*2455. Публикации Николая Вардуля

[Николай Вардуль]

http://www.mk.ru/economics/2016/04/2...ekonomika.html

Нам снова придется привыкать к жизни в условиях дефицита бюджета
Вчера в 18:25,

фото: Алексей Меринов

Норма — прелюбопытная тема и в политике, и в экономике. В экономике она сейчас активно дискутируется. Развитие — это смена норм. Что в этом процессе движется само, где требуется политическое вмешательство?

Норма — это большинство. Большинство — это не хорошо и не плохо, это не мандат на истину, это арифметический, вероятностный, статистический и социальный феномен. В последнем случае это привычка общества.

Что такое норма в экономике? Экономика — это одна из форм жизни общества. Если же отталкиваться от мнения большинства наших соотечественников, то нынешняя экономическая система изначально ненормальна, если она рыночная. Ведь в этом качестве она должна иметь опорой частную собственность и соответствующие ценности, которые принято считать либеральными. Но само слово «либерал» для большинства жителей России сродни ругательству. А частный предприниматель, двигатель и герой либеральной экономики, если судить по статистике правоохранительных органов, — это патологический преступник.

Что же тогда норма? В реальности свыше 60% российской экономики контролируется государством, так что ее рыночность весьма условна, либеральность — тем более.

Наша норма — это госэкономика. Но помимо коррупции она постоянно порождает миражи, которые претендуют на роль маяков, ведущих, увы, не вперед, а назад.

Но норма — это не приговор, вредную привычку надо исправлять.

Для России с традиционным педалированием ее «исторических особенностей» это сложная задача. Как ни странно, сегодня она становится еще сложнее из-за внешних факторов.

В январе 2012 года Алексей Улюкаев на Гайдаровском форуме заявил, что весь мир, а вместе с ним и Россию окружает... нет, не новая реальность, это было бы слишком банально, а «новая нормальность». Смена норм определяет новое качество экономики. Улюкаев назвал три отличительные характеристики «новой нормальности»: низкие темпы экономического роста, высокая турбулентность на всех важнейших рынках и снижение эффективности традиционных инструментов государственного регулирования экономики.

Кто автор термина «новая нормальность», доподлинно неизвестно. The Economist называет Мохамеда Эль-Эриана, одного из руководителей компании PIMCO (Public Investment Management Company). Зато совершенно очевидно, что этот термин родился в мировой кризис 2008–2009 годов.

В России первой об американской New Normal в конце 2010 года писала Ксения Юдаева, тогда директор Центра макроэкономических исследований Сбербанка России, но позднее высказывание Улюкаева получило больший резонанс.

Насколько обоснованна смена «нормальностей»? Замедление темпов мировой экономики налицо. Тупики в деятельности мировых регуляторов также. Вопрос в том, можно ли, как и когда из этого тупика выбраться? Если это «новая нормальность», то в ближайшее время — никак.

Есть старый анекдот: «Не трать силы, старик, иди на дно!». «Новая нормальность», даже если этот термин отражает существующее положение дел, не должен становиться обоснованием пассивности тех, кто профессионально занимается экономической политикой, а такое искушение возникает (что вы хотите, такова «новая нормальность»). Путь рывку должна проложить экономическая наука. А она и в мире, и в России пока не может сойти с накатанных рельсов. Одни предлагают двигаться по ним дальше, не обращая внимания на то, что они уже завели в тупик, другие — двигаться по тем же рельсам, но назад.

Именно «новая нормальность» позволяет сравнить мировой кризис 2008–2009 годов с Великой депрессией 1929–1932 годов. Возникшая тогда «новая нормальность» была куда страшнее, она стала одной из предпосылок Второй мировой войны, которая и взорвала ту жутковатую «нормальность». Если же оставаться на поле экономики, выход был найден во взлете кейнсианства и его воплощении и развитии в Новом курсе Рузвельта. Из окружающей нас сегодня «новой нормальности» выход, увы, пока не просматривается.

В недавнем интервью первый зампред Банка России Ксения Юдаева сказала: «Я не концентрировалась бы на слове «кризис». Нашу ситуацию лучше всего описывает термин «новая реальность», то есть это не временные трудности, а новые координаты, в которых нашей экономике предстоит развиваться».

Юдаева уверена, что и после формального выхода из кризиса «новые координаты, в которых нашей экономике предстоит развиваться» принципиально не изменятся. Это и есть не просто новая реальность, а «новая нормальность».

