*116. Дюжину лет спустя

[Лола Тагаева]

http://slon.ru/russia/pavlovskiy_o_d...-1076919.xhtml
Выборы
47 826 27.03.2014, 16:17
«Все можно было обстряпать к началу осени. На такие вещи либо решаются сразу, либо их не делают вовсе»

Глеб Павловский. Фото: ИТАР-ТАСС / Александр Саверкин

Глава Фонда эффективной политики в интервью Slon рассказал о том, почему выборы в Думу можно провести хоть сейчас, каким образом формировался нынешний состав парламента, как сделать так, чтобы в следующем националисты и Жириновский не были большинством, и почему из-за Крыма можно расстаться с Медведевым красиво.

– В администрации президента якобы активно обсуждают возможность проведения досрочных выборов в Госдуму. Можно ли объяснять это тем, что изменился сам общественный договор с 2003 года и теперь мы говорим не только о стабильности?

– Стабильность? Какая стабильность? Уже нынешний состав Государственной думы возник кризисным путем. В 2011 году по ходу подковерной борьбы команды Путина в Белом доме против Медведева в Кремле. Была весенняя интрига с Народным фронтом, которому дали право на корректировку списка – конечно, это была корректировка не самим Фронтом, она производилась в Белом доме. Список был микширован и клепался наспех Володиным. Все это шло в условиях капитуляции Медведева, то есть в смутное время рокировки. Это был аппаратно импровизированный список. Принципа его формирования, строго говоря, никакого не было. Кроме одного: поменьше медведевских и сурковских! Наконец, события самих выборов в декабре 2011 года, с их «опрокидывающим голосованием» и массой фальсификаций. Этот список создавался в тот момент, когда понимание того, зачем нужна «Единая Россия», у Путина вдруг пропало, отключилось. Но Дума уже была сформирована.

– А список формировался под какую концепцию Думы?

– Сперва под прежнюю, под «управляемую демократию». Но прежняя концепция перестала существовать через полгода после того, как Думу избрали. Дума прежде была простым передаточным звеном, машиной принятия законов и контролируемого ньюсмейкинга. Никто в ней не мог выступать в СМИ, пока не было прямого указания, и все избиравшиеся туда об этом знали. И вдруг все это перестало существовать.

С другой стороны, по условиям сделки 2011 года, как я понимаю, «Единая Россия» перешла под управление Медведева, из-за чего добавочно делегитимизировалась – публично, поскольку Медведев утратил репутацию, и аппаратно, поскольку для Путина все медведевское вдруг стало отвратительным. А дальше происходит самое интересное. Дума, которая избиралась для того, чтобы сидеть молча, дорабатывать законопроекты и голосовать за все, что спускают из АП, в 2012 году вдруг была спущена с поводка. Это тот самый момент, который я не слишком удачно назвал «взбесившимся принтером» – ведь принтер попросили взбеситься. Поначалу это решение безусловно кремлевское. Но оно проявило состав Думы таким, какая она есть. Получив возможность, эти ребята стали нести все, что им взбредет в голову, разумеется, в коридоре реакции, им обозначенном. И пустились во все тяжкие. Пошла конкуренция на самого голосистого хулигана. Появились новые иконы стиля, наподобие Сидякина, депутата Федорова и других. Уже трудно вспомнить период, когда самым похабным считали Сидякина – сейчас он кажется почти центристом и адекватным человеком. Дума проявила действительную изнанку наших «элит», и все понеслось к настоящему моменту.

В случае выборов, конечно же, теперь будет значительно проще отфильтровать и корректировать все списки, но здесь есть несколько условий. Первое: видимо, до этого должен уйти Медведев. То есть, во всяком случае, перестать иметь отношение к «Единой России». Конечно, он подпишет все, что ему скажут, но у меня такое ощущение, что его уход – это скорее предварительное условие, чем последующее. Правда, дизайнерски правильнее, чтоб уже новая Дума утвердила новое правительство.

– Официально это может объясняться тем, что Крыму и Севастополю нужны свои избранные депутаты, а довыборов, без новой нарезки округов, быть не может?

– Да, но это, в конце концов, технические вопросы. Крыму можно дать представительство в Думе, разными увертками освободив там пару-тройку мест. У нас же законы принимают применительно к случаю. А вот расставание с Медведевым, то есть похороны соглашений 2011 года, для Путина по каким-то внутренним соображениям должны были сопровождаться очень серьезным кризисом. Ну вот вам теперь этот очень серьезный кризис – теперь можно расстаться с Медведевым красиво. Новая Дума, новое правительство. Тем более что новая Дума, какой бы ни была, просто по склонности Медведева кокнет.

Но возникает несколько других вопросов. «Единая Россия» – что такое она теперь, в каком качестве она нужна, чем должна быть? То ли нужен ребрендинг «Единой России», то ли утопить ее в ведерке Народного фронта? Но ведь Народный фронт за это время не стал убедительнее. Он не материализовался даже в качестве виртуального бренда. Небезопасно с этим идти на выборы.

Да, понятно, что на такие выборы фактически пойдет сам Путин. Выборы Думы будут простым референдумом по Путину. Народный фронт вместе с «Единой Россией», и в центре – Путин. Это ясно. Но неясно, кому доверят нести путинский портрет. Это организационно важный вопрос администрации президента. Как организационно управлять новым составом проправительственных кандидатов?

Еще одна проблема – Жириновский. Есть немалый риск, что Жириновский наберет значительно больше. В силу отмороженной позиции по Украине, тем более что не замолчит во время избирательной кампании, а разорется вовсю. В сущности, гостелевидение воспитывает сейчас избирателя для Жириновского, а не для Путина. Это неприятный момент, я думаю, они не очень хотят, чтобы Дума состояла наполовину из Жириновского. Тот имеет хорошие шансы обойти коммунистов. Это для АП удобно, но некрасиво. Все-таки Зюганов более вял, предсказуем, более скучен. Он их очень устраивает. Жириновский хорош на телевидении, но его не хотят видеть в товарных количествах в Думе.

Еще возникает проблема условно четвертой и пятой партии. Нужны какие-то, для спектра. Городским слоям, среднему классу сегодня прямо сказано: пошли к черту! Хуже того, всей европейски образованной части среднего класса пригрозили гневом черни – это, кстати, у нас впервые с двадцатых годов. Теперь власть сказала своим городам: «Я не ваша» – и в ежедневной пропаганде натравливает окраину на людей в очках, обзывая тех либералами, национал-предателями. Какие партии допустить к представительству? Иначе Дума окажется вообще без тех, в ком производящий класс может узнать себя. Это опасный момент, и непонятно пока, кем заместить эту позицию, какой партией – не Мироновым же!

Еще вопрос о националистах. Либо пускать националистов в парламент – а на это должно приниматься специальное решение, – либо не пускать. Если не пускать, то их места автоматически занимает Жириновский. Если пускать, то это нервный для нашей власти момент, поскольку она сама хочет быть «националистом». Наша власть ведь хочет быть всем, она хочет быть главным националистом.

– И главным коммунистом…

– Да, совершенно верно, и еще главным социал-демократом, главным центристом и главным консерватором одновременно. Поэтому она нервно относится к националистам, что известно по истории партии «Родина». Этой проблеме пока решения не нашли. Быстрая импровизация здесь, впрочем, могла бы быть вызвана просто наплевательством – да черт с ним! Не будем много думать, запустим десяток уродов в Думу, а там поглядим.

– Ажиотаж вокруг крымской кампании сохранится к 2015 году, если проводить досрочную кампанию в Госдуму?

– На какое-то время его, конечно, удержат. Но насколько, сказать трудно, ведь чтобы его сохранять, должна сохраняться угроза. Сейчас на образ России – осажденной крепости работает агентство «Барак Обама». Президент США сейчас наилучший пиарщик кампании – Россия в чрезвычайном положении! Вообще-то говоря, беспрецедентно, когда президент Америки и представители официального Вашингтона рассказывают публично, как именно они будут разрушать экономику Российской Федерации. Такого не было, я вам скажу, и в наихудшие времена холодной войны. Никакой американский президент – ни Рейган, ни Эйзенхауэр, ни Кеннеди – никогда таких вещей не говорил. А сегодня мы видим новый сладостный стиль мировых отношений, когда можно обсуждать, каким образом нанести максимальный ущерб вашей экономике. Это очень лакомый момент для внутреннего употребления, очень удобный. Я бы лично его непременно использовал для контрпропаганды. Так что думаю, на полгода нам Обамы хватит. А ведь есть под боком и неуправляемая Украина. Которая еще выкинет коленце, и это все можно растянуть до конца года. Пока не начнут ощущаться реальные факторы. Они и сейчас существуют, просто временно приглушены – тихо-тихо реальный уровень жизни падает.

– А когда в таком случае проводить досрочные выборы?

– Если проводить досрочку, то ее надо мало-мальски разработать. То есть ответить на главные вопросы, некоторые из них я назвал. Потому что эти вопросы Путин точно поставит, а на это пару-тройку месяцев, думаю, нужно. Хотя бы на фейковые соцопросы, какие теперь приняты, типа: «Приходите ли вы в абсолютный восторг от гения нашей власти? Или всего лишь безумно счастливы от воссоединения с Крымом?» К чему уже привыкли в Кремле. Так что все можно было обстряпать к началу осени.

– То есть даже в этом году, думаете, можно было бы провести?

– Да. На такие вещи либо решаются сразу, либо их не делают вовсе. Аппаратные люди такие, они страхуются: бог знает, а вдруг все кончится через три недели и рейтинг бухнется к прежним значениям? Думаю, что это решение будет приниматься или нет прямо теперь. И они не стали бы тянуть долго, если бы такое решение приняли.

Конечно, оно является авантюристическим, как ряд ранее принятых. Ведь раньше цикл думских и президентских выборов строился под задачу преемственности власти, создание механизма ее преемственности. Думские и в связи с ними с небольшим отрывом – президентские. Путь даже Путин идет на следующий срок, но тем не менее все это упаковывалось в какую-то стратегию преемственности. В рамках этого подхода имела бы смысл идея «расчистить поляну» перед президентскими выборами.

