*5027. Публикации Федора Лукьянова

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10443281.shtml
22.12.2016, 12:03
О главных итогах уходящего года

Президент США Барак Обама, президент России Владимир Путин и канцлер ФРГ Ангела Меркель на саммите G20 в Санкт-Петербурге, сентябрь 2013 года
Kevin Lamarque/Reuters

Уходящий год стал временем резких перемен в мировой политике, которые при внимательном рассмотрении выглядят если и не предсказуемыми, то легко объяснимыми. Но это в ретроспективе. В реальном времени почти никто не предсказал ни исход референдума в Великобритании, ни результат выборов в США, ни даже внезапное извинение Анкары перед Москвой и быстрое восстановление российско-турецких отношений.

То, что происходило в 2016-м, следствие давно копившихся изменений, количество перешло в качество. Закончился этап — время «после «холодной войны», когда считалось, что крепнет новое мировое устройство. На деле, опять же задним числом, выяснилось, что происходило другое — попытка перелицевать под американоцентричный мир западные институты, которые обслуживали «холодную войну» и двухполюсную конфронтацию. То есть не строительство нового, а адаптация старого. Безуспешно — качественно другие мировые обстоятельства потребовали и других форм.

Сейчас это осознано, правда, непонятно, что именно идет на смену. Пока похоже на растущую волну суверенизации и отката от глобального универсализма, хотя всеобщую взаимозависимость и взаимосвязанность никто не отменяет. В условиях сдвигов политического устройства особая ответственность ложится на лидеров, тех, кому положено и доверено управлять процессами.

Чем меньше четко определенных правил и понятных обстоятельств, тем больше зависит от точности принятия решений в каждый конкретный момент. А это, в свою очередь, определяется качеством руководства и качествами руководителей. Кто те люди, действия которых определили палитру 2016 года?

В сугубо субъективном рейтинге автора этих строк лицом мировой политики стал филиппинский президент Родриго Дутерте, избранный на пост в июне и с тех пор ставший постоянным поставщиком новостей.

В утрированном виде он олицетворяет мировую тенденцию, представителями которой стали Дональд Трамп, лидеры движения за выход Великобритании из ЕС и прочие деятели, которых принято называть популистами. Демонстративное и подчеркнутое отторжение истеблишмента — и национального, и мирового, отказ выражаться в политкорректных терминах, действия, вызывающие горячее одобрение обывателей, но выходящие за рамки принятых норм, а иногда и законов, наконец, готовность менять устоявшиеся внешнеполитические установки (в филиппинском случае — стремление укреплять отношения с Китаем в ущерб долгосрочному и казавшемуся безальтернативным альянсу с США).

В обычной ситуации (до недавнего времени) такой политик был обречен на скорую неудачу и уход, однако сейчас все может оказаться по-другому — меняется и внешний контекст (расстановка сил в мире), и настроение людей.

Другой знаковый типаж-2016 — турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган.

Его политика 2010-х годов спровоцировала большое напряжение в стране и регионе, Анкара оказалась в тупике и во внешней, и во внутренней политике. Эрдоган, несмотря на крайнюю амбициозность и нежелание идти на попятную, нашел в себе силы совершить резкий разворот в отношениях с важными соседями — Израилем и Россией. А потом использовал возможность, которую создали ему незадачливые путчисты минувшим летом.

В длительной перспективе последствия для Турции труднопредсказуемы. Переломить через колено сложное и многообразное турецкое общество и полностью персонифицировать управление можно лишь на какое-то время, внутренний диссонанс растет, свидетельством чему стало и варварское убийство российского посла в Анкаре. Однако обнулить последствия неудачной политики последних лет и перевернуть страницу Эрдогану удалось. Важный аспект истории с турецким переворотом — категорическое нежелание общества, даже той его части, что активно недовольна президентом, поддержать военное правление. То, что было нормой в ХХ веке, сейчас не проходит — автократия «во спасение» не встречает понимания.

Следующая характерная категория-2016 — представители политического мейнстрима, утратившие понимание состояния умов в собственной стране.

Премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и его итальянский коллега Маттео Ренци решили использовать мнение избирателей, чтобы решить управленческие задачи, и крупно проиграли. Объявлять референдумы в условиях повсеместно нарастающего недовольства «начальством» — не просто риск, а фактически гарантированное поражение. Не столь крупным, но вполне показательным примером стало голосование в Нидерландах, где граждане не поддержали Соглашение об ассоциации ЕС и Украины. Голосовали они явно не по украинскому вопросу, который мало кого из голландцев вообще интересует, а в пику кабинету министров, чтобы выразить недоверие.

К той же категории неадекватно оценивающих обстановку относится и Хиллари Клинтон, назвавшая убогими сторонников Трампа. Она не поняла (как и лидеры кампании за членство Великобритании в ЕС), что «убогих» много и они могут обидеться.

Особняком в Европе и мире стоит канцлер Германии Ангела Меркель — олицетворение стабильности политики и в положительном, и в отрицательном смысле.