Итак, о высоких темпах экономического роста остается только мечтать. Экономика России вынужденно перестраивается, причем делает это самостоятельно, независимо от правительства. Есть отрасли и сектора, где компании фиксируют значительную прибыль. Это в первую очередь следствие свободного плавания рубля, который сделал прибыльным практически все, что можно продать на экспорт, а при обесценивании рубля продать можно и то, что раньше покупать отказывались. Конкурентоспособность выросла. Пока не за счет качества предложения, а банально за счет цены, но важно на внешнем рынке закрепиться, тогда конкуренция подтолкнет и к новому качеству.

Принципиально важно, чтобы прибыли превращались в инвестиции, и лучше в России, чем за ее пределами, чего пока, как показывает Росстат, не происходит. А это значит, что помимо решительных прорывных политических действий в улучшении делового климата (укрепление независимости суда, результативная борьба с коррупцией, в которой не должно быть неприкасаемых фигур и этажей во властной иерархии, ограничение действий правоохранительных органов в экономике) нужно, чтобы Минфин не покушался на курсовую составляющую прибылей компаний-экспортеров, во всяком случае, действующих в несырьевом секторе.

Но есть и такое неизбежное следствие из «новой нормальности» для России: нам снова придется привыкать к жизни в условиях дефицита бюджета. Ничего страшного в этом нет, дефицитен бюджет практически любого государства — это старая нормальность, проблема в величине дефицита и в способе его покрытия.

Россия приближается к большому электоральному циклу. А это значит, что социальные расходы если и будут снижаться, то очень и очень осторожно. Против снижения военных расходов выдвигается масса «непробиваемых» в современных условиях аргументов, но даже они будут снижаться, другого варианта просто не остается, потому что социальные и военные расходы — это костяк расходной части бюджета.

Именно проблема бюджетного дефицита даст в полной мере почувствовать негатив от финансовых антироссийских санкций. Планы Минфина привлечь $3 млрд за счет размещения за рубежом евробондов провалились. Санкции могут негативно повлиять и на планы привлечения в бюджет 1 трлн рублей за счет приватизации.

Остается трата резервов. А они конечны.

Альтернативы четко прорисовываются. Их три.

Первая — российская экономика в ближайшие два года переходит в рост, путь «новонормальный». Тогда будет расти и бюджет, и возможности решения задач в развитии прежде всего человеческого капитала. Но для этого экономике нужны политические реформы, о которых речь уже шла.

Вторая альтернатива — экономика, не успев подняться, будет задавлена новыми налогами. Это постоянная угроза, переходящая в реальность, что бы нам ни говорили сверху.

Третья альтернатива — привычка тратить резервы перерастет в эмиссионное финансирование дефицита бюджета с новым подъемом инфляции и разбалансировкой государственных финансов. Это курс на очень старую реальность, в которую зовет академик Сергей Глазьев.

Альтернативы, таким образом, политические. Именно политика изменит или не изменит представление общества о норме, в том числе экономической.

Для выбора третьего варианта сложившуюся норму менять не придется. А вот для роста ускорение пересмотра нормы совершенно необходимо.

Главный редактор "Финансовой газеты"

[Николай Вардуль]

http://www.mk.ru/economics/2016/06/0...tstalosti.html
В мировой экономике идет пусть медленный, но рост, а у нас — падение
Вчера в 15:34,

фото: Алексей Меринов

Состояние российской экономики описывается фразой «околоноля». В переводе с образного театрального языка (именно так называется пьеса, авторство которой приписывается Владиславу Суркову) на сухой экономический это — стагнация. Вопрос в том, в какую сторону она качнется — вниз (рецессия) или вверх (оживление). И, что не менее важно, когда качнется.

Хочу сразу заступиться за Алексея Улюкаева. У него сложное положение, которое он и сам не раз отмечал, — быть министром экономического развития при, мягко говоря, неторопливом развитии экономики. Зато он мастер на образы. Именно он, и уже достаточно давно, изобрел образ «хрупкого дна» как характеристику текущего места пребывания российской экономики. С одной стороны, вот оно, дно, а с другой, дно такое, что от него никак не оттолкнешься. Этот образ уже отыграли коллеги-журналисты, но я хочу отдать Улюкаеву должное. Он как поэт сформулировал то, что понял как экономист: «хрупкое дно» — это надолго, это признание длительного погружения в стагнацию.