Но сегодня проблема преемства в принципе снята. Система заявила самой себе, что преемственность ей не нужна. Что статус-кво будет вечным, и Путин вечен. Кстати, я не знаю, насколько полно Путин разделяет эту точку зрения, но и это уже не важно, – ему деться некуда, это уже параметр нового порядка. Будущее время из системы удалено. Его в системе не учитывают даже в той степени, в которой учитывали в позднесоветской. Политбюро ведь – это, вообще-то говоря, именно механизм преемственности власти. Его задача помимо стратегического управления – выбирать преемника при уходе предыдущего генсека. А сейчас, что бы коллега Минченко ни говорил, нет никакого политбюро. Нет группы, которая имеет легитимное право выбрать преемника Путину.

– Вот здесь момент: тогда зачем выборы?

– О том и речь. Если эти досрочные выборы состоятся, они будут вырваны из сверхзадачи работать на систему легальности, то есть конституционной идентичности власти. Они – под задачу быстрой конвертации и закрепления успеха. Для чего? Неизвестно для чего. Просто так, «чтоб рейтинг был». И здесь, конечно, начинается пробуксовка системы. Система начинает действовать все более иррационально, и тем больше подвержена радикальным спазмам, чем больше твердит о своем «консерватизме».

Ведь еще есть один скрытый, но важный момент. Да, кандидаты от власти, на патриотической волне, прекрасно. Но совсем не безобиден приход новых кандидатов в этих условиях. Придется дать выход нескольким десяткам патриотических крикунов, а кем они станут внутри Думы? Это не совсем предсказуемо. Как они поведут себя при изменении обстоятельств? Не превратятся ли они в критиков самой системы, не превратятся ли в ее внутренних «ультра»? В радикальную оппозицию власти изнутри власти? Это совершенно не исключено. Потому что какое-то количество популистов придется пустить в Думу в этом случае. Нельзя, понимаете ли, на патриотической волне опять натолкать в парламент всю постылую обойму неотличимых морд, у которых когда они сидят в зале или лежат в гробу – выражение лица одно и то же. Нет, придется пустить какое-то число живых, энергичных лиц. А бог их знает, как они себя поведут. Не окажется ли среди них пары будущих Ельциных?

Вот вам ряд проблем досрочных выборов, навскидку. Половину которых система проигнорирует. Она сейчас не любит задаваться вопросами, но какую-то часть ей придется нехотя обдумать.

В системе закрепилось новое свойство: это выбирать какой-то яркий, но малосущественный фактор, принимать его за главный и далее действовать, ориентируясь на него. И я не удивлюсь, если пойдут на досрочные выборы, только чтобы избавиться от Медведева. Медведев стал по какой-то неясной причине грандиозной внутренней проблемой для Путина, что может оказаться главным в принятии решения. Хотя премьер делает все, чтобы стать своим в доску, но думаю, чем больше он суетится, тем больше подозрений вызывает. Он, бедняга, от отчаяния даже стал засыпать вдруг в самых неподходящих местах.

– То есть подозрение никуда не ушло, несмотря на примерное поведение последних двух лет?

– Все только усугубилось, это совершенно очевидно.

– Как изменится повестка, с которой пойдут на выборы?

– Во-первых, все слова будут другие, конечно, риторическая повестка будет совсем другой. Какой именно, вы можете представить по российскому телевидению. А вот реальная повестка – действительно интересный вопрос. Здесь у власти есть проблема, возможно, даже осознаваемая кое-кем во власти, хотя не знаю, готовы ли они разъяснять начальству, что повестка меняется. Тема преемства власти ушла, но вышла тема спасения страны. В условиях реальной, хотя и мягкой блокады, которая будет бархатно нарастать со стороны западных стран, возникает ряд проблем в экономике, которые не совпадают с пародийно-погромной антиевропейской лексикой, но и прямо противоположны.

Кем спасать страну? Можно, конечно, на барже в океане, как советский Зиганшин, который резал сапоги и варил, чтобы оттянуть голодную смерть. Но вообще-то нужен императив производительности, предельно свободный экономический курс внутри страны. Делай что хочешь, только производи добавленную стоимость! Нужно поддерживать всех, кто что-то производит, а это прямо противоположно нынешнему курсу. Олигархи, бизнесмены, на которых 20 лет натравливали общество, теперь передовой отряд – они «партизаны порядка», доблестные охотники. Которые должны приносить добычу в нашу крепость. Лозунг борьбы с олигархами и с элитами вообще придется снять. А это лишь мелкий пример того, что надо серьезно менять повестку. Пересматривать модель экономики ужасно трудно – надо корректировать социальные ожидания, потому что с ожиданиями на экономический рост пора прощаться. Все это слишком трудные вещи.

Но есть совсем простой вариант – убить все содержательные темы кампании и на время включить сирену-ревун. Краткосрочная молниеносная кампания под девизом «Путин жил, Путин жив, Путин будет жить!». Такую вообще можно провести за лето, я бы так и провел – с выборами в июле, почему нет? А потом начать думать, можно ли со всей этой хренью взлететь!

– Кампанию провести по волне Крыма?

– Путин и Крым, Крым и Путин! Слово «воссоединение» недаром введено в наш политический лексикон. Прежде оно использовалось в единственном контексте – воссоединении России и Украины при Хмельницком. Сегодня Крыму придан символический вес всей Украины – он ее заместитель. Одна мелкая проблемка – мы все еще не вышли из европейского кризиса, и война все еще вероятна. И внутри страны много желающих повоевать за Харьков. Чужими руками, правда.

– Решение о досрочных выборах все равно не принято?

– А вы не узнаете, пока вас не ошарашат. Миронов же не индикатор. Будут секретить до последнего, пока не скажут: «Завтра ставь на ленту утечки!»

[Владимир Рудаков]

http://www.profile.ru/rossiya/item/8...ybral-silovika
15.08.2014 |
Политолог Глеб Павловский о том, как Путин стал преемником Ельцина, и возможна ли передача власти сегодня без развала страны

Операция «Преемник» предполагала не катастрофический сценарий передачи власти Бориса Ельцина другому человеку Фото: РИА Новости / Владимир Вяткин

Пятнадцать лет назад Владимир Путин был назначен премьер-министром России и провозглашен преемником Бориса Ельцина. Президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский анализирует приход Путина к власти и его перспективы в политике не только как эксперт, но и как человек, принимавший непосредственное участие в событиях той поры.

— Как вы сейчас оцениваете свою роль в тех событиях?

— К этому времени я уже четыре года работал c властью — в Кремле и для Кремля. Главным моим тогдашним мотивом (а, может, и манией — это как посмотреть) было формирование сильной власти из власти бессильной. Ведь кремлевская власть второй половины 90-х была слаба. Собственно, проект «Преемник» подразумевал такой не катастрофический уход Бориса Ельцина из Кремля, при котором государство не только не разрушается, но и, наоборот, возникает гораздо более сильная власть, чем та, которую мог позволить себе Ельцин.

— Запрос на «некатастрофический сценарий» был со стороны окружения Ельцина?

— Не только. Мы еще весной 1999-го проводили опрос по эмоциональным настроениям в стране. В частности, мы спрашивали о страхах: чего боятся люди? И удивительно, что на втором-третьем месте оказался страх гражданской войны. Какая война? Никаких намеков на гражданскую войну (кроме Северного Кавказа) в стране не было. Люди голодали, но воевать не собирались. Но страх катастрофы сидел в подсознании. Предвыборная кампания Путина должна была дать людям возможность провести революцию в условиях стабильности, а не хаоса. Такая «революция перестраховки», где на каждом этапе избирателю ничего не грозит. В этом смысле схема передачи власти от президента премьеру как преемнику была оптимальной.

— И при этом ставилась задача добиться усиления власти.

— Да, это удалось. Другой вопрос, что именно мы тогда понимали под усилением власти? Предполагалось, что сильная власть идет с программой необходимых стране правил, защиты норм и ценностей, не мифических, а тех, которые реально поддерживаются людьми. Власть даст всем возможность проявиться, при этом ограждая страну от крайностей гражданских конфликтов и расколов, страхи по поводу которых были тогда велики.

Беда в том, что сильная власть пришла, но она не предложила правил. Она вместо правил предложила себя. Демонстрация силы власти шла на фоне упадка общества. Подобно тому, как сам Путин шел во власть на фоне больного предшественника, его власть самоутверждалась на контрасте с ослабевающим обществом.

— А что же общество?

— Общество описывает все лестным для себя образом: мол, все это сделал Путин, а нас — то есть публику — ставил перед свершившимся фактом. Но ведь игра шла «в четыре руки»: был действующий Путин (как собирательный образ всей команды Кремля), и бездействующее общество, которое устраивало такое положение дел. За редкими исключениями, которые лишь подтверждали правило, общество уходило от действия. А отступая, придумывало себе алиби: «Мы ни при чем — это все Путин!»

— Сейчас уже можно сказать, кому первому в тогдашнем окружении Ельцина пришла в голову мысль сделать ставку на Путина?

— С одной стороны, ответ прост, с другой стороны, ответственность навсегда размыта. Просто то, что в вопросе о преемнике — жизненном, я бы даже сказал, интимном для Ельцина, — наш первый президент никому бы не перепоручил решение. Это его решение. При этом, конечно, число людей, которых записывают или которые записались в «отцы Путина» все увеличивается и увеличивается.

— Кто же знает правду?

— Правда в том, что Кремль был бурлящим ульем, где все разговаривали обо всем — чего теперь себе позволить не могут. Обсуждался изменчивый шорт-лист потенциальных «преемников», где значился не только Путин. Масса обсуждений, в которых участвовали многие хорошо известные люди. В итоге Ельциным был сделан выбор в пользу Путина. А всем прочим осталось объяснять, почему это правильно.