В положительном, потому что Меркель, несмотря на все тектонические сдвиги и вокруг, и внутри, продолжает твердо держать рычаги и контролировать ситуацию. В отрицательном, потому что в германской политике все заметнее проявляется национальная черта — упорство в следовании определенном курсу и неготовность его корректировать, даже если меняются важные обстоятельства. В Германии, в отличие от большинства других европейских стран, радикальных изменений политического ландшафта не предвидится, альтернативы Меркель нет. Хотя и там появились новые факторы: еще пару лет назад в центре Берлина невозможно было вообразить акцию против иммиграции и утраты национальной идентичности немцев, теперь это заурядное явление.

Барак Обама, уходящий лидер единственной сверхдержавы, заканчивает не на бравурной ноте. Вызвавшее возмущение Трампа высказывание Мишель Обамы о том, что завершение президентства ее мужа означает «конец надежды» (отсылка к книге Обамы 2006 года «Дерзость надежды»), не только горькая реакция на результаты выборов, но и, по сути, приговор. Воплотить надежду в жизнь не удалось.

Обама, вероятно, войдет в историю как политик, точно почувствовавший перемены, но так и не придумавший, что с ними делать.

Дональд Трамп обещает пересмотреть едва ли не все наследие своего предшественника. Необязательно это удастся сделать в полной мере, как бы то ни было, Обаме довелось быть переходным звеном от попытки построить мир на основании победы США в «холодной войне» к другой фазе, когда исход противостояния второй половины ХХ века уже не является определяющим. А все, что делается в переходный период, редко бывает долговечным.

Владимир Путин успешно укреплял свое реноме самого могущественного главы государства в мире. Это представление о нем достигло пика — теперь уже речь не о хитрых геополитических интригах и умении преподносить стратегические сюрпризы, а о способности вершить судьбу демократии в ведущих государствах мира. С лета 2016-го только и говорили, что о вмешательстве России в американский избирательный процесс, в следующем году это, похоже, повторится в Германии в преддверии осенних выборов в бундестаг.

Насколько справедливы обвинения, обсуждать бессмысленно — есть одни заявления против других, это все, что известно публике.

Однако примечателен сам факт того, что Путин стал символом чего-то пугающего Запад не на мировой арене, а внутри собственных стран.

Главный итог 2016 года — перемены внутри ядра мировой системы, в западных странах. Растущее нежелание обществ следовать путем, который правящий класс считает (считал до последнего времени) безальтернативным, приводит номенклатуру в растерянность и замешательство (как же так, все так хорошо шло...), порождает желание найти «руку кого-нибудь» (проще всего — Москвы), но линию приходится-таки корректировать.

Причем делать это надо быстро: если сам истеблишмент не адаптируется к настроениям, то остановить «популистов» уже не получится.

В наступающем году пример правильной коррекции может показать Франция, если Франсуа Фийон не пустит к власти «Национальный фронт», взяв на вооружение часть его лозунгов.

В 2017-м начинается новая эпоха. Двадцать пять лет после СССР закончились вместе с той повесткой дня, которую принес конец «холодной войны». Это надо понимать всем, в том числе и России, которой нужна политика нового содержания.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10541081.shtml
23.02.2017, 13:20
О том, почему не стоит надеяться на «сделку» между Россией и США

Главы СССР и США Никита Хрущев и Джон Кеннеди на карикатуре времен Карибского кризиса, 1962 год Wikimedia Commons

Официальный представитель Белого дома Шон Спайсер в очередной раз объяснил намерения президента Трампа в отношении Москвы. «Если он сможет добиться сделки с Россией, что пытались сделать несколько последних администраций, то он так и поступит, а если не сможет — то не поступит. Но он попытается… Его успех как бизнесмена и переговорщика нужно рассматривать как позитивный знак, что он способен это сделать».

Ключевые слова здесь: «Что пытались сделать несколько последних администраций». То есть речь идет не о новых подходах, а о том, что Дональд Трамп обладает более высокой квалификацией, чем предшественники, и справится с тем, что им оказалось не под силу.

Соответственно, преемственности в политике на российском направлении будет существенно больше, чем инноваций.

Ничего удивительного. Ожидания, что Трамп качественно изменит отношения Вашингтона и Москвы, — производная от двух явлений. Во-первых, позитивных высказываний претендента на номинацию, а потом кандидата республиканцев о качествах Путина как лидера. Во-вторых, мощной медийно-политической кампании с обвинениями Трампа в пророссийских взглядах, а потом и в прямых связях с Кремлем и даже российскими спецслужбами.

Первое явно не стоит преувеличивать — Трамп всегда представлял Путина как антитезу Бараку Обаме: вот, мол, сильный лидер, защищающий национальные интересы, не то что наш рохля.

Миллиардер-республиканец строил стратегию на отрицании всего, связанного с Обамой. Второе — придумка демократических политтехнологов, которые в какой-то момент сделали ставку на запугивание избирателей призраком путинизма. На выборах это, как известно, сработало мало, но оказалось более перспективным после выборов и инаугурации, когда объектом воздействия стали уже не граждане США, а вашингтонское политическое сообщество. Вероятнее всего, накат продолжится, и он будет неизбежно ограничивать пространство для маневра Белого дома на российском направлении.

Как бы то ни было, это конъюнктурные обстоятельства, а между тем российско-американская стратегическая рамка определяется гораздо более солидной основой — наличием у двух стран самых больших на планете ядерных арсеналов и способности физически уничтожить друг друга.

