*2347. Клуб бывших главных редакторов

[Наталия Ростова]

http://slon.ru/articles/582719/

18.04.11 | 13:29

Все о бывших главных редакторах

[Анатолий Лысенко. Фото: ИТАР-ТАСС]
Генеральный директор ВГТРК (июль 1990–ноябрь 1996) Анатолий Лысенко о том, как в новой России появилось ТВ и чем Лужков опаснее Путина

Анатолий Лысенко – легендарный создатель «Взгляда», изменившего в 1987 году представления советских людей о том, каким могло быть телевидение, – согласился создавать Всероссийскую государственную телерадиокомпанию, по его словам, только на том условии, что его друг и коллега Олег Попцов станет главным на ВГТРК и именно ему придется общаться «с руководством». Как и Попцов, жаловавшийся в интервью Slon.ru на отсутствие денег, он называет главной проблемой при создании нового телеканала нехватку средств.

В интервью Slon.ru Анатолий Лысенко рассказал о том, как создавать телевидение на руинах Советского Союза, какое обвинение ему грозило в связи с именем Михаила Лесина и чем Юрий Лужков хуже Владимира Путина.

– Как бы вы охарактеризовали то, как тогда становились руководителями СМИ в ваше время и чем это отличается от того, что есть сейчас?

– Совершенно невозможно понять, как становились [руководителями] в 90-х. А раньше – потому, что прорастали: занимали должности редактора, старшего редактора, главного... Типичнейшая биография советского времени – биография главного редактора программы «Время» Григория Александровича Шевелева. Он начал с корреспондента, а поднялся до зампреда «Гостелерадио». Гриша не пропустил ни одного этапа, было такое медленное прорастание, и случайно никто не взлетал. Или Леонид Петрович Кравченко – начал корреспондентом и тоже прошел все ступени.

В 90-м году взлеты были совершенно неожиданные. Я руководил программой «Взгляд». И, когда пошел разговор о российском телевидении, предлагалось несколько кандидатов: Сашу Тихомирова хотели назначить, Беллу Куркову – они были депутатами, подходили по характеру... Мне задали вопрос, не пойду ли я. Я сказал, что первым идти не хочу, и договорились, что, если Олег Попцов будет общаться с руководством, а я – заниматься делом. Он был депутатом, очень любил общаться с руководством, а я этого на дух не переваривал и не перевариваю по сей день. Я люблю общение с руководством, если оно мне симпатично, а, если оно мне несимпатично, что мне с ним общаться? Я сказал, что подумаю. Думать мне не дали – на следующий день меня уволили из системы Гостелерадио СССР. Вернее, так – Борис Николаевич, не спросив, меня назначил, а когда он уже подписал, то меня с Гостелерадио тут же уволили. И никто не спрашивал.

– То есть тогда должность председателя, которым стал Попцов, была больше, чем – гендиректора?

– Да. Мы так рассчитывали, что хождение на ковер было за Олегом, а я оставался директором – разбираться с телевизионными делами.

В общем, все становились случайно – так же как Влад [Листьев] вдруг из корреспондентов стал руководителем. Масса людей была случайных, масса – исчезли, и, в основном, приходил, я бы так сказал, второй-третий эшелон. Обычная история в момент революций. Становились руководителями, а дальше уже время испытывало. Тебя назначали, а правила игры – новые, которые ты сам и должен был писать.

Нас [с Олегом Попцовым] назначили руководителями ВГТРК, а российского телевидения не было, надо было писать от нуля – что такое положение о российском телевидении. Старое положение, Гостелерадио, состояло из пропаганды, из идей марксизма-ленинизма, решений съезда и только где-то на седьмом месте было информирование населения о жизни страны. А тут – все наоборот. В этом была сложность, в этом и был плюс. Вот, скажем, когда меня назначили руководить уже ТВЦ и надо было ликвидировать «2x2», заменить его на новую штуку, было сложно – нужно было набирать людей, выгонять людей, закрывать передачи.

– А то, что сейчас так быстро становятся руководителями СМИ, это хорошо?

– Быстро не становятся, это легенда. Другое дело, что сейчас могут назначить богатенькие люди того, кто им нравится – это есть. А так приходят опытные люди, возьми руководителей газет, каналов... У Кости (генерального директора «Первого канала» Константина Эрнста – Slon.ru) – огромный опыт, у [президента ВГТРК] Олега [Добродеева] – еще больше, и на НТВ (у генерального директора НТВ Владимира Кулистикова), и у Сашки Пономарева (генерального директора «ТВ-Центра»). Остальных я уже меньше знаю.

ЗА ЕЛЬЦИНА

– А что было сложнее всего при создании российского телевидения?

– Нищета. Нищета в прямом смысле этого слова – у нас не было ни-че-го. И нас было всего несколько человек. Потом нам дали здание – после долгих скандалов, из которого с трудом выехало министерство – Министерство строительства предприятий Урала, Сибири и Дальнего Востока, управление ГУЛАГа это было. Из него вывезли все – осталось только несколько колченогих столов (в прямом смысле, поверь, не вру – обшарпанные столы, которые обычно стоят у вахтерши в ЖЭКе), несколько стульев и то ли 260, то ли 270 портретов Ленина. Плюс одна скульптура – композиция метра на два-три. А это – 90-й год, война между Россией и Союзом.

– И вам надо было поддерживать?

– Естественно, Бориса Николаевича и Россию.

– Это вам ставили как задачу, когда назначали?

– Да, мы пришли с этой целью. Были противниками и Горби, и в какой-то мере – СССР, но, во-первых – противниками Компартии, а те [Гостелерадио] были под партией еще.

– Это было понятно изначально?

– Абсолютно.

– И вам этого не надо было даже объяснять?

– Абсолютно, абсолютно. Там идеологически каждый из нас определялся и все. И я очень благодарен тем, кто пошел за мной. Ведь это не были ребята с улицы, это были очень удачливые карьерные ребята. Если бы Олег Добродеев не пришел к нам, думаю, через полгода бы он руководил программой «Время». Все это прекрасно понимали, что Олег – наследный принц, который вот-вот возглавит программу «Время» (а тогда это – маршальская должность). Но ребята выбирали для себя.

«ЛАПТИ» И ПЕРВЫЕ ДЕНЬГИ

– При этом финансирования государство не давало.

– Оно давало. На словах. Видела же фильм о Гайдаре – казна-то была пустая. И когда вставал вопрос – дать деньги нам или детям на лекарства, очень трудно было кричать: дайте нам! Давали по капельке, по крошке, надо было выкручиваться.

– И тогда появилась «джинса»?

– Ты знаешь, нет. На ВГТРК тогда «джинсы» не было вообще.

– Никогда?

– Нет. У нас была очень жесткая система контроля.

Сейчас тебе объясню. Она («джинса» – Slon.ru) была. С самого начала что сложилось? Самые разные системы подхода. Когда рухнула советская власть, с 91-го года считай, первый канал разделился на направления – развлекательное, такое, сякое... У них была техника, они были девушкой с приданым, а мы – ш-ш (свистит – Slon.ru), ничего у нас нет. Система была следующая – каждое направление получило время, которое заполняло своим эфиром. А деньги на эфир получало, продавая рекламу внутри. Все понятно? Отсюда – чемоданы с деньгами, один больше, другой меньше, неучет, конверты и прочее.

У нас с самого начала система была следующая – все время принадлежит компании. Это время мы продаем – «Видео Интернешнл», другим, но денежки идут централизованно. Конечно, какая-то «джинса» появлялась. Отследить – это же очень трудная вещь. Но [когда узнавали] – выгоняли. Влад вынужден был тогда вообще от рекламы отказаться – другого пути не было. Поменялись все руководители направлений, и Влад был вынужден отказаться от рекламы.

– Это причина его убийства?

– Нет. Нет, нет, нет, нет. Думаю, что причина была личная – коммерческая деятельность Влада, я в этом твердо убежден. В чем-то кого-то кинул, где-то что-то пересекся... Он занимался многими делами. Никакой политики там не было.

– А ведь именно благодаря ВГТРК «Видео Интернешнл» стала таким монстром?

– Конечно. Конечно.

– Вы понимали это тогда, когда начинали работать?

– Когда мы начинали работать, ко мне пришел [основатель группы компаний «Видео Интернешнл», ныне покойный] Юра Заполь, показал сто долларов и сказал: «Папа, мы за неделю заработали сто долларов!» Когда все это начиналось, было так смешно. Потом пошло, пошло, пошло. Мне так жаль, что Юрочка умер. Он был чудесный человек, чудесный. Человек с юмором, чудесный, светлый, хороший человек.

Мы с ним раз в три месяца садились и начинали торговаться, сколько они должны денег переводить ВГТРК. Я неплохо знал экономику, ну и Юрка – тоже. И вот мы сидели, считали, а в промежутках говорили об истории, шахматах, теннисе. Это длилось часов по пять, [бывало, что] два-три дня такой торг был!

За два месяца до смерти позвонил. «Что ты делаешь?» – говорю. «Ой, пап, учусь играть в гольф и так спину потянул». В Англии он был. А это болела уже не спина, и за три месяца буквально он сгорел. Это несправедливо было. Помню, как стоял Егор [Гайдар] у гроба, они ж на одной парте с Юрой сидели. А потом – Егор, так же не вовремя. Уходящая натура, к сожалению, мы все. Как говорил Георгий Аркадьевич Арбатов: «Ну что, Толечка, пока. На чьих похоронах встретимся в следующий раз?» Встретились на похоронах Арбатова.

Поэтому другое телевидение должно быть. У меня дома лежит цикл, последний, который я делал, – «Их двадцатый век». Это рассказ о самых разных людях – журналист Гальперин и художник Ефимов, адмирал Амелько и маршал Белов, Арбатов, Добрынин, Феоктистов, Сергей Владимирович Михалков, Андрей Вознесенский, Славик Голованов, самые-самые разные. И так смотришь и понимаешь, что из всех, у кого брал интервью, в живых осталось двое. Это – уходящая натура, ушедший век, а с ним и ушедшее телевидение.