На самом деле, это случайность, хотя в России случайности часто имели роковое значение. Случайность в том смысле, что кадровая скамейка Кремля становилась очень короткой. Сейчас об этом забыли, но тогда Кремль казался в карьерном смысле местом бесперспективным. И не все туда стремились. Так что выбор у Ельцина был не слишком велик.

— Вы считаете, что все-таки это случайность?

— Я имею в виду кадровую сторону дела. Что до ситуации в целом, давайте не зацикливаться на августе 1999-го и посмотрим на водораздел эпох шире. Путин стал директором ФСБ за год до этого — в конце июля 1998-го, а Борис Николаевич, как вы понимаете, на такую должность в решающий для него год мог поставить только абсолютно понятного для себя человека.

На мой взгляд, кризис 1998 года — финансовый, а потом и политический — вообще сильно сдвинул предпочтения Ельцина. С точки зрения Бориса Николаевича либеральная интеллигенция его подвела. И дефолт он рассматривал как провал той команды, которая состояла из интеллигентов, журналистов и прочих экономистов-теоретиков. Это, конечно, гипотеза, но я убежден, что именно осенью 1998-го Ельцин развернулся в сторону силовиков. Иначе в Кремле не появился бы генерал Николай Бордюжа (с сентября 1998 по май 1999 года — секретарь Совета безопасности РФ, одновременно, с декабря 1998 по май 1999-го — руководитель Администрации президента РФ. — «Профиль»), преемником которого в СБ РФ в марте 1999-го как раз и стал Путин.

— То есть это был еще и некий мировоззренческий кризис самого Ельцина?

— Скорее, разочарование в политических талантах интеллигенции. Я даже примерно представляю, когда это случилось: в момент, когда его стали убеждать вернуть Виктора Черномырдина в кресло премьера. Те же самые люди, которые за полгода до этого уговаривали Ельцина убрать Черномырдина из Белого Дома. Но когда Ельцин еще раз прислушался к мнению этих людей, выяснилось, что Дума Черномырдина не утвердит (в сентябре 1998-го, как вы помните, было предпринято две неудачных попытки и третья означала бы неизбежный роспуск Госдумы). Оказалось, что нужен левый, приемлемый для коммунистов кандидат, и тут Ельцин пришел в ярость. Его выбор в пользу силовика был предрешен уже тогда.

— Как вы думаете, люди, которые тогда продвигали Путина, теперь считают эту «случайность» счастливой или наоборот?

— Наверное, в массе своей они чаще разочарованы. Каждый по-разному. Кто-то, как Михаил Ходорковский, имеет для этого более чем достаточные основания. Кто-то разочаровался, зато разбогател. Миллиардер ведь может позволить себе легкое разочарование.

Но дело не в очаровании или в разочаровании (я помню их всех в очарованном состоянии, себя в том числе). Проблема в том, что возникло некое политическое обольщение, в котором Путин, кстати, не виноват. Люди 90-х годов разделяли власть и программу: сперва — власть (желательно, сильная), а потом эта сильная власть будет реализовывать программу (желательно, разумную). Такой подход заметен уже в 1991 году, в тандеме Гайдар-Ельцин. Логика такая: «вы, Борис Николаевич, прикрываете нас силой власти, а программа у нас уже есть». Понимания того, что построение власти само по себе требует программы — идейной, ценностной, и эту программу нельзя достать из кармана «потом», заставив сильную власть осуществлять не что-нибудь, а ее — тогда просто не существовало. Не было этого и в 1999 году. Так что разочарования в Путине со стороны некоторых из тех, кто привел его в Кремль, начались довольно быстро. Первым разочаровался, как известно, Борис Березовский.

— Путин, мне кажется, вполне мог бы им сказать: «Я тут ни при чем, это же было ваше очарование!»

— Рационально рассуждая, как могло быть иначе? Да, мы «склеили» достаточно крепкое «путинское большинство», и оно стало долговременной устойчивой коалицией. Но из кого оно состояло? В том числе, из гигантских масс людей, занятых в военно-промышленном комплексе, в силовых структурах, — людей, которые в 90-е годы были париями. И что же, попав в правящее большинство, они должны были остаться нейтральными, да еще передать судьбу своих интересов «группе Гайдара»? Нет, конечно! Они захотели, чтобы власть осуществляла их программу. Путин это почувствовал и развернул руль.

Фото: ИТАР-ТАСС / Дмитрий Астахов
«Рокировка» Путина и Медведева дал обществу недвусмысленные сигналы, что выборы незначимы и что передать власть от Путина нельзяФото: ИТАР-ТАСС / Дмитрий Астахов

— Как вы считаете, в будущем передача власти от Путина к другому человеку возможна по «не катастрофическому» сценарию?

— Сравнительно недавно казалось, что ответ на это вопрос прост — да, разумеется. Ведь сам Путин в 2008-м предложил такую модель. Но проблема в том, что он же эту модель и похоронил. В момент, когда была произведена знаменитая «рокировка»: Путин — вновь президент, а Медведев — премьер. Ведь могла быть и более открытая формула возвращения — публично предложить себя в качестве кандидата. Он был бы поддержан большинством, и раскола не вызвал. Наоборот, придал бы выборам интригу.

«Рокировка» 2011 года несла обществу прямое сообщение: первое, что выборы незначимы, и второе, что передать власть от Путина невозможно. Это было признание неудачи сделанного в 2008 году шага. Так что сигнал и обществу, и окружению президента был послан: ничего передать нельзя — харизма Путина по наследству не передается! Ее можно только всеми способами сохранять и укреплять. Вот мы ее и укрепляем всеми способами.

Поэтому, что бы кто ни думал (я уверен, что об это думают и надеются на это не один и не два человека в его окружении), бармы и венец Мономаха по модели 2008 года не достанутся никому. Эта модель уже не сработает, в чем всем еще предстоит убедиться. Итак, мой ответ на ваш вопрос сегодня — «не знаю».

— Насколько реалистичен «катастрофический» сценарий?

— Ровно настолько, насколько реален не катастрофический. Вообще, это русская черта, когда есть «единственный выбор», и альтернативой ему является катастрофа. Все не так. Катастрофа нас ждет, если и дальше настаивать на безальтернативных схемах. Такая схема укрепляет суеверие Системы насчет волшебных качеств Путина.

Мне кажется, у многих людей отключился сектор мозга, который отвечает за восприятие реальности. Путин для них уже не человек, а что-то символическое. Некая персонификация государства. И эта персонификация им важнее, чем сам Путин. В известном смысле Путин как персонаж стал большей ценностью для Системы, чем Путин как человек.

— Вы сказали о «волшебных свойствах Путина». Вы считаете, что ему сопутствует какое-то особое везение в политике, о чем часто говорят?

— Я не думаю, что Путину лишь везло. В отличие от прочих соискателей этого места, он приложил колоссальные усилия. Его вклад в свое избрание, на мой взгляд, больше, чем у Ельцина в его первое избрание. В 1991-м Ельцина избирали как объект вожделения масс, а у Путина, когда в августе 1999-го он стал преемником, рейтинг был 2 процента. Два! То есть, в пределах статистической погрешности. Путин инвестировал все свои способности в то, чтобы выиграть. Я даже не уверен, что он сам прежде знал о некоторых из них: так быстро он развивался и тогда, и потом. Конечно, при этом однажды возникает автоматизм, когда с успехом выходишь из трудных положений, кажется, что так будет всегда. Но это свойственно всем азартным, долго выигрывающим игрокам.

— Сейчас, на ваш взгляд, пора везения прошла? Может ситуация вокруг Украины привести к «катастрофическому сценарию»?

— К катастрофе нас приведут обольщения. Западные санкции основаны на нашей (и людей у власти, в первую очередь) национальной склонности обольщаться. На знании конкурента о том, что в состоянии обольщения мы почти всегда принимаем ложные решения. Обама не исходит из того, что он нас чего-то лишит, а мы поймем, что виноваты. Наоборот, мне кажется, он исходит из того, что мы «сплотим ряды», «сожмем волю в кулак» и в этом зажатом состоянии совершим несусветную глупость. Это в нашей традиции…

— Как вы считаете, сейчас США по-прежнему добиваются смены российского курса по отношению к Киеву или уже хотят большего — «свалить Путина»?

— Я бы предположил последнее, если б не представлял, как разрабатываются решения в американской политике. Там ведь относятся к делу серьезно, не импровизируют. «Свалить Путина» значит свалить нынешнюю систему управления Россией, то есть — создать вакуум власти на гигантском пространстве к востоку от Европы. Кто этот евразийский провал заполнит? Уж точно не США! Они не смогли заполнить даже пустоту, которую создали в Ираке и в Афганистане, что уж говорить о Евразии. Поэтому, я думаю, что такие «цели» находятся вне их реального обсуждения. На такую разрушительную работу способны только мы сами, что и доказали дважды за ХХ век.

[НТВ]

[Глеб Павловский]

Сирийский шутер как ловушка для России

http://www.forbes.ru/mneniya-column/...ka-dlya-rossii

Фото Reuters

Разменять украинскую гражданскую войну на сирийскую легко в российском телеэфире, но не в реальности

Что риторически точнее — речь Владимира Путина в ООН или мандат Совета Федерации на использование Вооруженных сил России за рубежом «на основе общепризнанных принципов и норм международного права», не ограниченный ни Сирией, ни сроками?

Все, кто воспевал или осуждал риторику речей Путина и Обамы в ООН, оставлены в дураках. Риторика так мало значит, что Путин с Обамой могли бы поменяться речами при замене имен врагов на друзей. Обе речи взывают к победе во Второй мировой войне — а их авторы уже застряли в новых войнах.

В Сирии у России не было серьезных ставок. Но Система РФ — миксер. Ее войны именуют гибридными, а для гибрида нужно более одного компонента. Россия не создала, а смикшировала — вызов ИГ, катастрофу политики убежища в ЕС и американскую избирательную кампанию. Выход на это новое мировое поле выглядел кратчайшим путем к раскупориванию режима антироссийских санкций.

Берлин с Вашингтоном соорудили из санкций айсберг, склонный к опрокидыванию.

