? Вы политикой заниматься не будете, возвращать активы ЮКОСа не будете, избираться в президенты не хотите…

Я без всяких сомнений буду заниматься общественной деятельностью. Буду заниматься гражданским обществом. Без всяких сомнений, я буду продвигать ту идею, не из-за которой, а с которой я ушел в тюрьму: что России необходима либо парламентская, либо уж, по крайней мере, президентско-парламентская республика. Я буду убеждать людей, что нам это необходимо.

Какие у вас планы? Чем вы будете заниматься?

Я не строил планов, и сейчас я буду некоторое время осматриваться. Слушать людей, потому что я, конечно, хочу знать их мнение. Не только информацию, но и мнение. Я все-таки был отсечен от значительной части потока. После чего буду принимать для себя решения. Но совершенно очевидно, что политикой — в смысле избрания в какие-то государственные органы — мне заниматься не интересно. Я не хочу руководить бюрократами. Заниматься бизнесом мне не интересно, я уже эту тему прошел. А в какой форме и каким типом общественной деятельности я стану заниматься — я буду об этом думать.

фотографии: Евгения Альбац, Вера Кричевская, Александр Земляниченко-мл./AP Photo, khodorkovsky.ru

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/82816/
№ 17 от 26 мая 2014

Что будет? Чего ждать? Вопросы, с которыми многие из нас встают и засыпают все последние недели. А тут еще картинки военного переворота в Таиланде: военные на улице, лидеры оппозиции задержаны и находятся в бараках. Тайцам не привыкать — у них таких переворотов было полтора десятка, у нас — опыт ГКЧП и расстрела парламента девяносто третьего года. Но кто-то уже утверждает: ГКЧП-2 уже случился, мы просто его еще не заметили. Такой переворот нового типа: танков на улице нет, массовых арестов тоже. Но зато новости… Обыски в квартирах соратников Навального, социальные сети на грани закрытия, последнюю независимую региональную телекомпанию собираются прикрыть, Запад грозит санкциями, что будет с банками, счетами и пластиком — туман, экономика околоноля, Россия разворачивается на Восток, на смену Visa идет «Золотая Корона» (не пиво), слова «пятая колонна» и «чужие среди нас» входят в обиход: фотографии врагов раздают на улицах и присылают в редакции. На конференции с участием западных профессоров известный российский политолог вполне серьезно заявляет: «В России будет фашизм», и первый вопрос, который задают тебе бывшие коллеги из университетов США: «Ты уедешь?» Ответить им Галичем («Уезжайте, а я останусь / кто-то ж должен, презрев усталость, наших мертвых хранить покой») — не поймут, и ты отделываешься полушуткой: «Зато какая интересная журналистика». И то правда: ужасно интересно, куда ситуация вывернет, есть ли шанс на хороший поворот и если нет, то как это будет? И можно ли к этому «будет» (ты же столько читала про Россию 1913-го и Германию перед 1933-м) подготовиться? Но за окном — солнце, раннее лето, зелено и хорошо. И ты закрываешь фейсбук и твиттер — больше нет сил от этих новостей и судорожно ищешь хорошие новости: Путин в Петербурге сказал, что с новой властью на Украине Россия будет разговаривать, еще сказал про инвестиции, про стройки в Сибири и новую кольцевую вокруг Москвы, призвал западных бизнесменов вести бизнес в России. Все ничего? Все будет хорошо, говорят тебе те, кому индифферентно «крымнаш» или не наш, и кто не следит за гражданской войной на Востоке Украины. Путин сказал. Сказал. А в это время в компании «Яндекс. Деньги» следственный комитет проводит обыск… Путин в привычной для него манере говорит одно, а делает другое? Или власть уже не у него, а у тех, кто дает приказ проводить обыски? Зато — действительно, какая интересная журналистика. И ты говоришь себе: нет, эту пьесу надо доиграть и досмотреть до конца.

[Евгения Альбац]

http://www.newtimes.ru/articles/detail/85324/
№ 24 от 11 августа 2014

О том, что в подлом времени есть свои плюсы: оно убирает полутона и проявляет величие одних и несостоятельность других

Валерия Новодворская
(17 мая 1950 — 12 июля 2014)

Марина Ходорковская
(13 сентября 1934 — 3 августа 2014)

Одно из самых сильных впечатлений этого тяжелого, мучительного на трагедии и потери лета — реакция социальных сетей на события последней недели. Без преувеличения вся лента посвящена… еде: какие продукты власть запретила, да как обойтись без камамбера и просеко. В этой едальной тематике совершенно потерялась новость о свадьбе 6 августа Анны Карповой и одного из узников Болотной Алексея Гаскарова — внимание! — в СИЗО «Бутырки». Гаскарова, как и троих его ни в чем неповинных подельников, 18 августа ждет приговор, и мало кто сомневается, что приговором будет тюрьма.

Видит бог, нужно было придумать эти идиотские санкции власти, чтобы так обнажилась несостоятельность российского образованного класса, тех, кого при советской власти принято было именовать интеллигенцией. Причем любопытно, что стон по еде исходит не столько от людей пожилых, переживших дефицит всего и вся, «мяса нет в нашем магазине, а рыбы нет и не будет в магазине напротив», — для них-то это зримое напоминание «совка» с ее «глушилками», «воронками», там- и самиздатом и невозможностью самореализации, — сколько от сегодняшних тридцати-сорокалетних, у которых все последние годы методично отбирают вещи значительно более существенные, чем просеко. Отбирают свободу. Отбирают право говорить. Отбирают нормальное будущее их детей — как минимум, на ближайшие пару лет.