Хотя прогнозы у нас меняются быстро. Настолько, что прогнозистам верить решительно нельзя. Они давно не предсказатели, а флюгеры. Их прогнозы скоротечны, как насморк. Что ни месяц, то или трепетное ожидание восторга, или трагическое разочарование.

И все-таки, что же дальше? Остается находить в разных прогнозах общее.

Возьмем для примера свежую продукцию прогнозистов Райффайзенбанка и банка Credit Suisse. В первом интерпретируют апрельскую статистику Росстата с оптимизмом. Все хорошо, вот только строительство подкачало, там падение нарастает, да розничная торговля как падала, так и падает, но зато «стабильным темпом». Главное: есть «драйвер восстановления». Это экспорт, который продолжает расти за счет девальвации рубля, произошедшей в 2014–2015 годах (в 2016-м пока ЦБ миловал).

Ну и спрашивается, что из этой конструкции вырастет? Ответ Райффайзенбанка: уже в текущем 2016 году ВВП РФ вырастет на 1%. И это при том, что, как подтверждает апрельская статистика и прогнозисты банка, «внутренний спрос (инвестиции+потребление) продолжает падать».

Что в прогнозе Credit Suisse? Начало почти такое же: «Мы считаем, что экономическая активность в первом квартале была обусловлена относительно хорошим потребительским спросом, сильным экспортом, связанным с энергетикой». Но дальше подчеркивается ненадежность экспорта как драйвера: «Мы также считаем, что вклад чистого экспорта в рост реального ВВП будет значительно ниже, чем в последние несколько лет, в связи с восстановлением импорта, которое будет зависеть от стабильного курса рубля и спроса на инвестиционный импорт».

Инвестиционный импорт — это инвестиции. Credit Suisse рассчитывает на их рост, что и должно обеспечить рост экономики России на 1,7% в 2017 году, в этом году продолжится падение, но оно составит всего 0,3%.

В чем общий знаменатель? С тем, что девальвационный эффект, движущий экспорт, быстро выветривается, приходится согласиться. Значит, в конечном итоге вопрос в инвестициях. Внутренних — ведь по оценке того же Росстата за кризисный 2015 год прибыль российского корпоративного сектора выросла на 50,2%, вот только конверсии прибылей в инвестиции не произошло, инвестиции все равно упали, — и «инвестиционном импорте». Как правительство на этот вопрос ответит?

И тут мы оказываемся уже на политическом уровне. Сейчас едва ли не самая дискутируемая экономическая тема: как и что регулировать. Одни обличают: «либералы» уже больше 20 лет водят нас по кругу и все по той же пустыне. И, чтоб им неповадно было, регулировать отныне надо все. От выпуска денег, которых должно быть вдоволь для инвестиций, до, понятно, самих инвестиций, не говоря уже о курсе рубля. Другие, уцелевшие «либералы», гнут свое: до сих пор по-настоящему до институтов, необходимых для нормального развития и экономики, и общества дело (в отличие от разговоров), не доходило, теперь это приоритет, если вообще не последняя надежда, и начинать надо с освобождения, но не труда, как когда-то начинал Владимир Ленин, а суда. От прямой зависимости от исполнительной власти.

Дискуссия бурная, но при этом, если разобраться, содержательная. По сути, в наличии есть два полюса реформ, которые можно назвать хоть фундаментальными, хоть по привычке структурными.

Один полюс — реформы на случай политического выбора в пользу если не окончательного, то еще более решительного разрыва со странами, которые пока еще принято называть развитыми. Это выбор в пользу не только уже изрядно подзабытой «суверенной демократии», но и вовсе мифической в современных условиях «суверенной экономики». Зато никакой «торговли суверенитетом».

Второй полюс — на случай, если политический выбор делается исходя из того, что Европа — это не ругательное слово, характеризующее тупиковую ветвь эволюции, а еще и географическое понятие, и по таким понятиям Россия — все еще часть Европы.

Все дело, как всегда бывает в России (а описанная дискуссия восходит к славянофилам и западникам), в политике. На этом обычно ставится точка. Дескать, политика — уж точно не наше дело. Там решат. Но я рискну сделать небольшое продолжение. Не как политик — боже упаси, скорее как обыватель и немного экономист.

Политика — это не только защита суверенитета, она по определению еще и манипулирование. И за такими ее результатами бывает любопытно проследить. Социологические опросы показывают произошедшую смену ценностных приоритетов российских граждан. Был момент, когда ценности модернизации и развития экономики и общества находили живой отклик, а потом случилась замена. Теперь на первом месте геополитика и противостояние с Западом.

