*802. Русские. Стереотипы поведения. Традиции. Ментальность.

[Юрий Афанасьев]

http://www.svobodanews.ru/content/article/2346346.html
Историческая комиссия

22.03.2011 17:46
Возможна ли сегодня в России либеральная миссия?

На одном из «круглых столов» я сказал, что «Либеральная миссия» не является, на мой взгляд, ни либеральной, ни, тем более, миссией. Вернее, у нее много оснований стать таковой, в этом фонде и вокруг него – умные, высочайшей квалификации люди, уже сложившиеся институты: сайт, ВШЭ, издательская деятельность, «круглые столы» и семинары, всем известные «Ходорковские чтения», которые трудно представить без Евгения Григорьевича Ясина, и многое другое. Но в сегодняшних условиях она, как некая социально-интеллектуальная инстанция, не становясь либеральной, фактически – может быть, совсем того не желая – выполняет апологетическую роль по отношению к путинской власти. В том же духе, но еще более жестко и недвусмысленно я высказался ранее и про «Ходорковские чтения», употребив для определения того же явления и вовсе не политкорректное обозначение «коллаборационизм».

В обоих случаях регламент не позволял мне немедленно аргументировать и должным образом обосновать свои критические высказывания. А сделать это совершенно необходимо не только потому, что они уже прозвучали, но и, главным образом, потому, что стоящая за ними проблема приобрела с тех пор еще большую актуальность. Частично обоснование своей позиции по ней я все-таки дал, опубликовав обширный материал на Каспаров.Ру. Но это было в июле – кто летом что-то читает? А я хочу не только быть точно понятым и теми, кто идейно не согласен со мной, но даже среди них найти сторонников моей озабоченности данной проблемой.

О какой проблеме речь?

Разумеется, я не собираюсь говорить исключительно о фонде с названием «Либеральная миссия» (это «негосударственная организация, занимающаяся просветительской деятельностью либеральной направленности») и не о каких-то конкретных выступлениях на «Ходорковских чтениях». В них, как и в рамках «Либеральной миссии», нет, разумеется, прямой апологетики нынешнего режима. Напротив, все выступления здесь, все публикации вполне критичны, во многих из них дается глубокий, взвешенный анализ экономической ситуации, социальных отношений, политической конъюнктуры. Однако режим в целом можно и защищать, не обязательно восхваляя его. Это можно делать – заниматься апологетикой режима – и в ходе критического анализа отдельных сфер и сторон его деятельности, если оставлять в стороне его общую стратегическую социально-политическую направленность.

«Либеральная миссия» и «Ходорковские чтения» в качестве неких социальных, интеллектуально-нравственных институтов, можно сказать, состоялись. Поэтому, думаю, их участникам следовало бы посмотреть на себя и на происходящее вокруг с такой точки зрения: что представляют собой и каким образом связаны между собой, каким образом соотносятся нынешнее состояние и место России как общества и как типа культуры в общем рисунке цивилизации с нынешней властной системой. Предназначение думающего класса любой страны, не будем забывать, проявляется в его умении и готовности адекватно воспринимать происходящее и в каждый данный период быть способным давать происходящему максимально верную и непредвзятую оценку. Сегодня, как мне видится, актуальным стал такой вопрос: а есть ли вообще будущее у той России, которую вот уже 20 лет пытается выстроить по давно уже устаревшим лекалам ельцинско-путинский режим? И в связи с этим: что сейчас доминирует, что важно, первостепенно? Надо ли добиваться только избавления от существующего режима, или же стратегия состоит в изменении самой парадигмы России, в осознании того, что без такого изменения вообще никакие качественные, давно назревшие и перезревшие задачи развития страны в принципе не будут решены?

Иначе говоря, проблему я бы сформулировал следующим образом: «Либеральная миссия» представляет собой институциональное воплощение более широкого и более глубокого явления российской современности – системного либерализма – и в данном качестве неспособна адекватно осмыслить и выразить состояние России как синтетической социокультурной целостности и определить на такой основе ее перспективы.

Для пояснения собственно системного либерализма я сошлюсь на дефиницию, которую предложила Лилия Шевцова на круглом столе «Опыт и уроки 90-х». Она назвала системный либерализм первым среди факторов, блокирующих российскую трансформацию. В подобном качестве он, по ее мнению, «существовал в 1990-е и продолжает действовать и сегодня. Правда, его влияние менялось на протяжении двадцатилетия. Но именно этот блокиратор создает среду для гниения. Я его называю «системный либерализм». Речь идет о либеральной риторике, фразеологии, слоганах и так далее, которые используются властью для маскировки антилиберальной, антидемократической политики. И сюда же давайте включим технократов, которые были в ельцинском правительстве, затем перешли в путинское правительство и продолжают управлять экономикой. Обслуживая единовластие, они, по сути дела, дискредитируют идеи демократии и либерализма. (Подчеркнул я. – Ю.А.) Пока у нас существует явление «системного либерализма», а также готовность интеллигенции быть кооптированной в околовластные структуры и обслуживать власть, вряд ли мы сделаем шаг к реальной трансформации». В подобном определении что-то, наверное, можно было бы уточнить – например, не все «технократы» из ельцинского правительства остались в путинском и т. д. Но в самом общем виде все так: это люди во власти, вокруг нее, готовые в нее войти, ей служить напрямую, ее обслуживать – под кого-то маскируясь, с открытой душой и с фигой в кармане. Они же блокираторы реформ и создатели среды гниения. Люди системы.

Раскрыть проблему я попытаюсь, ответив на три вопроса:

– в чем и откуда принципиальный догматизм системных либералов;

– почему они не могут, неспособны увидеть «91-й год» как углубление краха Русской Системы;

– как соотносятся «системный либерализм» и коллаборационизм.


I. Принципиальный догматизм системных либералов

Он проистекает из двух разных сфер российского бытия – мыслительной и социальной.


Сфера идей
Как первое приближение к теме – не в плане ее раскрытия, а лишь как указание на ее истоки – надо сказать следующее.

Системные либералы смотрят на Россию и мыслят ее прошлое сквозь призму теорий, понятий, категорий и ценностей не имманентных самой России, а внеположных для нее, наработанных в ходе изучения совсем другой, а именно западноевропейской исторической реальности. Они ошибочно продолжают считать такие понятия и ценности всеобщими, универсальными и до сих пор пытаются (или хотели бы) на их основе и с их помощью переделывать Россию.

Когда я говорю про системных либералов, что «они смотрят», «они полагают», я понимаю, что делаю обобщение. Все они были и остаются, конечно, очень разными людьми и смотрят на происходящее во многом по-разному. Но всех их объединяет то, что точкой отсчета и концептуальной рамкой их взгляда на мир к 1980-м годам было западное знание о человеке и обществе. Точнее, их научное сознание трансформируется из советского истмата в буржуазный либерализм. Ничего своего, наработанного на основе эмпирического материала и его осмысления у них, естественно, быть не могло. А общим для совокупного истматовско-либерального знания остается его четкая дисциплинарная расчлененность (экономические науки, социология, политические науки) и ярко выраженная, обусловленная спецификой западноевропейского социума эпохи модерна дифференциация самого объекта исследования: рыночная экономика – гражданское общество – государство, религия. Кроме того, дифференцированному западноевропейскому социуму соответствовал адекватный ему тип социальной динамики – поэтапное прогрессивное развитие.

Ничего подобного в российском социуме не было. Ему присуща в качестве нормы не дифференцированность, а, наоборот, синкретичность, в которой власть и собственность, индивид и общинность, закон и правда и т. п. сосуществовали как одно целое. И в плане социальной динамики для нашего общества органична способность при всей изменчивости во времени его форм и внешних обличий сохранять в неизменности свое матричное основание, на котором периодически, после каких-то потрясений или изменений, воспроизводится вся основанная на нем система.

В догматизме системных либералов в результате двойной аберрации: а) заимствованная дисциплинарность и б) дифференцированный (европейский) социум вместо синкретичного (российского), – произошла утрата, исчезновение объекта исследования, то есть человека во времени, в обществе и в пространстве. Утрата его как объекта выразилась в том, что все ментальные и социальные проявления человека в ходе институциализации наук на Западе, а вслед за тем и в России стали исследоваться как рядоположенные, подлежащие последовательному рассмотрению или, в лучшем случае, как суммарная механическая совокупность. Однако в исторической реальности они представляют собой синтетическую целостность. Но поскольку эти разные ипостаси человека – его сознание, характер социальности, физическое бытование и жизнеустройство – онтологически объединяют в себе разные срезы бытия: ментальный, социальный, природно-географический, – то и исследование их предполагает совокупность разных подходов: социокультурного, семиотического, компаративистского (системно-исторического, лингвистического, антропологического), исторической глобалистики и т. п. Только будучи внутренне связанными – теоретически, методологически, понятийно – адекватно изучаемому предмету, все упомянутые и другие разнообразные подходы могут принести плоды в постижении исследуемого объекта.

Справедливости ради, надо сказать, что в рамках западного обществоведения уже в первой четверти ХХ века усмотрели такую методологически опасную утрату объекта исследования и тогда же начался поворот в сторону человека. В частности, в исторической науке, в антропологии начали осознавать: не преодолев дисциплинарную расчлененность, знание о человеке и обществе не сможет обрести и свой объект в виде его синтетической общественной целостности и, следовательно, не сможет стать по своему существу гуманитарным. Поняли, что разгадку характера социальности или, например, тайну очертаний возделываемых полей в раннем Средневековье надо искать не в государственном устройстве и не в экономике, а в головах людей, в свойственной каждой эпохе ментальности. Но наши системные либералы этого поворота даже не заметили. А поскольку господство среди них всегда принадлежало и теперь принадлежит экономистам, то и ответы на все вопросы определяет экономический детерминизм.

Тревожные сигналы об утрате человека в качестве объекта познания появились и на российской почве. Однако изначально исходили такие сигналы не из науки, а из великой русской литературы. Официальная же академическая наука – как некий способ социализации ученого сообщества, как некий этос – оставалась (и до сих пор остается, что особенно существенно для темы данной публикации) непроницаемой для подобных сигналов. По изысканиям нашей отечественной литературы – под таким углом зрения их рассмотрел Алексей Давыдов, – русский человек как носитель определенных культурных особенностей это «пародия» человека» у Пушкина, «нравственный калека» у Лермонтова. Это «мертвые души», «человек ни то ни сё», «свиные рыла» у Гоголя. Это человек-«урод» у Гончарова, «человек недоделанный» и «вывихнутый» у Тургенева. Это человек, который не может принимать никаких решений, у Чехова. Это «бесы» у Достоевского, шариковщина у Булгакова, озверевшие народ-«красные» и народ-«белые» у Шолохова и Пастернака.

Высокомерная официальная наука, как и российский социум, который она обслуживала, не усмотрели в таких знаках тревоги для себя самих потому, видимо, что сочли их исключительно (или всего лишь) художественными образами, но никак не результатами познания исторической реальности. Познания средствами искусства и, в частности, как в данном случае, средствами литературы. Ведь подобные знаки – именно такой русский человек как носитель определенных культурных особенностей – свидетельствовали, что их означаемое – русский тип культуры – не способно адекватно реагировать на вызовы современности и, следовательно, пребывает в состоянии глубокого кризиса.

В самих науках о человеке и обществе обоснование необходимости поворота в сторону синтетического, системного постижения исторической реальности и сам такой поворот наметились еще в советское, «доперестроечное» время, но и до сей поры он представлен в россиеведении лишь маргинальными исследованиями.

В этой связи в качестве примеров укажу на Михаила Михайловича Бахтина как на мыслителя и философа, чьи работы методологически важны и нашли отражение практически у всех гуманитариев, работающих над проблемами синтеза. Из россиеведов в подобном плане сошлюсь на московско-тартусскую семиотическую школу Успенского-Лотмана, на школу лингвистической компаративистики Вячеслава Всеволодовича Иванова. Среди историков выделю таких, например, как Александр Александрович Зимин, Юрий Сергеевич Пивоваров, Андрей Ильич Фурсов, среди социологов – Игорь Моисеевич Клямкин, Татьяна Ивановна Кутковец. Наконец, укажу группу (школу) гуманитариев – историков, культурологов, искусствоведов, – которые в свое время много и плодотворно работали в семинаре во главе с ныне покойным Александром Соломоновичем Ахиезером. В нее, в частности, входили и неоднократно выступавшие на семинарах «Либеральной миссии» Андрей Анатольевич Пелипенко, Алексей Платонович Давыдов, Игорь Григорьевич Яковенко. Насколько я могу судить по стенограммам, за единичными исключениями они не получили здесь поддержки по основным концептуальным положениям.

Камнем преткновения стало разработанное Фурсовым и Пивоваровым положение, или понятие, – «Русская Система»: и в качестве исследовательского приема, и как историческая реальность. Эвристическая ценность данного понятия заключена в возможности системного подхода, основанного на целостном, синтетическом видении культурно-исторической реальности. Такой подход позволяет его авторам и последователям преодолевать дисциплинарную расчлененность гуманитарного знания и удерживать в поле зрения российскую реальность, по мнению А.А. Пелипенко, «не разъятую искусственно на традиционные дискурсивные области: социально-политическую, экономическую, военную, культурно-психологическую, религиозную, художественно-эстетическую и т. п.».

В своих суждениях и выводах о «Либеральной миссии», как об одном из институциональных олицетворений системного либерализма вообще, я не просто опираюсь, но использую изыскания упомянутых исследователей «Русской Системы», а также исследователей теоретико-методологических проблем русской культуры. Разумеется, я опираюсь и на свой личный опыт общения с этой системой, и на свой опыт исследования и ее самой, и других проблем исторического знания.


Таким образом, если предельно сжато подытожить сказанное выше, получится следующее: мыслительная сфера, откуда проистекает принципиальный догматизм системного либерализма, – теории, понятия и ценности, которые не выводятся из русской реальности, а навязываются ей как обобщения не русского, а западноевропейского исторического опыта.