„Стон по еде исходит не столько от людей пожилых, сколько от сегодняшних тридцати-сорокалетних, у которых все последние годы методично отбирают вещи значительно более существенные, чем просеко”

Судьба Гаскарова (к слову, человека весьма далекого мне по взглядам), как и судьба столь же далеких Удальцова, Развозжаева и других, уже разъехавшихся по зонам «болотников» совершенно оказалась вне широкого общественного внимания. Зато какой вселенский плач по прошутто! Несостоятельность, узость кругозора, мелочность устремлений была очевидна в советской интеллигенции (альтернативой ей были немногочисленные диссиденты), но той хотя бы это было простительно: у большинства деды-бабки были либо расстреляны, либо отсидели в сталинских лагерях. Страх и его производные — самоцензура, неспособность к сопротивлению, конформизм (и, соответственно, неизбежное соучастие в преступлениях власти) — это был самый сильный инструмент тоталитарного режима. Но: советское поколение не знало альтернативы, о жизни в условиях свободы, в лучшем случае, читали в романах Хемингуэя и Фитцджеральда, переполненных критикой мира чистогана и коррумпированных политиков. Советской власти нет уже 23 года, были и нормальные выборы, и конкурентная политическая борьба, и независимая пресса — иного, несоветского, опыта предостаточно. Ан нет, на поверку — все та же советская интеллигенция, готовая от страха как и сорок лет назад забиваться под условный матрас, самой себе затыкать рот и молчаливо наблюдать как кастрируют их собственную жизнь — вся разница, что теперь это дамы и господа в костюмах от Армани и с французской туалетной водой вместо сивухи «Красная Москва», и озабочены они не навагой и минтаем, а дорадо и сибасом.

На этом фоне уход двух стальных женщин — Валерии Ильиничны Новодворской (ее не стало 12 июля) и Марины Филипповны Ходорковской (она ушла 3 августа) ощущается как невозможная потеря: господи, как же не вовремя ты их забрал! Две совершенно разные судьбы — всю жизнь яростная Лера и предельно сдержанная Марина Филипповна, — обеих, хотя и по разным причинам, власть пыталась поставить на колени, ни та, ни другая не прогнулись, на поклон не пошли. И как же ощутимо мир без них опустел…

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/102824/
14 октября агентство Bloomberg сообщило, что профессор парижской Школы политических наук Science Po, в прошлом ректор РЭШ и советник правительства Сергей Гуриев ожидает назначения на пост главного экономиста Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) На самом деле к моменту обнародования этой новости известным финансовым агентством – и новость эта вызвала в России неожиданный ажиотаж – профессор Гуриев уже подписал оферту престижного лондонского банка: он приступит к работе в ЕБРР с сентября 2016 года, сообщил NT источник, ранее работавший на руководящей должности в банке, сохранив, без зарплаты (ЕБРР не позволяет получение денег где-либо помимо банка), лекционные часы в Science Po. Гуриев станет первым выходцем из России – главным экономистом ЕБРР, созданного Западом в 1991 году с целью оказания помощи и привлечения инвестиций в страны Восточной Европы, включая РФ. Схожая по значимости, влиятельности и престижности позиция, которая традиционно предлагается известному в мире университетскому профессору, есть еще только во Всемирном банке, который, в отличие от ЕБРР, занимается, главным образом, бедностью, то есть странами Африки, в то время как Европейский банк инвестирует в страны со средним доходом, и именно его главный экономист отвечает за разработку методологии оценки проектов с точки зрения их влияния на качество преобразований в той или иной стране. 34-383-01.jpg Для России, правда, это сейчас не актуально: ЕБРР заморозил свои российские проекты до тех пор, пока ЕС не снимет санкции, введенные в отношении секторов российской экономики. Теперь становится понятной неожиданная эскапада президента Путина по поводу Гуриева 1 октября этого года на заседании Совета по правам человека и развитию гражданского общества. Путин сообщил, что (а) Гуриев хороший специалист, (б) у российской власти нет к нему претензий, (в) за границей ректор РЭШ оказался потому, что там нашла работу его жена (Екатерина Журавская, на момент отъезда Гуриева в добровольную эмиграцию в конце апреля 2013 года – профессор РЭШ и Парижской школы экономики и один из самых цитируемых российских экономистов) и (г) там больше платят. Нет сомнений, президент в очередной раз валял дурака: Путин отлично осведомлен о том, что Сергей Гуриев, опасаясь ареста, бежал из России, после того как прошли обыски у него в кабинете и в РЭШ, а его почта, в том числе и личная, подверглась перлюстрации: следователи СК перекачивали ее три дня – сделано это было в рамках так называемого «дела экспертов» по второму кейсу ЮКОСа. О преследовании Гуриева Владимиру Путину лично докладывали: Аркадий Дворкович и Игорь Шувалов (вице-премьеры правительства), глава Сбербанка Герман Греф (Гуриев был независимым директором Сбербанка с зарплатой в несколько сот тысяч долларов – зарплата университетского профессора в разы меньше), бывший министр финансов Алексей Кудрин и т.д., о чем NT подробно и неоднократно писал (см., например, «Мозги на вылет», № 19 от 03 июня 2013 года). Очевидно, Путину доложили, что страны – учредители ЕБРР остановились на кандидатуре Сергея Гуриева как главного экономиста банка: репутация Гуриева и в академических, и в банковских кругах Запада безупречна, к тому же представитель от России в ЕБРР должен был согласовать кандидатуру ученого с главами российских экономических ведомств (согласовали) – как никак, а после снятия санкций (когда-то же это произойдет!) им предстоит с Гуриевым* работать. Просто басенная история: не плюй в колодец, из которого, может, придется напиться.

[Евгения Альбац]

http://newtimes.ru/articles/detail/98821/
№ 19 (369), 8 июня 2015

Убийство Бориса Немцова: версии

7 июня — 100 дней как 27 февраля, в 23:31 на Большом Москворецком мосту был убит Борис Немцов. Четыре пули сзади — три достигли цели. Упал. Попытался подняться. Еще две — чтобы уже никогда не встал. Четыре из пяти пуль — в сердце, легкие, печень — были смертельные

Кольцо с головой Владимира Путина, представленное в рамках показа «Новый русский» в Москве, 3 июня 2015 года

Итог трех с половиной месяцев следствия: пять человек задержаны — вероятные исполнители убийства и соучастники, один из них — Заур Дадаев — на момент совершения преступления был действующим офицером полка «Север» Внутренних войск МВД РФ: камеры зафиксировали и слежку за Немцовым, и момент убийства. И, да, деталь: из 19 камер, установленных по пути движения политика, его спутницы и убийц, работающими оказалось то ли пять, то ли шесть. Назван и предполагаемый организатор преступления — майор того же полка «Север» Руслан Геремеев, но допросить его, несмотря на указание ФСБ РФ, так и не удалось, и скорее всего, его уже нет в стране. Но и когда был — в родовом селе Джалка в Чечне — следователей к нему тоже не подпустили. (Заметим в скобках, что пограничные войска, контролирующие границу, в том числе и в аэропортах, находятся в подчинении все того же ФСБ.) Еще за эти 100 дней был снят (с повышением) глава следственной группы СК РФ генерал Игорь Краснов и назначен другой генерал, Николай Тутевич. Краснов известен тем, что довел до суда дело Боевой организации русских националистов (БОРН), Тутевич расследовал убийство Руслана Ямадаева* * Герой России, депутат ГД от фракции «Единая Россия», бывший полевой командир чеченских сепаратистов, сподвижник, а потом оппонент Рамзана Кадырова. , убитого на Смоленской набережной в Москве (исполнителей посадили).