На мой взгляд, противостояние, если, конечно, речь не идет о настоящей горячей войне на уничтожение (не путать с придуманной политологами и отдельными генералами гибридной войной, которую каждый понимает, как ему выгоднее), — малопродуктивная ценность. Она, конечно, обладает немалым и легко используемым мобилизационным потенциалом. Но она же имеет эффект воронки. Такая ценность нуждается не только в «пятиминутках ненависти», в этом недостатка уже нет, но в постоянном всестороннем нагнетании напряжения. И в воронку уходят силы, мозги, ресурсы.

Все это было. История смерти Советского Союза — это не история перестройки, а история именно такой воронки.

Воронка свое дело сделает. Ценность противостояния недолговечна по определению.

Можно сделать и другой подход. Выбор в пользу новой и вовсе не желтой подводной лодки — это выбор с заведомо низким качеством жизни, да и попросту низким жизненным уровнем.

Но дело не только в уровне жизни, хотя он очень важен. Дело еще и в том, что условно изоляционистский путь — это путь вовсе не укрепления, а утраты суверенитета.

Суверенитет требует переосмысления, если его цена — отсталость. Мы уже отстаем. Просто потому, что движемся в противофазе к мировой экономике. Вокруг в целом рост, пусть более медленный, чем ожидалось, а у нас падение. Которое если и закончилось, то пребыванием в стагнации, выход из которой еще надо найти, для чего нужны условия привлечения инвестиций. Любых — государственных, частных, иностранных.

За экономическим отставанием следует технологическое и социальное отставание. Все это происходит именно тогда, когда в мире начинает разворачиваться «четвертая индустриальная», или вторая цифровая, революция, одно из проявлений которой — интернет вещей. В этих условиях сознательно идти на риск еще большего отставания значит рисковать отстать навсегда.

Пора научиться не повторять ошибки. Суверенитет обеспечивается не столько силой оружия, сколько силой экономики, силой науки, силой технологии, силой образования, силой мудрости, наконец.

[Николай Вардуль]

http://www.mk.ru/economics/2016/09/2...nno-padat.html

ЦБ рано поверил в конец рецессии


Практически одновременно вышли два значимых документа: сначала очередные «Комментарии о государстве и бизнесе (КГБ)» от Высшей школы экономики, потом очередной обзор Банка России «О чем говорят тренды». Статистика и там, и там росстатовская, а выводы свои. Причем прямо противоположные. В ВШЭ считают, что российская экономика «нырнула под дно», в ЦБ — что рецессия закончилась, впереди пусть медленный, но все-таки рост. Кто прав?

Из-под глыб

Эксперты ВШЭ с первых страниц затевают спор с ЦБ. В последний раз, оставив свою ключевую ставку на уровне 10,5%, ЦБ сослался на оживление производственной активности в российской экономике. Ее во ВШЭ как раз и не видят, заявляя: «Глядя на одни и те же статистические данные, мы оцениваем происходящие макроэкономические процессы несколько иначе, нежели Банк России; если говорить прямо, — более пессимистично».

Базируясь на данных Росстата, в ВШЭ делают вывод: «В первом полугодии 2016 года наблюдалось падение почти во всех видах экономической деятельности, т.е. процесс сжатия экономики идет «широким фронтом», затрагивая все сектора». Единственное исключение — оптовая торговля, продемонстрировавшая рост к четвертому кварталу 2015 года на 1,7%. Важно, что, по оценке ВШЭ, темпы падения экономики не снижаются, а нарастают: ВВП после снижения в I квартале на 0,6% (-1,2% к соответствующему периоду прошлого года) сократился во II квартале, по нашим оценкам, на 0,8% (-1,4% год к году).

Если ВВП перестанет снижаться, то в целом за год падение составит 1,5%, что значительно хуже майского прогноза Минэкономразвития на этот год (-0,2%)».

Здесь уже можно было бы поставить точку. Но в ВШЭ общей оценкой динамики ВВП не ограничиваются, и картина становится не столь одноцветной. В ВШЭ признают, что промышленность демонстрирует положительные темпы роста год к году, но, «несмотря на рост в годовом выражении промышленности (за январь-июнь на 0,4% год к году), это не означает, что она сможет вытянуть вверх всю экономику, по крайней мере в ближайшие месяцы».

Важно: в ВШЭ не видят драйверов роста. Это не промышленность (спрос на продукцию растущих секторов промышленности нестабилен), не потребительский спрос из-за падения реальных доходов, не чистый экспорт (его вклад в прирост в ВВП в годовом измерении в первом квартале 2016 года упал с 6,4 процентного пункта в прошлом году до 0,5 п.п.), не инвестиции (их вклад, что особенно печально, и вовсе отрицательный).

«Рецессии — конец!»

Чем же отличается взгляд на экономику из Банка России? Оценкой последних изменений. Если ограничиться промышленностью, то позиция ЦБ такова: «Июньские данные Росстата по промышленному производству указывают на постепенное восстановление экономической активности. В годовом выражении рост промышленного производства ускорился до 1,7% год к году (г/г) против 0,7% г/г в мае 2016 года. В целом промышленное производство выросло на 0,4% г/г в первом полугодии 2016 года».

ЦБ уточняет: «Стоит отметить, что производство обрабатывающего сектора, которое являлось основным драйвером наблюдавшейся волатильности в предыдущие месяцы, постепенно восстанавливается, выходя на положительные годовые темпы роста во II квартале 2016 года». И делает вывод: «Поскольку стабилизация в обрабатывающей промышленности является ключевой для восстановления промышленности в целом, последние данные могут говорить о продолжении периода стабилизации».

Условный драйвер роста, таким образом, в Банке России все-таки нашли. Хотя ЦБ предусмотрительно оговаривается: «Тем не менее волатильность и разнонаправленная динамика по отраслям могут сохраниться и в ближайшие месяцы до перехода к более устойчивому восстановлению».

Подчеркнем: если ВШЭ оперирует данными первого полугодия в целом, то для ЦБ важно не столько все полугодие, а то, чем и как оно закончилось. Подход понятный и по-своему технологичный — ЦБ публикует то, «о чем ему говорят тренды», ежемесячно, — но все равно рискованный: месячная статистика (речь идет об июне) может и не справиться с ролью маяка, а может и вовсе оказаться Иваном Сусаниным. К тому же и динамика обрабатывающей промышленности — тот самый условный драйвер промышленности, как отмечают в ВШЭ, вряд ли потянет за собой всю экономику.

Все это, однако, не удерживает ЦБ от провозглашения громкого и торжественного вывода: «Рецессия — позади, впереди — медленный рост экономики». Обоснования уже были названы, но повторим еще раз вслед за ЦБ: «Позитивная июньская статистика по динамике производства в обрабатывающем секторе оказалась основным источником улучшения наших оценок». Запомним.

Оптимизм заявлен парадно и громко, но в цифрах он более чем скромен: июльские оценки ЦБ незначительно выросли по сравнению с июньским прогнозом. В третьем квартале теперь ожидается рост ВВП на 0,4% по сравнению с июньской оценкой в 0,2%, в четвертом квартале, соответственно, 0,5% по сравнению с 0,4–0,5%.

Стоит привести и мнение Росстата с Минэкономразвития. Росстат, по предварительным данным, оценивает спад ВВП РФ во втором квартале на уровне 0,6% в годовом выражении. В первом квартале спад ВВП России, по оценке Росстата, был вдвое глубже и составлял 1,2%. «Индекс физического объема валового внутреннего продукта во втором квартале 2016 года относительно соответствующего периода 2015 года, по предварительной оценке, составил 99,4%», — говорится в сообщении Росстата.

С Росстатом полностью согласно Минэкономразвития: спад ВВП РФ во втором квартале замедлился до 0,6% в годовом выражении после спада в 1,2% в первом квартале. По итогам первого полугодия ВВП РФ сократился на 0,9% в годовом выражении. Базовый прогноз министерства, рассчитанный исходя из среднегодовой цены на нефть в 40 долларов за баррель, предполагает спад ВВП РФ по итогам 2016 года на 0,2%.

Что питает оптимизм ЦБ?

Вернемся к спору ЦБ и ВШЭ. Сравнение двух документов открывает широкий простор для разного рода спекуляций. Почему, в принципе опираясь на одну и ту же статистику, эксперты кардинально расходятся в выводах? Не потому ли, что ЦБ — один из главных штабов (а если называть вещи своими именами, то точно главный штаб) проводимой экономической политики, а эксперты ВШЭ позиционируются как независимые наблюдатели? Вопросы можно множить.

Но нужны ли они? Кто-то может заметить: весь спор ВШЭ и ЦБ — это спор о том, с какого конца разбивать яйцо. Действительно, зазор между оценками ЦБ и ВШЭ, несмотря на громкие словесные различия в цифрах, особенно в статике, не так уж велик. Плюсы долей процента ВВП в одном случае или минусы — в другом важны для научной градации, но в реальности означают лишь одно: состояние российской экономики описывается формулой «околоноля». В том смысле, что, во всяком случае пока, для российских граждан принципиальной разницы в том, падает ли ВВП на доли процента или уже на те же доли, к тому же в принципе остающиеся в зоне статистической погрешности, растет, нет.

Разница есть в динамике, в открывающихся перспективах. Как раз они у ЦБ и ВШЭ расходятся.

Мы уже отвечали на вопрос, почему в принципе одна и та же статистика в интерпретации ВШЭ и ЦБ приводит к диаметрально противоположным выводам. Добавим конкретики. Макроэкономический оптимизм ЦБ питают не только чистые научные изыскания, но и чисто служебные потребности. Объявленный конец рецессии должен выбить почву из-под ног критиков политики ЦБ, тех, кто считает, что со снижением ключевой ставки ЦБ стоило бы поторопиться.

Ответ ЦБ: нынешний уровень ставки не препятствует, а, наоборот, способствует экономическому оздоровлению и переходу экономики к росту, пусть и измеряемому скромными долями процента. Для ЦБ он тем более важен, что в его схватке с инфляцией в последнее время все идет не слишком гладко.

В обзоре ЦБ признает, что инфляционная динамика ухудшилась: «Годовая инфляция «зависла» в диапазоне 7,1–7,5% с марта. Снижение инфляционного давления и инфляционных ожиданий приостановилось». Тот же июнь, позволивший ЦБ провозгласить «конец рецессии», стал месяцем, когда фактическая динамика роста цен отклонилась вверх от целевой траектории, ведущей к годовому итоговому росту в 5,5%.

Это не парадокс. Для ЦБ это дополнительный аргумент в пользу того, что экономика оживает. А это значит, что ЦБ во втором полугодии вряд ли пойдет на существенное смягчение своей кредитно-денежной политики.

Обзоры — обзорами, рецессия — рецессией, но проводимая политика превыше всего. И кто скажет, что ЦБ в этом одинок?

Июль рассудил строго

Июль, открыв второе полугодие, заявил о себе как о месяце перемен. Они произошли, например, в бюджетной политике. Здесь их вектор — ужесточение и сдерживание расходов. Главный бюджетный итог июля — удержание дефицита бюджета на достигнутом за первое полугодие уровне. Этот уровень впечатляет — 1,5 трлн рублей.

Наталия Орлова, главный экономист Альфа-банка, подсчитала: если за первое полугодие сокращение бюджетных расходов в годовом исчислении составило всего 0,5%, то за июль расходы сократились разом на 4%. Думаю, правительство вряд ли сможет в условиях большого выборного цикла поддерживать июльские темпы сокращения расходов, но с точки зрения динамики ВВП сокращение госрасходов — минус. Таковы уж качели экономики: для ограничения дефицита бюджета госрасходы надо снижать, но если их снижать на фазе, когда экономика падает или балансирует между стагнацией и рецессией, то она, скорее всего, будет падать еще быстрее.

Главный макроэкономический итог июля — снижение промышленного производства. Данные промышленного развития в июле откровенно разочаровывали. Если в июне годовой рост промышленности составлял 1,7%, то в июле, по данным Росстата, общий показатель не вырос, а снизился на 0,3%.

Что важно, антидрайвером стала именно обрабатывающая промышленность. В компании «ВТБ Капитал» отмечают: «Результат обусловлен в основном замедлением годового роста в обрабатывающих отраслях с 1,6% в июне до минус 1,5% (ниже нулевой отметки впервые с марта 2016 г.) в июле, а месячный рост промпроизводства, очищенный от сезонного и календарного факторов, составил минус 0,9% (что является самым слабым показателем с апреля 2015 г., когда падение составило -1,4%)».

Как тут не вернуться к «концу рецессии», провозглашенному ЦБ! Ведь он возлагал основные надежды на рост именно обрабатывающих отраслей промышленности. И, похоже, просчитался. Хотя не будем повторять его первой и самой очевидной ошибки: месячные показатели недостаточны для серьезных макроэкономических выводов.