Отрицание европейских либеральных ценностей в качестве универсальных и для России, как правило, воспринимается как русский национализм – или же как отказ в стратегическом целеполагании от западной ориентации вообще (в плане цивилизационных координат) и переориентацию неизвестно на что: то ли на Восток, то ли в Евразию, то ли в Азиопу. Я пытаюсь показать, что европейские либеральные ценности неприемлемы для России не с той точки зрения, хороши они или плохи сами по себе, а потому, что они внеположны ей и, следовательно, навязываются России как догмы чистой воды. («Навязываются» обычно «аутсайдерами», кем-то «извне», сторонними внешними силами, и используя эту терминологию, мы перекладываем ответственность за происходящее на «внешнего врага». В нашей истории были и «навязывания», и «заимствования». Навязывание часто связано с тотальным насилием. И таких примеров много, начиная с эпизода случайного выбора религиозной формы Ольгой, и последовавших насильственного крещения (огнем и мечом) и «альфабетизации». Кстати, в ключевой момент выбора, обычно, просчитываются многие факторы и КПД: так вот с точки зрения ресурса и затрат, крещение, конечно, было гораздо дешевле, быстрее и практичнее. Опять же, крещение возможно осуществить в коллективной форме - массово и «быстрыми темпами». А вот «массовое обрезание» не снилось даже Иерониму Босху, и, безусловно, закончилось бы неслыханной резней). Сказанное, кстати, в полной мере относится и к насильственному внедрению марксистских догм, тоже западных. Кстати, анализируя дуальную оппозицию «имманентное-привнесенное», импортированные ценности рано или поздно терпели крах на нашей обширной территории. Возьмем, опять же наиболее отдаленные по времени события. За тысячу лет теоретически они могли бы прижиться и освоиться (то есть стать «своим») на нашей почве – крещение и грамотность. Россия до сих пор - территория торжествующего язычества. По Лескову «Русь была крещена, но не просвещена». Всеобщей катехизации как не случилось тогда, на момент крещения, так не произошло её и до сих пор. Да и по части грамотности население наше, хоть и живет в самой «читающей» стране, по сущностной характеристики его сознания, по-прежнему остается традиционалистским и, с точки зрения способности рационального постижения действительности, неграмотным. А вечный спор западников и славянофилов…? Никон и Аввакум…, Петр, как пример концентрированной (кристаллизованной) страсти к заимствованиям всей плеяды русских царей... Итог этих попыток – 74 года марксистских, плюс 20 лет «либеральных» – трагический: с одной стороны, десятки миллионов жизней и всеобщая моральная деградация, с другой – вся Россия превратилась в страну манекенов и симулякров. Все, какие только возможно, формы мы за последние века на Западе позаимствовали, а о смыслах и обстоятельствах, которые сделали там все подобные формы возможными, мы, из-за принципиального догматизма нашей интеллигенции, так никогда даже и не успели задуматься.

По Константину Леонтьеву, например, русский народ специально не создан для свободы. То есть парадигма русскости, согласно ему, – империя, приоритет государства над личностью и целостность всей сколоченной силой территории вместе с покоренными и подчиненными власти людьми на ней. Парадигма же «свободный человек в независимой и свободной стране», якобы, принципиально с Россией не совместима: дай свободу – тут же все народы вместе со своими землями разбегутся в разные стороны. Отсюда, из такого априорного символа веры, все эти нынешние «Красные проекты», «Пятые империи», всевозможные «Восстановления монархии». В том числе, отсюда же и путинский проект – парадигма Велико-, Энерго- и Сувереннодержавности; в том числе, здесь и чубайсовская «Либеральная империя» – все из той же парадигмической серии. Отсюда и поворот в ту же сторону, в сторону всевозможных «Проектов Несвободы» господствующих массовых настроений в современной России.

Такому повороту в сильной, даже в решающей степени способствовала двадцатилетняя попытка навязать россиянам так называемый либерально-демократический ельцинско-путинский, гайдаровско-чубайсовский проект. В этом плане телевизионная победа сталиниста Кургиняна над либералами Млечиным и Сванидзе по всем вопросам на «Суде времени» в соотношении 90 на 10 – прямой результат наложения насильственного внедрения подобного проекта на архаику массового сознания россиян. Люди, сотрудничающие с властью в Русской Системе ( здесь я имею в виду системных либералов), то есть практикующие в рамках данной властной парадигмы, вольно или невольно, осознанно или несознательно укрепляют существующую пагубную парадигму. И тем самым блокируют (скорее всего, уже заблокировали), может быть, единственно возможный, выпавшей в 1991 г. шанс на выход России из цивилизационного тупика.

Словом, – Русская Система, и точка. И, якобы, только тот русский, кто идентифицирует себя и свою русскость своей прирожденностью в такой системе. Вот только никогда и ни при каких обстоятельствах – ни при царях, ни при большевиках, ни при Ельцине с Путиным – никогда не учитывали самого элементарного: есть еще и сами жители России, без которых никогда не получится решить эту проблему. Никогда и ни у кого не возникло даже потребности обернуться и хотя бы просто посмотреть на наше население, чтобы, удостоверившись в том, какое именно оно есть, задуматься: при каких обстоятельствах возможно его превращение из объекта приложения усилий в главного актора и основного субъекта решения судьбы России?


Общественная сфера
Что же касается сферы социальной, откуда тот же догматизм системных либералов проистекает и ею же всецело обусловлен, то здесь раскрывается не менее впечатляющая картина. Придуманный ими объект наблюдения и познания в виде их же собственного «воспоминания о будущем» им не только пришлось выдавать за реальный, но еще и делать вид, что они его успешно реформируют.

Говоря о системном либерализме в плане его социальной обусловленности, нужно сделать некоторые важные добавления к тому, что я уже сказал со ссылкой на Лилию Шевцову. Это необходимо, чтобы пояснить, как связаны между собой понятия «системный либерализм», «путинская власть» и «Русская Система».

Уже само слово «системный» определяет такой либерализм как находящийся внутри Русской Системы, служащий ей, обслуживающий ее и целиком от нее зависящий. Потому он и «системный». Само по себе именно данное обстоятельство и определяет, социально обуславливает принципиальный догматизм подобного либерализма. Иначе говоря, сущность последнего определяется внешними по отношению к нему обстоятельствами – системой, – а не импульсами, исходящими из него самого.

Что касается связи системного либерализма с представлениями о Русской Системе, то, согласно Пилипенко, «психологической основой ключевых мифологем, лежащих в основе РС, является особый режим установления партиципационных отношений с источником порядка, при котором сознание индивидуума априорно полагает себя как часть по отношению к внеположенному целому. В силу сложной амальгамы культурно-исторических факторов, такая установка прочно (если не намертво) закрепляется в народном сознании, определяя исторический генезис форм социального порядка, равно как и структуру ценностей и границы вариативности культурной парадигматики».

И далее, следуя логике приобщения к источнику порядка, изложенной и обоснованной в докладе Пелипенко здесь, на семинаре «Либеральной миссии», говорится: «…если источник порядка имеет сверхчеловеческое измерение, то он в принципе не может быть инкорпорирован внутрь ментальности субъекта: она просто не способна его вместить в его иррациональном величии и непостижимости. Тем самым блокируется возможность возникновения источника порядка внутри ментальности самого индивидуума. И многократно отмеченное стремление к безответственности, увиливанию от выбора, делегирование прав «наверх», умственная лень, «придуривание», бытовой идиотизм, тупое безразличие ко всему – всего лишь социально-психологические проекции этой глубинной диспозиции.

Если индивидуум не имеет источника порядка внутри, то он в принципе не способен к развитию в себе личностного начала. Путь к самодостаточности и, соответственно, к внутренней свободе для него закрыт. А потому рабы могут терпеть всё, кроме свободы».

Следует помнить, что, говоря о системном либерализме, я имею в виду его догматизм, то есть его принципиальную несвободу. Вообще говоря, не столь существенно, проистекает такая его несвобода из сферы ментальной или же социальной (да, потому что они в одной связке). Но дальше, когда, имея в виду системный либерализм, речь пойдет о недоумении (для меня, например), а именно: почему все системные либералы так неистово, словно какой-то религиозный орден, как какая-то секта, все как один продолжают определять все свое реформаторство в 1990-х годах в целом успешным и меры очевидно антилиберальные продолжают называть либеральными, – тогда станет ясно, почему надо выделить особо социальную составляющую их несвободы.

Иначе говоря, гвоздь проблемы в их незаметном и постоянном, в их неизбывном не только интеллектуальном, но и социальном рабстве.

Человеком движут стереотипы. Они в основном определяют и его повседневное поведение, и его место и роль в людском сообществе. Подчиненное, рабское поведение в отношении внешних обстоятельств – норма в Русской Системе. Поведение же свободного человека, подвергающего всегда и все сомнению и вырабатывающего для любой ситуации свое продуманное видение «правильного» (или, что то же самое, «добра») и понимание его отличия от того, к чему подталкивают внешние обстоятельства, – здесь скорее аномалия и встречается редко. Уступая давлению внешней необходимости, такие люди делают это сознательно – по крайней мере, понимая, что подобная их несвобода – это их выбор, их подчинение тирании внешнего мира. Некоторые из них годами и десятилетиями ищут возможность иного, свободного поведения, именно что по капле выдавливая из себя раба обстоятельств.

Из-за нетипичности такого поведения большинство наших сограждан до сих пор плохо понимают соответствующее высказывание Антона Павловича Чехова, а также иезуитский сарказм, скрытый в известном определении свободы как «осознанной необходимости». Осознание необходимости – всего-навсего понимание своего подчиненного состояния по отношению к ней.

Свободного человека определяет внутренняя потребность понимать, или любовь к Истине. Поэтому постоянное «передумывание» (по-гречески «метанойя») – его естественное поведение. Стоит заметить, что в Библии это слово переведено как «покаяние», то есть единственный путь к «спасению».

Люди, которые ведут себя так, суть асоциальные белые вороны, ибо считается, что «жить в обществе и быть от него свободным нельзя». Всегда, во все времена российское общество, с тех пор, когда окончательно оформилось в Русскую Систему, нетерпимо относилось к ним и стремилось от них избавиться. Зверские убийства, уничтожение миллионами в ГУЛАГе, изгнание, тюрьмы, психушки – далеко не полный перечень средств подавления. Вспомним в данном контексте хотя бы травлю «на высшем уровне» – на уровне президиума АН – причастных к россиеведению Фроянова, Сулейменова, Зимина. Не забудем, что и современная наша система образования, включая университетскую, продолжает выполнять роль институции, где дают уроки рабства. В целом вся эта система и сегодня выполняет репрессивную функцию по отношению к свободомыслию и, наряду с телевидением, каждодневно утверждает бескрайнюю зону несвободы.

Понимать внутренне свободных людей могут только люди такого же рода, с подобным опытом внутренней мыслительной работы. Их мало, и по своей природе они предпочитают образ жизни отшельников. У Тютчева, например:

Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, –
Внимай их пенью – и молчи!..
Такое поведение асоциально в принципе. Не обобществляются и его плоды – картины понимания бытия.

…Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь, –
Мысль изреченная есть ложь.
Но хорошенькое дело: «Молчи…» А как же карьера – особенно политическая? Ток-шоу, выборы и все такое?..

Все, что связано с внешней социализацией, – совершенно иной, абсолютно несовместимый со стремлением к истине тип деятельности и умственного творчества. Последний изначально подчинен внешней необходимости, которая банально и жестоко не оставляет времени на созерцание истины – не до нее. Либо одно, либо другое, и никогда вместе. Непримиримый выбор. Он-то и рождает рабов власти, карьеры, мамоны, быта, плотских утех, а также – рабов Истины.

Но только в последнем случае страстной внутренней потребности всегда и всё понимать, в огне этой постоянной любви к Истине открываются контуры подлинной свободы и несвободы. В отношении же остальных можно сказать лишь: «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят».

Уже только одно стремление системных либералов к власти показывает: они – быть может, непроизвольно – считают, что без власти ничего реального сделать нельзя.

Это простительный стереотип поведения бедных людей, которым для того, чтобы даже просто жить, необходима социализация и, значит, неизбежная и неизбывная при этом умственная кабала, лишающая важного опыта открытия собственных картин понимания. У них просто не было возможности удовлетворять свои внутренние потребности и главную среди них – потребность понимать, и вести себя сообразно со своим пониманием. Достаточно вспомнить, что булгаковскому Мастеру потребовалось социальное чудо – крупный лотерейный выигрыш, – чтобы он смог погрузиться полностью в мир своих дум.

Тем не менее, подобный стереотип поведения делает их рабами «кольца всевластья» (по Толкиену). Они в принципе не могут постичь, что с помощью насилия (власти) нельзя дать свободу, потому что ее источник живет внутри человека и за нее надо бороться, выдавливая из себя рабство. А потому у них нет и не может быть идей, касающихся инфраструктуры свободы. (Последнее понятие требует отдельного и очень серьезного разговора.)

Говоря о социальной обусловленности догматизма системных либералов, нужно хотя бы в самом сжатом виде сформулировать главную проблему такой обусловленности – социальную сущность их самих и их интересы в современной России. Эта проблема, в свою очередь, упирается в вопрос: что есть современная российская власть – онтологически, мифологически, аксиологически – и какими она делает системных либералов, а они, соответственно, делают ее.

Надо учесть – сошлюсь еще раз на Пелипенко, – что «власть в РС это не только характеристика политического субъекта и не обозначение соответствующего типа социальных отношений. И даже не сумма первого и второго. Это – категория мистико-космологическая, глубоко сакральная, поскольку, по сути своей, есть первопричина всякой культурной упорядоченности». Отсюда вытекает, что одних только общепринятых социологических или политологических способов определения ее самой, ее составных частей, характера, функций, управленческих технологий, способов ее комплектования и т. п. недостаточно для определения места и роли в этой власти главного героя настоящей публикации – системных либералов.

Их сложно определить, например, социологически: кто они – это собственно власть или и ее пламенные либеральные доброхоты? И можно ли провести принципиальную грань между теми и другими? Вот, скажем, на экране телевизора президент страны Медведев беседует с главными руководителями трех ведущих телеканалов, и все вместе они весьма профессионально (надо отметить) дурят телезрителей. Особенно наглядно издевательство над телезрителями проявилось в вопросе Кулистикова: «Я не буду спрашивать про ЖКХ, спрошу про МБХ», – и в ответе президента. Кто из них кто здесь? Где власть и где те, кто ее делает такой? Или: премьер-министр Путин едет поздравлять с днем рождения Эрнста по месту его службы, а главное назначение, можно даже сказать, сокровенное призвание этой службы – производство и тиражирование несвободы на всю Россию. Или, может быть, еще более характерный случай – «про народ»: многотысячная толпа подростков, на Манежной 11 декабря. Еще совсем молодые, но уже отчаявшиеся люди, чьи убеждения представляют собой смесь ксенофобии с социальной протестностью. И с ними ритуально солидаризируется «национальный лидер». С чем именно он солидаризируется, с какими именно из перечисленных характеристик и свойств этой толпы?