Глобально демонизированного Путина разжаловали в правители «региональной державы» и, добиваясь глобальной изоляции, сами вытолкнули его в центр мировой сцены. После чего в западной политике санкций образовался тупик, и российская сторона выжидала удобного для себя форс-мажора. Едва натиск ИГ в Сирии породил поток беженцев в ЕС, сцена царского выхода была готова. Цель — изоляция путинской России — изначально неосуществимый стратегический парадокс. Стране, растянувшейся на десять часовых поясов, незачем было опровергать заявления американского президента о ней как о «региональной державе». Те, кто делал ставки на «выдавливание Путина из Кремля», сегодня проиграли. Но выиграл ли Путин?

Он элегантно выскользнул из западни, расставленной Западом. Соблазн сирийского выхода из украинского стратегического капкана сценически превосходен, но ведет в новый капкан.

Сегодня Украина почти испарилась. В «глобальной повестке» все, что опускается ниже пятого-седьмого пунктов, исчезает в роли значимого фактора, — но в реальности нет. И то, что цели американской политики санкций против России стратегически опрокинуты, не означает, что Россией достигнута хотя бы одна цель. А многосторонняя дисперсная гражданская война в Сирии реальна и российскими силами неразрешима.

Говорят о намерении «спасти Асада», но это лишь возможный бонус, а не стратегическая цель.

Ближневосточная сцена присутствия — вот главная цель. Оттого, едва на нее ступив, Россия уже не может уйти. Ловушка захлопнулась.

Выбранная опора сцены, неудачливый доктор Башар Асад, — политическая некондиция. Чем застрахован российский анклав интересов в Сирии, кроме уходящей натуры Асада (как на Украине — Януковичем)? В случае его падения алавитский анклав нельзя защитить одной авиацией, а кубанским казакам с ополченцами НБП путь в Сирию закрыт.

Система РФ повышает ставки, считая, что выигрывает в игре — но лишь увеличивает число игр, которые ведет, и этого не замечает. Симметрию двух гражданских войн, в Сирии и на Украине, легко инсценировать в российском телевизионном поле, но в реальном — никак. Размен заштатного Мариуполя на звучную христианскую Пальмиру дизайнерски элегантное, но не боевое решение.

Американские президенты могли бы рассказать российскому, как горько вести чужими руками гражданские «войны порученцев» при поддержке с воздуха. Такие войны интеллектуально сложней сухопутного столкновения — поле действий политически дробно. Даже в Донбассе картина оказалась куда сложней, чем «русские против бандер». В сирийской войне воюют меньшинства, которых некому защищать, кроме них самих. Даже для защиты алавитов Асада с его алавитской армией мало. А Россия «подавляющего большинства» не терпит меньшинств, не умеет с ними договариваться и их защищать.

Война с «Исламским государством»* будет долгой и трудной безо всяких параллелей с Афганистаном. Война трудна потому, что не будет войной с ИГ — Россия просто не сможет воевать с ИГ при таком союзнике, как Асад.

А война будет, она уже идет, но это война за нечто другое.

Мы ввязались в нечто худшее, чем Сирия, даже чем Ближний Восток. Не оценив себя, Россия вошла в игру на нескольких столах. Для Рособоронэкспорта, конечно, соблазнительно передвинуть ярмарочные стенды Russia Arms Expo-2015 из Нижнего Тагила в сирийскую Латакию: сильный маркетинговый ход! Тем временем мировая игра втянула в себя жизни и смерти сирийских беженцев, русских волонтеров Донбасса, саудовских принцев и т. п. Многоуровневые 3D-шахматы, ведь мы и в обычных под шахом. Игры в шашки «по-стрелковски» явно недостаточно.

У России мало шансов выпутаться из сирийской глобальной переделки — высокая цена за опровержение тезиса о «региональной державе». Поле рисков раздвинуто, и остается не дать сбить себя с толку разговорами о «выиграл-проиграл», «набрал очки» и «резко усилил позиции». То, что составляет верткость Системы РФ, — ее инстинкт гибридизации разнородных ресурсов — это и способ наращивания ее мировых рисков. Когда ставки повышаются до катастрофических.

Играя в несколько разных игр сразу, в каждую с несколькими равными или более сильными противниками, нельзя думать, будто играешь c одним в одну игру. Иначе легко проигрыш на одной из досок принять за Апокалипсис — поле которого, кстати, холм Мегиддо (Армагеддон), буквально в паре минут подлета от базы в Латакии.

* Организация признана экстремистской и запрещена на территории РФ — Forbes

[Глеб Павловский]

http://gefter.ru/archive/16307
Только теперь Россия окончательно переформатируется под новую идентичность. В момент импровизируемого конфликта все вступают в переговоры и сделки с Кремлем, но центр наслаждения Системы размещен в другом месте. Где он и кто?

Тезисы 16.10.2015 // 4 821

1. Персонализация Системы.

Персонализация Системы РФ, достигнув предела, странно заставила смолкнуть аналитическую критику. Проклятья Путину, став хоровыми, влились в сводный хор поклонников.

Всемогущая причина-личность искажает вопрос о ресурсах. Критика Системы соскальзывает в тему «сколько всего еще у Путина осталось? На сколько лет у него еще — денег, нефти, лояльности, рейтинга?» Эти проекции оформляют квазинаучно, что защищает от критики. Всегда кажется, что, если рассуждение посвящено «оценке экономических ресурсов» и отнесено к «сравнению с другими странами», за этим стоит нечто надежное.

Но заметно противоположное: мы действуем так, будто знаем иную правду о Системе: нам известно, что Система неуязвима там и в тех местах, где мы находим в ней слабости.

2. Генезис.

Вопреки часто утверждаемому о ней, РФ возникла не «из СССР», а из промежуточного горбачевского образования 1985–91 годов, которое было

а) временным и нестойким,

б) реально (хотя и трудно) реформируемым,

в) затратным, а оттого малоресурсным, негибким,

г) свободным и оттого неуютным, раздражающим,

д) глобальным, ценностным и невыносимо открытым, а значит — опасным.

Система РФ вывернута и обратна почти каждому из этих свойств. Это делает ее устойчивой.

3. Спасательный модуль.

Поначалу Система РФ была только спасательным модулем ускользнувших от гибели — горбачевский Союз (в отличие от РФ) мог погибнуть действительно, и погиб. Беглецы бежали от вызова: невыносимо для нас болезненной перемены себя. Модуль Системы опережающе изменчив, ликвидно текуч и вневременен, поскольку бежит от противоположных качеств горбачевского общества. При этом в нем появилось некое добавочное свойство. Это интегральное качество не сводится к линейным рядам старых качеств — оно мета-…

4. Система систем.

Система РФ является системой всех прежних русских систем власти. Она извлекла и учла ошибки их оперирования внешним миром, властью и населением. В этом смысле Система рефлексивна, хотя применяемый властью анализ обычно плоск. Он ограничен догмой обладания властью, при открыто публичном отказе ее передавать и ею делиться.

Но Система РФ не ограничена тем, чем ограничена российская власть.

5. Пространственный функционал.

Как и все прежние русские системы, Система РФ интегрирует российское пространство, опираясь на глобальные возможности, извлеченные из производных западного прогресса. Это свойство давно отмечено и названо «внутренней колонизацией». Речь, однако, скорей идет о реколонизации как искусственно поддерживаемом режиме. Поддерживая себя в состоянии «реконкисты», Система интегрирует русское пространство. Переучреждение государственности РФ как текущий процесс, континуум.

Именно это свойство (в лишь отчасти обдуманном виде) с конца 1990-х годов легло в основу политики команды Кремля. Им-то мы и наслаждаемся, когда говорим об импровизациях власти.

6. Новые риски.

Здесь и наметилось новое окно уязвимости Системы, превосходящее обычный для нее уровень чрезмерного риска. Мы распознаем, что Система стала применять запрещенные ей ходы и процедуры — как если б кубик Рубика расшатывали при прокручивании, взаимно смещая оси его фрагментов. Европа, главный источник русских схем и ресурсов обеспечения власти, пробует радикально запретить базовую операцию Системы (т.н. «антироссийские санкции» не означают ничего другого).

В 2013–2014 годах Система со своей стороны выполнила обычный для нее двойной зигзаг — от эскалации экстремальности к успокаивающей «разрядке». Полем была Украина. Украинский экспорт Системы РФ вывел ее за рамки собственной устойчивости и теперь — через Сирию и Иран — пытается в них вернуться.

Что перед нами, суицидальный ход (как и мне поначалу казалось), продолжение которого бесповоротно ведет к разрушению центрального движка Системы? Или необходимый для выживания головоломный риск — тройное сальто, без которого Система уже не умеет продлить себя?

Система РФ вынуждена рискнуть собой, рискнув миром при этом — и все лишь чтобы оставаться собой. Но нам, населенцам Системы, и это чертовски нравится!

7. Система как свой ресурс.

Система РФ является своим собственным ресурсом. Это свойство объяснимо ее антропологией, как и ее происхождением. Антропологически Система неуязвима, пока мы ею наслаждаемся, хотя она всегда нас тревожит. Но благодаря тревоге мы добавочно наслаждаемся самой неуязвимостью Системы.

8. Предельный риск.

Перегрузкам сегодня подвергаются не только прежние группы обитателей Системы, но и вся инфраструктура их генерации в целом. Возможна ли оценка действительного, а не мнимого истощения ресурсов Системы? То есть ресурсов ее обслуживания именно как данной Системы РФ: в чем тут риск, в сырьевых ценах? Нет. Риск в том, что ни команда Кремля, ни элиты, ни оппозиция, ни мы, рядовые населенцы, далее не сможем наслаждаться Системой as is.

Только в этом сценарии вероятен «ресурсный коллапс» — либо, скорей, катастрофическая видимость его (примеры 1916 и 1991 годов говорят о моменте условной, фиктивной нехватки ресурсов, — которые, как оказалось после, но поздно, — были). Тут и наступит условный Финал Системы, или «момент сингулярности». Вслед которому, впрочем, мы можем встретиться с реинкарнацией Системы РФ.

