*1031. Итоги года. Ушли в отрыв

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8114795.shtml
10.03.2016, 09:05
О том, как выполнить невыполнимое

11 февраля 2015. Канцлер Германии Ангела Меркель, президент Франции Франсуа Олланд, президент Украины Петр Порошенко, президент России Владимир Путин и президент Белоруссии Александр Лукашенко (слева направо) во Дворце независимости в Минске после переговоров в узком составе лидеров России, Германии, Франции и Украины по урегулированию кризиса на Украине
Алексей Дружинин/РИА «Новости»
Соединенные Штаты и Европейский союз продлили санкции против России, введенные два года назад в связи с присоединением Крыма. Произошло это в рутинном режиме, ничего другого и не ожидалось. Отмена первых санкционных списков увязана с восстановлением украинской юрисдикции над полуостровом. По очевидным причинам подобного не произойдет, так что изначальный пакет действует бессрочно.

Впрочем, с точки зрения реального воздействия это санкции скорее символические. Когда же обсуждают возможность (или невозможность) снятия ограничительных мер, речь идет о секторальных ограничениях (прежде всего финансовых), которые приняты летом 2014 года после катастрофы малайзийского «Боинга». Их отмена обусловлена, о чем неоднократно говорили западные политики, выполнением минских соглашений, заключенных в феврале 2015-го при активном участии Германии и Франции.

Документы, принятые в Минске после беспрецедентного переговорного марафона, представляли собой пример изощренной эквилибристики.

Особенно если учитывать сложность комбинации участников. Формальный статус России (международный посредник) не вполне совпадал с фактическим (заинтересованная сторона).Одного из противников в конфликте (ДНР/ЛНР) нельзя было называть так, как он сам себя аттестовал. А Берлин и Париж выступали в смешанной роли — представители самостоятельной европейской внешней политики, эмиссары Запада в целом, включая США, и политико-экономические патроны Украины.

Главная задача минских соглашений заключалась в прекращении масштабных и кровопролитных боевых действий на востоке Украины, и она в общих чертах выполнена.

Стычки и перестрелки продолжались еще несколько месяцев, случаются и сейчас, однако бойня год назад все-таки прекратилась.

Обе непосредственные стороны конфликта остались недовольны вымученным компромиссом и военным результатом, но это в подобных случаях неизбежно. А вот политическая составляющая договоренностей сразу породила сомнения в их выполнимости.

Закон о самоуправлении «в отдельных районах Донецкой и Луганской областей», как его принципы сформулированы в соглашениях вплоть до «создания отрядов народной милиции по решению местных советов с целью поддержания общественного порядка» (иными словами, легализация военизированных формирований), конституционная реформа с децентрализацией и постоянным особым статусом «отдельных районов», наконец, фактическое восстановление материальной ответственности Украины за «отдельные районы» (правда, туманно упоминалась международная помощь) — все это представлялось как минимум утопичным с учетом политической ситуации в Киеве и способности Петра Порошенко претворять в жизнь принятые решения. Даже если в качестве главного приза после выполнения всех этих положений предлагалось «восстановление полного контроля над государственной границей со стороны правительства Украины во всей зоне конфликта».

Тем не менее украинская сторона минские договоренности подписала, возможно, исходя из присущей национальной политической культуре уверенности, что всякое соглашение — не догма, а лишь очередной повод для дальнейшего торга.

Дальше начался тягостный процесс воплощения одобренного в жизнь, ну или, по крайней мере, имитации этого.

Год с лишним спустя все зашло в тупик. Украина пребывает в непрекращающемся политическом кризисе, который дошел до стадии, когда не получается даже делать вид, что Киев предпринимает требуемые действия. На последней встрече министров в «нормандском формате», пожалуй, впервые со стороны западных представителей, особенно французов, прозвучало нескрываемое недовольство Украиной.

Как признают в частных разговорах европейские дипломаты, Россия проявляет гораздо большую активность и гибкость, чем раньше, предлагая разные схемы и формулировки. Однако встречного движения нет, поскольку способность Киева к любым серьезным шагам парализована внутренней ситуацией.