Таких примеров можно привести сколько угодно, все они об одном: власть Русской Системы не в Кремле, не в студиях и не на площадях – она в головах людей, расквартированных как непосредственно в институтах власти, так и в широчайшей сети разнообразных симулякров вокруг них, вплоть до массовых манифестаций и протестных акций.

Сам же термин «системный либерализм» – словесный кентавр. Одна его половинка – «системный» – сложный комплекс мифологем, сформировавшийся в качестве исторической реальности вместе с самой Россией, то есть, в основном, еще где-то в ХV веке. Этот комплекс, с годами усложняясь, продолжает существовать до сего времени и в виде Русской Системы определяет сегодня все российское жизнеустройство. Второй же его половины – «либерализма» – никогда в русской реальности в качестве устойчивой национальной традиции не существовало. Он, если и проявлялся, то лишь в виде отдельных идей или попыток в направлении объективной потребности что-то сделать, которые всегда глушила и подавляла самовластно-имперская реальность. У либерализма даже в качестве атавизма нет оснований определять что бы то ни было в современной реальности.


II. Почему системные либералы неспособны увидеть 1991 год как углубление крушения Русской Системы

Наши «либералы» и наша преступная власть
Применительно к современной власти слово «либерализм» до сих пор остается в обиходном российском лексиконе как проистекающее из самоназвания «либеральные демократы», которым нарекли себя оказавшиеся у власти в России люди во главе с Ельциным – в результате распада Советского Союза.

Они и тогда, двадцать лет назад, не были никакими ни либералами, ни демократами. По своей социальной сути, по происхождению, по принадлежности и по ментальности они представляли самую настоящую советскую бюрократию (номенклатуру второго, а иногда и первого эшелона) и обслуживающую ее столь же советскую «интеллигенцию» (главным образом из экономистов). Последние, как я пытаюсь показать, и либералами-западниками на самом-то деле тоже никогда не были – они лишь сами себя так идентифицировали. На самом деле они всегда были и остались книжниками и фарисеями. Как известно, это очень древняя и очень опасная беда. Со временем так называемые «либералы» во всех властных структурах уступали места так называемым «силовикам» и «государственникам». «Системой» стали называть лишь ельцинско-путинский режим (не Русскую Систему, как в настоящей публикации). А определения «системная» и «несистемная» закрепились за оппозицией – пропутинской (дозволенной властью, ею поощряемой и потому вездесущей) и антипутинской (властью не поощряемой или преследуемой, а потому с трудом удерживающейся за интеллектуальные клубы или за улицу и Интернет).

[Юрий Афанасьев]

Если в свете сказанного вернуться к вопросу, кто есть кто и что есть что и возможна ли либеральная миссия в России сегодня, можно сделать некоторые выводы.

Нынешняя власть в Русской Системе, если рассуждать в категориях культурно-теоретических и исторических, представляет собой констелляцию множества мифологических комплексов. Основные ее характеристики в данном смысле следующие. Метафизичность и беспредпосылочность – поскольку она изначально учреждалась и всегда действовала вне имманентных социуму отношений, институтов, традиций. Идеократичость – поскольку она строилась и формировала под себя насилием общество на имперской Идее (родина, страна, государство, держава) Должного (спасение истинно христианской веры, Москва – Третий Рим, мировая революция, коммунизм). Наша власть неподсудна, внеморальна, амбивалентна, персонифицирована.

Если ту же власть рассматривать в категориях социально-политических, ее следует персонифицировать как ельцинско-путинскую, а в сущностном плане она предстает как сращенная на преступных основаниях власте-собственность. По отношению к подвластному населению российская власть является нелегитимной, насильственной и оккупационной. По своему характеру она находится в переходном состоянии от авторитаризма (с элементами автаркии, госкорпоративизма, патримониальности) к неототалитаризму.

Подобная общая характеристика нашей власти выглядит настолько странно неприглядной, что может вызвать впечатление настоящего абсурда – так не бывает! На самом деле даже все отмеченные здесь характеристики не исчерпывают всей ее абсурдности. Например, таких парадоксов: само государство в рамках этой власти оказалось фактически приватизированным очень узкой группой лиц; а «силовые структуры» и правоохранительные органы возглавили преступную «вертикаль» и «крышуют» по всей стране бандитизм и организованные преступные группировки. Целенаправленные и долговременные действия существующей власти – в том числе и в первую очередь корыстные, хотя и оформленные законодательно – окончательно превратили народное хозяйство страны в сырьевой придаток мировой экономики, а бизнес стал паразитическим и компрадорским; население России, в субъектном его качестве, полностью исключено из экономической и политической жизни.

А где и как по отношению к такой власти системные либералы?

Некоторые из либералов – но, надо еще раз особо подчеркнуть, либералы не по естественной принадлежности и не по их действиям, а по их прежней (условной или формальной) самоидентификации и/или (очень редко) по теперешнему самоопределению – сохранились в формальных институтах нынешней власти: «правительство», «Дума», «Конституционный суд». Однако их там очень мало, они там почти неприметны в либеральном качестве и уж совсем ничего не значат для общего властного курса. Кажется, они там сохранились лишь затем, чтобы кто-то мог сказать: «И они у нас тоже есть». А кто-то другой отметит: «Вот, теперь уже и либерал Кудрин действует как заправский государственник (или, в зависимости от сюжета, как настоящий силовик)».

Определение «системные либералы» закрепилось в массовом сознании все-таки за интеллектуалами, прикормленными ельцинско-путинской властью и обслуживающими ее. То есть системные либералы – как бы уже и не сама власть, а всего лишь те люди, без которых реальная власть пока не может обойтись. Настолько не может, что сохраняет их в своей системе и, более того, даже содержит у себя под боком, в челяди… А поскольку сущность нашей власти для многих думающих людей определяют именно те характеристики, что приведены выше, то они, такие люди, пребывают в недоумении: что же еще такое должна сделать власть, чтобы служить ей хотя бы и дворовыми стало совсем уж неприлично?

Недоумение моментально развеется, если все расставить по своим местам, а кошку назвать все-таки кошкой.

Либерал-демократизм – тот флер (теперь уже лучше сказать – густой туман), под которым уничтожается все, еще оставшееся от России. Вместо авторитаризма в либерально-демократическом тумане крепнет неототалитарная власть, чтобы прикончить и все то, что осталось.

Системные либералы – догматики и фарисеи, сгущающие такой туман интеллектуальной истматовско-либеральной смесью и неспособностью (или нежеланием) посмотреть и увидеть незамутненным взглядом Россию, ее власть и свое место в ней.

Прихожая ельцинско-путинской власти, в которой с удовольствием (хотя некоторые с отвращением) квартируют системные либералы, распространилась на всю Россию. Теперь это уже не только огромное количество всевозможных «институтов по исследованию», «академий» телевидения, естественных и противоестественных наук, а также «фондов» реальной политики, управления, изучения, анализа etc. Это не только Общественная палата, Совет по правам человека при президенте, различные советы при МВД, при Счетной палате, при других органах власти либо правоохранительных структурах. (У них у всех теперь уже есть свои клоны во всех регионах.)

Сами правоохранительные структуры – МВД, ФСБ, прокуратура, следственный комитет – и суды превратились в имитации, а фактически и как некие структурные целостности стали преступными организациями. Что представляет собой система образования, повторять не хочу. СМИ, и в первую очередь телевидение, превратились в наиболее агрессивные средства и способы сгущения либерально-демократического тумана: власть и их разместила на задворках, где обитают системные либералы. Вся Россия, повторю еще раз, покрылась манекенами. Все властные официальные органы, средства, организации, как и общественные советы при них, стали симулякрами.

Ну, а как же сама наша ельцинско-путинская власть, если ее органы, структуры, министерства стали преступными, а ее же средства информации не только не раскрывают глубинные причины и сущность подобной преступности, но, наоборот, скрывают, затуманивают их?

Да, и сама наша власть не только нелегитимная, насильственная, но и преступная.

Я утверждаю это, совсем не намереваясь свести преступность российской власти к юридически-уголовной составляющей проблемы. Поэтому не стану аргументировать данное свое утверждение ссылками на примеры, изобилующие в неофициальных СМИ: «Гунвор», «Байкалфинансгрупп», «Сибнефть», «Транснефть», а в самое последнее время – чей-то дворец на Черном море и «Росинвест». Не буду вспоминать даже кооператив «Озеро». Еще более ярко и совсем уже безобразно, казалось бы, очевидно иллюстрируют преступность власти такие события, как Беслан, «Норд-Ост», взрывы домов, поход Басаева в Дагестан, а также теракты вроде убийств Яндербиева, Литвиненко и т. п. Кстати говоря, встреча в Москве убийц из Катара со всеми государственными почестями (вплоть до красной ковровой дорожки на аэродроме), избрание депутатом Лугового, повышение в должностях и награждения убийц в СИЗО Сергея Магнитского – знаковые события для сознания людей во властных структурах. В таком сознании бессудные убийства «во имя Идеи» не только не считаются преступными, но даже совсем наоборот – возвышаются до уровня «Промысла»… Государева. Но все подобные события, если даже подтвердится в правовом порядке причастность к ним органов власти, впишутся лишь как производные той основной причины нашей властной преступности, на которую я хочу указать.

А основная причина из того разряда объяснений, когда говорят: это хуже преступления – это ошибка. И, соответственно, главный вопрос в такой связи: не традиционное «кто виноват?», но «как это могло случиться?» Даже еще более определенно: как это опять могло случиться с Россией, во второй раз за одно столетие?

Либерализм и русская матрица
Природу данной ошибки и ответ на вопрос «как это могло?..» о случившемся за последние двадцать лет искать надо не только в государственно-политической и экономической реальности России конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века. Разгадка ее в глубинных основаниях русского мировидения и жизнеустройства, в русском типе культуры. «Культуры» в данном случае – как вообще всего над-природного, всего, созданного самим человеком. Следовательно, и ключ к разгадке нашей ошибки можно найти лишь в ходе анализа всей многовековой толщи становления во времени-пространстве всего нашего над-природного. Постижение таких глубин возможно лишь в ходе теоретико-, историко- и социокультурных изысканий.

Сознание исторического субъекта (здесь я снова сошлюсь на работы Ахиезера, Матвеевой, Пелипенко, Давыдова, Яковенко), характерное именно для русского социума, в силу определенных и вполне конкретных причин сформировалось таким образом, что источник порядка (иначе говоря, источник избавления от чувства страха перед хаосом, неопределенностью, безвластием) вынесен этим сознанием за пределы видимого, постигаемого опытным путем и непосредственно осязаемого мира и отнесен в трансцендентность. Это Абсолют, Бог, Должное, Власть. Надо сказать, именно здесь ничего пока специфически русского нет, подобное свойственно всем дописьменным культурам мира. Специфика начинается и воплощается в способах приобщения к источнику порядка, к Абсолюту. Русскому историческому сознанию и его субъекту – будь то все людское сообщество или отдельный его индивид – присущ не способ медиации, а инверсионный способ. При таком способе в стремлении к источнику порядка не отыскивают серединное положение, то есть не постигают совершенно иное, принципиально новое качество (разрешение проблемы) между противоположными полюсами в дуальной оппозиции. При таком способе происходит инверсия, то есть перекодировка самих противоположных полюсов с плюса на минус и наоборот, – и снова приобщение к одному из них. Самому субъекту при такой перекодировке в ходе приобщения к одному из полюсов представляется, что он преодолел собственно дуальность и обретел непротиворечивость. На самом же деле каждый вновь обретенный источник порядка снова выявляет новые дуальности, которые сохраняют в себе противоречия, не преодоленные на предыдущем этапе. Тут заключен самый глубинный ментально-психологический механизм, свойственный именно русскому типу исторической динамики, – самовоспроизведение на неизменной основе.

Погружение в глубины специфики, даже уникальности русского типа культуры необходимо, чтобы понять такие конкретные особенности исторической динамики России, как «движение по кругу», «историческая колея», «обрушения в архаику», «догоняющее развитие» и т. п. Чтобы понять самую цивилизационную сущность русского типа культуры – ее застревание в «состоянии между»: между традиционализмом и потребностями модернизации.

Подобное погружение необходимо и для понимания того, откуда проистекает принципиальная инаковость России по сравнению с Западом. Там преодоление в сознании стремления к трансцендентному источнику порядка, к Абсолюту и обретение этого источника внутри самой личности и общества проходило медленно, более трехсот лет и осуществлялось поэтапно через такие эпохальные события-сдвиги, как Возрождение, Реформация и Просвещение. А сами эти события, в свою очередь, стали возможными и реальными на основе западноевропейских Античности и Средневековья. Средневековье же в своей сущностной содержательности было в свою очередь длительным процессом синтеза между варварством и античностью, в ходе которого произошло несколько важнейших качественных сдвигов в сознании человека и общества. Уже в ходе этого синтеза многократно зафиксирован сам факт развития сознания. Можно оставить в стороне, вероятно, самый богатый в данном смысле пласт исторической реальности, где происходило развитие мысли и сознания, – средневековую западноевропейскую схоластику и богословие – и взять более приземленный пример. В ходе соединения (то есть, опять же, синтеза) обычного права варваров с юридическими нормами римского права, собранными и опубликованными в кодексе Юстиниана (529–534) и вновь обнаруженными в Болонье в ХI веке, произошло утверждение в западноевропейском сознании права не только как нормы закона, но и как основания для освоенных норм всего жизнеустройства. Становление самого феодализма как социально-экономической и интеллектуально-нравственной реальности происходило, образно говоря, уже на правовой основе. Великая хартия вольностей датируется 1215 г., и в ней зафиксированы самые разнообразные права сеньоров, вплоть до права идти войной на своего короля. И главная ее статья: «Ни один свободный человек не может быть арестован, содержаться под стражей, лишен своих земельных угодий, объявлен вне закона или сослан без законного разбирательства, которое осуществляется особо назначенными людьми или по закону государства». Правило «вассал моего вассала – не мой вассал» также из той категории мыслительных сдвигов, развития сознания, без которых не могло быть феодализма и в социально-экономическом его выражении.