Траектория развития отношений Москвы и Вашингтона по существу не меняется с пятидесятых годов прошлого века, когда установилась модель ядерного сдерживания, и циклы обострений и разрядок напряженности ритмично сменяются. Конец идеологической конфронтации не изменил cхему, хотя уменьшил (во всяком случае, так долго казалось) риск столкновения. Снижение порога страха, правда, произвело и расхолаживающее воздействие — угроза стала восприниматься как менее реальная, хотя арсеналов осталось более чем достаточно.

Сегодня военизированная риторика возвращается, и механизмы «холодной войны», призванные обеспечивать взаимную сдержанность, снова востребованы.

Неслучайно Дональд Трамп уже не раз упоминал ядерные потенциалы и разоружение в контексте России. Он это, правда, делает скорее инстинктивно, чем осознанно, но инстинкт не подводит — пока арсеналы существуют, они будут диктовать парадигму отношений.

Однако использовать тему для нового раунда дипломатической активности не получится — с российской стороны ясно сказано, что дальнейшие сокращения нецелесообразны, да и сам Трамп, если верить утечкам, жалуется Путину на невыгодность СНВ для Америки. Между тем последняя сделка под названием «перезагрузка» нанизывалась именно на стержень сокращения вооружений. Что еще может сыграть стержневую роль, непонятно.

Из заявлений, которые за последнюю неделю сделали высокопоставленные представители администрации США (прежде всего вице-президент Пенс и госсекретарь Тиллерсон), можно сделать один вывод: Вашингтон при Трампе не собирается включать Украину в пресловутую сделку с Москвой, скорее разрешение восточноукраинского конфликта выдвигается в качестве предварительного условия для дальнейшего торга. В этом есть своя логика. К Украине слишком много внимания, именно она стала детонатором обрушения отношений России и Запада три года назад.

Попытка обойти Киев или сделать его предметом размена создаст идеальный повод для атаки на Белый дом и будет использована как подтверждение всех обвинений в сговоре с русскими.

Однако исключение украинской темы из гипотетического «пакета» резко снижает его привлекательность для России. В прошлом году Сэм Чарап и Джереми Шапиро верно писали о том, что причиной неудачи российской политики Обамы стало нежелание обсуждать в рамках пакетного подхода сюжеты, которые Москва считает для себя жизненно важными, а Вашингтон — не первоочередными, но идеологически принципиальными. Прежде всего процессы на постсоветском пространстве. Стремление попросту обходить наиболее болезненные вопросы, сконцентрировавшись на тех, где в принципе можно договориться, привело к растущему раздражению России и ощущению «разводки».

Трамп отвергает все, что связано с Обамой, но воспроизводит тот же подход.

Принцип «избирательного вовлечения» России, объявленный когда-то еще Кондолизой Райс, не работал с самого начала. И тем более сейчас, когда отдельно взятые «сферы кооперации» соседствуют не с «зонами безучастия», то есть отсутствия сотрудничества, а с прямым подавлением через санкции и другие ограничительные меры.

В российско-американских отношениях не происходит ничего драматического, мы наблюдаем возвращение к норме.

Это норма доперестроечного периода, то есть времени, когда руководители Соединенных Штатов не считали задачей изменить своего собеседника, как это стало происходить после распада СССР. В этом, собственно, и заключается отличие Трампа от трех его предшественников. И Билл Клинтон, и Джордж Буш-младший, и Барак Обама, ведя дела с Россией, имели в виду (и говорили об этом публично), что она «неправильная», должна меняться. Используя выражение той же Кондолизы Райс, Соединенные Штаты практиковали «трансформативную дипломатию», то есть содействие преображению партнера в ходе взаимодействия. С точки зрения классических отношений великих держав это нонсенс, чреватый подрывом доверия, необходимого для достижения договоренностей. Что и произошло.

Трамп никого трансформировать не собирается — ни мир, ни отдельные страны. Поэтому его намерения будут более понятны Москве, чем то, что делали хозяева Белого дома с начала девяностых. Но стоит ли рассуждать о сделках? Ведь в период «холодной войны» «сделок» СССР и США не заключали, хотя и были равновесными сверхдержавами. Речь шла тогда о поддержании баланса, установившегося по итогам Второй мировой и цементированного угрозой гарантированного взаимного уничтожения. Периодически та или другая сторона пыталась сместить его в свою пользу, случалось обострение, после чего баланс восстанавливался, иногда действительно путем разменов.

Можно, например, вспомнить самый опасный эпизод «холодной войны» — Карибский кризис, после которого Советский Союз отказался от размещения ядерного оружия на Кубе, а Соединенные Штаты убрали ракеты из Турции. Но такая «сделка» была достигнута не только ценой острейшего военно-политического кризиса, а и в условиях полномасштабного противостояния.

Теоретически можно представить себе нечто схожее с Трампом. Его администрация состоит из людей (силовики и представители крупного и очень жесткого бизнеса), психология которых вполне допускает игру в эскалацию на грани фола.

Однако международный контекст все-таки качественно другой, никакого баланса нет, российско-американские клинчи отнюдь не исчерпывают глобальную повестку дня.