Заказчик? Одни догадки. Адвокаты потерпевших Ольга Михайлова и Вадим Прохоров в своем официальном запросе еще 22 апреля ходатайствовали о допросе главы Чечни Рамзана Кадырова, депутата ГД Адама Делимханова и члена Совета Федерации от Чеченской республики Сулеймана Геремеева. Следствие согласилось допросить только Руслана Геремеева, по остальным ходатайство признано преждевременным. The New Times отправил запрос об интервью с депутатом Делимхановым — ответа не последовало.

Еще в эти 100 дней страна наблюдала публичную перебранку главы Чечни Рамзана Кадырова с федеральными силовиками; читала утечки про то, как ФСБ «точит зуб» на самого Кадырова; вспоминала о войне силовиков 2008 года, когда по разные стороны баррикад оказались глава ФСБ Бортников и нынешний главком Внутренних войск МВД Золотов — именно в подчинении последнего находится полк «Север»; смотрела вывешенный ролик из инстаграма kadyrov-95 под говорящим заголовком «Кто не понял, тот поймет», в котором глава Чечни бегает и в кого-то стреляет (ролик появился после обнародования фильма «Семья», снятого сотрудниками движения «Открытая Россия» Михаила Ходорковского).

Мотив? За что убили и зачем убили? То возникает «украинская версия» (что-то там связанное со спутницей Немцова), то — «исламская» (горячим чеченским парням не понравились высказывания политика в связи с расстрелом редакции Charlie Hebdo). И только дочь Немцова, Жанна, продолжает настаивать: это политическое убийство. В конце прошлой недели (4 июня) в интервью радиостанции «Свобода» дочь убитого политика сообщила, что находится за пределами России, а на вопрос, вернется ли, отказалась отвечать. Связан ли отъезд Жанны Немцовой с возможным отравлением соратника Бориса Немцова по РПР–ПАРНАС Владимиром Кара-Мурзой младшим (он по-прежнему в реанимации) — не известно. Зато кажется очевидным: страх как удушливый газ заполняет головы даже тех, кто предпочитает публично не критиковать власть, и выдавливает их из страны, а дело Немцова, как дела об убийстве Натальи Эстемировой и Анны Политковской, потихоньку закапывают в песок: в лучшем случае — осудят стрелков.

Версия: фраза из ролика

Немцова должны были убить еще в августе — говорят источники, близкие к правоохранительным органам. Во всяком случае, тогда уже началась за ним слежка. (Это, конечно, версия, но в том тумане, который сейчас есть вокруг дела, ни одну версию сбрасывать со счетов нельзя.) Но что-то не срослось: Борис постоянно был в разъездах, ходил с друзьями, Альфредом Кохом и Олегом Сысуевым, в горы — короче, выиграл у смерти, сам того не зная, еще полгода. Слежка возобновилась в конце октября — камеры возле его дома и офиса зафиксировали тот самый ЗАЗ Chance, на котором предполагаемые преступники передвигались и в вечер убийства. Редакцию Charlie Hebdo расстреляют через два с лишним месяца, 7 января, — это к разговорам об «исламском» мотиве убийства.

Те последние в его жизни весна и лето выдались для Немцова вообще нервными. Еще 29 апреля, когда он был в Киеве на форуме «Украина–Россия. Диалог», Бориса в кулуарах остановили журналисты, задали вопрос, касающийся президентских выборов на Украине, и Немцов, смеясь, ответил:

«Владимир Путин голосовал бы за Януковича. Он ****тый, Владимир Путин, чтоб вы поняли…»

— именно эта фраза фигурирует и в материалах доследственной проверки СК по Ярославской области, и в заключении эксперта, который по запросу СК проводил лингвистическую экспертизу текста и ролика, выложенного на Youtube. Всю неосторожность фразы Немцов понял тут же: «У вас лицензию отберут, если вы это процитируете», — сказал он журналистам. — «Ничего, это уже вышло в прямой трансляции», — ответил молодой женский голос.

«ВВ мне этого не простит», — скажет Борис чуть позже своему адвокату, Вадиму Прохорову.

17 июня в СК по Ярославской области поступила серия обращений возмущенных граждан: «Прошу Вас рассмотреть возможность возбуждения уголовного дела по факту оскорбления Президента РФ депутатом Ярославской областной думы Немцовым Б.Е. Основание видеозапись в сети», — писал один из возмутившихся. «Меня, гражданина Российской Федерации оскорбило и унизило видео интервью Немцова Бориса Ефимовича данное им СМИ в городе-герое Киеве. Прошу рассмотреть данное интервью на предмет разжигания национальной розни, оскорбления органов власти при исполнении и унижения моего личного достоинства как гражданина Российской Федерации»,— писал другой (пунктуация документа сохранена). Обе цитаты — из рапорта «об обнаружении признаков преступления» старшего следователя первого отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления СК РФ по Ярославской области, старшего лейтенанта юстиции Г.В. Боброва на имя руководителя отдела подполковника юстиции Ю. А. Болдырева. Дата — 1 июля 2014 года.

24 июня возмущенные граждане обратились и в СК по Курской области.

15 июля старший лейтенант Бобров снял с депутата Ярославской областной думы Немцова объяснения: Немцов отказался отвечать, воспользовавшись ст. 51 Конституции РФ, позволяющей не свидетельствовать против себя.

В тот же день было вынесено постановление о производстве лингвистической экспертизы. Эксперту Ярославской лаборатории судебной экспертизы Министерства юстиции РФ было предложено ответить на три вопроса:

1. «Кто является предметом речи в расшифровке?» — далее фраза из видеоролика.

2. «Содержится ли в выражении» — фраза из ролика — «негативная информация о Владимире Путине»?

3. «Выражена ли негативная информация о Владимире Путине в выражении» — фраза из ролика — «в расшифровке выступления Немцова Б. Е. в неприличной форме?»

Помимо самого видео-ролика на флешке и его расшифровки, экспертам была предоставлена так же распечатка статьи с украинского сайта glavkom.ua: «Борис Немцов: В России с федерализмом покончено. Путин все уничтожил», где был подробный отчет о выступлении Немцова на форуме в Киеве.