9. Финальность.

Возможно, здесь испытывается, окончательно и радикально, антропологический крепеж модели. Но в момент Финала Система РФ (в отличие от России февраля 1917-го и СССР Хрущева 1956 г.) не сможет обратиться к идеальному основанию убедительным для себя и для мира способом. Ибо Россия в модусе Системы РФ уцелела и даже восторжествовала — став бесценностной.

Сможет ли Система РФ ради своего спасения предпринять (либо изобразить) свою «реконституционализацию»? Да, если отыщет внутри себя способного к этому носителя.

10. Кто наслаждается?

Только теперь Россия окончательно переформатируется под новую идентичность. В момент импровизируемого конфликта все вступают в переговоры и сделки с Кремлем, но центр наслаждения Системы размещен в другом месте. Где он и кто?

Это населенец, который в каждой точке пространства России обусловливает силу лояльности Системе — уровнем достигнутой ею эскалации.

Секрет движка в том, что населенец глобально, а не внутриполитически масштабирован (притом не обладая глобальным видением реальности). Хороший пример здесь — г-н Якунин, проделавший умопомрачительную траекторию от лекций по управлению миром из тайной комнаты с глубокими креслами и пожилыми господами — до страстной, искренней исповеди в любви к дорогим вещам, женщинам и продуктовым спецпайкам вне сезона.

Человек в Кинешме или в Находке не может мечтать о дорогих вещах, зато ему, простому населенцу и стерженьку Системы, предоставлена воображаемая тайная комната, откуда он магически правит миром. Наслаждаясь лишь в моменты эскалаций, радикализующих Систему на предельном уровне риска для всех.

[Глеб Павловский]

http://worldcrisis.ru/crisis/2481317?COMEFROM=SUBSCR
12 Окт 14:58

Непредставленный электорат уже сегодня реальнее мифических «путинского большинства» и «демократического электората». Довольно активизации одного-двух меньшинств, не посчитанных в сентябре, и анонимная Россия перестанет существовать, а на ее месте проступит реальная страна. Переход страны в новое, постпутинское состояние начался спонтанно и неудержимо идет из разных точек.

Еще весной термин «политизация» высмеивали. Прошло полгода, и политизация стала мейнстримом. Папочки, которые прежде несли президенту, теперь сбывают публике, плохо замаскированными под «журналистское расследование». Информацию не сдерживают внутри аппарата – зачем? Новые дачи, яхты, самолеты и офшоры кремлевского окружения. Кто такой Петр Колбин? Есть ли у Алины Кабаевой бабушка, а у Сергея Кириенко – политическая команда? Никто не отказывается обсуждать, любопытно же! Утечки о кадровых назначениях, верны они или лживы, говорят о внутренней борьбе. А ее участники зовут сопереживать. Развернулась «сточная гласность».

Стыдливое большинство

Социологам нулевых памятен феномен уклончивости сторонников Жириновского: те стыдились признаваться, что голосуют за ЛДПР. Сегодня, поясняя провал сентябрьских экзит-поллов, социологи впервые отметили такую же уклончивость избирателей «Единой России». Голосуя за власть, те стыдятся ее нереспектабельности.

Сбой идейной мобилизации «путинского большинства» переназвали «проблемой явки» и постарались забыть. Либеральный дискурс на этих выборах проигрывал, но не выиграл и ястребиный посткрымский. Карканьем ястребов заполняли паузы скучной арены дебатов. Но менее 20% реальной поддержки избирателями вынуждают власть перейти к постройке какой-то другой системы защиты. Что опять раздвигает политическую сцену в России.

Провластное большинство Думы рыхло, разнолико и недееспособно. Оно затруднение, а не средство. Правда, в фантазиях Кремля оно выглядит макетом триумфального большинства 2018 года. Которое проголосует за Путина или за того, на кого он укажет. Поддержав все видоизменения Конституции, какие потребуются.

Конституционное большинство Думы представляет собой временную колонию разнородных меньшинств. «Единая Россия» втянула в себя массу политических повесток, а те не нейтральны. Интересы притягивают интересы вместе с их носителями. Идет кристаллизация внутренних фракций, с которыми предстоит бороться Володину, заодно с пятью руководителями депутатских групп.

Неконституционная мелочь «конституционного большинства»: президент, по его же словам, «назначил» председателя Государственной думы. Но, отослав Володина в Думу, Путин аппаратно подорвал володинскую версию внутренней политики. Поставив Кириенко ее куратором, он принужден теперь вести политику лично. На другое времени уже нет.

Тем временем внутренняя политика вдруг стала мировой.

Конец деполитизации на мировой сцене

Летом 2014 года сбитый малайзийский «Боинг» вынудил Москву искать стратегический выход из грозной военной эскалации. Через год выход нашли на сирийском направлении. Оставив Донбасс догнивать в переговорах по Минским соглашениям, Москва бросилась в новую – успешную и безопасную, как казалось, эскалацию на ближневосточных рубежах.





Эскалацию можно утопить в следующей, но не бесследно. Прошел год, и призраки прошлых эскалаций стали возвращаться в Москву. Кремль верно рассчитал, что «театр Путина» настолько нужен Западу, что его примут в игру и при нехватке козырей. Кремль, однако, не угадал, в какую игру он втянут – и кем в ней выглядит. В результате ко дню рождения Владимира Путина сошлись вместе самые разные вещи.

Глупейшие демонстрации хакерских сил Москвы были с радостью приняты лагерем американских демократов как ценный электоральный мотив для сплочения. Попытка уйти из Сирии, сохранив усиленного Асада, не удалась – и тогда Москва ожидаемо применила в Алеппо стиль бомбардировок Грозного 1999–2000 годов.

Всем этим якобы занимается один-единственный человек, президент. Он часто просит вслух «ничего не политизировать», ведь политика только мешает ему обслуживать национальные интересы.

К этому времени Россия уже 15 лет жила в условиях режима деполитизации, то есть удаления любых борющихся сил с публично видимой сцены. Сцена заполнялась, также намеренно, декорациями и актерами управляемой демократии. Суть ее можно определить как заместительную терапию изгнанной политики. Политические типажи, однако, остались, потешая телеаудиторию только в одном виде – характерных персонажей, условных и чуть комичных. Политик переставал символизировать собой интересы и бороться за выражение вечных ценностей. Наоборот, сами ценности стали выглядеть причудой политиков, интерес которых якобы один: остаться во власти, у ее пирога, в ее телевизионных студиях.

Истощив себя, театр деполитизации пришел к концу после убийства Бориса Немцова. Для управляемой демократии кровь на сцене была излишеством. С первых шагов расследования, указавших на город Грозный, начались перемены.

Фауна деполитизации

Десять лет театра деполитизации не могли пропасть в никуда: сложились телеаудитории, возник условный язык. Душераздирающие проклятия врагам и клятвы верности России, кальки с политамериканского (вроде «Россия, вперед!») стали символами языка.

Политический конфликт серьезен, а российская деполитизированная сцена не терпит серьезности. Чем была деполитизация в публичной политике? Это фарс превращений, гипербол, монструозных масок и игры метафорами. Даже в 2014 году кровавое ожесточение раскола на Украине на российском телевидении утрировали, доведя до водевильных сцен. В построении линейки новостных типажей угадывалась стилизация под фильмы «Интервенция» и «Зеленый фургон».

Сегодня политический конфликт возвращается на публичную сцену, и, возвращаясь, он интенсифицирует фарс. А язык фарса негоден для дебатов. Поддельная речь, утрированные чувства, абсурдистски форсированная тематика функциональны лишь в одном отношении. Удваивая публичную сцену, они отсекают зону политизируемого и аполитичный остаток. Твердыней последнего должно оставаться «большинство».





Продолжают говорить то о цензуре, то о пропаганде на телевидении, но это вчерашний день. Абсурд кремлевского телевидения функционален. Григорий Голосов говорил о «крымском файерволе». Но наш файервол не столь институт цензуры, сколь инструмент лоботомиста: «Останкино» блокирует ход политического сигнала. Рассекая политизированные среды от деполитизированных, оно строит экранирующую прокладку между очагами политизации и многомиллионной массой телебюджетников.

Сама по себе политизация не пробьет эту изоляцию и этот барьер. Почему? Потому что барьер не нейтрален, это мембрана. Активные политизированные меньшинства избирательно втягиваются в мир медиамифологии в неожиданных для себя ролях. Оставаясь политически непредставленными, они разыграны в телеинтермедиях – либеральными Пьеро, так потешно пародирующими европейский дискурс.

Спектакль большинства прячет жизнь российской нации. Ее реальная множественность, ее идейный и человеческий плюрализм смотрятся чем-то бессвязным. То, что идеологи именовали подавляющим большинством, – лишь аудитория телевещания. В отличие от советского агитпропа массы изолирует от политики не запрет на «негатив», а экраны форсированного увлекательного контента – негативного и почти целиком подложного.

Новые интересы окарикатуривают, приучая русскую публику брезговать собственными различиями. Это замедляет общую политизацию страны, но не может ее остановить.

Россия непредставленных

Часто говорят о каком-то новом большинстве; Андрей Перцев вот даже о «непутинском». Уместно задаться вопросом: почему оно вообще большинство?

Оглядываясь в поисках большинства, мы видим его руины. Распадаясь, оно идет на материал новой сцены. При желании еще можно называть его «путинским», но это поле игры для каждого, кто умеет играть на таком большом инструменте. Из большинства выступили группы, и развернется их борьба. Конец большинства – вторая фаза политизации. Актеры сцены 2017–2018 годов – меньшинства, превращающиеся в игроков, которые затем станут новыми электоратами. (В точности то же происходило с материком продемократического большинства в 1991–1996 годах.)

Восьмидесятидвухпроцентный рейтинг доверия Владимиру Путину зловеще близок восьмидесятисемипроцентной доле людей, которые на вопрос «Можете ли вы влиять на принятие решений в стране?» отвечают «Нет!» (согласно опросам Левада-центра. Из них «определенно нет» – 49% и «скорее нет» – 38%). «Подавляющее большинство» заявляет о себе как о не влияющем в России ни на что.