Норма отношений двух стран, учитывая культурно-исторические различия, геополитические устремления, заложенную традицией ХХ века конкурентность, — это регулируемое соперничество с постоянным элементом идейного противостояния, которое, однако, допускает возможность взаимовыгодной кооперации и взаимодействия по жизненно важным проблемам. В условиях глобальной среды последнее становится более востребованным.

Вообще, внимательно следить надо не за отношением Трампа к России, которое в итоге может оказаться гораздо более «обычным» подходом республиканца-консерватора, а за эволюцией того, как Америка смотрит на мир и понимает в нем свою роль. Начинает складываться новое устройство, и от позиции США во многом зависит пространство возможностей для других — что становится доступным, а чего надо добиваться (или не надо).

Рассуждать же о сделках, тем более «новых Ялтах» и прочих схемах раздела мира, не только бессмысленно, но и вредно.

Мир стал намного более демократичным и разнообразным, и мысль о том, что «крупняк» договорится о судьбе всех остальных, популярностью пользоваться не будет. Время сверхдержав уходит в прошлое, что тоже норма международных отношений, если смотреть на всю историю, а не только на прошлый век.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10564877.shtml

09.03.2017, 11:00
Автор объясняет, почему Москва и Трамп разговаривают на разных политических языках

Отражения кандидата в президенты США Дональда Трампа во время интервью в городе Стерлинг, штат...
Andrew Harnik/AP

Дональд Трамп остается главным мировым ньюсмейкером, и значительная часть связанных с ним новостей имеет касательство к России. Восприятие перспектив российско-американских отношений при Трампе раскачивается, как маятник, в амплитуде от необоснованных ожиданий резкого улучшения до предположений, что президент уже резко развернулся и выбрал жесткий подход к Москве.

На деле любые гипотезы равно произвольны, поскольку выработка политики происходит в хаотическом режиме проб и ошибок. Трамп пытается неукоснительно следовать постулатам, объявленным во время кампании, сталкивается с препятствиями политического или юридического рода и маневрирует. Конкретно по российскому вопросу Дональд Трамп встретил в политических кругах дружное и хорошо организованное сопротивление самой идее стабилизации отношений и предусмотрительно предпочел отступить.

Это не значит, что президент США окончательно отказался от изначальных намерений, как не означает и желания к ним вернуться.

Скорее всего, характер дальнейших действий будет определяться спонтанно.

Сейчас часто вспоминают и цитируют пространное интервью журналу «Плейбой», которое Трамп дал в 1990 году, так вот там, отвечая на вопрос, придерживается ли он какой-то заранее запланированной тактики на переговорах, миллиардер отвечает: «Я импровизирую гораздо чаще, чем думают люди». Встреча с Владимиром Путиным (а она, похоже, состоится не ранее июльского заседания «большой двадцатки» в Гамбурге) способна воздействовать на личный настрой Трампа, но не изменит институциональных рамок, в которых он действует.

В отношении к России между Трампом и его предшественниками есть одно коренное отличие и одно принципиальное сходство. Отличие заключается в том, что сторонник лозунга «Америка прежде всего» совершенно не интересуется тем, чтобы Россию (как и кого-либо еще в мире) изменить, наставить на правильный путь. Сходство же состоит в том, что Россия не самоценна, а является элементом, инструментом (иногда весьма важным, иногда нет) решения каких-то других, более важных задач.

Такого не было в годы «холодной войны», когда наличие СССР диктовало всю повестку Вашингтона на международной арене. Распад Советского Союза превратил Москву из системного оппонента в одну из столиц. В пользу повышенного внимания к ней говорил сохранявшийся ядерный арсенал, а также — в самом начале президентства Билла Клинтона — амбиция превратить Россию в образцовую демократию.

Разочарование по поводу демократии наступило быстро, арсенал остался, а в остальном Соединенные Штаты воплощали в жизнь собственную систему приоритетов, связанную с тогдашним видением идеального американо-центричного мироустройства. В той степени, в какой Россия могла быть полезна для решения глобальных задач США, ее вовлекали во взаимодействие, в той, в которой она этому мешала, — старались сдержать и нейтрализовать. Однако инструментальность России оставалась неизменной.

Для Трампа Россия как таковая тоже несущественна. Но в его случае дело намного глубже: он вообще воспринимает мировую политику, в частности — геополитику, как инструмент трансформации глобальных торговых правил.

Отвержение идеи свободы торговли в том виде, в котором она стала практически аксиомой на предшествующем этапе глобализации, является последовательной и неизменной позицией Трампа на протяжении десятилетий. То же интервью «Плейбою» доказывает, что Дональд Трамп придерживается по этому вопросу твердых взглядов. Тогда главной мишенью критики была Япония — за то, что она злоупотребляет открытостью американской экономики в собственных интересах, досталось и Германии. «Я бы показал, что мы не слабаки. Я бы ввел налог на каждый Mercedes-Benz, ввозимый в страну, на все японские товары. И были бы у нас снова прекрасные союзники».

Кстати, там Трамп критикует союзников, которые паразитируют на американских гарантиях безопасности («Мы защищаем самые богатые страны Земли бесплатно… Да весь мир хохочет, глядя, как мы Японию защищаем…), о том, что никому нельзя доверять и надо полагаться на силу, президент Трамп говорил тогда: «...верил бы в превосходящую военную силу. Он бы никому не доверял. Он бы не доверял русским; не доверял бы нашим союзникам; у него был бы огромный арсенал, он бы доводил его до совершенства и разбирался, как все работает». Дословно все то, что он выдвигает в качестве своей программы более чем четверть века спустя. Немного найдется политиков, который могут похвастаться такой последовательностью.