29 июля следователь СК получил заключение эксперта В. Н. Степанова, вот его выводы:

Zoom.jpg* Цензура The New Times: в документе указано полное слово.

Немцову грозили статьи 319 (оскорбление представителя власти при исполнении им своих должностных обязанностей или в связи с их исполнением — штраф либо исправительные работы до 1 года) и 280, ч. 2 (публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности с использованием СМИ или интернета — до 5 лет лишения свободы) УК РФ. Однако что-то в Ярославском СК с делом не заладилось.

Скорее всего, проконсультировались в Москве, а там — выше, где зримо вообразили разбирательство уголовного дела по фразе «Путин ****тый» в открытом судебном заседании: журналисты, в том числе иностранных СМИ, кому не запрещено использование в печати обсценной лексики, обсуждение в социальных сетях, в блогах, твитты… Все это как-то плохо бы вязалось с образом лидера нации, ведущей войну на территории сопредельной страны и обещающей посыпать ядерным пеплом цивилизованный мир.

И 31 июля все тот же следователь Бобров вынес постановление об отказе в возбуждении уголовного дела «о совершении Немцовым Б.Е. преступлений» по указанным выше статьям.

«Борис Ефимович обрадовался, — вспоминает адвокат Вадим Прохоров. — А у меня сердце закололо: как бы это худшим не обернулось. Ведь по пацанским понятиям ленинградских дворов такое не прощают…»

26 сентября дело о фразе из ролика было передано из СК по Ярославской области мировому судье участка № 102 района Замоскворечье г. Москвы Ломазову С. Б., то есть по месту жительства Немцова — на предмет рассмотрения дела в рамках Административного кодекса. Но мировой судья, зацепившись за процессуальные несоответствия, в возбуждении административного дела отказал и определил вернуть материал обратно в Ярославль. На том правоохранительная часть дела о фразе из ролика и закончилась. «Если бы привлекли, может быть, остался бы жив», — грустно констатирует Прохоров, который был Немцову не только адвокатом, но и другом и который теперь выступает адвокатом его детей — потерпевших по делу об убийстве.

Защитники Путина

Цитировавшиеся выше документы дела о фразе из ролика можно найти в интернете: скриншоты были выложены в Живом журнале «rinadavis Княгиня Рина Наумова-Дэвис» 2 октября 2014 года. Скриншотам предшествовало сообщение: «Вот некоторые материалы дела по моему заявлению и при моем контроле против Немцова Бориса Ефимовича по факту оскорблений в адрес Президента РФ Путина Владимира Владимировича. Особая благодарность жителям города Курска за то, что поддержали мое заявление». И действительно: в рапорте «об обнаружении признаков преступления» в числе обратившихся в СК значится «Наумова-Дэвис Р.Ф.», значится и «Наумов В.Б.» — судя по Facebook обоих заявителей, супруг «Княгини Рины».

О, благословенные социальные сети! О, любовь сограждан к эксгибиционизму и вытряхиванию своей личной жизни в публично доступное пространство!

Фотография профиля страницы в Facebook Рины Наумовой-Дэвис

Чего только не обнаружилось на страницах четы в социальной сети: тут тебе и «Княгиня Рина» на фото с Владимиром Путиным — очевидно, еще его первого президентского срока, — и фото с недавним еще главой управления делами президента Владимиром Кожиным, и фото с адвокатом Кучереной, кремлевским детским омбудсменом Астаховым, тогда вице-премьером Жуковым, бывшим членом Совета безопасности Рушайло, какими-то кувейтскими шейхами и проч., проч. И радостное объявление — это, правда, кажется, в блоге — «работаю в Кремле», и работа в фонде «Федерация», и намеки на связи со спецслужбами, и прямое указание, что «мамочка» работала в КГБ. Причем, на Facebook у «Княгини Рины» аж две страницы — вторая под именем «Марина Черкасова (Княгиня Рима Наумова-Дэвис)» с указанием, что родилась «княгиня» в Грозном и с 2009 года замужем за Вадимом Борисовичем Наумовым, генеральным директором «Техпромстроя», как указано уже на странице Наумова (все открыто для публичного глаза).

Откровенность записей восхищает. Например, подпись под свадебными фотографиями: «Фотоработы моего друга и талантливого художника Олега Караджи. Второй день свадьбы отмечали на моей даче в поселке Дружба, но так как половина гостей была из спецслужб, а вторая в розыске — остальные фото будут пока в тени».

Фотография профиля страницы в Facebook Вадима Наумова

Facebook Наумова В. Б. — сплошной панегирик Рамзану Кадырову («Дед моей жены Иса Даудов из тейпа Бено. Гордимся предками и Родней!!!» — одна из недавних записей), фотографии «вежливых бойцов» с оружием и поношение тех, кто с Путиным и Кадыровым не согласен.

Недолгое расследование показало: «Княгиня Рина» в некоторых специфических бизнес-кругах известна — эпитеты, как и детали («вроде под уголовном делом», вроде скрывалась в Белоруссии»), опускаю: надо проверять. Ветераны КГБ, с кем удалось поговорить, фамилию «Дэвис» не вспомнили, понять, что правда, что фейк, — невозможно.

Но два сообщения в социальных сетях четы Наумовых не могут не обратить на себя внимание.

Из живого журнала Рины Наумовой-Дэвис:

Zoom.jpg

«Княгиня Рина Наумова-Дэвис» пишет в своем журнале — под скриншотом документа по делу о фразе из ролика Немцова: «Чеченские женщины они опасные, Боря Под присмотром Семьи». Дата: 2 октября 2014 года (см. скриншот).

«Вадим Борисович Наумов» тоже пишет — одна из последних записей в Facebook от 2 июня 2015 года: «Как и с Немцовым в прошлом году — нашей Семье удалось раскрыть глаза Российской ФЕМИДЕ на безобразное и кощунственное поведение Ксюшади! После принятия решения «о возбуждения дела» будет привлечена экспертиза по ее «оскорблению верующих». У нашей Семьи все под контролем. И если как и с Немцовым она еще до суда «прогуляется на мост» МЫ НЕ РАССТРОИМСЯ!!!!»

«Ксюшадь» — это, понятно, Ксения Собчак, на которую сейчас подано заявление в СК за оскорбление верующих — из-за фотографии, на которой известная телеведущая одета в рясу и с накладной бородой.