Наконец, такие погружения в глубины становления культуры необходимы, собственно, для понимания сюжета настоящего текста – о происхождении и глубине догматизма системных либералов и, соответственно, для ответа на упомянутый вопрос: как это опять могло случиться с Россией во второй раз за одно столетие?

Предваряя ответ, необходимо снова подчеркнуть два важных обстоятельства.

1. Предела в своем развитии – и в плане общественного сознания, и в плане социально-политического устройства – Россия достигла к концу ХV века. Потолка достигли, когда множество разрозненных, изолированных каждый в себе локальных миров, разбросанных на огромном лесостепном и болотистом евразийском пространстве, были насильственно соединены в одно большое общество, ставшее одной страной и единым государством. Соединение прежде изолированных миров, представленных к тому же разными этносами – угро-финским, восточнославянским, тюркским и монгольским, – произошло не естественным путем преодоления их догосударственной, архаичной еще культуры, а извне и насилием. Порядок большого общества был привнесен, нахлобучен на такие локальные миры и навязан им извне и силой. Русский мир тем самым уже при рождении оказался болезненно и, как показывает вся наша история, неизлечимо расколотым (в нем генетически, при зачатии оказалась заложена, запрограммирована болезненность, ущербность и уязвимость). Одна его половина – олицетворяющая, представляющая и в то же время насилующая большое общество, – это власть и все многочисленные и разнообразные околовластные структуры. Вторая половина – архаичные, не связанные между собой локальные миры вместе с их подавленным и покорным власти населением. Второй половине была чужда любая государственность, а вместе с ней и любые универсальные ценности и понятия, свойственные большому обществу. Традиционалистское еще мировидение и жизнеустройство локальных миров становилось нормой для всего большого общества и для единого государства. Вполне естественно, что и само такое единое государство не могло стать ничем иным, кроме как идеократической империей, феодального, а точнее сказать – полуфеодального еще типа.

За прошедшие пять столетий произошли огромные изменения во всех сферах жизни страны. Свершилась урбанизация, выросла экономика, повысилась техническая оснащенность, дважды кардинально менялись виды самой государственности, менялись местами столицы, размеры страны то расширялись на порядок, то вновь сужались до Московского царства. Само Московское самовластие существенно отличается от Петербургского или – вряд ли надо это подчеркивать – от советского. Но при всем при том, за чередой меняющихся внешних форм и существенных различий оставались неизменными фундаментальные смыслы (см. работы Пивоварова и Фурсова). Или, как говорят французы: la plus ça change la plus ça reste la même chose. ("Чем больше все меняется, тем больше все остается неизменным").

Потолок ХV века остается не преодоленным до сих пор. Россия по-прежнему дофеодальная империя – правда, теперь уже на последнем издыхании. Зато господствующие отношения, установленные еще тогда: а) административная, полуфеодальная рента и б) отношения по договоренности (а не договор), жизнь «по понятиям», – остаются незыблемыми. И, особенно важно подчеркнуть, ничего к ним принципиально нового не добавилось по сей день – именно потому, что цивилизационной нормой для России остается самовоспроизведение на основе неизменного матричного основания.

2. Такие категории (они же, в сущности, и есть западные ценности), как рынок, собственность, стоимость, личность, право, судебная система, права человека, правовое государство, гражданское общество, государство на службе у общества, государство как нечто отличное от страны, родины, державы, разделение властей, демократия, – все подобные понятия совершенно никак не отложились в российском общественном сознании к 90-м годам ХХ века. В качестве жизненных оснований, устойчивых традиций они никогда не утверждались, а некоторые даже и не зародились в российской исторической реальности. Они вырабатывались и утверждались в качестве универсальных форм общежития в большом обществе и в едином государстве совсем другой, европейской культуры и были универсальными только для нее, где нормой нарождения и развития новых смыслов была медиация, а не инверсия.


В конце ХХ в. в России и с Россией в цивилизационном и общекультурном плане случилось то же самое, что произошло в начале того же века – обрушилась отжившая свое и неспособная отвечать на вызовы времени Русская Система. После первого ее крушения усилиями большевиков и на основе: а) сохранившейся матрицы в виде, главным образом, мифологического сознания общества, б) перекодировки Идеи Должного («мировая революция» и «коммунизм» вместо «царствия небесного на земле») и в) уничтожения десятков миллионов (в ходе подавления населения), – удалось протащить Русскую Систему еще на семьдесят с лишнем лет.

И вот в конце 1980-х – снова усталость металла в «кольцах всевластия», кое-как подновленных большевиками после Октября и даже еще больше укрепленных по сравнению с царскими, и снова обвал системы. И снова, как и в первый раз – глубокий, всеохватывающий и, как в 1917-м, вплоть до обнажения ее матричных оснований ХV века во всей их дикости, бесчеловечности, алчности и жестокости. Все подобные прелести не пришли в Россию с 1980–1990-ми, они лишь выявились с наступлением хаоса смутного времени фактического безвластия. Это было не раскультуривание человека и общества. И не падение в пропасть безвременья, как многие пытаются представить. Это был выход наружу латентных качеств и свойств человеческой натуры и русской государственной болезненности, раскрытие скальной породы, материковой, догосударственной еще традиционалистской русской архаики.

Наиболее зримым и обнаженным русский ХV век с его патологически болезненной государственностью и традиционалистским типом культуры предстал в конце 80-х - начале 90-х в «параде суверенитетов» локальных миров и в бурном массовом всплеске архаичного, необузданного, еще совсем дикого утилитаризма.


Своя рубашка – ближе…
Я не стану указывать на «парад суверенитетов» на союзном уровне той эпохи, там было много разного и погружение в него увело бы нас совсем далеко от темы. И лишь упомяну, о чем речь касательно внутрироссийской ситуации. Многие, наверное, уже не помнят (или даже не знают), пожалуй, о таких перлах, по существу, средневековых еще локализмов, как Уральская республика Росселя, «Степной кодекс» Илюмжинова, Татарстан Шаймиева с его приоритетами над общероссийскими законами, бандитское Приморье Наздратенко и Дарькина, краснодарский национализм Кондратенко и Ткачева. Дипломатические представительства, а фактически посольства областей и краев за рубежом. Их прямые финансовые и экономические соглашения и натуральные обмены с зарубежными странами. И, конечно же, – брильянтовая россыпь самых разнообразных локализмов на Северном Кавказе. Все это не имело никакого отношения ни к суверенному федерализму, ни к ответственной экономической и финансовой самостоятельности. Предел всех подобных устремленностей от расточавшего прежде насилие советского Центра – в локальной замкнутости на основе самовластия и жизни по понятиям за чужой счет. Все это никуда не рассосалось по сей день. Наоборот. С тех пор все это наше надолго законсервированное прошлое вылилось в законченные современные формы зверства и жестокости – как, например, в Кущёвской, в приморских «партизанах», в Кондопоге, в Химках, в лужковской Москве. Апогея обнажение дофеодальности достигло в кадыровской Чечне. Здесь, в Москве стали «по понятиям», но официально и неограниченно финансировать из бюджета все мыслимые и немыслимые виды самовластия и вообще всю жизнь там, в Чечне – «по понятиям» и за чужой счет.

[Юрий Афанасьев]

Необходимо следующее важное добавление. Сущность локализма как догосударственного еще типа культуры, как типа жизнеустройства, определяется тем, что отношения между людьми, между человеком и окружающим его миром устанавливаются здесь естественно, в прямом общении, путем непосредственной досягаемости, а не с помощью и не на основе универсальных абстракций большого общества типа «закон», «государство», «право», «мораль» «стоимость», «рынок». В определенном смысле данное понятие – «догосударственные локальные миры» – сегодня распространяется не только на административно-территориальные единицы, но и на производственные предприятия, особенно на крупные предприятия и на сложные производственные комплексы, из каких складывалась вся наша военная, а отчасти и добывающая промышленность, и все основанные на них моногорода.

Но, пожалуй, не менее чем локальные миры (с их вседозволенностью и безнаказанностью), впечатляющим проявлением нашего законсервированного традиционализма ХV века стал цветущий сегодня пышным цветом архаичный утилитаризм, так и оставшийся не возвышенным до уровня личного интереса в качестве материальной основы свободного человека. Утилитаризм (сошлюсь в данном случае на работы Ахиезера и Матвеевой) основан на общей для всех времен и народов посылке: и природу, и вещи, и людей – все можно использовать, превратить в средства для человеческой деятельности (вспомним средневековый абсолют Н.Макиавелли «цель оправдывает средства»). Подобный древний как мир тип нравственности двойствен. С одной стороны, он может способствовать наращиванию богатства, умений, творчества во всех формах. С другой – если он не умерен более высокими, чем он сам типами нравственности и остается только средством, но не смыслом осознанной свободной жизни, – он легко оказывается продолжением животных инстинктов человека, склоняет индивида к господству над себе подобными, становится напористым, агрессивным, беспощадным. На русской почве утилитаризму сильно не повезло. Общество и в лице духовной элиты, и в лице Церкви чуждалось самой идеи пользы всегда, когда она не выступала как польза государства – или «всего народа». Приращение общественного богатства через личный интерес всегда на Руси воспринималось как подозрительное. В «Прощании с Матёрой» Валентин Распутин рассказывает, как в послевоенной уже деревне – то есть в наше уже время – вернувшиеся с войны фронтовики насмерть затравили женщину только за то, что она занималась торговлей.

В советское время не то, чтобы пытались облагородить утилитаризм и возвысить этот естественно свойственный человеку тип нравственности до раскрепощения личности, до материального обеспечения на его основе личного достоинства человека. Его, напротив, всей карательной мощью государства пытались уничтожить вообще. (Напомню хотя бы про колоски, за сбор которых на полях по весне из-под снега давали не меньше 10 лет, но могли и расстрелять.) Его буквально пытались закатать под асфальт. А он, этот неистребимый личный интерес, вопреки всему, как травинка пробивался и из-под асфальта. Вечная его задавленность и бездумная наказуемость медленно, но верно превращала его необлагороженную грубую почвенность в потребительски-грабительскую необузданность. Поскольку пробивался утилитаризм к жизни поневоле только тайно, в обход запретов, всегда из-под полы – и, следовательно, исключительно и вынужденно на преступной основе.

Для Церкви и царей в нем не хватало духовности. Для Ленина со Сталиным он был социально чуждым, классово враждебным. Горбачев от безысходности решил спасать с его помощью испускающий уже дух социализм. Ельцин с Путиным, обставив архаичный утилитаризм законодательно и юридически, заложили из него криминальный и неподконтрольный фундамент всего российского социума.

За многие столетия мытарств русский человек со свойственной ему неистребимой нравственностью утилитаризма привык мыслить, действовать и жить в обход закона и морали. Привычка стала второй натурой. И вдруг в 1980-х «невезуха» закончилась. Утилитаризм его при этом как был, так и остался в нравственном отношении архаичным, эгоистичным и агрессивным. Но из-под морального, государственного и уголовного запрета он был молниеносно, в один момент выведен. Коммунисты во главе с Горбачевым, не подумав и не попытавшись даже увидеть и распознать архаичную природу и эгоистическую сущность утилитаризма, решили именно на его основе оживить социализм, продлить его существование. Решили повысить с его помощью эффективность плановой экономики путем усиления личной материальной заинтересованности всех работающих. На уровне идеологической риторики. А на деле началось широкое движение частного кооперирования на основе государственной собственности. Развернулась борьба за хозрасчет и снижение себестоимости при сохранении вроде бы незамеченной, как бы и не существовавшей вовсе «теневой» экономики – такой же, как у отдельного человека, второй натуры социализма. Стали добиваться повышения материальной заинтересованности трудящихся за счет сокращения финансирования основных фондов предприятий и увеличения фондов оплаты труда частных кооперативов. Все это, предположу, делалось коммунистами совершенно без осмысления последствий, достойного важности запущенного ими же процесса – и, само собой, без какого бы то ни было его правового обеспечения. А ведь по существу многочисленные постановления ЦК КПСС и Совета министров второй половины 80-х годов дали зеленый свет преступному индивидуализму и всей «теневой» экономике.

Ельцин с Путиным и их правительства со множеством «либеральных» министров в них (от Гайдара и Чубайса до Кудрина) при экспертном обеспечении со стороны еще более многочисленных системных либералов начисто отбросили идеологическое обрамление горбачевской «перестройки» со всей ее косметикой социализма. Но – что важно подчеркнуть – оставили в неприкосновенности и, опять же, как бы незамеченным главный социальный результат «перестройки» – частное присвоение доходов и прибыли от государственных предприятий и от всего национального достояния основными субъектами выведенной ими на свет «теневой» экономики. А таковыми субъектами стали не только директора предприятий с их администрацией и с руководителями дочерних производств. Не только руководители всех министерств и ведомств со всей их номенклатурой. Субъектом выводимой на свет без правового обеспечения всей «теневой» экономики становился весь властвующий в российском социуме класс – советская бюрократия.

На вопрос, почему системные либералы неспособны увидеть 1991 год как углубление крушения Русской Системы, ответ, на мой взгляд, только один: это рукотворное углубление, а творцами его были и остаются они же сами.

Апология прогрессирующего воровства
Теперь им ничего не остается, кроме как с маниакальным неистовством возносить Ельцина и Гайдара, а вместе с ними – куда уж тут денешься? – выступать апологетами и Путина тоже. Ведь он и есть не только их продолжение, но и вполне естественное их углубление. Он продолжил и углубил их так называемый «либерал-демократизм». Можно даже сказать, что он довел их начинание до логического завершения – «до кондиции», до точки, то есть.

Проще говоря, это означает, что Ельцин с Гайдаром делали вид, а где-то и взаправду пытались нахлобучить западные либеральные ценности на русскую архаику локальных миров и на догосударственный еще (но ставший уже за советские годы потребительски грабительским) утилитаризм. На практике их попытки вылились в высвобождение ставших к тому времени уже криминальными архаичных отношений и в закрепление посредством внеправовой приватизации таких криминальных общественных отношений в качестве господствующих в российской действительности. Поскольку брать природную ренту с промышленных предприятий, большая часть которых работала на войну, было невозможно, «реформаторы» просто-напросто отмахнулись от всей подобной промышленности вместе с занятыми в ней людьми и оседлали те позиции, где ренту можно взять. Так вся российская экономика вполне естественно стала сырьевым придатком настоящего капитализма. А все флагманы этого придатка вместе со всей российской элитой столь же естественно стали российской паразитической компрадорской составляющей мировой экономики.