Трамп рассматривает «правильную» внешнюю торговлю так, как это делали в XIX веке.

Упор делается на избежание всеми способами торгового дефицита, США должны иметь положительное сальдо со всеми странами мира. Президент, по существу, не скрывает, что твердо верит в экономическую игру с нулевой суммой и не собирается изображать приверженность «всеобщей выгоде», которая, по крайней мере, риторически служила лозунгом либеральной глобализации.

Отсюда стремление строить отношения со всеми на двусторонней основе (полагая, что один на один Соединенные Штаты по-прежнему сильнее практически любого контрагента) и глубокое недоверие к многосторонним институтам, в которых возможны группировки по интересам против Америки, или правила, связывающие руки.

Внутренние задачи по определению первичны, характер и структура торговли напрямую связаны с их решением, все остальное становится рычагами. Так, проблемы Южно-Китайского моря, Тайваня, даже КНДР — возможность способами военно-политического участия и давления принудить Китай к изменению модели экономических отношений с США. КНР как страна, начавшая больше всех выигрывать от глобализации и превратившаяся в ее основного адепта, служит первоочередным объектом разных мер воздействия (тарифы, антидемпинговые процедуры, валютные войны и пр., в том числе, а быть может, прежде всего, и геополитический прессинг).

Трамп — порождение переломной эпохи.

С одной стороны, это время, когда Запад весьма резко отступает от им же ранее установленных правил экономической игры, поскольку по ряду направлений начинает проигрывать эту игру. С другой стороны, период новой суверенизации, возвышения роли государства, которое лет десять назад чуть ли не списали со счета как проигравшего конкуренцию за влияние над национальными компаниями и прочим трансграничным факторам. И Трамп — парадоксальное порождение. Он, как и ключевые представители его администрации, выходец из крупного бизнеса, они декларируют неприятие госвмешательства в экономику, выступают за экономическую свободу, низкие налоги и пр.

В то же время Трамп за качественно более активную протекционистскую роль государства, за усиление его как агента регулирования работы бизнеса, направления его усилий в «нужную» сторону. Характерно первое же решение об отказе от Транстихоокеанского партнерства, которое, как все говорили в процессе подготовки, было очень выгодно даже не Соединенным Штатам, а мультинациональным американским корпорациям.

Какое место во всей этой палитре занимает Москва? На деле скромное, поскольку Россия не является серьезным игроком в мировой экономике и торговле, за исключением сырьевых ресурсов, а они все-таки особая сфера.

Но ситуация назревает опасная. Россия традиционно полагается на военно-политические инструменты, желая компенсировать недостаток других, к геополитике относится очень серьезно, как к основополагающей теме. США при Трампе склонны к тому, чтобы поставить геополитические темы и возможности на службу внутриэкономической повестке дня. То есть применять военно-политические рычаги в других целях, но не колеблясь, если это будет признано целесообразным. Асимметрия подходов при сохранении ядерного паритета и явно нарастающем общем военном соперничестве чревата утратой общего понятийного аппарата. А это в такой ситуации самое опасное.

В том же интервью «Плейбою» в ответ на вопрос, как далеко вы готовы зайти в конфликте с конкурентом, Трамп ответил: «Я буду требовать всего, что только смогу получить. В бизнесе нужно давить на людей почти до слома — но не ломая; нужно довести их до клинча — но не сломать. Это признак хорошего бизнесмена».

Пресловутая сделка с Трампом, о которой много говорили последние два месяца, на самом деле должна касаться не раздела мира, а правил поведения.

Президенту США, который руководствуется меркантилистским подходом, необходимо объяснить, что в реальном мире международных отношений столь прямолинейный курс не работает и очень опасен. А потом уже смотреть, какие возможности есть у России в том мире, который будет возникать вне зависимости от того, сохранится Трамп у власти четыре, восемь лет или девять месяцев.

[Федор Лукьянов]

https://lenta.ru/columns/2017/05/02/welcome_fedor/
00:03, 2 мая 2017

Визит Меркель в Москву: контекст и темы для переговоров

Автор главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», председатель Совета по внешней и оборонной политике, директор по научной работе клуба «Валдай»

Германский канцлер Ангела Меркель приехала в Россию после двухлетнего перерыва. Интенсивные контакты руководства двух стран были свернуты в 2014-м, когда разгорелся украинский кризис и западные государства взяли курс на изоляцию Москвы. В полной мере это не сработало, но одно следствие очевидно — повестка отношений России с Западом, ЕС и, в частности, Германией резко сузилась. Непосредственной причиной послужило диаметральное расхождение взглядов на Украину. Однако это лишь верхушка айсберга накопившихся проблем. В основании — отсутствие представления о модели взаимоотношений после того, как не воплотилась в жизнь концепция «Большой Европы», сформулированная в конце ХХ века.