В стране, где с экранов телевидения нон-стоп льется воинственная риторика, а идея борьбы с «пятой колонной» — определение президента Путина — охватывает массы, к подобным заявлениям некоей «Семьи», поклонникам Рамзана Кадырова и с корнями из Грозного приходится относиться вполне серьезно. Советы «прогуляться по мосту» (очевидно, имеется в виду Большой Москворецкий мост, где 27 февраля был убит Борис Немцов) уже получал и соратник Немцова, бывший премьер-министр, а ныне один из лидеров ПАРНАСа Михаил Касьянов, и дочь Немцова, Жанна. Да и не только они.

Пехотинцы президента

По словам источников, «заказ» на Немцова приняли три бригады киллеров — все выходцы из Чечни: такой своего рода тендер — кто успел, тот получил 15 млн рублей, кто не успел — тот проиграл. До следующего заказа.

29 декабря 2014 года российские СМИ обошли кадры с грозненского стадиона: Рамзан Кадыров выступил перед 20 тыс. добровольцами — людьми в черной и спецназовской форме с оружием в руках. Смысл речи: Рамзан Кадыров и его добровольцы готовы встать на защиту Путина от его внешних и внутренних врагов: «просим национального лидера России считать нас добровольным спецотрядом верховного главнокомандующего, готовым защитить Россию, ее стабильность, границу, выполнить боевую задачу любой сложности».

Фото из Instagram Рамзана Кадырова: 10 марта 2015 года, президент Путин вручил главе Чечни орден Почета

Эта тема — Путину нужна защита, и именно он, Рамзан Кадыров, готов сложить голову за человека, которому он лично и весь чеченский народ обязаны, — стала чуть ли не лейтмотивом выступлений Кадырова с начала 2014 года, когда в Киеве победил Майдан, а США и Европа из числа партнеров перешли в разряд врагов. Поговаривают что что-то подобное было произнесено и в узком кругу соратников и в связи с той злополучной фразой из интервью Немцова в Киеве.

Да и Борис все время подбрасывал поводы.

«Я не могу понять, на что рассчитывает Путин, когда вооружает 20 000 кадыровцев, собравшихся на стадионе в Грозном. Страна входит в кризис, денег ни на что не хватает. <…> И куда пойдут 20 000 кадыровцев? Что будут требовать? Как себя вести? Когда приедут в Москву?» — написал Немцов на своей странице Facebook в день демонстрации силы на Грозненском стадионе. Жить ему оставалось меньше двух месяцев.

Был ли Заур Дадаев на этом стадионе — неизвестно. Хотя — как мог не быть, коли там был его полк «Север»?

27 февраля Немцов получил ответ на свой вопрос.

«Мы являемся пехотинцами Президента России!» — написал Рамзан Кадыров в своем инстаграмме 10 марта, в день, когда Владимир Путин вручил ему орден Почета.

Фото: MAXIM SHEMETOV/REUTERS, со страницы в Facebook Вадима Наумова, со страницы в Facebook Рины Наумовой-Дэвис, INSTAGRAM-KADYROV95.RU

[Евгения Альбац]

http://echo.msk.ru/blog/albatz/1890420-echo/
07:11 , 12 декабря 2016

автор
главный редактор «The New Times»

На сайте «Эхо Москвы» появился блог Сергея Пархоменко: «8 декабря. Право выбирать самому».

Не могла не обратить внимание на следующий пассаж, оскорбляющий журнал The New Times:
«Ну и поскольку здесь сейчас появятся вопросы, заданные все теми же людьми все с той же целью, был ли на этих переговорах в мэрии Громов и виски, — отвечаю. Громова никакого не было и виски никакого не было.
Это клевета, вываленная на меня четыре года назад журналистами журнала «Нью Таймз», потому что им показалось, что так их «расследование» будет выглядеть поярче и поувлекательнее».

Слова Пархоменко относится к статье в журнале The New Times № 40 от 3 декабря 2012 года, написанной через год после декабрьских протестов 2011 года. Гнев г-на Пархоменко вызвала следующая фраза: «Сейчас я вам скажу ужасную вещь: когда уже все было решено и подписано, открылась дверь, и в кабинет вошел Громов».

Так вот, у г-на Пархоменко яркий случай амнезии: фраза эта принадлежит именно Сергею Пархоменко, и сказана она была во время интервью в редакции The New Times 28 ноября 2011 года. Интервью вместе со мной (в расшифровке А.Е.) брали тогдашние корреспонденты журнала Егор Сковорода и Юлия Чернухина (Ю.Ч.). Вопросы выделены черным.

Сохранилась расшифровка. Если г-н Пархоменко захочет, чтобы я выложила ее полностью – с радостью: интервью длилось два часа, события эти для истории российского протеста весьма важны, и фактологическая точность обязательна.

Здесь же выкладываю лишь тот отрывок, который касается непосредственно событий позднего вечера 8 декабря 2011 года, когда в кабинете заместителя мэра Москвы г-н Горбенко обсуждался вопрос о митинге на площади Революции и на Болотной.

Из этой расшифровки вы так же узнаете, что новость об участии в переговорах заместителя главы АП г-на Громова Пархоменко сообщил после того, как переговорил по телефону с Владимиром Рыжковым (выделено красным в расшифровке мною — Е.А). Мы так же потом связались с г-ном Рыжковым, и он подтвердил слова Пархоменко.

Что касается «вискаря», то эта история из интервью корреспондентов The New Times с главным редактором «Эхо Москвы» Алексеем Венедиктовым, который сообщил, что сам бутылку виски и принес.

Ну а теперь отрывок из расшифровки без единого изъятия (звук ищем – все-таки 5 лет прошло, найдем – выложим):

С СЕРГЕЕМ ПАРХОМЕНКО БЕСЕДУЮТ АЛЬБАЦ Е. М., ЕГОР СКОВОРОДА И ЮЛИЯ ЧЕРНУХИНА (от 28.11.2012)

/…/А. Е.: И вы пошли к Горбенко.

— Мы отправились вместе с Рыжковым к Горбенко. И к нам, по-моему, спустя минут двадцать, приехал большой Гудков. И состав был вот такой.

А. Е.: Где это было в мэрии? Это было на Тверской, 13?

— Это было на Тверской, 13, в кабинете у Горбенко.

А. Е.: Это какой этаж?