– А что нужно знать, чтобы понимать, каким было при вас телевидение?

– Советское телевидение. Со всеми плюсами и минусами. Как советское кино. Как советский театр. Получше, чем советская литература – очень мало выжило. Но оно соответствовало времени и месту.

– А ВГТРК при вас?

– ВГТРК при нас – это краткий глоток абсолютной свободы.

– Почему вы ушли?

– (Задумывается). Не нашел общего языка с новым руководством.

– С [следующим главой ВГТРК] Эдуардом Сагалаевым?

– Да.

– А не под выборы ли было назначено новое руководство?

– Нет, нет, нет, нет.

– И ничего не скажете больше по этому поводу?

– А больше и говорить нечего. Исключительно с этим было связано. С выборами никак не было связано.

– Не повторится больше [«краткий глоток свободы»]?

– Нет. Думаю, что нет. Если повторится, то по-другому.

– Как же создавать телевидение, не имея денег?

– Создавали. Хочешь жить – умей вертеться.

Основная проблема – деньги: идей – море, а денег нет. Нет техники, а купить ее – нет денег, нет пленок. Для того чтобы обеспечить свою передачу и вообще работу, Тема Боровик объехал всех зарубежных корреспондентов здесь – у него были очень хорошие вязки. А у них по технологии было так – записывали кассету, выбрасывали. А у нас записывали раз сто. Тема объехал всех, собрал штук 150 кассет, и мы на этом жили. И каждый что-то искал, искал.

– Это был драйв?

– Да! Больший драйв я не испытывал. Мы обратились к производителям (когда уже появились производители), к местным студиям кино, мы договаривались с ним, где-то платили копейки. Я помню, сколько стоили «Улицы разбитых фонарей», которые снимали для нас питерцы. Первые серии стоили тысяч 8 долларов, всего-навсего, а они по сей день идут.

Искали производителей – заполняйте время. Так мы вытащили на экран «Формулу-1». Мы не очень понимали, уступая время свое, а они были очень умные – вкладывались. У нас считали, что «Формула-1» к нам не относится, что это – про аристократов каких-то. В 1993 или 94 году один из вице-премьеров говорил, что «Формула-1» никогда не будет популярна. А сейчас посмотрите, сколько журналов выходит! Тогда никто из нас не знал, что будет столько машин. Нам принесли «Формулу-1» – уже с рекламой. Показывать ведь ее очень дорого (сейчас, думаю, право показа стоит несколько миллионов долларов), а мы получали якобы за так, но с рекламкой фирмы Michelin. Мы считали их глупыми – кому Michelin нужны, у нас есть Московский шинный завод, есть «Жигули». Мы два года их крутили. Они разработали почву, также как всякие Sniсkers, Bounty – те, кто поумнее. Когда они стали появляться, мы ничего другого не знали. Мы были «лапти».

БЕСКОНЕЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ

– Как вы представляли себе телевидение, которое хотели делать?

– Да никак. Интересное телевидение, общечеловеческих ценностей, беспартийное, демократичное, в котором сталкиваются разные мнения, есть дискуссии. Дурачки!

– Это все очень сложно сейчас представить, но как описать читателю то ощущение времени?

– Это дикое время – все неофициально, все друзья, все на ты.Это был совершенно другой коллектив. Что значило попасть к председателю Гостелерадио? Люди, поработавшие всю жизнь, могли никогда не видеть председателя. Вершиной было попасть к главному, и то не во всех редакциях. А здесь...

Получилось так, что, когда министерство уехало, ко мне пришли и попросили: «Возьми секретаршу, которая работала у министра, опытный секретарь, очень хорошая женщина, милая, живет рядом – ей не хочется уезжать». У меня никогда прежде, естественно, секретаря не было. Валечка пришла ко мне (мы с ней отработали 15 лет, она со мной уходила в пенсию). И, конечно, решила, что попала в компанию сумасшедших. До этого – министры. А тут врывается бородатый человек с вылупленными глазами и орет: «Лысый на месте?» «Кто?» «Анатолий Григорьевич». Она же не понимала, что это контора, в которой нет понятия дистанции, должности.

– Понятно, что не было создания опыта телевидения в новой России...

– Ни у кого не было.

– … а вы смотрели западные образцы?

– Нет, во-первых, у меня просто не было времени. Мы работали по 15–16 часов, а был и год, когда я жил за кабинетом (ребята мне сделали там квартирку). Во-вторых, не знали языка. А в-третьих, что это мы будем у них учиться? У нас телевидение значительно интереснее.

Конечно, тогда руководство уделяло очень много внимания творчеству. Тебя могли поймать в туалете, куда ты мечтал выскочить, и начиналось обсуждение, как должна выглядеть передача. [Борис] Берман вспоминает, что он как-то ездил со мной на лифте вверх-вниз полчаса – обсуждали передачу.

– Нельзя было выйти?

– Выйдешь – тебя схватят. Другие уже сторожат, и хорошо, если тебя поймают на выходе, когда ты до туалета короткими перебежками добежишь...

– А творческие открытия какие были?

– А это и было творчество. С тем же Темой [Боровиком]... Приезжал он поздно вечером и мы могли до двух-трех часов ночи обсуждать. Так появилась передача «Совершенно секретно», потом – «Двойной портрет».

– Сейчас, вспоминая то время, что вспоминаете больше всего? Какие программы? Каких ведущих?

– Прежде всего вспоминаю желание поспать. Поспать, почитать – на это времени не было. С одной стороны, было ощущение непрерывного кайфа, а с другой – непрерывной работы.

В чем-то руководить – интересно, но интереснее, конечно, придумывать. Самый большой кайф мне доставляло придумывать. Мы сидели с Сережей и придумывали передачу «Сергей Соловьев рассказывает». Я знаю Сережу долгие годы, компанию, в которой собирались, знал, как он умеет рассказывать. Я к нему пришел: «Вот твое время – полчаса, ни во что не вмешиваюсь. Сергей Соловьев рассказывает о людях, которых он видел». Так родилась передача «САС», она возобновилась сейчас на «Культуре».

При жизни успели записать лекции [Юрия] Лотмана. Генка Хазанов снял потрясающий фильм. Вот это было очень интересно – придумывать, гораздо интереснее, чем «ну дайте деньги, ну подайте».

Когда ты руководитель, ты становишься профессиональным нищим. Я приходил, орал, ругался с министрами, но я же понимал, что они не дают не потому, что не любят телевидение или меня, а потому что нету! Правительство Гайдара пришло к власти, не имея вообще ничего. Я не понимаю вообще, как этому правительству удалось избежать революции. Все забыли уже, что были табачные бунты, когда в Питере перекрывали улицы и начинали бить милицию, что были бунты стирального порошка. Ничего не было, все профукали! Как удалось Егору избежать революции?.. Время пройдет, и Егору, и Борису Николаевичу памятники нужно поставить – как избежавшим кровопролития. Чем можно было удержать республики? Армии нет, денег нет, ничего нет!

О ДАЧЕ И СДАЧЕ СВОБОДЫ

– Вы согласны с той точкой зрения, что свободу дали, что она не была завоевана?

– Нет. Я бы сказал, что она была завоевана. Были созданы такие условия, при которых удержать власть уже было невозможно.

– Разве не была спущена сверху журналистская свобода?

– Старт был сверху, а дальше шел неуправляемый процесс. Те, кто дал старт, не очень понимали, чем все кончится. В этом и была трагедия. Хорошо ведь, когда все планируется, а тут все было спонтанно. Конечно, старт был дан сверху, тот же «Взгляд» – с рекомендацией ЦК партии.

– И как до вас это доводили?

– Никак. «Ребят, надо делать информационно-развлекательную молодежную программу».

– Это – Александр Яковлев?

– Сколько я Александра Николаевича ни спрашивал, он смотрел хитрыми глазами, ухмылялся и говорил: «Давай лучше поговорим о книгах». Он любил книги, я любил (называл меня Книгоношей). Я его много лет спустя его спрашивал про авторство идеи. Его идея, его идея. Конечно, это была идея самого Яковлева. А до нас довело руководство Гостелерадио. Идея была передана [нашему] руководству, оно дало ее нам, а дальше мы начали работать, не понимая, во что это выльется. Само развитие, все происходящее и публика подталкивали.

– Почему все-таки возникла эта идея – дать свободу?

– А прекратили глушение, и надо было отвлечь молодежь от западных станций. Считалось, что, если мы дадим им информацию и музыку, мы отойдем от этого. А мы дали вначале развлекушечку, а потом оказалось, что людям нужно другое.

– И в итоге – бесконечные истории с окриками сверху, с закрытиями «Взгляда»...

– Ну, это всегда, это даже интереснее работать. Когда перед тобой все двери открыты, даже неинтересно. Как говорил Володечка Соловьев, мой любимый, самое главное – это спор с самим собой.

– Получается, что телевидение возникает только тогда, когда нужно власти?

– Так-то оно, конечно, «так» возникало.

– А нет ли у вас ощущения, что сдали эту свободу?

– Давно!

– Когда это произошло?

– Начиная с 2000-х – вообще, конец. Ее пытались пристроить, укоротить. Управляемая демократия – это очень сложная штука, не для нашей страны. Общество должно созреть для демократии. Не созрело, к сожалению. Не созрело.

[Наталия Ростова]

– Почему отдали?