Содержание переговоров легко предсказать. Прежде всего это Украина, с которой Меркель связала политическую репутацию, выступив инициатором минского процесса. Сейчас он в обморочном состоянии, однако в отсутствие альтернатив остается держаться за формальные мантры о необходимости его продолжения. В отличие от 2014-2015 годов, украинская тема перестала быть стержневой в самой Германии, и едва ли неудачи с восточноукраинским умиротворением повлияют на перспективы избирательной кампании Ангелы Меркель. Сирия, другая неизбежная тема в Сочи, волнует сейчас избирателя больше — из-за недавнего наплыва беженцев, связанного с ситуацией на Ближнем Востоке. Правда, здесь Берлину скорее стоит смотреть не на Москву, а на Анкару. Евросоюз зависит от позиции Турции по сирийскому и миграционному вопросу, а отношения с Анкарой после победного для Реджепа Тайипа Эрдогана референдума по расширению полномочий из рук вон плохие.

Сам факт визита можно интерпретировать как положительный, некоторые атмосферные изменения в Европе касательно России происходят. Голоса сторонников отмены санкций звучат много громче, чем год-полтора назад. Однако не меняется главное. Для Запада, Европейского союза и, в первую очередь, Германии Россия с какого-то момента перестала быть отдельным приоритетом, превратившись в инструмент, необходимый для решения ряда международных, а теперь и внутренних проблем, но не столь важный сам по себе.

В случае с Германией это странно, поскольку особые и тщательно культивируемые отношения между Москвой и Бонном/Берлином с 60-х годов прошлого века выступали опорным элементом европейской стабильности. «Восточная политика» Вилли Брандта, по сути продолженная его последователями на посту канцлера вне зависимости от партийной принадлежности, предвосхитила большие перемены — Хельсинкский процесс и то, что за ним последовало. Западная Германия, естественно, руководствовалась собственными интересами — задачей объединения страны (прежде всего) и экономического развития, которому способствовали восточные рынки.

Собственно, с объединением Германии и созданием Евросоюза, то есть выходом интеграции на качественно новый уровень, «восточная политика» и закончилась, она выполнила свою функцию. С исчезновением СССР, блоковой конфронтации в Старом свете и раздела страны у Германии появились новые задачи, которые определялись ее положением фактического лидера объединенной Европы, хотя само германское руководство от такой роли открещивалось. Но логика проекта вела именно к этому, особенно когда немецкая марка под названием евро стала общеевропейской валютой. Незаменимый партнер и патрон на протяжении всей второй половины ХХ века, Соединенные Штаты вышли на простор глобального лидерства и уже не так интересовались Европой. Россия же, хоть и правопреемник, и наследник СССР, пребывала в остром кризисе — сначала политическом и социально-экономическом, а затем — связанном с поиском самоидентификации.

Последнее оказалось критически важным, потому что российское понимание своего места в Европе и мире не совпадало с тем, которое ей готовы были выделить лидирующие державы Запада, в том числе и Германия. Если упростить, Москве предлагалось относительно крупная, но второстепенная, подчиненная ячейка в новой европейской (именно европейской, а не глобальной) мозаике. Россия же по историко-политическим и географическим причинам претендовала на самостоятельное, равноценное место за столом, где формулируют правила.

Нет смысла возвращаться к хронике того, почему ничего не получилось, и как расхождения, вначале казавшиеся тактическими и техническими, привели к полномасштабному политическому столкновению. Украинский кризис застал Германию врасплох прежде всего потому, что вся линия поведения в отношении России, которой на Западе руководствовались после холодной войны, оказалась перечеркнута. Точнее, Россия не согласилась быть частью не ею спланированного дизайна и потребовала его пересмотра. Пересматривать никто не готов, поскольку считается, что у России нет прав этого требовать, что в долгосрочном плане она несостоятельна и остается угасающим политико-экономическим субъектом. Всплески же восстановленных военно-политических возможностей — не более чем временное явление.

Может, конечно, и временное, но живут политические и государственные лидеры как раз в настоящем времени, к тому же, из-за постоянной нервотрепки задумываясь о будущем еще меньше, чем прежде. В настоящем же фактор России игнорировать не удается. В былую схему Россия не вписывается, да и сама схема трещит по всем швам из-за социально-политических изменений в странах-лидерах. Идей про новую модель устройства Европы и мира нет. Не только по причине скудоумия (хотя в мировой политической элите не без того), но и из-за мучительного процесса обретения нового баланса в обществах, который ведет к переменам политического ландшафта развитых стран. Германия — не исключение. Хотя потрясений там на сентябрьских выборах не ждут, но и статус-кво не сохранится: каждые выборы в Европе знаменуют сегодня постепенный отход от устоявшегося положения вещей. Пока дело обстоит так, сил, времени и воли на выработку стратегически ориентированной внешней линии не хватает. Отсюда стремление держаться за то, что есть, и ограничиваться сиюминутными задачами.

В случае с Германией — это сохранение Европейского союза, то есть укрепление уже не «большой», а «малой» Европы, повышение ее устойчивости. Германия — главный получатель выгод от интеграции, она же станет главным проигравшим в случае ее провала. Помимо материальных выгод, есть и концептуальная сложность. Берлин настолько привык реализовывать свои национальные интересы через европейские институты, что иного варианта тамошние политики даже представить себе не могут, боятся этого.