Верно и то, что меньшинства пока не образуют политической нации. Лишь 7%, вступая в контакт с властью, по их словам, добиваются от нее того, что им нужно. Лишь 18% целиком рассчитывают на защиту и поддержку со стороны государства; 20% несчастных заявляют, что их жизнь во всем зависит от власти. Все они – меньшинства. Из меньшинств и состоит в реальности «правящее большинство».





Непредставленные меньшинства уже сегодня реальней призраков «путинского большинства» или «демократического электората». Дебаты об интересах меньшинств, то есть реальных групп, населяющих Россию, не были проведены во время выборов. Довольно активизации одного-двух меньшинств, не сосчитанных в сентябре, и анонимное большинство испарится, а на его месте проступит разная Россия. Кремль втянулся в переходную эпоху – отпирается от нее лишь антикремлевская оппозиция. Смакование коррупционных новостей отвлекает ее от работы над обязательным политическим заданием. Но сцена не ждет – и ту размечают другие.

Колонизация бюджета

Влиятельные меньшинства в стране тоже есть – видимо, 12%. Те, кто на вопрос Левада-центра отвечают «Да, влияю». Они-то как раз представлены: 12 миллионов избирателей – «поставщиков большинства», почти половина электората «ЕР», сыграли роль твердынь в обвале городской явки. Машина производства большинства наконец отлажена. Потеряв легитимность, она соединилась с фондом «помощи отсталым территориям» из доходов федерального бюджета. Чечня, Ингушетия, Тува, Татарстан и Башкортостан. И, конечно, угольный эмират Амана Тулеева. Что об этом можно сказать?

Речь опять-таки о меньшинстве. О хорошо оплачиваемом премиальном меньшинстве. Помимо трансфертов бюджета, в премию входит и поощрение местного неисполнения законов. На что центр, столь чуткий к сепаратистским тенденциям, не обращает внимания. Чемпион политизации 2016 года Рамзан Кадыров немедленно после выборов провел зондаж. Центр не одобряет борьбы чеченских мальчиков? Что ж, тем верней Центр заплатит ему деньгами. Часть собранного в регионах налога на прибыль перенаправят в пользу «наименее обеспеченных». А наименее обеспеченные как раз те, кто верно голосует за власть. Это их премия за 18 сентября, в дополнение к ранее выданным авансам за первое полугодие (Чечне увеличили на 14%, а Ингушетии на 30% – притом что трансферты субъектов РФ в целом сократились на 12%).

Фискальная империя

Безудержность власти при экономической стагнации формирует два соблазна: фискально-штрафной и инфляционный. Они отвечают стратегиям, борющимся за влияние на Кремль. Фискально-штрафной соблазн пока остается в мейнстриме. Задачей Думы станет реорганизация обнищалой энергетической империи в фискальную империю штрафов. Но для отжима и поборов русским нужен саспенс помощней – нам предстоит видеть все больше случайных репрессий при меньшем числе репрессивных законов.

А перестановка кадров тут же попала под обстрел аппаратных разгребателей грязи. Сколько еще могли ждать карьеры молодые майоры ФСБ и СК? Они пошли в атаку, и грязи уже больше, чем ждали. Начались аресты губернаторов. Скорее обозленные, чем напуганные угрозой тюрьмы, земельные боссы зашевелились.

Возвращение политики ускорилось





Спасая видимость большинства, власть отпугивает желающих его потрогать. Бессильная идейно мобилизовать, она повышает тревожность. Бомбоубежищ и плутония мало. Вырос спрос на мобильные отряды добровольных разносчиков страха. Оживился интерес к отмобилизованным меньшинствам, которых легко бросить в зону прорыва. Среди них развернулась конкуренция за роль головных бюджетополучателей.

Акций наподобие «люмьергейта» и атаки на Сахаровский центр станет больше. Дело радикализации теперь берет на себя сама власть, ее правящее меньшинство.

Консенсус протестности

Миф «протестных настроений» – бог левых учебников политологии. Протестный миф велит описывать динамику социальных состояний как «вскипающие», «затаившиеся, но предвещающие» нечто. А несбывчивость протестных утопий приписывает «всеподавляющей силе режима». Конспирология протестности обща для прокремлевских сил, оппозиции и тайной полиции. Она отвращает Кремль от лояльности российскому обществу. В своей же стране власть ведет себя так встревоженно и конспиративно, будто она в обороне.

В повестке переходного периода обозначилась альтернатива развития спецслужб. ФСБ стоит перед явным (явным для всех во власти) фактом, что сил, активно враждебных Владимиру Путину, в России нет. Отсюда ведут два пути. Один – сузив круг задач, ограничить цели реальными заговорами экстремистских сред и сколько-то реальным враждебным проникновением извне. Повышая заодно требования к падающей компетентности.

Второй вектор прост и плох: врага надо выдумать! Но тут не остановиться на статус-кво. Придется зайти дальше, мобилизуя телевизионно-постановочные ресурсы с помощью малых групп отморозков, готовых (сознательно и корыстно) выступить их активом.

Выбор еще не сделан.

Люмьергейт как стиль оппозиции

Главная претензия к либеральной среде не в отсутствии у нее власти или компетентности. Хуже, что та перестает быть препятствием для безрассудств власти.

Навальный говорит о демократическом электорате «числом до 25% в крупных городах» – всех демократов он сливает в Единую Демократию. Миф единого демократического электората равен мифу единого путинского большинства и подсказывает ложную тактику. В той степени, в какой избиратель демократичен, он конфликтен и разнороден. Его группы не хотят иметь дело друг с другом, они взаимно брезгливы.

Реакция на люмьергейт добавочно подтвердила, что либеральная среда демократична врозь. Люмьергейт вскрыл структуру невроза аполитичности. Фотовыставку, на которую вскинулась какая-то дура и вслед ей силовой актив (под знаменем «Офицеров России»), никто не закрывал – закрыли хозяева. Из-за чего? После разговора с людьми, которые никого не представляли. Что легко было выяснить, набрав номер телефона Общественной палаты. Но хозяева не стали звонить. Додумав свой политический выбор, они вышли из игры.





Так же действовали избиратели оппозиции, не пойдя на выборы. Но так же ведет себя оппозиция теперь, когда выборы позади. Не пытаясь связаться с группами непредставленных интересов, ни даже с избранными в Думу одномандатниками, она себя сама закрывает.

Деньги одномандатников

Про потенциал одномандатников в Думе сказано все, предложены все виды гипербол. Одномандатники – ставленники своих округов, послы новой легитимности. Лоббисты земельных интересов в отличие от списочников. С другой стороны, они лоскутная набивка для мегафракции «Единая Россия». Однородная реакционная масса, агрессивно-послушное большинство… Так мы торопливо забрасываем факты догадками, стараясь не вглядываться в реальность.

Впрочем, еще неизвестно, как пойдет срастание губернаторов с одномандатниками. Сложатся ли их политические союзы, сегодня небезопасные для глав регионов? Или одномандатники примут володинский жилищно-коммунальный кругозор – не дальше скверика и микрорайона? Ясность позиций возникает не по ходу выступлений в телепрограммах. А в том, что станет делать депутат при угрозе банкротства муниципалитетов и местных бизнесов.

Спор о роли одномандатников в новой Думе не спор о «протестности» и «идейности». Это спор о деньгах, вложенных в них местным бизнесом. Деньги не вкладывали в красоту цифр «большинства». По итогам года, не менее 75–76 регионов останутся в дефиците, а их долги достигнут суммы под три триллиона рублей. Естественно, что депутаты ждут перераспределения бюджета, пусть непубличного и неполитического. Но эти деньги теперь нужны «электоральным национал-большевикам» – регионам и округам, где большинство делается.

Сложатся ли вокруг политических инвестиций земель необходимые для обслуживания новые политические коммуникации? Вот где задача внепарламентской оппозиции. Регионам стоит вложить еще денег, чтобы защитить немаленькие свои.

Переходное время

Переход страны в новое состояние спонтанно начался и идет из разных точек. У него пока нет общего русла, нет мейнстрима. Будущее описывают как тайну или «слепое пятно» (К. Гаазе). Но что, если у нас на виду, перед широко закрытыми глазами – поле расстановки фигур и сил переходного времени?

Непонимание кремлевской чехарды стало затруднением для функционеров власти. Не зная России, Кремль хорошо знал свой режим управления и его границы возможного. Сегодня границы сметены эскалациями, действия стали безудержны. Непонимание логики власти ее же собственным аппаратом – вот новый внутриполитический фактор. Президент – символ и святыня Системы, теперь лишь один из тех, от кого ждут прояснения переходной политики. Момент, неприятно совпавший с окончанием его срока полномочий.

В этом есть нечто комичное и педагогически поучительное. Ведь вытеснены были все центры альтернативной повестки, убраны ее носители – и на российской сцене не осталось ничего, кроме... будущего! Одно непроглядное будущее, куда входят со страхом, ненавистью и томиком Ивана Ильина под мышкой.

Идет переходное время, с непредсказуемыми обрывами сроков и неведомой повесткой. Бедный Путин, что за усмешка истории! Мечтательный консерватор, враг понятий «деловой климат», «общественное доверие» и «мировой порядок», старея, идет на рандеву с трудоспособной Россией, не боящейся трудностей жизни и его самого. Страна переходит к чему-то новому. Во всяком случае, к чему-то другому, чем он.