Как ни парадоксально звучит, но именно так называемые «либерал–демократы» внедрили коррупцию в качестве основного, даже единственного – как наиболее эффективного – способа устанавливать и регулировать отношения между людьми, между бизнесом и властью и даже в какой-то мере между народами. Из-за этого не только у российской интеллигенции, но и во всем социуме в целом наблюдается утрата целей, нравственных принципов и ценностей. Между этикой и социальной практикой образовалась необозримая пропасть.

Путин ничего принципиально нового не привнес ни в расклад рассматриваемых отношений, ни в технологию властвования. Он лишь несколько расширил за счет «своих людей» круг крупных власте-собственников, включил их в эту технологию властвования и сделал все возможное и даже невозможное для того, чтобы это властвование было «вечным».




В чужом пиру похмелье
Главной особенностью прошедшего двадцатилетия стало то, что выход из смутного времени шел в традиционном для русской архаики направлении – к усилению авторитарного начала, его враждебности в отношении любых инициатив и творческих проявлений со стороны населения, вплоть до полного их подавления к концу двадцатилетия.

Что касается многосоттысячных митингов и манифестаций в Москве и в других городах тогда еще Советского Союза в конце 1980-х – начале 1990-х – они были столь же по-русски почвенными, как и многое другое в нашей жизни. Не зря же проницательный русский писатель и непоколебимый до самой своей смерти государственник Александр Солженицын с неприязнью и даже с презрением заметил в наших манифестациях «карнавальные одежды Февраля». Элементы карнавальности в феврале 1917-го действительно были. Они были и в красных бантах на лацканах у членов царской фамилии, и в их лозунгах про свободу и братство. Но в том же феврале была и выраженная в карнавальных одеждах русская почвенность – в виде массовости, спонтанности и антиавторитарной устремленности. (Кстати говоря, своим «государственничеством» лагерник Солженицын сильно отличался от такого же лагерника Шаламова. Солженицын мыслил категориями неприязни к советскому режиму и писал о его ГУЛАГе. А Шаламов думал и писал о неприятии Русской Системы и о подавленном ею человеке.)

В том порыве конца 80-х – начала 90-х на улицах и площадях проявилась подсознательная массовая стихия и линия поведения из еще более отдаленной нашей древности, чем Февраль и Октябрь 1917 г. В стремлении быть вместе, выкрикивать одни для всех лозунги, просто быть на глазах у всех выплеснулась вдруг свойственная вообще массовому сознанию и, кроме того, идущая из самых глубин вечевая, соборная, противоположная авторитарной основа русской нравственности.

Мне довелось быть не просто участником этих массовых спонтанных порывов, но и одним из организаторов обеспечения их безопасности и проведения. Я знаю, в них было много искренности, благородства, много протеста против всего дурного в том, надоевшем всем порядке. И была надежда на перемены к лучшему. Но я не могу не отметить ту же русскую архаичность в тогдашних событиях. На улицы выплеснулись, главным образом, эмоции, массовая психологическая несовместимость с гнетущим бытием. А глубоко осознанного, рационально сформулированного в тех порывах, в том движении было не очень много. Может быть, именно социальной аморфностью, то есть неструктурированностью на социальных основаниях, политической незавершенностью нашего движения объясняется и то, что оно «схлопнулось» так же быстро, как начались. Увы, это было не пробуждение масс – это было их возбуждение.

Две противоположные формы русской нравственности – авторитарная и соборная – проявились в ходе и сразу после развала Советского Союза не как рядоположенные, а как логически и даже, можно сказать, генетически связанные. Собственно, речь даже не о двух разных, а об одной и той же традиционной русской нравственности с двумя противоположными ее обличиями. А их конкретное проявление выразилось, с одной стороны, в постоянном нарастании властного начала и его враждебности к населению, а с другой – в стремительном увядании активности самого населения, в нарастании его подавленности и безразличия. В таких тенденциях и есть их глубокая почвенная укорененность в современном русском сознании.

Но, самое главное, оба эти движения, или тенденции, вписываются в один общий для них поток обрушения Русской Системы, который нарастает с 80-х годов прошлого века. Поток обрушения, вобравший в себя, охвативший собой полностью и целиком всю Россию, и представляет собой ее сегодняшнюю сущность, ее истину.

Здесь мы вплотную подошли к ответу на вопрос «как это опять могло случиться…»

Как и большевики в 1917 г., люди, пришедшие к власти с Ельциным и объявившие себя либеральными демократами в 1991-м, смотрели на Россию и на ее будущее исходя не из русского опыта, а руководствуясь внеположенными этому опыту теориями, ценностями и понятиями. Большевики опирались на марксистский истмат, соратники Ельцина – на западноевропейский либерализм. Ну, а конкретная из внеположенных схем русской истории и действительности – марксистская или либеральная – естественно, становились обоснованием господства в России и над Россией конкретной силы – марксистов или либералов.

В этом и заключена социальная обусловленность системных либералов.


III. «Системный либерализм» и коллаборационизм

Оставим в стороне то, что далеко не все меры либеральных демократов в действительности были либеральными. Оставим и то, что западные либеральные ценности были и есть внеположны России. Наконец, даже забудем, что наши либерал-демократы вообще никогда не были никакими ни либералами, ни демократами. Однако все равно неоспоримо, что все сделанное за последние двадцать лет в массовом сознании воспринимается как сделанное от имени либерализма и объявляется либерализмом и демократией. А общий итог всего сделанного, и это тоже неоспоримо, – нарастающее всеобщее крушение.

Так что в реабилитации через постижение нуждается не только истина о происходящем в России, но и сам либерализм как свобода – не вообще, а как свобода именно России.

Наши сегодняшние системные либералы – те же вчерашние либерал-демократы.

Со своим приходом во власть они объявили наступившее после распада Советского Союза время и его смысловое содержание переходом от несвободы к свободе. Точнее и конкретнее – они назначили один Большой переход, в котором три малых: в экономике – от плана к рынку; в форме правления – от диктатуры к демократии; в государственном устройстве – от империи к национальному государству.

Более того, они негласно учредили этапы проведения всех трех малых переходов. По-моему, именно Евгений Григорьевич Ясин является автором таких, например, строк: «Если хотите, создание демократической России – это та задача, которая была отложена в 92-м году ради радикальных экономических реформ. Но теперь, когда основные реформы уже сделаны и мы имеем рыночную экономику, дальнейшее ее развитие возможно только при демократии».

Наполеон, взяв в России какой-то очередной городок, спросил городского голову, встречавшего победителей хлебом-солью: почему не было салюта? Тот начал было отвечать: «Во-первых, нету пороху, во-вторых…» – «Не надо «во-вторых», – отрезал Наполеон.

Более всего удивительно, что системные либералы и сегодня считают возможным уходить вообще от суждений о России в целом, от вопросов о том, где она по шкале Большого времени, что с ней происходит: кризис и упадок умирания, или же кризис подъема и, в целом, успешного развития. Как всегда, они начинают и заканчивают свои анализы, исходя из «во-первых», «во-вторых» etc. «Во-первых…» – говорят они, имея в виду все три малых перехода, на которые, по их соображениям, как-то можно разодрать одну Россию, – «переход к рыночной экономике в основном состоялся». Правда, уходят и здесь от вопроса, как он мог состояться – хотя бы «в основном» – без собственности, без права и без свободной личности. Тогда на вопрос: что такое змея? – нужно считать исчерпывающим ответ: то, у чего нет лап, крыльев и теплой крови. Но главное, как к нему можно «в основном» перейти, оставаясь в государственной диктатуре (патримониальной вотчине, автаркии, закрытой корпорации) с имперскими амбициями?

В самом начале я сказал, что в рамках «Либеральной миссии» и на «Ходорковских чтениях» нет ни прямой, ни скрытой апологетики нынешнего режима. Что, напротив, все выступления здесь весьма критичны, в них, как правило, дается глубокий, взвешенный анализ экономической ситуации, социальных отношений, политической конъюнктуры. Могу это повторить и сейчас.

Но если в интеллектуальном сообществе нет устремленности к истине о реальном состоянии общества и власти в России в целом, то независимо от причин зашоренного взгляда – из-за мыслительных особенностей смотрящих или его социальной обусловленности – объективно, как не крути, он апологетичен.

Не замечать, не видеть или замалчивать приходится, по крайней мере, два феномена.

– Русский социум.

Здесь надо скрывать целенаправленно осуществленную «либеральными демократами» невиданную в мире поляризацию российского общества. То есть они сами своими действиями усугубили веками существовавшую болезненность нашего социума. Задолго до их прихода к власти из исторического опыта России было известно, что его раскол на многие враждующие между собой, уничтожающие одна другую части – не только его болезнь, но и главная сущностная характеристика.

– Русская власть.

Она всегда была враждебной населению покоренной страны. Это тоже было хорошо известно из исторического опыта. Известно вплоть до деталей, до механизмов превращения ее в «моно-» и даже в «само-» субъекта, в «волящую себя волю». За прошедшие двадцать лет наша власть с участием в ней либералов стала не отчасти – как было всегда, – а абсолютно воровской. Для нынешних вождей-чекистов и всей «вертикали под ними» единственный смысл жизни – «государственная безопасность», то есть максимально продлить грабеж своей страны. Решив погодить пока с демократией, теперь наша власть ведет уже настоящую войну против всего населения, вплоть до ограждения и «сбережения» его в своего рода резервации – без права вмешательства в экономическую и политическую жизнь. Правда, называется эта война по-разному: сохранением территориальной целостности, борьбой с экстремизмом, «точечными» убийствами, борьбой с терроризмом…


А ошибка, которая хуже преступления, повторю, состоит в следующем.

Люди, пришедшие к власти в России в 1991 г. и передавшие ее в 1999-м по наследству таким же, как они, думали и думают не о России, а о преобразовании ее на основе чужих ценностей, но – теперь уже в полной мере – в своих собственных интересах. Так получилось, потому что среди думающих людей в России просто не было таких, которые выстрадали бы свои думы на историческом опыте самой России. Людей, способных думать независимо, давно уже поистребили. А таких людей во власти (или даже около нее) вообще даже близко никогда не было. В результате, как и в 1917 г., Россию во второй раз за одно столетие использовали как средство для испытания какого-то очередного вздора. Первый эксперимент обошелся в сотни миллионов жизней и обернулся нравственным уродством всего населения. Ельцинско-путинская власть сделала начатое тогда угробление России теперь уже, по-моему, необратимым.


На Гранях.ру только что опубликовано предложение Евгения Григорьевича Ясина о создании «Теневого правительства». Оно, пожалуй, как ничто другое свидетельствует, что «Либеральная миссия» - это не только неоправданно амбициозное самоопределение. Если на общем фоне происходящего сместить акцент с «либеральная», на слово «миссия», то и в этом случае «Либеральная миссия» - не просто провокативное название. Оно есть принципиальное убеждение, вполне осознанная позиция, что путинский режим в принципе пригоден для совершенствования его в либеральном направлении. А миссия «Теневого правительства», стало быть, сделаться еще одним центром при нём по разработке рекомендаций для этого режима, для снабжения его советами, предостережениями, консультациями. То есть, либеральная миссия усматривается не только в том, чтобы легитимировать этот режим, но и в обеспечении его благополучия и долговечности.

Покуда в России есть и действует Русская система мировидения, жизнеустройства и властвования, здесь не может быть либеральной не идеи вообще, а такой идеи в отношении самой же этой России (помните основной подход и принцип антропологии, культурной и социальной – «нельзя описать культуру, находясь в ее пределах»?). Не может быть ни в качестве практического её воплощения, ни даже в качестве институциализированной Миссии этой либеральной идеи. Они – эта система и эта идея - взаимоисключаемы, органически несовместимы. Именно поэтому миссия либералов, по моему глубокому убеждению, если бы они были и если бы они осознали, что либерализм именно в отношении России, а не либерализм вообще - это на самом деле и есть их миссия, то она, эта их миссия, могла бы состоять, на мой взгляд, исключительно и не двусмысленно во всемерном противостоянии Русской системе. Причем, в противостоянии, четко заявленном и вполне определенно артикулированном. Хотя бы и в качестве противостояния только лишь идейного, интеллектуально-нравственного, а вовсе даже не политического и не оппозиционного. Но только не так, как это происходило всегда – и, как видится мне, происходит и теперь – не в форме приспособления к этой системе под видом своей безыдейности или, что ничуть не лучше, в форме идейной неопределенности.

Людям, веками жившим в патерналистской парадигме, нужно помочь рационализировать их сознание, их умение вычленять и отстаивать их собственный, личный интерес, а не интерес их правителей. Рационализировать их смутное видение несовместимости такой системы правления территорией и населением и их представлений об их собственной, достойной и благополучной жизни в том современном стандарте, о котором они мечтают и к которому не умеют, не знают, как приблизиться, чтобы начать реализовывать его своими силами. У наших соотечественников не должно оставаться иллюзий, что можно, оставаясь подданными, как это запрограммировано Русской Системой, построить гражданское общество и тем самым контролировать моносубъектную по своей природе русскую власть. Это - утопия, и она всё ещё живёт в умах наших людей не в последнюю очередь и из-за того, что конформизм и сотрудничество с системой, немалого числа тех, кто сам себя именует либералами, отвращает людей от этих идей. Нужно провести жёсткую демаркационную линию между либерализмом в России и обслугой Русской Системы в её новой реинкарнации. Оказалось, что старая, кондовая Русская Система умеет воспроизводиться в любой идеологической одёжке, что она и сделала, провозгласив свои как бы реформы либеральными и даже, с ума можно сойти, демократическими. Сегодня, я, с печалью и грустью, констатирую: так же, как некогда, 20 лет назад, массы людей в России отторгали опостылевшее им, невыносимое коммунистическое прошлое и всё с ним связанное, так они сегодня ненавидят - прошу прощения - «либерастов-дерьмократов». И происходит это не в последнюю очередь именно из-за неразборчивости многих из них, путающих собственное благо с благом общим.