– Исторически. Вот мы кричим: гражданское общество, гражданское общество, а в России не было граждан никогда. Никогда! Граждане России существовали с февраля 1917-го по январь 18-го, когда разогнали Учредительное собрание, а фактически – по 7 ноября 17 года. Вот пять месяцев, когда были граждане России. До этого – подданные царя-батюшки, подданные Российской империи, а потом – советские граждане, вот и все. Не было в стране гражданского общества, а оно должно созреть, прорасти. Совсем другое, когда английский парламент руководствуется инструкцией, подписанной Иоанном Безземельным, которой лет 600–700.

Я всегда ругался с Олегом Попцовым. «Я мечтаю выстроить «Би-би-си», – говорил он. «Сначала надо выстроить Англию», – говорил я, а уж когда она есть – выстроить «Би-би-си». Не бывает такого, что есть «Би-би-си», а вокруг – деревня Гадюкино. Не бывает. Но я оптимист, я верю в 20-летних. Может, это не совсем то общество, которое я хочу, но со временем все равно все придет к тому, что должно быть.

Мы очень плохо знаем историю. Нигде в мире сразу не происходило. Я помню, в 90-е как-то очень ругался с немцами. Фонд [Конрада] Аденауэра приехал: «Мы знаем, как строить демократию». Через губу учили – пока не послал их на три буквы и не сказал, что они не знают. У них демократия строилась, как и в Японии, в условиях оккупационного режима, в 45 году, хотя им было значительно проще строить демократию, чем нам: у них демократия закончилась в 33-м, и с 33-го по 45-й была диктатура, 12 лет. А у нас-то – 75, поколения поменялись!

Не будем оправдывать товарища Шиккльгрубера, но в Германии немцев немцами было уничтожено на порядок меньше, чем мы уничтожили своих в лагерях. А сколько еще сбежало от нас? С 17-го по 22-й сбежали и погибли практически две трети лиц с образованием, а потом – 34-й, 36-й, 37-й... Элита страны ушла, а потом еще война...

Я верю, что будет медленный процесс. Оккупация? Но и в этом случае надо быть немцами. Я помню отца приятеля, который был комендантом немецкого города. Он рассказывал, что издал приказ сдать оружие. И немчура сдавала. Пришел какой-то старикашка – с вопросом, сдавать ли ему дуэльный пистолет XVII века.

А у нас? Ведь пушку в погребе припрячут и пулемет на чердаке – на всякий случай. Первый признак демократии – не ходить на красный свет. На пустой Унтер-ден-Линден, в час ночи, когда машин и в помине не было, я пошел на красный свет. Сзади слышу: «verfluchtes russisches Schwein» – «проклятая русская свинья». Стоит пьяный немец, сволочь. Пьяный-то пьяный, а на красный свет не пойдет.

– И что вам дает основания оптимистом быть? Как раз ведь об обратном рассказываете.

– То, что эти ребята живут уже по канонам среднеевропейским. Они не верят ни в бога, ни в черта, не боятся работать, не надеются на родителей, на комсомол и, к счастью, не надеются на государство. Они надеются сами на себя. А жить в джунглях могут те, кто воспитан в джунглях.

ПРИМУС ПОЧИНЯЮ

– Вы могли бы сказать, что телевидение при вас было свободным?

– Да, до 92–94 года. Все, дальше началось. Вообще в обществе телевидение не может быть свободным. Оно зависит от одной простой вещи – от того, кто платит деньги. Вот купи камеру на свои деньги и снимай ТВ. Оно будет свободным, то есть будет подчиняться только тебе. Но если ты купишь камеру на деньги родителей и начнешь делать телевизионную программу, критикующую родителей, это вызовет, думаю, непонимание.

– Что вы имеете в виду под 94 годом? Это война в Чечне или что-то другое?

– Нет, в 94-м начались активные вмешательства в нашу деятельность.

– Ну приведите хоть один пример!

– Сейчас очень трудно сказать: настолько это давно было, что уже не помнится. В это время руководство начало больше задавать вопросов. А сказать конкретно – трудно, да и черт его знает, было конкретно или не было.

– А по поводу войны не было конфликтов?

– У меня нет.

– У Олега Максимовича?

– Да тоже думаю, что не было никаких. Сейчас Олег будет рассказывать, каким образом гнобила власть, но на самом деле ничего этого не было. Это все – красивые легенды, чтобы представить – вот, мы там боролись. Нет, это все не совсем правда будет.

– В это же время появилось НТВ. Вы почувствовали в них конкурента?

– Конечно.

– Какова роль НТВ? До сих пор ведь нет единого мнения, и до сих пор так о нем спорят.

– А какое единое мнение может быть? Это был интереснейший проект. Мне очень жаль, что он погиб. А в начале оно было эталоном качества информации, вот чем оно брало. Потом, к сожалению, НТВ стали использовать для сведения разного рода политических счетов.

– Что стало причиной гибели того НТВ?

– Просчитались тогдашние владельцы НТВ. Они решили, что могут ставить условия государству, будучи зависимым от государства, потому что государство – за то, что они его поддерживали – достаточно с ними расплачивалось. Казалось, что должно платить и дальше, но этого не произошло.

– А какие условия?

– Они получили тогда кредит огромный. А когда берешь кредит, надо думать, как будешь расплачиваться.

– Да, но ОРТ тоже взяло кредит на 100 миллионов долларов и не вернуло его спустя много лет после разгрома НТВ.

– ОРТ и не возбухало. ОРТ было весьма лояльным, правильно? Если бы те не возникали – то же самое, ничего бы не было.

– Ясно. Получается, что вы в том конфликте были на стороне Михаила Лесина?

– Вы знаете, я не был ни на чьей стороне. Я считал, что есть правила игры, по которым приходится играть – нравится или не нравится. А они эти правила в какой-то мере нарушили.

– А вы чувствовали, что вы – подчиненный?

– Конечно, а как же? И давили. А есть еще очень сложная штука – цензура друзей, когда тебе звонят: «Старичок, ну ты понимаешь, не надо этого сейчас».

А иногда и действительно не надо. Телевидение – опасная вещь, которая на местах может вызвать такой взрыв! На рубеже советской власти – не было ничего еще, ни «Взгляда», ничего – был журналист, очень талантливый и рано умерший. Он сделал материал о сексуальной раскрепощенности. Тогда ж только-только начали говорить о том, что, оказывается, в стране секс есть. И он сделал интервью со студенткой в Алма-Ате, когда она, 21-летняя, рассказала о том, что у нее было три или четыре партнера, не больше. (Сегодня это, может, анекдотично звучит.) И говорила она о том, что, в принципе, ей понравилось, что ничего страшного в этом не видит, что потом выйдет замуж. Он этот сюжет привез. Я посмотрел и сказал, что не пущу. Ну и началось: я – агент ЦК КПСС, зажимаю горло демократии... Упирал на то, что она сама говорит, никто не заставляет. Но она – дура! Ну не понимает, что ее появление на экране – это смертный приговор, что она, естественно, вылетит из комсомола, из института, отправится домой, а дома, в шахтерском поселке, понятно, как ее встретят. Кранты девке будут! Долгий был скандал. Кончилось тем, что материал пошел с закадрированным лицом и смикшированным голосом. Только вышел в эфир, как через пять минут звонит мне председатель Гостелерадио Казахстана: «Толь, мне тут из ЦК позвонили. А откуда девица? Надо ж принимать меры». «Не знаю», – говорю. И должен журналист думать о будущем, о том, можно ли это давать или нельзя?

Всегда нужно очень тщательно взвешивать. Всегда правда имеет две стороны, ты должен думать, как слово отзовется. Легче всего сказать, призвать: «Все на улицу!». А кто будет перевязывать потом?

– Но ведь показывать правду – это не то же, что призывать на улицу.

– Ради чего ты показываешь правду? Ради того, чтобы показать правду? Ты же показываешь правду ради чего-то, цель-то у тебя есть.

– Отображать действительность.

– «Отображать»! Просто так отображать? Знаешь, как у Маяковского в «Клопе» – театр не отображательное зеркало, а увеличительное стекло. Показ по телевидению есть общественная акция. Вот ты показала. А дальше?

Во-вторых, показать объективно ты не можешь: зритель не объективен. Когда были армяно-азербайджанские конфликты, знаешь, отчего зрители бунтовали? От объявлений о погоде: «В Ереване – плюс семь, в Баку – плюс девять». «А-а-а, почему сначала говорят в Ереване, а потом в Баку». Завтра: «В Баку – столько-то, в Ереване – столько-то». «А-а-а!» И где справедливость? Как только национальных дел касаешься – вообще кранты.

– А кто считал возможным вам звонить?

– Ой, все! В телевидении же все понимают. Есть интересы партийные, есть личностные, есть интересы бизнеса, а есть приятельские, а ты должен развести всех и по возможности ограничить их влияние на тех, кто внизу. Вот всё, извини меня, говно, должно вылиться на тебя, и вниз его переливать не надо. Легче всего вызвать [из тех, кто ниже]: «Та-та-та!», а приходится [говорить тем, кто звонит]: «Ну да, сволочь. Ох, щас я их, ох, щас я его разорву!» Вызываешь [того, кто внизу]: «Твою мать, тщательнее надо, тщательнее. Вот там ты прокололся и тут прокололся». Звонишь [тому, кто вверху]: «Ну, старик, я его вызвал – на месяц лишили премии». (А никакой премии и не было). В этом и есть противность руководства – приходится все время так.

У нас было огромная сложность: Олег [Попцов] был депутатом, а он – человек конфликтный, и масса депутатов его на дух не переваривала. Ненависть к нему они переносили на российское телевидение. А я все время изображал, что моя профессия – примусы починять: «Что вы говорите? Да? Хорошо, я учту. Да, конечно!» (А про себя: «Да пошел ты!») Я все время говорил ребятам: учитесь, как мушкетеры – «пиф-паф, уноси готовенького» – один укол и капля крови. Не надо работать с топором за святую Русь. Тщательнее надо.

– Ельцин звонил?