[Глеб Павловский]

http://carnegie.ru/commentary/74661
8.11.2017

Иллюстрация из книги Жана Гранвиля «Un autre monde : transformations, visions, incarnations ... et autres choses». 1844. Источник: archive.org/Boston Public Library

Президент среди друзей вдруг обнаружил, что окружен «регентами» разной силы. Формируется режим коллективного регентства. Регентов неопределенное число, и они еще никак статусно не формализованы. То, что Путин оттягивает свое вступление в кампанию, не вопрос его силы воли. Это вопрос о готовности (либо нет) начать председательствовать при ликвидации собственного режима

Смена декораций

Есть два способа воспринимать политику и действовать в ней. Один – считая набор людей и обстоятельств неизменным, прокладывать в нем путь своим интересам. Другой встречается куда реже – действовать, доверяясь политической повестке. С этой второй точки зрения, устойчивого ландшафта в российской политике нет. Взаимодействие сил – больших и мелких, борющихся либо прячущихся в сторонке, – создает повестку возможного. Ее нельзя описать, зато можно сыграть. Но, вступая в игру, не знаешь ее развязки.

Кто мог ожидать прошлой осенью, что Навальному удастся запустить махину предвыборной кампании за 15 месяцев до выборов? Я не ждал. Не влияя на президентские избирательные кампании, мы отвыкли от мысли, что в них можно вступать.

Я ждал более плавного, верхушечного хода политизации, где действующими лицами еще долго будут оставаться придворные Путина. Полемика Усманова с Навальным, казалось, это подтверждала. Цикл демонстраций весны-лета, организованных штабами Навального, противниками реновации и активистами «Открытой России», принимали за банальный всплеск «протестной активности». Только к середине года стало ясно: политизация приобрела организационную форму и стала кампанией по выборам президента РФ. Предвыборная сцена оживала, а отсутствие на ней Путина стало заметнее. По мере того как интерес к предвыборной сцене обрисовывался все ярче, его молчание становилось говорящим. Фигура Навального стала вызовом, двойным вопросом: как вам быть со мной? И как вам самим быть с этими выборами? Значение выборов все росло, а президент Путин – нет. В пропорции к происходящему и ожидаемому он стал странно уменьшаться.

Президент исчезает

Число действий Путина меньше не стало, и число упоминаний возросло, но внутри страны модус его авторства падает. Действуя, Путин не в силах убедить, что действует именно он. Погруженный в конспирологию Weltpolitik, президент выпал из центра суверенной ответственности «за все». Народ России в глазах президента-геополитика потерял свою легитимность. Предмет заботы для всех сценаристов 2018 года, Путин стал ничьим лидером. Глава государства отслоился от государства, став многоугольником приложенных к нему сил.

Представим ли режим поведения Системы без Путина? У нас уже теперь перед глазами отчасти такая система. Путин выглядит отстраненным, но где сторона, куда он отходит? Одна это сторона или разные? Ломаная линия президентского ухода в сторону отражает множество приложенных к нему сил. Они перегружают личность Путина, и тот ведет замысловатую игру, то удаляя их от себя, то приближая. Президент стал театральным задником закулисных спектаклей.

Арбитр вышел

Для самого Путина возникало положение некомфортности почти любого решения в ближнем круге, и сам круг стал некомфортен. Президент явно экономит на своем посредничестве: чего ко мне липнете? Я дал вам законные способы разрулить отношения. Сами виноваты, если не пользуетесь. Президент раздираем желанием упростить жизнь, предоставив дела их ходу. С другой стороны, боится забыть и упустить что-то страшно важное. Не забывайте, все это случилось с человеком, который слово «политика» рассматривает как пустой термин. Желая подняться выше частных интересов, он ускользает от определенной позиции.

Путин не видит причин для острых конфликтов в управленческом классе. Он не видит различия принципов, а нередко и разницы интересов. Но это делает деполитизированного Путина все более удобным для решений от его имени.

Регентство и транзит

Распоряжение страной, воплощенное в президенте, практически абсорбировано ближним кругом и администрацией. Все что-то делают, а «начальство ушло». Перестав быть генштабом власти, Администрация президента стала игроком с особыми интересами. Но АП лишь распределитель оттока убывающих компетенций. Президент среди друзей вдруг обнаружил, что окружен «регентами» разной силы. Формируется режим коллективного регентства. Регентов неопределенное число, и они еще никак статусно не формализованы.

Чем выше мы ступаем «вертикалью власти», тем меньше управляемого найдем. В верхах Кремля не управляют, а правят, распоряжаются всем, как придворным хозяйством. Администрация президента здесь исторически знакомое «дворцовое управление Е.И.В.». В хозяйство двора входит все, что относится к госбюджету и что еще можно обратить в ликвидную форму: должности, территории, угрозы, люди и инфраструктура. Кириенко сторожит путинскую Россию до возвращения Путина. Он хранитель передержки – ключей от пустой клетки Кремля и учебника с чистым листом о месте шефа в истории России. Он ждет распоряжений, но их все нет.

Система не просто осталась без Путина – она без вех стратегического курса (функция, которую в ней ранее замещал тот же Путин). Шуму, поднятому вокруг «омоложения кадров», иногда с применением тюремных нар, не скрыть блокировки политического обновления. Новые кадры беспрограммны, не имеют позиции либо ее скрывают. Это ограничивает их компетентность временем «передержки». При данной модели власти они стратегически бесполезны, зато при ее размораживании смогут кем-то стать. Технократы лишь эвфемизм транзита к непутинской России.

Руководство и аресты в руководстве

Вопреки «первому закону петрополитики» Тома Фридмана при истощении сырьевых ресурсов российский режим не мягчеет, атмосфера внутри аппарата тревожнее, конкуренция с применением силовых структур обостряется.

Аресты в окружении Кремля – это не аресты по вертикали, по «плану Путина», это свободный конкурс. Движения атакующих и атакованных завораживают, нагнетая предарестную атмосферу при дворе. Не эскалация – горизонтальная эскалация. Такой терроризирующий кадры форсайт общей управляемости.

Не возлагая ответственность на Кремль, аресты демонстрируют «серьезность положения». Этим способом наша система, попадая в отчаянное положение, изыскивает новые поведенческие ресурсы. Околокремлевский клуб оживляется, отправляясь на поиски все более рискованных схем вторжения в глобализацию. И нередко находит для этого новые окна. Где риск, там и выигрыши.

Непутинские конфликты

У политизации появилось и такое неприятное лицо, как выдумывание конфликта. Люди путинского ближнего круга – клуб «задир», бенефициаров, защищенных от конфликта с любым субъектом в стране. Вспомним Алишера Усманова, который углублял конфликт с Навальным, мотивируя себя причастностью к клубу.

Вертикаль власти превратилась в пучок импровизированных конфликтов. Серебренников, Кадыров-рохинджи, и он же против КПРФ, АФК «Система» – ряд этих конфликтов выходит за прежние «путинские» рамки. Переключаясь в режиме реверса, она открывает доступ наверх, но кому? Это предстояло узнать путем взлома. Способ воздействовать на вертикаль снизу вверх прост – создать конфликт, развитие которого выходит за рамки компетенции твоего уровня. Чаще всего это резонансное судебно-политическое дело, импровизаторы дел штурмуют вертикаль снизу вверх. Явочное создание фактов, с которыми приходится разбираться другим на самом верху.

Политизация в том виде, каком мы встречаемся с ней осенью 2017 года, форсирует полицейско-политическую среду. При выборе конфликта оптимален тот, который проще перетолковать в уголовную вину жертвы. Защита Путина не выглядит надежной, и потенциальные жертвы движутся к общему интересу самообороны. Ситуация расширяет поле борьбы за предсказуемую, то есть постпутинскую государственную повестку.

Повестка кампании задана поиском формы перехода к постпутинской России. То, что Путин оттягивает свое вступление в кампанию, не вопрос его силы воли. Это вопрос о готовности (либо нет) председательствовать при ликвидации собственного режима.

Власть agend'ы

Весь год мы отмечаем юбилей 1917 года, а в чем его драматургия? В нарастающей утрате повестки политиками, которые, почти все догадываясь, в чем она, откладывали ее и откладывали – расчищая место для Ленина. Политическую повестку не узнать, задавая вопрос «Что вы считаете для себя важным?» или «Выберите 10 главных политических задач для правительства». Тем не менее это не тайна за семью печатями, она почти всегда на виду. Она проговаривается вслух, но это не значит, что ее легко снять с уст «рядовых мужиков и баб» – так называемого населения. Люди рациональны в делах, которые глубоко их затрагивают, а оттого их действия всегда нерациональны на вид.

Чтобы обозреть поле, устройство и прочность предвыборной сцены, необходимо понять состав повестки-18. Это постпутинская Россия как ближайшее будущее, еще не могущее стать прямой политической целью. Ближайшая задача другая – транзит, переход. Но разве может отношение к Путину стать ориентиром движения к этой цели? Ошибка фиксации на Путине в связи с «терминальным» порогом выборов 2018 года в том, что речь идет о сохранении системы, а не о сохранении Путина (хотя у него на этот счет, вероятно, есть свое мнение). Система, в отличие от Путина, отказывается исчезать, ведь она – империя выживших, управляемая чемпионами выживания.

Выборы 2018-го уже не пролонгация срока, как в 2012 году, а скрытый референдум по Системе РФ. Но вопрос не поставлен ясно, но черта между ДА и НЕТ неопределенна, но среди голосующих ЗА Путина много сторонников НЕТ путинской системе. Переописание Системы может начаться даже изнутри путинского «сюжета». Здесь зона электоральной непредсказуемости и уязвимости всех стратегий. Референдум по Системе пройдет отдельно внутри каждого из складывающихся электоратов.

Потерянные выборы

Наихудшее, что грозит вам при потере чего-то важного, – это экспансия лишнего. Едва выборы президента превратились в аполитичную операцию, пустая тара стала наполняться ненужными вещами. Таков феномен Жириновского. «Прагматики» всегда объясняют его полезность как громоотвода для русского национализма, без Вольфовича будто бы неукротимого. Объяснение задним числом. Укоренение этого позднесоветского артефакта в теле выборов – результат искусственного вакуума предвыборных дебатов 1990–2000 годов.