— Понятия не имею. Нас встречал какой-то тип и вез нас на лифте. Не помню, какой этаж.

А. Е.: На лифте вы ехали?

— На лифте.

А. Е.: На отдельном лифте или лифт, который для всех?

— Лифт себе и лифт.

А. Е.: В стеклянной части мэрии или в большой части мэрии?

— Мне кажется, что в какой-то обыкновенной части мэрии.

А. Е.: Вы прошли, и сразу в лифт? Или вы прошли по переходу во внутренний двор?

— Нет, никаких не было внутренних переходов, просто мы вошли в подъезд, поднялись на лифте, и там был кабинет вполне старорежимного вида. Нет, это никакая не стеклянная часть.
На той стороне, помимо Горбенко, был Олейник Василий Васильевич, какие-то еще помощники.

Ю. Ч.: Майоров. Не было такого?

— Мне кажется, что Майорова в тот момент еще не было, что он появился позже. В смысле, на следующие разы. По-моему, в тот первый раз не было Майорова. По-моему, его в то время еще вообще не было, он еще не был назначен. А был исполняющий его обязанности, его ныне заместитель Олейник. Была девица пресс-секретарь, красивого казахского вида. Не пишите это, что красивого казахского вида.

А. Е.: Поскольку это политически некорректно.

— Да, это политически некорректно. Гуля звали ее. Гульнара Пенькова.

Ю. Ч.: Пресс-секретарь Горбенко?

— Она, по-моему, пресс-секретарь мэрии целиком. Спустя какое-то время там же появился Колокольцев. И там довольно быстро мы произнесли то, что до сих пор произносили как-то через посредников: у вас большие проблемы, это ваша ответственность, сделайте так, чтобы не произошло ничего ужасного. Вы не сможете, так, как вы это собираетесь сейчас организовать, пребывание на этой площади 50 тысяч человек. Ну, ладно, перестаньте! Дальше тогда была занята та позиция, которой мы придерживались следующие несколько раз, когда велись переговоры: не пытайтесь с нами спорить, это бессмысленно, наведите сами справки. Вот мы вам сообщаем. Вы можете верить, не верить, соглашаться, не соглашаться, хитрить с нами, делать все, что угодно, но только это не избавит вас от этой проблемы. Наведите эти справки сами, выясните сами и поступите в соответствии с вашим пониманием этой ситуации.

Е. С.: Они думали, что как-то рассосется, что ли? Никто не придет?

— Во-первых, им казалось, что это преувеличено. Во-вторых, у них вообще не было ощущения, как это много. Пожалуй, это ощущение было только у Колокольцева, который понимает эти цифры, он умеет в уме эти цифры превратить в какие-то физические массы. И Колокольцев был настроен очень серьезно. И Колокольцев был тем, кто в сущности, сразу отнесся к нашей информации, я бы сказал, с чрезвычайным пониманием. Он, а также Олейник. А Горбенко дольше всех упирался и объяснял, что ничего страшного, справимся. А мы ему говорили, что вы плохо себе это представляете. Говорили мы вежливо.

В конечном итоге договоренность, вопреки тому, что об этом до сих пор говорят, заключалась в том, что нам разрешалось все. А их обязательства заключались в том, что они ни в каком случае не будут применять силу. Потому что мы им объяснили. Послушайте, сегодня четверг, мы не успеем всех оповестить, это точно. Поэтому, если вы хотите спросить у нас, даем ли мы вам гарантию, что люди не придут сюда, а придут туда, мы вам сразу отвечаем: нет, не даем. Никаких гарантий нет, потому что это очень много народу, и всегда существует очень значительная погрешность. Кто-то придет туда, кто-то придет сюда, кто-то придет сначала туда, а потом захочет туда. Кто-то будет ходить между двумя местами, и мы ничего вам не гарантируем и ни за кого не отвечаем, просто отдавайте себе в этом отчет.

Поэтому договоренность заключалась в следующем. Если кто-то хочет прийти на площадь Революции, он может туда прийти, эта заявка не отменяется, не аннулируется, ничего не изменится, все будет так, как предполагалось в соответствии с этой заявкой. Если кто-то хочет прийти на Болотную площадь, которую мы тогда согласовали в качестве альтернативы, он может туда прийти. И хотя никакой заявки нет, никто не будет этого сдерживать, никто не будет этого блокировать, никто не будет этому противодействовать. Там разрешат смонтировать сцену и так далее.

Более того, если мы захотим смонтировать две сцены, будет две сцены. Если кто-то захочет перейти с места на место, он может перейти с места на место, и никто не будет относиться к этому, как к несанкционированной демонстрации, никто никого не будет останавливать, никто никого не будет бить, никто никого не будет вязать, а все пойдут с одного места на другое. И таким образом были выполнены все наши требования. И так ровно и произошло: кто-то пришел туда, кто-то пришел сюда. Кт-то пришел сюда, а потом перешел туда. Вы это все хорошо помните, это ровно произошло в соответствии с этим прогнозом, потому что действительно невозможно было за один день всем сказать, что ситуация меняется. Хотя усилия предпринимались, и после того, как эта договоренность была достигнута, люди, которые работали в Фейсбуке, переименовали эвент, и со страшной нечеловеческой силой бросились постить, ксерить и ретвиттеть, что, послушайте, не туда, а сюда, и скажите всем.

Еще раз. Мотив заключался в одном, и только в одном, у нас уже было ощущение большой массы, а у них не было, и мы к этому относились, как к очень большой опасности.

Ю. Ч.: А они как согласились на такую договоренность, они предлагали какие-то другие варианты? На автобусах везти…

— Мне кажется, что да, были и такие варианты, но как-то довольно быстро объяснили, что… Опять, вы это можете предлагать, потому что, вы не представляете себе, что такое 50 тысяч человек, вы просто не знаете, как это выглядит. Какие автобусы? О чем вы?

Ю. Ч.: А сколько встреча у вас длилась?

— Довольно долго. Я думаю, что мы в общей сложности сидели, может быть, часа три. И после этого был подписан очень странный документ, потому что, потом вылез этот самый Олейник, когда, собственно, договоренность фактически состоялась, который сказал: «Минуточку, а это надо как-то оформить, а я не понимаю, как. Мы не можем сейчас от них принять новую заявку, потому что, заявку надо рассматривать две недели. Поэтому, не может быть такого, что они нам пишут просьбу, а мы на ней пишем «согласны». Так не бывает. «Давайте, мы сделаем наоборот, давайте, это мы вам предложим, а вы согласитесь». И так было сделано.