– Нет. Борис Николаевич никогда не звонил. Его накручивали: «Вот посмотрите, это видите?» Самое гнусное – это окружение, а руководители обычно спокойные люди.

– Помню, как-то Борис Немцов объяснял поведение Ельцина, того, что он не пытался влиять на СМИ, тем, что Ельцин просто ничего не видел, не смотрел.

– Нет, абсолютно. Его это не колыхало, а вот окружение пыталось его завести.

– И что тогда происходило, когда его заводили?

– Ну что? – ну, облаяли тебя. Ну, я понервничаю. Вот собирались меня выгнать из партии, снять с места работы, еще во «Взгляде». Я историю эту уже двадцать пять раз рассказывал. Не выгнали, я сам ушел из партии, а вот рожа, к сожалению – кривая, поползла. Ну, сердце жмет, производственная травма это...

Руководитель должен быть толстокожим. Человек с тонкой душевной организацией долго на телевидении руководителем не продержится. Надо уметь психануть, иногда – обидеться. Это же тоже искусство. Есть люди, которых нужно облаять, есть те, кого можно только матом, а есть такие: «Иди-иди, ох, сердце болит, не могу. Так нехорошо мне после вчерашнего». И он пойдет – переживать от того, что тебя довел до сердечного приступа. К сожалению, это тоже искусство, и ничего хорошего в этом нет.

БОЛЬШАЯ ПОТЕРЯ

– В то время стали появляться первые частные станции: и ТВ-6 Эдуарда Сагалаева, и Ren TV Ирены Лесневской. Как это вы воспринимали, будучи государственным каналом?

– Прекрасно воспринимал. Есть конкуренция, достаточно интересные были каналы. С ними интересно было работать. Считаете, что были врагами? Нет.

– А политически не расходились настолько, чтобы перестать дружить?

– Нет, тогда все работали приблизительно на одном поле. Политические конфликты между каналами были в очень короткий период, когда [был конфликт на уровне] Россия – СССР.

– Чем вы отличались от ОРТ, первого канала?

– ВГТРК была российской, ОРТ – советским до 91-го года, а дальше – ничем, дальше началась нормальная конкуренция. Там сидел Егор Яковлев и Александр Николаевич Яковлев, а здесь – мы.

Я не очень верю во вражду, связанную с политикой. Есть вражда, конкуренция – творческого плана, кто кого увел.

– А денежного плана нет?

– Нет.

– Неужели? Только на творчестве конфликты основаны?

– Тогда деньги, знаете, какую роль играли? У каждого были свои источники. А сейчас рейтинг, деньги имеют большее влияние – большая прибыль, – но я бы не видел это определяющим. Скорее – рейтинг, скорее – популярность. Да, в какой-то мере это сказывается на деньгах.

– Переманивали звезд?

– Конечно. Егор увел, подлец, Олега Добродеева. Олег пришел ко мне и говорит: «Анатолий Григорьевич, я ухожу к Егору Яковлеву». Мне так стало нехорошо, сердечный приступ, буквально: «Олежа!» «Мне Егор сказал, что обеспечивает абсолютную свободу, никаких указаний» (а с Попцовым у него были конфликты – тот любил вмешиваться). Я сказал: «Олеж, не бывает полной независимости на телевидении». Через какое-то время в интервью он сказал, что Лысенко оказался прав. Потом он ушел к Гусю...

Уводили, да, но для меня самая большая потеря была – потеря Олега Добродеева.

– А сейчас, сравнивая ту работу Олега Добродеева и нынешнюю...

– Ты понимаешь, нельзя эти вещи сравнивать. Во-первых, прошло 20 лет. За 20 лет меняется страна, меняется телевидение, человек. Смешно же нас сравнивать – 30-летнего и 50-летнего. Черчилль про это гениально сказал: кто не был либералом в молодости, у того нет души, а кто не стал консерватором в старости, у того нет мозгов. Нельзя сравнивать. Разное время – разные люди.

– Не жалеете, что не руководите телевидением?

– Не-е-ет. Во-первых, уже сил на это нет. Во-вторых, это не очень интересно. Если бы можно было руководить, только придумывая – это да, а чтобы отвечать за что-то, за кого-то... Предпочитаю смотреть со стороны. Иногда к этому прислушиваются, иногда нет. Положение у меня хорошее – городской сумасшедший, ихтиозавр, что с него взять, дедушка...

– Легенда...

– (Иронично) Легенда, да. Миф. А в качестве легенды, знаете, что приводится? Робин Гуд и Атлантида. Робин Гудом я уже был, а Атлантида чем хороша? Утонула она. В любом случае, все в прошлом, надо вовремя уходить.

– А о том, каким стало телевидение, не жалеете?

– Оно не мое – да, но оно и не может быть моим. Я представитель другого поколения, другой страны. Немножко жалею, но сегодня то телевидение невозможно: зритель другой, страна другая. Телевидение, рассчитанное на страну, не может быть рассчитано на 84-летнего человека. Да, должны быть каналы, рассчитанные на таких пожилых людей, для которых показ «Офицеров», «Веселых ребят», «Свинарки и пастуха» вызывает ностальгию и слезы.

– Почему раньше можно было делать телевидение, исходя из лучших представлений о человеке, а сейчас надо ориентироваться на низ?

– То телевидение было сугубо идеологическим, и там был человек таким, каким мы его хотим видеть. «Как по телевидению», «как в кино», – говорили мы, понимая, что жизнь – другая. И выступление по телевидению было общественным, никто не говорил «я», говорили: «мы, советские люди», «мы, свинарки». Сегодня на телевидении – «я».

Кроме того, говорить о негативе легче. Затем это была и реакция на то, что все годы говорили, что все хорошо. «Проклятые демократы, поезда сходить с рельсов стали». А они всегда сходили, я это знаю как сын железнодорожника. Все это было, и убийств по бытовухе было не меньше – по пьяной лавочке, и грабежи были, все было. Другое дело – не сообщали. Сегодня никак уже не скроешь, а раньше – легко перекрывался крантик.

Очень много людей сделали карьеру на негативе. Получил прослушку – напечатал...

МИНИСТР-БОКСЕР

– В том числе, и ваши [распечатки].

– В том числе, и мои. Я даже в суд подавал на [тогда – игрока рекламного рынка Сергея] Лисовского. Меня обвиняли в том, что я хотел убить [тогда – министра печати Михаила] Лесина.

– А вы не хотели?

– Он меня папой зовет, и я к нему отношусь, действительно, как к родному сыну. Мне следователь говорит: «Вы хотели избить Лесина». А я представил себе себя, бьющего Лесина-боксера, который здоровее меня... А поймали мой разговор с Юрой Заполем: мол, видел Лесина и кроме желания плюнуть в морду и долго бить ногами, ничего нет. Почему? Потому что он, подлец, приехал из санатория, выправил нос, загорелый, похудевший. Такой симпатичный! А тут я сижу – замотанный, затраханный, и, когда я его увидел, подумал: «Удавил бы». А в перехвате это выглядело как желание покуситься на министра печати.

– И это Лисовский организовал?

– Говорят, что Лисовский, черт его знает.

– Организовал публикацию?

– Нет. Это мне следователь показывал.

– Не публиковалось?

– Нет. Во время следствия это было. Хотя, может, печаталось.

– А я говорю про распечатки, которые на compromat.ru публиковались – ваши с Лесиным переговоры.

– Может быть.

А Лесина тогда тоже спрашивали: правда, мол, Лысенко вас хотел убить?

КАК МУССОЛИНИ

– Вы думаете, счастливее вы сегодняшних молодых тем, что застали то время?

– Я вообще счастливый человек. Я сделал все, что хотел. Все, практически! Я очень доволен своей работой на заводе, тем, что попал на телевидение. В моей жизни ничего не должно было произойти, а оно произошло. Я доволен, что работал на телевидении в блестящей редакции, что мне удалось сделать много работ, программ, что у меня были и есть чудесные друзья. Я доволен тем, что руководил каналом, единственный на телевидении, кто сделал два канала. Я доволен, что работал в правительстве Москвы. (С ноября 1996 по март 2000 Лысенко – председатель комитета по телекоммуникациям и СМИ правительства Москвы – Slon.ru). Доволен тем, что руковожу академией. Доволен женой, внуком. Недоволен ногами, глазами. Недоволен тем, что старею.

– Про ТВЦ мы ни слова не сказали еще. (До июня 99 года Лысенко был членом совета директоров ТВ Центра – Slon.ru.)

– А это было вторично. Уже было немножко легче работать, имея прежний опыт.

– Это была просьба Лужкова [прийти]?

– Да. Его приглашение. Думаю, скорее, меня звали не как телевизионщика, а как политтехнолога, но с использованием телевидения. Это дало колоссальный опыт. Я получил огромное удовольствие оттого, что увидел механизм государственный, действуя внутри, почувствовал себя чиновником, поработал. Интересно было.

– Как звучала задача?

– Создать телевидение Москвы. Официально. А второй план никогда не говорили – он был понятен без слов.

– Какой?

– Сделать Лужкова президентом. Я очень доволен, что это нам не удалось сделать. Очень доволен. [Иначе] было бы страшновато.

– Почему?

– Юрий Михайлович ближе к Муссолини, чем к демократу. И не надо удивляться: Муссолини был демократом в одно время, он же был лидером социалистов Италии.

– Хуже Путина?

– Трудно сказать. В свое время я очень поддержал. Во-первых, я верил всегда в нюх Бена. Не знаю, не знаю. Если он во второй раз не придет – я готов все принять, если пойдет система смены (это очень важно для страны, в чем гениальность Бена – в том, что он ушел. Это очень важная вещь).

– То есть, если Путин не вернется, вы ему прощаете все?

– Все – нет, я не всепрощенец. Он выполнил свою задачу, в какой-то мере. Хотя эта задача – на 15–20 лет еще.