Кстати, необходимость поддержания европейского проекта заставила отказаться и от последнего постулата «восточной политики» — никогда официально не провозглашенного, но де-факто действовавшего: Россия в первую очередь. «Восточная политика» с самого начала была направлена не только на Москву, но и на другие столицы Восточной Европы, при этом само собой разумелось, что отношения с Кремлем — определяющие. Постепенный отход от этого начался после крушения СССР. Расширение ЕС и возникновение концепции «восточного партнерства» привели к тому, что все больше внимания уделялось не только Варшаве и Праге, но и Киеву и Кишиневу, а украинский кризис заставил сделать окончательный выбор — во имя консолидации Европейского союза фокус сместился в сторону Польши и балтийских государств, чьи позиции в отношении России не нуждаются в комментариях. Сейчас, правда, и с этим не все в порядке, поскольку Варшава настроена крайне критично и к Берлину, и ко всему Евросоюзу в целом.

В результате Москва воспринимается Берлином как нечто неизбежное, хотя скорее мешающее, чье воздействие надо ограничить, и как источник неприятностей, с которым приходится мириться. Инструментальность — производная от этого, в том числе и постоянное присутствие российской темы в избирательных и внутриполитических дискуссиях в Германии и других европейских странах.

Возвращения к «восточной политике» быть не может, она действительно выполнила свою функцию. Но ее главный урок актуален — как и в холодную войну, Берлину и Москве надо очень серьезно и кропотливо выстраивать отношения, те, что были раньше, больше не действуют, а инерция ведет все глубже в тупик. До тех пор пока отношения с Россией не превратятся для ФРГ в самостоятельный и самоценный приоритет, ожидать прогресса не стоит. Но это непосредственно увязано с внутренним развитием в Германии, и других ключевых странах Европы, от чего, в свою очередь, зависят и перспективы Европейского союза.

Пока же Берлин предпочитает придерживаться подходов, которые стали продуктом кризиса в отношениях, а также общего роста неуверенности, например на атлантическом направлении. Настойчивое желание Германии как-нибудь поладить с новой американской администрацией, «приручить» Трампа чревато тем, что германская политика окажется заложницей курса Вашингтона, для которого вся внешняя политика превращается в инструмент решения внутренних проблем. На таком фоне ни Сочи, ни предстоящий в начале июля Гамбург прорывов не принесут.

В новом сочетании факторов есть и другая переменная — позиция России, которой тоже неизбежно придется меняться. Но об этом в следующий раз.

Начиная с этого материала, Федор Лукьянов будет регулярно публиковать колонки на «Ленте.ру». Следите за обновлениями.

[Федор Лукьянов]

https://www.gazeta.ru/comments/colum...10944698.shtml
Автор-главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

16.10.2017, 12:26
О том, как важно быть серьезным, когда речь идет о войне и мире

Scott Roth/Invision/AP

Если представить себе международные отношения чем-то вроде толкиеновского Средиземья, картой которого открывается всякое издание «Властелина колец», там обнаружится много разных обитателей. И интереснее всего сравнить, как меняется население этого воображаемого мира – кто жил в нем раньше, кем заполняется магическое пространство сейчас. Контраст разительный.

Совсем далеко в прошлое не пойдем, хотя золотые времена классической дипломатии явили бы ослепительные типажи.

Учтивые джентльмены в париках и расшитых золотом костюмах, которые скрещивают рапиры остроумия и плетут изощренные интриги во благо своего монарха.

Блестящие генералы, самолично ведущие в бой своих доблестных орлов и соколов, дабы у дипломатов было больше козырей за инкрустированным перламутром переговорным столом.

Мыслители-интеллектуалы, носители энциклопедических знаний, сочиняющие концепции, на основе которых государственные мужи созидают будущее своих наций.

Наконец, благородные монархи, мудрые премьеры или канцлеры, отстаивающие национальные интересы, но не преступающие определенные нормы этики, как жестко ни схлестывались бы они с противниками... Естественно, этот блистательный видеоряд – несколько приукрашенная картинка, теневых сторон и грязи хватало и тогда, но это же воображаемый мир, почему бы не сделать его похудожественнее.

Во времена более к нам близкие, аксельбанты и эполеты в основном уступили место темным костюмам или военным формам цвета хаки, а общая демократизация мира сильно разбавила чопорных аристократов-международников разночинцами из народа.

Место величаво выступающих монархов заняли вынесенные наверх всеобщими голосованиями представители третьего сословия. А то и порождения революционных потрясений, не гнушавшиеся колотить ботинком по столу перед любым самым высоким собранием. Лоска заметно поубавилось, но сущность того, как взаимодействовали между собой исполнители ролей на мировой сцене, практически не менялась. И такое понятие, как стратегия, чем бы ни руководствовались при ее выработке разные действующие лица, сохраняло свое содержание, оставаясь стержневым для развития сюжета.

Кто же обитает на планете под названием «Международные отношения» сегодня? Пришелец, явившийся из другой галактики, составил бы себе весьма специфическое представление о здешнем контингенте.

Начать с того, что американскому властелину этого мира, ну точнее тому, кого все таковым считают, более пристало инспектировать строительные площадки – не в переносном, а в прямом смысле, чем сидеть за столом переговоров.