Если вы помните, этот документ выглядел чрезвычайно странно. Его можно найти, он висит у меня в фейсбуке. Он представляет из себя их предложение нам, за подписью, кажется, этого Олейника. И сделано это было от сугубой безысходности, потому что, нужна какая-то бумага, и мы сказали: «Мы хотим, чтобы на этой бумаге стояла какая-нибудь ваша подпись». — «Ну, хорошо, ну, давайте, мы вам предложим».

Е. С.: Перенести митинг с Революции на Болотную?

— Да. Дальше мы сказали: «А там будет написано, что разрешается и на Революции тоже?» На что они сказали: «А зачем вам это? Мы же не отменяем ту заявку, она и есть, она по-прежнему существует. Если кто-то хочет сцену там строить, пусть строит. Там все будет ровно так, как соответствует этой заявке». Так что, нас такая форма вполне устроила.

Е. С.: А как был оформлено шествие, проход с площади Революции до Болотной?

— По-моему, никак. Это надо посмотреть. У меня нет с собой айпеда, но можно зайти в мой фейсбук.

Ю. Ч.: А шествие вы как-то обговаривали с ними? Что будет, если такая масса людей пойдет?

— Колокольцев сказал следующее: «Есть единственное, против чего я буду протестовать, это проход через Красную площадь. Мы загородим вход на Красную площадь, и постараемся туда никого не пустить, это я вам сразу говорю. Что касается всех остальных маршрутов, можно идти через Лубянку (собственно, как и произошло), через Ильинку. Вот так, вот.

А. Е.: А с Колокольцевым вас тоже Веник свел?

— Никто меня не сводил. Он туда пришел, к Горбенке.

А. Е.: Он просто туда пришел?

— Он приехал, его Горбенко позвал.

А. Е.: Горбенко мог просто так позвать Колокольцева?

— Почему нет?

— А. Е.: Ну, начальник милиции. Кто такой был Горбенко, зам…

— Минуточку, он не просто зам мэра, как мы знаем, а он зам мэра, который посажен туда из вне. Мы знаем, откуда там взялся Горбенко и почему он там сидит, и каковы его амбиции. И Горбенко всеми силами пытается доказать, все свои годы, что он там находится, что он не имеет никакого отношения к Собянину, и Собянин ему не начальник. А начальником являются совсем другие люди, сидящие совсем в другом помещении. Это первое.

Второе, в чем собственно, проблема, это же не вызов на ковер к Колокольцеву. Он звонит Колокольцеву и говорит: «Э, у нас тут, это, проблемы, приезжай поучаствовать». Ну, он приехал поучаствовать, а что здесь такого.

А. Е.: Говорили, что участвовала Наташа Тимакова. Поскольку через нее передавали Медведеву, что может быть здесь кровища, что Наташа в этом деле участвовала?

— Не знаю. У меня нет никаких контактов с Наташей Тимаковой уж точно. Насколько я понимаю, их нет ни у кого из тех, кто участвовал в переговорах с нашей стороны. Кому звонил Горбенко, я не знаю, может быть, он звонил Наташе Тимаковой. Но это было бы странно, потому что, по моим представлениям, он является человеком, наоборот, Громова. Так что, странно его подозревать в сговоре с Наташей Тимаковой. Тут как-то…

— Ю. Ч.: Они приняли это решение, ни с кем больше не советуясь? Вот, вы сели в кабинете на три часа, и ни с кем больше не согласовывая?

— Ну, они же выходили оттуда. Я же не знаю, кто и куда звонил.

Е. С.: Одна встреча, в итоге, была, или несколько?

— По этому поводу, одна. Одна, но просто длинная.

Е. С.: То есть, сразу решили через несколько часов?
— Да.

— Ю. Ч.: Но, теоретически, могли кому-нибудь позвонить?

— Наверняка, кому-то звонили.

Е. С.: А бумага с согласованием, она появилась, как бы, на той же встрече у вас?

— Да.

Е. С.: Кто ее подписывал?

— Послушайте, я вот чего пытаюсь вспомнить… сейчас, подождите… есть один важный элемент, минуточку, давно было, я уже какие-то вещи забыл.
(ПАРХОМЕНКО ВЫШЕЛ)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
— ...Сейчас я вам скажу ужасную вещь.

А. Е.: Что такое, ты говорил с Путиным?

— Нет, я говорил с Рыжковым, перепроверяя свое смутное воспоминание, которое во мне проскочило, и он подтвердил это воспоминание, что в какой-то момент, когда все уже было решено и подписано, открыла дверь и вошел Громов, и провел там, уже тогда, когда все это было сделано, провел там несколько минут. Это означает, что… Ну, да, ну, с какими-то словами, что он был у Собянина, шел мимо и так далее. Но, это означает, что, видимо, он и был тем самым человеком, с которым поддерживал отношения по ходу переговоров Горбенко.

А. Е.: А как Громов зашел? Вы был знакомы раньше?

— Разумеется, мы знакомы. Он меня ненавидит всей душой, просто страстно, терпеть меня не может.

А. Е.: А вот, я с ним ни разу не виделась.

— Ну, как, мы давно там живем. Ты в это время, как-то, была в других университетах, по другую сторону океана и так далее. А я в это время руководил «Итогами» и работал в империи Гусинского.

А. Е.: Расскажи, как это было. Во-первых, ты можешь мне нарисовать картинку Горбенковского кабинета, чтобы я могла это зрительно видеть?

— Очень просто, кабинет себе, как кабинет.

А. Е.: Большой? Сколько это метров? Больше, чем мой?

— Больше, конечно, гораздо больше.

— А. Е.: То есть, раза в два? Классический византийский стиль, длинный проход?

— Нет, никакого длинного прохода. (РИСУЕТ) Здесь имеется приемная, здесь коридор, сюда входишь, здесь приемная. Здесь стоят какие-то столы и сидят какие-то холуи. Здесь дверь, здесь вход в какие-то тайные комнаты, смысл которых мне неизвестен, куда он время от времени удаляется. Здесь стоит длинный стол. Здесь имеется стол начальника с телефонами. Мы сидим вот за этим столом.

А. Е.: Где сидит Горбенко?

— Здесь сидит Горбенко. Здесь сидим мы.

А. Е.: Ты не можешь написать, где кто сидит?