– И Лужков, по-вашему, был бы хуже?

– Хуже. Он склонен к авторитаризму. И затем – колоссальное влияние окружения. И опасность Юрия Михайловича в том, что он популист.

- А канал, который вы создали, вам нравится?

- Сегодня? Да. Я считаю, что Саша Пономарев очень хорошо работает, он выдерживает курс. Я считаю, что интеллигентный канал.

[Илья Шепелин]

http://slon.ru/fast/russia/malyutin-...-1043154.xhtml
14.01.2014, 20:07

Александр Малютин

Бывший главный редактор «Известий» Александр Малютин, в течение последнего месяца занимавший в газете пост редакционного директора, сегодня окончательно покинул издание, о чем он сообщил Slon. По словам Малютина, он решил уйти из-за реорганизации холдинга News Media (включает в себя LifeNews, газеты «Жизнь», «Известия» и радио «Русская служба новостей»; управляет холдингом Арам Габрелянов), который в последние два года фактически объединяет свои редакции в одну структуру.

«Скажем так, идет глобальная реорганизация всего холдинга News Media, и это продолжается черт знает сколько времени. Сейчас к этой реорганизации еще и подключилась "Русская служба новостей". Это все теперь нужно как-то оптимизировать, продавать контент. Мне об этом не говорили, мне так кажется, что я не тот человек, который может эту общую продажу контента курировать».

При этом Малютин заверил, что он спокойно принял решение об увольнении.

«Мне не нужно много денег, а нужно понимать, что я делаю что-то прикольное и интересное. Если не получается делать интересно и прикольно, то я этого просто не делаю. С точки зрения обычной медиатусовки я ухожу в никуда. Мне можно делать предложения какие-то. А так я ухожу в свои маленькие проекты, где я буду заниматься корпоративными СМИ».

Малютин был назначен главным редактором в «Известия» в 2011 году, когда газета перешла под управление Арама Габрелянова. Через год Малютин уволился, беспокоясь из-за грядущего объединения редакций «Известий» и LifeNews. Однако в августе 2013 года вновь вернулся на пост главного редактора, сообщив, что теперь будет делать из «Известий» аналитическую газету. В начале декабря прошлого года он перешел на должность редакционного директора, на которой проработал чуть больше месяца.

[Наталия Ростова]

Россия
Экономика
Бизнес
Деньги
Мир
Будущее
Авторы

Клуб бывших главных редакторов
http://slon.ru/world/galya_galya-1072609.xhtml
18.03.2014, 21:35

Галина Тимченко. Фото: Иван Кайдаш / afisha.ru
12 марта главный редактор «Ленты.ру», самого большого, качественного, известного и старого российского СМИ в зоне Рунета, покинула свой пост. Больше десяти лет руководившая изданием, Галина Тимченко собрала вещи за час, села на самолет и улетела в запланированную ранее поездку в Венгрию. После прилета она встретилась с корреспондентом Slon, чтобы рассказать, что все-таки произошло.

– Ну как?

– Никак. Никак на самом деле. У меня ощущение скорбного бесчувствия. Ничего не чувствую, не понимаю. Ощущение – вне времени. Не могу ни на что реагировать.

– Как это все было?

– Мне назначили официальную встречу с [владельцем издания] Александром Леонидовичем [Мамутом]...

– Неожиданно?

– Да. У нас накануне должна была быть встреча по поводу всех медийных проектов, большой такой редакцией, встреча, в которой он должен был участвовать. Этой встречи не было. Я пришла в кабинет гендиректора, мы остались с Мамутом вдвоем. Он сказал, что хочет прекратить со мной трудовые отношения. На что я ответила, что для меня почему-то это неудивительно. Наша встреча заняла примерно пять минут. Он сказал, что хотел бы видеть главным редактором Алексея Гореславского, объяснил это тем, что не искал мне замену, но ему кажется, что Алексей Гореславский справится. Я пожелала успехов Алексею в этом нелегком труде и пошла собирать вещи.

– Не было даже причины указано?

– Нет, никакой.

– И вы не пытались поинтересоваться?

– Мне неинтересно. Разговор и так для меня неприятный, а унижаться расспросами, почему владелец считает, что меня можно заменить Алексеем Гореславским? Его дело. Если он принял такое решение, наверное, это чем-то вызвано. Да и не надеялась, что ответ что-то прояснил бы.

– Вы с ним вообще как-то прежде взаимодействовали?

– Очень эпизодически. У нас были спокойные рабочие отношения. Более того, в какой-то момент он сам одобрил приход [Василия] Уткина на «Ленту», приход [Григория] Ревзина, который успел напечататься три раза. То есть недели за две до того. Их приход требовал не его разрешения, а дополнительного финансирования, я просила о финансировании, перераспределении. Больше мы не встречались – в компании его не была, за одним столом не сидела, рабочих совещаний не было.

– Над вами не было никакого начальства?

– Нет, все последние 15 лет надо мной не было никакого начальства.

– Про трафик никому не рассказывали?

– Очень люблю говорить про трафик, рассказываю всем, но когда сама хочу. Надо мной – господь бог и читатель.

– А нам расскажите про трафик.

– Я оказалась в странной ситуации девушки, которая гордится девственностью, когда девственность вышла из моды. На «Ленте» нет ни покупного, ни обменного трафика, это все знают. Вся статистика открыта. И любой интересующийся человек может зайти в любую систему, которая известна и пригодна, увидеть, что весь трафик – органический. За каждым кликом стоят живые читатели, и это было предметом моей особой гордости в те времена, когда трафиком торговать было не принято, в те времена, когда это стало основным бизнесом СМИ, и в те времена, когда скрываются все показатели, кроме уникальных пользователей в сутки и количества хитов. Во все времена мы держали статистику открытой. Никаких специальных, технологических схем для трафикогенерации мы не применяли. Еще сто лет назад мы разговаривали с Левой Гершензоном (он тогда был начальником «Yandex-Новости») и сошлись – я ненавижу слово «трафик». Может, у кого-то это трафик, а у меня – аудитория. В последнее время цифры достигли угрожающих размеров, особенно в связи с украинскими событиями. И когда мы перешли аудиторию суточную в три миллиона уникальных пользователей и 20 миллионов хитов (это был рекорд, потом пошел откат), я поняла, что степень нашего влияния и воздействия на аудиторию достигла пиковых значений. Нельзя сказать, что я испугалась, но я поняла, что такой размер аудитории не может не привлекать чьего-то внимания, властного ли, олигархического ли, то есть не может не быть поводом для тревоги.

– Почему тревоги?

– Чем больше степень влияния, тем больше риски. Не хочется обижать коллег, но когда вас читают десять, двадцать или пятьдесят тысяч человек, в рамках российского интернета это погрешность. Когда вас начинают читать несколько миллионов – это влияние. И такие ресурсы всегда должны быть либо строго управляемы, либо подконтрольны. По-другому не бывает в нашей стране.

– И не бывает такого, чтобы нынче главный редактор крупного СМИ не имел бы контактов с Кремлем.

– У меня сложилась удивительная история. «Эхо Москвы» мне устроило поминки, я посмотрела распечатку их эфира и приужаснулась: молодые довольно журналисты говорят, что и не знали, что она такая, я, есть. «Ленту» знали, а меня нет. Лицом не трясла и рылом не торговала. Мне хочется спросить: ребята, а вы понимаете, кто такой редактор? Он работает с журналистом и с текстом, а с аудиторией – опосредованно. И чем больше редактор трясет рылом, чем меньше сидит за своим рабочим столом, тем хуже тексты, тем менее воспитаны журналисты. Задача редактора не светить на вечеринках или в президиумах, а сидеть за столом и править тексты, определять редакционную политику.

То же самое и с Кремлем. Для того чтобы мне работать, Кремль не нужен. Нужна ли я ему? Выяснилось, что тоже не нужна. У нас прекрасные взаимные чувства. Я не понимаю, зачем устанавливать отношения, которые ни к чему не ведут, это отношения тупиковые. С властью ты устанавливаешь отношения, когда есть твой ньюсмейкер или твой информатор, но и только, все остальные договоренности – вне закона о СМИ и этических норм профессии. И сколько бы люди ни говорили (пусть я буду стоять в сторонке тихим осликом), что это важно, я правда не понимаю. Может, это мой непрофессионализм. В «Ленте» есть любимый вопрос: «Чтобы что?» Мне с Кремлем контактировать, чтобы что? Чтобы меня любили? Мне не нужна их любовь. Чтобы меня слушали? Меня и так слушают – у меня большая аудитория. Слушали, поправлюсь я.

– Это вы намекаете на Алексея Венедиктова, позиция которого в том, что отношения с Кремлем именно что нужны?

– У Алексея Венедиктова другая задача. Сайт «Эха Москвы» – исключительно вторичная история. Прежде всего это радиостанция, куда нужно залучать ньюсмейкеров и экспертов в эфир. Без них эфир мертв. Чтобы залучать, нужно быть с ними знакомым. Наверное, так. Боюсь говорить за него.

– Слава богу, он остался.

– Да, слава богу. Но главный редактор радиостанции – это другая профессия.

– Как вам удавалось в течение всех этих лет, когда шли разговоры о том, что журналистика умерла, мы никому не нужны, новости не нужны, наращивать аудиторию?

– А мы ее специально не растили. Никогда не ставилось задачи перед отделом культуры, чтобы у него был не миллион посетителей в неделю, а полтора. Честно сказать, я не знаю. Просто занимались делом, которое казалось важным. Конечно, мы следили за поведением пользователей. Весь редизайн мы сделали на основании пользовательского сценария – очень большую работу провели, только три месяца считали статистику. Потом посмотрели пути по сайту, предпочтения, сделали статистические срезы и на основе всего этого выстроили архитектуру – так, чтобы было удобно. Все, ничего специального.

– Самостоятельный контент при этом появился относительно недавно.

– Четыре-пять лет назад. Мне кажется, я умру, а люди так и будут говорить про «самостоятельный контент». Все газеты работают одинаково, зачем лукавить? У всех есть подписки на агентства. Газета просматривает агентские сообщения, одновременно спрашивая с корреспондентов то, что ей кажется важным. Из этих же агентств выуживает то, что хотелось бы разработать самостоятельно. И на основании этого формируется новостная ли, аналитическая ли, экспертная ли картина дня. Наверное, в редакции чрезвычайно любимой мною газеты «Ведомости» не звонят бесконечно, каждые пять минут, телефоны из «Лукойла», «Транснефти», «Роснефти» и BP. Наверное, все крупные компании присылают пресс-релизы. Есть бизнесовые агентства, закрытые подписки, и журналисты за ними следят, а потом оформляют, а потом продают читателям.

Я вычитала в хорошей американской книжке про журналистику, что во времена, когда информация была недоступной, самым главным для корреспондента или журналиста было узнать ее первым и быстро донести до редакции. Во времена социальных сетей глупо думать, что новостной повод останется твоим хотя бы пять секунд. Наша задача – выхватить из бесконечного потока разнокалиберных новостей одну, осмыслить ее, снабдить правильными ссылками, экспертными мнениями, перерассказать, ранжировать и донести до читателя. Чем отличается агентская лента от любого СМИ? Тем, что СМИ говорят – посмотрите, мы это вынесли на первую полосу. Задача ранжирования крайне важна. Ее недооценивают. Правильно подать новости – чрезвычайно важно. У нас всегда были свои новости, агентские, новости из иностранной прессы. Дико популярный Huffington Post – это, если выражаться так, как принято в российской среде, – как бы агрегатор. На самом деле, нет. Это СМИ. Они формируют такую картину дня, которую не формирует никто. Но этот спор мой будет вечен. Или есть продукт, или нет. У каждой машины есть двигатель и четыре колеса, у каждой есть рама или коробка передач.

– Но не у каждой есть [Илья] Азар, [Светлана] Рейтер или [Даниил] Туровский.

– Не у каждой есть [Андрей] Козенко, [Иван] Колпаков и так далее. Это зависит от дизайнера.

– Так Азар все-таки не повод? Нигде не было сказано, что причина вашего увольнения – Азар? Что его надо убрать?

– Азар – это не повод, но о том, что Азар должен покинуть редакцию вместе со мной, мне сказал инвестор.

– Все-таки?

– Во время разговора он сказал, что ему кажется, что Азар должен уйти вместе со мной.

– Вы как думаете, причина – последнее интервью?

– Нет. К последнему интервью у Роскомнадзора не было никаких вопросов. Вопросы были только к гиперссылке, на другой источник. Ссылку мы убрали, и в тот же час я обратилась к юристам, чтобы оспорить решение, на мой взгляд, неправомерное. Непонимание госструктурами природы интернета (что интернет – это желание пойти глубже самому) и желание ограничить интернет, сделать из него бумагу фактически на мониторе и приводит к таким вещам. Я даже гадать не хочу, почему это произошло. Ситуация в стране такая, что не приходится ничему удивляться. Почему у меня должна быть какая-то другая судьба, чем у не менее достойных людей, которых точно так же вышвырнули в одну секунду? Чем я отличаюсь от [бывшей главы РИА «Новости»] Светланы Миронюк? Только тем, что у нее масштаб был другой? А агентство было в несколько десятков раз больше?

– Формально вы – частные.

– А они – государственные. Но за Светланой Миронюк не числилось никаких грехов, я об этом. Она совершенно блестяще превратила в начале 2000-х совершенно убитое, никакущее агентство в работоспособный, огромный, отлаженный, совершенный механизм. Однако по щелчку пальцев все это рассыпалось в прах. Ситуация для всех одинакова.

– Что делать?

– Не знаю. Я не склонна впадать в пессимистические настроения. Не очень хочу думать. У меня была мечта поехать на Рижское взморье, встретить весну, гуляя по пляжу в Юрмале.

– Бойтесь своих мечт. Они исполняются.

– Но, посмотрев на то, как себя ведут мои мальчики и девочки, я не могу позволить себе уехать из Москвы. Вся «Лента» встала и ушла. По сведениям, которые будут обнародованы сегодня-завтра, в «Ленте» остается пять-семь человек: по одному человеку в культуре, в экономике, в науке, два человека в спорте. Остается Motor и приложение «Дом». На сегодня подписаны все заявления, начиная от разработки, заканчивая административным и коммерческим отделами.

– А можно было не убирать гиперссылку?

– Можно, наверное. Мы бы попали под блокировку – нам ведь довольно четко говорят, что мы можем быть заблокированы вне судебного порядка. И это было бы поступком, который мог поставить издание под удар. Замечания Роскомнадзора сыпятся всем, всегда по разным поводам – мнение ли это читателя на форуме, что угодно. Мы получали много предписаний. У нас заблокировано три статьи – за использование мата, хотя они были опубликованы до вступления в силу закона о запрете мата. Однако, поскольку они находятся в открытом архиве и, зная корни этих слов, всего четыре, их можно найти, Роскомнадзор попросил нас ограничить доступ. И мы закрыли их.

– Это ведь «предупреждение», официальное?

– Да. Которое действует в течение года. Могло бы быть второе, и тогда – заявление в суд об отзыве лицензии. Мы все это прекрасно знаем. Поскольку мы призываем читателей относиться внимательно к законам, и сами относимся внимательно. Зачем? Это был бы хулиганский поступок. Было бы безответственно. То, что убрали, – ответственное отношение к действию регулирующего органа. Ну, и потом, это была не наша гиперссылка. Нам казалась важной. Роскомнадзору показалось – нет. Ок. Мы сделали то, что должны были. Мы, выполняя предписание государственного органа и убирая ссылку, уводим риски от блокировки издания. К самой «Ленте» никогда не было претензий ни по экстремизму, ни по разжиганию какой бы то ни было розни, ни по иску о клевете, ни по чести и достоинству. К сожалению или к счастью. Мне кажется, что предупреждение Роскомнадзора просто совпало с моим увольнением. Но, может, это было последней каплей. Я не хочу гадать. Не люблю. Олигарх ли это, президент ли это или кабинет министров. Мне кажется, в этом есть что-то лакейское – почему они так сделали, можно ли было выкрутиться. Они делали то, что считают нужным, мы – то, что мы. Но по утрам я вижу в зеркале себя, а не нечто, покрытое чешуей. Не рептилию.

– Как вам удалось все-таки создать коллектив, который встал и вышел отсюда, весь?

– Не знаю. Я им всегда говорила, что бояться нечего, а страх бежит впереди нас. Во-вторых, в «Ленте» был здоровый культ работы. Ты мог быть кем угодно – правоверным иудеем, который уходил в пятницу в четыре дня, католиком, были люди любого вероисповедания, но, если ты работаешь честно, тебя будут любить, а, если начинаешь лениться, – загнобят, потому что мы все – в одной лодке.

– Что вы думаете про планы Гореславского сделать «Ленту.ру» бизнес-изданием, о чем он уже объявил?

– Мне об этом трудно говорить. Я и бизнес – несовместные вещи, мне никогда не была интересна бизнес-тематика. Я сужу по косвенным признакам, но ничто не заставит меня подумать, что на сегодня в стране – большая бизнес-аудитория. Пока я этого не вижу. В этом случае мое экспертное мнение немного стоит, но, если судить по самым успешным проектам, таким как «Ведомости», то их аудитория от ленточной отличается в разы. Пока они во второй десятке. Разрыв между общественно-политическими изданиями и нишевыми, если называть таковыми деловые издания, огромен.

– За это десятилетие, что вы были главным редактором «Ленты», какие были самые острые моменты?

– 5 декабря 2011 года, после публикации [текста] Азара «Карусель сломалась». Тогда меня собирались увольнять. Это было в первый раз. Не уволили. А больше близких к краху моментов, пожалуй, и не было.

– А [бывший владелец «Ленты» Владимир] Потанин тогда лично разговаривал с вами?

– Нет. Разговаривал [бывший гендиректор принадлежавшего Потанину «Проф-Медиа»] Рафаэль Акопов. Потанина я ни разу в жизни не видела.

– Но в мае 2012-го вы сделали заявление, которое сейчас перепощивается, – о том, что еще два года и вы уйдете...

– Я очень хотела подрастить себе смену и заниматься образовательным проектом. Я не хотела заниматься СМИ, а хотела делать большой образовательный портал. Рисовала планы, схемы. Мне кажется, с образованием – совсем беда. Мы публиковали статьи про онлайн-образование, использование новых медиа. Не совсем хорошо, когда нет вертикального роста у потрясающих, крутых мужиков. Надо приподнять уже попу и дать место...

– Или у теток.

– Или у теток. Я говорю, что исторически в «Ленте» работало мало девочек, хотя «Игры» писала у нас девочка, и «Гаджеты» тоже. В основном начальники отделов – мальчики, кроме культуры. Мне казалось, пора им расти. Все готовилось плавно, но человек предполагает, а инвестор располагает.

– Сейчас в сети собирают подписи на краудфандинг. Вы этим десяти тысячам что можете сказать?

– Я о-о-очень благодарна читателям, которые меня завалили письмами. Из нескольких тысяч писем, которые я получила, только четыре были с проклятьями и с благодарностью великому вождю, партии и народу, что с лица земли исчезло это гнусное издание. Но краудфандинг – это не выход. Для большого общественно-политического издания это не выход. Это первое.

Второе – вторую «Ленту.ру» сделать невозможно. Если мы что-то когда-то и будем делать, это будет не «Лента». Я пока пребываю в подвешенном состоянии, у меня бродят мысли, но ничего конкретного я не придумала. Но так и было всю жизнь – пока что-то не происходило, мы не начинали шевелиться. Также сделали редизайн (пусть все говорили, что девять лет нельзя сидеть на одном дизайне, что нельзя делать революцию, а надо двигаться эволюционным путем). У меня такой склад, что я долго думаю, запрягаю, но быстро еду.

Знаю точно, что ставить себя в зависимость от pay-wall или от читателей неправильно по многим причинам. Мне эта идея не близка.

– Как вы стали главным редактором?

– Исключительно благодаря Антону Борисовичу Носику. То, чем я занималась в «Коммерсанте» [до «Ленты»], к редакторству имело очень опосредованное отношение – я работала в информ-центре и занималась обзорами иностранной прессы. К Носику я пришла в службу мониторинга в 1999-м, а потом, с 2001 года, он начал отходить, общался с «Лентой» факультативно и сделал меня и Славу Варванина шеф-редакторами. Нам пришлось действовать в боевой обстановке. Носик ушел, и – понеслась. В «Ленте» исторически было мало людей. И сейчас мало.

– Восемьдесят человек?

– Да. Включая техотдел, секретарей, коммерческую службу и таких бездельников, вроде меня с гендиректором.

– Вся редакция ушла по собственному желанию?

– Да.

– А вы?

– По соглашению сторон.

– А Трудовой кодекс?

– Скажу честно, я не очень люблю людей с избирательной порядочностью и с избирательным чувством справедливости. Я сама Трудовой кодекс не чту – заставляла людей работать столько, сколько нужно, в субботу, в воскресенье, ночью, днем. Да, родина их не забывала, я всегда платила им премии и выполняла все социальные обязательства. Не потому, что так написано в КЗОТ, а потому, что мы считали себя честными людьми. Любовь должна быть бесплатной, а работать надо за деньги. Но, если во время падения «Шаттла» или во время штурма Беслана человек говорит, что его время вышло, он прекращал свое существование в «Ленте» в ту же секунду. Если я так относилась к Трудовому кодексу, то с чего бы мне требовать, чтобы ко мне относились по-другому? Мне кажется, что условия, на которых я ушла, справедливы? Вполне. Кажется, что могла бы требовать чего-то другого? Не в моем характере, мне это кажется унизительным. Они не хотят главного редактора, который на пустом месте, без копейки покупки трафика сделал самое крупное издание в Рунете? Не вопрос. Насильно мил не будешь.

– Идеологически вы как представляли себе это? Вы за правых или за левых?

– Ни за правых, ни за левых.

– За Путина или против Путина?

– Ни за, ни против. Мы – над схваткой. Мы наблюдаем, смотрим, фиксируем. Мы – рефери, который сидит наверху и смотрит, куда упал мячик. Либо, когда в ринге, иногда получаем оплеухи от обоих боксеров, но обычно, когда люди понимают, кто такие рефери, это бывает случайностью. Мне показали сегодня газету «Журналистская правда», в которой написано, что с 2011 года я превратила «Ленту» в боевой листок. Я очень веселилась. Но отдельно обижаюсь: либо люди не умеют читать, либо читают не «Ленту». О какой пропаганде говорят тексты Светы Рейтер? Может, пропаганде человеческих ценностей. Что пропагандирует Андрей Козенко? Наверное, здравый смысл. Но и только!

– Когда увольняли Леонида Парфенова, он тоже это говорил – что отражал действительность. На телевидении это давно стало уже нельзя.

– В интернете скоро будет совсем нельзя. Но от информационной блокады не выиграет никто. К сожалению, зависит не от нас. Что говорить?

– Есть предложения?

– Посыпалась гора предложений, но я про это не могу даже думать. Больше всего меня беспокоит, что они делаются в судорожно-истерическом ключе: «Сегодня, и только сейчас, срочно нам ответьте. Можно, мы к вам приедем в Будапешт? Можно, мы встретимся сейчас, посреди улицы, я буду стоять с журналом «Огонек»?» Дико смешно. Во-первых, я живой человек, мне нужно было хотя бы три дня, чтобы прекратить внутреннюю истерику. Во-вторых, за неделю небо на землю не упадет – ни одно СМИ не рождается не только за неделю, но и за месяц. Может, я неблагодарная гадина, а люди хотят мне быстро помочь? Спасибо большое, я пока не готова рассматривать. Я живу одна, много денег мне не надо, несмотря на то, что и зарплату я получала довольно скромную по меркам главредства. Я пока посижу и посмотрю, что я могу сделать, чтобы мне было интересно. Ни в коем случае я не хочу обслуживать ничьи интересы. Ни политические, ни бизнесовые. Пятнадцать лет без этого жили. И, надеюсь, еще проживем, сколько господь положит. (Смешно это слышать от атеистки.)

– Вы давно перестали быть убыточными?

– Очень давно. Еще при госпоже Турищевой, а это был 2008-й, нам уже говорили, что EBITDA у нас маловата. Что означает, что она была, но не так хороша, как им хотелось бы. То есть себя мы кормили и еще что-то им добавляли.

– Мамут большие дивиденды получает от вас?

– Понятия не имею. У нас с Юлей, генеральным директором, была жесткая договоренность: она – про деньги, я – про любовь. Она не имеет права заходить на редакционную территорию ни в каком виде, я не имею права ни в каком виде входить на территорию денег и доходов. Таким образом мы продержались с 2004 года.

– За все это время бывали попытки давления на вас? Требования изменить что-то, снять текст, уволить?

– Конечно, и не раз – снять текст. Но есть простые приемы. Ты объясняешь человеку, как устроен интернет, что такое поисковые системы, сколько раз это ретранслировалось, и тот факт, что что-то уйдет с «Ленты», никаким образом не изменит судьбу текста. «Яндекс» помнит все, «Гугл» – тем более. Конечно, просили, но в процессе переговоров решалось.

– Какие ситуации?

– Когда звонил глава «Роспечати», который не хотел, чтобы текст о его докладе о состоянии медиасреды России появился на «Ленте», но он уже появился.

– Почему? Ему стало стыдно?

– Это был [Михаил] Сеславинский, который говорил, что его доклад на закрытой конференции был зачитан. Но там были журналисты, о чем речь? У меня был экземпляр этого доклада. Про историю с каруселью мы уже говорили.

С «Лентой» такого не практикуется. По-моему, за всю историю с «Лентой» мы сняли два текста. Один из них – лично Носик, в 2002-м, что ли, году, посчитав, что это дефейс «Ленты». Второй раз – когда я была в больнице.

– Какой текст снял Носик?

– Сейчас вспомню. Ко мне обратилось какое-то пиар-агентство. Они прислали письмо, а потом позвонили, – с текстом некоего «Либерального манифеста», который они хотели разместить в «Ленте». У меня десять лет одна и та же песня – что «Лента» не размещает тексты ни по какому прайсу и что они могут пройти в сад вместе со своим текстом. После чего текст появился, по-моему, на «Утре.ру» и был подписан какой-то очень простой русской фамилией (старческий склероз). После чего внезапно уже осужденный Ходорковский опубликовал, по-моему, в «Ведомостях» письмо, которое больше чем наполовину состояло из этого текста, который предлагался к публикации.

– «Левый поворот»?

– Не помню. Поставьте к стенке, не помню. Мы, зная эту историю, очень смеялись. И девочка, которая работала тогда в таком отделе аналитики, сказала: «Господи-господи, я так люблю Михаила Борисовича. Он такой красивый! Я бы ему написала, как Татьяна, письмо». На что второй шеф-редактор сказал: «Пиши». И она написала, но не от своего имени, а от имени автора того манифеста – мол, мы так совпадаем в мыслях, все ваши мысли совпадают с моими, которые уже были опубликованы. Мол, вам все равно деньги не нужны, а мне было бы неплохо кусочек гонорара перечислить. Вот такой шуточный был текст. Антон Борисович, когда прочитал его, впал в ярость, сказал, что такого уровня тексты находиться на «Ленте.ру» не имеют права, и самолично его снял. Даже скандала не было, главный редактор счел, что редакция заигралась.

А второй текст был о Каннском кинофестивале, его написал редактор рубрики «Кино», и я получила возмущенные письма от всех практически кинокритиков – от Антона Долина и Марии Кувшиновой до Зельвенского, о том, что в тексте много фактических ошибок и что человек, который писал его, в Каннах точно не был. Мне пришлось написать им, извиниться и снять текст. Пожалуй, и все, больше не снимали.

– Счастливая редакция какая!

– Да, редакция оказалась счастливой. Жили мы недолго, но счастливо. Ну, ничего, редакция устроится, их разобрали уже. Все будет хорошо у них.

– А кремлевские вам после увольнения звонили?

– Нет, они же мне вообще не звонят. Я видела всяких чиновников по два раза в жизни, и то – исключительно в общественных местах. Когда мы ездили в Сочи с главными редакторами. Когда в РИА «Новости» была на большой встрече. Все. Никто не звонил. Да и не надо. Что бы я им сказала?

– Мы сейчас к чему идем?

– Мы в смысле медиа? К Советскому Союзу, как и вся страна. Медиа – зеркало происходящих перемен. У нас будет совершенно советское телевидение, с небольшой поправкой на эротику. И абсолютно советские газеты. Сегодня вот ИТАР-ТАСС отказалось от приставочки, будет просто Телеграфным агентством Советского Союза. Сколько Советский Союз жил без свободной прессы? Жил же как-то.

– Много десятилетий.

– Думаю, у нас впереди много десятилетий всякой ерунды. Будем читать художественную литературу.

– Но при этом вы не хороните идею работать в СМИ?

– Нет. Я так долго к этому шла и так много труда вложила, что бросить просто потому, что у меня нет издания, которым можно руководить, – смешно. Где я буду, что я буду – не знаю, но бросать не хочу.

– Очень много сейчас говорят о журналистском сообществе. Что оно должно что-то сделать, куда-то выйти, воспрепятствовать. Вы к этому как относитесь?

– Скептически. Я ненавижу обращения к сильным мира сего, за добро или за зло, мне все равно. Если ты что-то можешь делать на своем участке – делай. Помню, как после закона о Диме Яковлеве подписали огромную петицию, десятки тысяч человек. Я и тогда говорила, что не надо ждать милости от господ. Есть огород? Возделывай. Делай это честно, ничего важнее нет. А ходить и доказывать что-то – это не работа, а профанация. Если бы все эти люди, кто призывал что-то делать, просто делали бы хорошо свою работу, может, и такой ситуации в стране бы не было.

[Илья Шепелин]

http://slon.ru/russia/grekh_unyniya_...r-988192.xhtml

Фото: Газета.Ru
В разгар мэрских выборов в Москве стало известно об увольнении главного редактора «Газеты.Ru» Светланы Лолаевой. «Газету» уже дважды за последние годы сотрясали кадровые перемены. Именно с «Газеты.Ru» начались увольнения в российских СМИ, получившие в соцсетях название «звенья гребаной цепи». За два дня до думских выборов в декабре 2011 года был отправлен в отставку первый заместитель главного редактора Роман Баданин, который тогда запретил коммерческому отделу размещать рекламу «Единой России» и организовал проект с «Картой нарушений» ассоциации «Голос». Полгода назад, после перехода «Газеты.Ru» под управление бизнесмена Александра Мамута, в отставку ушел главный редактор Михаил Котов. Место Котова заняла Светлана Лолаева, работавшая в издании с 2007 года, поэтому ее назначение не предвещало резких перемен в редакционной политике. Теперь ее сменит Светлана Бабаева – близкий к Мамуту человек и сотрудник госагентства РИА «Новости». Ее последняя колонка называется «Грех уныния креаклов» и посвящена тому, что недовольным режимом гражданам следует «вспомнить о чувстве собственного достоинства». Slon связался с Лолаевой, чтобы поговорить о грядущих переменах в «Газете.Ru».

– Как вы узнали о своем увольнении?

– Вчера мне позвонили несколько источников – часть из них журналистские, часть нет – и рассказали о готовящейся смене главного редактора «Газеты.Ru». Для меня это было абсолютной неожиданностью и шоком. У нас сейчас идет работа: сегодня мы освещаем выборы, ведем онлайн... В общем, ничто не предвещало. Вряд ли они специально планировали так, чтобы совпало с выборами. Просто произошла утечка информации. Как только я это услышала, позвонила Мамуту, мы с ним встретились – и он подтвердил, что это правда. По его словам, они давно искали нового главного редактора – еще когда «Газету.Ru» возглавлял Михаил Котов.

– Мамут объяснил, почему они ищут нового главреда? Что его не устраивало?

– Он мне просто сказал: «Мы давно искали нового главного редактора, а сейчас нашли человека, которого я давно знаю, которому доверяю. Он будет главным редактором. Никаких претензий – в том числе и политических – нет. Все прекрасно, все чудесно, «Газета» прекрасно отработала выборы, к вам никаких вопросов».

– Что вы можете сказать про Светлану Бабаеву, которая вас заменит?

– Я давно с ней знакома, но шапочно. Помню ее по «Московским новостям», где она в начале нулевых работала в путинском пуле. Она была близким к Путину журналистом, ее очень любил Сергей Иванов (ныне глава администрации президента России, в описываемые времена – министр обороны. -Slon). Тогда ходили слухи, что Иванов чуть ли не главным редактором «Красной звезды» ее хотел назначить. Потом она уезжала, кажется, в Лондон. Не знаю ее близко, поэтому ничего хорошего или плохого сказать про нее не могу. Нормальный профессиональный журналист. Но, конечно, очень далекий от интернета и онлайн-СМИ. Хотя мне показалось, у нее умеренные либеральные взгляды.

– Мне по ее колонкам показалось, что весьма консервативные.

– Если говорить, охранитель ли она, то нет, охранителем она не является. Но сейчас – безотносительно «Газеты.Ru» или назначения какого-то конкретного человека на мое место – я с ужасом наблюдаю, что происходит у других изданий. Мне кажется, сейчас идет тонкая шлифовка всего нашего поля.

– Не всегда даже тонкая. Думаю, вы видели недавнюю публикацию в «Коммерсанте».

– Под «тонкой» я имею в виду то, что она не сравнится с тем, как когда-то телеканалы построили на ать-два. А с газетами и онлайн-СМИ так нельзя. Когда ты включаешь «Первый канал», то понимаешь, что весь поток информации там совершенно однороден. А когда открываешь любую газету – ты рассчитываешь, что там будут другие статьи по духу, по мысли, по политической направленности. Но, возможно, сейчас нужно сделать, чтобы все остальные СМИ были похожи на наш зомбоящик. Эта ли задача ставится, когда один главный редактор «Газеты.Ru» меняется на другого, я не знаю. Это же я и сказала Мамуту. «Газета» – это сильнейший старый бренд, одно из лучших СМИ со славной историей. И мне очень бы хотелось, чтобы это все не угробили. Убить репутацию – очень легко. Восстановить тяжело. Мамут сказал, что со мной во всем согласен. Хочется верить, что он говорил это искренне.

– Чувствовалось в последнее время давление на «Газету.Ru»?

– Я бы не назвала это давлением. Все-таки были серьезные события, которые мы максимально полно освещали, – «болотное дело», процесс над Навальным и так далее. Это все собирало огромную аудиторию, но, возможно, было неприятно для людей, которые сидят за стеной. Нам никто ни разу не сделал ни одного замечания. Мне кажется, мы и московскую кампанию довольно объективно проводили – Мамут даже за нее похвалил вчера. Были какие-то нам звонки от людей, которые в компании «Афиша-Рамблер-Суп» занимаются GR. Но, кажется, мы вполне успешно провели эту избирательную кампанию.

– Не жалеете, что вообще согласились работать главным редактором «Газеты.Ru»? Ваш предшественник, Михаил Котов, ведь тоже неслучайно, но тоже очень неожиданно ушел в отставку.

– Миша уходил в абсолютно другой ситуации. Все-таки тогда конфликт возник по поводу того, кто в «Газете.Ru» будет решать какие-то организационные или финансовые вопросы. Поскольку Миша вообще 13 лет здесь проработал, ему новый порядок не понравился. К тому же мы тогда еще совершенно не знали о том, что готовится какое-то объединение в грандиозный холдинг. Это была совершенно другая ситуация. Кажется, мне удалось сохранить прежнюю линию издания. Наверное, и мое назначение произошло ровно потому, что тогда все очень бурно отреагировали на увольнение Миши и испугались страшных перемен. Чтобы успокоить ситуацию, решили позвать не постороннего человека, а меня. Я провела очень тяжелые полгода (как раз вчера исполнилось полгода с моего назначения). Но, наверное, я все равно не жалею: это был колоссальный опыт, я благодарна всей редакции. Наверное, если вы спросите меня, согласилась бы я на такую работу, если бы знала заранее о том, что меня, скажем так, невежливо попросят уйти, то я бы, конечно, сказала нет.

– А курс «Газеты.Ru» сильно изменился после увольнения Романа Баданина?

– Думаю, что нет. Если говорить именно о курсе – то вряд ли. Вы же помните, какое было невероятное давление на СМИ, когда была первая Болотная? Тогда руководство «Газеты.Ru» это на себе очень хорошо почувствовало. А потом как-то отпустило. Не нас, а их отпустило. И был период, когда нас никто не трогал. Потом в связи с уходом Котова нам были сказаны какие-то странные слова о том, что «надо бы как-то либеральный оскал уменьшить», что перепугало всю редакцию. Но тогда мы ходили к Мамуту, он успокаивал и говорил, что, мол, нет-нет-нет, ни концепция, ни курс не меняются. Но, знаете ли, большой корабль разворачивается медленно. Сразу от либерализма развернуться к охранительству невозможно. Но вот сейчас, может быть, с новым главным редактором, которого Мамут знает много лет и доверяет ему, они будут находиться на одной политической волне, лучше друг друга понимать и поменяют курс, как захотят.

[Виктория Владимирова]

http://slon.ru/fast/russia/dorenko-i...t-976916.xhtml
12.08.2013, 13:38

Сергей Доренко Фото ИТАР-ТАСС/ Машатин Владимир

Женившийся на днях журналист Сергей Доренко отправляется искать профессиональное счастье на телеканал «ТВ Центр», где он будет вести одну из рубрик итоговой информационной программы «События».

«Начиная с 12 августа одну из рубрик в итоговой информационной программе телеканала «События» будет вести известный теле- и радиоведущий Сергей Доренко. В рамках этой рубрики Сергей Доренко представит свой авторский взгляд на наиболее интересные события прошедшего дня», – сообщила пресс-служба канала.

На поверку оказалось, что эфир будет заполняться его видеоблогом «sdrasstriga» c «Youtube». Телеканал будет показывать ролики ночью – «События» выходят в полночь с понедельника по четверг – а сам автор не будет получать за них денег.

После ухода с РСН Сергей Доренко лишился помещения для съемок своего блога, но «ТВ Центр» вызвался ему помочь с этой проблемой. «Они надеются заполучить мой материал за то, что они мне предоставят камеры и монтаж. Честно говоря, я даже вот очень надеюсь, что они все-таки будут платить», – рассказал Доренко.

Пока известно, что с 19 по 30 августа журналист будет вспоминать молодость, появляясь в качестве ведущего в программе «Утренний разворот» на «Эхе Москвы». Ранее он сообщал, что хочет открыть собственную радиостанцию, для которой уже набирает команду журналистов, и что сотрудничество с «Эхом» не может ему в этом помешать.