Между тем - я в этом убеждён - без современных, имманентных самой России форм либерализма и демократии, а не в качестве ценностей, заимствованных извне и навязываемых, как обезьянам для подражания, у России нет будущего. Нужно спасать и теперь уже – вот до чего дожили – реабилитировать, во всяком случае, попытаться это сделать - репутацию свободы в России.

Собственно, всё, что я здесь выразил, быть может, не самым политкорректным образом, посвящено глубокой моей озабоченности судьбой моей страны.

Прошу извинить меня за пафос. Но, что делать - бывают времена и обстоятельства, когда без пафоса не обойтись.

[Максим Трудолюбов]

http://www.vedomosti.ru/newspaper/ar...bolshe_ne_svoj

01.04.2011, 57 (2823)

«Могу вам сказать, что люди обычно идут против собственных убеждений, они скрывают свои чувства и готовы на все, чтобы сохранить лояльность группе или организации», — Дэниел Эллсберг знает, что говорит. В 1971 г. он передал газете New York Times секретные материалы о войне во Вьетнаме. Он хотел остановить войну и готов был пойти под суд. Сейчас об Эллсберге вспомнили из-за Wikileaks, теперь его приглашают читать лекции — после одной из них я с ним и поговорил.

В конце 60-х, будучи сотрудником корпорации RAND и находясь на подъеме карьеры, Эллсберг осознал, что власти его страны лгут своему народу. Все доказательства были у него в руках: он, по его словам, должен был сделать выбор между лояльностью организации и верностью конституции. Эллсберг выбрал второе и готов был заплатить за это. Он был талантливым молодым человеком из небогатой семьи, поступил в Гарвард, получил за отличную успеваемость стипендию, позже учился в британском Кембридже, служил в морской пехоте, был на гражданской службе во Вьетнаме, стал доверенным лицом министра обороны и получил секретное задание Белого дома. Работа в RAND, кузнице кадров для силовых ведомств и администрации США, была его счастливым билетом, и он был близок к тому, чтобы забрать выигрыш.

Но от выигрыша пришлось отказаться. В конце концов позиция, занятая судом, помогла ему остаться на свободе, обвинение в шпионаже было с него снято. А дело «Нью-Йорк таймс» против Соединенных Штатов«стало важнейшим прецедентом в истории свободы слова в США. Так что все закончилось хорошо — за исключением того, что из перспективного чиновника Эллсберг превратился в безработного активиста.

Со временем он нашел себя, стал писать книги, но для бывших «своих», конечно, остался предателем, и с этим ему трудно было справиться. Он говорит, что таких, как он, мало. Говорит, что Брэдли Мэннинг, которого подозревают в передаче секретных дипломатических депеш Wikileaks, — первый продолжатель его дела за 40 лет. Но со стороны-то видно, что таких, как Эллсберг, в Америке скорее много, чем мало. Есть даже закон о защите «разоблачителей» (whisleblowers), которых у нас назвали бы скорее «стукачами».

О лояльности группе — это, конечно, правда. Очень тяжело любому человеческому существу пойти против своих, даже если свои — преступники (и даже особенно если они преступники!). Нежелание конфликтовать с группой зашито в наше сознание. Психологи называют это конформностью — групповые нормы и ценности для большинства людей почему-то важнее индивидуальных. Но в российском обществе групповая мораль, по-моему, особенно сильна. Я даже думаю, что это главная трудность в борьбе с коррупцией и с неподотчетностью властей.

Российские политические руководители знают, что могут рассчитывать на лояльность «своих». Групповое обладание тайным знанием сближает и связывает — «повязывает». Сдавать своих этически плохо, даже если эти свои нарушают все мыслимые нормы этики. Есть как бы две этики — первая для всех, а вторая для тех, кто нарушает первую. Это логика преступных сообществ, и само слово «стучать» — из уголовного словаря. Настучать — значит сдать подельника следователю. Произнося это слово, соглашаясь с его резко негативной окраской, мы невольно перепрыгиваем в эту «вторую» преступную этику, становимся чьими-то «подельниками». Антикоррупционная кампания Алексея Навального направлена, в частности, и на то, чтобы обществу стало очевидно, какого рода связями скреплена российская власть-собственность. То, что общество откликается с энтузиазмом — признак возможного выздоровления в будущем.

Профессор Михаил Гронас из Дартмутского университета нашел остроумный способ высветить эту культурную особенность. На первой лекции своего курса «Русская цивилизация» он предлагает американским студентам дать моральную оценку двум действиями — списыванию и разоблачению. Списывать, как правило отвечают студенты, очень плохо, а рассказать об этом преподавателю — вполне приемлемо и даже хорошо. Списать — значит пойти против принципа равенства условий, одинаковых для всех правил игры. А рассказать об этом — значит восстановить справедливость. Правила оказываются важнее лояльности группе.

Нужно ли говорить, что в российской аудитории результат будет другим. Списать — приемлемое нарушение, а рассказать об этом — значит «настучать» и потерять доверие товарищей. Лояльность оказывается важнее правил. На том и стоим.

Конечно, здесь есть немалое упрощение. Повышенный уровень конформности — свойство не одной только российской культуры. Но задуматься стоит. Сколько мы знаем всего, что должно быть достоянием общества, и молчим. Как много могли бы рассказать сотрудники крупных компаний, силовики, крупные чиновники. Немыслимо, конечно, ждать от них смертельного номера. Никакой защиты разоблачителям наше правоохранение не обеспечит. При самом хорошем сценарии публичность для участников «игры» означает полный из нее выход: вспомните недавнюю историю предпринимателя Сергея Колесникова, рассказавшего о «дворце Путина». Хорошо бы просто начать без предубеждения относиться к тем, кто смело ломает круговую поруку. В наших условиях это тяжело, но возможно.

[Chugunka10]

http://www.svobodanews.ru/content/tr...t/3552001.html
Я бы хотел обратиться к уважаемому Афанасьеву и к не менее уважаемому Тольцу.
Знаю, что Афаньев читает комментарии. Надеюсь, что и мой прочитает и ответит. А если не прочитает то прошу г-на Тольца задать эти вопросы Афанасьеву.
Г-н Тольц указал Афанасьеву, что не все понимают, что написал Афанасьев. Не понимаю и я. Хотя глупым себя не считаю.
Не понимаю главную фразу Афанасьева о том, что либеральные ценности внеположны для России. Что такое внеположны?
Выше этого слова употреблено слово неприемлемы. Вот это слово понимаю, а внеположны нет.
О другом расуждать не понимая этой главной фразы бессмысленно.
Далее последовал бы следующий вопрос: Почему внеположны?
Далее Афанасьев перечисляет западные либеральные ценности. И в самом конце пишет, что у России какие то свои либеральные ценности. Вот хотелось бы знать какие. Какие либеральные ценности положны для России?

[Chugunka10]

Вчера написал второй комментарий Афанасьеву, но не сохранил его, а на сайте "Свободы" он так и не появился. Приходится сейчас восстанавливать по памяти, что я написал.

Пойдём далее. Афанасьев ещё сам себе противоречит. Сначала он заявляет, что в России насаждались либеральные ценности, которые внеположны России, но при этом он говорит следующее:
"Речь идет о либеральной риторике, фразеологии, слоганах и так далее, которые используются властью для маскировки антилиберальной, антидемократической политики."
Как так можно насаждая либеральные ценности при этом осуществлять антилиберальную политику?
На мой взгляд дело не в этом. Ошибается на мой взгляд сам Афанасьев.

Ошибается в оценке реформ. В том почему они не получились.
Вот его главный тезис:
А ошибка, которая хуже преступления, повторю, состоит в следующем.
Люди, пришедшие к власти в России в 1991 г. и передавшие ее в 1999-м по наследству таким же, как они, думали и думают не о России, а о преобразовании ее на основе чужих ценностей, но – теперь уже в полной мере – в своих собственных интересах.
Так в том то и дело, что элита внедряла западные либеральные ценности только для себя, а не для всего народа. Не была никогда российскому народу дана свобода. Не была. В этом и есть главная причина неудач реформ, что российскому народу отказали в праве на свободу. Им можно, а народу нельзя.
И Афанасьев этого не понимает. Значит вся его конструкция построена на песке.

Опубликовали на "Свободе" мой комментарий.
Публикую его. Вчера вроде лучше получилось выразить мысль, чем сегодня.
А это комментарий:
пишет : chugunka Откуда: д. Сверчково
20.04.2011 21:19
Ответить
Продолжу далее. Есть у г-на Афанасьева некоторое противоречие.
Он упрекает системных либералов в навязывании стране либеральных ценностей, которые внеположны России. При этом перечисляет эти ценности. Однако в самом начале статьи он пишет, что системные либералы используют либеральную риторику для маскировки антилиберальной политики, тем самым дискредитируя идеи демократии и либерализма. Как так можно навязыванием либеральных ценностей дискредитировать идеи либерализма?
Ответ у меня есть. Просто системные либералы и не навязывали России либеральных ценностей. Вернее навязывали, но только для себя. А большинству народу они отказали в возможности иметь эти ценности. Поэтому на мой взгляд Афанасьев и приходит в итоге к ошибочному выводу. А именно: "Как и большевики в 1917 г., люди, пришедшие к власти с Ельциным и объявившие себя либеральными демократами в 1991-м, смотрели на Россию и на ее будущее исходя не из русского опыта, а руководствуясь внеположенными этому опыту теориями, ценностями и понятиями. Большевики опирались на марксистский истмат, соратники Ельцина – на западноевропейский либерализм. Ну, а конкретная из внеположенных схем русской истории и действительности – марксистская или либеральная – естественно, становились обоснованием господства в России и над Россией конкретной силы – марксистов или либералов."
Ещё раз говорю, что вся неудача реформ в России заключается не в том, что западные либеральные ценности внеположны России, а в том что их распространили только на небольшую часть российского народа, а не на весь народ. Что свобода разрешена не для всех, а для избранных.
И Афанасьев этого не понимает. Отсюда и его последующие построения ошибочны.

[Михаил Берг]

http://www.ej.ru/?a=note&id=11004

В народе // В круге идей
4 МАЯ 2011 г.

РИА Новости

В последнее время, как и в эпоху Райкина, опять стало модно говорить о чистоте. Мол, мусорят некоторые, бросают банки, бутылки, окурки где попало, мочатся в лифтах, гадят, короче говоря. И от этого одна часть России мучается и переживает, ставит железные двери и кодовые замки в подъездах, огораживает дома заборами, а другая – тоже мучается и переживает, но продолжает вести себя так, будто находится на вражеской территории, которую нужно пометить чем только можно, любыми отходами жизни, чтобы эта территория стала как-то роднее и знакомее. Совсем как своя.

Когда-то, когда в общественных туалетах были такие ручки с цепочкой, мой приятель определял ту, другую Россию, как тех, кто не дергал за собой ручку унитаза. Мол, есть самые простейшие правила поведения, гигиены, вежливости, которые одни люди соблюдают как само собой разумеющиеся, а другие по разным причинам – по незнанию, чувству протеста, привычке – нет. Или соблюдают, но не всегда. Понятно, что ручка унитаза – это символ, стершийся от времени и ушедший в никуда вместе с бачками с верхним сливом. Однако ни само явление, разделяющее жителей России на две неравные категории, ни способы выразить это разделение просто и красноречиво никуда не исчезли.

Так Мамардашвили с презрением писал о тех, кто ест селедку на газетке, имея в виду примерно то же самое. Я не уверен, что есть символ, который как демаркационная линия делит Россию на две части, но общее направление примерно понятно, и Мамардашвили его указал. Отсутствие уважения к этикету, вообще не очень отчетливое понимание того, чем этикет отличается от лицемерия. Тяга к так называемой естественности, которая противостоит… будь сейчас другое время, мы бы сказали: культуре. Но так как нам нет никакой необходимости все упрощать, то скажем иначе – другой культуре. Есть культура тех, кто хотел бы, чтобы она не отличалась от того, что понимается как искренность и простота. А есть – в которой существует понимание, что культура состоит из этикета, церемониала, правил, соблюдение которых не только позволяет узнать в любых обстоятельствах своего, но и сделать жизнь, скажем так, более умопостигаемой и предсказуемой. Или социально вменяемой.

Если говорить о сегодняшнем времени, то это проблема – проблема двух Россий – видится мне куда более серьезной, чем Путин, Сурков, Сечин, Якименко, «Наши», «великодержавные националисты», продажное телевидение, отсутствие выборов, партий и независимого суда, «дело Ходорковского» и пр. Потому что проблема несовместимости двух Россий, их взаимоисключающие интересы, их абсолютно несовпадающие символы справедливости и достоинства, их отношение друг к другу (по всему спектру – от непонимания до ненависти) лежат в основе всего остального.

Все начинается в детстве. Ребенок выходит во двор, идет в детский сад или школу и сталкивается с представителями другой культуры, которая вызывает у него протест, потому что он привык говорить и поступать иначе. Это происходит у всех – и у тех, кого интеллигентные родители уже приучили (весьма, конечно, поверхностно) к ценности правил и этикета. И у тех, чьи родители преподали своему отпрыску другие правила и другую систему ценностей, более приближенную к реальности, той самой, которая всегда за окном и в которой физическая сила является арбитром при решении любых самых запутанных вопросов. Так как речь здесь пойдет не об упреках в бескультурье и хамстве я, любитель красного словца, постараюсь не унижать ни одну из сторон безапелляционными ярлыками. Но так как вынужден в рамках жанра упрощать, то назову одну культуру – культура физической силы и пренебрежения к тем, кто такой силой не обладает. В то время как в другой физическая сила занимала бы вообще одно из последних мест в системе ценностей, если бы представители ее не должны были бы ежечасно, ежеминутно сталкиваться с представителями противоборствующей культуры и что-то делать, чтобы не пропасть поодиночке. Либо приобретать навыки и вообще приобщаться к культуре физического насилия, либо становиться жертвой на долгие годы, пока возраст не станет ненадежной, но все же защитой от той грубости, что в просторечии зовется тем самым хамством или жлобством, которых я хотел избежать, но не смог.

Почему хотел избежать? Потому что те люди, которые исповедуют культуру физической силы и пренебрежения ко всем, ею не обладающим, не сами выбирают линию поведения. Она почти предопределена: жестокими обстоятельствами нашего детства, юности, всем, что нас окружает, даже языком, на котором говорим и поем. Да, представителям другой культуры, эта, первая — отвратительна, омерзительна, невыносима, кажется примитивной и уродующей все, к чему она прикасается. Да и не только кажется. Мы узнаем друг друга с полувзгляда. Как бывшие господа и бывшие рабы.