— Я не помню… ну, здесь сидит, предположим, Олейник, здесь сидит Колокольцев. Здесь еще какой-то столик. Здесь сидит Гульнара Пенькова, здесь никто не сидит. Я сидел где-то здесь. А здесь сидел Рыжков. А здесь стал сидеть Гудков, когда пришел.

А. Е.: Старший?

— Да.

А. Е.: А где сел Рыжков?

— Вот сюда.

А. Е.: А кто сидел здесь?

— Никто. Ну, может быть, кто-то и сидел. Я не помню.

А. Е.: Что пили? Что было на столе?

— Ну, какая-то была… Потом, когда все было кончено, принесли какие-то бутерброды, или какие-то пирожки с буфета.

А. Е.: То есть, выпивки не было?
— Ну, может быть, что-то и было, не знаю. Я-то не пил, потому что, я за рулем, в любом случае, поэтому я не пью.

А. Е.: Так, входит Громов, что происходит? Встают, не встают? Какая реакция?

— Никакой. Входит Громов: «Привет», «Привет». Ну, встают для того, чтобы пожать руку. Ну, как нормальные люди обычно встают, чтобы… не сидя пожимают руку, а стоя. Я, во всяком случае, предпочитаю это делать стоя.

А. Е.: Друзья целуются обычно.

— Нет, я с Громовым не целуюсь.

А. Е.: Нет, мне это интересно. Вот, он вошел, ты удивлен? Вот, он входит. Ваша с Рыжковым, Гудковым реакция?

— Да, никакой особенной реакции. Нет, моя реакция очень специфическая, потому что Громов человек, который много лет пытается как-нибудь испортить мне жизнь. Когда у меня появляется какой-нибудь работодатель вдруг, то он этому работодателю начинает звонить и его мучить, и требовать, чтобы тот как-нибудь остановил меня, удержал меня, объяснил мне, и вообще… А работодатели поступают в зависимости от степени их хитрости и мужественности. Они так или иначе как-то объясняют ему, что они не будут этого делать, что Пархоменко ненормальный, остановить его нельзя. Вот и все. Он меня остро не любит со времен Гусинского, «Медиа-Моста», и всего остального. Он же был, как бы, на той стороне. Он хорошо это помнит по-прежнему.

А. Е.: Ну, что, ты не был удивлен, что появился Громов? Ты не подумал, что сейчас какая-то подстава будет?

— Нет. Ну, во-первых, к этому моменту все уже согласовано, решено, и, по-моему, это было в тот момент, когда отправился Олейник писать эту странную бумагу. Он же должен был утром набрать это на компьютере, или он ее продиктовал какому-то секретарю. Ну, в общем, что-то такое происходило. Нет, у них там какая-то своя жизнь. Ровно я так же не удивился появлению Колокольцева. Ну, нормально, ходят люди, у них там мэрия, они ходят из кабинета в кабинет, общаются, чего-то обсуждают, приходят друг к другу, когда они друг другу нужны. Один ведет сложные переговоры, позвонил, сказал — зайди, поучаствуй, это тебя тоже касается, — он пришел. Это нормально. Нету до такой степени субординации, не должно быть. Также абсолютно история с Громовым. Ну, у них есть какие-то отношения, ну пришел Громов, для меня это теперь является объяснением…

А. Е.: Вот ты тогда удивился?

— Да, нет, не особенно. Ну, минуточку, ну я знаю исходные вещи. Я знаю, что Горбенко, человек из администрации Президента. Он пришел оттуда, у него, так сказать, у него его покровители. И он несомненно с ними и согласовывает свои действия. Ну, я не знаю этого, я как бы этого не слышал и не видел, но я совершенно не удивился бы, если бы я узнал, что он свои действия на этих переговорах согласовывал совершенно не с Собяниным, и Собянин вообще узнал об этом обо всем из газет. А согласовывал он это с кем-то в администрации Президента, например. С тем же самым Громовым. Ну, и согласовывал.

А. Е.: Итак, пришел Громов…

— Вот, нет, между нами каждый раз в тех редчайших случаях, когда мы где-то видимся с Громовым, где-то оказываемся на каких-то светских мероприятиях, там не знаю, на дне рождении «Эха Москвы», например, или вот в данном случае, понятно, что тут проскакивает какая-то такая странная, я бы сказал ироническая искра. Потому что я знаю, что он мне сделал много гадостей. Он знает, что я знаю, что он мне сделал много гадостей. Поэтому всякий, так сказать, обмен взглядами между нами, не мнениями, а именно взглядами, глазами, в нем содержится некоторая дополнительная информация. Я знаю, кто он такой, а он знает, кто я такой. Он знает, что мы совсем находимся как-то на разных концах этой шкалы этого спектра. Нас очень многое разделяет и почти ничего не объединяет.

А. Е.: Так что сказал Громов, он зачем пришел?

— Ты знаешь, я даже этого не помню, мне кажется, что может быть, он даже ничего не сказал. Мне кажется, что он как-то пришел убедиться, что, да, вот как-то, о чем-то договорились, и произошло то самое, про что ему там по телефону говорил Горбенко. Не знаю, я не помню никакого его участи в этом во всем. Я просто помню, что в какой-то момент он там, что называется, промелькнул, что он был где-то неподалеку. Ну, был и был, да, это как-то вполне встраивается в ту логику, которая у нас есть относительно того, на кого в точности работает Горбенко. Работает именно на администрацию.

Но позиция наша была абсолютно прозрачной. Она заключалась в том, что с нами не нужно вести никаких переговоров, не нужно нас ни в чем убеждать, не нужно с нами ни о чем договариваться, не нужно пытаться нас как-нибудь перехитрить, или что-нибудь такое. Нужно просто отдать себе отчет, что будет вот столько народу, и что вы несете, друзья, за это ответственность — не мы, а вы. А дальше поступайте с этим, как знаете… Вот эта тактика принесла то, на что, собственно, мы и рассчитывали, что было установлено, что ни в каком случае не будет применяться насилие — ни в случае, если люди приходят по старому адресу, ни в случае, если люди приходят по новому адресу, ни в случае, если люди ходят между этими двумя адресами. Вот это все, что нам было нужным.

И ровно так это и произошло. Люди пришли сначала сюда, потом какая-то часть, не знаю, порядка 2-3 может быть 10 тысяч человек пришли на Площадь Революции. Убедились, что адрес изменился, и перешли туда, не взирая на отчаянные вопли Лимонова, который как-то жалобно просил их остаться /…/