А некоторые особенности его поведения заставляют сожалеть, что одет он в дорогие костюмы, а не в классический малиновый пиджак с золотой цепью на шее. Смотрелось бы органичнее.

Девелоперы захватили власть в результате дьявольского путча? Нет, самое забавное, что появление такого фронтмена – не случайность, а логическое продолжение процессов, которые начались не вчера и закончатся не завтра.

Ведь в этом «Средиземье» кого только уже не было к моменту, когда на горе показался «большой Дон».

Торжество тотальных коммуникаций открыло ворота в политику высшего уровня всевозможным деятелям шоу-бизнеса, образ окончательно стал важнее идеи, а пиар потерял цвет – черный так черный, лишь бы был.

Бог с ними, с дипломатами времен «Концерта наций». Даже чиновники в добротных костюмах уже уходят куда-то на второй план, уступая пространство троллям, ботам, а теперь уже и зловредным покемонам. Такое чувство, что именно они все и становятся теперь главными акторами международных отношений, во всяком случае – результат соответствующий.

По инерции хочется верить, что все это сонмище современных големов, слепленных из киберглины ХХI века, действует не само по себе, а по воле создавших его обитателей Мордора. Местоположение последнего – дело вкуса: Кремль, Белый дом, Запретный город, секретный бункер Трудовой партии Кореи, «еврейская закулиса» – нужное подчеркнуть.

Но все чаще закрадывается пугающая мысль – а правда ли Мордор остается руководящей и направляющей силой? Или, может быть, Франкенштейн уже сам обрел такой модный сейчас искусственный интеллект?

А то еще хлеще – все теперь решают «большие данные», которые якобы предвидят все (знаем, что случиться, но не можем объяснить почему), но на деле оказываются огромной совокупностью случайных чисел.

О чем все это? Как ни печально, по-прежнему о войне и мире. Потому что именно в этом всегда заключается основной вопрос дипломатии. Ее можно, конечно, перенаправлять и на решение побочных вопросов: инновации, модернизации, повышения жизненного уровня, укрепления экономической конкурентоспособности…

Но, на самом деле, задача тех, кто управляет международными отношениями, одна – сохранение мира и недопущение войны.

Даже тогда, когда на арене действуют уже не только и не столько привычные государства со все-таки предсказуемой логикой поведения, а масса разнообразных трансграничных и безграничных субъектов – от корпораций и НПО до террористов и заведомо не признающих национальных юрисдикций хакеров и специалистов по стратегическим коммуникациям, которые то и дело теряют линию, отделяющую их от пропаганды и дезинформации. Ну, или не теряют, а сознательно переходят, провоцируя конфликты.

Никому не нужны большие войны, но многие полагают, что малые – вполне допустимы и даже функциональны. Для достижения локальных целей и решения текущих задач.

Стратегии кажутся достоянием прошлого. Тут и возникает самое узкое и опасное место – способность держать процессы под контролем. Мировые гранды все еще считают, что могут это делать. Или делают вид, что так считают. На самом деле – страшновато.

«Сохраняется инерция предшествующего периода – эпохи легкомыслия, когда иллюзия «конца истории» и наслаждение «мирным дивидендом» привели самые могущественные державы планеты к расслабленному самодовольству, а иногда даже и к утрате чувства самосохранения. Это выражается, в частности, в вакханалии троллинга, ставшего едва ли не официальным языком дипломатии», – говорится в ежегодном докладе Валдайского клуба, подготовленному к очередному заседанию в Сочи. И далее: «Отсюда «стратегическая фривольность», все более заметная в мировой политике, – готовность создавать рискованные ситуации в угоду сиюминутным тактическим интересам».

Фривольность – понятие скорее из той эпохи, с которой мы начали, культурного расцвета «старой доброй» Европы. Но в те поры оно не относилось к отношениям великих держав, там все сохраняли серьезность. А когда кто-то «выходил из берегов», заведомо нарушая баланс интересов, его возвращали в русло. Иногда дорогой ценой, но баланс восстанавливали.

В асимметричном мире-XXI непонятно, как добиться равновесия разношерстных игроков, это объективно очень сложно, тем более что почти нет государств, которые равномерно обладали бы всеми компонентами силы.

Как правило, недостаток в одном параметре компенсируют преимуществом в другом, что окончательно запутывает. А еще и та самая «фривольность», которую теперь всемогущий твиттер проецирует на все международные отношения, на вопрос войны и мира.

Валдайский доклад этого года называется «Как важно быть серьезным», но у Оскара Уайльда заимствовано только название, а не игривый тон. Его пьеса впервые поставлена в 1895 году, за неполные двадцать лет до того, как классическая Европа совершила самоубийство, «лунатически», по определению историка Кристофера Кларка, войдя в Первую мировую войну.

Предпосылки катастрофы формировались именно тогда, когда герои Уайльда, великосветские бонвиваны, представляющиеся Эрнестами (каламбур – созвучие с английским словом «серьезный») ухлестывали за завидными невестами из высшего общества. Можно только фантазировать, что стало с ними два десятилетия спустя, когда Европа погрузилась в бессмысленную мясорубку, из которой смогла выкарабкаться только к середине ХХ столетия.

Сегодня серьезность нужна уж точно не меньше, чем тогда.

Автор — научный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай»