*2993. 1937

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/chronograph/582/

Василий Константинович Блюхер родился (19 ноября) 1 декабря 1890 года в деревне Барщинка Ярославской губернии, в крестьянской семье. В 1909 году Василий поступил слесарем на завод, и уже через год за призыв к забастовке он был арестован и приговорен к тюремному заключению, которое отбывал в течении трех лет.

С началом Первой мировой войны Блюхера направили на фронт рядовым. За боевые отличия и проявленную храбрость он был награжден двумя Георгиевскими крестами и медалью, произведен в младшие унтер-офицеры. В 1916 году после тяжелого ранения Блюхера демобилизовали, и он устроился работать на завод, вступил в партию большевиков. После Февральской революции по решению парторганизации Блюхер вернулся в армию для революционной работы, вступив добровольцем в 102-й запасный пехотный полк в Самаре.

Уже в начале 1918 года он руководил взятием Оренбурга, занятого белогвардейскими казаками.

Блюхер был активным участником гражданской войны. В должностях начальника дивизий и помощника командующего 3-й армией, он проявил себя как мыслящий и талантливый полководец, особо отличившись в боях за Каховский плацдарм, в Перекопско-Чонгарской операции и разгроме белогвардейцев под Волочаевкой. Отмечая заслуги Блюхера, ВЦИК наградил его только что учрежденным орденом Красного Знамени.

В 1924-1938 годах Василий Константинович был главным военным советником при китайском революционном правительстве в Гуанчжоу (Кантоне), участвовал в проведении Великого Северного похода, командовал дальневосточной армией, руководил разгромом войск китайских милитаристов во время советско-китайского конфликта (1929) и созданием мощной обороны на Дальнем Востоке. Он активно участвовал в общественной жизни и развитии экономики края.

Летом 1938 года во время военных действий против японской армии в районе озера Хасан, где общее руководство войсками осуществлял Блюхер, красноармейские части потерпели поражение и понесли большие потери. Эта неудача стала одной из причин отстранения Блюхера от командования Дальневосточной армией. Среди прочего его обвинили в измене Родине.

22 октября 1938 года с санкции Сталина Блюхер был арестован по сфальсифицированному обвинению в принадлежности к антисоветской организации и военно-фашистскому заговору. Во время следствия, не выдержав пыток и истязаний, 9 ноября 1938 года Блюхер скончался в Лефортовской тюрьме. Реабилитирован он был только в 1956 году после XX съезда КПСС.

[Тит Ливий]

http://lists.memo.ru/
Поиск по алфавиту: А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я

Дополнения (версия от 20.07.2015)
Предисловие

Базой для публикуемых списков стало 4-е издание диска «Жертвы политического террора в СССР».

Публикуемые списки несколько расширены по сравнению с диском, включавшим более 2 600 000 имен – добавлены биографические справки из Книги памяти Сахалинской области, а также 3-го тома Книги памяти Автономной Республики Крым, подготовительных материалов к очередным томам Книги памяти Краснодарского края, 3-го тома Книги памяти Республики Северная Осетия-Алания, 5-го тома Книги памяти Красноярского края, 2-го тома Книги памяти Новосибирской области, 5-го тома Книги памяти Свердловской области. Общее число добавленных имен – около 30 тысяч.

Четвертое издание базы данных «Жертвы политического террора в СССР» было осуществлено в год 70-летия Большого террора – кампании самых жестоких и массовых убийств в отечественной истории. Тогда в течение двух лет (1937–1938) по политическим обвинениям было арестовано более 1 миллиона 700 тысяч человек и не менее 725 тысяч из них были расстреляны – в среднем государство ежедневно убивало тысячу своих граждан. Но Большой террор – это лишь одна, хоть и наиболее кровавая террористическая кампания советской власти. В несколько меньших масштабах, с меньшей жестокостью подобные преступления совершались на протяжении всех семидесяти лет – с самого октябрьского переворота, 90-летие которого падает на те самые дни, когда выходит в свет наш диск.

Казалось бы после избавления от коммунистического режима у наших народов нет более важной задачи, чем разобраться в причинах и осознать масштабы постигшей нас катастрофы – не чумы, не морового поветрия, а гуманитарного бедствия, сотворенного собственными руками. Необходимым условием выполнения этой задачи является восстановление в полном объеме памяти о терроре, подробности которого десятилетиями скрывались и замалчивались. И, в частности, – увековечение памяти жертв.

Такая работа действительно ведется в течение уже почти двух десятилетий. Результаты, однако, не слишком утешительны.

Вместо памятников жертвам политических репрессий, которые предполагалось воздвигнуть, в большинстве случаев по-прежнему стоят закладные камни, установленные еще на рубеже 1980–1990-х годов.

Не создан в России общенациональный Музей политических репрессий. А в экспозициях региональных историко-краеведческих музеев теме репрессий если и уделено какое-то место, то, как правило, самое незначительное.

На мемориальных досках, установленных в честь тех наших выдающихся сограждан, которые были расстреляны или погибли в лагерях, отсутствуют любые упоминания об их трагической смерти.

Выявлена и отмечена памятными знаками лишь малая часть мест массовых захоронений казненных. А тысячи кладбищ возле когдатошних лагерей и трудпоселков утрачены безвозвратно: они превратились в пустыри, распаханы, заросли лесом, на их месте выстроены новые жилые массивы или промышленные комплексы. До сих пор миллионы людей не знают, где зарыты их родители, деды и прадеды.

Но, пожалуй, самый важный из не отданных нами долгов – это имена жертв.

Нам было завещано «всех поименно назвать». Задача эта и сегодня далека от исполнения.

В разных регионах бывшего Советского Союза готовят и издают Книги памяти жертв политических репрессий. Основное содержание этих книг – краткие биографические справки о расстрелянных, отправленных в лагеря, насильственно депортированных в трудпоселки, мобилизованных в трудармии. Эти справки нужны сотням тысячам людей и в нашей стране, и в других странах мира, где живут наши соотечественники, для того, чтоб найти хоть какие-то сведения о судьбах родственников. Они нужны историкам, краеведам, учителям, журналистам. Но даже если биография человека включена в какую-то из Книг памяти, об этом очень трудно узнать: такие книги издаются обычно маленьким тиражом ( от 100 до 1000 экземпляров) и в продажу почти не поступают. Даже в главных библиотеках России нет полного комплекта изданных мартирологов.

Для того чтобы сохранить память о жертвах и помочь людям восстановить историю их семей, Общество «Мемориал» в 1998 г. приступило к созданию единой базы данных, сводя вместе информацию из региональных Книг памяти, уже вышедших в свет или только подготовленных к изданию. Результаты этой работы, дополненные информацией из ряда других источников, и составляют основное содержание настоящего ресурса.

Чтобы было понятно, чьи имена могут встретиться в этих списках, напомним об основных, наиболее массовых категориях жертв политических репрессий в СССР.

I. Первая массовая категория – люди, арестованные по политическим обвинениям органами государственной безопасности (ВЧК–ОГПУ–НКВД–МГБ–КГБ) и приговоренные судебными или квазисудебными (ОСО, «тройки», «двойки» и т.п.) инстанциями к смертной казни, к разным срокам заключения в лагерях и тюрьмах или к ссылке.

По различным предварительным оценкам, за период с 1921 по 1985 г. в эту категорию попадает от 5 до 5,5 миллиона человек. На нашем диске данная категория репрессированных представлена наиболее широко – их здесь около полутора миллионов.

Чаще всего в Книги памяти, а значит, и в нашу базу данных включались сведения о людях, пострадавших в период 1930–1953 гг. Это объясняется не только тем, что в данный период осуществлялись наиболее массовые репрессивные операции, но и тем, что процесс реабилитации, начатый в хрущевскую эпоху и возобновившийся во время перестройки, в первую очередь коснулся жертв именно сталинского террора, и прежде всего – жертв террора 1937-1938 гг.

Менее полно в базе данных отражены жертвы репрессий более раннего, до 1929 г., периода: . Самые же ранние репрессии советской власти, относящиеся к 1917–1918 гг. и эпохе Гражданской войны, документированы настолько фрагментарно и разноречиво, что даже их масштабы пока не установлены. Да и вряд ли вообще могут быть сделаны корректные оценки статистики «красного террора»: в этот период нередко имели место массовые бессудные расправы с «классовыми врагами», что, естественно, никак не фиксировалось в документах. Цифры, называемые в литературе, колеблются от 50–100 тысяч до более миллиона человек.

Политзаключенные, получившие свои сроки после смерти Сталина и окончания массового террора, если и представлены в некоторых Книгах памяти, то лишь фрагментарно. К сожалению, по техническим причинам нам удалось подготовить к настоящему изданию лишь около половины собранных НИПЦ «Мемориал» (Москва) сведений о политических репрессиях 1953–1985 гг. – это около пяти тысяч справок о политзаключенных новейшего периода.

II. Другая массовая категория репрессированных по политическим мотивам – крестьяне, административно высланные с места жительства в ходе кампании «уничтожения кулачества как класса».

Всего за 1930–1933 гг., по разным оценкам, вынужденно покинули родные деревни от 3 до 4,5 миллиона человек. Меньшая часть из них были арестованы и приговорены к расстрелу или к заключению в лагерь. 1,8 миллиона стали «спецпоселенцами» в необжитых районах Европейского Севера, Урала, Сибири и Казахстана. Остальных лишили имущества и расселили в пределах своих же областей. Кроме того, множество крестьян бежали из деревень в большие города и на индустриальные стройки, спасаясь от репрессий, коллективизации и массового голода, ставшего последствием сталинской аграрной политики и унесшего, по разным оценкам, жизни от 6 до 9 миллионов человек.

III. Третья массовая категория жертв политических репрессий – народы, целиком депортированные с мест традиционного расселения в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан. Наиболее масштабными эти административные депортации были во время войны, в 1941–1945 гг. Одних выселяли превентивно, как потенциальных пособников врага (корейцы, немцы, греки, венгры, итальянцы, румыны), других обвиняли в сотрудничестве с немцами во время оккупации (крымские татары, калмыки, народы Кавказа). Общее число высланных и мобилизованных в «трудовую армию» составило до 2,5 миллиона человек (см. таблицу). На сегодняшний день почти нет Книг памяти, посвященных депортированным национальным группам. В качестве редких примеров можно назвать Книгу памяти калмыцкого народа, составленную не только по документам, но и по устным опросам, и Книгу памяти, выпущенную в Кабардино-Балкарской Республике.

Национальность Год депортации Количество высланных (средняя оценка)
Корейцы 1937–1938 172 000
Немцы 1941–1942 905 000
Финны, румыны, другие национальности союзных с Германией государств 1941–1942 400 000
Калмыки 1943–1944 101 000
Карачаевцы 1943 70 000
Чеченцы и ингуши 1944 485 000
Балкарцы 1944 37 000
Крымские татары 1944 191 000
Турки-месхетинцы и другие народности Закавказья 1944 100 000
Итого: 2 461 000

Кроме этих крупных консолидированных потоков в разное время имели место многочисленные политически мотивированные депортации отдельных национальных и социальных групп, в основном из пограничных регионов, крупных городов и «режимных местностей». Представители этих групп, общее число которых установить крайне сложно (по предварительной оценке с начала 1920-х по начало 1950-х годов – более 450 тысяч человек), довольно редко попадают в Книги памяти.

То же можно сказать о приблизительно 400 тысячах депортированных в 1939–1941 гг. с «новых территорий» – из Эстонии, Латвии, Литвы, Западной Украины, Западной Белоруссии, Молдавии. В нашем издании около 100 тысяч имен этих людей – в основном эти имена выявлены в результате работы Польской программы Общества «Мемориал». Если же говорить о послевоенных депортациях с этих территорий, то, к сожалению, в публикуемых списках имен этих людей совсем мало.

Общее число лиц, подвергшихся репрессиям не в судебном (или квазисудебном), а в административном порядке, составляет 6,5–7 миллионов человек. В публикуемые списки включены справки приблизительно на миллион из них – в основном на «спецпоселенцев» из числа раскулаченных крестьян и представителей народов, подвергшихся тотальной депортации. Конечно, это небольшая часть от общего числа тех, кто прошел через ад трудпоселков, спецпоселений, трудармий, высылок – всего того, что скромно именуется «административными репрессиями».

Говоря об иных категориях населения, подвергшихся политическим преследованиям и дискриминации, нельзя забывать и о сотнях тысяч людей, лишенных гражданских прав за «неправильные» профессию или социальное происхождение (лишь в Новгородской области в Книгу памяти включена такая категория репрессированных, как «лишенцы»), и о бессудно расстрелянных при подавлении крестьянских восстаний в 1920-е, о расстрелянных без приговоров в тюрьмах в 1941-м, и о расстрелянных на фронте в годы войны по приговорам Особых отделов, о репатриантах (в основном бывших «остарбайтерах» и военнопленных), принудительно работавших в фильтрационных лагерях, и о многих, многих других. Все они лишь в самой малой степени представлены в списках.

Сравнивая 2,6 миллиона справок, собранных нами сегодня, с осторожными и умеренными общими статистическими оценками, мы приходим к печальному выводу: по самым оптимистическим расчетам получается, что нам удалось объединить имена примерно 20 процентов от общего числа жертв государственного террора в СССР. (Говоря об общем числе жертв, мы исходим из трактовки этого термина, вытекающей из Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.1991.)

Так выглядит итог многолетней работы по собиранию имен, результат работы многих людей во многих регионах. Таков разрыв между статистикой террора и персональной памятью о его жертвах.

А ведь кроме бесспорных жертв политического террора, чьи имена уже оказались или, несомненно, рано или поздно окажутся на страницах Книг памяти, были еще миллионы людей, осужденных за разные незначительные «уголовные» преступления и дисциплинарные проступки. Традиционно их не считают жертвами политических репрессий, хотя многие репрессивные кампании, которые проводились силами милиции, имели явно политическую подоплеку. Судили за нарушение паспортного режима, за бродяжничество, за «самовольный уход» с места работы (перемену места работы); за опоздание, прогул или самовольную отлучку с работы; за нарушение дисциплины и самовольный уход учащихся из фабричных и железнодорожных училищ; за «дезертирство» с военных предприятий; за уклонение от мобилизации для работы на производстве, на строительстве или в сельском хозяйстве, и т.д., и т.п. Наказания при этом, как правило, были не слишком тяжелыми – зачастую осужденных даже не лишали свободы. Трудно подсчитать число людей, которых постигли эти «мягкие» наказания: только с 1941 по 1956 г. осуждено не менее 36,2 миллиона человек, из них 11 миллионов – за «прогулы»! Очевидно, что главная цель всех этих карательных мер – не наказать конкретное преступление, а распространить систему принудительного труда и жесткого дисциплинарного контроля далеко за границы лагерей и спецпоселений (в терминологии самой власти это и значило «установить твердый государственный порядок»).

Из сказанного ясно, что в деле восстановления памяти о людях, о каждом в отдельности, мы все еще в начале пути. Главная работа по-прежнему впереди.

В публикуемые списки включены сведения почти из всех вышедших на русском языке Книг памяти, а также большой объем сведений, не опубликованных до сих пор. Тем не менее представленные данные настолько неполны, что уместно говорить даже не о неполноте, а о фрагментарности. Причин тому несколько.

Во-первых, в списках отражены в основном репрессии, осуществлявшиеся на территории России (около 90% справок). Данные, полученные нами из Казахстана, содержат в общей сложности около 100 тысяч имен, из Белоруссии – примерно 80 тысяч. Это весьма заметная часть от общего числа репрессированных в судебном или квазисудебном порядке в этих республиках. Украина представлена очень фрагментарно: нам удалось получить оттуда всего около 40 тысяч справок (в основном из Одесской области и в очень небольшой степени из Харькова и Мариуполя) – цифра, конечно, совершенно несопоставимая с общим масштабом репрессий на территории Украины. Фрагментарны и сведения по еще двум республикам: Киргизия – около 12 тысяч справок, Узбекистан – около 8 тысяч. К сожалению, в обоих случаях справки эти не слишком информативны. Данные по остальным бывшим союзным республикам не представлены вовсе.

Мы не имели возможности включить в единую базу данных целый ряд Книг памяти, изданных за пределами России. В частности в Литве, Латвии, Эстонии, на Украине, в Молдове тщательно подготовленные издания, содержащие перечни имен репрессированных (в общей сложности несколько сотен тысяч) выпускаются на государственных языках этих стран, что вполне естественно. Однако, к сожалению, русское написание имен не приводится, несмотря даже на то, что имена и биографические данные, как правило, взяты из делопроизводства репрессивных ведомств, которое велось преимущественно на русском языке. Включение же в общую базу неизбежно неточного обратного перевода имени и фамилии, не совпадающего с тем, что зафиксировано в официальных документах, сводит поисковую ценность этих справок к нулю.

К сожалению, в деле увековечения памяти жертв репрессий отсутствует какая бы то ни было межгосударственная координация.

При этом мы знаем, что в странах Балтии, на Украине, в Казахстане существуют серьезные государственные программы по сохранению памяти о жертвах политического террора, и в некоторых из них (Латвия, Литва, Эстония) составление перечней имен жертв террора уже завершено или близится к завершению. С другой стороны, нам ничего не известно о какой-либо работе по восстановлению имен репрессированных в Грузии, Армении, Азербайджане, Таджикистане и Туркмении. Полагаем, что до тех пор, пока во всех странах, некогда входивших в Советский Союз, не будет разработана на межгосударственном уровне совместная международная программа исследований истории политического террора и увековечения памяти жертв, невозможно будет говорить и о составлении сколько-нибудь полного поименного перечня.

Во-вторых, и в России, и в некоторых других странах бывшего Советского Союза создание Книг памяти тесно связано с процессом юридической реабилитации пострадавших от политических репрессий. А в этом процессе возникали и возникают свои трудности. Огромный объем работы подталкивал сотрудников различных отделов реабилитации к тому, чтобы заниматься вначале «несомненными» случаями, подлежащими реабилитации по формальным признакам, независимо от содержательной стороны обвинения, то есть реабилитацией лиц, осужденных по ст.58–10 («контрреволюционная пропаганда и агитация»). Все остальные случаи нередко откладывались в сторону, становясь делами «второй очереди», если, конечно, не было проявлено какой-то инициативы со стороны заинтересованных лиц. Делами «второй очереди» становились также те, где фигурировали обвинения по нескольким статьям Уголовного кодекса – по 58-й в сочетании с другими, например, служебно-должностными, воинскими и т.п. статьями. К тому моменту, когда по этим делам, во всяком случае по значительной их части, процедура реабилитации была произведена (2002–2005 гг.), Книги памяти во многих регионах уже были изданы и результаты реабилитационного процесса 2000-х годов в эти Книги не попали. Соответственно нет их и в публикуемых списках. Но дело даже не только в этом. Мы с уверенностью утверждаем, что процесс реабилитации, который в России недавно поспешили объявить практически завершенным, еще далеко не завершен. Лакуны в деле реабилитации возникают в связи с политическими репрессиями Гражданской войны, с делами участников крестьянских волнений, периодом Отечественной войны, лагерным сопротивлением. Значительные лакуны предопределены и недостатками самого российского закона о реабилитации, в том числе нечеткостью, размытостью некоторых его формулировок.

Однако едва ли не самым существенным является то, что сам факт реабилитации совершенно не означает автоматического попадания имени реабилитированного ни в Книгу памяти, ни в какую-либо общедоступную базу данных, ни в публикуемые в некоторых газетах перечни имен жертв репрессий. Реабилитационное определение подшивается к следственному делу, сведения о том, что реабилитация состоялась, если кому-то и сообщаются, то только родственникам реабилитированного (если реабилитация была предпринята по их заявлению), имя реабилитированного остается в архивах, по большей части недоступных.

В-третьих, в России процесс подготовки и издания региональных Книг памяти остается делом самих регионов. В стране не существует государственной программы увековечения памяти жертв политических репрессий. Нет никакого федерального нормативного акта, предписывающего готовить и издавать Книги памяти, не разработана единая методика и общие критерии отбора. Поэтому в деле подготовки этих книг царит полный разнобой. Где-то такие книги готовят и издают местные администрации или отдельные ведомства, так или иначе связанные с проблемой реабилитации (региональные комиссии по восстановлению прав жертв, региональные органы ФСБ, прокуратуры и т.д.), где-то – научные и культурно-просветительные организации, где-то издание осуществляется исключительно силами общественности, при минимальной поддержке региональной власти или вовсе без таковой.

Все это создает огромные «географические» лакуны в деле увековечения имен.

В Коми, например, работа по выпуску Книг памяти приобрела характер серьезной республиканской государственной программы; здесь выпущено уже восемь фундаментальных томов серии «Покаяние», охватывающих не только тех, кто был репрессирован на территории Коми АССР, но и тех, кто отбывал здесь (в Воркутинском, Ухто-Печорском и других ИТЛ) свои лагерные сроки, и тех, кто был отправлен сюда на спецпоселение.

В то же время в 9 регионах РФ, – в Приморье, Вологодской, Саратовской, Тамбовской, Воронежской, Пензенской, Камчатской областях, в Чувашии, Кабардино-Балкарии – материалы по крайней мере для первых томов Книг памяти давно подготовлены, но не издаются из-за отсутствия финансирования. Кое-где – в Бурятии, Калининградской, Челябинской областях – эти книги находятся в процессе подготовки.

А в Брянской и Волгоградской областях, Дагестане, Карачаево-Черкесии к подготовке Книг памяти пока и не приступали.

Если говорить об уже вышедших изданиях, то в каждом регионе вопрос о том, кого включать в Книгу памяти, решают по-своему. Одни Книги памяти охватывают только репрессии 1930–1940-х и начала 1950-х годов, в других в списки включены и люди, пострадавшие в 1920-е годы, и отдельные жертвы «красного террора» эпохи Гражданской войны, и некоторые политзаключенные послесталинского периода. В каких-то региональных изданиях единственной основой для включения в перечень является состоявшаяся реабилитация в соответствии с Законом от 18.10.1991 и предшествовавших ему государственно-правовых актов; в других достаточным основанием считается принципиальное соответствие рассматриваемой репрессии формальным условиям реабилитации, установленным Законом; где-то составители исходят из собственных политико-правовых представлений.

В изданные на сегодняшний день Книги памяти Москвы, Санкт-Петербурга, Тюменской области вошли пока только те жертвы репрессий, которые были казнены; в Книгу памяти калмыцкого народа включены лишь те, кто скончался на спецпоселении. Эти решения, как правило, легко объяснимы. Так, гигантские абсолютные цифры репрессий в обеих столицах вынуждают составителей установить хоть какую-то «очередность» в своих рабочих планах, по необходимости многолетних. В Калмыкии же тотальность выселения привела к тому, что если бы в Книгу памяти были включены все депортированные, то это было бы равносильно публикации материалов персональной переписи населения, включая всех калмыков, родившихся в период между 1943 и 1956 гг.

Особенно слабо представлены в совокупности региональных изданий те, кто подвергался политическим преследованиям не в судебном или квазисудебном, а в административном порядке. «Административные репрессии» отражены в разной степени всего в двух десятках изданий. А ведь эти репрессии – ссылки, высылки, спецпереселения, трудмобилизации – охватывали, как мы уже говорили, миллионы людей.

Главной причиной малой представленности административных репрессий в Книгах памяти является то, что запуск процесса реабилитации по этим делам носит заявительный характер: он не проводится государственными органами в обязательном порядке, а инициируется самими пострадавшими или теми, кто представляет их интересы. Соответственно и реабилитация здесь заведомо неполна. Кроме того, если в случае судебной или квазисудебной репрессии основным источником сведений является уголовное дело пострадавшего, то ситуация с теми, кто подвергся административным репрессиям, гораздо сложней. Свести воедино разнообразные, как правило скудные, находящиеся в разных ведомственных и государственных архивах, разбросанных по разным регионам, документы, содержащие сведения, например, о высланном крестьянине – задача титаническая и почти невыполнимая. Наиболее успешно эта задача, на наш взгляд, решена в Книгах памяти Читинской области и Хабаровского края.

В целом же, подобно тому, как полноты перечня имен в масштабах СССР невозможно достичь без межгосударственной программы увековечения памяти жертв советского террора, так и в отношении репрессий, происходивших на территории Российской Федерации, нельзя добиться сколько-нибудь заметной полноты перечня без создания широкой государственной или, лучше, государственно-общественной программы увековечения памяти жертв, включающей в себя скоординированную подготовку и выпуск региональных Книг памяти.

Отсутствием общей координации объясняется и отсутствие единых стандартов при составлении справок для Книг памяти. В наших базовых источниках – региональных Книгах памяти – характер записи сильно варьирует: от минимальных, «установочных» данных репрессированных (фамилия, имя, отчество, год и место рождения, место проживания, без указаний даже, какая именно репрессия была применена) до биографического очерка, носящего порой почти энциклопедический характер. Это, в свою очередь, зависит от многих вещей: какие источники были доступны составителям, какими из этих источников они предпочитали пользоваться, какие сведения о человеке и о том, что с ним сделали, считали первостепенными.

Дело, конечно, не только в том, что очень часто наличествующие биографические данные оказываются всего лишь «отходами» процесса реабилитации, но и в неполноте и до некоторой степени неточности самих архивных источников. Даже когда речь идет о судебной репрессии и сведения восходят к архивно-следственному делу, содержащему, как правило, все нужные данные, мы рискуем получить не вполне точную картину. Например, в архивно-следственном деле чаще всего указывается последнее место работы перед арестом, но человека часто увольняли с его основной работы еще до ареста, и он вынужден был зарабатывать чем придется. В результате профессор русской словесности может быть представлен в деле как помощник библиотекаря в районном Доме культуры, или учетчик на складе и т.п. Неточности и несовпадения с семейной памятью возможны в дате ареста, часто оформлявшегося задним числом, в исковерканном написании в архивно-следственном деле места рождения или домашнего адреса арестованного, в других данных.

В случае административных репрессий получить информацию даже анкетного характера еще труднее. Достаточно сказать, что во многих документах, связанных с раскулачиванием и депортацией, основной единицей учета является не отдельный человек, а семья в целом.

И последнее. Иногда в различных Книгах памяти повторяются одни и те же имена. Такое дублирование может возникнуть, например, из-за того, что в одном регионе человек попал в список потому, что он здесь жил и здесь его репрессировали, а в другом – потому, что сюда он был сослан на спецпоселение. Кроме того, в последние годы в целый ряд Книг памяти стали включать имена земляков – людей, родившихся в данном регионе, а репрессированных в другом. При этом в качестве источника используются не архивно-следственные дела, а данные из Книг памяти тех регионов, где человек был подвергнут репрессии, иногда информация берется из предыдущих изданий нашего диска «Жертвы политического террора в СССР». Этот подход несомненно оправдан с краеведческой точки зрения, но приводит к дублированию информации в нашем издании. Когда мы сводили воедино справки из различных региональных Книг памяти, то лишь частично смогли исключить повторяющиеся имена – сделать это полностью у нас просто не было физической возможности. Эта работа не поддается полной автоматизации, так как иногда в «дубликатных» записях содержится дополнительная информация. Заметим, впрочем, что разные записи, в которых речь идет об одном и том же человеке, далеко не всегда являются «дубликатами»: довольно часто это записи о разных репрессиях, которым этот человек подвергался в разные годы.

Некоторые Книги памяти, вышедшие в последние годы, к сожалению, вообще не удалось включить в нашу альбом из-за неунифицированного формата статей. Приведение таких статей к общему формату, вычленение необходимых сведений и поиск недостающих данных потребовали бы в каждом случае индивидуальных исследований, проведение которых требует длительного времени. Мы просим прощения у всех тех, чьи материалы по вышеуказанным причинам мы не сумели интегрировать в общую базу.

В то же время при подготовке 4-го издания диска «Жертвы политического террора в СССР», которое послужило основой публикуемых списков, мы включили в него не только материалы вновь вышедших в разных регионах Книги памяти, но и данные из целого ряда дополнительных источников. Особенно хотелось бы отметить здесь:

– сведения о жертвах административных репрессий, полученные от информационных центров Управлений внутренних дел по всей России через отдел реабилитации ГИАЦ МВД РФ – более 750 тысяч новых имен из 60 субъектов Федерации;

– данные о разных категориях жертв репрессий из регионов, где Книг памяти еще нет: Бурятии, Дагестана, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Чувашии, из Приморского края, Вологодской, Воронежской, Калининградской, Камчатской, Пензенской, Саратовской, Тамбовской, Челябинской областей;

– материалы еще не вышедших очередных томов Книг памяти из Белгородской, Астраханской, Тверской областей и из Санкт-Петербурга,

– материалы реабилитационного производства Прокуратуры Москвы за последние десять лет (около 20 тыс. имен);

– данные о репрессированных москвичах, переданную нам газетой «Московская правда» (около 15 тыс. имен):

– сведения о жертвах репрессий, предоставленные Белорусским «Мемориалом» (около 80 тысяч справок);

– 6,5 тысяч справок о немцах-трудармейцах от проекта «Возвращенные имена» (Нижний Тагил);

– более 25 тысяч имен спецпоселенцев от Одесского Академического центра

Кроме того, включены сведения из собственных баз данных нескольких региональных организаций Международного общества «Мемориал»: прежде всего, Томской, Красноярской, Санкт-Петербургской, Пензенской, Пермской, Московской.

Общее число справок, восходящих к базам данных «Мемориала», составляет, конечно, небольшую долю от массива имен, аккумулированных на диске. Однако, благодаря наличию у «Мемориала» ряда целенаправленных исследовательских проектов, в этих справках достаточно репрезентативно отражены некоторые категории репрессированных, обычно слабо представленные в региональных изданиях (например, российские социалисты и анархисты, которых власть упорно и непрерывно преследовала в течение десятилетий, а также осужденные по «идеологическим» статьям Уголовного кодекса после 5 марта 1953 г.).

Форматы, количество и качество информации в предоставленных нам материалах существенно разнились, что ставило перед нами серьезные технические проблемы. К сожалению далеко не во всех случаях в нашем распоряжении была электронная версия Книг памяти или соответствующая база данных. Значительную часть материала (20–25%) нам пришлось сканировать. И хотя мы старались максимально исправить погрешности распознавания, часть ошибок наверняка ускользнула от нашего внимания. Всю собранную информацию, весьма разнородную как по составу биографических сведений, так и по форме подачи, необходимо было свести к единой табличной форме, чтобы сделать возможной хотя бы минимальную поисковую работу. Не всегда нам это в полной мере удалось. Мы заранее приносим глубокие извинения за все ошибки и несообразности, которые могут встретиться в нашем издании. Надеемся, что в будущем нам удастся их устранить.

Без усилий сотен людей и многих организаций, собиравших персональную информацию о жертвах политических репрессий в СССР, данная работа не могла бы быть выполнена.

Мы признательны нашим зарубежным коллегам:
в Казахстане списки нам предоставили Комитет национальной безопасности РК (М.Жакеев), общество «Адилет» (С.Р.Айтмамбетова, О.Б.Харламова), Ассоциация жертв незаконных репрессий г. Астаны и Акмолинской области (В.М.Гринев); благодарим также В.В.Горецкого и Г.Н.Карсакову (Караганда);
в Белоруссии – базу данных предоставил Белорусский «Мемориал» (И.Кузнецов, …), в подготовке участвовало также общество «Диариуш»
на Украине – фрагмент базы данных о жертвах репрессий Одесской области и списки спецпоселенцев предоставил Одесский академический центр (Л.В.Ковальчук, Г.А.Разумов); в Харькове списки были подготовлены Г.Ф.Коротаевой, нам они предоставлены Харьковской правозащитной группой (Е.Е.Захаров); электронную версию Книги памяти г. Мариуполя предоставила Г.М.Захарова («Мемориал»).
в Узбекистане списки подготовили сотрудники Фонда и Музея «Шахидлар Хотирасы» («Памяти жертв репрессий»), руководитель проф. Н.Ф.Каримов.

Мы выражаем самую искреннюю признательность многим людям и организациям в России, всем тем, кто по долгу службы или по велению души занимается подготовкой Книг памяти, или иной работой, связанной с увековечением памяти жертв политических репрессий. Без их труда этот диск не был бы создан.

Нам помогали и предоставляли материалы: П.И.Чепкин (Республика Алтай), М.Х.Куркиева (Ингушетия), Н.И.Лафишева, А.А.Хашева, Э.П.Хапова, С.В.Турчина (Кабардино-Балкария), Л.Б.Шалданова, А.С.Романов (Калмыкия), Ю.А.Дмитриев (Карелия), М.Б.Рогачев, И.В.Сажин (Коми), Ф.П.Сараев (Мордовия), М.В.Черепанов (Татарстан), Н.С.Абдин (Хакасия) Е.П.Дроздовская, Г.В.Ертмакова, А.Е.Краснова, В.Г.Ткаченко (Чувашия), Г.Д.Жданова (Алтайский край), Э.П.Черняк, С.А.Кропачев (Краснодарский край), А.А.Бабий (Красноярский край), Н.А.Шабельникова (Приморский край), М.А.Устинова (Ставропольский край), В.Д.Куликов, А.П.Лавренцов, М.М.Таран (Хабаровский край), Л.М.Журавлев (Амурская область), О.И.Корытова (Архангельск), Ю.С.Смирнов (Астрахань), Ю.Ю.Вейнгольд (Белгород), А.И.Семенов (Владимир), С.Н.Цветков (Вологда), В.И.Битюцкий, К.Б.Николаев (Воронеж), А.Л.Александров (Иркутск), Е.И.Смирнова (Калининград), Н.П.Мониковская, Ю.И.Калиниченко (Калуга), В.И.Шарипова (Тверь), К.Е.Казанцев (Кострома), А.Ф.Васенёв (Курган), А.А.Медведева, В.А.Харламов (Нижний Новгород), Н.А.Ольшанский, Н.Н.Трабер (Великий Новгород), С.А.Красильников, С.А.Папков (Новосибирск), М.А.Сбитнева (Омск), Т.Я.Алфертьева (Пенза), А.М.Калих, А.Б.Суслов (Пермь), И.В.Бельтюкова (Псков), А.Ю.Блинушов, Е.Макаренко (Рязань), А.Г.Косякин, Л.С.Дельцов, А.Д.Никитин, В.М.Селезнев (Саратов), Т.П.Трофимова (Свердловск), В.М.Кириллов (Нижний Тагил), А.А.Забелин, Е.В.Кодин (Смоленск), Н.М.Бородулин, Т.А.Кротова, Г.И.Ходякова (Тамбов), Е.И.Кравцова, И.Г.Дядькин (Тверь), Б.П.Тренин, В.А.Ханевич, Ю.В.Яковлев (Томск), С.Л.Щеглов (Тула), С.А.Хрулев (Ульяновск), С.В.Костина (Миасс Челябинской области), Г.А.Жохова (Ярославль), Б.И.Беленкин, Г.О.Бувина, Н.С.Васильева, Е.М.Великанова, А.Г.Гладышева, Л.А.Головкова, М.В.Грант, В.А.Гринчук, М.И.Губина, А.Э.Гурьянов, Н.Н.Данилова, Л.А.Должанская, Л.С.Еремина, Й.Зигерт, И.В.Ильичев, Г.В.Иорданская, К.Г.Каледа, А.Г.Козлова, В.М.Корендюхина, Г.В.Кузовкин, А.Г.Лурье, Т.В.Львович, А.А.Макаров, В.Г.Макаров, Н.А.Малыхина, Т.В.Мельникова, С.В.Мироненко, К.Н.Морозов, А.П.Ненароков, Л.Г.Новак, И.И.Осипова, И.С.Островская, А.Г. Паповян, Н.М.Перемышленникова, Н.В.Петров, А.З.Рачинский, Г.Н.Селезнева, Т.А.Семенова, Т.Сергеева, А.В.Соколов, А.К.Сорокин, А.С.Степанов, В.А.Тиханова, Н.А.Ушацкая, В.С.Христофоров, С.Н.Цибульская, С.А.Чарный, Е.Л.Чуракова, Г.С.Шведов, В.А.Шенталинский, Л.А.Щербакова (Москва), Н.М.Балацкая, А.В.Кобак, Т.В.Моргачева, А.Я.Разумов, И.А.Флиге (Санкт-Петербург), А.В.Дубовик (Днепропетровск, Украина).

Мы особенно признательны поддержавшим проект министру внутренних дел России Р.Г.Нургалиеву и заместителю министра А.А.Чекалину. Мы искренне признательны руководству отдела реабилитации ГИАЦ МВД РФ (В.В.Козин, А.И.Белюкова), которые организовали взаимодействие проекта с региональными информационными центрами МВД РФ.

Благодарим всех архивистов ФСБ России, участвовавших в работе над региональными Книгами памяти, и руководителя архивной службы ФСБ РФ В.С.Христофорова.

Выражаем благодарность администрациям многих регионов России, откликнувшимся на нашу просьбу о присылке материалов: республик Бурятия, Дагестан, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия; Астраханской, Белгородской, Иркутской, Кировской, Костромской, Псковской, Ростовской, Челябинской, Читинской областей.

Пользуемся случаем искренне поблагодарить организации, материалы которых включены в наше издание: газету «Московская правда», многие годы уделяющую постоянное внимание теме репрессий и публикующей списки жертв, Государственный архив РФ, архивную службу Республики Ингушетия, государственные архивы Республики Чувашия, Алтайского края, Курганской, Нижегородской, Свердловской и Тамбовской областей, прокуратуры города Москвы, Республики Мордовия, Архангельской и Ульяновской областей, архивы и информационные центры управлений внутренних дел, комиссии по восстановлению прав реабилитированных г.Москвы, Астраханской, Владимирской, Самарской, Ярославской и многих других областей; редакции Книг памяти республик Карелия, Коми, Татарстан, Белгородской, Омской, Псковской, Тверской областей, отделения Общества «Мемориал» в Хакасии, Воронеже, Краснодаре, Красноярске, Миассе, Омске, Пензе, Перми, Рязани, Санкт-Петербурге, Саратове, Сыктывкаре, Тамбове, Томске, Туле, Чебоксарах.

Руководитель проекта – Я.З.Рачинский.

Научный руководитель– А.Б.Рогинский.

Программное обеспечение – В.А. Крахотин.

Консультирование – А.Ю.Даниэль, Н.Г.Охотин.

Координация – Е.Б.Жемкова, Н.Б.Мирза.

["Коммерсантъ"]

http://www.kommersant.ru/doc/2837296
Коллективный дневник 1937 года
30.10.2015

Ко Дню памяти жертв политических репрессий Мария Бессмертная составила коллективный дневник 1937 года, из которого видно, как жертвами развернувшегося террора становились не только те, кто был арестован, но и те, кто избежал ареста

ЯНВАРЬ

4 января
Меня очень беспокоит психическое состояние моей жены. В течение последних 6-7 лет ее характер резко изменился. Она стала очень раздражительной, дома постоянно кричит и на детей, и на меня, и на домашнюю работницу. Кроме этого, у нее начинает развиваться нечто вроде мании преследования. Во всех окружающих она видит шпионов ГПУ, ей кажется, что даже близкие ее знакомые являются секретными агентами. Лев Николаев, антрополог, анатом, 39 лет / Дневник

25 января
Кратко об январе: двенадцать дней каникул прошли хорошо, но в дом отдыха я не ездила. <...> Сейчас идет второй процесс троцкистов. Вскрываются жуткие вещи. Всех, наверное, расстреляют. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник

Митинг на Красной площади, посвященный приговору Верховного Суда над троцкистами
Фото: фотоархив "Огонек"

26 января
Почему они так легко во всем признаются и ведут себя как пойманные за руку мелкие воришки? Ведь это же старые политики, видавшие виды. Так уж сразу в камерах Лубянки все раскаялись, т. е. поняли свою неправоту? Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник

ФЕВРАЛЬ

9 февраля
Я уже отвык от того, чтобы кто-нибудь о другом сказал хорошее или просто неплохое. Когда один говорит о ком-нибудь, кажется, что он его кусает и жует истерзанное тело. Даже движения рта при таких разговорах отвратительны, они грызущие. Все друг с другом борются. Александр Аросев, дипломат, 47 лет / Дневник

16 февраля
Процесс троцкистского параллельного центра со всеми параллельными ему явлениями. Какой удобный предмет для размышлений! Великое драматическое действие, достойное строк Шекспира, звуков Вагнера, кисти Давида. Кисельному сердцу интеллигента — несравненный повод уйти в пятки. Политический ум обретает, напортив, благодарнейшую среду для самопроверки и консолидации. Историку — головокружительное раздолье: история — вот она, на блюде, со всеми приправами. Остается только жевать. Николай Устрялов, философ, 47 лет / Дневник

Плакат «Да здравствует Сталинская Конституция», 1937 год
Фото: DIOMEDIA / SuperStock FineArt

17 февраля
Ведь все, поголовно все знают, что творится в России что-то кошмарное, жуткое, и все это исключительно от того, что Россией управляют люди — враги России и русского народа, не имеющие никакого понятия о государственном устройстве, придумавшие утопическую, бессмысленную систему какой-то "колхозной" жизни народа, и которая проводится исключительно одним только принуждением и террором. Евдоким Николаев, старший механик телеграфа, 65 лет / Дневник

26(?) февраля
22 февраля получилось мое несчастье, когда я делал сообщение о 19-й годовщине РККА на собрании рабочих МТС и меня обвинили в протягивании контрабанды. Я как честный гражданин нашей прекрасной Родины такое клеветническое пятно перенести не мог. Прошу расследовать. Прощай, дорогой, любимый вождь, учитель, отец и друг, родной т. Сталин. Всю свою жизнь я ненавидел врагов народа, трижды проклятых Троцкого и его приспешников, а сейчас меня обвиняют в их защите и клевете на В. И. Ленина. Дмитрий Иванов, заведующий парткабинетом Пермской МТС, 34 года / Предсмертная записка

МАРТ

3 марта
Кирова убили — за одного ублюдка сколько пролито крови и разорено семейств, а кричите, что гнев народа, народ требует смерти. Врете, бандиты, кровопийцы, это ваши слова, а не народа. Народу этого не надо, народу нужна здоровая, сытая жизнь и культурная, а это твои слова, чтобы удержаться у власти. Анна Павлова, швея, 43 года / Письмо к товарищу Сталину

5 марта
Был процесс троцкистов. Душа пылает гневом и ненавистью, их казнь не удовлетворяет меня. Хотелось бы их пытать, колесовать, сжигать за все мерзости, содеянные ими. Торговцы родиной, присосавшийся к партии сброд. Мария Сванидзе, певица, 48 лет / Дневник

27 марта
В "Литературной газете" отчет об общем собрании ленинградских писателей. Атмосфера доносов и проработок. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник

АПРЕЛЬ

17 апреля
Я — тень. Меня нет. У меня есть одно только право — умереть. Меня и жену толкают на самоубийство. В Союз Писателей не обращайтесь, бесполезно. Они умоют руки. Есть один только человек в мире, к которому по этому делу можно и должно обратиться. <...> Если вы хотите спасти меня от неотвратимой гибели — спасти двух человек,— пишите. Уговорите других написать. Осип Мандельштам, поэт, 46 лет / Письмо Корнею Чуковскому

17 апреля
Расстроили меня, обозлили два звонка М<андельштама>, даже три. Это непроходимый, капризный эгоизм. Требование у всех, буквально, безграничного внимания к себе, к своим бедам и болям. В их воздухе всегда делается "мировая история" — не меньше,— и "мировая история" — это их личная судьба, это их биография. Еликонида Попова, режиссер, 34 года / Дневник

20 апреля
Партком Союза писателей исключил "троцкистку" С. Виноградскую, старую "правдистку", автора книги о Женни Маркс и воспоминаний об Есенине, б. секретаря парткома Марченко, Дмитриевского и еще кого-то. "Литературная газета" назвала Авербаха "пресловутым". Его самого недавно видели ходящим по Москве, но, кажется, он уже арестован. Слух об аресте директора Малого театра Лядова. Слух об опале Крестинского. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник

Плакат к 20-летию Октябрьской революции, 1937 год. Художник Ираклий Тоидзе
Фото: DIOMEDIA / Fine Art Images

24 апреля
С утра — конференция. Секретарь райкома Персиц не преминул продолжать клевету на меня. Мне трудно на конференции: большинство смотрит на меня, как на врага или прокаженного, при встречах отводят глаза и стараются скрыться. Александр Аросев, дипломат, 47 лет / Дневник

23(?) апреля
Мне и присниться не могло, что такую почти неграмотную женщину, как мама, сочтут троцкисткой... В своих худших кошмарах я не мог представить, что ее арестуют за эти старые грехи [кулацкое прошлое] теперь, когда ее нынешняя жизнь совершенно безгрешна. Степан Подлубный, крестьянин, 21 год / Дневник

МАЙ

24 мая
На днях в нашем доме на Б. Знаменском арестовали инженера К.— скромного, неяркого человека, члена партии, но без каких бы то ни было высоких связей. Он казался мне всегда человеком ортодоксальным и даже трусливым. Трудно заподозрить этого чистейшего обывателя в какой-либо крамоле. Александр Гладков, драматург, киносценарист, 25 лет / Дневник

25 мая
В ночь с 25-го по 26-е мая к нам постучали. Вошли 9 сотрудников НКВД и директор дома отдыха. Они сделали тщательный обыск, велели Владеку одеваться. Я, совершенно окаменевшая, смотрела на Владека, но не могла двинуться. Владек заметил мое состояние, подошел ко мне, взял мои руки в свои теплые, хорошие и сказал спокойно: "Ты не волнуйся, моя любимая, родная моя. Береги себя и детей. Это какая-то страшная провокация со стороны польской дефензивы. Я все выясню и скоро вернусь". Поцеловал меня, погладил спящего Олесика по головке, еще раз вернулся ко мне, обнял, поцеловал и вышел. Марыля Краевская (жена Владека Краевского), преподаватель, год рождения неизвестен / Воспоминания

30 мая
Накануне мы с отцом были на даче в Святошине, под Киевом. Зазвонил телефон; попросили отца. Разговаривал с ним Ворошилов: "Выезжайте немедленно в Москву, на заседание Военного совета". Была вторая половина дня. Отец ответил, что поезда на Москву сегодня больше не будет. Спросил разрешения вылететь. "Не нужно. Завтра выезжайте первым поездом".

На следующий день в три часа пятнадцать минут дня отходил поезд на Москву. Я провожал отца. Настроение у него было тревожное: он знал, что в течение прошедших недель арестован ряд военачальников, в том числе и Михаил Николаевич Тухачевский. На прощанье он мне сказал: "Будь настоящим, сын!" Когда поезд тронулся, я увидел, как несколько людей в форме НКВД вскочили в предыдущий вагон (вагон-салон, в котором ехал отец, был последним). Петр Якир, школьник, 14 лет / "Детство в тюрьме. Мемуары Петра Якира"

ИЮНЬ

1 июня
Пришло время еще более ужасное для меня. В Детиздате придрались к каким-то моим стихам и начали меня травить. Меня прекратили печатать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя какими-то случайными задержками. Я чувствую, что там происходит что-то тайное, злое. Нам нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю, что мне пришел конец. Даниил Хармс, поэт, 32 года / Дневник

8 июня
Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым. В "Правде" статья без подписи: "Профессор — насильник-садист". Будто бы в 1934-м году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует. Бред. Елена Булгакова (жена Михаила Булгакова), переводчик, литературный секретарь, 44 года / Дневник

Плакат к 100-летию смерти А. С. Пушкина, 1937 год

14 июня
"Мне никто не давал права распоряжаться жизнью и смертью других людей,— вскипел Пастернак, когда к нему пришли за подписью.— Это вам, наконец, не контрамарки в театр подписывать". Зинаида Нейгауз, 41 год / Воспоминания

19 июня
Снились горы, река и движение. Едем. Остановка. Направо прекраснейшая церковь. Не тюрьма ли? Боюсь я ее. Андрей Аржиловский, крестьянин, 52 года / Дневник

21 июня
Секретно. В шпионаж расстрелянных не верят ни иностранцы, ни широкие массы местного населения... Подозрительность Сталина и всех против всех была достаточной для их приговора... Наблюдаемая повсеместно неуверенность, недоверие каждого к каждому воздействуют на дееспособность армии вредоносно. Эрнст Кестринг, военный атташе Германии в Москве, 61 год / Телеграмма в Берлин

22 июня
Сегодня меня будила мама и сказала:
— Юра! Вставай, я должна тебе что-то сказать.
Я протер глаза.
Таня привстала с постели.
— Вчера ночью,— начала мама дрогнувшим голосом,— у нас было большое несчастье, папу арестовали,— и чуть не заплакала.
Мы были в отупении...
Сегодня у меня самый ужасный день... Юрий Трифонов, школьник, 12 лет / Дневник

ИЮЛЬ

16 июля
Когда приехали за ним [дедушкой] из НКВД, никого из взрослых дома не было — работали в колхозе на сенокосе. Катя сбегала в поле. Пришла с сенокоса наша мама, начали обыск. Перерыли все, даже за иконы заглядывали, протыкали землю в подполье, в конюшне, во дворе. Искали оружие, антисоветскую литературу... Ну откуда она у малограмотного деда? Конечно, ничего не нашли, но дедушку все равно посадили, даже не посмотрели на то, что инвалид: он с гражданской войны вернулся без ноги. Валентина Пушина, школьница, 10 лет / Воспоминания

24 июля
Еще она [соседка] мне сказала: "Самое страшное для меня то (для нее то есть), что я уже не переживаю, как в процессе Каменева, Зиновьева, я уже привыкла. Меня это не трогает, как прежде — ведь 0,5 ЦК нет, так что к этому можно привыкнуть". Юлия Соколова-Пятницкая, инженер, 39 лет / Дневник

28 июля
К нам на квартиру пришли двое мужчин. В это время я собиралась кормить грудью свою крошку. Они сказали, что меня вызывают в органы минут на десять и велели поторопиться. Я передала дочку племяннице и пошла с ними, надеясь скоро вернуться...В отделении милиции я просидела более часа. Я знала, что моя малышка голодная, кричит, и попросила милиционеров отпустить меня ненадолго, чтобы покормить ребенка. Но меня не стали даже слушать. В милиции меня продержали допоздна, а ночью увезли в тюрьму. Вера Лазуткина, обойщица, 25 лет / Воспоминания

АВГУСТ

7 августа
Я часто, идя по улице и всматриваясь в типы и лица, думала — куда делись, как замаскировались те миллионы людей, которые по своему социальному положению, воспитанию и психике не могли принять сов. строя, не могли идти в ногу с рабочими и бедняцким крестьянством, в ногу к социализму и коммунизму? И вот эти хамельоны на 20-м году революции обнаружились во всем своем лживом облачении. Мария Сванидзе, певица, 48 лет / Дневник

22 августа
С нашими хозяевами приключилась ужасная беда. Сегодня часов в 12 неожиданно приходит с работы хозяин. Вслед за ним зашли еще два человека и стали делать обыск. Они обыскали хозяйскую половину, а потом двинулись к нам. Люди эти были полны какой-то ледяной вежливости. Я совсем онемела и не могла сделать ни одного движения. <...> Потом мы слышали, как хозяин громко, с надрывом, будто удерживая слезы, сказал: "Ну, прощайте..." <...> Маруся вцепилась в него с таким отчаянием, что и у меня брызнули слезы. Хозяин наконец с трудом оторвал от себя дочь и быстро вышел. Вслед за ним ушли эти вежливые и холодные люди. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник

Плакат к открытию канала Москва — Волга, 1937 год

25 августа
Отец выходил на работу в ночную смену. Днем я с ним пилила дрова. Уходя, он грустно попрощался, обнял детей. Арестовали его на работе. Я проснулась той ночью от звука шагов. Шли несколько человек в сапогах по нашему длинному коридору. Постучали в нашу дверь. Охрана ввела отца. Начали обыск. Отца посадили поодаль, не разрешили разговаривать. Мама сидела с младшей сестренкой на коленях. Ничего не нашли. Сказали отцу: "Собирайся". В дверях отец обернулся и сказал: "Дети, я ни в чем не виноват". Сестренка плакала, а мама словно окаменела. Ольга Буровая, школьница, 14 лет / Воспоминания

СЕНТЯБРЬ

1 сентября
Эта атмосфера арестов, в которой мы живем, гнетет. То и дело слышишь: арестован такой-то, такой-то... Кажется, целому слою или поколению людей ломают сейчас хребты. Ощущение такое, что вокруг разрываются снаряды, которые кучками вырывают людей из рядов. И ждешь — не ударит ли в тебя. Александр Бек, писатель, 35 лет / Дневник

5 сентября
Сидели они во дворе под деревьями, когда в калитку зашел военный. Мама сказала: "Это за мной". И пошла встречать в дом "гостя". <...> Мама поцеловала меня напоследок, еще раз спросила, что будет с дочерью, и ее увезли на маленькой легковой машине. Через короткое время эта машина вернулась и повезла меня. Я не помню, плакала ли я. Кажется, нет. Уже в 10-м часу меня подвезли к высокому забору. На калитке было написано "Детприемник". Владимира Уборевич, школьница, 13 лет / Письмо Елене Булгаковой

21 сентября
Все понятно, если это есть начало мировой катастрофы и в ожидании светопреставления можно ложиться в гроб. Но если это вот уже и есть война и так вот будет без катастрофы. Михаил Пришвин, писатель, 64 года / Дневник

ОКТЯБРЬ

1 октября
Время тревожно не одними семейными происшествиями и его напряженность создает такую подозрительность кругом, что самый факт невиннейшей переписки с родными за границей ведет иногда к недоразуменьям и заставляет воздерживаться от нее. Борис Пастернак, поэт, 47 лет / Письмо к родителям

7 октября
После потрясений, идущих крещендо, очевидно до окончательной катастрофы, работа падает из рук. Василий Алексеев, филолог-китаист, 56 лет / Дневник

Плакат «Стереть с лица земли врага народа Троцкого и его кровавую фашистскую шайку!», 1937 год. Художник Виктор Денни
Фото: DIOMEDIA / Fine Art Images

9 октября
Народ, плененный своим собственным правительством,— возможно ли это? Люди перестают совсем доверять друг другу, работают и больше не шепчутся даже. Михаил Пришвин, писатель, 64 года / Дневник

10 октября
А жизнь все не дает мне успокоиться. Сегодня пережил одно из самых горьких огорчений за последние месяцы. Я узнал, что Всеволод Иванов не только голосовал за мое исключение из союза, это уж пусть, за счет его слабости и желания жить в мире со Ставским. Но он даже выступал против Сейфуллиной, он настаивал на моем исключении и подписал письмо партгруппы с требованием исключения. <...> Зачем ему понадобилось быть со мной в хороших отношениях, считать и называть меня своим другом, а потом — ударить в спину? Александр Афиногенов, драматург, 33 года / Дневник

13 октября
Отец послал меня в магазин купить продукты. Когда я вернулась — у нас производят обыск. Ничего не нашли, потому что нечего было искать. Взяли книгу Ленина, вложили туда паспорт отца и повели в город. Он сказал нам последние слова: "Дети, не плачьте, я скоро вернусь. Я ни в чем не виноват. Это какая-то ошибка..." Наталья Савельева, школьница, 13 лет / Воспоминания

22 октября
И сознание в нас так притуплено, что впечатления скользят, как по лакированной поверхности. Слушать целую ночь расстрел каких-то живых и, вероятно, неповинных людей — и не сойти с ума. Заснуть после этого, продолжать жить как ни в чем не бывало. Какой ужас. Любовь Шапорина, художница, 58 лет / Дневник

НОЯБРЬ

4 ноября
Здравствуйте, дорогие папа, мама, Костя и Вовочка... Вы знаете, что хоть не виновен, но сейчас такое положение, что рассчитывать на оправдание нет надежды, но знайте, что врагом народа я никогда не был и никогда не вредил. И я хочу, чтобы вы знали это. Для меня будет легче, что мои родные не считают меня преступником. <...> Про меня ни с кем не говорите, в особенности прошу папу, лучше говорите, что меня нет и про меня вы ничего не знаете, а то я боюсь, чтоб не придрались к вам. Николай Задорожнюк / Письмо родителям

7 ноября
Здравствуй, дорогой папочка! Я тебе (через Лялю) обещала написать свои впечатления о дне тринадцатой годовщины Октябрьской революции, 7 ноября. Совсем другую картину представляет этот праздник в сравнении с прежними годами. Нет былого энтузиазма и веселья в рядах демонстрантов. Многие из последних идут не по собственному желанию, а по принуждению (во избежание черной доски или позорного столба). Женя Луговская, студентка, 20 лет / Письмо отцу

11 ноября
Отец переживал и знал, что его посадят, так как появлялись статьи в газете, обвиняющие его как "врага народа". Поздно вечером, когда уже все легли, раздался настойчивый стук в дверь. Я спала на раскладушке и была ближе к двери. В одной рубашонке, босиком встала и открыла. Резко рванув дверь, вошли двое в черных пальто и спросили отца. <...> Перерыли все вещи в квартире, по листку пересмотрели все книги в шкафу отца. Забрали его дневники и оружие, на которое у него было разрешение. Мы с мамой стояли потрясенные. Когда отца уводили, он сказал нам: "Не беспокойтесь, я вернусь, разберутся,— и, обращаясь ко мне,— больше никому и никогда сама дверь не открывай". Клара Кызласова, школьница, 10 лет / Воспоминания

16 ноября
В два часа ночи будят. В квартире обыск. Ужас. Кончился обыск в 1 час дня, забрали папу. Ужасно. Попрощался по-хорошему. Последние его слова ко мне: "Будь хорошим комсомольцем, береги маму". В школе получил два "отлично". За немецкий и геометрию. Не могу писать. Жутко. Из школы знает только Паша. Лег в 8. Олег Черневский, школьник, 16 лет / Дневник

ДЕКАБРЬ

20 декабря
С Дальнего Востока приехала знакомая папы Эсфирь Павловна, позвонила нам. Мамы не было, и говорила я. Она спросила, как наши дела. Я сказала, что дядя Миша и тетя Аня арестованы и никаких сведений о них нет, а Ирма, моя сестра, в детдоме. Слыхала также, что исключен из партии дядя Вася, брат отца. Он якобы сказал, что любит больше Ленина, чем Сталина. <...> Когда я кончила разговор, бабка накинулась на меня, зачем я все рассказываю другим. Я сказала, что Эсфирь Павловна знает папу и его дела, да и вообще я скрывать ничего не буду и в школе все расскажу. Тогда она с криком набрасывается на меня и требует, чтобы я не смела этого делать и что все это меня не касается. <...> Ясно, они все боятся — и тетки и бабка... А на меня после такой перепалки напало отчаяние. Нина Костерина, школьница, 16 лет / Дневник

Плакат ко Дню выборов в Верховный совет, 1937 год

28 декабря
Вечером (не помню, откуда я вернулась) меня уже поджидали. Привезли в Кресты. Камера битком набита. Стояли, прикасаясь друг к другу, всю ночь. Многие плакали. Утром вызывали по одной, снимали все украшения: у кого что было — серьги, брошки, кулоны, кольца,— и заводили в камеры. В нашей камере было уже человек тридцать. Ни коек, ни нар, ни скамеек. Мне показалось, что я попала к умалишенным, и невольно попятилась — почти все махали какими-то тряпками. Было очень душно. Людмила Грановская (жена Юзефа Лось-Лосева), студентка, 22 года / Воспоминания

31 декабря
Кончается этот год. Горький вкус у меня от него. Елена Булгакова, переводчик, 44 года / Дневник
[IMG][/IMG]
Журнал "Коммерсантъ Weekend" №37 от 30.10.2015, стр. 7

[Публий Корнелий Тацит]

http://goldentime.ru/nbk_10.htm
Очень много уже написано о Большом терроре, о том, что советские люди называли ежовщиной. За период с сентября 1936 по ноябрь 1938 года, когда органы НКВД возглавлял Николай Ежов, разразились беспрецедентные репрессии, затронувшие все слои населения: от руководителей Политбюро до простых советских граждан, которых арестовывали на улицах только для того, чтобы обеспечить «квоту подлежащих подавлению контрреволюционных элементов». В течение последующих десятилетий трагедия Большого террора замалчивалась. На Западе вспоминают только три показательных процесса, которые состоялись в Москве в августе 1936 года, в январе 1937 года и марте 1938 года. В их ходе наиболее выдающиеся соратники Ленина (Зиновьев, Каменев, Крестинский, Рыков, Пятаков, Радек, Бухарин и др.) признались в своих злодеяниях: в организации террористических центров, повинующихся троцкистам-зиновьевцам или правотроцкистам, имеющим целью свержение советской власти, убийство руководителей, реставрацию капитализма, осуществление актов вредительства, разрушение военной мощи СССР, расчленение Советского Союза в пользу иностранных государств и отделение от России Украины, Белоруссии, Грузии, Армении, советского Дальнего Востока.

Потрясающим событием были московские процессы; именно они стали той сценой, на которую было направлено внимание приглашенных иностранных наблюдателей, и они не заметили того, что было за кулисами: массовых репрессий людей любых социальных категорий. Для этих наблюдателей уже прошло почти не замеченным раскулачивание, голод, развитие системы лагерей, и годы 1936–1938 стали только последним действием в политической борьбе, избавившей Сталина от его главных соперников; это годы последних столкновений между бюрократией сталинского термидора и «старой ленинской гвардией», хранившей верность ленинским революционным начинаниям.

Освещая основные темы работы Троцкого Преданная революция, появившейся в 1936 году, обозреватель французской ежедневной газеты «Le Temps» писал 27 июля 1936 года:

«Русская революция переживает свой термидор. Сталин познал всю бессодержательность чистой марксистской идеологии и мифа о мировой революции. Хороший социалист, он, прежде всего, патриот и понимает всю опасность, которой избегла страна, отойдя от идеологии этого мифа. Он, вероятно, мечтает о просвещенном деспотизме, о своего рода патернализме, конечно, далеко отошедшем от капитализма, но также весьма далеком от химер коммунизма».

«L'Echo de Paris» попыталась выразить ту же мысль более образно и менее уважительно к этой персоне (30 января 1937 года):

«Низколобый грузин стал, сам того не желая, прямым наследником Ивана Грозного, Петра Великого и Екатерины II. Он уничтожает своих противников – революционеров, верных своей дьявольской вере, снедаемых постоянной невротической жаждой разрушения»1.

Следовало дождаться доклада Хрущева на XX съезде партии 25 февраля 1956 года, чтобы поднялась завеса над «многочисленными актами нарушения социалистической законности», совершенными в 1936–1938 годах по отношению к руководителям и членам партии. В последующие годы некоторое число ответственных работников, в частности военных, было реабилитировано. Но власти по-прежнему хранили молчание по поводу жертв среди «простых людей». Правда, на XXII съезде КПСС в октябре 1961 года Хрущев публично признал массовые репрессии, постигшие простых советских граждан, но он ничего не сказал о масштабах этих репрессий, за которые наряду с прочими руководителями непосредственно отвечал и он сам.

В конце 60-х годов историк Роберт Конквест, опираясь на свидетельства попавших на Запад советских людей, на советские публикации периода «хрущевской оттепели», на эмигрантскую печать, смог восстановить в общих чертах политическую интригу Большого террора; при этом он прибег к смелым и порой рискованным экстраполяциям по поводу механизмов принятия решений и сильно переоценил количество жертв2.

Работа Роберта Конквеста положила начало множеству дискуссий, в частности, о централизации террора, о роли Сталина и Ежова, о числе жертв. Некоторые историки из американской ревизионистской школы оспаривают идею, согласно которой Сталин планировал развитие событий в период с 1936 по 1938 год. Настаивая на усилившемся напряжении между центральной властью и местным аппаратом, все более и более мощным, так же, как на бесконтрольном расширении репрессий, они объяснили их исключительный размах в 1936–1938 годах тем фактом, что, желая предотвратить удар, который был предназначен ему самому, местный аппарат направлял террор против многочисленных «козлов отпущения», демонстрируя тем самым Центру свою бдительность и непримиримость в борьбе против разнообразных «врагов»3.

Другой точкой разногласий является число жертв. Для Конквеста и его учеников Большой террор – это, по крайней мере, 6 миллионов арестованных, 3 миллиона казненных и 2 миллиона похороненных в лагерях. Историкам ревизионистской школы эти цифры кажутся чересчур завышенными.

Открытие, пока частичное, советских архивов позволяет сегодня расставить точки над i при исследовании Большого террора. Речь идет не о том, чтобы переписать на нескольких страницах необычайно сложную и трагическую историю двух самых кровавых лет советского режима, но о том, чтобы прояснить вопросы, возникшие в течение последних лет, поспорить, в частности, о степени централизации террора, о затронутых им социальных категориях и числе жертв.

Что касается хода террора, то все доступные сегодня документы Политбюро4 утверждают, что массовые репрессии явились результатом решений высоких партийных инстанций, в частности Политбюро и самого Сталина. Исторический анализ организации, а затем и кровавого развития репрессивных операций, «ликвидации бывших кулаков, преступных и других антисоветских элементов»5, которые имели место в период с августа 1937 по май 1938 года, позволяет проследить роль Центра и местных парторганизаций, а также логику этих операций, призванных полностью решить проблему, которая не была до конца решена в предшествующие годы.

В течение 1935–1936 годов на повестке дня стоял вопрос о дальнейшей судьбе насильно выселенных раскулаченных. Несмотря на запрет покидать место, к которому они были приписаны, о чем им постоянно напоминали, спецпоселенцы все чаще и чаще появлялись среди свободных трудящихся. В докладе, датируемом августом 1936 года, Рудольф Берман, начальник ГУЛАГа, писал: «Многие спецпереселенцы, работавшие на протяжении нескольких лет в смешанных бригадах с вольнонаемными рабочими, пользуются «довольно свободным режимом». <...> Становится все сложнее их вернуть на место жительства. Они приобрели специальность, администрация предприятия не намерена их отпустить, они ухитрились добыть паспорт, женились на вольнонаемных, имеют свое хозяйство...»6

Многочисленные спецпоселенцы, приписанные к месту жительства возле больших промышленных предприятий, имели тенденцию растворяться в местном рабочем классе; были и такие, кто старался убежать подальше. Большое число беглецов без документов присоединялось к бандам «социальных отщепенцев» и хулиганов, все чаще встречавшихся вблизи городов. Проверка, произведенная осенью 1936 года в некоторых комендатурах, обнаружила нетерпимую, с точки зрения властей, ситуацию: так, в районе Архангельска на месте осталось только 37 000 поселенцев из 89 700, которым следовало бы здесь жить.

Навязчивая идея о «кулаке-саботажнике, просочившемся на предприятие», и «кулаке-бандите, бродящем вокруг города», поясняет, почему именно эта категория в первую очередь должна была стать искупительной жертвой в большой операции, проведенной Сталиным с начала июля 1937 года.

2 июля 1937 года Политбюро направило местным властям телеграмму с приказом «немедленно арестовать всех бывших кулаков и уголовников <...>, расстрелять наиболее враждебно настроенных из них после рассмотрения их дела тройкой [комиссией, состоящей из трех членов: первого секретаря районного комитета партии, прокурора и регионального руководителя НКВД] и выслать менее активные, но от этого не менее враждебные элементы. <...> Центральный комитет предлагает представить ему в пятидневный срок состав троек, а также число тех, кто подлежит расстрелу и выселению».

В последующие недели Центр получил собранные местными властями данные, на базе которых Ежов подготовил приказ № 00447 от 30 июля 1937 года и представил его в тот же день на Политбюро. В рамках предполагаемой операции 259 450 человек должны были быть арестованы, из них 72 950 человек расстреляны7. Эти цифры были не окончательными, так как ряд регионов еще не прислал свои «соображения». Как и при раскулачивании, во всех районах были получены из Центра квоты для каждой из двух категорий (1-я категория – расстрел; 2-я категория – заключение на срок от 8 до 10 лет).

Заметим также, что элементы, на которые была направлена эта операция, относились к разнообразным социальным и общественно-политическим группам: рядом с раскулаченными и уголовными элементами фигурировали «элементы социально опасные», члены антисоветских партий, бывшие «царские чиновники», «белогвардейцы» и т.д. Эти ярлыки навешивали на любого подозрительного, принадлежал ли он к партии, был ли выходцем из интеллигенции или из народа. Что касается списков подозрительных, компетентные службы ОГПУ, потом НКВД имели достаточно времени, чтобы подготовить их и при необходимости пускать в ход.

Приказ от 30 июля 1937 года давал местным руководителям право запросить в Москве разрешение на составление дополнительных списков. Семьи приговоренных к лагерным работам или расстрелянных также могли быть арестованы сверх положенной квоты.

С конца августа Политбюро было буквально завалено просьбами о повышении квот. С 28 августа по 15 декабря 1937 года оно утвердило различные предложения по дополнительному увеличению квот в общем до 22 500 человек на расстрел, 1б 800 – на заключение в лагеря. 31 января 1938 года оно приняло по предложению НКВД квоту на 57 200 человек, из которых следовало казнить 48 000. Все операции должны были быть закончены к 15 марта 1938 года. Но на и этот раз местные власти, которые были с предыдущего года несколько раз подвергнуты чистке и обновлены, сочли уместным продемонстрировать свое рвение. С 1 февраля по 29 августа 1938 года Политбюро утвердило дополнительные цифры на 90 000 человек.

Таким образом, операция, которая должна была длиться четыре месяца, растянулась более чем на год и коснулась 200 000 человек сверх тех квот, которые были оговорены вначале8. Всякий подозреваемый в «плохом» социальном происхождении был потенциальной жертвой. Уязвимы были также все те, кто жил в приграничной зоне или в той или иной степени имел контакты с иностранцами, были ли они военнопленными или родом из семей, эмигрировавших из СССР. Такие люди, а также радиолюбители, филателисты, эсперантисты имели шанс попасть под обвинение в шпионаже. С 6 августа по 21 декабря 1937 года по крайней мере 10 операций того же типа, что проводились по приказу НКВД № 00447, были запущены Политбюро и исполнителем его воли НКВД с целью «ликвидировать» национальность за национальностью как «шпионские и диверсионные группы»: немцев, поляков, японцев, румын, финнов, литовцев, эстонцев, латышей, греков, турок. За 15 месяцев с августа 1937 по ноябрь 1938 года в ходе операций, направленных против «шпионов», многие сотни тысяч были арестованы.

Среди прочих операций, о которых мы располагаем далеко не полной информацией (архивы бывшего КГБ и Архив президента РФ, где хранятся самые конфиденциальные документы, были недоступны для исследователей), перечислим:

«польскую операцию» (приказ НКВД № 00485, одобренный Политбюро 9 августа 1937 года); в результате этой операции в период с 25 августа 1937 по 15 ноября 1938 года было осуждено 139 085 человек, из них приговорен к смерти 111 0919;

операцию по «ликвидации немецких контингентов, работающих на оборонных предприятиях», 20 июля 1937 года;

операцию по «ликвидации террористической деятельности, диверсий и шпионажа японской сети репатриированных из Харбина», начатую 19 сентября 1937 года;

операцию по «ликвидации правой военно-японской организации казаков», начатую с 4 августа 1937 года (с сентября по декабрь 1937 года более 19 000 человек были репрессированы в ходе этой операции);

операцию по репрессиям в отношении семей арестованных врагов народа (№ 00486 от 15 августа 1937 года).

Этого краткого и очень неполного перечня операций, запущенных НКВД по решению Политбюро, достаточно, чтобы подчеркнуть централизованный характер репрессий, которые велись по приказу Центра местными чиновниками; было ли это раскулачивание, чистка городов, охота на специалистов, они шли планомерно, без резких поворотов и отступлений. После Большого террора только одна комиссия была послана на места в Туркменистан, чтобы провести проверку злоупотреблений в период «ежовщины». В этой маленькой республике (1 300 000 жителей, 0,7% от населения СССР), 13 259 человек были приговорены «тройками» с августа 1937 по сентябрь 1938 года в рамках одной только операции по «ликвидации раскулаченных, преступных и других антисоветских элементов». Из них 4037 человек были расстреляны. Зафиксированные Москвой квоты составляли: 6277 (общее число осужденных) и 3225 (общее число расстрелов)10. Можно предположить, что подобные перегибы и злоупотребления имели место и в других регионах страны. Они происходили из указаний о квотах, из запланированных Центром указов, а также из административно-бюрократических методов исполнения, насаждавшихся в течение многих лет, так что на местах как бы старались предвосхитить желания Центра и угадать директивы из Москвы.

Другая серия документов подтверждает централизованный характер утвержденных Сталиным и Политбюро массовых убийств. Речь идет о списках тех, кто приговорен комиссией по судебным делам при Политбюро. Казни обсуждались Военной Коллегией Верховного Суда СССР, военным судом или Особым совещанием. Эта комиссия, в состав которой входил Ежов, представила на подпись Сталину и членам Политбюро, по крайней мере, 383 списка, включающих 44 000 имен руководителей, партийных работников, армейских чинов и экономистов. Более 39 000 из них были приговорены к смертной казни. Подпись Сталина стоит на 362 списках, Молотова – на 373, Ворошилова – на 195, Кагановича – на 191 списке, Жданова – на 177 списках, Микояна – на 6211.

Все эти руководители лично отправлялись на места, чтобы вести, начиная с лета 1937 года, чистки местных партийных организаций: так, Каганович был послан «вычищать» Донбасс, районы Челябинска, Ярославля, Иванова, Смоленска. Жданов, «вычистив» свой район, т.е. Ленинград, поехал заниматься тем же самым в Оренбурге, Башкирии, Татарстане. Андреев отправился на Северный Кавказ, в Узбекистан и Таджикистан, Микоян – в Армению, Хрущев – на Украину.

Хотя большинство инструкций о массовых репрессиях были подтверждены решениями Политбюро в полном составе, сегодня становятся доступными новые документы, автором и инициатором проведения в жизнь которых на всех уровнях является лично Сталин. Возьмем только один пример: когда 27 августа 1937 года в 17 часов секретариат Центрального комитета получил сообщение Михаила Коротченко, секретаря районного комитета партии из Восточной Сибири, о том, как проходил процесс над агрономами, «виновными во вредительстве», Сталин лично телеграфировал в 17 часов 10 минут: «Я вам советую приговорить вредителей Андреевского округа к смертной казни и опубликовать сообщение об их расстреле в печати»12.

Все эти документы (протоколы Политбюро, распорядок рабочего дня Сталина, список принятых им в Кремле лиц) стали сегодня доступны и смогли подтвердить, что Сталин давал Ежову подробнейшие инструкции и контролировал его действия. Для инструктажа по делу о «военном заговоре» маршала Тухачевского и других высших военачальников Сталин принимал Ежова ежедневно13. На всех этапах «ежовщины» Сталин не ослаблял политического контроля над событиями. Именно он решил назначить Ежова на пост народного комиссара внутренних дел, послав 25 сентября 1936 года в Политбюро из Сочи знаменитую телеграмму: «Считаю абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода явно оказывается не на высоте задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года». Именно Сталин решил приостановить перегибы НКВД. 17 ноября 1938 года по указу Центрального комитета партии был положен конец, впрочем, на весьма недолгое время, массовым арестам и депортациям. Неделю спустя Ежов был смещен с поста народного комиссара внутренних дел и заменен Берией. Большой террор закончился точно так же, как начался – по приказу Сталина.

Можно ли подвести документированный итог числу и категориям жертв периода «ежовщины»?

Мы располагаем сегодня несколькими сверхконфиденциальными документами, подготовленными для Никиты Хрущева и главных партийных руководителей в период десталинизации, в частности, длинным «списком репрессий, осуществленных в эпоху культа личности», составленным комиссией, созданной по окончании XXII съезда партии под руководством Николая Шверника14. Исследователи могут сопоставить эти данные со ставшими сегодня доступными данными из многих других источников, в которых приводится статистика администрации ГУЛАГа, Народного комиссариата юстиции, прокуратуры15.

Сегодня стало ясно, что только за 1937 и 1938 годы были арестованы НКВД 1 575 000 человек; осуждены за тот же период 1 345 000 (85,4%); а 681 692 (51% от общего числа приговоренных за 19371938 годы) были расстреляны.

Процедуры осуждения арестованных были различными для разных групп. Так, дела крупных политиков, военных, экономистов, представителей интеллигенции, т.е. лиц, находящихся на виду и всем известных, обсуждались военными судами и специальными сессиями НКВД. Ввиду обширности проводимых на местах операций правительство в конце 1937 года предписало организовать на региональном уровне так называемые тройки, состоящие из прокурора, руководителя НКВД и начальника милиции. Эти тройки действовали необычайно быстро, т.к. должны были соответствовать установленным Центром квотам. Для этого достаточно было пустить в ход старые списки подозреваемых ОГПУ. Следствие носило весьма упрощенный характер; «тройки» (а также двойки, состоявшие из руководителя местного НКВД и прокурора) пропускали через свои руки сотни дел в день, в «альбомном порядке»16, как это подтверждает, например, недавняя публикация Ленинградского мартиролога», ежегодника, в котором месяц за месяцем, начиная с августа 1937 года, перечислены репрессированные ленинградцы, арестованные и приговоренные к смерти на основе 58 статьи Уголовного кодекса. Срок между арестом и смертным приговором составлял от нескольких дней до нескольких недель. Смертный приговор без апелляции исполнялся в течение нескольких дней. В большинстве репрессивных операций, таких, например, как «ликвидация кулаков», начатая 30 июля 1937 года в рамках специальной операции по «ликвидации шпионов и диверсантов»; «ликвидация преступных элементов», начатая 12 сентября 1937 года; «депортация семей врагов народа» и т.д., шансы отдельных обывателей быть арестованными только потому, что органам надо было выполнить квоту, часто зависели от случая. Случайности могли носить «географический» характер (например, у лиц, живущих в приграничной полосе, шансов на арест было гораздо больше). Многое зависело также от особенностей биографии: в опасности находились те, кто был в той или иной степени связан с заграницей или имел иностранное происхождение; опасности подвергались и однофамильцы намеченных к аресту. В случае, если в списке число лиц было недостаточным, местные власти всегда умели найти выход и выполнить «норму». Дадим только один пример того, как пополнялась категория «вредителей»: НКВД Туркмении использовал пожар на одном предприятии как предлог, для того чтобы арестовать всех лиц, проживающих в этой местности, все они были названы «соучастниками»17. Запрограммированный сверху, произвольно выбирающий категории политических врагов, террор самой своей природой порождал перегибы и эксцессы, которые могут многое сказать о «культивировании насилия» в низовом репрессивном аппарате.

Данные, из которых становится ясно, что коммунисты составляют лишь малую часть из 681 692 расстрелянных, не являются полными. В них не вошло общее число депортированных в эти годы (например, высланные с Дальнего Востока 172 000 корейцев, отправленные между маем и октябрем 1937 года в Казахстан и Узбекистан). В них не входят те, кто умер под пытками во время допросов или те, кто скончался в лагерях в эти годы (около 25 000 в 1937, более 90 000 в 1938 году)18. Даже если скорректировать в сторону уменьшения те примерные цифры потерь, которые обычно называют выжившие свидетели репрессий, картина получается все равно чудовищной: сотни тысяч погибших в результате террора, направленного против всего общества.

Можно ли сегодня как-то продвинуться в анализе категорий этих массовых убийств? Мы располагаем лишь некоторыми статистическими данными о заключенных ГУЛАГа в конце 30-х годов, они будут приведены ниже. Но эта информация касается всех заключенных (а не только тех, кто был арестован во время Большого террора), она содержит только самые общие сведения о количестве жертв, приговоренных к заключению в лагере в период «ежовщины». В этот период заметно увеличилось число заключенных, имеющих высшее образование (+70% между 1936 и 1939 годами), это подтверждает, что террор в конце 30-х годов был направлен, в частности, против образованной части общества, независимо от того, принадлежала ли она к партии или нет. Тем не менее и в этот период большинство жертв Большого террора составляли самые обычные граждане, люди «из народа».

Более всего известны преступления в отношении партийных кадров, именно эти преступления были разоблачены первыми на XX съезде партии. В своем докладе Хрущев подробно осветил этот вид репрессий, направленных в первую очередь против пяти верных сталинистов, членов Политбюро – Постышева, Рудзутака, Косиора, Чубаря и Эйхе; уничтожены были также 98 из 139 членов Центрального комитета, 1108 из 1966 делегатов XVII съезда партии (1934 год). Репрессии коснулись и руководства комсомола: 72 из 93 членов и кандидатов в члены Центрального комитета ВЛКСМ были арестованы и расстреляны, также как 319 из 385 его областных секретарей и 2210 из 2750 районных секретарей. В общем, все обкомы и райкомы партии и комсомола «на местах» подозревались Центром в саботаже «безусловно правильных» решений, исходящих из Москвы; они якобы создавали препятствия эффективному контролю властей над тем, что происходит в стране, и потому были полностью обновлены. Во всегда находящемся под подозрением Ленинграде, где ранее партией руководил Зиновьев, а после убийства Кирова – Жданов и начальник местного НКВД Заковский, арестовали более 90% всех партийных кадров. Но они составили лишь малую часть от тех ленинградцев, которые были арестованы в 1936–1939 годах19. Для стимуляции чисток эмиссары из Центра в сопровождении войск НКВД были направлены в провинцию со специальной миссией, образно определенной газетой «Правда» как «выкуривание и уничтожение троцкистско-фашистских клоповников».

Из отрывочных статистических данных, которыми мы располагаем, известно, что некоторые регионы были «вычищены» особо тщательно: в первую очередь, удар снова пал на Украину. За один только 1938 год после назначения Хрущева главой коммунистической партии Украины более 106 000 человек были арестованы на Украине (и большинство из них расстреляны). Из 200 членов Центрального комитета компартии Украины выжили только трое. По аналогичному сценарию прошли чистки во всех районных и местных комитетах партии, где были организованы десятки открытых процессов над коммунистическими вожаками.

В отличие от процессов при закрытых дверях или тайных заседаний троек, где судьба обвиняемого решалась за несколько минут, открытые процессы над коммунистическими руководителями республик, краев и областей имели популистскую окраску, выполняли важную пропагандистскую функцию. Они были направлены на создание более тесной связи между «представителями народа, честными простыми борцами, носителями справедливых решений», и главой партии и разоблачали местных партработников, «новых феодалов, всегда довольных собой <...>, которые своим бесчеловечным отношением нарочно плодят недовольных и озабоченных, создавая резерв для троцкистов» (Сталин, речь 3 марта 1937 года). Как большие процессы в Москве, так и публичные процессы на местах, запись заседаний которых подробно воспроизводилась местной прессой, сумели – с позиций популизма – сплотить массы. Процессы разоблачали заговорщика, главную фигуру идеологии того времени, и выполняли некую карнавальную функцию (поскольку власть имущие превращались в их ходе в негодяев, а «простые люди» выступали как «носители справедливости»). Эти общественные процессы стали, по меткому выражению Анни Кригель, «чудовищным механизмом социальной профилактики».

Репрессии, направленные против местных партийных руководителей, естественно, представляли только надводную часть айсберга. Приведем в пример Оренбургскую область, о которой мы знаем из материалов местного управления НКВД, озаглавленных: «Операции по ликвидации подпольных троцкистско-бухаринских групп, а также других контрреволюционных объединений, проведенные в период с 1 апреля по 18 сентября 1937 года» (т.е. до вступления в дело Жданова, чья миссия имела целью ускорение «чисток»)20.

В этой местности были арестованы на протяжении пяти месяцев:

420 троцкистов, все кадры, имеющие отношение к политике и экономике и занимающие руководящие должности;

120 правых, все значительные местные руководители;

Эти 560 партийных руководителей составляли около 45% местной номенклатуры. Следствием миссии Жданова в Оренбурге стало еще 598 арестованных и расстрелянных. В этой области, как и в других областях, с осени 1937 года большинство политических и экономических руководителей были удалены и заменены новым поколением, так называемыми выдвиженцами: Брежневым, Косыгиным, Устиновым, Громыко, словом, будущим Политбюро 70-х годов.

Тем не менее наряду с тысячами арестованных коммунистических руководителей под удар попали рядовые члены партии, «вычищенные» коммунисты, не имеющие ни титулов, ни наград, а также обыкновенные граждане, внесенные ранее в списки неблагонадежных, – именно они стали основными жертвами террора.

Возьмем один из рапортов Оренбургского НКВД:

«...– арестованы более двух тысяч членов правой военно-японской организации казаков (из них около 1500 расстреляны);

– арестованы более 1500 офицеров и царских чиновников, сосланных в 1935 г. из Ленинграда в Оренбург [речь идет только «о социально чуждых элементах», сосланных после убийства Кирова в разные регионы страны];

– около 250 человек арестованы по так называемому польскому делу;

– приблизительно 95 человек были арестованы по делу об уроженцах Харбина;

– 3290 человек [арестованы] в процессе операции по ликвидации бывших кулаков;

– 1399 человек <...> при ликвидации преступных элементов».

Таким образом, если прибавить сюда еще 30 комсомольских работников и 50 курсантов из местного военного училища, всего было репрессировано НКВД за пять месяцев около 7 500 человек, и все это еще до усиленных репрессий, протекавших в период командировки сюда Андрея Жданова. Каким бы впечатляющим ни казался арест 90% кадров местной номенклатуры, он представляет собой лишь незначительный процент от общего числа не разделяемых на категории граждан, репрессированных в ходе специальных операций, одобренных Политбюро и, в частности, Сталиным.

Среди жертв Большого террора подавляющее большинство анонимны. Вот отрывки из «обычного» дела 1938 года:

Дело № 24260

1. Сидоров

2. Василий Клементьевич

3. 1893 г. Московск[ая] обл[асть] Коломенского р[айо]на с[ело] Сычево

4. с[ело] Сычево, Коломенского р[айо]на

5. Торгово-служащий

6. Член профсоюза торговли и кооперации

7. 1 дом деревянный 8x8, крыт железом, двор тесово-рубленый 20x7 полукрыт тесом, 1 корова, овец 4, поросенка 2, дом[ашняя] птица.

8. В 1929 г. имущество, т[о] же самое, имел 1 лошадь.

9. В 1917 г. 1 дом деревянный 8x8 крыт тесом, двор 30x20, амбар 2, сарай 2, 2 лошади, 2 коровы, овец 7.

10. Служащий.

11. В 1915–16 г[одах] рядовой 6-го строительного] Туркестанского полка.

12. Нет.

13. Нет.

14. Считаю себя выходцем из середняцкой семьи.

15. Беспартийный.

16. Русский., гр[ажданин] СССР

17. Беспартийный.

18. Образование низшее

19. На учете не состоит.

20. Не судим.

21. Болен грыжей.

22. жена – Анастасия Федоровна, 43 года, колхозница; дочь Нина 24 г.

Арестован Коломенским РО УНКВД 13 февраля 1936 г.

[Публий Корнелий Тацит]

2. Выписки из протоколов допросов

Вопрос: Дайте правдивые показания в отношении вашего соц[иального] происхождения, соц[иального] положения и имущественного положения до 1917 и после.

Ответ: Я, Сидоров, происхожу из семьи торговца. Примерно до 1904 г[ода] отец мой имел в Москве на Золоторожской ул[ице] железную лавку, в которой, как мне известно с его слов, торговлю производил сам лично. После 1904 г[ода] отец торговлю прекратил, т.к. его торговлю заглушили крупные купцы, с которыми он конкурировать не мог. Он вернулся в д[еревню] Сычево, где у отца имелось хозяйство, арендованной земли до 6 десятин, лугов арендованных до 2 га, косилка одна и другой с/х [сельскохозяйственный] инвентарь. В хозяйстве применялся один постоянный работник – Горячев, который работал много лет до 1916 г[ода]. После 1917 г[ода] имущественное положение отца осталось то же самое за исключением лошадей и рабочей силы. В хозяйстве отца я жил вместе до 1925 г[ода], затем я с братом хозяйство разделил.

Виновным себя не признаю.

3. Выдержки из обвинительного заключения

...Сидоров, будучи враждебно настроен к политике ВКП(б) и сов[етской] власти, систематически проводил активную антисов[етскую] и к/р [контрреволюционную] агитацию, говоря: «Сталин со своей сворой никак не хочет уступать место, убил массу людей и всетаки власть не отдает... Большевики укрепляют себе власть, сажая честных невинных людей в тюрьмы, а сказать нельзя – в тюрьму попадешь на 25 лет». Допрошенный в качестве обвиняемого, Сидоров виновным себя не признал, но полностью изобличается показаниями свидетелей.

Постановил: дело передать на рассмотрение Тройки.

Мл[адший] лейтенант милиции Коломенского Р.О.УНКВД, Салахаев Согласен: Нач[альник] Коломенского Р.О.УНКВД, лейтенант Г.Б. Галкин.

4. Выписка из протокола заседания Тройки при УНКВД СССР от 16 июля 1938 г[ода]

Дело Сидорова В.К. <...> В прошлом торговец, имел совместно с отцом лавку. Обвиняется в том, что среди колхозников вел к/р [контрреволюционную] агитацию, высказывал пораженческие настроения с угрозами расправы над коммунистами, выступал против мероприятий партии и правительства, вел антиколхозную агитацию.

Постановили: Сидорова, Василия Клементьевича – расстрелять, лично принадлежащее имущество конфисковать.

Дата расстрела: 3 августа 1938 г[ода].

Реабилитирован посмертно – 24 января 1989 г.21

Однако некоторые категории были «прорежены» с пристрастием: это дипломаты и сотрудники Народного комиссариата по иностранным делам, попавшие под обвинение в шпионаже, а также чиновники из хозяйственников, директора заводов, подозреваемые во вредительстве. Среди дипломатов высокого ранга арестованы (и в большинстве своем расстреляны) Крестинский, Сокольников, Богомолов, Юренев, Островский, Антонов-Овсеенко, занимавшие посты в Берлине, Лондоне, Пекине, Токио, Бухаресте и Мадриде22.

В некоторых комиссариатах почти все без исключения чиновники стали жертвами репрессий. Так, в Народном комиссариате станкостроения была обновлена вся администрация; были арестованы все директора заводов (кроме двух), связанных с этой отраслью. То же самое было сделано в других промышленных секторах, в частности в авиастроении, в кораблестроении, в металлургии, на транспорте, о чем мы располагаем лишь отрывочными сведениями. По окончании Большого террора Каганович объявил на XVIII съезде партии (март 1939 года), что «в 1937 и 1938 годах руководители тяжелой индустрии были полностью обновлены, тысячи новых выдвиженцев были назначены на руководящие посты вместо разоблаченных вредителей и шпионов. Теперь у нас есть такие кадры, с которыми нам по плечу будет любая задача, которую нам даст товарищ Сталин».

Среди партийных кадров, наиболее жестоко пострадавших во времена «ежовщины», оказались также руководители зарубежных коммунистических партий и члены Коммунистического Интернационала, проживавшие в роскошном отеле в Москве23. Среди арестованных коммунистических руководителей были Хайнц Нойманн, Герман Реммеле, Фриц Шульц, Герман Шуберт, все бывшие члены Политбюро немецкой компартии; Лео Флиг, секретарь ее Центрального комитета; Генрих Зускинд и Вернер Хирш, оба главных редактора «Роте Фане», Гуго Эберлейн, делегат немецкой Компартии на учредительной конференции Коммунистического Интернационала. В феврале 1940 года, через несколько месяцев после заключения германо-советского договора, 570 немецких коммунистов были заключены в московские тюрьмы или переданы в руки гестапо на пограничном мосту в Бресте.

Большой террор настиг и венгерских коммунистов. Бела Кун, застрельщик венгерской революции 1919 года, был арестован и казнен, как и 12 других народных комиссаров, членов эфемерного коммунистического правительства в Будапеште, нашедшего «убежище» в Москве. Около 200 итальянских коммунистов были арестованы (среди них Паоло Роботти, родственник Тольятти), так же, как 100 югославских коммунистов (среди них генеральный секретарь партии Горкич и Влада Чопич – секретарь-организатор и руководитель Интернациональных бригад, а вместе с ними три четверти членов Центрального комитета).

Но дороже всего заплатили поляки. Положение польских коммунистов было особенным: Коммунистическая партия Польши отпочковалась от партии польской социал-демократии Королевства Польского и Литвы, в 1906 году она стала автономной организацией внутри социал-демократической партии России. Связи между русской и польской партиями, одним из руководителей которой до 1917 года был не кто иной как Дзержинский, были очень тесными. Из многочисленных польских социал-демократов карьеру в партии большевиков сделали тот же Дзержинский, Менжинский, Уншлихт (все руководители ВЧКГПУ), Радек... и это только самые известные имена.

В 1937-1938 годах Коммунистическая партия Польши была фактически полностью ликвидирована. Двенадцать членов ее Центрального комитета, находившегося в России, были казнены, так же, как и все польские представители в высших инстанциях Коммунистического Интернационала. 28 ноября 1937 года Сталин подписал документ, предполагающий «чистку» Коммунистической партии Польши. Обычно, когда вся партия была вычищена, Сталин подбирал новый руководящий состав, который принадлежал к одной из враждующих группировок, появившихся в ходе чисток В случае Польской коммунистической партии все фракции были обвинены в том, что они «следовали инструкциям секретных служб польских контрреволюционеров». 1б августа 1938 года Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала проголосовал за роспуск Коммунистической партии Польши. Как объяснил Мануильский, «агентам польского фашизма удалось занять все ключевые посты в Польской коммунистической партии».

Следующими жертвами «чисток» стали советские руководители Коммунистического Интернационала, обвиненные в недостаточной бдительности: Кнорин, член Исполнительного комитета, Миров-Абрамов, начальник отдела по связям с зарубежными странами, Алиханов, начальник отдела кадров, а также сотни других. Все они были ликвидированы. Только очень редкие руководители, прямо не связанные со Сталиным, такие как Мануильский и Куусинен, пережили «чистку» Интернационала.

Еще одна категория, затронутая репрессиями в 1937–1938 годах, о которых мы располагаем точными данными, – военные24.11 июня 1937 года пресса объявила, что специальный военный суд, заседавший при закрытых дверях, приговорил к смерти за предательство и шпионаж маршала Тухачевского, бывшего заместителя наркома обороны и главного организатора реформ в армии, которого часто со времен Польской военной кампании 20-х годов противопоставляли Сталину и Ворошилову; к смерти приговорили еще семерых военачальников: Якира (командующего войсками Киевского военного округа), Уборевича (командующего Белорусским военным округом), Эйдемана, Корка, Пугну, Фельдмана, Примакова. За десять последующих дней было арестовано 980 человек, из них 21 комкор и 37 комдивов. Дело о «военном заговоре», приписываемом Тухачевскому и его «сообщникам», было подготовлено за несколько месяцев. В мае 1937 года главные участники заговора были арестованы На «энергичных» допросах (во время реабилитации, двадцать лет спустя, когда изучалось дело Тухачевского, было отмечено, что страницы показаний маршала запачканы кровью, а это значит, что он был подвергнут пыткам), в которых принимал участие сам Ежов, обвиняемые признались в своих «преступлениях» незадолго до приговора суда. Сталин лично следил за всем ходом следствия. 15 мая через посла в Праге он получил фальсифицированное досье, изготовленное нацистскими секретными службами, в котором были многочисленные письма, которыми Тухачевский якобы обменивался с немецким командованием НКВД умело манипулировал даже немецкими спецслужбами.

За два года Красная Армия лишилась:

3 маршалов из 5 (Тухачевский, Егоров, Блюхер, два последних были устранены один за другим в феврале и октябре 1938 года);

13 командармов из 15;

8 флагманов* флота из 9;

50 комкоров из 57;

154 комдивов из 186;

16 армейских комиссаров из 16;

25 корпусных комиссаров из 28.

_______________

* Флагман – воинское звание лиц высшего начальствующего состава в ВМФ СССР в 1935– 1940 годах. (Прим. ред.)

С мая 1937 года по сентябрь 1938 года 35 020 офицеров были арестованы или уволены из армии. Неизвестно, сколько еще их было казнено. Приблизительно 11 000 (среди них генералы Рокоссовский и Горбатов) были снова призваны на службу в армию между 1939 и 1941 годами. Но новые «чистки» начались после сентября 1938 года, и шли они так «успешно», что общее число арестов среди кадровых офицеров достигло в период Большого террора, по самым серьезным оценкам, 30 000 из общего числа 178 00025. Получается, что «чистка» в Красной Армии коснулась несколько меньшего числа лиц, чем обычно считают, но при этом значительно пострадал командный состав. Результаты же подобной политики сказались во время советско-финляндской войны 1940 года и в начале Великой Отечественной войны.

Несмотря на гитлеровскую угрозу, к которой Сталин, по правде говоря, относился значительно менее серьезно, чем такие руководители, как Бухарин или Литвинов (нарком по иностранным делам до апреля 1939 года), он, не колеблясь, пожертвовал большей частью лучших офицеров Красной Армии ради полного её обновления, заполнения такими кадрами, которые ничего не могли помнить из военных эпизодов времен гражданской войны. Они не могли изобличить Сталина как слабого военного руководителя, им не могло прийти в голову что-либо оспаривать, как это мог бы сделать, например, Тухачевский. Они ничего не знали о политических и военных решениях Сталина конца 30-х годов, в особенности, о его поисках путей сближения с нацистской Германией.

Интеллигенция – еще одна социальная группа, ставшая жертвой Большого террора, о которой мы располагаем относительно полной информацией26. Сложившись как вполне определенная социальная группа, русская интеллигенция с середины XIX столетия всегда была в центре сопротивления деспотизму и насилию. Естественно, она подверглась «чистке» в первую очередь и в особенности жестоко. Следует различать несколько волн репрессивных действий: репрессии 1922 и 1928–1931 годов, которые были относительно умеренными, а также репрессии марта-апреля 1937 года, когда кампания в прессе обличала «уклонизм» в области экономики, истории, литературы. На самом же деле под прицелом оказались все области знания и творчества, соперничество и борьбу амбиций выдавали за антисоветские доктрины и враждебные политические установки. Так, в области исторической науки все ученики Покровского, умершего в 1932 году, были арестованы. Профессора, читающие общие лекции и выходящие таким образом на большие студенческие аудитории, были особенно подвержены ударам, о малейшем их критическом высказывании тут же сообщали прилежные стукачи. Университеты, институты и академии были основательно «вычищены», в особенности в Белоруссии (где 87 из 105 академиков были арестованы как «польские шпионы») и на Украине. В этой республике первая «чистка» «буржуазных националистов» была проведена в 1933 году: тысячи представителей украинской интеллигенции были арестованы за «превращение украинской Академии наук, Института Шевченко, Сельскохозяйственной академии, Украинского института марксизма-ленинизма, так же, как Народных комиссариатов просвещения, земледелия и юстиции, в оплот национализма и контрреволюции» (речь Постышева 22 июня 1933 года). Большой террор 1937–1938 годов завершил операцию, начавшуюся четырьмя годами раньше.

Под волну репрессий попали в эти годы также научные круги, не имеющие прямого отношения к политике, идеологии, экономике или обороне. Самые большие авторитеты в аэронавтике, такие, как авиаконструктор Туполев или стоявший у истоков первой советской программы по освоению космического пространства Королев, были арестованы и сосланы в одну из спецчастей НКВД, описанную Солженицыным в романе В круге первом. Также почти полностью (27 из 29) были арестованы астрономы Пулковской обсерватории, почти все ученые, занимающиеся статистикой в Центральном статистическом управлении, так как они осмелились отказаться от публикации сфальсифицированных результатов Всесоюзной переписи населения и тем самым осуществили к январю 1937 года «глубокое нарушение элементарных основ статистической науки и правил управления»; под прицелом оказались также многочисленные лингвисты, которые выступили против официально одобряемой Сталиным теории лингвиста-марксиста Марра**; сотни биологов, которые противились шарлатанству «официального биолога» Лысенко***. Среди наиболее известных жертв – директор Института генетики профессор Левит, директор Института зерна Тулайков, ботаник Яната и президент Сельскохозяйственной академии им. Ленина, крупный ученый, академик Вавилов, арестованный б августа 1940 года и умерший в тюрьме 26 января 1943 года.

Обвиненные в защите буржуазной или враждебной точки зрения, в уходе от «норм социалистического реализма», писатели, публицисты, театральные деятели, журналисты заплатили тяжелую дань в годы «ежовщины». Около двух тысяч членов Союза писателей были арестованы, сосланы в лагеря или расстреляны. Среди них – автор Одесских рассказов и Конармии Исаак Бабель (расстрелянный 27 января 1940 года), писатели Борис Пильняк, Иван Катаев, поэты Николай Клюев, Николай Заболоцкий, Осип Мандельштам****, Гурген Маари, Тициан Табидзе. Арестованы были также музыканты (композитор Джелаев, дирижер Миколадзе), из театральных деятелей среди первых необходимо назвать великого режиссера Всеволода Мейерхольда. В начале 1938 года театр Мейерхольда был закрыт как «враждебный советскому искусству». Отказавшись от публичного признания своих ошибок, В. Мейерхольд был арестован в июне 1939 года, его пытали и казнили 2 февраля 1940 года.

_______________

** Н.Я. Марр (1864–1934)– востоковед и лингвист. Выдвинул научно не обоснованную «яфетическую теорию» («Новое учение о языке»). (Прим. ред.)

*** Т.Д. Лысенко (1898–1976) – агроном. Создатель псевдонаучного «мичуринского учения» в биологии. Отрицал классическую генетику как «идеалистическую» и «буржуазную». В результате «монополизма» Лысенко и его сторонников были разгромлены научные школы в генетике. (Прим. ред.)

**** О.Э. Мандельштам умер 27 декабря 1938 года в 12 часов 30 минут в стационаре пересыльного лагеря близ станции Вторая Речка под Владивостоком. См.: П. Нерлер , Н. Поболь. Поезд шел на Урал..., «Русская мысль», 1998, № 4245,12–18 ноября, с. 15. (Прим. ред.)

За эти годы власти попытались «окончательно ликвидировать» (выражение эпохи) «последние остатки духовенства». Скрытые от народа результаты Всесоюзной переписи января 1937 года показали, что очень большое число населения, приблизительно 70%, несмотря на различное давление, положительно ответили на вопрос: «Считаете ли вы себя верующим?». Тогда советские руководители решили начать третье и последнее наступление на церковь. В апреле 1937 года Маленков направил Сталину служебную записку, в которой предложил считать пройденным этапом все законы по делам религий, принятые до сих пор, и отменить закон от 8 апреля 1929 года. «Этот закон, – пояснял он, – легализировал активность некоторой части духовенства и членов сект, которые могут создать враждебную советской власти разветвленную организацию. <...> Пришло время с этим покончить, одновременно расправившись с клерикальными организациями и церковной иерархией»27. Тысячи священников и подавляющее большинство архиереев снова были отправлены в лагеря, но на этот раз очень большое их число было расстреляно. Двадцать тысяч церквей и мечетей, еще действовавших в 1936 году, были закрыты, в начале 1941 года их оставалось менее тысячи. Что касается официально зарегистрированных в начале 1941 года служителей культа, их число составило 5665 (больше половины от этого числа появились за счет присоединенных к СССР в 1939–1941 годах прибалтийских государств, областей Польши, Западной Украины и Молдавии), тогда как в 1936 году их было в России свыше 24 00028.

Большой террор – внутренняя политика, проводимая высокими партийными инстанциями, т.е. Сталиным, который имел неограниченную полноту власти над своими коллегами из Политбюро, – преследовал две цели.

Первая заключалась в том, чтобы подчинить себе гражданскую и военную бюрократию, состоящую из молодых, воспитанных в сталинском духе кадров. Как сказал Каганович на XVIII съезде: «Этим молодым кадрам по плечу будет любая задача, которую <...> даст товарищ Сталин». До этого момента группы руководящих кадров на местах представляли собой смешение разнородных «буржуазных специалистов», сформированных бывшим режимом, и большевистскими кадрами, часто мало компетентными, но воспитанными в духе коллективизма времен гражданской войны. Зачастую административные работники пытались защитить свой профессионализм, свою административную логику или, проще говоря, автономию, свои сети клиентуры, чтобы не подчиняться слепо идеологическому волюнтаризму и приказам из Центра. Кампания по «обмену партбилетов» 1935 года столкнулась с трудностями – пассивным сопротивлением местных коммунистических руководителей, а также с отказом большинства служащих статистического управления «приукрашивать» результаты переписи в январе 1937 года, приводя их в соответствие с пожеланиями Сталина. Это заставило сталинских руководителей задуматься о качестве тех административных кадров страны, которые были у них в распоряжении. Стало очевидно, что значительная часть кадров, были ли они коммунистами или нет, совсем не готова следовать любому приказу, исходящему из Центра. Самым срочным делом для Сталина теперь стала замена этих людей более «действенными», т.е. более послушными.

Второй целью Большого террора стало окончательное устранение всех «социально опасных элементов», что звучало весьма расплывчато. Как было сказано в Уголовном кодексе, «социально опасным» признается тот, кто совершил хотя бы одно антиобщественное действие, кто имеет отношения с криминальной средой или в прошлом был уличен в чем-либо подобном. Согласно такому определению, «социально опасной» считалась вся обширная группа «бывших»: именно она становились чаще всего объектом репрессий в прошлом – бывшие меньшевики, бывшие эсеры, бывшие преступники, бывшие царские чиновники и т.д. Все эти «бывшие» были уничтожены Большим террором в соответствии со сталинской идеей, прозвучавшей на пленуме Центрального комитета в феврале – марте 1937 года: «С приближением социализма нарастает классовая борьба, загнивающий класс ожесточается».

Во время речи на пленуме Центрального комитета в феврале-марте 1937 года Сталин настоял на принятии положения об «окружении СССР, единственной страны, строящей социализм, вражескими державами», Сталин утверждал, что пограничные государства, в частности Финляндия, страны Прибалтики, а также Польша, Румыния, Турция и Япония с помощью Франции и Великобритании заслали в СССР армии шпионов и диверсантов, задача которых – помешать строительству социализма в СССР. «Уникальное государство становится «священным» со «священными границами», которые также стали линиями фронта против постоянно существующей угрозы со стороны внешнего врага». Неудивительно, что в этом контексте началась охота за шпионами, т.е. за теми, кто имел хотя бы какой-нибудь, пусть небольшой, контакт с «другим миром»; ликвидация мифической «пятой колонны» стала сутью Большого террора.

Рассматривая основные категории жертв: руководящие кадры и специалисты, социально чуждые элементы («бывшие»), шпионы, – мы можем понять как, собственно, работал этот жуткий механизм, пожравший за два года почти семьсот тысяч человек.

Примечания

1. N. Werth, LesProces deMoscou, 1936–1938, Bruxelles, Complexe, 1987, p. 61.

2. R. Conquest, La Grande Terreur, Paris, Stock, 1968; reed. R Laffont, 1995.

3. J.A. Getty, Origins of the Great Purges, G. Rittersporn, Simplifications staliniennes et complications sovietiques, 1933–1953, Paris, EAC, 1988; J.A.. Getty, R.T. Manning (ed.), Stalinist Terror. New Perspectives, Cambridge UP, 1993.

4. Сталинское политбюро в 30-е годы (сборник документов, подготовленных О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкиным, Л.П. Кошелевой, Л.А. Роговой), М., 1995; O.V. Khlevniouk, LP. Kocheleva, J. Hewlett, L. Rogovai'a, Les Sources archivistiques des organes dirigeants du PC(b)R, «Communisme», № 42–43–44, 1995, p. 1534.

5. «Труд», 4 июня 1992 г.

6. ГАРФ, 9479/1/978/32.

7. «Труд», 4 июня 1992 г.

8. О. Khlevniouk, Le Cercle du Kremlin, p. 208–210.

9. H.B. Петров, А.Б. Рогинский, Польская операция НКВД 1937–1938 гг., в кн.: Репрессии против поляков и польских граждан, под ред. Л.Э. Гурьянова, М., 1997, с. 22–43.

10. О. Khlevniouk, op. cit, p. 212.

11. Реабилитация. Политические процессы 30–50 годов, М, 1991, с. 39; «Источник», № 1, 1995, с. 117–130.

12. «Известия», 10 июня 1992 г., с. 2.

13. Режим работы Сталина и перечень посетителей, принятых им в Кремле, см.: «Исторический архив», № 4, 1995, с. 15–73 (1936–1937).

14. «Источник», № 1,1.995, с. 117–132; В. Попов, цит. соч., с. 20–31.

15. J.A. Getty, G. Rittersporn, V. Zemskov, art. cit, p. 631–663.

16. H.B. Петров и А.Б. Рогинский так характеризуют «альбомный порядок»: «После окончания следствия на обвиняемого составлялась справка с «кратким изложением следственных и агентурных материалов, характеризующих степень виновности арестованного». Отдельные справки каждые десять дней надлежало собирать и перепечатывать в виде списка, который представлялся на рассмотрение комиссии из двух человек («двойка»). В задачу «двойки» входило отнесение обвиняемого к одной из двух категорий: первой (расстрел) или второй (заключение на срок от 5 до 10 лет). Затем список отсылался в Москву, где его должны были окончательно рассматривать и утверждать нарком внутренних дел и Генеральный прокурор, т.е. Ежов и Вышинский. После этого список возвращался в регион для исполнения приговоров. Этот порядок осуждения в переписке НКВД вскоре стали называть «альбомным», вероятно, потому, что машинописные списки печатались на листах, расположенных горизонтально, сшивались по узкой стороне и внешне напоминали альбом» (Репрессии против поляков и польских граждан, с. 28).

17. J.A. Getty, G.T. Rittersporn, V. Zemskov, art. cit., p. 655.

18. В. Н. Земсков, ГУЛАГ, «Социологические исследования», №6,1991,с. 14–15.

19. Ленинградский мартиролог, 1937–1938, СПб., 1995 – о статистике казненных в Ленинграде, с. 3–50.

20. РЦХИДНИ, 17/120/285/24–37.

21. «Воля», 1994, № 2–3, с. 45–46.

22. R. Conquest, op. cit., p. 918–921.

23. Ibid, p. 886–912.

24. A. Cristiani, V. Michaleva (ed.), Le Repressions degli anni trenta nell'Armata rossa, Обзор документов, Неаполь, ШО, 1996.

25. Le Repressions., p. 20, sq.; Мелътюкоъ, Репрессии в Красной Армии. Итоги новейших исследований, «Отечественная история», № 5,1997, с. 109–126.

26. R. Conquest, op. cit., p. 749–772; V. Chentalinski, La Parole ressuscitee. Dans les archives litterairesdu KGB, Paris, R. Laffont, 1993.

27. М.И. Одинцов, На пути к свободе совести, М., 1990, с. 53–54.

28. ГАРФ, 3316/2/1615/116–149.

[Open Library]

Диалог Александра Сокурова и Кирилла Серебренникова

[Foto_history]

Один герой из произведения М.А. Булгакова как то советовал своему коллеге не читать советских газет. На возражение, что "других газет нет", добавил: "никаких не читайте".
Ниже представлена статья одной из газет Белоруссии. Время: пик массового террора, который Советская власть развернула против своего народа, 1937 год. Репортаж с суда над так называемыми "врагами народа", которых оказалось аж девять человек. Причем подсудимые это бывшие управленцы районного звена.

"Враги народа" ("Советская Белоруссия" 15 октября 1937 года)

Они вошли в зал суда с опущенными головами, пряча свой взор, боясь сотен гневных глаз.
Девять бандитов, девять участников троцкистской диверсионно-шпионской, террористической организации предстали перед судом, держа ответ за свои кровавые дела.
Их преступления чудовищны. Они из кожи лезли вон, лишь бы напакостить белорусскому народу. Издеваясь и грабя трудящихся крестьян, они мечтали восстановить их против Советской власти. Они, эти продажные душонки, агенты и лизоблюды польской разведки, готовили повстанческие кадры для фашистской Польши на случай ее войны с Советским Союзом.
И вот они стоят перед судом – мерзкие убийцы, шпионы и диверсанты. Припертые к стенке неопровержимостью улик и фактов, они вынуждены признаться в своей чудовищной вине, в черном предательстве. Все девять участников контрреволюционной троцкистской, шпионско-диверсионной, террористической организации не случайно пошли позорным путем разбойников с большой дороги. Главарь этой шайки – бандит Лехерзак (секретарь райкома) сам заявил на суде, что он никогда не был коммунистом, что он был троцкистом. Об обстоятельствах его вербовки в контрреволюционную организацию матерым польским шпионом, орудовавшим в ЦК КП(б)Б (прим.- Центральный комитет Компартии Белоруссии), Лехерзак показал:
- Зная меня как антисоветского человека, он предложил мне вступить в контрреволюционную объединенную организацию и создать такую же организацию в Жлобинском районе.
Лехерзак подбирал людей по тем же признакам. Ему нетрудно было сговориться с бандитами Лютько, Думсом, Лейновым, Царевым, которые ненавидели советский народ.
- Я поручал Семенову бандитские дела,- показывает Лехерзак,- зная о его антисоветских настроениях.
Когда у Лехерзака спросили, почему он издевался над трудящимися района, этот прожженный подлец и негодяй ответил:
- Для того, чтобы вызвать у них недовольство Советской властью.
- Значит, вы имели задание с крестьянами не церемониться?- спросил судья.
Лехерзак: Да, я имел такое задание.
Председатель суда: Вы были террористом?
Лехерзак: Да, я был террористом.
Председатель суда: Вы брали курс на интервенцию?
Лехерзак: Выходит, так.
Он кончает свои показания – этот фашистский ублюдок – и, окинув оком сидящую рядом с ним свору, садится.
Подсудимый Лютько, как и его предшественники, цинично и нагло повествовал суду о тех бесчеловечных издевательствах, которые устраивались над крестьянами по его указаниям. Лютько, будучи председателем райисполкома, налагал на крестьян непосильные платежи, лишал единоличников земли, грабил и разрушал их хозяйства. Председатель суда спросил:
- Такой работой вы добивались разорения хозяйств?
Лютько: Правильно.
Председатель суда: Вы можете назвать число разоренных таким образом хозяйств?
Лютько: Цифра эта большая.
Председатель суда: Какие задания давались директору хлебзавода Максимову?
Лютько: Он получал и выполнял задания по срыву выпечки хлеба, по засорению хлеба гвоздями, проволокой и другими предметами.
Председатель суда: Значит очереди вами создавались искусственно?
Лютько: Конечно. У нас оставались большие запасы неиспользованной муки. Сознательно мы срывали наряды на муку для рабочих железнодорожного транспорта. Кроме того, мы умышленно создавали хлебные распределители, чтобы совершенно прекратить свободную продажу хлеба.
Бандит Лютько без всякого труда завербовал в контрреволюционную организацию заведующего финансовым отделом Думса.
Председатель суда: Лютько завербовал вас в организацию, учитывая ваши контрреволюционные настроения?
Думс: По видимому, он это учитывал.
Председатель суда: Что вы сделали как член контрреволюционной организации?
Думс: Я переоблагал налогами крестьянские хозяйства. А делалось это для того, чтобы вызвать у крестьян недовольство Советской властью.
Фашистские бандиты, неслыханно издеваясь над трудовым населением района, принимали меры к тому, чтобы выгораживать и обелять преступные элементы, которые они затем вербовали в свою шайку. Непосредственное исполнение этой задачи проводил бывший райпрокурор Лейнов. Вот он стоит перед судом. Гнусавеньким и визжащим голосом он говорит о том, как он судил и сажал в тюрьму ни в чем не повинных крестьян. На вопрос же о том, как он вел борьбу с преступниками, Лейнов отвечает:
- С ними я борьбы никакой не вел, ибо в мою задачу входило сохранение в районе контрреволюционных кадров.
Со скамьи подсудимых встал очередной негодяй – директор Жлобинского хлебозавода Максимов:
- Передо мной была поставлена задача срывать обеспечение трудящихся хлебом. Это делалось мною с успехом, и я озлоблял население против Советской власти. Умышленно я выпекал недоброкачественный хлеб, нарочно тормозил ремонт завода.
Председатель суда: Что вас толкнуло на контрреволюционный путь?
Максимов: То, что я убежденный троцкист.
Председатель суда: Какой метод вредительства вы избрали?
Максимов: Искусственное создание тяжелых экономических условий для трудящихся.
Один за другим давали свои показания обвиняемые, равнодушно рассказывая суду о своих гнусных, чудовищно мерзких делах. Подсудимые Мельников, Евтухов, Семенов предстали перед судом не менее лютыми врагами, нежели их предшественники. От их показаний об издевательствах над крестьянами несло холодом и жутью.
Грозен и беспощаден народный гнев! Надо было видеть, с какой ненавистью и презрением смотрели присутствующие в зале трудящиеся на этих изуверов, сидящих на скамье подсудимых. Великим и благородным гневом закипали сердца трудящихся, славших проклятия врагам народа. Долго несмолкаемой бурей оваций встретили трудящиеся приговор о расстреле девяти бандитов. Приговор суда – это приговор народа.
- После этого приговора как-то особенно легко стало дышать, - сказал колхозник Осиповский. – Мы каждому снесем голову, кто попробует замахнуться на наше счастье.
Теперь население Жлобинского района, терпевшее от наглых врагов народа, знает, что эти фашистские бандиты омрачали его свободную и светлую жизнь, что подлые враги народа, на головы которых опустился карающий меч диктатуры пролетариата, готовили ему мрак и ужас фашистского господства. Не вышло! Славные чекисты сорвали маску с врагов. Трудовое население Жлобинского района еще крепче полюбило свою Коммунистическую партию, свое Советское правительство и вождя народов товарища Сталина.
В. Полесский, М. Козлов. г. Жлобин

…Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд – и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда, нападали на все собрание гнусные корчи страха и мстительности, исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращались в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и ненацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной
лампы…
Дж. Оруэлл "1984".

[Кирилл Александров]

http://newtimes.ru/stati/syuzhetyi/n...o-terrora.html
29.08.2016 | | №26-27 (415) от 29.08.16

80 лет назад в Москве состоялся судебный спектакль по делу «троцкистско-зиновьевского центра»

За обвинительный приговор правотроцкистскому блоку — единогласно, Москва, 1938 год. Фото: upload.wikimedia.org

20 декабря 1936 года Сталин устроил прием по случаю очередной годовщины органов госбезопасности. В разгар званого вечера развеселившийся начальник отдела охраны ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 2-го ранга Карл Паукер устроил для вождя спектакль в лицах. Пьяный Паукер повис между двумя чекистами, изображая перепуганного Григория Зиновьева, которого волочили из камеры на расстрел. В какой-то момент Паукер упал на колени и, обхватив руками сапог одного из конвоиров, завопил под хохот собравшихся: «Пожалуйста… ради бога, товарищ… вызовите Иосифа Виссарионовича!» Сталин смеялся до колик. Затем по просьбе аудитории главный охранник НКВД повторил сцену «на бис». Возбужденные зрители ревели и стонали. Кульминация наступила, когда Паукер простер руки к потолку и закричал: «Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый!», после чего ухохотавшийся Сталин замахал рукой, показав, что выступление можно прекратить. Довольные гости бросились выпивать и закусывать за талантливых сотрудников. Праздничный вечер удался.

Спустя четыре месяца Паукера сняли с должности и арестовали. Еще через четыре месяца его расстреляли как «врага народа». У Сталина было специфическое чувство юмора.

Прелюдия 1937 года

На протяжении первой половины 1930-х годов в недрах сталинской юстиции фабриковались большие и малые судебные дела — «вредителей рабочего снабжения» и «Промпартии» (1930), ученых-микробиологов и ветеринаров (1930–1931), меньшевиков (1931), «Ленинградского центра», «Московского центра» (1934–1935), «Кремля» (1935) и прочие. Они служили пробными мероприятиями перед масштабными судебными спектаклями, предварявшими и сопровождавшими Большой террор 1937–1938 годов.

Плакат 1937 года «Уничтожить гадину! Стереть с лица земли врага Троцкого и его кровавую фашистскую шайку!», художник Виктор Дени

Сталинское государство контролировало цены, зарплаты, местожительство и перемещение, потребление и занятость советских людей. Оно распределяло материальные ресурсы и продовольствие — в зависимости от категории снабжения, полезности и стратификации трудящихся, устанавливало образовательный и культурный ценз, придавало догматам официальной идеологии черты веро-образности, побуждая население к вере в марксистско-ленинскую утопию. «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — резюмировал югославский коммунист Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия». Важную роль играло принуждение людей к выражению фиктивного энтузиазма и единомыслия при помощи ритуализированных церемоний, в том числе демонстраций, митингов, публичных покаяний, разоблачений и осуждений «врагов народа» и т.д. С помощью страха, лжи и лицемерия происходило невиданное в истории духовное растление огромного народа.

После поражения в драке на партийном Олимпе трусоватый Зиновьев капитулировал перед Сталиным задолго до своего ареста

Первый Московский процесс стал инструментом для организации всесоюзной мобилизационной кампании накануне «ежовщины», нуждавшейся в пропагандистской подготовке. Психология осажденной крепости и поиска замаскированных врагов должна была стать массовой. Кроме того, политические обвинения против «зиновьевцев» позволяли дискредитировать Льва Троцкого, обличавшего в эмиграции социализм сталинского типа. Летом 1936 года на Пиренейском полуострове вспыхнула гражданская война между «красными» и «белыми» испанцами. В борьбе с националистами троцкисты играли заметную роль, и компрометация Троцкого позволила бы уменьшить их влияние среди республиканцев в пользу коммунистов, ориентировавшихся на Москву.

Режиссеры: опасения и расчеты

Нарком внутренних дел СССР и генеральный комиссар госбезопасности Генрих Ягода не был в восторге от подготовки Московского процесса. Следы «зиновьевского подполья» по указанию Сталина рьяно искал Николай Ежов, не имевший тогда отношения к кадрам госбезопасности: он заведовал отделом руководящих партийных органов ЦК. Тот факт, что зимой 1936 года Ежов раскрыл «заговор» Троцкого, Каменева и Зиновьева, поразил сотрудников центрального аппарата НКВД, так как они не имели отношения к этому делу. Ведь в итоге следовал неизбежный вывод о непрофессионализме руководителей НКВД, прохлопавших существование законспирированного троцкистского центра. Недоумение усиливал тот факт, что Григорий Зиновьев и Лев Каменев долгое время находились под постоянным оперативным наблюдением, а после убийства Кирова содержались под стражей. Очевидно, что Ягода предчувствовал закат своей карьеры в связи с «троцкистско-зиновьевским» процессом, но противиться энергичному Ежову не мог, и чекисты включились в следственные мероприятия. Главную роль среди них играл начальник Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 2-го ранга Георгий Молчанов.

Лидеры левой оппозиции СССР (сверху вниз, слева направо): Лев Троцкий, Лев Каменев, Григорий Зиновьев, Христиан Раковский, Николай Крестинский, Николай Муралов и Евгений Преображенский, 1925 год. Фото: © collection roger-viollet/afp/east news

В основу сценария легли признательные показания трех арестантов: агента НКВД Валентина Ольберга (см. NT № 3 от 1 февраля 2016 года), преподававшего в Горьковском пединституте, и двух бывших участников внутрипартийной оппозиции — работника Наркомата земледелия Исаака Рейнгольда и Ричарда Пикеля, заведовавшего секретариатом Зиновьева в середине 1920-х годов. При этом Рейнгольд свято верил, что, участвуя в фабрикации дела о мифическом заговоре, он выполняет задание партии. В содержательном отношении показания выглядели стандартно: заговорщическая деятельность, убийство Кирова, подготовка покушений на руководителей ВКП(б), захват власти в СССР с целью «реставрации капитализма». Часть показаний чекисты сочиняли за подследственных, частью они были плодами совместного творчества. Теперь возникли основания для «изобличения» двух главных персонажей.

Сотрудничество с Ежовым Молчанову не помогло — Ежов им остался недоволен. В феврале 1937 года Молчанова арестовали и спустя восемь месяцев расстреляли.

Актеры: мотивы поведения

Близкий соратник Владимира Ленина и «легкомысленный женолюб» Зиновьев снискал известность в качестве партийного диктатора Петрограда-Ленинграда и руководителя Коминтерна в первые годы советской власти. Вместе с Каменевым он высказался против Октябрьского переворота, но затем попал в перечень революционных вождей, во многом благодаря своей кровожадности. В сентябре 1918 года Зиновьев заявил: «Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить». Террор в красном Петрограде современники считали одним из самых жестоких, а социолог Питирим Сорокин назвал Зиновьева виновником истребления петроградской интеллигенции. После поражения в драке на партийном олимпе трусоватый Зиновьев капитулировал перед Сталиным задолго до своего ареста. «Лучшие люди передового колхозного крестьянства стремятся в Москву, в Кремль, стремятся повидать товарища Сталина, пощупать его глазами, а может быть, и руками», — сказал зимой 1934 года в своей покаянной речи бывший руководитель ленинградской оппозиции на XVII съезде партии.

Первый глава советского государства Лев Каменев выглядел более симпатичной фигурой. Из него бы мог получиться неплохой министр-социалист в демократическом государстве. Не порывая с Лениным, Каменев протестовал против однопартийного правительства и считался умеренным, «правым» революционером. По одной из версий, даже перед расстрелом он пытался сохранить достоинство, призывая Зиновьева прекратить истерику и вести себя прилично.

На протяжении весны и лета 1936 года следователи требовали от арестованных «разоружиться перед партией», оказывая на них непрерывное давление. По одному свидетельству, с началом лета в камерах Зиновьева и Каменева включили центральное отопление. Зиновьев, страдавший астмой, особенно плохо переносил жару. Наконец измученные заключенные пошли на сделку со Сталиным, пообещавшим им от имени Политбюро жизнь в обмен на участие в антитроцкистском спектакле. Гарантировались безопасность семьям и снисхождение к старым соратникам. Затем будущих подсудимых подлечили и подкормили.

На процесс чекисты вывели 16 человек: 11 бывших оппозиционеров и 5 немецких коммунистов, эмигрировавших в СССР в восторге от успехов социалистического строительства. Первым вменялись в вину организация и руководство террористическим подпольем, вторым — участие в подготовке терактов. Единственным подсудимым, пытавшимся сопротивляться судебному фарсу, стал Иван Смирнов — старый большевик, считавшийся одним из организаторов расстрела адмирала Александра Колчака зимой 1920 года.

Конец вождей

Процесс Военной коллегии Верховного суда СССР по делу «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» состоялся с 19 по 24 августа 1936 года в Октябрьском зале Дома Союзов. Председательствовал армвоенюрист Василий Ульрих — один из главных исполнителей сталинской репрессивной политики. Роль прокурора исполнял Андрей Вышинский.
Руководители II Интернационала и Международной федерации профсоюзов робко обратились в Москву с просьбой обеспечить права подсудимых, которые в ответ дружно отказались от адвокатов

Пропаганда вовсю использовала судебный спектакль и сфабрикованные «показания» подсудимых. Однако многие зарубежные газеты и наблюдатели все-таки выразили сомнения в существовании «террористического заговора» Троцкого, Каменева и Зиновьева. Наивные руководители II Интернационала и Международной федерации профсоюзов робко обратились в Москву с просьбой обеспечить права подсудимых, которые в ответ дружно отказались от адвокатов. Сенсационно прозвучали из уст подсудимых имена «правых» оппозиционеров во главе с главным редактором «Известий» Николаем Бухариным, якобы связанных с троцкистами. Один из них, Михаил Томский, заведовавший Госиздатом, узнав о показаниях подсудимых из газет, застрелился еще до конца процесса.

24 августа всех подсудимых приговорили к расстрелу. Вероятно, они рассчитывали, что у них есть 72 часа для подачи прошения о помиловании, но чекисты расстреляли осужденных ночью 25 августа. Затем пришел черед жен, детей и родственников. Страна погружалась в пучину истерики и сумасшествия.

Бывший троцкист и заместитель наркома тяжелой промышленности Юрий Пятаков в знак доказательства своей лояльности предложил Сталину и Ежову собственноручно расстрелять не только всех осужденных по процессу, но и свою бывшую жену Людмилу Дитятеву, арестованную летом 1936 года в качестве «заговорщицы». Бухарин, вернувшийся из отпуска, судорожно писал маршалу Климу Ворошилову 1 сентября: «Что расстреляли собак — страшно рад».

Пятакова расстреляли в НКВД через пять месяцев, Бухарина — через восемнадцать. С моральным и физическим концом вождей Октября наступала эпоха Большого террора.

[Павел Аптекарь]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...-krasnoi-armii
Статья опубликована в № 4339 от 09.06.2017 под заголовком: 37-й год: Расстрел армии
Историк об одном из знаковых дел 1937 года
08 июня 23:46
Ведомости

Первые пять маршалов Советского Союза: Семен Буденный, Василий Блюхер, Михаил Тухачевский, Климент Ворошилов, Александр Егоров. Трое из пяти репрессированы и погибли
РИА Новости

Двенадцатого июня 1937 г. советские центральные газеты сообщили о смертном приговоре участникам заговора военных. Известные военачальники, герои Гражданской войны маршал Михаил Тухачевский, командармы Иероним Уборевич, Иона Якир, Август Корк и другие командиры были названы шпионами и заговорщиками и расстреляны. «Дело Тухачевского» стало началом массовых репрессий в Красной армии в 1936–1938 гг., в ходе которых были арестованы десятки тысяч командиров, большинство были уничтожены или провели многие годы в заключении. Предпринятая ради борьбы с мифической «пятой колонной» чистка Красной армии обернулась ее деморализацией и падением боеготовности.

Чистки командного состава Красной армии были и до 1937 г. Первый председатель Реввоенсовета Лев Троцкий говорил, что армию невозможно строить без репрессий. В мае 1920 г. по обвинению в заговоре против советской власти и убийстве комиссара был расстрелян командир сводного кавалерийского корпуса Борис Думенко. В феврале 1921 г. был арестован бывший командующий 2-й конной армией, красный казак Филипп Миронов, в апреле его застрелил на прогулке тюремный часовой.

Число бывших царских офицеров, арестованных в ходе операции ОГПУ «Весна» (1930–1931 гг.), большинство которых служили в годы Гражданской войны в РККА, составило, по разным данным, от 5000 до 10 000 человек. Они стали жертвами классовой подозрительности и развернутой в конце 1920-х гг. кампании «спецеедства».

«Дело Тухачевского» имело иную природу. В отличие от «Весны», жертвами которой были преимущественно выходцы из высших сословий, теперь аресты и пытки ударили по всем командирам вне зависимости от социального происхождения, подвигов на поле боя (среди репрессированных были и герои гражданской войны в Испании), в том числе по армейской молодежи, выросшей при советской власти.

Волна репрессий после убийства Сергея Кирова в декабре 1934 г. до начала 1937 г. мало затронула Красную армию. Нарком обороны Климент Ворошилов, выступая на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б), отмечал: «В армии к настоящему моменту, к счастью, вскрыто пока не так много врагов. Говорю «к счастью», надеясь, что в Красной армии врагов вообще немного».

К тому времени были арестованы бывший командир кавалерийского корпуса и участник спецопераций в Китае и Афганистане Виталий Примаков, военный атташе в Англии Витовт Путна, несколько преподавателей академий – их подозревали в симпатиях к бывшему председателю Реввоенсовета Троцкому и троцкизму. Выпытанные у них «показания» стали основой для новых дел.

Сталину была невыгодна ситуация, при которой армия осталась бы «чистой» и оказалась вне подозрений во враждебной деятельности. В конце 1936 – начале 1937 г. под следствие попало немало высокопоставленных чекистов. В конце апреля 1937 г. арестованные бывший замнаркома НКВД Георгий Прокофьев и начальник особого отдела Марк Гай, ответственный за борьбу со шпионажем в армии, дали показания о связях Тухачевского, Уборевича, Якира, Корка и других военных с Ягодой, главным «заговорщиком» в НКВД. По версии следователей, Тухачевский руководил заговором военных, готовивших военный переворот. Арестованные чекисты надеялись, что им сохранят жизнь. НКВД сфабриковал материалы об участии военных в «дворцовом перевороте»; за заговор, направленный против Сталина, выдавали профессиональное недовольство части военных взглядами Ворошилова и его окружения на военное строительство.

Впрочем, чекисты вряд ли проявили бы инициативу, если бы не чувствовали запрос на дело военных сверху. Историк Олег Хлевнюк отмечает, что автором ключевых решений по чисткам был именно Сталин, рассылавший телеграммы о проведении новых арестов и угрожавший наказаниями за «отсутствие бдительности».

15 мая 1937 г. был арестован замкомандующего Московским военным округом, бывший начальник управления по комсоставу Борис Фельдман. 19 мая после пыток он дал показания на маршала Тухачевского: «Тухачевский мне говорил, что основной задачей является создание в армии крепкой организации, которая должна в нужный момент служить вооруженной силой для свержения существующей власти и прихода на смену этой власти Троцкого». 22 мая Тухачевского сняли с должности замнаркома обороны и отправили командовать второстепенным Приволжским округом. Командарма 1-го ранга Якира перевели с должности командующего Киевским округом на аналогичный пост в Ленинград, чтобы арестовать по дороге. 25 мая арестовали и доставили в Москву Тухачевского. Он и другие военачальники оговорили себя под пытками. Фигурантами первого «дела военных» кроме Тухачевского, Якира и Фельдмана стали командующий Белорусским округом Уборевич, начальник Военной академии имени Фрунзе Корк, председатель Центрального совета Осоавиахима комкор Роберт Эйдеман, Путна и Примаков.

Вскоре, 2 июня, Сталин собрал заседание Военного совета при наркоме обороны. Ворошилов, который, по свидетельству очевидцев, выглядел постаревшим и подавленным, прочитал доклад о раскрытии контрреволюционной организации в рядах РККА. Процитировав показания Тухачевского и его соратников о «вражеской деятельности», «железный нарком» подытожил: «Нужно немедленно сейчас очистить окончательно, железной метлой вымести не только всю эту сволочь... Нужно вычистить армию буквально до самых последних щелочек, армия должна быть чистая, армия должна быть здоровая». Ворошилов дал полную свободу рук чекистам, демонстрируя командирам всех рангов, что не намерен защищать их от доносов и арестов и не рекомендует делать это другим.

Вслед за наркомом выступали высокопоставленные военные, клеймившие «врагов народа», признававшие собственные ошибки и служебные связи с ними. «Мне думается, что эта излишняя политическая доверчивость и привела нас к политической слепоте», – сетовал командующий Приморской группой Отдельной Дальневосточной армии Михаил Левандовский. Комиссар Академии имени Фрунзе Иван Неронов заявил: «Мы знаем, что возмущение есть этими гадами, но никакого колебания и волнения о том, что десятки этих сволочей расстреляют, нет». Неронова арестовали через два месяца, Левандовского – в феврале 1938 г., расстреляли – в декабре 1937 г. и июле 1938 г. соответственно. Из 108 постоянных членов Военного совета, состоявших в нем в начале 1937 г., до следующего заседания в ноябре 1938 г. дожили 10.

Насладившись самобичеванием и склоками военных, в дело вступил главный режиссер спектакля. «Несомненно, здесь имеет место военно-политический заговор против советской власти, стимулировавшийся и финансировавшийся германскими фашистами», – заявил Сталин. Он назвал Тухачевского и других обвиняемых шпионами. Как утверждал в 1960-е гг. в интервью писателю Константину Симонову маршал Иван Конев, вождь прекрасно знал цену выбитым пытками «признаниям» вины.

Одновременно Сталин указал, что пролетарское происхождение и боевые заслуги не означают непричастности командира к шпионажу или иной враждебной деятельности.

Чтобы придать процессу над военачальниками видимость объективности, было создано специальное судебное присутствие Верховного суда под председательством главы его Военной коллегии Василия Ульриха. В его состав включили маршалов Василия Блюхера и Семена Буденного, командармов Якова Алксниса, Ивана Белова, Бориса Шапошникова, Павла Дыбенко, Николая Каширина и комкора Елисея Горячева. Во время судебного заседания военные, за исключением Шапошникова и отчасти Алксниса, стремились продемонстрировать свою неприязнь к обвиняемым и поддерживали обвинение. Без особого эффекта: из восьми членов присутствия уцелели только Буденный и Шапошников, четверо расстреляны, Блюхер умер от пыток, Горячев покончил жизнь самоубийством.

10 июня главред «Правды» Лев Мехлис направил Сталину проект написанной по указаниям вождя передовицы, посвященной суду: «Лазутчикам капиталистического мира нет и не будет у нас никакой пощады. Эти лазутчики не уйдут от все более бдительного глаза диктатуры рабочего класса...» Вождь подчеркнул два последних абзаца и отредактировал некоторые формулировки.

Бывшие командиры, сломленные во время следствия, полностью признали свою вину. Все были приговорены к расстрелу. Якир пытался сохранить себе жизнь покаянным письмом: «Родной, близкий тов. Сталин. Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы... я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства <...> я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма». Сталин оставил на письме резолюцию: «подлец и проститутка». «Совершенно точное определение», – добавили Ворошилов и Молотов. «Мерзавцу, сволочи и б...и одна кара», – написал Лазарь Каганович. В ночь на 12 июня все обвиняемые были расстреляны.

Утром 12 июня был опубликован написанный по следам процесса приказ наркома обороны. Маховик арестов, при котором показания обвиняемых становились основой для новых дел, раскручивался с чрезвычайной быстротой. К 23 июня арестовали уже около 1000 военных. Дело о военном заговоре, начавшись с высших командиров, раковой опухолью пожирало армию. Репрессии не ограничились элитой. В докладе Управления по командному и начальствующему составу, подготовленном в ноябре 1937 г., указывалось, что с января по октябрь из армии было уволено 14 665 командиров в званиях от лейтенанта до капитана и им соответствующих. Общая численность уволенных и репрессированных военных колеблется в сочинениях разных авторов от 11 000 до 50 000. Историк Олег Сувениров указывал, что в 1937–1938 гг. было арестовано около 500 высших командиров в звании от комбрига до маршала, 412 из них были казнены, еще 29 умерли под следствием. Для сравнения: в годы Великой Отечественной войны Красная армия потеряла 180 генералов.

Сталин управлял ходом репрессий и решал, кого из числа высших военачальников следует отдать на растерзание НКВД, а кого оставить в живых. Сталин и Ворошилов не дали хода доносам на Буденного, а также на генералов Владимира Качалова и Семена Кондрусева (оба погибли в начале Великой Отечественной войны).

К концу 1938 г. стало ясно, что продолжение репрессий грозит дезорганизацией армии и госаппарата в целом. Количество катастроф в ВВС выросло с 43 в 1936 г. до 148 в 1938-м, аварий – с 237 до 423, число погибших – с 94 до 273. Увеличилось количество нарушений дисциплины, командиры пили. «В большинстве частей корпуса в связи с арестами <...> ослабла дисциплина и вся служба личного состава <...> демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров», – писал впоследствии маршал Георгий Жуков. Армия теряла управляемость и боеспособность.
От ГУЛАГа до рейхстага

После смещения Ежова с поста наркома внутренних дел в ноябре 1938 г. репрессии резко ослабели, тысячи командиров были освобождены из лагерей и из-под следствия и возвратились в ряды Красной армии, доказав верность Родине на полях сражений Великой Отечественной. Среди них были будущий маршал Константин Рокоссовский, генерал-полковники Александр Горбатов и Василий Юшкевич. Арестованные и освобожденные перед войной командир Московской пролетарской дивизии Леонид Петровский и командир танковой бригады Александр Лизюков получили генеральские звания и погибли в боях.

Но их освобождение, а также процессы против следователей, чье изуверство оказалось наиболее вопиющим, не изменили системы. Репрессии ослабли, но не прекратились. В «бериевскую оттепель», в мае 1939 г. на 15 лет осудили бывшего командира полка Чапаевской дивизии, командира мехкорпуса Михаила Букштыновича. После освобождения в конце 1942 г. Букштынович прошел от Великих Лук до Берлина, под его руководством был разработан план штурма рейхстага. Двое освобожденных в 1940 г. – комкоры Максим Магер и Яков Покус – были снова арестованы. Магера расстреляли в октябре 1941 г., а Покус умер в лагере в 1942 г. Накануне Великой Отечественной войны чекисты организовали еще одно крупное дело военных: были арестованы начальник управления ВВС Красной армии генерал Павел Рычагов, начальник управления ПВО генерал-полковник Григорий Штерн, замнаркома обороны Кирилл Мерецков, бывший начальник разведуправления Красной армии Иван Проскуров. Большинство обвиняемых по этому делу были расстреляны осенью 1941 г. и зимой 1942 г.

Тысячи командиров Красной армии продолжали опасаться слежки и арестов, понимали, что боевые подвиги не защитят их от произвола, если этого потребуют абстрактные интересы государства или политическая необходимость.

Автор – историк

[Грани.Ру]

http://gr1.global.ssl.fastly.net/Soc.../m.261569.html
11.06.2017
80 лет назад, 11 июня 1937 года, специальное присутствие Верховного суда СССР во главе с армвоенюристом Василием Ульрихом в ходе однодневного закрытого заседания приговорило к смертной казни участников так называемого "военно-фашистского заговора". Осужденных сразу же расстреляли. Их было восемь: маршал Михаил Тухачевский, бывший заместитель наркома обороны; командармы 1-го ранга Иона Якир Иероним Уборевич, бывшие командующие соответственно Киевским и Белорусским военными округами; командарм 2-го ранга Август Корк, начальник Военной академии имени Фрунзе; комкоры Роберт Эйдеман, бывший председатель Центрального совета Осоавиахима; Витовт Путна, бывший военный атташе в Англии; Борис Фельдман, бывший начальник Управления по командному и начальствующему составу РККА; и Виталий Примаков, бывший заместитель командующего Ленинградским военным округом. В заговоре был также обвинен бывший начальник ГлавПУРа Ян Гамарник, успевший покончить с собой до процесса.

В 1957 году все обвиняемые были реабилитированы за отсутствием состава преступления. Из девяти членов cпециального присутствия пятеро вскоре тоже стали жертвами репрессий.