Как заметил недавно автору этих строк солидный европейский чиновник, России следует войти в положение Украины и пойти не на косметические, а на по-настоящему серьезные уступки. На вопрос, что могло бы под этим подразумеваться, последовал ответ: отказ от конституционной реформы, они все равно не могут ее провести. Поскольку изменение конституции — стержень минских соглашений, последовать совету значило бы, по сути, вовсе от них отказаться. Это, однако, не имеется в виду, потому что те же европейские представители вполне искренне говорят, что

альтернативы минскому процессу нет, поскольку он создает хотя бы какую-то правовую и дипломатическую канву.

Если не будет и ее, риск возобновления войны резко возрастает, а шансы на бытовое и гуманитарное обустройство «отдельных районов» падают.

Возник замкнутый круг. И по части украинского урегулирования, и в том, что касается судьбы европейских санкций против России. Следующая веха — середина лета этого года, когда ЕС должен принять очередное решение. До сих пор все продлевалось без обсуждения, однако на сей раз процедура может усложниться. Как минимум семь стран (Австрия, Венгрия, Греция, Италия, Кипр, Венгрия, Словакия) все отчетливее выражают сомнения в целесообразности санкций, недавно на ту же тему впервые высказалась Франция.

Понятно, что есть не меньший набор государств ЕС, которые категорически против даже упоминания возможности ослабить давление на Москву (Балтия, Польша, Великобритания, Скандинавия), те, кто скорее склонен поддерживать санкции, хотя менее жестко (Финляндия, Бенилюкс), наконец, те, кому, в общем, безразлично, хотя при прочих равных они бы их и отменили (Испания, Португалия, Мальта). Но ключи от решения — в Берлине, именно его позиция станет определяющей. Там же настроения пока не меняются — с присущей немцам скрупулезностью они настаивают на выполнении минских соглашений.

Если придерживаться этой позиции,

минский процесс становится инструментом неограниченного по времени сохранения санкций против Москвы.

Открытое признание того, что все буксует из-за Украины, крайне маловероятно — на Западе это расценивается как щедрый подарок Путину, что, ясное дело, недопустимо. Так что позиция по умолчанию: если минский процесс в кризисе — ответственность лежит на Москве. Это вполне устраивает часть европейских стран и не противоречит позиции Вашингтона.

Однако такая ситуация, на самом деле, утрачивает функциональность. Даже с точки зрения западных стран, которые наиболее критически настроены к России, заведомо неотменяемые санкции перестают быть инструментом воздействия на их объект. Легко предположить, что заинтересованность России в поддержании статус-кво начнет стремительно убывать. А мнение о том, что выйти из угла можно только каким-то резким действием, ломающим сложившуюся картину, становится более привлекательным. В способности России такие действия предпринимать, кажется, никто не сомневается.

Конечно, можно угрожать ужесточением давления. Но, во-первых, консенсуса на этот счет добиться будет сложно, поскольку причины увязания минского процесса многим на Западе понятны. И во-вторых, сегодня куда более важной темой является Сирия, где, несмотря на острые разногласия почти по любому другому вопросу, Москва и Вашингтон достигли базового взаимопонимания. И это как раз в США считают важным достижением, которое нельзя потерять.

Ожидать того, что минский процесс обретет вторую жизнь, если подойти к нему еще более творчески и приложить еще больше усилий, не приходится. Ключевой участник просто не в состоянии воспринять ни усилия, ни креативность.

Отказаться от всей конструкции невозможно — вакуум заполнится войной.

Разумным выходом было бы спустить на тормозах политическую составляющую, просто перестать ее педалировать. Вместо этого сосредоточиться на тех аспектах, которые всегда были более выполнимы, — вопросы военной безопасности, возможно, как в старые добрые времена, меры по укреплению взаимного доверия. Фактически это будет означать дальнейшее замораживание конфликта, что ни в коей мере не является желательным вариантом, за исключением того, что все остальные реальные сценарии хуже.

Что же касается политического сопровождения, а именно вопроса об увязке санкций с выполнением изначальных положений Минска, то тут-то и следует проявить изобретательность.

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column.../8252477.shtml
19.05.2016, 09:32
о новом политическом тренде, общем для Запада, Китая и России

Wikimedia

В минувшую субботу на конференции демократов штата Невада случился скандал со швырянием стульями, закрикиванием ораторов и отказом части присутствующих признать результаты и освободить помещение. Сторонники сенатора Берни Сандерса требовали изменить правила довыборов делегатов на общепартийный съезд, который в июле назовет кандидата в президенты.