Вообще-то культура социальных низов отличается от культуры других слоев везде. Но поведение социальных лузеров не всегда маргинально, так как оно постоянно сталкивается с растворенными в обществе другими правилами общежития, которые куда более влиятельны, так как исполнение их необходимо, чтобы сделать карьеру, продвинуться по социальной лестнице, вообще предпринять хоть какое-то движение в жизни, нацеленное на ее улучшение. У нас не так. У нас представителями маргинальной культуры являются чиновники и депутаты, премьер-министр и звезды спорта, артисты и милиционеры, бизнесмены и уголовники. Культура превосходства силы — самая влиятельная в РФ, она формирует наиболее распространенные законы поведения, провоцирует агрессивность, задиристость, грубость, нахальство; она заставляет считаться с собой всех, в том числе тех, кто осознает ее устарелость, архаичность, непродуктивность в эпоху, когда значение физического превосходство давно уже девальвировано. Но поделать ничего не могут, так как именно культ силы остается доминирующим в обществе, а все символы, связанные с его проявлением, наиболее распространенными и привлекательными.

Эта культура калечит и ее носителей, их абсолютное большинство в России, и ее невольных жертв — то меньшинство, которое тщетно пытается противопоставить практике силы теорию ума и социальной вменяемости. Однако сама история противостоит этим попыткам. В культуре другой России, социально вменяемой, индуцировано не только сочувствие, но вполне отчетливое уважение к носителям культуры физического превосходства – от столетий рабства, народнического прекраснодушия, чувства вины образованного человека перед не получившими образования крестьянами и пролетариями, от православных традиций, славянофильства, почитающего простой народ как носителя истины только потому, что он оставался вне рамок ролей и церемоний культуры просвещенного человека. Потом это было закреплено десятилетиями коммунистической пропаганды, выставлявшей пролетариат и вообще необразованные сословия в виде носителей передовой идеи, понимая или не понимая ложность и противоречивость установок такого рода.

Так или иначе, и в эпоху постиндустриального и информационного общества Россия продолжает существовать под влиянием потерявшего всякий смысл культа физической силы, продуцируя его через все каналы коммуникаций, и способов остановить то, к чему причастно абсолютное большинство страны, пока не придумано. Именно это обстоятельство дает возможность выбирать депутатов, сенаторов, мэров, губернаторов и президентов по соответствию их (физиономическому и поведенческому) принципам доминирующей культуры, то есть в очередной раз замыкать историческую спираль, не выводящую из тупика на протяжении столетий. Эта культура как радиация – она присутствует во всем, она продуцируется всем, чего мы касаемся, вне зависимости от того, принадлежим мы к носителям магистральной или другой культуры. Эта культура даже не массовая, она всеобъемлюща, как воздух, которым дышим. Им отравлены все, ибо мы сами с первых школьных лет учимся давать отпор, зная, что кроме силы и понта нас никто и ничто не защитит. Им отравлены и те, кто бегут сломя голову из страны, но уносят этот воздух с собой, и мы потом узнаем наших бывших соотечественников по напряженному взгляду, по готовности к отпору и опасению в любой момент стать объектом насилия и издевательства.

Даже наша великая классика отравлена болезненным микробом, все эти гимны униженным и оскорбленным, этому маленькому человеку, это восхищение перед псевдомудростью необразованного представителя социальных низов, это кадение тому, что раньше именовалось некультурностью, а сегодня называется культурной и социальной невменяемостью. Мне искренне жаль не только другую, образованную Россию, жаль детей и их будущее, жаль необходимости погружения в волны пошлости и хамства, мне также жаль тех, кто является носителями доминирующей культуры, так как не в их силах что-либо изменить, хотя бы потому что на протяжении столетий это пока еще никому не удалось.

Можно сбросить Пукина, на место которого придет Внукин, он может быть не столь откровенным и примитивным последователем культа силы, но ведь он, как и все предыдущие правители, будет ставленником не олигархов и коррупционеров, а идеологии несчастной, никому не верящей самодостаточной грубости, в испарениях которой все рано или поздно становится одинаковым. И как прервать эту дурную бесконечность, я не знаю. Да, стремиться к прояснению понятий, да, не поддаваться позорному желанию упрощать сложные вещи, превращая их в вещи пошлые, да, противопоставлять нечеловеческому давлению культуры физических преимуществ культуру уточнения и наращивания смысла, как это делали поколения до нас, да и мы сами. Но победить, победить в этих обстоятельствах, думаю, было бы невероятно. Если, конечно, не заменять одну иллюзию другой, но более сладкой. Потому что всем на свете русским иллюзиям противостоит одна, но крепкая историческая реальность – меньшинство ничего не может объяснить российскому большинству, как это произошло и происходит в других странах. Наши две России никогда не договорятся: между поклонниками силы и сторонниками ума – пропасть. Первые совершенно не доверяют вторым, потому что они говорят на другом языке, а говорить на их языке, значит, говорить на языке силы, а это… ну и т.д. А вы говорите чистота.

[Надежда ОРЛОВА]

http://www.specletter.com/obcshestvo...ja-k-sebe.html

Русские люди — между свободой и несвободой. Из мегаполисов — в микрогорода

член комитета по конституционному законодательству и государственному строительству Государственной думы РФ
Русским свойственна высокая форма рефлексии и критического отношения к себе
Еженедельная передача «RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА». Ведущий — обозреватель радиостанции «Эхо Москвы» Лев Гулько.
Русским свойственна высокая форма рефлексии и критического отношения к себе 15 июня 2011
Свобода в России всегда имеет оборотную сторону. Добиваясь свободы, мы одновременно получаем свободу неправды, свободу хамства, свободу сексуальных извращений, свободу разнузданности и прочее. А начиная бороться с подобного рода свободой, утрачиваем и свободу вообще.
1. Священники в армии
Священники в армии
2. Русские люди — между свободой и несвободой
Русские люди — между свободой и несвободой
3. Из мегаполисов — в микрогорода
Из мегаполисов — в микрогорода

Священники в армии

высокое качество (26,72 Мб) низкое качество (12,66 Мб)

Лев Гулько: Здравствуйте. В качестве эксперта у нас сегодня в гостях Надежда Орлова, депутат Государственной думы. Надежда, здравствуйте.

Надежда Орлова: Здравствуйте.

ЛГ: А говорить мы с Надеждой будем об общечеловеческих ценностях, я бы так сказал. О тех вещах, о которых, в общем, можно разговаривать много. И мы постараемся это сделать. У нас, как всегда, три части. В первой части мы будем отталкиваться от некоторых последних событий. От них пойдем.

Патриарх Московский и всея Руси Кирилл надеется на энергичное внедрение капелланов в армию и верит в успех этой программы. По словам предстоятеля Русской церкви, теперь можно «спокойно, целеустремленно, планомерно, вдумчиво работать над осуществлением этой замечательной программы, в результате которой мы добьемся принципиального изменения в том числе и моральной атмосферы в армии», что, в общем, очень хорошо. Под влиянием этого фактора будут уходить существующие «отрицательные явления в отношениях между военнослужащими срочных служб». Предстоятель РПЦ высказался также по поводу необходимости выделять на территории воинских частей отдельные помещения, где военный священник мог бы совершать богослужения, исповедовать, причащать, молиться.

О том, что капелланы в армии нужны, говорят давно. У меня к вам такой вопрос. Взаимодействие церкви и государства. Одни эксперты, будем их так называть, говорят, что хорошо бы этого было поменьше, поскольку у нас светское государство. У нас в государстве разные религии, а она пытается все как-то под себя подмять. Другие говорят, что как раз церковь и несет в себе устойчивые моральные ценности, в том числе патриотизм. Ваша точка зрения? Должно ли быть взаимодействие церкви и государства? И каким должно быть? Есть разные примеры.

НО: Во-первых, хочу сказать, что меня всегда забавляет, когда задают этот вопрос. Потому что я, например, не знаю, существует ли между религиозными институтами, например мусульманством…

ЛГ: Иудаизмом...

НО: И так далее. Существует ли между ними некое «водяное перемирие». Если церковь не придет в армию, где гарантия, что туда не придет имам? Я не верю, что есть некая пустота, на которую никто не хочет посягнуть.

ЛГ: Я вам сразу скажу, что сейчас разговор идет — и всегда шел на государственном уровне — о том, что в армию придут все традиционные конфессии: ислам, иудаизм, христианство. Все три конфессии, поскольку мы многонациональная страна. В принципе, нужно ли церкви влиять на государственные институты? Я бы так поставил вопрос.

НО: С учетом того, что уровень ненависти и агрессии в нашем обществе порой зашкаливает, что уровень самоубийств в рядах вооруженных силах тоже высокий, а профессиональных психологов там нет, я считаю, что должно быть место, куда человек, не боясь быть наказанным, может прийти, где его любят таким, какой он есть, где с ним говорят и помогают ему решить его проблемы.

ЛГ: Это в армии?

НО: Да. Но если при этом капеллан будет что-то навязывать человеку вне зависимости от его вероисповедания, крестик вешать на шею…

ЛГ: Или что-то еще…

НО: Или что-то еще. И делать это принудительно, административно, то, конечно, такая миссионерская идея обречена на провал.

ЛГ: Тогда еще один вопрос, связанный с этим и с профессиональной армией. Мне кажется, что чем больше у нас в армии будет профессионалов, в том числе и солдат, которые служат не по призыву... Пускай там присутствуют все религии. Пускай там служат по зову сердца.

НО: Вы верите в то, что у нас будут служить по зову сердца? Я была бы счастлива жить в таком государстве.

ЛГ: Абсолютно! Я был в десантной дивизии, где ребята служат в том числе и по зову сердца. Они говорят: «Да, мы рады. Мы вообще готовы. Мы завтра пойдем по контракту служить куда угодно». Но контрактникам нужны условия. Вы же сами понимаете.

НО: Я знаю, что эксперимент с контрактной армией, к сожалению, провалился. Это говорит о том, что люди не хотят идти в армию ни за деньги, которые там предлагают, ни по зову сердца. Вопрос еще в том, какие деньги предлагались и за что человек готов умереть.

Мой муж служил и в обыкновенной армии, и в контрактной. Ветеран боевых действий. Я знаю, о чем я говорю. Я как-то у него спросила: «Леша, а кто тебе помогал выжить? Какому Богу ты молился, когда подорвался на мине?» Он ответил: «Ты знаешь, помогали разные. От одних ранений меня ставили на ноги тибетские монахи, иголки в меня вставляли. От ранения в Югославии, которое было признано смертельным, меня вылечил барабан египетского шамана. Но молюсь я нашему Богу». Нужно что-то, во что человек будет верить. Это нужно независимо от того, приходит он в армию по патриотическим убеждениям или потому, что ему платят много денег.

ЛГ: То есть для сегодняшней армии, для сегодняшнего состояния вооруженных сил церковь есть некая панацея?

НО: Вы знаете, я думаю, что в армии довольно мало времени для рефлексии. Люди должны не думать о том, что происходит вокруг, а выполнять приказ. В этом ее сила и в этом же ее слабость. Церковь, скажем, христианский приход, можем так его называть, или место, где человек может быть наедине со священником и с Богом, предполагает размышления и анализ того, что происходит. Если говорить о православной церкви, все мы знаем о тайне исповеди, все мы знаем о причастии. Но я не знаю, как это будет влиять на боеспособность армии.

ЛГ: А вы как считаете?

НО: С одной стороны, христианство приучает любить. С другой стороны, мы знаем, что во время Великой Отечественной войны самыми мощными противниками, которых боялись, были батальоны, в которые приходили священники. Священники приходили с заповедью «Не убий», но эти батальоны все равно эффективно сражались. Поэтому мне кажется, что здесь все-таки больше положительных вещей, нежели отрицательных. Подумать о душе, подумать о высоком еще никогда никому не мешало.

ЛГ: Давайте на этом закончим первую часть. А во второй поговорим о свободе и несвободе. Тоже вечная тема.

[Надежда ОРЛОВА]

http://www.specletter.com/obcshestvo...ebe.html#video

Надежда ОРЛОВА,
член комитета по конституционному законодательству и государственному строительству Государственной думы РФ
Русским свойственна высокая форма рефлексии и критического отношения к себе
Еженедельная передача «RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА». Ведущий — обозреватель радиостанции «Эхо Москвы» Лев Гулько.
15 июня 2011
Свобода в России всегда имеет оборотную сторону. Добиваясь свободы, мы одновременно получаем свободу неправды, свободу хамства, свободу сексуальных извращений, свободу разнузданности и прочее. А начиная бороться с подобного рода свободой, утрачиваем и свободу вообще.

ЛГ: Ну что ж, поговорим о свободе и несвободе. Сергей Владимирович Урсуляк работает сейчас над экранизацией романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». 12 серий для телеканала «Россия». Такое эпохальное произведение, как считают некоторые эксперты, через которое красной нитью проходит тема свободы и несвободы. Его сейчас не очень знают. Им зачитывались в конце 80-х — начале 90-х, когда оно было опубликовано. В советское время оно было запрещено. Когда оно появилось, им стали зачитываться.

Так вот, сейчас Сергей Урсуляк работает над этой картиной. И в связи с этим газета «Аргументы и факты» взяла у него интервью. В частности, Сергею Урсуляку был задан вопрос: «Свобода... Мы вроде бы за нее уже не один век боремся. Но стоит нам одержать победу, как другой конец этой палки больно бьет нас по голове». Вы согласны с таким утверждением?

НО: Согласна.

ЛГ: «Так как по-настоящему мы свободными никогда не были, — утверждает Сергей Урсуляк, — то не очень хорошо понимаем, что такое свобода и нужна ли она нам. Мы гораздо больше привыкли к несвободе, и это привело к полному инфантилизму. Мы совершенно не умеем отвечать за себя и за свои поступки. Государство поможет, государство защитит». То есть, по его мнению, мы с вами немножко разучились думать. И в этом наша беда. «Так, вероятно, устроена жизнь, — говорит Сергей Урсуляк. — Поскольку у нас — у российского общества — нет системы самоочищения, как в океане. В океан может попасть любая гадость, но он с ней справится, не дав заразе отравить все слои. У нас такого рефлекса не выработалось, поскольку нет навыка самим разбираться с заразой — мы ждем, что за нас это сделает кто-то другой. Государство, к примеру». Вот такая история. То есть, и об этом в принципе говорят многие, а зачем нам свобода? Так устроено у нас государство.