Теперь жалуются на «клоунаду». Но заполнению сцены клоунами на выборах 2004 года предшествовало добровольное невыдвижение партиями реальных оппонентов Путину. И когда они сами на это пошли, включая Явлинского, коммунистов и Союз правых сил, падение института перешло в пике. Без сделки кандидатских переуступок 2004 года совершенно непредставима сделка 2008-го – переуступка поста президента через тандем. Да и та была неполной, условной. Тренд опустошения выборов окончательно закрепился рокировкой 2011–2012 годов.

Итак, три президентские кампании подряд прошли как аполитичные сделки. Чего было ждать от четвертой? Что на выборах 2018 года все прошлые приемы пустят в ход вперемежку, с риском для государства. Навальный этому помешал. Он повел борьбу за восстановление института выборов как выборов. Сделать это можно было только так – выдвинувшись самому в безнадежной ситуации и пойти до конца. Навальный выполнил первую часть задачи. Одно это вернуло институт выборов в политическую повестку дня.

Навальный как сцена

Алексей Навальный открыл кампанию-2018, импровизируя со своей старой темой коррупции, и неожиданно сам стал центральной предвыборной сценой. Риск его нерегистрации (он явно выше 50%!) – не дефект, а преимущество кампании Навального. Эта перспектива дает ему свободу широкой мобилизации людей. Но при отказе в регистрации он должен знать свой маневр – и тем, кого он собрал, и кто останется с ним. Трудный политический вопрос: на что бросить отмобилизованную силу? Кроме того, придется решать, кому и в какой форме передать «наследство». Тут проявляется возможное место Ксении Собчак. Она может приобрести политический вес в момент передачи Навальным электората при отказе в регистрации. Она уже принудительно расширяет повестку Навального, укореняясь в поле пробелов его тематики.
Ксения Собчак – кандидат пробелов и умолчаний Алексея Навального. Но сможет ли она создать всероссийскую структуру, аналогичную движению Навального, которая бы пережила выборы марта 2018 года?

Путин как воля и обстоятельство

Теряя власть над повесткой, Кремль все еще контролирует навязанный консенсус предопределенного будущего. Путинская мифология требует к каждой будущей ситуации заранее приписать «волю Путина», с церемониалом его «тайных намерений» и «его решений». Но все это церемониальная жестикуляция. «Воля Путина» отчасти миф; если не миф, то мягко диктуемая президенту воля окружения.

По фактическому состоянию аппарата власти на осень 2017 года Путин имеет сильнейшие шансы остаться в Кремле по итогам мартовского голосования. Это все еще вопрос аппаратного контроля над выборами и СМИ (и над самим Путиным тоже). Но в политическом планировании это лишь одна из сценарных линий, значимое привходящее обстоятельство. Глупо класть его в основание политики переходного периода на 2017–2018 и следующие годы.

Через энигму «Путин» нам ничего не узнать о будущем. В стратегическом планировании шансы Путина на президентство и его пожелания должны быть перевзвешены заново – в контексте политизации и повестки переходного времени. Путин одно из обстоятельств ускоряющегося вхождения страны в послепутинскую эпоху. Критически значима эта последняя, а не он лично.
Это процесс со все еще открытым финалом и недодуманной концепцией. Недодуманность более всего удерживает фигуру Путина в центре процесса распадающейся вертикали.

Странный сценарий

Политическая возможность четвертого – добавочного – президентства Путина должна быть также рассмотрена холодно. Это один из аспектов повестки, где вопрос о будущем президенте увязан с вопросом о будущем России. Представим, что по совокупности прагматических и политических соображений Путин все же пойдет на следующий президентский срок. В этом случае его президентство уже заранее обременено повесткой выхода России в нормальное государственное состояние.

При определенных процедурных договоренностях президентство 2018–2024 годов могло стать предметом компромисса или государственной сделки. Но не частной. Предметом сделки не может быть всего только усталый от власти немолодой господин, с накопленными за годы слабостями. Еще менее гарантом государственной сделки может стать кремлевский круг «регентов», слишком заинтересованный в контроле над слабеющим Путиным, даже ценой утраты управления страной.

Сделка должна иметь предмет, цель, даже расписание признанных процедур и выполнимых гарантий. Публично закрепленный план работ, с финальной датой завершения переходного срока – хотя бы и к 2024 году – вернет в политику нормальный счет времени. Вернется ценность стратегического планирования чего бы то ни было в стране. Прогнозировать что-либо в России впервые станет возможно после 15 лет перерыва. Возможно, и к Путину вернется собственное политическое лицо, затертое в годы плохих решений.

Рождественское крещендо

Навальный создал структуру, которая, будучи организационно протопартийна, выступает в качестве силы транзита. Это подсказывает модели следующих таких структур на будущее. Но нет ответа на вопрос, как она будет действовать в день Х (день формального отказа в регистрации) и во время Y (после дня Х и до 18 марта 2018 года).

Идет гонка наперегонки Навального с Путиным. Каждый спешит нарастить свой потенциал, и у каждого он разный. Мы приближаемся к рождественской кульминации кампании, к декабрю-январю. Властям надо будет попытаться отказать Навальному либо зарегистрировать для участия в выборах. И то и другое – кризис. Каждый сценарий станет центральным событием в биографии для его участников. Выявится, на что их нацелит лидер и что они станут делать. Как будет выглядеть центральная власть и Путин, вероятный другой кандидат, в разгар конфликта? Путину придется противопоставить себя уже не столичным гуманитариям, а неоформленной партии Навального – десяткам и сотням тысяч граждан России. Как эта партия подхватит постпутинскую повестку выборов? Кто там политически и организационно готов «беречь Россию»?

Центральный конфликт кампании не у Путина с Навальным, а у Путина со сторонниками Навального, или, вернее, со сторонниками транзита, перехода в постпутинское будущее. И их конфликт приближается.

[Глеб Павловский]

http://worldcrisis.ru/crisis/2080355?COMEFROM=SUBSCR

[Глеб Павловский]

https://polit.ru/article/2019/08/01/pavlovsky/
01 августа 2019, 18:54 Мосгордума Москва акции протеста
ГЛЕБ ПАВЛОВСКИЙ
«Власть перешла к тактике буллинга»

@ilya_shepelin
Следственный комитет продолжает раскручивать дело о массовых беспорядках 27 июля — а полиция и Росгвардия дают понять, что следующую акцию готовы вновь разогнать. Пока что дело ведется, как сообщается, против пятерых человек, но это не значит, что в нем не появится новых фигурантов. При этом акция 3 августа пока так и не согласована, зато готовится новая акция, 10 августа.

Политолог Глеб Павловский рассказал корреспондентке «Полит.ру» Ане Гольдман о том, что сейчас происходит и к чему стоит готовиться.


Глеб Павловский
Сегодня у оппозиции нет единого мнения ни по одному вопросу, они не могут договориться даже о дне проведения очередного митинга — одни считают, что нужно непременно выйти 3 августа, а другие настаивают, что субботу 3 августа можно пропустить и готовят митинг 10 августа. Нет даже общего мнения насчет того, где именно проводить митинг — на проспекте Сахарова, на Лубянской площади, на Калужской или где-то еще. Отсутствие внятной позиции и разногласия безусловно скажутся на количестве людей, которые выйдут или не выйдут на улицу в субботу.

Главное событие сейчас — это не оппозиционные демонстрации, а действия власти. С прошлой субботы мы наблюдаем демонстративное применение силы властными структурами, и я думаю, что силовые акции властей будут продолжаться.

Силовая тактика всегда имеет успех, на то она и силовая. На войне важно соотношение сил и можно спорить о том, чья силовая тактика успешнее. В мирное время оппозиции нечего противопоставить силовой тактике власти, кроме правовых действий, а правовые действия власть блокирует. Получается, что власть проводит собственные демонстрации, и на данный момент они выглядят куда убедительнее оппозиционных. Все преимущество власти налицо.

По сути сейчас у нас даже нет никакой оппозиции, есть некоторое количество несогласных, но они крайне разрознены, у них нет единой позиции ни по одному вопросу. Они сейчас сами остро нуждаются в правовой защите, у них нет ни четких требований к власти, ни ясных предложений для граждан.

Мне кажется бессмысленным проводить параллели между нынешними протестными выступлениями и движением белоленточников в 2011-2012 году, когда из-за отсутствия политических лидеров протесты были обречены на провал с самого начала и пошли на спад буквально после второго митинга.

Я думаю, что сейчас ни общество, ни власть не пойдут на попятный. Россия большая, и помимо Москвы в ней много других точек развития гражданской инициативы, гражданского сопротивления и гражданской самообороны, поэтому у протестного движения есть потенциал для расширения. Бессмысленно вести подсчеты и пытаться перевести протест в формат Болотной, когда организаторы зачем-то бесконечно подсчитывали, сколько человек вышло на площадь, и гордились большими цифрами, который, в итоге, не имели никакого политического значения.

Сейчас власть демонстративно нарушает закон о выборах и Конституцию. На это совершенно бессмысленно отвечать прогулками по Москве, участники которых рискуют быть задержанными и даже провести за решеткой несколько лет. Оппозиции сейчас необходимо вдумчивое и трезвое осознание нового уровня опасности.

Власть перешла к тактике буллинга. Гражданским силам нельзя поддаваться на буллинг и нельзя отвечать буллингом на буллинг власти, потому что власть априори сильнее — на ее стороне играют не только платные провокаторы из националистической группировки SERB, но и Росгвардия. Власть также использует популярные телеграм-каналы, которые превратились в коллективных доносчиков и провоцируют новые аресты и новые более тяжкие уголовные обвинения. В буллинг на стороне власти сейчас включаются даже те люди, которых раньше считали либералами.

Оппозиционерам сейчас необходимо прекратить вести пустые споры о том, где самое лучшее место для митинга (кстати, подобные споры велись и в 2011 году, тогда многие видные деятели протестного движения утверждали, что проводить митинг на Болотной — унизительно), вместо этого нужно четко определить повестку и цели. За что именно митингуем? Если цели не достигнуты, необходимо ставить новые цели. Сейчас предвыборная кампания в Мосгордуму практически сорвана, а вместо того, чтобы реагировать на это, оппозиционеры ведут бесконечные пустые споры.