После проигрыша в Нью-Йорке в прошлом месяце Сандерс практически потерял шансы перегнать Клинтон. Но отказался сойти с дистанции, к чему призывает партийное руководство: мол, пора объединиться против Дональда Трампа. Сандерс собирается сражаться с Хиллари до последнего дня — не столько за номинацию (хотя чисто теоретически он еще может ее получить), сколько за то, чтобы повернуть партию к социальной справедливости и «низам».

По опросам, больше половины тех, кто вообще поддерживает демократов, рады, что он продолжает кампанию.

А сторонники пожилого претендента, среди которых преобладают как раз молодые люди, уверены, что моральная правота на его стороне и неважно, сколько делегатов уже набрала Клинтон.

Команда бывшего госсекретаря не допускает возможности поражения, но опасается, что потасовка в Неваде — репетиция того, что может произойти на большом съезде в Филадельфии. Хиллари не нужно, чтобы вместо ее триумфа демократический конвент стал противостоянием партийного начальства, сплотившегося вокруг своего ставленника, и «народного» кандидата. Сандерс же открыто выступать в роли раскольника не хочет, но и сожалеть по поводу поведения «болельщиков» не собирается.

Буйство «групп поддержки» — отличительная черта кампании.

В феврале все обсуждали необузданное поведение радикальных поклонников Трампа, а это крепкие белые ребята, не обремененные лишним образованием. Миллиардер тоже отказался осудить смутьянов с расистским душком, и многим показалось, что его звезда закатится. Ничуть не бывало — с тех пор он выкинул из гонки всех соперников.

«Мы не вполне отдаем себе отчет в том, каких масштабов повсеместно достигло неприятие истеблишмента и всего, что с ним связано», — заметил на днях на обсуждении в Брюсселе один из британских участников, реагируя на мнение, что Хиллари Клинтон, без сомнения, будет следующим президентом США.

Голосования в разных частях мира действительно превращаются в праздник непослушания.

Непринципиально, о чем, собственно, людей спрашивают — об отношении к мало кому ведомому соглашению об ассоциации Украины и ЕС, как в Нидерландах, о членстве в Евросоюзе, как в Великобритании, или о том, кто должен быть партийным кандидатом, как в американских штатах. Принцип «а Баба-яга против» раз за разом перевешивает любые аргументы.

Принадлежность к политическому клану становится чуть ли не проклятием. Джеб Буш, сын и брат президентов, которого считали заведомым фаворитом у республиканцев, провалился с оглушительным треском. С этой точки зрения объявленное намерение Хиллари Клинтон поручить подъем американской экономики мужу Биллу может оказаться не самым удачным.

Избирателям не стоит напоминать, что ими будут управлять те же люди, что и 20 лет назад.

Трампу это просто подарок — грех не сказать, что Хиллари будет ширмой при собственном супруге, который и станет опять реальным главой государства.

Бунтарские всплески против правящего класса происходят с шагом примерно в 25 лет. Нынешние события напоминают бурление в середине и второй половине 1960-х годов, символом и кульминацией которого стал 68-й год. Тогда впервые проявился феномен «синхронного времени»: в совершенно разных странах, политических системах и по различным причинам, но общества одновременно пришли в движение.

На Западе студенческие и левацкие бунты привели к расширению рамок истеблишмента. Часть буйных протестантов превратились в системных политиков, обогатив повестку дня. В Китае варварской и централизованно направляемой формой общественного обновления стала «культурная революция», которая сработала своеобразно — показала тупиковость пути и необходимость поворота в другую сторону. В СССР и Восточной Европе неудача робких попыток либерализации заложила основу для следующей фазы потрясений — как раз через два десятилетия, во второй половине 1980-х.

Этот период — следующая тряска. Если в 1960-е годы общественные процессы толкали отстававшую государственную политику, то в 1980-х скорее наоборот — волну социально-политических процессов по всему миру катализировало решение советского руководства повернуть штурвал. В Восточной Европе и Советском Союзе довершили то, что остановилось в шестидесятые, в Китае в очередной раз миновали развилку, жестко подавив процессы, развернувшиеся в остальном социалистическом блоке, но отмежевавшись и от левых реваншистов. На Западе же все это восприняли как доказательство безусловной правоты модели, которая сформировалась после потрясений шестидесятых.

Иными словами, в конце 1980-х и западный мир, и тогдашний советский блок пожинали плоды собственных действий двадцатью годами раньше.

Запад убедился в благотворности «впитывания» фронды и эволюционных изменений. Советский Союз расплатился очередной революцией за неспособность вовремя скорректировать свой курс.

Сегодня новый виток спирали. Запад неприятно удивлен тем, что, пока политики почивали на лаврах победы в «холодной войне», общества опять изменились, причем совсем не так, как рассчитывали в конце века.

Кажется, прямой смысл вернуться к удачному опыту 68-го — кооптации протестных групп в правящий слой. Но в те времена политика, хоть и синхронно, осуществлялась на национальном уровне, теперь же верхушка в значительной степени интернационализирована, то есть управляющие элиты в разных странах имеют друг с другом больше общего, чем с собственными массами. (В США такое положение сложилось де-факто, а в Евросоюзе де-юре — в виде европейских институтов, оторванных от демократических процедур в странах-членах.)

И чтобы преодолеть нарастающий кризис легитимности, нужно не протестующих подтягивать до элиты, а ей самой спускаться обратно к людям, на национальную почву.

Политики это чувствуют, и американская кампания, где тон задают популисты изоляционистского толка, — убедительная иллюстрация.

Как и во время прежних всплесков, аналогичные процессы происходят и вне Запада. В Китае развернута антикоррупционная кампания, по масштабам сопоставимая с «культурной революцией». Она призвана убедить граждан, что Компартия сама способна избавиться от «забывших о народе» чиновников и функционеров. Параллельно с этим руководство КНР ищет — в том числе на уровне языка и лозунгов — новый пафос экономического развития, менее глобалистский, то бишь опять-таки приближенный к людям.

Россия в силу исторической специфики (и многовековой, и совсем недавнего прошлого) задала новый тренд даже раньше остальных

— о «национализации элиты» заговорили еще в 2012 году. Проблема преодоления отчуждения внутри общества у нас решается традиционным способом — созданием «внешнего периметра обороны», так что украинский кризис и его многообразные последствия вольно или невольно сыграли на руку. Истории наподобие «панамского досье» только цементируют такой подход. Население в целом относится индифферентно, поскольку привыкло воспринимать разоблачения, идущие с Запада, как очередную атаку на Россию. А фигурантам и им подобным еще одно напоминание: пора заканчивать с финансовым космополитизмом, вас же предупреждали…

В отличие от событий 60-х и 80-х годов нынешний «праздник непослушания», будучи снова синхронным по всей планете, несет совсем другой импульс — фрагментация, размежевание. Это чревато новыми болезненными сдвигами в мировом устройстве, но не дает гарантию того, что разбуженные в очередной раз массы восстановят душевную гармонию.

[Федор Лукьянов]

http://www.gazeta.ru/comments/column...10118243.shtml
11.08.2016, 10:52
о том, почему эпоха либеральной глобализации подходит к концу

Banksy

Говорить о летнем политическом межсезонье в этом году язык не поворачивается. События не дают перевести дух ни на сутки, не знаешь, чего ждать завтра. Даже если отложить в сторону нервозность на грани истерики, которая сейчас, кажется, охватила всех, останется ощущение необратимой смены вех, ухода системы координат, которая долго считалась безальтернативной.

Двадцать пять лет назад августовский путч подвел черту под советской историей — четыре месяца, которые оставались до формального упразднения сверхдержавы, были агонией. Вместе с горбачевским Советским Союзом уходила идея «нового мирового порядка», построенного «на паях», как совместное предприятие прежних противников. Было ли это возможным, сохранись единая страна, мы никогда не узнаем (рискну предположить, что логика соперничества взяла бы верх на следующем политическом витке), однако после исчезновения Страны Советов ни о каком совместном дизайне нового мира речи уже не шло.

Во-первых, Россию рассматривали де-факто как побежденное государство, да по масштабу социально-экономического провала ее состояние и было сравнимо с тяжелым военным поражением. Во-вторых, сама Россия заявляла тогда о готовности влиться в западное сообщество, то есть принять его нормы, а не создавать совместно что-то новое. С этого момента доминирующее положение Запада стало бесспорным.

События рубежа восьмидесятых-девяностых годов прошлого века считаются коренным переломом. Однако спустя четверть века в такой оценке можно усомниться. Да, системное противостояние 1940–1980-х годов завершилось с исчезновением одной из сторон.

Но если декорации сменились, то институты претерпели куда меньшие изменения.

Ставку сделали на то, чтобы распространить на всю планету структуры, которые в период конфронтации обслуживали западное сообщество. Иными словами, модель управления миром, существовавшую в «холодную войну», пересматривать не собирались. Просто ее предполагалось осуществлять с опорой не на две уравновешивающие друг друга сверхдержавы, а на одну, способную благодаря превосходству по всем компонентам силы взять глобальную власть на себя. Однако шаг за шагом стало выясняться, что практика использования ветхих мехов для вливания в них нового вина не срабатывает.

Постепенно возникала проблема России. Несмотря на энтузиазм начального этапа, она не влилась органично в сообщество западных демократий — ни в период слабости 90-х, ни затем по мере восстановления возможностей. Правда, до второй половины 2000-х США и Европа Россию такой уж серьезной помехой не видели. Либо «перебесится» и встанет на рельсы «нормальной страны» (название нашумевшей статьи Андрея Шляйфера и Дэниела Трейзмана 2004 года), либо не сможет конкурировать и тихо угаснет в качестве существенного международного фактора.

Даже в период 2007–2014 годов, когда отношения последовательно ухудшались, считалось, что Россия способна создать головную боль, но не настоящие препятствия.

Схема начала давать сбои в других частях мира. Попытка превратить НАТО в глобального полицейского была довольно кратковременной — с конца 1990-х (Югославия) через Афганистан до войны в Ираке, на которой альянс уже раскололся. Но последствия оказались масштабными: стало понятно, что даже многократного силового преимущества недостаточно для эффективной реализации собственной программы.

Идея о продвижении демократии не только усугубила неразрешимую проблему переустройства Ближнего Востока и вызвала рост неприятия со стороны России и Китая («цветные революции»). Она поселила сомнения в самом западном сообществе. Именно нараставший кризис ядра «нового мирового порядка» и стал причиной катаклизмов.

Ни амбиции уязвленной России, ни экономический рост Китая, ни даже всплеск исламского терроризма сами по себе не привели бы к столь быстрому по историческим меркам сворачиванию либеральной глобализации, сменившей 25 лет назад двухполюсный баланс «холодной войны».

Лето 2016 года показывает, что эрозия добралась до сердцевины проекта. Затронуты два центральных института — НАТО и Европейский союз, а также государство-лидер — Соединенные Штаты.

О состоянии Североатлантического альянса свидетельствуют действия Турции — ключевого союзника и обладателя второй по величине армии. Президент Эрдоган ведет себя так, как будто НАТО вовсе не существует. В то время как блок разворачивается к восприятию России как противника, Анкара обсуждает расширение и углубление военно-технических связей и контактов в сфере безопасности с Москвой. Насколько правдивы утечки о том, что российские спецслужбы якобы предупреждали турецких коллег накануне попытки переворота, судить трудно. Но зато понятно, что американские оперативники этого не делали, хотя с Россией Турция еще полгода назад пребывала в состоянии острого конфликта, а с США с 1952 года состоит в одном альянсе.

Масла в огонь подливает и республиканский претендент на Белый дом Дональд Трамп. Рассуждения миллиардера о том, что защищать Америка будет только тех в НАТО, кто выполняет свои обязательства перед ней, всполошили стратегическое сообщество в Вашингтоне и европейских союзников. Между тем недовольство Соединенных Штатов пассивностью и скупостью партнеров в Европе высказывалось неоднократно и на самом разном уровне, просто Трамп придал претензиям резко заостренную форму. Да и вообще выразил сомнения в правильности расширения альянса, когда государства принимались не по принципу военной целесообразности, а исключительно из политических соображений. Этим он, конечно, замахнулся на священную корову. Но постановка вопроса о том, защитима ли в принципе, например, Эстония (в этом усомнился сторонник Трампа Ньют Гингрич), не лишена резона.

В общем, при внешней успешности НАТО и недавнем подтверждении блоковой солидарности на Варшавском саммите альянс находится в достаточно разобранном состоянии.