НО: Вы знаете, мне кажется, что среди тех людей, о которых говорят, что они не любят свободу… Если лично у Урсуляка спросить: «А себя вы считаете свободным человеком?» — он ответит: «Да».

ЛГ: Он как раз считает. Он говорит об обществе.

НО: Я очень не люблю разговоры об обществе в целом. Потому что, если взять ближайшее окружение гениального режиссера, там каждый скажет, что он свободный человек. И, говоря об обществе в целом, если мы будем множить круги, то каждый будет считать себя в какой-то мере свободным человеком. Мне больше понравилось высказывание о другом конце палки.

Потому что наряду со свободой мы получили свободу неправды, свободу хамства, свободу сексуальных извращений, свободу разнузданности и прочее. Сейчас все с педофилией борются — это тоже, наверное, результат. Вот эта свобода должна вызывать больше обеспокоенности, нежели то, кто о ком должен заботиться — государство о людях или люди о государстве. Это философский вопрос.

ЛГ: А как совместить? Один конец палки такой, другой — иной. Как совместить?

НО: Ну послушайте, а как совмещаются рай и ад? Это такой мир.

ЛГ: Это должно существовать?

НО: Конечно.

ЛГ: Тогда мы должны с этим примириться.

НО: Мы должны с этим не то чтобы примириться…

ЛГ: А как?

НО: Мне кажется, что я неправильно употребила здесь слово «должны». Мне кажется, что нам надо как-то осознать, что свобода есть другая грань той самой палки, и понять, что с этим делать. Но как бороться, например, со свободой хамства? Ответным хамством? Нет, в таком случае я буду его только множить. Я могу на хамство ответить молчанием, могу ответить улыбкой. Какой из этих вариантов наиболее эффективен для общества?

ЛГ: Мир-то уже давно борется с этим. И некоторые уже победили. Хотя, конечно, победить хамство во всем мире невозможно.

НО: Добро борется со злом со времен появления человека.

ЛГ: Борется. Но в каких-то странах улыбаются больше, в каких-то — меньше. В каких-то странах к пенсионерам и детям относятся так, а в каких-то странах — совсем никак. Понимаете? Вообще не думают о пенсионерах и детях. Обычно по этому судят о стране.

НО: В каких-то странах человек по широте своей души помогает другому человеку, потому что его любит. А в каких-то странах он правит территорией и говорит: «Не заходи сюда, я буду улыбаться тебе издалека». Вот вопрос.

Мне вообще очень не нравится, что наши люди готовы транслировать вовне свои размышления о том, какие они плохие. Если мы возьмем, например, народы Северного Кавказа, то они всегда транслируют только положительные мифы о себе: мы самые лучшие, у нас самые прекрасные женщины, у нас прекрасные отношения в семье, культ матери и так далее. Они никогда не будут говорить: «Боже мой, как мы все зависим от государства!» Или: «У нас растет поколение, которое не понимает, как это — жить без войны». Мы от них этого никогда не услышим. А русские люди, наоборот, будут говорить, что они плохие, хуже всех.

ЛГ: А почему?

НО: Мне кажется, это высокая форма рефлексии и критического отношения к себе. Мы не строим иллюзий о самих себе. И на всякий случай говорим, какие мы плохие, чтобы другие не сказали этого в ответ. Это очень важно.

ЛГ: Хорошо. Но нельзя же. Железный занавес уже не опустится. И понятно, что такую цензуру ввести уже нельзя. Опять же задам вопрос: как совместить? Где грань между тем, как сказать и что сказать? Умолчать уже не получится, потому что при современных технологиях все равно все станет известно. Если говорить только хорошее — розовые очки. Если говорить только плохое — понятно, что депрессия. Как совместить-то?

НО: Я думаю, что нужно говорить правду, какой бы грустной она ни была.

ЛГ: Ну вот.

НО: Это и не розовые очки, и не депрессия. А вы правы. Есть еще свобода самоцензуры. Понятно, что источник заработка СМИ — это реклама. Чем выше рейтинг издания, которое описывает скандалы, секс... Мы же знаем формулу 4С. Вот свобода СМИ. Я не знаю, множить ли форматы типа канала «Культура» или множить форматы типа «СПИД-инфо»? Вот свободный выбор свободных людей. Но если мы будем делать только телеканал «Культура», мы ограничим других в жажде развлечений, на которые они имеют право.

ЛГ: То есть на самом деле вы согласны с Сергеем Урсуляком, что надо думать самим. Он что говорит? Надо думать самим, не смотреть, что думает дядя. Смотреть, конечно, но анализировать, а не тупо идти за одним или за другим.

НО: Вы знаете, я не согласна. Это довольно либеральная модель. Потому что счастливы те люди, которые умеют думать сами. Но есть дети, которые не умеют пока еще думать сами. Есть престарелые люди, которые уже не могут сами говорить.

ЛГ: Но мы не о детях. О них как раз должно заботиться государство. О детях и стариках.

НО: Вы знаете, мы никак не можем внутри себя родить некий моральный авторитет. Мне кажется, что вся тоска по свободе, вся тоска по честности и справедливости от того, что нам не на кого равняться. У нас нет человека, который придет и скажет, что это хорошо, а это плохо. Мы мечемся между.

ЛГ: Не создай себе кумира. Это заповедь.

НО: Заповедь. Я согласна с этим. У нас нет Махатмы Ганди. Он не кумир, он просто человек, который пришел и сказал: «Ребята, вот это — черное, а вот это — белое. Мне кажется, что вот это вы делаете правильно».

ЛГ: Как раз не черное и белое. Он как раз разных тонов. Вот в чем вопрос. Ладно. Давайте пока оставим эту тему. А в третьей части поговорим о наших людях, которые, как считают многие эксперты, стремятся уехать из страны, и о том, насколько эти эксперты правы.
Ответить с цитированием

[Надежда ОРЛОВА]

http://www.specletter.com/obcshestvo...ebe.html#video

член комитета по конституционному законодательству и государственному строительству Государственной думы РФ
Русским свойственна высокая форма рефлексии и критического отношения к себе
Еженедельная передача «RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА». Ведущий — обозреватель радиостанции «Эхо Москвы» Лев Гулько.

Из мегаполисов — в микрогорода

высокое качество (37,33 Мб) низкое качество (17,76 Мб)

ЛГ: Смотрите, каждый десятый россиянин готов эмигрировать. Есть цифры. Есть опросы. Самый главный вопрос, который все задают: «Что стало причиной таких настроений граждан и чем это, собственно говоря, грозит стране»? Хотя мне кажется — не знаю, как вам, — что нынешние опасения несколько преувеличены. Общество открытое — и люди открытые. Они просто едут работать, жить, покупают недвижимость, еще что-то. Да, конечно, уезжают и потому, что человек ищет, где лучше. Но, к сожалению, из страны уезжает, я буду сейчас говорить цинично, материал хорошего качества, давайте это так назовем. А приезжают в страну не самые лучшие люди, не самые умные, может быть. Вот это, мне кажется, беда для страны. Хороший вопрос?

НО: Конечно, я согласна с вашим тезисом о том, что уезжают за длинным рублем, за лучшей жизнью.

ЛГ: И, заметьте, не меняя гражданство. Эмигрируют, оставляя российское гражданство.

НО: С другой стороны, меня радует статистика приезжающих. Если говорить о рабочих руках, то это выходцы из Средней Азии, из наших братских республик Украины и Белоруссии, которые приезжают к нам сюда подрабатывать. Но начался и процесс реэмиграции. Многие русские топ-менеджеры иностранных компаний, получившие прекрасное образование в немецких, английских и прочих университетах, возвращаются назад и занимают должности в России. Более того, волна молодых людей приезжает за длинным рублем сюда. Поэтому происходит и обратный процесс. Другое дело, что он не такой «жареный», как огромная волна вторичной эмиграции, и на него обращают не очень много внимания.

Вот один из последних примеров. Я знаю, что недавно в Москве открыли уникальный детский медицинский центр. И меня очень порадовало, что согласие на работу в этом центре дали пять ведущих зарубежных специалистов, известных во всем мире. То есть вывод все-таки один: человеку важнее место, где он может самореализоваться и получить за это достойную жизнь. Конечно, это идеальная картинка. Вопрос в том, как эти условия создать.

ЛГ: Вечный вопрос.

НО: Да. Это одна сторона. У нас есть гениальный математик Перельман.

ЛГ: Таких гениев мало. Он в любой бы стране был таким. Он сказал: «Я управляю Вселенной! Зачем мне деньги?»

НО: Но он же не уехал! Ему прекрасно ходить с авоськой по Санкт-Петербургу.

ЛГ: Но все в основном другие.

НО: На таких земля держится. Мне кажется, что свои чудики есть и в Америке. Не только у нас.

ЛГ: Это бесспорно. Я вот тут в «Огоньке» прочитал о том, что наши российские пенсионеры, не олигархи, не родители олигархов, уезжают в Болгарию, в Турцию. Они просто хотят провести остаток своей жизни там, где потеплее. Люди переезжают, причем либо продают квартиры, либо оставляют. Но оставаться здесь, где они могут рассчитывать только на, мягко говоря, не очень большую пенсию, они не желают. Они говорят: «Мы лучше там». Вот в чем проблема. А если бы мы развивали свои теплые территории, они бы остались здесь.

НО: Я одной ногой живу в Пскове, другой — в Петербурге, третьей — в Москве. Я могу сказать, что Псковская область является излюбленным местом питерских дачников, которые с большим интересом едут не в Болгарию, а в Псковскую область и живут там круглогодично. Только в холодные месяцы они возвращаются обратно в Санкт-Петербург. И они являются самыми активными бабушками и дедушками. Это первый факт.

Второй — известно немало случаев, когда родители покупают детям квартиры в Москве, а дети сдают их и на эти деньги уезжают на Гоа. И живут там. Они там ничего не делают. Им просто хорошо.

ЛГ: Это рента. Нормально.

НО: Является ли это патриотической эмиграцией по идеологии? Не знаю. Опять же люди уезжают в поисках лучшей жизни. Есть еще одни факт. Некоторые пенсионеры переезжают жить в Москву, потому что в Москве гораздо лучше обслуживание. Например, ветераны. Они говорят: «Я имею право на квартиру в Москве». Есть случаи, когда в Москве поселяют и прописывают пять, семь, восемь пенсионеров, чтобы получать здесь пенсию. Это тоже внутренняя эмиграция.

Мы сейчас обмениваемся скорее информацией, нежели рассуждениями эту тему. Тем не менее очень понравилось высказывание одного великого философа, который говорил: «Странное дело — мы постоянно заботимся о развитии городов, в то время как люди мечтают жить в деревне».

И тема реорганизации намного интереснее, чем тема реэмиграции. Нам интереснее вернуть людей на просторы Сибири из больших мегаполисов, таких как Москва, где надо простоять в пробках два часа, чтобы проехать 20 километров в ближайшее Подмосковье. За то время, что мы добираемся до Раменского, можно долететь до Турции.

ЛГ: И бывает, что дешевле долететь до Турции.

НО: И мне кажется, что лозунг возрождения села и какой-нибудь проект новой целины, освоения земель, строительства коттеджных поселков и выдачи земли по типу «Земля — народу, фабрики — рабочим!» сработали бы. Можно провести опрос: «Вы не хотели бы с московской зарплатой жить в Пскове или в Псковской области, на природе?» Уверена, что многие ответят «Да».

ЛГ: Ну, если там создадут такие условия, как в Москве. Мы в Москве не можем центр разгрузить. Пробки. Центр. С ума сойти. Зачем в Москве нужен ЛУКОЙЛ? В центре города, на Чистых прудах?

НО: Менеджеры тоже люди.

ЛГ: Пожалуйста, развивайте зону вокруг Москвы. Стройте там ваши ЛУКОЙЛы. Там же инфраструктура и прочее.

НО: Вы говорите как москвич.

ЛГ: Город освободился. Красота! Почему нет? Во всем мире это делается. Просто убирают из города. Я, конечно, говорю, как москвич — москвич-шовинист.

НО: Мы с вами приходим к тому, что нужно архитектурное решение. Создание микрогородов. Я уверена, что как только появится возможность... Здесь дело даже не в уровне жизни. Мы знаем, что зарплаты в Италии сопоставимы с зарплатами, которые получают у нас в Центральном федеральном округе. И сейчас в Европе, например в Греции, не все так уж хорошо. Это миф, что там хорошо живется. Но зато там есть территория для жизни. Там другой ландшафт, там другой дизайн.

ЛГ: Там теплее. Там есть море.

НО: Там, где есть море, — онкология. Это оборотная сторона счастья. Мне, например, не нравятся теплые страны. Мне, например, нравится Гренландия. Там интереснее. Там можно одеться — раздеться нельзя. Поэтому путь к решению проблемы эмиграции — это создание правильных, хороших условий для жизни. Приятных глазу.

ЛГ: От кого это зависит? Или это уже идет?

НО: Я думаю, это уже идет. Я недавно читала о новых архитектурных концепциях, которые предлагаются в Москве. Строительство современных, иных по типу поселков. Уже появляются сумасшедшие дизайнеры, сумасшедшие архитекторы, сумасшедшие инвесторы, которые готовы развивать эти идеи. Они говорят: «Мы продаем среду для жизни, а не квадратный метр».

ЛГ: Последний вопрос, и на этом закончим. Представьте, что у вас есть выбор, где жить, куда поехать. Да, вы не любите море. А дети? Куда бы вы их отправили?

НО: У меня ребенок сейчас живет в Псковской области. Ему там прекрасно. Дом стоит над рекой. Соловьи поют. Чистый воздух. Люди на родном языке говорят. Пробок нет. Поэтому там жить удивительно. Главное, чтобы рядом был любимый муж. А остальное не важно. Не важно, где жить, важно — с кем.

ЛГ: На этой оптимистической ноте мы заканчиваем нашу беседу с Надеждой Орловой, депутатом Государственной думы. Спасибо вам огромное.

НО: Спасибо вам за хорошие вопросы.

Материал подготовили: Мария Пономарева, Сергей Лихарев, Дарья Шевченко, Виктория Романова, Ольга Азаревич, Лидия Галкина
Ответить с цитированием