Американская кампания вообще впервые за четверть века содержит ощутимый изоляционистский элемент: Трамп интерпретирует исключительность США совсем не так, как это делали после «холодной войны». Это призыв к исключительности как к исключенности, отстраненности от того, что Америки напрямую не касается. Выиграет Трамп или нет, поднятая им тема наверняка получит развитие, поскольку отражает все распространенные общественные настроения.

Евросоюз тоже пережил потрясение. Решение британских избирателей покинуть ЕС, чем бы оно ни было вызвано, знаменует историческую веху. Впервые в истории объединения оно будет не расширяться, а сжиматься. Конфликт с Турцией, запутанные отношения с Россией, уход Великобритании — эти явления имеют разную природу и причины, но подчеркивают одно: Большая Европа с центром в Брюсселе (а в начале 1990-х ее видели прототипом всего «нового порядка») не состоялась.

25 лет между двумя провалившимися путчами — советским в августе 1991-го и турецким в июле 2016-го — время, когда была предпринята попытка перелицевать прошлый дизайн на новый лад. Привела она к закономерному результату — возобновлению подобия «холодной войны», логика сохранившейся конструкции победила. Но мир все же изменился, и новые институты, не созданные после 1991 года, теперь возникают уже сами — по инициативе Китая, России, региональных держав.

Новая эпоха, по-настоящему не начавшаяся тогда, теперь уже неизбежна.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10391987.shtml
01.12.2016, 11:46
О том, как может выглядеть новая внешняя политика России

J. Scott Applewhite/AP

Подводить итоги года в международных делах вроде бы еще рано, хотя все уже случилось и главный результат понятен. Мировая система вступает в новый этап развития. Ни исход июньского референдума в Великобритании, ни победа Дональда Трампа на выборах в США в ноябре не являются причинами перемен, они их симптомы, впрочем, очень показательные.

Модель открытого и всеобъемлющего глобального устройства под предводительством Соединенных Штатов и их союзников остается в прошлом. Под давлением собственных граждан правящий класс ведущих стран вынужден смещаться в сторону «внутренних дел» (слишком много там всего накопилось), а во внешней экспансии, будь то политической, экономической или идеологической, наступает пауза. Едва ли она прекращается совсем, Запад никуда не девается, а тяга к распространению себя вовне испокон веку была одной из его основных характеристик. Но рывок к мировому доминированию, предпринятый после «холодной войны», был настолько мощным и быстрым по историческим меркам, что теперь пошла обратная волна.

Говоря рыночными терминами, требуется глубокая коррекция, инвентаризация и переваривание приобретенных активов. И следующие несколько лет, вероятнее всего, будут посвящены этому.

Для России это тоже означает начало новой стадии. Отечественную внешнюю политику после «холодной войны» в целом и ее отдельные фазы можно оценивать по-разному — это вопрос вкуса и идеологических предпочтений. Но один показатель оставался неизменным — с момента распада СССР точкой отсчета был Запад, необходимость тем или иным образом сформулировать отношение к западной модели мироустройства, найти свое место — в ней или вне ее. Приоритеты колебались. От непреодолимого желания встроиться почти любой ценой до претензий (никогда, правда, по-настоящему не сформулированных) составить альтернативу.

Однако через все этапы этих колебаний красной нитью проходило (когда-то откровенно, когда-то скрыто) желание «отбиться» от западного напора. Даже на самой ранней и наиболее искренней прозападной стадии Россия не была готова измениться в желательном для Запада направлении. Между тем внутренние изменения служили обязательным условием участия в том самом западном проекте.

Спор о том, что есть для России Европа (как наиболее близкое олицетворение Запада), ведутся у нас как минимум лет двести, и в этом смысле дискуссии конца ХХ – начала XXI века совершенно не уникальны. И всегда они носили смешанный (как сейчас модно говорить — гибридный) характер — «внутренне-внешний».

То есть Европа вне зависимости от текущих геополитических обстоятельств воспринималась в качестве важнейшего элемента внутреннего развития, точка притяжения (чаще) или отталкивания.

Время после «холодной войны» стало квинтэссенцией такого подхода. Речь зашла не просто о том, что России нужно ориентироваться на европейскую модель развития, но и о возможности/необходимости вхождения в западные политические институты. Ведь именно они стали на два с лишним десятилетия определяющими для всего международного устройства. Это и было главным стратегическим решением начала девяностых годов — «новый мировой порядок» будет строиться на основе существующих институтов Запада (то есть институтов «холодной войны»), а не путем создания новых структур, которые соответствовали бы эпохе после конфронтации.

Мучительная траектория России с 1991-го по середину 2010-х — отдельная тема. Спор о ней, скорее всего, как водится в нашей стране, будет бесконечным и бесплодным. Для кого-то это время — катастрофа бездарно утраченных возможностей стать «нормальной страной», для кого-то — фатальные иллюзии, едва не уничтожившие государство. Однако привела эта траектория ко вполне однозначному результату — со второй половины 2000-х годов усилия Москвы в нарастающей степени были направлены на то, чтобы дать отпор стремлению Запада продолжать распространение той модели, которую он считал правильной и необходимой.

К середине 2010-х это стало все больше напоминать полноценную «холодную войну», а к осени 2016-го она и вовсе приобрела мрачноватые черты возможного прямого столкновения. Тут на Западе и произошел поворот, описанный выше.

Складывается другая ситуация. Стремление «изменить» Россию или «исправить» какие-то другие страны остается уделом наиболее идеологизированной части американского и европейского истеблишмента, но приоритетом правительств или даже просто реальной задачей быть перестает.

В Вашингтоне, похоже, возвращается старая добрая логика сдерживания. Многие говорили о том, что идеал Дональда Трампа — то самое «величие, которое он хочет вернуть» Америке, — это 50-е годы, время экономического подъема, уверенности в себе после победоносной войны и отсутствия политкорректности как явления. Не стоит забывать, что это период очень нервного становления того самого сдерживания и принципов стратегической стабильности (правил ядерного противостояния), а заодно и эпоха маккартизма (свежая новость о создании в палате представителей комиссии по противодействию скрытому влиянию Москвы — хорошая иллюстрация того, что времена иногда возвращаются).

Европа в тяжелых раздумьях, вопрос об отношении к России способен стать в предстоящие месяцы серьезным фактором внутренней эволюции Старого Света.

Германия (как полушутя-полусерьезно заметил недавно один европейский дипломат — новый лидер «свободного мира») имеет шанс превратиться в главного апологета давления на Россию. Франция при любом исходе президентских выборов скорее двинется к собственной версии «восточной политики». Как бы то ни было, лейтмотив 1990-х и 2000-х о том, что Россия так или иначе должна стать интегральной частью «Большой Европы», более не продолжается.

Для российской внешней политики возникают новые условия. В минувшие годы она носила преимущественно реактивный характер — по понятным причинам. Западный активизм заставлял постоянно отвечать, и, надо отдать должное Кремлю и Смоленской площади, быстроту и точность реакции натренировали изрядно (реагирование могло быть превентивным, но сути это не меняет — ход игры диктовал Запад). Два обстоятельства придавали действиям Москвы стройность и служили источником успехов. Во-первых, настороженность, а то и страх многих незападных держав, что разудалая политика Соединенных Штатов докатится и до них, стимулировала консолидацию на антизападной основе. Во-вторых, Америка и Европа совершали слишком много глупостей и ошибок, в первую очередь по причинам идеологического характера, и Россия умело ими пользовалась.

Снижение активности Америки и внутренний кризис Европы открывают пространство для самостоятельных шагов, которые не были бы реакцией на поступающие с Запада импульсы.

Тот самый многополярный мир, о котором так мечтали, наступил, и теперь возникает вопрос, как он будет устроен. Можно, конечно, продолжать бороться с американской гегемонией и западным влиянием, полностью ни то, ни другое не исчезнет. Но содержание внешней политики должно стать другим.

Повсеместно будет расти спрос на идеи — как, собственно, может функционировать новый мир, в котором качественно меняются все параметры — социальные, технологические, геополитические. Со времени позднего СССР в Москве об этом почти не думали — не до того было, да и внешней потребности не было.

Теперь пора предлагать что-то свое, не просто нацеленное на то, чтобы отбиться от внешнего давления или отстоять свои интересы, а включающее в себя понимание «общего блага».

В пылу реалполитик мы (тут речь отнюдь не только о правящем классе, но и о российском обществе) давно забыли, что историю движут в конечном итоге те, кто оперирует такими понятиями. Они, кстати, обычно больше преуспевают и в защите собственных интересов.